Амин правил в ДРА чуть больше 100 дней.

Биографическая справка. Хафизулла Амии. Выходец из пуштунского племени хароти. Сирота. В начале 60-х годов находился на учебе в одном из университетов США. Несколько лет работал директором педучилища. Член НДПА с 1966 года. В 1968 году пленум фракции «хальк» перевел Амина иа членов партии в кандидаты, как скомпрометировавшего себя «фашистскими чертами». С 1969 года — депутат нижней палаты парламента. С 1977 Года — член ЦК НДПА. Стоял на позициях путчизма, злоупотреблял левой фразой: Однажды, выступая на митинге, пообещал, что «нынешнее поколение молодых афганцев будет жить при коммунизме». Обладал задатками хорошего оратора. Планомерно устранял всех, кто стоял на его пути к единоличной власти. По некоторым данным, на его счетах в банках было 114 миллионов афгани и 2 миллиона долларов.

А. К. М и с а к. Надо сказать, что до самой смерти он уже не чувствовал себя уверенным. Постоянно нервничал. Часто спрашивал то ли самого себя, то ли окружающих: «Почему Тараки хотел убить меня?» И всегда при этом слезы ручьями катились из его глаз. Был и другой вопрос, который он иногда' произносил вслух: «Почему советские товарищи не доверяют мне так, как доверяли Тараки?.. Дайте мне несколько месяцев, и я все сделаю, как нужно Москве». Его неуверенность сквозила и в том, что он с большой неохотой соглашался жить во дворце Арк. «Надо быстрее переезжать на Дар-уль-аман,— твердил он.— Вот и советские товарищи тоже очень рекомендуют это». Ремонт там подходил к концу. Амину, как раньше и Тараки, импонировало то, что этот дворцовый комплекс был когда-то спроектирован и построен по желанию прогрессивного правителя Амануллы-хана. Возможно, они ощущали себя его последователями и такими надеялись войти в историю Афганистана...

В начале декабря Амин перебрался туда вместе со всей своей свитой и охраной. Пригласив в гости друзей, он с гордостью показывал нам свое новое владение. Все было сделано и впрямь с завидной роскошью, размахом. Мы шутили: «Ты теперь такой большой руководитель, а тут кругом горы. Не боишься? Темной ночью нападут разбойники...» Амин вполне серьезно отвечал на это: «Советские товарищи обещали прислать сюда своих людей для охраны, а также обнести всю территорию колючей проволокой, установить сигнализацию».

Повара и врачи при дворце были советские. Помню, переводчиком у поваров состоял таджик по имени Момаджан. Амин очень дорожил дружбой с военными советниками, всячески подчеркивал: у него самые теплые отношения с советскими генералами. А вот посла Пузанова не любил, за глаза называл его парчамистом. Считал, что Брежнев и кремлевское руководство за него, вот только «парчамист Пузанов» мешает.

Во главе службы безопасности, которая при Амине стала называться К AM, он поставил своего близкого родственника Асадуллу Амина. При КАМ, конечно, тоже был советник из Москвы в чине генерала. Однажды при мне Асадулла пришел к новому генсеку с досье на многих видных парчамистов. «Эти люди тайно действуют против государства,— сказал он.— Их надо обезвредить».— «А что думает по этому поводу советский товарищ?» — спросил генсек,— «Он согласен». Не хочу бросать тень на генерала,—возможно, Асадулла солгал, но все это я слышал собственными ушами.

В правительство 1989 года Шах Вали вошел как министр без портфеля. «Мог бы приносить больше пользы,— вздохнул Шах Вали при нашей встрече,— но что поделаешь, если должностей на всех не хватает». После свержения Амина бывший член Политбюро, министр иностранных дел более семи лет провел в

тюрьме. Затем два года просидел дома, сейчас не только министр, но и член ЦК НДПА.

—

В начале 1980 года,— рассказывает он,— состоялся так называемый «суд» над халькистским руководством партии. Одиннадцать человек были приговорены к расстрелу. Приговор, не мешкая, привели в исполнение. Тринадцати другим подсудимым, в том числе и мне, сначала тоже объявили расстрел, однако затем заменили двадцатью годами тюрьмы.

—

Но это фийал. А что предшествовало ему? Расскажите о последних днях Амина.

—

Он утверждал, что между ним и Брежневым установлен хороший контакт, хотя было ли это правдой, я не знаю. Во всяком случае, по поводу встречи с Брежневым он хлопотал. Вопрос о приглашении в Афганистан советских войск никогда не обсуждался ни в нашем Политбюро, ни в правительстве. Только однажды Амин каждому из своих приближенных шепнул доверительно: вероятно, прибудут советские войска, но не для участия в боях, а исключительно для

' охраны. Войска, по его словам, встанут на рубежах вокруг Кабула, а высвободившиеся афганские части будут направлены в провинции для борьбы с мятежниками. Амин вслух делился своим идеями: «Может быть, переодеть советских солдат в форму афганских вооружённых сил, чтобы особенно не раздражать население?»

А. К. М и с а к. О помощи северного соседа говорилось много, но обычно в абстрактных выражениях: «Советский Союз не оставит нас в беде», «Москва поможет дать отпор любому агрессору», «Великий советский народ протянет руку дружбы...» Вот в таком духе. Близкий друг Амина, занимавший пост министра высшего образования, Махмуд Сума однажды рассказал мне, что он слышал слова генсека: «Если мне будет плохо, Советский Союз окажет широкую военную помощь и даже, быть может, пришлет солдат». Было ли нам так плохо, что понадобились чужие солдаты? Я много раз задавал себе этот вопрос. Думаю, внутреннее положение в Афганистане не требовало ввода советских войск.

27 декабря Амин пригласил своих ближайших соратников с семьями на обед. В конце обеда вдруг всем захотелось спать. Я еще помню, обеспокоенно спросил: «Может быть, нам что-то в еду подсыпали? Не яд ли это? Кстати, кто твой повар?» — «Не волнуйся,ответил хозяин.— И повар, и переводчик у меня советские». Однако сам Амин тоже имел бледный вид. Держался за стены. Я пожал плечами и поспешил на свежий воздух. Погода была морозная, выпал снег, снаружи мне стало немного легче.

Кто отведал этот обед, чувствовал себя, словно пьяный. Только Панджшери с удивлением взирал на наши мучения. Он единственный из нас не ел суп, пото- * му что соблюдал диету. Видимо, что-то было подмешано именно в СуП. Быстро распрощавшись со всеми, я поехал к себе на площадь Пуштунистана, в Министерство финансов, и попытался заняться там делами. Все происходило в четверг, а у нас это короткий день, накануне выходного. Сел в кресло — и как в глубокую яму провалился. Очнулся, разбуженный сильным взрывом, даже стекла в окнах повылетали,— такой это был взрыв. Посмотрел на часы: шесть вечера. И снова впал в забытье. Тут мой испуганный охранник вбежал в кабинет, стал меня тормошить: «Вам лучше поехать домой». Я проворчал: «Взрыв... Ну, что взрыв... Обычное дело. Принеси-ка лучше бумаги»,— и снова уснул. Не знаю, сколько прошло времени, когда охранник снова разбудил меня: «Сильная стрельба в городе. Проснитесь! В городе что-то происходит. Надо ехать домой»,

В жилом микрорайоне у своего подъезда я увидел несколько встревоженных министров. Никто не понимал, что происходит. Приехавшие секретари районных комитетов партии сказали, что стреляют советские солдаты. «Что нам делать? — спрашивали они.— Наши активисты вооружены, но они не знают, можно ли отвечать огнем»,— «Вы уверены, что это советские?» — раздалось сразу несколько изумленных возгласов. «Да, мы своими глазами видели»...

В квартире я включил радио. Передавали музыку. Стал крутить ручку настройки в надежде услышать что-нибудь о происходящем в Афганистане. Кажется, в половине десятого рядом с диапазоном, на котором обычно вещало кабульское радио, я наткнулся на женский голос. Диктор несколько раз повторила: «Сейчас будет выступать товарищ Бабрак Кармаль — генеральный секретарь ЦК НДПА». Мы были ошеломлены, ведь пленум не собирался, когда же Кармаль успел стать генсеком? Неужели он въехал в Кабул на броне советских танков? Я был почти уверен в том, что радиостанция, которую мы услышали, вещала с территории Советского Союза — из Ташкента, Душанбе, или, быть может, Термеза.

Ш. Вали. Охраняли дворец, в котором жил Амин, советские солдаты, внутри была личная охрана из афганцев — человек десять — пятнадцать. В 19 часов 30 минут ваши солдаты бросились на штурм дворца. Моя жена, находившаяся там, погибла при обстоятельствах, до сих пор неясных. Погибли сыновья Амина, были убиты его телохранители. Зачем была устроена такая бойня — ведь эти люди могли сдаться без единого выстрела?.. Ночью по радио сообщили, что по решению революционного суда Амин приговорен к смертной казни и приговор приведен в исполнение. А утром меня арестовали.

—

Вы испугались?

—

Нет. Я ничего противозаконного не совершил, не чувствовал за собой никакой вины. По радио объявили, чтобы наутро все члены ЦК явились на радиостанцию. Мы пришли. Три дня нас держали там, а затем под конвоем советских танков отвезли в тюрьму.

И все-таки: что же случилось за обедом? Кто пытался если не отравить Амина, то, во всяком случае, вывести его на какое-то время из строя? При всей кажущейся фантастичности эта версия вытекала из рассказов многих людей. Но она требовала проверки. И тогда нам посоветовали обратиться к генералу Валоя- ту Хабиби, начальнику Центрального военного госпиталя, который в тот злополучный день оказывал медицинскую помощь генсеку и его окружению.

Хабиби в 1972 году окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде, в 1979-м стал начальником госпиталя и с тех пор бессменно им руководит. Факт беспрецедентный; все сколько-нибудь заметные кабульские руководители за эти годы «тасовались» множество раз.

—

Знал ли я Амина? — переспрашивает генерал, который, кажется, удивлен, что советские журналисты пришли расспрашивать не о достижениях военного госпиталя.— Я знал его плохо. Мы никогда не встречались и не разговаривали.

—

Никогда?

—

Ну, если хорошенько вспомнить,— генералу явно не по нутру наша настойчивость,—один раз я был у него как врач-кардиолог и еще как-то возил к Амину советских стоматологов — у него кровоточили десны.

—

А не могли бы вы вспомнить день 27 декабря 1979 года? В одной высокой инстанции нам сказали, что вас тогда приглашали для оказания помощи Амину?

Генерал изумлен.

—

Интересно, кто же вас направил ко мне?

Мы называем фамилию одного из руководителей ЦК НДПА, который в дружеском разговоре действительно порекомендовал найти Хабиби. Кажется, ответ успокаивает генерала, но не совсем.

—

Вы же понимаете,— говорит он,— я как человек военный должен получить санкцию своего руководства. Речь идет о тайне государственной важности...

Теперь наш черед сделать свой ход.

—

Мы говорили с разными людьми, в том числе и с такими, кто занимает более высокие посты, чем ваш. Они были откровеннее. Они понимают: пришла пора рассказать правду. Это наш общий долг перед историей.

В общих чертах мы передаем генералу то, что слышали ранее про обед у Амина. Похоже, это производит на него впечатление. Желание помочь нам борется в нем с опасением приоткрыть тайную завесу.

—

Итак, днем 27 декабря вы вместе с другими врачами выехали на Дар- уль-аман для оказания медицинской помощи. Что вы там увидели?

—

За обедом всем гостям стало очень плохо. Некоторых пришлось даже увезти в больницу для промывания желудка.

—

В чем проявлялось это «плохо»? Как они все выглядели?

—

Они спали, а некоторых разбирал безостановочный истерический смех.

—

А Амин?

—

Ему еще до нашего приезда промыли желудок врачи из советского посольства.

—

Что это было? -г- наш разговор напоминает теперь блиц-партию в шахматы. Боясь, что собеседник передумает, перестанет рассказывать, держим высокий темп.— Что это было, чем их отравили?

—

Нет! — Хабиби протестующе поднимает вверх руку.—Я не получал разрешения говорить об отравлении. Мы об этом поговорим когда-нибудь позже. Вы понимаете?

В кабинете, кроме нас и генерала, сидит на диване офицер в темно-синей форме ВВС — замполит госпиталя. Возможно, последняя фраза означает, что генерал не хотел бы быть откровенным в присутствии этого человека? Но он уже и так сказал много.

—

Работали ли с Амином советские врачи? — наудачу задаем последний вопрос.

—

Да, около него постоянно находилось три-четыре ваших медика. Один из них был большим моим другом — это полковник Виктор Петрович Кузниченко, консультант главного терапевта нашего госпиталя. Я всегда брал его с собой, когда надо было ехать к руководству. Он был молод, энергичен.

—

Был?..

—

Во время штурма дворца он погиб. Пуля попала ему прямо в сердце.

Штурм, штурм... Тут, признаться, мы натолкнулись на стену. Кто штурмовал? Сколько их было? Как проходила операция? Все наши собеседники будто воды в рот набирали, когда мы пытались их расспрашивать. «не могу говорить», «Рано об этом рассказывать», «Не имею права», «Нет!» — заученно повторяли и афганцы, и советские, едва речь заходила о штурме дворца Амина.

Занавес тайны удалось лишь чуть-чуть приподнять с помощью Ф. М. Факира. Когда-то он был не только министром внутренних дел в аминовском правительстве, но и весьма приближенным к «первому лицу» человеком. Узнав о том, что Факир вечер 27 декабря провел рядом с Амином, мы написали ему в Кабул, просили рассказать о том, как это было. Бывший министр незамедлительно ответил. В его письме сквозило такое уважение к Амину, какого мы никогда прежде не встречали. Факир, к примеру, писал, что последние дни афганского руководителя были наполнены заботой о единстве партийных рядов, создании атмосферы товарищества и доверия. Якобы его девизом стали слова: «справедливость, законность, безопасность». Он говорил: «Мы должны извлечь правильные уроки из прошлого. Необходимо учитывать народные традиции, применять их в политической работе, чтобы вернуть доверие людей, больше не отталкивать их от себя». По словам Факира, Амин настаивал на скорейшем принятии конституции. Он был озабочен вспышками военных действий и много времени ежедневно уделял телефонным разговорам с командирами частей и соединений в провинциях. «Совершить революцию легче, чем удержать затем власть,— часто повторял он.— Нам это удастся только с помощью великого северного соседа».

В конце декабря агентура КАМ стала сообщать ему о скоплении большого количества советских войск у афганских границ. Но он не верил во вторжение. Он считал, что сведения о предстоящем вторжении с провокационной целью подбрасывают в КАМ спецслужбы империалистических государств. «Однажды,— писал нам Факир,— мы заговорили об этом. Амин рассмеялся мне в лицо: «Вторжение? Советское руководство никогда не пойдет на такую явную глупость». Он привел целый ряд доводов, среди которых я запомнил следующие: в Советском Союзе хорошо знают об урбках трех неудачных попыток англичан покорить афганцев; там отдают себе отчет в том, что такое джихад, когда весь народ поднимается против незваных пришельцев; остальной мир осудит СССР как колонизатора».

Действительно, подтвердил в своем письме Факир, 27 декабря все гости Амина, отведав суп, потеряли над собой контроль. «Я в тот день должен был встречаться с генеральным секретарем в 14.00. Ровно в срок зашел к нему. Амин лежал без сознания, а вокруг суетились врачи из нашего военного госпиталя и из советского посольства. Только в 18.30 он пришел в себя. Увидев меня, сказал: «Факир, кажется, я схожу с ума». По его лицу потекли слезы, и он опять впал в забытье. Через полчаса он очнулся снова. Все врачи уже почему-то уехали, и в комнате были только я и его жена. Он прямо, не мигая, смотрел на меня, словно вопрошал: что же было и что же будет? Посоветовав ему успокоиться и хорошенько отдохнуть, я попросил разрешения уйти. Направился в сторону его рабочего кабинета, но по дороге решил заглянуть к начальнику генерального штаба Якуб-хану, чтобы вместе поужинать. Открыв дверь в его комнату, я увидел там несколько советских офицеров — в тот же момент они начали стрелять в Якуб-хана, а я бросился бежать. Меня пытались забросать гранатами. Поднялась бешеная пальба, звуки которой удалились в сторону комнаты, где был Амин. Q трудом я спрятался в одном укромном месте и потому сумел уцелеть».

Да, самые большие трудности ждали нас при выяснении обстоятельств штурма дворца, гибели Амина и его близких. Скупые западные публикации, а также рассказы непосредственных участников тех событий позволили только приоткрыть тайну. Правда, и в рассказах немало недомолвок. Но тут уж ничего не поделаешь...

По имеющимся сведениям, штурм дворца сначала был назначен на 12 декабря. Для этой цели предполагали использовать усиленный советский десантно- штурмовой батальон, который направлялся из Баграма в Кабул для охраны правительственных объектов. Однако, как утверждают военные, от операции пришлось отказаться потому, что батальон в ходе короткого марша умудрился растерять по дороге значительную часть своей бронетехники. Она оказалась неисправной. Пришлось подтягивать более мощные силы.

25 декабря началась переброска по воздуху подразделений десантной дивизии. Не обошлось без ЧП: один из тяжелых транспортных кораблей внезапно рухнул при подлете к аэродрому. Взрыв оказался такой силы, что его слышали за несколько десятков километров от места катастрофы.

Дивизия десантировалась, выдвигалась на исходные рубежи и разворачивалась при полном бездействии афганских войск. Амин был абсолютно уверен, что Советская Армия явилась исключительно для его защиты. У него, по оценкам наших и западных специалистов, вполне хватило бы сил для организации обороны. К примеру, в Кабуле он располагал двумя верными ему танковыми бригадами, которых было достаточно, дабы воспрепятствовать выдвижению наших десантников. Более того, 27 декабря дворец охранялся всего лишь обычным дежурным нарядом, а отборная гвардия (две тысячи штыков) находилась неподалеку в казармах. Снаружи резиденцию охраняли переодетые в афганскую форму советские десантники из уже упоминавшегося батальона. 26 декабря дивизион многоствольных зенитных установок, обладающих большой огневой мощью, занял позиции на господствующих высотах вокруг дворца.

27 декабря в 19.30 начался штурм дворца и одновременно ряда правительственных и военных объектов в центре города. Разрушительный огонь грозных систем вначале сосредоточился на казармах, где находились гвардейцы. Их буквально разнесло в клочья. Можно считать, что эти люди и были первыми жертвами необъявленной войны. Уцелело всего несколько танков. Защитникам дворца все-таки удалось нанести некоторый урон атакующим: выстрелами из танков и гранатометов были сожжены два или три советских бронетранспортера, сколько погибло наших солдат и офицеров, мы не знаем. Убит был полковник Г. И. Бояринов, который, судя по ряду свидетельств, находился в первых цепях атаки.

В штурме участвовало большое число советских офицеров, как армейских, так и госбезопасности. Ворвавшись во дворец, они действовали по такой схеме: пинком ноги распахивали дверь, в комнату летела граната, а следом — автоматная очередь. В числе убитых оказались некоторые родственники Амина, жена министра Шах Вали, а дочь генсека была ранена осколками гранаты. Сам он, как утверждают, в нижнем белье выскочил из спальни на звуки выстрелов. Бросился по направлению к бару — и тут его настигла граната. Его добивали лежачего, беспомощного.

Гулябзой и небольшая группа оппозиционно настроенных к диктатору афганцев вошла во дворец «во втором эшелоне». По рации открытым текстом руководитель операции прокричал: «Главному — конец!»

Все было закончено.

Тело афганского руководителя тихо вынесли под покровом темноты из дворца и тайно захоронили. Никто так и не знает где. А если и знает, то молчит.