– Вот так я и попала в нашу компанию.

Клаудия отпила немного воды из стакана и уставилась на пробуждающийся за окном город.

Мы проговорили всю ночь. Вернее, говорила она, а я слушал. Слушал, обуреваемый самыми разными эмоциями: от гнева и негодования до жалости и нежности.

Она посмотрела на меня и произнесла:

– Признайся, я ведь отвратительна тебе теперь?

Ни одной из тех эмоций, которые я испытал, не было отвращение. Мне трудно было понять, как теперь относиться к этой женщине. Прежнее безмолвное и безоговорочное обожание сменилось чем-то иным, но от этого моя любовь к ней не стала слабее. Даже напротив. Теперь, когда я узнал ее душу, когда она позволила мне узнать себя так, как никому и никогда еще не позволяла, я до безумия хотел спасти ее. Спасти от самой себя. Чтобы она больше не гонялась за фантомами, а осознала, как важно быть просто счастливой. Деньги не могут принести счастье сами по себе. Когда ты один, ощущаешь лишь пустоту. Ничто не радует так, как могло бы.

– Нет, не отвратительна. – Я покачал головой и замолчал, не зная, как выразить то, что сейчас чувствую.

– Но ты молчишь… – заметила она с горькой улыбкой.

Я вздохнул и задал вопрос, лишь бы не обижать ее молчанием:

– Ты добилась того, чего хотела? Наш главный проиграл тебе?

– Нет. – Она снова повернулась к окну и продолжила: – Да, я из кожи вон лезла, чтобы доказать ему, чего стою. Стала для него незаменимой в делах. Он стал не только хотеть меня, но и уважать. Я пыталась вызывать в нем ревность, зная, что любому нормальному мужчине не нравится видеть свою женщину с другим. Пусть даже он станет это отрицать. Но он ни разу не заговорил со мной о моих поклонниках. Ни разу. Он кремень, а не человек, – в ее голосе сквозили нотки восхищения. – Наши отношения все эти месяцы оставались в тех рамках, которые установил он изначально. Я не продвинулась ни на йоту.

– И что ты будешь делать дальше?

– Не знаю… Я так устала от этой игры… Чувствую себя измотанной…

Она опустила голову на сложенные на столе руки и застыла так.

Я поднялся, сел рядом и осторожно погладил по волосам.

– Скажи, почему ты мне все это рассказала? Что я сам значу для тебя? Почему ты пришла ко мне? Зачем?

– Позавчера я была в Ильинске, – глухо проговорила она, потом подняла голову. Судорожно сжала стакан побелевшими пальцами и, не глядя на меня, продолжила: – хотя поклялась себе, что никогда больше там не появлюсь.

– Ты встречалась с матерью?

Ее взгляд опалил такой болью, что у меня дыхание перехватило.

– Прости, я не должен был спрашивать.

– Моя мать умерла. Мне сообщили об этом полгода назад. Я тогда была на корпоративе. Думаю, ты помнишь…

Я сглотнул комок, подступивший к горлу, и глухо проговорил:

– Прими мои соболезнования.

Она не отреагировала на мои слова, думая сейчас явно о другом.

– Я тогда так и не поехала на похороны. Продолжала лелеять нелепую детскую обиду. Поехала только сейчас. Может, позврослела? Не знаю… Как ни странно это звучит, ты заставил меня взглянуть на все по-другому.

– Я?.. Почему?

– В тебе есть внутреннее благородство… Ты знаешь, что похож на моего отца?

Я замер от потрясения, глядя в покрасневшие после бессонной ночи прекрасные изумрудные озера.

– Я это отметила еще в день нашего знакомства… Что ты похож на него. Делала вид, что для меня это ничего не значит. Внешнее сходство ведь не главное, правда… А тогда, на корпоративе, ты доказал, что есть не только оболочка… Ты не воспользовался моей слабостью, просто хотел облегчить мою боль. Я сама захотела втоптать тебя в грязь, доказать, что ты такой же, как все. Что для тебя важно лишь мое тело, ты просто хочешь все это! – Она обвела себя руками. – А потом ты сказал, что любишь меня. Не во время секса, когда слова мало что значат. После… И я видела, что ты не врешь… Меня многие любили, ты это знаешь. Тот же Артур, Демьян, Бонька. Но им всем от меня была нужна не только моя любовь. Это совершенное тело, эта мишура, которая рано или поздно спадет с меня. Если я отказывала им в праве трахать меня, они не могли с этим смириться. Артур преследовал, Демьян избивал и удерживал силой, Бонька просто ушел. Ты не требовал ничего от меня. Просто ждал, наблюдал издалека… Думаешь, я этого не замечала? Все я замечала. И не думай, что для меня это ничего не значит.

Трудно представить, что я ощущал, слыша от нее эти слова. Щемящая нежность, растущая в душе, захлестывала так, что слезы наворачивались на глаза.

– Я хотела испытать тебя, Миша.

Она впервые назвала меня по имени, так неофициально, тепло. Все бы отдал, лишь бы она и дальше звала меня так. Это делало нас даже ближе, чем вся ее ночная исповедь.

– А теперь ответь, почему ты ушел? Моя очередь задавать вопросы.

Клаудия ждала, глядя на меня со странным выражением.

– Я видел тебя с ним… Не знаю, почему меня это так задело, ведь я и раньше видел тебя с другими. Понимал, что… – Мой голос сорвался. – Но это… Я не хотел разочаровываться в тебе. Мне легче было просто уйти, не видеть тебя больше, чем допустить плохие мысли о тебе… И, Клаудия, я не кремень… Я не могу нормально реагировать на то, что ты с другими. Но я не стану удерживать тебя. Понимаю, что мы слишком разные люди. Я даже не знаю, как ты на самом деле относишься ко мне.

– Не знаю… – Она покачала головой. – Нет того, что я чувствовала с Демьяном. Тогда я была просто одержима им. Ты меня даже не слишком привлекаешь как мужчина. Но… Я не знаю, как объяснить. Ты нужен мне. Когда ты рядом, жизнь перестает казаться дерьмом. И мне легче переносить то, что я стала понимать в последнее время. Что все мои планы, все это чертово честолюбие – полная хрень. По ночам я вою в подушку. Хочу чего-то, но сама не могу понять, чего. И эту игру с нашим главным продолжаю из чистого детского упрямства… Позавчера, в Ильинске, когда я была на могиле матери, я встретила там отчима.

– Что он сделал, когда увидел тебя? – Я напряженно вглядывался в ее лицо, боясь услышать, что он ударил ее или причинил другую боль.

– Ничего… Он очень изменился. Облысел, утратил прежнюю красоту. Не знаю, что его больше изменило: тюрьма или годы. Посмотрел на меня так, словно видит впервые. Хотел пройти мимо. Я сама задержала его. Поздоровалась. Он нехотя остановился и сказал, что мать была бы рада узнать, что я все-таки пришла. Пусть даже на ее могилу. Сказал, что она ждала меня все эти годы. До безумия хотела позвонить мне, но боялась, что этим причиню боль. А потом я сделала то, чего не ожидала от себя. Попросила у него прощения. Не знаю, что меня заставило это сделать. Иногда мне трудно разобраться в себе. Он сказал, что уже простил. И добавил, что жизнь сама всегда наказывает тех, кто этого заслуживает. Сказал это без обиды или каких-то намеков. Просто констатировал факт. И от этого еще хреновее. Потом ушел, даже не оглянувшись. А я несколько часов сидела у могилы матери, плакала и понимала, что ничего уже не вернуть. Не попросить прощения, не увидеть ее улыбки, не почувствовать ее поддержки. Я сама всю жизнь отталкивала от себя хороших людей. Убеждала себя, что они глупые и никчемные. Но в глубине души понимала, что это не так. Я сама слишком плохая, чтобы общаться с ними.

– Не говори так. – Я вытер одинокую слезинку, скатившуюся по щеке. – Для меня ты всегда останешься лучшей. То, что ты рассказала, ничего не меняет. Ты просто запуталась. В себе самой, в том, чего хочешь от жизни… Если ты позволишь помочь, я всегда буду рядом. Плевать, в каком качестве. Пусть даже просто другом.

Она потянулась ко мне губами, и я поцеловал ее нежно и трепетно, словно боялся сломать. Оторвавшись от меня, Клаудия поднялась и протянула мне руку.

– Идем.

Я не задавал вопросов. Для меня было неважно, куда она меня поведет. Готов был идти за ней в огонь и воду, если она того пожелает.

Но мы оказались в комнате, где Клаудия увлекла меня на диван. На этот раз мы познавали друг друга медленно и бережно. Не было той безумной страсти, как в нашу первую ночь. Но то, что было сейчас, казалось еще эмоциональнее, еще глубже. С каждым касанием и поцелуем мы становились ближе друг к другу. Словно соединялись не только наши тела, но и то, что недоступно пониманию. И миг блаженства, когда мы слились в одно целое, закрепил это ощущение. Каким-то непостижимым образом я понимал, что она чувствует то же самое, и что сейчас для нее все по-другому. Не банальный секс, не очередная проверка, а нечто большее…

Потом она при мне порвала мое заявление об уходе. Сказала, что так и не отдала его в отдел кадров. Солгала всем, что я заболел и отпросился у нее. Я все еще не мог поверить в то, что она и правда неравнодушна ко мне. Но ее действия говорили сами за себя. Моя прекрасная волшебная богиня, мой ангел и демон в одном обличье, принадлежит мне. Пусть не полностью и сама того не желая, но она открыла для меня свою душу, впустила в свое сердце. Туда, куда мало кого пускала. А может, и никого вовсе.

Дальнейшее мне самому казалось волшебной сказкой. Мы стали встречаться. Притом не крадучись и не тайком. У всех на глазах. Изумленных, завистливых или ненавидящих. Я заметил, как тут же изменилось ко мне отношение коллектива. Если раньше что мужчины, что женщины едва меня замечали, то сейчас сами искали моего общества. Все жаждали подробностей: как мне это удалось? Удалось вскружить голову стерве, фурии, диктаторше. Со мной она не была такой. Чувственная, нежная, восхитительная женщина. Моя женщина!

А полгода спустя я сделал ей предложение и она согласилась. Единственное, что меня смущало – то, что она продолжает жить в квартире, которую снял для нее главный. Я вообще хотел, чтобы она порвала с ним всякие отношения. Клаудия убеждала, что больше не спит с ним. Воспользовалась его опрометчивым обещанием: не неволить ее, если она того не захочет. И судя по тому, каким грозным ходил в последнее время Геннадий Всеволодович, она не лгала. Главный зачастил в наш офис, и я прекрасно его понимал. Никому не хочется терять такую женщину, как Клаудия.

Однажды я услышал их разговор. Понимаю, что подслушивать нехорошо, но это получилось случайно. Клаудия давно уже дала мне запасные ключи от своей квартиры. И когда однажды я туда нагрянул, решив сделать ей сюрприз, она была не одна. Я понял это почти сразу, переступив порог квартиры. Чужие ботинки на полу в прихожей, знакомое черное кашемировое пальто на вешалке. Из гостиной раздавались громкие голоса. Клаудия и Геннадий Всеволодович спорили.

Едва дыша, я приблизился к дверям и замер у стены, не решаясь выдать свое присутствие. Мог бы, конечно, развернуться и уйти, но не сделал этого. Не потому что не доверял Клаудии. Скорее, мне хотелось узнать, на самом ли деле ее честолюбивые планы угасли. Если бы узнал, что она все еще жаждет заполучить босса, просто ушел бы. Не стал мешать. Как бы больно мне ни было. По крайней мере, в тот момент я думал именно так. Что смогу смириться с жизнью без нее.

Сквозь щель в приоткрытой двери я даже видел их обоих. Клаудия сидела на диване, а Геннадий Всеволодович расхаживал перед ней взад-вперед.

– Послушай, это уже зашло слишком далеко, – рявкнул он, останавливаясь перед ней.

Клаудия смотрела на него с легким недоумением.

– Ты о чем?

– Только не говори мне, что и впрямь намерена выйти за это ничтожество?!

Я стиснул зубы, сильно желая вмазать этому самодовольному хозяину жизни по физиономии и доказать, что не такое уж и ничтожество.

– А если так. И Миша не ничтожество, – откликнулась Клаудия, а у меня на душе потеплело.

– Я слишком хорошо тебя знаю, девочка, – процедил Геннадий Всеволодович. – Ты это затеяла с одной целью.

– Какой же?

– Чтобы я, наконец, дал тебе то, что ты хочешь.

– Вы слишком самонадеянны, многоуважаемый Геннадий Всеволодович.

– Не паясничай! Я тебя насквозь вижу!

Он схватил ее за плечи и выдернул с дивана. Я едва удержался от того, чтобы выскочить из укрытия, но что-то удержало на месте. Сам не мог понять, что. Может, мне и самому хотелось знать ответ на тот вопрос, который задал главный.

– Может, раньше для меня это имело значение, – проговорила Клаудия, вырываясь. – Теперь нет. Почему ты не можешь представить, что я теперь хочу совсем другого. Мне уже двадцать пять. Наверное, все мы рано или поздно взрослеем. Со мной это произошло только сейчас. Больше не хочу гоняться за химерами, быть красивой игрушкой в руках богатеньких папиков. Хочу обычного семейного счастья. Мужа и детей. Почему тебе так трудно поверить в это? Если хочешь, я даже уйду из твоей компании. Чтобы тебе было легче смириться со всем этим.

– Ты слишком хороший работник, – процедил он. – И так знаешь, что я скажу нет.

– Тогда пусть будет как будет. Ты будешь жить своей жизнью, я – своей. Отныне нас объединяет только бизнес, не более.

– А если я хочу большего? – прерывисто дыша, воскликнул он, хватая ее за талию и прижимая к себе.

– Ты не можешь дать мне большего. – Клаудия прищурилась. – Да и кто сказал, что я еще этого хочу? Отпусти меня и уходи!

– Если уйду, то больше не вернусь. Ты это понимаешь?

– Конечно. Прекрасно понимаю, – язвительно заметила она.

– Что ж, будь по-твоему…

Понимая, что еще секунда, и меня заметят, я бросился к двери. Выскочил наружу и как можно тише прикрыл за собой дверь. Все во мне ликовало. Клаудия выбрала меня! Предпочла мне того, кого так жаждала заполучить всего лишь полгода назад. Я больше не сомневался в ней и уже отчетливо видел нашу с ней совместную жизнь. Найдем себе квартиру, свою собственную. Возьмем ипотеку, если понадобится. Заведем детей: двое, нет трое, четверо. Она забудет обо всем, что было раньше, излечится от той боли, которая терзала всю жизнь. Я сделаю все, чтобы сделать ее счастливой…

***

Я смотрела, как Геннадий Всеволодович разворачивается и делает два больших шага к двери. Затем останавливается, будто наткнувшись на невидимое препятствие. Оборачивается ко мне. В тот момент, когда я увидела его глаза, поняла, что победила. Он сделает все, что я захочу. Никогда не видела у него такого выражения лица. Совершенно потерял голову.

– Ты правда хочешь выйти за него? Ты его любишь?

– Какое значение имеет любовь? – Я пожала плечами. – Он будет хорошим мужем. Это главное. Конечно, я бы предпочла выйти за тебя. Но ты мне дать этого не можешь. Я не собираюсь ждать тебя всю жизнь. Уже нет. Можно подумать, ты меня любишь, – презрительно бросила я. – Мы с тобой славно поиграли. Но на этом все. Объявим ничью. Стоит признать, мне было с тобой хорошо.

– В том-то и дело, – слова его падали тяжело и глухо. – Ничего не могу с собой поделать. Всегда считал, что любовь – безделица, ее не стоит принимать во внимание. Ведь я когда-то любил жену, но… теперь понимаю, что не любил ее никогда. А вот то, что со мной происходит сейчас. Иногда мне хочется убить этого клерка за то, что ты смотришь на него не так, как на других! С теми, другими твоими любовниками было не так. Я мог это терпеть. Знал, что для тебя они ничего не значат, что ты всего лишь хочешь позлить меня. Но с этим…

– Значит, ты любишь меня, – протянула я. – Мне, конечно, лестно… Но что это меняет? Ты сам сказал, что уважение к жене для тебя важнее любви.

– Раньше я так думал… Уже нет…

– Вот как? – я роняла каждое слово осторожно, словно оно было хрупким и могло разбиться при неловком движении. – Что ты хочешь сказать?

– Я разведусь… Прямо сегодня пойду и подам на развод. Хочу, чтобы ты стала моей женой.

Я закрыла глаза, чтобы он не заметил промелькнувшего в них ликования. Я победила! Теперь уже окончательно. Все же я оказалась сильнее его. Мой единственный козырь сыграл решающую роль в нашей игре. Я разыграла все, как по нотам. Даже почти сама поверила своей игре, окучивая простодушного клерка. А ведь эта идея поначалу показалась безумной.

В тот день, когда мне сообщили о смерти матери, я и правда находилась на грани. Мне было невыносимо плохо, все вдруг показалось ненужным и неважным. Я понимала, что Геннадий Всеволодович никогда не позволит выиграть, а мне не хватит власти над ним, чтобы изменить ситуацию. Не знаю, что бы я сделала тогда, не появись этот олух. Наверное, смирилась бы со всем, плыла по течению и страдала от осознания собственной никчемности. Но когда я увидела, как он на меня смотрит, в мозгу что-то щелкнуло. Он отличался от всех тех, с кем привык видеть меня Геннадий Всеволодович. Это давало шанс… Сможет ли он просечь мою игру на этот раз?..

Обе рыбки заглотнули наживку. Одна – осторожно и медленно. Другая с охотой, сама вонзаясь на крючок. Пришлось для достоверности раскрыть перед этим офисным планктоном всю подноготную. Во время этой исповеди я даже сама впечатлилась. В какой-то момент и правда подумала: а что если изменить свою жизнь, перестать мостить себе дорогу в ад. Это неуверенное зыбкое состояние, когда я не могла сделать выбор, помогло мне играть более достоверно. Наверное, в тот момент я была поистине гениальной актрисой.

Все получилось как по маслу. Геннадий Всеволодович был в ярости, недоумении. Я сбила его с толку. Предпочесть ему заурядного среднестатистического идиота? Вначале он подозревал игру, посмеивался, ронял многозначительные фразы о том, что знает, откуда ветер дует. А потом уже больше не смеялся. С плохо сдерживаемой яростью наблюдал за тем, как я горящими глазами смотрю на своего избранника, а его самого оставляю на скамейке запасных. Когда же запретила ему прикасаться ко мне, едва дверь не снес, так громко ее захлопнул. Снова и снова пытался вернуть себе бразды правления. Но нет… Почувствовав власть, я ее уже не упущу.

И я добилась своего. Вот он стоит передо мной. Жалкий, униженный, чуть ли не просящий о том, что до этого мне приходилось выбивать. Я еще поломаюсь, конечно, для вида, велю ему сначала делом доказать свои слова. И пока он будет получать развод, продолжу использовать незадачливого клерка. А потом… Мне даже немного жаль его. Нужно будет продумать объяснение с ним. Хотя… Зачем? Я никому не должна ничего объяснять. Просто беру то, что принадлежит мне по праву. А то, что уже не нужно, выбрасываю в утиль. Просто уйду из его жизни. Может, мы с Геннадием Всеволодовичем уедем куда-нибудь на Мальдивы или Лазурный берег. Еще не решила. И Михаил Вертинский, мой несостоявшийся муж, поймет все сам. Тихо и незаметно уйдет из моей жизни, как и появился. А я забуду его уже через недельку-другую.

Впереди меня ожидает весь мир. Так стоит ли задумываться о таких глупостях, как честность и порядочность.

Я упорно отгоняла прочь возникшее в голове лицо отца. Михаил и правда похож на него, в этом я не соврала… Но в тот день, когда я сделала выбор, в день, когда узнала о смерти матери, что-то умерло в душе. Дверь в тот заросший паутиной чулан, где еще хранилось что-то доброе и светлое, закрыта навсегда. И вряд ли найдется человек, который сможет открыть ее вновь.