XII
На пятый день разразился скандал. Ранним утром я не обнаружил рядом с собой согревающее ларисино тело. «Рано ещё» — зябко поёжился я от прохлады с реки, — «где она?»
Выбрался из палатки. Тихо, предки спят, кругом никого. Пошёл наугад вдоль берега. Метров за триста от нашего места заметил: из-за веток деревьев просвечивает мелькающими бликами костёр.
Я приблизился.
Лариса королевой, в одном открытом купальнике, в нём она обычно спала, восседала на массивном брёвнышке и цедила из горлышка портвейн. У её ног возлежали пажи, ребята в возрасте шестнадцати — семнадцати лет. Все трое гладили её по ступням, а один подбирался уже по бедру к вожделенному месту.
Сердце заколотило, как будто хотело вырваться из груди, я прихватил оказавшийся по случаю дрын и шагнул к костру.
Наверно, мой решительный вид был ужасен для тесной компании. Парни мигом убрали руки от девушки, и присели на задницы, опершись руками о землю. Лариса бросила бутылку, вскочила с королевского трона, схватила меня за руку, и мы молча удалились.
Позже, я узнал, что ребята приняли меня за её отца, иначе поединка было бы не избежать.
— Сука! — не вынес я по дороге. Она промолчала.
Мы вернулись к палаткам. Я потянул её внутрь, но она вырвала руку:
— Дай, проветрюсь на воздухе, не бойся не уйду.
Я лежал, стиснув зубы. Если б остался с ней, мог нагрубить ещё больше, а рядом спали родители. Уснуть, тоже был не в силах.
Вдруг что-то звякнуло, и я услышал громкий голос отца:
— Ты что, оборзела?
Я выглянул из палатки.
Владимир держал запасы вина в рюкзаке у изголовья, дочка просунула руку под край палатки, та была без дна, и вытянула из рюкзака бутылку. Но пьяная неосторожно задела другие бутылки. Хранитель святой жидкости вмиг проснулся, схватил вора за руку, и сейчас из-под палатки торчала только его голова, больше он не мог пролезть наружу.
Лариса, однако, вырвалась вместе с вожделенной бутылкой и, заплетаясь языком, возразила:
— Тебе что, для дочери родной жалко? Да?
Она отошла на защитную дистанцию и, ловко просунув пальцем пробку внутрь, приложилась к горлышку.
Отец, который уже вылез из палатки, очумело смотрел на алкающую дочь.
На шум проснулась мать и, оценив обстановку, с криком набросилась на меня:
— Вы там запились в городе, не просыхаете!
— Я трезвый, посмотри! — пытался обороняться я.
— Значит, девочку приучил, без пьянки она с тобой спать не будет!
Это оскорбление я не мог стерпеть:
— Ну, это слишком! Оставайтесь со своей «девочкой», я уезжаю домой!
— Никто тебя и не держит! — вспыхнула «тёща».
Всеобщая ссора, спровоцированная Ларисой, вмиг поглотила призрачную гармонию согласия.
Рубикон был перейден, отступать было некуда.
Отец хмуро молчал. Лариса, проглотив почти всю бутылку, забралась в палатку и рухнула животом на матрац. С великой грустью смотрел я на выдающуюся задницу, которую, похоже, не придётся больше проминать своим передком.
Отец осторожно увёл злыдню Маргариту к автомобилю, стоявшему неподалеку, слышно было, как машина заурчала и скрылась за кустами.
«Нормальный мужик», — подумал я, «наверно, предоставляет мне возможность попрощаться с Ларисой». Но проститься можно было только с бесчувственным телом.
Я порывался плюнуть на всё, собрать нехитрые свои пожитки и отправиться к остановке автобуса за километр от нашего лагеря.
«Уже не «нашего», — поймал я себя на мысли. Вспомнив, что в трудные минуты жизни, выручала меня физкультура, решил, пока проспится Лариса, пробежаться до сельского поля, километров на семь, один раз такую пробежку я уже совершал.
Быстро натянул спортивный костюм, кроссовки и побежал.
Свежий утренний воздух от реки, живописные извилины Дона, убегающие в таинственные дали кустарники, благоухающие распустившимися почками, а дальше равнины с пёстрыми коврами цветов, примыкающие к уже зеленеющему полю с небесами до горизонта, восстановили равновесное состояние души.
«Что ж, придётся закончить наш любовный марафон с Ларисой, вместе с финишем этого забега. Чем раньше, тем лучше. За месяц знакомства уже куча стрессовых ситуаций. Если дальше безнадёжно привяжусь к ней, то стану прощать и терпеть всё, но конец всё равно наступит, только ещё больней будет разрыв».
Я увлекся в ту пору познанием тайн человеческой психики, серьёзные учёные объясняли любовь проникновением и слиянием двух биологических полей партнёров.
Как трудно выживать тому из дуэта, чьи полевые связи оказались, вдруг, разорванными без немедленного замещения на новые!
Оголённые концы растерзанного поля притягивают злых демонов виртуального мира, которые устремляются в незащищённую душу и пожирают её.
Тяжко, как тяжко!
Я вернулся назад, неспешным шагом, бег мешал переваривать терзающие мысли, хотя побежал я с намерением прогнать их.
Лариса уже проснулась и освежилась в воде, с купальника стекали ручейки. Она сидела на нашем любимом бугорке перед рекой.
— Привет спортсменам! — помахала красавица рукой.
Я хмуро промолчал.
Она поднялась и мокрой лягушкой прильнула ко мне.
— Холодно! — непроизвольно вскричал я.
— Сейчас тебе будет жарко.
Она достала из-под пригорка бутылку, дошла до столика у кострища и вылила всё в голубую чашку. Вина пришлось больше стакана.
— Твоя птичка принесла тебе в клювике.
Я выпил. Полегчало.
Лариса подвела меня за руку к палатке, затолкнула в неё и стремительно сорвала с меня спортивный костюм, а с себя купальник.
Потом толкнула на спину и уселась сверху.
Я снова весь оказался в её власти и лишь издавал непроизвольно смачные междометия:
— О, как ты качаешь! О, сучка! А-а-а! Вдарь сильнее своей развратной задницей!
Мы излились вместе.
— Видишь, я научилась кончать с тобой в любой позиции, — наклонилась она всем телом, целуя меня в губы.
Захотелось сразу есть. Мы разогрели на костре банку тушёнки с гречей и позавтракали.
— Они сейчас вернутся, — сказал я, — не смогу без ненависти смотреть на твою мать.
— А, ну их! — махнула дочь рукой, — пошли на Дон, здесь недалеко такие пляжи посреди реки! Давно хотела тебе показать.
Мы продрались сквозь густые заросли, как будто специально скрывающие от людей сокровенные красоты природы, и я обалдел.
В этом месте Дон раскрылся широкой поймой, огибая с обеих сторон большой песчаный остров. Отдельные ручейки реки разделяли песок на мелкие островки, в заводях ручейков виднелись коврики из белых цветов и зелёных листьев кувшинок, но сам остров был удивительно чистым и сиял натуральным золотым цветом.
Красота природы заставила позабыть утреннюю ссору.
Мы замерли, прижавшись, друг к другу, и ощутили, как Вечность переливается сквозь нас.
Потом поплыли на остров. Лариса набирала из реки полный рот воды и отфыркивалась, пуская китовые фонтанчики.
— Не захлебнись! — озаботился я.
— Ой, какой противный портвейн! — сморщилась она.
— Хоть отвадит шататься по злачным компаниям, — злорадно заметил я.
На пляже девушка долго бродила по заводям и рвала кувшинки.
Пока она щипала цветы, я поймал себя на мысли, что тоскливо смотрю в верховья Дона, где-то там, в Саратове живёт сейчас моя бывшая жена Таня, что она делает в это ясное летнее утро?
До сегодняшнего дня я ни разу не вспомнил о ней после знакомства с Ларисой.
Закрыв глаза, я погрузился в воспоминания о своей прошлой семейной жизни.
Развели нас с Таней её контакты с «господами офицерами», служащими воинской части, охранявшей наш режимный город. Один из них, невзрачный и хромой, женатый и отец двух детей «запал» на Таню. Как всегда, принято у этих служителей Эроса и Вакха, женщину споили и капитан совершил с ней половой акт. Их отношения продолжались почти год в моём полном неведении. Татьяна забеременела от офицера и, испугавшись меня и огласки, уехала на родину в Саратов к матери, где сделала аборт.
Узнал я о этой истории случайным образом.
Как-то вечером в мою угловую квартирку на проходном месте города заскочила, но осторожно, на всякий случай вместе с малолетним сыном, Галка — близкая Танина подруга по работе. Галка была разведена, попивала, внешность имела сексапильную (так и хочется сказать «блядскую»!) и всегда улыбалась. Я, конечно, оказался ей рад, как близкому к Тане человеку, и выставил бутылку коньяку. Галка совсем засияла, и у нас наладился душевный разговор — долго я держал в себе молчаливую тоску по жене.
— Да ты, я вижу, совсем расклеился, — пожалела меня Галка, выслушав мои нерадостные откровения.
— Да уж, — согласился я.
Галка помолчала.
— А может, не стоит так страдать?
— Любовь, Галка, любовь. Вина на мне, всё-таки я намного старше Татьяны.
— Ох, не хотела я говорить! — сказала Галка опять после некоторого молчания. — У Таньки вина не меньше.
— Всё это мать её, мать! — стукнул я рукой по столу, вспомнив, всегда настороженное отношение Таниной матери ко мне.
— А Татьяна просто дурочка невинная, внушаемая.
— Она не невинная! — вспыхнула непроизвольно Галка.
Ничто так не задевает другую женщину, знающую свою слабость «на передок», как похвала невинности её подруг.
Галка вздохнула, налила сама себе ещё коньяку и залпом выпив, вдруг решилась:
— Изменяла она тебе!
— Ну, это ты брось! — ошарашено возмутился я.
Галка знала из прежних встреч, когда приходила к нам после работы вместе с Таней, что я недолюбливал их общение. Иногда обе были в подпитом состоянии.
Подпитие это я относил за счёт Галкиного влияния, так как Таня склонностью к вину не страдала. Несколько раз я строго говорил с Галкой на эту тему, а, однажды, даже попросил «выйти вон!», на что, уходя со своей неизменной улыбкой, она загадочно усмехнулась:
— Может быть, ты гонишь свою будущую любовь!
Я тогда не придал этим словам значения, а сейчас, вспомнил и сказал:
— На любовь мою рассчитываешь что ли, обсирая Татьяну?
Галка схватила игравшего до того рядом детика за руку:
— Пошли!
Но я понял, что ядовитые семена сомнения уже буйно проросли внутри меня, и Галку, с её тайной, я так просто не отпущу.
— Ладно, извини, погорячился. Рассказывай!
— Нечего мне рассказывать! — сказала Галка, открывая дверь.
— Тогда пойду тебя провожать! — быстро оделся я, прихватив новую непочатую бутылку с коньяком.
Последнее обстоятельство сыграло свою роль, потому что Галка впустила меня в свою квартиру, хотя и молчала всю дорогу.
Мы уединились на кухне, закрыв дверь в единственную комнату, в которой Галка положила спать сына на раскладной диван.
Вторая бутылка коньяка разгорячила нас, секса я давно не имел, а Галка всё-таки была премиленькой, через час мы с ней целовались, но на все мои допросы по поводу неверности жены, она отвечала со смехом общими фразами: «Мужья всегда узнают последними!».
Галкины губы были податливо мягки, целоваться с ней было приятно, а ко всему, засела мысль: «Ну, уж если трахну я тебя — всё расскажешь!»
Когда она открыла дверь в комнату, чтобы посмотреть сына, я тихонько прошмыгнул за ней. Галка наклонилась над сыном, открыв моему обозрению волнующую задницу в коротких сиреневых трусиках.
Я развернул её, обнял и засосал в поцелуе язычок плутовки, пахнущий коньяком, потом усадил её на диван и стремительно освободил шёлково гладкую попку от ненужных трусиков.
— Нельзя на диване, — Дениску разбудим, — успела прошептать подруга семьи.
Тут же я запечатал её мычащий ротик новым поцелуем и увлёк на пол, на ковёр.
Кровь хлынула мне в голову от осознания давно не испытанного чувства — наступления момента обладания новой желанной женщиной.
Как будто нет ничего необычного в том, что мужчина вводит свой орган, раздвигая им женские половые губы, но с этой красивой женщиной — это в первый раз, именно ради этого ощущения новизны мужчина готов на всё: изменить горячо любимой жене, предать друга, если эти желанные губы принадлежат жене друга, заключить любой союз с дьяволом, лишь бы почувствовать, наконец, ответные — робкие, но уже страстные сжимания своей плоти плотью женщины, отдающейся ему в ПЕРВЫЙ раз!
Галка обладала развитой амортизирующей попой, такую гораздо приятнее накачивать на жёстком полу, а не в мягкой постели. Усилием опирающихся об пол ягодиц она сдавливала член, и он плотно входит во влагалище с восхитительным скрипом до касания головкой венчика матки.
Вот так, восхищаясь друг другом, мы совершили свой первый акт соития, бурно закончив его совместным восторгом со сдавленным до шёпота мычанием, чтобы не разбудить ребёнка.
— Да ты куда способнее некоторых молодых, — удивилась любительница секса.
Вернулись в кухню. За коньяком и сигаретами, Галка уже более откровенно рассказала мне про измену жены. Это, оказывается, длилось почти год, рога мне наставил какой-то офицеришка, но кто именно, и о других подробностях, Галка наотрез отказалась сообщить.
В то время, под впечатлением нашего, неожиданно для меня весьма приятного сексуального контакта, я и не стал слишком настаивать, и скоро мы с Галкой вновь вернулись, в буквальном смысле, к «половому» сношению.
На этот раз я установил её на ковре на колени и возбуждённо проткнул её попу, вызвав у самки приглушённое хриплое мычание.
Женщина совсем по иному относится к анальному сношению, это самый быстрый способ сделаться ей почти родным.
На третий раз инициативу уже взяла Галка, оседлав меня сверху. Она уселась мне мохнатым половым органом прямо на лицо. Мои нос и рот оказались прикрыты её распахнутыми половыми губами, и я еле мог вдыхать воздух. Эти раздвигаемые носом пухлые губки, источающие греховный аромат жаждущей плоти, возбудили вновь неукротимое желание пронзить их членом. Нащупав за своей спиной затвердевший до боли мужской орган, Галка переместилась на мои бёдра, приподнялась, заправила кончик члена в свисающие половые губки и вдруг резко проткнулась до самой матки. Тут же по её животу и трепещущим грудям пробежала судорога — она кончала, кончала непрерывно и долго. Зажав рукой рот, чтобы не закричать, она, плотно сжимая влагалищем член, неистово прыгала на нём вверх и вниз.
В полумраке светилось её разгорячённое пунцовое лицо с раздутыми ноздрями и прикрытыми веками, она сейчас была не просто миловидной, а самой красивой женщиной на свете.
Вскоре она уснула, а я, высвободившись потихоньку из её объятий, ушёл домой, время было под утро.
В субботу, на другой день после неожиданного сексуального приключения, я долго лежал в постели и думал, думал. Многие из событий последнего года жизни с Таней осветились иным образом.
Я вспомнил своё возвращение домой из командировки в Ташкент год назад. Тане в подарок я привёз огромную жёлтую, всю в трещинках, дыню, и кучу крупных среднеазиатских орехов всех сортов: миндаль, фундук, грецких и, ранее не пробованных ею, ароматных фиолетовых фисташек. К экзотической закуске прилагалась большая бутылка не менее экзотичного узбекского красного шампанского.
Таня раньше всегда встречала меня из командировок сильно истосковавшейся, молча висла на шею, прижималась ко мне так, что казалось вот-вот не выдержат, раздавятся и брызнут её пружинистые груди.
Потом я, тоже молча, прошептав только: «Любимая моя!», нёс её на постель, в голове моей расстилался и плыл голубой радужный туман, и я весь погружался в её жаждущее слияния тело.
Но на этот раз всё было не так. Раскрыв руки, чтобы принять Таню в объятья, я как будто почувствовал некое скрытое сопротивление, так что мне пришлось её притянуть к себе. Она не впилась в мои губы, как обычно, а позволила себя поцеловать. Глаза её были закрыты, впрочем, как обычно при нашей встрече после расставания.
У Тани огромные глаза, когда она их закрывает, под гладкой кожей век, слегка подёрнутой мелкими синими жилками сосудов, явственно обозначаются выпуклые сферки глазных яблок.
Это всегда напоминало мне картины средневековых художников, тяготеющих к изображению женских лиц с огромными выпуклыми глазами.
Не вышло у нас и постели — Таня намекнула на болезненную менструацию и, вообще, на нездоровье, что с ней случалось и раньше. Впрочем, шампанское, дыню и орехи Таня поглощала с неподдельным удовольствием, а я, с ещё с большим удовольствием, любовался каждым движением и выражением лица любимой женщины. Но каковы были мои муки!
Нестерпимо было после десятидневного воздержания лежать с возбуждённым естеством рядом с желанным телом жены, но Таня резко пресекала все мои поползновения к её телу, даже прямо не связанные с половым контактом. Сначала я растерялся, но затем подумал, что она просто не хочет провоцировать лишний раз возбуждение, чтобы не распаляться и не страдать от невозможности совершения акта сексуальной близости.
Через какое-то время наши половые отношения восстановились, но с каким-то сопротивлением Таниного тела, не явно выраженным, но проявлявшимся то ли в ощущении ей физического неудобства позы, когда она лежала подо мной, то ли в ощущении болезненности стенок влагалища от моих размашистых фрикций. Она подкладывала между нашими телами свои маленькие кулачки, стремясь уменьшить глубокое проникновение мужского органа в своё святилище. Однако, всё это не вызывало во мне никаких подозрений — я любил эту женщину и сокрушался по поводу нездоровья любимой.
Увы, позднее мне стало ясно, что именно в эти командировочные дни произошло падение моей жены под круп отнюдь не бравого офицера.
Я рванул к Татьяне в Саратов после визита к Галке, и она рассказала историю своего падения.
Расстались мы с ней со слезами, но ничего вернуть было нельзя.
Приехав домой, больше всего я хотел отомстить офицеришке за поруганную честь семьи. Я узнал его телефон и адрес, узнал, что он служит во внутренней охране режимного предприятия в чине капитана.
Вездесущий друг Фаукат, бывший мент, сообщил некоторые подробности из жизни капитана и его окружения — «хунты», метко ихих окрестил.
Всё офицерьё было давно женато, но «гуляло» «по чёрному», не слишком скрываясь, скрыть что-то в маленьком городке было вообще невозможно.
«Бляди — они все общие», «контингент» всем известных в городе дам лёгкого поведения, и замужем и разведённых, составлял ограниченную группу в сотню человек. Конечно, добропорядочные граждане имели о них нечёткое, общее представление, изредка дополняемое доходящими шумными скандалами. Но вскоре после того, как я стал «свободным» человеком, пришлось не раз общаться с «контингентом».
«Хунта» многократно перепробовала всё стандартное блядьё и постоянно была озабочена пополнением «контингента» из числа замужних женщин, совратить которых у военных во все времена считалось высшей доблестью.
Наперсницами обычно выступали жрицы из «контингента», стремившиеся завлечь своих знакомых замужних подруг на очередной «блядоход».
От Фауката я узнал, наконец, истинную причину Таниной половой неприступности после ташкентской командировки, об этом она умолчала при нашей последней встрече. При «бардачном» образе жизни господ офицеров, они ловили венерические болезни, которые тут же бескорыстно передавали своим подругам. Таня спала только с капитаном, но тот спал со всеми подряд, в результате моя жена оказалась заражённой гонореей. В то время, как я вернулся из командировки, она проходила курс лечения, что называется, на «месте», у войскового фельдшера, который, втихую, залечивал всю родную братию и их жертв.
Отталкивая меня, Таня охраняла меня от «награждения», а себя от разоблачения.
Узнав всё это, я окончательно возненавидел капитана и позвонил ему домой. Ответила жена, я только представился ей — кто я, как она заявила, что «знает всё!» и сама пригласила «в гости».
Во гневе и подпитии, перед уходом к капитану, я прихватил в карман элегантный кухонный топорик для рубки мяса, чтобы порушить скотину в удобный момент.
Вся семья была дома: муж, жена, дети. Капитан, по имени Иван, оказался, как бы оправдывая своё имя, простоватым, невзрачным мужиком маленького роста, с рожей, вырубленной топором, заикающийся и, к тому же, хромой, правда, крепковатый в плечах.
Непрезентабельный вид соперника как-то сразу охладил мою агрессию, я только тоскливо подумал: «Господи, что же она в нём нашла?»
Ответ на этот вопрос я получил позднее от той же Галки. При всей своей непритягательной для женских глаз внешности, Ваня обладал х… м феноменальных размеров, самодостаточным агрегатом, не требующим дополнительного приложения лишних достоинств.
Ваня встретил меня радушно, пытался снять с меня верхнюю одежду, от чего я презрительно отмахнулся. Он выставил в кухне бутылку вина, к нему я тоже не притронулся. Тогда он сразу полез ко мне, заикаясь, с извинениями, прямо при жене.
— Вы всё знаете? — спросил я жену.
— Знаю, сама их накрыла.
— Ваня зазаикался примирительно: — Прости, — ну ттак вышло.
— Как так? Споили девку?
— С-сама пила, — насупился Ваня.
— Ты заразил Татьяну?
Ваню подбросило:
— А т-ты знаешь? Она сказала?
— Она, — соврал я и добавил медленно по слогам, — сказала: «эта грязная скотина»…
Ваню передёрнуло:
— И так я с этим настрадался! Она же бросила меня из-за этого.
Наконец, мне стали ясны все Танины гинекологические проблемы, которыми она измучила меня в отпуске.
— Как она решилась уехать в Саратов?
— Как, как! — встряла жена, — я ей сказала: у тебя один выход — уезжай, иначе, плевать, заложу и тебя и всю братию!
Вот оно что! Сейчас мне стало ясно — почему уехала Татьяна, скорее всего на неё и на Ивана надавили дружки из «хунты», опасаясь скандала.
Ох, Таня, Таня!
— Вот что друг! — сказал я — пиши мне расписку!
— К-какую расписку? — испугался Иван.
— Пиши, я диктовать буду!
Почувствовав мою решительность, да и, сдаётся мне, поняв ещё на входе — с каким грозным орудием я явился, Иван взял ручку и листок.
— Я, такой-то, … капитан службы внутренней охраны, признаю, … что из низменных побуждений совратил такую-то …, а потом, ведя вместе с дружками разгульный образ жизни, заразил её венерической болезнью, — диктовал я.
Ваня содрогался, но писал.
— Обязуюсь впредь не совращать замужних женщин, … а если такое случится, … то готов понести любое наказание.
— Пиши, пиши! — помогала мне его жена.
— На черта мне эта глупая расписка? — между тем, думал я.
Понимая умом, что Таню не вернуть, я всё равно цеплялся за какой-то призрачный шанс.
Я, молча, забрал расписку и ушёл. Проходя по двору, выхватил из кармана топорик и со злостью вонзил его в брус ограждения бельевой площадки. Немного остыв, я вынул топорик из бруса и забросил куда подальше.
На другой день случилось ко мне явление двух господ офицеров — Ваниных друзей. Один — старший лейтенант, высокий усатый гренадёр, типичный представитель женского совратителя, назвался Олегом. Не смотря на то, что он был моложе и Ивана, и своего спутника, и ниже их по чину, я сразу понял, что в «хунте» он главный закопёрщик разврата и приманка для женщин.
Спутник его — Владимир, в чине капитана, оказался как раз тем самым войсковым фельдшером.
Друзья тут же разлили принесённую бутылку коньяку и заговорили «за жизнь» наводящими нейтральными вопросами.
— Что, Ваньку пришли спасать? — оборвал я их дипломатию.
— Не Ваньку, а себя, — грустно сказал фельдшер.
— Слушай, — на хрена тебе эта расписка? Отдай нам! — сказал Олег.
— Не у вас взял! — отвечал я.
— Иван — он и есть Иван — дурак, другого Татьяне надо было.
— Ну, уж, конечно, такого красавца, как ты!
— Да Танька баба ничего, — как-то грустновато заметил фельдшер.
Я подумал, что Татьяна была для фельдшера предметом, отнюдь, не абстрактного вожделения, её прелести он изучил, когда пришлось лечить.
— Вот что, ребята, расписку не отдам. За себя не бойтесь — командиру не предъявлю.
«Ребята» немного замялись, похоже, что у них зачесались кулаки, но, сообразив, что это приведёт только к лишним неприятностям, удалились.
* * *
Подруга пробудила меня, весело шлёпнув букетом прямо по лицу.
— О чём задумался Ермак?
— Да так. Природа! — не признался я.
— Я ж говорила: чудное место!
Я вырвал букет из её рук и хотел отхлестать по заднице за утреннюю провокацию, но она увернулась и побежала, потом изловчилась и выхватила у меня цветы.
Так мы гонялись друг за другом по жёлтому песку, как маленькие дети. Лариса, вдруг, коварно подставила мне подножку, я упал спиной на пляж, а она со смехом стала забрасывать золотистыми горстями песка всё моё тело, оставив незакрытой только голову. Пока я отдыхивался от бега, труженица навалила сверху на меня огромную кучу, сразу даже не выбраться. Наконец, тоже приустав, игрунья сбросила плавки и уселась на горку из песка на моей груди.
— Ты в моей власти. Хочешь подняться из могилы, заставь меня кончить языком.
— Беспутная! — прошептал я, — могут увидеть с берега.
— Разве это не чудная картинка! — захохотала плутовка и придвинулась к моему подбородку, пощекотав нос волосистым лобком, источающим благовонный запах.
Картинка, во всяком случае, для меня, была действительно чудной. Розовые, сочные, выступающие завитушками, половые губы.
— Княгиня, княгиня! — шептал я про себя, познав к тому времени классификацию женских половых органов.
Яркое солнце светило прямо в раскрытое её пальцами рубиновое влагалище, блестела перламутром слизистая оболочка, в глубине притягательной розочкой светилась матка с узенькой щёлкой нерожавшей девушки, а маленький бугор клитора вспух от желания, хотя я не прикоснулся ещё к нему языком.
«И я появился на свет из такой же божественной колыбели», — промелькнуло в голове, — «как же могу я не стремиться к своей родине»!
Я приподнял голову, но оказался стеснён в движениях. Лариса сама перескочила на мой рот, запечатав его влажной плотью. Мой язык начал судорожно вылизывать её внутреннюю поверхность. Когда я вдавился кончиком до щелки матки и потом перескочил на вздувшуюся головку клитора, девушка вскрикнула и задёргалась.
«О! — ты испытываешь неведомый раньше тебе вагинальный оргазм, мы сделали с тобой ещё один шаг вперёд», — восхитился я.
— Хочу, хочу кончить! Но не могу! — задыхалась нимфоманка.
— Не всё сразу! — прохрипел я внутрь влагалища и осторожно впился зубами в её клитор.
Осторожность оказалась излишней, девушка закричала:
— Кусай, кусай меня больнее!
Она залила мне бурным соком весь рот, это был первый и единственный раз в жизни, когда я глотал от женщины любовный секрет.
А я бурно кончил, тоже впервые в жизни, не прибегая к стимуляции полового члена.
И в момент оргазма снова увидел в воспалённом мозгу абсолютно прекрасное лицо твари, с искажённой от страсти гримасой, посетившей нас в половом экстазе после экзекуции шампанского в груди оторвы.
Мы вернулись в лагерь. Я всмотрелся из-за кустов, родители ещё не появились.
— Да они уехали в Волгодонск за продуктами, мать вчера говорила, — вспомнила Лариса.
В моём бауле оставалась последняя бутылка коньяка.
Я разлил по чашкам.
— Всё равно мне придётся покинуть вас, — опрокинул я чашку в рот, — не смогу быть рядом с матерью, я, ведь, не женщина — подлизываться, да и она не пойдёт на попятную.
— Пойдёт, уговорю! — беззаботно проглотила девушка коньяк, — но упрямая она, стерва!
Время до вечера пролетело незаметно, мы рано легли спать, отуманенные благородным напитком.
Проснулся я от шума снаружи.
— Как врежу тебе сейчас, чтоб не хватался! — услышал я свирепый голос Владимира.
Я выглянул из палатки и вскочил. В тусклом свете затухающего костра на поляне виднелись три силуэта, знакомые поутру, одного парня отец, выскочивший из палатки в трусах и майке, собирался огреть палкой.
— Подожди, Владимир, я знаю их, — подошёл я.
Отец опустил палку.
— Так Вы Ларисин отец? — спросил его парень.
— Ну, я.
— А мы думали он, — кивнул парень в мою сторону.
— О присутствующих не говорят в третьем лице, — угрожающе надвинулся я.
Второй парень, постарше, видимо, быстро оценил обстановку: двое здоровых мужиков отделают их троих, и потянул друга за рукав:
— Пойдём Игорь!
Игорь вырвался, он был пьянее и возбуждённее их всех, я узнал в нём того, который утром почти залез Ларисе в трусы.
— Так, — взял я его за плечи, — сейчас скатишься с обрыва в Дон и охладишься.
Парень попытался вырваться, но я держал крепко, за предплечья, руками махаться он не мог, ногами тоже, я прижался к нему телом.
— Вы Ларисин муж? — спросил старший парень.
— Муж, — ответил за меня отец.
Я заметил через плечо парня, как скривилась при этих словах Маргарита, тоже вылезшая из палатки.
— Игорь, дурак, ты думаешь он отдаст тебе жену? — схватился сзади за рубашку страстного воздыхателя третий парень, — пошли!
В глазах Игоря промелькнул взгляд волчонка, приготовившегося съесть свою первую жертву, и потух, встретившись с моим беспощадным излучением, я готов был свернуть шею сосунку и еле сдерживался.
Парни обнялись дружной тройкой, поставив Игоря в центр, и зашагали прочь, нарочно шатаясь во все стороны, изображая безнадёжно пьяных.
— Ой, да то не вечер, то не вечер, мне раным-рано спалось, — громко затянули они песню, удаляясь с поляны.
— Этот нахал залез прямо в палатку, — процедил отец сквозь зубы.
— Пошли спать! — дёрнула его Маргарита, обжегши меня цыганским взглядом.
На следующее утро я опять проснулся рано из-за отсутствия рядом Ларисы. Хотел выскочить из палатки, но услышал голоса:
— Мама, я его люблю.
— Что ты понимаешь в любви в шестнадцать лет?
— Понимаю.
— Он старик для тебя! Я хотела тебя с Сергеем познакомить, из нашего дома, ему двадцать пять, красавец и уже начальник группы на атомном. Увидел тебя на фото и говорит: «Я женюсь на ней!»
— Ты не рано мать замуж меня выдаёшь?
— Рано, то рано, но там ты изгуляешься вся, уже изгулялась, — нервно бросила Маргарита дочери.
— Ты имеешь ввиду Вадика? — ощетинилась та.
— Вадик! — усмехнулась Маргарита, — Вадик он для меня, а для тебя Вадим, как там его по отчеству?
— Никак! — отрезала Лариса.
— Забыла как вырвала тебя из рук… этого уголовника.
— Ладно, мама.
— Хорошо, хоть я во время прикатила в город, — не успокаивалась Маргарита.
Я понял, что тут какая-то тайна для меня и, конечно, опять ничего хорошего.
— Ладно, ладно, — вдруг повеселела Лариса, — я познакомлюсь с Сергеем.
— А этот пусть уезжает, — ухватилась мать.
— Не-е-т, — протянула дочь, — он не узнает.
— Какова, какова! — прошептал я, — уже сговорились обмануть меня за спиной.
— Если ты не скажешь ему сама, то скажу я! — непримиримо произнесла мать.
Лариса соскочила с нашего любимого бугорка, я увидел это в разрез палатки, и всунулась вовнутрь.
— Ты не спишь? — удивилась она.
— Я всё слышал.
— Да я так, чтоб она отстала.
— Нет, Лариса, я ухожу.
— Как хочешь! — вспыхнула девушка и вынырнула назад.
Вещи мои были собраны в сумку заранее, я решил не переодевать спортивный костюм, в котором уснул вчера, и решительно выбрался из палатки.
Отец с матерью находились в своём убежище, Лариса сидела на нашем пригорке, спиной ко мне, сцепив руки в замок. Я бросил последний взгляд на любимую фигуру и зашагал к автобусу.
В Е-бург билетов на самолёт не было. Купил на Пермь и то на следующий день.
Устроился в местной гостинице и отправился по городу убивать время.
Побродил по магазинам, прошёлся вдоль величественных голубых корпусов Атоммаша, купил мороженое и сел на скамейку.
Тоска!
Ноги сами понесли к дому, где жили родители Ларисы.
«Зачем?» — сверлила мысль.
На скамейке перед домом … сидела она. В лёгком полупрозрачном сиреневом платье, сомкнув крепкие загорелые коленки. Она смотрела в другом направлении и не заметила, как я подошёл.
— Лара!
Девушка вздрогнула, как-то медленно поднялась, словно её оставили силы, и без слов обняла меня за шею. Мы даже не поцеловались, только стояли и молчали.
— Пойдём в дом, — прошептала, наконец, она.
— Там мать? — испугался я.
— Мы договорились, всё нормально, — потянула Лариса меня на крыльцо.
— А мы думали, ты уже улетел, — радостно встретила «тёща».
— Садись, садись! — засуетился отец, сейчас коньячку!
Гостеприимство Владимира не удивило меня, но … Маргарита?
Она объяснила всё сама, как только опрокинули по первой.
— Мы тут решили на семейном совете, — обвела она рукой родню, — живите с Ларисой!
«За что такая милость»? — хмыкнул я про себя.
— Ты человек взрослый, учёный, девочку пока сюда взять мы не можем, ей надо колледж закончить, мы думаем, что ты поможешь ей учиться.
— Конечно, помогу! — с готовностью откликнулся я на степенную речь «тёщи».
— Это ей папа внушил, — шепнула Лариса мне на ухо.
Отец довольно улыбался, и я понял, что в душе он больше матери переживает за судьбу дочери, но не высказывается — молчун по характеру.
— Только одно условие, — продолжила «тёща», — прекратите дома пить!
— Ой, мама ты уж совсем? — не сдержалась и поёжилась Лариса.
До матери тоже дошло, что это уж слишком, и она повернулась ко мне:
— Ну ладно, обещаешь, что месяц совсем не будете пить, когда уедете? Хоть отвыкнете чуть от заразы!
«А она права, — подумал я, — пили-то мы с Ларисой каждый день».
— Обещаю! — твёрдо произнёс я, — а ты? — обратился я к подруге.
— Ладно, ладно, — скороговоркой произнесла она.
— Нет, ты дай слово родителям, — сурово потребовал отец.
— Даю папа! — ответила девушка серьёзно, она, ведь, была не дура и тоже представляла, до чего может довести пьянка.
— А вот проверим! — встряла мать, — сегодня пьём последний раз, потом только на проводы.
Отец недовольно крякнул, тем самым он лишался лишней рюмки в отпуске, но забота о дочери взяла верх.
— Мы с мамой тоже ни капли, — подтвердил он.
— Годится! — засмеялась Лариса, она была рада, что всё уладилось, и сейчас достаточно насыщена алкоголем, чтобы согласиться не пить.
Родители ушли отдыхать в спальню после тревожной ночи, я робко не посмел заниматься с девушкой любовью в соседней комнате и завёл её в ванную, о края которой она упёрлась крепкими ладонями…
После всех треволнений и коньяка я проспал в комнате на диване несколько часов.
Очнулся под вечер. Мать хлопотала на кухне, оттуда доносился невообразимо вкусный запах домашней пищи, от которой я отвык за неделю.
«Билет! — всполошился я, — надо успеть сдать билет на самолёт».
— До какого часа у вас авиакасса? — спросил я «тёщу».
— До восьми, ещё успеешь, — ответила она, — а нет, так отец свозит в аэропорт, там круглосуточно.
Не хотелось беспокоить лишний раз доброго Владимира, и я заспешил.
Лифт долго не приходил, и я побежал по ступенькам вниз.
На площадке второго этажа стояла Лариса и целовалась с парнем.
Увидев меня, она резко оттолкнула присосавшегося сластолюбца.
— Сергей, это муж, — расслышал я её быстрый шёпот.
Мы стояли с соперником напротив друг друга, Лариса поднялась на пару ступенек вверх.
«Причём здесь он?» — безнадёжно махнул я рукой и продолжил путь вниз. Мой чемодан остался в гостинице, возвращаться в квартиру было незачем.
— Вадим! — услышал я на улице срывающийся голос, но не обернулся.
В гостинице я нажрался в ресторане в дребедень и утром чуть не проспал на самолёт.
В самолёте я досыпал и приходил в себя от перепоя.
Настоящие сердечные муки начались в поезде из Перми в Е-бург.
Пить уже было противно, есть не хотелось тоже, искурил за дорогу за шесть часов целую пачку.
«Ну и хорошо, что так кончилось с этой дрянью»! — настраивал я себя. «Что не сдал билет и улетел. Не хватало ещё застать её с кем-нибудь в постели».
Но перед глазами стояла распутная красавица и улыбалась мне нежной любящей улыбкой.
«Существует же телепатия. Она сейчас осознала свою беспечность и раскаялась, вспоминает обо мне, потому и видится в таком образе», — успокаивался я на минуту и проникался к фантому любимой девушки ответной нежностью. Так издёргался я до сумасшествия, то от ненависти, то от нежности.
Добравшись до дома, не смотря на вселенскую усталость, позвонил Фаукату, не мог оставаться один.
Неунывающий никогда татарин тут же прискочил с бюраканом, и я чистосердечно поведал ему всю историю. Выговориться было необходимо, внутри меня колотили друг друга такие противоречия, что забили бы весь организм до смерти.
Друг махнул рукой:
— Да все они бляди! Не переживай! Я завтра такую деваху тебе приведу.
Я вежливо отказался.
— Буду с утра ремонтировать квартиру, ещё с весны собирался.
— Хорошее мероприятие, — согласился друг, — и как-то даже успокаивает. Вечером прибегу подмочь.
— Знаю я твою помощь, начнётся одна пьянка, ладно, я сам.
— Как ать хочешь, как ать хочешь, — протараторил весельчак.
Я проводил его до середины между нашими домами, как давно у нас было заведено раньше, пока в устоявшееся существование не влезла Лариса.
— Здравствуй новая старая жизнь! — прошептал я засыпая.
На следующее утро мне показалось, что вся история с юной оторвой приключилась во сне.
Так отработал мой организм охранительную реакцию.
Впрочем, мой сосед, толстый Женька, личность, однако, романтическая, в ответ на мой упрёк: «Много ты спишь», возразил, однажды, так:
— Никто ещё не доказал, что реальней: жизнь или сон.