1

Настя и дома в отсутствие Дмитрия продолжала слушать записи цыганского ансамбля. К кассете, с которой Настя приехала в Петербург, прибавились еще три. Очень скоро Настя знала наизусть песни с каждой из них. Эта музыка, эти слова захватывали девушку настолько, что она не могла их слушать молча. Она тоже хотела петь. Сначала Настя только подпевала голосу Вероники, звучащему из динамика. Настя никогда не училась пению, она закончила музыкальную школу по классу фортепьяно и играла только классический репертуар. В музыкальную школу ее отдали, потому что так было принято, девочка из хорошей семьи должна разбираться в музыке и немного играть. О музыкальной карьере, а тем более о пении романсов в кругу, к которому принадлежали Настины родители, и речи быть не могло. Певцы, подобные Дмитрию, считались кем-то вроде обслуги, классом выше официантов, но ниже администратора отеля.

А между тем у Насти был чудный голос, правда, сама она этого еще не знала. Она пробовала петь и чувствовала, что у нее получается. Она пробовала все новые и новые возможности своего голоса, и он послушно подчинялся ей. Насте очень нравилась старинная цыганская песня «Невечерняя», которую Вероника пела на двух языках — русском и цыганском. Русские слова Настя выучила сразу же, а вот с цыганскими было сложнее. Однажды Настя спросила у Мити, нет ли у него текстов песен.

— А зачем тебе? — удивился он.

— Хочу выучить, чтобы петь.

— Ты хочешь петь? — Дмитрий очень странно взглянул на Настю, и девушке показалось, что она увидела в его глазах ревнивый огонек. — А ты уже пробовала?

— Ну да, — ответила Настя, — только по-русски. Цыганские слова очень трудно разобрать на слух.

— Да, это мне знакомо. Странный язык. Ну, спой мне. Или ты стесняешься?

— Нет, — замялась Настя, — просто без музыки как-то непривычно. — Насте казалось глупым подпевать в присутствии Дмитрия магнитофонным голосам.

— Музыка будет, — Дмитрий открыл стенной шкаф, на пол посыпались коробки, старый плащ, рюкзак с прожженным боком, и наконец он достал гитару.

— А я не знала, что у тебя есть гитара, — сказала Настя.

— Да я и сам уже об этом забыл, так давно ее в руки не брал.

— А почему? Разве тебе никогда не хочется поиграть и спеть для себя или для друзей?

— Это моя работа. Ты же не скажешь дворнику: «Поподметай-ка для себя или для друзей». Когда человек делает что-то ради денег, то делать то же самое просто так его уже не заставишь.

Настя могла бы поспорить, но сейчас для нее было важнее спеть под Митин аккомпанемент.

— Впрочем, для тебя я сделаю исключение, — улыбнулся Дмитрий и принялся настраивать гитару.

Инструмент жалобно звенел, словно упрекая хозяина за то, что тот так долго держал его в пыльном и темном заточении.

— Все, кажется, готово. Ну что ты хочешь для начала исполнить?

— «Ручеек», — немного подумав, ответила Настя, — давай вместе споем, эта песня как раз для мужского и женского голоса.

— Давай попробуем, — согласился Митя и заиграл вступление.

Настя дождалась нужного такта и запела:

Она пела. Дмитрий смотрел на нее со все возрастающим изумлением. Он так заслушался, что даже пропустил место, где должен был подхватить песню. Он проиграл еще несколько аккордов и, не сводя с Насти глаз, запел:

Незамысловатая веселая песенка очень нравилась Насте именно своей простотой. Она представляла себе жаркий июльский полдень, широкую поляну, цыганский табор, расположившийся на ней, и узкий ручеек с очень быстрой и прозрачной водой. Девушка-цыганка котелком набирает воду, и за этой картиной наблюдает молодой цыган с лицом Мити и в его же сценическом наряде.

— Слушай, а ты здорово поешь! — сказал Дмитрий. — Я даже не ожидал. У тебя хороший слух и широкий диапазон. Давай-ка проверим. Ты знаешь слова романса «Утро туманное»? Отлично, сейчас я буду играть в тональности ля минор, а ты пой.

Настя пела, а Дмитрий не верил своим ушам. Потрясающе, этой девчонке с непоставленным голосом с легкостью удается добиться того, на что многие певицы затрачивают годы учебы. Дмитрий захотел проверить возможности Настиного голоса и без предупреждения перескочил на октаву выше. Девушка сразу же это услышала и безошибочно допела песню.

— Ну как? — спросила Настя, хотя сама уже поняла по выражению Митиного лица, что он поражен.

— Здорово! Что я могу сказать, — и Насте опять послышалась в его голосе ревность, — ты где-нибудь училась пению?

— Нет, только игре на фортепьяно, — ответила Настя, и Дмитрий понял, что на этот раз она говорит правду.

— Значит, нотную грамоту ты знаешь? Очень хорошо. Знаешь, что мы сейчас сделаем? Пойдем со мной на репетицию, я хочу, чтобы тебя послушал Белов. У него все же консерваторское образование, — в интонациях, с которыми Дмитрий произнес эту фразу, Настя уловила зависть и легкую обиду.

Музыканты очень не любили репетировать при посторонних. Одно время Настя зачастила на репетиции, и, в конце концов, руководитель ансамбля, Николай Белов, вынужден был сказать ей:

— Милочка, я все, конечно, понимаю, — он выразительно посмотрел на Дмитрия, который сидел и с безучастным видом постукивал бубном о колено, — но мы здесь работаем, и посторонние нам очень мешают. Поэтому на концерты — милости просим, а на репетиции — уж извините.

Настя знала, как они работают на репетициях. Первые минут сорок «цыгане» тратили на выяснения отношений. Начиналось все обычно с обсуждения порядка песен. Одни утверждали, что сначала надо петь веселые песни, потом грустные, другие — что их надо чередовать. Гитаристы кричали, что у них вообще слишком много песен на цыганском, что их никто не понимает. Певцы просили гитаристов заткнуться, потому что их дело играть, а не петь. Тогда гитаристы начинали ругаться друг с другом. Андрей обвинял Сашу в том, что тот играет не в такт. А Саша отвечал, что после того как Андрей вшился, у него съехала крыша. Дело грозило окончиться дракой, гитаристов пытался утихомирить Белов. Но только вскоре он сам начинал кричать и размахивать скрипкой. Под шумок Маша и Вероника принимались рассматривать какой-нибудь модный журнал. Санек присаживался на колонку усилителя, и по мечтательному выражению его лица можно было догадаться, что он решает в уме шахматную задачу. Неудивительно, что музыканты не любили пускать на репетиции посторонних.

Вот и сейчас лицо Белова раздраженно сморщилось, когда он увидел, что Дмитрий пришел в сопровождении Насти.

— Петрович, ну я же просил, — плачущим голосом произнес он.

— Николай, подожди возмущаться, — перебил его Дмитрий и рассказал, почему на этот раз он пришел с Настей.

Белов заинтересовался, сел за пианино, сиротливо стоящее в углу зала, и тронул пальцами клавиши.

— Давай, я буду брать ноты, а ты их петь.

С этим заданием Настя справилась безупречно. Но ей предстояло еще одно испытание. Белов велел ей спеть «Невечернюю».

— Но я слова плохо знаю, — слабо возразила Настя, — песня же на цыганском.

— Неважно, пой голосом, — ответил Белов и заиграл.

Настя пела без микрофона и совсем не напрягала голос, и тем не менее нежные и вкрадчивые звуки разнеслись по всему залу, заставили музыкантов оглянуться. Постепенно все они собрались вокруг пианино. Настя ни на кого не смотрела. Она не отрывала взгляда от пальцев Белова, напряженно следила за их бегом по клавишам. Их сильное и уверенное движение успокаивало Настю, помогало безошибочно следовать мелодии. В этой песне было несколько мест, где приходилось брать очень высокие ноты. Настя испугалась было, что не справится, но потом поняла, что просто не должна ни о чем думать. Она доверилась своему голосу, который окружал ее словно очень прозрачная стеклянная стена. Стена стеклянных, чистых звуков поднималась все выше и выше и вдруг, когда песня закончилась, рассыпалась и исчезла.

 

2

Только тогда Настя взглянула на лица стоявших вокруг пианино людей. Она увидела отсвет торжества на лице Дмитрия и изумление в глазах Белова. Черные глаза Саши выражали восхищение, глаза Санька — радость, Маши — снисходительное одобрение, а темно-зеленые, густо обведенные черным глаза Вероники полыхали жгучей злобой. И только лицо Андрея не выражало ничего, видно, и к пианино он подошел просто по инерции, вслед за всеми, а сам в это время продолжал решать мучительную задачу — пить или не пить.

— Ну, ты даешь! — Белов первым нарушил молчание. — А ты, Петрович, гад, скрывал от нас такое сокровище!

— Да я сам только вчера узнал, — заулыбался Дмитрий.

— Слушай, знаешь что я тебе скажу? — торжественно начал Белов, глядя на Настю. Поскольку он выговаривал не все звуки, это звучало так: — Посвушай, знаеф фто, учи песни! Выучишь, встретимся с тобой еще раз, уже основательнее. Может быть, я возьму тебя в свой ансамбль, если, конечно, Петрович возражать не будет, — и Белов хитро взглянул на Дмитрия. — Саша, где там наш гроссбух, — крикнул он гитаристу, — надо его дать Насте на несколько дней.

— Да как ты собираешься его отдать? — возмутилась Вероника, и всем стало понятно, в чем истинная причина ее гнева. — Нам же завтра ночью на даче петь.

— Ах, да, — спохватился Белов, — точно. Ничего, она сейчас быстренько на улицу сбегает, ксерокопии снимет. Давай же сюда гроссбух, что ты тянешь, — обратился он к Александру, который копался в своем кожаном рюкзаке.

Настя все еще не понимала, что это за гроссбух и зачем его хотят ей дать. Наконец вслед за зонтиком, плейером, журналом «Плейбой» и почему-то резиновой маской с трубкой Александр извлек из рюкзака толстую потрепанную тетрадь в клеенчатой обложке. А потом Дмитрий объяснил Насте, что гроссбухом в музыкальных кругах называют тетрадь, в которой записано множество текстов и аккордов песен. Такую тетрадь музыканты всегда брали с собой, когда собирались выступать в ресторане или по приглашению частных лиц. Это делалось на случай, если им закажут песню, которую никто из них не знает наизусть. В гроссбухе можно было найти практически любую песню, от романсов и лирических баллад до блатных песен, крутого лагерного замеса.

Николай склонился над тетрадью и, быстро листая ее, отметил несколько песен.

— Вот, для начала, пожалуй, хватит. Беги делай копии, а потом, ты уж извини, но погуляй где-нибудь до конца репетиции. А то, — Белов хитро взглянул на Веронику, — наша солистка что-то очень нервничает. Боюсь, что в твоем присутствии она будет фальшивить. — Вероника демонстративно отошла от пианино и повернулась к присутствующим спиной. — Верещагина, расслабься, все равно у тебя с Настей разные амплуа. А как было бы здорово, — мечтательно произнес Белов, — два сопрано, одно контральто. Это сразу же подняло бы наш рейтинг.

— Рейтинг! — взорвалась Вероника. — Слова-то какие умные. Тебе, конечно, чем больше баб в ансамбле, тем лучше. Хватит с тебя и двух. А меня, между прочим, уже давно в трио «Египетские ночи» зовут. Там руководитель не то что ты, его жаба не душит. Обещают платить в два раза больше! И от приставаний твоих гнусных буду избавлена!

Настя поспешила уйти. Она терпеть не могла подобные сцены. Уходя, она слышала, как Белов успокаивал Веронику.

— Верещагина, — увещевал он ее, — пожалуйста, без истерик. Не понимаю, что ты так разошлась. Прямо как ребенок.

Настино настроение было слегка испорчено. Вероника ей в общем-то даже нравилась, и Насте совершенно не хотелось вставать у нее на пути.

«И что она так завелась? — размышляла Настя, пока девушка с очень длинными и яркими ногтями снимала для нее копии текстов. — Мы и вместе могли бы прекрасно петь. Ну, ладно, в конце концов, это совершенно не мои проблемы. Я ничего плохого ей не сделала».

Получив еще теплые, пахнущие краской листки, Настя решила не терять времени и учить песни прямо сейчас. Напротив здания музыкального училища, где располагалась репетиционная база ансамбля, был небольшой скверик. Посередине стоял памятник какому-то графу, чье имя на потемневшей от времени и непогоды табличке разобрать было невозможно, а вокруг — несколько лавочек.

Гуляющие в парке мамы с детьми и старушки с собачками с удивлением поглядывали на молодую девушку, уткнувшуюся в листки бумаги и что-то распевающую. Увлекшись, Настя начала петь довольно громко и спохватилась только, когда услышала:

— Ты что, деньги собираешь?

Настя вздрогнула и подняла глаза. Прямо перед собой она увидела молодого человека. На вид ему было немного больше двадцати, одет он был очень аккуратно, в тщательно отглаженные брюки и светло-голубую, застегнутую до верха рубашку. Его светлые волосы были причесаны на косой пробор и лежали гладко, словно приклеенные.

— Нет, с чего вы взяли? — удивилась Настя. — Я просто учу тексты песен.

— Дай-ка посмотреть, — заявил незнакомец и бесцеремонно потянулся за листками. Настя почувствовала резкий запах дешевого мужского одеколона. Нахальное поведение молодого человека так изумило ее, что девушка не нашлась, что возразить, и послушно отдала листки. — Так, все ясно, — произнес незнакомец, — готовишься к прослушиванию. — Настя кивнула. — А хочешь заработать прямо сейчас?

— Как? — спросила Настя.

— Во-первых, давай познакомимся. Меня зовут Константин, а тебя? — Настя назвала себя. — Очень приятно. Я представляю группу музыкантов, которая переживает сейчас переходный период, а именно играет в подземном переходе. У нас небольшая проблема. Заболела солистка. Отравилась дешевыми магазинными котлетами. Я всегда ей говорил, что нельзя экономить на еде. Дело в том, что котлеты в панировке — это яд, потому что панировка прокисает и отравляет собой котлету.

Настя слушала Константина и пыталась понять, бредит он или просто издевается над ней. Как бы то ни было, эта беседа развлекала ее, и она ждала, что же этот странный человек скажет дальше.

— Таким образом, мы остались без певицы. Я как раз шел и думал, что нам делать, неужели сорвется выступление? И тут услышал твое пение. Я думаю, это знак судьбы. Пойдем со мной. Наша сценическая площадка, вернее наш переход, совсем недалеко отсюда. Тысяч пятьдесят, может, и заработаешь.

— Но я же не знаю ваших текстов, — сказала Настя.

— Не страшно, какие-нибудь песни ты же должна знать. Вот те же романсы, которые ты учила.

— А вы сможете их сыграть?

— Без проблем, — скромно ответил Константин.

— Пошли.

Настя поднялась со скамейки. Возможность легкого заработка очень ее увлекла. Еще неизвестно, когда Белов возьмет ее в свой ансамбль, да и возьмет ли вообще. А тут она и деньги заработает, и потренируется заодно.

Константин не обманул ее. В подземном переходе возле станции метро его уже ждали трое ребят с инструментами. Константин церемонно представил им Настю. Группа Константина состояла из гитариста, флейтиста и парня, играющего на тенор-саксофоне. Все очень сильно отличались от прилизанного и приглаженного Константина и были одеты, как типичные представители богемной молодежи, в яркие и поношенные вещи.

Гитариста звали Лешей, он подмигнул Насте, спросил:

— Ну как тебе наш Костик? Правда, классно выглядит?

Настя пожала плечами и спросила:

— А на чем он играет?

— На перкашн, — к своему стыду, Настя не знала, что это такое. — А как тебе его видок? — продолжал спрашивать Леша. Настя опять пожала плечами, ей нечего было ответить. — Знаешь, кто он? Студент театрального училища. До вчерашнего дня он ходил в высоких ботинках на шнуровке, виниловых штанах и свитерах кислотных цветов. А потом поспорил с одним парнем на сто баксов, что сумеет перевоплотиться в комсомольского лидера образца восьмидесятых. И как видишь, ему это прекрасно удалось.

— А история про котлеты, это тоже часть образа?

Гитарист согнулся от беззвучного хохота.

— Так он и тебе тоже прогнал эту телегу. Бедная Маша. Наша солистка бросила нас и позволила одному новому русскому увезти ее на Канары. А Костик все никак не может простить ей это и каждый раз рассказывает про нее новую историю.

— Потом поговорите, — вмешался Костик, — пора начинать.

В подземном переходе, где расположились музыканты, была отличная акустика. Костик достал свои инструменты, и Настя узнала значение слова «перкашн». Так назывались приспособления для дополнительных звуковых эффектов: кастаньеты, трещотки, даже банка из-под колы, наполненная чем-то звенящим.

Музыкантам пришлось подстраиваться под Настю и играть только те песни, которые она знала. В основном, это были романсы и несколько народных песен. Настя пела и чувствовала себя абсолютно счастливой. Пыльный подземный переход с заплеванным асфальтом и стенами, выложенными дешевой кафельной плиткой, был ее первой сценической площадкой. А ребята, о существовании которых еще час назад Настя и не подозревала, были ее первым оркестром. Люди, спешащие по своим делам, останавливались перед ними, кто на несколько секунд, кто минут на десять. Некоторые кидали мятые купюры в призывно распахнутую сумку. Эти люди были первой Настиной публикой. Девушка знала, что где бы она ни пела, какие бы руки ни рукоплескали ей в будущем, она никогда не забудет именно эти усталые лица и глаза, в которых ей удавалось зажечь огонек интереса и благодарности.

Настя пела хорошо. Она это знала сама и видела по восхищенным взглядам музыкантов. Деньги так и сыпались в сумку. Настя так увлеклась, что потеряла счет времени. Допев очередной романс, она наклонилась, чтобы взять бутылку с водой, предусмотрительно поставленную возле нее, и, поднимая лицо, наткнулась на страшно знакомый взгляд черных глаз. Это был Дмитрий.

 

3

Он смотрел на Настю таким странным взглядом, что ей стало не по себе. В его взгляде Настя увидела испуг, замешательство и где-то в самой глубине — светлые искорки радости. Настя подошла к любимому.

— Давно ты так стоишь? — спросила она.

— Уже минут пятнадцать, — ответил он. — Ты ничего вокруг не замечала. Кто эти люди?

Настя неопределенно пожала плечами. Рассказывать было долго.

— А что, репетиция уже закончилась?

— Давно, — сказал Дмитрий, — я немного подождал тебя и пошел к метро. Еще хорошо, что все наши отправились на машине, а то непременно бы на тебя наткнулись.

— Ну и что тут такого, — пожала плечами Настя, — разве я делаю что-то запрещенное?

— Какие-то проблемы? — к ним подошел Костик.

— Все в порядке, — ответила Настя, — познакомься, это Митя — мой друг. А это Константин. Он пригласил меня петь со своей группой.

— А вы давно знакомы? — спросил Дмитрий.

— Нет, — ответила Настя, — мы познакомились час назад в скверике перед училищем.

Дмитрий ничего на это не сказал, лишь вздохнул так тяжко, что Костик крикнул своим приятелям:

— Все, заканчиваем, — потом он присел около сумки и принялся считать выручку. Настя получила обещанные пятьдесят тысяч. Дмитрий смотрел на эту сцену с плохо скрываемым отвращением. — Еще встретимся, — не спросил, а констатировал Костик, — оставь телефон.

— Лучше ты свой, — сказала Настя и покосилась на Дмитрия Она взяла протянутую визитную карточку. — Пока, — крикнула она музыкантам и поспешила за Дмитрием, который уже вошел в вестибюль метро.

В вагоне Настя рассмотрела визитку. На твердом глянцевом прямоугольнике значилось: «Константин Зарубин, риэлторская фирма ГРАНТ, агент», внизу были напечатаны два телефона, домашний и рабочий.

Дмитрий молчал. Это молчание выводило Настю из себя, внушало ей чувство вины неизвестно за какое преступление.

— Митя, — Настя первой нарушила молчание, ей было очень тяжело с ним говорить. Казалось, что Дмитрий окружил себя молчанием, как непробиваемой стеной, — белые ночи кончаются.

— Ну и что? — холодно спросил Дмитрий.

— А мы так с тобой и не погуляли. Помнишь, ты обещал, что в белые ночи мы обязательно пойдем смотреть, как разводят мосты.

— Ну что за детский сад! — поморщившись, произнес Дмитрий. — Какая-то дешевая романтика, смотреть, как разводят мосты. Их разводят двадцать минут и сводят столько же, и ради этого зрелища мы должны целую ночь не спать, мерзнуть на улице!

— Но я же этого никогда не видела! И ты обещал! — Настины светло-карие, нежные, близорукие глаза смотрели на Митю с такой мольбой, что он оттаял. По его губам скользнула если не улыбка, то ее легкая тень.

— Ладно, пойдем.

Не они одни решили проводить белые ночи. На набережной было очень людно. Прохожие шли нарядные, с веселыми лицами, у некоторых были в руках гитары. Насте показалось, что гитаристов Дмитрий провожает неприязненным взглядом.

— Давай подойдем к сфинксу, — попросила она.

По Дворцовому мосту они перешли на Васильевский остров. Наконец Настя решилась спросить:

— Ты сердишься за то, что я пела в переходе?

— Да, — коротко ответил Дмитрий.

— Почему?

— Потому что меня вообще пугает эта твоя манера моментально сходиться с чужими людьми. Такое ощущение, что ты готова идти с кем угодно и куда угодно! Еще хорошо, что это оказались музыканты, которые позвали тебя петь. Но мне кажется, что если бы к тебе подошел симпатичный юноша и сказал бы: «Девушка, мы тут собрались грабить банк, но у нас заболел корешок. Не могли бы вы составить нам компанию, если у вас, конечно, нет других планов на этот вечер?» — и ты бы тут же согласилась.

Настя хохотала. Особенно развеселила ее мысль об ограблении банка. Она даже знала, что это будет за банк.

— Ничего смешного, — обиженно произнес Дмитрий, — в легкости, с которой ты живешь, есть что-то ненормальное. Может быть, тебя стоит показать психиатру. Я уже не говорю о том, что ты постоянно врешь. Врешь о том, кто ты, откуда приехала, врешь о своих родителях. Неужели ты думаешь, что биография — это что-то, что можно поменять так же легко, как наряд? Можешь мне ничего не отвечать. Я оставляю это на твоей совести.

Теперь пришло время расстраиваться Насте. А ведь этот вечер начался так чудесно. Когда она только вышла из репетиционного зала, у нее было так хорошо на душе, что Настя решила, наконец, рассказать Мите правду о себе. Но после его слов она поняла, что будет молчать. До каких пор, она сама не знала.

В молчании они подошли к сфинксу, спустились по ступеням к самой воде и так же молча сели на прохладный камень.

— Подложи мою куртку, — первым нарушил молчание Дмитрий, — на холодном сидеть вредно.

— Ничего, — обиженно произнесла Настя, — это мои проблемы.

— Твои проблемы? — взорвался Дмитрий. — Что ты называешь своими проблемами? То, что ты приехала сюда неизвестно откуда, свалилась мне на шею, что я ничего про тебя не знаю, не знаю, что с тобой делать? Потом совершенно случайно у тебя открываются прекрасные вокальные данные, Белов твердит мне, чтобы я берег и развивал твой талант. Это все ты называешь своими проблемами?! Это мои проблемы, мои и больше ничьи! У тебя вообще нет проблем. Если вдруг сейчас мы с тобой поругаемся и ты встанешь, пойдешь прямо по набережной, то уже к утру у тебя будет все: дом, еда, работа, верный друг, — Дмитрий замолчал так же резко, как и начал кричать.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — упавшим голосом спросила Настя.

— Нет, — после томительного молчания ответил Дмитрий. — Только не говори мне больше, что любишь меня. Я не понимаю смысла этих слов, особенно в твоем исполнении. Я думаю, ты просто используешь меня. Если не для материальной выгоды, так для какой-то еще. Можешь мне ничего не говорить, я устал от твоего вранья. Я привязался к тебе и хочу, чтобы ты была со мной. Не знаю, зачем тебе это нужно? Только не морочь мне больше голову, пожалуйста, я очень устал от всего этого.

— Хорошо, — тихо произнесла Настя, — я только спрошу тебя. Ты не хочешь, чтобы я и дальше пела с этими ребятами?

— Не хочу.

— Объясни почему.

— И объяснять тебе ничего не хочу. Тебе все равно этого никогда не понять. Мне это не нравится, и если ты можешь хоть немного прислушаться ко мне, ты не будешь с ними петь.

— Но почему? — допытывалась Настя. — Может быть, ты считаешь, что это унизительно? Или после того, как меня похвалил и обещал взять ваш Белов, я ни с кем больше петь не должна? Но ведь мы с ним точно ни о чем не договаривались.

— Я вообще не хочу обсуждать с тобой эту тему, — зло сказал Дмитрий, — мне это неприятно. Мне неприятно само пение в переходах и разговоры на эту тему, и музыканты, которые там стоят с сумками нараспашку. Противно. Все, давай на этом закончим. Прими к сведению мое мнение. Похоже, ты привыкла, что все на этом свете происходит по-твоему. Но сейчас я намерен настоять на своем. Если ты хочешь сохранить со мной хорошие отношения, ты с этими типами петь не будешь.

— Хорошо, — медленно ответила Настя. Она чувствовала себя так, словно Дмитрий ни за что, просто из желания утвердиться над ней, отхлестал ее по щекам. — Если тебе это не нравится, я не буду с ними петь. Сохранить с тобой хорошие отношения для меня важнее. — Настя замолчала.

Сфинкс, под которым они сидели, хранил загадочное молчание. Настя подумала, что они с Дмитрием загадали друг другу загадку, на которую еще не скоро найдется ответ. Нева медленно несла свои волны в сторону Финляндии, которую Настя представляла как страну сосен и больших пятнистых валунов. Небо отражалось в воде, и река казалась совершенно прозрачной. Дома стояли как немые свидетели чужой, давно ушедшей жизни. Этот город выглядел молчаливым великаном, громадным призраком, нависшим над Настей.

— Знаешь что, — сказала девушка, — пойдем домой. Мы еще успеем на метро. Мне что-то расхотелось смотреть, как разводят эти дурацкие мосты.

 

4

Время в пути до дома прошло все в том же тягостном молчании, но и дома было не лучше. Насте показалось, что квартира Дмитрия, его вещи вдруг объявили ей войну. Сначала она пребольно стукнулась коленкой о табуретку, потом в ванной поскользнулась, упала и едва не расшибла подбородок о край раковины. На кухне чай был обжигающе горячим, а стеклянные шары с холодной издевкой смотрели прямо ей в глаза. Дмитрий произносил малозначащие фразы, типа «подай мне масло» или «сварить тебе яйцо?». Он прекрасно видел, что Насте не по себе, но не делал ничего, чтобы хоть как-то утешить и согреть ее своим душевным теплом.

Настя пыталась отыскать в этом доме хоть что-то, любой незначительный предмет, который она могла бы выбрать себе в союзники. В комнате она подошла к окну, встала рядом с горшком, в котором Дмитрий выращивал дерево бонсай. И вдруг Настя увидела, что деревце, все скрученное железными скобами, высвободило одну ветку. Оно напоминало узника, который медленно и мучительно движется к свободе. Настя увидела в этом добрый знак.

— Я не выдам тебя, — одними губами прошептала она и ничего не сказала Дмитрию.

Ей стало немного легче. Она нырнула в постель и потушила свет. Дмитрий был в ванной. Только коснувшись головой подушки, Настя поняла, как утомил ее этот день. Она заснула неожиданно быстро. Ей снился полет. Она летела в той же позе, что и лежала, очень прямо, лицом вверх. Она медленно поднималась. Сначала она видела над собой деревья, их зеленые ветки с шелестом расступались, пропуская ее вверх. Казалось бы, дальше путь свободен. Но тут Настя увидела, что прямо над ней натянуто множество проводов — троллейбусных и от фонарей. Они пересекались, образуя причудливую сеть с неправильной формы ячейками. Настя знала совершенно точно, что по этим проводам пущен ток и она неумолимо приближается к смертельной сети. Она ничего не могла поделать, не могла остановить свой полет. Широко открытыми от ужаса глазами Настя смотрела вверх.

Настя вздрогнула и проснулась. Ее разбудили мягкие теплые прикосновения. Это Дмитрий осторожно целовал ее, сначала в ладонь, потом в сгиб локтя, потом его губы начали подниматься выше, задержались на плече, потом остановились в теплой впадинке между ключицами.

Первой Настиной мыслью было вырваться, отстраниться, отвернуться от этого человека. Он стал ей совершенно чужим, его ласковый голос и сверкающие глаза это не более чем обман, ловушка, в которую она в свое время попалась. На самом деле он просто холодный, бесчувственный мужчина, который боится всего на свете. Таких, как он, много, непонятно почему Настя выбрала именно Дмитрия.

Самым правильным сейчас было бы просто подняться, сложить вещи и уйти из этой квартиры. Даже ночь ее не остановит. Она где-нибудь пересидит до утра, а потом просто уедет из этого холодного города и от его холодных жителей. Но почему-то Настя продолжала лежать неподвижно, в то время как Дмитрий ласкал и целовал ее со всевозрастающей страстью. Его страсть словно парализовала Настю, девушка не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. А Дмитрия именно эта пассивность распаляла все сильнее и сильнее. Безвольная, беззащитная, покорная, Настя безумно возбуждала его. Он чувствовал, что сейчас она безраздельно принадлежит ему, со всеми своими дурацкими тайнами, с пугающим прошлым, с неизвестным будущим. Настя была в его руках, и пусть всего на полчаса, но у Дмитрия исчезло неприятное ощущение того, что эта девчонка управляет им и держит их отношения под своим контролем. Теперь хозяином положения был он.

Настя отдавалась ему с молчаливой покорностью, ничем не выдавая, что и ей вся эта игра пришлась по вкусу. Ей понравилось подчиняться, и она уже нарочно сдерживала себя, не говорила, не делала лишних движений, проглатывала даже стоны наслаждения. Они оба любили друг друга молча, и только огонь их страсти полыхал все сильнее и сильнее. В этом огне сгорели обида, непонимание, страх, и, когда, наконец, Дмитрий выпустил Настю из объятий, они оба почувствовали себя так, словно только что очнулись от дурного сна.

— Солнышко, — прошептал Дмитрий, — прости меня, я вел себя, как последняя скотина. Наорал на тебя зачем-то.

— Ничего, — ответила Настя, целуя любимого, — я уже все забыла. Мне только стало немного страшно, но теперь все уже прошло.

— Отчего тебе стало страшно? — спросил Дмитрий.

— Я испугалась того, что мы можем стать чужими друг другу. Нет, самое страшное, если ты станешь мне чужим. Потому что, пока я люблю тебя, я смогу силой своей любви разрушить все преграды, которые отделяют нас друг от друга.

— Ты так веришь в силу своей любви? — спросил Дмитрий.

— Да, — спокойно ответила Настя, — ведь если бы не моя любовь, мы бы не встретились и между нами вообще бы ничего не было.

— То есть ты хочешь сказать, что тебя привела ко мне любовь?

— Да, конечно. Я знаю, что ты мог бы задать мне очень много вопросов. Прости, если я не все рассказала тебе о себе, — от волнения голос девушки сорвался, — пожалуйста, прошу тебя, потерпи еще немного. Придет время, я сама тебе все расскажу. Поверь мне, что самое важное сейчас — это наша любовь, моя любовь, если тебе так больше нравится. Все остальное может подождать.

Дмитрий так резко сел на постели, что Настя вздрогнула от неожиданности.

— Знаешь что? — весело произнес он и взглянул на будильник. — Еще нет и трех часов. Поехали, ты же хотела посмотреть, как разводят мосты. На это мероприятие мы уже опоздали, а увидеть, как сводят, еще вполне успеем.

— Но ведь метро закрыто, — сказала Настя.

— Ну и что, подумаешь, проблема, такси возьмем. Давай, поднимайся скорее! Я уже давно пришел к выводу, что лучше ничего не откладывать на будущее. Будущее имеет свойство слишком быстро превращаться в прошлое. Поехали!

Настя никак не ожидала от Дмитрия такого широкого жеста. Она знала, что поздно вечером он обычно ходит от метро до дома пешком, чтобы не тратить десятку на такси. А сейчас он готов катать ее по ночному городу. Потрясающе! Значит, с ним действительно происходит что-то необычное! Наверное, Дмитрий еще не раз удивит ее!

Эта прогулка не обманула их ожиданий и оказалась совершенно чудесной. Петербург, залитый призрачным молочным воздухом белой ночи, выглядел фантастическим городом, пришедшим из снов юных дворянок. Настя и Дмитрий оказались на набережной как раз в тот момент, когда по Неве проходила вереница больших белых кораблей. Каждый корабль рассекал светло-серые волны величественно, не спеша. Когда волны улеглись за последним кораблем, что-то вдруг тягуче загудело, две косо торчащие громадины медленно поползли навстречу друг другу и превратились в мост.

Дмитрий отыскал работающую коммерческую палатку, купил бутылку вина, пакетик соленых орешков, шоколадку и сказал:

— А теперь мы устроим пикник. Нам есть что отметить.

— Что же? — весело спросила Настя.

— Как что? Конечно же, твой дебют. Ведь ты сегодня первый раз выступила, и с таким успехом. Неужели забыла?

Эти слова растрогали Настю чуть ли не до слез. Конечно, она ни о чем не забыла. Просто ей казалось, что это Дмитрию неприятно вспоминать о том, как она пела на репетиции, а потом тут же переместилась в переход. Видимо, Митя сумел справиться с собой и решил разделить Настину радость.

Они расположились на полянке, прямо на нежной июньской траве. Дмитрий открыл бутылку и рассмеялся.

— Что? — улыбнулась Настя.

— Стаканов нет, придется пить прямо так. Мне-то ничего, я привычный, но тебе, девушке с голосом соловья, каково?

— Ничего страшного, — рассмеялась Настя, — у меня сегодня день дебютов.

— Ну хорошо, тогда позволь произнести тост. Я предлагаю выпить за тебя, — сказал Дмитрий, и его глаза потеплели, — вернее, даже не за тебя, а за твой голос. Может быть, ты еще сама даже не поняла, что являешься обладательницей удивительного дара, который должна не только беречь, но и сражаться за него, если придется.

— Как это сражаться? — спросила Настя.

— Сражаться, это значит не дать ему умереть. Ты знаешь, голос похож на живое и очень трепетное существо. Если не заботиться о нем, забывать, заставлять томиться в бездействии, он может просто умереть, исчезнуть. Если ты действительно так талантлива, как мне показалось, то будь готова к тому, что за твоим голосом будет охотиться множество проходимцев. Но и это не самое страшное. Хуже, если тебе покажется, что ни ты, ни твой дар никому не нужны, — задумчиво произнес Дмитрий, и Настя поняла, что он знает, о чем говорит. — Ты должна суметь выбрать золотую середину. С одной стороны, не разбазарить свой талант понапрасну, и с другой — не дать ему умереть в безвестности и немоте. Насколько я понимаю, тебе скорее грозит первое, чем второе. У тебя очень много сил. Иногда мне кажется, что ты и сама не подозреваешь, какой мощный мотор сидит у тебя внутри. Давай выпьем и за это тоже. Ура!

 

5

Весь следующий день они проспали. Настя впервые увидела, как Дмитрий улыбается во сне.

Только поздно вечером Дмитрий ушел из дома. Ансамблю предстояло выступать на даче хозяина ипподрома. Это было не слишком приятно, зато обещало хороший заработок.

В микроавтобусе, который, следуя за черным «Мерседесом», вез музыкантов на дачу, только и было разговоров, что о Настиной успешной пробе.

— Голос-то оперный, — задумчиво проговорила Маша. Она сидела рядом с Беловым и время от времени сбрасывала со своего бедра его назойливую руку. Она делала это совершенно спокойно, без эмоций, давно привычным жестом. — Девчонке учиться надо, голос ставить. Я ведь знаю, — она сумрачно посмотрела на Белова, — ты сейчас в нее вцепишься, превратишь ее в ресторанную певичку, как нас с Викой.

— Я не жалуюсь, — вставила Вероника, — и на оперную сцену не рвусь. Тем более что в балете все мужики гомики, — непонятно зачем добавила она, и гитарист Андрей подавился бутербродом, который жевал в дороге.

— Машка права, — сказал Александр, — она слишком хороша для нас. С цыганских ансамблей никто не начинает. Это резервация для неудачников, вроде нас. Петрович, ей надо в консерваторию поступать, а не терять время и голос на всякие там «ехали цыгане».

«Он прав, — думал Дмитрий, — у меня не вышло и, видимо, уже никогда не выйдет стать оперным певцом. Надо хотя бы Насте помочь. Ведь если бы мне в мои двадцать лет встретился человек, который помог бы мне пробиться, направлял бы меня, я не превратился бы в музыкальный автомат. Надо зайти в консерваторию, разузнать, как там и что со вступительными экзаменами».

У Дмитрия испортилось настроение. Он знал, что, только сделав над собой усилие, сможет зайти в здание консерватории. Ее стены, колонны, ступени и даже вечный музыкальный шум, доносящийся из окон, — все это напоминало Дмитрию о его поражении. Он не мог простить миру высокой музыки то, что он так холодно и безжалостно отверг его. Именно после того издевательски солнечного дня, когда Дмитрию объявили, что ему уже поздно мечтать о карьере оперного певца, Дмитрий как бы замерз изнутри, и с тех пор уже ничто не могло растопить этот холод.

Из грустной задумчивости Дмитрия вывел скрип тормозов. Они приехали. Музыканты высыпали из микроавтобуса. По их лицам поползли насмешливые улыбки. Дом хозяина ипподрома представлял собой забавное зрелище. Такое типичное жилище типичного «нового русского», ставшего персонажем новых анекдотов. Видно, хозяин хотел, чтобы все в его доме кричало, нет, вопило о богатстве и успехе. Кирпичное здание включало в себя все: колонны, башенки, барельеф, изображающий странную фигуру, нечто среднее между нимфой и колхозной дояркой. Не были забыты ни флюгер, ни витая кованая решетка. На участке среди красивых сосен стояли белая деревянная беседка и комплект плетеной мебели.

Музыкантов уже ждали. Навстречу им выбежал шустрый чернявый мужчина с пейджером на боку.

— Шестерка, — еле слышно, с презрением процедил Александр.

Их провели в дом, в небольшую комнатку, смежную со столовой. «Цыгане» с привычным автоматизмом начали переодеваться.

— Суки, — возмущенно высказался Андрей, — даже пожрать сперва не дали.

— Зато по сто пятьдесят баксов на рыло, — утешил его Александр. — Ты же всю дорогу жевал.

— А в честь чего гуляют? — поинтересовался Санек.

— Наверное, конкурента пришили, вот и празднуют, — сказал Андрей.

— Потише вы! — вмешался Белов. — Сами видите, какая тут публика. Мне лишних неприятностей не надо.

Минут через пятнадцать музыкантов пригласили к гостям. С таким же успехом к столу можно было подать какое-нибудь редкое блюдо или фруктовый десерт. Впрочем, артистам цыганского ансамбля было не привыкать, они прекрасно понимали, какое место занимают на чужом празднике, и совершенно не переживали по этому поводу.

Почти всю комнату занимал огромный стол, выглядевший так великолепно, что блюда на нем казались миражом, бредом умирающего от голода человека. Дмитрий смотрел на все эти яства совершенно отрешенно, так смотрят на натюрморты великих мастеров голландской школы. Никому же не придет в голову вгрызаться зубами в картину, так и Дмитрий понимал, что не имеет к этому столу никакого отношения.

Меньшая часть столовой оставалась свободной. Музыкантам было тесно в отведенном для них закутке, но кое-как они все же разместились. Сидящие за столом люди ждали, когда начнется музыка.

Скрипач и гитаристы настроили инструменты, Белов кивнул головой и заиграл вступление. Все шло своим чередом, по хорошо обкатанной программе. Скрипки плакали, гитары пели. Маша профессионально, как делали это еще ее прабабки, трясла плечами и звенела монистами, Вероника своим контральто перекрывала голоса гостей.

Лица сидящих за столом людей выражали сытое довольство, сквозь которое проступала навеянная пением грусть. Дмитрий пел и, чтобы не было скучно, разглядывал присутствующих. Он уже давно достиг той степени профессионализма, когда знакомые песни сами льются из твоего рта, как из динамика магнитофона, а глаза в это время могут спокойно разглядывать слушателей. Сегодняшние все были как на подбор: плотные, упитанные мужчины с гладко выбритыми лицами. А по лицам женщин Дмитрий с легкостью определил, кто здесь жена, а кто любовница. Жены были полные, с двойными подбородками и сытыми глазами под толстыми веками. Любовницы еще хранили стройность, а их густо подведенные глаза беспокойно бегали под прикрытием пушистых от туши ресниц. И конечно же, Дмитрий не обошел своим вниманием хозяина дачи. Это был лоснящийся мужчина лет пятидесяти, с очень блестящими, как будто мокрыми, губами и цепким взглядом абсолютно трезвых тускло-зеленых глаз. Рядом с ним сидела необычайно милая девушка, пожалуй, самая приятная из всех присутствующих здесь дам. Ее очень черные стриженые волосы падали на лоб ровной густой челкой, она как будто демонстративно пренебрегла косметикой и ничуть не скрывала бледность красиво очерченных губ. У нее был спокойный, даже несколько отрешенный взгляд, она мало ела и пила только минеральную воду.

В какой-то момент, и в этом тоже не было ничего неожиданного, гостям захотелось движения, и вечеринка переместилась в гостиную, стены которой были обшиты деревом, в облицованном малахитом камине весело потрескивали дрова. Здесь было жарко, и вскоре все высыпали на лужайку перед домом. На соснах висели разноцветные фонарики, а на столах под соснами призывно блестели бокалы с напитками.

«Цыганам» позволили устроить небольшой перерыв, а это означало, что после им придется петь по заявкам слушателей. Музыкантам накрыли на отдельном столике, на темной половине участка, где не было ни фонариков, ни стеклянных шаров на деревянных столбах. Дмитрий с наслаждением расположился в плетеном кресле и вытянул уставшие ноги. Почему-то ноги на подобных мероприятиях у него уставали сильнее, чем голосовые связки.

— Бутерброды и кока-кола, — недовольно произнес Андрей, — не густо, могли бы и пощедрее быть.

— Слушай, Петрович, а это что такое? — спросил Дмитрия Белов. — Тут темно, я не вижу, — скрипач, близоруко щурясь, разглядывал содержимое маленькой тарелочки, — тут какие-то закорючки. Не знаю, их едят?

Дмитрий присоединился к Белову и склонился над тарелкой.

— Королевские креветки, — уверенно сказал он. — Коля, забыл, что ли, как мы их в круизе ели.

— Точно, — согласился Белов и потом мечтательно добавил: — Пивка бы.

— Скоро нальют, — уверенно заявил Александр. — Хозяева пьяные, гости тоже, значит, сейчас начнут поить музыкантов.

— Ты видела, — возбужденно говорила Маше Вероника, — видела, какое на ней было платье. Ну на той, что сидела слева, рядом с таким лысым грузином.

— Это был еврей, — флегматично вставила Маша.

— Да какая разница! Я тебе про платье, а не про мужика. Такой наряд я видела в бутике Кензо. Знаешь, сколько он стоит? Три тысячи баксов! А ткани там от силы два метра. И сшито не так уж сложно, вот что значит имя!

— Цыгане, сюда! — раздался пьяный вопль с освещенной стороны участка. «Цыгане» нехотя поднялись.