Глава восьмая

К госпоже Ревер время было не просто благосклонно — оно бабулю обожало, но как-то однобоко. Все семьдесят с хорошим таким гаком лет оставили на сморщенном, как у обезьянки, лице старушки глубокий след. Да и передвигалась дама с трудом, без посторонней помощи ни встать, ни чашку с чаем поднять не могла, а вот разум у неё остался кристально ясным. Правда, злые языки утверждают: если по молодости от излишка мозгов не страдаешь, то к закату жизни и терять нечего.

На подвижность же языка госпожи годы никак не повлияли, может, даже и наоборот. С другой стороны, язык не суставы, в нём скрипеть нечему.

— …мне так жаль старину Крайта, так жаль, вы не поверите, — Ревер болтала без умолку, что очень облегчало общение — вставить хоть слово у Тиль никакой возможности не было. — А многие и не верят мне, милочка. Представляете? Ну да, у нас имелись с этим, с позволения сказать, господином, трения. Но ведь между соседями случаются недопонимания, верно? Тем более что Берри ухаживал за мной в юности, а мой папенька ему отказал. Но вы об этом, конечно же, всё знаете. Уверена, дядя в подробностях рассказывал, не так ли?

— Конечно, — совершенно машинально улыбнулась Тильда, понятия не имея, о чём её спрашивают.

От трескотни старухи у неё даже голова легонько закружилась, а от чайной пары, тяжелой, с благородно потемневшей позолотой, которую приходилось на весу держать, начали ныть запястья. Понятно, что разумнее было выпить поданное ведьминское варево и вернуть, наконец, чашку на стол, но глотать жидкость, остро пахнущую распаренной метлой и, кажется, ещё тиной, смелости не хватало.

— Может, в этом признаваться и не слишком скромно, но всем известно, что в сердце Берри я оставила незаживающий шрам, — старуха кокетливо поправила букли, никак не желающие сочетаться с седыми прядями, вылезающими из-под кружевного чепца, и каркнула. То есть засмеялась, наверное. — Но что же здесь поделаешь? Помнится, ещё моя бабушка говаривала: у Крайтов кровь гнилая и ничего с этим не попишешь. Скажу откровенно, Берри в молодости был дивно хорош собою, а как галантен! За душой, конечно, и медяка лишнего не имел, но какая же девица будет думать о таких вещах? Право, он вскружил мне голову, просто вскружил! Но батюшка запретил и думать о браке! Так и сказал: «От Крайтов добра не жди, все они, как один, порченные!»

— В девичестве я тоже носила фамилию Крайт, — решилась-таки напомнить Тиль.

— Да? — изумилась старая дама, по-кроличьи хлопая лишёнными ресниц веками. — Ну что вы, милочка! Тут совсем другое дело! Папенька ваш и верно был из Крайтов, да только ещё тогда все дивились: парень ни в мать, ни в отца пошёл! Нет, я ничего такого в виду не имею, но вот так вышло, веточка в сторону потянулась. А потом вы же ещё наполовину Лунгер, а это очень достойная фамилия, очень. Вашу матушку я обожала! Хотите верьте, хотите не верьте, но глаза просто выплакала, когда они решили отсюда уехать! Такого доброго сердца, как у неё, во всей округе не сыскалось! Но вот вы возьмите хотя бы этого мальчишку, вроде как воспитанника Берри! Воспитанник, ха! Да каждый тут знает, что…

Карт, увлечённо рассматривающий у окна какой-то альбом и весьма успешно делающий вид, что его тут нет, деликатно кашлянул в кулак.

— О, Небо! — вздрогнула пухлыми плечами старушка, прижимая артритную лапку к груди. — Я совсем про вас забыла, милый мой. Нельзя же себя так вести! У меня слабое сердце, а вы пугаете!

— Прошу прощения, — невозмутимо откликнулся Карт, коротко поклонившись. — С вашего позволения, я взгляну на лошадей.

— Ступайте, — милостиво махнула рукой Ревер. — Мой внук тоже наверняка там. Все просто помешались на этих конях! Даже неприлично, честное слово, — дама, поджав синеватые губы, дождалась, пока Крайт не выйдет из гостиной, и только после того, как за ним дверь закрылась, выдохнула, многозначительно вытаращив глаза. — Вы сами видите, какой он! — прошептала, интимно подавшись к Тиль. — Видит Светлое небо, мальчишка откровенно пугает. Да хотя бы вспомнить тот жуткий скандал с бедняжкой-колонисточкой. С одной стороны его, конечно, можно понять, даже для Крайта та ещё партия, но бросить несчастную в храме!..

— Я хорошо помню эту историю, — процедила Тиль.

— Ах да, что это я, право? — ахнула дама, театрально отшатнувшись. И эдак хитровато прищурившись — видела, наверное, неважно. Или, может, на самом деле не была такой дурой, какой казаться хотела. — Простите мне мою бестактность.

— Пустое, — Тильда постаралась выдавить дружелюбную улыбку. — Госпожа Ревер, не могли бы вы мне помочь? Вопрос, который я хочу задать, очень деликатный, но к кому ещё обратиться, как не к вам? Понимаете, я уже немолода, — Ревер закивала с таким энтузиазмом, что Арьере моментально стало понятно: «немолода» — это слишком слабо сказано, следовало себя старухой назвать. — Пора задуматься о наследниках. Но вы же знаете, мой супруг родом из старой, даже древней семьи…

— Кто же у нас не знает Арьере? — дама снова неодобрительно губы поджала.

— Именно это я и имела в виду. Сами знаете, дурная слава предков может сказаться на будущем ребёнка, особенно если родится девочка. Поэтому мне бы хотелось заранее оценить опасность…

— Ни слова больше, — Ревер приложила указательный палец к губам, кокетливо отставив кривоватый мизинчик, и заговорщицки подмигнула. — Понимаю и сейчас всё расскажу. Вы абсолютно правы, милочка, история Крайтов по-настоящему скандальна!

— Я не… — начала было Тиль, но «…не свою семью имела в виду» договорить не успела, потому что ей просто ладонью рот прикрыли.

— Не надо ничего объяснять, — старуха растянула в лукавой улыбке каучуковые губы. — Я само понимание. Слушайте же. Вам, наверное, сей факт неизвестен, Крайты не любят это вспоминать, но некогда вашей семье принадлежала вся округа, от самого побережья, до Арьергерда. Впрочем, тогда города ещё не было, но это и неважно. Знатностью они никогда не отличались, но говорили, будто богатством запросто могли поспорить даже кое с кем из придворных. Да и влияние имели немалое. Так ведь где деньги, там и власть. Вы со мной согласны?

— Да, но…

— Никаких «но», — решительно отрезала старуха. — В Светлой книге написано: деньги развращают и тут также вышло. Случилось это, когда моя бабушка ещё совсем ребёнком была. Тогда наследнику Крайтов, а звали его, между прочим, Карт — это родовое имя, вы знали?

— Нет, — выдохнула Тиль, смирившись с неизбежным.

— Теперь знаете, — отмахнулась дама. — Так вот, этому самому Карту приглянулась дочь соседа, девушка из благородной, но вконец обедневшей семьи. Естественно, ни о каком браке даже речь идти не могла. Да молодой Крайт брать девицу в жёны и не собирался. Вы представить себе не можете, на что решился этот безумец! Он просто выкрал бедняжку и силой привёз в свой дом!

— Если вам дорога жизнь, держитесь подальше от торфяных болот, — пробормотала Тиль.

Конечно, вспоминать модные романы, когда тебе трагическую историю рассказывают, не очень уместно. Но слишком уж нелепо всё это звучало.

— Что вы говорите?

— Ничего-ничего, — исправилась Арьере. — И что случилось с несчастной девушкой?

— Будто вы сами предположить не можете, — каркнула-хохотнула Ревер.

— И она, конечно, покончила с собой, не вынеся позора?

— Отчего же? — равнодушно пожала плечами старуха. — Для некоторых особ собственная жизнь гораздо дороже чести. Осталась она жить у Крайтов, детей родила. Семь или восемь их было, я уже не помню. И даже когда любовник женился, никуда не уехала. Правда, на Небо ушла до времени.

— В родах, надо полагать?

— Что ж вы тут комедию играете, когда всё не хуже моего знаете? — оскорбилась в лучших чувствах дама.

— Нет-нет, просто догадалась, — заверила её Тиль. — Но вы правы, история на самом деле ужасна.

— Да что там! Самый ужас в другом: отец бедняжки проклял Крайтов и всё его потомство — и законное, и бастардов. Скажу я вам, проклятье исправно работает. Семейство разорилось, да и вымерло почти, вот-вот совсем исчезнет. А Арьере как раз обрели былое благополучие.

— Они-то тут при чём?

— Как, разве я не сказала? Похищенная бедняжка как раз из рода Арьере была! — торжественно припечатала явно довольная старуха.

По всей видимости, ей нечасто приходилось делиться такими жуткими и сладкими, хоть и несколько подгнившими слухами.

* * *

Старушечьи сплетни Тильда и дальше с удовольствием бы слушала: во-первых, они оказались довольно забавными, а, во-вторых, при желании здравое зерно от плевел всегда отделить можно. Да вот беда, заснула Ревер. Вот как сидела, говорила, так и заснула на половине слова. Арьере даже подумала: всё, отмучалась дама, начала соображать, что дальше делать — на помощь звать или уйти потихоньку. Но тут старуха всхрапнула здоровым кавалерийским храпом, длинно свистнула носом, и Тиль стало понятно: придётся убираться восвояси. На поздний завтрак их никто не пригласил, а сидеть рядом с прикорнувшей бабулькой, дожидаясь, пока той очнуться вздумается, неприлично.

Одно хорошо: остывшее варево, которое тут вместо чая подавали, допивать не пришлось. Но на этом все приятности заканчивались. Потому что не успела Тиль до коляски дойти, как наткнулась на давешнего нахала. На самом деле наткнулась, даже толкнула его.

— Ого, уже успели по мне соскучиться? — блеснул зубами Доусен, не к месту вывернувший из-за угла каретного сарая. — Приятно, что уж тут скажешь?

— Ничуть не бывало! — Тиль слишком резко, едва собственное плечо не вывихнув, выдернула локоть, под который наглец её галантно поддержал. — Мы просто нанесли визит госпоже Ревер.

— Мы? Вы, что ли, с тем надутым индюком прибыли? Которым сейчас с хозяйкиным внучком моих лошадок нахваливает, а сам мерина от кобылы отличить не может?

— Знаете что, мастер Доусен!..

— И вы туда же? — колониста перекосило, будто он целиком лимон сжевал. — Говорил же, какой я вам мастер? Джерк и вся недолга. Да нет, я ни на что такое не напрашиваюсь. Хотите, чтоб я вас госпожой величал, так и сделаю. Но уж вы меня просто Джерком зовите, лады?

— Ну, хорошо, — не слишком уверенно протянула Тиль.

— А я тут про вас пораспрашивал и, честно сказать, ни словечку не поверил. Вот и скажите: правду люди говорят или брешут как водится?

— Я же не знаю, чего вам наговорили, — буркнула Арьере, увлечённо перчатки натягивая.

Надевание перчаток — дело сложное и трудоёмкое, требующее предельной концентрации.

— Так болтают, будто вы учёная дама, академик прям.

— Нет, я не академик, — улыбнулась Тильда, — всего лишь доктор.

— Врач, что ли? — изумился Доусен.

— Доктор наук, да и эту степень получила совсем недавно, зимой. Но в Королевской академии курс лекций действительно читала.

— Ни хрен… — Джерк подавился словами, кашлянул неловко. — Прощения прошу, просто удивился сильно. Чесн’ слово, скажи кто другой, так в жизни бы не поверил. Хорошенькая, молоденькая и вдруг такой умище!

— Не такая уж я и молоденькая и про ум не мне судить.

Тильда всё-таки не выдержала, рассмеялась и тут же оглянулась, не видит ли кто, как она с конюшим хихикает. Но двор перед каретным сараем был пуст, только курица в пыли возилась, да у загона темнели мужские фигуры, наверное, Карт со старухиным внучком. Но они стояли так далеко, что и не понять, где Крайт, а где Ревер.

— Да прям’ не молодая, — усомнился Доусен, которому на всё приличия явно было начхать. — Двадцать-то вам есть?

— Мне почти двадцать шесть.

— Ну и ну, — Джерк сдвинул свою диковинную шляпу на лоб, поскрёб затылок. — Всё чудесатей и чудесатей. Не, это, конечно, у нас девчонки замуж летят, не успев из коротких юбчонок выпрыгнуть, а тут всё по-другому, по уму. Но академиков-то вы и впрямь учите.

— Да нет, не учу, — Тиль костяшкой потёрла кончик носа, пряча смешок. — Видите ли, механо-психология наука совсем новая, ей во всём мире занимаются единицы, но очень перспективная. Раньше неисправных спиритов просто списывали, а теперь их можно корректировать — это большая экономия. И я предложила принципиально новый метод работы, он даёт хорошие результаты. Поэтому меня и удостоили чести выступить в академии.

— Ни слова не понял, — честно признался Доусен.

— Да вам, наверное, это и не очень интересно, — спохватилась Арьере. — Простите, просто я как сяду на любимого конька, так меня и несёт.

— Что вы всё время извиняетесь? — сердито буркнул Джерк, брови нахмурив. — И мне взаправду интересно. Приезжал ко мне на ранчо тоже такой учёный, какие-то там поилки-кормилки железные втюхивал. Вот он говорил, будто лошадям конец пришёл. Мол, скоро всё машины заменят. Я, понятно, его послал подальше, да нет-нет, а думаю: вдруг прав?

— Ну конечно, прав, а как же иначе? Машины обходятся куда дешевле животных, а спириты и вовсе ничего не стоят. Ещё они безотказны.

— Только вот сюда вы на коляске прикатили!

— У меня есть самоходный экипаж, но дороги ещё не просохли, он застрянет, — непонятно с чего начала оправдываться Арьере.

— Вот видите, — разулыбался Доусен, — а сами говорите!

— Да я вам не то говорю!

— А я то! — упёрся Джерк. — Да и вообще, пихать померших в машины — это, скажу я вам!.. Не по-человечески так поступать. И хоть в храм меня не заманишь, а Небу такие штуки тоже вряд ли нравятся.

— Ну вы же умный мужчина, — всплеснула руками Тиль, — а такую ахинею несёте! Никто покойников в аппараты не суёт. Спирит — это только сознание, да и то изменённое, очень ограниченное, практически лишённое индивидуальности. А…

— С чего эт’ вы взяли, будто я умный? — ухмыльнулась нахал.

— Разве нет?

— Значит, я вам тоже по нраву пришёлся?

— Вот уж глупости! И должна напомнить: я замужем, — отчеканила Тиль.

— А разве тот индюк не любовником приходится?

— Он мой кузен!

— Кузен-то кузен, да я слыхал, будто вы с ним третья вода на киселе. К тому ж, кому какое дело? И тут, и у нас двоюродные друг на друге то всё время женятся.

— Вы такие глупости говорите, что это просто в голове не укладывается! — возмутилась Арьере.

— Если я всё правильно понял, вам не по нраву, что он родич, а не что любовник? — прищурился наглец.

— Ну знаете ли!..

— Ладно, ладно, — примирительно протянул Доусен, выставив перед собой ладони, будто защищаясь. — Я глупость сболтнул, вы погорячились. Не собираюсь в ваши дела лезть. А вот запросто поболтать — это забавно. Не желаете на лошадке покататься?

— Я не очень хорошо верхом езжу, — проворчала ещё не успевшая остыть Тильда. — Да и в седле давно не сидела.

— Ну так я оседлаю кобылку?

Джерк ткнул большим пальцем куда-то за спину. Надо понимать, там неосёдланная кобылка дожидалась.

— Я же сказала…

— Да я слыхал, что вы сказали. Мол, давно не ездили и всё такое. Но про то, что не хотите, ни слова не было.

— Вы несносны! — выпалила Тиль.

И опять почему-то рассмеялась, хотя вроде ничего смешного не произошло. Наоборот, ей давно бы стоило прекратить этот глупый, а, главное, совершенно неуместный разговор.

— И это я не раз слыхал, — ухмыльнулся Доусен. — Меня ещё почище вашего приглаживали. Правда, сегодня кататься и впрямь поздновато, так я завтра прямо с утреца к вам и приеду. По рукам?

— Тиль, я жду тебя в коляске, — негромко сообщил Карт.

Когда он подойти успел, Тильда понятия не имела, многое ли услышал тоже. Арьере вдруг стало так стыдно, что щёки мигом вспыхнули и даже вроде бы лоб краской налился. Она подобрала юбки и, ни слова не говоря, не попрощавшись, а на Доусена и не глядя, пошла к экипажу.

* * *

Карт молчал, лишь прицокивал изредка, понукая старую лошадь. Тиль тоже разговор заводить не спешила. Чувство вины само по себе штука тягостная, а когда ещё и сообразить не можешь, что не так сделала, но всё равно виноватишься, неприятно вдвойне. И обидеться-разозлиться не на кого, остаётся только на себя дуться, но это вообще дело последнее и, главное, совершенно неплодотворное.

Крайт натянул вожжи, останавливая кобылу, зачем-то шляпу снял, взъерошил чуть влажные волосы.

— Нам поговорить стоит, — сказал неохотно, словно его кто-то вынуждал.

— Мы только и делаем, что разговариваем, — отозвалась Тильда, наклонив зонтик так, чтобы кружевной фестон прикрывал лицо. Смотреть на Карта было неприятно или, скорее, неудобно. — За последние десять лет столько не болтали, сколько за эту неделю.

— Ты имеешь право злиться, — процедил Крайт.

— Ещё бы!

— Честно говоря, я ожидал, что на тех поминках мне пощёчину залепишь.

— Было такое желание.

— И не удивился бы, откажись вообще общаться.

— Мудрое решение. Жаль, что не додумалась.

— Ты теперь во всём со мной соглашаться станешь?

— Предпочитаешь, чтобы я спорила?

Тиль приподняла зонтик, глянув на кузена.

— Честно говоря, да, — Крайт с силой, обеими ладонями растёр лицо. — Я понимаю, слишком много времени прошло. Я другой, ты другая, всё изменилось, но…

— А вот тут ты ошибаешься. Всё не изменилось — всё умерло. То, что было, просто умерло, нет его. И мне не понятно, зачем ты тратишь на меня своё время.

— Ты же сама просила.

— И это была самая безумная идея, которая за всю жизнь мне в голову пришла! Спишем её на растерянность и женскую истеричность. Послушай, Карт, и я очень прошу, услышь. Мне уже не шестнадцать лет, а тебе не двадцать. Я не просто какая-то там дамочка, а учёный, хоть это и звучит смешно. Пусть меня уважают только чудаковатые метры в чёрных тряпках, но уважают же. Мне деньги платят за мозги, а не потому, что я всего лишь женщина. И, в конце концов, я жена с неплохим стажем.

— Забыла упомянуть, что сумела пробиться в высший свет, — огрызнулся Карт.

— Вот это как раз никакого значения не имеет.

— Зачем ты мне это всё говоришь? Расскажи мужу, с которым у тебя стаж.

— Теперь ты решил меня замужеством попрекнуть?

Злость, и обида, и даже чувство стыда без следа куда-то подевались, зато накрыла усталость и нежелание вообще что-то обсуждать. Бессмысленность этого разговора, да и поездки сюда, в дядину усадьбу, стали кристально ясными, осталось лишь лёгкое недоумение: зачем всё затевать нужно было? Ведь решение-то она давным-давно приняла. Признаться себе боялась, что ли? Только чего бояться? Обычной, спокойной, вполне благоустроенной жизни? Не все рождаются борцами, особенно когда революцию устраивать незачем.

— Теперь ты послушай, — тяжело, будто камни ворочая, подол голос Карт. — Всё совсем не так. В смысле, было всё не так. Я не собираюсь оправдываться. И не потому, что не в чем — дурак и есть дурак. Но я всерьёз думал…

— Карт, сейчас никакого значения не имеет, о чём ты тогда думал, — перебила его Тиль. — Вполне возможно, в этом фарсе со свадьбой замешен дядя. Я даже могу предположить, что он заставил тебя так поступить. Это ничего не меняет, вот сейчас, в данную минуту — ни-че-го. Всё, что я теперь знаю или ещё узнаю про Берри, не имеет никакого значения. Он тот, кто меня воспитал, пытался, как умел, заменить родителей и никогда — слышишь? — никогда не сделал мне плохого.

— Упражняешься во всепрощении? — поинтересовался Карт, разглядывая дали.

— Вовсе нет. Допускаю, что Берри был не самым хорошим человеком, может, и вовсе мерзавцем. Но это мой дядя и я его буду помнить таким, каким хочу! А всё, что он сделал плохого, меня не касается.

— Он тебя откровенно обворовал, — напомнил Крайт.

— Я ничего об этих деньгах не знала и дальше знать не желаю. Между прочим, ты тоже не только свет принёс. Хочешь, чтобы я тебя ненавидеть начала?

— Лучше уж понимать, что тебя ненавидят, чем знать: о тебе попросту забыли, — кривовато усмехнулся Карт.

— Конечно, предпочтительнее, чтобы я страдала по тебе до конца своих дней!

— А можно либо забыть, либо страдать? Другого варианта нет?

— Знаешь что, Карт? — Тиль решительно сложила зонтик. — Уезжай. Прямо сейчас уезжай и никогда больше не возвращайся. Я понятия не имею, чего тебе от меня понадобилось. Может, на наследство нацелился; или решил, будто жениться пора пришла; или захотел поиграть в воскрешение чувств — мне всё равно. Но у тебя ничего не выйдет. Поэтому уезжай.

— А ты вернёшься к господину Арьере? — деловито уточнил кузен

— А я вернусь к мужу, — кивнула Тильда. — Это будет правильно.

— Какое хорошее слово: «правильно», — протянул Крайт.

— Всего доброго, — вежливо попрощалась Тильда и вылезла из коляски.

Правда, проделать это с достоинством у неё не получилось: экипаж был старым, лестничка узкой, а ступеньки довольно высокими. Арьере, конечно, оступилась, подвернув лодыжку и, чтобы не упасть, ей пришлось схватиться за грязное колесо.

— Можно узнать, куда ты собралась? — осведомился сверху Крайт, явно не собирающийся ей помогать.

Собственно, он вообще не шевельнулся.

— Домой, — спокойно ответила Тиль, безуспешно пытаясь стряхнуть с перчатки налипшую глину. — Я прекрасно доберусь пешком, погода чудесная и воздух очень свежий. Бодрит.

— Тиль, последний вопрос, — Карт нагнулся, почти лёг на сиденье, заставив коляску шатнуться, облокотился о поручень, навис над головой Арьере. — А что ты любишь?

— В каком смысле? — опешила Тильда, невольно отступая — неприятно же, когда над тобой висят, хочешь не хочешь, а мерещится, будто вот-вот свалится.

— В самом прямом, — с яростной любезностью пояснил Крайт. — Людей оставим в покое, будем считать, тебе просто не попались достойные, а родственников больше нет. Но ты даже собаки не держишь. На деньги тебе плевать, на тряпки-драгоценности тоже, конфеты никогда не нравились, букеты цветочными трупами называла. Так что ты любишь?

— Науку! — выпалила Тильда первое, что на ум пришло.

— Именно поэтому ты её забросила и занялась убогой практикой? Вправляешь мозги токарным станкам и армейским машинам?

— Я… Мне нужно… Я материал собираю! — почти крикнула Арьере.

От невесть откуда накатившей обиды в груди ужасно тесно стало, не вздохнуть. Переносицу от разом подступивших слёз заломило, глаза тоже. Тиль по-рыбьи глотнула воздуха, придавила ладонью, пытаясь ослабить корсет — не помогло. Но хоть ноги двигались, развернуться удалось, уйти тоже.

Правда, недалеко, она даже до лошади добрести не успела, когда Карт её нагнал, обнял сверху, через плечи, словно в себя укутывая — раньше он всегда так делал.

— Прости меня, — шепнул ей в макушку, — я идиот.

— Отпусти, — только и смогла выдавить Тиль.

— Да ни за что, — припечатал Крайт.

И пожалуй, это резкое, даже властное, слишком уж хозяйское: «Да ни за что» — было самым нужным, что Тильда слышала за… За очень долгое время.

* * *

Почти десять лет назад

После духоты зала ночной морозный воздух показался острым: вдохнёшь — и в горле, в носу сразу становится холодно, колко. Но Тиль это даже понравилось: от выпитого шампанского и танцев немного кружилась голова, а стужа отрезвляла.

Девушка стянула воротник шубки у горла, пряча мигом замёрзшие ладони в мех, запрокинула голову. Тёмное небо, висящее перевёрнутой чашкой над чёрными сучьями деревьев, словно щедро бисером обсыпали. Звёзды тоже казались ледяными, но от холода, наверное, они лишь ярче горели: неправдоподобно большие, цветные — и привычно тускло-золотистые, и серебристые, и синие даже. Луна спряталась за остроугольной крышей Королевской Приёмной, потому подмигивающее звёздным бисером небо солировало, красовалось, демонстрируя себя во всём великолепии.

Снежок, угодивший в затылок, ударил совсем не больно, а вот холодное крошево, мигом набившееся за воротник, заставило вздрогнуть, передёрнуть плечами.

— С наступлением нового года, Тильди-тиль, — заорал Грег, замахал рукой, будто утопающий кораблю. — С новой жизнью и новым счастьем!

И как по сценарию за горящим огнями зданием Королевской Приёмной, за треугольником крыши небо прошил росчерк шутихи, взорвался ярким веером, оглушил свистом. А следом ещё одна ракета взлетела, потом сразу три, и ещё, ещё.

Тиль улыбнулась и залпам, и небу, и потускневшим звёздам. И Грегу, почему-то так и стоящему рядом с крыльцом. Разноцветье фейерверка раскрашивало его лицо то синим, то зелёным, то зловеще-красным, отчего оно театральную маску напоминало, а вот выражение не разобрать. Кажется, серьёзное очень. А шутихи свистели пронзительно, взвизгивали по-звериному.

— Ты очень красивая, — сказал Грег. Тиль его, конечно, не расслышала, по губам смысл угадала. А, может, и не по губам. — Я глупости говорю, да? — Тильда отрицательно помотала головой. — Да сам знаю! — Рыжий провёл рукой по волосам, взъерошив без того вечно торчащий вихор. — Но ты на самом деле сейчас очень красивая.

— Только сейчас? — также беззвучно, одними губами выговорила Крайт.

Невесть откуда взявшееся и, в общем-то, бездумное кокетство защекотало не хуже шампанского.

Теперь Грег головой помотал:

— Я хотел сказать…

Тильда прикрыла глаза, пряча подмёрзший нос в мех воротника: «Не надо ничего говорить. Я всё и так знаю».

— Тиль! — позвал рыжий, перекрикивая пересвист фейерверков и радостные вопли толпы, как-то разом, волной выплеснувшейся на террасы.

— И тебе нового счастья, — пожелала Крайт, повысив голос.

И тут увидела Мими. Её соседка по комнате в пансионате, можно сказать, старая подруга, с которой они больше полугода не виделись, стояла рядом с колонной, то ли не решаясь спрятаться за неё, то ли, наоборот, сначала спрятавшись, а потом передумав. Собственно, дело не в том, как она там поступить собиралась, а в выражение её лица. Пожалуй, такого осуждения граничащего с брезгливостью Крайт видеть ещё не доводилось, а судили её многие и часто.

А когда Тильда перекошенную физиономию Мими рассмотрела, обруч, давным-давно стальной лапой рёбра стискивающий, исчез, словно его не было никогда, даже корсет ослаб, будто и не зашнурованный вовсе. Девушка вздохнула, глотая воздух ледяными кусками. И то, что сейчас он едко вонял гарью и серой ни малейшего значения не имело.

— А оно возможно, счастье-то? — спросил Грег.

Тиль, разглядывающая подругу — судя по всему, бывшую — и не заметила, как он подошёл.

— Конечно, возможно, — девушка подняла голову, глядя на насупившегося рыжего, — оно же новое. Всё новое возможно, по крайней мере, теоретически. Так мой отец говорил.

— И ты… — начал было парень, но осекся, не стал продолжать.

Правда, в этом никакой необходимости и не было, Крайт его прекрасно поняла.

— А что я? — пожала она плечами. — Я, как все. Мне тоже счастья хочется.

За Приёмной бабахнуло так, что замёрзший сад вздрогнул, а уши на миг будто ватой заложило. Небо вспыхнуло, осыпалось каскадами искр. А Грег шагнул, оказавшись совсем уж близко. Поднял руку, тронул скулу Тиль кончиками пальцев, провёл по щеке.

— Тебе не кажется, что это уже было? — спросил негромко и словно бы проверяя.

— Только теперь никто меня спасать не прибежит, — так же тихо ответила Тильда, не переставая улыбаться. Да ей совсем и не хотелось переставать. — Сегодня вы как-то подозрительно нерешительны, господин офицер.

— Я офицер без году неделя, — буркнул Грег.

— А это имеет значение?

— Никакого.

Чужие холодные губы легко, будто спрашивая разрешения, коснулись её — и это не было неприятно, скорее, наоборот. Тиль ответила, обняла его за шею, вслушиваясь.

Грег не разочаровал: от него приятно пахло, согревшиеся губы казались мягкими и, пожалуй, нежными, а сам поцелуй щекотал ничуть не меньше, чем невесть откуда взявшееся желание кокетничать или то же шампанское.

К сожалению, Тиль чётко осознавала: с террасы их может заметить не только Мими, да и её одной достаточно, чтобы скандал пожаром разгорелся. Нет, Крайт сейчас это нисколько не волновало, но вот сознание могло бы стать и чуточку менее ясным — почти первый поцелуй всё-таки.

— Тильди-тиль… — позвал Грег.

— Всё потом, ладно? — попросила Крайт, бездумно гладя его немного колкую, приятно шершавую щёку — колкость с шершавостью чувствовались даже сквозь атлас перчатки и это ей понравилось не меньше поцелуя. — Поговорим завтра.

— Завтра? — Рыжий не переспросил, а будто подтверждения потребовал, словно не верил, что завтра вообще наступит.

— Буду ждать тебя после завтрака, — кивнула Тильда.

Вот избитое же выражение: «глаза горят». Но другого Крайт подобрать не сумела, у Грега на самом деле глаза светились фонариками и вовсе не отсветами потухающего фейерверка, огней дома или ламп, раскрашивающих голые деревья в волшебство.

— Завтра, — повторила Тиль просто потому как видела: он рад это слышать.

— Госпожа! — раздался с дорожки крик. И в нём такая паника слышалась, что Тильда отпрянула от Грега, в сторону шарахнулась, обернулась резко, наступив каблуком на позабытый шлейф бального платья. Почему-то в том, что зовут именно её, Тиль нисколько не сомневалась. — Госпожа Крайт!

— Я здесь, Нери, — отозвалась, узнав, наконец, дядюшкиного камердинера. — Что случилось? Что-то с дядей?

— Госпожа!.. Ох, фу-у, — вывернувший из-за кустов слуга, опёрся ладонями о колени, пытаясь отдышаться. Вид согнувшегося в три погибели Нери, обычно такого безукоризненного, словно накрахмаленного, перепугал Тиль сильнее его криков. — Вот… Вам письмо, госпожа.

— Письмо? — Тильда почему-то медлила, не решаясь взять уже вскрытый конверт. — Это не могло подождать до утра?

— Да читайте же! — приказал камердинер.

Тиль, прикусив губу, вынула сложенный лист. Получилось это не сразу, бумага почему-то скользила в пальцах, как намасленная, развернула. Записка оказалась совсем небольшой, всего-то в несколько строк. Крайт прочитала их — и ничего не поняла, вообще ни словечка. Все буквы были знакомы, они даже складывались в привычное, но смысл ускользал, не давался, юлой в голове вертелся.

— Тильда, что стряслось? — донеслось издалека, по ту сторону тумана.

Откуда зимней ночью, да ещё в столице туман взялся, Тиль тоже не поняла. Только подумалось смутно: это странно, но тут же исчезло. Вроде бы её пытались удержать, но она вывернулась из чужих рук, кажется, оставив в них шубку. Вроде бы она куда-то шла, всё быстрее и быстрее, а потом и вовсе побежала. Вроде бы очутилась возле ограды, вцепилась одной рукой в чугунные прутья — в другой она так лист и сжимала. Сердце колотилось в горле, грудь огнём горела, как будто Тильда перец вдохнула.

И вот тут, сразу следом за мыслью про перец, под черепом фейерверк взорвался: яркий, слепящий, заставляющий зажмуриться до слёз. И на фоне рассыпающихся искр раскалённым добела железом горели кривовато выведенные строчки: «Я жив. Я возвращаюсь к тебе».