Вероятно, дети были в восторге от доктора Суртюра. Именно такой врач и должен пользовать малышей: маленький, даже ниже Тильды, тощенький, похожий на кузнечика. А круглые очки вкупе с ухоженной козлиной бородкой и зачёсанной на лоб реденькой чёлочкой при полном отсутствии волос на макушке, делали его немного нелепым, но милым. Говорил он тихо и вкрадчиво, скорее даже журчал успокаивающе. А ещё имел привычку постоянно трогать собеседника за локоть мягонькой ручкой.

И, вообще, его так и тянуло назвать «доктор Суртюрчик».

— Милая барышня, почему меня сразу не вызвали? Боялись побеспокоить? — врач поверх очков глянул на Арьере укоризненными, красноватыми кроличьими глазками. — Ну что вы, право слово, приходить на помощь пациентам сразу же — сразу же, вы слышите? И днём, и ночью, и в вёдро, и в зной — это моя прямая обязанность. А порой промедление равно смерти, об этом тоже стоит помнить.

— Видите ли, я не знала, когда он вернулся, и была уже у себя, — заторопилась Тильда, оправдываясь. — Наш дворецкий заподозрил неладное, но кузен отказался от помощи. А ночью ему стало совсем плохо, но Джермин побоялся мне сказать… Я тот час послала, как узнала.

— Ну, не волнуйтесь, не волнуйтесь, а то и с вами нехорошее приключится, — доктор успокаивающе похлопал Тиль по локтю. Подвёл к креслу, усадил почти силком. Сам рядом присел, наклонив голову к плечу, прислушался к пульсу, но часов при этом почему-то не достал. — Вам сколько лет, милая моя? Не рожали?

— Нет, — оторопела Арьере.

— Девица? — деловито поинтересовался доктор.

— Нет. Какое это имеет отношение к Карту? — спросила Тильда, начиная подозревать самое нехорошее.

— Абсолютно никакого, — ласково признался врач, наконец, отпустив руку Тиль. Суртюр снял очки, протёр полой сюртука, сунул обе дужки в рот. — Дело в вас, милая моя. Видите ли, я убеждён, что женщины, отказывающиеся от счастья материнства, сознательно обрекают себя на раннее увядание. Ваша нервозность и несколько истеричные реакции свидетельствуют о…

— Доктор, давайте обо мне потом, — взмолилась Арьере. — Что с кузеном?

— Вашим кузеном? — врач недоумённо похлопал морщинистыми, лишёнными ресниц веками. — Ах, да-да, господин Крайт. Боюсь, милая моя, порадовать вас нечем. Подозреваю, что это инфлюэнца[1]. Видите ли, в Арьергерде уже имеется несколько заболевших. Правда, данное явление может носить случайный характер, такое бывает. Вот вам, к примеру, три года тому назад…

— Инфлюэнца, — повторила Тиль, откидываясь на спинку кресла, и даже глаза прикрыла от облегчения, — выходит, зря перепугалась.

— Ну что вы, — укорил доктор, кажется, несколько обиженный за невнимание. — Благодарить Небо в нашем случае рано, слишком рано. Боюсь, положение господина Крайта совсем незавидно.

— Я понимаю, что это не слишком приятно, да и опасно. Но он ещё молодой сильный мужчина. Что ему простуда?

— Ох уж мне эти восторженные барышни! — мелко, будто сухой горох сыпя, рассмеялся Суртюр, не вынимая дужек из рта, но поглядывая лукаво. — Милая моя, если б бравая выправка свидетельствовала о здоровье, то я работы лишился. У вашего кузена очень нехорошие хрипы, очень. Честно говоря, я никак не ожидал увидеть столь, кажется, благополучного человека в таком плачевном состоянии. Верно, мне приходилось наблюдать и барышень из вполне достойных семей. Но то юные дамы, изнуряющие себя совсем неуместными…

— О чём вы говорите? — перебила мерное журчание Тильда. — При чём тут барышни?

— Да совершенно ни при чём, совершеннейше, — отпрянул доктор, с перепугу попытавшись очки на нос вверх ногами нацепить. — Видите ли, такими недугами обычно страдают люди неблагополучные. Знаете, непосильный труд, нерегулярное питание, отсутствие медицинской помощи, холод, опять же — всё это располагает. Здесь же мы имеем видного военного, не матроса какого-нибудь, не солдата.

— Вы же сами сказали, что он всего лишь простыл!

— Да, несомненно, — Суртюр одёрнул сюртук, видимо, пытаясь придать себе солидности. — Это сейчас. Но на фоне чахотки[2]…

— Какой чахотки? Он же не кашлял!

— Милая моя, — снисходительно улыбнулся врач. — Это абсолютно дилетантский подход. Отсутствие перхания и болей ещё ни о чём не говорит, совершенно. Лучше припомните, ваш кузен когда-нибудь всерьёз простужался? Может, в связи с ним вы слышали такие слова, как «воспаление лёгких», «пневмония»?

— Д-да, он долго болел, — выдавила Тиль.

«Там тоже холода хватало. И воды. Но больше камней и лишайника…»

«…всё просто: дневной вылет — спать, ночной вылет — спать, в дождь, в туман»

«…в очередной раз приземлился неудачно»

В очередной? В очередной раз неудачно?

— … таким вот образом, — подвёл итог врач.

— Простите, что вы сказали? — Арьере потёрла лоб, пытаясь сосредоточиться, прояснить мысли, которые будто туманом заволокло.

— Вы меня совсем не слушаете, — укорил Суртюр.

— Я, кажется, вообще мало кого слушаю. — Тиль выпрямилась в кресле, сложила руки на коленях. — Так что вы предлагаете?

— О том и речь, о том и речь, — доктор резко сорвал очки, принялся стёкла сюртуком полировать. — Вам, милая моя, я настоятельно рекомендую покинуть дом. Незачем нежной барышне созерцать страдания недужного, а облегчить их вы не в силах. Милосердие же тут неуместно. Мне очень не нравится ваше состояние и, поверьте, я меньше всего хочу, чтобы вы слегли. Конечно, в вашем праве выписать более именитого врача, только вряд ли он поможет.

— Я подумаю над вашим предложением.

— Вот тут я написал рецептик, загляну к аптекарю на обратном пути, предупрежу. После прислуга сходит, заберёт. Маковое молоко давайте на ночь, а грудным сбором поите, как только зайдётся. И приобретите лёд, компрессы хорошо сбивают жар.

— Маковое молоко[3]? — изумилась Тиль. — Грудной сбор? При чахотке?

— А вы желаете, чтобы я прописал снадобье из печени лягушек и единорожьей кости? — насупился Суртюр. — Я не шарлатан, милая моя. Хорошо, скажу прямо: готовьтесь к худшему. При других условиях ваш кузен ещё и мог бы… Смена климата, сухой воздух, лечебные воды. Но эти прогулки под дождём ему на пользу не пошли. Нет, не пошли!

— Я поняла. Благодарю вас, — Тиль встала, расправила юбку, даже вроде бы сумела улыбнуться. — Айда! — позвала служанку, укоризненной тенью маячившую за дверью. — Расплатись с мастером Суртюром и проводи его. Потом отправь Джермина к аптекарю.

— Да я-то отправлю, — зашипела служанка приглушённо, поглядывая на доктора через плечо. — Да только денежки-то, которые молодой хозяин второго дня дал, тю-тю. Молочнику заплатила, мяснику. Ежели ещё и на аптекаря потрачусь, то…

— Не сейчас, — Тиль отгородилась ладонью. — Это всё позже.

Арьере ещё раз кивнула доктору, вышла из гостиной, медленно, как старуха, поднялась по лестнице — сердце колотилось так, будто выпрыгнуть собиралось, корсет давил на рёбра, не давая толком вздохнуть.

В кабинете было тихо, пахло старыми бумагами и немного пылью. Солнце заливало комнату радостным, праздничным светом, каталось радужными клубками в хрустальных подвесках бра, делало стёкла книжных стеллажей слепыми.

Тиль постояла, держась за спинку кресла, прижав ладонь к животу, пытаясь отдышаться. Хотела задёрнуть шторы, но на полпути остановилась, повернулась к камину.

Портрет дядюшки Берри, висящий над полкой, художнику удался, расстарался мастер. Крайт, ещё не старый, но уже благородно седой, с морщинами, придающими немного бульдожьему лицу солидности, глядел спокойно и мудро. Рука, заложенная за жилет, делала его похожим на полководца. А смотрел он так… «Я всё знаю» — вот что его взгляд говорил.

«Знаю, девочка моя, не переживай. Это не беда, я всё решу. Не забивай голову глупостями!»

Тиль снова потёрла лоб, прогоняя призрак голоса. Вслепую пошарила по столу — пальцы наткнулись на что-то твёрдое, с гранью.

Костяной нож для разрезания бумаг полетел в портрет бессильно, но даже до камина не дотянул, клацнул о паркет тихонько, словно извиняясь.

— Как я тебя ненавижу! — сквозь зубы процедила Тильда. — Если бы ты сейчас только знал, как же я тебя ненавижу!

Картина ничего не ответила. Дядюшка смотрел сверху вниз спокойно и мудро.

[1] Инфлюэнца — грипп.

[2] Чахотка — туберкулёз.

[3] Маковое молоко — настойка опия, использовалась как снотворное, успокаивающее и обезболивающее средство.

* * *

Гостиницей, которую папаша Тома содержал, жители Арьергерда гордились. Во-первых, располагалась она в самом старом здании города, правда, от него только фундамент остался, а, может, и тот не полностью сохранился. Но от фактов никуда не денешься — даже храм построили позже, чем трактир «Пьяный козёл», успевший к нынешнему времени сменить не только статус, но и название. Теперь заведение папаши именовалось «Длань королевы». При чём тут венценосная рука, никто толком не знал, но звучало красиво.

А, во-вторых, в гостинице имелись самые настоящие номера и даже одни апартаменты. Сам Тома утверждал, что комнаты он обставил точь-в-точь как в отеле, который на площади Георга в столице стоит. В это, конечно, мало кто верил, но поговаривали, будто бархатные шторы в номерах имеются и зеркала тоже.

Ну и, в-третьих, в «Длани королевы» останавливались не только дневные, но и ночные почтовые кареты, потому город посещало немало столичных господ. Впрочем, прямой заслуги папаши в этом не было, просто от самого Смейлисвилла до Кранчеры кроме арьергердской гостиницы перекусить без риска отравиться и негде, кругом одни только крохотные деревушки, в которых хорошо, если харчевня есть. Но ведь не будь папаши Тома с его заведением, не видать арьергердцам и столичных штучек. А о чём тогда сплетничать?

В общем, гостиница была местом уважаемым и достойным. Потому Тиль и удивилась, когда служащий за конторкой отказался её пускать. Вернее, поначалу-то поразился лакей, да так, словно Арьере не господина Арчера спросила, а поинтересовалась, где поблизости можно слона купить. Потом же портье и вовсе какую-то околесицу понёс, мол, гость не принимает, и лучше бы ему письмо оставить, которое обязательно передадут. Завтра. Ну уж послезавтра непременно.

При этом несчастный так краснел, мялся и старательно отводил глаза, что Тильде только кивнуть и осталось.

Правда, пошла Арьере не к выходу, а к лестнице, чем вызвала у портье бурю возмущения и куриное кудахтанье. А пока он стойку обегал, Тиль успела на второй этаж подняться. Проверить же четыре двери много времени не заняло — три были заперты, а одна открыта. За ней оказалась пустая гостиная и ещё одна дверь, видимо, и ведущая в те самые апартаменты.

Честно говоря, не пыхти служащий почти за плечом Тильды, она бы так никогда не поступила. Но сделанного не воротишь: Арьере рванула створку и…

Никаких апартаментов у папаши Тома не имелось. А, может, он подразумевал, что спальня и гостиная — это уже покои? Правда, комната размерами не поражала, в ней лишь кровать и, кажется, шкаф поместились. Впрочем, мебель Тиль толком не разглядела, не до этого было, потому как на кровати возились три совершенно, просто абсолютно обнажённых тела — два женщинам принадлежали, а одно мужское.

Чем они там занимались, доктор тоже, к счастью, не поняла, уж слишком её мужская спина поразила. А если совсем откровенно, выглядела она отвратительно, мерзко даже: бледная и узкая, с напряжёнными мышцами поверх проступающих, как шпангоуты, рёбер, со слишком острым — вот-вот кожу порвёт — позвоночником, изогнувшимся буквой «S», и такими же острыми лопатками — одна выше другой.

Мужчина обернулся через плечо, оказавшись Арчером.

— Подождите меня в гостиной, — попросил обыденно, — я буду через пять минут.

Тиль вылетела из спальни, шарахнув дверью, пихнув пунцового портье. Впрочем, наверное, она и сама сейчас цветом лица здорово перезрелый помидор напоминала.

— Я велю подать чай, — отмер слуга, нервно поправив безупречный галстук. — Горничной приказать явиться сейчас или позже?

Арьере машинально облизала пересохшие губы, судорожно соображая, что ответить. Уборка гостиной и впрямь бы не повредила: пустые, полупустые и почти полные бутылки тут не только на столе стояли, но и под ним валялись, на подоконнике, в кресле, да и вообще везде. Кисло воняющие лужицы пролитого вина пятнали шерстяной ковёр, вельветовую обивку мебели. Кроме кислятины в номере пахло въедливо-сладким. На загаженной скатерти, между странных узких рюмок с чем-то ядовито-зелёным, валялись почему-то закопчённые чайные ложки, подвядшие розы, ленты, разорванная нитка бус вроде бы набранная из натуральных жемчужин, и изрядно потасканная женская туфля. Ну а розовые панталоны в пурпурных кружавчиках, украшающие спинку стула, просто вишенкой на пирожном смотрелись.

— Госпожа Арьере? — наполнил о своём существовании портье.

— Да, верно, — отмерла Тиль, — пришлите служанок. И побыстрее, пожалуйста.

Арчер явился не через пять минут, как обещал, и даже не через пятнадцать — горничные успели не только достойный вид комнате придать, но и действительно чай подали. Правда, выглядел господин безупречно, лишь глаза его подвели: воспалённые, налитые кровью, будто у белого кролика.

— Прошу прощения за ожидание, — хрипловато извинился Арчер, садясь в кресло, пристраивая трость рядом. — Прекрасный день, неправда ли? Будто никакой непогоды вчера и не было. Впрочем, думаю, вы не дружеский визит запланировали. Так какое из предложений готова принять госпожа Арьере?

— А вы как думаете? — так же светски поинтересовалась Тиль, успевшая и от шока отойти, и в руки себя взять.

— Если действительно хотите знать моё мнение… — Арчер отрубил карманной гильотинкой кончик сигары, раскурил, предупредительно разогнав рукой дым, — покровитель вам явно не помешает.

— Благодарю, это мне сейчас меньше всего нужно.

— Ну что ж, не могу вас не одобрить, — кивнул брюнет. — Ведь женщинам только кажется, что они продают всего лишь тело. Нет, за покровительство они душой расплачиваются.

— Вы всерьёз убеждены, будто в вас невозможно не влюбиться?

— Влюблённость тут совершенно ни при чём, — резковато, даже раздражённо, отозвался Арчер. — Женщина с собой же душой расплачивается. Отвращение к себе, плавно переходящее в омерзение, постоянно подавляемая гордость, проглоченные унижения — это и есть плата. А, главное, мужчинам до этого нет никакого дела. Так стоит ли золото или, допустим, положение саморазрушения? На мой взгляд, нет, потому и одобряю ваш выбор. Впрочем, вы же замужем! Снова я поторопился с выводами.

— Не вижу связи между вашими сомнительными сентенциями и моим замужеством.

— Неужели? — приподнял бровь, понятно, усмехнувшись, брюнет. — А вам известно, что в некоторых, правда, ныне мёртвых языках «патрон», то есть покровитель, и «муж» означает одно и то же?

— Господин Арчер…

— Просто Арчер. Это — не фамилия, а имя.

— Вот как? Так, значит, вы выходец из королевской семьи? — улыбнулась Тиль. — Насколько я знаю, этикет лишь венценосным особам дозволяет так представляться. Впрочем, как угодно. Я хотела бы уточнить размер пая, который вы предлагали.

— Девяносто на десять — это за ваше имя, — скучливо протянул брюнет, выпуская дым колечками. — Ну и заработная плата как наёмному сотруднику, её стоит оговорить отдельно. Думаю, так будет вполне приемлемо.

— Думаю, так совершенно неприемлемо. Пятьдесят на пятьдесят меня устроит больше.

— Считаете, что эдакая очаровательная детская наглость поможет вам в делах? — осведомился Арчер.

— А дневники моего отца помогут? Записки, лабораторные журналы, чертежи? Если вы знакомы с моими статьями, то должны знать, чем занимался мастер Крайт.

Хлыщ не дрогнул, даже позы не изменил, по-прежнему созерцая потолок, увлечённо дымные колечки пускал.

— Откуда они у вас? — спросил, наконец.

— Ну нет, так дело не пойдёт, — теперь уже Тильда усмехнулась. — Я всё расскажу и покажу, но только после того, как вы убедите меня в серьёзности своих намерений и наличии достаточного капитала.

— То есть, вы желаете их продать?

— То есть я хочу внести их как долю в наше партнёрство.

— Откуда мне знать, есть ли в этих бумажонках хоть что-то ценное?

— Перед тем как мы подпишем контракт, вы всё увидите. Я даже позволю специалисту ознакомиться с бумагами, — пообещала Арьере, — но не раньше. Естественно, договор сначала изучит мой юрист.

— А у вас есть юрист?

— Так предложение принимается или мне стоит поискать другого партнёра?

— Принимается, — Арчер выпрямился рывком, отставил трость к столу. — Только один совет, госпожа Крайт. Не нужно быть настолько деловой. Это уж совсем неженственно.

— К счастью для меня, в контракте вряд ли будет пункт о непременной женственности.

— Я могу его и включить.

— А я могу его вычеркнуть, — ласково улыбнулась Тиль, постаравшись незаметно отереть ладони о юбку.

Сейчас Арьере чувствовала себя мышью, искупавшейся в болоте, даже блузка промокла, липла между лопаток. К счастью, брюнет этого видеть не мог.

* * *

— Ну как? По-вашему всё вышло, аль Небо иначе рассудило? — поинтересовалась Айда, всем своим видом, даже чуть подрагивающим чепчиком, выражая крайнее неодобрение и, пожалуй, возмущение.

— Будем надеяться, что всё-таки по-моему, — устало отозвалась Тиль, отдавая служанке шляпку с перчатками. — Как Карт себя чувствует?

— А вот не носились бы невесть где, не ходили б к неясным господам, да ещё без наперсницы, так знали, что там с вашим кузеном и как. Приличной-то барышне не так полагается. Видано ли дело? Усвистала, а тут хоть помирай!

— Кто помирать собрался? Ты? — уточнила Тильда, тяжело в кресло опускаясь.

Дорога до Арьергерда и обратно много времени не заняла, да и сил тоже. А вот после разговора с Арчером Тиль чувствовала себя совершенно выжатой. И кроме каменной, апатичной усталости ещё и боязнь накатывала: а вдруг ничего не выйдет? Страх этот не был острым, не подавлял, скорее рядом держался, шелестя прибоем, но всё равно выматывал.

— Ваши шуточки-прибауточки, барышня! — фыркнула Айда, поджав губы.

— От того, что я буду сидеть над Картом и слёзы лить, проблемы не решатся. Да и ему от рыданий легче не станет. Так как он?

— Спит, вестимо, — недовольно отозвалась старушка. — Лихорадка-то его подотпустила, да всё едино лихоманит. Вы когда к нему пойдёте…

— Я к нему не пойду пока, — Тильда легла затылком на высокую спинку кресла, прикрыла глаза, — ещё много сделать надо. Сейчас посижу только. А потом ты мне чаю в дядюшкин кабинет подай и поесть что-нибудь, ладно?

— И не ладно, ой как неладно-то! — раскипятилась Айда. — В голову такое не втемяшется: больной один мается, а она то по гостям прыгает, то книжками шелестит! Что люди-то скажут? И не пеняйте мне, что, мол, всё плохо! Не ваше енто дело и неча на то кивать. Пусть другие решают, как там и что, а вы, барышня, вспомните-ка, чему вас учили и ни позорьтесь!

— А кто эти другие? — Тиль даже веки приподняла, глянула из-под ресниц не без интереса. — Ну, те, кто всё решать должны?

— Мужчины, вестимо! — насупилась служанка. — В конце концов, у вас есть… — старушка впустую шлёпнула губами, пожевала дёснами, утёрлась накрахмаленным платочком и отвернулась, сердито.

— Вот именно, у меня есть больной муж, ребёнок — и только, — кивнула Тиль, выпрямляясь.

— Небо пресветлое! Обезумела! — почти благоговейно прошептала Айда, хлопнув себя по пышным бокам.

— И не думай, — усмехнулась Арьере. — Урок я усвоила, совершенно всё можно потерять вмиг. А мне, кажется, Небо второй шанс даёт. И даже не на то, чтобы потерянное вернуть, а просто сделать так, что этих десяти лет будто не было. Словно я тогда всё же вышла замуж за Карта. Вечно дожидалась его с дурацкой службы, потому и жили мы тихо, спокойно, мирно, но друг друга толком не узнали. Слишком часто расставались, а вместе бывали редко и время совсем на другое тратили. Ну а теперь вот так вышло: он заболел, ребёнок появился. Но у кого же трудностей не случается? Надо просто их решить. Ну ещё стереть то, что мешает. Просто стереть, как тряпкой, понимаешь?

— Нет, — честно призналась Айда, посматривая искоса, странно.

— Не беда, — отмахнулась Тильда, — я сама не слишком хорошо понимаю.

— Ну ладноть. Ну вы с молодым хозяином… Ну пусть! Так мальчонка-то не ваше дитятя!

— Почему не моё? Моё. Может, и не сын, но воспитанник-то точно мой. Всё, хватит болтать. Первым Делом Джермину придётся съездить в столицу или в Кранчеру — это уж сам пусть выбирает.

— Зачем ещё моему старику в такую даль катить? — возмутилась служанка. — И не подумаю его дёргать! У него подагра и шишки в заду, ишь чего удумали!

— Я ему очень сочувствую, но ехать всё-таки придётся, — отрезала Тильда, отстёгивая цепочку часиков, которые ей ещё дядюшка подарил. — К сожалению, не додумалась ничего из дома прихватить, а обручальное кольцо чересчур приметное, да и не моё оно, родовое. Поэтому пусть он часы в скупку отнесёт.

— В скупку?! — от возмущения Айда так широко глаза открыла, что Арьере примерещилось: вот-вот выкатятся шариками на покрасневшие щёки старушки. — Ещё того не легче! Он приличный мужик, не забулдыга какой, чегой-то ему по скупкам шляться?

— В Арьергерде их продавать нельзя, моментально слухи пойдут, а мне это сейчас ни к чему, — спокойно продолжила Тильда. — И пусть не стесняется, поторгуется. На первое время нам должно хватить, потом я ещё что-нибудь придумаю. Слушай дальше. Найди сиделку для Карта и девчонку порасторопнее, чтобы за Грегом присматривала. Ты местных лучше знаешь, сообразишь, кого нанять. Главное, чтоб обе не слишком любили языком не трепать.

— Ну с этим я справлюсь, — ворчливо отозвалась Айда.

— Хорошо. И вот ещё что. Подумай, где дядюш… Где Берри мог хранить бумаги. Много бумаг, папки, листы в рулонах.

— Это ещё чегось?

— Архив моего отца. Я его никогда не видела, значит, Крайт их надёжно прятал. Подумай. Это не сейф, не шкафы. Тогда где?

— Так ежели у вас ничегошеньки нету, чего тогда вы ентому господину торговали? — оторопела старушка.

— Воздух, — Тиль встала, опершись обеими ладонями о поясницу, принялась расхаживать от окна к креслу и обратно. — Воздух я ему торговала. Но не слишком и врала, если подумать. Архив должен быть. Насколько я помню, багажа родители не так много взяли. А ещё с нами поехала мамина горничная, лакей отца и секретарь. Вряд ли они хотели из колоний эмигрировать, это отсюда туда люди попасть желают, а никак не наоборот.

— Вот уж ничуть не бывало! — возмущённо фыркнула Айда. — Чего хорошего в этих ваших колониях? Ничегошеньки и нету!

— В общем, родители не собирались здесь надолго задерживаться, — отмахнулась Тильда. — Значит, архив остался там и утонуть не мог. Логично?

— Чевойсь?

— Неважно. Потом дядюшка вывез всё мало-мальски ценное, даже мамин клавесин прихватил. И мимо бумаг, конечно, пройти не мог. Но и не использовал их, потому что в наследстве говорилось только о патентах, полученных отцом. Значит, архив Берри где-то припрятал. И, думаю, здесь, а не в городе. Ну ладно, ладно! Я надеюсь, что здесь, а не в городе. Но в целом складно получается?

— Ничегошеньки сообразить не могу, — помотала головой Айда, — вот ни словечка понятного.

— Это тоже не имеет значения, — Тиль резко развернулась. — Главное, надо найти бумаги и быстро. Долго водить за нос этого Арчера не сумею.

— Вот что я вам скажу, барышня, — насупилась старушка. — Поначалу-то следует купить корову, а потом уж её сбагривать.

— Корову возможно, — Тильда и сама не заметила, когда по старой детской привычке успела большой палец в рот сунуть, под корень обгрызая ноготь. — Но деньги нужны срочно и немалые. Да ещё получить их надо так, чтобы Арьере лапу наложить не мог. А Арчер во мне пока не заинтересован. Вот после подписания контракта совсем другой расклад получится, там я и поднажать сумею. Только это быстро не делается, пока договор составят-согласуют, не одна неделя уйдёт, поторопить его надо. Небо! — Тиль раздражённо растрепала волосы, безжалостно выдёргивая шпильки. — Может, я на самом деле поспешила? Ладно, станем решать вопросы по очереди.

— Я, понятно, старуха, да ещё тёмная, буквы-то разбираю с трудом, — совсем не к месту встряла Айда, — Да только вот вы сказали, будто на денежки супружник ваш позариться могёт. А какие там подпися с бумагами, ежели он, супружник, то есть, никуда деваться не собирается?

— Согласна, с этим тоже придётся разбираться, — кивнула Арьере. — А ещё со спиритом.

— С каким таким спиритом?

— С Грегом. Нельзя, чтобы начальство Карта узнало о болезни. Для него же небо с самолётами — это всё. А как только кто-нибудь услышит о чахотке, так мигом уволят, и никакие заслуги не помогут. Странно, как ему до сих пор скрывать удавалось.

— Ой, не по себе вы кусь отхватить собрались, не выйдет добра, — покачала головой служанка. — Попомните моё слово, не выйдет.

— Не зови беду, нам без того хватает, — прикрикнула Тиль. — Отправляй мужа, а я пока дядин кабинет осмотрю.

Айда глянула на хозяйку из-под оборок чепца, сморщила губы куриной гузкой, нахмурилась, но ничего добавлять не стала. Честно говоря, за это Тильда ей была очень благодарна.

* * *

Свечи горели неровно, потрескивали, огоньки метались от малейшего сквозняка, рождая дикие, гротескные тени, от которых «было» вдруг превращалось в «били», а «милая» в «мылую». Но лампу Тиль зажигать не стала, помнила, как доктор крепко-накрепко запретил коптить керосином в спальне Мими.

Жаркая духота и тишина наваливались тяжёлой дрёмой. Старое письмо, которое Арьере пыталась прочитать, то и дело выскальзывало из пальцев, буквы будто ластиком размазывались. Из темноты всплывали непрошеные образы, мешаясь с реальностью: то казалось, что на постели лежит не Карт, а Берри, то Мими мерещилась, а приглушённый шум сада за окном сменялся то ливнем, то злым воем зимнего ветра.

Доктор встала, потёрла ноющую поясницу, отодвинула штору и тут же обратно вернула: Луна заглянула в комнату злым красноватым глазом, напугав. Где-то далеко монотонно, с прикашливанием гавкала собака, как секунды отсчитывала: раз, два, три, четыре — кхав! А потом снова: раз, два, три, четыре — кхав!

Тоскливо, маятно, страшновато — не до настоящего испуга, но до пробирающего ледяными коготками озноба. Мало найдётся в мире вещей, способных сравниться с ночным бдением у постели больного. А, главное, в такие вот моменты почему-то накатывает унылое и длинное, как зубная боль, одиночество.

Тиль, поправив портьеру, обернулась и вздрогнула, увидев открытые, лихорадочно поблёскивающие глаза Карта.

— В сёстры Неба готовишься? — усмехнулся Крайт.

Вот только смотрел он странно, будто ждал чего-то.

— Ты пить не хочешь? — засуетилась Арьере, злясь на себя за эту неуместную торопливость. — Подожди, сейчас компресс поменяю, этот уже сухой совсем. Только надо свежей воды принести.

Карт перехватил её запястье — не больно, но сильно — подержал и отпустил, убрав собственную руку далеко в сторону.

— Сядь, пожалуйста, — попросил хрипловато. — Нам надо…

— Ничего нам не надо.

Тиль присела на постель, сняла на самом деле сухой компресс. Спокойствие пришло также неожиданно, как и суетливость, зато оно оказалось каким-то глубоко монументальным.

— Вот этого точно не надо, — поморщился Крайт, отводя её кисть, сдвигаясь на другой край кровати. — Давай обойдёмся.

— Без чего?

— А вот без этого: «…она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним!»[1] — зло выплюнул Карт.

— Нет, мне, конечно, приходилось слышать, что болеющие мужчины — люди совершенно невыносимые. Но никогда не думала, что простуда на мозги влияет. Жаль, я не врач, можно было бы интересную работу написать.

— Ты мне ничего не должна, — буркнул Карт, насупившись.

— А я в курсе, — согласилась Тиль, деловито отжимая полотенце, вешая его на спинку кровати. — Между прочим, это взаимно. Но данный вопрос мы обсудим позже. Лучше посоветуй, как стоит твоему начальству написать. Мне, например, нравится такой вариант: ты свалился с лошади, ударился головой и…

— Что ты читала?

— Читала? — Арьере обернулась, поправила отложенный листок, выровняв его с подсвечником. — А, это. Твои письма, я их у Берри в столе нашла.

— Тебе классная дама никогда не говорила, что читать чужую корреспонденцию неприлично?

— Почему чужую? Или ты их другой Тильде сочинял? Хочешь, почитаю?

— Не стоит, — хмуро отозвался Крайт, покраснев так, будто у него снова жар начался.

— Ну и зря. Никогда не думала, что ты такой романтик. Мне особенно про камни понравилось. Ну там, где: «… раньше я и не предполагал, что меня могут так очаровать скалы». Сейчас.

Арьере потянулась за листком, но Карт снова перехватил её руку.

— Не надо, — проворчал недовольным медведем, разглядывая ладонь Тиль, будто впервые такую штуку видя. — Я помню. Ничего в них ценного нет.

— А вот тут ты не прав. Но это моя ценность, не твоя, не хочешь читать и не нужно. Тогда я тебе кое-что расскажу.

Арьере осторожно высвободила ладонь, уложила руку Карта на подушку, сама рядом легла, пристроив голову у него на плече.

— Я весь мокрый, — дёрнулся, было, кузен. — И грязный, наверное.

— Слушай молча и не перебивай, — приказала Тильда, возвращая Крайта на место. — Не видишь, я рассказываю? Ну вот, ты меня сбил, забыла, как эта порода называется! Такая серо-пегая собачища, я ещё говорила, что это не пёс, а настоящий леший. Ну, помнишь, у тётки Грега жила? Ты ещё везде с ней таскался, когда мы у них гостили?

— Волкодав? — осторожно предположил Карт.

— Точно, — довольно кивнула Тиль. — Вот он и будет. А я стану ужасно злиться, что ты позволяешь ему валяться перед камином, да ещё используешь вместо скамейки для ног, когда читаешь. В самом-то деле, пёс в саже пачкается и ковёр марает. Да и соседи сплетничают, каждому же не объяснишь, что вам обоим это дико нравится. Ну, когда ты на него ноги кладёшь.

— Подожди, это ты сейчас о чём? — Крайт чуть отстранился, пытаясь заглянуть в лицо Тильды.

— О твоей собаке, — обстоятельно пояснила Арьере. — Ты же такую хотел, ведь верно?

— Верно. Но Берри не разрешал щенка взять, говорил, за ним ухаживать некому.

— Ну вот видишь! — подытожила Тиль. — А тебя будет раздражать, что я повсюду расставляю цветы.

— Естественно, — фыркнул Карт, — так в доме, как на кладбище!

— Ты никогда ничего не понимал в уюте. В моде, впрочем, тоже. Потому и станешь вечно спорить с Жасси…

— А это кто? Твоя собака?

— Жасси — это сокращённо от Жасмин.

— Дурацкая кличка.

— А я всё равно её так назову, — упёрлась Арьери. — В конце концов, имею право сама выбрать имя для дочери.

— У нас будет дочь?

— У тебя только девочки родиться и могут, — убеждённо кивнула Тиль.

— Почему? Потому что я слабак? — улыбнулся ей в макушку Крайт. Ясное дело, доктор этого не увидела, зато почувствовала.

— Ты просто совсем не похож на отца наследника Крайтов, — заверила Тильда. — Зато на роль безумного папаши, отстреливающего кавалеров доченьки на подлёте, подходишь идеально. А вот опекун для Грега из тебя получится замечательный. И когда он заявит, что ни в какой кадетский корпус не собирается, поймёшь, не станешь на своём настаивать. Если же получится наоборот, не будешь ему помогать, но начнёшь от гордости лопаться. Молча, конечно. Карт?

Кузен ничего не ответил. Арьере приподнялась на локте, прислушиваясь к ровному дыханию, разглядывая спокойное расслабившееся лицо. Вроде бы Крайт даже улыбался.

— А ещё я буду тебя любить, — тихо-тихо шепнула Тильда, — всегда же любила. И уж, конечно, мне никогда больше в голову не придёт в этом сомневаться. Ведь ты не меняешься и не изменишься. Небо, я сама начала изъясняться, как героиня романов! — Арьере ткнулась носом в угол подушки, давя смешок, больше смахивающий на смущённый поросячий хрюк. — Только я всё равно тебя люблю.

Карт, не просыпаясь, шевельнулся, прижимая Тиль сильнее. И, пожалуй, это сейчас было единственно правильное, что он мог сделать.

[1] В. Шекспир, Отелло, венецианский мавр, перевод П.И. Венберга.