И начались серые, беспросветные дни. Маша вовсе не перестала общаться с Матвеем, нет. Она дисциплинированно ходила на собрания редакционной коллегии и даже сама вызвалась написать новую статью – о проблеме курения в школе. Но в их отношениях не стало прежней теплоты. Можно даже сказать, что Маша в одночасье стала для Матвея чужой. Говорила она с ним только о деле, стараясь не смотреть при этом ему в глаза. Робкие попытки Матвея откровенно поговорить с Машей, как-то наладить прежние отношения девушка сразу же пресекала. Она молча смотрела на Матвея каким-то пустым взглядом и старалась побыстрее уйти. И от всего этого Ермилов испытывал постоянную боль. Болело где-то глубоко, там, наверное, где у людей размещается душа. Ермилов понятия не имел, что же ему теперь делать. Он мог только проклинать себя за то, что не послушался тогда Машу и согласился позировать Татьяне. (Кстати, та рьяно взялась за оформление газеты и сумела преобразить ее настолько, что даже придирчивая математичка Калерия – и та сдержанно газету похвалила.)

Хотя Матвей старался делать вид, что у него все нормально, вся школа скоро узнала о его размолвке с Машей. «Наверное, это Танька всем растрепала!» – равнодушно думал Матвей, ловя на себе взгляды девчонок, иногда – любопытные, иногда – сочувственные. А как-то, после очередного совещания в редакторской, когда все ребята разошлись, а Матвей запирал комнату, он заметил, что у окна его поджидает Мишка Фрид. «Этому-то чего еще от меня надо?» – с раздражением подумал Матвей. Теперь его раздражало буквально все.

– Ну что, Ермилов? – Мишка неторопливо подошел к Матвею. – Нелегко тебе?

Матвей хотел было злобно огрызнуться, сказать что-нибудь вроде: «А тебе, придурок, какое дело?» Но, натолкнувшись на Мишкин взгляд, в котором не было ни ехидства, ни злорадства, а только сочувствие, передумал и произнес:

– Да уж… – и поплелся к выходу.

Мишка двинулся следом. Они вышли вместе на улицу. Под ногами захлюпала грязная жижа. От прежнего белого великолепия не осталось и следа. «Все. Кончился праздник…» – мелькнула у Матвея мысль. Идущий рядом с ним Фрид вдруг рассмеялся.

– Ты чего? – Матвей искоса взглянул на Мишку. – Спятил?

Но тот, продолжая глупо хихикать, спросил:

– Ермилов, сказать тебе прикол?

– Какой еще, на фиг, прикол?

– Ты помнишь, я тебе спьяну рассказал, как с Машкой поссорился? Ну, что застукала она меня с другой?

– Ну, помню… – Матвей пожал плечами. – Так в чем прикол-то?

– О! – Фрид поднял вверх указательный палец. – А ты знаешь, кто была та девчонка, из-за которой я с Машей расстался? Ты, между прочим, тоже с ней знаком…

До Матвея начало доходить.

– Черт! – сказал он. – Неужели Танька Макеева?

Фрид кивнул:

– Она, родимая! Так что мы с тобой теперь, можно сказать, товарищи по несчастью…

Фрид полез в карман за сигаретой.

Но Матвей уже его не слышал. Он думал: «Так вот в чем дело! Та же самая Танька Макеева, из-за которой Маша поссорилась с Фридом! Теперь Маша меня точно никогда не простит!» Он сказал:

– Ну, Мишка, зато теперь у тебя есть шанс. Пользуйся случаем!

Фрид ответил:

– Да нет, Ермилов. Для меня вся эта история – пройденный этап. И потом… Я тут с девчонкой классной познакомился на днях. Между прочим, в Литинституте учится, на первом курсе. Стихи она пишет, понимаешь? Вроде начинается у нас что-то стоящее. Короче, хорошо мне с ней.

– Да? Поздравляю! – сказал Матвей.

Он действительно был искренне рад за Мишку.

– А вот ты, Ермилов, особо не парься из-за этого случая. – Мишка ободряюще подмигнул Матвею. – У тебя тоже все хорошо будет. Я эти вещи чувствую!

Но его слова мало помогли.

– Да ничего у меня не будет… – с безнадежностью в голосе ответил Матвей. – Хотя за поддержку спасибо.

– Не за что, – усмехнулся Мишка. – Ладно, пока! А то мне на встречу с моей поэтессой пора.

– Пока, – ответил Матвей.

И они обменялись крепким рукопожатием.

Светлое будущее, которое предрекал Ермилову Фрид, все не наступало. Прошло уже полторы недели после разрыва Матвея с Машей, а Матвею становилось все хуже и хуже. И даже зимняя погода его не радовала. Город уже начал готовиться к новогодним праздникам. У магазинов появились первые елки. Но Матвея не волновала эта предпраздничная суета. Он ужасно скучал по Маше. А то, что он мог видеть ее в школе каждый день, такую близкую и в то же время совершенно недоступную, делало его мучения невыносимыми. Его стали тяготить обязанности главного редактора газеты. Он чувствовал, что стал относиться к ним формально, безразлично как-то. И он уже почти решил для себя, что скажет ребятам и Малышеву о своей отставке. «Пусть Авилкина все это тащит! – думал Матвей. – Энергии у нее хоть отбавляй!» Идея эта понравилась Матвею. Он даже попробовал поговорить с Сашей на эту тему, намекнув ей, что он не всегда будет возглавлять газету. Но та неожиданно уперлась:

– Матвей, да ты чего? Да не хочу я обузу эту на себя взваливать! И потом, ты отличный редактор! Куда мне до тебя?

А после разговора с восьмиклассником Беспаловым Матвей решил все-таки смириться и продолжать заниматься выпуском «Большой перемены».

Тогда Безухыч поймал Матвея после уроков и сказал, пряча глаза:

– Матвей, слушай… У тебя есть время, а? Понимаешь, поговорить надо!

У Матвея не было никакого настроения болтать с Безухычем: сегодня на уроке истории, когда он снова думал о Маше, ему пришла в голову идея: а почему бы ему, Матвею, не написать ей письмо? Если так она разговаривать с ним не хочет… Эта мысль Матвею понравилась. И он даже начал придумывать начало послания: «Маша! Извини меня, я – идиот…» Почувствовав, видимо, настроение Матвея, Безухыч добавил:

– Это очень важно! – и просительно взглянул Матвею в глаза.

– Ладно… – неохотно произнес Матвей. – Мы прямо здесь говорить будем?

– Не, пойдем лучше в редакцию, – сказал Безухыч. – Там никто мешать не будет.

– В редакцию так в редакцию, – пробурчал Матвей.

По большому счету, ему было все равно, где разговаривать.

Заметно волнуясь, Безухыч объявил:

– Матвей, я вот стихи принес, новые… Посмотри, а?

– Стихи? – Матвей удивился: ради того, чтобы просто показать ему свои новые стихи, Безухыч решил устроить целое представление! Он взял листок, вслух прочитал название: – «Посвещается Р. К.»

– Ну, во-первых… – Матвей взял со стола ручку. – «Посвящается» пишется не через «е», а через «я». Проверочное слово – «святой»… Нет, «свят».

Безухыч покорно кивнул:

– Ясно!

– А во-вторых, – продолжал Матвей, – кто это – «Р. К.»?

Безухыч помолчал, посопел немного, а потом неожиданно отрезал:

– А вот это не важно!

– Ну, не важно так не важно… – Матвей пожал плечами и стал читать стихи. Стихи были короткими.

«„Это очень жалко…“ – повторил Матвей в уме последнюю строчку стихотворения. – Так это ж прямо про меня написано, – подумал он. – Неужели бедный Безухыч тоже влюбился? Это просто эпидемия какая-то! Впору в нашей школе карантин объявлять!»

Истолковав по-своему долгое молчание Матвея, Безухыч сказал:

– Ну, чего? Фигня, да?

– Почему фигня?

Матвей внимательно посмотрел на восьмиклассника: такой толстенький, смущенный, глазки жалобно моргают за стеклами очков… «А в душе – прямо лорд Байрон какой-то!» – подумал Матвей про Беспалова. Он понял, что этот нелепый толстяк глубоко ему симпатичен.

– Ничего не фигня, очень даже хорошие стихи! – похвалил Матвей. – Ты хочешь поместить их в «Большой перемене»?

– Я посоветоваться хотел… – Безухыч снова бросил на Матвея просительный взгляд.

– О чем посоветоваться? Ну, не тяни ты резину! – произнес Матвей, заметив, что Безухыч начал, по своему обыкновению, «тормозить».

– Понимаешь, мне девчонка нравится одна… Ну, из моего класса…

– А, эта самая «Р. К.»? – догадался Матвей.

– Ну да… А я к ней подойти сам боюсь. Ну, чтобы сказать… Понимаешь?

Матвей кивнул. Еще бы не понимать! Он и сам больше полугода боялся подойти к Маше Копейко…

Ободренный вниманием, Безухыч продолжил:

– Ну вот. И я подумал: если стихи эти в газете напечатать, она прочитает и поймет… Ну, как я к ней отношусь. Как ты считаешь, я хорошо придумал?

«Вот тоже, нашел эксперта по части отношений с девчонками! – подумал Матвей. – Я со своими-то проблемами не могу разобраться!..» И сказал:

– Безухыч, ну ты пойми… Такие вещи каждый сам решает!

– Но у меня ж опыта совсем нет! – с отчаянием в голосе воскликнул Безухыч. – Ну, не знаю я, как с девчонками этими обращаться!

«Можно подумать, я знаю…» – мелькнула мысль у Ермилова. Он сказал:

– Ну, стихи я разместить могу. Только лучше знаешь что? Ты их своей этой «Р. К.» сам прочитай. Кто-то сказал, какой-то писатель, что ли: «Мужчины любят глазами, а женщины – ушами».

– Это в каком смысле? – испуганно спросил Безухыч.

– Ну, в смысле, – пояснил Матвей, – что парни западают больше на внешность девчонок, а девчонки, наоборот, на то, что им ребята говорят. Ну, там, красивые слова всякие. Стихи вот те же… А внешность для них не так уж и важна.

Помолчав, Безухыч изрек:

– Хороший, видно, этот писатель был! Ну, который так сказал. Ладно, пошел я. Подумаю, как дальше жить.

– Давай! – напутствовал его Матвей.

Но в дверях Безухыч остановился, обернулся и сказал:

– Да, спасибо тебе. Я подойду к тебе еще посоветоваться, если что?

Матвей пожал плечами:

– Да подходи, жалко, что ли!..

После этого разговора Матвей как-то даже приободрился. Может, потому, что он снова почувствовал себя кому-то нужным? А письмо Маше он писать отчего-то передумал.