Когда мой рабочий день закончен и я уже захлопнул блокнот, убрал перо и просверлил дырки во взятом напрокат каноэ, чтобы оно утонуло и не выдало моего местоположения, я люблю поболтать вечерком с немногими оставшимися в живых друзьями. Порой мы ведем литературные разговоры. Иногда говорим о людях, пытающихся нас погубить, и о том, есть ли способ спастись от них. А порой беседуем об опасных, наводящих страх диких животных, которые, возможно, водятся поблизости. И эта тема всегда вызывает разногласия: мы спорим о том, какая именно часть зверя наиболее опасна и внушает страх. Одни говорят — зубы, потому что зубами можно загрызть ребенка, а то и родителей, а потом сгрызть их кости. Другие говорят — когти, поскольку когтями можно разорвать человека в клочья. А третьи утверждают, что опаснее всего шерсть, так как она заставляет чихать людей с аллергией.

Я же всегда настаиваю на том, что самая страшная часть дикого зверя — его чрево: если вы видите чрево, иначе говоря, брюхо зверя изнутри, значит, вы уже познакомились с его зубами, когтями и даже шерстью и теперь вы попались и вряд ли можете на что-то надеяться. Вот почему выражение «у зверя в чреве» означает «в некоем ужасном месте, откуда едва ли можно рассчитывать благополучно выбраться», и случая применить это выражение вряд ли кто-нибудь ждет с нетерпением.

С сожалением должен сказать, что в книге, которую держите в руках, выражение «у зверя в чреве» будет использовано три раза. Я не считаю двух разов, когда я уже успел его применить: я просто хотел предупредить, что выражение «у зверя в чреве» будет употреблено в книге трижды. Трижды на протяжении моего повествования главные персонажи окажутся в ужасных местах, откуда у них будет мало шансов спастись. Вот почему я бы отложил эту книгу в сторону и таким образом поскорее благополучно спасся, ибо эта горестная история настолько мрачна и уныла, что читающему может показаться, будто он сам находится у зверя в чреве (этот раз тоже не считается).

Бодлеровские сироты как раз находились у зверя в чреве — в данном случае в темном и тесном багажнике длинного черного автомобиля. Если вы не являетесь небольшим портативным предметом, вы, вероятно, предпочитаете во время поездки сидеть, откинувшись на мягкую спинку сиденья, поглядывать в окно на пробегающий мимо пейзаж и, накрепко пристегнувшись ремнем, чувствовать себя в полной безопасности. Но Бодлеры-то не имели возможности откинуться назад, тела их ныли от того, что вот уже несколько часов они лежали, плотно притиснутые друг к другу. Окон, чтобы выглядывать наружу, не было, лишь несколько дырок от пуль в стенках багажника говорили о каком-то вооруженном столкновении, расследовать которое я не решился. И дети никоим образом не ощущали себя в безопасности, когда думали об остальных пассажирах внутри машины, и старались представить себе, куда машина направляется.

За рулем сидел некий Граф Олаф, злобный тип с одной-единственной бровью вместо двух, обуреваемый жаждой денег, вместо того чтобы быть обуреваемым уважением к другим людям. Впервые Бодлеры познакомились с Графом Олафом после того, как узнали о гибели своих родителей во время ужасающего пожара, и очень скоро поняли, что его интересует только громадное состояние, оставленное им родителями в наследство. С неиссякаемым упорством (что в данном случае означает «где бы дети ни очутились») Граф Олаф преследовал их, используя один за другим разные подлые методы, для того чтобы наложить лапы на их наследство. До сих пор ему это не удавалось, хотя большую помощь ему оказывали его подружка Эсме Скволор, особа не менее злобная, но более приверженная моде, сидевшая сейчас рядом с ним на переднем сиденье, а также сборище разнообразных помощников, включая лысого с непомерно длинным носом, двух женщин, имевших обыкновение покрывать лица белой пуд-рой, и гнусного типа с крюками вместо рук. Все они сейчас сидели на заднем сиденье, и до детей сквозь рев мотора и шуршание колес по каменистой почве доносились их разговоры.

Казалось бы, зачем Бодлерам такая скверная компания? Им стоило бы выбрать какой-то другой способ путешествовать, а не забираться в багажник. Но дело в том, что дети хотели избегнуть еще более устрашающей и опасной ситуации, чем поездка с Олафом и его пособниками, поэтому привередничать не приходилось. Однако, по мере того как продолжалась поездка, Вайолет, Клаус и Солнышко испытывали все большее и большее беспокойство. Солнце, заглядывавшее в пулевые отверстия, начало гаснуть, дорога стала еще более каменистой и тряской, и Бодлерам оставалось только гадать — где они едут и что будет, когда они доедут до места. Долгую тишину прервал голос крюкастого:

— Ну, скоро?

— Я тебе говорил, перестань спрашивать! — рявкнул Олаф. — Когда доедем, тогда доедем, и все тут.

— А нельзя сделать короткую остановку? — попросила одна из женщин. — Я заметила знак — место отдыха в нескольких милях отсюда.

— Некогда останавливаться, — отрезал Олаф. — Надо было в туалет зайти до отъезда.

— Но ведь больница уже горела, — жалобно отозвалась женщина.

— Да, давайте остановимся, — поддержал ее лысый. — Мы с ланча ничего не ели, в животе урчит от голода.

— Мы не будем здесь останавливаться, — заявила Эсме. — В Пустошах нет модных ресторанов.

Вайолет, старшая из Бодлеров, с трудом высвободила руку, положила ее Клаусу на занемевшее плечо и покрепче прижала к себе младшую, Солнышко, словно желая без слов сообщить им что-то важное. Эсме Скволор вечно твердила про что угодно — модно, не модно вместо слов «элегантно, стильно». Но детям сейчас было интересно услышать совсем другое — где они едут. Пустоши, обширная пустынная местность, начиналась далеко от окраины города, и в ней на сотни миль вокруг не попадалось ни одной деревушки. Родители Бодлеры давно уже обещали свозить туда детей полюбоваться тамошними знаменитыми закатами. Клаус, ненасытный книгочей, прочел вслух описание этих закатов, и с тех пор вся семья мечтала туда попасть. А Вайолет, наделенная изобретательским даром, даже начала создавать работающую на солнечной энергии печь, чтобы всем вместе лакомиться запеченными сандвичами с сыром, пока солнце будет медленно опускаться за далекие снежные Мертвые Горы и зловещий темно-синий свет заливать кактусы. Дети и представить себе не могли, что окажутся в Пустошах одни, без родителей, в тесном багажнике автомобиля, принадлежащем злобному негодяю.

— Босс, а ты уверен, что безопасно забираться в такую даль? — осведомился крюкастый. — Если за нами сюда явится полиция, тут нигде не спрячешься.

— Что нам стоит опять замаскироваться? — отозвался лысый. — В багажнике все для этого есть.

— Нам незачем прятаться, — ответил Олаф, — и маскироваться тоже. Благодаря глупой репортерше из «Дейли пунктилио» весь мир думает, что я мертв, забыли?

— Ты мертв, — Эсме противно хихикнула, — а трое бодлеровских отродий — убийцы. Нам незачем прятаться, надо это отпраздновать.

— Праздновать рано, — возразил Олаф. — Осталось сделать еще два дела. Первое — уничтожить последнюю улику, из-за которой мы можем угодить в тюрьму.

— Сникетовское досье, — добавила Эсме, и дети вздрогнули. Они нашли одну страничку из сникетовского досье, и она сейчас лежала в кармане у Клауса. Конечно, по одной страничке трудно судить, но, видимо, все досье содержало какую-то информацию о ком-то, уцелевшем во время пожара, и Бодлеры мечтали найти остальные страницы раньше, чем их найдет Олаф.

— Само собой, — поддакнул крюкастый, — надо найти досье. А какое второе дело?

— Найти Бодлеров, болван! — рявкнул Олаф. — Без них не заполучить бодлеровское наследство, а тогда все мои планы пойдут насмарку.

— А я не нахожу, что насмарку, — вмешалась одна из напудренных женщин. — Мне в них участвовать — сплошное удовольствие, хоть наследства мы пока и не заполучили.

— Думаешь, всем троим соплякам удалось выбраться из горящей больницы? — поинтересовался лысый.

— Эти отродья на редкость везучие, — отозвался Граф Олаф. — Скорей всего, они живехоньки, но было бы, конечно, проще, если бы один или двое сгорели. Нам для наследства живым требуется только один.

— Надеюсь, это будет Солнышко, — сказал крюкастый. — Вот потеха была, когда мы ее в клетку посадили. С удовольствием засажу ее туда еще разок.

— Я лично надеюсь, что уцелела Вайолет, — возразил Олаф, — все-таки она хорошенькая.

— А мне наплевать, кто из них уцелеет, — заявила Эсме, — я хочу знать одно — где они.

— Вот это и будет знать Мадам Лулу, — ответил Олаф. — С помощью хрустального шара она нам скажет, где сироты, где досье и вообще все, что мы захотим узнать.

— Я никогда не верила в хрустальные шары и всякое такое, — заметила одна из напудренных женщин, — но когда эта Мадам Лулу стала сообщать, где искать Бодлеров, каждый раз, как они сбегали, я поверила в гаданье.

— Держись меня, и узнаешь уйму нового, — заявил Олаф. — А-а, вот и поворот на Малоезженную дорогу. Мы почти доехали.

Машина резко вильнула влево и Бодлеры вильнули вместе с ней, перекатившись на левую сторону багажника, и туда же перекатилось изрядное количество предметов, которые Олаф возил с собой для выполнения своих гнусных планов. Вайолет еле удержалась, чтобы не закашлять, когда одна из олафовских фальшивых бород попала ей в рот. Клаус заслонил лицо рукой, чтобы перекатившийся ящик с инструментами не разбил ему очки. А Солнышко плотно сжала губы, чтобы в зубах у нее не запуталась грязная нижняя рубаха Олафа. Мало-езженная дорога оказалась еще ухабистее, чем главная, по которой они до этого ехали, и машина так грохотала, что дети перестали слышать разговоры внутри машины. Наконец Олаф нажал на тормоза и автомобиль со скрипом остановился.

— Еще не доехали? — послышался голос крюкастого.

— Разумеется, доехали, болван, — огрызнулся Олаф. — Видишь — вывеска: «Карнавал Калигари».

— А где Мадам Лулу? — осведомился лысый.

— А ты как думаешь? — фыркнула Эсме, и все расхохотались.

Дверцы автомобиля со скрежетом открылись, и машина снова накренилась, когда все стали вылезать.

— Доставать вино из багажника, босс? — спросил лысый. Дети замерли.

— Нет, — ответил Олаф, — у Мадам Лулу найдется для нас угощение.

Дети лежали не шевелясь и прислушивались к удалявшимся шагам Олафа с его труппой… Шаги становились все тише, тише, и когда наконец они совсем стихли и лишь вечерний ветерок засвистел, залетая в дырки от пуль, дети наконец осмелились заговорить друг с другом.

— Что нам делать? — прошептала Вайолет, отпихивая бороду.

— Меррилл, — выпалила Солнышко. Подобно многим людям ее возраста, младшая из Бодлеров иногда употребляла слова, которые людям посторонним было трудно понять. Но ее старшие брат с сестрой сразу догадались, что она хочет сказать нечто вроде «Хорошо бы выбраться из багажника».

— И как можно скорее, — согласился Клаус. — Ведь мы не знаем, когда вдруг вернутся Олаф с труппой. Вайолет, не изобретешь ли что-нибудь, чтобы открыть багажник изнутри?

— Думаю, большого труда это не составит, тут столько всего напихано. — Вайолет протянула руку и стала ощупывать все вокруг, пока не нашарила механизм, запиравший багажник. — Я знакома с этим типом замков, — сказала она. — Чтобы открыть его, нужно сделать петлю из чего-то крепкого вроде шпагата. Поройся тут, Клаус, не найдется ли чего-нибудь такого.

— Что-то обмоталось у меня вокруг левой руки, — сказал, поворочавшись, Клаус. — Похоже на то, из чего был сделан олафовский тюрбан, когда Олаф изображал Учителя Чингиза.

— Он слишком толстый, — возразила Вайолет, — а мне надо просунуть его внутрь замка.

— Семжа! — воскликнула Солнышко.

— Это шнурок на моем башмаке, Солнышко, — отозвался Клаус.

— Оставим его на крайний случай, — сказала Вайолет, — иначе если придется бежать бегом, ты будешь спотыкаться на каждом шагу. Погодите, кажется я что-то нащупала под запасной покрышкой.

— Что это?

— Не знаю. Похоже на тонкий шнурок с чем-то круглым и плоским на конце.

— Бьюсь об заклад, это монокль, — обрадовался Клаус. — Помнишь — такая занятная штука, Олаф вставлял ее в глаз, когда притворялся аукционером.

— Наверно, ты прав. Вот и хорошо — монокль помог Олафу выполнить свой замысел, а теперь он поможет нам. Солнышко, я попробую открыть замок.

Солнышко, извиваясь, отползла подальше, и Вайолет, протянув руку поверх брата и сестры, просунула шнурок от монокля в замок. Все трое прислушивались, пока Вайолет водила своим изобретением туда-сюда внутри замка, и через несколько секунд услышали тихое «щелк!» — и крышка багажника с долгим медленным «кряк!» отскочила. Внутрь ворвался прохладный воздух, но дети продолжали лежать не двигаясь — они опасались, как бы скрип открывающейся крышки не привлек внимания Олафа, однако тот со своими пособниками был, очевидно, уже далеко. Дети слышали лишь стрекотание вечерних сверчков и далекий собачий лай. Бодлеры переглянулись, щурясь в сумеречном свете, затем Вайолет и Клаус без дальнейших слов выбрались из багажника и вынули оттуда младшую сестру. Уже наступил вечер. Знаменитый закат в Пустошах подходил к концу, и все вокруг было окутано густо-синим светом, как будто Граф Олаф завез их в глубины океана. Они увидели на столбе поблизости вывеску с надписью «Карнавал Калигари» ( Доктор Калигари — зловещий персонаж немого фильма 1920-х гг. ), выведенную старинным шрифтом, и с выцветшим изображением льва, преследующего испуганного мальчугана. За столбом стоял киоск с объявлением о продаже билетов и телефонная будка, поблескивающая в синем свете. Дальше возвышались громадные американские горы — то есть крутые и страшные сооружения, по которым вверх и вниз по рельсам на маленьких прицепленных друг к другу тележках неизвестно зачем катаются люди. Даже в убывающем свете было видно, что на них давно никто не катался — и рельсы и тележки заросли плющом и прочими вьющимися растениями, отчего аттракцион казался врастающим в землю. По другую сторону американских гор стояли в ряд большие палатки, дрожавшие на вечернем ветру, точно медузы, а рядом с каждой палаткой стоял крытый фургон, то есть повозка, которая служит домом на колесах для тех, кто много путешествует. Стены фургонов и палаток были всячески разрисованы, но Бодлеры сразу догадались, какой фургон принадлежит Мадам Лулу, так как на нем красовалось изображение громадного глаза. В точности такого же, как на татуировке на олафовской левой щиколотке, которую Бодлеры повидали уже много раз за свою жизнь. Они содрогнулись при мысли о том, что этот глаз следит за ними даже в Пустошах.

— Так, — сказал Клаус, — из багажника мы выбрались, теперь надо выбираться из этих мест. Олаф с труппой могут вернуться в любой момент.

— Но куда мы пойдем? — в недоумении проговорила Вайолет. — Мы же в Пустошах. Сказал ведь помощник Олафа, что тут негде спрятаться.

— Значит, надо найти такое место, — возразил Клаус. — Там, где Олафа любят и принимают, бродить опасно.

— Глаз! — подтвердила Солнышко, показывая пальчиком на фургон Мадам Лулу.

— Но и плутать по всему краю опасно, — запротестовала Вайолет. — В прошлый раз мы вздумали скитаться в незнакомой местности и сами знаете, что это плохо кончилось.

— А может, удастся позвонить в полицию из здешней телефонной будки? — предложил Клаус.

— Драгнет! — заявила Солнышко, что означало «Но ведь полиция считает нас убийцами!»

— Пожалуй, можно попробовать дозвониться до мистера По, — предложила Вайолет. — Правда, он не ответил на нашу телеграмму о помощи, но вдруг с телефоном больше повезет.

Трое детей обменялись безнадежным взглядом. Мистер По был вице-президентом отдела большого городского банка; отдел занимался дела-ми сирот в Управлении Денежных Штрафов, и поэтому мистер По ведал бодлеровским наследством после пожара. Сам он не был злым человеком, но совершал ошибку за ошибкой, неоднократно погружая их в пучину зла, поскольку отдавал в руки таких злокозненных личностей, что и сам почти не отличался от настоящих злодеев. Поэтому детям не особенно хотелось снова обращаться к нему, но ничего лучше они придумать не могли.

— Конечно, надежда на то, что он как-то поможет, слабая, — заключила Вайолет, — но что нам терять?

— Ну, не будем думать о худшем. — Клаус пошел к телефонной будке. — А вдруг мистер По на этот раз выслушает наши объяснения до конца?

— Вериз, — произнесла Солнышко, что означало нечто вроде «Чтобы позвонить, нужны деньги».

— У меня нету. — Клаус пошарил в карманах. — А у тебя, Вайолет? Та покачала головой:

— Попробуем соединиться с телефонисткой и узнать, нельзя ли заказать раз-говор бесплатно.

Клаус кивнул, открыл дверцу, и все трое втиснулись в будку. Вайолет сняла трубку и набрала ноль, а Клаус приподнял Солнышко, чтобы она тоже слышала весь разговор.

— Оператор слушает, — раздался голос телефонистки.

— Добрый вечер, — начала Вайолет, — мы с братом и сестрой хотели бы заказать разговор.

— Пожалуйста, опустите соответствующую монету.

— У нас нет соответствующей монеты, — ответила Вайолет, — у нас вообще нет денег. Но ситуация чрезвычайная.

В трубке послышался слабый свистящий звук, и Бодлеры поняли, что телефонистка вздыхает.

— Какого рода чрезвычайность?

Вайолет взглянула на обращенные к ней лица брата и сестры и увидала в очках у Клауса и на зубах у Солнышка отражение последних синих отблесков заката. В обступившей затем темноте чрезвычайность ситуации показалась им такой непомерной, что потребовалась бы целая ночь, чтобы объяснить все телефонистке как следует. Поэтому старшая из Бодлеров постаралась сообразить, как бы суммировать все покороче, иначе говоря, «рассказать их историю так, чтобы убедить телефонистку разрешить им бесплатно поговорить с мистером По».

— Так вот, — начала она. — Меня зовут Вайолет Бодлер, рядом мой брат Клаус и моя сестра Солнышко. Может быть, наши имена вам немного знакомы: газета «Дейли пунктилио» недавно напечатала статью, там нас называют Вероника, Клайд и Сьюзи и утверждают, будто мы убили Графа Омара. Но на самом деле Граф Омар — это Граф Олаф, и он вовсе не умер. Он подстроил свою смерть, убив другого человека с такой же татуировкой, и свалил убийство на нас. Пытаясь нас поймать, он сжег больницу, но потом мы спрятались в багажнике его машины, когда он уезжал со своими соумышленниками. Сейчас мы выбрались из багажника и очень хотим связаться с мистером По, чтобы он помог нам раздобыть сникетовское досье. В нем мы думаем найти разгадку букв Г.П.В. и понять, действительно ли кто-то из наших родителей уцелел в пожаре. Я знаю, история очень запутанная и может показаться вам невероятной, но мы в Пустошах совсем одни и не знаем, что делать.

История была такой ужасной, что Вайолет даже всплакнула немножко во время своего рассказа, но потом смахнула слезы и приготовилась слушать ответ телефонистки. Однако телефон молчал. Бодлеры старательно прислушивались, но в трубке звучал лишь едва слышный фон.

— Алло? — сказала наконец Вайолет. Телефон молчал.

— Алло? — повторила Вайолет. — Алло? Алло?

Телефон ничего не отвечал.

— Алло? — сказала она еще раз, так громко, насколько смела.

— Наверно, лучше повесить трубку, — мягко посоветовал Клаус.

— Но почему никто не отвечает? — возмутилась Вайолет.

— Не знаю. Думаю, телефонистка нам не поможет.

Вайолет повесила трубку и открыла дверцу телефонной будки. Теперь, когда солнце зашло, в вечернем воздухе похолодало, и Вайолет дрожала на ветру.

— Кто же нам поможет? — спросила она. — Кто о нас позаботится?

— Придется самим позаботиться о себе, — ответил Клаус.

— Эфраи, — проговорила Солнышко, разумея под этим «Вот теперь наши дела действительно плохи».

— Еще бы, — отозвалась Вайолет. — Мы находимся невесть где, спрятаться тут невозможно, и весь мир считает нас преступниками. А как должны преступники заботиться о себе в Пустошах?

И словно в ответ Бодлеры тут же услышали взрыв смеха. Смеха еле слышного, но в вечерней тишине заставившего детей вздрогнуть. Солнышко показала пальцем, и все трое увидели свет в одном из окошек фургона Мадам Лулу. За стеклом мелькали тени, и дети представили себе, как там, внутри, болтают и смеются Граф Олаф и его компания, в то время как бодлеровские сироты дрожат от холода в полной темноте.

— Пошли посмотрим, — сказал Клаус. — Поучимся, как должны заботиться о себе преступники.