1

— Смотри-ка, сегодня нам везет, — протянула Маша, — персональная женская гримерная. Не иначе это в честь твоего первого выступления. Ну что, сама нарисуешь себе лицо или помочь тебе на первый раз?

Настин дебют должен был состояться в недавно открывшемся шикарном ресторане «Матадор». Здесь подавали блюда латиноамериканской кухни, официанты носили коротенькие, расшитые серебряным шнуром болеро, а поскольку латиноамериканских ансамблей в городе не было, то устроители решили, что их вполне заменит цыганский.

В «Матадоре» все было поставлено на широкую ногу. Артистов даже накормили перед выступлением, а это случалось крайне редко.

Настя сидела в гримерной перед широким зеркалом, обрамленным с двух сторон светильниками. Маша выложила на столик перед ней целый арсенал средств декоративной косметики.

— Мы не пользуемся театральным гримом, — объяснила она, — его очень трудно смывать, да и кожа от него портится. Надо просто чересчур ярко накраситься, посильнее подвести глаза, наложить румяна. В общем, дерзай.

Первым делом Настя надела свой роскошный черный парик. Он вдохновлял ее на дальнейшие эксперименты с внешностью. А потом Настя принялась разрисовывать себе лицо. Посторонняя помощь ей не понадобилась. Она со всем отлично справилась сама. Она нарисовала себе черные брови вразлет, густо подвела глаза, удлинив их к вискам. Махровая тушь сделала ее ресницы неестественно густыми и пушистыми. На щеках расцвели алые розы. Настя обвела губы темно-красным карандашом, а потом прошлась по ним кисточкой жидкой помады. Настя закончила гримироваться и взглянула на незнакомку в зеркале. Роковая красавица весело подмигнула ей.

— Ну как? — спросила Настя у Маши.

— Перебор, — ответила она, — для сегодняшнего выступления сойдет, потому что в зале будет царить романтический полумрак. А для нормального освещения такой грим совершенно не годится. Ты накрасилась как на карнавал, а у нас обычная работа, и мы должны быть похожи на нормальных людей, только в костюмах.

Насте пришлось согласиться, хотя слова Маши несколько разочаровали ее. Ей казалось, что чем ярче грим и немыслимее наряд, чем больше во всем эксцентрики, тем лучше.

Дверь гримерной приоткрылась и показалась голова Саши Сенько. Он тоже успел переодеться, повязал голову алым платком и сейчас очень сильно смахивал на героя фильма из жизни пиратов.

— Ну как, вы готовы? — спросил он. — Через полчаса наш выход. Вы, кстати, обратили внимание на девушек в соседней гримерной? Там как будто женская сборная по баскетболу собралась.

— Не женская сборная, — невозмутимо ответила Маша, — а фотомодели на приработках. Я с одной из них знакома. Они сначала будут танцевать, чтобы посетители быстрее разогрелись, а потом показывать стрип-шоу.

— Да ты что? — оживился Саша. — Надо будет остаться посмотреть.

Перед выходом весь ансамбль собрался за кулисами небольшой сцены. Санек то и дело выглядывал в зал и сообщал, что там происходит.

— Такое, блин, шикарное место! — восхищенно говорил он. — Здесь, наверное, стакан сока стоит пятьдесят тысяч.

— Долларов, — закончил за него Андрей.

— Если захотите сока, — вставила одна из «баскетболисток», — подойдите к бару и скажите, что вы музыканты. Тогда бесплатно нальют.

Настя с любопытством приглядывалась к девушкам из соседней гримерной, которые то и дело сновали из-за кулис и обратно. Настя не удержалась и тоже посмотрела сквозь щелку в зал. Там, в окружении платных танцовщиц извивался один мужчина, плотный, лысый и в модном костюме песочного цвета. Девушки действительно все были высоченные, каждая, наверное, не меньше метра восьмидесяти, с длинными стройными ногами и совершенно одинаковыми лицами. Настя пыталась понять, в чем причина этой одинаковости, в макияже или же в самом образе жизни?

Девушки были одеты в модные туфли на толстых платформах и в яркие, плотно облегающие фигуру наряды. Впрочем, сложены все они были безупречно и выглядели соблазнительно. Мужчины из «Цыганского двора» провожали взглядом каждую из них, а женщины презрительно кривили губы.

За кулисы выбежал звукорежиссер, молодой мужчина в жилетке с множеством карманов.

— Сейчас закончится песня, потом будет гитарный проигрыш и за ним сразу ваш выход.

Звукорежиссер прикрепил к груди каждого по маленькому радиомикрофону, подмигнул Маше, встретил ее непроницаемый взгляд и поднялся к себе наверх.

— Волнуешься? — спросил Настю Сережа, и тут она почувствовала, что волнуется страшно. До сих пор все происходящее казалось ей ненастоящим, просто веселой игрой в артистов. Но теперь она поняла, что игра кончилась и начинается реальная работа. Только сейчас Настя осознала, как сильно она желала петь именно в этом ансамбле и как слабо она верила, что ее желание когда-нибудь осуществится.

Гитаристы положили пальцы на струны, Белов зажал скрипку между плечом и подбородком, Санек разминался. В зале тихо зазвучала гитара, эту же мелодию подхватили музыканты и вереницей вышли на сцену.

От волнения Настя почти ничего не видела. Она твердо знала, что должна находиться между Машей и Вероникой, и не спускала с них глаз. В зал она решила пока не смотреть. Впрочем, в ресторане царил полумрак, поэтому лиц посетителей все равно видно не было.

Поскольку у Белова были проблемы с дикцией, представлением музыкантов всегда занимался Александр. Наигрывая на гитаре, он произнес несколько дежурных фраз о том, как все они рады и какая для них большая честь выступать в этом зале и перед этими людьми. Раздались довольно жидкие аплодисменты, и работа началась.

Сначала Насте показалось, что она переоценила свои силы. У нее не было никакого опыта выступления перед залом, пение в подземном переходе в счет не шло. Холодея от ужаса, Настя решила, что у нее одеревенели связки и она не в состоянии извлечь из своего горла ни одного, даже самого жалкого, звука. К счастью, первые три песни они пропели хором. Маша и Вероника пели удивительно слаженно и хорошо, поэтому Настя могла себе позволить на время стушеваться. Она в буквальном смысле слова пряталась за спинами коллег, пока Андрей изо всех сил не ткнул ее в бок кулаком. Настя возмущенно посмотрела на гитариста.

— Ты что, в штаны наложила от страха? — прошипел он.

Эти слова подействовали на Настю, как удар кнута на норовистую лошадь. Она пришла в такую ярость, что весь ее страх куда-то улетучился. И как раз пришло время ее соло. Настя смело вышла вперед, поводя бедрами, так что ее широкая юбка волнами колыхалась вокруг ног.

Настя опомнилась, только когда услышала громкие аплодисменты. Это хлопали ей. Раздалось даже несколько восторженных криков «браво». Как ни в чем не бывало Настя раскланялась и уступила место Веронике.

Теперь Настя совершенно успокоилась. Она смогла разглядеть зал, столики со свечами, горящими в стеклянных подсвечниках, бесшумно снующих с круглыми подносами в руках официантов. И опять Настя отметила метаморфозу, происходящую с людьми в зале. Чем дольше они слушали цыганские баллады и романсы, тем живее, непосредственнее становились их лица. Настроение песен отражалось в лицах как в зеркалах, и в этом прекрасном и удивительном явлении была теперь и Настина заслуга.

 

2

— Как ты посмел?! — накинулась Настя на Андрея, как только они оказались за кулисами.

— Дурочка, — добродушно усмехнулся он, — это был элементарный психологический прием. Иначе ты бы так все выступление продрожала.

— Все через это проходят, — вставила Вероника, — на меня вообще матом наорали, чтобы расшевелить.

— Я, — с видом тонкого психолога заявил Андрей, — хотел сначала обматерить тебя, но потом понял, что ты набросишься на меня с кулаками прямо на сцене. А так я все очень точно рассчитал.

— Ну что, солистка, — благодушно произнес Белов, — с тебя причитается за дебют.

— Да ты ей заплати сначала! — раздраженно сказала Вероника.

— Да, кстати, об оплате, — начал Белов, — честно говоря, я нахожу несправедливым, что все в ансамбле получают одинаково. А ведь некоторые работают больше других.

— Например, ты, — заметила Вероника.

— Да я, — с вызовом ответил Белов, — или ты. Так что нечего возмущаться. Но согласитесь, что если во время выступления человек работает меньше, тогда и получать он должен меньше. Вот, например, ты, Санек, только не обижайся, скажи, разве можно сравнивать танцора и солиста. Или взять Настю. Ведь несправедливо, если новенькая солистка получает столько же, сколько Маша, проработавшая в коллективе уже не один год. Ладно, пока я всем выдаю по пятьдесят долларов, а вы подумайте над моими словами. Предлагаю со следующего месяца перейти к дифференцированной оплате труда.

— Вот говнюк! — откровенно высказалась Маша, когда женщины удалились в гримерную. — Слова-то какие выдумал — «дифференцированная оплата труда». — Она очень похоже передразнила Белова, и Настя не удержалась от смеха. — Ты думаешь, он первый раз этот разговор заводит? Нет, просто в свое время Митька твердо Белову сказал, что он сразу же уйдет из ансамбля, если Белов не будет всем платить поровну. А Зайцев единственный человек, с кем Белов считается. Теперь он пользуется тем, что Митя болен, и хочет навести тут свои порядки. Белов, конечно, хороший организатор, но замашки у него совсем как у пахана в зоне.

Только поздно ночью на служебном автобусе Настя добралась до дома. В веселом возбуждении девушка ворвалась в квартиру. Ей не терпелось поделиться с Митей радостью своего успеха. Дмитрий не спал, но Настя поняла, что ему совершенно не хочется радоваться вместе с ней. С непроницаемым лицом он выслушал рассказ о выступлении, о том, как Настя сначала боялась, а потом справилась со своим страхом и сорвала шквал аплодисментов.

— Молодец, — вяло отозвался Дмитрий, — поздравляю.

— Разве ты не рад за меня? — обиженно спросила Настя.

— Почему, рад, — без выражения произнес Дмитрий, — просто все это очень смешно.

— Что смешно? — не поняла Настя.

— Смешны твоя радость и гордость, твои восторги и надежды. Все это мне очень знакомо, я сам был таким же когда-то, испытывал те же эмоции. И поэтому я знаю, к чему ты в конце концов придешь.

— И к чему же?

— К разочарованию, к усталости от каждодневной рутины, к пониманию того, что вся эта романтика, о которой ты будешь петь, не более, чем наскоро изготовленная подделка.

— Ага, если ты говоришь, что это подделка, — спросила Настя, — значит, есть и нечто подлинное?

— Подлинное, — ответил Дмитрий, — не продается в ресторанах и не тиражируется, как на конвейере.

— Ну хорошо, — не унималась Настя, — а как же оперное искусство?

— Настя, я тебя умоляю, я так себя плохо чувствую, у меня нет сил говорить, тем более обсуждать проблемы подлинного и неподлинного искусства.

«Ну вот, — обиженно думала Настя, стоя под душем, — что ему стоило хотя бы для вида похвалить меня, порадоваться со мной. Обязательно нужно было тыкать мне в лицо своим жизненным опытом. Миша прав, — с грустью поняла Настя, — у Мити действительно психология неудачника. Самое страшное в этом то, что он не может радоваться чужим успехам. Хотя не слишком ли многого я от него хочу? Человек болеет, страшно мучается, а я пристаю к нему со своими детскими радостями».

Уже в постели Настя передала Мите мнение Белова по поводу вознаграждения для каждого из артистов. Настя сама не ожидала, что этот рассказ так разозлит Дмитрия. Его возмущению не было предела. Первый раз Настя слышала, как из уст ее любимого слетали самые грязные ругательства.

— Успокойся, пожалуйста, — она тщетно пыталась унять Дмитрия, — тебе вредно волноваться.

— Первое, что я сделаю, когда выздоровлю, — немного успокоившись, проговорил Дмитрий, — это набью ему морду. Слушай, — вдруг спросил он, — а как там новый солист, этот тенор из циркового училища?

В этих словах и в интонации, с которой Дмитрий их произнес, Насте послышались ревность и беспокойство. Почему-то ей не захотелось рассказывать о том, что за последние несколько дней они с Сережей стали чуть ли не приятелями.

— Не знаю, — уклончиво ответила Настя, — ты мне больше нравишься. Мне кажется, он поет как-то неинтересно, как музыкальный автомат.

— А внешне он как тебе?

— Блондин, а мне всегда нравились брюнеты, — сказала Настя и поцеловала Дмитрия.

— Правда? — срывающимся от нежности голосом спросил он.

— Ну, конечно, неужели ты мог усомниться?

— Не знаю, — медленно произнес Дмитрий, — по-моему, сейчас я представляю такое плачевное зрелище, этакое говорящее, ни на что не способное полено.

— Прекрати! — резко оборвала его Настя. — Как ты можешь так говорить! Или ты думаешь, что я люблю тебя, только когда ты полон бодрости и сил, а больной и грустный ты мне не нужен? Какая ерунда! Что бы это была тогда за любовь? Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя всегда и в любом виде.

— Но я сейчас даже сексом нормально заниматься не могу! — воскликнул Дмитрий, и в этом возгласе было столько страдания и мольбы, что Настя почувствовала необычайный прилив нежности к Дмитрию. Неожиданно она догадалась, что он ждет от нее и о чем боится попросить.

Дело в том, что из-за Митиной болезни все позы, в которых он мог заниматься любовью, практически свелись к одной-единственной, когда Митя лежал на спине, а Настя была сверху. Вдобавок ко всему Митя боялся делать резкие движения, потому что в любой момент ноющая боль могла смениться мучительной и резкой. Все это держало обоих в таком напряжении, что уже много ночей они проводили, как брат с сестрой, и лишь обменивались целомудренными поцелуями.

Сейчас Настя решила взять инициативу в свои руки. Она с головой нырнула под одеяло и медленно заскользила губами по Митиной груди, опускаясь все ниже и ниже. Она сразу почувствовала легкий привкус болезни, исходивший от тела любимого. Это не спугнуло Настю, наоборот, она ощутила такую щемящую нежность, что еле сдержала стон.

Настя понимала, что Митя сгорает от нетерпения, и не стала слишком много времени тратить на ласки. Она почти сразу же нашла губами его уже давно и нетерпеливо ждущий член. Настя обхватила его пальцами, и он сразу же отозвался еще большим напряжением. Насте так хотелось сделать Митю счастливым и успокоенным, что она проявила редкостную изобретательность.

Сначала зажимала его в ладони, гладила, терла, обнимала со всех сторон. Потом она поняла, что этого мало, и пустила в ход свой нежный и горячий рот. Настя лизала его и покусывала, клала себе за щеку, как гигантский и сладостный леденец, она сжимала его губами и щекотала языком.

— Милая, как хорошо, — срывающимся голосом повторял Дмитрий, — как чудесно, что ты догадалась! Я давно хотел тебя попросить об этом, но все как-то не решался. Еще, пожалуйста, еще. Только не останавливайся!

Настя и не думала останавливаться. Это занятие так захватило ее, что она набрасывалась на член Дмитрия чуть ли не с ожесточением. Она сама постанывала и извивалась всем телом. Футболка, в которой Настя легла в постель, и трусики страшно мешали ей. Насте хотелось сбросить с себя всю одежду, одеяло, остаться голой и полностью открытой для ласк любимого.

Их стоны становились все громче, вдруг Дмитрий напрягся, изогнулся словно в судороге, Настя не успела отстраниться, и теплая пряная струя ударила ей прямо в рот. Это не было неприятно, наоборот, но, увы, нисколько не утоляло жажду, которая все сильнее и сильнее сжигала Настю.

А Дмитрий казался совершенно успокоенным. Он отдышался, несколько раз сказал: «спасибо», поцеловал Настю в пересохшие губы и, кажется, собрался заснуть.

 

3

Несколько минут Настя лежала неподвижно. Она прислушивалась к Митиному дыханию, которое становилось все ровнее и ровнее. Такое завершение ночи ее совершенно не устраивало. Настино тело, распаленное желанием, жаждало ласк. Она лежала, непроизвольно раздвинув ноги, словно приглашая войти туда мощную мужскую силу. Но мужчина рядом с ней лежал обессиленный и полностью удовлетворенный. Еще несколько минут прошли в сомнениях.

«Но он же болен, — уговаривала себя Настя, — не слишком ли многого я от него хочу. Но ведь я тоже не железная, сейчас просто так не засну».

Страх и нервное возбуждение, донимавшие Настю перед выступлением, наложились на желание, одолевавшее ее сейчас. Девушка почувствовала, что дрожит, что ее лоно увлажнилось и приоткрылось, что оно готово к ласкам.

«Может быть, мне попробовать самой?» — в отчаянии подумала Настя, сняла трусики и положила ладонь на горячий, пульсирующий лобок.

Она попробовала забраться дальше. Это было непривычно, но довольно приятно.

«А почему бы и нет?» — подумала Настя и усмехнулась. Никто не поверит, что она занималась мастурбацией, лежа в кровати рядом со своим любовником.

Все это начало забавлять ее, и Настина рука задвигалась быстрее. Только Настя начала входить во вкус и вдруг почувствовала, как ладонь Дмитрия легла на ее ладонь. Настя замерла, ей стало стыдно. Она почувствовала себя так, словно ее уличили в чем-то незаконном.

— Что ты делаешь? — спросил Митя.

— Я думала, ты спишь, — невпопад ответила Настя.

— Почему ты меня не попросила?

— Я думала, ты спишь, — повторила Настя и, помолчав, сказала. — Да, я прошу тебя. Я очень хочу, просто сил нет терпеть.

После этих слов все пришло в сладостное и упоительное движение. Вернее, Дмитрий продолжал лежать, зато его рука с лихвой восполняла неподвижность тела. Его пальцы творили настоящие чудеса. Они были такими чуткими, то нежными, то бешено-страстными. Настя извивалась всем телом и нанизывалась на его руку. От наслаждения она теряла рассудок, весь мир воспринимался ею сейчас как мгновенная и одуряющая смена цветов. Вот пальцы Дмитрия двигаются по спирали, и все становится красным, вот они отдыхают и нежно гладят ее внутри, и Настя видит все в зеленых тонах. Это было чудесно, но мало. Да, Насте было мало этих ласк. Она как будто видела перед собой вожделенную вершину наслаждения, но никак не могла добраться до нее.

И Дмитрий это почувствовал. Настя уже сидела на нем верхом. Ему оставалось только притянуть ее за ягодицы к своему лицу. Настя поняла и замерла от предвкушения потрясающего наслаждения. Она обожала, когда он ласкал ее языком. Митя нежно облизал ее лоно, прошелся по самым сокровенным ее уголкам, пил ее сок, доводил Настю до состояния, когда она не помнила уже ни его, ни себя, когда ею владела лишь одна голая страсть. И тогда Дмитрий сполна насытил ее и насытился ею. Судорога наслаждения была небывало долгой и горячей.

Настя откинулась навзничь прямо на тело Дмитрия и почувствовала, что он опять хочет ее. На этот раз они любили друг друга вполне традиционно, а потом одновременно заснули в объятиях друг друга.

На следующий день и Настя, и Дмитрий, оба, словно сговорившись, избегали говорить о наслаждениях прошедшей ночи. Собственно, это было совсем не трудно, потому что Дмитрий становился все мрачнее и мрачнее. Эта мрачность отпугивала Настю, представлялась ей чем-то вроде высокой, выложенной поверху осколками стекла стены, которую невозможно одолеть. Поэтому Настя говорила с Митей только на ничего не значащие бытовые темы.

Настроение Дмитрия с каждым днем становилось все хуже и хуже, он почти все время лежал молча, уставившись в одну точку. Время от времени Настя пыталась подсунуть ему то книгу, то газету, но Митя отказывался. Насте его состояние внушало смутную тревогу. Возможно, если бы они оба все время находились дома, Насте удалось бы как-то расшевелить Дмитрия, развеселить или хотя бы приободрить его.

Но после первого выступления у Насти началась необычайно насыщенная творческая жизнь. Ее появление в ансамбле совпало с тем, что на коллектив отовсюду посыпалось множество приглашений. У Насти не стало ни одной свободной минуты. Утром она бежала на репетицию, потом мчалась домой, чтобы покормить Митю, а вечером неслась на концерт.

Удивительно, но этот режим совсем не утомлял девушку. Ее хватало на все. Казалось, что чем больше энергии Настя тратит, тем больше энергии у нее прибавляется. В эти первые недели своей работы в ансамбле Настя была совершенно счастлива. Ее нисколько не трогало то, что иногда приходилась переодеваться перед выступлением буквально на головах друг у друга, и то, что артисты постоянно вяло переругивались между собой, и даже вздорный характер Николая Белова совсем не раздражал Настю.

Ей все было в радость, и своей радостью Настя щедро делилась со слушателями. Еще несколько раз перед выступлениями она чувствовала уколы страха, но легко справлялась с ними. А сейчас Настя со счастливой улыбкой выходила вперед, и ее сильное сопрано мгновенно покоряло любую, даже самую «непробиваемую» публику.

Никто, в том числе и сама Настя, не ожидал, что ее успех будет таким стремительным. Популярность «Цыганского двора» резко возросла, и всем было известно, что многие приглашают ансамбль именно из-за новой молодой солистки. Теперь, представляя ансамбль, Андрей неизменно добавлял:

— А также перед вами юная звезда цыганского искусства несравненная Анастасия Лебедева!

Самое смешное, что многие действительно принимали Настю за цыганку. Если бы она случайно в своей повседневной одежде попалась на глаза тем, кто видел ее в гриме, парике и костюме, никто бы просто не узнал ее. Так Настя начала играть еще одну роль. И у нее появилась еще одна выдуманная биография. Ее сочинил Белов, который изо всех сил поддерживал легенду о цыганском происхождении артистов ансамбля.

По версии Белова, Настя происходила из знаменитой цыганской династии каких-то мифических Лебедевых. Эта династия дала миру гитаристов, танцоров, а теперь произвела на свет такую дивную певицу, как она, Настя Лебедева. Порой Настя сама была готова поверить в то, что она настоящая цыганка, родившаяся в кибитке под пение ветра и потрескивание дров в костре. Иногда после выступления ей было трудно смывать с себя и грим и переодеваться. У Насти возникало ощущение, что она смывает свое истинное, единственное реальное лицо. Будь ее воля, она бы навсегда осталась в облике цыганки и избавилась бы от мучительных переходов из одной реальности в другую.

Каким-то образом Маша поняла Настин настрой. Единственная настоящая цыганка ансамбля долго наблюдала за девушкой, а потом не выдержала и в сердцах сказала:

— Глупая ты еще, Настя!

— Почему? — обиделась Настя.

— Твой щенячий восторг по поводу всего цыганского просто выводит меня из себя. Как ты не понимаешь, что всего этого уже давно нет на свете. — Настя изумленно слушала Машу, она почти дословно повторила то, что говорил ей когда-то Митя. — Если хочешь, я тебе расскажу, что такое настоящая цыганская жизнь. Это золотые зубы и рваные юбки, ограниченность, бескультурье и культ мошенничества. Любой уважающий себя цыган стремится вырваться из этой среды, добиться чего-то в том мире, где нет разделения по этническому признаку. И меня просто приводят в бешенство все эти разговоры о романтике, попытки нарядиться в цыганку! Я же вижу, что, будь твоя воля, ты бы спала в этом дурацком парике, — горячилась Маша, — я в твоем возрасте была такой же дурой, только красилась под блондинку. Ладно, — вздохнула она, — что это я так разошлась? Пройдет еще немного времени, и ты поймешь, что я была права.

 

4

Прошло всего-то чуть больше месяца, и Настя вынуждена была признать правоту слов и Маши, и Мити. Все началось с того, что в одно дождливое августовское утро она проснулась в плохом настроении и поняла, что ей совершенно не хочется выходить из дома. А при мысли о предстоящей репетиции у нее сразу же упало настроение.

Настя почувствовала нечеловеческую усталость. Это бесконечное чередование концертов и репетиций с одним и тем же репертуаром вконец измотало ее. К тому же последнюю неделю они все больше работали по ночам, Насте удавалось поспать урывками, и дневной сон совсем не освежал ее.

Митя внимательно посмотрел на нее, потом, постанывая и держась за поясницу, встал и приготовил Насте кофе. В последнее время ему стало немного лучше. И хотя он по-прежнему не выходил из дома, но все же начал передвигаться по квартире, бормоча на ходу жалобы на судьбу и проклятия в адрес болезни.

— Ненадолго же тебя хватило, — сказал он Насте, и в его голосе послышалось легкое торжество.

— Устать может каждый, — с вызовом ответила Настя, — к тому же на меня плохо действует погода. Не волнуйся, я просто полежу сегодня подольше и пойду на репетицию. Хотя, знаешь, — прибавила Настя, — я не понимаю, зачем все время репетировать, когда мы поем одно и то же. Кажется, разбуди меня среди ночи, и я, не открывая глаз, спою и «Невечернюю» и «Гулю».

— О, это излюбленный прием Белова, — раздраженно сказал Дмитрий, — ведь только на репетиции он может всецело насладиться властью над людьми. И вообще, он считает, что репетиции надо устраивать как можно чаще, чтобы подчиненные не расслаблялись. Настя, — Дмитрий испытующе посмотрел на девушку, — скажи мне честно, обстановка в ансамбле тебя еще не доконала?

Настя ответила, что нет, но покривила душой. Эйфория, вызванная бурным успехом, закончилась подозрительно быстро. Гораздо быстрее, чем Настя могла бы предположить. Это было похоже на то, что в один не слишком приятный день она проснулась, огляделась по сторонам и увидела реальный мир таким, каков он есть на самом деле.

На самом деле каждый из артистов «Цыганского двора» обладал непомерными амбициями и неудовлетворенным честолюбием. Все говорили одно и то же, что когда-то хотели заниматься чистым искусством, но потом оказалось, что чистое искусство никому не нужно, и тогда им пришлось продаться и петь ради денег.

Настя вдруг поняла, что эти люди презирают себя за свою поденщину от искусства и вместе с тем презирают тех, кому их пение нравится. Это внутреннее противоречие превращало почти всех Настиных коллег в законченных неврастеников. Нетронутыми оставались разве что Санек в силу своей внутренней простоты и Маша, выросшая в цыганской среде и сроднившаяся с подобным родом деятельности.

Из-за всего этого в ансамбле царила очень нервная и выматывающая атмосфера. Взаимное недовольство и раздражение постоянно тлело, скрытое видимостью дружбы, но малейшего повода хватало, чтобы огонь вражды разгорался вновь.

Настя и представить раньше не могла, что можно так долго и мелочно выяснять отношения, поливать друг друга грязью и цепляться к словам и даже взглядам. Она была страшно поражена, когда услышала, как переругивались между собой Вероника и Александр. Все началось с того, что гитарист заявил певице в антракте:

— Мать, ты лажаешь, поешь не в той тональности.

— Что! — моментально разъярилась Вероника, у нее был такой вид, словно она готова была вцепиться Александру в волосы.

— Ты занижаешь, я никак не могу под тебя подстроиться.

— Нет, это ты завышаешь, мне все время приходится голос насиловать.

— Сашка, заткнись, — тут же встревал Андрей, — я бы на твоем месте вообще молчал, ты сегодня, видно, встал не с той ноги, постоянно не попадаешь в долю.

Заявить музыканту, что он не попадает в долю, означало нанести ему страшное оскорбление. За это можно было легко схлопотать по физиономии, что, впрочем, не раз и случалось. Когда Настя первый раз оказалась свидетельницей драки между музыкантами, она была поражена до глубины души.

Выглядело это как сцена из американского вестерна. Андрей норовил стукнуть Александра его же собственной гитарой, предусмотрительно убрав свою подальше. А однажды, когда они выступали в доме отдыха на Финском заливе, тот же самый Андрей, который вообще, как оказалось, отличался буйным нравом, разозлился на звукорежиссера и изо всех сил двинул ногой по динамику усилителя. После чего динамик пришлось выбросить на помойку, а Андрея руководство дома отдыха держало в заложниках, пока его друзья не приехали и не выкупили его.

Каждому из своих подчиненных Белов красноречиво доказывал, что держит его чуть ли не из жалости, что ни в один приличный ансамбль такого слабого музыканта все равно не возьмут. Но стоило кому-нибудь из «Цыганского двора» заикнуться о переходе в другой коллектив, Белов тут же менял тактику и пускался на всевозможные хитрости и посулы, чтобы уговорить музыканта остаться.

Настя старательно избегала конфликтов и не участвовала в ссорах и спорах. Но все это ее выматывало до крайности. Незаметно она стала относиться к своему пению как обычной, довольно тяжелой работе. Вдобавок у нее появился очень сильный стимул, чтобы продолжать работать в ансамбле. Она зарабатывала деньги, причем немалые. Надо отдать честь Белову, он ни разу не пытался ущемить ее финансовые интересы. Он понимал, что Настя для ансамбля — настоящее золотое дно. Чуть ли не каждый вечер Настя приносила домой стодолларовую бумажку.

Теперь она фактически содержала Дмитрия. Собственно, Настя не видела в этом ничего предосудительного. Ведь он болел, а значит, не мог работать. Она даже находила в этом ряд преимуществ. Теперь Настя могла смело распоряжаться деньгами, покупать то, что она любит, ходить в кафе и приглашать к Мите врачей.

Нельзя сказать, чтобы такое положение вещей очень радовало Дмитрия. Все чаще Настя ловила на себе его сумрачные взгляды, брошенные исподлобья, все реже они вели непринужденные беседы и, главное, почти перестали заниматься любовью. Это-то и было для Насти самым обидным. Она готова была любить Дмитрия как угодно, где угодно и в какое угодно время. Но он как будто нарочно отстранял ее от себя.

После напряженных раздумий Настя пришла к выводу, что Митю раздражает то, что она такая молодая, талантливая, красивая, сумела за очень короткий срок добиться того, к чему он шел долгие годы.

«Но я же не виновата! — думала Настя. — Я все это сделала только для того, чтобы стать ближе к нему, а получилось, что мы, наоборот, стремительно отдаляемся друг от друга. Нет, — вдруг поняла девушка, — конечно же, я виновата. Он просто не доверяет мне и имеет для этого все основания. Какое-то время мы действительно сближались, шли навстречу друг к другу. Но дальнейшее наше сближение невозможно, пока я не расскажу ему, кто я, откуда и зачем приехала».

 

5

Это превратилось в настоящую пытку. Каждое утро Настя просыпалась с твердым намерением именно сегодня все рассказать Мите. Но очень скоро Настина решимость разбивалась вдребезги о его непроницаемый взгляд и мрачное выражение лица. Каждый раз Настя словно ставила вешки на пути к правде и доверию.

«Вот сейчас, — говорила она себе, — я выпью кофе или помою посуду, и тогда начну этот разговор».

Не раз случалось даже, что она уже делала глубокий вздох и, чувствуя дрожь во всем теле, собиралась заговорить, как всегда что-то случалось. Иногда Митя спрашивал ее о каком-то пустяке, иногда звонил телефон, но чаще всего у Насти просто не хватало пороху для признания.

«Да он мне просто не поверит! — в отчаянии думала она. — Моя правда в сто раз невероятней любой выдумки. И вообще иногда мне кажется, что он совсем не хочет знать всю правду про меня, что он ее боится».

Собственные сомнения и нерешительность ужасно вымотали Настю. Она почувствовала, что теперь не только не хочет уходить из дому на работу, но и возвращаться с работы домой, где ее встречал мрачный, молчаливый и как будто упрекающий в чем-то Дмитрий.

Настя почувствовала, что ей нужна какая-то отдушина, простые и незамысловатые человеческие отношения, в конце концов, она просто хотела отдохнуть и развлечься.

Собственно говоря, такая возможность у Насти уже давно была, только девушка все не решалась ею воспользоваться. Сережа Колосов, заменивший Дмитрия в составе ансамбля, кажется, был не прочь заменить его и в жизни Насти. Настя довольно долго держала Сережу на расстоянии и наконец сломалась.

«Ничего страшного не произойдет, — уговаривала она себя, — если я проведу с ним немножко больше времени, чем обычно».

Обычно Настя каждый день проводила с Сережей около часа в кафе после репетиций. На большее она не соглашалась, хотя Сережа уже не раз соблазнял ее разными заманчивыми предложениями. Настя выбрала самое, на ее взгляд, экзотическое.

— Слушай, — сказала она ему однажды, — помнишь, ты мне предлагал совершить велосипедную прогулку по ночному Питеру. Так вот, я согласна.

Сережа ничем не выразил своей радости, только его светлые брови многозначительно полезли вверх, а в глазах на мгновение вспыхнули яркие огоньки.

— Отлично, — сказал он, — давай сделаем это сегодня. Знаешь, вечерний концерт у нас отменяется, так что сразу после репетиции можно пойти ко мне и взять велосипеды.

Сережа жил недалеко от Московского вокзала, на улице Красной Связи. Это двусмысленное название страшно рассмешило Настю. Вслед за Сережей Настя поднималась по широченной лестнице на пятый этаж старого дома. Подъезд имел весьма обшарпанный вид, зато на потолке кое-где сохранилась роскошная лепнина.

Сереже принадлежала комната в большой коммунальной квартире.

— Соседи у меня уже старые, — пояснил он, — и совсем меня не беспокоят. Правда, считают сифилитиком, — непоследовательно добавил он.

— Это как? — спросила Настя.

— Да, — усмехнулся он, — ненормальная дочка одной моей соседки все время требовала, чтобы я принес справку из вендиспансера о том, что не состою там на учете. Конечно, я отказался. Очень мне это нужно. Я там скорее подцеплю какую-нибудь гадость. Так вот, эта баба мне в конце концов заявила, что я — сифилитик. Возражать я не стал. Ради Бога, теперь они от меня шарахаются и лишних проблем не создают.

Сережина комната Насте очень понравилась. Была она огромная, с высоченным потолком и двумя узкими окнами. Настю привел в восторг облицованный кафелем камин.

— Неужели настоящий? — спросила девушка.

— Еще какой, — не без гордости ответил Сережа, — знаешь, как удобно. У нас же зимой холодина в квартирах стоит страшная, зато мне всегда тепло.

— А откуда у тебя такая мебель? — продолжала спрашивать Настя, разглядывая шкаф, комод и стулья, старинные, с резными завитушками и блестящими латунными ручками, — это ваше семейное достояние?

— В каком-то смысле да, — ответил Сережа. — Мой старший брат, когда работал дворником, собирал по помойкам старинную мебель. Лет десять назад ее очень многие выкидывали. Он тогда столько всего набрал, что обставил не только родительскую квартиру, но и эту комнату. Здесь раньше жила моя бабушка, а теперь — твой покорный слуга.

Сережа специально держал дома два велосипеда, чтобы совершать прогулки с кем-нибудь вдвоем. Последний раз Настя сидела на велосипеде прошлым летом, когда ездила с братом в Голландию. Все Настины опасения, что она за этот год потеряла навык велосипедной езды, оказались напрасными. Она легко вскочила в седло, ноги сами нашли педали, и Настя помчалась вслед за Сережей.

Сережа следовал по своему излюбленному маршруту: по улице Некрасова, потом по Инженерной, дальше они пересекли Фонтанку, доехали до канала Грибоедова и поехали вдоль него по набережной.

Никогда бы раньше Настя не подумала, что ей так понравится ехать на велосипеде по старому Петербургу. Удовольствие не могло испортить даже ужасающее состояние дорог. Настя то и дело подпрыгивала на трещинах и вздутиях старого асфальта, но это только веселило девушку. Больше всего Насте понравилось то, как проносились мимо нее старинные дома, атланты и кариатиды. Это было гораздо лучше пешей прогулки, когда бредешь еле-еле, усталая, а памятники насмешливо следят за тобой своими холодными глазами.

У одного из мостов через канал Грибоедова Сережа затормозил.

— Обрати внимание, — сказал он, — это Львиный мост. Один из моих самых любимых, потому что я по гороскопу Лев и мне нравятся все львы, даже каменные. А у тебя какой знак?

— Я — Водолей, — ответила Настя.

— Отлично, — обрадовался Сережа, — это значит, что у тебя эксцентричная натура и ты любишь совершать всяческие безумства. Я это учту, — сказал он, и они поехали дальше.

Неожиданно Настя поймала себя на том, что все время безотчетно улыбается. Уже давно ей не было так весело и легко. Да, вот именно, больше всего в Сереже ей нравилось то, что с ним было очень легко. Он ни о чем ее не спрашивал, ни в чем не упрекал, в конце концов, их ничего не связывало. Их общение не было отягощено ни недоверием, ни страстью, ни любовью. Они были совершенно свободны, и им было хорошо вместе. Так хорошо, что Настя даже забыла обо всем, что не давало ей в последнее время покоя. На задний план отошли и Митя, подавленный и больной, и родители, тщетно ждущие беглянку. Для Насти сейчас существовали только свист ветра в ушах, мелькание красивых зданий и молодой человек, чья красная футболка мелькала перед ней.

Сережа опять остановился.

— Смотри, а это Кировский театр, — сказал он, — когда ты станешь знаменитой певицей, то будешь здесь выступать. Ну-ка, — он подъехал поближе, — что там сегодня идет? Ого, Стравинский, «Свадебка» и «Весна священная». Давай зайдем, послушаем.

— Так просто? — засмеялась Настя.

— А зачем делать сложно, если можно просто? Половина спектакля уже прошла, контролерши потеряли бдительность. Положись на меня, не прогадаешь.

Действительно, все оказалось очень просто. Сережа приковал цепью велосипеды к водосточной трубе. Потом они с Настей подошли к входу в театр. Как раз начался антракт, и многие зрители вышли покурить. Когда они заходили обратно, ничего не стоило смешаться с ними и проникнуть в зрительный зал. Настя думала, что они с Сережей скромно примостятся где-нибудь на балконе, но он уверенно взял Настю за руку и направился прямо в партер. Ладонь у Сережи была сухая и очень горячая. Насте это понравилось. За время болезни ладони у Мити сделались влажными и вялыми.

Найти в партере свободные места оказалось не так-то трудно. Они сели очень удачно, на седьмом ряду, почти в центре. «Весна священная» была в первом отделении, а теперь играли «Свадебку». Опера захватила Настю целиком. Она была в восторге и от экспрессии музыки Стравинского, и от ярких, почти маскарадных костюмов. Актеры пели и играли великолепно, акустика была прекрасной. А самым приятным было то, что эта радость свалилась на Настю легко, нежданно и безо всяких усилий с ее стороны.

«Этот Сережа — настоящий волшебник, — подумала Настя, — похоже, что, если я и дальше буду с ним общаться, меня ждет множество приятных сюрпризов».

Она незаметно взглянула на своего соседа. Казалось, Сережа был целиком поглощен происходящим на сцене и не обращал на Настю никакого внимания. В сумраке зрительного зала его профиль, обведенный золотой линией света, льющегося со сцены, казался идеально правильным.

«Да он красавец», — неожиданно подумала Настя, и в этот момент Сережа резко повернулся к ней. У него был такой странный взгляд, что Настя вздрогнула и почувствовала, что ей становится жарко.

Как только спектакль закончился, Сережа поспешил к выходу.

— Бурные аплодисменты, переходящие в овации, мы выслушивать не будем, — сказал он, — у нас обширная программа на сегодня.

Спектакль закончился поздно, уже стемнело. Молодые люди поехали вдоль трамвайных рельсов. Прогремевший мимо трамвай показался Насте похожим на огромный, светящийся изнутри аквариум, пассажиры, словно рыбы, прижимали лица к стеклу.

По Кировскому мосту Настя и Сережа пересекли Неву и оказались на Васильевском острове. Настя узнала это место, недалеко отсюда жил со своей суровой мамой Миша, а также здесь стояли сфинксы.

— Давай поедем к сфинксам! — на ходу крикнула Настя своему спутнику.

— Отлично, — отозвался Сережа, — я их тоже очень люблю, ведь они наполовину львы.

Через несколько минут велосипеды лежали на каменных плитах набережной, а Настя и Сережа сидели на ступеньках около самой воды. Насте было жарко, она опустила ладонь в воду. Из-за облака выплыла полная луна, и Неву пересекла сверкающая мятая дорожка.

— Что это мы тут сидим, как инвалиды детства? — нарушил молчание Сережа. — Или мы не повелители собственных судеб? — Настя с веселым удивлением смотрела на него. — Давай залезем на сфинкса, оседлаем это загадочное существо.

Настя с радостью согласилась. Залезть на сфинкса оказалось не так-то просто. Он возвышался серой неприступной громадиной. Но, похоже, Сережа считал, что для него препятствий вообще не существует нигде и никогда. Он присел на корточки, велел Насте поставить ноги ему на плечи и стал медленно выпрямляться.

— Ничего не бойся! — крикнул он. — Не забывай, что я окончил три курса циркового училища. Я бы мог даже станцевать с тобой на плечах.

— Не надо, — рассмеялась Настя, — пожалуйста, не смеши меня, а то я точно упаду.

Сережа выпрямился, и Настя перелезла на постамент сфинкса. Легко, как настоящий циркач, Сережа забрался туда же, а потом они уже одновременно оседлали широкую каменную спину сфинкса. Отсюда, с высоты, все выглядело настолько иначе, что Настя на самом деле почувствовала себя не только повелительницей своей судьбы, но и всего сонного города.

Сережа развернулся на спине сфинкса и сел лицом к Насте. Он заговорил, но не своими словами, а словами поэтов, живших когда-то в этом городе и любивших его странной, болезненной любовью. Через эти стихи Насте словно заново открылась душа Петербурга, и она новым взглядом окинула спящие дома и дворцы.

спрашивал Сережа словами Тютчева и вдруг замолчал.

— А дальше, — попросила Настя.

— А дальше, — загадочно произнес Сережа и поцеловал ее.

Его поцелуй произвел на Настю такое же странное впечатление, как и его взгляд. Этот поцелуй казался таким же неподвижным, и одновременно его невозможно было прекратить, от Сережиных губ невозможно было оторваться. Настя даже вдыхала свежий ночной воздух, не отнимая губ от Сережиного рта.

Когда наконец Сережа отпустил Настю, она увидела, что луна переместилась, и поняла, что они просидели на сфинксе не меньше полутора часов. Странно, это время промелькнуло для Насти слишком быстро, как любое счастливое мгновение.

Молча Сережа помог Насте спуститься на камни набережной. Разговаривать не хотелось, да, собственно, и не о чем им было сейчас говорить. Настя села на велосипед и, не оглядываясь, поехала к Дворцовому мосту. Сережа догнал ее.

— Ты куда сейчас? — спросил он.

— Домой.

— А велосипед? Я два не дотащу.

— Ах да, — опомнилась Настя, — тогда мы завезем к тебе велосипеды, а потом я поеду домой.

— Метро не ходит.

— Ничего, доберусь на такси.

Настя так и поступила. Сережа отнесся к этому достаточно спокойно, но, кажется, он не совсем понял, почему Настя не захотела остаться у него.

— Глупо, — сказал он на прощание, — тащиться куда-то среди ночи, тратить деньги на такси. Тем более, что твой, уж не знаю, как его назвать, все равно ничего не узнает. Ведь мы сегодня должны были работать.