Повесть

 

Глава 1

Три месяца назад еще в Ирпаше Жиля разбудил треск телефона:

— Привет, Жилли!

Это был брат отца.

— Алло! Дядя Мигель! Что-то случилось?

— Жилли, слушай меня! Удача!

Телефон затрещал.

— Алло!

— Ты слышишь меня? Жилли! Ты приглашен…

Слышимость была ужасная.

— Алло! Алло! Приглашен… — тонуло в лязге. Вдруг все смолкло.

— …ассистентом самого Нормана ди Эвора! — явственно и изумленно сказал дядин голос.

И телефон отключился.

Жиль перешагнул порог, поставил портфель на тумбочку, начал разматывать шарф. Ани отступила к стене и смотрела оттуда, как он это делает. Он видел, не глядя, подергивающийся уголок ее века. Конечно, это было нелепо: портфель надо было просто бросить; бросить портфель и прижать ее к себе, захлопывая дверь спиной… Жиль заставил себя обернуться. Профиль ее был безмятежен, чуть безмятежнее чем нужно.

Он не видел ее неделю: его машина, отправленная багажом, еще не прибыла из Ирпаша, а подземкой тут было не меньше часа в один конец… Надо было, позвонив, подойти вплотную к двери и шагнуть к ней, как только она откроет…

Уголки губ загибались у нее вверх. Каждую зиму губы трескались: она облизывала их на морозе. Ирпаш севернее Этериу, в ноябре там уже холода, и в день отъезда губы у нее были уже шершавые и колючие. Поезд тронулся, они стояли в купе над брошенной кучкой чемоданов, а губы были колючие с легким привкусом крови.

Здесь, в Этериу, была еще не поздняя осень, но губы так и не зажили: поперек нижней темнела ссадинка…

По приезде в столицу они сняли комнату на окраине: это был единственный адрес, который удалось раздобыть еще дома, а прибыли они ночью, отелей Жиль опасался, так как не знал, удовлетворятся ли в них записью самих постояльцев или потребуют документы.

Предчувствие не обмануло его: они требовали документы. Документы требовались во всем Этериу, во всех отелях, гостиницах, ночлежках. Полиция работала здесь прекрасно. И кроме обычной полиции здесь была еще полиция нравов, комитет по борьбе за нравственность и бог знает что еще… В рекомендательном письме к хозяйке Ани и Жиль значились как молодые супруги.

Он не был у нее неделю. И теперь она стояла перед ним с безмятежным лицом. "Все в порядке, — говорило лицо, — я довольна".

Последний год в Ирпаше он ездил к ней ежедневно. Она была учительницей в маленьком поселке, в двадцати милях от городка. Днем он обычно бывал спокоен: днем их отношения придавали ему увереннести. Коллега и школьный друг Мануэл только присвистывал: "Похоже, ты обзавелся бабой?"

К вечеру уверенность пропадала. Уверенность пропадала, он гнал машину взвинченный, почти испуганный, последние минуты перед поворотом казались ему бесконечными. За поворотом появлялась калитка и возле нее Ани в большом пуховом платке.

Когда они почему-то не встречались, он звонил ей Еечером попозже. Они лежали уже в постелях в двадцати милях друг от друга. Он знал: телефон стоит у нее на животе поверх одеяла. Телефонный аппарат, сделанный под старину, с трубкой, обвитой бронзой, соскальзывал, валился набок, и они разъединялись, перезванивали снова, и при этом набирали номер оба сразу и никак не могли дозвониться. Говорили долго и тихо, срывающимися голосами.

Здесь, в Этериу, телефона у Ани не было.

Она стояла, прислонившись лопатками к степе. Улыбнулась. Лицом своим она владела прекрасно — это была обычная ее улыбка: над уголками губ дрожали ямочки. Даже треснувшая нижняя губа растянулась точно до нужного предела. Жиль ощутил боль не зажившей еще ранки. Пора было что-то наконец скакать:

— Я встретил на лестнице хозяйку.

— Надеюсь, вы мило раскланялись?

Спрашивая и все еще улыбаясь, она оторвалась от стены и пошла. Передняя была узкая, Жиль загораживал дорогу, и она прошла мимо него, как можно дальше отклонив лицо и все же задевая его волосами. При этом она старалась сохранить (и сохраняла) спокойно-приветливый вид… Подошла к плите, качала возиться с чайником.

Собственно, Ани жила на кухне, был только еще альков — небольшая ниша в стене. В ночь приезда хозяйка продала им кровать и стоячую вешалку для платья. Хозяйка немного приторговывала мебелью. Зналась, наверное, с половиной города, в том числе и с той его частью, где Королевский институт предоставлял квартиры своим ассистентам.

Жиль сглотнул:

— Этот дракон в юбке… Может быть, ты что-то не рассказала?

— Безусловно. Ты — коммивояжер. Запомнил? Продаешь трубки для газовых горелок.

— Похоже, она не так уж верит, что мы женаты?

— Ну, она совсем не дура.

Насмешливый голос Ани звучал совершенно естественно. В общем-то, он и не ждал, что она устроит сцену. Просто ей нужно было время, чтобы привыкнуть. Когда Королевский институт приглашает ассистента, о нем, разумеется, наводят справки. И Жилю Сильвейра была предоставлена квартира, рассчитанная на холостого ученого, занижающего в столице видное положение… Три первых дня в Этериу он прожил инкогнито вместе с Ани. На четвертый взял свои чемоданы, проскользнул черным ходом, чтоб не встретить хозяйку, вышел на стоянку такси.

— Пожалуйста, Королевский институт, жилой корпус номер "5Б". Знаете? Новый.

В конце концов то, что его пригласили в столицу в лабораторию самого Нормана ди Эвора было фантастическим везением. Так могло повезти только раз. Ани должна была понимать… Она и понимала. Прикусив нижнюю губу, она смотрела ему вслед. Ну не мог же он так сразу открыто поселить у себя женщину! Конечно, положение получалось не из приятных. И сегодня, тащась к ней в вагоне подземки, он дуыал об этой прикушенной губе…

Но и тогда и теперь она держалась великолепно. Даже странно. Тем более она ведь знала — это его не обманет: он воспринимал не слова и не маску лица. Это его свойство Анн называла "проводничок". Действительно, он будто касался невидимого нервного проводничка, другой конец которого проникал в собеседника. Что-то способствующее этому было в нем, наверное, от рождения. Но по-настоящему он нашел свой "проводничок" гораздо позже — когда в руки ему попалась рукопись Нормана ди Эвора "Создадим телепата". Семьдесят листочков тонкой папиросной бумаги, снятые кем-то на "Эре". Говорили, что Эвор так и не решился ее издать. Жиль же нашел, что это прекрасное педагогическое пособие.

— Не волнуйся, хозяйка — женщина практичная. А сдать комнату в этом районе не так-то просто. — Ани обернулась к нему, сделала насмешливую гримаску.

Забавная гримаска. Она появлялась, когда было что-то смешное. Дома, в Ирпаше, Жиль нарочно наводил ее на разговоры о педсоветах. Школьные педсоветы — не маленькие короткие беседы двух-трех педагогов, а большие, торжественные — смешили ее… То есть Жиль подозревал, был уверзн, что смех этот от испуга, что на самом деле они приводили ее в ужас. Он как будто видел, как она забивается в самый последний ряд, как сидит притаившись… Но после, дома, страх вымещался смехом, она передразнивала председателя, "переводила" благопристойные речи. Однажды передразнила сама себя, как директор врет с председательского места, а она мучительно краснеет, чуть сдерживаясь, чтоб не залезть под кресло…

И теперь гримаска была совершенно естественная. Совершенно.

А ситуация получилась, конечно, паршивая. Жиль думал об этом всю неделю, валяясь на тахте в своей новой ассистентской квартире, тыкая сигаретой в паркет. Ну что он может ей предложить? Жениться на ней надо было в Ирпаше. Почему они тогда не поженились? Теперь это было слишком сложно. Действительно, сотрудник Королевского института не мог, оказывается, жениться как простой смертный. Требовались анкеты, биографии. Будущую жену полагалось представить ректорату. Ну не мог же он в самом деле начинать все с хлопот о свадьбе! Он еще должен был входить в этот новый мир — Королевский институт… И, возможно, с женой это будет куда сложнее. Нет, теперь он жениться не мог. Вероятно, ему вообще не следовало тащить Ани в Этериу. Во всяком случае, не сразу. Разумеется, виноват он один. Хотя, собственно, уговаривать ее не пришлось; он не помнит, чтоб пришлось ее уговаривать. Но все равно он был готов к упрекам. Возможно, именно за упреками он к ней и приехал…

Но упреков не было — Ани смеялась. Пряди волос от смеха выпадали из прически. Неужели ей было весело? В самом деле?.. Она выдала себя лишь раз — обошла его по дуге там, в передней. Но это вовсе не упрек, с чего он взял, что это упрек? Это могло означать что-то совсем другое, например, что она отвыкла от Жиля, что столичная жизнь была приятна и без него… Жиль подошел ближе, заглянул сбоку ей в лицо: "проводничок" был не безотказен… В самом деле, жизнь в столице могла понравиться, тем более у нее новая работа, коллеги…

— Ты что-то хочешь спросить?

— Хочу. Как тебе этериуанские джентльмены? — Он постарался произнести вопрос как шутку.

— Тебя это волнует?

— Простая любознательность.

Она ставила на стол чашки, сначала одну, потом другую. Подложила под них салфетки. Высыпала из кулька печенье. При этом она ходила по кухне. Когда она отворачивалась, он скучал. Скучал ту самую минуту, что она не смотрела. Он помнил это чувство еще по Ирпашу. Когда она отходила слишком далеко, он двигался за ней. Она промывала кофейник. Озабоченный хозяйством нахмуренный лоб. Повариха она была не очень, любая кухонная операция поглощала все ее внимание, он знал это по Ирпашу. Он наезжал к ней тогда вечерами, они готовили ужин, а лоб был нахмурен, и это его озадачивало, вызывало робость.

— Все возвращается на круги своя. — Он сказал это тихо.

— Что? — Она быстро закрыла кран, взглянула с интересом, потом, поняв, улыбнулась, дрогнула ямочками. — А разве мы с них сходили?

Как будто в темноте зажгли свет. Горячая радость толкнула его вперед.

— Не сходили. Но я соскучился.

Ани смеялась. У нее были изогнутые вверх губы. Обветренные.

— Хозяйка! Слышишь? Хозяйка! Берегись дракона! — кричала она, отступая. Она махала на него руками, мотала головой так, что ее волосы били его по лицу то справа, то слева.

— Бойся злого дракона! — Она хохотала.

А он только улыбался и двигался за ней шаг за шагом, пока ей некуда стало отступать.

…Молочный туман заполнял луг. Жиль раздвигал траву. Трава была высокая, била по плечам мокрыми метелками, от этого и от предчувствия встающего где-то солнца по спине шли мурашки.

Потом он стоял в кузове грузовика. Грузовик кудато мчался, мчался, и ветер хотел повалить Жиля, а Жиль хотел повалить ветер.

— Где мы? — пробормотал он, чуть подвигаясь, нащупывая щекой руку Ани. Это были ее сны — сны Ани. Он видел ее сны: "проводничок" заработал опять. Она лежала вытянувшись, еще слыша свист Бетра. Потом потянулась, не меняя позы, спросила, медленно растягивая слова:

— Интересно, который сейчас может быть час?

Ее кожа пахла прогретым пляжем. Теплым пляжем в Ирпаше.

— Нет, в самом деле, который?

— Тебе надоело?

— Просто хочу успеть напоить тебя кофе.

Жиль приоткрыл глаза. Конечно, ему следовало ночевать у себя, во всяком случае в первое время. Полиция нравов имела, конечно, своих шпионов. Но Ани свыкалась с этим что-то уж очень быстро. Даже странно…

— Мое величество не спешит, — заявил он, зарываясь в изгиб ее локтя. В ту же секунду локоть рванулся, Жиль ткнулся лицом в простыню, охнул паркет, щелкнул выключатель.

— В час подземка закрывается. Общий подъем!

Она стояла прямо, придерживая падающий узел волос.

Профессор ди Эвор не решился издать свое руководство по телепатии. И, может быть, он был прав. Не то чтоб "проводничок" не работал, но сигналы были отрывочные, недостоверные. Связь шла только в одну сторону — к нему, так что, что бы ни происходило, он мог лишь держаться за кончик "провода", немой и бессильный… В самый нужный момент связь обычно рвалась совсем.

— Ну! Стяну одеяло…

Она потягивалась, откидывалась назад, сдвигая лопатки. — Ты вышла бы за меня замуж?

Он сказал это совершенно неожиданно, с ужасом сознавая, что делает то, чего хотел избежать.

Ани продолжала потягиваться, молча, будто и не слыхала. "Может быть, не расслышала на самом деле?" — с надеждой подумал Жиль. И вдруг повторил, вглядываясь, приподнимаясь на локте:

— Ты вышла бы за меня?

— В Ирпаше? Наверное…

Раздумчивое "наверное" звучало почти отказом.

— Теперь? — резко спросил он.

— Теперь оформление осложнилось…

— Тебя пугает лишь это?

Вопросы звучали отрывисто.

— Анкеты… Разрешение ректората…

— Только это? — Он настаивал, чувствуя, как что-то сдавливает горло.

— Мы не привыкли жить вместе… долго.

— Ты не хочешь?

— У тебя новая работа…

— Ты не хочешь?

— Но это неразумно.

Жиль сел, прищурился. Он уже не помнил, что начал этот разговор случайно, что его и не следовало начинать.

— До сих пор все было абсолютно разумно?

Тело Ани качалось в тусклом свете, казалось, оно уплывает, исчезает.

— Послушай, Ани. — Он запнулся. — А если б я сейчас… ну… встал бы на колени? Просил, умолял бы?

Она медленно облизывала губы:

— Ну, если бы умолял, тогда бы конечно…

Кофе они все-таки выпили. Она брызгала водой на гущу, чтоб осела. Он вдевал в манжеты запонки:

— Поднимают человека с постели. Человек, может быть, спать хочет.

Она рассмеялась:

— А есть?

— Поесть тоже не вредно.

— Яичницу?

— Уже не успею. Ты позвонишь мне завтра?

— С девяти у меня уроки. Часов в пять…

— В пять я уже буду под парами. Даю коллегам "дружеский кофе". Говорят, это полагается.

Кофейник в руках Ани приостановился.

— У тебя совсем нет потребности изливать душу?

— Не по мелочам.

Она потянулась, взяла ртом протянутую им сигарету. Он чиркнул зажигалкой:

— В общем-то, у меня есть еще минут десять…

Вдруг ее сигарета вздрогнула, вздрогнул подбородок. На шее, на щеках появились мурашки. Теперь она вздрагивала вся: голова, колени… Жиль знал эту ее дрожь, ее нельзя было унять, она могла пройти лишь сама по себе, внезапно, как и появлялась. Появлилась же она по странным причинам: потому что кто-то вскрикнул, потому что море розовое, потому что в театре подняли занавес…

— Ничего, — говорила она быстро. — Это я так. Да не обращай же внимания! — Губы ее прыгали. — Ты пригласил и профессора?

Жиль искал плед. Черный с желтым плед, он всегда валялся на стульях. Надо было закутать ее, хоть это и не поможет.

— Не надо, оставь… — Она оттолкнула его руки. — Так как же профессор?

— Профессору ди Эвору около ста лет. Точнее, девяносто шесть. По-моему, он питается исключительно овощным пюре.

— Что?

Вот это было сообщение! Дрожь у нее исчезла. Сразу.

— Я думала… Послушай, он должен быть моложе. Он же глава Королевского института…

— Вовсе нет. В институте, оказывается, есть дирекция. Собственно, в настоящее время Норман ди Эвор всего лишь громкое имя. Просто для рекламы. Королевский институт Нормана ди Эвора. А правильнее было бы назвать имени ди Эвора. Влияния в институте Эвор уже не имеет. Сунули ему нашу лабораторию — самую крошечную…

— Это ужасно, Жиль. Как же так?

— А вот так. Подземка закрывается через пять минут. Мадам, я вас целую.

Первая встреча с шефом произошла часов десять назад.

Толстый обрюзгший старик, которого с усилием под руку тащили через вестибюль, — это и был великий, всемирно известный профессор Норман ди Эвор, обладатель золотого венка, член десяти академий. Ди Эвор, для которого был создан Королевский институт.

Жиль смотрел в грузную стариковскую спину.

До этого он еще не видел своего шефа: когда Жиль прибыл, профессор болел, представляться пришлось по телефону. Потом до самого сегодняшнего дня Эвор работал в филиале. Во всяком случае, считалось, что работал… Он прислал новому ассистенту коротенькую записку — просил, чтоб тот пока осмотрелся.

Профессора привез в институт его лакей или, может быть, дворецкий. Жиль видел утром из окна, как грузное тело почти вынимали из машины. Часа три из кабинета ди Эвора не доносилось ни звука. Никто не входил к нему, не стучал.

Потом тот же слуга явился забрать его домой. Поймав момент, Жиль нарочно вышел в вестибюль: это была единственная возможность пригласить шефа на "дружеский кофе". Рабочий четверг окончился, по пятницам (Жиль уже знал это) знаменитость не работала. "Дружеский кофе" для коллег назначен был на пятницу. Это была единственная и последняя возможность пригласить ди Эвора.

Но сонные глаза шефа скользнули мимо. Поклон остался без ответа.

 

Глава 2

— За ваше начало!

Они подняли рюмки.

— Я слышал, вы занимаетесь телепатией?

Это спросил Сим Консельюш. Он был старше Жиля лет на шесть, тоже ассистент. Жиль встречал его статьи в "Новой биологии".

— Немного…

— Экспериментально? То есть я имею в виду — это активные занятия?

— Он хочет спросить, не являетесь ли вы просто собирателем анекдотов. — Фернан Браганс ухмыльнулся. Этот белокурый человек обладал внешностью поэта — любимца женщин. Но резкий голос противоречил внешности.

— А… Тогда — экспериментально…

— И у вас есть регистрирующие приборы? — Глориа Фонте смотрела на Жиля, откинувшись на спинку кресла.

— Приборы?

— Госпожа Глориа — наш электронщик, — представил Фернан, — и в качестве такового атакует нас с позиций точной науки.

Даже самые простые слова звучали у Фернана резко, с оттенком какого-то обидного сарказма.

"Дружеский кофе" состоял в основном из коньяка. Как виновник торжества Жиль сидел между двумя дамами. Мужчины: Консельюш и Браганс — разместились напротив. Это и была вся лаборатория Нормана ди Эвора. Жиль не удивлялся уже, что их так мало.

Конечно, молодые биологи вот уже лет шестьдесят мечтали работать с Норманом ди Эвором. Первый психобиолог мира, победитель рака, глава Королевского института… Когда провинциальный доцент Сильвейра в самом деле получил по почте вызов и стал собираться в столицу, весь город был потрясен. Еще бы, ассистент самого Эвора! Вариант сказки о Золушке и принце! В оставшиеся до отъезда дни счастливцу уступал дорогу даже городской транспорт. И вот трясущиеся посиневшие щеки, глаза, потерявшие цвет, — этот человек не мог бы руководить и кошкой. А он-то, Жиль, бросил дом, родителей, надежную, хоть и провинциальную, кафедру, примчался в столицу — ассистент великого ди Эвора!..

"Чем выше вознесешься в мечтах, тем дальше лететь до земли" — этот пошлый афоризм, где-то случайно прочитанный, отзывался болью. В самом деле, что же теперь делать? Как работать с этими живыми останками?.. Жиль вез ди Эвору тетради своих наблюдений, две незаконченные работы, одну-две как будто неглупые идеи. Ведь ди Эвор мог заметить и пригласить Сильвейру, только заинтересовавшись его вышедшими статьями. Никаких других причин для приглашения Жиль придумать не мог… "Но эта развалина ничего уже не читает, — думал Жиль теперь, — и тем более ничего уже не рзшает. Тогда чему ж я обязан?.."

И все же тупая тоска, возникшая вчера там, в вестибюле, понемногу отступала. Отчасти причиной тому была Тат Исканди — соседка Жиля справа… Тат удивительно вписывалась в интерьер столичного ресторана: розовые стены, шоколадный бархат кресел. "Кабачок за углом" — резиденция лучших умов королевства, это название произносилось в Ирпаше с придыханием. Жиль погладил мохнатый подлокотник, с удовольствием втянул в себя запах дорогих духов, а Тат, опершись локтем, повернулась к нему всем телом и смотрела немного снизу…

— Ассистент Жиль Сильвейра! Все ваши коллеги приветствуют вас!

— Благодарю. Я пытался залучить также шефа…

Жиль сказал это, чтоб объяснить отсутствие ди Эвора. И был поражен произведенным впечатлением: мужчины и Тат разом уставились на него.

Гяориа уронила вилку:

— То есть вы хотите сказать, что просили шефа присутствовать сегодня на этом кофе?

— Хотел просить. Но господин профессор неважно себя почувствовал.

Они были явно смущены. Фернан Браганс рассматривал его через стол, как только что обнаруженную в супе муху. Губы Сима Конселыоша кривились. В воздухе повисла тяжелая неловкость.

— Хочу танцевать! — сказала Тат.

…Они танцевали. Тат заслоняла собой натянутые яйца коллег, ее голубые глаза чуть щурились, руки обнимали плечи Жиля.

— Я сказал им что-то не то? — быстро спросил он.

— Та-та-та, — напевала она, — какое приятное танго… Вы будете у директора Дорта?

— Вероятно.

— Не "вероятно", а "да". У директора надо быть. — Она смеялась. — Вам послано приглашение.

Жиль вспомнил: госпожа Тат Исканди была правой рукой Дорта, об этом ему уже говорили. Директор Дорт был коммерческий директор института. Института Нормана ди Эвора… Потому Дорт назывался пока не директор, а директор коммерческий…

— Там будет секретарь Советника, — сообщила Тат, многозначительно понизив голос.

"Какого еще Советника?" — хотел спросить Жиль. Год назад произошла очередная реформа управления и чин Советника остался как будто только в армии.

— Секретарь Советника господин Рибейра. Вы еще не знакомы? Он придет немного раньше, погуляет в саду. Он блондин средних лет и среднего роста. Вы поняли? Он будет гулять по саду…

Она сделалась вдруг почти серьезной и теперь шептала ему в ухо, отчетливо произнося слова, будто призывая понять, запомнить… Будто бы передавая пароль, секретные сведения, место явки… Жиль даже приостановился:

— Зачем вы мне это говорите?

— Просто так. Болтаю. Отведите меня на место.

В целом первый вечер в обществе новых коллег прошел довольно неловко. И он не мог даже понять почему. Неловкость возникла, когда заговорили о шефе, это бесспорно. Может быть, у них вообще не принято говорить об этом достаточно щекотливом вопросе?..

Жиль думал так, поднимаясь к себе, нашаривая в кармане ключ. Он остановился на лестничной площадке, достал сигарету. Внизу стукнула дверь. По ступенькам в халатике и мягких спальных туфлях поднималась Глориа Фонте. Действительно, он совсем позабыл: Глориа жила в том же доме для ассистентов. Он провожал Тат, а она поехала домой сразу и теперь возвращалась, видимо, от соседей или брала внизу вечернюю почту.

— Госпожа Фонте!

Она остановилась.

— Госпожа Фонте! Почему всех смутило, что я хотел пригласить профессора Эвора?

— Потому что никто не верит, что вы хотели.

— То есть как? — Жиль опешил.

— Вы правда хотите пояснений? Профессор ди Эвор не видится ни с кем с вечера четверга до утра понедельника. Это общеизвестно. Так что если бы вы на самом деле хотели…

У нее было чуть сонное лицо. Жиль вдруг икнул. Потом икнул еще раз.

— Но я, ик… провинциал… ик.

— Провинциалов не приглашают ведущими ассистентами Королевского института. Военное ведомство хочет прибрать нас к рукам, и все уверены, что вы — человек Советника…

 

Глава 3

В это утро трамвай опаздывал. Обычно он был на углу за домом ровно без пяти семь. Тогда Ани успевала не спеша раздеться, поправить прическу. Позже приходили другие учителя, в учительской становилось шумно…

В общем-то, это, наверное, была болезнь: ей было не по себе, когда на нее смотрели. А в этой зоркой женской толчее она — новенькая провинциалочка — тем более чувствовала себя небезопасно… Вот уже месяц Ани работала младшим преподавателем в пригородной школе недалеко от Этериу.

Трамвай тащился по узким каменным коридорам, потом по пустырям, где небоскребы торчали вперемешку с сараями. Тут переполненный вагон пустел, и Ани уже почти одна вырывалась в поля… Впрочем, по понедельникам пассажиров и вообще было мало: соседствующий со школой завод начинал в этот день на час позже.

Трамвай опаздывал на десять минут. Ани села одна в самом конце. Поля тянулись желтые, мокрые. Капли дождя свисали с проводов. Вдруг стекла задребезжали, передняя скамья ударила ее в грудь.

— Выходи, приехали, — зло буркнул на весь вагон усиленный магнитофоном голос.

Конечно, можно было дойти. Может быть, успеть даже к началу урока. То есть к началу надо было успеть непременно. Во всем Этериу (каждый знал это), боролись за точность, а она не взяла даже справки от водителя. Наверное, справку следовало взять: "Авария на трамвайной линии, не переводятся стрелки…" Но уж тогда опоздала бы обязательно. То есть, конечно, убить ее не убьют. Просто кто-то из учителей громко скажет: "Анину Дапапос к директору".

И все обернутся… При одной мысли об этом Анн вздрогнула. Ей всегда было мучительно неприятно, когда громко произносили ее фамилию. Почему-то в этом чудилась обида, обида и насмешка; она понимала, что это глупо. Директор был, кажется, приличный человек, но все равно: оправдания, объяснения… И все смотрят тебе вслед.

Она бежала, перепрыгивая через лужи. Потом остановила себя: надо было не бежать, а идти, но зато идти ритмично. Важно войти в ритм ходьбы, тогда не устанешь даже на каблуках. Оставалось еще километра два или чуть больше.

Каблуки мягко ударялись в мокрые листья. Они лежали по краям асфальта яркими полосками. Дома, в Ирпаше, Ани собирала их с первоклашкамн, составляла букеты. А второклассники делали человечков из желудей — целые бытовые сценки… Здесь школа была общеобразовательная, не художественная, даже не с художественным уклоном, ей удалось найти работу только в обычной школе — просто преподавать рисование.

Ани вздохнула: в конце концов это тоже не так уж плохо — дети любят рисовать. Важнее казалось скрыть это от Жиля. Была у него такая склонность — к трагедии. А тогда уж человеку не объяснишь ничего… В общем, это был тот случай, когда Ани предпочитала врать. Она придумала роскошный вариант: художественный колледж, чуть ли не академия. Но это оказалось не нужно — Жиль ни о чем не спросил… В Ирпаше лицо Жиля всегда было повернуто к ней, она так его и помнила: обращенное к ней лицо. Здесь, в Этериу, он все время был как бы в профиль…

Хорошо, что она торопилась: при быстрой ходьбэ мысли сталкивались, перемешивались… В глубине души Ани всегда сомневалась, умеет ли она вообще думать. Иногда со смехом она в этом даже признавалась: "Думать художников не учат — только смотреть". Смотреть она могла и на ходу. Дождь перестал. Но хотя уже рассвело, фонари вдоль асфальта продолжали гореть тусклым, белесым светом. Длинная уходящая вдаль петля блеклых огней… Ее всегда привлекала именно эта тема: огни не в темной ночи, а в белых, уже светлых сумерках… Вот, вот оно: молочное небо просвечивает, белый туман сияет. В Этериу она не писала еще ни разу, но теперь багаж наконец прибыл, мольберт можно будет установить за плитой у окна…

Ани снова почти бежала. Бежала вприпрыжку. Светящаяся молочно-белая дымка — Ани представляла ее на полотне: картина, состоящая из неба на три верхние четверти. А с самого бока вырывается вверх фонарь, длинный фонарь, похожий на шею жирафа.

Ани сама не заметила, как запела. Ритм этой детской песенки — это был ее секрет, ее талисман — для удачи. И она почти всегда напевала про себя.

Плывет по лужам, по гнилью, по слякотной дороге И знать не знает про свои невымытые ноги.

— Садитесь. Пожалуйста.

Ани вздрогнула, обернулась. Возле нее бесшумно притормаживала черная машина. Водитель уже открыл дверцу. Дорога была совершенно пустынна, но машина удивительно точно вписывалась в пейзаж, она только подчеркивала бесконечность асфальта, одинокость ярких листьев.

— Спасибо.

Теплое мягкое сиденье. Она только сейчас поняла, что замерзла, несмотря на свой бег. Вернее, не замерзла, а вся как-то пропиталась сыростью. Ноги промокли. Хотелось поджать их под себя, закрыть глаза, откинуться. Но у машины был хозяин. Сейчас он представится, придется отвечать на вопросы.

— Снимите туфли. Я включу отопление.

Теплые волны побежали по коже… Но хозяин был тут. Придется называть себя, рассказывать. Он, конечно, пустится в расспросы: "Так вы сами приехали в столицу? И у вас никого тут нет? Взяли просто и приехали? Но, наверное, какие-то особые цели… Кинозвездой хотите стать, а? А пока где живете? И есть телефончик?.."

— Возьмите плед. Он там, за спинкой. Пожалуйста.

Низкий негромкий голос. Странная манера говорить "пожалуйста" в конце фразы. Слышишь — и хочется подчиниться. "Вот сейчас он возьмет и скажет:

"Откройте левую дверцу и выпрыгните на ходу. Пожалуйста", — подумала вдруг Ани.

Он нагнулся, повернул регулятор. Музыка. Кто-то тихо играл на рояле. И сразу внутри отпустило, расслабилось, перестало давить. Будто сняли со спины огромный мешок. Мешок тянул, прижимал к земле, а человек нес его и уже не представлял себя без этой ноши. И вдруг его сняли…

Какая блаженная легкость. Совсем неизведанная, разве что где-то в детстве… И эта легкость, это страннее ощущение связано было с хозяином машины. Стоило ему исчезнуть или просто отвернуться — и все пропадет, Ани знала это точно. Зато пока он рядом…

— Вам сюда?

Они стояли перед воротами школы, то есть не возле самых ворот, а подальше, чтоб не видно было с дороги.

— У вас есть еще время. Посидите минутку.

Он сказал это, не снимая рук с руля, лишь немного повернув голову.

Она кивнула.

То, что он знал, куда ей надо, то, что он не подкатил ее с шиком напоказ всем, ее уже не удивило. Кольнуло только отсутствие "пожалуйста" в конце просьбы. Впрочем, тогда это было бы почти принуждение…

— Вы курите? Прошу вас.

У него было полноватое лицо стареющего домоседа. Но нет… Из этой мягкости выступал вдруг резкий раздвоенный подбородок. Глаза чуть навыкате, с тайной усмешкой… Но эта усмешка не задевала. Это был взгляд путешественника. Может быть, немного бродяги. Взгляд человека, смотрящего на дорогу.

— Я подслушал. Злостно. И скрывать теперь все равно бесполезно. Так что пропойте мне еще раз заклинание про жирафа.

Он выключил приемник.

— Пожалуйста?

— Пожалуйста.

Он так и сидел, не снимая рук с руля, откинувшись, и осторожно всасывал дым. Ани чувствовала, когда он затягивался. Он сидел и слушал, как она пела, не глядя на нее, вздернув жесткий подбородок.

Было слышно, как прозвенел первый звонок (всего их бывало три).

— Ну, мне пора!

Неожиданно большой и, пожалуй, чуть грузноватый, незнакомец вылез из-за руля, распахнул перед ней дверцу.

Они стояли оба под хлынувшим вновь дождем, он — в пиджаке, она — в плаще с капюшоном. Она смотрела, как капли падают ему на плечи. И это уже было все. Ничего не оставалось, как прощаться.

— До свиданья…

И тут у нее началась дрожь. Она дрожала вся с головы до ног, и ноги не могли сделать ни шагу.

Это был ее крест, ее позор — неотвратимая внезапная дрожь… Жиль в таких случаях суетился, предлагал услуги.

— Немного кофе на дорожку, — неторопливо сказал хозяин машины. Сказал будто просто так, будто никакой дрожи он и не видел. В руках его оказался термос. Она отхлебнула. Зубы постукивали о пластмассовый стаканчик… Дождевые капли падали ему на плечи, на голову.

— Ну, теперь действительно ушла… — Губы прыгали.

— Жираф! — вдруг вскрикнул он, указывая ей за спину.

Она вскинулась, повернулась… Конечно, жирафа там не было. Но дрожь прошла. Прошла бесследно, будто приснилась.

— Послушайте, жираф — талисман.

— Я догадался.

— Служит тому, кто его споет.

— Я запомнил с первого раза.

— Но он только мой… Петь его могу только я…

— Вы ошиблись. Я не такой уж мошенник.

Этот нелепый разговор, совершенно немыслимый между людьми, из которых младшему уже стукнуло тридцать, происходил почти шепотом, с полной и увлеченной серьезностью, под дождем, грозившим перейти в ливень. Но тут через забор донесся второй звонок. Этот школьный звонок разбудил бы и мертвого. Ани вздрогнула:

— Я его вам дарю.

И она побежала к воротам.

Он стоял и смеялся. А дождь падал ему на плечи.

 

Глава 4

— Ну, как вы устроились в своем кабинете? — Тат Исканди улыбалась. — Сюда бы еще шторы. Я спрошу у Малин.

Малин — это была местная хозяйственная власть. Коренастая, с короткими ножками, она важно несла на голове огромную башню прически. Так, наверное, носили корону взятые из дворни царицы. Опухшие глазки смотрели зло и пусто. Она была хозяйственной властью и осуществляла ее с какой-то радостной скаредностью. Столы, стулья, писчую бумагу можно было выжать из нее, наверное, только силой. Жиль уже знал по опыту.

— Алло. Будьте добры госпожу Малин. Малли, это я. Зайди, будь добра, к господину Сильвейра. Да, да, я подожду.

Жиль удивленно слушал эту тираду, произнесенную воркующим, каким-то даже интимным тоном. Он помнил ухмылку Малин, ее речь, звучащую как сплошная грамматическая ошибка.

— У вас странные друзья, Тат.

— Мои друзья — ваши друзья! — Глаза Тат голубели.

Эта женщина — правая рука администрации, здешней администрации, кто-то из которой зачем-то пригласил его, Жиля, в институт, назначил к ди Эвору… Зачем и кто пригласил его? Главное — зачем?.. А Тат Исканди была, конечно, в курсе дела. Впрочем, кое-что слышал уже и он сам. Но это кое-что было так страшно и так в то же время нелепо, что просто нельзя было поверить.

Все началось в тот вечер, когда он впервые пригласил коллег на "дружеский кофе". Странные намеки Тат на какого-то Советника, на его секретаря Рибейру, о котором ему следовало почему-то знать, что он будет гулять в саду. Затем ужасающее объяснение Глории… В ту ночь, лежа без сна, прослеживая события в памяти, Жиль понял, что неизвестно как ухитрился с самого начала попасть в гущу интриг столицы. PI при этом он был слеп как новорожденный котенок. В таких ситуациях от сомнительных тайных свиданий следовало воздержаться… Но это оказалось непросто. В пышном особняке директора Дорта к Жклю сразу же бросился сам хозяин.

— Господин секретарь Советника в саду, первая скамейка направо, — шепнул он Жнлю, знакомя его с женой.

Жиль раздраженно взглянул на брызнувший слюной директорский рот: "Ну что они привязались со своим Советником? В конце концов я не обязан. Сейчас я им скажу…"

— Простите… — Но тут слова застряли у него в горле: он разглядел Исабель. Исабель Дорт в черных старинных кружевах с темным застывшим взглядом. Это были неправдоподобно огромные глаза. Больше всего она напоминала мадонну. Не благопристойногрустную мадонну, а такую, какой она была, наверное на самом деле… Жиль стоял пораженный, не смея пожать ей руку.

— Рада видеть вас у себя. — Она заглянула в самую глубину его зрачков. — Выход через веранду. Господин Рибейра… — Она говорила, двигался ее детский, будто припухший от слез рот. — Вы уже и так опоздали. Секретарь ждет. Господин секретарь Рибейра не должен ждать…

"Господи, снова этот Рибейра…"

— Господин Жиль, пожалуйста, подите к нему… Да не стойте здесь! Вы слышите? Муж рассердится… Я прошу вас…

Жиль повернулся и пошел к веранде.

Вот так вышло, что они с секретарем все же встретились.

Они сидели в директорском саду на садовой скамейке.

— Очень рад видеть, — говорил Рибейра. — Вы уже познакомились с работой лаборатории?

Весь прошедший месяц Жиль как раз знакомился с архивом. Архивом ди Эвора, охватывающим те, видимо, давние времена, когда он оставался еще собою… Пестрые, беспорядочные мысли, захватывающие самые разнообразные области, неожиданные сопоставления фактов, как будто совсем не связанных… Жиль просто не был подготовлен к их восприятию… Но и сам ди Эвор не освоил их до конца. Из записей в лабораторных журналах вставала странная фигура этого, тогда еще незнакомого Жилю человека. Казалось, в него вселилась сотня духов, занятых чем-то средним между современной наукой и черной магией. У каждого из духов имеется в этом своя область, и они тянут профессора каждый в свою сторону, нашептывают па ухо, водят его рукой по бумаге… А он, раздираемый соблазнами, кидается сразу ко всем… Словом, кто-то спокойный, обстоятельный, возможно слегка занудный, должен был еще изучить все тут высказанное и попробовать классифицировать или хотя бы связно изложить доступным среднему биологу языком…

В этот первый месяц Жиль не видел шефа ни разу: профессор даже не стал знакомиться, ограничился короткой запиской. "Странно, — думал Жиль в первые дни, — зачем было приглашать человека, который так тебе безразличен?" Но потом архив, казалось, разъяснил дело: Эвору требовался систематолог…

— Я спросил, ознакомились ли вы… — чуть громче повторил секретарь.

— Боюсь, что не совсем…

Рибейра быстро взглянул на Жиля:

— Вот как? А мне сказали, что вы сидите в лаборатории по десять часов.

Жиль пожал плечами:

— Разнообразная тематика…

— Ну тематику придется сокращать. — Рибейра сказал это раздраженно, отрывисто, как сержант, брезгливо подававший команды новобранцам в тот мрачный год, когда Жиль проходил обязательную военную подготовку.

"Да это же переодетый военный, — догадался Жиль. — Конечно. Так и должно быть, раз он секретарь Советника".

— Сократите тематику! Ну прежде, разумеется, следует ее расклассифицировать. Нам сказали, что вы как раз сильны в классификации. — Он говорил, брезгливо оттопырив губы.

Жиль смотрел в его водянистые с красными прожилками глаза. В голове мелькнула дурацкая мысль: "Интересно, в каком он чине?" Наверное, следовало встать и уйти. Или хотя бы поинтересоваться, на каком основании этот вояка распоряжается Королевским научным институтом… За спиной в доме играла музыка: директор Дорт встречал гостей. Если бросить тут этого военного господина, останется только хватать такси и мчаться брать билет до Ирпаша.

— Что вы считаете нужным классифицировать? — как можно спокойнее осведомился Жиль.

— Ах, черт возьми! Ну, конечно, темы работ. Вы же сами сказали, что там их чертовски много. Надо просто взять и рассортировать их: вот эта, мол, нам подходит, а эти не нужны — эти в корзинку!

Жиль смотрел на его лицо. У него было кирпичнокрасное лицо, на правой стороне лба торчала большая белая шишка…

— Я хотел бы знать, кому это "нам"?

Лицо секретаря сразу вспотело, из кирпичного сделалось темно-красным. Шишка возвышалась как снежная вершина.

— То есть как?.. То есть…

Но тут он взял себя в руки. Было видно, как он берет себя в руки: он вытянул их вниз и сжал кулаки. На пальцах взъерошились противные неожиданно рыжие шерстинки.

— Вы очень осторожный человек, господин ассистент. Хорошо. С вами будет говорить его превосходительство Советник…

Под конец он даже почувствовал к Жилю что-то вроде почтения.

— Скажите, Тат, кто такой этот Советник?

— Вы шутите? Советник — высшая военная должность в государстве.

— А король?

— Что король? Боже мой, господин Жиль, в вашей провинции все такие дремучие? Король опирается теперь на конду… вот уже скоро пять лет; надеюсь, вы слышали? Единая, неделимая конда, и у нее две главы: Советник и министр ди Визеу…

"Мы, кажется, подходим к делу", — подумал Жиль.

В самом деле, просвещая провинциала, Тат как будто действительно увлеклась этой ролью. А она знала, безусловно знала, кто и зачем вытащил его из тихого Ирпаша.

— Ди Визеу… министр внутренних дел? Или нет, кажется…

— Господи, откуда же вы свалились?

Она смеялась.

— А Советник… Он что, ведает институтом?

Но тут он переиграл. Глаза Тат сузились насмешкой.

— Какой вы глупыш… — Белая рука протянулась, чуть погладила по плечу. — И вообще вы несносны, господин ассистент, ну о чем вы говорите с женщиной?!

Глаза Тат голубели. Длинная нога раскачивала на пальце туфельку.

— Вы совсем не танцевали там, у директора. А я так рассчитывала… Но не оправдывайтесь. Признайтесь… Признайтесь лучше, как вам понравился Кассий Дорт.

— Не очень, — со вздохом признался Жиль.

…Еще в пятницу, роясь в архивном шкафу. Жиль слышал, как Кассий Дорт убеждает кого-то свистящим противным шепотом:

"Профессору ди Эвору пора на заслуженный отдых. Поверьте, ему будет обеспечена истинно королевская пенсия. Да и сам он, поверьте, не беден. Родовой дом. Его отец граф ди Эвор, поверьте, оставил ему… Между прочим, некоторые считают, что он выжил из ума. Да-да. Он просто стал опасен…"

Дальше Жиль слушать не стал. Понятно, конечно, что этот полумертвый старик стал просто памятником самому себе. И это было горько всем, тем более его ассистентам… И, конечно, профессору Эвору лучше было бы не появляться теперь в институте. Сидел бы он в своем замке, раз он у него есть, и принимал бы визитные карточки от почитателей. И ни в коем, случае не принимал бы никого лично. Только карточки. Тогда слава осталась бы с ним до конца дней. Но число оставшихся ему дней сократилось бы. Не пришлось бы вставать через силу, втискиваться в тесный пиджак… Как биолог. Жиль понимал, что жизнь держится на усилии. Сейчас отправлять ди Эвора на пенсию значило просто убить его. Быть просто убийцей… На пенсию надо уходить, когда еще есть силы начать что-то снова.

Дорт, конечно, понимал это тоже…

— Ну-ну, начальство надо любить. — Тат бросила на Жиля голубой взгляд, повернулась, чтоб видно стало ухо, тронула его пальцем. В маленькой белой мочке качалась бирюзовая сережка.

— Вам не кажется, Тат, что ваш Дорт исповедует закон волчьей стаи: съесть раненого вожака?

Он старался говорить спокойно. Внутри что-то тупо ныло. Обрюзгший тупой старик — и это профессор Норман ди Эвор, по книгам которого учились все психобиологи мира? Норманди Эвор — победитель рака. Особенно мерзко было, что это случилось именно с ним — с ученым, пытавшимся доказать сверхъестественную силу человеческой психики. Природа будто смеялась над ним. А тут еще Дорты, мелкие подлецы…

— Вы имеете в виду шефа? — Голос Тат стал жестче. — Этот вожак пока не съеден. Кстати, он к вам еще не заглядывал?

— Что? — Жиль представил себе грузную фигуру Эвора, ковыляющего зачем-то по коридору, постукивающего палкой, повисшего на руке слуги.

И зачем понадобилось бы этой немой фигуре к нему заглядывать? А главное, зачем нужно было госпоже Тат Исканди говорить ему подобную нелепость? В какую игру все они с ним играют?

— Не шутите так странно, Тат…

Дверь распахнулась. На пороге стояла Малин:

— Вот и я. Госпожа Тат, господина Сильвейра просят к профессору.

Жиль шел по коридорам: один длинный коридор впадал в другой, этот другой — в третий. По обеим сторонам белели двери с табличками: "Лаборатория биотоков растений", "Лаборатория индикации эмоции", "Лаборатория социальной логики".

"Как все эти лаборатории существуют теперь?" — спрашивал себя Жиль.

Норман ди Эвор создал их все и был когда-то их мозгом. Теперь Эвор был просто "мертвым волком".

— Да-да, прошу, — сказал сочный мужской бас.

Нормана ди Эвора в кабинете не было… Это был огромный кабинет, именно такой, какой должен быгь у ученого с мировым именем, директора крупнейшего института.

В дальнем конце у письменного стола стоял человек — высокий, даже очень высокий, чуть начавший полнеть. Его мощная гривастая голова возвышалась над могучими плечами, и весь он создавал впечатление матерой силы. Он стоял, опершись о стол, издали всматриваясь в Жиля и как будто призывая его взглядом. Сзади отодвинутое, скорее даже отброшенное сильным толчком, кресло, показывало, что он только что сидел в нем… А между тем это был кабинет Нормана ди Эвора и кресло — это было его рабочее кресло…

Жиль остановился.

— Очень рад, — говорил человек, оторвавшись от стола, двигаясь навстречу. — Рад познакомиться наконец ближе.

Он шел навстречу Жилю по бесконечному бесшумному ковру и улыбался. Свободная походка спортсмена, сильное рукопожатие.

— Прошу вас, сядьте. Пожалуйста.

Жиль опустился на длинный, вдоль всей стены, диван. Мужчина пододвинул ногой что-то вроде пуфика. На старинном пуфе с выгнутыми ножками этот атлет выглядел нелепо. Собственно, он был не такой уж атлет: вблизи видно стало полноватое лицо, лицо стареющего усталого льва. Только жесткий, раздвоенный подбородок подтверждал первоначальное впечатление.

Незнакомец, восседая на колченогой софе, в упор с любопытством рассматривал Жиля. И Жиль сидел и молча позволял рассматривать себя, как будто даже поворачивался под властным взглядом то прямо, то чуть боком. Конечно, сидеть так было глупо. И кто был этот самозванец, занявший кабинет профессора ди Эвора, кабинет, на котором было обозначено, что он принадлежит Эвору, и указаны все его регалии? Почему он даже не представился? И зачем понадобился ему Жиль? Может быть, это наконец тот, кто вызвал его в столицу? Возможно, сам Советник? Но нет, этот больше всего похож на путешественника, вернувшегося откуда-нибудь из Африки… Но кто бы он ни был, ему, во всяком случае, следовало представиться. А если он сам этого не понял, Жиль вынужден будет осведомиться об имени:

— Простите…

Глаза незнакомца усмехнулись. Это были большие чуть навыкате глаза, усмешка сидела в них где-то внутри.

— Нет, это я должен просить прощения. В последний раз мы виделись с вами в четверг. Я не ответил тогда на ваш поклон. Прошу извинить: по четвергам я бываю не в форме…

Жиль вздрогнул: ну как он мог не узнать? Это лицо с резким раздвоенным подбородком, он помнил его по портретам в школьных учебниках. Это был Норман ди Эвор.

 

Глава 5

В парадном кабинете ди Эвора в стенной панели из карельской березы была маленькая дверка, почти потайная. Она вела в мастерскую профессора. Почему шеф выбрал именно его? Этого Жиль объяснить не мог. Консельюш и Браганс — старые соратники, но работать он пожелал с Жилем. Это произошло фактически в первый же час знакомства. Странно, ведь ди Эвор вряд ли даже слышал о нем раньше. Вызвал Жиля, во всяком случае, не он. Он просто не имел на то власти…

Но первый же час показал, что сработаться они смогут. В тот день Жиль впервые помогал профессору обрабатывать ленты. Они стояли, наклонившись над термостатом, профессор — ближе к книжным полкам, Жиль — касаясь боком шкафчика с химикалиями. Хотя, где в этой мастерской хранятся химикалии, Жиль тогда еще знать не мог. Ди Эвору понадобилась нитрокраска — номер на краю ленты немного был смазан.

— Мне не дотянуться. Будьте так добры, коллега, в шкафу у вашей ноги… — Тут шеф обернулся, чтоб сориентировать Жиля еще и жестом. Но Жиль, не дождавшись слов, уже протягивал ему нужную баночку.

С тех пор прошло почти два месяца. И для этого срока они притерлись друг к другу совсем не плохо. Правда, это касалось в основном экспериментов. Тут они были как две руки одного тела, вернее Жиль превращался во вторую пару рук Эвора: "проводничок" Жиля срабатывал исправно.

Так обстояло дело с работой над экспериментом. Что касается остального… ну, тут можно было сказать, что они друг друга не раздражали. Более сильный телепат, Эвор просто отключал "проводничок" Жиля, как только заканчивался очередной опыт. Они ни разу об этом не говорили, просто Жиль видел: профессор знает про "проводничок", знает и отключает. При этом зеленоватые выпуклые глаза чуть усмехались…

Они почти друг друга не раздражали, они все еще друг к другу приглядывались. Манера приглядываться была у них очень разная. Ди Эвор делал это не всегда, чем-то вдруг отвлекшись, забывал Жиля на целые дни, а вспомнив, смотрел в упор, чуть прищурясь. Жиль же следил за шефом, стараясь делать это не так уж явно, а сам ни на минутку не упускал его из виду. Тут он чувствовал себя сильнее: наблюдать он умел! И было что наблюдать. Жиль работал с ди Эвором почти уже два месяца и знал теперь то, что знали в столице все: по понедельникам, вторникам и средам знаменитый психобиолог Норман ди Эвор существует в своем натуральном виде. Со средины среды он начинает сдавать. В четверг профессора уже нет, есть лишь грузный мешок, как раз такой, каким увидел его Жиль в тот первый раз.

Каков профессор с вечера четверга до утра понедельника — это не известно никому.

Но в понедельник он является свету помолодевшим лет на полсотни.

Среди уборщиков и слесарей команды Малин ходит слух, что старый слуга хоронит ди Эвора по четвергам в семейном склепе. Хоронит в четверг и воскрешает в понедельник.

Если это так, то лучше бы ему хоронить профессора в среду.

Но нельзя: в четверг Эвор обязан бывать на службе.

Говорят, министр внутренних дел ди Визеу предупредил короля, что если ди Эвор позволит себе гулять еще и по четвергам, в стране пошатнется основа основ — дисциплина. А тогда и вообще ни за что нельзя поручиться.

Еженедельное омоложение Эвора было абсолютно достоверно — Жиль видел это сам.

Другой достоверный факт заключался в том, что никаких объяснений по этому поводу профессор не давал. Не давал, и все. Только наклонял гривастую голову и усмехался своими выпуклыми глазами.

Это невероятно: существует способ омоложения, он открыт, его применяют, всем об этом известно, и все спокойно спят, не пытаются выведать!

— Что вам известно об омоложении шефа? — вскользь спросил Жиль коллег.

Небрежный тон вопроса не обманул никого, Глориа Фонте сказала коротко и ясно:

— Не лезь не в свое дело.

Браганс присвистнул:

— Послушайте, восходящая звезда, оставьте эту тему, пока у вас целы мозги.

Сим Консельюш улыбнулся:

— Милый Жиль! Через это прошел весь город: академики, полиция и частные детективы.

— Ну и как?

— А никак. Это увлекательнейшая загадка. Три биолога и один писатель-фантаст лежат в психолечебнице. Остальные стали благоразумнее.

В общем-то, они были правы. Они даже не подозревали, как они правы: свихнуться тут было раз плюнуть. То, что произошло с Жилем в саду загородного дома профессора Нормана ди Эвора, напоминало горячечный бред.

…В вечер того четверга Жиль засел в кустах за профессорским забором. На слежку он решился не сразу, сначала была эпоха вопросов:

— Шеф, вы верите в птицу Феникс?

— Шеф, давайте встретимся в пятницу…

Это были грубые и просто глупые провокации: Эвор не из тех, кому задают вопросы. Нежелательный ему вопрос застревал у собеседника в глотке, а он лишь усмехался… Жиль попадал в глупейшее положение. Но тут он был не властен: он уже не управлял собой. Любой разговор, любой самый маленький контакт заканчивался именно этим: намеком, пробным шаром, быстрым вопросом Жиля и усмешкой шефа в ответ. Но если в природе, в технике, черт знает где был способ омоложения — снадобье, втирание, заклинание, то нелепо требовать, чтоб биолог или даже просто нормально развитой человек закрыл на это глаза, просто взял и прошел бы мимо…

Жиль сидел за профессорским забором в кустах. Кусты были голые и мокрые, под плащ забиралась сырость. Он смотрел на освещенное окно особняка: ди Эвор удалился, поддерживаемый слугой, и теперь лежит, наверное, в своей спальне. И пролежит так всю ночь, сутки, а то и трое суток — до понедельника. За это время Жиль разбухнет от дождя, примерзнет к ограде, прорастет как куст. Но если шеф не выйдет из дома три дня. Жиль будет по крайней мере знать, что это происходит именно в доме… Конечно, сама по себе слежка — вещь не слишком красивая. Но должен же он хоть что-то сделать? Мучительное любопытство грозило перейти в манию…

Следовало признать, что кроме любопытства здесь было кое-что еще. Жиль будто шагал по болоту с завязанными глазами. А все столичные чудеса, похоже, сматывались с одного клубка. Так что начинать молено было с любой нити…

Еще одной побудительной причиной была Тат. Оценить свое истинное отношение к Тат Жиль не мог. Чаще всего он считал, что это корысть. Просто он хотел обосноваться в столице попрочнее… Ученым Тат была никаким, в лаборатории Эвора она лишь числилась, но, странное дело, в то время как ученые проводили работы, какие-то непонятным образом возникшие круги неученых лиц выносили приговоры качеству их работ, отнимали или предоставляли им средства на эксперимент, увольняли со службы, представляли к награде. Жиль не мог объяснить, как это выходит: он еще слишком мало жил в столице. Тат была действительным членом этого правящего общества.

Странно было и то, что Тат Исканди не вызывала неприязни профессора. Она была враждебна ему, связана с Дортом, не знать этого шеф не мог, и все же он с удовольствием смотрел, как она идет, посверкивая браслетами, покачивая серьгами… "Вы настоящая Ева, госпожа Исканди!"

Ди Эвор улыбался, а она стреляла в него подсиненными глазами.

И каждый раз при этом Жиля бросало в жар, он не мог сдержаться: "Профессор пользуется успехом у дам?" — "Женщина вынуждена сама заниматься некоторыми загадками, раз они не по зубам мужчине! " — парировала Тат.

И вот Жиль Сильвейра крадется вдоль чужого забора.

Жиль вглядывался в темноту. Что-то шевельнулось. В глубине сада, в тени сарая, навалясь на палку всем своим обвислым телом, двигался ди Эвор. В следующую минуту тяжелый силуэт колыхнулся, оттолкнул сарайные доски и скрылся в черном проеме.

В секунду Жиль перемахнул ограду… Сарай был очень стар, выломанная доска висела на одном гвозде, образуя что-то вроде двери. Прямо лезть вслед за шефом — это было уж слишком. Жиль двинулся вдоль стены, чтоб взглянуть с другой стороны. И остановился пораженный: с другой стороны сарая не было… Сарая не было. Единственная оставшаяся стена опиралась на огромную кучу песка. Между нею и прогнившими досками не протолкнулся бы и детский пальчик. "Но куда же шагнул профессор?" Песок просвечивал сквозь щели. В образовавшемся проломе стоял окаменевший песок. Но ди Эвор вошел сюда. Жиль сам видел, как тяжело переносил он ногу. Ассистент приник к доске, шагнул, точно копируя движения профессора.

Сон это был или явь? Он безуспешно задавался потом этим вопросом.

Жиль почувствовал, что полусидит на теплом, гладком… В тот же момент что-то пролетело над его головой и повисло на перекладине выше затылка. Широкий пиджак на пестрой подкладке! Вслед за ним тем же порядком проследовали брюки. Они освещались полоской света, входящего через ровную вертикальную щель. В щели виден был холл: край зеркала, ковер на полу… Согнутые колени упирались в стену. "Я, кажется, попал в чей-то шкаф? И хозяин как раз здесь. Как неловко…" — Мысли были до крайности нелепы. Тут длинные ворсинки ковра всколыхнулись, хлопнула дверь… "Ушел?" — Жиль с облегчением шевельнул ногами и вдруг замер: брюки и пиджак все еще тихо покачивались над головой… Это был знакомый костюм Нормана ди Эвора!

Сон это был или явь?

Он выскочил на крыльцо, когда тень крупного мужчины спрыгивала с последней ступеньки, бежал за ней, боясь потерять в запутанных темных улочках. "Так вот ты где! Так вот ты где!" — стучало в мозгу. Сперва не смущала даже странная прыть профессора. Возможно, виноват в этом был город: причудливые контуры домов, вытянутые башенки крыш. Дома, отделанные блестящими плитками, тротуары, мощенные белой черепицей. Жиль мог бы поручиться, что никогда не видел ничего подобного. А главное — город был приморский. От Этериу до моря около двухсот километров, но тут море было рядом, где-то за ближними домами: в лицо дул пропитанный солью бриз, слышался гул прибоя… Все это должно бы было поражать, даже пугать, но коснулось сознания Жиля лишь вскользь. Ди Эвор был где-то здесь. Что это за город, как очутился здесь профессор, как попал сюда он сам — все это было сейчас неважно. Главное — не упустить! Не упустить старика именно теперь, когда дело на мази, когда что-то вот-вот прояснится…

В желтый круг фонаря впереди вошел молодой, сильный, наверное, очень сильный, человек с особой походкой, чуть пружинящей при каждом шаге. Жиль даже охнул от острого разочарования: этот удивительно пластичный человек ничем не напоминал грузнеющего ди Эвора.

Значит, шеф остался там — в том доме со стенным шкафом… Ну да, вышла ошибка, из странного дома ушел вот этот атлет, а ди Эвор остался…

Жиль быстро повернулся, отыскивая дорогу обратно.

На соседнем балконе в длинном, видимо, бальном платье стояла… Глориа Фонте. Стояла, облокотившись о перила, касаясь их почти открытой грудью. Только теперь Жиль заметил, что тут нет дождя, что тут тепло — этот странный город был, наверное, гораздо южнее Этериу…

Глориа смотрела на стройного незнакомца.

— Принцесса, — произнес тот, будто продолжая или даже заканчивая какой-то разговор. — Мои люди доставят вам сколько хотите рыбок.

Он сказал это очень тихо, так что слово "рыбок" едва можно было расслышать. А она наклонилась как можно ниже, будто хотела закрыть, скрыть его, и всю эту встречу, и самое знакомство. Плечи ее подрагивали от ужаса… "Неужели буглер?!" Жиль отпрянул.

Когда-то в древности мир охватила всеобщая жажда тюльпанов. Теперь история повторялась. Только предметом вожделения стал не цветок, а причудливая аквариумная живность.

Аквариумы вошли в моду лет сорок назад, и теперь во всем королевстве каждый дипломат, чиновник, придворный — любой человек, желающий быть сколько-нибудь заметным, считал долгом держать в своем доме причудливых морских рыбок и рачков. И чем причудливее, тем ценнее. За глубинных моллюсков отдавались состояния. Когда эта мода только еще входила в силу, кое-кто из рыбаков и торговцев нажил себе миллионы. Говорили, то есть шептали собеседнику а ухо, что Советник был как раз из той породы… Но потом король объявил о своем монопольном праве на торговлю и отлов. Нарушителей казнили на месте. Жиль помнил с детства расскааы о том, как буглеры, будто фонари, висели, раскачиваясь, на всех дорогах. Буглерами называли браконьеров.

— Вы же знаете, Нор, что дело не в рыбках, — чуть слышно шепнула Глориа.

Неужели она связалась с буглером? Видно было, как подергиваются страхом ее губы… Но она смотрела на него, как бывало на ди Эвора: с просящим, умоляющим ожиданием. И незнакомец точь-в-точь как Эвор чуть отступил, повел плечом… Всему Королевскому институту было известно, что электронщик Глориа Фонте следует всюду за профессором ди Эвором. И что профессора это втайне раздражает… Но вот она сменила старого профессора на молодого буглера, а характер отношений не изменился. "Она носит это в себе самой, — подумалось Жилю. — Судьба всех наших встреч, отношений — в нас самих. Бедная Гло! Но как она тут оказалась?"

Как оказалась тут сотрудница Королевского института Глориа Фонте? Тоже следила? Нет, в самом деле? Ступенчатая, вся в вертящихся флюгерах башенка над головой Глории будто кивала…

Буглер шагнул в тень… Жиль не подошел бы к буглеру ни за что на свете. Он подождал, пока тот скроется в подворотне.

— Привет, Гло! Ну а где же наш шеф?

Нет слов, встреча была неожиданная. Глориа вздрогнула, быстро оттолкнулась от перил, намереваясь скрыться в доме.

— Постой!

Она сделала испуганный, отстраняющий жест. Ну да, попасться на шпионстве не так уж приятно. Хотя его ей стесняться нечего: два сапога — пара.

Она намеревалась скрыться в доме, но длинный шарф обмотался вокруг чугунного столбика, зацепился за куст балконной розы…

— Постой же!

Она успела здесь куда больше, чем Жиль: дом, куда ее, во всяком случае, пускали, знакомства… Должно быть, следила давно… Вот тебе и бескомпромиссная Фонте! Но возможно, шеф привел ее сам? Доверил-таки свои тайны? Тогда говорить с ней бесполезно: будет молчать как рыба.

Она высвобождала шарф, прозрачный, но, видимо, очень прочный, и вдруг рванула его, оторвав кусок, смахивая цветущие растения.

"Боится, что видел ее буглера?" — Жиль шагнул.

— Гло! Прошу тебя…

Она остановилась, посмотрела на него каким-то странным взглядом, будто видела его впервые… Она и видела его впервые. Совершенно невероятно, непонятно, необъяснимо, но она видела его впервые. Жиль это понял: сверху глянули неузнающие, заслоненные страхом глаза.

— Прекратите! Я не позволю… я — принцесса де Фонте!

Жиль бежал по гулкому кафелю вверх. Прежде он приближался к морю, значит теперь следовало удаляться. Кем бы ни была эта странная Гло, он потерял с ней время. То самое время, когда профессор там, в доме… Скорее!

Он проскочил какой-то двор и почти налетел на давешнего буглера, входящего в дверь высокого дома. В этот миг ему дали сзади подножку…

— Вы что? Он у вас задохнется.

— Ничего, госпожа. Парень он крепкий.

Ему чуть ослабили заткнутый в рот кляп, надушенная женская рука отстранила тряпку от ноздрей. Он лежал у ножек массивного стола. Над ним возвышались трое мужчин в одежде портовых грузчиков. Находившаяся среди них женщина составляла странный контраст с компанией и со всей грязноватой комнатой. Небольшого роста, дородная, такая, какие считались красавицами в восемнадцатом веке, с большой грудью и уложенными надо лбом косами, она была одета со всей изысканностью современной моды. И это ей шло…

— Что с ним делать, госпожа? Подглядывал за Нором. Как видно, шпик.

— Не спеши. Нор будет здесь сам.

Голос красавицы, ее осанка что-то напоминали Жилю. Он видел уже где-то эти совсем светлые глаза, эту вскинутую прическу-башню. Только где? Лицо ее вдруг засветилось:

— Нор, тут как будто поймали шпиона…

В комнату шагнул все тот же незнакомец. Очень гибкий, в обтягивающем черном свитере, он двигался будто под музыку, под четкую, жестковатую музыку. Присел, пододвинул лампу:

— Господин Сильвейра?

Зеленоватые глаза, знакомая усмешка… Это было лицо ди Эвора!

Это было лицо ди Эвора, но не того, вошедшего сегодня в кучу песка, а другого, забытого, из детства, — с портретов в устаревших учебниках.

Жиль сидел на табурете, поставив ноги на свое прежнее ложе — грязный дощатый пол. Напротив сидел профессор Эвор, каким он был, наверное, лет семьдесят назад. Во всяком случае, этот Эвор был не старше самого Жиля. Костюм, раскачивающийся в шкафу на перекладине, был бы ему явно широк. Так вот почему он переоделся…

Портреты молодого ди Эвора не давали о нем, оказывается, никакого представления. В натуре он был могуч и гибок. И это необычное сочетание поражало…

— Хотите пива, Жиль?

Имя прозвучало неуверенно, будто профессор забыл его, во всяком случае, знал не точно. Может, он, молодея, забывает кое-что из, так сказать, будущего? Вообще шеф смотрел как-то странно: будто не узнавал, будто не совсем узнавал и не был уверен, что они знакомы.

"Отсюда и пиво и бодренький тон", — подумал вдруг Жиль.

— Так как же насчет пива?

Фламандская Венера поставила кувшин, бросила взгляд исподлобья. Жиль поперхнулся: да это же Малин! Институтская хозяйственная власть — Малин! Но почищенная, помытая. Из нее вытряхнули злость и дали образование, возможно даже высшее.

— Вы хотите что-то спросить?

Вопросы выдают не хуже ответов. В появлении Жиля в этих краях было что-то, что ставило в тупик самого ди Эвора. Ассистент чувствовал это всей кожей.

— Хочу! Что это за город? Как мы сюда попали? Почему вы помолодели, а я — нет? Кто эти Гло и Малин, которые меня не узнали?..

Эффект вопросов был поразительный: ди Эвор вскочил, резко нагнулся:

— Вы из Этериу? Вы… вы действительно мой ассистент?

Его поза, весь вид выражали крайнее изумление.

— Разумеется, профессор.

Это произнесенное машинально утверждение произвело действие ракеты, запущенной в ночное небо. Зеленоватые глаза ди Эвора раскрылись от острого интереса, вперились в Жиля. "Ему кажется странным, что я помню, кто я? — соображал Жиль. — Ну ясно, здесь все себя забывают. Ощущают себя в другой роли, вот как эта принцесса Глориа…"

Изумление ди Эвора не исчезало. Он сел на табурет верхом, скатал на крышке стола хлебного червяка, червяк вышел длинный, потом оба его кончика отломились. У молодого Эвора волосы были светлее. Но манера задумываться не изменилась — опустив плечи, раскатывая что-то в сильных пальцах…

— Вы не участвовали в спиритических сеансах, Сильвейра? — наконец пробормотал он. — Из вас вышел бы лучший в мире медиум.

Жиль сглотнул слюну:

— Вы омолаживаетесь в куче песку, профессор, я сам почти видел это.

Конечно, это не было сном. Для сна события развивались уж слишком закономерно. В этом новом мире они с шефом тут же встали в свои старые, установившиеся для них позиции: Жиль нападал, просил, выспрашивал, ди Эвор отвечал молчаливой полуусмешкой.

— Профессор, вы должны наконец ответить. Если открыта тайна омоложения, то вы… То я, как ученый… Послушайте, это наконец странно!

Жиль, разумеется, ощущал всю нелепость своей речи: ди Эвор не нашкодивший школьник, который устыдится нотации. Несомненно, у профессора есть причины, заставляющие его скрывать Запесчанье или что-то другое, связанное с омоложением. Какие? Этого он пока не знал. Во всяком случае, дн Эвор считал их основательными. Значит, разговоры тут излишни… Но Жиля как будто несло:

— …профессор, ради науки…

Во время разговора в комнату входили и выходили люди в одежде грузчиков. Они и прежде смотрели на гостя без особого удовольствия, а его тон не понравился им и вовсе. Один из них кивнул другому и быстро, ко недвусмысленно резанул себя ребром ладони по шее.

— Вот что, Сильвейра, — перебил Жиля ди Эвор, — уходите, откуда пришли. — И добавил, бросив взгляд на свою братию: — Я провожу вас.

Они вскарабкались по улочкам вверх, молча вошли в знакомый холл.

— В этом городе вы становитесь молодым, — сказал Жиль, — я это вижу сам. Но все равно это мистика.

Ди Эвор распахнул дверцы шкафа, отодвинул костюм вбок.

— Вот именно, мистика! — подтвердил он без улыбки. — В этом все дело… Войдите сюда и подпрыгните. До понедельника, Сильвейра.

Жиль шагнул. Внезапно надвинулось что-то серое… Он стоял, опершись о сырые доски сарая, в темном саду профессора. Была поздняя ночь, в окне профессорской спальни все еще горел свет.

 

Глава 6

И все же, что это было? Сон? Явь? Жиль безуспешно задавался этим вопросом, сидя напротив шефа в полутемной кабине. Они сидели на низких скамьях вертолета в совершенно одинаковых позах: упираясь спинами в стенки, а ногами в сиденья напротив. Лицо профессора выступало бледным пятном на расстоянии вытянутой руки…

В саду шефа Жиль был в тот четверг наяву. Но остальное?.. Стена сарая, южный морской порт, тридцатилетний ди Эвор… Отдельную загадку представляли дамы: принцесса Глориа, красавица Малин. В самом деле, кто, зачем и как превратил неуклюжую Малин в изысканную красавицу и научил литературному языку взамен той тарабарщины, которую она обычно несла?

Что этериуанские двойники женщин представления не имели о Запесчанье — это Жиль установил абсолютно точно. Вернулся он поздно ночью, а утром позвонил Глории еще до работы: "Алло, Гло? Извини, что побеспокоил. Ты не скажешь, где находится товарная станция?" — "Куперпутти восемь. Это у вокзала. А что, пришел багаж?" — "Машина. А, кстати, где ты пропадала? Я искал тебя вчера целый вечер". — "Зачем?" — "Ну вот, зачем… Поболтать. Пригласить в ресторанчик". — "Не терплю ресторанов. И не ври. Я весь вечер не вставала с дивана…"

— Вы поставили на автоводитель? — Голос профессора вернул Жиля к действительности.

— Да, шеф. Наш маршрут — простая кривая.

Вот уже два месяца они с ди Эвором обменивались этими фразами в начале полета. Два месяца они летали ежедневно. То есть, конечно, не ежедневно: по понедельникам, вторникам и средам…

"Ну а если предположить, что это все-таки явь?" — думал Жиль. — Тогда где-то в саду возле кучи песка есть вход в какое-то королевство. Что королевство — это абсолютно точно, недаром же Глориа звалась там принцессой… Ди Эвор проникает в то королевство и при этом молодеет. А в понедельник он оттуда выходит. И при этом старится, но не совсем, и еще три дня сохраняет остатки молодости…"

Жиль думал об этом постоянно, а тем более во время полетов, вглядываясь в темноте кабины в мерцающие глаза шефа. Когда-то молодой ди Эвор написал брошюру о том, как воспитать в себе телепата. Однако речь там шла лишь о приеме мыслей, чувств… Сам же профессор был скорее передатчиком. Передатчикомдиктатором. И как таковой он просто отключал "проводничок" Жиля, — ассистент знал это точно. Еще он знал — шеф мог бы просто приказать ему мысленно: "Не думай обо мне", и он не думал бы. Или, во всяком случае, думы были бы не так навязчивы… Но Эвор, видимо, не считал нужным вмешиваться. Он только не отвечал на вопросы. После ночи s Запесчанье Жиль решил было объясниться: "Профессор, вы мне приснились. Мы с вами попали в какой-то город, почемуто через стенной шкаф. И это был порт. Извините, шеф, но в моем сне вы выглядели чуть ли не буглером". — "Занятный сон", — спокойно отозвался ди Эвор.

Так они и сидели каждый вечер, молча, прислушиваясь к гулу мотора. Вечерние полеты — это было частью того эксперимента, который ди Эвор и Глориа начали еще до Жиля, еще когда он был в Ирпаше. Проверялась возможность записи и трансляции эмоций — механизированный гипноз.

В записи эмоций главной была Глориа. Она соединяла провода приборов, опускала лабораторные шторы. Возле похожего на магнитофон устройства сваливались кучи моркови; голодные зайцы выпрыгивали из клеток; Глориа клала палец на кнопку "запись" и командовала обоим мужчинам: "Сгиньте!" Они выходили. Сама Глориа тоже шла следом, распоряжалась: "Отойдите от двери. Не врывайтесь кислыми мыслями в чистую заячью радость".

Потом ленты с записями вставлялись в портативный передатчик. Жиль с ди Эвором вешали его в леске под Этериу, а на другой день летали проверять. Работа была опасная; вылетали только под вечер, только вдвоем, без фар и огней, с одним опознавательным краснячком на хвосте. Шеф настаивал на полной тайне.

Положительных результатов эксперимент пока не давал.

Так они и работали втроем: днем записывали, вечером летали…

Но все-таки что же это было там, в профессорском саду? Конечно, он мог бы снова пробраться к сараю. И в конце концов так он, наверное, и поступит. Пока же его что-то удерживало: во-первых, его оттуда довольно недвусмысленно выставили, а во-вторых, он представлял себе, как будет смешон, когда, промчавшись по холоду и дождю, занесет ногу в пролом сарая и вдруг ударится об окаменевший песок…

— Сильвейра, взгляните…

Жиль вздрогнул, поднял голову. Кабину наполнял негромкий звон сигнализатора цели. Ди Эвор уже не сидел, он приподнялся, прижимаясь лбом к стеклу, придерживаясь за ременные петли.

— Где, где?

— Вон под той грушей.

Внизу под дикой грушей двигался темный круг теней. Это были зайцы. Они обступили дерево, задрали мордочки кверху. Жиль никогда не поверил бы, что в этом пригородном леске столько зайцев.

Они теснились, образуя у корней огромную живую опухоль. Опухоль шевелилась, пульсировала: зверьки давили друг друга, вскакивали на спины соседей, зачарованные и притягиваемые черной коробочкой в ветвях. Из коробочки лились на них волны блаженства — тепла, безопасности, сладкого морковного сока… Гипноз был механизированный и массовый.

— Ага, прибежали, а? Мы с вами гении, господин Жиль! — Профессор смеялся. Это был громкий смех, гораздо более громкий, чем это принято. Жиль читал еще в детстве про этот короткий хохот — победный клич ди Эвора.

Хохот оборвался. Следующая реплика шефа звучала деловито:

— Надо освободить.

Имелось в виду — освободить зайцез. В самом деле, это напоминало гигантский капкан. Жиля передернуло от этой минутной мысли. Но думать было не время.

— Включаю переднюю фару, — ответил он.

— Внимание… иду…

Последнее слово совпало с резким толчком вертолета. Еще в начале фразы, еще до команды шефа, Жиль отключил автопилот и бросил машину вниз. В это время ди Эвор пристегивался ремнями, отодвигал стекло. В общем, слова были не нужны: в такие минуты они друг друга понимали… Вот вертолет коснулся брюхом ветвей: ди Эвор, высунув в окно устройство, похожее на большой крюк, ждет, чтоб передатчик оказался напротив; Жиль в другом конце кабины, вершина груши видна ему смутно, совсем под другим углом, но он каким-то образом угадывает нужный момент, тормозит в самое удобное для Эвора мгновение. "Так вот почему шеф выбрал именно меня!" Крючок цепляет, вырывает темное пятно. Вой мотора — они взвиваются вверх. Головоломный цирковой трюк. Парное выступление без предварительной репетиции. "Как это у нас выходит? Я сам его так воспринимаю?! Или это он мною движет?" — проносится в голове Жиля. Внизу распадается освобожденный заячий хоровод.

— Вот оно: счастье — массовым тиражом. — Профессор держал в руке маленькую черную коробочку.

— Дайте, дайте сюда. — Жиль нетерпеливо откинул крышку, вытащил ленты, прочел номера: 1043 и 1044!

— Не спешите, коллега, дурная примета. Собственно, ведь это уже не наука. Скорее технология.

Шеф был прав. Передачей гипноза он занимался уже не первый год, теперь отрабатывалась лишь технология самой записи эмоций; и даже еще гораздо уже: технология изготовления самих лент. Но это не давалось. И в конце концов и самая возможность — доказательство возможности записи и передачи эмоций зависела теперь от лент. От того, каким слоем их покроют, какие пленки нанесут… Были сделаны тысячи вариантов. Производили их почти наугад. Глориа называла это "методом тыка". Каждый вариант ленты, конечно, снабжали номером и заносили в лабораторный журнал. То есть записывал всегда Жиль, он не доверял это никому: знал, как велись здесь записи прежде…

Ди Эвор уже сидел на лавке.

— Господин Жиль, уберите игрушку.

Шеф имел в виду ленты: долго держать их в руках не рекомендовалось. Тем более это были исторические ленты, с ними связано происшедшее только что важнейшее, может быть, открытие века…

При этой мысли Жилю стало жарко. Как ощущают себя первооткрыватели? Что должно делать? Держаться невозмутимо важно? Целоваться?

— Ну? Освободили руку? Протяните ее сюда. Необходимо запить эту непомерную славу.

Внутри скамьи был, оказывается, ящик, и из него шеф извлек бутылку коньяка. Жиль никогда бы не подумал… Он почувствовал в ладони бокал.

— Шеф, вы… — Жиль подыскивал поздравительные слова. — Вы…

— Пижон? — предупредительно подсказал ди Эвор. — Возможно: не терплю пить из горлышка.

— Простите, я хотел сказать…

— Понимаю. Вы не хотели выразиться так грубо.

Жиль прислушивался к тому, как бьет струя о стекло. Коньяк в институтском вертолете. Коньяк, припрятанный профессором ди Эвором. Конечно, в сложившейся ситуации это было очень кстати. И все же он не мог представить себе дн Эвора, проносящего бутылку за пазухой, осторожно оглядывающегося по сторонам… Спиртные напитки в здании института воспрещались.

И когда он ее протащил так незаметно?

А может, у него там целый склад? И он посасывает потихоньку все полеты: не может дождаться конца… Тогда, возможно, горные старцы правы — молодость на дне бурдюка; Жиль в поисках научных истин засыпает у прогнившего сарая и видит сны про города и буглеров, а Норман ди Эвор валяется в это время мертвецки пьяный. Он валяется в своем особнячке с четверга до понедельника пьяный и просыпается омоложенным… Этим и объясняется его, мягко выражаясь, непонятная скромность.

Но может быть, шеф принес коньяк лишь сегодня? Как раз сегодня Жиль запоздал и профессор прошел на крышу первым. Но тогда это значит, что "тык" при изготовлении лент был не совсем уж "тыком", что шеф предвидел сегодняшнюю удачу, во всяком случае надеялся, что это произойдет сегодня и именно с этими лентами: Ю43 и 1044…

Собственно, откуда он взял, что у профессора нет определенного плана обработки лент? Ди Эвор начал ее еще до Жиля, потратил уже с полгода. Предположить, что он тыкался вслепую, без идеи, — значило просто забыть, что такое Норман ди Эвор… То, что шеф принимал отдельные предложения ассистентов, еще ни о чем не говорило.

— Выходит, вы знали, что сегодня выйдет? — Это прозвучало резче, чем хотелось бы.

Конечно, Эвор не обязан был никого посвящать. Но все же… Все же они работали вместе.

— Рассчитывал, — тихо ответил шеф. — Но я суеверен.

"Правильно. Он и должен быть суеверным", — подумал Жиль.

Шеф сидел, вытянув длинные ноги, бутылка стояла у него между колен.

Странно, кто это там сидел?.. Вертолет еще находился в воздухе, их было в нем только двое, и все же Жиль не поручился бы, что сидящий напротив него человек в самом деле его шеф, известный профессор Норман ди Эвор. В сгустившейся темноте кабины лицо было неразличимо, силуэт же как-то вытянулся, утончился, неожиданно приобрел гибкость…

Теперь он напоминал того пластичного человека — Нора из Запесчаного порта…

— Почему вы не нальете еще, Сильвейра? Вы, упаси бог, не трезвенник?

— За все наши лица! — отозвался Жиль.

В одной из историй, сотнями пущенных по стране, рассказывалось, что лет двадцать назад профессор Эвор торжественно отбыл в заграничную командировку и в тот же день объявился в бродячем цирковом балагане: выехал на арену на вороном жеребце в черном обтягивающем трико с красным цветком в зубах. По другой версии, он три недели пел в кабаке где-то на юге. "Наверное, тогда у него еще не было Запесчаного порта", — подумал вдруг Жиль и сам удивился.

— Аминь! — профессор отпил. — Скажите, Жиль, вы уверены, что хотите со мной работать?

Вот это было неожиданно! Жиль поперхнулся жгучей жидкостью: "Значит, сам он со мной работать не хочет? Но почему? Какая причина?" Причин могло быть много: не хотел делить славу, боялся, что с приходом Жиля легче будет выжить его из института… "Какая чушь!" — остановил он себя. Такие причины ди Эвору не подходили. Дорту, может быть, и ему — Жилю, когда ему будет, лет семьдесят, но не Эвору. Достаточно было взглянуть на этот мощный силуэт… Значит, что же остается? Что профессор присмотрелся к новому ассистенту и нашел его бездарным?

— Не подхожу? — Жиль старался, чтоб голос не был таким уж хриплым. Хотелось уйти, выпрыгнуть на ходу.

— Вы меня не так поняли. Мне вы подходите. И потому хотелось узнать, подхожу ли я так же вам.

— Вы мне? Я действительно не совсем понимаю…

— Уточню. Вас увлекает систематология, Сильвейра?

В последнее время много писали о видах творчества. Основных видов называли два: "генерация" — внезапное рождение абсолютно новой идеи и "систематология" — продолжение работы, выводы, уточнения… Увлекает ли его, Жиля, систематология? Странный вопрос. Конечно, он — систематолог. И от этого никуда не деться. Ну скажем, что сделал биолог Сильвейра аа десять лет по окончании университета? Интересовался психовозбудимостью крыс при воздействии музыкальных ритмов, изучал работы Каба и двух итальянцев Бини на эту тему, вывел количественные закономерности. Занимался вопросом осязания у глубоководных рыб, изучил двадцать четыре существующих в мире монографии, полгода проработал в специальном бассейне Токио, предложил свою классификацию… "Типичный систематолог". Жиль знал это о себе давно. Знал, что педантичен, аккуратен, точен, нуден — как систематолог. Даже к архиву лаборатории самого ди Эвора он отнесся, как положено ученому этого скучного типа, — возмутился. Возмутился царящим там хаосом: масса возникших походя и брошенных идей — недопроверенных, недодуманных, недосказанных; каждой из них хватило бы на сенсацию. Но это совсем не означало, что ему не хотелось бы так же рождать идеи. Рождать и, может быть, так же бросать их…

— В основном оба типа творчества равнозначны, — произнес профессор. — Возможно, систематологи смотрят немного шире…

"Больше читают, — подумал Жиль. — Больше читают чужих записок".

Он вдруг разозлился. К чему было это расшаркивание?

— Возможно, систематология дает науке больше, — продолжал ди Эвор. — Творчество человечества подобно творчеству природы: мгновенная мутация и длительное ее закрепление.

Сравнение было точным: яркие мгновенные выбросы — мутации и бездумные тысячелетия отбора.

— Но кто-то должен же делать отбор… — выдавил Жиль.

— Должен? — Профессор подобрал ноги, выпрямился. — Оставьте долги кредиторам. Я втягиваю вас в работу, которая сделана почти наполовину. Вам осталась здесь лишь роль систематолога. Устраивает она вас или нет? Вы могли бы взять свою собственную тему…

Ну конечно, он мог бы. Он мог бы взять одну из идей, брошенных ди Эвором в самом начале. И впоследствиии он поверил бы, что она принадлежит ему самому…

— Господин профессор, мне кажется, я не давал повода думать, что меня чем-то не устраивает работа…

— Значит, она вам приятна? Я рад… — Он сказал это неожиданно мягким баритоном. — Я — детектив, чуждый систематологии. И мучусь, подсунув вам менее приятную роль.

— Да нет… я ничего…

Этот неожиданный баритон взамен обычного профессорского баса поразил Жиля. Приглушенный теплый баритон — так говорил Нор из Запесчаной страны с принцессой Глориа Фонте. Так вот почему он не узнал тогда шефа сразу. У молодого ди Эвора был баритон. У зрелого — бас…

— Привяжитесь, Жиль, идем на посадку. — Теперь шеф снова басил. — Я, собственно, так и считал, что систематология вам не противна. Но острое любопытство к моей особе, точнее, к событиям в конце недели… Это уже повадки нашего брата — вульгарного детектива.

 

Глава 7

Затылок у Эвора был мощный. В том как он вел автомашину, чувствовался и виртуоз и лихач. Жиль на заднем сиденье боролся со сном.

Всю прошлую ночь они провели в профессорской мастерской. Вернее, остаток ночи. Вертолет опустился на институтскую крышу уже в двенадцатом часу… Жиль и Эвор вылезли, размялись, посмотрели, как Глориа, зевая, убирает разложенные для посадки фонарики.

— Прошу ко мне в кабинет, коллеги! — провозгласил вдруг шеф.

— Получилось? — ахнула Глориа.

Они просмотрели записи в лабораторном журнале, выпили еще немного, теперь с Гло. Профессор удерживал их под любыми предлогами. Где-то часов в пять утра необыкновенная гостеприимность шефа почти перешла в навязчивость. Роль навязчивого хозяина, безусловно, претила Эвору, но справлялся он с ней виртуозно. "Способный человек, — думал Жиль, глядя, как шеф в шестом часу утра после бессонной ночи напевает аккомпанемент к ирландской застольной Бетховена, отбивая такт на трех химических колбах. — Но зачем ему это надо?"

Похоже, что это было связано с телефонным звонком. Звонок раздался в мастерской, наверное, в полночь. Они как раз только вошли, только подняли тост, никто не садился; казалось, зашли на минутку… Звонок странно прозвучал в пустом здании. Как будто тснул в безлюдных коридорах, темных залах… На что рассчитывал поздний абонент?..

Ди Эвор снял трубку сразу:

— Да.

Он говорил "да" вместо "алло", — Жиль знал уже эту его манеру. "Да", — сказал Эвор и отвернулся. Они смотрели на него, а он стоял к ним спиной, потом присел на край стола, прижимая трубку к уху.

— Вы ошиблись номером, — неожиданно произнес он минут через пять. Звякнул отбой. Когда они вновь увидели его лицо, челюсти были сжаты. В семь часов утра профессор предложил им эту поездку.

Шеф вез их какими-то проселочными дорогами. Целью путешествия был Тамбо — ближайший портовый городок. А точнее — тамошняя таверна. Профессор считал, что мясо на вертеле там лучшее в королевстве. Тон ди Эвора стал вдруг безапелляционен: "Небольшой экспромт, коллеги. В честь наших потрясающих научных побед. Выезжаем сейчас же!"

В общем, для увеселительной прогулки все выходило довольно странно: после бессонной ночи, не переодевшись, не приняв даже ванны, они тряслись по ухабам вот уже часа четыре, в рабочий день, никого не предупредив, с риском, что дирекция в лице всевидящего Дорта поднимет шум… И все это для того, чтобы посидеть часок в какой-то захолустной пивной.

Эвор, не снижая скорости, объезжал дорожные кочки. Вдруг он затормозил. Жиль и сонная Гло дернулись вперед, ухватились за переднюю спинку.

— Выйдем на минутку здесь. Пожалуйста. — Машина стояла на обочине у сосновой рощи; земля под соснами была почти сухая, хотя с мокрых стволов еще стекали остатки дождя. — Прекрасное место для пикника.

Глориа и Жиль переглянулись.

Профессор прошелся по песку, оглядел ветви деревьев:

— Надеюсь, специалисты по магнитной записи здесь пока не побывали. Что касается моей машины, то тут я далеко не уверен…

Он повернулся, подошел к Гло. Она стояла, подняв плечи, пряча подбородок в толстый шарф, красный, как и ее замерзший носик. Перчаток Гло, видимо, не захватила и теперь засунула руки в рукава. Лицо было серое, невыспавшееся.

— Госпожа Глориа, это придется сделать вам. Мы с господином Сильвейра слишком известны определенным личностям. Надвиньте платок побольше на лоб. Вы пересечете лесок, увидите местную почту, войдете и сдадите в отдел находок этот пакет.

Он протянул Гло пакетик — так заворачивают покупку в книжном магазине, если покупатель берет еще и чернила или клей. Он был обмотан бумажным шпагатом.

— Скажете, что нашли на дороге. Мы будем ждать вас здесь. Пожалуйста.

Глориа вытянула покрасневшую кисть из рукава, молча взяла пакетик за веревочку, повернулась и пошла в указанном направлении.

— Вы хотите о чем-то спросить, Сильвейра?

Жиль смотрел на жесткий подбородок Эвора, на прикушенный рот. Такое лицо он уже видел у шефа вчера, в вертолете, в тот самый момент, когда он из несущегося вниз окна нацеливал крюком в передатчик… Какую преграду брал профессор сейчас?

Нет, в самом деле, от кого он скрывался? "Специалисты по магнитной записи…" — значит, он подозревал, что их подслушивают даже в машине? Но кто? Кого он имел в виду? Конечно, положение ди Эвора в институте было довольно странным. Жиль знал, ему говорили: профессора отстранила конда. Лет пять назад, когда она только шла к власти. Что-то шеф такое сказал, где-то он тогда выступил…

— Так вы будете спрашивать, Жиль? Я к тому, что спрашивайте здесь. В машине о небольшой экскурсии, предпринятой госпожой Гло, упоминать не стоит…

Узенькая спина Глории еще мелькала среди деревьев. Молчаливая спина… Глориа вопросов не задавала.

— Я бы хотел спросить, что это значит, шеф. А вы хотите ответить?

— Предпочел бы сделать это немного позднее.

Ну ясно, так оно и должно было быть. Интересно, сколько лет понадобилось Гло, чтоб отучиться от любопытства?

— Тогда подождем в машине?

— Прошу вас.

Они оставили машину у крыльца. Эвор тщательно запирал дверцы.

— Госпожа Фонте, возьмите пальто с собой. Господин Сильвейра, ваш плащ и ваш портфель еще понадобятся вам.

Но в кабачке оказалось тепло, даже жарко. Прямо за дверью, посреди круглой комнаты, располагалась огромная звенящая углями жаровня. На ней жарились нанизанные на вертел куски мяса. Столы, будто выдолбленные из цельных стволов, раскачивающиеся на цепях фонари… Жиль огляделся. Где-то он уже видел такое помещение. Массивные круглые ножки стола на грязноватом дощатом полу. На таком полу у такой вот ножки он лежал с кляпом во рту… Ну да, там, в Запесчаном порту, была такая же комната, только жаровня тогда не горела…

— Жареного мяса, — зычно распорядился профессор. — И белого вина. Много.

Говорили, что ди Эвору везло на женщин всю жизнь. И, похоже, на сей раз не врали… От тепла, от вина Гло раскраснелась, глаза ее раскрылись. Они были совершенно неправдоподобного фиолетового цвета. Как Жиль не видел раньше? Большие фиолетовые цветы с темными ободками. Когда смеялся профессор, в них что-то светлело, проступала синева. "Чудной народ эти бабы!" — внутренне поразился Жиль… Она не задавалась никакими вопросами, ей было все равно что делать, куда спешить, лишь бы рядом торчал этот лев — ди Эвор.

Эвор же веселился. Вид уставленного блюдами, украшенного высокими бутылями стола вызывал у него непроходящую полуулыбку. Но чего-то ему еще не хватало.

— Свечей. Пожалуйста.

Он помогал служанке установить канделябр, собственноручно выключил электричество… Пламя свечей качнулось, перемигнулось со звенящими углями. И в этом качающемся свете лицо Глории вдруг утончилось. Оно утончилось, помягчело, углы утонули в темных тенях. Теперь она напоминала Аки, как та сндела возле камина у себя дома под Ирпашом…

Жиль невольно подался вперед. И Гло точно как Ани, точно таким же жестом протянула к огню ладошку. Ладошка просвечивала багряным, как бывало у Ани. И вся девушка легкая, прозрачная, как Ани…

— Вам идут эти свечи, Глориа, — сказал голос Эвора неожиданно тихо.

Одним непроизвольным движением ди Эвор отодвинул тарелку, пачку сигарет, нож, как бы освобождая пространство для своего взгляда.

"Кого она напоминает шефу?" — мелькнуло у Жиля.

Глориа вздрогнула, пламя свечей выхватило из тени ее узкий рот. Иллюзия рассеялась… Это была всего лишь электронщик Гло Фонте…

"А ведь Гло знает про Советника!" — Эта мысль всплыла откуда-то изнутри вместе с воспоминанием о самом Советнике, вернее о его секретаре — краснолицем Рибейре, и со смутной догадкой, что все это может иметь к их поездке самое непосредственное отношение.

Нет, он не скрывал от себя, он действительно забыл, почти забыл эту историю двухмесячной давности, смысл которой остался для него темен и которая как будто не имела последствий, так что он решил в конце концов, что это так, случайность.

С того вечера у директора Дорта ни Рибейра, ни тем более сам Советник в жизни Жиля не возникали…

Почему Жиль вспомнил о Советнике именно сейчас? Может быть, из-за этой манеры профессора курить исподтишка, в кулак? Так курят мальчишки и контрабандисты…

А намекнула ему тогда о Советнике именно Гло Фонте. Намекнула, что Жиль шпион…

Теперь, озаренная пламенем, она совсем не походила на Ани. Длинное с узким ртом лицо… А ди Эвор, разочарованно отвернувшись, разминал сигарету в пальцах.

Жиль начал вдруг понимать: тема, которая "подходит" секретарю Советника господину Рибейре, — это же массовый гипноз! Ну чем еще могло заинтересоваться военное ведомство? И о нем. Жиле, любители гипноза не забыли тоже. Во всяком случае, эпизод с секретарем не прошел вовсе бесследно. Чем иначе можно было объяснить, что Жиль получил сразу небольшой, но отдельный рабочий кабинет, а Гло, Фернан и Сим теснились в общей комнате?.. Он понял это лишь сейчас, и внутри у него похолодело.

"Но чего они могут от меня потребовать? Я ничего не обещал… — успокаивал он себя. — Да и вообще напрасная тревога. Они, видимо, не так уж интересуются сейчас этой проблемой". В самом деле, если бы они правда хотели заполучить результаты, разве мешали бы каждому шагу ди Эвора? А они мешали. С вежливой улыбкой отклонялись просьбы о самых простых приборах. А чтоб получить вертолет, пришлось попросту украсть его из ангара…

Последнее соображение вернуло Жилю равновесие. Возможно, что Эвор в самом деле опасался преследований Советника, но затевать из-за этого прогулку к морю было, во всяком случае, бессмысленно. Ключ к тайне — ленты номер 1043 и 1044 и лабораторный журнал — лежали в сейфе, охраняемые Королевской печатью. Нет, у шефа были какие-то другие опасности, к личности ассистента Жиля отношения не имеющие. Это уже было легче.

А шеф, оказывается, был гурман. Он смешивал острые соусы, заставлял Гло и Жиля пробовать их во всех вариантах, поливая ими румяную корочку, радостно вгрызался в баранью ногу… Казалось, этот человек и вправду мог примчаться сюда, только чтоб хорошо пообедать. Во всяком случае, радости хорошего стола играли тут не последнюю роль.

Этот вывод раздражал, но и ободрял тоже: утихало смутное чувство тревоги… Жиль ковырнул вилкой в тарелке…

— Господа! — услышал он голос профессора. — Не считаете ли вы, господа, что нам с вами положен отпуск?

Шеф вытирал салфеткой губы.

Жиль вскочил.

— Не нервничайте. Жиль. Не ощущаете ли вы, господа, что пора отдохнуть от жующих зайцев? Нам всем надоели жующие зайцы…

Ax вот что. Значит, ди Эвор решил отвлечься? Этого и следовало ожидать. Шеф занимался гипнозом почти два года — рекордный срок для этого ученого вертопраха. А населяющие его мозг духи уже тянули его к чему-то совсем другому… В общем, проблема передачи эмоций была как раз в той самой стадии, в которой шеф бросал девяносто процентов своих тем. Терял, наверное, интерес. Ведь весь огромный институт, вся пестрятина лабораторий — все это результат его великолепного непостоянства.

— Господин профессор! Когда-то по вашему личному указанию я знакомился с лабораторным архивом. Я насчитал более полусотни тем, так и не доведенных вами до конца…

Жиль приостановился, сглотнул слюну: получалось, пожалуй, слишком резко. Впрочем, пускай. Тем лучше. Он не должен допустить, чтоб и эта, может быть, самая интересная работа…

Ди Эвор улыбнулся:

— Господин ассистент! Вы рады, что мы их приумножим?

— Не шутите, шеф. Я считаю, что начатое дело следует заканчивать.

Профессор поклонился очень любезно:

— Я должен принять это как выговор?

В этот миг входная дверь в таверну распахнулась, стукнулась о стену, метнулось пламя свечи, и кто-то, кажется служанка, выкрикнул с порога:

— Профессор! Профессор! Ваша машина!..

Машина стояла с выбитыми стеклами, с раскрытыми настежь дверцами; сиденья были перевернуты, спинки выброшены наружу, зачем-то даже вспороты. В стороне валялась содранная с пола резина…

Это было зрелище! Тихий вечер, нежный плеск моря, из открытых дверей выливается теплый свет. А рядом стоит машина, не машина — живое существо — раненое, искалеченное. Жиль представил себе зверскую методичность, с которой неизвестные отдирали листы металла, выламывали руль…

— Качественная работа, — раздумчиво сказал ди Эвор.

Он подошел вплотную, погладил погнутый корпус.

— А магнитофон вмонтирован, оказывается, в руль. Взгляните, Гло, у них теперь микромагнитофоны.

На месте слома на стволе руля видно было гнездо… У Жиля застучало в висках: "О чем мы говорили там, в машине?"

— Вызовем полицию? — спросила Гло шепотом.

Шеф лишь повел плечами.

Итак, обыск. Подслушивание, несомненно слежка и, наконец, обыск… Что ощущает человек, переживший все это? Жиль ощущал легкую тошноту. И странное облегчение оттого, что тайная опасность как-то проявилась… Что касается ди Эвора, он этого ждал, недаром велел взять все из машины.

Шеф привез их сюда не обедать. На этот счет сомнений не оставалось. Напавших он опасался давно, предвидел даже и обыск. По тому, какой тайной окружил шеф работу, как тушил в вертолете огни, запирал на замок мастерскую, — по всему этому похоже: это всетаки был Советник. Советник — глава конды, интересующийся проблемой массового гипноза… Хотя, если так, зачем было нападать на машину? Тот, кто охотился за гипнотизирующим механизмом, наверняка знал, что он искал и где это хранится. Он искал записывающее устройство, передатчик, "счастливые" ленты и лабораторный журнал, в который Жиль сам предельно точно записывал все, что могло бы помочь запутавшемуся в тонкостях вору. А хранилось это в институте, в лабораторном профессорском сейфе. И конда легко могла бы… Если только ночной телефонный звонок не возвестил профессору, что его сейф не так уж надежен. Но тогда…

— Шеф, там оставалось что-нибудь… ценное?

Он подчеркнул голосом "ценное", точнее выразиться было страшно: гнездо портативного магнитофона производило впечатление.

— Сдавайте найденные вами вещи в столы находок фирмы "Ольт", — отозвался Эвор. Он говорил чуть в нос, ставя ударение на названии фирмы, искусно подражая манере известного рекламного диктора; — Не забудьте обратиться в фирму "Ольт" в случае любой потери; "Ольт" не задает вопросов; находки не разворачиваются; находки хранятся вечно; стол находок фирмы "Ольт" — надежнейшее хранилище в мире…

Глориа и Жиль с удивлением смотрели на профессора.

— Вы, Гло, как раз сдали сегодня на хранение наши приборы, журнал и ленты, — добавил он своим обычным голосом.

 

Глава 8

Они снова сидели в таверне; поезд в этом захолустье ходил дважды в день, и ближайший ожидался лишь утром.

— Фирма хранит находки вечно, — продолжал шеф. — Позже мы все востребуем… Да не оглядывайтесь, нас тут не ждали и потому магнитофонов тут нат. Господин Жиль, взгляните в окно.

За окном стыла растерзанная машина.

— Вот дело, которое некие неизвестные будут всеми методами доводить до конца. — Эвор хмыкнул. — По вашему рецепту, коллега.

"Профессор не прав, — размышлял Жиль, — что может быть общего в стремлении ученого довести тему до конца с упорством шпиона?"

Все трое молчали, облокотясь на спинки своих скамеек. Машина ди Эвора к передвижению была неспособна, таверна спален не предоставляла, так что сидеть предстояло до утра, а это была уже вторая бессонная ночь…

— Господин профессор? Простите. Можно вас на минутку?

Перед столом выросли две фигуры: моряки, точнее матросы в форме Королевского торгового флота.

Моряки сидели здесь давно, может быть с самого утра. Такие вваливаются с шумом, запивают океанскую монотонность. Но эти вели себя тихо, даже на крик о машине не отозвались никак. "Слишком, видимо, вагрузились", — подумал тогда Жиль. Однако позже один из моряков осторожно вылез из-за стола, пошел веспешно к выходу, постоял в дверях, повернулся… Его темная фигура по ту сторону огня вызвала тревогу, что-то подозрительное было во всем облике: вштрос не шатался! Возвращаясь, он дал круг, приблизился к ди Эвору, — все это походкой абсолютно трезвого человека. "Матрос-шпион? Шпион Советника?" — Жиль почувствовал, как одеревенели ноги. В самом деле, не найдя ничего в машине, не найдя ничего в лабораторном сейфе, они могли взяться за самих творцов. В столичных стенах зто было бы сложнее. А тут, в глуши…

Но моряк проследовал мимо и мирно присоединился к своей компании.

Теперь они стояли тут уже вдвоем. Остальные — там, за жаровней, — следили, как видно готовые поддержать своих.

"Так и есть! Они нас знают! — Ноги Жиля налились свинцом. Надо вскочить, размахнуться стулом… Скорее всего, его удерживало простое отсутствие привычки — неоценимой привычки нападать первым. А может быть, дело в том, что он не готов защищать себя сам? Сам — без властей, короля, прокурора? "А в Запесчаном порту друзья Нора его защищают" — зта мысль всплыла, пока ди Эвор оборачивался к незнакомцам.

— Чему обязан?

— Вы профессор Норман ди Эвор?

— С кем имею честь?

У говорившего была совсем не матросская сутулость и явный южнобадский акцент. Так говорят тамошние студенты-филологи — особое растянутое "ен" Он смутился:

— Извините. Матрос Королевского флота Тиктон…

У него были нервные руки скрипача.

— Во всяком случае, не матрос — офицер, — усмехнулся Эвор. — А впрочем, как вам будет угодно.

Так состоялось это знакомство.

Через пятнадцать минут гости, приглашенные за стол, уже заканчивали свою историю. Моряки с королевского судна "Каролина", они были отпущены "погулять" в столицу, так как судно стояло теперь в доке. Причем отпущены тайно, потому что министр внутренних дел не любил, чтоб в Этериу скапливались свободные от службы матросы. Для передвижения у них был свой автобус. Тайну они соблюдали, ехали в темноте, дожидались в тавернах ночи. К профессору подошли потому, что никогда еще не встречались с живой знаменитостью: они узнали его по портретам.

То, что эта история — сплошная "липа", было ясно с первого взгляда. Жиль почти не слушал, он следил за нервными пальцами Тиктона, отбивающими такт на спинке кресла. Видно было — он надеялся на успех своей сказки не так уж сильно.

И действительно, не говоря уже о странной матросской прогулке — этом матросском пикнике в собственном автобусе, сама личность Тиктона ставила под сомнение всю историю. Тиктон с его белыми прозрачными пальцами мог быть поэтом, раввином, шпионом, но только не матросом, вытягивающим на борт селедку.

Но ди Эвор, казалось, поверил.

— Бокалы налиты, господа! — провозгласил он. — За славных моряков!

Пальцы Тиктона остановились, застыли в изумлении… Ну ясно, он ожидал хотя бы расспросов. Неожиданное доверие Эвора вызвало какое-то стеснение. Казалось, Тиктон что-то соображает, мекяя на ходу свой план.

— Послушайте, Робер, — произнес он вдруг после паузы. — Мы могли бы подвезти профессора? Его и его спутников?

"Подвезти?" — Жиль ухватился за край стола. Это обнаруживало их цели. Как видно, готовилось похищение. Всего матросов шестеро, но рядом пока лишь два…

И в эту минуту, почти готовый опрокинуть стол на гостей, он ощутил около себя какую-то вибрацию — знакомое чувство чужой растерянности.

Спутник Тиктона озадаченно смотрел в пол.

— Подвезти? — тихо переспросил он. — Подвезти можно, но только… только не в саму столицу — до предместья. И господа дадут слово, что не расскажут, как добрались. А то капитан будет недоволен.

Моряки были озадачены. Они были озадачены, удивлены собственным своим предложением. Неизвестно, кем они были на самом деле, но Жиль мог бы теперь поклясться, что похищение в планы соседей не входило. Больше того, это их как будто пугало…

Почему они решились их подвезти? Уже через пять минут Жилю стало ясно, что мнимые матросы совсем не склонны заводить дорожные знакомства.

Они так нервничали, провожая их в свой автобус, что становилось даже совестно… Конечно, для Эвора, Жиля, Глории это была удача. Но почему матросы решили им помочь? И ведь они не собирались их приглашать, это Жиль знал теперь точно. Такая мысль пришла Тиктону, а может быть, одновременно и Роберу тоже, когда ди Эвор предложил тост. Тост за моряков. Улыбающееся лицо его потеряло в эту минуту почти всю свою ироничность, это было доверчивое лицо, доверчивое, веселое, простоватое… И это заставило матросов пригласить их… Конечно, в доверчивость профессора они не поверили: ясно было, они знают Эвора не только по портретам. Но она давала им гарантию… видимо, она давала гарантию хотя бы нейтралитета… Профессор понимал это.

— Не хочу затруднять вас, — беспечно сказал он в ответ на приглашение.

И тогда молчаливый Робер произнес единственную фразу, проливающую свет на всю их компанию.

— Вам не стоит тут засиживаться, господин профессор, — басом сказал он, — те, кто потрудились над вашей машиной… Мы знаем эту руку…

Но кто же все-таки были эти матросы? Видимо, какая-то нелегальная политическая группа. И, наверное, вне закона. Впрочем, с тех пор как конда распустила даже Королевский парламент, вне закона была любая партия, союз, группа в стране. Главой этого союза был, пожалуй, Робер. Именно Робер, а не утонченный филолог Тиктон… Робер — сильный, кряжистый, с ладонями, которыми легко тянуть корабельные тросы. "Союз моряков"? Что ж, это название не хуже любого другого. Возможно, именно так они себя и называют… "Впрочем, — подумал Жиль, — лучше бы им не называться никак. В целях простой конспирации". То, что это именно союз, а не взвод и не шайка, Жиль понял внезапно, без видимых поводов. Просто почувствовал в тот самый момент, когда они рассаживались в своем фургоне.

Автобус качало на высоких рессорах. Жиль дремал, положив голову на подлокотник, в соседнем кресле ровно дышала Глориа. В конце концов это была уже вторая ночь без сна. Но тут им повезло — кресла в автобусе были откидными… С передних сидений сквозь шум мотора раздавались голоса.

— Ну и как вы себе это представляете? — пробасил ди Эвор.

Голос был абсолютно бодрый, без тени усталости, — Жиль поразился сквозь дрему.

— Прежде всего… прежде всего в стране не будет конды, — отвечал Робер. Жиль сразу узнал его по густому басу. У Робера тоже был бас, может быть гуще даже, чем у ди Эвора, но он принадлежал человеку, явно не привыкшему говорить, а потому тек неровно, с запинками.

— Мысль не очень новая…

— Это будет не мысль, профессор. Я не мыслитель — я моряк…

Жиль представил себе Робера. "Ну да, этот-то похож на моряка. Интересно, какова их политическая программа?" — Он пытался разлепить веки, но это не удавалось.

Голоса впереди спорили с шумом мотора.

— И с оружием? — тихо поинтересовался шеф.

— Безусловно.

Программа, кажется, была решительная.

— Вас много?

— Будет много.

Тут сиденье накренилось. Жиль покатился на Гло, по оконному стеклу хлестнули ветки — автобус свернул на какой-то проселок. Когда все стихло, донеслось растянутое знакомое уже "ен" — теперь говорил Тиктон:

— …Я не понял. О каком государстве вы говорили, профессор?

— В пятнадцать лет я воображал его уже абсолютно реально, — ди Эвор запнулся, — потом… Потом я его обрел. Прекрасный морской город, тепло, дома, похожие на замки, улицы, мощенные бело-розовой черепицей. Вдоль улиц — океанский легкий бриз…

— Профессор верит в рай? — присвистнул Робер.

— Вы поэт, — заметил Тиктон.

"Запесчаный порт?" — спросил себя Жиль.

— Красивые люди, красивые одежды, — продолжал профессор. — Но дело не в поэзии, господин матрос. Главное — весь труд в городе исполняют машины. Вы понимаете, что я имею в виду? Весь физический тяжелый, монотонный и вообще нетворческий труд. А людям остается творчество.

— Вы считаете, что к нему способны все?

— Несомненно. Послушайте, Тиктон, чем человек отличается от зверя? Только одним: природа вложила в его нутро стремление ее познать. Таким образом, зверь хочет есть и продолжать свой род, а человек хочет есть, продолжать свой род и еще познать природу. В жизни человека только две стоящие вещи: любовь и творчество. И пока люди вынуждены заниматься нетворческим трудом, их природа грубо подавляется. Подавляется обществом.

— Выходит, человек — творец по призванию? Во всяком случае, это весьма лестно. — Тиктон вздохнул. — Но как обеспечивалось бы в вашем государстве право на творчество?

— Я же сказал: машин у них вполне достаточно.

Жиль приподнял с подлокотника второе ухо. До сих пор голос шефа лился мирно, даже лирично. Теперь в нем появился металл. Но Тиктона это не убедило.

— И вы уверены, что машины, даже если их много, спасут людей от насилия?

— Спасли…

Диалог звучал странно: Тиктон говорил о городе шефа как о чем-то, что они могли вообразить, профессор же употреблял настоящее время. Жиль отметил это сразу. Но теперь это дошло и до моряка.

— И люди в вашем прекрасном городе не подавлялись? — раздумчиво спросил он.

"Еще и как подавлялись", — мысленно вскрикнул Жиль. Конечно, они подавлялись. Иначе дружки Нора из Запесчанья не опасались бы шпиков…

Видимо, Жиль задремал опять. Автобус трясло, стекла и стены дребезжали на ухабах. Расслышать что-либо было трудно. У них шел как будто бы теоретический спор: не то экономика, не то политика. В том и другом Жиль предпочитал не копаться.

— Значит, у них там машины и это одно обеспечит им право на творчество? — долгое "ен" звучало насмешкой. — Но, господин ди Эвор, ведь это утопия. Общественные формации не основываются на учениях, даже самых добрых. Возьмите христианство…

— Тогда была недостаточная материальная база…

— Еды могло хватить на всех.

— Неудачный пример, — выдохнул Эвор, — христианство слишком пассивно.

Профессора явно загоняли в угол. Он проигрывал эту странную ночную игру и при этом сердился. Проигрывать он, оказывается, не умел.

— Пассивно? — Тиктон растянул "ен" на целую минуту. — А что вы можете предложить? Внедрять добро насильно? Но, простите, это уже следующий этап. Насилие — второй этап утопии. У христианства это была инквизиция…

Тиктон говорил что-то еще, но автобус тарахтел, а голос был слабоват.

— Вот-вот, — перебил его бас Робера, — слушайте, господин профессор, Жуан Тиктон — наш идеолог.

— У них будут машины? — ядовито поддел идеолог. — Но почему они должны употреблять их именно так, как хочется вам? В нашем прекрасном королевстве, мне кажется, машин тоже немало.

Он закашлялся. Глориа открыла сонные глаза:

— Приехали?

— Едем. Спи.

У хозяев действительно была политическая программа. "Что-то вроде партии народной обороны", — припомнил Жиль. Машин в королевстве было больше чем достаточно. Пять лет назад конда захватила власть, и тогда армия и полиция дружно это продемонстрировали: сорок часов подряд по улицам столицы, грохоча, двигались ощерившиеся орудиями сверхбронированные "кашалоты". И все телестанции страны транслировали это на всех диапазонах. Голос Тиктона перекрыл мысли:

— Утопия — это любая общественная формация, которая не обеспечивается самодействующим экономическим механизмом. Механизм — это система отношений в государстве, автоматически обеспечивающая выполнение того учения, которое вы кладете в основу. — Он говорил, все убыстряя темп, пересыпая свои определения, как пересыпают желтый песок на пляже — из ладони в ладонь, с удовольствием, любуясь: — Например, капитализм. Каково его основное кредо? Процветание частной инициативы, не так ли? И это процветание обеспечено всей капиталистической системой, происходит внутри формации как бы само собой. Потому капитализм — не утопия. Подлость, может быть, но не утопия… Вот вы найдите такой же точный механизм, чтоб обеспечивал право на творчество. Тогда мы поверим, что в вашей стране никого не подавляют. А иначе… Иначе, профессор, рано или поздно у вас там тоже появится конда.

— Вы коммунист? — негромко спросил ди Эвор.

Автобус опять тряхнуло.

Именно в этот момент Жиль заснул окончательно. Потому что сразу же, непосредственно после своего последнего тихого вопроса, профессор оказался висящим под потолком. Он висел под потолком, будто приклеенный к нему одной ногой, по подбородку его стекала жирная отвратительно рыжая подлива, а в руке он держал нож с отточенным острием. Нож был хорошо наточен. Жиль видел светлую полоску у края и знал — предназначен нож для него. Профессор отделился от потолка, парил, снижался… Жиль хотел вскочить, убежать, но не мог: навалившись на него, придавив его собой, на его груди лежала Глориа: она была неожиданно тяжелая, душная, у нее были яркие фиолетовые глаза, и она смеялась, смеялась, смеялась, как не смеялась при нем никогда — тонким серебряным смехом…

Их разбудили, когда рассвело. Автобус стоял у какого-то забора. От окон тянуло холодной сыростью. Лицо у Гло было отекшее, потемневшее изнутри, но глаза такие же фиолетовые.

— Ты мне снилась.

— Отстань.

У профессора заметно отвисли щеки. "Ах да, — вспомнил Жиль, — ведь уже среда. Во второй половине дня он начнет сдавать при всех обстоятельствах". Эта мысль принесла облегчение. Кружилась голова, от жесткой спинки кресла болела шея, но мысль о скорой старости ди Эвора была неожиданно приятна… "Этого еще не хватало!" — Жиль мотнул головой. Знакомое чувство вдруг возникающей сперва легкой, почти не существующей неприязни — так начинались все тяжелые разрывы Жиля. Слабое чувство чисто физической неприязни… Впервые это случилось с ним лет в тринадцать и относилось к маме, к молодой еще, очень изящной маме. Он был привязан к ней болезненно и, наверное, немного истерично. Особенно важен был звук ее голоса, чуть глухой, суховатый, и запах — смесь духов и лекарств (так пахнут женщины, работающие в больницах, от этого запаха у Жиля до сих пор сжимается горло). В дни ее больничных дежурств он вбегал в ее комнату и долго, закрыв глаза, нюхал подушку… А в тринадцать лет он увидел однажды следы желтка на ее губах… Конечно, связь с матерью не порвалась, с годами, вернее с десятилетиями, мучительное отвращение стерлось. Но и до сих пор, когда она его целовала, он украдкой обтирал ладонью щеку. Потом такое же повторилось с женой, окончилось, конечно, бракоразводным процессом. Потом, перед самым отъездом из Ирпаша, Жиль ощутил такое по отношению к другу детства. Скорее всего, это было отклонение от нормы. "Психические отклонения у телепатов должны наблюдаться безусловно. Природа должна брать плату за удовольствие, это вполне в ее духе. Хотя телепатия — удовольствие весьма сомнительное", — размышлял Жиль, надевая пальто, поплотней завязывая шарф.

От предместья, куда их привезли моряки, ходил как будто троллейбус.

"И все-таки причины внезапного, как будто необъяснимого отвращения должны быть: отклонения в психике имеют скрытые корни, другое дело — попробуй-ка их извлечь. Ну что такое самоанализ? Игра с самим собой в "холодно — горячо"… В чем корни моей неприязни к профессору? Надвигающаяся по четвергам тупая старость? Холодно. Зависть к славе, к научной бесшабашности? Может быть, теплей. Тат Исканди? Фиолетовые глаза Гло? Почти что тепло. Запесчаная страна?.."

Им нужно было появиться в институте. Хотя бы на час. Они и появились: Жиль и ди Эвор. И теперь сидели в библиотеке, перелистывали журналы в ожидании момента, когда можно будет тихо встать и ехать домой отсыпаться. Мысли в голове Жиля двигались вяло; впрочем, он уже привык: так вот сонно, нехотя они ворочались там уже третьи сутки. Жиль принадлежал к людям, которым необходим хотя бы шестичасовой сон. Ди Эвор же, видимо, легко обходился простой дремотой: он был бодр, напевал что-то себе под нос.

Профессор напевал что-то бодрое. И это бодрячество раздражало. Оно будто подчеркивало, что, если на машину напал действительно Советник, институт в любой момент мог стать для них мышеловкой. Во всяком случае, для самого Эвора. Жиль с раздражением рассматривал полуулыбку шефа, его обращенные вовнутрь улыбающиеся глаза… "А может быть, отвращение рождается от предчувствия?" Эта мысль всплыла вдруг на фоне очень знакомого мотива, вернее речитатива. Он приподнялся, прислушался:

Это мурлыкал профессор.

У Жиля зашумело в ушах, заломило затылок — самое основание позвоночника, там, где он поддерживал невероятно отяжелевшую голову… Вот оно что! Вот почему Ани звонит в последнее время так редко…

Одним прыжком он очутился возле профессора. Эвор был выше ростом, шире в плечах. Там, в Запесчаном порту, он был бы, наверное, даже моложе Жиля… Но сейчас он стар… Это соображение удержало руки и в последний момент Жиль с сожалением остановил себя, схватив шефа лишь за лацканы… Он схватил его за лацканы пиджака, дернул на себя:

— Вы… вы близки с Ани Дапапос, профессор?

Ди Эвор не ожидал нападения, он метнулся в руках Жиля, позволил себя дернуть… один раз. В следующий момент он затвердел. В старом профессоре даже к концу среды была-таки еще сила… В руках Жиля оказался каменный монумент, мощный, неподвижный… И этот монумент улыбался!

— Ее зовут Ани Дапапос? Ани Дапапос… Ани…

Он повторил имя несколько раз. Потом небрежно сбросил руки Жиля:

— Я не имею чести быть близко знакомым с этой дамой.

И направился к выходу.

Жиль выскочил вслед за ним. Самое лучшее было бы схватить такси, остановить любую проезжающую машину: скорую помощь, инвалидную коляску, самосвал, гнать по шоссе, не обращая внимания на обычные в это время заторы, барабанить в дверь и тихо, задыхаясь от бега, спросить Ани: "Откуда ты знаешь шефа?"

Но Ани не было в городе; она уехала на несколько дней погостить к подруге.

 

Глава 9

Теплые струйки гладили кожу. Они падали сверху, обнимали плечи, согревали пальцы ног. Они текли по лбу, по щекам, тепло укутывали грудь. Это было невероятно хорошо, будто вместе с холодом смывалось все тяжелое, скользкое, страшное.

Проснулся он, когда окно уже голубело. Смятый галстук свисал со стоячей "римской" пепельницы. Он был у себя дома в своей теплой квартирэ. Тело, вытянутое на крахмальных простынях, тихо ныло от блаженства. Не хотелось шевелиться, лень было повернуть голову.

Да и незачем было ее поворачивать. Надо было спокойно, не спеша обдумать ситуацию.

Итак, прежде всего — Запесчаная страна не сон и не бред. Она существует реально (иначе о какой же стране рассказывал ди Эвор морякам). Что она такое? Возможно, часть какого-то иного измерения… или же часть другой планеты, как-то соединившейся с нашей еще не открытым физикой подпространственным тоннелем…

В этом месте своих рассуждений Жиль поморщился — слишком уж нелепы были гипотезы.

Как и почему ди Эвор сделал Запесчанье своей резиденцией — тоже оставалось неясным. Впрочем, "почему" — это, пожалуй, можно понять: всемирно известный ученый Норман ди Эвор хотел человеческой жизни. Может быть, он не желал ежедневно видеть перед собой физиономии Дорта и компании? Если так, то тут он преуспел: парни из Запесчаной страны такого Дорта просто бы придушили…

Итак, предположим, есть такие неоткрытые законы природы, в силу которых возле кучи песку в саду профессора Эвора образовался вход в другое измерение, в другой мир, во что-то другое… И профессор нечаянно этот ход нашел… Но почему он там молодел? Он молодел, а другие, например Жиль, оставались как были? Впрочем, молодел профессор не в самом Запесчанье — изменения возраста происходили на стыке двух мироз. Это Жиль знал точно. Еще более странным было то, что профессор Эвор ухитрялся влиять на Запесчаный порт, лепить его по своим мыслям. Но так было: он прямо заявил это матросам; во всяком случае, Жиль считал, что высказывания Эвора там, в автобусе, могли иметь только такое толкование. Вопросы, вопросы, вопросы — на этом информация Жиля исчерпывалась. Но все равно, больше, чем Жиль, об этом не знал никто… А может быть, и хорошо, что не знал? Может быть, Запесчаный порт был открыт и закрыт ди Эвором после набега какого-то очередного Советника, точно так же как ленты с записями заячьих эмоций, спрятанные теперь в столе находок фирмы "Ольт"?

Догадка поразила Жиля. Он приподнялся, подсунул под плечи вторую подушку. В самом деле, если механизированный массовый гипноз представлял для конды блестящую находку, то получить во владение еще одну страну они, наверное, тоже не отказались бы… Но тогда… тогда кто может поручиться, что Запесчаная страна и массовый гипноз — единственные открытия Нормана ди Эвора, которые он постарался потом закрыть? Что, если жизнь профессора представляет собой цепь из двух видов звеньев: открытие — его захоронение, и снова открытие — захоронение? Вот почему архивы лаборатории находятся в таком беспорядке… Обдуманном беспорядке!

Конечно, так было не всегда. Когда-то Эвор издавал ежегодный лабораторный бюллетень. Двадцать два года назад именно в нем вышла его первая статья о лечении рака самогипнозом. Она и принесла профессору мировую славу… Но последние лет пять бюллетени вообще не выходили… Хотя отдельные публикации появлялись и теперь: есть же на свете темы, из которых просто невозможно извлечь военную выгоду!

"Ди Эвор, безусловно, принадлежит к людям, для которых представляет интерес сам процесс творчества вне зависимости от славы, — подумал Жиль. — Ну а я? Ради чего работаю я?"

За окном светлело. Надо было вставать, собираться, появиться в институте в положенное время. Кажется, дирекция не заметила их почти трехдневного отсутствия… или сочла за благо не замечать? Во всяком случае, подавать ей излишние поводы было бы просто глупо. А кроме того, чтобы пренебрегать славой, надо сначала ее обрести… Жиль понял, что впредь постарается выбирать для своих работ по возможности "публикабельные" темы.

…Какая сгорбленная, дрожащая была у него спина по четвергам. Он явно сокращался в росте. Интересно, в какой день недели видела его Ани?

Правда, знакомство у них было шапочное: шеф даже не знал ее имени, это ясно… Но как могло выйти, что этот полузнакомый Ани человек знал ее "Жирафа"? "Жирафа", которого и сам-то Жиль услышал не так давно… И как они могли познакомиться? Он видел ее у друзей? Но у Ани еще нет тут друзей… Она учит его племянников? Но у профессора вообще нет родственников, во всяком случае никто о них не слышал… Они встретились на улице. Встретились, и она сказала ему: "Послушайте, я спою вам Жирафа"… Какая чушь?

Жиль поймал себя на том, что затрудненная походка шефа доставляет ему почти удовольствие.

Профессор даже не кивнул, взглянув на ассистента тусклыми, пустыми глазами. Странно, как он еще помнит, что нужно являться в институт? Предупреждает слугу накануне? Того самого слугу, который по четвергам исполняет обязанности его шофера и его костыля. В этот раз сказались-таки две бессонные ночи, и слуга выполнял еще обязанности носилок. Вот бы Ани посмотреть…

Но вечером в Запесчанье он снова станет пластичным, молодым… Трудно представить себе, что этот обрюзгший, дрожащий старик был почти молод еще только вчера и будет совсем молодым часа так через три. О таком человечество может лишь мечтать… Нет, как бы там ни было, а Жиль охотно взглянул бы на это еще раз. Хотя бы взглянул. Он поехал бы вечером, совсем поздно. На этот раз он прихватил бы фонарик… И он был уже почти у цели: открыть профессорское Запесчанье — это ведь что-то значило! А отсюда и собственный необъяснимый вызов в столицу… Все чудеса имели наверняка общий корень… И в конце концов даже просто погулять по этому теплому городу было удовольствием…

Почему он до сих пор не повторил свою вылазку?

Жиль спрашивал себя об этом уже не раз, приводил себе всякие причины…

Но причина была лишь одна — странное, очень странное обстоятельство, то, о котором он старался совсем не думать: Нор из Запесчанья имел какое-то отношение к буглерам… Как могло получиться, что профессор Норман ди Эвор, пусть даже помолодевший, связался с какими-то буглерами и, возможно, помогал им в их незаконном ремесле, — это было непостижимо. Хотя, конечно, во внешности профессора всегда было что-то пиратское…

Жиль панически боялся буглеров.

Он боялся буглеров с детства. Он родился в порту Ирпаш, где свежи были рассказы о том, как за укрытие буглеров, за одну только нечаянную встречу с буглером ссылали в бессрочную каторгу. И оказалось, впечатления детства не стерлись.

Это случилось как раз в ту ночь, когда он проник в Запесчаный порт. Вернее, это произошло позже, когда шеф выставил его из теплого города, и он очнулся в профессорском саду, один, в темноте, возле песчаной кучи.

В ту ночь он долго шел пешком. Шел, пока на пустынном шоссе его не подобрал запоздалый грузовик. С неба падала холодная сырая пыль, в раскисшие туфли вливалась темная жижа. И сиденье грузовика тоже оказалось сырым. Сначала это его удивило — все-таки над кабиной была ведь крыша… Но мозглая декабрьская мокрота проникала всюду. Шофер зябко жался в разбухшем ватнике. Он осторожно всматривался в черноту, сплевывал, тормозил, вытирая со стекла частые брызги. Но они тут же возникали снова. И тогда шофер доставал из кармана плоскую бутылку, отхлебывал сам и молча протягивал Жилю. После этого с четверть часа оба чувствовали себя сносно. Потом все повторялось сначала. Они едва двигались, ежеминутно рискуя наткнуться на столб или на брошенную у обочины машину. Но шоссе было, видимо, хорошо знакомо шоферу. Грузовик точно поворачивал на неосвещенных поворотах, объезжая невидимые выбоины… Плоская бутылка была уже наполовину пуста. Кабина, шофер, чернота за окном плыли в тусклом закоченевшем тумане. Они плыли и коченели, и казалось, этому не будет конца. Жиль понимал, что этому не будет конца, что так всегда и будет — долгая холодная темень. Он закрывал глаза, чтобы не видеть ее, чтобы передохнуть, и тогда перед глазами возникали ветки — мокрые острые ветки кустов, росших у профессорского забора…

— Приехали. Вылезай.

Они ползли где-то у въезда в Этериу. Грузовик держался в тени. Конечно, Жиль чувствовал и раньше, что с этим грузовичком не все в порядке.

— В город я не ездок. — Шофер говорил шепотом.

Кажется, это были первые слова, которые он произнес. В самом деле, они промолчали всю дорогу! А главное… главное — у грузовика были выключены фары. Ну да, в этом и было все дело. Жиль понял это только тут — невдалеке от освещенной улицы. Они ехали без фар. Весь путь. И сейчас машина медленно двигалась, будто нашаривала дорогу. Она отыскивала самую глубокую тень, чтоб остановиться.

— Спасибо. — Жиль с усилием шевельнул затекшими кистями, протянул шоферу ассигнацию. Тот принял ее, поднес к мерцающему спидометру.

— Дело твое, — процедил он, — а я бы вперед обсушился.

Это было сказано вскользь, как-то между прочим, но Жиль почувствовал всю грязь на своем плаще, клочья разодранных ветками брюк. В самом деле, входить в таком виде в город не так уж приятно.

— Могу дать адресок, — раздумчиво, неуверенно добавил шофер, — тут, за поворотом.

У шофера был простуженный, бесцветный голос, голос человека, который смертельно устал и пока не надеется на отдых. Лица его не было видно. В кабине было темно, а под ватником у шофера торчал еще темный шарф, закрывающий подбородок. За всю дорогу Жиль так и не рассмотрел его, и не знал — стар он или молод, не смог бы узнать при новой встрече… Не знал и не хотел бы узнать. Но теперь в словах шофера мелькнула какая-то тень, что-то, что задело Жиля даже сквозь мокрое оцепенение… Конечно, с шофером было не все в порядке: что-то он украл… или перевовил краденое. Сам-то грузовик принадлежал этому парню, — достаточно было видеть его руки, интимно лежащие на руле. Грузовичок украден не был. А вот груз… В самом деле, в кузове за их спинами находился груз. Жиль вдруг почувствовал это всей кожей.

До сих пор он просто сонно качался на сиденье и не задавался вопросом, зачем это грузовичок тащится в мокрую ночь без огней. Но теперь стало ясно — был груз. Это было что-то очень нежное, хрупкое… Именно поэтому руки шофера так обнимали руль… Поэтому и еще потому, что здесь, возле города, могла оказаться полиция. Шофер и грузовичок скрывались от полиции. Они что-то такое везли и скрывались от полиции. И безусловно (именно это и задело Жиля), безусловно шофер считал его товарищем по занятиям. Ну а что еще мог он подумать? Промокший человек в изодранной грязной одежде бредет без фонаря по обочине ночного шоссе. В руках дорогой портфель, а брюки в клочьях, как если бы он прыгал через забор чужой виллы… И действительно, разве он не прыгал? Он перелез через забор профессора, крался, следил, как сыщик. Затем он проник со взломом в чей-то чужой мир. Правда, в конечном счете его оттуда выставили…

Этот вороватый шофер был как будто счастливее… Машина все еще ощупывала глубину тени, не решаясь затормозить. Вдруг под дном раздался глухой удар, затем скрип — они наехали в темноте на какой-то камень. Плечи шофера напряглись, корпус грузовичка вздрогнул, и Жиль обостренным слухом не услышал, а скорее ощутил нежный водяной всплеск…

"Что? Что такое?" — Жиль всем телом резко отклонился от спинки, инстинктивно отстраняя себя от этого страшного дела. Он ощутил ужас при мысли о малейшем соприкосновении со стенкой кузова, на которую так беспечно опирался всю дорогу. Оказывается, она была стеной аквариума! Аквариума! И все это время он спокойно дремал с ней рядом. Господи! Как ярко светит фонарь! И что это мелькает там за углом? Вот-вот. И еще раз. Машина? Нет, для машины свет расположен слишком уж низко. Мотоцикл? Они же ездят на мотоциклах… Все ясно: они выследили грузовичок еще давно, где-то в начале пути. Потом они связались по рации, и теперь ждут его на дороге с крючьями и веревкой… Сейчас… Сейчас они вынырнут из-за угла, наведут автомат: "Выходите!" Водитель не спеша вылезет на подножку. "А тебе что? Особое приглашение?" — "Я тут ни при чем, я случайно, попутчик". — "Отставить разговоры". — "Но я же случайно! Господин шофер, подтвердите…"

Страх сковал Жилю ступни, сдавил горло. Самое лучшее было — скорее выпрыгнуть. Выпрыгнуть на дорогу и бежать, бежать… Но грузовичок все еще шуршал шинами, отыскивая самую глубокую тень. Теперь Жиль был с ним всей душой: всей душой, всем телом он остро, физически жаждал тени. Скорее, скорее в самый темный мрак! Мотоциклов пока не было, не было никого. Но все равно, они могли появиться. Тошнота подступала к губам, он уже ощущал на шее царапающую шершавую веревку, чувствовал, как вытянутся и хрустнут шейные позвонки… Но в то же время острое, как боль, чувство заставило его повернуться, быстро вплотную придвинуть свое лицо к лицу шофера. Вот оно — лицо героя современных мифов, чудовищно смелого человека, этого смертника. Их называют словом "буглер", коротким, как удар ветра… Жесткие сухие черты, пренебрежительная, какая-то сплевывающая злоба. Этот человек явно понял, что Жиль знает. Понял, прикинул — не огреть ли его чем-то тяжелым, затем распахнул дверцу:

— Смотри не обкакайся.

На грузовичке не было ни единого огонька, даже опознавательного огонька сзади…

Еще и сейчас Жиль старался не вспоминать, как он бежал… Бежал спотыкаясь, потеряв в спешке перчатку и шарф, даже не кивнув шоферу.

Это было выше его.

И если Нор из Запесчаного порта или кто-то из его компании был буглером (а на то было похоже), если вообще придется иметь дело с буглерами, то тайна профессорского омоложения, тайна, приведшая Жиля в Эгериу, и любая другая тайна в мире будут раскрыты без его — Жиля — участия! Это он знал теперь твердо.

 

Глава 10

— Гло! Извини, это очень важно… Ты когда-нибудь бывала у профессора дома?

Она подняла над верстаком голову:

— Не твое дело!

"Правильно, — сказал себе Жиль, — так мне, дураку, и надо".

— Понимаешь, кто-то распустил слух, что он в своем доме занимается колдовством… — пробормотал он вслух.

— А ты что же? Решил проверить?

Опять она была права. Просто удивительно, как он, нормальный человек, легко, оказывается, поддается истерии.

Машина Жиля прибыла наконец из Ирпаша. Следовало ее зарегистрировать, подтвердить права, получить столичный номер. Короче говоря, он провел в учреждениях весь день, стоял в очередях на товарной станции, в регистрационном отделе. Сидел в привокзальном кабачке. И все это время он слышал шепот, шипенье, угрозы — город проклинал Нормана ди Эвора.

Нет, в самом деле, это ему не снилось. Это был кошмар, какое-то наваждение из средневековья, но это ему не снилось.

Вот уже дней пять во всех столичных газетах начали появляться странные намеки. Сначала сообщили, что в некоем загородном доме всю ночь горит красный свет и раздаются стоны и выкрики. Потом объявили, что дом принадлежит видному ученому и в нем проводятся биологические эксперименты, характер которых академия пояснить отказалась. Далее следовали рассказы очевидцев о том, что на крыше дома, а именно на трубе, каждую ночь является неодетая женщина и выпускает из трубы грибовидные тучи зловонного дыма… И, наконец, в последней статье, просто в порядке информации сообщалось, что в городе появилось неизвестное ранее заболевание, что-то вроде психической лихорадки. Болезнь поражает детей и молодежь, неизлечима, смертельна. Причины ее пока не установлены. Известно лишь, что подобные симптомы наблюдались у подопытных обезьян, когда уважаемый профессор ди Эвор окуривал их чем-то в своей клинике…

Жиль тряхнул головой, стараясь отогнать дневные картины.

Особенно въелась в память очередь в кассу багажного павильона.

— Знаете, Моника Горуа уже заболела. Брат звонил старику Горуа. А тот плачет, говорит — оно самое… — возбужденно рассказывала подруге стоящая рядом женщина.

— А у наших знакомых на западной стороне невесту перед венцом схватило. Перед самым венцом…

— Ты думаешь, это биогаз? — шепотом спрашивала дама со скрипкой.

— Не знаю, дорогая. Возможно, это были просто химические опыты. Возможно, это лишь побочный продукт… Я не могу представить…

— Почему это не можете? — удивился какой-то тенорок, — массовый эксперимент… В конце концов это даже для обороны…

— Сволочи! Вот сволочи! — выкрикнул женский голос откуда-то сзади. — А что, ты тоже… это… эксперминтатор?

Очередь взволновалась.

— Не шуметь, господа! Военное ведомство никаких таких экспериментов не проводило… Господин, пройдемте…

— Да я… я…

— Пройдемте, говорят…

Полицейский увел что-то объясняющего тенора.

— Ну вот. Одного увели… А другие по воле ходят… Институты кончают…

— Ой, а наш сад к его саду, ну почти что к его саду, одной стороной примыкает… То-то я смотрю, собака наша второй день не ест…

— Да где его дом-то, этого Эвора? Красного петуха пустить и всего-то дел…

И тут из-за угла выплыла процессия. Какие-то женщины — все почему-то средних лет, все с худыми острыми лицами, человек пятьдесят — двигались попарно посреди мостовой и каждая пара несла плакат:

"Сжечь колдуна — Нормана ди Эвора!"

— Неужели процессия? — восхитился Браганс. — Вот это да! Ну никак не ждал от нашего королевства! — Браганс смотрел своими желтыми ядовитыми глазами: — Ну что вы на меня уставились, господин систематолог? Чем больше процессий, тем демократичнее государство. Это же аксиома.

Намек Браганса был прозрачен. Безусловно, полиция разогнала бы любое сборище, абсолютно любое, не будь на то особых санкций кого-то из конды.

— Процессия? — Сим Консельюш снял очки. — Это уже интересно… И чем были написаны эти самые… лозунги?

Да, именно так оно и было. Женщины шли чинно, не обращая внимания на сигналящие трамваи. Над ними горели, пестрели неоновые слова: "Сжечь колдуна…" На плечах наискось висели солнечные батареи, из-за спин торчали антенны.

— Новое оснащение? — Сим хмыкнул. — Тогда все ясно. Советник пропагандой не увлекается… Скорее, это овсисты.

"…Овсисты, овсисты… — припоминал Жиль. — Группка, допущенная и даже поддерживаемая кондой… Дворяне средних чинов и среднего достатка… Да-да, среднего достатка и среднего ума. Тяжелый случай. Дурак не подозревает, что он дурак. Среднему человеку повезло в этом отношении гораздо меньше. Поэтому он нуждается в самоутверждении. Их кредо? Ах да, что-то до крайности наивное: национальные обряды, костюмы…"

— Выискивать и сжигать колдунов — как раз наш исконный обряд, — очень серьезно сообщил Сим.

— А что им нужно от Эвора?

— Во-первых, у него была иностранка-мать. То есть это, конечно, во-вторых. А главное — уж очень заметная личность. Все-таки может придать весу!

Норман ди Эвор никогда ничем обезьян не окуривал — обезьян в институте не было. Был крольчатник, несколько морских свинок, иногда появлялись большие лягушки. Еще в институте был аквариум. Большой, квадратный, полный причудливых рачков и рыбок. Это было дорогое удовольствие: он стоил едва ли не больше, чем все институтские здания с аппаратурой вместе.

Институтский аквариум — подарок короля своим "дорогим друзьям-ученым" — размещался в холле, где принимали иностранцев.

— Я просил господин профессор ди Эвор. Это есть вы?

В холле у аквариума стоял нестарый лысый человек. Акцент у него был какой-то странный… будто он коверкал слова нарочно…

— Профессора ди Эвора нет в институте. Ассистент Сильвейра. С кем имею удовольствие?

— Профессор Калиити из Рима, — с готовностью представился лысый.

Так вот он — Кон Калиити, с которым Жиль состоял в переписке вот уже десять лет! Они оба изучали материалы об аппарате осязания у рыб и лет десять назад одновременно выпустили очень похожие монографии. Монография Калиити вышла в Милане с прекрасными иллюстрациями Риэлли. Калиити написал Жилю первый: "Дорогой коллега и брат! Неудивительно, что наши книги так схожи. Ведь мы оба, каждый в своей стране, изучили все записи, отчеты, заметки — все, что выходило в мире по интересующему нас предмету. Может быть, мы и не гении, но мы с Вами принадлежим к систематологам — честным труженикам науки". Славный итальянец был многословен и певуч…

— Господин Кон! Какими судьбами? Я рад приветствовать вас лично…

Калиити повел себя странно. Он как-то растерянно глянул на Жиля.

— Да-да… конечно, — промямлил он, — но я бы просил… То есть когда будет сам господин профессор?

— С ним встретитесь в понедельник. По пятницам он не бывает.

Жиль недоуменно смотрел в удаляющуюся спину Кона…

А через час разъяренная Малин вызвонила Жиля в крольчатник:

— Вот он — ваш иностранец.

За забором сада, где жили животные, боязливо толпились соседские дети. Кролики лежали, уткнувшись мордочками, вытянув холодные лапки.

— Господи! Какой иностранец?

— Лысый. Сказал, что профессор Эвор разрешил посмотреть кроликов. Вы еще с ним стояли, я же сама видела…

В этот миг завыла сирена. (Сирена была здесь установлена, наверное, с прошлой войны. Она мирно ржавела в подвале. Но тут она вдруг завыла. Оглушительные, непереносимые звуки…)

Они бежали, бежали… Встречали на бегу бегущих. Людской поток несся по холлу, к самому главному входу, предназначенному для высоких гостей.

Там, перед аквариумом, стояли растерянные представители администрации, у директора Дорта тряслась голова: все ценные рыбки и рачки плавали кверху брюшком…

Кто-то читал вслух вечернюю свежую газету:

— "Профессор ди Эвор произвел в своем институте ряд проб воздействия на организмы на расстоянии, Кролики и морские свинки погибли мгновенно, в ценном институтском аквариуме тоже заметно опустошение. Однако военное ведомство сообщает, что оно не имеет отношения к странным экспериментам. Наот корреспондент установил, что опыты проводились с участием лиц иностранного подданства…"

— Малин, милейшая, вы сами слышали, что профессор ди Эвор велел иностранцу идти в крольчатник?

— Да, господин прокурор.

— Я не прокурор. Прошу называть меня господин старший следователь. Кстати, наш разговор не подлежит огласке. Иначе… Вам ясно?

— Да, господин старший следователь.

— Простите, я хотел бы задать госпоже вопрос…

— Спрашиваю здесь я… Хотя… Вы — ассистент Сильвейра?.. — Листает записную книжку, говорит значительно мягче: — Пожалуйста, господин Жиль. Прошу вас.

— Малин! Вы ошиблись. Профессор ди Эвор не мог ничего разрешать. Профессора не было в институте…

— Кастелянша Малин! Вы слышали заявление ассистента? Подумайте и ответьте. Помните, вы дали присягу… Итак, слышали ли вы, что профессор ди Эвор…

— Слышала. Слышала, ей-ей-богу.

— Малин! Опомнитесь! Его не было в институте…

— Господин Сильвейра, я не разрешал вам…

— Но ведь его же не было. Не было! Всему городу известно: он не бывает по пятницам… Потому самозванец…

— Спасибо, Сильвейра! Милейшая Малин, господин ассистент утверждает, что профессор не бывает в институте по пятницам. Вам это известно?

— Не знаю.

— То есть чего вы не знаете, Малин? Следствие просит вас уточнить — чего именно вы не знаете. Не знаете, бывает ли профессор по пятницам, или не знаете, что его не бывает?

— Не знаю…

— Чего вы не знаете? Я хочу знать, чего вы не знаете! Хорошо, начнем сначала. Слышали вы, что профессор ди Эвор?..

— Слышала. Вот ей-богу же слышала…

— Здравствуйте, господин Сильвейра. Очень прошу, не сердитесь. Мы вынуждены соблюдать осторожность…

Жиль моргнул, еще раз моргнул, сощурился. Глаза болели от яркого света. Он стоял на ковре посреди роскошного зала. Наверное, это был зал дворца. Гладкие колонны отражали солнечный свет. Солнце падало в огромные окна — в огромные застекленные окна, расположенные вдоль верхней части стен. Солнечные лучи тянулись вниз наискось — яркие, радостные. В них плавали серебряные пылинки.

— Нет-нет. Сохраните повязку. Пригодится для обратной дороги.

Жиль взглянул на свои покрасневшие запястья, потер их.

На него набросились сзади в тот момент, когда он садился в машину.

Везли, держа за руки, с завязанными глазами.

— Что это значит? — Вопрос его был, конечно, чисто риторическим.

— Ну-ну. Прежде полагается поздороваться.

Зал был почти пуст. Застлан ковром и пуст. Только посредине размещалась низкая тахта, стеганая, заваленная подушечками. Там возлежал человек. Маленький, толстый человечек с гладкими женскими щеками. Жиль где-то уже видел этот брезгливый взгляд.

Человечек лежал на боку, подложив подушку под талию, опершись о согнутый локоть.

Жиль стоял перед ним. Его привели и поставили прямо перед ним, и два двухметровых атлета встали на изготовку по сторонам… А человечек разыгрывал пашу в шелковом восточном халате…

— Вот что, — зло сказал Жиль, — кончайте-ка оперетту.

— Вы смелый человек, господин Жиль. — Министр внутренних дел герцог ди Визеу семенил по своему кабинету. Длинный халат паши мешал герцогу, путался в ногах. Кабинет оказался тут же, сразу за восточным залом, — обычная почти скромно обставленная комната.

Жиль сразу, без приглашения, сел, закурил хозяйские сигареты. Во-первых, не оказалось своих — выпали, видимо, во время драки. Во-вторых, клокочущая внутри злоба не проходила. Больше всего злило почему-то кретинское представление с переодеванием министра в пашу. Хотя театральные пристрастия второго вождя конды были общеизвестны…

— Прошу простить за маленький водевиль, — журчал министр, — но… вы оказались смельчаком, Сильвейра, а именно это мы и хотели установить…

"Врешь, — сказал про себя Жиль. — Бездельник. Комедиант. И даже самому стыдно".

— Странно, что моя особа так интересует господина министра. — Это прозвучало вызовом.

Герцог наклонил бабье лицо:

— Полно вам, так ли уж странно? Вы скрытны так же, как и смелы, господин ассистент. Это делает честь выбору вашего уважаемого патрона господина Советника…

"Советника? Опять Советника? — Жиль закрыл глаза, провел по лицу рукой. — Значит, все-таки это правда? Ясно, правда, раз об этом говорит сам соратник Советника, ди Визеу…"

Ноги налились свинцом, тело отяжелело… Страх?

Весь этот день был нескончаемо, невыносимо длинен. С самого утра, с первых услышанных на товарной станции проклятий, им овладело оцепенение. Он даже не смел уйти — стоял и слушал, молча слушал все, что рычала толпа… На минуту он ощутил, что ему хочется ворчать вместе с ними, хочется поддакнуть… Видимо, это был страх.

Из этого состояния вывело его нападение. Нападение, похищение, дурацкое представление во дворце министра… Ощущение было такое, будто кто-то стукнул его палкой по голове. После этого голова немного кружилась, но страх и всякое беспокойство куда-то исчезли. Злость, холодная злость. Похитители сунули его в машину, завернули руки за спину — он даже не вырывался. Ни к чему было тратить усилия на этих в конце концов наемных слуг. Следовало добраться до их хозяев… "Ах, это сам министр? Ну что ж"… — Жиль был наполнен каким-то азартным воинственным презрением…

Но тут презрительное бесстрашие исчезло.

— Ваш патрон — Советник… Как видите, мы это знаем. — Министр самодовольно мяукнул.

Жиль положил сигарету.

До сих пор, опьяненный злостью, он сидел в рабочем кресле министра. Сидел, вытянув ноги, положив их одну на другую, высоко задрав ступню в забрызганном ботинке, и пускал в лицо герцогу табачный дым…

Теперь он чувствовал себя в этой позе весьма неловко. Конечно, тут был и страх (кто не боялся конды?), но кроме того, Жиль просто не привык быть хамом… И однако взятая им хамская манера, именно эта манера только и помогала… Только она была единственно верной. Жиль чувствовал это всеми нервами… Очень хотелось хотя бы опустить ногу. Но нет, нельзя: слишком заметна была бы перемена… А сигарету пришлось положить — кисть мелко дрожала.

Между тем разговор продолжался:

— Послушайте, Сильвейра…

— Господин Сильвейра, — поправил Жиль, стараясь говорить как можно более небрежно.

Ну ясно, талантливейший интриган — герцог мгновенно ощутил что-то дающее ему право на фамильярность. Тем более следовало пресечь…

— Да, конечно же, господин Жиль… Я понимаю, вы обязаны Советнику. Но, простите, ведь это солдафон… Навел в стране армейские порядки… Превратил в казарму… Тогда как мы…

"Тогда как вы превратили в застенок", — домыслил Жиль.

Но это была новость! Конда, единая, неделимая, обнаруживала раскол!

Он сжал ладонями подлокотник: вот когда можно будет узнать, чего они все-таки хотят. Внезапная смелость неплохо ему помогла…

— Какова же ваша программа?

Это прозвучало даже более резко, чем хотелось. Будто он одернул министра окриком: "Ближе к делу!"

— Вы деловой человек!.. И у вас верное политическое чутье… Мы будем щедрее Советника… И, простите, чего же и можно ждать от какого-то торговца рыбой?

— Ваши требования? — Жиль вошел-таки в образ, и теперь он мог даже снова закурить.

— Ну, видите ли… Так же как и Советник, мы хотим поставить во главе института вас, Сильвейра…

"А куда они денут своего Дорта? Ему-то небось обещали давно"… — Жиль мотнул головой, отгоняя ненужные мысли.

— При условии?..

Министр удивился. Это было видно по тому, как он дернул кисточку на поясе Своего восточного халата. По локтям Жиля потек пот: все-таки способности к интриге были у него явно ниже среднего — удивлять министра не следовало.

— Ну что ж… если вы хотите, чтоб я назвал… Вы предоставляете институт в наше распоряжение. Не Советнику, простите, а нам… Надеюсь, ясно?

"Так. Значит, Дорта не будет. За Дорта будет он — Жиль. Прекрасная роль!"

Герцог-министр поигрывал кисточкой кушака. Вопрос его: "Надеюсь, ясно?" — был чисто риторический, он не требовал ответа, аудиенция была окончена… Теперь по всем правилам Жилю полагалось встать. Встать и откланяться. Но ему еще не все было ясно… Другой возможности не будет… И потому Жиль откинулся в кресле, задрал еще выше грязный ботинок и бросил отрывисто:

— Несколько вопросов… Разве институт не принадлежит уже вам, то есть Кассию Дорту, перекупить которого ничего не стоит тому, кто даст больше? — Он продолжал, не давая себя перебить.

Министр засунул свои толстенькие ручки в карманы:

— Вы боитесь, что вам плохо заплатят? Получите еще титул баронета…

— Герцога, — оборвал Жиль, — и королевскую пенсию.

— Вы умеете требовать, господин профессор. Мы согласны.

Он выделил слово "профессор", но Жиль оставил это без внимания.

— А теперь, господин герцог, я хотел бы услышать от вас, да, совершенно точно, услышать, потому что знать — это ведь еще не значит услышать, правда? Так вот, я хочу слышать, почему вам понадобился именно я.

Министр молчал. Его бабье лицо наливалось краской. Этот вельможа умел, наверное, гневаться, но принадлежность нахала к избранникам соперника окрашивала в благоприятный тон даже нахальство. Потому герцог вдруг успокоился, даже хмыкнул довольно:

— Вы любите ставить точки над "и", Сильвейра? Ну что ж, возможно, это и к лучшему. Я тоже люблю, чтоб за мои деньги мне отпускали то, что мне требуется. Мне нужны работы Нормана ди Эвора, разумеется не все, а те самые — по массовому гипнозу. Вы отлично знаете, что Советник хочет того же… Ди Эвор не довел дело до конца… В общем, речь идет не о том, чтоб взять готовое. А Кассий Дорт — бездарь… Дело надо продолжить, наладить… как это у вас говорится?.. Систематизировать…

Он немного заикался, особенно на непривычных словах. "Привет! — мысленно усмехнулся Жиль. — О лентах-то ты, оказывается, не знаешь!"

— Советник отыскал вас, — герцог улыбнулся толстыми щеками, — честь ему и хвала. Мы же, честно говоря, ставили сначала на Браганса. Но такие молодчики, знаете, из породы "я сам"… Словом, он не способен вникнуть в чужие идеи — носится с собственными. А ваш этот Сим — он слишком глуп: побежит к журналистам, заявит в прокуратуру…

— Мне кажется, этого вы не боитесь?.. Еще один, последний вопрос: что вы думаете сделать с профессором?

— Ну, не спеша… Общественное мнение почти подготовлено. По существу, мы уже могли бы его убрать. Конечно, не просто… Сам ди Эвор! Потребуется процесс о шпионских связях…

У Жиля мгновенно затекли ноги.

— Это дурно пахнет, ваша светлость, — выдавил он, — это испортит нам биографии…

Он впервые употребил требующееся по этикету и дерзко избегаемое им обращение: "Ваша светлость". Но теперь министр должен почувствовать в нем соратника…

По тому как нерешительно шевельнул герцог пальцами, Жиль понял — аргумент его принят. Тогда он чуть наклонился и, придав голосу как можно больше раздумчивого равнодушия, спросил, внутренне холодея:

— Вы считаете, герцог, что процесса уже не избежать? Можно же предложить сотни других способов… Биология…

И, чувствуя огромную усталость от непривычной работы придворного, почти не ощущая уже ничего, услышал:

— Вы гений, господин будущий герцог. Я сейчас же остановлю следствие!

 

Глава 11

— Здравствуйте, госпожа Китс. Вы не скажете, когда вернется моя жена?

Хозяйка высунулась в щель, ограниченную дверной цепочкой, бросила рентгеновский взгляд… Жиль стоял без багажа, без признаков дорожной пыли. Последний раз он был здесь недели три назад… Лицо хозяйки перекосилось презрением:

— Это вам лучше знать, господин… господин Дапапос.

Значит, Ани еще не вернулась от подруги. Да и откуда он взял, что она вернется? На работу ей надо было ко второму уроку. Значит, раньше утра понедельника или, в лучшем случае, вечера воскресенья ждать нечего. Полтора дня… Надо как-то переждать полтора дня. Переждать…

Внизу хлопнула входная дверь. В нем все остановилось от ожидания. Но это была не Ани. Тяжелые шаги замерли где-то на втором этаже… Он не спеша вышел на улицу, постоял возле своей машины, затем влез в нее, оперся грудью о руль. Если бы работала печка, можно было бы просидеть здесь все оставшееся время. Только сбегать на угол за сигаретами. Тогда он увидел бы ее, как она подходит к дому. Он увидел бы ее сразу… Но печка в машине не работала.

Можно было остаться и бегать греться в подъезд. Там вдоль стены тянулись рифленые трубы отопления. Можно было сбросить промерзшие ботинки, прижаться к теплу ступнями, а самому смотреть на вход.

И ждать.

Конечно, можно было постучать к хозяйке еще раз и попросить у нее ключ. Сказать, что потерял. Кстати, он ведь и действительно его потерял, когда-то ключ у него был…

Но сидеть одному в какой бы то ни было комнате — об этом он не мог и подумать.

"Подумать? Да, именно следует подумать… Подумать о чем?" — В голове шумело, мысли были будто переложены ватой.

Но ведь он и пришел сюда и уселся в машину для того, чтоб подумать. И к Ани он, по существу, ехал, чтоб обдумать все, что случилось. Обдумать с ней вместе? Нет, вряд ли. Слишком многое пришлось бы объяснять. И с чего начать? Они виделись в последнее время не очень часто…

Да, дело было именно в том, что виделись они не часто. По существу, в этом Этериу они даже ни разу как следует не поговорили. Как-то так вышло, что он не знал даже, что она вообще думает о столице… Тем более как сможет он рассказать, что попал вдруг в доверенные лица Советника?.. Правда, был какой-то американский роман, где главного героя вербовали в агенты в общественном туалете. Но того хотя бы вербовали. Жиля даже и не спрашивал никто, просто рассматривали как "готового".

"Неужели Ирпаш тоже охвачен их шпионской сетью?" — Эта мысль показалась Жилю дикой: в Ирпаше все друг друга знали, во всяком случае — старожилы… Но умом он понимал, что это именно так, что и в Ирпаш скрыться нельзя…

Он все еще сидел в прежней позе. На нем были не туфли, как в день, когда он следил за профессором в мокром саду, а теплые ботинки на байке. Но все равно ноги уже начали остывать. Вдали из-за поворота появилась женская фигурка. Она приближалась… Ани? Нет, Ани как будто повыше. Жиль почувствовал облегчение. Ну да, оказывается, он уже не так сильно хотел, чтоб она появилась. В самом деле, ну что он ей скажет? Когда он спешил к ней, то совсем не думал, что нужно будет говорить. Вот если б не рассказывать ничего, просто окунуться, забыться…

В конце концов решений могло быть только два: оставаться в Этериу или уехать.

Допустим, он останется. Ну, тогда ему придется и дальше вести игру с министром, и, может быть, с мифическим Советником тоже; игру, к которой он не готов, в которой нет козырей, от которой у него сейчас еще не прошла слабость в коленях… Конда в своем стремлении получить возможность механизированного гипноза не остановится ни перед чем, — он имел уже возможность в этом убедиться.

Собственно, почему он здесь сидит, стынет на холоде? Ждет Ани? А может быть, просто боится своей всем известной, наверняка просматриваемой и прослушиваемой квартиры?..

Впрочем, пока он может не опасаться: пока он еще полезный человек. Министр ждет от него самых серьезных услуг. Так что пока его, скорее всего, не тронут… Ну а потом? Потом, когда выяснится, что с услугами он не спешит? На такие случаи у этих субъектов есть разные способы убеждения… И может наступить такой момент, когда он и вправду осуществит обязательства…

Жиль почувствовал подступающую к горлу тошногу. Он шевельнул кистями рук — пальцы свела судорога. Интересно, его посадят в одиночку? Будет громкий процесс или он просто "пропадет без вести"? В последнее время королевская адвокатура открытых процессов избегала… Но неужели все это происходит, действительно происходит именно с ним — Жилем?.. Но он для этого не годится. Во-первых, он не готовил себя к политической борьбе. Он не выносит физической боли. Никакой. Даже когда берут кровь из пальца… И потом, он привык спать в своей спальне; в казарме, а тем более в тюремной камере он просто не заснул бы. Ему необходим ежедневный теплый душ.

И вежливые поклоны полицейского постового. Прав Браганс: не надо ему было соваться в профессорские тайны. Все остальные оказались умнее: ведь раз они ничего не знают, то и выдать им тоже нечего…

Нет, лучше всего уехать. Уехать как можно скорее. И, конечно же, не в Ирпаш — куда-нибудь подальше, совсем далеко. Дождаться здесь Ани, засунуть ее в машину и мчаться, мчаться… Возможно, следят за ним пока что не очень. Во всяком случае, стоит попробовать… Но куда ехать? И, главное, на что там жить? Сбережений Жиля могло хватить месяца на три. А что потом? И вообще что он будет там делать? Его научная карьера на этом бегстве, конечно, оборвется, во всяком случае в королевстве. А если не в королевстве?.. Но что получится, если это будет не королевство, предсказать уже абсолютно невозможно.

"Ну и пусть! — сказал себе Жиль. — Но зато все будет честно. Пусть я уеду, пусть стану дворником, попрошайкой. Ну и что? Зато тайна гипноза останется нераскрытой…"

"Да, все верно, надо уезжать!" Но этот логический вывод не нашел отклика; тот самый необходимый душевный настрой, тот резонанс, который всегда наступал у Жиля после того, как решение принято, — на этот раз не возникал… Конечно, ничего хорошего не предстояло. Он привык уже к Этериу, к его людным улицам, к шуму; он свыкся с мыслью закрепиться в столице, быть ассистентом, потом когда-нибудь и профессором… И вот теперь должен был мчаться без гроша в кармане неизвестно куда, без дома, без перспектив…

Но, может быть, причиной того, что Жиль не решался уехать, был Сим Консельюш.

Они встретились с Симом возле гаражей. Жиль только что, покачиваясь, вышел из-за угла, куда доставил его шофер герцога-министра. Покачивался он от впечатлений: не каждый же день тебя похищают. Но Сим понял иначе:

— Не разыгрывайте пьяного, Жиль. Я не намеревался вас расспрашивать.

Он отвернулся, как бы демонстрируя Жилю свое безразличие. Жиль подошел ближе.

— А я вот намереваюсь. — Он вытер вспотевший лоб. — Я хочу знать, Сим, что вы имеете в виду: ведь вы же, наверное, знаете, о чем не хотите спросить?

— Ну что ж. Если вы настаиваете… Я полагал; вы чего-то достигли. Вы и профессор.

— И вам известно, чем мы занимались?

— Для людей, пользующихся общим опытным цехом, не может быть больших тайн… Вы, ди Эвор и Гло занимались, видимо, массовым гипнозом. А потом профессор Эвор решил, вероятно, не опубликовывать результат…

У Жиля буквально подкосились ноги.

— И это знают другие?.. Браганс?..

Пересохшее горло хрипело. Сим улыбнулся:

— Браганс не шпион… Да вы не волнуйтесь, может быть, он и не знает. Он в последнее время не заказывал ничего в цехе. А я как раз делал там два макета и невольно видел ваши передатчики, приемники… Трудно было не догадаться.

Жиль молчал. Безобразный рефлекс на душевные потрясения — самая вульгарная икота вставала откуда-то из живота. Он задержал дыхание, стараясь подавить ее в самом начале. И ему это удалось.

— Профессор вынужден скрывать все то, что вы здесь сказали, — быстро произнес он. — Послушайте, Сим, вы должны все забыть… Эта тайна имеет стратегическое значение…

— Дорогой Жиль! По-моему, вы преувеличиваете важность ваших тайн. Господа наверху заинтересовались гипнозом? Ну так в конце концов пусть они его и получат.

И тут икота все-таки взяла верх.

— Это, надеюсь, шутка… ик!

— Ничуть. По-моему, вы начитались плохих романов. Не беспокойтесь, что бы вы ни вручили этим чинушам — человечество останется невредимым.

— Но…

Жиль мотал головой. Икота одолела его, он не мог произнести ни слова. Какое обидное, унизительное свойство… И что еще должен он объяснять этому Симу? В конце концов он, Жиль, слабый человек, он боится пыток, средневековых пыток, которые нынешняя этериуанская полиция прекрасно, говорят, электрифицировала… Но он, может быть, еще и выдержит; во всяком случае, пока он еще ничего не выдал. А этот Сим — уважаемый самим ди Эвором философ. Должен же он понимать! Средства массового гипноза попадут в руки какого-нибудь министра-герцога или Советника, и вот весь Этериу, королевство, мир замаршируют цыплячьим шагом…

— Неужели вы еще не уяснили, коллега? Эти бестолочи — наша победная конда абсолютно, по существу, беспомощна. Я имею в виду — в плане технического прогресса. Это же не правительство — шайка бандитов. — Сим сморщил свое полное лицо. — Конда ничего не сможет организовать. Допустим, она получит схему передатчика чувств… Ну и что же? Во-первых, схема — это еще не сам передатчик, тем более не сотни передатчиков, а ведь для применения в войне или даже в политике потребуются именно сотни; может, и тысячи… Во-вторых, получить даже десяток таких приборов при нынешнем состоянии страны почти невозможно. Вы же знаете, с тех пор как конда захватила власть… В общем, денег в королевстве давно нет, кадры деморализованы… о создании принципиально новой технологии нечего и думать…

Жиль старался оценить эту неожиданную точку зрения.

— Ну а если они все-таки изготовят? — спросил он.

— Эффект будет не так уж велик. Влияние эмоций в конце концов не абсолютно. Воспитанный ребенок с двух лет преодолевает желание съесть чужую конфету… Но до этого не дойдет: наши правители передерутся из-за гипноза, как вороны из-за корки…

Это было похоже на правду.

— А если нет?..

— Послушайте, Жиль. Закрыть открытие невозможно. Раз трансляция эмоций существует, значит она будет открыта.

— Если бы вы видели бедных сгрудившихся зайцев, Сим. Мы собрали их вокруг передатчика, и лисы могли бы есть их, просто откусывая куски.

— Но для этого не нужно было изобретать ваши приборы. Вы видели сегодня толпу, возбужденную газетной шумихой?

Довод был убийственный.

— Однако шеф хочет скрыть… — неуверенно пробормотал Жиль.

— Шефу все осточертело. Он просто считает, что наука в нашем государстве — слишком большая роскошь…

Жиль сидел на сиденье, подняв воротник, подогнув под себя ноги. В этой позе, которую так любят женщины, ноги не мерзли, но зато мешали: они были слишком длинны.

Значит, если верить Симу, особо охранять гипноз не стоило. Ну а выступать сообщником всей этой полицейской администрации, пусть даже это не принесет особо печальных последствий?

Но, с другой стороны, если предположить, что они с Ани все-таки уедут, и уедут не куда-нибудь — в свой Ирпаш, и допустить даже самое невероятное — ребята министра их там не достанут. Что тогда? Тогда министр, Советник (и кто там еще?) найдут себе другого Жиля. И все равно получат то, что хотят. И тогда они, конечно, "хлопнут" профессора…

И еще: куда бы он. Жиль, теперь ни уехал, всюду он повезет за собой славу предателя, а возможно, и убийцы Нормана ди Эвора!

Сигареты давно кончились. Там, у гаража, на месте похищения, он нашел потом свою выпавшую из кармана пачку. Но теперь она кончалась. Жиль выдвинул пепельницу, старательно выбрал окурок. Размял его в пальцах.

"И что еще?" — спросил он себя… Что-то там было еще. Что-то вызывающее боль… Ну да, так и есть, именно так: слава убийцы будет справедливой.

Действительно, бросить все дело вот так, сейчас — разве это не означает убить профессора? Пресса подготовила почву, прокуратура "на взводе". И только одна крошечная ниточка — Жиль сдерживает пока эту лавину…

А сам Норман ли Эвор? Эвор не знает ничего. Министр с ним не беседовал, газет он как будто не читает. А с четверга сидит в Запесчанье… Возжается, должно быть, со своими буглерами… Брр!

Но в понедельник он оттуда выйдет, и тогда будет очень нужно, чтобы он был готов к событиям.

 

Глава 12

Он подогнал машину вплотную к кустам. Потоптался у запертой калитки. При дневном освещении перепрыгивать забор было неловко. Вдали кто-то прошел, проехали два самосвала…

Стена сарая хорошо просматривалась с дороги. Она была темная, стояла чуть перекосившись назад… Замерев у знакомого уже проема, Жиль пережидал прохожего: нельзя же было исчезать прямо при нем… Видимо, Эвор проходил в свою страну только ночью. Но Жилю выбирать не приходилось.

Выбирать ему не приходилось. Путешествие в Запесчаный порт — единственное, что еще оставалось, что можно было еще сделать. "Только бы не встретить этих… браконьеров, только бы не запутаться и в этом", — он почти молился.

И все-таки почему он кинулся именно сюда? Несся но пустынному шоссе, перекрывая рекорды авторалли… Хотел предупредить ди Эвора? Да. Конечно. Хотел. Хотел встретить профессора в понедельник утром, остановить в институтском холле…

Он сидел в машине у дома Ани и обдумывал эту встречу. Обдумывал встречу, ждал Ани и мерз в застывшей машине. Когда он закоченел в ней совсем, в ветровое стекло постучали: "Ваши права!"

Это была обычная проверка. Время от времени полиция проверяла документы проезжих, прохожих…

"Так-с, Смльвейра… Господин ассистент Жиль Сильвейра?" — Полицейский взял под козырек и протянул книжку прав в окно. Жиль принял ее негнущимися пальцами, хотел убрать в "барчик". В книжке что-то белело. Поперек клочка очень белой глянцевитой бумаги было написано: "Берегись, Жиль! У такого псаря, как я, ищейки двоим не служат". Внизу стояла подпись: "Я — Мак".

Он сунул записку в карман, включил зажигание. Машина дернулась, понеслась… "Я — Мак" — Жиль слышал уже, знал: это была кличка Советника…

Теперь наконец шоссе опустело. Жиль огляделся, крадучись двинулся вглубь…

…Время в Запесчанье как будто забегало вперед. С этериуанским оно, во всяком случае, не совпадало, он заметил это еще в тот раз. Сейчас в Запесчаном порту был уже вечер.

Был вечер. Видимо, еще не поздний. Окна домов светились. Желтоватый свет преломлялся в белом тротуаре, сверкал на глянцевитых плитках фасадов. А на всех остроконечных вытянутых вверх крышах, на каждой причудливой островерхой башенке горели фонарики всех цветов радуги. Люди шли веселыми толпами, стояли у входов, свешивались с балконов.

Жиль вспомнил ночной профессорский рассказ… Эвор прав: и город и люди были действительно прекрасны. Здесь было теплее, чем в Этериу, поэтому многие совсем не носили плащей… Известно, упразднить моду невозможно, но здесь царила самая свободная мода в мире. Дама в кринолине беседовала с клетчатым американцем, к ним подошла эллинка в легкой тунике… Он думал сперва, что это карнавал; из окон лилась музыка, везде пестрели цветы… Но для карнавала люди вели себя уж слишком естественно.

"Такая широкая возможность выбора хотя бы в одежде нравственно раскрепощает, — решил Жиль, — и развивает вкус…" Вся эта мешанина эпох выглядела удивительно гармонично. Возможно, здесь праздновали возвращение корабля: чем ближе к морю, тем толпа делалась гуще… Со знакомого балкона, принадлежащего принцессе Глориа, свешивались гирлянды цвэтов, дальше, внизу, проступали уже корабельные мачты…

Однако, что бы ни праздновали жители этого порта, Жилю было не до гулянья. Балкон Глории — главный и, по существу, единственный ориентир в поисках ди Эвора — он обнаружил сразу… Дальше было сложнее — от балкона до убежища профессора он двигался в тот раз не сам, и поза его в том путешествии не располагала к наблюдениям.

Но как он тогда стоял?.. Лицом к морю? Да, именно, к морю, он помнил точно. Балкон оставался при этом справа. Вот так… Жиль встал правым боком к цветочным гирляндам… Он стоял в тот раз вот так, а ему дали подножку сзади, и он упал лицом вперед; упал бы, если б его не подхватили, не потащили… Его тащили в сторону, противоположную балкону, скорее всего вон под ту арку. Об эту тумбу он ударился ногой… Нога чуть ныла и теперь… Потом они повернули вниз, строго вниз… Ага, да здесь море!

Жиль остановился. В тот раз на голову была накинута тряпка и он не мог видеть величественного зрелища — этого неожиданного простора, открывающегося за домами. Парапета не было, прибой лизал мощенную черепицей площадь, оставляя клочья пены… Море темнело не внизу — где-то рядом, являясь естественным продолжением пустынной площади. Сверкающие вдали огни, доносящиеся песни только усиливали чувство одиночества… Город остался где-то в стороне, видимо, там была и главная набережная; там, в той стороне, видны были фонарики на темных корабельных трубах… "Мрачноватое место, — подумал Жиль, — кажется, я на верном пути…" Здесь парни Нора на минуту остановились, получше засунули пленнику кляп и потом повернули вправо…

Он сделал несколько шагов и уперся в стену.

Глухая каменная стена перерезала пустынную площадь и спускалась к самой воде, спускалась в воду… Она была каменная, монолитная, без окон, без единой щели… Жиль остановился. Они волокли его сюда, он был в этом уверен. Даже сквозь тряпку, намотанную тогда на лицо, он почуял резкий запах гниющей тины. Огромная куча гниющей тины была как будто нарочно собрана здесь у стены… Но если это так, то они пронесли его прямо сквозь камни… Он протянул руки, стал ощупывать камни рукой…

Вдруг резкий свет фар прорезал темноту.

Жиль замер. Бронированный фургончик военного образца медленно и как-то угрожающе двигался к воде по белой черепице…

На площади было темно: тусклые фонари почти не давали света. Фары фургончика светили, как прожекторы средней величины… Они осветили стену. Будь Жиль на сантиметр поближе, он попал бы в ярко-желтый луч… Он попятился. Фургончик затормозил в трех шагах, с лязгом откинулся задний борт, один за другим вниз спрыгнули солдаты береговой полиции с автоматами наперевес…

В эту минуту в море показался катер.

"Конечно, о вкусах не спорят. Но вкус профессора ди Эвора, на мой взгляд, во всяком случае… странен" — эта мысль, даже сама эта фраза всплыла у Жиля в мозгу, прозвучала в ушах. Он как будто говорил ее Симу Консельюшу. Он представил себе, очень живо представил себе, что Сим рядом… Как психобиолог Жиль знал это явление: защитная реакция психики. Еще бы! Пронзительный луч, ощерившиеся автоматы — эта картина невольно наводила жуть… А ведь Эвор влиял на эту страну. Кажется, это была даже страна его мечты? Во всяком случае, так он говорил морякам…

На катере вспыхнул желтый свет.

Солдаты враз опустили ружья.

Нет, что-то тут не так. Конечно, о вкусах не спорят. Очень может быть, что в душе профессора живет любовь к путешествиям… К путешествиям, к авантюрам, даже к буглерству… Но не к полиции же, в самом деле!.. В это Жиль поверить не мог.

Хорошо, что эта страна была такая южная. Днем светило, наверное, солнце, и стена, в которую вжался Жиль, сохраняла еще тепло… Все тянулось очень долго: они осторожно причаливали, еще осторожнее выносили на берег груз — что-то квадратное, тяжелое, вроде огромной банки. Груз поставили на мостовую между четырех вооруженных охранников. "Интересно, что они там охраняют? — думал Жиль. — И от кого? Посторонних здесь, кажется, нет". Между тем началась казенная, нудная, бесконечная передача чего-то из рук в руки. Люди с катера передавали груз охранникам из фургона. Если это и была торговая сделка, то, скорее всего, сделка государственная. И государство это было вроде королевства Этериу: Жиль невольно вспомнил, что говорил Сим о деятельности конды…

Передача происходила по акту. Для этого из фургона вытащили стол, разложили на нем писчие принадлежности. Потом двое начальников — морской и сухопутный — встали с двух сторон, а охранники сняли с огромной банки крышку. Все нагнулись, перевесились через край — содержимое банки сверялось с описью. Содержимого было, как видно, много: у Жиля затекли спина и шея. А педант-принимающий проверял все… Наконец главенствующие лица разогнулись. Фары машины были прямо направлены на них, на оцинкованную банку-груз, на их бумаги… Но теперь они разогнулись и шагнули в сторону от яркого света. Они вместе, не глядя друг на друга, как бы случайно шагнули в сторону от освещенного места и оказались в шаге от Жиля. Ровно в шаге… Темная стена отбрасывала на Жиля тень. А они стояли теперь на границе этой тени. Если б не прибой, они услышали бы, как он дышит.

— Сколько рыбок уснуло в пути, Тарпин? — хриплым шепотом спросил сухопутный.

— Две рыбки и краб, ваше благородие.

Жиль отчетливо видел обоих. Катерный начальник был сутул, руки его беспокойно ерзали в карманах. Коренастый сухопутчик в погонах придвинулся к собеседнику боком и вдруг опустил свою кисть в его карман. Все происходило в полном молчании. Рука сухопутчика вкладывала что-то в пойманную кисть шкипеpa. Кисть шкипера не брала, вырывалась на волю. Но вырывалась как-то не в полную силу. И ее ловили…

— Вот, возьмите, друг, и пусть их будет три, — прошептал наконец сухопутчик.

— Да что вы, ваше благородие… господин генерал…

— Здесь тридцать тысяч. Золотом.

— Я рискую шкурой…

— Тридцать тысяч, Тарпин. И еще орден ее величества принцессы.

Ну ясно, в этой Запесчаной стране тоже хотели рыбок. И здесь действовал все тот же закон о королевской монополии. Жиль изо всех сил прижался к стене. Он хотел бы врасти в нее. Он присутствовал при выгрузке с корабля бесценнейшей королевской собственности — аквариумных рыбок!

Нет, в стране своей мечты он поселил бы кого-то получше чиновников конды. Взятки дают, взятки берут, воруют, — хороша экзотика! Так что ди Эвор влияет здесь, как видно, не очень… Может, ему кажется, что влияет… Жиль не чувствовал ни рук, ни ног, когда все они наконец-то убрались. Ноги просто не шли. Сначала их будто и вовсе не было, потом началось противное покалывание. Это удерживало его здесь. Если б не это, он давно бы бежал. Бежал бы куда глаза глядят… Но какая удача! Еще полшага — и они бы его обнаружили. Изрешетили бы на месте… Он сделал несколько шагов. В этот миг стена в том месте, где он только что к ней прижимался, раскрылась. Раскрылась черная зияющая щель, и из нее по одному начали выходить вооруженные мужчины в причудливой разномастной одежде.

Мужчины степенно, не спеша рассаживались прямо на черепицах, клали оружие рядом. Они были коренастые, какие-то особенно могучие. Как те, что волокли его когда-то к Нору… Это пробуждало надежды — может быть, он все-таки на верном пути? Тем более его ведь и тащили за эту самую стену… Он снова стоял, притиснувшись к ней спиной. Пришедшие сидели молча, не закуривали, не сплевывали, хотя Жиль чувствовал: им хотелось и сплевывать и курить.

И из этой сдержанности вырастало постепенно что-то грозное…

Он все-таки нарвался на буглеров.

Катер буглеров появился с той же стороны, что и королевский. Похоже, они разгружали один и тот же корабль — огромную океанскую махину, чьи мачты виднелись в стороне порта… У буглеров бот был без брони, но много больше королевского. И улов у буглеров был лучше: банок не одна, а две и обе раза в полтора крупней королевских. Роскошные банки: блестящие, с удобными ручками. Церемония передачи тоже была иная.

— Сколько? — спросил один из встречающих.

— Тридцать рыбок. И прочее. Всего пятьдесят два Урода.

— Поставь и получай. За доставку вам три куска. Остальное — когда сбудем…

— Прибавить бы надо, Картан. Опасно: в городе гуляют.

— Прибавить? А сколько ты прикарманил?

— Я?

Это было произнесено тоном глубоко оскорбленного человека. Тоном человека, пораженного самой возможностью такого подозрения.

— Я? — Второе "я" было уже на грани истерики. — Я те покажу, сука!

При этом он начал скидывать пиджак и оглядываться на своих — катерных, взглядом призывая их "показать" обвинителю.

— Уже доставили? Прекрасно, — спокойно произнес женский голос. — Картан, несите все в "глобус". А ты, Вин, прекрати истерику.

Жиль чуть повернул голову. В проеме стены все в том же элегантном кэстюме, чуть прикрывавшем полную грудь, стояла Малин.

Женскую красоту, настоящую женскую красоту, люди понимали лишь в восемнадцатом веке. Позже понимание было утрачено. Впрочем, как и многое другое. Но чтобы узнать это, надо было увидеть Малин, сочную, золотистую Малин с расстегнувшейся верхней пуговкой ворота… Жиль забыл, где он находится, перестал ощущать холод стены…

Похоже, она была тут атаманша: люди Картана вмиг подхватили банки; Вин неохотно натягивал пиджак обратно на свои тощие плечи.

Но он еще сопротивлялся:

— Да как же, госпожа, он же меня… А я ни одной… Видит бог, ни-ни!

Жиль смотрел на выкрикивающего Бина. Он уже видел его. Ну да, тот самый тип, что назвал его в тот раз шпиком… Хороша же здесь у шефа компания! И какую роль он в ней играет?

— Не божись, Бин, — посоветовала Малин. — Вынули аппарат?

Вопрос обращен был к Картану. Тот указал настоящий на земле чемоданчик:

— Вот, госпожа!

Там стоял какой-то чемоданчик, вернее прибор, похожий на чемоданчик. Крышка его отсвечивала сталью. Атаманша присела возле на корточки, намереваясь ее отвинтить.

— Не божись, Бин, — повторила она. — Сколько уродов ты отдал? Пятьдесят два? А вот сейчас посмотрим, сколько их вошло в сетку за рейс… Нор вмонтировал счетчик…

— Счетчик? — Бин быстро отскочил, начал отступать к воде.

— Счетчик, госпожа? Но там с трудом размещался и передатчик, — выразил сомнение и Картан.

Чемодан открылся. Жилю с его места видна была его внутренность: знакомый передатчик, тот самый, каким они с шефом приманили зайцев. Только теперь там записаны, наверное, чувства этих глубоководных… Так вот почему буглеры преуспели лучше ловцов короля…

Профессор граф ди Эвор в Запесчанье был буглером. И буглером он был гениальным.

Они продвигались вверх по запруженным праздничной толпой улицам. Скорее всего. Нор вел его в тот же дом — перевалочный пункт между двумя мирами. На тротуарах пестрели конфетти, лежали головки осенних астр. Свежий ветер нес запахи океана. Но они уходили от него, карабкались вверх… Неужели Нор собрался опять его выставить?

— Изумительный город, профессор…

— Я тоже так думал. Но, как видно, поспешил с выводами…

Жиль даже приостановился. Он никогда бы не поверил, что уверенный бас Эвора может звучать такой горечью… Лицо профессора отразило целую гамму чувств: сначала — при похвале — засветилось, потом помрачнело. Сначала оно засветилось, как у мастера, когда хвалят его картину. Будто ди Эвор ощущал себя чуть ли не творцом — создателем этого теплого порта. Потом сразу же помрачнело, — значит, Запесчанье, недавно отвечавшее мечтам шефа, теперь его не удовлетворяет?.. Почему? Что случилось? Впрочем, задаваться таким вопросом было просто глупо: Жиль не знал, что это за странный город, какой он, — не знал ничего. Тем более как мог он понять, что здесь случилось? Он мог лишь наблюдать…

Впереди под платанами звучала гитара. На краю небольшого фонтанчика в обществе двух кавалеров в испанских плащах сидела Малин… Красавица была теперь в темном бархате с открытой и полной шеей.

— Малин? — Жиль шепнул прямо в ухо Нору.

Это было как магия: губы Нора дрогнули, почти как у ребенка, которому подарили лошадку. Казалось, одна мысль о Малин приводит Эвора в хорошее настроение.

— Госпожа Малин, — любовно уточнил он. — Госпожа Малин Минди — человек удивительных талантов!..

— Институтская кастелянша, шеф?

Жиль помнил тупой взгляд институтской хозяйственной владычицы. Тупые, злые щелочки…

— Вас это удивляет? Но даже в Этериу она одна управляет институтским хозяйством. А у нее там — два класса начальной школы…

— Здесь у нее, конечно, университет?

— Ваша ирония излишня. Такие люди должны получать образование. Но в Этериу она сирота. Вы не воспитывались в сельском приюте, Сильвейра? Вам повезло.

Мысли о Малин будили в Hope гордость, даже ликование. Ликование Пигмалиона, только что изваявшего статую.

"Да, — соображал Жиль. — Да, большое открытие это — мутация логики. И возникает лишь у ученых типа "генератор", систематологам она недоступна. А острое ликование дает только она…" Об открытии профессора, связанном с Малин, Жиль не знал ничего, но открытие тут, конечно, было. Еще одно открытие этого супермена ощущалось горечью во рту… Зависть?

— Шеф! А как тут у вас Гло?

Это была оборона; особенно если вспомнить, что лучшая оборона — наступление: Жиль, догадывался, конечно, что с Глорией дела обстоят не так прекрасно… И правда, торжествующий тон Нора сразу пропал.

— Глориа тут принцесса. Но… Но это, как видно, не совсем то, что ей нужно.

"Ну ясно, не то, — чуть не сказал Жиль, — ей нужно, чтоб вы ее любили, господин профессор-буглер, а вы ее подальше — в принцессы!

Да, эта страна принадлежала ди Эвору; во всяком случае, судя по тому, как он реагировал на расспросы. Он ощущал себя здесь мастером, судьбой, творцом… Почему? Это еще предстояло выяснить. Но понятно было уже теперь: творец он был неудачливый.

— Значит, вы используете королевский флот, профессор?

— Исключительно королевский. В собственном нет необходимости.

— И используете механизированный гипноз?

— Теперь иногда используем. Прежде ставили просто ультразвуковой излучатель — вместо приятной музыки.

— На королевские корабли?

— На их подводную часть. И там же укрепляется сетка, просто для удобства подводной публики: чтоб было за что держаться. Разгрузка производится без ведома королевского прокурора…

— Но это ужасно, профессор.

— Вас ужасает неуважение к его величеству?

— Чудовищный риск… То есть…

— Это? — Нор жестом изобразил затягиваемую на шее петлю. — Но без этого, согласитесь, буглерство потеряло бы весь аромат.

Они шли теперь по улице, параллельной морю. Видимо, Нор решил продлить прогулку. Ждет, как видно, чтоб ассистент изложил причины своего появления. Но не скажешь же ему вот так просто: "Уважаемый профессор! Некоторые там, на родине, хотят поджечь ваш дом, другие — сжечь лично вас, а министр ди Визеу рассчитывает, что я уничтожу вас новейшими методами…" Однако как-то сказать надо.

— Риск вас действительно возбуждает?

— Смотря какой, — пожал плечами Hop. — А что? Есть возможность поразвлечься?

— В королевстве Этериу риск всегда возможен, шеф.

— Вы хотите сказать, что мои соотечественники несколько недовольны мною? — Нор улыбался, но, увидев оторопелую физиономию Жиля, добавил: — Я все-таки проглядываю газеты. И это, вообще говоря, не ново.

Жиль облизывал губы: сначала одну, потом другую — точно так делала Ани, когда сильно удивлялась: "Так это уже было?" Было так, что хотели линчевать Нормана ди Эвора, победителя рака?.. Но об этом никогда нигде не писали. Жиль бы знал… А может быть, писать об этом стыдно? Чушь! Людям пишущим не стыдно писать ни о чем. Но, возможно, иные чувства и поступки удобнее оставлять в себе, внутри? Просто не осознавать их, не доводить до сознания? Стоит ли сознавать, что на тебя распространился вдруг психоз, всеобщая истерия? И стоит ли помнить, что ты тогда вдруг сделал?.. И нужно ли признаваться себе, что гнусности происходили рядом, а ты промолчал?

Но тогда в истории оставалась бы масса зияющих дыр. Зияющих, безнадежно темных дыр, без единого луча света…

— Вы хотели предупредить меня. Жиль?

Хотел ли он предупредить? Когда на сцене появился "Я — Мак" — это уже было слишком. Жиль почувствовал себя обезьяной. Голой древней обезьяной, которую обступили тигры. Саблезубые тигры наступали с трех сторон, дубинка сломалась от одного их взгляда, и обезьяна отступает. Отступает, а сзади пропасть…

— По существу, я искал здесь спасения, — признался он.

— Сомнительное убежище…

Нор нагнулся, поднял брошенный кем-то цветок.

— Я втравил вас в историю, Жиль…

— Вы?

— Пригласил в эксперимент, зная, что на вас ставит кто-то из конды. Не трясите головой, надо быть круглым дураком, чтоб этого не понять… И когда они требуют уплаты?

— Уже, — сказал Жиль.

Было бы слишком сложно объяснять, что попал он в эту ситуацию по недоразумению.

Нор размышлял, покручивая стебелек в пальцах:

— Макет передатчика и записи на лентах, те, что мы спрятали в столе находок… На меньшее они не пойдут… Скверная история.

Волосы у молодого ди Эвора были гораздо светлее, чем в старости, но, задумавшись, он ерошил их точно так же — всей ладонью.

— Уеду. Уеду за границу, — сказал Жиль.

— Макет передатчика и ленты… Подсчитаем… Нормально организованная промышленность воссоздала бы все это меньше чем за год. При конде это пройдет раз в пять дольше, — говорил Нор.

— Выберусь отсюда, сяду в машину и уеду, — бормотал Жиль.

— При конде это произойдет раз в пять дольше. А почему? Потому что конда — это возврат к рабовладению. Мы все как древнеримские рабы. А рабский труд непроизводителен…

— Уеду…

— Рабский труд непроизводителен. Именно потому рабовладельческое государство с неизбежностью должно будет пасть… Слышите, Жиль?..

Этот диалог прямо соответствовал пословице: "Поп свое, а черт — свое". Жиль решил, что пора поставить недостающую точку:

— Я уеду. Но вы, Нор, не выходите отсюда. Понимаете? В Этериу появляться нельзя. Это смертельно!

Собственно, это было все. Он пробрался в Запесчанье, нашел ди Эвора, предостерег… Теперь пора возвращаться "к своим баранам"… Но неужелион, Жиль, действительно всерьез полагал, что старый профессор, пусть даже и временно омоложенный, спасет его от конды, от долга, от себя самого?..

— При конде это произойдет раз в пять дольше. Значит, они получат гипноз лет через пять… Пусть даже через четыре. Но за это время…

Жиль не слушал. В конце концов Эвор был предупрежден. Теперь следовало подумать о себе самом. То есть надо было попытаться скрыться. Скрыться, уехать, пока не поздно. Уехать на край света, неизвестно куда, чтобы конда — Советник или министр — не получили на днях магнитные ленты, передатчик…

— …Но за это время… Я кое на что надеюсь. — Знакомая ди эворовская ухмылка ворвалась в уши: — Знаете, Жиль, отдайте вы им все это хозяйство!

— Вы предлагаете мне предательство? — Жиль был растерян. Предположим, он так и сделает, передаст открытие конде. И пусть она освоит его не сразу. Но все равно когда-то освоит…

— Не успеет, — ответил телепат ди Эвор. — Ну что вы на меня смотрите? Рабовладельческое государство должно пасть. Это закон истории. А открытие закрыть невозможно в принципе…

— Я слышал это же от Консельюша. Но вы-то сами, шеф, до этого дня…

— Я вел себя как страус.

— А теперь?

— Теперь? Теперь выбрасываю лозунг, присоединяйтесь, Жиль: "Если открытие опасно доверять правительству — меняй правительство!"

Ветер с моря крепчал, предвещая утро. А праздник не затухал. Толпа плясала, пела, смеялась. Доносился ритмичный звук кастаньет. А Жилю было зябко: "Если профессор Королевского института граф Норман ди Эвор будет думать, как этот буглер, если, проходя сквозь песчаную кучу, он не оставит вместе со своей античной статью и этот лозунг, тогда…" Он не мог и не хотел даже додумывать, потому что тогда случится что-то ужасное. Бороться с кондой, с ее демагогией, беззаконием, шпиками, застенками… разве это возможно? И уж во всяком случае, это не для ученого. Нет, как видно, ди Эвор просто забыл столицу. Он слишком много времени проводил в Запесчанье. В этом веселом городе, где нет, почти нет полиции…

И будто в ответ улицу прорезали огни фар. Яркожелтые, ядовитые прожекторы, такие, как на фургоне охраны. Они двигались медленно, со скрытой угрозой. Высвечивали из каждого переулка…

— Облава! Облава! — Крик несся со всех сторон, бежали и прятались люди. Где-то за домами раздался женский вопль.

Нор схватил Жиля за локоть, втащил в парадную. Они поднимались на какие-то лестницы, дважды перепрыгивали с крыши на крышу, пролезали под сводами подвалов…

Наконец снова пахнуло морем. Они были где-то за городом. Платановый бульвар уступами спускался к воде. Небо уже светлело, ни одного возгласа не доносилось…

Челюсти Нора были сжаты.

— Вы в состоянии представить себе государство без полицейских, Сильвейра? Я, оказывается, — нет! Скверная история.

Глаза Нора сузились, все лицо будто враз отощало: "Вы в состоянии представить себе государство без полицейских?.." И Жиль Сильвейра застыл, осененный догадкой.

"Представить себе?.." А что, если телепат ди Эвор просто представил себе свое Запесчанье? Просто взял и "вымыслил" чудный теплый порт?.. В самом деле, если мысль есть электрохимический процесс, он создаст поле, излучение, а они — это вид материи; материя же может переходить из вида в вид… в любой вид… Словом, ди Эвор вымыслил страну Запесчанье. Вымыслил в нем Гло и Малин. Вымыслил буглеров…

Жиль проглотил слюну, вытер со лба пот: существует ли Запесчанье вполне реально? Трудно сказать. Скорее всего, этого не скажет и профессор: прежде он считал, что не существует, недаром появление в "мысленной" стране вполне материального Жиля так его изумило. Однако то, что Жиль проник в Запесчанье, не означает, что так могут и другие. Ведь Жиль — идеальный приемник, медиум… Ну ясно, он медиум, чужая воля какого-нибудь передатчика-телепата может управлять им, его мыслями, его чувствами.

"Нет, это ужасно, непереносимо — не иметь ничего своего, не быть уверенным в самом себе". — Жилю стало душно… Конечно, он был прекрасным медиумом, но все же до встречи с ди Эвором подобного с ним не бывало. С другими Жиль сохранял себя, "принимал" окружающих — их чувства, обрывки мыслей, но сохранял при этом самоощущение. А этот троянский конь ди Эвор проник в него, как в крепость…

"Так вот как представляет себе рай этот мыслитель! Не слишком богатое воображение!" — Жиль презрительно поднял плечо.

— Тише, — шепотом произнес вдруг ди Эвор. Этот сдавленный, напряженный шепот… И даже не он — сам воздух… Сам воздух вокруг будто напрягся и замер. Замер в ожидании… Жиль удивленно огляделся. Наверху, на самой верхней террасе бульвара, стояла Ани.

Она стояла, глядя вниз на волны. Волосы ее были распущены так, как она распускала их только дома… Так она распускала их только дома, на улице и в школе они были подобраны…

— Все это ложь, — сказал Жиль, — никакого Запесчанья нет. Все — одно воображение.

Зачем он это сказал, какого ожидал эффекта? Скорее всего, никакого.

Раздался звук, похожий на тот, с каким перегорает иногда спираль электрической лампочки. Исчезли огни. Тело охватил промозглый холод.

— Какое действенное оружие — трезвость, — донеслось из темноты… Глаза стали привыкать: это был знакомый сад профессора Эвора. Сквозь дождь просвечивало окно профессорской спальни. Рядом темнел силуэт самого профессора. Но не пожилого. На фоне сарайных досок двигалась пластичная фигура Нора из Запесчанья.

…Как случилось, что Запесчанье исчезло, а ди Эвор остался молод? Он "вымыслил" себя молодым, тридцатилетним, гуляющим у теплого моря. И сила мысли была так велика, что по понедельникам, покидая свой порт, он сохранял еще остатки молодости. Молодость в Запесчанье — старость в Этериу — так образовался своеобразный механизм, что-то вроде маятника. Но при крушении что-то, наверное, в нем сломалось…

— Шеф, я выступлю свидетелем…

— Но, Жиль…

— Мы выступим — Гло, Сим, я…

— …вы извините, Жиль…

— По пункту, предусматривающему судебное удостоверение личности…

— …я совсем не хочу…

— …группа крови, отпечатки пальцев… Наконец, почерк…

Они говорили враз, не слушая друг друга. Наконец Нор возвысил голос:

— Послушайте, Жиль, я верю, что все так бы и было. Но этого не нужно… И, прошу, не волнуйтесь вы так. Пожалуйста.

Нор был высок, заметно выше профессора Эвора, даже когда тот являлся по понедельникам. И ситуация получалась скверная: такого вот тридцатилетнего ди Эвора не знал, не помнил уже никто в мире… Нор из Запесчанья был на земле никем. Он не мог явиться таким в институт. У него не было его лаборатории, научного звания, работ, знакомых… Собственным своим домом, вот этим садом, своим пальто, тросточкой (стоявшей сейчас, видимо, в холле за дверью), своим счетом в банке он не владел. У него не было имени — никакого имени. И что еще хуже — самое худшее в этом прекрасном королевстве — не было документов: тех бумажек, которые и составляют личность королевского подданного.

"Но ведь я же не знал, что слово может разрушить город", — убеждал себя Жиль.

— Создания мысли нежны, господин Жиль… Ну, пора двигаться.

В теплом Запесчанье не носили плащей. Жиль смотрел, как Нор поднимает воротник пиджака. Обе машины — ди Эвора и Жиля — ждали у ограды. Ключ от машины у Нора, к счастью, был. Но что еще?

— Вы могли бы жить у меня… ну пожить… ну во всяком случае, вначале. — Жиль запинался под взглядом Нора. — Простите… у вас есть деньги?

— Около тысячи.

— Но этого хватит дай бог на неделю.

— Мне достаточно. То есть достаточно, чтоб добраться до места.

Жиль сглотнул, переступил с ноги на ногу.

— У меня с собой около четырехсот.

— Давайте.

Передавая истертые бумажки, он почувствовал, будто с плеч сняли часть груза.

— Если мы заедем ко мне… ну минут на пять. Там у меня еще…

— Мне достаточно. Прощайте, Жиль…

Нор уже открывал дверцу, собрался открывать. Жиль икнул.

— Профессор! Я сделал это нечаянно… ик!

— Вы имеете в виду исчезновение города?

— Я понимаю… ик… это неизвинимо. Прекрасный город…

— И роскошные полицейские облавы. — Нор обернулся. — Этот город — моя ошибка. Знаете, Жиль, язычники правы: если мир кем-то действительно сотворен, то богов было много. Одиночество оглупляет творца…

Конечно же, Жиль икал. Это было его крестом. Но, преодолевая спазмы в горле, он задал наконец главный вопрос:

— Куда вы теперь, профессор?

— Исправлять просчеты. Помните моряков из таверны?

— Союз моряков? Конспирация под матросов… Вооруженное восстание… или что-то вроде?..

Раздвоенный подбородок Нора выставился вперед:

— А вы наблюдательны. Прекрасное качество… Так вот, считайте меня матросом.

Сперва отъехала машина Нора. Потом Жиль трокул свою.

"Значит, мысль может создавать реальность? — думал он. — Или нет, не так, реальность создает мысль?.. Тьфу! Я, кажется, совсем дурею… Но зачем Эвору понадобилось стать буглером? Из тайного желания досадить властям? Из любопытства? Последнее — вероятнее…"

В самом деле, человек, достигший мировой славы, профессор, эрудит, аристократ, он, наверное, испытывал болезненное любопытство к тому, как ощущает себя пария… Актерство, быть может и с примесью мазохизма?..

"Перестань!" — одернул себя Жиль. Возникшая когда-то неприязнь все еще давала себя знать: такие вещи живучи… Но скорее всего, шеф тосковал по сопротивлению, открытому сопротивлению всему этому давящему прессу конды… А в конце концов Нормана дп Эвора не устроили ни действительность, ни вымысал. Он отправился искать третье…

Жиль вздохнул.

В это раннее воскресное утро небо вдруг прояснилось, показалось что-то похожее на солнечный отсвет. "Надо будет включить в план работ психологическое воздействие освещенности", — возникло вдруг в мозгу. Ну да, теперь план работ Королевского института будет составлять он сам — бывший провинциал Жиль Сильвейра!

Он не спеша двигался по пустым улицам. Торопиться было некуда — в воскресное утро люди вставали поздно.

Когда в домах начали открываться ставни. Жиль позвонил в дверь госпожи Ките. Собственно, Ани приехать еще не могла. Скорее всего, она явится лищь вечером…

— Госпожа Китс, вернулась моя жена?

Хозяйка злорадно хмыкнула:

— Ваша так называемая супруга съехала с квартиры нынче под утро. Ворвался какой-то пират, разбудил весь дом… С ним и съехала.

Она взглянула в одеревеневшее лицо Жиля цепким круглым глазом. Вдруг взгляд ее заблестел, остановился на чем-то выше его шляпы.

— Этот ее парень, хотя и стучал в дверь до зари, но, знаете, он… нисколько не хам…

И бульдожьи черты госпожи Китс приняли почти мечтательное выражение.