«Ну, почему, почему мне сегодня так не везет?» — огорченно размышляла Юлька, выходя из павильона Бутырского рынка с полупустым пакетом в руках. Нет, она, конечно, купила кое-что из овощей и зелень, но курицы, нежной, откормленной домашней курицы на рынке не оказалось. А ведь так хотелось сделать настоящее чахохбили, с томатами и красным вином. Уложить золотисто-розовые, истекающие соком куски на старинное бабушкино блюдо, украсить все это великолепие ломтиками лимона и поставить на стол среди свечей… Да, именно среди свечей. Такой праздник немыслим без бронзовых подсвечников, янтарных наплывов воска и искрящегося в бокалах хорошего вина. Подумать только, всего четыре месяца назад в ее жизни не было Юрки! Как, а главное, зачем она жила до него? Чем дышала, о чем думала все эти двадцать три года? Он пришел, и все остальное стало мелким и неважным…

Когда Юлька устраивалась на работу в экономический отдел банка «Сатурн», она и не предполагала, что в ее личной жизни может что-то измениться.

— Крутые банкиры любят высоких, длинноногих, грудастых блондинок, — напутствовала ее добрая приятельница Ритка Погадаева. — Так что тебе надо хотя бы обесцветиться.

Юлька только усмехалась. Она никогда не обольщалась по поводу своей внешности и прекрасно понимала, что новый, пусть даже супермодный цвет волос ничего не изменит… Как-то раз, года три назад, ей в руки попался обычный женский роман. Начав читать от нечего делать, Юлька постепенно втянулась. Потом купила на лотке возле метро еще одну книжку с томно раскинувшейся на обложке красавицей, потом еще одну… В общем-то, ей были глубоко безразличны сексуальные похождения Агнесс, Розалинд и даже русских Наталий, но было во всех этих романах что-то такое, что неудержимо влекло ее, как в детстве черные мамины туфли. Ответ пришел неожиданно: поезд как раз затормозил на «Пушкинской», и плотный людской поток устремился к выходу из вагона…

— Девушка, вы так и будете проход загораживать? — кто-то сильно и сердито толкнул ее в спину.

— А?.. Извините. — Юлька, очнувшись, машинально шагнула в сторону и прижалась спиной к металлической стойке. Толпа продолжала перетекать на перрон, а она все стояла, бессмысленно скользя взглядом по лестнице, ведущей на «Чеховскую». И только когда двери захлопнулись прямо перед ее лицом, Юлька поняла, что прозевала свою станцию. «Образ подруги», — медленно произнесла она про себя, ожидая, что слова вот-вот рассыплются, как труха, унося в небытие свой жестокий, страшный смысл. «Образ подруги…» Но ничего не произошло, все осталось как есть, и ее неприятное открытие тоже…

В каждом романе они были разные: соседки-графини, верные горничные и бывшие одноклассницы. Иногда совсем блеклые и бесцветные, иногда милостиво награжденные автором чудными щечками или лукавыми глазками. Глупые и проницательные, задумчивые и смешливые, они все были в первую очередь Подругами, предназначенными для того, чтобы оттенить утонченность и изысканность главной героини. В чем, в чем, а в женском неповторимом шарме им было отказано раз и навсегда. Скучными серыми тенями Подруги появлялись на страницах романов, сообщали какой-нибудь Изабелле новости о ее Любимом, устраивали ее тайное свидание и снова исчезали, чтобы появиться главы через три и пригреть Ее, измученную, усталую и временно гонимую, на своей груди.

— Вечная Подруга… — шепотом проговорила Юлька и чуть не заплакала. — Что ж, Вечная Подруга — это, наверное, судьба…

И даже когда в ее жизни появился первый мужчина, она не поверила. Не поверила в то, что такой милый и замечательный Борька может интересоваться именно ею. Он учился на курс старше и жил в соседнем доме. Столкнувшись в коридорах института или оказавшись после лекций в одном вагоне метро, они обычно перекидывались парой слов, вежливо кивали друг другу на прощание и расходились в разные стороны. Из ничего: из полуфраз и полувзглядов, из случайных соприкосновений рук и мимолетных улыбок Юлька сотворила себе Любовь. Теперь Борька был уже не просто Борькой, а одушевленным Идеалом. Умным, смелым, ироничным и безумно притягательным. Наверное, она так никогда и не узнала бы, есть ли в этом портрете хоть что-нибудь от настоящего Борьки, если б в профкоме факультета не случилась однажды незапланированная пьянка. Судьбе было угодно, чтобы именно в этот день однокурсники отправили Юльку осведомиться о путевках на базу отдыха.

— О, соседка, заходи-заходи! — энергично замахал руками Борька, увидев ее на пороге. — Ребята, это моя хорошая знакомая Юлечка. Налейте ей что-нибудь выпить.

Юлька попыталась отказаться, но ей чуть ли не насильно всучили стакан с «Монастырской избой» и дольку яблока. Она растерянно огляделась по сторонам. Профсоюзные боссы пировали, по-видимому, уже давно. Под длинным полированным столом валялось множество пустых бутылок, а пепельницы были полны окурков.

— Садись сюда, — Борька похлопал ладонью по соседнему креслу.

Юлька подошла и несмело присела на краешек. Кроме нее, в комнате было еще человек пятнадцать. Из них всего две девчонки. Одна мирно покуривала в углу сигарету с ментолом и с исследовательским интересом наблюдала за гулянкой. Другая, кареглазая брюнетка в бежевых джинсах, горячо спорила о чем-то с высоким представительным парнем. При этом она так энергично размахивала руками, что ее маленькие груди под водолазкой просто ходуном ходили. Ее оппонент не проявлял к этим соблазнительным колебаниям ни малейшего интереса. Похоже, брюнетка принадлежала к категории «свой парень».

Юлька немного расслабилась, выпила еще стакан вина и зачем-то закурила.

«Неужели рисуюсь? — спросила она себя, с отвращением разглядывая в мутном зеркале женское лицо с манерно полуоткрытыми губами и выражением усталой мудрости в глазах. — Интересно только, сама перед собой или все-таки перед Борей?»

Борис взял свой и ее стаканы и отошел к столу за новой порцией вина. Однако вернуться забыл. Он подошел К окну и сел на корточки перед курившей в углу дамой. О чем они разговаривали, Юлька не слышала, зато прекрасно видела, как его рука осторожно легла на круглое девичье колено и медленно, но настойчиво поползла вверх. Дама намеренно резко дернула ногой, и Борина кисть, глупо мотнувшись в воздухе, стукнулась о подлокотник кресла.

«Вот дура, — с неприязнью подумала Юлька, — могла бы просто улыбнуться и встать. Видит же, что человек пьян!»

Борис, похоже, не особо огорчился. Пожав плечами, он встал и направился на свое прежнее место.

— Какие у тебя глаза… страшные, — проговорил он, тяжело опускаясь в кресло и пристально глядя Юльке в лицо.

— Ты, наверное, хотел сказать роковые? — встряла неизвестно откуда появившаяся джинсовая брюнетка.

— Нет, — Борис отмахнулся, — я хотел сказать… страшные. Она меня поняла.

И неожиданно Юлька почувствовала всей кожей, каждой клеточкой: то, что он сейчас произнес, — это не плохо и не обидно. И это не комплимент. Это призыв. Старательно отводя взгляд от зеркала, чтобы не дай Бог не увидеть в своих глазах чего-то на самом деле пугающего, она быстро оделась и вместе с Борей вышла из института. Любила ли она его тогда? Да, до одури, до крика.

Домой к нему они добрались довольно быстро. Родителей не было.

— И до завтра не будет, — успокоил Борис, — так что можешь чувствовать себя абсолютно свободно.

На воздухе он как-то быстро протрезвел и теперь бодренько летал по квартире, организуя закуску к бутылке «Токайского».

— Может, не нужно вина? — робко попробовала воспротивиться Юлька. Он взглянул на нее с мягкой, снисходительной улыбкой и отрицательно помотал головой:

— Нужно.

Маленький полированный столик Борис поставил на середину комнаты, и рядом с ним, друг напротив друга — два мягких кресла с высокими спинками. Мягкий велюр широких подлокотников под пальцами, алое свечение электрокамина, мерное тиканье часов… Борька, такой знакомый и родной и в то же время такой недостижимый, сидел теперь напротив. Можно протянуть руку и дотронуться! С ума сойти!

— А почему ты, такая красивая, и одна? В смысле, ни с кем не встречаешься. Или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, — Юлька пригубила вино. — И не нужно говорить, что я красивая. Мы ведь оба знаем, что это не так.

— Чем отличаются русские женщины, — Боря досадливо цокнул языком, — так это тем, что совершенно не умеют реагировать на комплименты. Скажи ей, что у нее волосы великолепные — тут же начнет плести что-то про новую краску и знакомого парикмахера. Заикнись о ресницах — тут же выяснится, что все дело в ланкомовской туши… Вот ты, Юль, ты же прекрасно знаешь, что красивая. В зеркало ведь по утрам смотришься, правда? Так зачем нужно из себя еще что-то корчить?

Она неопределенно пожала плечами, но на сердце вдруг стало так хорошо, как не было еще никогда. Допили вино, еще немного поболтали, так, ни о чем, о всякой чепухе. А потом Борька пересел на диван и позвал Юлю:

— Иди сюда, нечего в кресле рассиживаться.

Она покорно поднялась и приблизилась.

— Садись, — Борис взял ее за руку, потянул к себе и вдруг укусил за запястье, легонько и быстро, не отводя от ее лица смеющихся глаз. Юлька изумленно ойкнула, а потом как-то сразу все поняла и, принимая правила игры, тоже несильно куснула его за ухо.

— Ах, ты так? Ну, держись.

Диван тоненько скрипнул, и она тут же оказалась лежащей на спине. Тяжесть мужского тела была непривычной и волнующей.

— Вот как тебя надо кусать, — прерывисто дыша, проговорил Борис и впился в ее губы грубым, жадным поцелуем. Юлька вздрогнула и как-то сразу обмякла. Она не сопротивлялась, когда Боря одну за одной расстегивал мелкие пуговички на ее блузке, и даже слегка приподняла бедра, когда он начал стаскивать с нее узкую юбку вместе с колготками.

— Создал же Господь совершенство, — восхищенно приговаривал он, проводя дрожащей ладонью по ее ноге. Рука его скользила от ступни по щиколотке и колену вверх, к кромке белоснежных плавочек. Замирала на мгновение, как бы раздумывая, и снова спускалась вниз. Юлька ждала неземного наслаждения и неги, но все это почему-то не приходило, зато нарастала странная, неудержимая дрожь.

— Ты так хочешь меня? — спросил Борис, стягивая плавочки с ее бедер. — Или, может быть, чего-то боишься?

— Боюсь.

— Чего?.. Ты что, девочка?

Юлька утвердительно кивнула. Боря, видимо, не понял, потому что переспросил.

— Да, да, девочка, — яростно и громко повторила она, начиная злиться и на себя, и на него.

— Ч-черт, — он резко выдохнул и откинулся на спину. — Не дрожи, ничего не будет. Я такую ответственность на себя не возьму.

С минуту они полежали молча, каждый уставившись на свой клочок потолка, а потом на грудь Борису легла узкая холодная кисть:

— Я взрослый человек и сама решаю, что мне делать. Я этого хочу.

Боли не было. Было только мучительное желание, чтобы то, что возилось и тыкалось где-то между ног, поскорее вошло в нее и задвигалось ровно, сильно и ритмично. Ведь так это, кажется, должно происходить? А когда все свершилось, наступило разочарование. Нет, Борис по-прежнему оставался желанным и любимым, а вот Это… Это осталось важным лишь потому, что приносило столько наслаждения ее Единственному мужчине. Юлька с нежной улыбкой провела трепетными пальцами по мускулистой спине, покрытой мелкими бисеринками пота.

— Слушай, — Борька повернулся на бок и лениво приоткрыл глаза, — а у тебя в самом деле никого не было?.. Дело в том, что этой самой… ну, в общем, того, что полагается, я не нашел.

Завопила ли она или просто забилась в истерике, судорожно сжав руками виски, Юлька не помнила. Очнулась она от того, что голый Борька, стоя на коленях, яростно тряс ее за плечи и испуганно кричал что-то прямо в лицо. Потом, сидя в кресле и закутавшись в какой-то огромный махровый халат, она, давясь слезами, рассказывала ему о том, как ненавидела свое отражение, о том, как считала себя ужасной дурнушкой и не верила, не верила, что кто-нибудь сможет ее полюбить. Борька, добродушно усмехаясь, убеждал ее, что многие красавицы в детстве были просто уродинами. И, главное, что у нее сейчас обалденно-сексапильная фигура и весьма-весьма привлекательные глазки. Жаль только, что нос от слез стал совсем красным и распухшим. Но Юлька продолжала плакать и благодарить Бориса за то, что он так добр к ней, и он стал сначала задумчивым, потом чуточку мрачным, а потом и вовсе скучным.

— А знаешь, — сказал он в конце концов, — когда ты появилась на пороге профкома, у тебя были такие ясные и лучистые глаза. Я почему-то тогда подумал: вот девушка, у которой в жизни все хорошо…

Расстались они уже через три месяца, встретившись еще несколько раз. Больше для порядка. В последний их вечер Борька, уже на правах друга, проговорил, положив руку ей на плечо:

— Красивая ты баба, Максакова. Почему только глаза у тебя, как у побитой собаки? Виноватые какие-то, просящие… Да не ты мужику должна быть благодарна за то, что вы вместе, а он тебе! Пойми ты, дурья башка!

… Он пришел, и все остальное стало мелким и неважным. А Юлька наконец обрела смысл своего существования. Конечно, она мечтала потом, через много дней, стать для Юрки необходимой как воздух. Стать его хлебом, водой, солнцем. А пока… Кто сказал, что плохо быть нужной, как изящный зажим для галстука, как терпкий запах дорогой туалетной воды, как пьянящий аромат хороших сигарет?

— Разве плохо быть просто отражением?.. Наверное, даже красивым отражением? — с пугливой радостью спрашивала она у зеркала, разглядывая свои глаза, брови и прикасаясь подушечками пальцев к нежной, атласной коже щек.

А все-таки жаль, что не получилось с курицей. Хотя жаркое в горшочках вполне может ее заменить. Что нужно усталому мужчине, вернувшемуся с работы? Конечно, бокал доброго вина, сытный ужин и нежная любящая подруга. Закончив свои дела, Юрий обязательно зайдет в экономический отдел, чтобы забрать ее и вместе поехать домой. А там ему, естественно, скажут, что Максакова отпросилась на два часа раньше и убежала в неизвестном направлении. Юрка разволнуется, бегом бросится к машине и будет ругаться сквозь зубы на каждом светофоре и нетерпеливо барабанить пальцами по рулю. А потом он войдет в квартиру и почувствует чудесные запахи, несущиеся из кухни, и увидит ее, выходящую из комнаты. И она наденет наконец то шикарное вишневое платье с совершенно безумным декольте на спине, которое всегда казалось ей слишком откровенным…

По Юлькиному плану до прихода Юрия оставалось еще больше получаса, но звук, доносившийся из прихожей, не оставлял никаких сомнений — кто-то поворачивал в замке ключ. Досадуя на то, что она до сих пор в халате, а значит, эффектного выхода не получится, Юлька вскочила с пуфика и выглянула в коридор. Юрий зашел в квартиру, привычным жестом поправил волосы перед зеркалом, повесил плащ в стенной шкаф и наклонился, чтобы расшнуровать ботинки.

— Юра, — тихонечко позвала она, — Юрочка…

Он поднял голову и взглянул на нее своими чудесными изумрудными глазами. «Его глаза, как вешняя листва… — пронеслось в голове у Юльки. — А мои тогда, интересно, как что? Как болотная ряска, что ли?»

— Юлечка, здравствуй, — Юра выпрямился, одернул брючины и, как-то виновато улыбаясь, подошел к ней. — Я сегодня раньше обычного. Честно говоря, не думал, что ты уже дома.

— Так ты за мной не заходил?

— Нет, — он помотал головой, стараясь смотреть куда-то в сторону.

— Но, надеюсь, про наш праздник ты не забыл?

— Праздник?.. Ах, ну да, конечно… Черт, как неудачно получилось, — Юрий с досадой стукнул кулаком по дверному косяку.

Юлька заулыбалась. Пусть, пусть он оставляет дома напряжение, накопившееся за рабочий день, пусть выплескивает эмоции, клокочущие под непроницаемой маской безукоризненно вежливого, спокойного делового человека. Ведь это дом, где его любят.

— Юля, нам надо с тобой серьезно поговорить, — Юрий прошел в комнату и сел на диван, откинувшись на спинку и положив на колени сцепленные руки. Его длинные аристократические пальцы со слегка утолщенными фалангами медленно и напряженно шевелились. Юлька какое-то время словно завороженная следила за этими живущими отдельной жизнью пальцами-гусеницами, а потом подняла глаза и увидела, что Юрий тоже не сводит с них внимательного, сосредоточенного взгляда.

— Что случилось? — ее голос гулко ударился о потолок. — Юра, что случилось?

Он резким движением головы откинул волосы со лба, подошел к окну, повертел в пальцах смешного игрушечного поросенка, висящего на пестром шнуре, а потом резко дернул. Нелепый обрывок веревки остался болтаться между шторами…

— Юля, я полюбил другую женщину и поэтому больше не могу жить с тобой. Прости меня, если можешь, ладно?

* * *

Юрка ушел, забрав свои вещи, а она осталась один на один с глупым вишневым платьем, в пустой квартире, заполненной никому не нужным ароматом мяса в горшочках. Плакать не хотелось, хотя от слез, наверное, стало бы легче. Юлька поднесла ладони к лицу, руки мелко дрожали. И ей вдруг стало мучительно стыдно за свои планы, неловко из-за этого слишком семейного кухонного запаха и развратного вечернего платья. И еще подумалось, что сейчас она заслуживает жалости: подумать только, бедная девочка так готовилась, так хотела сделать сюрприз, так старалась быть счастливой и любимой!..

Знакомый тяжелый ком снова подкатил к горлу. С самого детства Юлька просто физически не переносила, когда ее жалели. Это началось много лет назад. Однажды вечером она, как обычно, возилась в комнате с игрушками, когда мама позвала ее на кухню.

— Юлечка, — мама сидела на стуле возле окна и загадочно улыбалась, — ты вроде бы говорила, что хочешь иметь щенка?

Юлька почувствовала, как сердечко ее бешено заколотилось. Собака! Неужели собака? Неуклюжий лохматый комочек, который потом превратится в огромного пса! Ну, конечно же, это будет маленькая овчарочка с широкими сильными лапами и потешными висячими ушами.

Отец как-то неловко закашлялся и отвернулся к плите.

— Люда, ну не надо так, — пробормотал он смущенно.

— Да ну тебя, — добродушно усмехнулась мама и продолжила: — Так вот, мы решили, что ты заслужила такой подарок, и купили тебе собаку!

Юлька была еще слишком мала, чтобы почувствовать подвох, но что-то подсказало ей — рано радоваться и прыгать родителям на шею. И точно: мама, все так же таинственно улыбаясь, достала из кармана что-то крохотное, свободно умещающееся в ладони, и протянула Юльке.

Это был обычный значок в форме таксы. Белая пластмассовая собачка с тонким хвостиком и высунутым язычком задорно таращила на новую хозяйку глазки-бусинки. Юльке вдруг стало до слез жаль ни в чем не повинную таксу, жаль маму, которая хотела пошутить, жаль папу, который чувствовал все точно так же, как она, но ничего не мог поделать, и, конечно, жаль себя, обиженную и обманутую. А еще она панически испугалась, что вот сейчас кто-нибудь почувствует и скажет вслух, какая она несчастная. И станет в сто, нет, в тысячу раз горше… Но детского умишки хватило на то, чтобы сообразить: плакать нельзя! И тогда она улыбнулась, приколола нелюбимую собаку на лиф платьица и поцеловала маму. Потом говорила, говорила, говорила что-то по-детски глупое о том, что именно такого щенка она и хотела иметь и что такса очень красиво смотрится на ее одежде. А когда тяжелый ком в горле стал мешать дыханию, убежала в свою комнату, закрылась на защелку и долго сидела под столом, с ненавистью глядя на ящик с игрушками.

Таксу Юлька не выкинула и не потеряла: она еще долго болталась среди значков и открыток, и даже несколько раз «выходила в свет», приколотая к нагрудному кармашку красной кофточки. Щенка Юлька никогда уже больше не просила…

Комок в горле все так же мешал дышать, тишина давила на уши. Юля попробовала включить телевизор, но стало только хуже. Тогда она быстро натянула джинсы, накинула куртку и опрометью выскочила из квартиры. На улице было холодно и слякотно. Несколько человек мерзли на остановке в ожидании автобуса. Еще не зная, куда и зачем она собирается ехать, Юлька пристроилась в сторонке и вместе со всеми вошла в подошедший 72-й. Минут через сорок она уже стояла на пороге своего дома. Не того дома, где осталось злосчастное платье и обрывок шнурка на гардине. Юлька пришла в дом, где она выросла.

— Тебя что, Юра бросил? — с порога спросила мать. — А я ведь предупреждала, что именно так и будет. Предупреждала или нет?

Юля часто-часто закивала, а потом всхлипнула и неловко ткнулась лбом в мягкое мамино плечо. Легче не стало. И вдруг безумно захотелось упасть на пол, прямо на этот вязаный коврик, и заплакать, по-детски скривив губы «сковородником». Она представила, как выглядит сейчас со стороны: нелепая согнутая фигура с повисшими руками, с головой, опущенной на плечо маленькой темноволосой женщины. Жалость тяжело заворочалась в горле и полностью перекрыла дыхание. Юлька пару раз судорожно глотнула, а потом заскулила жалобно и страшно, с облегчением понимая, что вот-вот родятся слезы.

А потом она сидела на кухне и рыдала, превращая в грязное месиво изысканный макияж. Мама терпеливо выслушивала дифирамбы в адрес замечательного, но запутавшегося Юрия. И только когда Юлька наконец успокоилась, позволила себе заметить:

— Я никогда не ждала от этого твоего романа ничего хорошего.

— Но почему?

— Почему? — Глаза Людмилы Николаевны сверкнули. — Да хотя бы потому, что твой Коротецкий не посчитал нужным с нами познакомиться. Ни со мной, ни с отцом!.. И не нужно мне рассказывать, что вы собирались это сделать ближе к свадьбе.

— Мам, ну не надо, а?

— Ладно, не надо так не надо, — мать поднялась со стула, открыла навесной шкафчик и достала оттуда банку с молотым кофе, — ты уже взрослая, в учителях не нуждаешься…

Схлынувшее было напряжение возвращалось. Юлька прекрасно знала, что будет дальше. Легкость, с которой мама закончила неприятный разговор, не могла ввести ее в заблуждение. Сейчас она сварит кофе, сформулирует для себя веские аргументы и начнет все по новой. Потом опять замолчит минут на пять и выдаст очередной сокрушительный довод. И так будет продолжаться бесконечно, и с каждым заходом мать будет все больше раздражаться. А в конце концов просто заплачет и уйдет в свою комнату, обиженная и глубоко несчастная…

— Кстати, хочешь я объясню, почему Юрий согласился жить на Онежской, а не привел тебя в свою квартиру? — Лидия Николаевна разлила кофе в две крошечные фарфоровые чашечки и села за стол напротив дочери. — У него ведь есть жилплощадь, если я не ошибаюсь?

Юлька молчала, сосредоточенно водя по краю чашки указательным пальцем. Но матери ответ был в общем-то и не особенно нужен.

— Просто он прекрасно понимал, что из твоей квартиры в любой момент сможет уйти без проблем… В чем, кстати, ты сегодня имела возможность убедиться… А вот указать на дверь женщине — это уже, знаете ли, посложнее будет.

— Так что, по-твоему, выходит, Юра заранее все предвидел?

— Ну, конечно! — как-то даже обрадовано всплеснула руками мама. — Ты разве этого до сих пор не поняла?

Быстрые струи за окном с утомительной настойчивостью колотили по жестяному карнизу. Юлька прихлебывала маленькими глотками горячий кофе и мечтала о сигарете. Ей было жаль сегодняшнего вечера, своей неудавшейся жизни и несчастного поросенка, грубо оторванного от гардины. А еще было жаль Юрку, который, если говорить честно, ничего конкретного ей не обещал и ни разу не заводил разговор о женитьбе. И зачем ей понадобилось врать про якобы сделанное предложение?

Словно прочитав ее мысли, Людмила Николаевна начала новый заход:

— Я, конечно, закрывала глаза на то, что вы живете вместе до свадьбы. Заметь, до свадьбы!..

«О! Вот мама и добралась до животрепещущей темы. Сейчас начнется бесконечная лекция на тему падения нравов у молодежи вообще и у меня в частности. — Юлька едва заметно поморщилась, аккуратно поставила кофейную чашечку на блюдце и, подперев рукой голову, уставилась в окно. — И по такой вот погоде придется тащиться до метро, потом еще минут пятнадцать ждать 72-й. А дома что? Пусто, тихо, и еще это платье…»

— Будь добра, выслушай меня до конца!

Юлька обернулась. Мать сидела, откинувшись на спинку плетеного кресла и скрестив руки на груди.

— Я прекрасно понимаю, что надоела тебе со своими нравоучениями, — проговорила она, выделяя каждое слово, — но тебе придется дослушать… Если бы тогда, два месяца назад, ты прислушалась к моему совету и не потащила бы Юру жить в бабушкину квартиру, сейчас все было бы по-другому…

— Да при чем тут бабушкина квартира? Ничего ведь по сути не изменилось. Да, мы стали завтракать и ужинать вместе, а не только заниматься любовью…

— Прекрати, — резко оборвала Людмила Николаевна, — между прочим, с матерью разговариваешь, а не с подружкой. Ни стыда, ни совести у тебя нет… Как вы просто это произносите: «Заниматься любовью!»

Юлька опустила глаза, подтянула к себе чашку и отхлебнула холодный противный кофе.

— Извини, мам… Правда, извини.

Мать будто не слышала:

— …Вы и живете, как говорите. Любовью именно «занимаетесь». Так, время от времени. Сбежались — попробовали, не понравилось — разбежались… Скажи, ты вообще-то Юру любила?

Юлька почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Она встала, одернула длинный малиновый джемпер и направилась к кухонной двери. У косяка неожиданно остановилась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Любила.

В квартире было тихо. Отец еще не вернулся с работы. Юлька толкнула дверь и зашла в свою бывшую комнату. Глупая черная киса Женя, дремавшая на кровати возле батареи, открыла глаза, коротко мяукнув, спрыгнула на пол и начала тереться о Юлькины ноги.

— Отстань, — девушка осторожно отодвинула кошку в сторону и направилась к стеллажу с книгами. Киса Женя последовала за ней. На верхней полке стоял подаренный Юрой резиновый поросенок — точная копия того, что еще сегодня болтался на гардине. Юлька достала игрушку, повертела ее в руках, а потом со злостью швырнула в угол. Поросенок ударился о пол и упруго подпрыгнул вверх. Почти одновременно с ним подскочила и перепуганная киса. Шерсть на ее загривке встала дыбом, хвост ощетинился и стал похожим на ершик для бутылок. За спиной послышались торопливые шаги матери.

— Беснуешься? — спросила она Юльку, подняв с пола ни в чем не повинную хрюшку. — Ну-ну, давай…

— Мам, ну зачем, зачем ты так со мной?

— Зачем? — голос Людмилы Николаевны зазвенел, грозя вот-вот перейти в рыдания. — Будут свои дети, тогда поймешь. Вспомнишь маму, когда твоя дочка уйдет от тебя жить в пустую квартиру на другой конец города!.. Захотелось тебе поиграть в семью? Постирать мужику носки?.. Поиграла? Доигралась?

Стараясь казаться абсолютно спокойной, Юлька подошла к шифоньеру, достала кое-что из теплых зимних вещей и бросила на кровать. Она уже пожалела, что приехала сегодня домой. Ведь знала же, знала, чем все это кончится, и все-таки прибежала к матери, подчиняясь вечному инстинкту обиженного детеныша.

— А может быть, ты останешься? Зачем тебе теперь там жить? — Людмила Николаевна произнесла это так жалобно и просительно, что Юля вздрогнула.

— Нет, мам, я пока не могу вернуться, — она покачала головой. — Кто знает, может быть, Юрка еще придет?

Мать как-то сразу ссутулилась и померкла, превратившись из сказочной Панночки в обычную немолодую женщину.

— Ну что ж, пусть так. Хотя я буду молиться за то, чтобы он убрался из твоей жизни насовсем…

Домой Юля добралась довольно быстро. К счастью, уходя, она не закрыла форточку, и запах мяса в горшочках, назойливо напоминавший о несостоявшемся ужине, уже полностью улетучился. «Мысленный приказ: ни в коем случае не вспоминать о неприятном событии — вернейший способ запомнить это событие в мельчайших подробностях», — с горькой усмешкой подумала она, проходя в комнату. Розовый атласный халатик валялся прямо на полу. Юлька сняла джинсы и кофту, быстро накинула халат на плечи, включила бра и села на пуфик перед трюмо. У девушки, глядевшей на нее из зеркала, были густые каштановые волосы, прямой тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями и бархатные карие глаза.

«Мне кажется, именно так выглядела Клеопатра», — сказал тогда Юрий, неслышно подойдя сзади и глядя поверх плеча на ее отражение. Он провел рукой по ее волосам, чуть приподнял их и прикоснулся сухими губами к нежной обнаженной шее. Юля обернулась.

— Нет, смотри туда, — он мягко, но настойчиво развернул ее обратно к трюмо и, не отводя глаз от лица зазеркальной девушки, медленно стянул с Юлькиных плеч розовый атласный халат. Сверкнув крохотными искорками, теплая ткань с легким шелестом скользнула к ее ногам. Незнакомка в зеркале казалась Юле совсем чужой и какой-то нереальной. Ее бледно-фарфоровая кожа словно светилась в темноте. Высокий мускулистый мужчина по ту сторону стекла жадно ласкал языком упругие соски, плечи и время от времени посылал Юльке через зеркало многозначительные взгляды. Ей казалось, что она стала невольной свидетельницей чего-то отнюдь не предназначенного для чужих глаз. И все же она с напряженным вниманием следила за тем, как мужчина, обхватив бедра Незнакомки руками и прижавшись к ней щекой, скользил вниз по ее животу. Она видела, как трепещут ресницы девушки, как торопливо проводит она языком по пересохшим губам. Видела и не могла понять, почему ее собственные груди наливаются сладкой тяжестью, почему где-то там, в глубине ее тела, начинает медленно нарастать мучительное нетерпение. То нетерпение, которое будет потом рваться наружу, ища выход. И не то чтобы схлынет, а растворится внутри уже потом, когда сама она уснет. Но эти его жаркие, постоянные приливы и отливы? Наверное, это и есть то самое, божественное, о чем написано и сказано так много…

Неожиданно мужчина из Зазеркалья оказался совсем рядом. Он властно сжал Юлькины плечи и медленно опустил ее прямо на белый ворсистый ковер. Через его плечо Юля успела послать прощальный взгляд Незнакомке: таинственная принцесса, полуприкрыв глаза, тоже проваливалась куда-то в темноту…

Юлька прерывисто вздохнула и отошла от зеркала. Сейчас ей предстояло самое сложное: убрать с дивана клетчатый плед, постелить накрахмаленную простынь и тихо лечь, повернувшись спиной к пустой комнате. И только тогда станет правдой то, что Юрка ушел, то, что он больше не любит ее и, наверное, даже не хочет… Оттягивая неприятный момент, Юлька еще послонялась по квартире. Взяла с полки журнал, попыталась читать, но потом с отвращением зашвырнула его в угол. В конце концов, она так и уснула в кресле, свесив голову на плечо и неудобно поджав под себя ноги…

* * *

А на следующее утро все вдруг показалось Юльке смешным и нелепым.

«Боже мой, ну, конечно, он просто увлекся… Юрка, глупый мой, красивый Юрка, — убеждала она себя, лихорадочно натягивая узкую юбку. — Встретил сексуальную красотку, переспал с ней и подумал, что это любовь! Но ведь пройдет неделя, месяц, и он поймет, как жестоко ошибся. Надо дать ему шанс все исправить».

У Юли не было никакого конкретного плана. Но она надеялась, что в субботу Коротецкий, по крайней мере до обеда, из дома не выйдет. Значит, есть шанс побеседовать на его территории. Может быть, родные стены придадут Юрке мужества, и он наконец объяснит все спокойно и обстоятельно, не отводя глаза в сторону и не пытаясь побыстрее свернуть разговор…

А еще она придумала счастливый финал. Ведь вполне возможно, что Коротецкий уже раскаивается и хочет вернуться, но не знает, как это сделать. Тогда важно его не спугнуть. Нужно просто позвонить в дверь, а когда он откроет, медленно поднять на него глаза. И в этих глазах не будет ни укора, ни обиды, ни страдания. Только любовь.

Прежде чем подойти к двери Юркиной квартиры, она несколько раз прорепетировала это медленное поднятие головы. Бабушка, спускавшаяся с верхнего этажа и видевшая ее упражнения, посмотрела на Юльку удивленно и неодобрительно.

— Девушка, вы куда идете? — В голосе старушки явно звучало подозрение.

— К Коротецкому, в 86-ю, — Юлька светло улыбнулась, она почему-то была уверена, что все получится.

И все же, прежде чем позвонить в дверь, она мысленно просчитала до десяти и только потом нажала на кнопку. Звонок заверещал привычно, но от этого не менее противно. За дверью послышались неторопливые шаги.

«Вот и все», — выдохнула Юлька, медленно опустила голову и от волнения зажмурила глаза.

Дверь открылась. Первыми она увидела желтые тапочки с большими белыми помпонами. А из тапочек торчали голые женские ноги. Видимо, репетиции не прошли даром, потому что Юля, ни на миллиметр не отступая от плана, продолжала медленно-медленно подымать голову. И она увидела клетчатую Юркину рубаху, начинающуюся прямо над розовыми коленями, светло-рыжие лохмы, спадающие на плечи, и пухлые детские губы, готовые вот-вот сложиться в вежливую улыбку.

— Простите, вы к кому?

Юлька, будто очнувшись, резко вскинула голову, встретилась с девушкой глазами и едва сдержалась, чтобы не выдохнуть вслух: «Симона?!»

… Возможно, где-то ее по-прежнему называли Таней. Где-то там, в другом мире, но только не в экономическом отделе банка «Сатурн». Первый раз она появилась примерно полгода назад и как-то умудрилась незаметно прошмыгнуть по коридору мимо открытой двери их кабинета. Впрочем, как выяснилось позже, Симона никогда и никуда не шмыгала, мышиные повадки были ей не свойственны абсолютно. Скорее всего, Галка, замечающая всех интересных посетителей, просто занималась в тот момент неотложными делами, иначе она не упустила бы возможность поупражняться в ехидстве.

— Девочки, Михал Михалыч вышел из своего кабинета с какой-то дамой, — сообщила кудрявая блондинка Оленька, вернувшись из буфета. — Дама в какой-то немыслимой курточке и сапогах выше колена.

— Н-да? — Галка удивленно изогнула бровь. — Что это с нашим многоуважаемым директором случилось? На старости лет с ума сошел?

Михаилу Михайловичу Самсонову, директору банка «Сатурн», было где-то около пятидесяти. Бог наградил его привлекательной внешностью, железной деловой хваткой и верной женой, а вот детей не дал. Наверное, Михал Михалыч стал бы отличным отцом, потому что спокойствия и терпения ему было не занимать. Авторитетом в коллективе он пользовался непререкаемым и иногда любил побеседовать по-семейному на обычные «мирские» темы.

— Сударыни, разрешите вам представить мою племянницу, — сказал Михал Михалыч, подойдя вместе со своей спутницей к дверям экономического отдела, — Танечка Самсонова, дочь моего брата. Студентка ВГИКа, между прочим!

Дядюшка просто светился от гордости, как начищенный медный пятак. Племянница проявляла гораздо меньше эмоций. Вполне резонно предположив, что Таня Самсонова интересна банковским «сударыням» примерно так же, как бином Ньютона, она только скучно и вежливо улыбнулась, а потом нетерпеливо взглянула на часы.

— Пойдем, пойдем, — заторопился Михал Михалыч и слегка подтолкнул ее в спину. Племянница не заставила себя долго упрашивать и быстро зашагала к выходу.

И вот тогда-то Галка пустила в ход свой ядовитый язычок.

— Симона — королева красоты, — пропела она в манере Кузьмина, состроив ужасающую физиономию и вытянув губы трубочкой.

— Ты чего? — удивилась Оленька. — Юль, чего это с ней?

Но Юлька уже все поняла. Прикрыв рукою рот, она беззвучно хохотала, откинувшись на спинку стула. Тамара Васильевна, старейший экономист отдела и признанный авторитет в области кулинарии, тоже содрогалась всем своим грузным телом, из последних сил пытаясь сохранить серьезный вид.

«Наверное, это было жестоко. Нет, точно, жестоко, — вспоминала потом Юлька. — Но определение «королева красоты» настолько не подходило Тане Самсоновой, что удержаться от смеха было очень трудно».

У дядюшкиной племянницы были светлые, с рыжеватым отливом волосы, белесые ресницы и какой-то грушевидный нос. Из-под светлых бровей выглядывали грязно-голубые маленькие глазки. Но самое удивительное, что при таких, мягко говоря, незавидных внешних данных держалась она в самом деле как королева. Впрочем, это ее не спасло. Прозвище «Симона» прилипло всерьез и надолго, и каждое ее появление в банке с тех пор встречалось Галкиным заунывным мяуканьем…

— Простите, вы к кому?

И Юлька вдруг поняла, что никогда прежде не слышала Симониного голоса. Удивительно, но у нее оказалось довольно приятное контральто.

— Стойте-стойте, я вас, кажется, узнала… Вы ведь работаете в «Сатурне»? Вам, наверное, Юрий Геннадьевич нужен? — Симона стояла на пороге в одной рубашке и переступала на месте от холода голыми ногами. — Но, к сожалению, его сейчас нет. Он будет часа через полтора.

— А где он? — тупо спросила Юлька, понимая, что ответ ее совершенно не интересует.

— Поехал машину ремонтировать… Но если у вас срочное дело, можете его подождать.

Оказалось, что ненависть может душить ничуть не хуже жалости. Юля смотрела на эти коротковатые розовые ноги, на бесстыдно обнаженные бедра, на губы, хлопающие друг о друга, как две толстые лепешки, и чувствовала, как кровь приливает к щекам… Что эта девка делает в квартире ее мужчины? В квартире, где они провели свои первые незабываемые ночи. В квартире, где хранится Юркина знаменитая «поросячья» коллекция и стоит подаренная ею, Юлькой, свинья-копилка. А на спинке у свиньи помадой написано: «Я тебя люблю!»… Да и сама помада тоже до сих пор валяется на полочке в ванной. Хорошая, между прочим, помада, ревлоновская. Хотела ведь забрать, да все некогда было. А теперь ею, наверное, мажется эта рыжая сучка…

— А вы, простите, кем Юрию Геннадьевичу приходитесь? — Юлька постаралась придать своему дрожащему голосу хоть немного светской любезности.

— Невестой, — просто ответила Симона. И спрашивать стало не о чем.

Юля пробормотала еще что-то по поводу неподписанных банковских документов. Потом, спохватившись, добавила, что Юрия Геннадьевича можно и не беспокоить — дело не срочное. Симона вежливо кивала, переминаясь с ноги на ногу, и с тоской ожидала момент, когда можно будет закрыть дверь. А потом Юлька ушла, попрощавшись с новоявленной «невестой» и со своими глупыми, неоправдавшимися надеждами…

* * *

Слухи в банке «Сатурн» распространялись со скоростью, обычной для любого полуженского коллектива. А экономический отдел вообще всегда и все узнавал первым. Поэтому визиты Симоны очень скоро начали вызывать особое, пристрастное внимание. Да и появлялась она теперь в банке значительно чаще, чем в прежние времена.

Галке уже изрядно поднадоело петь, как дрессированной канарейке, и поэтому сегодня она ограничилась кратким:

— Наша Симонка идет.

Женское население экономического отдела, как по команде, бросило свои компьютеры, списки, «платежки» и занялось более важным делом — наблюдением за коридором. Юлька лишь на секунду оторвалась от экрана монитора, но, наткнувшись на изучающий Галкин взгляд, снова опустила голову и начала яростно колотить пальцами по клавиатуре.

— Что-то ее долго нет, — озабоченно проговорила Оленька, продолжая автоматически подпиливать ногти на правой руке.

— Она в туалет зашла, — объяснила Галка. — Кстати, очень правильно поступила. А то вдруг от радости при встрече с… дядюшкой что-нибудь произойдет…

— Ну, я думаю, Симона совсем не к дядюшке в последнее время зачастила… — Оленька бросила красноречивый взгляд на Юльку и неожиданно добавила: — Это же надо быть такой сволочью!

Юлька покраснела, но ничего не сказала.

— Это ты кого сволочью называешь? — Тамара Васильевна поднялась со стула, одернула розовую в белый цветок ангорскую кофту и включила чайник в розетку. — Юльку, что ли?

— Да вы что! — обиделась Оленька. — При чем тут Юлька? Симона — сволочь, и Юрий наш… Геннадьевич.

— Юрий — он мужик. Какой с него спрос? У них порода такая мерзкая. А Симона… Ну что, Симона? Ей тоже жить хочется. — Тамара Васильевна достала из тумбочки варенье, выставила его на стол, а потом, протиснувшись между столом и подоконником, подошла к Юльке. — Ничего, девочка, все образуется, — она положила мягкую руку ей на плечо, — все об-ра-зу-ет-ся!

— Тише вы! — вдруг завопила Галка. — Выходит!

С легким стуком захлопнулась дверь туалета, и в коридоре послышались быстрые шаги. Юлька не выдержала и отвела глаза от монитора. В дверном проеме как раз появилась Симона. Сегодня на ней было длинное черное пальто и высокие ботинки на толстой подошве. Ни пестрого шарфика, ни яркого пятна губной помады — только черный силуэт, светло-рыжие волосы и бесцветный блин лица. Симона несколько замедлила шаг, повернула голову и покровительственно улыбнулась женщинам. Галка в ответ слегка растянула губы, Тамара Васильевна вежливо кивнула, а Оленька, пользуясь тем, что из-за шкафа ее не видно, высунула язык. К сожалению, защитный эффект шкафа на Юльку не распространялся, и ей пришлось не только встретить взгляд Симоны, но еще и ответить на ее радушное и даже какое-то родственное: «Здравствуйте!»

— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?

— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.

— Да она же просто издевается! — вдруг радостно выкрикнула Оленька. — Нет, девчонки, это абсолютно точно — издевается!

— Кто? — Черемисина лениво скосила на нее черные глаза.

— Симона, конечно же! Просто хочет Юльку еще больше унизить и доказать, что теперь она главная, поэтому и здоровается так демонстративно!

— Детский сад какой-то, — хмыкнула Галина. — С чего бы ей про Максакову знать? Сама Юля к ней на разборки не пойдет? Ведь правда же, Юля, не пойдешь? А Юрий Геннадьевич, так тот вообще будет молчать как рыба. Вдруг Симонка еще приревнует? А потерять племянницу такого дядюшки, да еще с собственной трехкомнатной квартирой — это, знаете ли, не очень приятно.

— Ну, тогда не знаю, — насупилась Оленька, — сами разбирайтесь.

Юлька сидела тихо, как мышь, стараясь не делать лишних движений, чтобы не привлекать к себе внимания.

«Ну когда-то это должно кончиться», — с тоской думала она, стараясь не слушать продолжающуюся дискуссию. Ее начинала раздражать даже безобидная Оленька с ее нелепыми вопросами и глупыми догадками. А Симону она просто ненавидела. Не за то, что та вторглась в ее жизнь и украла Юрку, и даже не за то, что сделала она это, нарушив правила честной игры, соблазнив его, доброго, но слабохарактерного, трехкомнатной квартирой и перспективой стремительной карьеры. Она ненавидела Симону за то, что та теперь чуть ли не ежедневно являлась в банк, вновь и вновь напоминая о потере, делая ее все горше и реальнее. Она ненавидела ее лицо — простецкую физиономию страшилочки-отличницы. И поражалась тому, как не подходят к этой блеклой физиономии низкое Симонкино контральто и черное загадочное пальто. Она ненавидела ее волосы, и не потому, что они рыжие. А просто, потому что это ее волосы…

Спустя полчаса Симона продефилировала в обратном направлении. На ее ненакрашенных губах блуждала ухмылка, призванная, по-видимому, вызывать ассоциации с улыбкой Джоконды. А еще через пять минут затренькал внутренний телефон. Тамара Васильевна сняла трубку и сделала Юльке знак глазами.

— Да-да, Юрий Геннадьевич, сводка уже готова. Максакова заканчивает сверку и сейчас вам ее принесет…

Юлька, подскочив со стула, принялась энергично жестикулировать и корчить рожи, всем своим видом выражая полнейшее нежелание общаться с Юрием Геннадьевичем. Тамара Васильевна сделала ей «строгие глаза», а потом по-матерински улыбнулась.

— Что? — вдруг переспросила она у телефонного собеседника. Лицо ее приняло удивленное и растерянное выражение. — Да, конечно, мне это совсем не трудно.

— Ну что там? — вскинулась Оленька, когда Тамара Васильевна опустила трубку на рычаг.

— Ничего, — женщина скорбно поджала губы и, наклонившись к тумбочке, потянула на себя верхний ящик. Ящик застрял. Тамара Васильевна принялась яростно и однообразно дергать за ручку. Оленька и Галка переглянулись и почти одновременно пожали плечами. Наконец, с последней попытки ящик поддался. С противным скрежетом он вылетел из пазов и грохнулся на пол, опрокинув по пути банку с вареньем. По линолеуму расплылась глянцевая лужа, восхитительно пахнущая земляникой.

— Какая жалость, — печально отметила Оленька, — теперь уже, наверное, не соберешь. А чай мы так и не попили…

— Да уж, — отозвалась Тамара Васильевна, взирая на плоды своей деятельности, и ни с того ни с сего добавила: — Вот что ненавижу в мужиках, так это их подлую трусливую душонку. Представляете, что этот стервец мне сказал? «Не нужно, — говорит, — Максакову. Мне хотелось бы выслушать более опытного специалиста». Каково, а? Дескать, Юлечка теперь уже и как работник ничего из себя не представляет…

На этот раз Юлька даже не успела подумать, как выглядит со стороны. Ей показалось, что даже ахнула она вслух. Обида была до невозможного реальной, и щеки горели, как будто она получила не одну, а сразу две пощечины.

— Ладно, пойду к начальству с докладом, — Тамара Васильевна грузно поднялась, подошла к висящему на стене овальному зеркалу, взбила прическу и поправила золотой кулончик на груди. — Давай, доча, свои распечатки.

От этого доброго слова «доча» Юльке вдруг страшно захотелось расплакаться и прижаться щекой к пушистой Тамара-Васильевниной кофточке, а потом повернуться к Галке и попросить, чтобы она оставила свои «хирургические» опыты, потому что это, на самом деле, очень больно… А может, правда, вот так взять и попросить? Ведь тогда больше не нужно будет притворяться равнодушно-независимой и сильной леди!..

— Давай листочки-то свои, — Тамара Васильевна подошла вплотную к ее столу и протянула полную руку с коротко остриженными ногтями.

— Нет, — медленно и как бы неохотно проговорила Юлька, — это все же моя непосредственная обязанность, я за это деньги получаю, так что Юрию Геннадьевичу придется побеседовать со мной.

С ледяным спокойствием и нарочитой неторопливостью она сложила бумаги стопочкой, поместила их в скоросшиватель и, мельком взглянув в зеркало, вышла из кабинета. Женщины сочувственно посмотрели ей вслед.

— Ну, надо же, всем Бог наградил, — всплеснула руками Оленька, — и ноги, и фигура, и лицо… Да с такими глазищами вообще можно не краситься. Меня, например, если умыть — родной муж не узнает…

— Так уж и не узнает? — поинтересовалась Галка.

— Конечно, не узнает. Я же засыпаю в косметике, а встаю на час раньше его и привожу себя в порядок. Как-то раз не услышала будильник, просыпаюсь утром, а Виталя на кровати сидит и встревоженно так на меня смотрит. «Оленька, — говорит, — ты, наверное, заболела. На тебе же просто лица нет». Пришлось мне слабым голосом простонать, что у меня безумно болит голова. Так он на работе отгул взял, уложил меня в постель и весь день за мной ухаживал. Приятно, да?.. Только вот краску на лицо пришлось частями наносить. Чтобы «выздоровление» слишком уж быстрым не выглядело.

Женщины расхохотались, и веселее всех Оленька.

— Так о чем, бишь, я говорила? — вдруг спохватилась она. — А, о Юльке. Несчастная, говорю, девка. И красивая, и умная, а в личной жизни не везет. Я вообще отказываюсь понимать Юрия Геннадьевича: добровольно поменять такую девушку на какую-то Симону зачуханную? Больной он, что ли?

— Ты же прекрасно понимаешь, что красота в этом случае совершенно ни при чем. Зачем зря болтать? — недовольно проговорила Тамара Васильевна.

— Понимаю. Но Юльку все равно жалко.

— И мне жалко. А что поделаешь?

— Ничего, — грустно согласилась Оленька, переживающая за своих знакомых не меньше, чем за героев мексиканских сериалов.

— Тогда позови тетю Шуру, пусть она уберет варенье с пола, а сама садись работать. Полдня прошло, а дело стоит.

Оленька отправилась на поиски уборщицы, а Тамара Васильевна подошла к окну и произнесла, скорее для себя, чем для Галины:

— А Юлечку и в самом деле жалко. Хорошая девочка…

* * *

— Юрий Геннадьевич, — Юлька аккуратно прикрыла за собой дверь кабинета, — я позволила себе некоторую вольность и пришла без вашего вызова…

Коротецкий поднял глаза от бумаг. Его взгляд не был ни удивленным, ни виноватым, ни раздосадованным. Он был просто изумрудно-зеленым. И хотя Юлька прекрасно знала, что Юрий не носит линз, ей вдруг снова показалось, что обычные человеческие радужные оболочки не могут быть такими яркими, и, значит, где-то там, за этими цветными пленками, есть другие Юркины глаза, страдающие и любящие…

— Проходи, садись, — он указал рукой на кресло для посетителей, стоящее возле стены.

— Извините, я попросила бы обращаться ко мне на «вы». Вы — начальник, я — подчиненная, никакие иные отношения нас не связывают, не так ли?

Солнце несмело выглянуло в просвет между тучами, залив кабинет мягким, неожиданно-весенним светом. Юрий встал из-за стола и повернулся к окну. Руки его, сцепленные на затылке, вдруг напомнили Юльке о тех пальцах-гусеницах, которые шевелились так медленно, напряженно и страшно. Гусеницы, озаренные солнцем. Гусеницы, растущие из белоснежных, с золотыми запонками манжет рубашки… Б-р-р-р, сюрреализм какой-то…

— Юля, — вдруг произнес Коротецкий, не поворачивая головы, — разве мы не можем оставаться с тобой добрыми друзьями? Зачем создавать конфликтную ситуацию? Нам ведь вместе работать.

— Неужели? — Юлька изобразила удивление. — А я подумала, что меня скоро уволят. Вы ведь выразили сегодня сомнение в моей компетентности?.. Понимаете, Юрий Геннадьевич, никто никогда не обвинял меня в профессиональной безграмотности. И если у вас есть основания считать, что я никудышный специалист, сначала докажите мне это. А пока я буду выполнять свои обязанности. Вот ваша сводка, — Юлька подчеркнуто вежливо положила папку на стол.

— Да-да, — рассеянно пробормотал Юрий, — спасибо… Но ты все-таки присядь. Дело в том, что у меня есть к тебе разговор…

Он отошел от окна, опустился в соседнее кресло и задумчиво потер рукой переносицу.

«А вот это уже становится интересным! — Юлькино сердце заколотилось от тревожного и радостного предчувствия. — Говорить нам в общем-то не о чем: все точки над «i» уже расставлены… Неужели Коротецкий наконец сообразил, какую чудовищную глупость он сделал?.. И это его постоянное «ты»… Значит, он не может привыкнуть к мысли, что я теперь чужая… Спокойно, спокойно, главное, не выдать волнения…»

— Видишь ли, Юленька, — Юрий страдальчески поморщился, — я вот о чем хотел с тобой поговорить… Не надо, чтобы нас видели вместе, пусть даже по работе. Вот ты сидишь сейчас в моем кабинете, а половина коллектива гадает, целуемся мы или трахаемся прямо на столе…

Вот и все… Резиновый поросенок никогда не вернется на свою гардину. И не будет второй подушки на диване и жужжания электробритвы в ванной. Ничего не будет. И Нового года не будет. И весны. Ничего просто не может быть, если есть эти пальцы-гусеницы и настоящие испуганные, загнанные глаза вместо изумрудно-зеленых линз…

— Юля, Юля, Юля! Да ответь же что-нибудь! Не заставляй меня чувствовать себя подлецом. Ведь я был честен с тобой… А ее я люблю, на самом деле, люблю!

О чем это он?.. Ах да, о Симоне. Об этой странной девочке, придумавшей себе низкий голос и имидж роковой женщины. О девочке, которая боится, что узнают ее настоящую — робкую тихую рыбоньку, стыдящуюся плохой кожи и белесых ресниц… Симона, купившая счастье… А что, хорошо звучит! Примерно как «Иван, не помнящий родства»…

— Ее любишь? А может быть, трехкомнатную квартиру? А может быть, кресло первого дядюшкиного зама?

Больше всего Юлька боялась, что он сейчас согласится с ее обвинениями. Заговорит о важности карьеры и о том, что любит ее до сих пор. Прикроет своей ладонью ее дрожащую кисть и посмотрит в глаза так, что сердце остановится. Как она боялась этого. Как она хотела этого… И, наверное, правильнее всего было бы Юрке вскочить, закричать, стукнуть кулаком по столу и выгнать ее вон из кабинета…

— Да, конечно, именно так все выглядит со стороны… — Коротецкий вздохнул устало и обреченно. — Знаешь, я и сам уже не уверен, что есть, а чего нет на самом деле. Есть любовь? Нет любви? Есть расчет? Нет расчета?.. Я оборачиваюсь, натыкаюсь на случайный Танин взгляд, и мне начинает казаться, что смотрит она неуверенно, будто самой себе доказать пытается, что я ее люблю. И я вдруг задаюсь вопросом: если сомневается она, такая умная и сильная, может быть, и правда есть повод для опасений? Может быть, я придумал себе любовь в оправдание и сам поверил в свою сказку?.. Хотя, если поверил, то какая уже разница?

Юлька встала, машинально одернула юбку и направилась к двери.

— Извини меня, — глухо и тяжело выговорил Юрий.

Она остановилась, не поворачиваясь. И не потому, что это было более эффектно и весомо. Впервые Юлька поняла, что этот киношный штамп вполне жизненно оправдан. Ну, не могла она повернуться. Не могла — и все.

— Извини, я не должен был на тебя это все вываливать. Я как-то не сообразил сразу, что тебе больно слышать такие вещи.

Юлька знала, чувствовала спиной, затылком, плечами, что Коротецкий сидит в той же позе и лицо у него по-прежнему печальное. Только это уже не лицо, а маска, и глаза снова спрятались под изумрудно-зелеными линзами.

— Мне не больно, мне все равно, — сухо сказала она и вышла из кабинета.

* * *

— Ну что там, а? — Зюзенко выскочила навстречу входящей в отдел Юльке.

— Ничего. Отдала сводку. Юрий Геннадьевич обещал просмотреть и сделать свои замечания.

— И больше ничего? — в Оленькином голосе явственно слышалось разочарование.

— Конечно, ничего, — подала голос из своего угла Галка. — Разве не понятно: отдала сводку и вернулась. Беседа об экономических проблемах — это очень печальное занятие. Именно поэтому наша Максакова пришла такая замороженная и отрешенная. А на лбу у нее крупными буквами написано: «У меня трагедия!»

«Ну вот и началось, — мысленно констатировала Юлька, удивляясь тому, что неизбежный «психохирургический» сеанс больше не внушает ей страха. — «Что же будет дальше? Ко мне примерят комплекс Электры или комплекс неполноценности? Хорошо, если ограничатся незабвенным дедушкой Фрейдом. Но если Галине взбредет в голову опять развивать сексуальные теории собственного сочинения, то Тамара Васильевна, бедняжка, просто обуглится от стыда… Господи, как же все надоели! И даже Юрка с его нравственными исканиями. Кстати, вот на кого бы надо натравить Черемисину».

— Юль, ты лучше расскажи, что случилось, на душе легче станет. Попробуем вместе разобраться в твоих проблемах. Выясним глубинную причину, а тогда и выход из ситуации сам собой найдется, — Галка, слегка наклонясь вперед, буравила взглядом невидимую точку у нее на лбу.

«Кажется, где-то там находится центр гипнотического воздействия… Черемисина, похоже, совсем с ума сошла».

— Галочка, милая, — Юлька, копируя ее позу и взгляд, тоже наклонилась вперед, — у меня нет проблем, зачем же мне выдумать их ради твоего удовольствия? Пора бы понять, что наши отношения с Юрием Геннадьевичем теперь не выходят за рамки деловых.

Предчувствуя интересный поворот событий, Оленька нащупала у себя за спиной стул и неслышно опустилась на сиденье. Тамара Васильевна неодобрительно покачала головой.

— Вот именно: пора бы понять. И, прежде всего, тебе. Понять и принять это, — Галка протянула худую смуглую руку, достала с соседней тумбочки недопитую фанту и сделала несколько жадных глотков. Острый кадык на ее длинной шее запрыгал вверх-вниз. Прихлебывая из бутылки, Черемисина не отводила внимательных глаз от Юлькиного лица. — Самое глупое, что можно сделать в данной ситуации, — это спрятать голову в песок. Да, была любовь, да, он тебя бросил. Да, ты страдаешь. Так и страдай с достоинством. Не нужно этого стесняться и делать вид, что тебе все равно.

«Боже, сколько внимания к моей скромной персоне! У Галки это внимание исследовательское, у Тамары Васильевны — матерински-понимающее, у Оленьки — сентиментально-жалостливое». — Юлька встала, бегло просмотрела несколько папок в шкафу, а потом вдруг развернулась на 180 градусов и подошла к зеркалу. Она заранее знала, что увидит, и не ошиблась. По ту сторону стекла возникло лицо девушки с неуверенными глазами. Оно, вполне возможно, могло вызвать симпатию, но отнюдь не страстную любовь… Это было лицо вечной подруги.

— Так ты меня принципиально игнорируешь? — откуда-то из-за плеча выплыло отражение жаждущей боя Галины.

Юльке сражаться не хотелось и не хотелось совсем ничего. Может быть, только оказаться дома, вот прямо сейчас, сию секунду. И чтобы рядом не было ни души.

— Галя, хватит уже, оставь девчонку. — Тамара Васильевна плеснула себе травяного настоя из термоса, выпила его тремя большими глотками и убрала кружку в тумбочку. — Что ты ее мучаешь? Ей, знаешь, и без нас тошно.

Юлька сама не успела понять, почему эта невинная, более того, призванная защитить ее фраза вдруг стала последней каплей.

— А с чего вы вообще взяли, что мне тошно и я страдаю? — Она села на край стола, вызывающе закинув ногу на ногу. — Вы меня уже достали своей жалостью. Я что, похожа на несчастную брошенную женщину?

— В общем да, — невозмутимо проговорила Галина, окидывая взглядом Юлькину фигуру и не обращая внимания на предупредительные знаки Тамары Васильевны. — Но само по себе это даже и не плохо. Ты пойми, не стыдно быть обиженной или брошенной! Я вот, например, не стесняюсь того, что муж со мной развелся. Заметь, не я с ним, а он со мной. Нашел себе сексуальную блондинку с бюстом четвертого размера…

При этих словах Оленька мучительно покраснела. Заметив ее смущение, Галка коротко хохотнула:

— Олюшка, милая, я не тебя имела в виду. Поверь, тебя так же сложно назвать «сексуальной блондинкой», как меня Венерой Милосской.

— Интересно, а что тебя во мне не устраивает? — обиделась Зюзенко.

— Меня устраивает абсолютно все. И вообще, главное, чтобы твой муж был доволен.

— А он доволен. Вы знаете, девочки… — мгновенно утешившаяся Оленька уже приготовилась придать лицу интимное выражение и рассказать очередную пикантную историю из своей жизни, но, поймав на себе выразительный взгляд Галки, испуганно замолчала.

— Так что ты можешь нам сказать по этому поводу? — похоже, Черемисина вцепилась в Юльку мертвой хваткой и отпускать не собиралась.

— Ничего, — пожала плечами Юля и, обойдя стол, села на свое место.

— Галина, прекрати, — проворчала Тамара Васильевна. — Что за бес в тебя вселился?

— Я просто не понимаю, почему некоторые хотят выглядеть лучше и удачливее других.

— Господи, да ничего я не хочу! — всплеснула руками Юлька. — Просто… просто мы расстались по моей инициативе. Я встретила другого человека. Красивого, умного, обеспеченного. Юра меня понял и простил. Не могу же я злиться на него за то, что он тоже решил устроить свою личную жизнь?

— А вот это ты врешь, подруга! — оживилась Галка, почувствовав новый прилив энергии. — Добровольно ни одна баба не откажется от такого мужчины, как Юрий. Уж не хочешь ли ты сказать, что твой новый избранник умнее Юрия Геннадьевича? Или обходительнее? А может быть, он зарабатывает больше? Или, страшно себе представить, красивее?

— Красивее. Умнее. Обходительнее. И зарабатывает больше. Все?

— Все. Но тогда это, наверное, сам Сергей Селезнев! — с пафосом произнесла Галина, ткнув пальцем в календарь с изображением кумира, висевший на стене за ее спиной.

На календаре был запечатлен кадр из последнего боевика, принесшего Селезневу приз за лучшую мужскую роль, а армии его поклонниц — изрядное пополнение.

Черноволосый красавец, с рельефной мускулатурой и грустными карими глазами, стоял у края обрыва и смотрел вдаль, скрестив руки на груди. Взор его был устремлен на листок со списком предприятий, не сдавших отчет за 3-й квартал, прикрепленный Галиной к углу фотографии. Видимо, супермена очень волновала судьба фирм-должников, потому что на лице его лежала печать прямо-таки неземной тоски. Довершал композицию весь утыканный искусственными розочками, еле живой плющ, обвивающийся вокруг календаря. Один цветок печально свесился вниз, как раз над головой супермена, наподобие гигантской купальной шапочки, придавая красавцу чрезвычайно глупый вид.

— Да, это Сергей Селезнев, — лаконично ответила Юлька и, всем своим видом показав, что разговор закончен, снова включила компьютер.

Ошалевшая Оленька перевела безумный взгляд с Галины на Тамару Васильевну. Та тяжело вздохнула и печально покачала головой. Видимо, не найдя в ее поведении ответа, Оленька решилась обратиться непосредственно к Юльке.

— Юлечка, это правда?

— Конечно, правда, — с нескрываемым сарказмом произнесла Галина. — Скоро у них с Сергеем свадьба, а свидетелями будут Филипп Киркоров и Алла Пугачева. Ты попроси, может, и тебя пригласят… А что, будущая мадам Селезнева расскажет нам что-нибудь о своих встречах со знаменитостью или сохранит все в тайне?

— Расскажу. Но только не сегодня. У меня еще очень много работы, — проговорила Юлька и уткнулась в экран монитора.

* * *

На экране телевизора веселился любимец женщин Филипп с развевающимися по ветру заячьими ушами. Периодически он полностью превращался то в мультяшного зайца с наглой ухмылкой на морде, то в очаровательную киску с бантиком. Хотя, вполне возможно, что киской оборачивалась Алла Борисовна. Подробностей клипа Таня уже не помнила, а лишний раз поднимать глаза на экран опасалась, потому что прямо перед маленьким кухонным телевизором, на краю деревянной полочки, стояла тарелка со свеженарезанным, на редкость едким луком. Добавлять его в мясо нужно было только минут через десять, а крышкой накрывать нельзя — задохнется. Поэтому Татьяна шинковала морковь, низко опустив голову и мужественно борясь со слезами. Впрочем, она не особенно страдала из-за отсутствия зрительных впечатлений. Ей гораздо больше нравилось слушать Киркорова, чем смотреть на него. Внешность общепризнанного красавца ее абсолютно не привлекала, а вот в голосе было что-то такое: то ли скрытая страсть, то ли легкая самоирония сильного мужчины… И даже это дурацкое «зайка моя» Филя умел подать так, что внутри все мгновенно обрывалось, а по спине пробегал приятный, будоражащий холодок.

Таня смахнула морковь с разделочной доски в стеклянную огнеупорную кастрюлю, в такт заключительному музыкальному аккорду опустила крышку и устало плюхнулась на табурет. Готовить она не любила и честно предупредила об этом Юрку, прежде чем переехать к нему:

— Знаешь, я, конечно, могу повыпендриваться для порядка недели две, не больше. Будут тебе и котлеты по-киевски, и зразы из телятины, и заливная рыба… Но потом, друг мой любезный, вернемся к полуфабрикатам. Не нравится — вози меня каждый день ужинать в ресторан!

Юра усмехался каким-то своим мыслям, наверное, предполагая, что ему удастся перевоспитать строптивую подругу. Таня делала вид, что не замечает его нарочито-неприкрытой иронии. И вместе они продолжали скидывать в большую спортивную сумку заранее приготовленные к переезду книги. Еще одна небольшая сумочка, застегнутая на «молнию», уже дожидалась у порога. Когда баул был набит доверху, Татьяна села на краешек дивана, по-детсадовски сложила руки на коленях и провозгласила:

— Ну, все, я готова ехать!

Юрка перевел растерянный взгляд с книжного баула на ее умиротворенное лицо и, немного помедлив, спросил:

— И это что, все вещи, которые ты собираешься взять с собой?

— Ну, да, — она недоуменно пожала плечами, начиная ощущать непонятный дискомфорт.

— Ясно. — Юрий резко встал, повесил большую сумку себе на плечо, а маленькую подхватил правой рукой. — Пойдем.

Татьяна направилась было следом, но у самого выхода из комнаты вдруг решительно взяла его за рукав и развернула к себе лицом:

— Юра, давай сразу расставим все точки над «i». Тебя что-то тревожит?

— С чего ты взяла? Все нормально…

«А неплохо сыграно, — отметила Таня про себя. — Выражение лица в меру озадаченное и довольно спокойное. Такое и должно быть у человека, которому задали странный, с его точки зрения, вопрос. Нет ни натянутой, чуть виноватой улыбки, ни ледяного блеска обиды в глазах…» И все же бледная тень какой-то покорной отстраненности во взгляде, отстраненности необычной и пугающей, заставила ее еще раз повторить свой вопрос:

— Юра, что тебя тревожит?

Коротецкий попытался отшутиться, говорил что-то про беспорядок в его квартире, про неработающую микроволновку, про шумных соседей, но Таня остановила его легким прикосновением холодных пальцев к губам:

— Юр, скажи правду!

Он устало вздохнул, неловко опустил сумку с книгами на пол и не очень уверенно произнес:

— Понимаешь, это, наверное, глупо. Но я вдруг понял, что ты переезжаешь ко мне ненадолго… И дело даже не в том, что ты берешь из дома только эти книги и необходимый минимум одежды… Как бы тебе это объяснить?.. В общем, ты слишком спокойна, нет в тебе ни радости, ни волнения. Будто это всего лишь обыденный, ничего не значащий жизненный эпизод… Я тебя не обидел?

— Нет-нет. — Таня снова присела на диван, достала из сумочки пачку «Салема» и закурила. — Говори. Мне это важно.

— Ты вообще всегда какая-то чужая… Вроде бы здесь, рядом со мной, говоришь что-то ласковое, отвечаешь на поцелуи и в то же время будто наблюдаешь за всем откуда-то издалека… Впрочем, все это ерунда, конечно…

— Нет, не ерунда. — Она аккуратно стряхнула пепел с сигареты и на секунду задумалась, слегка прикусив полную нижнюю губу. — Не ерунда…

… До девяти лет Таня Самсонова была абсолютно уверена в том, что ей предначертано судьбой стать счастливейшим человеком. Предначертано еще задолго до ее рождения. Иначе откуда бы взялись все блага сразу: и милая, добрая мама, и веселый, энергичный папа, и лохматый серый кот, и целая стена, уставленная интереснейшими книжками? Она любила и маму, и папу, и кота, хотя тот и драл ее нещадно в ответ на попытки нарядить его боевым скакуном. Однако без кота Таня спокойно могла бы прожить неделю, без папы с мамой, наверное, целый день, а вот без книжек — не больше пяти минут. Даже за обеденный стол она обычно садилась с каким-нибудь «Таинственным островом» и «глотала» страницы вперемешку с куриным бульоном. Естественно, у нее были любимые герои, и она с равным удовольствием представляла себя то благородным рыцарем Айвенго, то отважной Жанной Д’Арк, то утонченной Офелией. Впрочем, Офелия нравилась ей меньше остальных, и Таня крайне удивилась, если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что вскоре ей захочется быть похожей на эту странную девушку, уделяющую слишком много внимания любви…

Когда первого сентября в 3-й «Б» привели новенького, вся женская половина замерла в напряженном предвкушении соперничества. По классу пронесся легкий шепоток, а Танин сосед по парте, противный Мишка Супрунов, гнусно протянул:

— А новенького, как детсадовца, мама за ручку привела!

Мишка произнес это довольно громко, так, чтобы все услышали. Услышала и мама новенького, мгновенно ослабившая пальцы и отпустившая смуглую кисть сына, и сам мальчик, быстро и незаметно погладивший маму по руке и бросивший на Мишку острый, пронзительный взгляд. Тани коснулся лишь его слабый отблеск, но и этого оказалось достаточно, чтобы она коротко, словно обжегшись, втянула в себя воздух и ясно поняла, что влюбилась бесповоротно и на всю жизнь.

— Алеша Карпенко теперь будет учиться в вашем классе. Он приехал из Ленинграда вместе с родителями, — поясняла учительница. А Таня не отрываясь смотрела на ровно постриженную прямую челку, на темно-карие глаза и пушистые черные ресницы, на плотно сжатые губы и пальцы, по-прежнему удерживающие мамину руку.

Новенького посадили рядом с Жанной Гусевой, и она тут же принялась что-то объяснять ему быстрым-быстрым шепотом. Алеша вежливо улыбался, раскладывая на своей половине парты школьные принадлежности, но, похоже, не особенно интересовался тем, что говорила соседка. Глаза его были устремлены на молодую учительницу в клетчатой юбке и малиновой вязаной жилетке, которая уже начала свои объяснения. Тане понравилось, что во взгляде его читалось не показное старание отличника, а только спокойное, уважительное внимание и полное равнодушие к вещам посторонним, к уроку не относящимся. А вокруг происходило много интересного. И Татьяна была просто уверена, что Алеша, так же, как и она сама, чувствует и оценивающие взгляды пацанов, уже прикидывающих на глаз силу и ловкость новенького, и томные взоры девчонок, заинтересовавшихся необычайно красивым мальчиком. Но на сердце у нее было спокойно. Она знала, что они с Алешей, несомненно, предназначены друг для друга и их объяснение в любви будет неизбежным и красивым, как в книгах. Иначе и быть не может.

На первой же перемене Таня подошла к новенькому, протянула ему руку и без тени смущения произнесла:

— Давай с тобой дружить.

— Давай, — сдержанно улыбнулся мальчик, — а как тебя зовут?

— Таня Самсонова…

Алеша ничего не ответил, даже не кивнул головой. Татьяна чувствовала, что надо еще что-то сказать. Глупо стоять просто так, глубоко засунув руки в карманы черного школьного фартука, и глядеть в его удивительные, серьезные глаза. Лешу же, казалось, пауза ничуть не тяготила. «Да, он действительно похож на благородного Робин Гуда, — пронеслось у нее в голове. — Красивый, спокойный. Конечно, смелый… С таким не страшно оказаться в стане врагов. Мы бы сражались рука об руку, и он бы, наверное, даже спас меня…»

— Алеша, — она переступила с ноги на ногу и задвинула пяткой под парту чей-то валяющийся в проходе портфель, — ты проводишь меня сегодня домой?

Таня и сама толком не могла объяснить, зачем ей это понадобилось. Она прекрасно добиралась до дома в одиночестве, тем более что и идти нужно было всего два квартала. Еще в первом классе, чтобы доказать свою независимость, она запретила маме встречать ее из школы, но теперь… Ей ужасно хотелось, чтобы Алеша шел рядом, нес ее портфель и чтобы все вокруг оборачивались на них и, может быть, даже кричали: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!»

Алеша по-прежнему хранил молчание и все так же сдержанно улыбался, зато откуда-то из-за спины раздалось возмущенное шипение Гусевой:

— Ну, Самсонова и нахалка!

И Таня поняла, что их с Лешей разговор стал предметом внимания одноклассников. По спине побежали нехорошие мурашки, колени задрожали. «Ну, что же ты? Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!» — мысленно молила она новенького, чувствуя, что пауза затягивается. И он наконец разлепил губы и произнес вежливо и как бы извиняясь:

— Понимаешь, Таня, я рад твоей дружбе, но до дома провожать тебя не буду…

— Почему? — глупо спросила она, чувствуя, как тишина за спиной становится зловещей, готовой в любой момент взорваться жестоким смехом.

— Потому что мне бы хотелось дружить с красивой девочкой, — Алеша развел руками совсем как взрослый: мол, ничего поделать не могу, прости! — и сел на свое место. А Татьяна осталась стоять на месте, не слыша ни презрительного фырканья, ни радостного улюлюканья одноклассников, с ужасом чувствуя, как жаркая краска то ли стыда, то ли обиды заливает все ее лицо до самых корней тонких рыжих волос.

— Красавица народная, как бомба водородная! — напоследок пропел Мишка Супрунов и тоже поспешил за парту, потому что в класс уже входила учительница с журналом под мышкой. Таня быстро сгребла в портфель учебник и тетрадки и выскочила в коридор. Если ей и хотелось плакать, то только от несправедливости происходящего. Как, как могло случиться, что этот удивительный, избранный мальчик не узнал свою Джульетту, свою Офелию, свою Констанцию Бонасье? И не просто не узнал, но еще и отдал на растерзание злобным врагам? Может быть, он просто побоялся? Но ведь герои не должны трусить!

Дома Таня, не снимая плаща и не расшнуровывая ботинок, подошла к большому зеркалу в прихожей. Она не ожидала увидеть ничего нового, скорее пыталась найти подтверждение своей уверенности, что она нормальная, симпатичная девочка, которая нравится и себе самой, и маме с папой. Но коварное стекло вдруг решило открыть ей страшную правду. Таня вглядывалась в холодную зеркальную гладь и словно впервые узнавала и неровную кожу с бледными пятнами веснушек, и маленькие глаза со светлыми, тонкими ресничками, и вытянутый нос, и безобразные рыжие волосы. Отчаяние медленно овладевало всем ее существом. Тане ужасно захотелось расцарапать это, вдруг ставшее ненавистным лицо. Провести ногтями по щекам так, чтобы остались глубокие розовые борозды, а из глаз брызнули слезы… «Я некрасивая?» — с последним отзвуком надежды спросила она у своего отражения, и где-то в глубине себя услышала безрадостный ответ.

Впрочем, к приходу родителей она уже была умытой, чинной и внешне абсолютно спокойной. Часов в семь позвонила учительница и пожаловалась, что Таня сбежала с урока.

— Что случилось? — серьезно спросил отец.

Она выпрямилась, отложила в сторону вилку и внятно проговорила:

— Папа, так было надо, честное слово.

На этом инцидент был исчерпан. Честному слову в семье Самсоновых верили…

С этого дня жизнь ее полностью переменилась. Таня начала бояться зеркала. Не то чтобы она совсем в него не смотрелась, нужно ведь было чистить зубы и заплетать косу. Просто теперь она ограничивалась быстрым поверхностным взглядом, вполне достаточным для того, чтобы оценить аккуратность прически, но не позволяющим разглядеть детали.

Но однажды Татьяна все-таки набралась смелости… Мама с папой еще не вернулись с работы, и наблюдать за ней имел возможность только лохматый серый кот. Который, впрочем, этой возможностью и воспользовался, проводив ее до маминого туалетного столика перед зеркалом и усевшись неподалеку на собственный хвост. Таня мысленно просчитала до десяти, а потом заставила себя поднять глаза. Отражение было все таким же: отчаянно некрасивым и заранее испуганным. Она вздохнула и принялась за дело.

На полированной полочке перед трюмо стояло множество скляночек и флаконов, распространяющих вокруг удивительный, нежный аромат. Таня раньше любила смотреть, как мама собирается в театр или в гости, и поэтому примерно представляла, как и для чего используется то или иное средство. Первым делом она взяла в руки небольшой тюбик с тональным кремом и выдавила розовую полоску себе на ладонь. Крем пах взрослой, запретной жизнью, наверное, поэтому пальцы ее дрожали, когда она наносила первые робкие мазки на нос и щеки. Потом в ход пошла пудра «Балет», потом черный карандаш, потом тушь для ресниц… Тени для век и губную помаду Таня сразу решительно отодвинула в сторону. Ну, не могло быть у настоящей красавицы синих полукружий над глазами и алых, блестящих губ!

Старинные часы на стене пробили половину шестого. До прихода родителей оставалось чуть меньше часа. Татьяна сделал несколько шагов назад и взглянула на свое отражение так, как художник смотрит на только что написанную картину. Нет, она не стала похожей на героиню «Ералаша», распугавшую своим «макияжем» грабителей, но лицо ее все же приобрело какое-то неживое, жалкое выражение. А самое страшное, что оно не сделалось красивым. Щеки оставались все такими же одутловатыми, глазки — маленькими и невыразительными, а губы расплывшимися и бесформенными…

В ванную Таня кота не пустила, оставив его сиротливо мяукать за дверью. Включенная на полную мощность вода хлестала из крана, теплые брызги стекали по стенам и большому прямоугольному зеркалу, а она сидела на кафельном полу и горько плакала, искренне не понимая, почему где-то там, в небесной канцелярии, так сурово наказать решили именно ее. В конце концов, умывшись душистым цветочным мылом, Таня выползла из ванной, уныло прошествовала мимо обиженного кота и заперлась в своей комнате, среди некогда любимых книг. Смотреть на разноцветные корешки толстых томов сейчас было необычайно грустно. Татьяна подошла к полке, достала одну из книжек, со взрослой, усталой усмешкой перелистала ее и с остервенением засунула на место, сминая и подгибая страницы. Конечно же! Все ее любимые героини были красавицами: и Констанция, и леди Ровенна, и Люба Шевцова. Одна несчастная Пеппи Длинныйчулок могла составить ей достойную компанию. А что? Те же рыжие волосы, те же веснушки, та же нескладная фигура. Но только если Пеппи напоминала очаровательного мальчишку-озорника, то Таня, к сожалению, лишь робкую, светлоглазую тихоню-отличницу… А еще Пеппи были неведомы страдания любви. Не то что этим красавицам Джульеттам-Офелиям. Одна из-за любви отравилась, другая — утопилась! Таня немного подумала и вытащила из шкафа синенький томик Шекспира. Мама всегда убирала его на самую верхнюю полку, приговаривая: «Тебе еще рано это читать, все равно ничего не поймешь».

Но Татьяна упрямо переставляла книжку вниз и вечерами, устроившись в кровати, погружалась в мир кровопролитных страстей и безумной любви. Сейчас ей очень хотелось найти сцену похорон Офелии. «Вот возьму и умру, — размышляла она, — просто не захочу жить и погасну, как электрическая лампочка. Тогда меня положат в гроб, и все идущие на кладбище будут говорить: «А ведь она, в сущности, была красивой!» Меня нарядят в белое платье и волосы уберут цветами. И, может быть, тогда Алеша, как Лаэрт, кинется в мою могилу и станет кричать, что это он виноват в моей гибели, что он просто хотел меня позлить. Но будет уже поздно…» Таня почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а подбородок перекашивается от подступающих рыданий, и уже сквозь соленую, дрожащую пелену она заметила строки, заставившие ее мгновенно протереть кулачком глаза и поднести книжку поближе к настольной лампе.

«Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота была причиной дикого расстройства принца», — говорила дочери Полония королева Гертруда. О том, что хотел выразить этими строками Шекспир, Татьяна задуматься просто не успела. Она мгновенно определила для этой фразы свой личный, магический смысл. Теперь эти слова звучали как заклинание.

— Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота… — старательно проговаривала Таня, делая акцент на слове «очень» и обращаясь больше к самой себе, чем к утонувшей красавице. Она почему-то вдруг поверила в чудо. Поверила в то, что если очень-очень хотеть, то эта русалочья красота придет и к ней. Придет нежданно-негаданно. Просто в одно прекрасное утро она подойдет к зеркалу и увидит в нем стройную блондинку с бездонными глазами и красиво изогнутыми бровями.

Но время шло, и ничего не менялось. Постепенно Таня совсем отдалилась от одноклассников. Теперь она даже на перемене не выходила из-за своей парты и до самого звонка сидела, уставившись в ближайшую стену, и до смерти боясь встретиться взглядом с Алешей. Сначала переменам, случившимся с ней, удивлялись, а потом привыкли. Правда, как-то раз, в мае, учительница по старой памяти предложила ей изображать латышку на школьном празднике, посвященном единству пятнадцати республик, но наткнулась на такой тоскливый и обреченный взгляд, что тут же осеклась и скомкала остаток разговора. Таня с трудом дождалась начала летних каникул, все еще надеясь, что к осени заклинание наконец подействует…

Это случилось обычным июльским днем. Татьяна вместе с родителями загорала на пляже в Серебряном Бору. Она предпочитала лежать на животе, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свое веснушчатое лицо, но мама, внимательно следившая за минутной стрелкой наручных часиков, периодически заставляла ее переворачиваться с боку на бок.

— Ну, мам, мне и так хорошо. Можно я маленько подремлю? — ныла Татьяна, придумав очередной повод для того, чтобы не ложиться на спину.

— Дремать нельзя, обгоришь! И потом, что ты как старушонка столетняя: «Подремлю, подремлю…» Шла бы лучше с ребятишками в волейбол поиграла.

Таня бросила унылый взгляд на кучку загорелых девчонок и мальчишек, кидающих по кругу разноцветный мяч, отрицательно помотала головой и покорно опустилась на спину, при этом не забыв прикрыть большую половину лица огромной белой панамой.

Ей было жарко и тоскливо. Таня смотрела, как мамины плечи и икры постепенно покрываются неровными красными пятнами, тяжело вздыхала и приговаривала, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:

— Наверное, нам пора домой… Наверное, солнце сегодня слишком активное…

— Татьяна, это просто ты сегодня слишком скучная! — наконец не выдержал отец. — Иди искупайся и остынь.

— А ты пойдешь со мной?

— Нет. Я останусь с мамой… Но ты смотри, от берега далеко не отходи.

Таня вздохнула печально, как ослик Иа-иа, и нехотя поплелась к реке, огибая распластавшиеся на песке тела. Впрочем, освежающая близость воды все же вдохнула в нее некоторый оптимизм. Она резонно рассудила, что купаться — это в любом случае значительно приятнее, чем валяться на покрывале, как бревно, и поэтому намочила ступни уже без неудовольствия. В воду Татьяна вошла, широко расставив локти и втянув в себя живот. Отмель была здесь довольно длинной, и она бесстрашно зашагала вперед, разводя руками волны и постепенно привыкая к блаженному холоду. Где-то там, на песке, остались папа и мама, изнывающие от жары и не ведающие, какое это удовольствие — спрятаться в водной толще от палящих лучей. Таня обернулась, чтобы помахать им ладошкой и позвать к себе, и сделала один, всего один неверный шаг…

Потом знатоки пляжа наперебой клялись, что здесь сроду не было никаких ям — ровное, чистое песчаное дно! Но это было потом… А в тот момент волны мгновенно сомкнулись над ее головой. Таня даже не успела испугаться. Она медленно опускалась вниз и спокойно наблюдала, как от ее губ отрываются маленькие воздушные пузырьки. Пузырьки бесшумно поднимались вверх, собирались в ажурный качающийся столбик и почему-то не лопались. И вдруг стало безумно интересно, что же там, над головой? Она запрокинула лицо и увидела Ее… Это была Офелия. Она плыла сверху и пристально глядела Тане в глаза. Ее лицо казалось удивительно светлым и чистым, первозданно чистым. Довольно простые черты были преисполнены благородства, а в глазах светилась какая-то нездешняя отстраненность. Девушка казалась невозможно красивой, и вдруг Таня с каким-то радостным ужасом поняла, что у Офелии — ее, Танино, лицо! «Неужели заклинание подействовало?» — подумала она, погружаясь в глухую темноту…

Следующим чувством была жгучая обида. Ее больно и бесцеремонно волокли куда-то за волосы.

— Давай-давай, дыши, русалка! — кричал мускулистый молодой парень, вытаскивая Таню на надувной матрац. Она хотела было возмутиться, но почувствовала, что и нос, и горло щиплет от противной речной воды.

— Ну, вроде живая…

Татьяна так важно и церемонно кивнула, что парень засмеялся. Тут же неизвестно откуда возникший папа подхватил ее на руки и понес на берег к рыдающей, испуганной маме. Нос все еще щипало, говорить не хотелось. Таня лежала головой у мамы на коленях, выслушивала, какая она замечательная, любимая, непослушная, возмутительная и драгоценная девочка, и думала о своем. Теперь она знала тайну: она видела лицо Офелии и поняла, что оно по-настоящему красиво…

Все изменилось не в мгновение ока и даже не за один месяц. Но Таня не торопила события. Теперь ей даже не было важно, увидит ли кто-нибудь кроме нее лицо Офелии. Главное, что его видела она. И в седьмом классе, когда девчонки понемногу начали подкрашивать реснички и подводить брови, Татьяна продолжала намеренно обнажать чересчур высокий лоб и презрительно отказывалась от туши и румян. Вскоре у нее появились первые страстные поклонники, а когда на выпускном вечере Алеша Карпенко поднес к губам ее руку и внятно проговорил: «Ты красивая, ты необыкновенная. Я люблю тебя», — она только грустно усмехнулась про себя: «И этот увидел»…

Впрочем, всего этого она Юрке, конечно же, не рассказала. Неторопливо докурив сигарету, Таня поднялась с дивана, подошла к нему и прижалась щекой к его груди.

— Я люблю тебя. Просто люблю. А все остальное — чепуха…

Чуть дрожащие Юркины пальцы погладили ее затылок:

— Я тоже тебя люблю…

— И еще я хочу, чтобы ты знал: я останусь с тобой навсегда. Можешь в этом не сомневаться.

— Это что, угроза? — попытался пошутить Коротецкий, но в его голосе послышалось облегчение.

— Это торжественная клятва!

Он обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в сухие полуоткрытые губы…

… Время пролетело быстро. С момента переезда прошло уже не две, а целых пять недель, а Таня продолжала готовить каждый вечер какое-нибудь изысканное блюдо, не испытывая, правда, при этом гордого удовлетворения хозяйки, а просто радуясь вместе с Юркой тому, что у них почти настоящая семья с любящим мужем, спешащим с работы, и заботливой женой, копошащейся у плиты.

«Именно копошащейся, — вдруг с иронией подумала она, бросив взгляд на тарелку с нарезанным луком. — Возилась два часа суетливо и бестолково, как полевая мышь в трехлитровой банке, а самый главный ингредиент положить забыла. Тоже мне, кулинарка!»

Татьяна поднялась с табурета, надела кухонную рукавичку и заглянула в кастрюлю. Мясо выглядело в общем-то неплохо, во всяком случае, съедобно, но запах навевал печальные воспоминания об общепитовской столовой.

«Ну, вот теперь я наконец разгадала «секретную формулу» омерзительного столовского гуляша, — мысленно констатировала Таня. — Они просто кладут в мясо гнилой лук, который не дает ни вкуса, ни запаха. Юрка, конечно же, все это съест и еще похвалит, но уж лучше бы, наверное, съехидничал. Откуда вдруг появилась в нем эта настороженная боязнь то ли спугнуть, то ли обидеть? И смотрит он иногда так, будто пытается разглядеть во мне что-то, объясняющее его собственные поступки. Да и я уже начинаю невольно ждать этот испытывающий, ищущий взгляд. Выглядим, наверное, со стороны, как пара молодых, психически неуравновешенных идиотов с полным набором всевозможных комплексов. Эх, Юрке бы хоть немного свободного киркоровского куража и лихой уверенности… «Зайка моя!»… А впрочем, все еще будет, нужно только подождать…»

Коротецкий приехал минут через двадцать. Таня, уже снявшая кухонный фартук и оставшаяся в свободном сиреневом джемпере и голубых джинсах, встретила его у порога.

— Устал? Ужинать будешь?

— Накрывай, хозяюшка, — он провел ладонью по ее спине и прошел в комнату. Пока он переодевался, Татьяна вытащила из холодильника салат и, внутренне содрогаясь, начала раскладывать мясо по тарелкам.

— Как сегодня твоя учеба? — Юра появился в дверях так неожиданно, что она даже вздрогнула.

— Нормально. Посетила абсолютно все занятия, в том числе и ненавистное фехтование.

— Молодец!

— Что значит молодец? — Таня вдруг заметила, что продолжает инстинктивно спиной загораживать тарелки с мясом, видимо, избегая травмировать Юру раньше времени. — Тебе что, меня ни капельки не жаль? Ты же знаешь, как я ненавижу это фехтование, у меня после него все болит: и руки, и ноги, и спина!

— Тяжел, тяжел труд будущей актрисы, — философски заметил Коротецкий, садясь верхом на табурет, — ну, что у нас там сегодня на ужин?

Вопреки Татьяниным ожиданиям, Юрка не стал деликатно пережевывать неудобоваримое мясо. Сначала он подозрительно принюхался, потом подцепил один кусочек на вилку и положил его в рот. Попробовал на вкус так, словно дегустировал драгоценное вино, и в конце концов авторитетно заявил:

— Да, со временем толк из тебя выйдет…

Таня удивленно приподняла брови.

— … А бестолочь останется, — добавил Коротецкий тем же важным и глубокомысленным тоном, без тени улыбки на лице.

И тогда она засмеялась свободно и легко, радуясь тому, что напряжение последних недель наконец-то спало и он, кажется, снова научился шутить и иронизировать, а значит, все будет по-прежнему. Юра хохотал вместе с ней, запрокинув голову и скрестив руки на груди. Тане вдруг ужасно захотелось усесться к нему на колени и обвить шею руками. Она уже сделала шаг вперед, когда Коротецкий неожиданно прекратил смеяться и произнес серьезно и решительно:

— Никто не сможет мне помешать любить тебя, никто не заставит сомневаться и мучиться…

— Опять что-то связанное с той женщиной? — Татьяна замерла посреди кухни, безвольно опустив руки.

— Тебя это не должно волновать.

— Но тебя ведь волнует! Тебе до сих пор не по себе от того, что оставил ее так сразу? Ее, такую закомплексованную и заглядывающую тебе в рот? Ты по-прежнему чувствуешь себя виноватым, и тебя это гложет, так?

Юра молчал. Хорошее настроение таяло прямо на глазах.

— Ты не хочешь поговорить со мной о ней? — осторожно начала Таня, поняв, что ответа на первый вопрос ждать бесполезно.

— Нет, — Коротецкий помотал головой. — Тебе не нужно знать, кто она такая… Знаешь, что она была в моей жизни, и этого вполне достаточно…

* * *

Юля брела по осенней аллее, светлой и какой-то акварельно-прозрачной. После сегодняшней ветреной ночи листья с деревьев почти облетели и теперь, сухие, скрюченные и хрупкие, воздушным безе лежали на дорожке, то там, то тут с мягким вздохом оседая под ногами прохожих. Воздух был удивительно чистым, но холодным. Юлька почувствовала, что начинает замерзать, и поглубже спрятала руки в карманы бежевого кашемирового пальто. Конечно, проще всего было бы сейчас сесть на любой автобус и проехать две остановки до метро, но ей совершенно не улыбалась перспектива раньше времени оказаться на работе. Юля поежилась и продолжила свой путь, уже не ощущая прежнего удовольствия. Удовольствия случайного. Ведь и хрупкая прелесть прозрачного морозного утра, и умиротворенная тишина аллеи, и смелая яркость красно-желтого шуршащего ковра под ногами — все это стало лишь нечаянным подарком ей, вышедшей из подъезда в традиционном для последних двух недель тоскливом расположении духа.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Юлька понимала, что нельзя постоянно бежать из дома, раз уж решила все-таки жить здесь, рядом со странным альянсом старых бабушкиных диванных подушек и ее собственных новомодных розовых «яичек» орифлеймовской косметики. Нельзя бежать от этих стен, как пугливый заяц от борзых, только потому, что сквозь выцветший рисунок обоев то и дело проступает мгновенная Юркина тень. Она знала, что глупо до последней секунды оттягивать момент утренней встречи с сослуживцами, а в конце рабочего дня чуть ли не опрометью выскакивать из кабинета. Знала, но ничего не могла с собой поделать. И поэтому каждое утро выходила из квартиры в половине восьмого утра и полтора часа проводила в дороге, неспешно плетясь по улицам и в «Сатурне» появляясь ровно в 9.00.

Когда весь экономический отдел узнал о новой пассии Коротецкого и начал активно жалеть Юльку, ей казалось, что хуже просто быть не может. Озабоченные лица, никчемные, призванные утешить примеры из собственной жизни и жизни знакомых, ободряющие, похожие на тосты фразы… Каким милым и безобидным виделось ей все это теперь. И надо же было ввязаться в дурацкую словесную перепалку с Галиной, а потом еще сделать это заявление по поводу Селезнева!.. Хотя, ну какое там заявление?! Для любого другого человека фраза: «Да, это Сергей Селезнев» — означала бы только нежелание продолжать разговор. Для любого другого, но не для Галки. Юля и представить не могла, что она вцепится в нее прямо-таки бульдожьей хваткой…

…То ли у Черемисиной началась очередная черная полоса в личной жизни, то ли на нее скверно действовали магнитные бури. Во всяком случае, настроение у нее уже второй день было премерзким. Оленька, попытавшаяся в очередной раз пожаловаться ей на свои семейно-любовные проблемы, тут же нарвалась на резкую и обидную фразу и, насупившись, уселась за компьютер. Из своего укромного зашкафного угла она периодически бросала на Галку недобрые взгляды, призванные, по-видимому, устрашить противника. А уж когда от Галины походя досталось и Тамаре Васильевне, Оленька не выдержала:

— Слушай, если твой бывший муж опять испортил тебе настроение, то мы в этом не виноваты. И, пожалуйста, не надо срывать на нас зло…

Тамара Васильевна тут же начала делать Оленьке «страшные глаза». Та вовремя не поняла предупреждения и продолжала гневно вопить что-то о бытовом хамстве и нахальстве «некоторых, которые очень много себе позволяют», а на место села, только заметив, что Галина начала неторопливо и тщательно пережевывать нижнюю губу, что всегда было нехорошим признаком. Но, против ожидания, Черемисина не стала уничтожать перепуганную Зюзенко. Она только молча смерила ее взглядом и вышла из кабинета. Пока Галка отсутствовала, Тамара Васильевна на пальцах объяснила Оленьке, почему нельзя трогать человека, когда он в таком взвинченном состоянии. В общем, к возвращению Черемисиной все три ее соседки по комнате тихо, как мыши, сидели в своих углах, усиленно копаясь в бумагах и делая вид, что ничего не произошло.

Вместе с Галиной в кабинет вплыл легкий аромат хороших сигарет. Юлька завистливо втянула ноздрями воздух: свою пачку она забыла дома, а стрелять у агрессивной сослуживицы не хотелось. Впрочем, Галка уже не казалась особенно разозленной. Лицо ее приобрело некую умиротворенность и даже просветленное выражение, поэтому Юля и не успела вовремя приготовиться к бою, услышав на первый взгляд вполне невинный вопрос.

— Кстати, а как там поживает Сережа? — глаза Галины лучились почти материнской заботой.

— Какой Сережа? — она несколько опешила.

— Как какой? Твой Сережа. Сережа Селезнев!

Юлька похолодела. Нет, она, конечно, помнила про вчерашний разговор, но в глубине души надеялась, что о нем забудет Галка. Похоже, этим чаяниям не суждено было оправдаться.

— А почему это ты вдруг так в лице переменилась? Или запамятовала, что у тебя любовь с нашей российской суперзвездой?

— Ничего я не запамятовала, — Юля постаралась взять себя в руки и придать голосу оттенок легкой надменности, — просто меня удивляет твой тон. Ты, кажется, сама только что назвала Сергея российской суперзвездой? Так почему тогда такая фамильярность? Что это еще за Сережа? По-моему, я вас пока не знакомила…

Довольная Оленька чуть не захлопала в ладоши от радости, предчувствуя близкое поражение Галины. И действительно, та смиренно опустила глаза и пробормотала что-то вроде: «Извини»… Тамара Васильевна взглянула удивленно и настороженно, но Оля уже приготовилась праздновать победу.

— Кстати, Юль, — ее улыбка была бесхитростной и молящей, — познакомь нас на самом деле с Селезневым, а?

— Да, познакомь, пожалуйста, — тут же присоединилась к ее просьбе Галка, и Юля поняла, что «лисица лишь прикидывалась дохлой».

— Пока не могу. У Сергея очень ответственный период, он готовится к съемкам в новом фильме, и мне не хотелось бы отвлекать его по пустякам…

— А я где-то читала, что Селезнев собирается пару месяцев отдохнуть, прежде чем снова приступить к работе, — как бы между прочим заметила Галина.

— Светские новости в журналах пишутся для восторженных зрительниц вроде тебя, а не для съемочной группы…

Она и сама удивилась, как складно и ловко это у нее вышло. Лживые слова громоздились одно на другое, выстраиваясь сначала в оборонительное сооружение, а потом и в придуманный сказочный замок. Черноволосый красавец равнодушно взирал на Юльку с настенного календаря, а она продолжала автоматически парировать редкие Галкины выпады и терпеливо отвечать на бесконечные вопросы Оленьки. В конце концов Черемисина перестала комментировать Юлины высказывания. Теперь она просто сидела, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, а в глазах ее читалось любопытство исследователя, наблюдающего за диковинной лягушкой. В какой-то момент поток Оленькиных вопросов иссяк, она на минуту задумалась, видимо, прикидывая — чем прилично, а чем неприлично интересоваться, и тут возникшей паузой воспользовалась Галина.

— Ну, ты, подруга, даешь! — произнесла она четко и внятно, буравя Максакову своими черными цыганскими глазами.

— А что случилось? Я не поняла… — спохватилась Зюзенко. Зато Юлька поняла все… С этого дня изощренная инквизиторская пытка, продолжающаяся с девяти часов утра до шести часов вечера, проводилась каждый день.

Поначалу она еще хотела пойти на попятный и для этого даже однажды опоздала на работу, давая возможность мудрой Тамаре Васильевне как-нибудь все уладить в ее отсутствие. Но либо у старейшего экономиста отдела не хватило дипломатических навыков, либо Галина слишком уж жаждала крови, во всяком случае, ничего не получилось. И Юльке волей-неволей пришлось придерживаться прежней тактики, осторожно удовлетворяя Оленькино любопытство и постоянно ловя на себе сочувствующий Тамара-Васильевнин взгляд. На нее сыпались все новые и новые вопросы: какая у Селезнева квартира? Курит он или нет? Любит ли смотреть фильмы со своим участием? Но каждый раз разговор неизменно заканчивался одним и тем же.

— Так когда же ты нас познакомишь с Сергеем? — невинно вопрошала Галина. И Юлька начинала рассказывать новую сказочку про объективные причины, занятость на съемках, про Сережину нелюдимость и даже его аллергию на бумажную пыль… Но с каждым днем вымышленные причины казались все менее правдоподобными, и уже несколько раз ей чудилось, что в Оленькиных глазах она читает горькое разочарование обманутого ребенка. Теперь признаваться было уже поздно: со слишком большой высоты пришлось бы падать. Экономический отдел уже был наслышан и о чудном походе в ресторан, и о поездке на шашлыки вместе с Сережиными приятелями, и о том, что целуется он умело и нежно… И Юля продолжала барахтаться изо всех сил, чувствуя, что день расплаты неминуемо приближается.

Вдали показались ряды полосатых палаток, обступивших вход в метро. Юлька ускорила шаг. Пожалуй, сегодня она уж слишком замешкалась. До начала рабочего дня оставалось всего двадцать минут, а ей еще предстояло ехать до «Краснопресненской» и дальше добираться на троллейбусе. На ходу расстегивая сумочку, она достала кошелек, быстро купила у старушки пачку «Мальборо» и вместе с толпой нырнула в стеклянные двери. В поезде, плотно притиснутая людской массой к дверце с надписью: «Не прислоняться», Юля все же умудрялась украдкой посматривать на часы. Минутная стрелка двигалась угрожающе быстро, и она молилась теперь об одном: не попасться на глаза никому из начальства, за второе опоздание в течение одного месяца никто по головке не погладит. Даже перспектива неизбежной встречи с Галиной утратила свою угрожающую яркость по сравнению с возможным увольнением.

Когда Юлька выскочила из метро на «Краснопресненской», часы показывали уже без пяти девять. Она в отчаянии выбежала на проезжую часть, в надежде увидеть в обозримом пространстве «рога» приближающегося троллейбуса. Но улица пестрила лишь яркими пятнами легковушек, а вид угрюмой толпы на остановке заставлял еще раз хорошенько взвесить все «за» и «против», прежде чем пытаться проникнуть в общественный транспорт.

Ну что ж, пешком так пешком… Она решительно зашагала по тротуару, когда услышала за спиной шелест шин и чей-то незнакомый голос:

— Девушка, вас куда-нибудь подбросить?

Юлька продолжала идти, не оборачиваясь.

— Девушка в светлом беретике, я ведь к вам обращаюсь…

Она остановилась. Следом за ней на малой скорости катилась серебристая «Ауди», за рулем сидел какой-то молодой скуластый, коротко стриженный парень и улыбался Юле, как старой знакомой.

— Простите, но я вас не знаю…

— Ну, так и что же? Вы ведь куда-то опаздываете, правда?

Она растерянно пожала плечами.

— Опаздываете-опаздываете. Я же видел, как вы метались по остановке… Садитесь, подвезу, — парень гостеприимно распахнул дверцу автомобиля.

Юлька взглянула на часы. Рабочий день уже начался, но еще оставался слабый шанс разминуться с начальством, которое обычно задерживается минут на десять-пятнадцать. По улице по-прежнему неслись иномарки вперемешку с отечественными «девятками», а заветные «рога» троллейбуса так и не показались. Словно прочитав ее мысли, парень радостно сообщил:

— А общественный транспорт можно не ждать, все равно не дождетесь. В двух кварталах отсюда обрыв линии.

— Ну что ж, тогда, наверное, придется воспользоваться вашим любезным предложением.

Юлька села на переднее сиденье, аккуратно подобрав полы пальто. Парень перегнулся через ее колени, проверил, хорошо ли закрыта дверь, а потом выпрямился и улыбнулся на все тридцать два зуба:

— Меня зовут Андрей, а тебя?

Юля отвернулась. Этот резкий переход на «ты» ее несколько покоробил. Она уже хотела было ответить что-нибудь резкое и выйти из машины, но тревожные зеленые глаза электронных часов, прикрепленных над лобовым стеклом, заставили ее одуматься. «Впрочем, если он чувствует себя виноватым, — пронеслось у нее в голове, — то можно и перестать злиться. Глядя на мои картинно раздуваемые ноздри, молодой человек уже наверняка понял, что поторопился с переходом на «ты». По идее, ему сейчас должно быть крайне неловко». Юлька повернулась, все еще сохраняя легкую обиженную усмешку на губах, и с удивлением обнаружила, что парень, похоже, совершенно не испытывает угрызений совести. Он сидел, все так же улыбаясь, положив локоть на спинку ее сиденья. Ей вдруг подумалось, что на самом деле этот Андрей старше, чем показался на первый взгляд. Нет, конечно же, ему не двадцать три — двадцать четыре. Пожалуй, ближе к тридцати. Лицо и взгляд не мальчика, а опытного мужчины, который уже очень многое видел в своей жизни. Довольно грубые черты лица, бугристая смуглая кожа, массивная голова и волосы, коротко подстриженные «ежиком».

— Ну, так как же тебя зовут, незнакомка?

— Юля, — проговорила она и уставилась прямо перед собой.

— Тогда поехали, Юля. Командуй, куда путь держим.

Она назвала имя банка, Андрей кивнул, не дожидаясь дальнейших объяснений, и повернул ключ зажигания.

— Значит, в банке работаешь? Скорее всего, оператором или экономистом, правильно?

— Нет, неправильно. Я еду его грабить.

Прозвучало это по-детски грубо и нелепо, и Юлька ужасно разозлилась на себя, то ли за неудачную попытку сострить, то ли за сам факт этой попытки. Фраза определенно отдавала кокетливо-деревенским: «Поди, Вань, с моей лавочки, не хочу смотреть на тебя, постылого!» «Кто, вообще, такой этот чужой, нагловатый мужчина, чтобы вступать с ним в дискуссию? — с досадой подумала она, чувствуя, как начинают гореть щеки. — Нужно было просто ответить ему коротко и односложно». Она ожидала в ответ какой-нибудь банальной шутки или хотя бы вежливой усмешки, но Андрей только коротко щелкнул языком и на секунду задумался.

— Послушай, — произнес он неторопливо, — тебе, наверное, не нравится, что я вдруг перешел на «ты»? Мне показалось, что так будет проще общаться. Но, если что не так, извини.

Это было неожиданно, и Юля, вдруг устыдившись собственной резкости, пробормотала:

— Да нет, все нормально…

— Но я же вижу, — Андрей на секунду повернулся и посмотрел на нее в упор своими светлыми, неопределенного цвета глазами. — Когда ты слонялась по остановке, ты была такая несчастная. Да, впрочем, и когда садилась в машину… А сейчас какая-то… колючая…

За боковыми стеклами мелькали серые высотные дома. Впереди по дороге неуклюже метался старенький красный «Москвич», время от времени пытающийся обогнать синий «БМВ» и в последний момент снова трусливо возвращающийся на свое место. Андрей больше не смотрел в Юлькину сторону. Пару раз он вполголоса выругался в адрес придурочного водителя и снова замолчал, плотно сжав губы. Пальцы его, спокойно лежавшие на руле, были короткими, словно обрубленными, и совершенно не похожими на Юркины… Да и вообще он не принадлежал к тому типу мужчин, который ей нравился. Слишком крепкий, слишком мускулистый, с мощной короткой шеей, выглядывающей из воротника шерстяной клетчатой рубахи. Юльке почему-то всегда казалось, что такие парни сразу должны рождаться в своих черных кожаных куртках, свободных брюках (ладно, если не в адидасовских штанах!) и с уверенными улыбками повелителей мира на лице… Впрочем, она знала за собой грешок навешивания ярлыков.

«Вот и сейчас пытаюсь примерить на нормального человека, любезно предложившего подбросить меня до работы, какой-то дурацкий образ ограниченного дебила», — подумала Юлька, переполняясь неприязнью к самой себе. Она смущенно прокашлялась и негромко произнесла:

— А вообще-то я правда работаю в «Сатурне»… экономистом…

— Я сразу так и понял, — отозвался Андрей. В голосе его не было и тени обиды.

— А… ты чем занимаешься? — она задала этот вопрос не столько потому, что ей на самом деле было это интересно, а скорее из вежливости.

Андрей усмехнулся:

— Бизнесом, как и все вокруг.

— А каким именно?

Он, хмыкнув, помотал крупной головой:

— Я же вроде в твоем банке кредит брать не собираюсь. Так какая тебе разница?

— Да в общем никакой, — Юля почувствовала себя незаслуженно обиженной. И в самом деле, хотела просто поддержать светскую беседу, а оказалась в глупейшем положении любопытствующей дамочки. Причем не по своей вине. Просто хам, сидящий рядом и возомнивший себя пупом земли, не научен элементарным правилам человеческого общения.

— Юль, а, Юль, — Андрей неожиданно потрепал ее рукой за плечо, не отрывая взгляда от дороги, — ты не обиделась, нет?.. Ну просто тебе не может это быть интересно. Мебель, шоколад, «Олвейзы», «Тампаксы»… Я ведь вообще-то институт физкультуры закончил, а торговлей заниматься уже наша печальная жизнь заставила…

— А-а, — неопределенно протянула Юлька и зачем-то поправила прядь волос за ухом.

Вскоре на правой стороне улицы показалось красное здание банка «Сатурн». Андрей остановил машину у бордюра:

— Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся?

— Может быть, и встретимся, — она пожала плечами, раскрывая сумку и доставая оттуда кошелек. — Мир тесен. Тем более если ты часто ездишь в этом направлении… Вот, возьми, спасибо, что подбросил.

Андрей неожиданно мягко отвел Юлькину руку с двумя приготовленными десятками и быстро прикоснулся ладонью к ее волосам.

— Иди, Юлька, работай. А денежки свои спрячь обратно в кошелек…

Часы показывали одиннадцать минут десятого. В пятницу в банке было довольно много народа, и Юле удалось благополучно прошмыгнуть мимо кабинета Самсонова. Она уже мысленно возблагодарила небеса, избавившие ее от встречи с начальством, когда в конце коридора появился Юрий. Они оказались прямо друг напротив друга, разделенные расстоянием в каких-нибудь несколько метров и стоящие на разных концах одной и той же зеленой ковровой дорожки. Юрий замер всего на мгновение и тут же, спохватившись, снова пошел вперед, натянув на лицо дежурное выражение профессиональной приветливости. Юля не двигалась. Ей безумно хотелось сейчас нырнуть в любую из многочисленных светлых дверей и спрятаться там, пересидеть, затаиться… Незаметно наблюдать за бывшим любовником издалека — это одно дело, но встретиться вот так, лицом к лицу, в мертвом параллелепипеде банковского коридора, ограниченном безликими стенами и потолком?.. «Как в мышеловке», — подумала она, успев удивиться какому-то заторможенному спокойствию собственных мыслей. А Юрий приближался. И Юлька заворожено следила за тем, как развеваются при ходьбе полы его серого в тонкую полоску пиджака, как тускло поблескивает пряжка на ремне брюк, как мерцает золотая заколка на галстуке…

— Здравствуй, Юля, — он остановился в двух шагах от нее. — Как твои дела?

— Все нормально, Юрий Геннадьевич. Извините, я сегодня опоздала. Объяснительная будет в вашем кабинете через десять минут.

— Ладно, забудем об этом. — Уголки губ Юрия как-то странно искривились. Видимо, он собирался улыбнуться чуть шире и радушнее, но потом почему-то передумал. — Юль, я вот о чем хотел с тобой поговорить…

— Не нужно, — она вскинула на него огромные пустые глаза, — я уже поняла свою ошибку… Мы же договорились, что я больше не буду заходить в ваш кабинет… Объяснительная останется у секретаря.

— Да не в этом дело. Послушай меня, пожалуйста!.. Как бы тебе это сказать?..

В конце коридора бесшумно приоткрылась дверь экономического отдела, и оттуда решительным шагом вышла Тамара Васильевна. Заметив Юрия и Юльку, она немедленно развернулась и на цыпочках начала красться обратно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Юлька наблюдала за ней краем глаза. Грузноватые шаги немолодой женщины казались ей сейчас возмутительно громкими. «Юрка услышит. Конечно же, услышит. И тогда все пропало»… Она уже давно убедила себя в том, что ничего нельзя изменить, и надежда, прежде составлявшая смысл ее существования, теперь была сослана в самые укромные уголки сознания. Ей было все так же тяжело и неспокойно. Но Юркина случайная близость вдруг оказалась такой невыносимо-желанной! Это было выше ее сил. И Юлька продолжала стоять посреди коридора, затаив дыхание, и молилась только о том, чтобы им никто не помешал. Тамара Васильевна благополучно скрылась в кабинете. А Юрий, потирающий подбородок и, видимо, слишком занятый раздумьями над тем, как поделикатней сформулировать свою мысль, так ничего и не заметил.

— Юля, — вымучил он из себя наконец, — по банку ходят слухи, что ты устроила свою личную жизнь…

— Да, ну и что? — по спине ее пробежал неприятный холодок.

— Наверное, это сплетни, но говорят, что твой…

Юлька стояла, не шевелясь, и только рукой, опущенной в карман пальто, судорожно сминала холодную шелковую подкладку. Юрий, похоже, чувствовал себя ужасно неловко, лицо его сделалось напряженным и жалким, как у виноватого ребенка.

— В общем, что твой…

— Мой любовник? — наконец помогла она ему, с каким-то нелепым, отчаянным вызовом подчеркнув второе слово.

— Да. Твой любовник… В общем, говорят, что якобы это — Сергей Селезнев.

Юрий натужно улыбнулся и развел руками, словно приглашая Юльку посмеяться над забавной нелепостью.

— Почему же «якобы»? — она почувствовала, как пол вместе с зеленой ковровой дорожкой медленно уходит у нее из-под ног. — Это действительно Сергей Селезнев!

— Этого я и ожидал, — пробормотал Юрий тоном хирурга, все же обнаружившего раковую опухоль у пациента. Он произнес это совсем негромко, вроде бы для самого себя. «Но и с расчетом, чтобы услышала я!» — вдруг поняла Юля, и на душе у нее от этого стало еще отвратительнее.

— Юлечка, послушай, но это же глупо! Я понимаю: тебе тяжело, тебе больно, ты имеешь право на свою добрую сказку. Более того, ты заслужила ее, как никто другой, потому что ты умная, красивая и замечательная! Но, Юля, нужно же, чтобы твоя сказка была хоть как-то похожа на правду. Иначе все это не имеет смысла… Ты со мной согласна?

В этот момент она поняла, что ощущает спортсмен, у которого открылось второе дыхание. Еще минуту назад она готова была опуститься на пол от внезапно накатившей противной слабости, готова была разрыдаться и убежать. И вдруг ее охватило какое-то равнодушное спокойствие.

— Мой любовник и теперь уже жених на самом деле артист Сергей Селезнев. Тебе удивительно это слышать, но тем не менее это так. И даже ради правдоподобия я не могу врать, что он дворник или продавец в коммерческом киоске. Все?

— Все, — машинально ответил Юрий. Она отодвинула его плечом в сторону и направилась к двери своего кабинета. «Второго дыхания» хватило ненадолго. Когда Юлька, повесив пальто и берет в шкаф, опустилась на вертящийся стул перед компьютером, перед глазами у нее поплыли черные и желтые круги. Колени продолжали дрожать, несмотря на то, что она плотно стиснула их под столом. То ли вид у нее был, что называется, «с моря и обратно», то ли Тамара Васильевна успела провести среди сотрудников экономического отдела предварительную обработку, во всяком случае, сегодня ее не трогали. И после работы Юлька вышла из банка с радостным осознанием того, что на сегодня все страшное позади, потому что одинокое пребывание дома по сравнению с тем, что она уже пережила, — это цветочки. И вообще еще один неимоверно тяжелый день закончился, а это уже счастье…

Но оказалось, что лимит сюрпризов судьбы на этот день еще не исчерпан. На противоположной стороне улицы стояла знакомая серебристая «Ауди», а неподалеку покуривал Андрей, зябко ежившийся в своей кожаной куртке и внимательно наблюдающий за выходом. Видимо, на какую-то долю секунды он отвлекся, потому что Юлька услышала его приветственный возглас, уже успев спуститься со ступенек и отойти на некоторое расстояние.

— Эй, Юль, — он замахал обеими руками над головой. — Стой на месте, сейчас я подъеду.

Она остановилась. Раздражение от навязчивости нового знакомого боролось в ней с нежеланием его обижать. Когда машина притормозила рядом с ней, Юля заглянула в окошко и вежливо осведомилась:

— А я разве назначала тебе свидание?

— А с чего ты взяла, что я жду именно тебя? — тут же парировал он. — Может быть, я просто случайно оказался здесь по делам, увидел тебя и решил засвидетельствовать свое почтение?

Выдумка звучала нелепо, да Андрей и не пытался сделать ее правдоподобной. Обычная словесная игра между собеседниками! Он улыбался, но Юлька все равно почувствовала себя неловко.

— Ну, ладно. Считай, что засвидетельствовал. Я пошла.

— Подожди, куда ты? — он стремительно высунул руку из окошка и схватил ее за рукав. Юлька в негодовании обернулась и успела краем глаза заметить, что из банка выходит Оленька. Она тут же рванула на себя заднюю дверцу машины, которая, к счастью, оказалась незапертой, и плюхнулась на сиденье.

— Что смотришь? Поехали быстрее, — яростно прошипела она изумленному Андрею. Тот пожал плечами, но все же тронулся с места. И только когда они отъехали метров на двести, он, не оборачиваясь, невинно поинтересовался:

— Тебе, наверное, просто нравится такое обращение?

— Какое «такое»?

— Ну, когда тебя хватают за руку, куда-то тянут, не спрашивая твоего согласия… Вон как ты резво ко мне в машину прыгнула!

Юлька почувствовала, как на ее щеках выступают красные пятна:

— Ты не имеешь права так со мной разговаривать!

— А ты не имеешь права мне приказывать. Я тебе не извозчик!

— Останови. — Она начала дергать за ручку с внутренней стороны, но в этот раз дверца почему-то не поддавалась. — Я говорю тебе, останови!

Андрей резко нажал на тормоза, и автомобиль остановился, словно споткнувшись.

— Ты, конечно, можешь выйти. Я тебя не держу. — Он взглянул на свое отражение в зеркальце заднего вида и провел ладонью по короткому «ежику» волос. — Но мне кажется, что нам нужно помириться. Чувство юмора у тебя напрочь отсутствует, это я уже понял. Так что шутить с тобой бесполезно… Все, больше не буду, каюсь!

Юлька все еще тяжело дышала, гневно раздувая ноздри, и избегала смотреть на Андрея, но решимость ее уже мало-помалу остывала.

— Ты от кого-то прячешься? — продолжил он разговор. — Я ведь заметил, как ты на вход обернулась, прежде чем ко мне в салон сигануть. Меня, поди, стесняешься? Перед коллегами неудобно? Наверное, физиономией не вышел…

— Да при чем тут твоя физиономия? Просто нельзя, чтобы меня видели в обществе постороннего мужчины.

— А-а, — понимающе протянул Андрей, и в голосе его послышался нескрываемый сарказм. — Любовные проблемы?

Юлька начала злиться. Какой-то нахал, с которым она знакома-то всего минут двадцать от силы, позволяет себе иронизировать. Причем с таким видом, будто он имеет на это право, потому что занимает в ее жизни весьма важное место. По идее сейчас нужно было бы ответить что-нибудь оскорбительное и выйти из машины, но она опять не могла себя заставить произнести обидные слова. Андрей не казался ей опасным. Наверное, потому, что не был похож ни на тех мужчин, которые ее привлекали, ни на тех, которые внушали ей отвращение. Да и, собственно, как мужчину Юлька его не воспринимала. Скорее как брата. «С чего бы это? — подумала она, украдкой разглядывая вполне привлекательное лицо. — Нормальный парень. Даже симпатичный. Но все его мужские флюиды почему-то пролетают мимо…» Впрочем, мгновенно промелькнувшая мысль о гипотетическом брате как-то ее успокоила.

— Да, у меня любовные проблемы, — произнесла она утвердительно, пряча в уголках губ усмешку. — Более того, у меня несчастная любовь!

— Но, надеюсь, ты не будешь всю дорогу рассказывать мне, какой замечательный человек твой возлюбленный, как тебе тяжело без него и как меркнет в сравнении с ним любой другой мужчина?

— Буду, — угрожающе пообещала Юлька.

— Ну ладно, валяй, — махнул рукою Андрей, и она опять пожалела, что он на самом деле не является ее старшим братом.

Конечно, воплощать в жизнь свое обещание она не стала, и по пути до метро, а потом и до Онежской они довольно мило болтали о всякой всячине. Но попытки Андрея проникнуть к ней в гости Юлька пресекла на корню.

— Я знаю, долг вежливой хозяйки предписывает мне напоить тебя чашечкой чая, но, прости, я этого делать не буду… Может быть, потом, как-нибудь в другой раз…

— Ладно, давай в другой раз, — оживился Андрей. Он достал из бардачка блокнот и ручку и быстро нацарапал что-то на листке.

— На, — он протянул выдранную страничку Юле. — Это мой домашний телефон. Позвонишь, когда будет желание.

— Я не обещаю, — пробормотала она не очень уверенно и скрылась в подъезде.

На улице уже стемнело. Первым делом, зайдя в квартиру, Юлька включила свет и в комнате, и на кухне. Не то чтобы она боялась темных углов или неизвестности. Просто сумеречная тишина пустого дома с некоторых пор начала повергать ее в унылую меланхолию. И тогда она могла часами сидеть в кресле, поджав ноги под себя и неотрывно глядя в одну точку. В голове начинали роиться воспоминания, на глаза наворачиваться слезы… В общем, кошмар! А сегодня еще предстояло навести небольшой косметический порядок. Но сначала поужинать! Юлька вытащила из холодильника половинку вчерашней недоеденной пиццы, баночку шпрот и включила чайник. Пока тот закипал, она успела переодеться в спортивные трико и старую розовую майку, предназначенную исключительно для уборки. Мгновенно возник навязчивый вопрос последних недель: «А зачем все это? Не проще ли, прожевав холодную пиццу, снова лечь ничком на ковер. Подтянуть к себе телефон и ждать, ждать, ждать того единственного звонка, который никогда не раздастся. Ждать, пока не сморит сон». Это было похоже на болезнь. Пугающая летаргия опять, как и вчера, как и неделю назад, начала завладевать ею. Юля медленно, как сомнамбула, проплыла на кухню, выключила надрывающийся свистом чайник и вернулась в комнату. Красный телефонный аппарат, как кровавое пятно на белом ковре, многочасовое ожидание с заранее известным финалом, повторяющийся изо дня в день круговой алгоритм…

Но в этот раз было по-другому. Звонок все-таки раздался. Юлька вздрогнула, автоматически накрыла рукой трубку и только потом сообразила, что звонят в дверь. Недоумевая, кто бы это мог прийти в такой час без предупреждения, она поплелась открывать. Ни глазка, ни цепочки в бабушкиной квартире, к сожалению, предусмотрено не было, а подозрительно спрашивать через дверь: «Кто там?» — Юлька всегда считала неудобным. Да и пока с ней жил Юра, бояться было нечего. А теперь как-то все равно…

Она приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обомлела. На пороге стоял улыбающийся Андрей. И на лице его, казалось, было написано: «Пришел я, такой замечательный. Радуйтесь!»

— Та-ак, — только и смогла вымолвить она. — И откуда же ты узнал номер моей квартиры?

— А это было проще простого. Помнишь, как в игре у Фоменко… «Про-още простого!» — пропел он, аккуратно отодвигая с дороги хозяйку и проходя в прихожую. — Я элементарно дождался, пока в твоих окнах загорится свет, а потом без проблем вычислил квартиру. И, как видишь, не ошибся…

— Ну, а если бы здесь был злой муж или строгая мама, например? — поинтересовалась Юлька, привалившись к косяку и наблюдая за его перемещениями.

— Какой еще злой муж при несчастной любви? Да и потом, ты сама сказала, что живешь одна!

— Ах да, точно, — она поморщилась. — Н-ну, ладно… Раз уж пришел — заходи, напою тебя чаем.

— Не-е, не надо чая, — заулыбался Андрей, бросая выразительный взгляд на большой яркий пакет, стоящий у его ног. — Я тут кое-что купил…

Юлька насторожилась. Ее совершенно не вдохновляла перспектива романтического ужина в компании малознакомого мужчины. Да и потом, есть же какие-то нормы приличия. Ему не шестнадцать лет, он не может этого не понимать!

— Андрей, — она постаралась вложить в свои слова как можно больше спокойной уверенности. — Мне все это не нравится. Тебе, наверное, лучше уйти… Тем более что если ты рассчитываешь на особые проявления приязни с моей стороны, то делаешь это совершенно зря…

А вот последнюю фразу говорить было не нужно. Потому что напрягшийся в начале ее монолога Андрей мгновенно расслабился и успокаивающе махнул рукой:

— А, мать, не забивай свою хорошенькую головку ерундой. Просто посидим, попьем «Чин-чин», покалякаем о жизни… Что, ты думаешь, у меня с бабами проблемы, что ли? Если мне нужна женщина для постели, я найду ее быстро и гарантированно, без опасений нарваться на «динамо».

— И все-таки мне кажется…

— Я наперед знаю все, что ты мне сообщишь, так что не трать зря силы и слова. Сказано же тебе: твоя женская честь не пострадает. Расслабься, Юль! — Андрей, упершись руками в бедра, быстрым взглядом окинул квартиру, потом, словно приняв какое-то решение, удовлетворенно кивнул головой и уверенно направился в комнату.

Юля еще некоторое время постояла у порога, раздумывая над тем, стоит ли приглашать милицию и соседей, или можно все-таки решить проблему мирным путем, и, найдя второй вариант более приемлемым, проследовала за незваным гостем. Андрей стоял к ней спиной, наклонившись к журнальному столику, и выставлял на него из пакета какие-то коробочки и бутылки. Судя по тому, что руки его замерли на мгновение, он прекрасно расслышал и шлепанье Юлиных тапок, и тихий шепот отклеивающихся обоев на стене, к которой она прислонилась спиной, демонстративно скрестив руки на груди. В тягостном молчании, прерываемом лишь стуком жестяных банок о полированную поверхность стола, прошло минуты две. Наконец Андрей закончил громоздить пирамиду из импортных консервов и с невозмутимым видом обернулся.

— А я знаю, почему ты бесишься, почему психуешь, почему хочешь меня выгнать, — в его невыразительных светлых глазах мелькнула усмешка. — Потому что я своим присутствием мешаю тебе тосковать по возлюбленному, так ведь? Вторгаюсь, так сказать, в святая святых со своими дурацкими продуктами, тормошу тебя, заставляю шевелиться. А ведь улыбаться и смеяться без него — это преступление? Это же осквернение траура! Тебе наверняка хочется забраться на кровать, достать альбом с фотографиями и начать орошать слезами «милое, любимое лицо»?

— Да какое ты вообще имеешь право… — Юля проговорила это медленно и внятно, чувствуя, как судорога сводит напряженные, сжатые в кулаки пальцы.

— Никакого… Извини за то, что я здесь наговорил. Я сейчас уйду.

Смысл слов совершенно не вязался с тем, как они были сказаны. Андрей бросил это «извини» как-то походя и небрежно, и в голосе его звучало отнюдь не покаяние, а скорее даже вызов.

«А ведь, наверное, я ему серьезно понравилась! — мелькнуло в голове у Юльки. — Иначе как объяснить то, что он пришел сюда, рискуя быть позорно выгнанным взашей? И ведь похоже, что проблем с женщинами у него на самом деле нет. Он ведь не урод, не дурак… Только непонятный какой-то, все время разный… Просто двуликий Янус! То это гопнически-приблатненное «расслабься, мать» и фамильярное похлопывание по плечу, а то вдруг неизвестно откуда взявшееся чувство такта и попытки покопаться в психологии, пусть даже на поверхностном уровне».

И вдруг ей показалось, что она все поняла. Поняла необыкновенно ясно, за какую-то долю секунды, что это хороший, добрый и сильный человек, неловко прячущийся за внешней развязностью. Юльке внезапно захотелось, чтобы он остался, чтобы сидел рядом, говорил о пустяках и тревожно вглядывался в ее глаза, ища затаенный отблеск ответного чувства. Нет, она бы, конечно, не впустила его в свою душу и не позволила бы прикоснуться к воспоминаниям о Юрке, лелея и баюкая их, как раненую руку. Но от одного его присутствия, внушающего покой и грустное умиротворение, ей бы, наверное, стало легче… Андрей уже сделал несколько шагов к двери, когда она остановила его негромким:

— Если хочешь, можешь остаться. Естественно, не с ночевкой…

И снова он улыбнулся так, словно только этого и ждал, и прекрасно знал, чем разрешится ситуация.

— Ну, тогда тебе, пожалуй, нужно переодеться, — Андрей окинул скептическим взглядом наряд хозяйки дома. — Все-таки у нас маленький праздник…

Юлька, пожав плечами, подошла к шифоньеру и сняла с плечиков серую юбку и розовую блузку из японского шелка. У нее уже не было никакого желания ни обижаться на нагловатую прямолинейность гостя, ни рисовать на своем лице маску оскорбленной добродетели. Чтобы переодеться, у нее ушло не больше трех минут, но она еще некоторое время стояла у зеркала в ванной, прислушиваясь к тому, как Андрей мотается по коридору: из кухни в комнату и обратно, — изредка погромыхивая тарелками и что-то тихонько напевая себе под нос. Когда она наконец вышла в узкой и длинной, до щиколоток, юбке и мягко мерцающей шелковой блузе с асимметричной драпировкой на правом плече, стол уже был накрыт. Андрей отодвинул чуть влево блюдо с бутербродами, поменял местами бутылки с вишневым «Чин-чином» и прозрачным тоником и удовлетворенно взглянул на дело рук своих.

— Впечатляет? — негромко спросил он Юлю, кивнув головой в сторону стола.

— В общем, да, — согласилась она, отдавая должное попыткам гостя создать некое подобие изысканной сервировки на крохотном пространстве журнального столика. Кроме бутербродов с красной икрой и прозрачными ломтиками севрюги, здесь стояла ваза с янтарно-желтыми яблоками, блюдо с тонко нарезанной ветчиной и несколько розеток с консервированными фруктами. Из нагромождения посуды сиротливо выглядывали две свернутые конусом бумажные салфетки, закрывающие пустые тарелки.

— Тогда прошу садиться, — Андрей плюхнулся на диван и похлопал ладонью рядом с собой. Юля присела на краешек в некотором отдалении. Она была немного разочарована. Ей почему-то казалось, что когда она выйдет из ванной, сменив старую майку и трико на элегантный наряд, Андрей непременно восхитится. Не обязательно вслух, рассыпаясь в комплиментах, просто посмотрит так… Ну, как Андрей Мягков в «Служебном романе», когда навстречу ему вышла преобразившаяся Алиса Фрейндлих. Однако ничего подобного не произошло. Новый знакомый продолжал исправно играть роль доброго старшего брата, на которого не производит «убойного» впечатления несомненная красота сестры.

Они болтали, как и тогда, в машине, обо всякой всячине, не касаясь лишь тем «сугубо личных». Неприятных, тягостных пауз не возникало, потому что Андрей умел вести беседу легко и непринужденно. Именно вести, незаметно направляя разговор в новое русло, едва почувствовав, что выбранная тема неинтересна для собеседницы. У Юльки от выпитого коктейля приятно кружилась голова, на душе было светло и спокойно, и она, привалившись к спинке дивана, благодарно улыбалась Андрею, рассказывающему что-то о последнем концерте «Иванушек Интернейшнл».

— Я вообще-то до этого концерта из всех их песен только «Тучи» и слышал. Одна старая подружка попросила ее сводить. Как потом выяснилось, тоже «светскости» добирала… Ну, как же! «Иванушки» на всю Россию гремят, а она всего один клип видела, и то дома, по телевизору!

— А я все эти наикрутейшие тусовки не люблю. Читаю в журналах про всякие казино, ночные клубы и понимаю, что чувствовала бы себя там не в своей тарелке.

— Тоже правильно, — Андрей «рулетиком» намотал на вилку ломтик ветчины и одобрительно закивал головой. — Как сказал недавно в одном интервью «восходящая звезда Российского кинематографа» Сергей Селезнев: «Не любить модные тусовки теперь очень модно…»

Юлька внезапно помрачнела и поставила на стол хрустальный бокал, не донеся его до рта.

— Что случилось? Я что-то не то сказал?

— Все нормально. Просто я терпеть не могу этого Селезнева. От одного упоминания о нем у меня скулы сводить начинает, — почти выкрикнула она, вложив в свои слова все то отчаяние и безысходность, которые были связаны у нее с этим именем. — Глупый, бездарный, рисующийся в каждом фильме… «Вот, посмотрите на меня, какой я красивый, какой я идеальный, какой я безупречный!» Противно, ты понимаешь, противно! Тоже мне, современный Казанова.

— Нет, ну зачем ты так! — попытался возразить Андрей. — У него такая актерская задача: воплотить на экране образ героя-супермена. Скорее всего в реальной жизни этот Селезнев — обычный человек с нормальными человеческими слабостями… Да что я тебе тут устраиваю ликбез для двенадцатилетних школьниц? Ты и сама знаешь, что нельзя отождествлять актера и экранный образ. Так что не понимаю, за что ты на бедного Сереженьку взъелась…

— Да ни при чем тут экранный образ! — Юлька раскраснелась, и на висках ее выступили крохотные капельки пота. — Ты только послушай, как звучит хотя бы эта фраза: «Не любить модные тусовки теперь очень модно!» Чувствуется, что сказал ее человек, который заранее, изначально считает себя выше других. Этакий творец, демиург, наблюдающий за мирской суетой, по меньшей мере, с олимпийских высот.

— У тебя что, с ним личные счеты? — Андрей слегка отодвинулся назад и с интересом посмотрел на Юльку. Усмешка светилась даже не в глубине его прозрачных, почти бесцветных глаз. Она, как солнечный блик, прыгающий по самой поверхности воды, едва цеплялась за кончики коротких, густых ресниц. Что она могла ему ответить? Рассказать про кусок стены, оклеенной обоями «под дерево», про Галкин письменный стол и дурацкий календарь над этим столом? Объяснить, что каждый день, подходя к рабочему кабинету, она через приоткрытую дверь видит сначала только «древесную» стену, потом искусственные розочки, потом белый кант календаря, а потом мускулистую ногу в фиолетовых шароварах, попирающую скалистый берег. Шаровары довольно широкие, но как нельзя более кстати налетевший ветерок очень удачно прижимает штанину к телу, и взглядам восторженных поклонниц нога Селезнева предстает во всей своей красе, со всеми бицепсами и трицепсами… Впрочем, возможно, на ногах эти мышцы называются совсем по-другому… Рассказать о том, что ей ежедневно приходится рисовать для коллег картину нежной и страстной любви, чувствовать, что тебе верят все меньше и меньше, отчаянно выдумывать новые подробности, живописуя трепетные поцелуи русского супермена, и в этот момент физически ощущать на губах мертвый привкус свежей типографской краски? Господи, как было бы хорошо, если бы Селезнева просто не существовало в природе! Не висел бы его портрет на стене за Галкиной спиной, не смотрел бы он с календаря своими хронически грустными карими глазами со слегка опущенными вниз внешними уголками… И не было бы ничего: ни восторженных вздохов Оленьки, ни саркастической ухмылки Галины, ни сочувственного взгляда Тамары Васильевны. Галка тогда бы просто сказала: «Наверное, это Ален Делон?» И ответ: «Да, это Ален Делон» — никого бы не привел в изумление. Крохотный, едва заметный нюанс, а ситуация разрешилась бы совсем по-другому… Юлька ненавидела Селезнева не просто за то, что он жил, она не могла простить ему того, что он жил где-то совсем рядом, оставляя пусть даже самую ничтожную возможность для выдумки — оказаться правдой… Наверное, это можно было назвать «личными счетами»…

— Нет, у меня нет с ним личных счетов, но все равно он внушает мне чувство глубокого, устойчивого отвращения, — Юлька снова взяла свой бокал и залпом отхлебнула чуть ли не половину.

— Слушай, а он случайно не похож на твоего бывшего возлюбленного? — невинно поинтересовался Андрей. — Я слышал, у женщин так бывает: расстанутся с мужиком, а потом тех, кто на него хоть чуть-чуть похож, начинают или идеализировать, или, наоборот, гнобить.

— На моего возлюбленного он абсолютно не похож, — с достоинством проронила она и подцепила чайной ложечкой консервированную вишню. — И вообще, мне не нравится эта тема. Давай лучше поговорим о тебе. Ты ведь, кажется, институт физкультуры закончил, да? А тренером совсем не успел поработать? Или в то время на выпускников вашего института уже не было спроса?

Юлька спросила это просто так, для того, чтобы перевести разговор и не ожидала хоть сколько-нибудь интересного ответа. Но Андрей неожиданно хмыкнул, усмехнулся как-то странно и проговорил:

— Ну, на наших выпускников спрос был всегда. А особенно в ту пору, когда я заканчивал институт. Знаешь, парни с мощными бицепсами и умением держать удар никогда не оставались без работы…

— Это что, в смысле охраны, да?

— Ага, в смысле охраны! — в его голосе прозвучала неприкрытая издевка.

— Так ты хочешь сказать, — Юлька немного помедлила, — что занимаешься рэкетом?

— Господи, какая ты еще наивная! Ну, почему занимаюсь? Все, кто этим занимался, уже давным-давно ушли в легальный бизнес. Вот и я теперь вполне официальный торговец мебелью и прочей дребеденью.

— А-а, — она положила косточку от вишни на край своей тарелки и села, как-то неестественно выпрямившись. В общем-то, в том, что рядом сидел бывший рэкетир, не было ничего особенно страшного, но Юльке вдруг очень захотелось незаметно переползти на другой край дивана.

— Да ты, я гляжу, подруга, скисла! Не понравилась моя биография? И зря, между прочим! Опасная была работка, рискованная. Меня даже однажды ножичком порезали. Хочешь посмотреть? — Андрей, развернувшись к ней спиной, начал вытаскивать из-под ремня брюк клетчатую шерстяную рубашку.

— Нет, избавь меня, пожалуйста, от этого зрелища.

— Да чего ты боишься? Меня же не в задницу ранили, в конце концов.

Он приподнял рубаху, и перед Юлькой открылась широкая, лоснящаяся спина с коротким синеватым шрамом под правой лопаткой.

— Болит иногда зараза, — слова прозвучали невнятно, видимо, потому, что Андрей прятал лицо в воротник рубахи. — Может, ты мне массажик сделаешь?

— Что?!

— Массаж, говорю, сделай, пожалуйста. — Он, не оборачиваясь, нащупал сзади себя на диване Юлькину напряженную кисть, которую она не успела вовремя убрать, и положил к себе на позвоночник. Юля попыталась отдернуть руку, но Андрей только крепче сжал узенькое запястье и вдавил ее сопротивляющуюся, растопыренную ладонь в податливую плоть совсем рядом со шрамом. Кожа у него была теплая и какая-то неприятно плотная, сизый шрам под пальцами выделялся скользким бугорком.

— Не надо, прошу тебя, не надо! — Юлька с силой дернулась и высвободила руку, успев почувствовать, как противно щелкнуло плечо. Андрей с проворностью, которой трудно было от него ожидать, развернулся и подсел еще ближе, вперив в нее пугающий взгляд неподвижных глаз.

— Чего ты боишься, девочка? Я умею быть ласковым. — Он облапил ее и привлек к себе, продолжая все так же пристально вглядываться в ее изумленно-испуганное лицо. «Смотрит, как удав на кролика, — промелькнуло в голове у Юльки. — Я — кролик! Я безумный, трясущийся кролик с глупыми, развешенными ушами!» Следующим ее ощущением стало липкое, жирное прикосновение его вздрагивающих, как студень, губ. Его обволакивающий рот, казалось, втянул в себя и ее подбородок, и щеки. В нос ударил тяжелый, резкий запах мужского пота. Юля, задыхаясь, начала судорожно колотить кулаками по мясистым плечам Андрея, по его широкой спине и бычьей шее, но жадные губы продолжали скользить по ее лицу, оставляя после себя характерный скользкий след… Дальше все получилось само собой. Она услышала словно донесшийся издалека звонкий шлепок пощечины и мгновенно отпрянула, чувствуя, как горит и наливается вибрирующей тяжестью ладонь правой руки. Андрей вполголоса выругался, провел пальцами по щеке и поднес их к глазам, словно ожидая увидеть следы крови. Юлька сидела ни жива ни мертва. Она ждала чего угодно: хлесткого, безжалостного удара, откровенного мата или, может быть, чего и похуже. Но он только покачал головой и задумчиво произнес:

— Ну что ж, может быть, ты и в самом деле такая, какой прикидываешься…

Потом встал, аккуратно заправил рубаху в штаны, вышел в прихожую и, накинув на плечи кожаную куртку, исчез, хлопнув дверью. Юлька еще некоторое время постояла в коридоре, прислушиваясь к звуку работающего лифта. Андрей ушел, словно его и не было… Вот только эти дурацкие остатки неудавшегося пиршества на столе… Она прошла на кухню, достала из-под раковины мусорное ведро и уже вместе с ним вернулась в комнату. В помойку один за другим полетели и недоеденные бутерброды с икрой, и ломтики ветчины, и даже восхитительные сочные яблоки. Когда стол полностью освободился, Юля решительным взглядом обвела комнату. Вроде бы все… Теперь ничто не будет напоминать о сомнительном вечере в компании бывшего рэкетира, ничто не заставит снова вспомнить эту лоснящуюся барсучью спину и жирный, слизистый след на губах. Взяв в одну руку мусорное ведро, а в другую — недопитую бутылку из-под «Чин-чина», она снова отправилась на кухню. Можно было, конечно, сразу вынести все это «добро» в мусоропровод, но очень уж не хотелось после всего произошедшего выходить в пустой, полутемный коридор. «Ничего, постоит до утра! — подумала Юлька, засовывая бутылку под раковину. Она выпрямилась, включила холодную воду и обильно смочила все еще саднящие губы. — Слава Богу, что все кончилось относительно благополучно. Случись что — никакие соседи бы помочь не успели. Это будет впредь мне, дуре, наукой!» Она пыталась говорить сама с собой шутливо-поучительным тоном, но колени от этого дрожать не переставали и из сердца не уходило гадкое ощущение неимоверной униженности.

Ярко-красный пластиковый пакет с рекламой кока-колы Юля заметила не сразу. Она уже успела вернуться из кухни, забраться с ногами на диван и даже зачем-то включить телевизор, когда почувствовала, что в комнате что-то не так. Пакет валялся на подоконнике, как-то не особенно привлекая к себе внимание. Юлька брезгливо взялась двумя пальцами за белые пластмассовые ручки и заглянула внутрь. На дне лежала видеокассета. О характере того, что на ней записано, легко было догадаться, взглянув на обложку. Две обнаженные красотки лобзали шоколадно-коричневого негра так жадно и страстно, что из уголков их алых ртов даже сочилась слюна. «Неужели я вела себя так вульгарно?.. Неужели дала повод?.. Иначе с чего он решил, что наш сегодняшний вечер закончится совместным просмотром порнографии?» — Юля, продолжая держать пакет двумя пальчиками, направилась было на кухню, когда заметила, что из-под кассеты выглядывает сложенная в несколько раз газетка. Повинуясь минутному любопытству, она вытащила ее, расправила и взглянула на последнюю страницу. Почти сразу же ей в глаза бросилась необычная фотография Орбакайте. На снимке у Кристины было какое-то удивительно открытое детское лицо и смешные девчоночьи косички. «Клуб «Старый замок» приглашает…» — начала она читать подпись под фотографией. Ах, ясно, очередной вечер в клубе со звездами российской эстрады. Будет неподражаемая Орбакайте, не менее неподражаемый Володя Пресняков, крутые бизнесмены с сотовыми телефонами и их томные, длинноногие подруги… Скучно, скучно, скучно!.. Юлька собиралась уже скомкать газету, и вдруг непонятный внутренний импульс заставил ее остановиться. Она еще раз вернулась к объявлению. Ну, конечно же! Довольно длинный столбик знаменитейших, но почти не связанных друг с другом фамилий. Теперь уже она медленно и внимательно читала объявление с самого начала, чувствуя, как в висках начинает бешено колотиться пульс. «Клуб «Старый замок» приглашает 19 октября на конкурс двойников. В программе участвуют двойники Филиппа Киркорова, Валдиса Пельша, Дмитрия Харатьяна, Кристины Орбакайте…» Фамилия Сергея Селезнева стояла одной из последних. Юля дрожащими руками свернула драгоценную газету и почти без сил опустилась в кресло. Теперь она знала, что делать…

* * *

В Лазурном зале «Старого замка» было довольно многолюдно. Юля, оказавшаяся здесь, пожалуй, единственной дамой без спутника и от этого чувствующая себя чрезвычайно неловко, нервно пила шампанское, сидя за столиком в самом дальнем углу и предпочитая не смотреть по сторонам. Впрочем, от того, что ей удавалось зафиксировать взгляд на позолоченной кромке прозрачного столика, ничего не менялось. Легкие тени вокруг продолжали двигаться, радужными силуэтами перетекая с грани на грань ее хрустального фужера на длинной тонкой ножке, и она затылком, спиной, каждой клеточкой обнаженных плеч продолжала чувствовать на себе заинтересованные и оценивающие взоры. «Не нужно было покупать это платье. Слишком оно открытое, слишком классически вечернее. Эти тонюсенькие бретельки на плечах, этот струящийся прохладный шелк… Для того чтобы надевать такую черную с золотом «классику», надо обладать безупречной, бесспорной красотой. А я в нем выгляжу как худая мартовская ворона со своими острыми торчащими ключицами… Да еще на фоне этих небесно-голубых стен!..»

Стены в Лазурном зале, обитые мягко мерцающей тканью, на самом деле были небесно-голубыми, к каждому столику спускались белые, в голубых прожилках светильники в форме полураспустившихся цветков, столики отделялись друг от друга ажурными, похожими на легковесную паутинку перегородками. В причудливую вязь решеток были вплетены крохотные фонарики, напоминающие капельки росы. Демонстративно-вежливое покашливание над самым ухом заставило Юлю поднять голову. Перед ней стоял белокурый молодой человек в смокинге, в глазах его легко читался опасный интерес профессионального донжуана.

— Разрешите к вам подсесть?

Она неуверенно пожала плечами. Такое соседство представлялось ей малоприятным, но не отказывать же в самом деле, тем самым еще больше привлекая к себе внимание окружающих? Впрочем, молодой человек, похоже, и не нуждался в особом приглашении. Легкое, едва заметное движение плеч он тут же расценил как согласие, а возможно, и как обещание…

— Алик, еще шампанского, пожалуйста. — Он щелкнул пальцами, и официант в белом с золотом мундире, кивнув, тут же скрылся за дверью бара. Видимо, блондин принадлежал к завсегдатаям этого заведения или просто был на редкость незакомплексованным человеком. Во всяком случае, и в развороте его плеч, и в слегка надменной манере держать голову чувствовалась такая свобода и раскованность, что Юлька невольно позавидовала. — Итак, очаровательная леди, как вас зовут?

— Юля, — имя нечаянно сорвалось с ее губ и упало на сияющий, с подсветкой пол, как маленькая фишечка из детской мозаики. «Наверное, надо было сказать «Юлия» или вообще промолчать?» — промелькнуло у нее в голове, но было уже поздно.

— Юля? — радостно изумился молодой человек и по-женски всплеснул руками. — Какая прелесть! Юля!.. А меня зовут Денис. Но почему, Юлечка, я до сегодняшнего дня ни разу вас здесь не видел? Вы — новичок?

— В этом клубе я впервые…

— Ну, вам здесь должно понравиться. В «Старом замке» частенько собираются интересные компании, шампанское тут чудное, да и программа бывает неплохая. Вот совсем недавно выступала Валерия, тоже очень даже симпатичная мадам, почти такая же, как вы. А сегодня — этот конкурс двойников… Обещают грандиозное зрелище, между прочим.

— А вы случайно не знаете, эти двойники, они на самом деле похожи? — несмело осведомилась Юлька.

— Интересуетесь? — с покровительственной и слегка снисходительной усмешкой спросил блондин, и она сразу же пожалела о заданном вопросе. В это время подошел официант, принесший на круглом подносе бутылку шампанского в ведерке со льдом и два сверкающих фужера. Денис быстро сунул ему в карман свернутую зеленую бумажку и снова устремил на Юлю свой иронично-изучающий взгляд. Она опустила глаза. Ей казалось, что он смотрит именно на ее выпирающие ключицы, еще больше подчеркнутые невесомыми, изящными бретельками. Смотрит и смеется, потому что нельзя не смеяться над глупой заурядной дурнушкой, ни с того ни с сего возомнившей себя красавицей и вырядившейся в суперэлегантный вечерний туалет. «Жаль только, дурнушка вовремя не поняла, — подумала Юлька, и горькая усмешка тронула ее губы, — что такое платье, как лакмусовая бумажка, высветит все ее недостатки. Надела бы что-нибудь закрытое, мышино-серое, и не пришлось бы сейчас ежиться и оседать под взглядами окружающих, как смятая горящая газета».

— Юлечка, а Юлечка, почему вы не пьете шампанское? Оно чудное, уверяю вас!

Она медленно подняла голову с твердым намерением извиниться и отсесть за любой из соседних столиков, но неожиданно ее внимание, впрочем, как и внимание Дениса, отвлек появившийся на небольшой эстраде конферансье.

— Дамы и господа, прошу внимания! Мы начинаем наш конкурс, — объявил он с профессиональной улыбкой. Гости и члены клуба, прогуливающиеся по залу и сидящие возле бара, переместились за столики, а на сцену, один за другим, начали выходить участники шоу.

Они появлялись из боковой двери, задернутой занавесом, и приветственно махали руками зрителям. Кроме объявленных в афише, здесь были двойники Якубовича, Вероники Кастро, Ветлицкой и, по всей видимости, Патрисии Каас. Правда, «Патрисия» была несколько толстовата и старовата. Да и волос у нее на голове было не так чтобы очень много… Но надо сказать, что и «Валдис Пельш» оставлял желать лучшего. Зато «Орбакайте» была очень похожа и лицом, и сложением. Даже ноги у девушки-двойника тоже росли от самых ушей. Наконец появился и «Сергей Селезнев». Юлька замерла.

Да, у ненавистного Селезнева и этого человека на сцене было довольно много общего. Те же густые черные волосы, те же большие карие глаза, та же мускулистая фигура. Только у этого парня она выглядела просто ладной и подтянутой, и даже имеющиеся в наличии бицепсы и трицепсы не вызывали омерзения… А самое главное, в его взгляде не было раздражающей «фирменной» грустинки. Парень повернулся и помахал рукой, зал вежливо зааплодировал.

— Мы приступаем к первому этапу конкурса. Сейчас нашим участникам будет предложено коротким музыкальным, танцевальным или любым другим номером охарактеризовать образ, который они представляют. В распоряжении конкурсантов множество фонограмм и костюмов. Кто знает, может быть, они не менее талантливы, чем их герои? — конферансье игриво подмигнул участникам. — А наше многоуважаемое жюри, — он указал на два столика, ближе других стоящих к сцене, — по достоинству оценит их способности.

— А кто, по-вашему, больше всех похож? — все с той же покровительственной усмешкой поинтересовался Денис. Юля взглянула на него изумленно. Она на какое-то мгновение забыла о его присутствии, и новым напоминанием о себе блондин не доставил ей особой радости.

— Кто? По-моему, Дмитрий Харатьян, — она вложила в ответ столько светской небрежности, призванной показать ее полное равнодушие к происходящему, что Денис даже удивленно приподнял брови.

— Юлечка, мне кажется, вам неинтересно?.. Если так, то я могу предложить более захватывающую программу вечера…

— Нет-нет, я, пожалуй, досмотрю до конца это шоу, — торопливо пробормотала она и снова повернулась к эстраде.

Конкурсанты уже скрылись за занавесом, на пустой сцене остался один ведущий.

— Итак… — загадочно произнес он, — мы начинаем!

Заиграла бравурная музыка, и на сцену проворно выбежал «Валдис Пельш». Несмотря на некоторую полноту, двигался он грациозно и энергично.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте! — пропел он неожиданно высоким тенорком. — В эфире программа «Угадай мелодию», и я, ее ведущий, Валдис Пельш. Легконогим опоссумом я летел к вам, мои дорогие телезрители.

Зал одобрительно загудел. «Пельш» понравился. Еще немного попрыгав по сцене, он перегнулся пополам и интимно сообщил зрителям, что хочет предложить ведущему поучаствовать в программе.

— Итак, в какой категории будете играть? Я предлагаю вам «Песни Натальи Ветлицкой».

Конферансье, естественно, согласился. «Пельш» убежал, а вместо него на эстраду царственной походкой вышла «великолепная Наталья».

— Что же вы нам споете? — поинтересовался ведущий.

— Я выбрала хорошо известную песню из моего репертуара. Надеюсь, зрителям она понравится.

Включилась фонограмма, и девушка начала шустро перебирать длинными породистыми ногами, беззвучно раскрывая рот под некогда популярное «Посмотри в глаза…». Но в глаза «певице» зрители смотреть упорно не желали, внимание зала было приковано к партнеру, мотавшемуся за «Натальей» по всей сцене. С абсолютно отрешенным видом он обмахивал бедра «певицы» огромной кистью, по всей видимости, имитируя известную сцену из клипа. Первые редкие смешки были довольно робкими. Однако происходящее на сцене нового московского клуба настолько напоминало конкурс инсценированной песни в каком-нибудь пионерском лагере, что ближе к концу номера искренне и громко, перекрывая фонограмму, хохотал уже весь зал. Скорее всего, это было изысканной хохмой, стебом в духе Тарантино, но Юля, взвинченная и напряженная до предела, в тот момент не смогла оценить тонкий юмор организаторов. После «Ветлицкой» был «Харатьян», довольно неплохо размахивающий шпагой, и «Филипп», посылающий женщинам страстные взгляды. Труднее всего пришлось, пожалуй, «Селезневу».

— Видите ли, мой репертуар не особенно богат концертными номерами, — сказал он, почесав затылок, — в кино я в основном или дерусь, или соблазняю женщин. Не думаю, что это подойдет… Может быть, вам какой-нибудь анекдот рассказать?

— Нет, лучше какой-нибудь приемчик покажи, — ехидно посоветовали из зала, — или слабо?

— Ну почему же слабо? Можно и приемчик.

«Селезнев» попросил принести несколько досок, одну половину положил между двумя стульями, а другую закрепил между двумя довольно высокими стойками декораций. Минуту постояв молча и, видимо, сосредоточившись, он взмахнул рукой и молниеносным ударом переломил пополам доски на стульях, потом высоко подпрыгнул и ногой разбил те, что были закреплены между стойками. Развернувшись в прыжке, «Селезнев» эффектно приземлился на шпагат.

— О-го-го! — крикнул кто-то из сидящих в зале. — Молодец мужик!

После первого тура объявили небольшой перерыв. Народ зашевелился. Дамы снова начали прохаживаться туда-сюда, демонстрируя драгоценности и роскошные туалеты. Удивительно, но слово «дамы» одновременно и подходило и не подходило гостьям клуба «Старый замок». С одной стороны, почти все они были еще очень молодыми женщинами с юной полетностью черт, а с другой — в каждом их движении, в каждом жесте безошибочно угадывалась зрелая утонченность леди, знающих себе цену. Юлька решила не вставать со своего места. Тем более что Денис куда-то сгинул, едва дождавшись объявления о перерыве. Однако радость ее оказалась преждевременной. Вскоре он появился вновь, но уже с двумя бокалами коктейля в руках.

— Я вижу, к шампанскому вы равнодушны, но, надеюсь, фирменный «Лазурный берег» попробовать не откажетесь?

В высоких бокалах слегка покачивалась изумрудно-золотистая жидкость, на тонкие «стебельки» соломок налипло множество сверкающих пузырьков. Выглядел коктейль довольно привлекательно, и Юлька, у которой от волнения слегка пересохло горло, подумав, согласилась. «В конце концов, это меня ни к чему не обязывает, — мысленно уверяла она саму себя, украдкой бросая взгляд на вальяжно раскинувшегося в плетеном кресле Дениса. — Тем более что отказаться было бы просто невежливо. Ну, куда бы он делся с этими двумя бокалами?» Коктейль оказался довольно крепким, и вскоре Юля ощутила приятную мягкую теплоту, стекающую от порозовевшего лица и шеи к рукам и груди.

— Юлечка, вы необычайно, ошеломляюще привлекательны. Поверьте, я большой знаток и ценитель женской красоты, — мурлыкал блондин, а она только расслаблено улыбалась, переполняясь благодарностью к этому человеку, избавившему ее от тягостного, бросающегося в глаза одиночества.

Тем временем объявили второй тур. На этом этапе участникам предлагалось ответить на три вопроса из личной жизни их героев. И через полчаса Юлька уже довольно много знала о семейном быте Филиппа и великой Аллы, о новом проекте продолжения «Гардемаринов», о летнем отдыхе Якубовича вместе с командой Кусто и о нескольких внебрачных детях Вероники Кастро. Скоро она начала уставать. Возможно, в другое время она с удовольствием посмотрела бы интересное шоу, но сегодня нервы ее были напряжены до предела. Впечатления вечера сбились в яркий, вертящийся перед глазами шар и мешали ей сосредоточиться на высоком черноволосом парне, терпеливо дожидавшемся своей очереди.

Наконец подошел черед «Сергея Селезнева».

— Сергей, — обратился к нему ведущий, всех участников называющий именами знаменитостей, которых они изображали, — расскажи нам, пожалуйста, о твоем самом бурном любовном увлечении.

Мужчина улыбнулся и почесал затылок:

— Самом бурном? Ну, так сразу и не вспомнишь…

— Смелее, смелее, — подбадривал конферансье, — мы понимаем, что тебе, известному сердцееду, трудно вспомнить все свои амурные похождения, но об этом даже писали в газетах… Ну как, вспомнил?

— Нет, — парень честно помотал головой.

— Тогда я тебе подскажу. Это случилось на съемках фильма в Италии. Она — одна из известнейших женщин мира… Ну, не вспомнил?.. Красавица, негритянка… Опять не вспомнил?

— Вупи Голдберг? — осторожно поинтересовался «Селезнев».

Конферансье подозрительно хрюкнул и затрясся, пытаясь справиться с душившим его смехом.

— Нет, — сказал он наконец, овладев собой, — это была Наоми Кемпбелл…

— Ах, ну, конечно! — парень радостно хлопнул себя руками по коленками. — Наоми, восхитительная Наоми! Как же я мог забыть? Да-да, это был бурный, очень бурный роман. Мы ночи напролет катались на белоснежных лошадях, осыпали друг друга букетами роз и орхидей, а по утрам до посинения плавали в джакузи и пили апельсиновый сок.

Юлька почувствовала, что ее лицо и шею заливает румянец стыда. Она вспомнила, что во время одного из «инквизиторских» сеансов Галины рассказывала коллегам историю, очень похожую на ту, что сейчас заставила смеяться весь зал.

— Ладно, пойдем дальше, — продолжил конферансье, — поведай-ка нам, Сергей, сколько у тебя автомобилей и какой модели.

— Два? — предположил парень.

— Первая попытка, — скорбно объявил ведущий.

— Три?

— Точно! Теперь осталось назвать их модели.

«Сергей Селезнев» завел глаза под потолок и, обречено махнув рукой, выдал:

— Один «Мерседес» и два «Форда».

— Чуть-чуть не угадал, — конферансье чуть не запрыгал по сцене от радости, — «Мерседес», «Форд» и джип. Я думаю, жюри сочтет это почти правильным ответом.

Парень и сам обалдел от такой удачи. Простовато улыбаясь, он потряс стиснутыми руками над головой.

Прямо за спиной у Юльки раздался громкий смех. Двое молодых мужчин хохотали от всей души, указывая пальцами на сцену. Предметом их бурного веселья определенно являлся двойник Селезнева. Юлька «одарила» мужчин недружелюбным взглядом. Конечно, они заплатили за вход свои кровные, заработанные деньги и имели полное право развлекаться так, как им нравится, но все же… Она боялась признаться себе, что их смех просто-напросто подтверждал ее опасения. Да, этот парень похож, но все-таки есть в нем что-то, позволяющее безошибочно отличить его от настоящего Селезнева. И это что-то так бросается в глаза, что спутать их невозможно… В двойнике, стоявшем сейчас на сцене, не было раздражающей идеальности и безоговорочной «положительности», возвышающей его прототипа над суетным миром, не было в нем ни чрезмерного мужского лоска, ни тщательно продуманной парикмахерами и гримерами «естественной», «дикой» красоты. Двое мужчин за спиной продолжали бурно радоваться, то и дело что-то вполголоса сообщая друг другу и при этом просто задыхаясь от смеха.

— Этих молодых людей в «Старом замке» я тоже вижу в первый раз, — почему-то смущенно пробормотал Денис, заметив направление ее взгляда. Юлька неопределенно улыбнулась, как бы благодаря его за заботу. А впрочем, какая разница, что там думают жизнерадостные соседи? Главное, что ей парень на эстраде с каждой минутой начинал казаться все более симпатичным. Тем временем события на сцене продолжали разворачиваться своим чередом.

— Итак, Сережа, — коварно провозгласил ведущий, незаметно заглянув в листочек, — ответь нам на последний вопрос: какую самую крупную покупку ты сделал в этом году?

«Селезнев» почему-то не отвечал. Смущенно переминаясь с ноги на ногу, он явно ждал подсказки.

Конферансье, казалось, не замечал его затруднения.

— Пылесос «Бош»? — сделал несмелую попытку двойник.

Весельчаки за спиной у Юльки повалились на стол от смеха и теперь едва слышно всхлипывали.

— Сережа, я тебе намекну. Подсказка содержится в предыдущем вопросе.

— А! — радостно закричал «Сережа». — Наверное, один из моих автомобилей, да?

— Да, — удовлетворенно согласился ведущий, — осталось ответить, какой именно.

— «Мерседес», — предположил двойник и угадал.

Конферансье уже пытался спровадить со сцены жизнерадостного «Селезнева», который потрясал сцепленными над головой руками и улыбался фальшивой голливудской улыбкой, когда из зала раздался выкрик:

— Ответ неправильный!

— Что такое? — изумился ведущий.

Симпатичная пышногрудая шатенка поднялась со своего места и внятно повторила:

— Ответ неправильный.

— Вы можете это доказать?

— Конечно, — шатенка поднялась на сцену, мельком взглянула на двойника и обратилась к конферансье: — Как вы думаете, сколько стоит «Мерседес»?

— Ну… — начал было ведущий.

— А вот это колье? — перебила шатенка, прикоснувшись пальцами к великолепному украшению на ее груди.

— Возможно, даже дороже, чем «Мерседес».

— Не возможно, а точно, — девушка по-королевски улыбнулась. — Мне больше нечего добавить.

— Так вы хотите сказать, что колье подарил вам Сергей Селезнев?

Шатенка ничего не сказала и спустилась в зал, неся на губах все ту же загадочную улыбку.

«Так вот какая она, настоящая любовница Селезнева! — подумала Юлька, провожая ее взглядом. — Хороша, ничего не скажешь. Интересно, с кем она сюда пришла?» Шатенка подошла к столику, за которым сидела еще одна девушка. Та, пожалуй, была еще красивее. Ослепительно белые волосы, гладко лежащие на затылке и задорными кудряшками выбивающиеся из-за ушей, прозрачная фарфоровая кожа и ярко-алый рот. Платье девушки, с глубоким у-образным вырезом и «американской» проймой на рукаве, точно соответствовало тону губной помады. Юля незаметно разглядывала эффектную даму, когда по спине ее вдруг пробежал неприятный холодок. Что это было: предчувствие? воспоминание? Или просто чье-то лицо, промелькнувшее у дамы за спиной? Она и сама толком не могла понять.

Примерно через полчаса объявили итоги конкурса. Самой похожей была признана девушка — двойник Кристины Орбакайте. Наиболее хорошо ориентировался в жизни своего героя «Дмитрий Харатьян». Несчастный «Селезнев» не был отмечен ни там, ни там и в результате не вошел даже в тройку призеров. «Кристине» вручили огромный букет цветов и телевизор, «Веронике Кастро» кофеварку «Мулинекс», а «Харатьяну» какой-то суперсовременный магнитофон.

Народ продолжал развлекаться, а Юлька мгновенно подобралась и напряглась, как спринтер перед решающим стартом. Теперь она не отрывала глаз от боковой дверцы, боясь пропустить момент, когда появится «Селезнев». Как назло, на Дениса напало желание общаться.

— Юлечка, я надеюсь, вы хорошо отдохнули? Вам понравилось в этом клубе?

— Да, — коротко ответила она, не отводя взгляда от кулис и боясь лишний раз моргнуть.

— Что «да»? «Да» — хорошо отдохнули, или «да» — понравилось в клубе?

— «Да» — хорошо отдохнула, — бросила Юля, исключительно для того, чтобы отвязаться.

— Так, значит, в общем вам в клубе не понравилось?

По тону Дениса можно было понять, что он сам прекрасно осознает всю глупость и бессмысленность подобного разговора, но продолжает развлекаться, играя со словами, как с детскими кубиками, и складывая их во все новые предложения. Однако Юльку эта игра отнюдь не развеселила. Пустые вопросы вились вокруг ее головы, как нудные осенние мухи, отвлекая внимание и заставляя тратить время на то, чтобы отмахнуться.

— Послушайте, — она резко развернулась, решив пожертвовать минутой наблюдения для того, чтобы раз и навсегда расставить все точки над «i», — я очень благодарна вам и за ваше общество, и за коктейль… Но не могли бы вы сейчас оставить меня в покое. Я устала от общения, мне нужно сосредоточиться и привести в порядок мысли прежде чем решить, что делать дальше.

— Кстати, по поводу того, что делать дальше, — голос Дениса неузнаваемо изменился. Теперь в нем звучали новые, глубокие нотки, — у меня есть предложение. Поедем ко мне, Юля. Жизнь коротка, а я обещаю тебе мгновения, которые ты никогда не забудешь… Доверься мне, девочка, и ты не пожалеешь ни о чем.

— Если я правильно поняла…

— А разве можно понять как-нибудь по-другому?

— Так, — Юля щелкнула замочком маленькой театральной сумочки и достала кошелек, — сколько я вам должна за коктейль и шампанское?

— За кого ты меня принимаешь?

— За самовлюбленного нахала, слишком уверенного в неотразимости своих чар!

— Эх, Юля, Юля… — Денис поднялся с кресла, стряхнул с лацканов смокинга невидимые соринки и посмотрел на нее с усталой укоризной, — никогда не следует оскорблять человека без крайней необходимости. Достаточно было просто сказать, что я тебе не нравлюсь… Я ведь тебя ничем не обидел, правда?

Он спокойно, с чувством собственного достоинства кивнул ей на прощание и скрылся в синем полумраке зала, а Юля осталась сидеть, уронив пылающее лицо в ладони. Хотя ей и казалось, что, по большому счету, она права, в душе все равно остался неприятный осадок. Впрочем, расслабляться было никак нельзя. Юлька вскинула голову и заметила, что шторка на боковой двери шевелится. Через несколько секунд оттуда вышла «Орбакайте» с букетом цветов и в сопровождении могучего молодого человека, несущего телевизор, следом за «Кристиной» показался «Якубович». Штора на мгновение замерла, а затем оттуда вынырнула «Ветлицкая». «Селезнев» не появлялся. И что-то ужасно нелогичное было в том, что молодой, здоровый парень собирается дольше девиц, которым только на то, чтобы подправить макияж, требуется никак не меньше пяти минут, а еще ведь всякие лифчики и колготочки… Нет, не мог, никак не мог он копаться так долго. Юлька вскочила с кресла и начала судорожно оглядываться по сторонам. У выхода из Лазурного зала синеватый, мерцающий свет, вливаясь в тяжелый бархат портьер, делался почти фиолетовым. Одинаковые, безликие тени покидали клуб незаметно, быстро растворяясь в сапфировой мгле и не привлекая к себе внимания. Правда, нескромный луч вращающегося фонаря время от времени выхватывал из темноты чей-нибудь «поясной портрет», обрисовывая светящийся холодным огнем контур, и тогда Юля узнавала то роскошную блондинку в алом платье, то двойника Пельша, то толстяка с бриллиантовой заколкой на галстуке, сидевшего весь вечер за соседним столиком… Когда быстрый луч высветил до смешного знакомый силуэт безвестного двойника Селезнева, Юлька кинулась к выходу. Дамы и мужчины, еще сидящие за столиками, провожали ее иронично-заинтересованными взглядами, а она, проклиная свою неуклюжесть и слишком высокий разрез на подоле черного шелкового платья, огибала столы и протискивалась между идущими, стараясь не упустить из виду черноволосого парня в темно-синей куртке. Уже выйдя в круглый, залитый золотым светом холл, Юля поняла, что запланированного разговора по душам не получится. «Селезнев» был не один. Рядом с ним шагали те самые «весельчаки», которые так раздражали ее во время конкурса своим жеребячьим ржанием.

«Значит, это его друзья», — подумала она одновременно и с облегчением, и с досадой. Но если причина досады была одна: конечно же, присутствие этих двоих все осложняет, при них он наверняка начнет хорохориться и изображать из себя чрезмерно «крутого», — то для облегчения находилось целых два повода, и это Юльку пугало. С одной стороны, она просто по-человечески радовалась за двойника, который оказался осмеянным не равнодушными чужими людьми, а своими собственными, мирно прикалывающимися товарищами, но с другой… «Вот они идут, счастливые и беззаботные, — размышляла она, провожая взглядом веселую троицу, — у них куча впечатлений от вечера, и, наверное, им хочется сейчас расслабиться и посидеть в узком кругу, сдабривая застольную беседу крепкими мужскими словечками и одним им понятными приколами. У них совершенно особый настрой, и сбивать его сейчас своим внезапным появлением, по меньшей мере, бестактно. У этих людей тоже есть право на отдых, глупо и невежливо лезть к ним со своими проблемами… Пусть все идет, как идет. В конце концов, надоест же когда-нибудь Галине меня терроризировать. А если нет — можно попытаться сменить работу. «Сатурн» — не единственный банк в Москве, где нужны молодые грамотные экономисты…» Юлька смотрела вслед удаляющимся молодым людям, обрывки их разговора, долетающие до нее, становились все более невнятными. Она стояла недвижно, опершись локтем о горизонтальный выступ мраморной стены, и на глаза ее наворачивались слезы умиления перед собственным великодушием, жертвенностью и покорностью судьбе.

— Ну, так, значит, едем продолжать? — донесся до нее голос одного из друзей «Селезнева», невысокого светловолосого паренька, просто пышущего энергией и даже слегка подпрыгивающего при ходьбе, точно нетерпеливый ребенок.

— Едем. Только на этот раз домой. Приключение окончено…

И почему-то именно эта фраза, именно это «приключение окончено» подействовало на Юлю отрезвляюще. Она как-то вся мгновенно подобралась, глубоко и судорожно вздохнула и, дробно стуча девятисантиметровыми каблуками, кинулась вслед удаляющимся молодым людям То ли она была слишком озабочена тем, чтобы удержать равновесие и не дай Бог не растянуться на мраморных плитах, то ли недооценила восхитительную акустику пустынного мраморного коридора. Во всяком случае, Юля еще продолжала бежать, чисто по-женски отбрасывая ноги назад и чуть в сторону и следя глазами за своим отражением в зеркальной стене, когда какое-то шестое чувство заставило ее остановиться. «Селезнев» и двое его друзей стояли чуть впереди, прижавшись спинами к стене и демонстративно давая дорогу сумасшедшей дамочке, несущейся неизвестно куда и явно ничего не замечающей на своем пути. Белобрысый откровенно улыбался, двое других пытались скрыть усмешку, играющую в уголках губ. Особенно плохо это удавалось «двойнику», хотя он и старательно прятал подбородок, поросший двухдневной щетиной, в застегнутый на «молнию», высоко поднятый ворот темно-синей кашемировой куртки. Волосы на его висках были гладко зачесаны, и кое-где на черных, с синеватым отливом, прядях поблескивали крохотные капельки воды. Видимо, перед выходом из гримерки «Селезнев» провел по голове мокрой расческой. Юльке это очень не понравилось. В обычной, присущей тысячам мужчин аккуратности ей вдруг почудилось «фирменное» селезневское позерство и самолюбование. Она на мгновение представила, как этот Другой, показавшийся ей вначале таким простым и располагающим к себе человеком, стоит перед зеркалом, слегка наклонившись вперед, внимательно всматривается в собственное отражение, неторопливым, выверенным жестом проводит щеткой по волосам, и удовлетворенная улыбка не сходит с его губ… Юля неловко переступила с ноги на ногу, и металлическая набойка на каблуке с визгом чиркнула по мраморному полу. «Селезнева» передернуло, звук очень напоминал тот, который получается, если по стеклу с силой водить пенопластом. Она почувствовала, что начинает краснеть, и тут белобрысый сделал приглашающий жест рукой в сторону двери и слегка поклонился, словно ненавязчиво предлагая ей продолжить свой путь и не задерживать движение. Нужно было что-то решать немедленно, каждую секунду в вестибюле могли появиться посторонние люди, да и ситуация начинала выглядеть до крайности нелепой.

— Здравствуйте, — произнесла она негромко, глядя прямо в глаза двойника и с ужасом ощущая, что проваливается в бездонную пропасть.

— Здравствуйте, — ответил он спокойно, но несколько удивленно.

— Я… я…

Мужчины непонимающе переглянулись, блондин хотел, видимо, что-то сказать, но «Селезнев» остановил его жестом.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — в голосе его, казалось, не было ни капли иронии. И Юлька, собравшись с силами, выдохнула:

— Можете…

* * *

— Да, вы можете мне помочь, — повторила Юлька с каким-то отчаянным упорством. Двойник наконец поднял лицо из воротника, но больших пальцев из карманов джинсов так и не вынул:

— Я вас слушаю.

— Мне срочно нужно с вами поговорить.

— Пожалуйста, — он развел руками так, словно хотел сказать: «Вот он — я. Нашей с вами приятной беседе ничего не мешает!»

— Нет, мне нужно поговорить с вами наедине.

Друзья за его спиной картинно переглянулись, а жизнерадостный белобрысый многозначительно присвистнул. Второй держался более спокойно и солидно, его довольно красивое породистое лицо все время хранило флегматично-умиротворенное выражение, что не только не мешало ему прикалываться вместе с товарищами, но даже придавало определенный шарм. Юлька вдруг с удивлением поняла, что и этому флегматику, и «Селезневу», и даже белобрысому никак не меньше тридцати лет.

— Простите, а разговор надолго?

— Нет, я отниму у вас не больше пяти минут.

— Ну, если женщина говорит, что разговор на пять минут, то у нас все же остается небольшой шанс тебя дождаться. Учти, мы будем выходить курить через каждые полчаса, — с притворной печалью вздохнул белобрысый.

— Миш, все будет нормально, мы никуда не опоздаем, — коротко бросил «Селезнев» и снова повернулся к Юльке. — Извините, девушка, но у меня на самом деле не очень много времени. У нас с друзьями были кое-какие планы…

— Следуйте, пожалуйста, за мной, — процедила она сквозь зубы, досадуя на то, что фраза вышла какой-то «полицейской», и, резко развернувшись на каблуках, пошла по коридору.

Юля быстро шла по вестибюлю, слыша за спиной легкие, пружинящие шаги двойника. Оставалось только завернуть за угол, чтобы оказаться в маленьком боковом коридорчике, заканчивавшемся тупиковой стеной и как нельзя более подходящем для разговора тет-а-тет. Она приметила его еще четыре часа назад, несмело прогуливаясь по холлу полупустого «Старого замка». Поравнявшись с коридорчиком, Юлька облегченно вздохнула. Небольшой мягкий диван, к счастью, оказался свободным. Теплые блики света покойно лежали на его округлых кожаных боках и низкой спинке. Два изящных светильника в форме свечей, висящие по бокам длинного прямоугольного зеркала, лишь слегка рассеивали полумрак архитектурного «аппендикса». Если сесть, слегка склонив голову набок, то лица почти не будет видно, и «Селезнев» не сможет смотреть на нее с этим вежливым удивлением. Уж лучше бы, наверное, он совсем не соглашался, чем так…

И вот теперь до кожаного диванчика оставалось всего несколько шагов, а потом нужно будет сесть и с чего-то начать… Начала Юля с того, что тщательно запахнула разрез на юбке и сразу стала похожей на бескрылую бабочку с длинным, узким тельцем. У самых щиколоток полы так плотно обвили ноги, что теперь она вряд ли могла встать с дивана без риска упасть. «Селезнев» тактично отвел глаза от ее напряженных ступней с выступившими сквозь колготки прожилками и светски спросил:

— У вас ко мне было какое-то дело?

Он сидел прямо под светильником, и мягкий золотой свет заливал его красивое лицо с несколько неправильными чертами. «А ушки у него смешные и оттопыренные! — с удивлением заметила Юлька. — Интересно, у настоящего Селезнева такие же?.. Глаза похожи, и внешние уголки слегка опущены, и ресницы, по-моему, достаточно густые… Виски тоже немного впалые, лоб высокий, и даже эта небритость… Нет, похож, очень похож! Не понятно, почему ему не дали первого места?» Она немного помедлила и произнесла:

— Понимаете, я попала в очень сложное положение, и спасти меня можете только вы. Речь идет о моем честном имени, хотя исправить создавшуюся ситуацию я хочу не совсем честным путем…

— Не понял, — честно признался «Селезнев».

— Да, это звучит, конечно, странно… Ну, в общем, я расскажу вам все по порядку. Если в какой-то момент вы поймете, что не захотите во всем этом участвовать, можете просто встать и уйти. Я не обижусь… Хотя, вряд ли вас это волнует.

— Нет, ну почему же… — начал было двойник, но Юлька только печально покачала головой:

— Не нужно меня перебивать, пожалуйста. Моей смелости хватит ненадолго. А если я не смогу вам всего объяснить — то, значит, потеряю свой последний шанс… Дело в том, что у меня был очень близкий человек, почти жених, мы с ним расстались, и, естественно, все вокруг начали меня жалеть. Вот… Ну, и в общем, чтобы от меня отстали, я сказала, что встречаюсь с Сергеем Селезневым, в жизни у меня все тип-топ и всякие сожаления по поводу моей судьбы неуместны. Я сказала это просто так, сгоряча, и не думала, что кто-нибудь воспримет сказанное всерьез, но одна из моих коллег за это уцепилась и…

— Простите, а почему вы выбрали именно Селезнева. Вы его поклонница?

— Бог с вами, еще этого не хватало! Да я его терпеть не могу! — скривилась Юлька и тут же, спохватившись, поправилась: — Вы только не подумайте, это не из-за его внешности, и поэтому к вам совершенно не относится. Просто он такой навороченный, такой весь «ультра» и «супер», такой идеальный и положительный, что аж тошно!.. А назвала я его, потому что меня спровоцировали. Одна из моих коллег спросила: «Этот супермен, с которым ты якобы встречаешься, не иначе, как сам Сергей Селезнев?» Ну я сдуру и ляпнула — «да»… У Галины календарь с его портретом за спиной висит, вот она-то настоящая селезневская фанатка… Впрочем, она никогда не отличалась утонченным вкусом.

— Ну так, а от меня-то вы чего хотите?

— Я хочу попросить вас изобразить для моих сослуживиц Селезнева… Селезнева, который за мной ухаживает. Нужно будет только пару раз встретить меня с работы, может быть, послать цветы, но это, естественно, за мой счет… Мы с вами можем договориться и о материальном вознаграждении…

Двойник сидел, опершись поясницей о широкий низкий подлокотник дивана, и едва заметно улыбался. Руки его были скрещены на груди, длинные пальцы, чем-то похожие на Юркины, — неподвижны.

— А почему бы вам честно не признаться во всем? Стоит ли городить огород? Скажите своим подругам прямо: так, мол, и так, никакого Селезнева не знаю и знать не хочу. У меня и без мужиков в жизни все прекрасно!.. Так ведь, кажется, звучит ваш излюбленный женский девиз?

— Значит, вы не хотите мне помочь? — Юля почувствовала, что кончики ее пальцев начинают холодеть и противная безысходная тоска подкрадывается к горлу. Как же все-таки наивно было рассчитывать на помощь этого незнакомца, наивно и глупо. Ведь он же похож на Селезнева! У него такое же лицо, а это значит, что он красив и наверняка избалован вниманием женщин, которые любят его и за его собственные достоинства, и за то, что он — точная копия киношного кумира. «Только такой дуре, как ты, — укоряла она себя, — могло прийти в голову механически сравнивать, как на детских картинках «с различиями»: глаза — те же, губы — те же, голос — тот же… Да он просто красивый мужик, наверняка самовлюбленный… И плюс к тому есть такая наука — физиогномика. Разве нельзя было понять, что два человека с почти одинаковым лицом просто не могут обладать разными характерами! Дура, несчастная наивная дура!..» Она уже хотела было подняться с дивана, когда двойник вновь заговорил:

— Я хочу вам помочь, но мне просто нужно быть уверенным в том, что мы с вами поступаем правильно и другого выхода действительно нет… Обман, знаете ли, все-таки…

— Да, обман, — заторопилась Юлька, боясь спугнуть первую робкую удачу, — но поверьте, по-другому из этого не выпутаться! Я уже насочиняла слишком много, теперь идти на попятный поздно. Мне остается либо умереть, либо уволиться…

— А где вы работаете?

— В банке «Сатурн». Слышали про такой?

— Нет, — он помотал головой. — Я далек от всех этих финансово-экономических сфер… Ну что ж, тогда давайте поконкретнее.

— Так вы согласны?! Господи, как мне вас благодарить?!

— Пока еще не за что. Во-первых, ничего может не получиться: вы же, наверное, видели, как я опозорился там, на конкурсе, а во-вторых, для меня самого это будет полезной тренировкой.

— В каком смысле «тренировкой»? — не поняла Юля.

— Да это неважно… Лучше скажите, как вас зовут?

— Юля. А вас?

— А меня Сергей.

Юлька сначала удивленно приподняла брови, а потом легко и искренне рассмеялась:

— Нет, ну, я серьезно. Как вас зовут на самом деле?

— Сергей! — он тоже заулыбался. — Правда, Сергей. Сергей Палаткин. Видите, даже имя у меня подходящее.

Теперь он уже не внушал ей этой опасливой неприязни. Настороженность куда-то ушла, и Юлька расслабилась. Нормальный парень с обычной, отнюдь не суперменской улыбкой, с нормальным взглядом темно-карих глаз, таких же и все-таки совсем не таких, как у Селезнева…

— Юля, я бы с удовольствием побеседовал с вами подольше, но меня ждут друзья…

— Да-да, конечно, — она торопливо привстала и тут же, запутавшись в собственном подоле, рухнула на диван. Зрелище, конечно, было довольно комичное, но Сергей не усмехнулся и стал делать вид, что не заметил неловкости. Он спокойно, без лишних эмоций подал Юльке руку и помог подняться. И, опираясь на его сильную, широкую ладонь с маленькими плоскими бугорками мозолей, она успела подумать: «Хорошо! Очень хорошо смотрится! Вот если бы так, например, выйти из машины на глазах у всего экономического отдела!.. Хотя машины у него наверняка нет… Но ведь можно и поймать такси в конце концов».

— Так вот, — Сергей продолжил незаконченную фразу, — наверное, мне нужно записать ваш телефон. Мы созвонимся и договоримся встретиться в каком-нибудь кафе, где и обговорим все подробности нашего с вами плана.

На слове «план» он сделал акцент и состроил заговорщически-страшные глаза.

— Не нужно иронизировать, — Юлька улыбнулась как-то жалко и виновато. — Я понимаю, что выгляжу смешно. Но мне действительно нужно выпутаться из этой истории.

— Я же сказал, что помогу. Говори свой номер, — Сергей достал из внутреннего кармана куртки небольшой черный блокнот и ручку и открыл свободную страницу. Юля быстро продиктовала семь цифр, затем для верности переспросила, правильно ли он записал, и только потом, хотя бы частично успокоившись, распрощалась с Лже-Селезневым и снова села на диван. «Позвонит или не позвонит? Позвонит или не позвонит?» — звонким молоточком стучало у нее в висках. Высокая фигура Сергея с широкими, свободно развернутыми плечами еще не успела скрыться за поворотом, а она уже сомневалась, уже мысленно теряла его и раздумывала, как будет искать и стоит ли вообще это делать…

Он позвонил на следующий же день часов в одиннадцать утра. Юлька уже давно поднялась и в необычном для последних недель приподнятом настроении духа просто смотрела телевизор. На первый взгляд в этом не было ничего удивительного, но сама она, словно наблюдая за собой со стороны, ликовала и упивалась наслаждением, которое доставляет это обычное ничегонеделание. Она впервые за долгое время не чувствовала неодолимого желания зарыться лицом в ковер или, наоборот, судорожно натянув первые попавшиеся тряпки, опрометью выскочить из квартиры (лишь бы подальше от этих стен!), ей хотелось, по-настоящему хотелось пялиться на экран, слушать, какие ассоциации вызывает у игроков из «Пойми меня» словосочетание «небо в алмазах», и лениво щелкать семечки, на ощупь доставая их из полиэтиленового пакета, лежащего рядом на диване. Неожиданно раздавшийся телефонный звонок даже не заставил ее вздрогнуть как обычно. И, не успев прикинуть, мама это или, может быть, все-таки Юрочка, Юля сняла трубку.

— Юля, здравствуйте, — раздался знакомый голос на том конце провода, — это Сергей из «Старого замка»…

— Да-да, здравствуйте, Сергей, я вас узнала…

На секунду повисло молчание. Юльке казалось неудобным первой возобновлять разговор на деловые темы, а вот почему «потерялся» Палаткин, она, честно говоря, не представляла. В трубке не было слышно ни голоса, ни дыхания.

— Алло, алло, — повторила она несколько раз и, дотянувшись до пульта, выключила телевизор. — Алло, Сережа, вы меня слышите?

— Да, слышу, — его глуховатый голос раздался совсем рядом. И Юля вдруг безошибочно, сердцем почувствовала, что все это время он просто взвешивал в последний раз «за» и «против», размышляя, стоит ли продолжать разговор или лучше повесить трубку, заочно списав все на неисправность связи. Теперь он говорил уже несколько иным тоном. Тоном человека, принявшего решение. — Юля, я так понимаю, что у нас с вами не очень много времени, правильно? Вам наверняка надо предъявить «живого» Селезнева как можно скорее, а у меня через месяц отпуск кончается, так что будет не до представлений. Давайте встретимся прямо сегодня и все обсудим. Если вам удобно, я буду ждать вас в «Охотничьем приюте» на Кронштадтском бульваре возле магазина «Рыба», есть там такое небольшое, но вполне приличное кафе, часиков в шесть вечера. Вам удобно?

— Да, конечно, — отозвалась Юлька, лихорадочно соображая, где могут находиться этот самый магазин «Рыба» и какой-то безвестный «Охотничий приют». Впрочем, это было единственным, что ее взволновало. Проблем с выбором одежды «для выхода», слава Богу, не возникало. Ей предстояла обычная деловая встреча с будущим партнером, а значит, и выглядеть следовало прилично и не более того…

В «Охотничий приют», расположившийся в подвале одного из старых кирпичных домов, Юля пришла в своем бежевом кашемировом пальто, под которым были надеты длинная шерстяная юбка в крупную мягкую складку и пушистый белый джемпер. Народу в кафе оказалось немного: три относительно молодые парочки, одинокий задумчивый мужчина средних лет и дама неопределенного возраста в темно-русом парике, с лицом, густо намазанным тональным кремом. Впрочем, «Охотничий приют», видимо, и не предназначала для празднования крупных торжеств. Вдоль стен, выложенных красным кирпичом, стояли всего шесть массивных деревянных столов на мощных изогнутых ножках, столы были покрыты белоснежными скатертями с нежнейшим шитьем по бордюру. И этот контраст темного старого дерева с легким вздохом батистового кружева создавал удивительно романтичное настроение. Огромный, поразительно похожий на настоящий камин наполнял зал расслабляющим теплом, всполохи электрического пламени алыми язычками плясали на стенах, то и дело выхватывая из багрового полумрака то кабанью морду, то чучело рябчика на ветке. В воздухе почему-то пахло костром, хвоей и взаправдашними лесными грибами. Юля, пройдя через весь зал, присела на краешек лавки у свободного стола. Пожилой мужчина, поедающий жаркое и запивающий его водкой, смерил ее равнодушно-печальным взглядом и снова вернулся к своей тарелке. Следующим человеком, удостоившим ее своего внимания, стала проворная пухленькая официантка в белом фартучке. Она поспешила к новой посетительнице, увидев ее из резного окошка кухни, и Юлька с тоской подумала, что сейчас придется что-то заказывать, а потом есть это «что-то» в одиночестве и выглядеть при этом так же странно, как та густо накрашенная дама в темно-русом парике. Неожиданно взгляд ее наткнулся на ажурную металлическую решетку, сплетенную из колец разной величины. За решеткой располагался еще один стол, отделенный от остального зала, как кабина пилота от салона маленького самолета. За столиком сидел человек, и, приглядевшись, Юля поняла, что это Сергей. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, на скатерти перед ним стояла пустая коньячная рюмка. Похоже, что Палаткин всерьез задумался, и настроение у него было не из лучших.

— Добрый вечер. Что будете заказывать? — пухленькая официантка, радушно улыбаясь, наклонилась к Юльке и протянула ей папку меню. Та немного помедлила.

— Знаете, я скорее всего пересяду за другой столик…

Девушка в фартучке виновато улыбнулась. Других свободных столиков в «Охотничьем приюте» не было.

— Вас чем-то не устраивает это место? Может быть, слишком жарко из-за близости к камину? Я могу включить для вас мини-вентилятор. Он работает совершенно бесшумно и ничем вам не помешает…

— Дело не в этом. Меня ждут.

Официантка удивленно приподняла брови, оглядывая зал, но в это время Сергей, привлеченный шумом разговора, уже поднялся из-за своего стола.

— Юля, — он махнул рукой, выйдя из-за решетки, — извините, пожалуйста, что сразу вас не заметил. Задумался… Идите скорее сюда.

— Заказывать что-нибудь будете? — снова поинтересовалась девушка, без особого, впрочем, энтузиазма в голосе. Ее явно и глубоко огорчил тот факт, что к симпатичному клиенту, так похожему на знаменитого актера, подсела женщина.

— Да, два жаркого из оленины, пожалуйста, два салата «Осенний», икры и бутылочку коньяка… Кстати, ты пьешь коньяк? — спросил Сергей, повернувшись к Юльке, которая в это время, тщательно расправляя широкую юбку, усаживалась за столик. И она, ошарашенная то ли этим внезапным переходом на «ты», то ли самим вопросом, как-то автоматически ответила «да».

Заказ принесли очень быстро. Жаркое пахло так восхитительно, что рот мгновенно наполнялся слюной. Юля отвела взгляд от тарелки и незаметно сглотнула. Приступать к трапезе до начала делового разговора показалось ей неприличным. Сергей же не спешил. Спокойно и неторопливо наполнив рюмки ароматным, светящимся изнутри коньяком, он поставил локти на стол и опустил небритый подбородок на сцепленные пальцы.

— Итак, Юля, ты все еще не передумала устраивать спектакль?

— Нет, — она пожала плечами. — Я ведь уже говорила, для меня это очень важно.

— Ну, и хорошо, — неожиданно легко согласился он, — тогда давай выпьем за успех нашего предприятия.

Коньяк оказался непредвиденно крепким. Точнее, теоретически Юлька понимала, что это отнюдь не пепси-кола, и поэтому сделала совсем небольшой глоток. Но, видимо, за время жизни с Юркой ее организм настолько привык к мозельским винам и шампанскому, что теперь просто не выдержал. Она судорожно вдохнула и закашлялась, пытаясь не закрывать глаза, мгновенно наполнившиеся нечаянными слезами. Зеркальца под рукой не было, а перспектива остаться с потеками туши на лице казалась ей весьма неприятной. Поэтому Юлька боролась с собой из последних сил. Веки ее натужно трепетали, и слезы дрожали между ресницами, как прозрачное полузастывшее желе. Сергей деликатно подождал, пока она придет в норму.

— Может быть, тебе заказать чего-нибудь полегче?

— Нет, не нужно, это я случайно поперхнулась.

— Ты уверена?.. Ну, тогда поговорим о деле. Чего ты конкретно хочешь от «Сергея Селезнева»?

Юлька еще раз прокашлялась, прочищая горло.

— Я хочу, чтобы вы… или ты? — она подняла на Сергея вопросительный взгляд.

— Лучше «ты». Продолжай!

— Я хочу, чтобы ты встретил меня в половине седьмого вечера у центрального входа нашего банка. В это время экономический отдел заканчивает свою работу, и все наши дамы начинают разбредаться по домам. Мы постоим возле ступеней, пока не появится Галина Черемисина, а потом ты… обнимешь меня и поведешь к какому-нибудь такси…

— Почему именно к такси? — поинтересовался Палаткин, подцепляя на вилку салат и не заостряя внимание на слове «обнимешь».

— Ну, например, потому, что твоя машина в ремонте.

— А почему она должна быть в ремонте?

— Хотя бы потому, что мне неоткуда взять автомобиль для пущего правдоподобия! — Юля, неожиданно для себя самой, начала злиться. «Успокойся, дурочка, — промелькнула в ее голове весьма здравая мысль, — этот человек по доброте душевной согласился тебе помочь, а ты еще и выпендриваешься? Сиди тихо, как мышь, и улыбайся, как китайский болванчик!»

— Но автомобиль есть у меня. Вполне приличный джип. Или нужна какая-то конкретная модель?

— Да нет, конечно, джип подойдет. Спасибо тебе большое…

Странно, но злость не проходила. Юлька низко опустила голову, чтобы не привлекать внимания к своим нервно подрагивающим губам и раздувающимся ноздрям.

— Только благодарить меня не надо, — глуховатый голос Сергея показался ей каким-то странным. Словно говорил не он, а совершенно другой человек, удачно имитирующий его интонации, но наделенный иным характером и иным отношением к произносимым словам. — Ты ведь начнешь ненавидеть меня, если внушишь себе, что слишком многим мне обязана. А неприязнь — плохая основа для делового союза. Ты ведь и так переносишь на меня свое неприятие Селезнева, я прав?

— Прав, — коротко бросила Юля и только после этого подняла голову. — Хотя самое интересное, что и Селезнев не заслужил этой неприязни. Он где-то живет себе спокойно в собственной квартире и знать не знает, что какая-то девица пользуется без зазрения совести его именем для создания дурацкой сказочки. Он может быть сколь угодно глупым, фальшивым, напыщенным, но это по большому счету не дает мне права придумывать для него другую жизнь и выдавать эту выдумку за чистую монету.

— Это что, сеанс саморазоблачения?

— Не знаю, — она отложила вилку на край тарелки и провела дрожащими пальцами по лбу. — Просто ты сидишь так близко, и у тебя его лицо… В общем, мне становится страшно. Такое чувство, что он твоими ушами слышит все то, что я сейчас здесь говорю.

— Это ничего, это пройдет… У меня раньше было чувство, что он и смотрит моими глазами. А самое странное, что прохожие на улицах, такие же вот посетители в кафе и ресторанах, — Сергей кивнул на решетку, — да и женщины… Молодые, красивые! В общем, все они заглядывают мне в лицо только для того, чтобы встретить взгляд Барса, капитана Истомина, Корсиканца… Кого там еще играл этот твой Селезнев?..

— И ты не испытываешь к нему неприязни? Ведь он невольно, конечно, но все же испортил тебе жизнь. Ты — сильный, красивый, а вынужден оставаться лишь тенью, лишь копией Его Великого! Неужели ты способен на всепрощение?

Сергей пожал плечами и снова наполнил рюмки.

— Винить надо не его, а себя. Парень сумел добиться чего-то в жизни, он честно выполняет свою работу, и если его тупоголовые Барсы и Меченые сумели затмить и лишить смысла все то, что люблю и хочу делать я, значит, я делаю это недостаточно хорошо…

Юлька, не отрываясь, смотрела, как он опрокинул в себя коньяк, как дернулся острый кадык на его шее, как скривились на мгновение губы. Палаткин выпил уже в два раза больше, чем она, и все же глаза его оставались абсолютно трезвыми. Вот только правую руку на стол он в этот раз опустил как-то тяжело и рюмку поставил чересчур осторожно, словно боясь разбить.

— А я вот не святая. К сожалению… Нет, ты не подумай, мне очень хочется быть утонченной, возвышенной, благородной. Знаешь, такой интеллектуальной и красивой, чувствующей тончайшие движения души и ближних, и дальних, и всех, всех, всех… И главное, винящей во всех бедах, вплоть до землетрясения в Индокитае, только себя саму. Но не получается… Где-то в глубине души мне все равно кажется, что меня обидели незаслуженно, чего-то недодали, в чем-то обделили… Я не о материальном сейчас говорю…

— Я понял. — Сергей отодвинул на край стола пустую тарелку из-под жаркого и добавил неожиданно весело: — Но мы страшно отдалились от темы. По-моему, на сегодня хватит душещипательных разговоров. Давай приступим к разработке конкретной тактики. Итак, я заезжаю за тобой, скажем, в понедельник… Нормально? Устраивает такой вариант?

Юля кивнула. Перспектива избавления от Галкиных преследований впервые показалась ей близкой и реальной.

— Одеться я могу по своему усмотрению, да? — продолжал Палаткин. — Кто его знает, в чем Селезнев «в миру» ходит! Ты примерно подгадываешь время, когда твоя… Как ее там?

— Черемисина.

— Да, Черемисина… В общем, подгадываешь время и выходишь минуты на три раньше ее… Это чтобы нам не стоять долго возле твоего банка и не привлекать любопытных взглядов. Я обнимаю тебя за плечи, веду к машине, мы садимся и уезжаем в неизвестном направлении. Если все проходит гладко, сеанс повторяем еще раза два… Ну, как, я все правильно понял?

Его глаза оставались спокойными и какими-то равнодушными, даже когда губы изгибались в подобии усмешки. Сергей напоминал ребенка, собирающегося играть с товарищами в детскую игру, добросовестно изучающего ее правила, но при этом совершенно не испытывающего азарта. Вопрос о материальном вознаграждении за труды он как-то странно проигнорировал, не сказав ни «да», ни «нет» в ответ на несмелый Юлькин намек. И теперь она терялась в догадках, каким образом будет с ним рассчитываться? Смелая мысль о том, что с Сергеем придется спать, растаяла так же легко и быстро, как и возникла, не оставив после себя неприятного осадка. И, пожалуй, в первый раз в жизни Юля радовалась тому, что она отнюдь не героиня, а всего лишь Вечная Подруга. Палаткин был красив, она понимала это отстраненно и ясно, не испытывая при этом ни малейшего чувственного волнения. Ее не «заводили» ни его карие глаза с открытым и одновременно жестким взглядом, ни его мужественные руки с длинными пальцами и выступающими синими прожилками, ни его губы, четко очерченные, твердые, окруженные со всех сторон короткой черной щетиной. В том, что Сергей был красив слишком, чрезмерно, недопустимо, — крылся залог ее безопасности. Это означало, что он ни при каких условиях, даже чисто теоретически не может заметить и оценить в ней Женщину. «Я слишком серенькая, слишком обычная, слишком невзрачная, — умиротворенно говорила Юлька сама себе. — И как все-таки здорово, что мне не нужна его любовь!»

Когда с ужином было покончено, Палаткин поднялся из-за стола.

— Ну что ж, раз мы все обсудили, тогда, наверное, можно ехать?

— Да-да, конечно, — заторопилась Юля, вставая с лавки и поправляя ворот джемпера. — Будь возле «Сатурна» в шесть часов вечера. Я думаю, тебе придется ждать не больше тридцати минут… Ну, до завтра?

Сергей взглянул на нее удивленно и как-то неодобрительно:

— Я понимаю, у нас — чисто деловой союз, но, надеюсь, мне позволено вести себя так, как подобает мужчине? Уже поздно, и я собираюсь довезти тебя до дома, поэтому «до завтра» скажешь мне возле своего подъезда.

— Это очень любезно с твоей стороны, — пролепетала она, — но не стоило беспокоиться. Я прекрасно могла бы добраться и на общественном транспорте.

Он коротко хмыкнул, покачал головой и решительно направился к выходу. Юлька поспешила за ним, не очень четко представляя, собирается ли он еще везти ее домой или, обиженный, захлопнет дверцу перед самым носом. Автомобиль Сергея стоял в десяти метрах от кафе на охраняемой автостоянке. Это был совсем еще новенький вишневый джип с чистыми, сияющими стеклами. Палаткин сел в машину и изнутри открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Садись, — кивнул он Юльке и закинул в рот несколько шариков «Антиполицая». Ей очень хотелось спросить, не боится ли он нарваться на ГАИ и лишиться прав, и Сергей, словно прочитав ее мысли, вдруг произнес:

— Поедем медленно. Я вообще-то не чувствую себя пьяным, но лучше не рисковать. Надеюсь, ты не слишком торопишься?

Она молча покачала головой и только потом сообразила, что Палаткин смотрит на дорогу, выруливая между рядами автомобилей, а значит, не видит ее жеста. Получилось, что его вопрос остался без ответа, повиснув воздухе, как случайная ленточка сверкающего серпантина на осыпавшейся лапке февральской елки.

— Я совершенно не тороплюсь, — Юля сказала это максимально мягко, словно погладила словами черную шевелюру нерадостного мужчины, сидящего за рулем, явно перегруженного собственными проблемами и тем не менее согласившегося ей помочь. — Можешь ехать как угодно медленно. Мне все равно.

— Ну, и прекрасно. — Он снова замолчал.

Джип неторопливо катился по Кронштадтскому бульвару, уже сменившему домашнюю, уютную пижаму сумерек на карнавальный ночной наряд с яркими блестками фонарей и фантастическими прочерками неоновых реклам. В салоне было тепло и тихо. И от этой беспокойной тишины закладывало уши, как в самолете, набирающем высоту. Юле хотелось попросить, чтобы Сергей включил магнитофон, но она почему-то не решалась этого сделать. Так и доехали до самой Онежской в равнодушном молчании, лишь изредка прерываемом Юлиными комментариями: «сейчас направо», «потом прямо», «вон к тому двенадцатиэтажному панельному дому»… Но, уже остановив машину у подъезда, Палаткин неожиданно «ожил».

— Ты извини, мне нужно было сразу спросить, ты живешь одна или с родителями? — Он потянулся, разминая затекшие плечи. — Просто как-то из головы вылетело.

— А какая разница? — искренне изумилась Юля.

— Большая. Если твои родители дома, то мы сделали лишний крюк километров этак в десять…

— Я не совсем понимаю…

— А чего тут не понимать? Под каким соусом ты собираешься меня им представить?

— Я не собираюсь тебя никому представлять, — она нервно затеребила пуговицу под самым воротом пальто. — Провожать меня до квартиры совсем не обязательно. В подъезде светло, со мной ничего не случится…

— Юля, ты уже взрослая женщина, — Сергей нахмурился, — поэтому должна соблюдать правила игры. То, что ты сейчас делаешь, это явный перебор. Я ведь могу на самом деле развернуться и уехать.

— Ну, и пожалуйста! Я только не понимаю, почему ты говоришь это каким-то угрожающим тоном?

Он усмехнулся, словно поражаясь тому, какие бывают странные люди, и зачем-то провел указательным пальцем по дуге рулевого колеса.

— Так, мне все это надоело. Если ты живешь одна, мы сейчас поднимаемся к тебе, если нет — едем ко мне.

— Зачем? — автоматически спросила Юлька, заливаясь краской стыда и от мгновенного осознания глупости вопроса, и от того, что в ту же секунду поняла — «зачем».

— Затем, чтобы заниматься любовью, — спокойно ответил Сергей.

Наверное, правильно было бы тут же выйти из машины, хлопнуть дверцей и, не оборачиваясь, скрыться в подъезде, но она, еще не желая верить в то, что рушатся все ее планы, попыталась защищаться:

— Но ты же тогда, в кафе, сказал, что только довезешь меня до дома и здесь мы распрощаемся… до завтра…

— Ну, и что? Это тоже входит в правила игры. — Палаткин не обратил никакого внимания на довесок «до завтра». — Мне казалось, что ты их понимаешь.

Юлька вздохнула. Ей больше не было ни стыдно, ни страшно, только горько. Она чувствовала, что ее предали. Хотя вряд ли можно обвинять в предательстве человека, не успевшего стать не только другом, но даже приятелем.

— Скажи, а почему тебе так понадобилось спать со мной? — спросила она, уже берясь за ручку двери.

— Ну, прежде всего это понадобилось не мне, а тебе…

— Мне?!

— Конечно. Ведь тебе, как и всем другим, нужна моя специфическая внешность. Нет, тебе — даже больше, чем всем другим. Остальные хотя бы удосуживаются притворяться: мол, я важен сам по себе, такой хороший и такой интересный. А ты прямо сказала, что хочешь похвастаться перед подружками ожившим манекеном с лицом Селезнева. Потешить свое тщеславие, так сказать. Ну, тогда и тешь его по полной программе! Когда я буду тебя целовать, можешь представлять себя на месте подруги Барса или, скажем, Меченого… Здорово, правда?

— Здорово, — согласилась Юля и вышла из машины. Она не сказала Сергею ни «до свидания», ни «прощай». «До свидания» — не очень подходило по смыслу, а «прощай» прозвучало бы с излишним пафосом…

* * *

Понедельник был как понедельник, утро как утро, и Галина как Галина. Вместо приветствия она традиционно осведомилась:

— Ну, как там Сережа?

— Хорошо, — тоже традиционно ответила Юлька, усаживаясь за свой стол.

— Ох, Сереженька, Сереженька, — Галка любовно провела длинными пальцами с красивыми миндалевидными ногтями по настенному календарю, — обратил бы ты лучше внимание на меня! Нет, я не спорю, Юлечка, конечно и красивее, и моложе, но зато я — опытнее. Я-то знаю, что мужчинам не нравится, когда их превращают в частную собственность, прячут от подруг и знакомых, не дай Бог кто отобьет! Я знаю, что мужчины уходят, когда их начинают любить чрезмерно, трястись над ними, ревновать… Все это, Сереженька, тебе еще предстоит испытать на собственной шкуре, если Юленька вовремя не одумается… Кстати, Юль, — она отвернулась от портрета Селезнева и картинно взмахнула ресницами, — тебе не кажется, что пора наконец в корне изменить ситуацию? Скоро банкет по случаю пятилетия банка, так давай приходи туда вместе с Сережей. Пусть он хоть увидит, сколько у тебя друзей и как тебя любят и ценят в коллективе… Да и нам будет приятно посидеть за одним столом со знаменитостью. Вон Оленька уже истомилась вся!

— Галь, ладно тебе, не надо, — смущенно и печально пробормотала Зюзенко. И по ее виноватому тону Юлька мгновенно поняла, что она уже перестала верить и ей, доброй и бесхитростной, неловко теперь за свою глупую доверчивость и за соседку по кабинету, врущую непонятно зачем… На секунду воцарилась тишина, а потом Тамара Васильевна как-то чересчур приподнято и торопливо заговорила:

— Так, девушки, нечего расслабляться. Нам сегодня предстоит сделать большую сводку для налоговой инспекции и разработать план-график на декабрь. Так что быстренько-быстренько включайте свои компьютеры и начинайте работать. А то за вашу лень мне от начальства по шее попадет.

Юля слышала, как пискнули мониторы на столах у Оленьки и Галины, как Черемисина с грохотом выдвинула ящик для бумаг, а Оля быстро защелкала клавишами. Она вслушивалась в невнятный говор за стеной, в карканье ворон за окном и думала о том, что все равно рано или поздно придется поднять голову и встретиться с кем-нибудь взглядом. Лучше всего, если бы это оказалась Галина, по крайней мере, она не чувствует себя незаслуженно обманутой. «Она знала правила игры»… В голове мгновенно всплыла вчерашняя встреча, невидящий взгляд Сергея, пустая коньячная рюмка на белой скатерти, а потом эта нехорошая, злая усмешка… Правила игры, правила игры…

— Извините, если отвлеку вас еще на минутку, — Юля натянуто улыбнулась и прокашлялась, как перед выступлением на школьной линейке, — но мне нужно всем вам кое-что сказать… Дело в том, что мы с Сергеем решили…

— Пожениться? — в голосе Галины никогда еще так явно не звучала ирония.

— Нет, расстаться. Возможно, действительно, я оказалась недостойна его любви. В общем, с этого дня мне больше нечего вам рассказывать, поэтому тему прошу считать закрытой.

— «Я оказалась недостойна его любви»! — Черемисина смаковала каждое слово, как кусочек экзотического лакомства. — Юля, неужели ты думаешь, что подобным самоуничижением ты заслужишь всеобщую жалость и симпатию? Я, честно говоря, ждала от тебя другого… Ты не могла расстаться с Селезневым по одной простой причине: ты никогда и не встречалась с ним!.. Спасибо тебе, конечно, за бесплатное развлечение, которое ты нам устраивала целых две недели. Не знаю, как остальные, а я получала искреннее удовольствие, слушая и про кулинарные пристрастия Сережи, и про его чудесный характер, и про его нежность… Но хватит уже, честное слово, хватит.

— Я встречалась с ним. На самом деле встречалась! Вчера мы последний раз поговорили в его машине, и все…

— Да ладно тебе, — лениво отмахнулась Галка. — Ты и сочинять-то как следует не умеешь. Первая половина твоих россказней — из «ТВ парка», а другая — из банальных любовных романов.

Больше никто к этой теме не возвращался, и только в самом конце рабочего дня, дождавшись, когда Тамара Васильевна и Галина выйдут из кабинета, Оленька тихонько проговорила:

— Ничего, Юль, не расстраивайся, все будет нормально.

— Нормально уже ничего не будет, — Юля раскрыла сумочку и проверила, на месте ли проездной. — Ты же прекрасно понимаешь, что теперь мне, наверное, придется подыскать себе другую работу.

— Да ты что, с ума сошла, что ли! Что такого ужасного произошло, что тебе нужно увольняться?.. Юля, а Юль, ты только прости меня, ладно? Я ведь, получается, тоже вместе с Галкой тебя мучила.

— Ладно, Оль, я сама во всем виновата. — Она подошла к шкафу и достала оттуда свое кашемировое пальто. — И вообще, давай закончим разговор. Вот-вот Тамара Васильевна с Черемисиной вернутся.

— Да с чего бы им так скоро возвращаться? Пока они в туалете чайные чашки перемоют, пока все свои дела перед дорогой сделают! Тем более что нам совсем не обязательно их ждать. У Тамары Васильевны ключ от кабинета с собой, так что дверь можно захлопнуть.

Оленька явно набивалась в попутчицы и утешительницы, а у Юли не было ни сил, ни желания сопротивляться.

— Ладно, пойдем домой, — она проговорила это даже весело, начиная чувствовать, как все потихоньку возвращается на свои места и скоро ситуация будет точно такой же, как две недели назад. Она — несчастная жертва, пережившая нервный шок, а ее соседки по кабинету — добрые и понимающие подруги. И даже Галина, наверное, извинится за резкость, а потом грамотно докажет, что такая «психотерапия» была необходима как воздух.

Оленька быстро застегнула пуговицы на турецком кожаном пальто, нахлобучила на голову капюшон с опушкой из ламы, лихо закинула конец шарфа за плечо и заявила:

— Ну все, я готова, можно идти.

Оказавшись в коридоре, она первым делом настороженно огляделась по сторонам, словно опасаясь увидеть за каждым углом шпиона, и начала жалобно и задушевно:

— Юль, ты пойми, что твоя личная жизнь никого не касается. Было у тебя что-нибудь с Селезневым или не было — какая кому разница? Это твое, только твое. Я вот вроде бы рассказываю всем про себя и Виталика, смеюсь вместе с вами, но что на самом деле творится у меня на душе, никто ведь не знает… Вот вчера, например…

Юлька шагала по длинному банковскому коридору, аккуратно ставя ноги в шнурованных ботиночках на самую середину зеленой ковровой дорожки. Ей почему-то очень важно было, чтобы ступни оказывались именно на этой мысленно прочерченной линии, причем под углом девяносто градусов друг к другу. Она с абстрактным интересом наблюдала, как опускается на дорожку каблук, потом тупой модный носок, и вспоминала, что в детстве хотела быть балериной, чтобы танцевать в белом красивом платье и, конечно же, разворачивать ноги при ходьбе. Оленька семенила рядом, продолжая излагать душещипательную историю о том, как Виталя запрещает ей курить, тем самым унижая ее достоинство. Юля слушала вполуха, кивала невпопад и думала о том, что до самой «Пушкинской» придется ехать вместе…

— Так вот, представляешь, я ему говорю, — захлебывающаяся от возмущения Зюзенко первой вышла на лестницу и встала, опершись спиной о перила: — так, мол, и так, не надо меня унижать. Если я сказала, что без спроса курить не буду — значит, не буду. А он, паразит, продолжает меня контролировать даже в туалете.

— Пойдем, пойдем, — Юлька легонько потеребила ее за рукав. Оленька секунду помедлила, словно дожидаясь какого-то внутреннего сигнала, а потом отлепилась от перил и зацокала каблучками по мраморным ступеням.

— Нет, ну ты представляешь, даже в туалете!

— Это как? — вяло осведомилась Юля, наконец поняв, что от нее требуется.

— А так! Я захожу в туалет, а он на кухне приставляет к стене табуретку и в окошечко смотрит, курю я или чем-нибудь еще занимаюсь.

— Так ты бы шторки повесила, и все.

— Ну и кого бы спасли эти шторки? Он же их отдернет, не постесняется.

— Да ты их внутри повесь, а не снаружи!

— Слушай, точно! — Оленька, пораженная этим открытием, даже замерла на месте, так и не успев до конца открыть входную дверь с золоченой ручкой и довольно тугой пружиной. Дверь неумолимо поползла обратно. Юлька подставила ладонь, протиснулась между Олей и косяком и вышла на крыльцо.

Небо было пасмурным. От призрачной золотой дымки осени уже почти ничего не осталось, разве что несколько блеклых листьев, чудом держащихся на ветвях кленов и напоминающих жалкие лоскутья некогда шикарного платья. Воздух просто сочился сыростью, несколько ледяных капель упало с крыши Юле на лицо. Она опустила голову, отерла щеку и поежилась. Наступала самая ненавистная осенняя пора, когда еще рано надевать шубу, но уже очень холодно ходить в легком пальто. «Наверное, нужно было купить что-нибудь непробиваемо-турецкое, как у Зюзенко, — подумала она, выпуская изо рта невесомую струйку пара. — Ей-то, конечно, тепло. Она будет и по улице идти не спеша, и возле метро еще полчаса шарахаться, выбирая себе в киоске очередную помаду… Одна надежда на то, что сейчас она «загрузится» мыслями о шторках и рванет домой, воплощать идею в жизнь. А значит, оставит меня в покое…»

Однако тут же Юлька с тоской поняла, что ее мечтам не суждено осуществиться. Вышедшая следом за ней на крыльцо Оленька вдруг тихо и восхищенно произнесла:

— Ой, Юль, смотри…

По одному ее радостно-умиленному тону можно было угадать, что сердобольная Зюзенко увидела очередного пушистого кота с поникшими ушами. Примерно такого, как в рекламе «Тайда», только еще более несчастного. И сейчас начнется очередной бесконечный рассказ о том, как ей хочется иметь дома зверюшку, а сердитый Виталя не позволяет заводить.

— Что там опять? — Юлька обернулась и замерла…

Чуть слева от парадного крыльца банка был припаркован темно-вишневый джип с сияющими стеклами. На его капоте лежал завернутый в целлофан букет бордовых роз, а возле открытой передней дверцы стоял высокий мужчина в темно-коричневой кожаной куртке с широкой манжетой на поясе и меховой опушкой. Глаза у мужчины были зовущие и счастливые, а на губах играла такая робкая и виноватая улыбка, которую может позволить себе только очень сильный человек. Восторженное Оленькино: «Селезнев! Настоящий!» — Юлька уже почти не слышала. Она медленно спускалась по ступенькам, не отводя глаз от его знакомого каждому школьнику и растиражированного тысячами фильмокопий лица, и кто-то другой внутри нее удивлялся: «Надо же, как здорово играет!.. А может, не играет? Может, ему просто стыдно за вчерашнее?» Шаг, еще шаг и еще… Сердце ее колотилось в груди, как горошина в стакане, с каждым ударом все больше переполняясь благодарностью к человеку, спасшему ее в тот момент, когда, казалось, это уже невозможно было сделать…

Сергей выбежал ей навстречу, когда Юля, все так же продолжая смотреть прямо перед собой, наступила ботинком на край огромной грязной лужи. Он подхватил ее, как куклу, прижав обе ее безвольно повисшие руки к бокам, переставил на сухое место и вдруг… поцеловал. Юлька даже не сразу сообразила, что произошло. Просто к ее лицу вдруг стремительно приблизились полуоткрытые губы, жесткая щетина царапнула по щеке, она вдохнула запах терпкой мужской туалетной воды и тут же почувствовала, как чужой язык требовательно и сильно проникает в ее рот. И опять она не ощутила никакого волнения. Точнее, никаких чувств, которые положено испытывать в такой ситуации. Сергей целовал ее ласково и умело, то нежно щекоча ее небо, то втягивая в себя и посасывая ее влажные губы, а она только с тихим торжеством следила из-под сползшего на бровь беретика, как изменяется лицо Галины, вышедшей из банка сразу следом за Оленькой…

Уже сидя в джипе, она смогла немного опомниться. Палаткин вел машину и тихо улыбался каким-то своим мыслям. На коленях у Юльки лежал роскошный букет цветов. Одна из роз, прорвавшая целлофан, теперь острым шипом царапала ее ногу, выглядывающую сквозь распахнутые полы пальто. Юля приподняла цветы и отцепила шип от колготок. Почти сразу же вниз, к коленке, побежала узенькая зловещая стрелка.

— Что, я нанес тебе материальный урон? — поинтересовался Сергей, переводя взгляд с ее ноги на мечтательное лицо. Ей вдруг стало неловко из-за того, что он смотрит на ее колени. Но неловко как-то по-детски, не оттого, что в его взгляде мелькнуло желание или мужской оценивающий интерес, а просто потому, что в обществе не принято вот так оголять ноги перед посторонним мужчиной. Мини-юбка или шорты — это еще ничего, но кокетливо и призывно поднятый подол платья — это уже совсем другое дело.

— Я хотела сказать тебе большое спасибо. Все получилось просто прекрасно. Я даже сама не ожидала, что все так удачно сложится… — Юля поправила юбку и запахнула полы пальто. — И Оленька, и Галина сразу… Галина — это та, которая стояла на крыльце в норковом берете и длинной кожаной куртке… А цветы вообще, наверное, произвели сногсшибательный эффект. Кстати, сколько я тебе за них должна?

— Не болтай чепухи, — отмахнулся Сергей. — Это я тебе должен еще как минимум с десяток таких букетов. Ты уж извини меня за вчерашнее, ладно? Просто накатило сразу столько неприятностей, что я сорвался. Но, в общем, оправдания моему поведению нет…

— Я все понимаю и не злюсь. Конечно, с таким лицом, как у тебя, жить нелегко…

— Что?! — Палаткин повернулся, как-то смешно наморщил лоб и вдруг захохотал. Юлька непонимающе и робко улыбнулась.

— Юль, Юль, подожди, сейчас я успокоюсь, — он давился смехом и смахивал правой рукой с глаз набегающие слезы. — Просто, когда ты это сказала, я вдруг почувствовал себя конченым, ты понимаешь, конченым уродом!

— Ой, — она сползла по спинке сиденья и закрыла нижнюю часть лица букетом. — Я не хотела, правда не хотела…

— …Но получилось здорово, — подхватил Сергей и, внезапно перестав смеяться, добавил: — Кстати, с поцелуем я не переборщил?

Юле вдруг показалось, что в салоне стало темнее. Но само по себе это, наверное, не было бы неприятным, если бы не уже знакомая давящая на барабанные перепонки тишина взлетающего самолета. «Что это со мной? — она посмотрела на свое отражение в зеркальце заднего вида. — Мне ведь и не нужен был этот притворный поцелуй, и не понравился нисколько… Да и сам Сережа, конечно, хороший парень, но не более того… Так почему же я вдруг обиделась, словно меня обманули и бросили?»

— Нет, все нормально… Если тебе, конечно, не было противно.

— А с чего это мне должно было быть противно? — Палаткин неподдельно изумился. — Ты очень привлекательная девушка, красивая, неглупая…

— Но вчера ты вел себя со мной как с этакой маньячкой-почитательницей Селезнева без царя в голове, но зато с сексуальными запросами, — заметила Юля.

— Вчера… Забудь то, что было вчера, ладно?

— Да я уже забыла… Но знаешь, я не перестаю тебе удивляться. Ты все время разный: сегодня — добрый и веселый, вчера — агрессивный и угрюмый. А на конкурсе двойников ты вообще показался мне… не сердись, пожалуйста, — простодушным дурачком.

— Юль, ну, это ты меня удивляешь! — Сергей подождал, пока на светофоре зажжется зеленый свет, и тронул машину с места. — Я же шел туда не занимать первое место, а просто развлекался вместе с друзьями. Надоело сидеть вокруг бутылки, вот мы и поехали набираться впечатлений. Нет, можно было, конечно, с серьезным видом отвечать на вопросы конферансье, но кому это нужно? Ведущий мне, кстати, после шоу руку пожал: спасибо, говорит, вы внесли живую нотку в тщательно отрепетированную схему.

— Да, здорово это у тебя получилось… Ты вообще по работе со сценой никак не связан?

— А что, думаешь, могу составить конкуренцию Селезневу?.. Да нет, я обычный тренер по карате в юношеской спортивной школе.

— Везет же мне в последнее время на спортсменов! — фыркнула Юлька. — И почему-то все они в первый же вечер норовят остаться у меня ночевать. Один, мотивируя это тем, что мне пора забыть прежнюю любовь, другой — тем, что мне должно безумно хотеться провести ночь в объятиях этого киношного идиота со стальными мускулами. И, вообще…

Она замолчала на полуслове, вдруг поняв, как вульгарно и нелепо звучит ее откровенность. Зачем чужому человеку знать интимные подробности ее жизни? Зачем ему представлять толстомясого, потного «качка», лезущего к ней в кровать? Зачем рисовать ее саму, «глубоко страдающую», но тем не менее легко и быстро знакомящуюся с мужчинами и (надо же, какая неожиданность!) постоянно попадающую из-за этого в двусмысленные ситуации?.. Юлька провела ладонью по лицу и еле слышно пробормотала:

— Извини…

Ей показалось, что Сергей на мгновение напрягся, но, скорее всего, именно показалось. Потому что уже через секунду он, оставив одну руку на руле, другой взял ее кисть и, на мгновение отвлекшись от дороги, поцеловал.

— Что ты делаешь?

— Тренируюсь, — ответил он невозмутимо. — Ты же пока моя невеста, вот я и упражняюсь, чтобы для посторонних глаз все выглядело естественно… Кстати, когда у нас повторный сеанс?

— Я еще не знаю, — Юля задумчиво провела пальцем по нижней губе. — Надо сначала понять, какое впечатление произвел первый. Давай договоримся так: завтра я иду на работу, а вечером ты мне звонишь, и мы обсуждаем план дальнейших действий… Если, конечно, они понадобятся.

* * *

Сергей довез Юльку до дома и уехал сразу же, как только она вошла в подъезд. Она услышала, как зашелестели шины, отошла от входной двери, за которой стояла, прислонившись щекой к щелястой, плохо прокрашенной фанере, и поднялась на пять ступенек к лифту. В подъезде было холодно и неуютно, синие почтовые ящики скалили свои приоткрытые пасти с круглыми дырочками на месте гнилых зубов, от мусоропровода сладковато тянуло прелыми картофельными очистками. Она стояла, заранее вжав палец в кнопку вызова, и терпеливо ждала, когда же на долю секунды погаснет красный стеклянный глазок. Лифт загудел где-то совсем близко. В щелочку между неплотно сомкнутыми створками Юлька увидела, как опускаются какие-то тросы, провода и пружины. Потом раздался короткий усталый вздох могучего механизма, и дверцы гостеприимно разъехались прямо перед ней. Из лифта вышла тетя Наташа, соседка из квартиры напротив.

— Здравствуй, Юлечка. Здравствуй, золотко. Все хорошеешь?

— Ну, вам виднее, — улыбнулась Юля.

— Наверное, какие-нибудь изменения в жизни?

— Да вроде никаких…

— Так уж и никаких, — женщина многозначительно покосилась на букет роз. — Я так полагаю, Юрий твой из командировки вернулся?

— Из какой командировки? — опешила Юлька и тут же с досады прикусила губу…

Когда Юрка ушел и перестал мелькать на лестничной площадке, тетка Наталья сразу же заподозрила неладное.

— Не иначе, как вы с мужем разъехались? — поинтересовалась она как-то раз, столкнувшись с Юлей возле мусоропровода.

— Он мне не муж.

— Да какая разница кто!.. Разъехались все же? — в ее голосе сквозило замаскированное под сочувствие любопытство.

— С чего вы взяли? — Юля так энергично пожала плечами, что мусорное ведро стукнуло ее по бедру. — Просто Юра уехал в командировку. Скоро будет в Москве.

— Ах, ну понятно тогда… — закивала головой тетка Наталья. И с того самого дня она не упускала случая поинтересоваться, когда же «такой милый и приятный сосед» вернется из затяжной командировки. Юле даже казалось, что соседка прислушивается, стоя за дверью, к звукам, доносящимся из ее квартиры. Потому что стоило только хлопнуть дверью, как тетя Наташа тут же выныривала из своей конурки то с ведром, то с пакетом, то с половичком. И вот теперь она опять спросила про командировку и сделала это так не вовремя, когда мысли были заняты совершенно другим…

— Ах, вы имеете в виду эту его поездку в Петербург? Да, вернулся, вчера еще…

— Ну, поздравляю, — проговорила соседка, загадочно улыбаясь. По всему было видно, что секундная Юлькина заминка не ускользнула от ее цепкого взора. — Только знаешь, Юлечка, — она неожиданно заговорила с жарким придыханием, — мужчин на свете много. И если ты забудешь своего беглого Юрия и заведешь себе новую симпатию, никто не будет тебя осуждать!

Юля попыталась вежливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой и даже зловещей.

— А розы у тебя просто замечательные. И пахнут как! — тетка Наталья на прощание сделала рукой неуклюжий жест, должный обозначать, по всей видимости, что от аромата цветов у нее кружится голова, и вышла из подъезда.

Хорошее настроение как рукой сняло. Наверное, соседка своим неуместным напоминанием о Юрии сломала какое-то защитное устройство, в авральные сроки созданное природой, для того, чтобы Юлька просто не сошла с ума. С того самого момента, как она увидела в оставленной Андреем газете заветное объявление, внутри нее задвигались невидимые маятнички и шестеренки. Она почти физически чувствовала этот часовой механизм, заведенный ровно на столько времени, сколько понадобится для того, чтобы доказать всем — она не лгунья! Именно так — доказать всем! Слово «всем» казалось расплывчатым и абстрактным, оно не распадалось на отдельные лица, а имя Коротецкого намеренно было спрятано в нем на недосягаемую глубину. Юля на время, предусмотренное часовым механизмом, превратилась в маленького солдатика, хладнокровно выполняющего поставленную задачу и не имеющего права на эмоции. И вот теперь имя Юрий вклинилось в работающее устройство, как знаменитая алебарда из «Ивана Васильевича», и загнанные глубоко внутрь чувства рассыпались снопом искр. Юрка потерянный, Юрка жалеющий ее, Юрка неверящий, Юрка любимый… И эти бордовые розы с тягучим приторным ароматом, подаренные другим мужчиной. Нет, даже не подаренные, а просто принесенные с собой в качестве реквизита к спектаклю. «Неужели ты надеешься, что кто-то захочет подарить розы тебе?»

Когда Юля уже открывала все время выскальзывающим из пальцев ключом дверь своей квартиры, в голове неожиданно всплыл печальный афоризм: «Победитель не получает ничего». И действительно, на что она надеялась? К чему стремилась? Даже если пройдет эта афера с Палаткиным, что останется в итоге? Еще одна печальная история: встречались-разлюбил-оставил. И сочувственное шушуканье за спиной: «Наверное, что-то в ней не так, раз ни один мужик возле нее долго не задерживается?» Поначалу будут завидовать, будут расспрашивать, а потом… Потом Оленька вернется домой к своему Виталику, Тамара Васильевна — к Алексею Павловичу, даже Галина — наверняка к какому-нибудь новому любовнику. И останется только пустота, уже не виноватый, а успокоенный Юркин взгляд (у тебя же была после меня другая любовь!) и легкое шуршание фаты его невесты…

Юля сняла пальто, прошла в комнату и включила телевизор. По НТВ показывали «Кобру» со Сталлоне, подругу героя играла Бриджит Нильсен. Как всегда очаровательная, стильная, умудряющаяся казаться безумно привлекательной даже в дурацкой больничной пижаме в горошек. Впрочем, пижама выглядела так, словно над ее созданием трудились знаменитейшие французские кутюрье. Или дело было не в пижаме, а в Бриджиткиных стройных бедрах и длинных ногах? Юлька перевела взгляд на свои колени. Свежая стрелка спустилась уже до самой щиколотки, а на том месте, куда вонзился шип от розы, теперь красовалась огромная дыра, пересеченная несколькими тоненькими капроновыми нитями. «Санпеллегрино» — прочные, как истинные чувства!» — печально констатировала Юля. Она задрала подол и провела ладонями по бедрам, скатывая то, что осталось от колготок, в тугую трубочку.

Ну, и Бог с ними, с этими чувствами! Наверное, правда, что есть женщины, которым предназначено судьбой лишь мыкаться всю жизнь в поисках любви. Сейчас важно хотя бы не потерять лицо. Да и потом, не обязательно же предъявлять коллегам «Селезнева» каждый день? Сергею вполне достаточно будет показаться еще пару раз, а потом можно потянуть время, рассказывая про очередные съемки в Италии, Испании, да хоть в Антарктиде!..

И все-таки какая это была удача — найти Палаткина. Мало того, что он похож, он еще и превосходно играет. Пусть теперь все, кто смеялся над ней и, наверное, выразительно покручивал пальцем у виска, увидят не просто Селезнева, а Селезнева влюбленного! Значит, самой следует быть спокойной, снисходительной к его горячности и абсолютно уверенной в собственной привлекательности. Сережа поможет, Сережа подыграет! Но все-таки нужно помочь ему и внешне быть безукоризненной.

Юля подошла к шифоньеру и начала перебирать плечики с одеждой. Вот оливковый кардиган, такой привычный и пушистый, но совершенно не подходящий по цвету. Она вспомнила, как однажды пришла в нем на девичник перед свадьбой одной из бывших одноклассниц. Она сидела в кресле возле торшера, закутавшись в него по самые уши, а уже слегка пьяненькие девчонки ужасались и говорили, что лицо у нее, как у мертвеца. Нет, для счастливой любовницы Селезнева это не подойдет… Вот некогда любимые черные габардиновые брюки, форму они еще держат, но кое-где ткань уже покрылась мелкими скатанными шариками. Обрезай не обрезай, все равно прежнего вида уже не будет. Юлька немного подумала и перевесила плечики с брюками к правой стенке шифоньера. Следующей в «резервации» оказалась креповая юбка, немного узковатая в бедрах. Черное шелковое платье, в котором она была в «Старом замке», Юля хотела было пропустить, не рассматривая. Действительно, зачем выискивать на нем дефекты? Вещь абсолютно новая, красивая, элегантная… И все же что-то заставило ее остановиться. Холодный шелк мягкими волнами обвивал ее кисть, на пике волн колыхались изменчивые блики, от ткани еще исходил слабый аромат духов. Она быстро скинула свое рабочее платьишко с двойным рядом мелких черных пуговичек, лифчик на широких бретельках и скользнула в шелестящую кипу шелка, как в воду. От того ли, что на ней не было колготок, или, может быть, от того, что тело все еще хранило уютную теплоту джерси, но ощущение показалось Юльке совершенно необычным. Как будто бы она вошла в лифт, который тут же полетел вниз, и возникло это особое чувство невесомости. Ткань мягко приникала к коже, касалась колен и живота, ласково струилась по груди. Юля сделала несколько шагов по направлению к зеркалу и увидела, как натянувшийся шелк послушно придал ее бедрам античные формы. Ключицы воображаемой любовницы Селезнева совсем не казались ей острыми, наоборот, они смотрелись великолепно, изящные, словно прочерченные мгновенным движением тонюсенького пера. Она глубоко вдохнула и постаралась придать лицу выражение легкой надменности. Надменности не получилось, но зато губы изогнулись как-то капризно. «Наверное, это должно выглядеть волнующе, — подумала Юлька, с холодным любопытством разглядывая собственное отражение, точно интересный экспонат в музее. — Если добавить немного коричневых теней в уголках глаз и накрасить губы помадой винного оттенка, то будет, пожалуй, совсем хорошо. Конечно, до той, настоящей его любовницы, которая была в ночном клубе, — далеко, но все равно очень даже неплохо!»

Когда она на следующее утро без пятнадцати девять зашла в кабинет, то сразу поняла, что ее появления ждали. Традиционно пыхтящий в это время мулинексовский чайник не был снят с подоконника и сиротливо стоял за тюлевой шторой, крепко спутанный собственным шнуром. Конечно, какое может быть чаепитие, когда вот-вот должна прийти женщина, которую любит сам Сергей Селезнев? Жизнерадостная Оленька сияла, как красно солнышко, и на лбу у нее, казалось, было написано: «А я знала! А я всегда верила!» Юля мельком бросила взгляд на календарь, висящий на стене. Теперь Селезнев внушал ей не отвращение, а чувство, больше похожее на жалость. Ее охватывал какой-то мошеннический задор, когда она думала о том, что выпуталась из почти безнадежной ситуации, воспользовавшись именем и лицом этого твердолобого мешка мускулов, не потревожив его величественного покоя.

И только подойдя к своему рабочему столу, Юлька вдруг сообразила, что забыла поздороваться. Но самым странным было то, что никто из сидящих в кабинете тоже не проронил ни слова. Три пары глаз внимательно следили за ней, фиксируя каждый ее жест, каждое движение, и, наверное, в первый раз пропускали все это через призму ее отношений с Селезневым. Юльке вдруг показалось, что она может прочесть мысли, звенящие в выхолощенном кондиционером воздухе, как натянутые струны. «Вот она идет, слегка разворачивая носки. И точно так же это происходит, когда рядом с ней шагает знаменитый артист. Вот она садится на стул, машинально отбрасывая полу пиджака. И, наверное, точно так же она садится к нему на колени…»

Первой нарушила молчание, конечно же, Оленька.

— Юль, здравствуй, — она произнесла это виновато, словно стесняясь напомнить важной персоне о своем присутствии.

— Привет. А я разве не поздоровалась? — притворно удивилась Юля.

— Нет, — ответила вместо нее Галина. Юлька ждала, что она добавит еще что-нибудь вроде: «Конечно, зачем теперь с нами, сермяжными, здороваться?», но та только скупо поджала губы и зачем-то отвернулась к окну.

— Юль, ну так вы окончательно помирились? — защебетала Оленька. — Миритесь насовсем, ладно?.. Ой, он такой красивый мужчина! В жизни в тысячу раз лучше, чем в кино. Я вообще первый раз вижу живьем настоящего артиста… Юль, он обалденный, честное слово! Юрий Геннадьевич, задрипанный, и рядом не валялся!

— Ольга, — Тамара Васильевна покачала головой, — ну и язык у тебя! Что ты трогаешь Юрия Геннадьевича? У Юли теперь своя жизнь, у него своя жизнь, и слава Богу! Сколько можно ему кости перемывать?

— Ну, вообще-то, да, — задумчиво протянула Оленька. — Не он же первый Юльку бросил, а она его. Его пожалеть надо, правда?

Юля машинально кивнула, не понимая, ее ли это спрашивают, а если ее — то о чем. Породистое лицо Коротецкого с длинными вздрагивающими ресницами, тонким, с легкой горбинкой носом и мягкими ласковыми губами вдруг появилось у нее перед глазами. В его чертах была та изысканность и утонченность, которой так не хватало Палаткину-Селезневу, и ей невыносимо захотелось его увидеть сейчас, прямо сейчас! Еще толком не представляя, что она скажет, войдя в кабинет, какой придумает повод, Юля встала, одернула полы жемчужно-серого пиджака из «тяжелого» шелка, поправила брошь на блузке и направилась к двери.

— О! Ты куда? — Оленька вскочила следом. — Обиделась, что заговорили про Коротецкого? Ну, если тебе это неприятно, то мы больше не будем. Сейчас Тамара Васильевна чаек поставит. Правда, Тамара Васильевна? Она опять из дома свои фирменные булочки принесла… Она же одна ничего не знала до сегодняшнего утра! Ты не представляешь, Юль, как она удивилась, когда я ей сообщила, что вчера тебя на самом деле встречал Селезнев!

— Ну да, удивилась, — добродушно проворчала Тамара Васильевна. — Можно подумать, что вы здесь все верили в то, что Юля рассказывала?

— Я лично — верила! — Оленька плюхнулась на стул для посетителей и демонстративно закинула ногу на ногу. Юлька скользнула взглядом по ее стройным длинным икрам и в который раз подумала, что, веди себя Зюзенко иначе, она могла бы производить впечатление настоящей красавицы. Ей бы немного томности и загадочности и чуть-чуть поменьше энергии. Тогда бы из длинной, костлявой белобрысой простушки она бы могла превратиться в высокую, стройную очаровательную блондинку.

— Так вот, я верила и внимательно слушала. — Оленька решила, что ее левая коленка привлекательнее правой, и поменяла ноги местами. — Поэтому я сейчас знаю про Сергея Селезнева в десять раз больше, чем вы. А для вас специально повторять никто ничего не будет!

Видимо, предположив, что триумф неполный, она задумчиво сморщила нос, осмотрелась по сторонам и, наткнувшись взглядом на затылок склонившейся к бумагам Галины, поставила финальную точку:

— А ты, Галь, вообще говорила, что она с ним не знакома и все ее истории из «ТВ-парка»!

Юлька поняла, что сейчас что-то случится, еще в тот момент, когда Галка только начала поднимать свою голову с небрежно сколотыми на затылке волосами. В ее движении не было резкости, свойственной человеку, который спешит ответить на попавшую в цель колкость. Она казалась абсолютно непроницаемо холодной. Вот только в черных цыганских глазах светился нехороший огонек.

— А я и сейчас так говорю, — произнесла она раздельно и четко.

— Ты что? — опешила Оленька. — Ты же сама видела Селезнева!

— Я видела кого-то похожего на Селезнева, причем в сумерках, всего несколько минут. И этих нескольких минут мне вполне хватило для того, чтобы понять — это не он.

— Юль, да скажи же ты ей! — Юльке показалось, что в голосе Зюзенко зазвенели слезы.

— Ничего мне не надо говорить. Я все видела собственными глазами. И никакие доказательства меня не убедят.

Тамара Васильевна, включившая было чайник, снова выдернула его из розетки. Мерное гудение только подчеркивало накалившуюся атмосферу. Юлька вернулась на середину кабинета, но не стала садиться на свое место. Она подошла к столу Галины и небрежно оперлась о его край кончиками пальцев правой руки.

— А я и не собираюсь никому ничего доказывать! — она бросила это в пространство, не смотря на Галку и вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. Взгляд ее был направлен поверх головы Тамары Васильевны, на ничем не примечательную тюлевую штору. — Я уже достаточно долгое время это делала и теперь очень об этом сожалею. Моя жизнь — это моя жизнь, и ты, — она наконец повернулась к Галине, — не вправе в нее лезть.

Оленька сдавленно охнула, и снова повисла тишина. Юлька, вслушиваясь в звук своих шагов, отошла от черемисинского стола и села на место. К Коротецкому идти расхотелось. Ее заботила сейчас одна мысль: только бы на щеках от волнения не выступили эти неровные красные пятна. Той воображаемой любовнице Селезнева, которая только что поставила на место зарвавшуюся коллегу, следы внутреннего переживания были не к лицу… Пауза затягивалась. Галина проверяла какой-то документ, то и дело делая на нем пометки, и, казалось, ничто, кроме этой бумажки, ее не интересует. Поставив последнюю закорючку и отложив листок в сторону, она подняла голову и спокойно произнесла:

— Ну что ж, если ты не хочешь опускаться до доказательств, то до них опущусь я. Мне это в общем-то не нужно, но я просто не хочу оставаться в глазах Ольги и Тамары Васильевны злобной завистливой дурой… Во-первых, для вашего публичного свидания вы почему-то выбрали поздний вечер — то время, когда лицо разглядеть очень трудно, во-вторых, мнимый Селезнев вышел из машины на каких-то пять минут, три из которых он целовал тебя, старательно поворачиваясь к нам затылком, в-третьих, он не так двигается. Если ты смотрела хотя бы один фильм с Сергеем Селезневым, то не могла не заметить, что ему свойственна особая, кошачья, пластика, та мягкость и завершенность движений, которая вырабатывается годами. Та, которую твой довольно похожий мальчик изобразить, конечно же, не смог. И в-четвертых, все эти доказательства на самом деле не нужны. Достаточно посмотреть на тебя. Юбочка и пиджачок из шелка, блузочка белизной сияет, брошка жемчужная! Даже туфельки в тон костюму с собой принесла. Конечно, подумают все, достойная спутница знаменитого актера! Одно мне удивительно: почему эта метаморфоза произошла с тобой только после того, как Селезнева предъявили нам? Ты ведь встречаешься с ним уже давно, не так ли?

— Я уже сказала, что не собираюсь тебе ничего доказывать, — Юля собрала жалкие остатки былого запала и проговорила это максимально спокойно. Галка пожала плечами и снова углубилась в бумаги. Справа на своем стуле нервно заерзала Оленька. Мулинексовский чайник снова загудел, но как-то неуверенно, словно опасаясь, что его опять вот-вот выключат. «Да, с переодеванием вышел прокол, — с досадой подумала Юлька. — Придется проводить второй раунд».