Я уже давно задумал написать книгу под названием «Как это делается». Там были бы такие главы: «Как пашут», «Как сеют», «Как ловят салаку», «Как ловят язя», «Как ловят угря», «Как рыба уходит с крючка», «Как делается телега», «Как подковывают лошадей», «Коса и её происхождение».

И ещё такие: «Как читают, а как не читают книги», «Как пишут книги», «Как создаётся опера». Получилась бы книга о тех делах, которыми я сам занимался, о вещах, которые сам видел.

Но лучше поговорим о том, как ловят сельдь.

Что оно такое — сельдь?

Хоть сама она редко заходит в Балтийское море, тем не менее её близкая и дальняя родня живёт у самого нашего порога: в эстонских проливах, в Рижском и Финском заливах. Ребята на побережье иногда поют песенку:

В этой песенке есть доля истины. В эстонских водах обитает очень близкая родня селёдки — вьюнковая салака, которая вырастает порой до таких размеров, что селёдка средней величины вполне может за ней спрятаться. Да и обыкновенная салака, которую эстонцы едят чуть ли не каждый день, может гордиться своей роднёй, живущей у берегов Норвегии и в Атлантике. И даже килька, эта крошка с плоским тельцем и острым носиком, может протянуть атлантической сельди свой плавничок и пискнуть: «Здравствуй, тётя!»

Но селёдка, которую мы покупаем в магазине, обычно ловится у берегов Норвегии или Исландии. Называется она или королевским заломом, или исландской, или норвежской сельдью. Иногда же мы покупаем маленькую жирную и очень сочную селёдку, называемую шотландской. Её ловят южнее — неподалёку от Шетландских островов. Туда в последнее время особенно часто заглядывают польские рыбаки.

А то ещё существует крупная и дорогая сельдь с очень белым мясом — беринговская. Её ловят в холодных и опасных водах Берингова моря. Водится сельдь и в Каспийском и в Чёрном морях. Словом, семейство сельдей очень обширно.

Места нашего лова находятся в Норвежском море — между Исландией и Норвегией, а также в северной части Атлантического океана — между Исландией и островом Ян-Майен. Ловим мы королевский залом.

В Северной Атлантике советские рыбаки ловят сельдь преимущественно дрифтерными сетями. Высота каждой сети 10–12 метров, ширина 30 метров. Летними вечерами в воду опускают сразу по сто, по сто десять сетей, так что весь этот хвост растягивается за кораблём километра на три. Все сети прикреплены снизу к толстому канату — вожаку — и образуют общий, так называемый дрифтерный порядок. Вожак достаточно прочен, чтобы можно было не бояться разрыва. Правда, во время сильных штормов бывает, что и такой канат, толщиной в руку, обрывается. Это большая беда. Пропадает несколько десятков сетей и несколько сот метров каната. Разыскать сети, унесённые бурей, почти невозможно.

В летние месяцы сети опускают на глубину от 5 до 30 метров.

Как же ловят сельдь? Как узнают, по какому квадрату океана она движется, в каком направлении и на какой глубине?

Тут есть два помощника — радио и моноскоп. С самого утра радист и капитан сидят в радиорубке и передают сведения о ходе лова флагманскому судну. А с ближними кораблями связь осуществляется при помощи радиотелефона. Траулеры сообщают флагману свой номер, номер квадрата, в котором они находятся, направление сетей, число сетей, температуру воды, глубину, на которую опущены сети, как глубоко движется рыба, сколько её в каждой сети и сколько выловлено за весь день. В эфир посылаются цифры, цифры и цифры. С помощью этой радиоразведки капитан и радист создают себе представление о местонахождении рыбьих косяков, о направлении их хода, о скорости хода. По этим данным приблизительно намечают следующее место лова. Радио — верный и незаменимый помощник моряков, радист — это уши и голос корабля.

Когда же траулер отправляется к новому месту лова, за работу принимается второй помощник рыбаков — моноскоп. Этот аппарат так же, как и эхолот, действует на основе отражения звука. У моноскопа имеется большой зелёный экран, перерезаемый сверху донизу белой светящейся полосой. По краям этой полосы стоят номера: 5, 10, 15, 20, 25 и так до 600. 600 метров — это та предельная глубина, на которой моноскоп ещё может обнаружить рыбий косяк. Если под плывущим траулером появится косяк сельди, то посылаемый моноскопом звук наткнётся на него и, отражённый, вернётся обратно, а светящаяся полоса расплывётся в одном месте, словно белая шляпка гриба. Расплывётся около цифры, обозначающей расстояние в метрах от косяка сельди до киля судна. Даже самый неопытный глаз сумеет безошибочно определить эту глубину, а опытный сумеет ещё довольно точно узнать по форме и размерам грибной шляпки и величину косяка. Ту же задачу выполняет и эхолот, определяющий глубину моря и даже зарисовывающий на бумаге, если нужно, рельеф дна. Эхолоты сельдяных траулеров действуют до глубины 1200 метров. Средняя же глубина Норвежского моря 1900–2000 метров. Звук здесь не достигает дна, но всё же помогает определить, на какой глубине плывёт косяк сельди, с той же точностью, что и моноскоп.

И вот наш траулер плывёт по морю. До квадрата, где следует вести лов, осталось ещё несколько десятков миль, а на экране моноскопа где-то между 15 и 20 метрами уже расплываются шляпки светящихся грибов, да и на круглой шкале эхолота вспыхивают у тех же цифр красные молнии — сигналы о косяках сельди под нами. За ними напряжённо следят: надо узнать, то ли это разрозненные стайки, то ли крупный косяк. Но яркие шляпки продолжают появляться и пропадать, а эхолот по-прежнему озаряется красными молниями. Корабль замедляет ход и начинает кружить по волнам, пока с мостика в машинное отделение не отдаётся команда:

— Стоп!

Сети подготовлены к спуску в воду, и траулер идёт «малым вперёд». За борт летит концевой буй, привязанный к сети, а затем весь порядок начинает тихо скользить через поручни. Одна за другой погружаются в море сто сетей, за кормой вытягиваются в ряд тёмные покачивающиеся буйки. Перед тем как сбрасывается последний буёк, корабль поворачивается кругом, канат скользит по борту от кормы к носу, а затем натягивается, словно скрипичная струна. Трёхкилометровый порядок сетей тянется за кораблём, который плывёт кормой вперёд, носом назад. Потом мотор умолкает и винт перестаёт крутиться. Начинается дрейф, длящийся до утра. При сильном ветре или быстром течении дрейфующий корабль может пройти за ночь до 30 миль.

Затем команда сгружает в трюм дневной улов, достаёт бочки и соль для засола будущего улова и моет палубу. Корабль должен быть чистым.

Поздний вечер. На горизонте покачиваются чёрные корпуса сельдяных траулеров, мелькают там и сям судовые огни. Прислушиваешься к свисту ветра и задумываешься о своём доме, о милых тебе людях, о друзьях. У ног твоих сворачивается клубком неизбежный спутник каждого моряка — тоска по земле. Она мурлычет, словно кошка, ластится к тебе, а потом вдруг больно вонзается когтями в душу. Не годится подпускать её слишком близко.

Это час отдыха на траулере. Люди собираются в кают-компании, достают шахматы и карты, играют в них с большим азартом. Затеваются споры, которые порой доходят до ссор, но всегда кончаются примирением. Многие читают. Вообще надо сказать, что моряки очень начитанный народ. Они знакомы не только с математикой и астрономией, но и со многими вещами, не имеющими никакого отношения к мореплаванию. Кроме прочитанных всеми книг Пушкина и Гоголя, Вильде и Таммсааре, Маяковского и Горького, тут есть литература и по истории, и по философии, и по воспитанию детей, и по садоводству, и по травосеянию. Есть «Книга о вкусной и здоровой пище», справочник автолюбителя, пособия по собаководству, по изучению тракторов и комбайнов. Всё это прочитывается в часы дрейфа или во время шторма, когда лов прекращается. Моряки получают из этих книг обширные и основательные сведения.

По времени уже ночь. Но по-прежнему светло, поскольку сейчас июнь и мы находимся примерно на шестьдесят пятой широте. Смеркается всего на полчаса. К этому свету, к этому длинному дню поначалу никак не удаётся привыкнуть.

Постепенно кают-компания пустеет и на судне становится тихо. На сумеречных волнах за кормой спят бесчисленные чайки из той породы, что называются клушами. Это ленивые и жирные птицы, питающиеся выбрасываемыми в море потрохами сельди. Они ждут утра.

Нередко всего в нескольких метрах от корабля из воды показывается широкая и тёмная спина финвала — сельдяного кита. Плавник на нём — высотой в метр.

Команда спит. Лишь вахтенный штурман стоит на мостике и следит за сетями.

А под серой гладью воды плывёт сельдь. Должна плыть, если верить данным радиоразведки и показаниям моноскопа. Штурман смотрит, какова осадка буёв. Если совсем мелкая и если буи кружатся — значит, рыбы мало, а то и вовсе нет. Если же буи сидят глубоко в воде, то можно быть уверенным, что тысячи и тысячи рыб тычутся своими серебристыми носами в ячеи сетей. И тогда утром рыбачья душа порадуется. Но, может быть, моноскоп нас обманул. Ведь, несмотря на всю свою мудрость и точность, он только прибор. Звук с равным успехом отражается и от косяка сельди, и от стаи очень противных, студнеобразных рыжих медуз, которых так много в Северной Атлантике. А там, где есть медузы, там нет сельди. Рыбаки ненавидят медуз, потому что их слизь очень ядовита. От неё на руках и запястьях, даже несмотря на целлофановые нарукавники и брезентовые рукавицы, появляются болезненные кровоточащие язвы. Они долго не проходят и мешают работать.

Утро вечера мудренее. В шесть часов утра звонит сигнал аврала. Подъём. Палуба гудит от тяжёлых морских сапог. В половине седьмого — завтрак. Начинает работать главный мотор, корабль пронизывает лёгкая дрожь. Люди занимают на палубе свои места. Мощная лебёдка крутится и наматывает канат. И вот в прозрачной воде, озарённой лучами ещё низкого солнца, показывается первая сеть. И когда становится отчётливо видно, что в верхней части сети висят в ячеях одинокие сельди, а средняя вся бела от рыбы, — в этот момент словно какой-то толчок проходит по толпе на палубе. Все напрягаются: рыбмастер и его помощник подкатывают поближе бочки, потрошильщики подходят к рыборазделочному столу, а остальные рыбаки берутся за сеть и вытрясают на палубу первых рыб. Да, чёрт возьми, это переживание!

В этот самый миг с кормы на палубу врывается серовато-бурый пёс и приветствует нас с добрым утром. Затем он обегает всех своих друзей и добрых знакомых, после чего усаживается, словно адмирал, на своём повседневном рабочем месте — на якорной лебёдке, покрытой брезентом.

Мурка вышел на работу.