После вывода войск из Индии в 1947 году Великобритания позаботилась о судьбе сикхов, населявших большую равнину на северо-западе Индии. Тогда их насчитывалось около двадцати миллионов. Пенджаб, страну сикхов, разделили на две части: одна отошла к Пакистану (Западный Пенджаб), другая - к Индии (Восточный Пенджаб). Пакистан - мусульманская страна. Индия - страна многих религий, но больше всего в ней последователей индуизма. Сикхи имеют свою собственную религию и не принадлежат ни к магометанам, ни к индуистам. Секту сикхов в XV веке основал проповедник Нанак Дев, это самая молодая религия в Индии. Она провозглашает равенство людей, не признает кастовых различий, отрицает всякий аскетизм, монашество, духовенство и является идеологией антифеодального крестьянского движения.

В течение четырнадцати лет я был врачом религиозной общины сикхов в Шанхае, и мои индийские пациенты в большинстве своем были сикхами, хотя, кроме них, приходили и индийские бизнесмены, хорошо говорившие по-английски, и парсы-огнепоклонники. Многие сикхи в Шанхае служили в английской полиции. Своим высоким ростом и физическим развитием они идеально подходили на роль полицейских, и англичане специально нанимали их на эту службу. За годы своего общения с сикхами я полюбил этих простых и дружелюбных людей. Здесь приведены отдельные фрагменты из моих дневников (1940 - 1954 гг.) с наблюдениями сцен из их жизни.

Один из моих пациентов Атма Синг - очень колоритный человек - в молодости служил в международной (то есть, попросту говоря, в английской) полиции Шанхая. У него образовалась паховая грыжа, и один из молодых английских хирургов решил ее ушить. Хирург был не только молодой, но и неопытный. Во время операции он перерезал Атма Синг бедренную артерию. Чтобы допустить подобную ошибку во время такой операции, нужно было обладать неопытностью самой высокой степени. Тогда, а это случилось, наверное, в начале двадцатых годов, никакой пластики сосудов не было, и Атма Сингу просто ампутировали ногу. Когда он проснулся от наркоза, ему объяснили, что у него нашли очень опасную болезнь, и если бы не отрезали ногу, то он непременно бы умер. Атма Синг страшно обрадовался и был очень благодарен молодому хирургу за то, что тот спас ему жизнь. Он так и остался нашим благодарным пациентом на всю жизнь, рассказывал всем, какой хороший у него был хирург, и благодарил бога, что попал именно к нему.

Когда я познакомился с Атма Сингом, он был уже стариком. Белая, совершенно белая борода. Умные черные глаза, благородные черты лица...

Атма Синг хорошо говорил по-английски (с тем непередаваемым мягким акцентом, с каким говорят на этом языке индусы) и, уволясь из полиции, стал переводчиком. Когда он, стоя на своих костылях, мерно и плавно произносил непонятную речь, сопровождая ее полными достоинства жестами индийского раджи, то впечатление было огромное. Этакий одноногий Рабиндранат Тагор.

Атма Синг приводил ко мне на лечение индусов и индусок (все они были сикхи) и обеспечивал нам взаимопонимание. Придя с какой-нибудь Бхан-каур, он прежде всего сам излагал ее жалобы. Потом я задавал вопросы и осматривал пациентку, делал заключение и писал рецепты. Какой бы осмотр я ни производил, Синг спокойно оставался на месте, даже не думая выходить из кабинета, и разражался речью после каждой моей реплики или вопроса. Его болтливость вначале меня бесила. Если я произносил две фразы, Атма Синг произносил двадцать две. Если я говорил в течение трех минут, перевод Атма Синга занимал минут тридцать. Может быть, оплата его работы была почасовой. Не знаю. Я не верил, что язык сикхов в десять раз длиннее английского. Оставалось предполагать, что Атма Синг нес отсебятину.

В конце концов я понял, что ничего не могу поделать с его болтливостью, смирился и просто стал наблюдать. Я старался себе представить, что он говорит. В душу закрадывалось подозрение, что говорил он приблизительно следующее: «Биби (то есть женщина), доктор саиб (господин доктор) сказал тебе то-то и то-то, а я скажу тебе другое. Ты знаешь, что мы все любим и уважаем нашего доктора саиба. Он нам, как отец. Но он совершенно не знает индийских женщин. Это не его вина, это его беда. А я, Атма Синг, шестьдесят лет изучаю индийских женщин, и теперь продолжаю изучать, правда, ввиду моего преклонного возраста теперь я занимаюсь их изучением с перерывами. И я говорю тебе: не слушай доктора саиба, а слушай меня. Тебе надо совершать все предписанные омовения и молиться. Когда у тебя бывают нечистые периоды, держись подальше от мужа, а так выполняй все его желания и приказания. Лекарство, которое тебе прописал доктор саиб, - хорошее. Принимай его. Иди домой с миром, и ты исцелишься».

Индуска вставала, отдавала мне честь и уходила. Эти милые женщины видели, как их мужья-полицейские отдают честь своим английским начальникам, и думали, что так и нужно поступать. Но представьте себе одетую в прелестное сари молодую женщину, которая отдает вам честь.

У меня сложилось твердое убеждение, что после речей Атма Синга мои индусские пациентки уходили, думая, что я круглый идиот, а Атма Синг, наоборот, великий мудрец. Собственно говоря, если так было на самом деле, то он действительно был великим мудрецом.

Однажды Атма Синг привел ко мне своего соплеменника Притам Синга и его молодую жену. Молодая женщина никак не могла забеременеть, а для индуски это почти трагедия. Притам Синг просил меня вылечить ее. Я посоветовался со своим шефом. Он был гинекологом и предложил мне испробовать для лечения гормоны. Они только начали входить в моду, и врачи еще очень мало знали о них (сейчас, правда, чуточку больше). Я провозился с женой Притам Синга месяца три, и вдруг она перестала ходить на уколы. Разуверилась, очевидно. Вскоре появился Атма Синги сказал мне, что Притам Синг приглашает меня на обед к себе домой. Я с удовольствием принял приглашение, так как никогда не был в квартире сикха.

На территории международного сеттльмента располагалось около десяти полицейских станций - по количеству районов. Каждая станция - это комплекс пяти-шестиэтаж-ных зданий, обнесенных высокой стеной. Такая станция была больше похожа на крепость с тяжелыми железными воротами. На первом этаже находились служебные помещения, а выше - квартиры для полицейских и их семей, холостяков размещали в общежитиях. Европейцев, индусов и китайцев селили в разных корпусах. Европейское общежитие было очень хорошо обустроено. Каждому полицейскому предоставляли большую светлую комнату. Общими были туалеты и ванные, большая столовая с баром и гостиная, обставленная мягкими креслами и журнальными столиками, заваленными газетами и порнографическими журналами на всех языках. Размеры квартир для семейных полицейских зависели от размеров семьи, но, вообще, у англичан больше трех детей бывало очень редко, обычно - один, два ребенка. Как жили китайские полицейские, не знаю: у них были свои, китайские, врачи. Наверное, не хуже индусов. А в индусской квартире я был всего один раз в жизни, у Притам Синга.

Может быть, деление всех полицейских на три группы следует отнести к проявлениям расовой сегрегации, но какой-то смысл, какой-то практический raison d'etre, на мой взгляд, в этом все-таки был. Дело в том, что у этих трех этнических групп совершенно разные кулинарные обычаи. Коридоры индусских квартир пропахли пряным запахом карри и ги (топленого масла из молока буйволиц, которое английская администрация специально выписывала из Индии бочками для сикхов, потому что другого масла они не едят). Карри, конечно, приправа душистая, но вдыхать ее аромат круглые сутки человеку не индийской кулинарной культуры трудно. Китайцы все жарят на масле соевых бобов, к запаху которого трудно привыкнуть, даже прожив всю жизнь в Китае, особенно, когда оно пригорело. Конечно, из европейских кухонь всегда доносился приятный аппетитный запах. Но так думают европейцы. Я полагаю, что индусы и китайцы считали эти запахи ужасной вонью и, проходя мимо, затыкали себе носы.

У Притам Синга с женой была маленькая трехкомнатная квартира. Мы вошли в первую комнату, где стояли небольшой стол и один стул. Налево - две двери: одна вела в маленькую кухоньку с электрической плитой, другая - в комнатку с умывальником, душем и туалетом. В одну из жилых комнат дверь была закрыта, а в другую - открыта, и я увидел, что почти всю ее площадь занимала индийская кровать.

Индийская кровать заслуживает отдельного описания. Это большая квадратная деревянная рама. По всем четырем сторонам этой рамы просверлено множество отверстий, через которые протянуты веревки. Веревки переплетены между собой в виде хитрого восточного рисунка с большими просветами для прохлады. Вообще, для климата Индии ничего лучшего не придумаешь. Но веревки грубые, простыни нет, и я подумал, что спать на такой кровати, наверное, не совсем уютно, а для супружеской жизни она показалась мне даже слишком шероховатой. Но если вспомнить, что индийские факиры и вовсе спят на гвоздях, то простому индусу эти веревки должны казаться, наверное, мягким пухом.

Меня попросили сесть за стол. Хозяева и Атма Синг стояли. Меня это несколько смутило (самую малость), но было лестно. Хозяйка встала справа, скрестила руки на животе и опустила глаза. Надо сказать, что она все время молчала. Слева встали Атма Синг и Притам Синг. Притам Синг, склонив голову и не глядя на меня, что-то говорил. Атма Синг начал переводить: «Доктор саиб! Притам Синг говорит, что вы нам, как отец. Он очень благодарен вам за помощь его жене. Если бы ваше лечение завершилось ее беременностью, то он сделал бы вам ценный подарок. А пока он хочет угостить вас курицей с карри, хотя эта курица вас, конечно, недостойна».

У индусов оригинальная манера готовить курицу. Они ее, по-моему, не режут, а просто ломают ей все кости. Вылавливаешь кусок мяса из соуса, а из него торчит острый обломок кости. Просто страшно становится. Но это еще ничего. Куски курицы плавают в соусе из карри. Две столовых ложки этого соуса, по моим расчетам, приводят к двум неделям острого гастрита. К курице подали чапати - индийский хлеб, очень вкусная лепешка без соли, похожая на китайские лепешки. На десерт я ел рис с миндалем и дольками апельсина, политый сахарным сиропом. На этом обед закончился. Хозяин провел меня в кухню и, взяв в руки маленький оловянный чайничек, предложил вымыть руки (до обеда я рук не мыл), а затем прополоскать себе рот.

Вскоре после этого обеда я встретил своего старого знакомого - англичанина, много лет прожившего в Индии. Я спросил его: «Это что, правило индийского этикета: почетный гость обедает, а хозяева стоят?». Англичанин улыбнулся: «Это не совсем так, док. Конечно, от этикета тут что-то есть. Но главное - религиозные соображения. Они просто не могут сесть за один стол с такой сволочью, как вы. Когда индийский раджа устраивает прием для своих английских советников, гостей приводят в банкетный зал, где посредине лежит огромный ковер, на котором стоит обеденный стол на пятьдесят-шестьдесят персон. Кресло раджи расположено во главе стола. Когда гости рассаживаются, ковер около раджи закатывают, и кресло оказывается на голом полу. Таким простым способом раджа отделяется от гостей и не сидит за одним столом с этими грязными собаками, англичанами. Это все ухищрения браминского ума. О браминах много написано у аббата Дюбуа. Вы, наверное, читали его книгу об Индии, доктор?»

Действительно, эту книгу я читал - и не один раз. Дюбуа приехал в Индию проповедовать католичество в самом конце XVIII века и прожил там тридцать один год. Он изучил несколько индийских диалектов и написал удивительную книгу «Индийские манеры, обычаи и церемонии». Эта книга - окно в неведомый, фантастический и, несмотря на его теневые стороны, изумительно красивый мир. Усилия аббата по обращению индусов в христианство были почти безуспешными. За тридцать один год вняли его проповедям и приняли католичество двести пятьдесят человек, то есть восемь целых и две десятых спасенных души в год. Похвально, но не густо.

Когда Дюбуа рассказывал индусам о чудесах, которые творил Христос, - превратил воду в вино, накормил пятью хлебами пять тысяч человек, изгнал бесов из одержимого и вселил их в стадо свиней, после чего свиньи с визгом и хрюканьем бросились со скалы в озеро и все потонули (не особенно, конечно, любезно по отношению к хозяину свиней, который никакого чуда не просил), - то индусы слушали его с восхищением. Для них это были увлекательные сказки. Но когда добрый аббат добирался до христианской морали и говорил о целомудрии и о половом воздержании, то индусы только пожимали плечами. Зачем им нужна религия, которая лишила бы их самого большого удовольствия.

Славного старика, по-видимому, это обижало, и он посвятил несколько глав своей книги описанию индусских сексуальных обычаев, которые заставили бы покраснеть самого искушенного в этом вопросе человека. Очевидно, старик написал об этом в отместку своей нерадивой пастве. Но шутки шутками, а его книга была первым серьезным вкладом в этнографию Индии.

Между 1803-м и 1804 годами аббат Дюбуа уговорил двадцать пять тысяч индусов сделать противооспенные прививки. Это чудо почище насыщения пяти тысяч человек, и я смиренно рекомендую Ватикану причислить этого аббата к лику святых за его светлый ум и человеколюбие. Даже в Англии до сих пор есть местности, где люди отказываются от прививки оспы по религиозным соображениям. Я это знаю достоверно, потому что один раз, когда по требованию портовой санэпидстанции меня вызвали на английский корабль, я обнаружил, что ни у одного матроса не было прививки от оспы. Все они были из одной местности. Оспу я им привил, и у них, естественно, началась реакция на первичную вакцинацию, как у маленьких детей (воспаление плеча, температура, болезненное состояние). Когда я прибыл на корабль во второй раз, меня чуть ни линчевали. А у Дюбуа на руках оказалось двадцать пять тысяч людей с первичной вакцинацией. Каким же надо обладать авторитетом у людей, чтобы они тебе поверили и безропотно перенесли прививки!

В католической церкви есть святые на все случаи жизни. Св. Аполлония, например, покровительница людей, страдающих от зубной боли, св. Христофор - покровитель автомобилистов, хотя в его время ничего, кроме телег, не было. Но не надо удивляться. Чудо есть чудо, оно не поддается рациональному объяснению. Дюбуа мог бы вполне сойти за покровителя людей, заболевших оспой.

Стоит взглянуть на его портрет, написанный неизвестным художником (в третьем издании его книги под редакцией Бичама, 1943 год), чтобы увидеть, что это был необыкновенный человек. Как проповедник христианства преподобный отец явно не вытянул, но зато какой это был этнограф! Книгу аббата англичане перевели на английский язык и обязали каждого чиновника, приезжающего служить в Индию, ее прочитать.

Захватив Индию, англичане поступили, как обыкновенные пираты. Всякий колониальный захват - есть акт пиратства. Так поступали и испанцы, и португальцы, и французы, да и победами генерала Скобелева тоже гордиться особенно не приходится. Англичане пришли в Индию ради обогащения и торговли. Это верно. Но неправильно утверждать, что они полностью игнорировали обычаи и верования индусов. Об Индии англичанами написано немало книг - и по искусству, и по религии, и по истории. В этой стране, с ее чрезвычайно сложной и непонятной для европейца кастовой системой, каждый неверный жест мог вызвать бунт толпы, что было совершенно невыгодно таким торговцам, как англичане. Рассматривал все это с чисто практической точки зрения, они считали необходимым изучать свой рынок. Нет, хороший купец не может позволить себе быть дураком. И наоборот, дурак никогда не станет хорошим купцом. Правда, как я уже писал, англичане разрушили в своей собственной колонии ткацкую промышленность, но тогда они объясняли это патриотическими мотивами: нужно помочь ланкаширским ткачам, а судьба индусов их не волновала.

Англичане быстро научились ткать такие же красивые ткани, как и индусы, но быстрее и дешевле. О том, как английские ткацкие станки разрушили ручной труд в Индии, Дюбуа подробно пишет в своей книге: «Как раз перед возвращением в Европу я проехал через некоторые промышленные районы, и ничто не может сравниться с состоянием разорения, царившего в них. Все рабочие комнаты были закрыты, и сотни тысяч жителей, принадлежавших к касте ткачей, умирали от голода, так как из-за предубеждений они не могли заняться другим ремеслом, не обесчестив себя. Я встретил бесчисленное множество вдов и других женщин без работы, а следовательно, без денег, которые раньше поддерживали свои семьи ткачеством... Крушение ткацкой индустрии отразилось на торговле во всех ее отраслях, деньги перестали циркулировать...

... Ах, если бы изобретатели этих новых индустриальных машин могли слышать проклятия, которыми массы бедных индусов без устали покрывают их! Если бы они, как я, видели ужасную нищету, вошедшую в эти провинции, всецело из-за изобретений, которые обогатили горсточку людей за счет миллионов бедняков, они несомненно раскаялись бы...».

Добрый аббат наивно полагает, что капиталисты раскаялись бы. В XIX веке ему, выросшему в стенах католической семинарии, а потом сразу уехавшему в Индию проповедовать «слово Божие», может быть, не ведомо было, что такое капитализм, но одно он понял: горсточка людей обогатилась за счет страданий миллионов бедняков.

Еще в 1945 году, сразу после войны, мои английские пациенты говорили мне, что Британской империи пришел конец. А это были обыкновенные английские купцы. Наблюдая в дальнейшем за развитием событий, я думал о том, насколько бизнесмены оказались умнее профессиональных политиков.

Однажды рано утром меня разбудил телефонный звонок. Звонил секретарь индийского генерального консульства Чаудри (много лет спустя я встретился с ним в Москве, он был уже советником индийского посольства, а его маленькая дочь Милу болтала по-русски совершенно свободно и без всякого акцента). Чаудри просил меня срочно приехать, так как один их сотрудник выбросил из окна девятого этажа свою жену.

Я хорошо знал эту пару. Сам он, нервный и многословный, приставал ко мне с бесконечными вопросами по поводу того, что ему можно есть и какие конкретно сорта мяса. Сначала я думал, что он хочет уяснить некоторые тонкости диеты, но потом стал подозревать, что вопросы питания интересуют его с чисто религиозной точки зрения. Она была молодой женщиной, совершенно истощенной каким-то неизвестным мне горем. По-английски она не говорила, а ее муж был настолько своеобразен, что приглашать его в переводчики не было смысла. Я ничем не мог ей помочь. Как можно было предвидеть, что произойдет трагедия? Все-таки необходимо, чтобы врач и пациент говорили на одном языке, хотя и в этом случае невозможно предположить, как сработает мозг сумасшедшего.

Почти все сотрудники индийского посольства жили в Уайфунг Хаузе - большом десятиэтажном доме, принадлежавшем Гонконг-Шанхайскому банку. Только генеральный консул занимал отдельный особняк с большим садом, расположенный довольно далеко от делового центра города. В Уайфунг Хаузе все квартиры были однотипными: четыре больших комнаты - гостиная, столовая и две спальных, а кроме них - комната-склад для вещей, кухня, туалет, ванная, комнаты и туалет для прислуги. Все сотрудники консульства, совсем молодые люди, имели не более одного-двух детей, а иногда и ни одного, но каждая семья занимала отдельную квартиру.

Кроме семейных, в доме жили два холостяка. Одного из них, высокого, стройного молодого человека, я знал, его звали Меета. Он не состоял в религиозной общине сикхов, но и не носил чалмы. Его квартира отличалась тем, что в гостиной вся мебель, диван и четыре кресла, стояла в ряд у одной стены, сдвинутая, чтобы высвободить площадь. Пол был исчерчен мелом кривыми линиями: Меета изучал европейские танцы и каждый вечер скользил со своей учительницей вдоль этих линий. Для разных танцев - танго, вальса, фокстрота - предназначались разные линии, но все они неизбежно перекрещивались, и я не знаю, как он в них разбирался. Пол напоминал бумажную выкройку для дамских платьев из журнала «Работница», на которой столько линий, что удивляешься, как наши дамы ухитряются по этим выкройкам одеваться. Я ни разу не приходил к Меета во время урока танцев, но часто пытался представить себе, что происходит, когда он случайно с линии танго попадает на линию фокстрота.

Всего одна лестница вела на большую плоскую крышу Уайфунг Хауза, где старший инженер Гонконг-Шанхай-ского банка Клементс построил себе дом, который стоял посредине и представлял собой одноэтажное здание, вернее, анфиладу комнат. Гость попадал с лестницы сразу в большую гостиную с баром, направо дверь вела в столовую, затем в гостиную, потом в спальную и дальше в ванную. Налево от гостиной находилась комната для распределения пищи и хранения сухих продуктов - «пан-три», за ней шла кухня, комнаты для прислуги, их туалет, душевая и комната-склад для вещей. Весь фасад этого сооружения был сплошь из стекла. Но главная прелесть - сад на крыше. Что там висячие сады Семирамиды! Клементс все устроил намного лучше. Повсюду были расставлены большие майоликовые кадки с пальмами и олеандрами. В кадках поменьше садовник выращивал всевозможные цветы. Каждую осень Клементс устраивал у себя на крыше выставку хризантем, с роскошью которой не могла сравниться ежегодная выставка в Джессфилд-парке. Для гостей под пальмами стояли плетеные кресла, в правом подлокотнике каждого кресла проделано отверстие, чтобы удобно было ставить стаканы с напитками.

Сам Клементс, бывший морской офицер, был типичным тори. В гостиной у него висел большой портрет Черчилля, на которого он сам очень походил лицом: множество подбородков и пухлые щеки. Мы с ним никогда не говорили о политике: он понимал, что у нас противоположные взгляды, а воспитанные люди в смешанном обществе о политике и религии не говорят. Но вообще я узнал от него много интересного. Как-то раз он позвонил мне по телефону и попросил подняться в купол здания Гонконг-Шанхайского банка (наши кабинеты находились на последнем этаже, рядом с куполом). Когда я пришел, Клементс обратил мое внимание на огромную четырехгранную деревянную балку (эти балки служили перекрытиями для настила полов между этажами) и спросил: «Док, вы можете ее поднять?». Я рассмеялся и ответил, что нет. «А вы попробуйте, док». Я подошел к концу бревна и неожиданно легко поднял его. Бревно ровно ничего не весило. Оно было насквозь проедено белыми мура-вьями-термитами. Клементс расхохотался: «Вы знаете, док, ведь эти проклятые белые муравьи скоро сожрут весь Шанхай. Они жрут дерево и не трогают коры, чтобы нас обмануть. Хорошо, что они жрут дерево, а не людей».

Потом я как-то видел «брачный полет» термитов. Я сидел, как всегда, у себя в кабинете. Направо от моего стола стояла кушетка для осмотра больных, покрытая белой простыней. Совершенно случайно я повернулся к окну и не поверил своим глазам: вся простыня была покрыта сотнями белых крылатых муравьев, которые появились, наверное, из какой-то щели в полу. Я встал. Они моментально все в раз, как по команде, поднялись и вылетели в открытое окно.

Однажды Клементс вызвал меня к себе. У него была температура. Он не почувствовал облегчения от очередной порции джина, и это его обеспокоило. Кроме всего прочего, он страдал запором. Мы с ним долго беседовали на эту тему, и я сказал, что запор - следствие нашей европейской цивилизации. Раньше люди садились в поле на корточки, «орлами», из-за сильного изгиба колен напрягался мышечный пресс живота, и опорожнение было легким.

«Что же, док, - спросил мрачно Клементс, - вы хотите, чтобы я ходил, как кот, на крышу и садился под олеандрами?» - «Нет, зачем, -ответили, - закажите себе скамеечку высотой в один фут. Садясь в туалете, ставьте ноги на скамеечку, и у вас будет естественный изгиб колен и напряжение мышечного пресса».

Через неделю Клементс пришел ко мне на прием. От него приятно пахло джином: успел зарядиться с утра. В руке он держал маленькую скамеечку. «Док, - сказал Клементс, - я велел изготовить две скамеечки. Вот эта - вам на память. Подарок. Чтобы и у вас не было запора».

Но вернемся к несчастному случаю, который произошел с женой сотрудника консульства. Когда я вошел в комнату, где произошла трагедия, почти все служащие уже находились там. Ко мне подошел Чаудри, и я спросил его, почему этот человек так поступил. Чаудри ответил: «Он говорит, что она ему надоела». Объяснение мне показалось вполне логичным. Если жена надоела, самое простое - выбросить ее из окна. Но вид у несчастного был такой, что пришлось дать ему двойную дозу снотворного.

Своим продолжением эта трагедия имела то ли фарс, то ли комедию. Через неделю я получил повестку из китайского суда с предложением в указанный час прибыть с переводчиком для дачи показаний. Индийское посольство обратилось к китайским властям в Пекине с просьбой признать их сотрудника психически больным и разрешить отправить его в Индию. Китайцы ничего лучшего и не желали. У них только что произошла революция и заниматься индусами, швыряющими своих жен в окно, у них просто не было времени. Назначать экспертизу, возбуждать уголовное дело, судить, может быть, казнить... Зачем? Они решили объявить его сумасшедшим на основании моих показаний. Но я не был психиатром, поэтому мои показания могли иметь весьма относительную ценность.

В то время у меня служили две секретарши, одна из них - китаянка. Я сказал ей, чтобы она была готова ехать со мной в качестве переводчика. Секретарша рассмеялась, она сообразила, что это будет первосортная комедия.

В назначенный день и час мы прибыли с ней в суд. В довольно просторном зале суда стояли большой стол для судьи, два поменьше - для секретарей, две трибуны - одна дня меня, другая для переводчика. Мы заняли свои места. Я взглянул на судью. Мне хорошо знаком этот тип китайского европеизированного интеллигента: гладко причесанные волосы, прекрасно сшитый европейский костюм, очки в золотой оправе, белоснежная рубашка и галстук темных тонов, роскошные золотые запонки с темно-зеленым нефритом, большой золотой перстень и золотые часы. Учился он, конечно, в Оксфорде или в Гарварде и говорил по-английски не хуже, если не лучше, меня. Но говорить со мной даже на нейтральном для нас обоих языке он, конечно, не мог: не позволял национальный престиж, и поэтому нужен был переводчик.

Судья задал мне через переводчицу вопрос, кто я. Вопрос меня удивил, потому что я не понял, кого он ожидал увидеть, если сам же прислал мне повестку? Секретарша и бровью не повела. «Доктор, - сказала она, - его честь спрашивает, кто вы». В этот момент секретарь суда схватил кисточку и начал писать иероглифы сверху вниз и справа налево. Вся эта сцена чем-то напомнила мне сцену суда из «Алисы в Стране чудес». Мы оба - и судья, и я - хорошо понимали, что сам факт выбрасывания жены из окна не может быть бесспорным доказательством сумасшествия, скорее, наоборот. Наверное, поэтому именно эту деталь происшествия он отбросил совсем и начал задавать мне вопросы о странностях, которые я замечал в поведении моего пациента. За час я назвал ему столько странностей, по ходу показаний фиксировавшихся в протоколе, что судья признал их количество достаточным, чтобы объявить сумасшедшим, кого угодно, не исключая, видимо, и меня. Он кивнул головой, давая понять, что мы можем идти. Даже «спасибо» не сказал. Мы отвесили ему по глубокому почтительному поклону и вышли.

В 1954 году, незадолго до моего отъезда в Советский Союз, индусы-бизнесмены, хорошо говорившие по-английски, стали покидать Шанхай, потому что с коммерческой точки зрения никаких перспектив там уже не было. И вдруг на самой фешенебельной улице Шанхая, к удивлению всей иностранной колонии, несколько сикхов, объединившись, открыли индийский ресторан «Нью Дели». Я побывал в этом ресторане со своими друзьями. В тот вечер мы были единственными посетителями. Убежден, что бедняги прогорели. На кого они рассчитывали?

Вообще, за время своего знакомства с сикхской общиной, я не встречал сикхов, способных к торговле: по складу своего характера они, скорее, военные. Я жалею сейчас, что подробнее не изучил их обычаи и религию, имея для этого все возможности. Ведь Атма Синг мог порассказать мне многое, если бы я проявил интерес, но, видимо, всего не охватишь, да и время наступало такое, что было не до изучения индусских религий.

Все же некоторые обычаи я узнал и запомнил. Так, религия предписывает сикхам носить меч. Но ходить по современному Шанхаю с мечом просто глупо, однако сикхи нашли выход: стали носить маленькие брошки, изображающие меч. Закон запрещает сикхам пить вино, но каждый раз в канун Нового года ко мне приходила делегация из трех-четырех сикхов. Они приносили мое «любимое» блюдо, курицу с карри, а я им наливал по большому бокалу русской водки, по крайней мере, граммов по двести. Сикхи выпивали водку, не закусывая, отдавали честь и исчезали. Интересно, что они всегда заставали меня дома. Наверное, сказывался опыт работы в полиции. А вот почему они не закусывали? Может быть, тоже из религиозных соображений? Боялись осквернить себя моей едой. Ну а водка? Водка - грех настолько очевидный, что размышлять долго не приходилось: выпьем! А вот пища - совсем другое дело: масло может оказаться не то, а мясо - говяжьим, а корова - священное животное, ее мясо есть нельзя. Тут очень много теологических тонкостей и неясностей. С водкой, конечно, проще.

В Шанхае была небольшая колония парсов-огнепоклонников. Одного женатого огнепоклонника мне пришлось лечить от гонореи, которую он подцепил в публичном доме. У парсов был свой храм, но я в нем никогда не бывал. Может быть, неверным собакам не положено там появляться, поэтому меня и не приглашали. Я знаю только, что в том храме не было священного огня, очевидно потому, что, как говорили, огонь надо везти из Индии и поддерживать его весь путь до Шанхая, а это очень дорого.

Один из огнепоклонников много лет был моим пациентом. Старик с седой бородкой, он всегда ходил в черной феске. Часто я выслушивал его жалобы на то, что дела сейчас идут плохо и его торговый дом, который просуществовал в Шанхае лет восемьдесят, уже почти разорился. «Вот раньше была жизнь, деньги сами шли в руки. Тогда мы торговали опием». Старик не подозревал, что торговать опием нехорошо, и если бы ему сказали об этом, очень бы удивился. «Простите, сэр, - наверное, сказал бы он, - но ведь англичане сами ввозили опиум в Китай. В Тайбее (столица Тайваня) на приколе стоял английский корабль. Верхняя палуба была отведена под британское генеральное консульство, а трюм был набит опием. Почему же нехорошо, сэр? Мы были богатыми людьми. Очень даже хорошо. Да-да, хорошо», - повторял бы он, поворачивая голову из стороны в сторону. Эта манера индусов мне всегда казалась славной. Если вы спрашиваете индуса, сильная ли у него боль, то, отвечая вам утвердительно, он качает головой слева направо. И этот жест, который воспринимается нами как отрицание, в сочетании с утвердительным ответом выглядит трогательно убедительным.

Несколько раз я приходил к старику-парсу домой. Его семья занимала когда-то хороший дом, пришедший в упадок. Внизу была контора с множеством помещений, склады (раньше, наверное, с опием), а наверху - жилые комнаты. В одной из них - с занавешанным окном - сидела в темноте на цепи не то кошка колоссальных размеров, не то черная пантера. Благоразумие у меня всегда брало верх над любопытством, и я старался побыстрее проскочить мимо. Хозяева никогда ее мне специально не показывали и ничего о ней не говорили: может быть, из каких-нибудь религиозных соображений, а может, полагали все это настолько естественным, что им и в голову не приходило, что я могу не знать о существовании этого странного зверя. Наверное, это все-таки была черная пантера, но зачем нужно было держать ее дома на цепи, да еще в отдельной комнате - для меня до сих пор остается тайной.

Когда мои сикхи узнали об окончательной дате моего отъезда в Советский Союз, они решили устроить в честь меня какую-то религиозную церемонию и обед, и это меня обеспокоило. Не религиозная церемония, а сам обед. Я заподозрил, что опять будет курица с карри.

Для церемонии меня пригласили в храм. В Шанхае жили индусы разных верований, но только сикхи были настолько многочисленны, что могли построить себе храм. Да еще парсы-огнепоклонники. Храм сикхов представлял собой двухэтажное здание из серого кирпича. На первом этаже, кроме зала для совершения культовых обрядов, находились служебные помещения и большая столовая с длинным столом, за которым община кормила сикхов, оставшихся без работы. На второй этаж вела широкая лестница, но мы туда не поднимались. На церемонию были приглашены индийский генеральный консул с женой и некоторые сотрудники генконсульства. Они были другой веры, но это не мешало им принимать участие в религиозной церемонии сикхов и есть особую пищу, которую нам раздали после церемонии.

Мы вошли в храм и сняли ботинки. Пол был устлан коврами. У дальней стены находился, очевидно, алтарь -отгороженное веревкой место, где на столах лежали, наверное, священные предметы - я их подробно не разглядел. Консул провел меня по левую сторону алтаря, и мы сели с ним прямо на пол, скрестив колени. Все остальные сели на ковер. Справа от алтаря на полу сидели музыканты оркестра, состоявшего из молодых людей. Они начали играть на неизвестных мне инструментах непривычную мелодию. Я мало разбираюсь в музыке, особенно, в индийской, поэтому комментировать игру оркестра не стану, но, наверное, играли хорошо.

В храме сикхов после церемонии в честь моего отъезда. Весна 1954 г.

Потом на трибуну взошел старый сикх, я думаю, религиозный глава храма, и начал говорить. Все тот же Атма Синг переводил мне все, что говорилось в храме. Сикхи сказали мне много теплых слов, и я до сих пор им за это благодарен. Потом попросили выступить меня. Это был единственный случай в моей жизни, когда речь я произносил босиком. Вернувшись на свое место, я снова уселся на пол около консула. В комнату вошел высокий сикх в белой рубахе навыпуск с большой кастрюлей в руках. В первую очередь он подошел ко мне. Я увидел, что все сложили ладони лодочкой, очевидно, ожидая что-то получить, и сделал так же. Сикх достал из кастрюльки кусок светло-зеленой массы и положил ее мне в протянутые ладони, потом подошел к консулу и так обошел всех. Мы начали молча есть эту штуку. По консистенции она напоминала оконную замазку, по вкусу - тоже. Я героически глотал и с тоской думал: уж лучше бы дали курицу с карри. Потом был обед, и курица с карри, конечно, тоже была.