Делать предположения — вещь опасная и, как всякая опасная вещь, которую вы делаете (например, изготавливаете бомбу или бисквитный торт с клубникой), может навлечь на вас крупные неприятности, стоит только совершить малейшую ошибку. Делать предположения означает попросту испытывать уверенность в чем-то, хотя у вас мало или вовсе нет никаких доказательств вашей правоты. И вы очень быстро убеждаетесь в том, что это ведет к крупным неприятностям. Например, однажды утром вы просыпаетесь и делаете предположение, что ваша кровать стоит на своем обычном месте, хотя у вас, по сути, нет доказательств этого. Но стоит только вылезти из постели, как вы обнаруживаете, что кровать, скажем, плывет в открытом море и вас неминуемо ждет крупная неприятность. И все это из-за неправильного предположения. Так что сами видите: лучше строить поменьше предположений, в особенности по утрам.

Однако в утро общеобразовательных экзаменов бодлеровские сироты находились в таком усталом состоянии, и не только из-за бессонной ночи, проведенной в подготовке к экзаменам и выделывании скобок, но еще и из-за предыдущих девяти бессонных ночей, проведенных в пробежках, что от усталости высказали кучу предположений и все до единого неправильные.

— Ну вот и последняя скобка. — Вайолет потянулась и расправила усталые мышцы. — Теперь с уверенностью можно предположить, что Солнышко не потеряет работу.

— А ты теперь знаешь все истории мистера Реморы со всеми подробностями, а я — все измерения для миссис Басс, — Клаус протер усталые глаза, — так что думаю, с уверенностью можно предположить, что нас не исключат.

— Нилико. — Солнышко зевнула, раскрыв усталый ротик. Скорее всего она хотела сказать: «И ни одного ни другого из тройняшек Квегмайров не видно, значит, с уверенностью можно предположить, что их часть плана удалась».

— Верно, — подтвердил Клаус. — Я предполагаю, что, если бы они попались, мы бы об этом уже услышали.

— Я тоже так предполагаю, — согласилась Вайолет.

— Я тоже так предполагаю, — послышался противный издевательский голос, и дети с испугом увидели стоящего у них за спиной завуча Ниро, который держал в руках толстую стопку бумаг. Помимо высказанных вслух предположений, они к тому же про себя предполагали, что они в лачуге одни, но, обернувшись, к своему удивлению, увидели не только завуча Ниро, но и мистера Ремору и миссис Басс, которые стояли у входа в Сиротскую лачугу.

— Надеюсь, вы занимались весь вечер, — сказал Ниро. — Я велел вашим учителям устроить сверхтрудные экзамены и приготовил для пробивания сверхтолстые листы бумаги. Итак, начнем. Мистер Ремора и миссис Басс будут по очереди задавать вам вопросы, пока один из вас не даст неправильный ответ, и тогда вы оба будете отчислены. Солнышко, ты сядешь сзади и будешь пробивать бумагу по пять листов сразу, и, если твои скобки, сделанные вручную, не справятся с работой, ты будешь уволена. Так, всё. Такой музыкальный талант, как я, не может весь день тратить на экзамены. Я и так уже потерял массу времени, вместо того чтобы репетировать. Начинайте!

Ниро швырнул ворох бумаг на кипу сена и сверху — степлер, то есть машинку для прокалывания бумаг. Солнышко со всей доступной ей скоростью подползла и начала вставлять скобки в степлер. Клаус поднялся, не выпуская из рук записные книжки Квегмайров. Вайолет обула шумные башмаки, а мистер Ремора прожевал кусок банана и задал первый вопрос:

— В моей истории про осла сколько миль пробежал осел?

— Шесть, — быстро ответила Вайолет.

— Шесть, — передразнил Ниро. — Ведь это неверно, так, мистер Ремора?

— Нет, ответ верный. — Мистер Ремора снова откусил кусок банана.

— Какой ширины, — спросила миссис Басс Клауса, — была книга в желтой обложке?

— Девятнадцать сантиметров, — мгновенно ответил Клаус.

— Девятнадцать сантиметров, — передразнил Ниро. — Это неправильно, не так ли, миссис Басс?

— Нет, — возразила миссис Басс, — правильно.

— Так, попробуйте еще раз, мистер Ремора, — скомандовал Ниро.

— В моем рассказе про гриб, — спросил мистер Ремора у Вайолет, — как звали повара?

— Морис, — ответила Вайолет.

— Морис, — передразнил Ниро.

— Правильно, — сказал мистер Ремора.

— Какой ширины была грудка у куры номер семь? — спросила миссис Басс.

— Четырнадцать сантиметров пять миллиметров, — ответил Клаус.

— Четырнадцать сантиметров пять миллиметров, — передразнил Ниро.

— Правильно, — отозвалась миссис Басс. — Вы, оказывается, оба отличные ученики, хотя и спите на последних уроках.

— Прекратите заниматься болтовней, — вмешался Ниро, — и скорей провалите их. Мне еще не приходилось исключать учащихся, и мне не терпится это сделать.

— В моей истории про самосвал, — продолжал мистер Ремора, в то время как Солнышко начала пробивать стопку толстой бумаги, делая из нее брошюры, — какого цвета были камни, которые он вез?

— Серые и бурые.

— Серые и бурые.

— Правильно.

— Какой глубины была керамическая кастрюлька моей мамы?

— Шесть сантиметров.

— Шесть сантиметров.

— Правильно.

— В моей истории про горностая какой был его любимый цвет?

Общеобразовательные экзамены продолжались до бесконечности, и если бы я стал перечислять все нудные и бессмысленные вопросы, задаваемые мистером Реморой и миссис Басс, вы бы заснули прямо сейчас, использовав эту книгу как подушку, а не как занимательную и поучительную повесть, способную принести пользу юным умам. В самом деле, экзамены оказались такими скучными, что бодлеровские дети в обычных обстоятельствах и сами, наверное, подремали бы во время тестов. Но сейчас они не смели и думать об этом. Один неправильный ответ или непробитый лист бумаги — и Ниро исключает их из Пруфрокской подготовительной школы и отдает прямо в лапы подкарауливающему их Учителю Чингизу. Поэтому все трое трудились изо всех сил. Вайолет старалась вспомнить все детали, которые перечислял Клаус. Клаус старался вспомнить все измерения, которые выучил сам. Солнышко прокалывала листы как безумная, что в данном случае значит «быстро и аккуратно». Наконец мистер Ремора остановился на середине восьмого банана и повернул голову к завучу Ниро.

— Ниро, — сказал он, — нет смысла продолжать экзамены. Вайолет отличная ученица и, видимо, очень старательно занималась.

Миссис Басс кивнула головой в знак согласия:

— За все годы преподавания я ни разу не встречала более способного в отношении метрической системы мальчика, чем Клаус. Да и Солнышко как будто отличная секретарша. Поглядите на брошюры! Они изумительны!

— Пилзо! — выкрикнула Солнышко.

— Сестра хочет сказать: «Большое спасибо», — перевела Вайолет, хотя на самом деле Солнышко хотела сказать: «У меня уже рука отваливается». — Означает ли это, что мы остаемся в Пруфрокской подготовительной?

— Да, Ниро, пусть остаются, — проговорил мистер Ремора. — Почему бы не исключить лучше Кармелиту Спатс? Она вообще ничего не учит, и кроме того, препротивная особа.

— Ох да, — поддержала его миссис Басс. — Давайте устроим ей сверхтрудные экзамены.

— Я не могу исключить Кармелиту Спатс, — нетерпеливо произнес Ниро. — Она — личный посыльный Учителя Чингиза.

— Кого? — переспросил мистер Ремора.

— Вы знаете, — объяснила миссис Басс. — Учитель Чингиз, новый учитель гимнастики.

— Ах да, — вспомнил мистер Ремора. — Я про него слыхал, но ни разу не видел.

— Он — лучший в мире учитель гимнастики! — Завуч Ниро в восторге затряс косичками. — Впрочем, вы не обязаны верить мне на слово. Смотрите сами. Вот он идет сюда.

Ниро вытянул вперед свою волосатую руку, и Бодлеры в проеме двери с ужасом увидели, что завуч говорит правду. Насвистывая какую-то неприятную мелодию, Учитель Чингиз направлялся прямо к Сиротской лачуге, и бодлеровские сироты сразу поняли, каким неправильным было одно из их предположений. Не то предположение, что Солнышко не потеряет работу, хотя в конце концов оно оказалось неправильным. И не то предположение, что Вайолет и Клаус не будут исключены, хотя и оно оказалось неверным. Нет, это предположение касалось Квегмайров и того, что их часть задуманного плана прошла успешно. По мере того как Учитель Чингиз приближался, дети все яснее видели, что в одной костлявой руке он держит ленту Вайолет, а в другой — очки Клауса и с каждым шагом из-под его дорогих кроссовок вылетает белое облачко, — как догадались Бодлеры, мука из украденного куля. Но пуще ленты, пуще очков или облачков муки их напугало выражение глаз Чингиза. Когда он подошел к Сиротской лачуге, глаза его горели таким торжествующим блеском, словно он наконец победил в игре, которую вел долгое, долгое время. И бодлеровские сироты поняли, что их предположение насчет тройняшек Квегмайров было очень, очень неверным.