Если вас когда-нибудь вынудят пройти курс химии, то, войдя в класс, вы непременно увидите перед собой большую, разделенную на квадраты таблицу с цифрами и буквами в каждом квадрате. Эта схема называется таблицей элементов, и про нее ученые любят говорить, что она содержит обозначение всех веществ, из которых состоит наша планета. Как и обычные люди, ученые время от времени ошибаются, и потому неудивительно, что ошибки имеются и в таблице элементов. А в этой таблице представлено огромное множество элементов, начиная с кислорода, который содержится в воздухе, до алюминия, из которого изготавливают банки с содовой. Но в ней, однако, отсутствует мощнейшей силы элемент «изумление».

Элемент этот не газ, наподобие кислорода, и не твердое вещество, как алюминий. Элемент «изумление» — это торжество несправедливости, и обнаруживается он в ситуации, когда один человек хитростью и коварством одерживает верх над другим. Изумленный человек — а в нашем печальном случае это изумленные люди — обычно до такой степени ошеломлен, что не может себя защитить, и негодяй, пользуясь его замешательством, оказывается в выигрышном положении.

— Здравствуйте, пожалуйста, — произнес Граф Олаф своим скрипучим голосом. Бодлеры были настолько ошеломлены, что не могли вымолвить ни слова, чтобы хоть как-то себя защитить. Они не вскрикнули, не бросились бежать. Они не позвали на помощь опекунов. Они молча стояли в своих слишком длинных и широких полосатых костюмах и не отрываясь смотрели на страшного человека, который каким-то непонятным образом снова их отыскал.

Пока Граф Олаф глядел на них с гнусной ухмылкой, явно получая удовольствие от преимущества, которое дал ему элемент «изумление», дети заметили, что на нем какой-то новый наряд и что все это лишь подлая маскировка. Именно это последнее слово свидетельствует о том, что ему ни на миг не удалось провести Бодлеров, что бы он на себя ни нацепил. На ногах у Олафа сияли до блеска начищенные сапоги с высокими, до колен, голенищами, напоминающие ботфорты для верховой езды. В глазу у него поблескивал монокль. Монокль всегда носят в одном глазу, это нечто вроде искусственного глаза, и удержать на месте его можно, только если сильно щуриться. Кроме того, на Графе Олафе был полосатый костюм, надетый с одной лишь целью — доказать, что владелец его ни на шаг не отстает от моды. Но кто-кто, а Бодлеры прекрасно знали, что Олафу на моду наплевать, что оба глаза его видят нормально и что он не собирается путешествовать верхом. Все трое понимали, что сапоги нужны, чтобы скрыть татуировку в виде глаза, а монокль — для того, чтобы щуриться и не дать никому увидеть, что у него всего одна длинная бровь над злобно поблескивающими глазами. Костюм в полоску должен был показать, что он богатый, одетый по последней моде господин из престижного района Мрачного Проспекта, а вовсе не жадный, вероломный негодяй, которому давно следует сидеть в тюрьме строгого режима.

— Вы, должно быть, дети, пожалуйста, — продолжал он, второй раз неправильно употребив слово «пожалуйста». — Мое имя Гюнтер. Пожалуйста, простите мой разговор. Пожалуйста, я не силен в английском языке.

— А как… — начала было Вайолет, но тут же осеклась. Она все еще находилась в ошеломлении и не знала, как закончить фразу «Как вам удалось так быстро нас найти и проскочить мимо консьержа, который обещал держать вас подальше от нас?», будучи все еще под действием элемента «изумление».

— А куда… — собрался задать вопрос Клаус, но тоже сразу умолк. Он был в не меньшем ошеломлении, чем его сестра, и чувствовал, что не может закончить фразу «Куда вы дели Квегмайров?».

— Бик… — сказала Солнышко. Элемент «изумление» поразил даже младшую представительницу Бодлеров, и она, как Вайолет и Клаус, не могла найти слов, чтобы окончить предложение «Бика ядо», означавшее что-то вроде: «И какой же подлый план вы состряпали, чтобы украсть наше наследство?».

— Я вижу, вы тоже не очень свободно знаете английский, пожалуйста, — сказал Граф Олаф в той же манере. — А где ваши мама и папа? — спросил он.

— Мы не мама и не папа, — раздался голос Эсме, и дети еще раз испытали шок, когда открылась дверь и появились Скволоры. — Мы — законные опекуны, а эти дети сироты, Гюнтер.

— Ах! — воскликнул Граф Олаф, и даже невзирая на монокль, глаза его заблестели еще ярче, когда он смотрел на беспомощных Бодлеров. Дети чувствовали: будь эти глаза парой горящих спичек, они испепелили бы их дотла.

— Сироты нынче модные, — сказал Олаф.

— Кто-кто, а я-то уж знаю, что сироты в моде, — ответила Эсме, никак не отреагировав на неверную грамматику Олафа. — Они в такой моде, что впору выставить их на аукцион на следующей неделе. Аукцион — главная сенсация дня.

— Эсме, я просто в шоке! — воскликнул Джером. — Надеюсь, мы не собираемся выставлять наших детей на аукцион.

— Конечно нет. Выставлять детей противозаконно. Ну хорошо, Гюнтер, я хочу совершить с вами прогулку по всем нашим апартаментам. А ты, Джером, своди детей пообедать в кафе.

— Но мы даже еще не представили их вам, — сказал Джером. — Вайолет, Клаус и Солнышко. А это Гюнтер, тот самый аукционер, о котором мы с вами говорили. Гюнтер, прошу любить и жаловать новых членов нашей семьи.

— Я рад познакомиться с вами, пожалуйста, — ответил Гюнтер, протягивая свою костлявую лапу.

— Мы с вами встречались раньше, — сказала Вайолет, с радостью ощущая, что действие элемента «изумление» сходит на нет и она снова обретает мужество говорить все, что думает. — Мы встречались не один раз. Джером, Эсме, этот человек — обманщик. Он вовсе не Гюнтер и не аукционер. Это — Граф Олаф.

— Я не понимаю, пожалуйста, что говорит эта сирота, — сказал Олаф. — Пожалуйста, я не очень свободно знаю английский язык, пожалуйста.

— Это вранье, — перебил Олафа Клаус, чувствуя, как изумление уступает место смелости. — Вы превосходно говорите по-английски.

— Клаус, что с тобой? Ты меня удивляешь, — сказал Джером. — Тебе, такому начитанному человеку, следовало бы заметить, что Гюнтер допустил несколько грамматических ошибок в своей речи потому, что он иностранец.

— Уоран! — взвизгнула Солнышко.

— Моя сестра права, — вмешалась Вайолет. — Его неправильный английский — это часть маскировки. Пусть он снимет сапоги — и вы увидите татуировку, а если еще заставите его вынуть из глаза монокль и перестать гримасничать, то…

— Гюнтер — один из моднейших аукционеров мира, — раздраженно проговорила Эсме. — Он сам мне об этом сказал. И я не собираюсь в угоду вам заставлять его разуваться. А теперь обменяйтесь с Гюнтером рукопожатием и отправляйтесь обедать. С этой темой покончено.

— Он не Гюнтер, поверьте мне! — крикнул Клаус. — Он — Граф Олаф.

— Я не понимаю, что вы говорите, пожалуйста, — сказал Граф Олаф, пожав костлявыми плечами. — Эсме, как мы можем быть уверены, что этот человек действительно тот, за кого он себя выдает? — нерешительно спросил Джером. — Дети очень встревожены. Может быть, нам следовало бы…

— Может быть, нам следовало бы прислушаться к тому, что говорю я? — Эсме ткнула себя в грудь пальцем с длиннющим ногтем. — Я, Эсме Джиджи Женевьева Скволор, шестой по важности городской финансовый советник, живу я в престижнейшем районе и к тому же несметно богата…

— Я все это знаю, дорогая, — сказал Джером. — Я ведь живу здесь же, с тобой.

— Но если ты хочешь продолжать жить здесь, со мной, ты будешь называть этого человека его настоящим именем. Все это относится и к вам, дети. Я, не жалея времени и затрат, покупаю вам потрясающие костюмы в полоску, а вы начинаете обвинять людей в том, что они обманщики.

— Все в порядке, пожалуйста, — умиротворяюще сказал Граф Олаф. — Дети явно смущены.

— Ничуть мы не смущены, Олаф, — отрезала Вайолет.

Эсме, повернувшись к Вайолет, смерила ее гневным взглядом:

— Ты и твои брат с сестрой будете называть этого человека Гюнтер, а иначе вы заставите меня очень и очень пожалеть о том, что я взяла вас в этот роскошный дом.

Вайолет взглянула на Клауса, а затем на Солнышко и мгновенно приняла решение. Всегда неприятно спорить с людьми, но иногда это полезно и необходимо. На днях, например, мне было и полезно, и необходимо вступить в разговор со студентом-медиком. Не одолжи мне он тогда свой глиссер, я и сейчас бы сидел в крошечной водонепроницаемой камере вместо того, чтобы сидеть на фабрике пишущих машинок и печатать эту горестную историю. Но все же Вайолет поняла, что спорить с Эсме бесполезно и бессмысленно, поскольку их опекунша уже составила свое собственное мнение о Гюнтере, и теперь, когда снова возник этот отъявленный негодяй, разумнее всего было бы покинуть пентхаус, а не торчать здесь и без конца пререкаться на тему о том, как величать Графа Олафа. Вайолет обреченно улыбнулась человеку, который принес столько бед в жизнь Бодлеров.

— Простите меня, Гюнтер, — сказала она, едва не задохнувшись от фальши собственных слов.

— Но, Вайолет… — попытался было возразить ей Клаус, однако Вайолет взглядом дала ему понять, что они обсудят все позже, когда поблизости не будет никого из взрослых.

Взгляда сестры было достаточно, чтобы Клаус все понял и поспешно сказал:

— Теперь все ясно. Мы просто принимали вас за другого человека, сэр.

Гюнтер поправил съехавший монокль.

— О'кей, пожалуйста! — сказал он.

— Как приятно, когда никто ни с кем не спорит, — добавил Джером. — Дети, собирайтесь. Мы идем обедать. Гюнтеру и Эсме предстоит составить план аукциона, а для этого в их распоряжении должна быть вся квартира.

— Мне нужна хотя бы минута, чтобы закатать рукава, — сказал Клаус. — Костюмы немного велики нам.

— Ну вот. Сначала вы жалуетесь, что Гюнтер — самозванец, а теперь недовольны костюмами, — сказала Эсме, вращая глазами. — Это показывает, что сироты одновременно могут быть модными и невоспитанными. Идемте, Гюнтер, я покажу вам остальную часть моих великолепных апартаментов.

— Увидимся позже, пожалуйста, — сказал Гюнтер детям. Глаза его ярко блестели, и, уходя вслед за Эсме по коридору, он помахал детям на прощание рукой.

Джером помахал ему в ответ и, как только Гюнтер исчез, наклонился к Бодлерам, чтобы тот его не услышал.

— Вы молодцы, что перестали спорить с Эсме, — сказал он. — У меня, правда, создалось впечатление, что вы и сейчас не полностью уверены в том, что ошиблись насчет Гюнтера. Но не волнуйтесь. Есть способ вас успокоить.

Бодлеры посмотрели друг на друга и вздохнули с облегчением.

— Спасибо вам, Джером, — поблагодарила его Вайолет. — Что же такое вы задумали?

Джером улыбнулся и опустился на колени, чтобы помочь Вайолет закатать слишком длинные штанины брюк.

— Удивлюсь, если вы догадаетесь.

— Может быть, заставить Гюнтера снять сапоги и тогда все увидели бы татуировку? — предположила Вайолет.

— Или же заставить его вытащить из глаза монокль? — спросил Клаус, закатывая рукава пиджака. — Тогда мы бы получше разглядели, что там у него с бровями.

— Резика, — сказала Солнышко слово, означавшее что-то вроде: «Или просто попросить его уйти из пентхауса и никогда сюда не возвращаться».

— Ну хорошо, — заключил Джером. — Я, правда, не очень понимаю, что значит «резика», но мы не собираемся делать ничего из предложенного вами. Гюнтер наш гость, и мы не хотим быть с ним невежливыми.

А Бодлеры, наоборот, хотели бы вести себя с ним как можно невежливей, но они не решились сказать об этом Джерому.

— Ну что же это все-таки за способ, который должен нас успокоить? — снова задала вопрос Вайолет.

— Вместо того чтобы спускаться вниз по этой бесконечной лестнице, мы съедем с нее по перилам! — сказал Джером. — Когда я это делаю, мне всегда становится легче, какие бы неприятности мне ни угрожали.

Нельзя сказать, что перспектива проделать путь вниз по перилам подняла дух Бодлеров и отвлекла их от мысли, что злобный негодяй затаился в доме, но прежде, чем они высказали это вслух, Джером уже направился к выходу из пентхауса.

— Живей, живей, Бодлеры! — позвал он их, и дети двинулись за ним через пять гостиных, кухню, девять спален и наконец выбрались на лестницу. Джером провел детей мимо двух лифтов на лестничную площадку и, широко улыбнувшись, уселся на перила. — Я первый! А вы посмотрите, как это делается. Будьте особенно осторожны на поворотах и, если разгон будет очень большой, затормозите ногами. Не бойтесь.

Джером сделал рывок и через минуту исчез из виду, а смех его эхом отдавался по всей лестничной клетке, пока он несся вниз к вестибюлю. Дети смотрели в лестничный пролет, и сердца их сжимались от страха. И не то чтобы они боялись съехать по перилам. На счету у Бодлеров было много перил, и, хотя они никогда не съезжали с лестницы высотой в сорок восемь или восемьдесят четыре этажа, им не страшно было попробовать, особенно теперь, когда дневной свет был в моде и они видели, куда они движутся. Их гораздо больше страшило, что у Гюнтера в голове уже созрел хитроумный подлый план, как наложить лапу на наследство Бодлеров. Они боялись, что с тройняшками Квегмайрами случилось что-то ужасное, судя по тому что у Гюнтера нашлось время отыскать Бодлеров здесь, в их новом доме. Они также сомневались, что от Скволоров можно ждать помощи, если придется спасать их от когтистых лап Гюнтера.

Смех Джерома затихал по мере того, как он скользил все ниже и ниже, пока трое детей молча стояли и смотрели в пролет лестницы, которая вилась и вилась вниз, до бесконечности, и казалось, что она уходит под гору, в глубину, а дела их в будущем пойдут еще хуже, чем раньше.