Можно ли придумать занятие приятнее, чем качаться в гамаке эдак лениво, никуда не торопясь, растягивая каждое движение — и-и раз, и-и-и два. Да ещё когда солнышко не припекает, а ласково, будто губами касается скул, лба, по волосам гладит. И не жарко совсем, нахал-ветер играет оборками юбок, щекочет щиколотки. Невесть зачем прихваченная книга лежит позабытой, на тарелочке белеет откушенным боком чудом сохранившееся с осени яблоко. Красота, кто понимает.

Тиль, видимо, всё-таки что-то понимала, потому что хорошо ей было. А стало бы ещё лучше, не лезь в голову суетливые как мыши, растерянные мысли. Самая очумелая, мельтешащая от одного виска к другому, думалась примерно так: «А с чего начать-то?».

В романах, тех самых, которые в газетах печатались «с продолжением», всё казалось совсем несложным: главное, бегай побольше, а направление бега значения, в общем-то, не имеет. Рано или поздно, но наткнёшься на старушку, видавшую, что гнусный убийца вылез из окна спальни госпожи. И с ботинок преступника непременно посыплется особая рыжая глина. Из чего следует, что мерзавец, отнявший жизнь у ни в чём не повинной женщины — это мастер Корптон, живущий на Садовой улице, потому как такая глина только там и есть. Да и сыщик мастера Корптона с самого начала подозревал — но вот печаль! - улик против него не нашёл. А тут разом и старушка и глина. У Тиль же не было ни зоркой бабки, ни редкой почвы, ни даже Корптона. Да и с преступлением не всё ясно, может, оно и не случилось вовсе, а дядюшка шантажом никогда не собирался промышлять.

Вторая мысль не металась, а просто бегала, да и то с прохладцей, с ленцой: «Что же дальше делать?». Госпожа Арьере осознавала: ответа она ни сегодня, ни завтра не получит. Возможно, через месяц вопрос по-прежнему останется вопросом. Вполне допустимо, и лет через десять ничего не изменится, только сама мысль превратится из «Что мне делать?» в «Что надо было делать?» Мало, что ли, людей с подобным живут.

А вот третья мышка-мысль, была совсем новой, потому и маленькой ещё, ошалело крутилась на месте, будто пытаясь собственный хвост поймать. Породил её чужой разговор, вернее, обрывок фразы. Просто когда Тиль в сад шла, услышала голос служанки. «…Неужто она ему вот так и спустила? — возмутилась Айда, а следом что-то вроде тряпки шлёпнуло. Наверное, старушка в сердцах по столу полотенцем ударила. — Вот если б тебе вздумалось меня у алтаря бросить, так в жизни бы не простила, хоть вот что делай!»

Ну и родилась думка-мышонок, удивлённый такой, обескураженный: «А я на самом деле его простила?» Почему-то раньше — и тогда, и потом, и сейчас — Тиль так и не додумалась: она, вообще-то не только опозорена, но ещё и оскорблена. Боль была, да ещё какая! Поселилась клыкастым зверьком в желудке, порой когтя так, что и не вздохнуть. Иногда лишь свернувшись калачиком, подтянув колени к самой груди, удавалось её утихомирить. Так вот, боль имелась, растерянность тоже, недоумение, злость даже. И, конечно, осознание собственной вины. А вот оскорблённой себя почувствовать — это на самом деле в голову не приходило, потому не нужно было решать, прощать или нет.

Теперь же от всего этого одно недоумение и осталось, какое уж тут прощение?

Свет загородила тень — Тиль это и с закрытыми глазами почувствовала, прохладней стало. Но смотреть, кто там ей мешает солнечные ванны принимать, не спешила. А зачем, если и так понятно?

— Представляешь, Айда мою маму помнит, — протянула задумчиво, лениво отталкиваясь ногой.

— А почему бы её не помнить? — Крайт сел прямо на землю — прошлогодние листья, уже прикрытые пробившейся травой, но ещё не превратившиеся в труху, зашуршали; скрипнула о кору яблони толстая кожа лётной куртки. — Лет тридцать ведь прошло, а то и меньше. Даже старики ещё живы.

— С чего лет тридцать прошло?

— Как твои родители отсюда уехали.

— А ведь точно, — Тильда сдвинула шляпку на кончик носа, но почувствовать себя прозорливым сыщиком это не помогло. Наоборот, в голове появился новый суетливо-растерянный жилец: ведь папа с мамой и впрямь тут жили, может, даже вот в этом особняке, где она всё детство провела! По крайней мере, отец-то точно здесь вырос. — Карт, а как ты думаешь, кто такая «неуберёга»?

— Не знаю, — с готовностью откликнулся кузен. — Из местного, наверное. Может, что-то вроде «враспать».

— А что такое враспать?

— Сопеть или пыхтеть.

— «Как правило, у самой загадочной тайны весьма банальная разгадка», — процитировала Тильда того самого газетного сыщика, который никак не желал ей на выручку прийти. — А ещё один мудрый сказал: «Чем дольше живу, тем больше понимаю, как мало я знаю».

— Это, кажется, кто-то из лекарей.

— Возможно, — Тиль села, поправив шляпу. — Кадетов всегда образовывали лучше, чем юных дев. Карт, а отчего умер твой отец? Только не спрашивай, почему меня это вдруг заинтересовало.

Крайт, на самом деле сидящий на траве, подогнув под себя одну ногу, а колено другой едва не к подбородку задрав, в общем, раскорячившийся самым непристойным образом, вздрагивать не стал, отворачиваться тоже. Да он даже взгляда не отвёл, только посмотрел долго, но непонятно.

— Шею сломал, — ответил, наконец.

— Как? — ахнула Тиль.

— А как это бывает? Напился и упал с лестницы, — пояснил кузен невозмутимо.

— Почему?

— Почему напился или почему упал? — уточнил Карт. — Упал, потому что в собственных ногах спьяну запутался. А напился, потому что застал мою матушку и старину Берри в весьма компрометирующей ситуации.

— Дядю?!

— Его, — кивнул Крайт усмехнувшись. — Ну что ты на меня так таращишься? В постели он их застукал. Думаю, что объяснить это внезапным приступом лунатизма у них не получилось. Да и вряд ли бы дядя оправдываться стал. Моего отца он и в медяк не оценивал.

— Но дядя же старый! — прежде чем язык прикусить, выпалила Тиль первое, что на ум пришло.

— Во-первых, не такой уж он и старый был, всего лет сорок или чуть больше. А, во-вторых, если вспомнить всё, что моя дражайшая маменька отцу наговорила, Берри отличался… мужественностью.

— А ты не слишком с осуждением спешишь? — негромко спросила Тильда, снова оттолкнувшись, заставляя гамак качнуться. — Мы же не знаем, что там случилось на самом деле. Может, между ними любовь стряслась?

— Да плевал я на их чувства, — равнодушно, размеренно даже отозвался кузен. — А вот то, что она меня Берри на воспитание всучила, никогда не прощу.

— Почему? Разве он плохо о тебе заботился?

— Хорошо, — Карт сплюнул травинку, а показалось, что он слова выплюнул. — Хорошо он обо мне заботился, даже слишком. Любовник моей собственной матери! Небо! Тиль, ты хоть понимаешь, как это: твой опекун — хахаль твоей же маменьки и, между прочим, родной брат отца, из-за которого папаша пил так, что лестницы замечать перестал?

— Не кричи, пожалуйста, — почти шёпотом попросила Арьере, оробев, да и было с чего — Крайта в таком бешенстве ей видеть ещё не приходилось. — И она же это сделала ради тебя.

— Лучше бы она ради меня свидания в лесу устраивала, — рыкнул кузен, нервно проведя пятернёй по волосам. — Или мужиков выбирала тщательнее. Извини, я… Мне надо… В общем, если понадоблюсь, буду в доме.

Тильда в ответ кивнула, тихонько покачивая гамак.

Наверное, всё же следовало что-то сказать, успокоить. Но что скажешь? Особенно когда собственная жизнь кажется такой сложной, от проблем просто деваться некуда. А потом вот так и узнаёшь: по сравнению с чужими трудностями твои-то не стоят ничего.

* * *

Местные землевладельцы усадьбу Крайтов считали представительной, потому что только в дядином поместье, да во владении Арьере имелся «вид». А попросту говоря удобный спуск к реке с лужайкой на берегу, купальней, довольно густым и живописным лесом на другой стороне, и не менее живописными развалинами… чего-то. Чего именно Тиль понятия не имела и в детстве, ясно, предпочитала думать, что это остатки замка. Тем более обгоревший, покрытый копотью фундамент на самом деле закруглялся, потому представить на его месте древнюю башню ничего не стоило.

В общем, видом тут именовали место, которое не стыдно приезжим показать, мол: «И в провинции есть на что посмотреть!». Правда, столичных жителей ни лесок, ни поля за ним, ни тем более развалины особенно не впечатляли, но это уже совсем другой разговор.

А вот Тильда тут бывать любила и не только из-за замка-башни. Просто мостки рядом с купальней построили уж больно удобные, совсем невысокие — снимай чулки и полощи ноги, сколько вздумается, даже юбки выше колен задирать не нужно, и со стороны всё очень прилично выглядит.

Конечно, сейчас лезть в воду госпожа Арьере не планировала, но на мостки всё равно пошла, хоть они и ходуном ходили, скрипели сварливо. Вода между гнилыми досками хлюпала, грозя залить туфли, да ещё сырым холодом и прошлогодней ряской тянуло. Зато вид действительно был шикарен. Но, собственно, на то он и вид.

Тиль так увлеклась созерцанием, что едва не свалилась, услышав за спиной громкое и, в общем-то, благожелательное: «Здрасти вам!» На ногах она, конечно, удержалась, а вот подобранную юбку из рук выпустила и, понятно, подол точнёхонько угодил в лужу, натёкшую в прогнувшиеся доски, светлый муслин на глазах зеленеть начал.

— Чтоб вам пусто стало! — буркнула под нос Тиль, соображая, как быть.

По всему выходило: никак. Ну не трясти же юбками на глазах у постороннего. Да и вряд ли тряска чем-то поможет в такой ситуации.

— Говорю, день сегодня уж больно хорош! — решил поддержать светскую беседу чересчур благожелательный господин, — солнышко светит.

— Странно бы было, свети сейчас луна, — проворчала Тильда.

— Что вы там говорите? Не слышу.

— Я говорю, что здесь частные владения, — повысила голос госпожа Арьере, загораживаясь ладонью от солнца, которое действительно светило, да ещё как! Даже не разобрать толком, кто там такой общительный выискался, понятно лишь, что мужчина. — Как вы здесь оказались?

— Пришёл, — сообщил тёмный силуэт, пожав плечами. — Вы бы хоть забор какой поставили, если тут гулять нельзя, чесн’ слово. А то кусты и кусты, потом — бац! Частные владения. Или я опять чего не понял?

— Подайте мне руку, пожалуйста. Не видите разве, я сама не могу выбраться.

— Не вижу, — признался таинственный незнакомец.

— У меня туфли скользят!

— Так где я, а где ваши туфельки?

— Да помогите же мне, наконец!

Нет, грубить Тиль не собиралась, да и командовать незнакомцами, тем более таинственными, не привыкла. Но ситуация из нелепой вот-вот собиралась превратиться в угрожающую. Конец мостков под тильдиным весом почти ушёл под воду и кожаные подмётки на самом деле скользили по гнилому дереву как по льду — не враз и шагнёшь. Проще всего на четвереньки встать или уцепиться за ветки ивы, полощущиеся у берега, но для этого пришлось бы встать в раскоряку вроде бабки, полощущей бельё.

— Ну, желание дамы для меня закон, — радостно отозвался мужчина и выдернул Тиль с мостков, будто морковку с грядки — просто схватил за руку и рванул, а потом ещё заботливо за талию придержал, когда Арьере дальше понесло. — Да вы хорошенькая. А я думал, мегера мегерой.

— Простите, — едва сумела выдавить Тиль, судорожно пытаясь вздохнуть — широкая ладонь доброжелателя, которую он, кстати, убрать не додумался, пришлась точно под неудачно загнувшуюся пластину корсета и та впилась в рёбра не хуже клещей палача.

— А вы улыбнитесь, я вмиг всё и прощу, — радостно пообещал незнакомец.

— Руки уберите! — процедила Тильда, смаргивая навернувшиеся от прошивающей боли слёзы.

— Ну, извиняюсь. — Мужчина даже отступил на пару шагов, а руки не только убрал, но и поднял, словно сдаваясь. — Не хотел я ничего такого.

— И вы меня простите, — повторила Арьере, сумев, наконец, выпрямиться и вздохнуть. — Глупо получилось.

— Да чё уж там, — широко, неуместно широко, все зубы продемонстрировав, улыбнулся незнакомец.

А улыбка у него оказалась шикарной: белоснежная, даже в голубизну отдающая, ровная, по контрасту со смуглой кожей на самом деле сверкающая. В этом господине вообще яркого чересчур много было. Волосы не рыжие, а оранжево-красные — любая лисица обзавидуется. Брови же и ресницы чёрные, словно подкрашенные. Глаза светлые, цвета не разобрать, но тоже очень яркие. Да и одет странно: каблуки на сапогах слишком высокие, узкие брюки заправлены в голенища, а торс его только белоснежная рубашка прикрывала, может даже и нижняя, потому что ворот и вырез до самой груди не застёгнуты и не зашнурованы. Шляпа же, сдвинутая на затылок, больше ведро напоминала, а не головной убор.

— Простите, — повторила Тиль невесть зачем, старательно отводя взгляд от этой проклятой рубашки.

Точнее, от треугольника тёмно-кирпичной, совершенно гладкой и тоже будто сияющей кожи.

— Да вы вроде ничего такого и не сделали, — пожал плечами мужчина. — Ладно, с этим покончили. Меня, между прочим, Джерк зовут. Джерк Доусен, к вашим услугам, мэм, — он чуть-чуть, на палец примерно приподнял шляпу за широченные поля и тут же обратно на макушку её водрузил. — А вы, получается, местная хозяйка?

— Можно сказать и так, — пробормотала Тильда, чувствуя, что краснеет, как институтка, которую уличные оборванцы освистали. Что её смутило, она и сама понять не могла. — Я госпожа Арьере.

— Вот прямо и госпожа? — будто удивлённо присвистнул нахал.

Мужчина щелчком пальца сдвинул шляпу ещё дальше на затылок, и стало совсем непонятно, на чём она держится. Уж точно не на шнурках, свободной петлей болтающихся у него под подбородком. Квадратным, каким-то очень рельефным и не совсем аккуратно выбритым подбородком.

— Что вас удивляет? — холодно поинтересовалась Тильда.

— Да не, ничего такого, — Доусен — Арьере почему-то сразу запомнила, что он именно Доусен, да ещё и Джерк — поскрёб ногтями скулу. — Просто у вас тут всё так… заковыристо.

Вот на заковыристость он явно не тянул, на господина, впрочем, тоже. Но и на крестьянина или рабочего не смахивал. Чем-то рыжеволосый походил на парнишку, который заставил Тиль горшки колотить. Правда, про того с первого взгляда всё понятно стало, а про Доусена не сразу и скажешь, откуда взялся. Речь неправильная, да ещё выговор незнакомый, а лицо вполне породистое.

— Ну так что, госпожа, проводить вас или как? А то вы вон вся запачкались.

— Дойти до дома грязная юбка мне не помешает, — машинально ответила Тиль. — Так откуда вы тут взялись?

— Сказал уже: пришёл, — снова разулыбался Доусен, сунув большие пальцы за ремень, будто обняв ладонями вульгарно большую горящую на солнце пряжку. — Гулял, вот и пригулял. Я тут неподалёку живу, вон там, за лесочком и ещё через поле наискосок.

— В усадьбе Реверов?

— Ага, они самые. Меня старая мэм наняла за лошадками присматривать. Внучку её втемяшило в дурную башку конезавод устроить. Вроде как новую породу вывести хочет. Вот и выписала вместе с кобылами. Так что я теперь тут обитаю.

— Так вы из колоний! — догадалась, наконец, Тиль.

— Верно, оттуда я и есть. Только не надо говорить, мол, «из колоний», мы давно из-под короны-то утекли.

— Простите, — промямлила Арьере, понимая, что опять краснеет. — Вообще-то, я тоже там родилась.

— Да? По вам и не скажешь! — изумился Доусен. — Уж слишком… — он скривился, видимо, пытаясь слово подобрать. — Как местные.

— Это как же?

— Ну, такие. В спине будто палка, нос до неба, физиономия, как скисшее молоко, а глаза, что у снулой рыбы. «Да, мастер. Нет, мастер». А какой я им «мастер»? Они же в медяк таких не ценят.

— То есть, мы чопорные? — предположила Тиль.

— Во-во, эт’ вы верно подметили, такие и есть. Ну так как, проводить?

— Я же сказала, что не нужно.

— Ну, как знаете, — не стал настаивать Доусен, вероятно, никуда её провожать и не собиравшийся. — Тогда ещё увидимся. Хотя нет, стойте-ка.

И тут этот непонятный колонист отколол такую штуку, что Тиль просто на месте замерла, хлопая ресницами: мужчина встал на колено, невозмутимо юбку ей приподнял и эдак деловито на туфле затянул развязавшуюся ленту — между прочим, насквозь мокрую и грязную. А потом спокойно подол оправил.

— Так-то лучше, — сказал невозмутимо, с колена не поднимаясь, а опершись на него локтем и глядя на Арьере снизу вверх. — Наступите ещё и грохнетесь. Платье-то, конечно, и без того вконец испорчено, не хватало лишь расшибиться.

— Спасибо, — мяукнула Тильда, не придумав ничего умнее.

Да ещё и таращась на наглеца во все глаза. Кстати, у Доусена они оказались не серые, не голубые и не зелёные, а что-то среднее, ускользающий такой цвет, неопределённый, но почему-то леденец напоминающий. Отвисший же ворот проклятой рубахи продемонстрировал мужскую грудь до самого пояса. Впрочем, наверное, там уже вовсе и не грудь была, а живот. Хотя «живот» — это что-то толстое, здесь же…

— Ну, я пошёл? — непонятно спросил наглец. Арьере только кивнула в ответ. — Слушайте, а почему у вас бока такие жёсткие?

— Что? — не сразу сообразила Тиль. — А-а, это корсет, — ляпнула и тут же язык себе прикусила, да поздно.

— Мог бы и сам додуматься! — хмыкнул колонист и захохотал.

Выпрямился — легко, ну точь-в-точь танцор — и ушёл, продолжая смеяться, даже ржать. Получалось у него это, наверное, ничуть не хуже, чем у «лошадок» с которыми его выписали.

* * *

Предсказуемость Крайта начинала раздражать. Всё-таки не только в женщине, но и в мужчине должна хоть какая-то загадка быть, а тут! Ну где мог Карт приводить нервы в порядок? В библиотеке, конечно. Там он и оказался, сидел себе в кресле, книжку читал. И даже лётная куртка валялась тут же, на полу. Почему-то эта куртка особенно Тиль не понравилась.

Понятно, госпожу Арьере он мгновенно заметил. А, может, даже и услышал, когда ещё в коридоре была. Но вставать не стал, только голову поднял, заложив пальцем страницу. Тильда постояла на пороге, барабаня ногтями по косяку и пытаясь понять, что же её так разозлило. Не брошенная же одежда, в самом деле!

— Ты хотела что-то сказать? — поинтересовался, наконец, Карт.

— Спросить.

— Спрашивай, — разрешил Крайт.

— На похоронах дяди ты сказал…

— На его похоронах я не был.

— Неважно! На приёме после, — огрызнулась Тильда, тихо дивясь собственной ничем не мотивированной озлобленности. — Ты сказал, что пробудешь в столице несколько дней. И вот так запросто поехал сюда? У тебя неприятностей не будет?

— Это забота обо мне или попытка избавиться? — подумав, уточнил Карт.

— А ты можешь просто ответить? Без занудства?

— Могу, — Крайт встал, поднял за ворот куртку, осмотрел её и бросил обратно. При этом книгу отложить он так и не сообразил. — Ты слышала о том, что на континенте скоро война начаться может?

— Слышала.

— Это хорошо. В общем, начальство решило, что нам необходимы резервные аэродромы глубоко в тылу.

— Не поняла связи, — честно призналась Тиль.

— А она тебе нужна? — удивился Карт. — В общем, я подыскиваю подходящие площадки, проверяю их. Найду что-то интересное, вызову инженеров.

— Как ты их проверяешь?

— В основном ногами, — глубокомысленно пояснил Крайт. — Вот как раз рядом с Арьергердом нашлось подходящее поле. Утром туда мой самолёт перегнали, надо будет протестировать, как земля подсохнет.

— Самолёт тестировать будешь?

— Поле, — спокойно отозвался Карт. — А почему это тебя вдруг заинтересовало?

— Я уже объяснила, да и вообще странно. Ты же боевой офицер, командир эскадрильи — и вдруг поля?

— Хочешь, чтобы я растолковал про армейскую кухню? — приподнял брови Карт.

— Не хочу, — буркнула Тиль, всё же садясь в кресло, чопорно разгладив юбку — чистую, естественно, она-то не только успела переодеться, но и ванну принять.

— А чего ты хочешь?

Арьере так и тянуло заявить, что от него ей ничего не требуется, но как всегда реалии требовали сдержанности.

— Помнишь, я говорила, что всегда найдётся всевидящая старуха? — спросила ворчливо.

— Не помню, — покачал головой Крайт, — и, по-моему, ничего подобного я не слышал. Да и какая разница кто, что и когда говорил? Суть-то в чём?

— Суть в том, что по соседству с нами живут Реверы. И оказывается, их бабушка до сих пор жива и здорова. Вот я и подумала: стоит её навестить, поспрашивать. Может, она интересное расскажет.

— Ты мне так и не объяснила, чего узнать хочешь и зачем сюда приехала, — напомнил Карт.

— Хочешь, чтобы я растолковала про свою кухню?

— Не отказался бы.

— Не сейчас, — хмыкнула Тиль.

— Бить врага его же оружием — это эффективно. Но не слишком благородно, — подытожил Крайт, снова поднимая куртку и вешая её на сгиб локтя. — Хорошо, давай нанесём визит старой госпоже Ревер. В конце концов, этого простая вежливость требует. Я буду готов через полчаса.

— Карт, а ты хоть раз сделал что-нибудь не подумав? Ну вот просто так: пришло в голову — тут же исполнил.

— Вероятно. Правда, я стараюсь так не поступать.

— Наверное, это правильно, — протянула Тиль, разглядывая собственные ногти. — Прости, мне иногда в голову лишь Небо знает, что приходит. Я сейчас прикажу заложить коляску и буду тебя ждать.

Карт помедлил, будто собираясь что-то сказать, но просто кивнул и вышел.

* * *

Чуть больше десяти лет назад

Тильде хотелось промозглости, холода и дождя, а природа, будто назло, разразилась по-настоящему картинным великолепием, раскрасив дядюшкин сад во все мыслимые и немыслимые оттенки золота на тёмно-зелёной подложке. Ветка, едва не ломающаяся под тяжестью налитых солнцем яблок, клонилась к подоконнику, так и просясь в альбом с акварелями. Где-то за деревьями звонко, явно перепутав осень с весной, цвиркала птица.

А вот дом принимал, закутывая с пяток до макушки полумраком, угрюмостью массивной мебели, лёгким запахом пыли от бархатных портьер, тишиной, закладывающей уши, словно ватой.

Не успела Тиль эту мысль додумать, как в дверь постучали, точнее, поскребли по-мышиному.

— Грег просит разрешения нанести тебе визит, — раздался приглушённый и словно бы извиняющийся дядин голос. — Мне сказать, ты не принимаешь? — Тильда кивнула невесть чему, яблоко на ветке подвинула — показалось, что оно неправильно висит. — Тиль? — Напомнил дядюшка.

— Позови его, — отозвалась девушка, наконец, сообразив, что у неё спрашивают и что ответить нужно.

С ней это частенько стало случаться: мерещилось, будто люди только по-рыбьи рот открывают, ни слова не говоря, а смысл сказанного додумывался с опозданием, через минуту, а то и больше.

Грег замялся на пороге, неловко переступив с ноги на ногу, зачем-то сунул подмышку фуражку, которую в руках держал, откашлялся в кулак.

— Ты давно не заходил, — она улыбнулась, поднялась с кресла, протянув рыжему руку. Это было очень просто: улыбаться, говорить-то, что нужно — и почти не стоило усилий. Вот бы когда помянуть с благодарностью воспитательниц пансионата. — Я уже начала думать, забыл нас совсем.

— Тиль, — Грег снова откашлялся, косясь куда-то в сторону. — Я пришёл… Я лично хотел сказать… Понимаешь, уже два месяца прошло…

— Понимаю, — кивнула Тильда, — присаживайся. Сейчас велю подать чай. Тебе как всегда побольше молока?

— Тиль! — парень повысил голос, наверное, думая, что до неё не доходит. — Два месяца прошло. Поиски прекратили.

— Я понимаю.

— Карта официально объявили погибшим.

— Я понимаю, — повторила Тильда в третий раз и опять в кресло опустилась. — Почему ты нас не навещал, Грег? Я хотела узнать, как это произошло. Ни в штабе, ни в Корпусе ничего толком не говорят или просто дядя рассказывать не желает.

— Тиль…

— Грег, я всё осознаю, нахожусь в ясном сознании и твёрдой памяти, зря дядя волнуется. Да, Карт погиб и не вернётся. Да, мы его даже похоронить не сможем. И да, жизнь продолжается, я ещё очень молода. А теперь расскажи, что случилось. И сядь, наконец.

Рыжий глянул на неё как-то дико и снова взгляд отвёл. Подошёл к креслу, примостился неуверенно, на самый край, руки в замок сцепил, сунув их между колен. Вздохнул раз, другой.

— Были учения. Над морем. И Карт… То есть, его самолёт… В общем… Да не могу я, Тиль!

— Всё ты можешь. Восьми недель любому хватило бы, чтоб смелости набраться.

— Он добровольцем вызвался, понимаешь? Это просто ошибка! Никто раньше на таких машинах над морем не летал. Там очень сильные ветра и плотные. Очень! Порывами: то в лоб, то сбоку, а то как даст под хвост! Ну и нам предложили, мол: опытные вояки тут ни к чему, они к принципиально другим системам привыкли, здесь же новьё. Нас на такое натаскивали, а других нет. Вот и крикнули добровольцев, выбрали его. Его, понимаешь?

— Понимаю, — невесть в который раз сказала Тиль. — И мне очень жаль, правда.

— Кого жаль? Меня? — почти проорал Грег. Правда, спохватился, глянул на дверь испуганно и снова сгорбился на краешке кресла. — Я-то остался, а Карт… Он до берега прилично недотянул, только обломки и…

— Не могу сказать, будто знаю, что ты чувствуешь, — слова выговаривались странно, не с трудом, а словно Тильда их со стороны слышала: говорила она, а произносил кто-то другой. — Точнее, как раз знаю, но, конечно, не то же самое чувствую.

— Он был против, — голос Грега звучал глухо, гораздо ниже, чем обычно. — Говорил, что это чистая афера. Что у нас налёта нет, опыта, с настоящими боевыми спиритами работать не умеем. А там инженер был, который новое крыло… — рыжий махнул рукой, словно ненужное отгонял, — я и завёлся, вызвался. Ну тут и Карт выступил. Понятно, что его выбрали, он же лучший. Тиль, получается, это я его убил. Я остался, а он полетел. Вместо меня.

Последнее парень сказал совсем тихо, но с надрывом, съезжающим в хрип.

Тильда снова встала, отошла к окну. Оборвала лист, следом другой.

— Тиль… — едва не шёпотом и, пожалуй, жалобно позвал Грег.

— Знаешь, когда после крушения в госпитале лежала, я услышала разговор двух сестёр. Одна говорит: «За что бедняжке это всё?» — это про меня. А вторая отвечает: «На всё воля Неба. Значит, заслужила». Я даже не уверена, может, она сказала не «заслужила», а «заслужили». Но вот эта фраза крепко засела. Мама с папой погибли, капитан… Там такой очень забавный капитан был, всё обещал дельфинов показать. В общем, все утонули, потому что я виновата, меня Небо наказало. Я потому и шарахалась от всех — от Карта, дяди, от тебя, от девочек в пансионате — казалось, заразная. А вдруг ещё кто-то умрёт, вдруг меня опять Небо накажет? Мне даже кошмары снились.

— К чему это ты? — помолчав, спросил всё же Грег.

— Знаешь, что Карт на это сказал? «Не бери на себя больше, чем унести сумеешь. И не пытайся быть мученицей, тебе это не идёт».

— На него похоже, — хмыкнул рыжий. — Только я всё равно виноват.

Тиль по-настоящему сжала зубы да так, что больно стало, под скулу тоненький буравчик ввернулся, в висках заломило. Но уж лучше так, чем орать: «Да мне плевать, кто виноват!» Лучше так, чем глухая пустота, неумение чувствовать хоть что-то, пусть хоть боль. Чем рёв по ночам — тоже бессмысленный, потому как слёзы текут сами по себе, а пустота остаётся пустотой.

Лучше, чем голос. Нет, не голос, он-то уже начал тонуть в памяти, становился безликим, хотя всего чуть больше трёх месяцев прошло. Лучше, чем слова, которые никак не желали забываться вместе с голосом: «Потому что я тебя люблю. Только ты этого сейчас не слышала».

Лучше, чем вой в подушку: «Я тоже тебя люблю!» Потому что её слова ничего не значат, как и слёзы, ведь Карт их не услышит, а Тильда не сумеет объяснить: он давным-давно стал для неё всем. Раньше боялась, думала, не поймёт, что это значит — всем, совсем всем. А теперь и растолковывать некому.

— Тиль. — Она не слышала, как Грег подошёл. Лишь вздрогнула, когда он руку на плечо положил. — Я не знаю, как надо говорить…

Видимо, ничего говорить и не нужно было. Девушку словно развернуло, она ткнулась рыжему в плечо и заревела в голос: с жалкими всхлипами, с животным подвыванием. И шар в груди рос, рос, словно его накачивали, как дирижабль.

От Грега пахло привычно, уютно: шерстью мундира и лимонной водой, а ещё немного табаком. Он был высоким — гораздо выше Тиль — широкоплечим. И ладони у него оказались тяжёлыми и даже вроде бы горячими.

Но всё равно это не тот запах, не тот рост и не те руки. Это просто не тот человек.

А потом шар в груди наконец-то лопнул, и стало легко, совсем легко.