— Ха! — каркнул Граф Олаф. — Приз в студию!

Он употребил выражение, которое здесь означает «Сдаётся мне, это предложение сулит поразительные развлечения и сладостные скандалы!» — хотя в подводном каталоге Дьюи Денумана содержится перечень из двадцати семи случаев, когда призы доставались Графу Олафу нечестным и обманным путём. С глумливой улыбкой он опустил ту руку, в которой не было гарпунного ружья, и погладил Солнышко Бодлер по голове.

— Как я погляжу, младшая сиротка все-таки пошла по моим стопам! Значит, не такой уж я плохой опекун! — закричал он.

— Вы вообще не опекун, — возразила Вайолет, — а Солнышко вообще не поджигатель. Моя сестра сама не знает, что говорит.

— Поджечь отель, — настойчиво повторила Солнышко.

— Тебе нехорошо, да, Солнышко? — заботливо спросил Клаус, заглядывая сестре в глаза. Он испугался, что медузообразный мицелий, который всего несколько дней назад угрожал жизни младшей Бодлер, скверно на неё повлиял. Клаус провёл исследование и придумал, как обезвредить зловредный грибок, но теперь ему показалось, что, быть может, он обезвредил его не до конца.

— Мне отлично, — ответила Солнышко. — Поджечь отель.

— Ах ты, моя цыпочка! — воскликнул Граф Олаф. — Да если бы Кармелите хоть чуточку твоих мозгов! Я так закрутился со всеми делами, что мне и в голову не пришло поджечь этот отель! Но даже если очень занят, не следует забывать о хобби!

— Ваши хобби, Граф Олаф, — попросту злодейство! — сказала судья Штраус. — Даже если Бодлеры решили принять участие в ваших кознях, я сделаю все, что в моей власти, и не допущу этого!

— Нет у вас никакой власти, — осклабился Граф Олаф. — Ваши коллеги-судьи — мои союзники, ваши коллеги-волонтёры болтаются по вестибюлю с завязанными глазами, а у меня гарпунное ружье!

— А у меня всеобщая история несправедливости! — воскликнула судья Штраус. — Ведь должна же эта книга на что-то сгодиться!

Негодяй не стал спорить, а просто нацелил на судью оружие.

— Давайте, сиротки, разводите огонь в прачечной, — сказал он, — а я тут позабочусь, чтобы судья Штраус нам не помешала.

— Есть, сэр, — сказала Солнышко и протянула руки брату и сестре.

— Не смейте! — закричала судья Штраус.

— Зачем ты это делаешь, Солнышко? — спросила сестру Вайолет. — Ведь ты причинишь вред невинным людям!

— Почему ты помогаешь Графу Олафу сжечь это здание? — закричал Клаус.

Солнышко оглядела прачечную и подняла глаза на брата и сестру. Она молча покачала головой, как будто ей было некогда пускаться в подробные объяснения.

— Помогите, — сказала она, и больше ей ничего говорить не понадобилось.

Хотя Клаусу и Вайолет поведение сестры казалось непостижимым, они вошли в прачечную вместе с ней, а Олаф разразился лаконичным победным хохотом.

— Ха! — воскликнул Граф Олаф. — Послушайте меня, сиротки, и я научу вас лучшим моим фокусам! Сначала расстилаете по полу грязное белье. Потом берете бутылки с крайне горючими химикалиями и поливаете белье.

Вайолет молча расстелила на деревянном полу прачечной грязные простыни, а Клаус и Солнышко взяли пластмассовые бутылки, открыли их и разлили содержимое по полу. По прачечной поплыл сильный резкий запах, а дети повернулись к Олафу и спросили, что делать дальше.

— А теперь? — спросила Солнышко.

— Теперь нужна спичка и растопка, — ответил Олаф и полез в карман той рукой, в которой не было ружья. — Всегда ношу с собой спички, — сообщил он, — а мои враги всегда носят с собой растопку. — Он подался вперёд и вырвал из рук судьи Штраус книгу «Отвратительные и Лицемерные Аферисты-Финансисты». — На что-то она действительно сгодится, — заметил злодей и швырнул книгу на грязное белье, едва не попав в Бодлеров, которые как раз выходили в коридор.

Упав на простыни, книга Джерома Скволора раскрылась, и дети увидели аккуратную диаграмму со стрелками, отточиями и пояснениями мелким шрифтом внизу. Бодлеры наклонились прочитать, что же написал специалист по несправедливости, и успели заметить лишь слова «подземный ход», когда Олаф зажёг спичку и мастерски кинул её в самую середину страницы. Бумага тут же занялась, и книга запылала.

— Ой, — тихо сказала Солнышко и прижалась к брату и сестре. Все три Бодлера и двое взрослых, стоявших рядом с ними, молча глядели через дверь в прачечную.

Горящая книга — исключительно печальное зрелище, ведь хотя книга — это всего-навсего бумага и типографская краска, возникает такое чувство, словно все содержащиеся в ней мысли обращаются в пепел, чернеют и скручиваются вместе со страницами, корешком и переплётом — это слово означает не только «обложка», но и «ткань, клей и нитки, которые скрепляют страницы». Когда кто-то жжёт книгу, то проявляет глубочайшее неуважение к мыслительной работе, породившей её идеи, к тому труду, который потребовался, чтобы связать воедино слова и предложения, и ко всем бедам, которые постигли автора, от нашествия термитов, которые едва не уничтожили все черновики, до большого валуна, которым кто-то придавил художника, когда тот сидел на берегу пруда, поджидая, когда ему доставят рукопись. Судья Штраус смотрела на книгу, потрясённо нахмурившись и думая, вероятно, об исследованиях Джерома Скволора и обо всех негодяях, которых с их помощью можно было бы передать в руки закона. Вайолет, Клаус и Солнышко думали о пожаре, который унёс жизни их родителей, лишил их дома и вынудил бороться за жизнь самостоятельно, что здесь означает «Сначала переходить от опекуна к опекуну, а затем от одной отчаянной опасности к другой отчаянной опасности, пытаясь уцелеть и разгадать тайны, которые висели у них над головой, словно пелена дыма». Бодлеровские сироты думали о первом пожаре, который ворвался в их жизнь, и не знали, окажется ли этот пожар последним.

— Лучше бы нам убраться отсюда, — нарушил молчание Граф Олаф. — Как показывает мой богатый жизненный опыт, стоит пламени добраться до химикалий, и пожар распространяется очень быстро. Боюсь, вечеринку с коктейлями придётся отменить, но если мы не будем слишком долго копаться, у нас останется время на то, чтобы перед отплытием заразить всех постояльцев медузообразным мицелием. Ха! К лифту!

Крутанув в руках гарпунное ружье, негодяй зашагал по коридору, волоча за собой судью, а Бодлеры побежали следом. Но когда они добежали до лифта, дети обратили внимание на табличку, привинченную возле узорных ваз. Точно такая же табличка висела и в вестибюле, да вы и сами скорее всего видели такие таблички. «ПРИ ПОЖАРЕ, — гласили вычурные буквы, — ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИФТОМ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ЛЕСТНИЦАМИ».

— По лестнице, — сказала Солнышко, показывая на табличку.

— Наплевать, — презрительно скривился Граф Олаф, нажимая кнопку вызова.

— Опасно, — упёрлась Солнышко. — По лестнице.

— Может, это ты придумала поджечь отель, крошка, — сказал Граф Олаф, — но командую здесь я! Если мы поплетёмся по лестнице, то не успеем взять мицелий! Едем на лифте!

— Да тьфу, — вполголоса сказала Солнышко и задумчиво нахмурилась.

Вайолет и Клаус с подозрением взглянули на сестру, не понимая, как это ребёнок, которому ничуть не претило поджечь целый отель, расстраивается из-за такого пустяка, как лифт. Но тут Солнышко поглядела на брата и сестру с хитрой улыбкой и произнесла одно-единственное слово, которое все прояснило.

— Прелюдия, — сказала она, и в следующий миг её брат и сестра просияли.

— Чего? — свирепо спросил Олаф и нажал на кнопку ещё несколько раз, хотя подобное варварство, как всем известно, не ускоряет работу лифта.

— Моя сестра имеет в виду, — сказала Вайолет, — что она усвоила урок по поджигательству.

Однако младшая Бодлер имела в виду совсем не это. Клаус и Вайолет поняли: словом «прелюдия» Солнышко хотела напомнить им об отеле «Прелюдия» и о том, как однажды семья Бодлеров в полном составе провела там выходные. Как и говорила Кит Сникет, отель «Прелюдия» — очень славное место, и я рад сообщить вам, что он все ещё цел и невредим — ложка мёда в бочке дёгтя, — и что в бальном зале там по-прежнему висят знаменитые люстры в виде громадных медуз, которые раскачиваются вверх-вниз в такт музыке, которую играет оркестр, и что книжный киоск в вестибюле по-прежнему специализируется на сочинениях американских романистов реалистического направления, а открытый бассейн по-прежнему прекрасен, и когда кто- то прыгает в него, собираясь поплавать наперегонки, отражения окон отеля мерцают и переливаются. Однако бодлеровские сироты вспомнили не люстры, не киоск и даже не бассейн, где Солнышко училась плескаться и булькать. Они вспомнили одну шалость с лифтом, на которую подбил их отец, когда на него однажды нашло. Шалость — здесь это слово означает «Способ разыграть того, с кем ты едешь в лифте», — лучше всего удаётся в тот момент, когда вы собираетесь выходить из лифта, а ваши попутчики едут выше. Мама Бодлер возражала против того, чтобы её супруг учил детей подобным шалостям, так как, по её словам, шалость была недостойная, однако отец возразил ей, что это не более недостойная шалость, чем волшебные фокусы с булочками, которые мама Бодлер проделала в тот же день за завтраком в ресторане отеля, и тогда она неохотно согласилась поучаствовать в розыгрыше. Разумеется, данный конкретный момент в жизни Бодлеров не слишком подходил для розыгрышей, однако Вайолет и Клаус тут же поняли, что затеяла их сестра, и когда двери лифта наконец раздвинулись и Граф Олаф протопал в лифт, трое Бодлеров вошли следом и немедленно нажали сразу на все кнопки. Когда папа Бодлер проделал это, выходя из лифта, оставшаяся в лифте пассажирка, невероятная зануда по имени Элеонора, была вынуждена по пути в номер посетить все этажи отеля, однако здесь, в отеле «Развязка», шалость служила сразу двум целям — в данном случае это выражение означает «давала Бодлерам возможность сделать сразу две вещи».

— Что вы делаете? — возмутился Граф Олаф. — Так я нипочём не успею вовремя добраться до медузообразного мицелия и всех отравить!

— Зато мы сможем предупредить о пожаре как можно больше народу! — закричала судья Штраус.

— Две цели, — сказала Солнышко и обменялась с братом и сестрой лёгкой улыбкой, когда лифт доехал до вестибюля и открыл двери. Громадный зал под куполом уже почти опустел, и Бодлеры увидели, что все последовали советам злодеев-судей Верховного Суда и бродят по отелю с завязанными глазами.

— Пожар! — закричала Вайолет, пока двери лифта не закрылись. — Внимание! Внимание! В отеле пожар! Прошу всех покинуть здание!

Мужчина с бородой, но без волос стоял у самого лифта, держа за плечо Джерома Скволора, чтобы было удобнее подталкивать специалиста по несправедливости в нужную ему сторону.

— Пожар? — спросил он своим странным хриплым голосом. — Молодчина, Олаф!

— Как это молодчина? — возмутился Джером, и стало видно, что он нахмурился под повязкой.

— Я хотел сказать: «Здесь Олаф!» — поспешно поправился мужчина, подтолкнув Джерома к лифту. — Держи его! Нужно передать его в руки властей!

— Олаф здесь? — спросил, видимо, Франк, который вместе с братом ощупью пробирался вдоль стены. — Я его задержу!

— Где Бодлеры? — закричал, видимо, Эрнест. — Я их задержу!

— В лифте! — закричала женщина с волосами, но без бороды из дальнего конца вестибюля, однако двери уже закрылись.

— Вызовите пожарных! — отчаянно закричала Вайолет.

— Которых? — был ответ, однако дети не поняли, кто им ответил — Франк или Эрнест. Не успели Бодлеры бросить последний взгляд на волонтёров и негодяев, двери закрылись, и лифт поехал на второй этаж.

— Эти судьи обещали, что если я подожду до завтра, то увижу поражение всех моих врагов, — проворчал Граф Олаф, — а теперь сами же всех на меня натравливают! Так и знал — когда-нибудь и они меня подведут!

Бодлерам было некогда напоминать Олафу, что он и сам подвёл судей, собравшись отравить их медузообразным мицелием вместе со всеми, кто был в вестибюле, поскольку лифт остановился на втором этаже и открыл двери.

— В отеле пожар! — закричал Клаус в коридор. — Пожалуйста, покиньте здание!

— Пожар? — спросила Эсме Скволор. К удивлению Бодлеров, коварная женщина не сняла повязки, но, возможно, она решила, будто полоса чёрной ткани на глазах — это модно. — Кто сказал?

— Клаус Бодлер, — сказал Клаус Бодлер. — Уходите из отеля!

— Не слушайте этого кексолиза! — заверещала Кармелита Спатс, которая носилась по коридору, шлёпая рукой по всем узорным вазам. — Он пытается от нас улизнуть! Давайте снимем повязки и подсмотрим!

— Не вздумайте снимать повязки! — закричал Граф Олаф. — Эти Бодлеры виновны в неуважении к суду и пытаются заманить вас в ту же ловушку! Никакого пожара нет! Не покидайте отель ни при каких обстоятельствах!

— Мы никуда вас не заманиваем! — закричал Клаус. — Это Олаф вас заманивает! Пожалуйста, послушайтесь нас!

— Не знаю, кому и верить, — презрительно скривилась Эсме Скволор. — Вы, сироты, такие же подлецы, как и мой бывший приятель.

— Оставьте нас в покое! — велела Кармелита, натыкаясь на стену. — Мы сами разберёмся!

Двери закрылись, прежде чем Бодлеры успели продолжить спор, — и больше им уже никогда не пришлось спорить ни с этой неприятной женщиной, ни с этой неприятной девочкой. Вскоре лифт приехал на третий этаж, и Солнышко, набрав побольше воздуху, чтобы все, и злодеи, и благородные люди, слышали её голосок, закричала.

— Пожар! — закричала она. — Ходите по лестницам! Никаких лифтов!

— Солнышко Бодлер? — крикнул в ответ мистер По, узнав голос своей подопечной. Лицом банкир стоял совершенно не в ту сторону и прижимал к чёрной повязке белый носовой платок. — Не следует добавлять к перечню своих преступлений ещё и ложный сигнал о пожаре! Ты и так виновна в неуважении к суду, а может быть, и в убийстве!

— Это не ложный сигнал! — воскликнула судья Штраус. — Мистер По, отель действительно горит! Пожалуйста, бегите!

— Не могу, — ответил мистер По, кашляя в платок. — Я при исполнении служебных обязанностей: слежу за делами Бодлеров и распоряжаюсь состоянием их роди…

Двери лифта закрылись, оборвав мистера По на полуслове, и Бодлеры в последний раз уехали от банкира, и вынужден с огорчением сообщить, что на каждом этаже более или менее повторялась та же история.

На третьем этаже Бодлеры увидели миссис Басс, на которой по-прежнему красовался крошечный белокурый паричок, словно снежная шапка на вершине горы, а глаза были по-прежнему завязаны чёрной тканью поверх узкой полумаски, а на седьмом этаже видели мистера Ремору, который бродил там вместе с завучем Ниро. Они видели и Джеральдину Жюльен, которая нащупывала дорогу микрофоном, как слепой — белой тросточкой, и они видели Чарльза и Сэра, которые взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и они видели Кевина, Хьюго и Колетт, державших липучку для птиц, которую вывесил за окно сауны Клаус, и они видели, как мистер Леско спорит с миссис Морроу, и они видели мужчину с гитарой, который знакомился с женщиной в шляпке в виде вороны, и ещё многих людей, в которых не узнали ни волонтёров, ни негодяев, — все эти люди бродили по коридорам отеля, пытаясь поймать всякого, кто покажется им подозрительным. Одни из них верили Бодлерам, когда те сообщали им о пожаре, а другие верили Графу Олафу, когда тот сообщал им, что Бодлеры лгут, когда говорят о пожаре. Но лифт останавливался на каждом этаже совсем ненадолго, и всех этих людей дети видели лишь мельком. Они слышали, как миссис Басс пробормотала что-то об ожидающем её автомобиле и как мистер Ремора спросил что-то о жареных бананах. Они слышали, как Ниро вспомнил о своей скрипке, а Джеральдина запищала про заголовки, а Чарльз с Сэром начали препираться о том, выгодны пожары деревообрабатывающей промышленности или нет. Они слышали, как Хьюго спросил, действует ли ещё план касательно hors d'oeuvres, и слышали, как Колетт спросила, не нужно ли будет ощипать ворон, и слышали, как Кевин жалуется на то, что не знает, какой рукой держать липучку для птиц — правой или левой, и слышали, как мистер Леско говорит гадости миссис Морроу, а бородатый мужчина поёт песни женщине в шляпке в виде вороны, и они слышали, как какой-то мужчина зовёт Брюса, а какая-то женщина зовёт свою мамочку, и как дюжины и дюжины людей о чем-то шепчутся и на кого-то кричат, с кем-то спорят и в чем-то соглашаются, гневно обвиняют или кротко защищаются, осыпают яростными комплиментами и добросердечными оскорблениями дюжины и дюжины других людей и в самом отеле «Развязка», и за его дверями, — одних из них Бодлеры узнали, других забыли, третьих впервые видели.

На каждом этаже развёртывался свой сюжет, и сюжет каждого этажа был для Бодлеров непостижим, так как их визиты на этажи были столь краткими, а сюжеты некоторых этажей остались непостижимыми и для меня — даже спустя столько одиноких лет и после стольких исследований, предпринятых в одиночку.

Быть может, какие-то из этажных сюжетов вы знаете лучше меня, поскольку выследили замешанных в них персонажей. Быть может, миссис Басс сменила фамилию и живёт рядом с вами, быть может, мистер Ремора оставил себе прежнюю фамилию и живёт на другом краю земли. Быть может, Ниро теперь работает продавцом в продуктовом магазине, а Джеральдина Жюльен ведёт уроки труда. Быть может, Чарльз и Сэр больше не компаньоны, и вам представился случай подробно рассмотреть одного из них, когда он сидел напротив вас в автобусе, и, быть может, Хьюго, Колетт и Кевин по-прежнему вместе, и вы проследили за этими непостижимыми людьми, так как заметили, что один из них одинаково владеет обеими руками. Быть может, мистер Леско теперь ваш сосед, а миссис Морроу теперь ваша сестра, или мать, или тётушка, или жена, или даже муж. Быть может, шорох за окном производит бородатый мужчина, который пытается забраться к вам в комнату, а может быть, это такси, которое вызвала женщина в шляпке в виде вороны. Быть может, вам случалось заметить в толпе и управляющих отелем «Развязка», и судей Верховного Суда, и официантов из кафе «Сальмонелла», и, быть может, вы знакомы со специалистом по несправедливости или сами им стали. Быть может, для вас люди, которые встретились на вашем непостижимом жизненном пути, и их непостижимые судьбы яснее ясного, но когда лифт остановился в последний раз и двери раздвинулись, а за ними оказалась крыша отеля «Развязка», Бодлеры чувствовали себя так, словно чудом балансируют на загадочной и неверной груде непостижимых тайн. Они не знали, кто уцелеет в пожаре, который они разожгли, а кто погибнет. Они не знали, кто считал их волонтёрами, а кто думал, будто они негодяи, и кто верил, что они невиновны, а кто верил, будто виновны. И они не знали, что означают их собственные наблюдения, дела и поступки и кто они — благородные люди, злодеи или нечто среднее. Когда бодлеровские сироты вышли из лифта и проходили через солярий на крыше, они чувствовали, что их жизнь — словно книга, полная важнейших сведений, которую сожгли, как сожгли всеобщую историю несправедливости, превратившуюся в пепел пожара, который с каждой секундой разгорался все сильнее.

— Глядите! — закричал Граф Олаф, свесившись с крыши отеля и показывая куда-то вниз.

Бодлеры поглядели туда, надеясь увидеть просторную безмятежную гладь пруда, отражающую отель «Развязка», словно гигантское зеркало. Но в воздухе вились клубы густого чёрного дыма, валившего из подвальных окон, за которыми распространялось пламя, и поверхность пруда стала похожа на мозаику из крошечных зеркал, каждое из которых было разбито на множество кусочков непостижимых очертаний. То там, то сям среди огня и зеркал дети различали бегавшие фигурки, но не понимали, кто это — полиция при исполнении служебных обязанностей или постояльцы, которые выбежали из отеля, спасаясь от стихии.

Олаф продолжал глядеть вниз, и Бодлеры не понимали, доволен он или расстроен.

— Вашими стараниями, сироты, уничтожить всех медузообразным мицелием уже поздно, — сказал Граф, — зато мы, по крайней мере, запалили пожар.

Судья Штраус продолжала глядеть на дым, который валил из окон и вился к небу, и выражение её лица было столь же непостижимым.

— Вашими стараниями, сироты, отель сгорит дотла, — тихо сказала она Бодлерам, — зато мы, по крайней мере, не дали Графу Олафу отравить всех мицелием.

— Огонь распространяется не очень быстро, — сказал Граф Олаф. — Многие спасутся.

— Но он распространяется и не очень медленно, — возразила судья Штраус. — Некоторые не успеют.

Бодлеровские сироты переглянулись, но не успели они ничего сказать, как все здание содрогнулось, и дети с трудом устояли на ногах. Зеркальные коврики для загара беспорядочно заскользили по солярию, а вода в бассейне всплеснулась и ударила в борт большой деревянной лодки, окатив фигуру осьминога, напавшего на водолаза.

— Пламя затронуло несущие конструкции здания, — сказала Вайолет.

— Пора выбираться, — сказал Клаус.

— Живо, — сказала Солнышко.

Не тратя время на разговоры, Бодлеры отвернулись от взрослых и зашагали к лодке. Переложив простыни на одну руку, Вайолет сняла фуражку посыльной, пошарила в кармане и вытащила ленту, которую ей дала Кит Сникет, чтобы подвязать волосы. Клаус пошарил в кармане и вытащил записную книжку, в которой принялся лихорадочно рыться. Солнышко не стала шарить в карманах, а только задумчиво стиснула свои острые зубы, как будто предчувствовала — скоро они понадобятся.

Вайолет придирчиво оглядела лодку.

— Парашютный тормоз я привяжу к фигуре на носу лодки, — сказала она. — Можно завязать узел «Язык Дьявола» под водолазным шлемом. — Она помолчала и продолжила: — Там-то Граф Олаф и прятал медузообразный мицелий, ведь туда никто не догадается заглянуть.

Клаус придирчиво перечитал свои записи.

— Я подниму парус так, чтобы поймать ветер, — сказал он. — Иначе такая тяжёлая лодка просто свалится в воду. — Он тоже немного помолчал и продолжил: — Именно это и произошло с сахарницей. Дьюи Денуман убедил всех в том, будто она в прачечной, и теперь никто не догадается поискать её в пруду.

— Лопатки-весла, — сказала Солнышко, указывая на приспособления, которыми Хьюго переворачивал загорающих.

— Отличная мысль, — согласилась Вайолет и посмотрела на неспокойные свинцовые волны моря. — Может быть, друзья найдут нас. Здесь должен пролететь Гектор с Кит Сникет и Квегмайрами.

— И Фионой, — добавил Клаус.

— Нет, — сказала Солнышко.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Вайолет, осторожно перебираясь с края бассейна на борт лодки, а оттуда начиная карабкаться по верёвочной лестнице на нос.

— Они собирались прибыть в четверг, — сказал Клаус, помогая Солнышку забраться на борт и залезая следом. Палуба была размером с большой матрас, и поместиться на ней могли три Бодлера и ещё, может быть, один-два пассажира. — А сейчас ещё среда.

— Пожар, — сказала Солнышко и показала на вздымавшийся к небу столб дыма.

Старшие Бодлеры ахнули. Они едва не забыли, как Кит говорила им, что будет смотреть в небо и ждать сигнала, который отменит собрание в четверг.

— Так вот почему ты решила поджечь отель! — сказала Вайолет, торопливо обвязывая статую жгутами из простыней. — Это сигнал!

— Г. П. В. его увидит, — сказал Клаус, — и поймёт, что все её чаяния растаяли как дым.

Солнышко кивнула.

— Последнее убежище уже небезопасно, — сказала она.

Для младшей Бодлер это высказывание было очень выразительным — и очень печальным.

— Может быть, друзья все равно нас найдут, — сказала Вайолет. — Может быть, они — последние благородные люди в нашей жизни.

— Если они по-настоящему благородны, то не станут больше с нами дружить, — сказал Клаус.

Вайолет кивнула, и на глаза ей навернулись слезы.

— Ты прав, — признала она. — Мы убили человека.

— Случайность, — твёрдо возразила Солнышко.

— И сожгли отель, — добавил Клаус.

— Сигнал, — сказала Солнышко.

— У нас были добрые намерения, но мы совершали недобрые поступки, — сказала Вайолет.

— Мы хотим быть благородными, но нам пришлось совершить злодейства, — сказал Клаус.

— Мы достаточно благородны, — сказала Солнышко, но тут здание снова содрогнулось, словно качая головой в знак протеста.

Вайолет вцепилась в фигуру на носу, а Клаус и Солнышко вцепились друг в друга, потому что лодка стала колотиться о края бассейна.

— Помогите! — крикнула Вайолет взрослым, которые все глядели на дым. — Хватайте лопатки и толкайте лодку к краю крыши!

— Раскомандовалась! — фыркнул Граф Олаф, однако вместе с судьёй направился к тому углу солярия, где стояли лопатки, отражая послеполуденное солнце и задымленное небо.

Взрослые взяли по лопатке и стали тыкать ими в лодку, как тыкают в паука, когда хотят выгнать его из ванны. Бум! Бум! Лодка несколько раз ударилась о край бассейна, а затем выскочила из него и с долгим скрежетом медленно съехала к краю крыши. Бодлеры крепко держались за борта, и вот носовая часть лодки миновала зеркала солярия и нависла над пустотой, где не было ничего, кроме дыма. Лодка тихонько покачивалась, чудом балансируя между отелем и раскинувшимся внизу морем.

— Забирайтесь! — крикнула Вайолет, потуже затягивая узлы.

— Конечно заберусь! — объявил Олаф, прищурясь на водолазный шлем на носу лодки. — Я же капитан этого судна!

И он швырнул лопатку на палубу, едва не попав в Клауса и Солнышко, а затем залез в лодку, из-за чего она угрожающе закачалась на краю крыши.

— И вы тоже, судья Штраус! — позвал Клаус, но судья отложила лопатку и печально взглянула на детей.

— Нет, — сказала она, и дети увидели, что она плачет. — Я не поплыву с вами. Это было бы нечестно.

— Что же нам делать? — спросила Солнышко, но судья Штраус лишь покачала головой.

— Я не стану убегать с места преступления, — сказала она. — А вы, дети, должны отправиться со мной, и мы все объясним полиции.

— Полиция нам не поверит, — сказала Вайолет, держа парашютный тормоз наготове. — К тому же в её ряды могли затесаться враги — как негодяи в Верховный Суд.

— Возможно, но это не повод убегать, — сказала судья.

Граф Олаф огрел бывшую соседку презрительным взглядом и повернулся к Бодлерам.

— Ну и пусть себе горит, как свечка, если ей так хочется, — сказал он, — а нам пора отправляться.

Судья Штраус глубоко вздохнула, а потом шагнула вперёд и положила руку на кошмарную деревянную фигуру на носу лодки, словно собиралась затащить все судно обратно на крышу.

— Иногда говорят, что дети из разрушенных семей самой судьбой обречены на преступное будущее, — сказала она сквозь слезы. — Пусть ваша судьба будет совсем не такая, Бодлеры.

Клаус стоял у мачты, привязывая снасти.

— У нас нет другой семьи, кроме нас самих, и другого дома, кроме этой лодки, — сказал он.

— Все это время я следила за вами, — сказала судья, крепче сжимая пальцы на деревянной фигуре. — И вам постоянно удавалось ускользнуть от меня — с того самого мига, когда мистер По увёз вас из театра в своей машине, до того момента, когда Кит Сникет провезла вас в такси через живую изгородь. Я не отпущу вас, Бодлеры!

Солнышко шагнула к судье, и на секунду старшим Бодлерам показалось, будто она собирается вылезти из лодки. Но она лишь взглянула в полные слез глаза судьи и улыбнулась ей печально-печально.

— Чао-какао, — сказала младшая Бодлер, открыла рот и укусила судью в руку.

С криком боли и досады судья Штраус разжала пальцы, и здание снова содрогнулось, свалив судью с ног, а лодку с крыши в то самое мгновение, когда часы отеля «Развязка» пробили в последний раз.

«Не так! Не так! Не так!» — трижды пробили часы, и трое Бодлеров с криком устремились навстречу морским волнам, и даже Граф Олаф завопил: «Мамочка!» — поскольку на один ужасный миг им показалось, что удача отвернулась от них окончательно и что сейчас лодка разобьётся в щепки из-за силы тяжести. Но тут Вайолет отпустила грязные простыни, и в небо взвился парашютный тормоз, похожий на очередной клуб дыма, а Клаус повернул парус и поймал ветер, и лодка перестала падать и начала парить, словно птица, поймавшая восходящие потоки воздуха и решившая дать крыльям отдохнуть, особенно если она устала, так как долго несла тяжёлый и важный груз. Несколько секунд лодка плыла по воздуху, словно ковёр-самолёт из волшебной сказки, и Бодлеры, несмотря на ужас и панику, не могли не восхититься при мысли о том, как чудесно они спаслись. Ещё на один ужасный миг, когда лодка плюхнулась в воду, им показалось, Что сейчас они утонут, как утонул в пруду Дьюи Денуман, унося с собой все тайны своего подводного каталога и оставив любимую женщину беременной и отчаявшейся. Но тут парус развернулся, фигура на носу выровнялась, и Олаф поднял лопатку и вручил её Солнышку.

— Давай греби, — велел он и загоготал, сверкая глазами. — Ну вот, сироты, наконец-то вы в моих руках, — заявил он. — Мы с вами в одной лодке.

Бодлеры поглядели сначала на негодяя, а потом на берег. На миг им захотелось прыгнуть за борт и вплавь добраться до города, чтобы оказаться подальше от Олафа. Но когда они поглядели на дым, который валил из окон отеля, и на пламя, которое вилось вокруг лилий и мха, выращенных на стенах искусным садовником, то поняли, что на суше так же опасно. Дети видели стоявшие вокруг отеля крошечные фигурки, которые яростно махали руками в сторону моря, и видели, как содрогается здание. Судя по всему, отель был готов вот-вот обрушиться, и детям хотелось оказаться от этого подальше. Дьюи заверил их, что им больше не придётся скитаться по морям, по волнам, но сейчас именно морские волны стали для Бодлеров последним убежищем.

Ричард Райт, американский романист реалистического направления, в своём самом прославленном романе «Родной сын» задаёт знаменитый непостижимый вопрос. «Кто знает, — спрашивает он, — не окажется ли одного крошечного потрясения, которое нарушит хрупкий баланс между социальными установлениями и неуёмней алчностью, довольно для того, чтобы в наших столицах обрушились все небоскрёбы?» Прочитать этот вопрос не так-то просто, и звучит он так, как будто это некий шифр, однако после долгих исследований я смог извлечь из этих таинственных слов определённый смысл. Например, «социальные установления» — это слова, которые, вероятно, относятся к тем системам, с помощью которых люди организуют свою жизнь, в частности к Десятичной Системе Дьюи или к процессам Верховного Суда, на которых присутствующих заставляют завязать глаза. А «неумная алчность» — это слова, которые, вероятно, относятся к тому, чем люди стремятся обладать, например к бодлеровскому состоянию, сахарнице или убежищу, которое одинокие усталые сироты могут назвать своим домом. Видимо, мистер Райт, задавая этот вопрос, хотел спросить, не может ли крошечное событие, вроде камешка, брошенного в пруд, привести к тому, что по всем системам мира побегут круги, и потрясти основы того, к чему стремится человечество, пока все эти круги и потрясения не обрушат что-нибудь громадное вроде здания.

Разумеется, у Бодлеров в деревянной лодке, которая служила им новым домом, не было экземпляра «Родного сына», однако, глядя на удаляющийся отель «Развязка», они задавали себе вопросы, очень похожие на вопрос мистера Райта. Вайолет, Клаус и Солнышко вспоминали все свои поступки, большие и малые. Они думали о своих фланёрских наблюдениях, которые оставили нераскрытыми столько тайн. Они думали о своих обязанностях посыльных, из-за которых случилось столько бед. И они думали о том, кто они — по-прежнему благородные волонтёры, которыми хотели стать, или из-за того, что огонь прокладывал себе зловещий путь по этажам отеля и здание должно было вот-вот обрушиться, им было самой судьбой предназначено стать кем-то другим.

Бодлеровские сироты оказались в одной лодке с Графом Олафом, прославленным негодяем, и глядели в море, где надеялись найти своих благородных друзей, не зная, что им теперь делать и кем они могут стать.