11 сентября

В этот день Нур Мохаммад Тараки и члены сопровождавшей его делегации возвращались из Москвы в Кабул. В лайнере правительственного авиаотряда вместе с ними летели командированные в Афганистан советники и чиновники различных министерств и ведомств СССР, а также их жены и дети.

Для встречи главы партии и государства в кабульском аэропорту собралось большое число важных людей. Члены ЦК НДПА, министры, руководители силовых структур, послы — все они стремились засвидетельствовать свое почтение товарищу Тараки. Дипломаты, кроме этого, хотели еще и разжиться какой-нибудь информацией о положении в верхних эшелонах афганской власти. Слухи по Кабулу тогда ходили самые невероятные: и о том, что Амин — агент ЦРУ, который вот-вот будет разжалован, и о том, что дни Тараки сочтены, что не сегодня-завтра случится государственный переворот…

Приехал в аэропорт и Александр Михайлович Пузанов — дуайен дипломатического корпуса в ДРА. Вокруг него образовалась группа послов и старших дипломатов из разных стран. Им хотелось услышать мнение Пузанова о том, что происходит в Афганистане. Но совпосол, как всегда, на все вопросы отвечал обтекаемо, использовал формулировки, из которых невозможно было извлечь никакой определенной информации.

В группе приехавших в аэропорт советских дипломатов находились переодетые в цивильные костюмы зенитовцы — их направили сюда с оружием и с нечетко поставленной задачей: наблюдать, действовать по обстановке, не допускать провокаций.

Встречающие толпились на площадке перед скромным зданием аэропорта, смотрели в ясное афганское небо, ждали самолет. Он должен был зайти на посадку с минуты на минуту.

Время посадки «литерного» борта приближалось, но — странное дело — среди встречающих не было «второго человека», фактического главы правительства, куратора вооруженных сил, спецслужб, министерства иностранных дел, главного героя Апрельской революции товарища Хафизуллы Амина. Это вызвало тревожный шепот в толпе. Кто-то из дипломатов начал строить самые невероятные предположения. Неужели уже снят со всех своих постов? Или просто затаился в каком-то специально охраняемом помещении аэропорта и не хочет до поры до времени появляться перед публикой?

Но вот наконец из-за гор показался сверкающий серебром крыльев лайнер. Он вроде бы начал снижаться, но потом, словно летчики передумали, перешел в горизонтальный полет, прошел чуть в стороне от аэродрома и скрылся за хребтом. Через несколько минут самолет опять, кажется, прицелился на посадку и опять ушел на следующий круг. Встречавшим показалось, что двигатели лайнера ревут из последних сил.

Все это было странно. Стояла ясная безоблачная погода, с видимостью, как говорят летчики, «миллион на миллион». На взлетно-посадочной полосе тоже не виднелось никаких препятствий. Но самолет никак не хотел приземляться. Словно какая-то невидимая сила не пускала его к земле.

В толпе перед зданием аэропорта настроение стало еще тревожнее. «В чем дело?» — спрашивали друг друга иностранные дипломаты и советники. И только с третьей попытки самолет с товарищем Тараки на борту смог точно приземлиться на взлетно-посадочную полосу и стал подруливать к стоянке. И буквально в эти же минуты к аэропорту подкатил «Фольксваген», из которого стремглав выскочил Хафизулла Амин. Он быстрым шагом, почти бегом устремился к группе встречающих и в самый последний момент успел занять свое место у заранее расстеленной ковровой дорожки.

Тараки, как и положено, первым сошел по трапу, прочно держа на лице свою обычную сияющую благодушием улыбку. Подойдя к подобострастно выстроившимся соратникам, он заключил в горячие объятия своего «верного ученика». Правда, впоследствии кое-кто из находившихся тогда рядом утверждал, что, увидев в шеренге встречавших Амина, вождь вначале опешил. Словно это стало для него неожиданностью. Но зато внешне, издалека все выглядело, как обычно: «ученик» в благодарном поклоне облобызал руку «учителя», они обнялись, словно самые близкие родственники. «Я надеюсь, все здесь?» — спросил Тараки, видимо, имея в виду опальных министров. «Не волнуйтесь, — заботливо взял его под локоть Амин. — Все на месте. Все с нетерпением ждали вашего возвращения».

С другими руководителями государства и партии Тараки сдержанно обменялся рукопожатиями и имитацией поцелуев. Затем бодрой, пружинистой походкой он направился к группе иностранных дипломатов. Крепко, с большим чувством потряс руку советскому послу. Поприветствовал руководителей дипмиссий других государств.

После протокольной церемонии встречи президентский кортеж отбыл во Дворец народов, где должно было пройти совместное заседание ЦК, Ревсовета и правительства. Тараки и Амин ехали в одной машине.

Но что же произошло в тот день в кабульском аэропорту? Отчего так припозднился Амин? Почему так долго кружил в небе над афганской столицей правительственный лайнер? Потребовалось время, чтобы получить ответы на эти вопросы.

Оказывается, премьер был предупрежден о том, что при его появлении в аэропорту группа специально подготовленных офицеров — сторонников мятежной «четверки» — откроет автоматный огонь с целью физического уничтожения первого министра. Трудно сказать, насколько реальной была эта угроза, но Амин распорядился, чтобы верные ему люди произвели тщательную зачистку всей территории, прилегающей к зданию аэровокзала, и заменили охрану на трассе, ведущей от него к центру города. Всех подозрительных лиц было приказано хватать без разговоров, обыскивать и изолировать до получения дальнейших указаний. Причем делать это следовало аккуратно и незаметно, чтобы избежать ненужных разговоров. До тех пор, пока глава правительства не получил заверений в том, что аэропорт и трасса взяты под контроль, он не покинул своей резиденции. Когда же такой сигнал поступил, Амин, не мешкая, вскочил в неприметный «Фольксваген» и без всякой охраны, сам за рулем, помчался встречать «любимого учителя».

Еще раньше аналогичная информация об угрозе — только с другой стороны — поступила к начальнику службы безопасности Асадулле Сарвари. Агентура из окружения Амина сообщила: самолет с Тараки на борту будет сбит при посадке силами подразделений ПВО, охранявшими кабульский аэропорт. Сарвари немедля отправил оперативные группы по всем объектам, откуда могла исходить опасность. Он заменил дежурные расчеты радиолокационных станций, отстранил от службы почти всех офицеров, командовавших огневыми точками вблизи аэродрома. И только убедившись в том, что теперь самолету ничто не угрожает, Сарвари дал разрешение на посадку. И сам, тоже в последний момент, присоединился к шеренге встречавших.

Прав был Амин: за время отсутствия главы государства никаких происшествий не случилось, все видные начальники оставались на своих местах.

То есть в этот день обе стороны сыграли вничью. Но какая высокая была ставка!

Заседание во Дворце народов тоже обошлось без эксцессов. Тараки долго и цветисто рассказывал об итогах форума в Гаване, особо подчеркивая место и роль революционного Афганистана в Движении неприсоединения и то, как много внимания лично ему уделяли иностранные журналисты. Ложку дегтя пытался влить «верный ученик», спросив, отчего в Москве Брежнев принимал его одного, без участия других членов делегации, но Тараки ловко повернул разговор в русло военной помощи Советского Союза. Под аплодисменты присутствующих он сообщил о том, что генеральный секретарь ЦК КПСС пообещал удовлетворить все просьбы афганской стороны о значительном увеличении поставок оружия, техники, боеприпасов и снаряжения. «А такие вопросы, сынок, решаются без лишних ушей», — снисходительно пояснил он Амину.

Но, скорее всего, тот уже либо знал наверняка, либо догадывался, что не только вопросы военной помощи Тараки обсуждал в Кремле с Брежневым.

12 сентября

Нет, первый министр не терял времени зря, пока глава государства тешил себя иллюзиями на далеком Острове Свободы. За те десять дней, что Амин оставался «на хозяйстве», он хоть и не смог расправиться с «бандой четырех», но зато упрочил свои позиции в руководстве партией и страной. С помощью племянника Асадуллы — того самого, которого должен был подготовить к большим свершениям советник-посланник Сафрончук, — он провел прямую вербовку своих сторонников из числа членов ЦК и ведущих министров. Делалось это так: Асадулла приглашал к себе на беседу очередного функционера и прямо спрашивал его, собирается ли тот поддержать Амина в его борьбе с оппозиционерами и предателями. При этом на рабочем столе Асадулла демонстративно держал заряженный пистолет, а если видел, что его собеседник мнется, то прямо грозил ему тюрьмой или смертью. Однако к тому времени уже мало кто сомневался в том, на чьей стороне сила.

Явившись на следующий день после возвращения Тараки к нему в резиденцию, Амин сразу перестал играть роль послушного «ученика». Расклад был ясен: либо он сейчас добьется устранения взбунтовавшихся халькистов, либо они сметут его самого. Но если две недели назад ситуация с исходом этой схватки еще казалась неопределенной, то теперь, заручившись тайным согласием большинства членов ЦК поддержать его, Амин пошел ва-банк. Он прямо потребовал у генсека, чтобы тот удалил со всех постов членов «четверки», обвинив их в заговоре против себя и против революции.

Он хорошо подготовился к этому разговору. Так, когда речь зашла конкретно о Сарвари, премьер начал приводить факты массовых и жестоких репрессий, проводимых службой безопасности. Он сравнил АГСА с даудовской жандармерией, с бесчеловечной охранкой, существовавшей при шахе в Иране, даже с ЦРУ. Он не жалел бранных слов, говоря о грязных методах, которые якобы практиковал Сарвари, и настаивал на том, что только смещение того с поста начальника избавит эту организацию от позорного клейма.

Примерно в таком же духе он характеризовал и других — Гулябзоя, Маздурьяра и Ватанджара.

Тараки, который вначале пытался вести разговор в свойственном ему миролюбивом духе, в какой-то момент не выдержал:

— А может быть, это тебе самому надо немного отдохнуть от дел? Поезжай послом в любую страну — на выбор — осмотрись, наберись сил.

Амин смерил главу государства откровенно презрительным взглядом и произнес фразу, которая делала дальнейший разговор бессмысленным:

— Ты бы лучше помолчал. Твое пьянство и твоя старость окончательно лишили тебя разума.

Не прощаясь, он покинул кабинет. Мосты были сожжены. В этот же день он позвонил Тараки по телефону:

— Если ты не уволишь этих четырех предателей и не передашь их мне, то я перестану выполнять твои указания как главы государства.

13 сентября

Теперь мы предоставим слово непосредственным свидетелям и участникам тех сентябрьских событий.

Л.П. Богданов, начальник представительства КГБ в Афганистане:

В ночь с 12 на 13 сентября я вылетел рейсовым самолетом «Аэрофлота» в Кабул. Встретивший меня в аэропорту мой первый зам Владимир Чучукин кратко обрисовал ситуацию, а подробнее договорились поговорить у меня дома во время обеда. После обеда я прилег ненадолго отдохнуть, но вскоре был разбужен: приехал начальник АГСА Асадулла Сарвари и очень хотел бы со мной срочно поговорить. Спустившись из спальни, я обратил внимание на то, что Сарвари выглядит очень взволнованным. Без обычных принятых у афганцев долгих приветствий он сообщил, что сегодня Амин отдал приказ арестовать его и трех министров. Я посоветовал, чтобы все четверо ехали сейчас во дворец к Тараки и находились там, а сам тотчас отправился в посольство. Позвонил Крючкову: «Надо немедленно нейтрализовать Амина, иначе будет поздно».

Однако в это время в кабинет зашел Иванов. Он взял у меня трубку и постарался смягчить разговор: «Разрешите нам сделать еще одну попытку мирным путем урегулировать этот конфликт». После чего мы вместе зашли к послу, чтобы посоветоваться насчет дальнейших действий.

Вскоре Пузанов вместе с Павловским, Гореловым, Ивановым и Рюриковым отправились к Тараки.

Где-то часов в шесть вечера мне доложили, что в посольство без предварительного звонка приехали три министра и Сарвари. Они настоятельно просят, чтобы я их выслушал. Я спустился вниз. Действительно, возле подъезда стоял «Мерседес», за рулем которого был Сарвари, а внутри сидели Гулябзой, Маздурьяр и Ватанджар. Сарвари опять сказал, что есть приказ об их аресте или ликвидации. Они прибыли сюда в поисках защиты. Я постарался успокоить нежданных гос-шей, сказав им, что как раз в это время посол и другие советские товарищи беседуют с Тараки и Амином и надо надеяться на лучшее.

Неожиданно на территорию посольства въехал еще один гость — это был начальник контрразведки Азиз Акбари, который прибыл с поручением от Амина: сообщить о заговоре «банды четырех». Увидев «Мерседес», он подошел к нему, о чем-то поговорил на пушту с Сарвари и уехал.

Понимая, что нехорошо держать афганских министров в машине, я пригласил их внутрь, организовал чай В какой-то момент, воспользовавшись тем, что мы остались с глазу на глаз, Сарвари тихо спросил: «Как отнесется Советский Союз, если мы ликвидируем Амина»? Я снова, уже в который раз, прибег к выработанной формулировке: «Мы выступаем за единство в афганском руководстве, это наша принципиальная позиция. Лично я считаю, что нельзя кому-либо позволить расколоть партию. Больше я вам сказать ничего не могу. Это ваше внутреннее дело». Но Сарвари, кажется, понял меня так, что мы не будем возражать против реализации его радикальных планов. «Эх, как мы не догадались сделать это раньше? Я собственными руками должен был задушить Амина, когда он приходил к Тараки».

Меня позвали к городскому телефону, звонил майор Тарун. Видимо, Акбари сообщил ему о наших гостях, потому что он не без ехидства спросил у меня: «А что, сегодня в советском посольстве какой-то прием»? Я отделался отговоркой, мол, только прилетел, еще ничего не знаю.

Ватанджар попросил разрешения воспользоваться нашим городским телефоном. В сопровождении одного из дипломатов он пошел к дежурному и стал названивать, как мы поняли, командирам расположенных вблизи Кабула воинских частей, призывая их выступить против Амина. Правда, разговор велся на пушту, поэтому наш дипломат понял далеко не все. Уже позднее выяснилось, что почти все командиры, закончив беседовать с Ватанджаром, тут же перезванивали начальнику Генштаба Якубу и пересказывали ему сутьразго-воров. Для нас это были очень неприятные минуты, поскольку говорил Ватанджар по открытой линии, которая почти наверняка контролировалась людьми Амина. Получалось, что заговорщики с территории совпосольства поднимают против премьер-министра воинские части.

Потом из дворца вернулись наши представители и сели составлять телеграмму по итогам своей встречи. А у дежурного опять зазвонил телефон, просили соединиться с Ватанджаром. Сначала с ним в довольно грубой форме говорил Амин: «Ну что, герои революции, испугались, как крысы?». Затем трубку взял Тараки, который успокоил министров и рекомендовал им ехать по домам, сказав, что их жизни ничего не угрожает.

А.М. Пузанов, советский посол в Кабуле:

К концу августа Амин уже плотно обложил своего «учителя» красными флажками, ситуация становилась все более угрожающей не по дням, а по часам. Тараки ни в коем случае нельзя было покидать Кабул. Но он был по-прежнему беспечен.

Для поездки на Кубу он попросил у нас самолет. Но вдруг буквально за сутки до вылета Тараки заявляет: «Я полечу на своем самолете». Незадолго до этого афганцы приобрели в США подержанный «Боинг» — его-то и имел в виду Тараки. Почему он так круто изменил свое решение? Мы решили: тут что-то нечисто. Мало ли что может произойти: самолет старый, экипаж непроверенный. Я начал его увещевать: «Нехорошо, товарищ Тараки. Наш самолет из правительственного авиаотряда уже находится в Ташкенте. Реакция советского руководства на ваш отказ воспользоваться им может быть негативной». Следующим утром Амин мне звонит: «Не требуется вашей помощи, у нас свой самолет есть». Ну тут уж я жестко поговорил с ним: «Нет! Будет так, как запланировано первоначально».

Что стояло за этой возней, теперь уже никак не узнать. Возможно, ничего особенного, а может, Амин замышлял какую-то авантюру.

Во время встречи в Кремле Брежнев в общих чертах нарисовал афганскому руководителю картину грозящей ему опасности. И что вы думаете! Вернувшись на родину, Тараки не принял никаких ответных мер. Трудно сказать, чем это было продиктовано. Либо Амин сумел убедить его в том, что опасения не имеют под собой почвы, либо он просто-напросто не придал значения нашим предупреждениям. Одним словом, все продолжалось как прежде. А между тем Тараки ничего не стоило цивилизованным путем «укоротить» Амина. Скажем, снять с высоких постов — хотя бы за организованные им репрессии. Но нет…

Когда мы поняли, что Амина уже не остановить, дали об этом предельно откровенную телеграмму в Центр. По ВЧ мне звонит первый заместитель министра иностранных дел Корниенко и диктует текст ответа на нашу телеграмму: «Посетите немедленно товарища Амина и передайте ему следующее. В Афганистане идет война. В этой тревожной обстановке Советский Союз проявляет серьезную озабоченность тем, что в партии и афганском руководстве нет единства, продолжаются распри. Считаем своим долгом самым серьезным образом предупредить, что если вы не примете немедленных и чрезвычайных мер, то последствия могут быть самыми тяжелыми». Я не дословно передаю сказанное по телефону, но смысл был таков.

Уже поздно вечером поехали в Арк. Вместе со мной были Павловский, Горелов, Иванов и переводчик Рюриков. Заявили Тараки: «Мы имеем поручение сообщить точку зрения советского руководства, но хотим, чтобы при разговоре присутствовал и товарищ Амин». — «Он здесь, во дворце, — невозмутимо отвечает нам Тараки, — сейчас его позовут». И действительно, вскоре приходит Амин — в восточном халате и шлепанцах, словно он находился в соседней комнате и мы его с постели подняли. Как он там оказался? Почему в таком виде? Еще одна загадка.

Я довел до их сведения депешу из Москвы. «Да, в нашем руководстве существует немало разногласий, — ответил Тараки. — Но где их нет? Доложите советским друзьям, что мы благодарим их за участие и твердо заверяем: все будет в порядке».

Амин в ходе этой встречи тоже выглядел абсолютно невозмутимым, уверенным в себе, будто это не о его происках шла речь. Он также взял слово: «Я согласен со всем, что сказал здесь дорогой товарищ Тараки, хочу только добавить: если мне вдруг придется уйти на тот свет, я умру со возгласом “Тараки” на устах. Если же судьба распорядится так, что Тараки покинет этот мир раньше меня, то я свято буду выполнять все заветы вождя и учителя».

Хочу обратить ваше внимание на то, что до развязки оставались считанные часы.

Мы вернулись в посольство, где обнаружили нежданных гостей — четверку халькистов. Я предложил немедленно выдворить их, но коллеги были настроены по-другому, ведь все афганцы на тот час являлись официальными лицами, трое входили в состав правительства, и формально они имели право даже в такой поздний час приехать в посольство для консультаций.

С.М. Гулябзой, министр связи в правительстве ДРА:

Советские товарищи были против поездки Тараки на Кубу. Я тоже был против. Сам Тараки сомневался: ехать или нет? Но тут Амин пошел на хитрость. На собрании партактива, в присутствии 500 или 600 человек он взял да и объявил: «Наш великий вождь едет на Кубу, чтобы участвовать в совещании руководителей стран — членов Движения неприсоединения». Ну тут, конечно, бурная овация, крики «ура». Тараки мне говорит: «Как теперь не ехать, раз этот болтун уже на весь свет растрезвонил»? Я ему посоветовал прикинуться больным. Отказался. «Тогда отправляйтесь, но не на десять дней, а дней на пять». Тараки согласился с этим, пообещал вернуться побыстрее, но слова своего не сдержал, пробыл в этой поездке ровно десять дней, которые Амин использовал для подготовки к завершающему удару.

В среду 12 сентября, ближе к ночи, мы с Сарвари смогли попасть к Тараки и поговорить с ним. Мы предупредили его об опасности и предложили свой план, как устранить самого Амина. Тараки, выслушав, грустно произнес, обращаясь ко мне: «Сынок, я всю жизнь оберегал Амина и всю жизнь меня за это били по рукам — вот посмотри на мои руки, они даже опухли от ударов. Может, вы и правы».

Получив таким образом одобрение, в четверг мы должны были осуществить свой замысел. Предполагалось, что все произойдет во время обеда — мы ежедневно обедали вместе у Тараки. Но, к сожалению, среди тех, кто был посвящен в детали, оказался один предатель. Он предупредил Амина, и тот на обед не пришел. Когда ему позвонили, он соврал: «У меня дочь заболела».

Мы стали думать, что предпринять теперь. «Плохо дело, — сказал я Тараки. — Но все равно мы обязаны осуществить свой план». — «Я сам все исправлю», — ответил генсек. Он снял трубку и набрал номер Амина: «Что вы там не поделили? Вот здесь у меня Гулябзой и другие — приходи, поговорите по-мужски. Вам надо помириться». — «Пока ты не уберешь Гулябзоя и Сарвари, я не приду, — ответил Амин. — Убери хотя бы этих двух. Гулябзоя отправь послом». Но Тараки стоял на своем: «Приходи, буду вас мирить».

В тот же день, позже, Амин сам позвонил Тараки и предупредил, что официально откажется признавать его главой партии и государства. Не в силах скрыть своего огорчения, Тараки, услышав эти слова, бросил трубку. У меня с собой был маленький пистолет — я отдал его генеральному секретарю. Он сначала положил пистолет в ящик стола, но затем, передумав, вернул: «Пусть лучше будет с тобой, сынок».

«Товарищ Тараки, — предложил тогда Ватанджар, — дайте нам десять минут, и мы решим эту проблему. Есть план. Есть люди». — «Нет, это не годится, — возразил Тараки. — Вы военные, а не политики, вам лишь бы пострелять». — «Тогда потребуйте чрезвычайного заседания Ревсовета или Совмина, — предложил я. — Там мы официальным путем устраним Амина». — «И это тоже не выход». — «Еще вариант: объявите по радио и телевидению, что Амин отстраняется от всех постов в партии и государстве. Созовите политбюро и в ходе заседания изолируйте его сторонников».

Но наш вождь только отрицательно качал головой. «Скажи, — обратился он ко мне, — а командующий гвардией чей человек — твой или Амина»? — «Кто ему первым отдаст приказ, того он и послушает». — «Тогда ты проиграл, сынок. И запомните, друзья мои, ради своего спасения я не убью даже муху. Пусть мою судьбу решают партия и народ».

После этого мы разъехались каждый по своим рабочим местам. Вечером, где-то около восьми часов, мне сообщили, что будто бы Амин объявил по радио о раскрытии им заговора с нашим участием и о том, что все мы четверо смещены им со своих постов. Я тут же позвонил во дворец. «Не может быть!» — воскликнул, выслушав меня, Тараки.

Без промедления мы отправились в посольство СССР, чтобы там посоветоваться с советскими товарищами.

Валерий Старостин в этот день готовил свой дом к намеченному на 17 сентября приему молодых иностранных дипломатов. Когда наступили сумерки, в гостиной зазвонил телефон. Голос обычно спокойного и уравновешенного Гулябзоя на сей раз звучал как-то слишком возбужденно. Афганец сказал, что все они — министр внутренних дел Ватанджар, начальник службы государственной безопасности Сарвари, министр границ Маздурьяр — сидят сейчас у него в квартире. Они хотели бы срочно встретиться со Старостиным и передать ему очень важную информацию об осложнении политической обстановки. При этом министр связи не удержался и трагическим голосом воскликнул, что в стране происходит государственный переворот, что революция в опасности, а товарищу Тараки в настоящее время угрожает смертельная расправа.

Старостин спросил: «Где и каким образом мы можем организовать встречу с вами и вашими друзьями»? Гулябзой назвал свой адрес в Микрорайоне. Однако просил в квартиру не заходить, а ждать его выхода из подъезда. Мол, я увижу вас в окно, выйду и приведу куда нужно.

Валерий тут же поехал в посольство. Осадчий, похоже, заранее предполагал, что Гулябзой может позвонить оперативному работнику, и потому ничуть не удивился его докладу. «Передай этим министрам, что пока жив и дееспособен Тараки, Советский Союз никогда не поддержит никакого другого человека, который захочет претендовать на пост главы Афганистана, — сказал он. — Ни Амин, ни другой лидер нам не нужны. Об этом Пузанову сегодня поступила телеграмма. То же самое в телефонном разговоре с послом заявил Леонид Ильич».

После доклада Осадчему Валерий на предельной скорости помчался в Микрорайон.

Квартира Гулябзоя оказалась в доме, почти наполовину заселенном шурави. Поэтому появление здесь сотрудника советского посольства не должно было вызвать недоумения. Оставив свою машину на стоянке возле соседнего дома, Старостин подошел к названному Гулябзоем подъезду. Никаких подозрительных людей, которых можно было бы принять за сотрудников «наружки», он не заметил. Прошло около часа, однако афганец так и не вышел из дома.

Наступала темная афганская ночь. В тусклом свете окон и уличных фонарей люди становились похожими на призрачные тени. Валерий решил, что дальнейшее ожидание бессмысленно. В его голове роились тревожные вопросы. А вдруг Гулябзой и его друзья уже арестованы? Может быть, именно поэтому и не было наружного наблюдения за домом?

Старостин опять поехал в посольство. Перед служебным зданием он увидел «Мерседес» с афганскими номерами. Валерий бегом, перескакивая через две ступеньки, вбежал по лестнице на третий этаж и вошел в кабинет Осадчего. Доложил, что встреча с халькистами не состоялась по неизвестной ему причине. Вроде бы он все сделал правильно, как договорились, но Гулябзой из дома не вышел.

— Да здесь они, — успокоил его резидент. — Вся «банда четырех». Сидят у нас в посольстве и ждут, как разрешится ситуация, — Осадчий, чуть-чуть отдернув шторку окна, показал на стоящий перед зданием «Мерседес». — Приехали поговорить с послом, а его сейчас нет, уехал на встречу с Тараки и Амином. Они утверждают, что Амин намерен сегодня ночью расправиться с ними, а уже назавтра может состояться отстранение от власти самого Тараки.

— Вы считаете, что такое действительно возможно?

Осадчий опять посмотрел в окно на одиноко стоящую машину. Повернулся к Валерию. Лицо его было серьезным:

— Да, я думаю, что такой вариант возможен.

— Но ведь мы не можем в этом случае сидеть сложа руки, — с отчаянием произнес Валерий. — Надо же что-то делать…

— А что делать? Пузанов только что разговаривал с Москвой и получил четкое указание попытаться их примирить. Любой ценой! — продолжая смотреть в окно, обреченно сказал Осадчий. — Да-а-а, любой ценой.

— Даже ценой жизни этих министров, признанных в стране героев Апрельской революции?

— Получается так.

— Выходит, Советский Союз, то есть мы с вами, предаем этих людей, так же как мы предали в свое время Кармаля и его парчамистов?

— Мы с тобой, Валера, занимаемся политической разведкой. А в политике иногда бывает нужно поступиться некоторыми моральными принципами, — тоскливо и тихо пояснил Осадчий. Задернув штору, он отошел от окна, сел за стол и начал молча рассматривать какие-то бумаги. Это означало, что разговор окончен и Старостин должен покинуть кабинет шефа.

Выходя из здания посольства, Валерий видел, как «Мерседес» с афганскими министрами, прорезая фарами плотную кабульскую мглу, выезжал в город.

Эти люди только что получили заверения от имени Тараки в том, что их не тронут, что они могут спать спокойно. Но Старостин уже хорошо знал цену таким заверениям. Один мудрый разведчик, долгое время успешно работавший на Ближнем Востоке, говорил: «Арабы неподкупны. Араба нельзя купить за деньги. Его можно только на время арендовать». Обещание, заверение, письменный, скрепленный сакральной клятвой и даже кровью договор на Востоке может действовать, а может и не действовать. Это уж зависит от изменчивых интересов договорившихся сторон.

И сами опальные министры хорошо знали цену обещаниям своих вождей. И хорошо знали другое: где, в каких местах на них уже подготовлены засады и кто персонально будет в них стрелять. Поэтому они не поехали по домам, а отправились в Кабульский военный госпиталь. Там у Сарвари были надежные люди, способные предоставить им безопасный ночлег в палатах инфекционного отделения.

14 сентября

Все важные исторические перемены в Афганистане по странному совпадению случаются в пятницу. Возможно, это случайность. Но, возможно, авторы и организаторы перемен специально выбирают выходной день в надежде на то, что тогда легче удалить с арены одних людей и поставить на их место других. 14 сентября тоже была пятница. Накануне столичные газеты впервые после 27 апреля 1978 года вышли без упоминания на своих страницах имени Тараки. Для хозяина дворца Арк это был плохой знак.

Утро пятницы началось с телефонной перебранки между ним и Амином. Плохо скрывая раздражение и злость, Тараки обрушился на первого министра с упреками: почему он уволил из армии двух офицеров-танкистов, которые днем раньше приходили для какого-то приватного разговора с генсеком? Затем он спросил: отчего Амин вчера вечером явился в его дом с вооруженной охраной? «Потому что моя жизнь в опасности», — ответил Амин. — «Нет, ты не должен впредь так поступать, — осадил его Тараки. — Являйся ко мне без промедления и без охраны». — «Никто по своей воле на смерть не пойдет», — уклончиво ответил Амин.

После этого разговора по его приказу части кабульского гарнизона были приведены в повышенную боевую готовность.

Верный человек майор Тарун докладывал ему обо всем, что происходило у Тараки. В три часа дня он сообщил, что Тараки пригласил к себе советского посла. Когда через полчаса посол и сопровождавшие его лица прибыли во дворец, Амин приказал Таруну пропустить их к главе государства. Впрочем, судя по всему, это уже был номинальный глава. Хозяином положения уверенно становился вчерашний «ученик».

Л.П. Богданов:

Утром, около восьми часов, в приемной начальника АГСА Сарвари появились вооруженные люди: один из замов начальника службы безопасности Наваб (дальний родственник Амина), начальник политотдела службы Салтан и сопровождавший их офицер. За столом в этот ранний час сидел личный телохранитель руководителя АГСА Касем, которого за безумную храбрость наградили прозвищем Лев. Вошедшие спросили, у себя ли Сарвари. Касем, хорошо проинструктированный шефом накануне, сказал, что вход с оружием сюда запрещен. Однако пришедшие грубо оттолкнули телохранителя и направились к дверям кабинета. Касем открыл огонь из своего автомата, убил Наваба, но и сам был сражен очередью, выпущенной Салтаном. Ворвавшись в кабинет, тот обнаружил его пустым. Об инциденте было доложено Амину, который немедля связался с советским посольством и попросил о встрече с Ивановым.

На встречу мы поехали вместе — Борис Семенович, переводчик и я. Амин к тому времени переехал из здания правительства в Генштаб, который также размещался на обширной территории Арка, то есть за надежной крепостной стеной. Амин встретил нас со своей обычной улыбкой и поинтересовался, давно ли я вернулся из отпуска. В нескольких словах я рассказал ему о вчерашних происшествиях, в том числе о посещении посольства его противниками. «Я все знаю, — с покровительственной улыбкой сказал Амин. — Я даже знаю о том, что Ватанджар звонил из посольства в 4-ю и 15 -ю танковые бригады и агитировал их командование выступить против меня».

Борис Семенович выразил соболезнование по поводу гибели Наваба. Затем Амин обрисовал ситуацию. Оказывается, он вчера, после отъезда из резиденции Тараки советских товарищей, еще долго беседовал с главой государства и партии, требуя уволить оппозиционеров со всех занимаемых ими постов. Тараки пошел ему навстречу только в одном, он согласился снять Сарвари, а на должность руководителя АГСА назначить Акбари. Амин же предлагал кандидатуру Таруна и по-прежнему настаивал на смещении всей мятежной четверки. Так ни до чего и не договорились.

Во время нашей беседы в кабинет к Амину зашел начальник Генштаба Якуб, и они перекинулись несколькими словами на языке пушту. Затем Амин сказал нам, что если советские товарищи будут настаивать на его отставке, то он готов уйти, хотя будет правильнее, на его взгляд, срочно созвать пленум ЦК и на нем обсудить все возникшие разногласия. Он также готов покинуть страну и эмигрировать в СССР или даже застрелиться, если этого требуют интересы революции. Потом в его кабинете появился майор Тарун и стал что-то взволнованно говорить премьеру на пушту. Видимо, уловив наше недовольство, он дал понять Таруну, чтобы тот перешел на русский, которым хорошо владел.

Тарун сказал следующее: «Я предупредил товарища Амина, чтобы он отказался от сегодняшнего приглашения прибыть на обед к товарищу Тараки. Если он появится во дворце, то будет убит. В кабинете Тараки специально приготовлен автомат Калашникова, а в письменном столе лежат два заряженных пистолета». Амин глядел на нас с плохо скрываемым торжеством: «Ну, что вы теперь скажете? А несколько минут назад точно такое же предупреждение мне сделал по телефону Якуб. Так ехать мне на обед или нет? Жду вашего совета».

Мы с Ивановым переглянулись. Ситуация возникла щекотливая. «Я бы на вашем месте поехал, — ответил Борис Семенович. — Но окончательное решение за вами».

Мы вернулись в посольство. Насколько я понял, из Москвы пришла рекомендация руководящему составу вновь встретиться с Тараки и Амином и постараться еще раз уговорить их мирно решить все разногласия. Пойти, так сказать, на взаимные уступки. Но я, откровенно говоря, в такой исход уже не верил. Амин зашел слишком далеко. Он сместил с должности начальника службы безопасности и пытался его арестовать, при этом пролилась кровь. Он отдал приказ об арестах нелояльных ему командиров и политработников в частях кабульского гарнизона. Мне показалось, что внутренне он уже сделал свой выбор и теперь пойдет до конца.

Около девяти утра Старостину снова позвонил Гулябзой. Трагическим, почти срывающимся голосом он заявил следующее: «Товарищ Валерий! События развиваются стремительно. Амин в ближайшие часы планирует уничтожить моих товарищей и меня, а затем он отстранит товарища Тараки от власти. Вам следует приехать ко мне домой прямо сейчас. Если не приедете немедленно, потом будет поздно».

Этот звонок можно было считать актом отчаяния. Ведь не прошло и полусуток с тех пор, как министры в советском посольстве получили заверения на самом высоком уровне в том, что им ничего не угрожает, что Тараки и Амин пообещали советским руководителям решить дело миром. И вот теперь они звонят рядовому сотруднику посольства с просьбой спасти их от неминуемой гибели. И этот сотрудник должен немедля принять решение: или он едет сейчас на квартиру Гулябзоя, телефон которого наверняка прослушивается людьми Амина, а значит, Старостин автоматически становится врагом всесильного «второго человека», или он находит причину, чтобы уклониться от рискованной миссии. И тогда надеяться министрам больше будет не на кого.

Положив телефонную трубку, Старостин достал из лежащего в шкафу чемодана с тряпьем маленький браунинг. Проверил, есть ли патроны в обойме. Положил пистолет в карман не нового, сшитого у кабульского портного пиджака. Галстука надевать не стал, чтобы больше походить на афганского учителя средней школы. Потом направился в посольство.

Как только Осадчий услышал от него об утреннем звонке Гулябзоя, он тут же потащил оперработника к Иванову.

БС коротко, но ясно велел передать опальным министрам, что посол Пузанов, он, Иванов, и другие «ответственные советские товарищи» сегодня продолжат очень серьезные переговоры с Тараки и Амином о восстановлении единства в афганском руководстве. Он просил довести до министров мысль о том, что успех этих исторически важных переговоров будет во многом зависеть от их благоразумия. При этом генерал особо просил «решительно заявить» о недопустимости повторного приезда министров в советское посольство, «что бы ни произошло».

«Выходит, этих взбунтовавшихся халькистов мы “сдаем”, — размышлял Старостин по пути в Микрорайон. — Амин уничтожит их в самое ближайшее время. Переговоры посла и больших генералов с Тараки и Амином о сохранении единства заведомо не имеют никаких перспектив и сами по себе провалятся, когда будут устранены министры. Амин уже готов к перевороту. Он втянул в заговор большое число людей. Теперь для него обратной дороги нет. Будет идти до конца или погибнет. Итак, в ближайшие дни Амин сместит Тараки и встанет во главе Афганистана. Советские руководители, конечно, чуть-чуть покочевряжатся, но в конце концов признают нового главу государства. Хорошо, что я захватил с собой этот пистолет. Вот приеду я сейчас к Гулябзою, а тут как раз и нагрянут головорезы Амина. Разбираться в том, кто я такой, они не станут. Хорошо, если убьют сразу, наповал, чтобы не мучился. Документов при мне никаких нет. Одет так, как одеваются афганские учителя. В посольстве скажут, что никто у них не пропал. Если потребуется, объяснят, что дипломат Старостин несколько дней назад уехал в Москву по личным обстоятельствам. Это все не вопросы. Однако если меня ранят? Да, я правильно сделал, что захватил с собой этот пистолет. Убить из него кого-то трудно, но застрелиться самому можно вполне».

Поднявшись на третий этаж, Старостин нажал на кнопку звонка справа возле двери. Ему открыл сам хозяин дома. Он обрадовался приезду гостя и провел его в свою четырехкомнатную квартиру, чтобы познакомить с друзьями. Ни слуг, ни домочадцев внутри не было. Валерий еще с детства знал, где и как в таких «хрущевских» панельных домах располагаются жилые комнаты. Когда-то он и сам жил примерно в такой же квартире. Пройдя по тесному коридору, слева от которого находились кухня и туалет, он зашел в комнату, служившую гостиной. Справа возле стенки стоял дешевый плюшевый диван явно местной работы. На нем сидели «палач афганского народа» Сарвари и неизвестный Валерию малорослый худощавый молодой человек в форме ВВС Афганистана. Из соседней комнаты слышался голос министра внутренних дел Ватанджара, который на языке пушту говорил по телефону с Тараки. Насколько понял Старостин, никогда специально не изучавший пушту, но постоянно вникавший в этот язык, Ватанджар предлагал Тараки приехать вместе с товарищами к нему в резиденцию и организовать охрану главы партии и государства.

Пока Гулябзой готовил на кухне чай, а незнакомый человек в форме летчика ел орешки и делал вид, что он в курсе всех проблем, Сарвари, не теряя времени, перешел к разговору со Старостиным.

— Товарищ Валерий, не обижайтесь на нас. Вчера мы не встретились с вами. Это была моя вина. Мы поехали в ваше посольство в надежде найти там понимание и защиту. Мы ошиблись. Говорить было не с кем и не о чем. Вчера мы метались туда-сюда, искали выходы, чтобы как-то разрешить эту огромную для нас, а главное, для нашей страны, политическую проблему. Поймите, Амин хочет убрать со своего пути товарища Тараки, а мы должны сделать все, чтобы этого не произошло. Сейчас мы здесь, но через пару минут нас, возможно, уже не будет в живых. Для нас, революционеров, сама жизнь не является такой уж серьезной ценностью. Главное — достижение благородной цели. Сегодня утром убили моего адъютанта Касема-льва. Он сидел в приемной начальника АГСА и ждал моего прихода на работу. Вы понимаете, что люди Амина приходили не для того, чтобы убить Касема-льва. Им был нужен я. Я не боюсь смерти, но мне страшно не выполнить свою миссию в афганской революции. Я должен удавить эту американскую гадину Хафизуллу Амина, а потом будь что будет.

Мы пригласили вас, товарищ Валерий, для того чтобы, вернувшись в советское посольство, вы срочно написали все, о чем я сейчас вам говорю, в Москву, товарищу Брежневу. При этом в своей телеграмме особо укажите, что никакие переговоры с Амином о достижении единства с Тараки, даже если нас убьют, ни к чему не приведут. Амин идет на эти встречи с вашим послом, с товарищем Ивановым и другими генералами только потому, что мы пока еще живы. Как только нас не станет, он тут же приступит к реализации следующего этапа своего плана — к устранению Тараки.

Старостин интуитивно верил тому, что ему говорил этот афганец. Да, Сарвари явно не преувеличивал степень опасности, нависшей и над министрами, и над главой государства.

— Я в точности передам ваши слова своему руководству, — сказал он, когда Сарвари закончил свой взволнованный монолог. — Однако и мое руководство тоже обращается к вам с просьбой — проявить в этой ситуации максимальное благоразумие, не поддаваться ни на какие провокации.

Произнося все это, Валерий понимал, как невпопад после всего услышанного звучат его слова. Но приказ есть приказ. Иванов настоятельно просил его об этом. Поэтому Старостин, испытывая муки совести, казенным голосом продолжал бубнить наставление, полученное от генерала. А закончил он уж совсем скверно:

— У меня есть строгое указание моего руководства, которое я обязан в точности передать вам. Что бы ни произошло, ни в коем случае больше не приезжайте в советское посольство.

— Значит, вы отдаете нас на растерзание Амину? — скорее не спросил, а констатировал Сарвари. — Не пройдет и двух часов, как никого из нас не останется в живых. Они всех нас убьют. Ворвутся сюда, в эту квартиру, и при свете белого дня, на глазах соседей-шурави, всех нас расстреляют. А это значит, что у товарища Тараки больше не останется защиты.

«Господи, каким же подонком я, наверное, выгляжу в их глазах, — подумал Старостин. — Повсюду предательство. Все друг друга сдают — и у них, и у нас. И все при этом руководствуются мотивами высокой политики».

— Он знает, где я живу, — направив указательный палец в сторону Гулябзоя, скользившего по квартире с подносом и чайником, — сказал оперативный работник.

Старостин встал, попрощался с афганцами и, сжимая вспотевшей ладонью рукоятку пистолета, вышел на улицу

А.М. Пузанов:

Громыко, узнав из наших телеграмм о вопиющем самовольничании Амина, велел снова ехать в Дом народов и вести разговор с афганскими руководителями в духе вчерашнего указания нашего политбюро. Едем тем же составом. Тараки немедленно принимает нас в одной из комнат своих апартаментов на втором этаже. Спрашиваем, знает ли он о начавшихся расправах? Оказывается, знает. Тогда предлагаем: давайте еще раз серьезно обсудим сложившуюся ситуацию. Если вы считаете возможным, то пригласим сюда и товарища Амина.

Он снял трубку и на пушту переговорил с Амином. «Сейчас приедет». И вот тут-то он вдруг начал нам рассказывать о планах Амина по захвату власти. Не знаю, что с ним произошло, но только теперь он с горечью говорил об Амине то, что мы безрезультатно пытались внушить ему не один раз. Он говорил о том, что Амин был нетерпим к критике, всех своих оппонентов жестоко преследовал и даже подвергал репрессиям. Что он на все ключевые должности поставил своих родственников, а его молодой племянник Асадулла Амин теперь имеет целых девять постов по государственной и партийной линии. «Получается, что нашей страной, как во времена короля и Дауда, правит одна семья».

Поздно, слишком поздно открылись у него глаза.

Неожиданно прямо за дверью раздались пистолетные выстрелы, а затем прозвучала автоматная очередь. Мы вскочили. Постарались встать вплотную к стенам. Ведь стреляли совсем рядом и пули легко могли пробить тонкую дверь. Горелов бросился к окну, крикнул: «Амин бежит к машине!» Тараки был ближе всех к двери, и я отодвинул его в сторону. Попросил Рюрикова — самого молодого из нас — осторожно выглянуть в коридор, посмотреть что там. Вбежали возбужденные телохранители Тараки и стали что-то объяснять ему на пушту. Тараки нам говорит: «Убит мой начальник канцелярии, главный адъютант Саид Тарун».

Когда мы покидали дворец, то хорошо рассмотрели убитого: он лежал на лестничной площадке, совсем рядом с дверью в кабинет Тараки. Лежал лицом вверх, правая рука была прижата к поясу — как будто потянулся за пистолетом и в этот момент его сразили пули

Впоследствии мы пробовали восстановить в деталях, как же все произошло. Итак, после телефонного разговора с Тараки премьер в сопровождении трех своих охранников прибыл в Дом народов. Его машина остановилась рядом с нашими — той, в которой приехали мы, и той, в которой находилась наша охрана: три офицера-пограничника и подполковник Кабанов из представительства КГБ. Амин приветливо поздоровался с нашими офицерами и, оставив одного из своих сопровождающих у машин, с двумя другими вошел во дворец. Там на первом этаже его встретил Тарун. Амин пропустил его и одного своего телохранителя вперед, а сам с другим охранником на некотором отдалении двинулся следом. Они стали подниматься по лестнице на второй этаж. И вот, когда первые двое были уже наверху, началась стрельба. Кто первым нажал на курок? Скорее всего, Тарун хотел отогнать от дверей охранников Тараки и, угрожая им, схватился за пистолет. У тех не выдержали нервы, и они открыли огонь на поражение.

Но это лишь версия. Телохранители Тараки на следующий день по приказу Амина будут арестованы и исчезнут бесследно.

Перед уходом из дворца я сказал генсеку: «Нам, видимо, надо зайти к товарищу Амину». Он не возражал. Мы попрощались и через несколько минут были в здании Генерального штаба. Амин вроде бы искренне обрадовался нашему появлению. Он взял меня за руки, и я увидел кровь на рукаве его пиджака. «Вы ранены, товарищ Амин»? — «Нет, помогал своему раненому охраннику».

Я попытался объяснить, что произошло недоразумение, виновники которого — телохранители с обеих сторон, но Амин сразу прервал: «Нет, товарищ Пузанов, это была попытка убить меня. Я спасся чудом». Затем он обратился к Иванову: «Ну что, теперь вы убедились, что существовал заговор против меня? Эта кровь, — он показал на пятно на рукаве пиджака, — может быть смыта только кровью».

В это время совсем близко раздался выстрел танковой пушки, и одна из стоявших под окнами легковых машин разлетелась на куски. Мы поняли, что дальше находиться здесь становится опасно. К тому же Амин категорически не соглашался с нашими доводами завершить дело миром. Теперь он становился хозяином положения. Когда мы прощались, он сказал: «Если вам впредь захочется увидеть товарища Тараки и побеседовать с ним, то это надо делать только через меня. — И едко усмехнулся, глядя прямо на нас. — Во избежание недоразумений между охраной».

Д.Б. Рюриков, второй секретарь советского посольства :

После перестрелки Тараки, судя по его бледному лицу, был просто потрясен случившимся. Видимо, он решил, что ему пришел конец.

В коридоре, куда я вышел первым по просьбе посла, висела плотная пелена пороховых газов от автоматной стрельбы. Тарун лежал на площадке между первым и вторым этажами весь в крови. К дрожащему Тараки подбежал офицер его охраны: «В нас стреляли, и мы были вынуждены ответить».

Еще один штрих. Автоматный огонь, если судить по ранам Таруна, был таким плотным, что Амина, находись он близко, не могло бы не задеть. Его бы просто изрешетило пулями. Думаю, что Амин не поднимался выше первого этажа, то есть находился вне зоны огня.

Когда после визита к Амину мы вернулись в посольство, Александр Михайлович Пузанов, который прежде никогда не курил, оказавшись в кабинете, зажег сигару. Он тоже был потрясен. Но служба есть служба. По спецсвязи посол вышел на министра иностранных дел и доложил о происшедшем. Громыко сразу спросил: «Кровь была?» — «Да, была», — ответил посол. — «Это очень плохо».

А.К. Мисак, член политбюро ЦКНДПА, министр финансов:

Что же тогда было — настоящее покушение на Амина или инсценировка? Даже сейчас [48]Разговор с Мисаком происходил в 1990 году, когда после длительного тюремного заключения (отбывал его как халькист, сторонник Амина) он был в русле политики национального примирения освобожден президентом Наджибуллой и стал мэром Кабула.
я не могу ответить на этот вопрос. Темное, очень темное дело.

Сам Амин преподносил мне это так. Когда Тараки в тот злополучный день пригласил его к себе во дворец, Амин, прежде чем отправиться туда, позвонил своему другу Таруну. Этот Тарун недавно стал главным адъютантом генсека, его даже сделали кандидатом в члены ЦК НДПА Амин с некоторых пор поддерживал с ним очень тесные отношения. Позвонив Таруну, он поинтересовался, не опасно ли ему принять приглашение? Тот успокоил: поскольку советские товарищи тоже находятся во дворце, то опасаться нечего. «Тарун встретил меня внизу, — рассказывал Амин. — Он и мой телохранитель Вазир Зирак пошли впереди, а я вместе с другим охранником следовал в нескольких шагах сзади. Поднявшись на второй этаж, мы увидели у дверей комнаты, где был Тараки, двух вооруженных автоматами офицеров. Тарун велел им освободить дорогу, крикнув, что с ним идет товарищ Амин. Но вдруг те вскинули автоматы и открыли огонь. Та-рун был убит сразу. Пули также попали в Вазира Зирака, который прикрыл меня собой».

Амину удалось невредимым выбежать из дворца, он вскочил в машину и уехал.

Мне кажется, Брежнев и Тараки в Москве сговорились убрать Амина с политической сцены. Как-нибудь его устранить. В нем видели главное препятствие к ликвидации раскола в партии, к тому же Москву смущали левацкие загибы нашего «второго человека». Остается загадкой, почему Тараки не воспользовался мирными средствами, не собрал пленум ЦК или заседание политбюро? Был не уверен в том, что открытая борьба принесет ему успех или, как и Амин, тоже имел склонность к заговорщицким методам? Да, мне кажется, оба они одинаково не уважали партийный устав и ни во что не ставили мораль.

Не будем гадать, кто был виноват в стрельбе у порога кабинета Тараки. Была ли это провокация, подстроенная Амином, или Тарун пал жертвой недоразумения между телохранителями, или целью охранников генсека был сам Амин… Но факт остается фактом: этот инцидент пришелся как нельзя лучше на пользу «второму человеку». Теперь, после пролитой крови, Амин считал, что руки у него развязаны окончательно.

Приведенные в боевую готовность части кабульского гарнизона оперативно взяли под контроль все наиболее важные объекты столицы. Подразделения спецназа окружили президентский дворец и разоружили тех гвардейцев, которые считались ненадежными. Тараки сразу оказался в полной изоляции: у него были отключены все телефоны, к нему не допускали никого без личного разрешения Амина. Можно сказать, государственный переворот состоялся.

Причем надо отдать должное его исполнителю: он хорошо подготовился к этому дню. Заранее составил списки лиц, подлежащих аресту: это были в основном офицеры воинских частей, подозреваемые в нелояльности Амину. Их в тот же день бросили в тюрьму. Был также арестован министр по делам границ, один из участников мятежной «четверки» Маздурьяр, который, в отличие от своих товарищей, не стал прятаться, а решил провести выходной день с семьей в курортном местечке Пагман под Кабулом. В тюрьму отправили всех близких родственников «банды четырех».

Валерий Старостин, возвращаясь из Микрорайона после встречи с Сарвари и министрами, по пути в посольство ненадолго заглянул домой. Тамаре сказал, что, возможно, к ним могут приехать некие афганские «дядьки» во главе с известным ей министром связи Гулябзоем. Их нужно сразу впустить в дом, чтобы не маячили на чамане. Как только они появятся, Тамара должна срочно звонить в посольство и сказать, что обед уже готов.

Резидента Валерий на месте не застал. И Иванова тоже не было. Зашел к Орлову-Морозову. Оказалось, что тот не очень-то в курсе развивающихся событий. Валерий написал телеграмму о встрече на квартире Гулябзоя, отдал ее заместителю резидента и поехал домой. Из вестибюля посольства Старостин позвонил жене. На вопрос: «Как дела?» Тамара ответила: «Обед уже готов. Я просила дежурного по посольству сообщить тебе об этом». «Еду», — сказал оперативный работник, злобно посмотрев на дежурного.

Тамара, услышав звук приближающейся к дому «Волги», быстро открыла ворота. На дорожке, ведущей к гаражу, стояла белая новенькая «Тойота-краун».

«Так, похоже, я сильно вляпался, — мелькнула мысль в голове у Старостина. — Что ж, сам напросился на приключение. Теперь держись, мужик!»

Он вошел в холл. На ковре, задыхаясь от необычной для афганской осени жары, обливаясь потом, лежал Асадулла Сарвари, облаченный в пуштунскую рубаху и свободные порты. Справа от него стояла почти выпитая бутылка «Боржоми». Рядом был автомат Калашникова. На диване за журнальным столиком, у покрашенной красной краской стены, тоже в пуштунской одежде, сидел Ватанджар. И рядом с ним тоже были автомат и несколько рожков с патронами. Прислоненный к книжному стеллажу, стоял ручной пулемет неизвестной Валерию марки. На кухне, помогая Тамаре, суетился Гулябзой, облаченный, как и его товарищи, в пуштунскую одежду.

«Да, неплохо ребята вооружились, — подумал Старостин. — Задешево свои жизни отдавать не хотят. Бой будет серьезный, если их здесь найдут и оцепят дом. А что делать нам с Тамарой? Стать гаврошами и подносить им патроны? А может, спрятаться под лестницей? Или попытаться бежать к соседям через находящееся за стеной старое квартальное кладбище. Ладно, посмотрим. Будь что будет. Ну а если останемся живы, и нас захватят люди Амина, тогда скажем, что эти халькисты нас взяли в заложники»…

— Машину-то чего оставили на виду? Нужно было убрать ее в гараж, — даже не пытаясь скрывать своего раздражения, проворчал оперативный работник.

Сарвари быстро подскочил с ковра и, держа в руке ключи от «Тойоты», хотел направиться к машине.

— Дайте мне ключи. Я сам загоню. А вы наружу не выходите. Хоть мой двор и не просматривается соседями, да мало ли что. Вы ведь люди известные.

Сарвари закивал в знак согласия и передал Валерию ключи от автомобиля.

Старостин открыл гараж и закатил туда белую «Тойоту». Потом наглухо запер ворота, заклинив их для верности обломками кирпичей.

Вернувшись в дом, он предложил гостям, пока не готов обед, перекусить печеньем, бутербродами, а также выпить по рюмочке коньяка. Предложение о печенье и бутербродах афганцам понравилось, однако от выпивки они категорически отказались. «Нам сейчас, как никогда в жизни, нужны трезвые, ясные головы», — высоким и не слишком мужественным голосом, который совсем не соответствовал его героической пуштунской внешности, пояснил Ватанджар.

— Ну и какие у вас теперь планы? Что намерены предпринять дальше? — спросил гостей Старостин.

— Мы очень надеемся на советских товарищей, — сразу, не раздумывая, ответил Сарвари. — На то, что они сумеют каким-то образом разрешить эту сложную и опасную для афганской революции ситуацию. Как это можно сейчас сделать, мы не знаем. Наилучшее решение — срочно высадить в Кабуле советский десант. Теперь о наших планах. Поверьте, Валерий, мы готовы оставить свои государственные посты, готовы покинуть Афганистан, уехать за границу, готовы сесть в тюрьму, если в чем-то виноваты. Но это только в том случае, если так решит товарищ Тараки. Однако если Амин сместит Тараки, захватит власть, мы попытаемся скрыться в горах, может быть, уйдем в Пуштунистан. Там мы сформируем вооруженные отряды и начнем партизанскую войну, — не без пафоса в голосе закончил Сарвари.

— Товарищ Валерий, поймите: дело совсем не в нас, — так же горячо подхватил Ватанджар. — Вы, советские друзья, должны во что бы то ни стало спасти товарища Тараки. Он для афганских революционеров все равно как знамя полка, идущего в атаку на противника. Сохранив знамя, мы отстоим революцию.

Выслушав афганцев, Валерий понял, что никаких конкретных планов у них нет. Скорее всего, они в течение нескольких дней хотят отсидеться в его доме — до тех пор, пока люди Амина прекратят их поиски в Кабуле, а потом действительно попытаются скрыться в одной из провинций Афганистана или в Пуштунистане. «Однако куда девался тот пилот, — вдруг вспомнил оперработник, — что утром сидел на диване у Гулябзоя? А вдруг он уже находится у людей Амина и дает показания о том, куда направились его друзья?

— Почему с вами сюда не приехал ваш товарищ? — спросил Старостин, обращаясь к Сарвари.

— Маздурьяр?

— Нет, другой, тот, который сегодня утром был в форме офицера ВВС на квартире Гулябзоя.

— Вы, наверное, имеете в виду пилота Экбаля? Он поехал на службу. Ведь ему ничего не грозит. Люди Амина его убивать не будут. Они думают, что он далек от политики, уверены, что он занимает нейтральную позицию в этом конфликте.

— Но он же слышал тогда наш разговор. Он знает, что вы поехали ко мне домой.

— Он об этом никому не расскажет, — не очень уверенно ответил Сарвари.

Постепенно до Старостина начала доходить та острота политической ситуации, которая образовалась не без его участия. Он хорошо понимал, что поставил свое руководство перед необходимостью принятия очень серьезных и нестандартных решений. Слыханное ли дело! Люди, разыскиваемые спецслужбой дружественной и даже братской страны, «государственные преступники», укрываются в доме советского дипломата, куда он сам их и пригласил. Это попахивает крупным скандалом. Как поведет себя теперь руководство разведки? Ясно, что об инциденте будет доложено на самый верх и решение придется принимать на уровне политбюро. Каким будет это решение?

Старостин достал блокнот и, расположившись на диване между Сарвари и Ватанджаром, сказал:

— Вот вы все обвиняете Амина в сотрудничестве с ЦРУ. Многие его поступки, его биография, особенности его поведения дают серьезные основания так считать. Скажу вам по секрету: об этом я и мои товарищи уже писали в Москву. Но где конкретные доказательства этого сотрудничества?

— Есть, есть такие доказательства! — решительно закивали афганцы.

«Так, — подумал Валерий, возможно, сегодня — единственный раз в жизни — у меня появилась возможность получить доверительную информацию сразу у двух министров и начальника службы национальной безопасности по такому вопросу, как принадлежность второго в стране человека к разведывательной сети ЦРУ. Телеграмма в Центр может получиться сногсшибательной».

Гости стали наперебой приводить факты, говорящие об антипартийной и антигосударственной деятельности Амина, его репрессиях против парчамистов. Они говорили о его тайном сотрудничестве с американцами, о его тесных негласных связях с уголовными авторитетами Кабула. Старостин прямо здесь же начал составлять текст телеграммы в Центр.

Позже историки, изучающие афганские события, назовут этот документ так: «10 пунктов доказательств причастности Хафизуллы Амина к шпионской сети ЦРУ и уголовному миру Кабула». На самом деле телеграмма Старостина была озаглавлена по-другому, гораздо короче и гораздо менее экзотично. Со ссылкой на Сарвари и министров в ней сообщалось о регулярных тайных встречах Амина с сотрудником американского посольства в Кабуле, подозреваемым в принадлежности к разведке. Называлось конкретное поместье в Пагма-не (пригород Кабула), где эти встречи происходили. Сарвари рассказал также, что Амин ранее уже предпринимал попытку физического уничтожения «своего великого учителя». В частности, 11 сентября при возвращении Тараки в Афганистан самолет с главой государства как бы по недоразумению должны были сбить силы ПВО, прикрывающие Кабульский аэропорт. Сарвари тогда лично арестовал предателей. Ватанджар рассказал о том, что видный деятель НДПА Мир Акбар Хайбар был убит по приказу «второго человека» известными в Кабуле бандитами, родственниками члена ЦК, сторонника и друга Амина Садыка Алемьяра. Авторитетнейший среди членов партии Хайбар часто выступал в качестве «буфера» в отношениях между Тараки и Кармалем, гася накал страстей и взаимных обвинений. Амин же с первых дней своего членства в партии постоянно добивался ее раскола и устранения со своего пути Кармаля. Рассказали министры и о близкой, однако мало кому известной дружбе Амина с некоторыми проамериканскими деятелями.

Написав текст телеграммы по-русски, оперативный работник прочитал ее своим гостям на дари и спросил, все ли с их слов он изложил правильно.

— Если надо, мы, все трое, здесь подпишемся, — ответил Сарвари. После этого Валерий сказал, что ему нужно срочно отправиться в посольство. И тут возникло некоторое напряжение.

— А жену вы тоже хотите взять с собой? — спросил Сарвари.

— Вообще-то, ей было бы безопаснее в посольстве. Когда я вернусь, мы отправим ее туда. А пока Тамара приготовит цыплят с рисом, чтобы нам было чем пообедать.

Отправленная вне очереди телеграмма была немедленно доложена высшему руководству СССР. Правда, к тексту Старостина было сделано примечание представительства и резидентуры КГБ, из которого следовало, что сведения, сообщенные Сарвари и министрами, нуждаются в тщательной проверке, указанные лица никаких прямых доказательств и тем более документов предоставить не могут. Как рассказывали позже Старостину его коллеги, работавшие в то время в Центре, этот документ произвел в Москве эффект громового удара. А наряду с ним в тот же день поступили и другие тревожные сообщения из Кабула: о перестрелке во Дворце народов, о фактической изоляции Тараки, о новых самоуправствах Амина. Все это, по-видимому, переполнило чашу терпения советских руководителей.

Сидя в кабинете Орлова-Морозова, Старостин написал еще одну телеграмму, предназначенную исключительно для руководства разведки, — о приезде к нему на виллу двух опальных министров и начальника службы госбезопасности. Он подробно отразил состояние оперативной обстановки в районе своего дома, оценив ее как вполне спокойную. На основании только что проведенной беседы со своими гостями, он сообщил, что в дальнейшем собираются предпринять Сарвари, Ватанджар и Гулябзой. От объяснения вопроса, почему афганцы приехали именно к нему, а например, не к Богданову, Старостин воздержался. «Если это заинтересует Центр, тогда придумаю какое-нибудь более или менее правдоподобное объяснение», — решил он.

Он намеренно скрыл, что афганцы приехали к нему по его приглашению, поскольку хорошо знал: как рядовой сотрудник разведки, он не имел никакого права на такой шаг. Это было даже не нарушение дисциплины, это было явное превышение полномочий, которое могло повлечь за собой самые нежелательные последствия.

Странно, но ни Орлов-Морозов, который отправлял эту телеграмму в Центр, ни работники Центра впоследствии так и не задались вопросом, как трое из «банды четырех» оказались в доме оперработника.

Тогда, вечером 14 сентября 1979 года, заместителю резидента было не до вопросов и логических рассуждений. События накатывали одно за другим. Что делать с этими халькистами, невольными заложниками которых стало семейство Старостиных? Что делать с Амином, совершившим государственный переворот и фактически устранившим от власти главу партии и государства, которого еще четыре дня назад лобызал Брежнев? Как спасти жизнь Тараки? В этот день заместитель резидента, видимо, впервые со всей ясностью ощутил весь драматизм сложившейся ситуации. Его лицо было почти белым, тонкие губы слегка подрагивали. С легким заиканием он спросил:

— Валерий, так ты снова поедешь туда?

— А как же, Александр Викторович? Ведь там моя жена.

— Давай, когда ты вернешься в дом, я заеду за ней.

— Не надо. Лучше я отправлю ее в посольство пешком. Тут идти-то всего метров восемьсот. Так мы не привлечем внимания соседей и квартального сторожа-чаукидара.

Когда Старостин вышел из кабинета заместителя резидента, на лестничной площадке его чуть не сбил с ног шифровальщик, который со спринтерской скоростью промчался за подготовленными к отправке телеграммами.

В тот же день, около восьми часов вечера, советские представители уже привычным составом вновь навестили Амина. Он выглядел спокойным и уверенным. Не спеша, с подробностями, рассказал о гибели Таруна. В изложении хозяина кабинета это выглядело, как покушение именно на него, Амина. Он сказал, что охранники вели шквальный огонь, выпустили более ста пуль. «Но я был предупрежден о таком исходе, — сказал Амин. — Засада ждала меня еще два дня назад в аэропорту, во время прилета Тараки из Москвы. Наверное, товарищ Тараки не хотел устраивать покушение в присутствии советских друзей, однако, видимо, забыл отменить указание своим людям, и те начали стрелять». По его словам, Амина спасло то, что он специально приотстал от Таруна, когда они начали подниматься на площадку второго этажа. Когда началась стрельба, он пригнулся, быстро сбежал вниз и, подхватив своего раненого адъютанта Вазира, бросился через парк к машине.

Что оставалось делать советским товарищам? Они опять выразили глубокое сожаление, призвали Амина проявлять благоразумие, сохранять единство. Именно такие инструкции поступили в посольство из Москвы. Хотя о каком единстве могла идти речь? Амин в ответ дал понять, что с этого дня он и только он является и главнокомандующим вооруженными силами, и руководителем государства. Тараки будет смещен со всех постов.

Видимо, до гостей не сразу дошел смысл сказанного. Потому что в ответ они, ссылаясь на мнение своего руководства, заявили: все должно остаться, как прежде, то есть Тараки — глава партии и государства, Амин — второй человек.

— Если же товарищ Амин возьмет на себя ответственность по смещению товарища Тараки, то его не поймут, — туманно сказал Пузанов, имея в виду то ли Москву, то ли рядовых членов НДПА

— У нас в Афганистане самые ответственные за все — это вы, советские люди, — с явной издевкой ответил Амин. — Поэтому я готов принять любые ваши советы и проводить их в жизнь. Даже если я внутренне не согласен с ними. Но в данном случае мы не можем игнорировать мнение нашей партии. Партия знает, что в меня стреляли сто раз. Знает о том, что убит наш дорогой товарищ Тарун, а также убиты и другие товарищи. Партия возмущена и требует мести за пролитую кровь. Поэтому в ближайшие дни будет созван пленум ЦК, на котором Тараки, сославшись на плохое здоровье, должен отказаться от поста генсека, но при этом он останется председателем Ревсовета.

Это была кость, которую Амин великодушно бросил под ноги советским друзьям. Но те еще некоторое время продолжали уговаривать его оставить все как есть. По очереди прибегали к разным аргументам: мол, это диктуется тяжелой внутренней ситуацией, необходимостью показать сплоченность перед лицом набирающей силу контрреволюции, любая склока больно ударит по престижу страны на международной арене, враги используют это в своих интересах, Тараки — признанный лидер демократического движения, которого только что горячо принимали товарищи Брежнев и Кастро…

— Хорошо, — прибегнул к своему излюбленному приему Амин. — Но если я оставлю Тараки на посту генсека, а это неминуемо вызовет острый кризис в партии, то вы готовы нести ответственность за подобные последствия? — Видя, что гости молчат, с напором продолжал: — Да, я согласен, когда-то товарищ Тараки много сделал для революционного движения в Афганистане. Но он давно уже переродился. Он узурпировал власть, возвеличил свой собственный культ, стал деспотом и тираном собственного народа, а в последние дни развернул самый настоящий террор против партии.

Покидали резиденцию Амина представители совпосоль-ства очень удрученными. В активе у них было лишь обещание Амина оставить Тараки пост председателя Ревсовета.

Вернувшись к себе на виллу, Старостин застал Сарвари, расхаживающего по холлу с рацией в руке. Включив ее на волне службы наружного наблюдения АГСА, он пытался отследить действия оперативных бригад, брошенных на их поиски. Ватанджар рассматривал добротно изданные альбомы с фотографиями советских городов. Гулябзой помогал Тамаре накрывать на стол к обеду. Валерий попросил жену выйти вместе с ним на чаман.

— Собирайся и иди в посольство, — сказал он. — Будешь там, пока наши гости не уедут.

— Я никуда не пойду, — заупрямилась Тамара. — Я тебя не оставлю.

— Послушай, это не только моя к тебе просьба, а еще и приказ начальства, — схитрил Старостин.

Но она была неумолима:

— Они для тебя начальники, а мне они никто.

— Ты хоть понимаешь, что может произойти?

— Понимаю. Нас могут убить.

— Так зачем погибать вместе?

— Я никуда отсюда не уйду.

Старостин, хорошо изучивший характер своей жены, понял, что дальнейший спор не имеет смысла. Переубедить ее все равно не удастся. Честно говоря, он был рад тому, что она отказалась уйти. Теперь он не сомневался: что бы ни произошло, он не струсит, не смалодушничает.

Приступили к обеду. За столом были одни мужчины. Тамара исполняла роль радушной хозяйки. Сесть за стол она отказалась. За едой пошли разговоры общего характера.

После обеда Тамара стала мыть посуду, а Гулябзой приносил и подавал ей пустые тарелки. Ватанджар снова уселся на диван и принялся листать альбомы. Сарвари, включив рацию, прохаживался по холлу, отыскивая наиболее удачный ракурс для приема. Старостину показалось, что он начинает нервничать.

— Что слышно? Как оперативная обстановка? — спросил Валерий.

— Я слушаю их переговоры с центральным пультом и между собой. Еще три часа назад бригад было в два раза меньше. Работали они тогда в основном в Микрорайоне. Теперь они переместились в район советского посольства, где располагаются дома ваших дипломатов и ваш дом. Где-то очень близко работают три или четыре бригады, — с явным беспокойством пояснил Сарвари.

Тамара ушла на второй этаж. Минут через двадцать после разговора со Старостиным Сарвари вдруг резко отдернул рацию от уха и сказал что-то очень коротко своим друзьям на пушту. Скорее всего, это была какая-то армейская команда. Гулябзой схватил в руки пулемет, а Ватанджар передернул затвор автомата. Потом Сарвари левой рукой снова приставил рацию к уху, а правую с вытянутым указательным пальцем изящным балетным жестом немного отставил в сторону: т-с-с-с, тихо, подождите, подождите. «Ну вот, начинается», — тоскливо подумал сидящий на диване Старостин. Напряженная, молчаливая, как в игре «замри!», пауза продолжалась несколько минут. Из рации отчетливо слышались какие-то голоса. Потом голоса стали глуше. Сарвари, отняв рацию от уха, почему-то шепотом сказал: «Они проехали по вашей улице и даже, как мне показалось, приостановились у вашего дома. Теперь они сместились в другой квартал. Других бригад поблизости, кажется, нет».

Где-то ближе к вечеру все успокоились.

Стемнело. Чаепитие заканчивалось. В новостях по радио прошло сообщение об убийстве майора Таруна во Дворце народов и о покушении на жизнь Амина. Потом диктор сказал, что Тараки «в целях обеспечения его безопасности» блокирован в своей резиденции подразделениями вооруженных сил Афганистана. А уже затем сообщил, что в руководстве ДРА произведены кадровые изменения: начальником АГСА вместо Асадуллы Сарвари назначен его заместитель Азиз Акбари, министром внутренних дел вместо Аслама Ватанджара назначен Факир Мохаммад Факир, министром связи вместо Саид Мохаммада

Гулябзоя назначен Мохаммад Зариф, министром по делам границ вместо Маздурьяра назначен Сахеб Джан Сахраи.

Эти известия вызвали бурную реакцию у гостей Старостина. Их обрадовала информация о гибели Таруна и огорчило сообщение о том, что Амин после покушения на него остался жив. Услышав о том, что Тараки блокирован в своей резиденции, они, казалось, испытали потрясение. Старостин поднялся на второй этаж к жене. Через некоторое время, когда он спустился в холл, Сарвари предложил ему обсудить некоторые вопросы.

От своего имени и от имени своих товарищей он высказал категорическое мнение: на следующий день Тараки сместят со всех постов, а потом, очень скоро, его убьют. Это будет означать, что Апрельская революция потерпела поражение. Поэтому Сарвари и его друзья, надеясь на революционную солидарность товарища Валерия, хотят предложить ему совместно осуществить смелую операцию по спасению товарища Тараки. План операции таков. Все они с оружием садятся в «Волгу» Старостина — Гулябзой на сиденье рядом с водителем, а Ватанджар и Сарвари сзади. Старостин ведет машину в резиденцию Тараки. На КПП афганцы пригибаются, а Валерий говорит часовым, что у него срочное сообщение от советского посла, которое он должен передать из рук в руки товарищу Тараки. Часовые пропускают машину. Старостин подъезжает к входу в резиденцию. Сарвари, Гулябзой и Ватанджар выскакивают из машины, прорываются в апартаменты стыр мышра (генерального секретаря), похищают его и все вместе едут в советское посольство.

«Да они обалдели совсем», — подумал Старостин. А вслух сказал:

— Товарищи, я думаю, что провести такую операцию в сложившейся оперативной обстановке мы не сможем. Во-первых, мы не доедем до резиденции Тараки. Нас остановят уже на проспекте Дар-уль-аман. Во-вторых, меня, как бы вы ни пригибались в салоне машины, никто не пустит на территорию резиденции. И это в лучшем случае. А в худшем меня и вас тут же задержат со всеми вытекающими из этого последствиями. В-третьих, даже если предположить, что вам с моей помощью удастся прорваться к товарищу Тараки, захватить его и благополучно привезти в советское посольство, подумайте сами, что потом скажет Амин? А он скажет, что глава афганского государства струсил, сбежал и прячется на территории иностранного представительства. Как это понравится афганскому народу? Да и понравится ли это самому товарищу Тараки? И, наконец, в-четвертых, как я, иностранный дипломат, могу участвовать в вооруженной акции на территории другой страны? Это же пахнет международным скандалом!

Гулябзой с укором посмотрел на Сарвари и что-то сказал ему на пушту. Насколько понял Старостин, смысл сказанного был примерно такой: я же предупреждал, что твой план никуда не годится. После этого Сарвари то ли глубоко задумался, то ли задремал, сидя в кресле с рацией в руке.

Наступила ночь. После жаркого и тревожного дня все очень устали. Сарвари время от времени похрапывал, сидя в кресле. Тамара постелила постели гостям в трех из пяти комнат второго этажа. Валерий предложил афганцам отдохнуть. Те взяли оружие и поднялись наверх. Там Сарвари сказал: «По разным комнатам мы не пойдем. Будем спать все в одной постели, одетые». «Что ж, ваше дело», — ответил Старостин.

После того, как гости улеглись, Валерий засунул за ремень брюк «браунинг» и взял миску с кормом для собаки. Бедный, несчастный пес Мархос, французский боксер, почти весь день просидел в сарае. Впустить его в дом было нельзя, потому что афганцы смертельно боялись собаки. Выйдя на крыльцо, Старостин первым делом достал пачку сигарет, чтобы покурить на воздухе. Только он затянулся, как в ночной тишине послышался подозрительный звук, будто кто-то перелезает через стену со стороны улицы. Зашуршали ветки высоких кустов, которые росли вдоль забора. Старостин мгновенно задавил сигарету, достал браунинг из-за пояса, присел на корточки. В кустах мелькнула тень. Ему вспомнился совет, который как-то дал отец во время охоты: «Никогда не стреляй по неясно видимой цели». Совет оказался очень правильным. Внезапно тень превратилась в офицера безопасности советского посольства Сергея Бахтурина. Валерий встал во весь рост.

— Что же это вы, Сергей Гаврилович, лазите через забор? Так и брюки можно порвать. К тому же я вас чуть не пристрелил.

— Гости твои на месте? — вместо ответа деловито осведомился Бахтурин.

— Да.

— Из Москвы поступило указание забрать их у тебя.

— Куда?

— На виллу «Зенита».

— А что потом?

— Потом они поедут в Союз.

— Поймите, Сергей Гаврилович, я спрашиваю не из любопытства. Мне нужно им все объяснить, чтобы не артачились, — объяснил Старостин.

— Это указание Бориса Семеновича. Я сказал тебе то, что он просил передать.

— Хорошо, пойдемте.

Старостин поднялся наверх. Сказал афганцам, что относительно них есть решение Москвы. Попросил их спуститься в холл, где познакомил с Бахтуриным. Потом сообщил, как советское руководство предлагает решить их судьбу. Несколько раз ссылался на хорошо известного Сарвари Бориса Семеновича Иванова.

Бывший начальник госбезопасности и экс-министры восприняли все сказанное и с радостью, и с некоторым недоверием. Сарвари, обхватив Старостина за плечи, отвел его в сторону:

— Валерий, скажи, нас не сдадут Амину?

— Нужно мне было здесь целый день сидеть с вами, рискуя жизнью жены и своей жизнью, чтобы потом вас сдать? — огрызнулся оперативный работник.

— Я тебе верю, брат, — Сарвари с чувством пожал Валерию руку. Причем слово «брат» он сказал на языке пушту — «врора».

Четыре человека тихо промелькнули в лунном свете. За стеной послышалось, как завелись двигатели двух уазиков. В первую машину сели Бахтурин с афганцами, во второй были вооруженные зенитовцы.

Ранним утром супруги Старостины проснулись от пронзительного звонка. Мархос, которого этой ночью все же накормили и пустили в дом, хрипло залаял. Валерий накинул поверх пижамы афганский халат, обул тапки и, чертыхаясь, пошел к калитке. Напротив его дома стояли два армейских джипа цвета хаки с треугольничками на дверцах. В них были вооруженные автоматами афганские военные. Возле калитки стоял небольшого роста капитан, одетый в новенькую, аккуратно поглаженную форму. Он отдал честь, а потом тихим голосом спросил:

— Кто живет в этом доме?

— Я, советский дипломат, третий секретарь посольства Союза Советских Социалистических Республик Валерий Старостин, — нарочито выспренно ответил оперативный работник. — А вы кто?

— Я — капитан Джан Мохаммад.

— Что вы хотите?

— А кто еще находится в доме?

— Моя жена и собака.

В этот момент, как будто специально, открылась дверь дома. Оттуда высунулась непричесанная голова Тамары и выскочил ставший свирепым чудовищем после вчерашней «отсидки» Мархос. «Да забери ты собаку!» — крикнул Валерий жене. Та вышла во двор и за ошейник потащила пса в дом. Мархос упирался, хрипел и брызгал слюной.

— А больше в доме никого нет? — неуверенным тоном спросил капитан.

— Вы сможете убедиться в том, что я вам не солгал, если мы сейчас вызовем сюда советского консула, представителя министерства иностранных дел Афганистана и в их присутствии вы произведете обыск, — глядя прямо в серые глаза капитана, жестко ответил Валерий.

— Что вы, что вы. Извините.

15 сентября

Л.П. Богданов:

Рано утром только что назначенный начальником службы безопасности Акбари пригласил меня к себе и, стараясь избегать жестких формулировок, сообщил следующее. Со вчерашнего дня вся полнота власти отныне принадлежит Хафизулле Амину. Он сосредоточил в своих руках руководство государством, партией, армией и органами безопасности. Скорее всего, уже завтра состоятся пленум ЦК и заседание Ревсовета, где все это будет узаконено. Что касается Тараки, то он блокирован в своей резиденции, его телефоны отключены, любая связь с внешним миром отсутствует. Войска гвардии под командованием Джандада перешли на сторону Амина и выполняют только его приказы.

Акбари виделся со свергнутым главой государства, и тот якобы ему сказал, что единственным спасением для него могло бы быть вмешательство советских друзей, но, видимо, они не пойдут на это, опасаясь обвинений во вмешательстве во внутренние дела Афганистана.

Москва, судя по всему, была чрезвычайно встревожена происходящим. Утром в этот день там состоялось заседание политбюро, а нам поступило указание немедленно встретиться с Амином и настоятельно рекомендовать ему не применять никаких репрессий в отношении Тараки, его родственников и сторонников. Снова наши представители отправились к Амину и опять озвучили весь тот набор аргументов в пользу единства. Амин заверил, что как истинный друг Советского Союза сделает все возможное, чтобы реализовать в полной мере наши советы и укрепить сотрудничество между СССР и ДРА, но дальше добавил, что уход Тараки не только не нарушит единства партии, а, напротив, сплотит ее.

Ясно, что Пузанов и коллеги не могли уйти, не получив каких-то заверений в том, что с Тараки все будет в порядке. Ведь им предстояло сразу доложить об итогах этого разговора Москве. Амин между тем уже просто издевался над ними. Он сказал, что члены политбюро на состоявшемся несколько часов назад заседании высказались за отстранение Тараки со всех постов. «Как же так, — пробовал возразить Пузанов, — ведь еще вчера вечером вы обещали оставить его главой Ревсовета?». Амин картинно развел руками: «Я сделаю все, что в моих силах, но воля партии для меня — закон».

В этот же день я доложил свои соображения по ситуации с афганскими министрами, все еще находившимися на вилле «Зенита». Вскоре начальник разведки перезвонил: «Наверху принято решение тайно эвакуировать афганцев в СССР». Я тотчас поехал на виллу, чтобы получить их согласие на отъезд из страны. К счастью, уговаривать беглецов долго не пришлось. К тому времени они уже поняли, что другого выхода уцелеть у них нет.

Начальство в Москве, оправившись от шока, вызванного таким неслыханным вероломством Хафизуллы Амина, вначале стало рассматривать варианты силового решения проблемы: привели в боевую готовность наш десантный батальон, охранявший аэродром в Баграме, напрягли и офицеров спецназа КГБ, собрав их на заднем дворе советского посольства. Однако команды на освобождение Тараки так и не последовало. В Центре, оценив реальное соотношение сил, решили, что риск неудачи слишком высок.

Утром, перед тем, как отправиться на работу, Старостин очистил от битого кирпича рельс, по которому катался ролик створки ворот гаража, открыл бокс с «Тойотой-краун», осмотрел салон автомашины, открыл ее багажник. В салоне он нашел малокалиберный револьвер марки «Майами», а в багажнике наткнулся на увесистый узел, связанный из женского платка зеленого цвета с вышитыми на нем аляповатыми цветочными узорами. Развязав его, Валерий обнаружил множество скрепленных резинками пачек долларов и афгани. Оставив все как есть, он вошел в дом, собрал оружие, которое вчера привезли с собой афганцы. Слегка прикрыв автоматы и пулемет снятым с вешалки плащом, отнес все это в гараж и сложил в багажник «Тойоты». Себе на память оставил только пакольс головы Сарвари. Затем снова наглухо закрыл створку ворот гаража — так, чтобы слуга Рустам, который с минуты на минуту должен был прийти в дом, не сумел разглядеть стоящую там автомашину. После этого Валерий поехал в посольство. Доложил Осадчему и Иванову об оружии и деньгах. Тут же по указанию Бориса Семеновича была создана комиссия для составления описи оставленного вчерашними гостями «наследства». В нее вошли Осадчий, Бахтурин и Старостин. Договорились собраться в доме Старостина сразу же после того, как его покинет Рустам.

После обеда, когда слуга, закончив уборку, ушел, комиссия приступила к работе. Еще раз втроем очень внимательно осмотрели салон и багажник «Тойоты», которая, как сказал Осадчий, принадлежала АГСА Перегрузили оружие в машину Бахтурина. Узел с деньгами внесли в гостиную. Офицер безопасности и Валерий расположились прямо на ковре, скрестив ноги, как принято у мусульман, и принялись считать деньги: Бахтурин — потрепанные, разнокупюрные доллары, а Старостин — засаленные, очень грязные афгани. Осадчий мараться не стал. Удобно расположившись в кресле и потихоньку потягивая армянский коньяк, он осуществлял общее руководство и поддерживал моральный дух личного состава.

— Да, Валера, лучше бы ты оставил эти деньги себе, — подначивал он Старостина. — Если для тебя их много, то поделился бы с друзьями. Ты не представляешь, какой геморрой теперь будет у нас и у финчасти ПГУ. Откуда они взялись, эти деньги, финчасть знать не должна, а объяснить все это как-то надо. Как? Может, напишем, что мы в связи с оперативной необходимостью ограбили банк?

— Ну вот, Вилиор Гаврилович, я опять сбился, — со слезой в голосе возмутился Старостин. — Теперь снова надо пересчитывать.

— Тьфу! — раздосадовано плюнул на почерневшие от денежной грязи пальцы Бахтурин, который тоже отвлекся, потерял счет и был вынужден начинать все сначала.

— Ладно, ладно, молчу, — покровительственно успокоил сотрудников Осадчий.

Когда закончили подсчет, оказалось, что в узелке было 53 950 долларов США и 4 миллиона 220 тысяч афгани. Составили акт. Расписались. Сложили деньги в коробку из-под водки.

Сверху насыпали яблок. Коробку взял с собой резидент. Допили коньяк. Осадчий и Бахтурин собрались уезжать.

— Погодите, — остановил их Старостин. — Сначала свинтим номера с их машины.

— Эх, как же мы этого сразу не сделали, — хлопнул себя ладонью по лбу Осадчий.

После того, как резидент и офицер безопасности уехали, оперативный работник снова наглухо задвинул створку ворот гаража и подложил осколки кирпичей под ролик. Теперь скрытая в пустом боксе автомашина уже не казалась ему столь зловещей угрозой.

16 сентября

А.К Мисак:

В ночь с 15 на 16 сентября Амин собрал узкий круг своих единомышленников, формально это было заседание политбюро, а утром был созван пленум ЦК Из 31 члена центрального комитета присутствовали 26. Он красочно рассказал всем о покушении на себя, «организованном по приказу Тараки». «Кандидат в члены ЦК, наш дорогой товарищ Тарун убит, — патетически восклицал Амин. — Та же участь ждала и меня. С помощью четырех гнусных и трусливых предателей, которых мы с вами несколько дней назад изгнали со своих постов, они задумали совершить переворот в партии и государстве. Они занесли меч над нашей революцией, так пусть же этот меч покарает их самих».

Надо отдать должное Амину: оратором он был первоклассным. Не в пример Тараки.

Он призвал исключить Тараки из партии, что автоматически означало снятие его со всех занимаемых постов.

Я и другой член политбюро Панджшери предложили пригласить на пленум самого Тараки и выслушать его объяснения. Амин разгневался: «Тараки ни с кем не хочет разговаривать. Он не подходит к телефону, а своей охране дал приказ убивать всех, кто попытается приблизиться к дверям его резиденции. Если вы, товарищ Мисак, такой храбрый, то идите к Тараки и позовите его сюда». Я правильно понял слова Амина: если пойду, его люди убьют меня, а всю вину свалят на охрану Тараки.

Пленум проходил в зале под названием «Делькуша». Вокруг плотно стояли танки и бронемашины, все было оцеплено гвардией и агентами службы безопасности. Вел заседание пленума министр иностранных дел Шах Вали, который к тому времени был назначен еще и секретарем ЦК

В итоге все единогласно проголосовали за исключение Тараки из партии. Формулировка была такой: «За организацию покушения на секретаря ЦК, члена политбюро, премьер-министра Хафизуллу Амина, убийство члена ЦК партии Сеид Дауда Таруна и другие беспринципные действия». Кроме того, пленум исключил из партии всех четырех оппозиционеров как «членов террористической группы, действовавшей под руководством Тараки». Естественно, что генеральным секретарем был избран Амин. Сразу вслед за этим состоялось заседание Ревсовета, на котором Тараки был освобожден от должности председателя, а избран на этот пост Амин.

18 сентября

Все эти дни зенитовцы жили в постоянном напряжении. Даже спали, не снимая своей спецназовской формы, держа оружие под кроватями. В ночь с 14 на 15 сентября на «первую виллу» тайно доставили трех слегка испуганных афганцев. Долматов объяснил, что этот видные деятели НДПА, министры, не поладившие с Амином, и что их надо усиленно охранять. Одного из афганцев Валерий Курилов узнал сразу — это был начальник службы безопасности Асадулла Сарвари, совсем недавно проверявший, как его подчиненные усвоили у советских инструкторов науку рукопашного боя.

Халькистов разместили в комнате без окон на первом этаже. Выделили им три раскладушки, три стула и велели ни в коем случае не выходить наружу.

То, что этих людей ищут, зенитовцы почувствовали сразу. Все они умели отличать обычных прохожих или торговцев овощами от «топтунов» из наружного наблюдения АГСА Бояринов предупредил, что «наружка» взяла под усиленный контроль те объекты в Кабуле, где жили советские граждане и, прежде всего, разумеется, дома, в которых размещались сотрудники КГБ. Оперативники афганской контрразведки и их помощники день и ночь под разными обличьями шатались возле виллы и даже пытались заглянуть внутрь сквозь щели в заборе и калитке. Пришлось «Зениту» предпринять дополнительные меры для своей защиты: вдоль всего забора растянули контур сигнального устройства, поставили сигнализацию.

Постепенно нежданные гости освоились на вилле, побороли страх, стали громче разговаривать, шутить, попросили дать им зубные щетки, бритвы, новое белье. Жизнь налаживалась.

Курилова снова выдернули в резидентуру. Теперь разговаривал с ним другой человек — очень уверенный в себе, среднего роста, с большими залысинами, явно крупный начальник.

— Нам сказали, что вы неплохо рисуете.

— Есть немного, — согласился Курилов. — А что?

— Раз так, то у вас должна быть развита наблюдательность, — оставил его вопрос без внимания лысый. — Мы бы просили вас составить словесный портрет афганских министров, которые укрываются на «первой вилле». Сможете? Но только этот портрет должен быть максимально полным. Так сказать, отражать все черты оригинала, включая манеры, особенности поведения, речи ну и так далее.

— Вообще-то, нас этому учили в Высшей школе, — сказал Курилов. — Но для того, чтобы я выполнил задание, мне надо с ними поближе познакомиться, пообщаться.

— Добро, — лысый повернулся к сопровождавшему Курилова подполковнику Долматову. — Обеспечьте ему подходящие условия.

Так у Валерия появилась возможность вступить в тесный контакт с беглецами. Несколько раз ночью он выводил во двор на прогулку Сарвари, и тот теперь охотно, без малейшей спеси, беседовал с младшим офицером, жаловался на Амина, называл его американским шпионом, утверждал, что кругом враги, которых надо беспощадно уничтожать. Сарвари сносно говорил по-русски и неплохо по-английски.

Гулябзой тоже охотно шел на контакт. Ему оставили оружие — это был небольшой пистолет советского производства из тех, что только недавно появились и считались редкостью, давали такие пистолетики только генералам и некоторым полковникам. «Смотрите, — доставал он ствол. — Это мне ваш министр внутренних дел подарил. Щелоков. А вы знаете, что товарищ Щелоков — самый большой друг товарища Брежнева? Эти люди нас в беде не бросят, как вы думаете?»

Третий гость Ватанджар все больше отмалчивался. Может быть, потому, что плохо говорил по-русски.

К назначенному сроку Валерий передал в посольство составленные им подробные портреты халькистов, а к ним приложил карандашные наброски их лиц, силуэтов их фигур. Для чего это было нужно, он узнал позже.

Все эти дни между Кабулом и Москвой по закрытой связи шли оживленные переговоры по поводу операции, получившей кодовое обозначение «Радуга». Речь шла о том, как тайно вывезти из афганской столицы Асадуллу Сарвари и его друзей. Конечно, КГБ к тому времени уже имел прочные позиции в Афганистане, но все равно такая операция была связана с большим риском. Взбунтовавшиеся халькисты официально считались государственными преступниками, заговорщиками, на них был объявлен розыск, поэтому неудача с их вывозом грозила крупными неприятностями. Это могло быть расценено как грубое вмешательство во внутренние дела суверенного государства. И тогда не избежать грандиозного скандала.

После долгих консультаций остановились на следующем варианте. Как раз в эти дни должна была происходить плановая замена некоторых офицеров «Зенита», отслуживших положенный срок в Афганистане. Естественно, вместе с новичками прибывал и какой-то спецгруз: оружие, боеприпасы, техника. Точно такой же груз убывал в Союз с отслужившими свое зенитовцами. Ящики оформлялись под видом дипломатического багажа, не подлежащего проверке. На это и был сделан весь расчет.

В подмосковной Балашихе, где располагалась основная база спецназовцев, срочно изготовили три деревянных контейнера — каждый таких размеров, чтобы в нем мог поместиться человек. В контейнерах проделали отверстия для дыхания, поместили туда кислородные приборы, матрасы, а снаружи выкрасили контейнеры в казенный зеленый цвет — ни дать, ни взять получились типичные ящики, в которых перевозят военное имущество.

Все эти приготовления держались в большом секрете. Исполнителем от Центра был назначен полковник Глотов из 8-го отдела управления нелегальной разведки ПГУ, ведавшего самыми деликатными и абсолютно закрытыми делами. Напутствуя его, Крючков недвусмысленно предупредил, что в случае провала Глотову самому придется расхлебывать эту кашу. Мы, дескать, будем вынуждены дистанцироваться от этой акции. Как вспоминал впоследствии Василий Степанович, это его сильно покоробило, но он промолчал. Министерство обороны по приказу начальника Генштаба Огаркова выделило два самолета: основной Ил-76 должен вылететь из Москвы, сесть для дозаправки в Фергане, где его поджидал запасной Ан-12 — на тот случай, если с Илом что-то случится. В Кабул вместе с Глотовым вылетали десять сотрудников «Зенита» — на замену своим товарищам и шесть сотрудников разных подразделений КГБ, командированных со своими задачами. Никто из них не знал об истиной цели этого рейса.

18 сентября около четырех утра из Москвы на авиабазу Баграм вылетел тяжелый транспортный самолет Ил-76, на борту которого находилась крытая тентом грузовая автомашина ГАЗ-66. В ее кузове среди обычного груза были размещены спецконтейнеры. В последний момент Глотову придали несколько офицеров 7-го управления КГБ (оно осуществляло наружное наблюдение). Это были специалисты по подделке документов и изменению внешности. Они везли с собой три парика, средства для изменения цвета волос, специальный грим. Таким образом решили подстраховаться: ведь основной план предусматривал перевозку халькистов в закрытых ящиках, а при этом менять их внешность не требовалось. Видимо, им-то и понадобились словесные портреты и зарисовки Курилова, сделанные им тайком на вилле.

Такая же оперативная группа была создана в Кабуле, в нее вошли офицер по безопасности Бахтурин, сотрудник представительства Кабанов, советник при начальнике контрразведки на базе Баграм Дадыкин и четыре зенитовца. Около одиннадцати утра Ил-76 благополучно совершил посадку в Баграме.

Теперь началась самая ответственная и опасная часть операции «Радуга».

Сразу после посадки самолета встречавшие его «кабульцы» и прилетевшие «москвичи» споро занялись каждый своим делом: Борис Кабанов вручил Глотову дипкурьерский лист и афганские номерные знаки на автомобиль. Один из зенитов-цев выкатил из чрева самолета грузовик, за несколько минут прикрутил на него знаки, сел за руль. Офицеров, прибывших на смену бойцам спецназа, разместили в посольском автобусе. Быстро разгрузили самолет, и колонна сразу, не мешкая, отправилась в Кабул. Перед этим Глотов наказал летчикам: «Появимся через три с половиной часа, следите за въездом на аэродром — как только увидите, что машины возвращаются, сразу запускайте двигатели и будьте готовы к немедленному старту».

При выезде с аэродрома никаких неожиданностей не произошло. Афганцы, охранявшие базу, уже привыкли к тому, что из Союза почти каждый день прилетают тяжелые самолеты, из них выгружают какое-то имущество… Обычно никто и не пытался его досматривать. Раз груз везут к нам, то значит это братская советская помощь Афганистану.

Благополучно преодолели все посты, вихрем, без остановки промчались по шоссе до столицы, и через полтора часа, как было и рассчитано, автобус с грузовиком, сопровождаемые легковой машиной Бахтурина, подъехали к воротам «первой виллы». Автобус тут же загнали на территорию, а ГАЗ-66 встал вплотную к открытым воротам гаража, выходившим на улицу. Зенитовцы так же быстро вынесли из кузова контейнеры, втащили их в дом. Сарвари не без труда втиснулся в тесный ящик. С маленьким Гулябзоем и Ватанджаром проблем не возникло. Каждому дали по автомату, фляге с водой, показали, как в случае необходимости пользоваться приборами для дыхания. И — заколотили ящики крупными гвоздями. Теперь снаружи они выглядели абсолютно казенным армейским имуществом — не придерешься. Не мешкая, тяжеленные контейнеры загрузили обратно в грузовик, туда же на боковые скамьи сели зенитовцы — каждый с оружием и двойным боекомплектом. Тент сзади наглухо задраили. В автобусе, одетые в цивильную одежду, разместились спецназовцы, покидавшие Кабул. По отработанной легенде в случае остановки патрулем надо было сказать: группа советских специалистов уезжает домой, а в кузове грузовика их багаж и служебное имущество. На некотором отдалении автобус и ГАЗ подстраховывали три легковых автомобиля с оперработниками КГБ.

Старшим в кузове грузовика был Долматов. Получив по радио из автобуса информацию о том, что вооруженный афганский патруль направляется прямиком к грузовику, он шепотом велел приготовиться к бою, однако стрелять только по его команде.

Сидящий вместе с другими на жесткой скамье Курилов слышал, как подошедший к кабине офицер стал расспрашивать водителя о том, куда они направляются и что за груз везут. Тот через переводчика, который был рядом с ним кабине, отвечал согласно легенде. Потом офицер подошел к автобусу, где наши «специалисты» щедро угостили его сигаретами и пригласили в гости в Советский Союз. Курилов видел сквозь щель между тентом и стойкой, как афганец обрадовался подарку, но, видимо, не осмеливался игнорировать приказ своих ребят из госбезопасности, потому что, покурив с пассажирами автобуса, он снова вернулся к грузовику, обошел его и стал отстегивать сзади тент.

— Александр Иванович! — тревожно шепнул Валерий Долматову.

— Вижу, — одними губами почти беззвучно ответил тот.

Из кабины выскочил переводчик и опять стал горячо убеждать лейтенанта, что в кузове ничего подозрительного нет, там только ящики с имуществом отъезжающих специалистов. Однако офицер продолжал молча возиться с веревками. Отвязав их, он приподнял край тента, ухватился рукой за борт грузовика и, подтянувшись, стал всматриваться в темноту кузова.

Долматов, подав условный сигнал всем оставаться на местах, мгновенно придавил ладонь афганца на борту своим тяжелым спецназовским ботинком. Тот от неожиданности раскрыл рот. Взглянув в следующую секунду наверх, он увидел страшный в своей близости зрачок автоматного ствола. А из темноты в него целились еще несколько стволов.

Не отпуская ботинка, Долматов поднес палец к губам. Жест был понятен: «Хочешь жить — молчи»! Лейтенант оглянулся. Сзади, почти вплотную, с угрожающим видом стояли те самые «специалисты», которые минуту назад угощали его сигаретами. Теперь, понял лейтенант, они готовы задушить его голыми руками. Он обреченно кивнул Долматову, словно обещая не проронить ни звука.

По команде лейтенанта солдаты подняли шлагбаум, и колонна продолжила свой путь. До Баграма добрались без приключений.

Как только машины въехали на бетон аэродрома, летчики тотчас запустили двигатели самолета. Задняя аппарель Ила опустилась, и грузовик с ходу въехал в его чрево. Там самолетные техники быстренько закрепили машину тросами.

Долматов с бойцами по приставной лесенке спустился на бетон.

Техники задраили самолетные двери, Ил взревел турбинами и покатился на взлет.

Не без волнения Курилов с помощью заранее припасенного штык-ножа принялся вскрывать ящики. Глотов и его люди помогали. От момента заточения министров в эти контейнеры прошло не более двух часов, но ведь в такой духоте и в таком замкнутом пространстве долго не продержишься. Как там они? К счастью, все были живы. Тяжелее всего пришлось грузному Сарвари, но он, едва освободившись, в насквозь мокрой о пота рубахе, сразу вскочил и приник к иллюминатору: «Где мы сейчас?» Ему объяснили, что еще над территорией Афганистана. Сарвари разразился гневной тирадой: «Как можно в такой ответственный момент покидать родину? Но я еще вернусь! Я уничтожу этого палача! Я лично повешу его!» Лицо его стало красным, пот катился по лбу. Валерий испугался: как бы афганца не хватил удар. Он дал Сарвари фляжку с водой, постарался успокоить его, но тот еще долго посылал проклятия ненавистному Амину и грозил ему самыми страшными карами. Успокоился только тогда, когда Глотов пригласил всю компанию закусить «чем Бог послал». Бог послал им бутылку водки, колбасу и консервы.

На подлете к границе самолет был встречен парой советских истребителей, которые сопровождали его до самой посадки на военном аэродроме Тузель под Ташкентом.

В столице Узбекистана опальных халькистов с почетом разместили в одной из закрытых резиденций республиканского ЦК. Правда, предварительно помещение было нашпиговано устройствами слухового контроля. Писали разговоры афганцев круглые сутки — вплоть до их отъезда из Ташкента. Из Москвы приехал старый знакомый Сарвари полковник Ершов. Он в паре с подключенным к операции Китаевым подробно опрашивал афганцев по самому широкому кругу проблем. Разведку особенно интересовала ситуация в ближайшем окружении Амина: кто там чем дышит, есть ли недовольные, с кем можно было установить негласный контакт? Одновременно начальство ПГУ в Москве вело переговоры с болгарскими коллегами о предоставлении беглецам временного убежища где-нибудь в укромном местечке на берегах Черного моря. 14 октября спецрейсом в сопровождении Ершова и Китаева халькисты вылетели в Варну.

Что же касается судьбы четвертого из бунтовщиков, теперь уже бывшего министра границ, то люди Амина не убили его сразу только потому, что надеялись, используя Маздурьяра как наживку, выйти на след исчезнувшей троицы. Он был помещен в тюрьму, где и ждал своей участи.

Когда начальнику ПГУ Крючкову доложили о том, что самолет с афганскими оппозиционерами успешно покинул авиабазу Баграм, Владимир Александрович не смог скрыть своей радости. Сам весьма сдержанно относившийся к спиртному и не переносивший злоупотреблявших алкоголем, он сказал по телефону Богданову: «Выпейте сегодня. Вы заслужили». На что полковник с радостной готовностью ответил: «Сделаем!» А Крючков тут же отправился на Лубянку — для доклада Андропову. Поскольку вопрос о тайной эвакуации халькистов обсуждался на самом верху и окончательное решение было санкционировано самим Брежневым, то политбюро должно было узнать об итогах операции немедленно.

Андропов встретил начальника разведки подчеркнуто приветливо. Был он в вязаном, почти домашнем джемпере, узел галстука немного ослаблен.

Они сели друг против друга за маленьким приставным столиком. Крючков ознакомил шефа с ситуацией. Тараки с супругой по-прежнему в изоляции. Доступ к ним исключен. Ничего неизвестно о его самочувствии. Через наши возможности и через посла мы постоянно пытаемся убедить Амина не предпринимать в отношении свергнутого генсека никаких репрессивных мер. Что касается положения в руководстве партии, то сейчас никакой видимой оппозиции Амину там не просматривается: есть члены ЦК и Ревсовета, которые сознательно и твердо поддерживают нового лидера, есть те, кто делает это из-за страха за свою жизнь. Но надо знать афганцев: не пройдет и месяца, как в его окружении обязательно появятся недовольные, обиженные, обойденные должностями. Отдельного разговора заслуживают сторонники Тараки в армии — они есть и, по нашим данным, могут выступить в защиту вождя. Но, боюсь, что эти выступления будут разрозненными и их легко подавят.

— Значит, что? Кончилось время Тараки? — в раздумье произнес Андропов.

— Да, Юрий Владимирович, это уже надо оставить истории. Но и с присутствием Амина мы не можем мириться. Даже если он и не сотрудничает напрямую с американцами, все равно его действия наносят огромный вред революционному процессу, партии, ставят под удар наши интересы в Афганистане.

— Погоди, — мягко остановил его Андропов. — Это мы с тобой так считаем. Но ведь подобные решения может принимать только политбюро нашей партии. А ты уверен, что все члены политбюро точно так же оценивают Амина? — Крючков неопределенно развел руками. — Вот… То-то же! И я не уверен. Насколько я знаю, министра обороны по-другому информируют. Андрей Андреевич будет до последнего колебаться. Пономарев? Не исключено, что этого старого коминтер-новца вводит в заблуждение псевдореволюционность Амина, его заклинания быстро, по-сталински решить все проблемы. Так что давай не будем спешить. Моя к тебе просьба: накапливайте информацию, держите ситуацию под постоянным контролем. И обо всем существенном немедленно докладывай мне. Во всех своих действиях — руководствоваться рекомендациями Инстанции.

Инстанцией в те годы было принято называть ЦК КПСС.

* * *

В Москве сентябрь прошел под знаком изучения новой ситуации. В ЦК КПСС, КГБ, Минобороны, МИДе анализировали поступающую день за днем тревожную информацию из Кабула. Писались справки, формулировались предложения, за плотно закрытыми дверями проходили совещания. Никаких стратегических решений в связи со сменой власти пока принято не было. Но все шло к этому.

21 сентября совещание руководящего состава КГБ провел лично Андропов. Он подверг резкой критике действия Амина по захвату им власти, однако на данном этапе призвал все службы, представленные в ДРА, работать в прежнем режиме, не давать повода для провокаций. «Нам следует учитывать объективную ситуацию, — дипломатично выразился председатель Комитета, — и в этой связи принимать все необходимые меры, чтобы сохранить сотрудничество и наше влияние на Амина».

Неделей позже в Москву были вызваны с докладом о ситуации военные советники Горелов и Заплатин. Их поочередно выслушали начальник Главного политуправления Епишев, начальник Генерального штаба Огарков, министр обороны Устинов, секретарь ЦК Пономарев. Каждый из этих руководителей особенно пристрастно расспрашивал советников об Амине — каково его истинное лицо, можно ли ему доверять, насколько он искренен в своей верности СССР…

Генералы остались верны своей прежней позиции. Они высоко отозвались о деловых качествах нового афганского вождя, отметили его склонность к театральным эффектам, вспомнили о пуштунском национализме, не стали отрицать проявляемую им жестокость по отношению к политическим противникам. Что же касается его «советизма», то и Горелов, и Заплатин в один голос уверяли собеседников: это наш надежный и проверенный друг. «У него есть два самых святых праздника в году, — с жаром говорил Заплатин. — Это 7 ноября и 9 мая». Устинов, выслушав все это, почему-то нахмурился и посоветовал своим генералам, вернувшись в Кабул, теснее взаимодействовать с «ближними». «От них идет несколько другая информация, — раздраженно пояснил он. — Вы там не можете между собой договориться, а нам здесь решение принимать». Принципиальный Заплатин пытался было пожаловаться на Богданова и его команду («Пить им поменьше бы надо, тогда и информация будет объективной»), но понимания у министра не нашел, тот только рукой махнул. Мол, свободны.

Горелов вместе с Ивановым и Пузановым был приглашен также на заседание комиссии политбюро, где впервые обсуждалась возможность ввода советских войск в Афганистан. Пузанов по своему обыкновению (а может быть, и по рекомендации своего непосредственного начальника Громыко) отделался расплывчатой формулой «с одной стороны — с другой стороны». Иванов не исключил того, что войска придется вводить, пояснив, при каких обстоятельствах. И только Горелов стоял на своем: «Советское военное присутствие в ДРА усиливать нельзя. Афганские вооруженные силы в состоянии решить поставленные перед ними задачи».

Контакты на высшем уровне между афганскими и советскими руководителями пока были не то чтобы заморожены, но приостановлены. Единственным человеком из членов политбюро ЦК КПСС, который встречался с аналогичным афганским руководителем (тоже членом политбюро), был Громыко, который в Нью-Йорке, находясь на заседании Генассамблеи ООН, имел беседу с министром иностранных дел ДРА Шах Вали. Андрей Андреевич попросил афганского визави рассказать о положении в Афганистане.

— Сейчас у нас все спокойно, — заверил его Шах Вали. — Однако недавно возникли определенные проблемы, связанные с поисками правильных путей для решения вставших перед революцией вопросов. Положение усугублялось тем, что Тараки насаждал культ своей личности, сколачивал вокруг себя группировку, состоявшую из неопытных и непроверенных элементов. Нарушалась законность. Служба безопасности беспричинно арестовывала многих невинных людей. Эти вопросы стали предметом обсуждения в руководстве партии. Когда Тараки увидел, что партийное руководство его не поддерживает, он организовал заговор с целью убийства Амина.

— А как было установлено, что имел место заговор? — спросил Громыко. — Или это просто предположение?

— План убийства обсуждался в штаб-квартире службы безопасности, и один из верных партии товарищей предупредил товарища Амина.

Далее Шах Вали поведал советскому министру о подробностях инцидента во дворце, когда был убит Тарун, особо подчеркнув, что посол Пузанов в разговоре с Амином по телефону заверил, что тому ничего не грозит, если он приедет на встречу.

— Вы считаете, что это было преднамеренно организовано тогда, когда там находился советский посол, ничего не зная об этом? — мрачно уточнил Громыко.

— Дело обстояло таким образом, что когда советский посол заверил Амина в том, что ему ничего не угрожает, Амин приехал, но он был со своей охраной.

— А где сейчас Тараки? — сменил неприятную тему министр.

— В Кабуле, — туманно пояснил Шах Вали.

Переворот в Кабуле стал неожиданностью для США, еще

больше запутал и без того мутную ситуацию. Из рассекреченных документов того времени видна растерянность дипломатов и разведчиков, эти документы (телеграммы из посольства, аналитические записки спецслужб) хотя и содержат довольно полную информацию о случившемся, но очень аккуратны в оценках и еще более осторожны в прогнозах. Так, 17 сентября Амстутц, ссылаясь на разговоры с дипломатами и осведомленными афганцами, сообщал в Госдепартамент: «Советы не в восторге, но, возможно, сознают, что в данный момент у них нет иного выхода, как поддерживать амбициозного и жестокого Амина… Теперь Амин — это все, что им осталось… Он является единственным орудием, с помощью которого Москва может защищать “братскую партию” и сохранить “прогрессивную революцию”».

На следующий день временный поверенный в новом послании государственному секретарю США отважился на прогнозы. «Кризис еще не закончился, — писал он. — Вполне возможно, что между основными воинскими частями ДРА может начаться гражданская война под руководством сторонников Тараки или других неаминовских элементов. Одно афганское официальное лицо вчера в беседе с работником посольства конфиденциально назвало руководство “кучкой скорпионов, смертельно кусающих друг друга”». Говоря об Амине, Амстутц неожиданно прибег к недипломатическому обороту: «Я считаю, что его шансы умереть в постели в преклонном возрасте равны нулю».

Как в воду глядел американский представитель.

В конце сентября он передал в Вашингтон, что есть сигналы из окружения нового афганского лидера о его желании «улучшить отношения с правительством США». Об этом же информировали Вашингтон источники по каналам спецслужб.

Аналитики ЦРУ и других разведывательных ведомств США тогда же подготовили секретный меморандум, в котором попытались заглянуть за горизонт, предсказать, как станет развиваться ситуация на Среднем Востоке и что может предпринять Советский Союз. Несмотря на то, что этот документ составлен в очень осторожных, обтекаемых выражениях, там есть прямое указание на то, что «в скором времени советское военное присутствие возрастет». Правда, следующие фразы в этом же абзаце как бы дезавуируют сказанное: «Мы не видим никаких признаков того, что советская сторона готовит наземные войска для масштабной интервенции в Афганистан».

Вообще, этот документ, попади он тогда в руки советских генералов, немало бы их озадачил. С одной стороны, он предупреждал, что Советы уже ввели один батальон десантников и расположили его на авиабазе в Баграме, а также якобы дали прямое разрешение на участие в боевых действиях экипажам своих боевых вертолетов и танков. С другой стороны, там говорилось: «Мы не верим в то, что Москва будет использовать свои войска для борьбы с мятежниками». С одной стороны, руководители СССР «хорошо сознают те нескончаемые военные и политические трудности, которые их ждут, если ввод войск будет осуществлен». С другой стороны, «очевидно, что сегодня интересы Советов в Афганистане более амбициозны, чем до переворота в 1978 году. Становление марксистского государства в Афганистане Москва рассматривает теперь как важный фактор утверждения своих стратегических и политических интересов в регионе».

Такое впечатление, что аналитики разведывательных ведомств, принимавшие участие в работе над этим документом, таким образом подстраховывали себя на случай любого развития ситуации в будущем. Ясности насчет поведения Москвы на ближайшую перспективу у них не было.

Но это и неудивительно. Потому что такой ясности тогда не было и у самой Москвы.

Из меморандума также видно, что оперативники ЦРУ не зря ели свой хлеб. Они отследили контакты КГБ с находившимися в Западной Европе парчамистами. По этому поводу авторы документа замечают, что советские представители убеждали оппозиционеров вернуться в Афганистан, обещая им поддержку вплоть до организации военного переворота. Не исключено, что кто-то из находившихся в эмиграции лидеров «парчама» вольно или невольно сливал информацию американцам.

Формально Штаты находились в дружественных отношениях с ДРА и даже продолжали оказывать афганцам экономическую помощь, правда, в скромных размерах. Последним крупным американским политиком, навестившим страну в июле, был заместитель госсекретаря Ньюсом, который подписал соглашения о завершении с помощью США строительства энергоирригационного комплекса в Гильменде и о содействии в производстве пшеницы. Но за кулисами официальной политики уже вовсю разворачивалась тайная стратегия поддержки вооруженной оппозиции. Тех самых исламских радикалов, которые спустя двадцать лет станут главными врагами Америки.

Джинн был выпущен из бутылки.

* * *

О последних днях основателя НДПА известно мало. Судя по некоторым свидетельствам, в Москве, кажется, довольно быстро смирились с этой потерей. Нет никаких документов или устных рассказов, которые говорили бы о том, что разрабатывались какие-то серьезные планы по силовому освобождению Тараки. Скорее всего, КГБ уже посчитал его карту битой.

Еще 15 сентября, то есть сразу после государственного переворота, политбюро ЦК КПСС направило секретную телеграмму первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии «О положении в Афганистане». В ней, в частности, говорилось:

«Уже в течение некоторого времени в партийно-государственном руководстве Афганистана имели место серьезные, приобретшие фактически характер борьбы за власть разногласия между сторонниками Н. Тараки и Х. Амина.

В связи с таким развитием событий мы срочно обратились от имени политбюро и лично от имени Л.И. Брежнева к Н. Тараки и Х. Амину с настоятельным призывом сплотиться (…). И Тараки, и Амин заявили, что они восприняли наше обращение положительно. Но в действительности положение резко обострилось (…).

Сейчас заменено руководство органов безопасности и МВД. Заменяется командный состав воинских частей и соединений. Все дело идет к тому, что Н. Тараки будет освобожден от занимаемых постов.

Следует сказать, что председатель Революционного совета, генеральный секретарь ЦК НДПА Н. Тараки проявлял, особенно в последнее время, крайнюю нерешительность. Те советы и рекомендации по налаживанию руководства страны, которые давало ему политбюро ЦК КПСС, фактически не претворялись в жизнь, хотя на словах он, как правило, соглашался с ними.

Сейчас уже ясно, что нам придется иметь дело с новым руководством Афганистана во главе с Х. Амином, который делает заявления, что он будет сохранять существующий в стране режим».

По сути дела, фраза о «крайней нерешительности» Тараки означала, что советское руководство поставило на нем крест.

О том, что с основателем партии происходило дальше, рассказала его вдова Нурбиби Тараки. Один из авторов этой книги встретился с ней декабрьским днем 1989 года в ее светлой двухэтажной вилле, расположенной в привилегированном районе Кабула.

Н. Тараки, вдова генерального секретаря ЦКНДПА:

В тот день, когда муж в последний раз принимал у себя советских товарищей, я была в спальне, расположенной неподалеку от кабинета генерального секретаря. Вдруг за дверью услышала выстрелы. Выбежав из спальни, увидела лежащего в луже крови Таруна. Одна пуля, кажется, попала ему в голову, другая в бок. Охрана говорит: «Это люди Амина сделали». Кроме того, еще один наш человек был ранен в плечо — им был врач Азим, он нес чай и случайно попал под огонь.

Это случилось примерно в четыре часа дня. Советские товарищи тут же уехали. Тараки позвонил Амину и спросил: зачем он это сделал? Я не знаю, что ответил тот. Тараки попросил, чтобы Амин распорядился забрать из дворца и похоронить тело Таруна. «Завтра», — таким был ответ. Подобным же образом отреагировали на эту просьбу начальник Генштаба и командующий гвардией, к которым Тараки обратился по телефону. А вскоре всякая связь с внешним миром прервалась. Все телефоны молчали. И никто к нам не приходил.

Но мой муж вначале не очень волновался. Он считал, что восторжествует здравый смысл и все обойдется. Что, наконец, советские друзья не позволят Амину натворить глупостей. Он не хотел кровопролития, насилия, еще надеялся на добрую волю, на силу товарищеских чувств. Ведь это чистая правда, что он очень любил Амина, считал его своим самым верным, самым преданным и способным учеником.

На следующий день от Амина пришла записка: «Прикажите своим охранникам сложить оружие». С нами остались два телохранителя — Бабрак и Касым. Оба они вначале наотрез отказались подчиниться аминовскому приказу. Тараки их уговаривал: «Революция — это порядок, и поэтому следует подчиниться». — «Не верьте Амину, — возражали телохранители. — Он так же хладнокровно расправится с вами, как вчера подставил под пули своего друга Таруна. Он будет идти до конца». «Нет, товарищи, — мягко возражал им Тараки. — Вы не правы. Это невозможно. Мы старые, верные соратники. Я всю жизнь отдал революции, другой цели у меня не было, и любой это знает. За что же меня уничтожать?»

Тогда Бабрак и Касым, чтобы не сдаваться, договорились убить друг друга. Опять Тараки их отговаривал: «Так нельзя. Подумают, будто вы были заговорщиками и решили избежать справедливой кары». Я тоже убеждала их не делать этого. Мы оба верили в то, что все образуется.

Они сдались. И мы с ужасом увидели, как палачи Амина поволокли их куда-то, будто козлов на бузкаши. Так людей тащат только на казнь. И действительно, они были убиты почти сразу.

В последующие три дня нас не трогали. Мы жили без всякой связи с внешним миром, под домашним арестом. Вместе с нами был брат Тараки с двумя детьми, его племянница и племянница брата. Оставались повар и прислуга. Затем всех родственников и персонал куда-то увели Теперь с нами остался только повар по имени Насим. Еще через несколько дней ночью нас разбудили офицеры службы безопасности: «Решено поселить вас в другом помещении. Живо собирайтесь».

На территории дворцового комплекса есть отдельно стоящий скромный дом под названием «Самте джума» — туда нас и привели. Комната, в которой мы оказались, была абсолютно пустой, если не считать голой жесткой кровати. Пол был покрыт толстым слоем пыли Все это очень напоминало тюремную камеру. Я спросила у Тараки: «Неужели мы совершили какие-то преступления?» — «Ничего, — как всегда философски ответил он. — Все образуется. А комната эта обычная. Я знаю, что раньше здесь жили солдаты. Что ж, теперь мы поживем».

Я вытерла пыль. Восемь дней мы провели здесь. Муж вел себя абсолютно спокойно. Правда, ежедневно просил о встрече с Амином. И все повторял: «Революция была всей моей жизнью. У меня есть ученики, которые доведут дело до конца. Я свой долг выполнил». Ему было 62 года. Он не болел, только стал совсем седым.

Потом меня предупредили, что поведут показывать врачу. Я и вправду чувствовала себя неважно: давление было очень высоким. Ночью пришли офицер и врач. «Почему вы хотите забрать ее ночью»? — спросил муж. «Днем люди могут увидеть, пойдут ненужные разговоры».

Меня привели в другой дом, все там же, на территории дворца Арк. Он называется «Котай голь». Там я увидела остальных членов нашей семьи. «Почему сюда? — спросила я. — Вы же обещали меня лечить». — «Подожди до утра. Мы скоро вернемся». Но ни утром, ни днем, ни вечером они не пришли. Больше я никогда не видела этих людей.

Я чувствовала себя плохо. Попросила лекарство. Мне с издевкой отвечали: «Где взять? У народа ничего нет, а тебе — подавай». Если появлялся кто-нибудь из подручных Амина, я умоляла отправить меня обратно к мужу. Но они только ухмылялись.

Как-то ночью нас всех перевезли в тюрьму Пули-Чархи. Там я и услышала о смерти своего мужа. Но только спустя три месяца, уже после освобождения, узнала подробности.

Мне рассказали, что опять-таки ночью три офицера дворцовой гвардии Экбаль, Рузи и Ходуд вошли в комнату Тараки. Он стоял перед ними в халате, был спокоен. Офицеры предложили ему пройти с ними якобы для того, чтобы перевести его в другое помещение. Он попросил пить. «Не время», — ответили они. Тараки все понял. Он отдал офицерам маленькую коробку с деньгами — там было 45 тысяч афгани, это примерно одна тысяча долларов, все, что успел накопить за жизнь — и попросил передать ее мне. Потом снял часы и извлек из кармана партбилет: «А это передайте товарищу Амину». Офицеры связали Тараки и повалили его на пол, а на голову положили подушку. Так подушкой и задушили. Позже смерть засвидетельствовал лично командующий гвардией Джандад. Где похоронили мужа, я не знаю.

Позже я спрашивала: почему советские товарищи не помогли? Ведь и посол, и генералы обещали это. Никто не мог ответить.