О реальных путешественниках древности известно немногим больше, чем об их мифических и легендарных предтечах. Даты ориентировочны, названия гипотетичны, описания туманны. Получается парадоксальная ситуация: мы имеем, в общем, неплохое представление о картине в целом, но совершенно не улавливаем деталей — как на полотнах импрессионистов.

Поэтому особую ценность для историков и географов представляет "Перипл Ганнона Мореплавателя" — единственный полностью дошедший до нас (правда, не в оригинале) отчет о пунической морской экспедиции.

Ганнон был ливийцем по происхождению, карфагенянином по национальности, не слишком отдаленным потомком финикийцев, славившихся своими познаниями в морской науке и долго не знавших себе равных в протяженности и новизне маршрутов. Отважные мореходы и неутомимые исследователи, финикийцы — "хитрые гости морей" — еще в начале первого тысячелетия до новой эры совершали плавания к северным берегам Африки, а в 1001 г. до н. э. основали в дельте реки Награда (Меджерда), в удобной обширной бухте, свое первое поселение — Утику (Хеншир-бу-Шатер). На юге Иберии (Испания) еще раньше (1100 или 1200 г. до н. э.) возник финикийский город Гадес (Кадис). В IX в. до н. э. финикийцы (или пунийцы, как их называли римляне) освоили и колонизировали Сардинию. (Все эти даты приблизительны. Временем основания Утики, например, иногда считают 1112 и даже 1178 г. до н. э., Кадиса — 800 г. до н. э., Карфагена — 814 или 825 г. до н. э.).

"Оловянные пути" Карфагена

Колонизацией занимались не только пунийцы. Их соперниками были италийцы и греки-фокейцы.

Грекам нужна была медь. "Ценной была тогда медь, а золото было в презренье как бесполезная вещь", — отмечает Лукреций (19, V, 1273–1274). Они нашли ее на Апеннинском полуострове. В 730 г. до н. э. жители Эвбеи основывают в Кампании город Кумы. На юге Италии греки закладывают ряд своих опорных пунктов, потом перебираются в Сицилию и строят там в 734 г. до н. э. город Сиракузы.

Карфаген еще слишком слаб, чтобы спорить с греками о сферах влияния. Финикийцы плывут по "оловянному пути". С началом бронзового века олово, как и медь, стало цениться чуть ли не дороже золота. Олова было много в стране Тартесс (часть нынешней Андалузии в Испании вблизи устья реки Гвадалквивир, которая тоже называлась Тартесс), поэтому сюда и устремились корабли пунийцев. По пути в "стоблаженную Тартессу", как называл ее Анакреонт, они основывали колонии-фактории, где хранили свои товары, — своеобразные перевалочные базы. О размахе, который приняла колонизация Карфагеном чужих земель, говорит, например, такой факт, что Ганнон Мореплаватель на африканском побережье от Гибралтара до Сенегала расселил несколько тысяч своих спутников-карфагенян. Из этих факторий финикийские торговые суда совершали частые короткие вылазки вдоль близлежащих берегов.

Свои торговые маршруты карфагеняне, как и все без исключения другие народы, держали в строжайшей тайне, опасаясь соперничества. Страбон рассказывает, что "когда римляне однажды пустились преследовать какого-то финикийского капитана корабля, чтобы самим узнать местонахождение торговых портов, то этот капитан из алчности намеренно посадил свой корабль на мель, погубив таким образом своих преследователей. Сам, однако, он спасся на обломках разбитого корабля и получил от государства возмещение стоимости потерянного груза" (33, С 175–176). Конечно же, алчность тут была ни при чем. Финикиец (а по другим версиям, карфагенянин, так как пунов часто называли финикийцами из-за их происхождения) исполнил свой долг, в точности следуя инструкции. Совершенно очевидно, что это был не единичный случай.

Карфаген долго сохранял гегемонию своей торговли на Средиземном море. Ее упадок начался незадолго до Пунических войн, когда главным торговым государством в этой части света стал птолемеевский Египет.

На первых порах своего существования Утика, Карфаген и другие финикийские колонии признавали власть метрополии — Тира (Сир), но после длительных войн Финикии с Вавилоном, а потом с Персией Финикийская держава стала приходить в упадок.

Фактической финикийской столицей становится африканский Новгород (именно так переводится финикийский топоним Карт-Хадашт, превращенный римлянами в Картаго, а нам известный как Карфаген), становится неожиданно для самого себя. По тем временам это был огромный и сильный город. Как сообщает Геродот, авторитет Карфагена был настолько высок, что, когда персидский царь Камбис вздумал послать против него свой флот, укомплектованный финикийцами, они наотрез отказались выступить против своих соотечественников и потомков. Камбису пришлось оставить эту затею (9, III, 19), так как принудить финикийцев к братоубийственной войне силой он не решился, "потому что они добровольно подчинились персам и вся морская мощь персидской державы зависела от финикиян [и держалась] на них" (9, III, 19).

Экспансия в Средиземноморье

Объединив под своей эгидой все финикийские города-фактории, Карфаген стал подумывать о жизненном пространстве. В союзе с этрусками карфагенский правитель и военачальник Магон переправился на Балеарский архипелаг и захватил остров Ивису. Прочную военную славу пунийцам принес наследник лавров Магона Мальх.

Первой его внимание привлекла Сицилия. Наемное войско переправилось на остров и захватило город Мотику (Модика). Дальнейший путь на север преграждали воинственные горные племена (не с ними ли имел дело Одиссей?), но карфагеняне быстро устранили это препятствие. Взяв штурмом гору Эрике (Сан-Джулиано), они хлынули в Северную Сицилию и с ходу захватили Панорм (Палермо), Сегесту (Калатафими) и Солунт (Багерия).

Дальше шли греческие владения. Мальх, ничтоже сумняшеся, вторгся в них и… был разбит греками у городов Гимера (Бонфорнелло) и Солунт. Пришлось вернуться за демаркационную линию.

После этого чувствительного щелчка Мальх переключил свое внимание на другие острова Западного Средиземноморья. Оставив на Сицилии гарнизоны, он погрузил основную армию на корабли и в 535 г. до н. э. отправился на Сардинию. Здесь удача сопутствовала финикийцам. Один за другим сдаются города Каралес (Кальяри), Нора (Санта-Маргерита), Тарр (Сан-Джованни-ди-Синис)… "Сардиния, как явствует из ее многочисленных памятников, — греческая колония, — читаем мы у Псевдо-Аристотеля (59, 100). — Когда-то она была очень изобильна, и Аристей, знаменитый своим пристрастием к земледелию, дал ей законы. Но потом она пришла в упадок, ибо захватившие ее карфагеняне истребили там все, что могло давать людям пропитание, и под страхом смертной казни запретили возделывать землю". (Впоследствии точно так же поступит Рим с побежденным Карфагеном.) Еще один остров стал пунийской колонией. Впереди — Корсика и Балеарские острова.

Корсику пунийцы завоевали в союзе с этрусками. В 535 г. до н. э. в битве у города Алалии (Алерия) их объединенные силы изгнали отсюда греков-фокейцев. Но это завоевание оказалось непрочным вследствие удаленности острова от Карфагена, и Мальху вскоре пришлось наводить там порядок, что ему блестяще удалось. Греки ретировались на континент, в Массалию (Марсель). Карфаген стал безраздельным хозяином всех островов Западного Средиземноморья, удаленных от столицы на расстояние, удобное для бойкой торговли и вполне достаточное для того, чтобы обеспечить за ними надлежащий контроль.

За Столпы Мелькарта

Пока Мальх завоевывал острова, на материке владения Карфагена раскинулись от Ливийской пустыни до Атласских гор. Около 530 г. до н. э. был разрушен Тартесс и захвачены южные берега Иберии. Карфаген получил выход в Атлантику и стал рассматривать Столпы Мелькарта (Гибралтар) как свою собственность, наглухо блокировав их для всех иноземных судов. Его власть безоговорочно признали все финикийские колонии — Гадес, Гадрумет (Сус), Гиппон-Диаррит (Бизерта), Гиппон-Регий (Бона), Кирена (Шаххат), Лике (Эль-Араши), Утика. Все они ежегодно платили Карфагену дань — десятую часть всех своих доходов. За тысячи миль от Тира складывалась новая самобытная финикийская держава — со своей экономикой, своим искусством, своей религией. По одной из гипотез, финикийское слово "афорик", что значит "отделившийся" (от метрополии), стало названием всего континента.

В том же VI в. до н. э. (некоторые исследователи называют VII в. до н. э.) карфагеняне, вошедшие во вкус колонизации, снаряжают две морские экспедиции вдоль североафриканских берегов в сторону Атлантики. В пользу более поздней датировки говорит фраза Плиния Старшего о том, что экспедиции были осуществлены, "когда Карфагенское государство достигло вершины своего могущества" (58, V, 1; II, 169), а это произошло как раз в VI–V вв. до н. э. Впоследствии была предложена неплохо аргументированная дата — примерно 525 г. до н. э.

Экспедиция Гимилькона, пройдя Мелькартовы Столпы, взяла курс на север вдоль иберийских и кельтских берегов и, возможно, достигла Британских островов. О ней, кроме нескольких кратких упоминаний, не сохранилось никаких сведений. Поэтому традиционно считается, что Британию открыл для средиземноморцев двести лет спустя грек из Массалии по имени Пифей и объявил ее новым (вместо Геракловых Столпов) пределом для морских странствий. За нею, уверял он, лежит остров Туле — самая крайняя из всех северных обитаемых земель.

Карфагеняне этого еще не знали. Они плыли к легендарным Касситеридам — Оловянным островам. Обычно в это понятие включают Британские острова и близлежащие архипелаги. Целью экспедиции Гимилькона было основание колоний на Касситеридах, богатых свинцом и оловом, и, кроме того, уточнение контуров Европейского материка (46, 313–319). Меркантильные цели он сочетал с научными, как, впрочем, почти все древние мореходы. От устья Бетиса (Гвадалквивир) до Англии Гимилькон добирался четыре месяца. Именно во время этого путешествия произошел случай, описанный Страбоном, — намеренная посадка корабля на рифы.

Перипл Ганнона мореплавателя

Экспедиция Ганнона, отбывшая из Карфагена одновременно с кораблями Гимилькона, повернула на юг вдоль африканского побережья. Описание ее (перилл) было высечено на стене карфагенского храма Ваала (Крона), уничтоженного во время 3-й Пунической войны. С этим периплом явно был знаком Полибий, присутствовавший при разрушении столицы Магонидов. Во всяком случае, он убедил римского полководца Скипиона Эмилиана — злого гения Карфагена — снарядить морскую экспедицию и в 145 г. до н. э. в точности повторил путь Ганнона, дойдя на своих 7 кораблях до мыса Зеленого. А не позднее чем за год до этого оригинальный текст перипла безвозвратно погиб вместе с храмом и самим Карфагеном. Но сохранилась его греческая копия, возможно снятая Полибием. Мы даже не знаем, можно ли ее назвать копией, или это конспективная запись очевидца.

Исследователи дружно отмечают "чрезвычайную лаконичность, отсутствие фантазии и трезвость" (38, с. 112) перипла, не вяжущиеся с его назначением. Однако версия Р. Хеннига о том, что это следствие "ограниченной поверхности стены храма" Ваала или что "Ганнон был по характеру сухим дельцом и хотел сообщить только самое необходимое с военной лаконичностью", представляется неубедительной. Как и мнение И. Ш. Шифмана, который не только не считает Ганнона автором перипла, но и полагает, что некий "составитель этого произведения под влиянием поздней древнегреческой приключенческой литературы расцветил сухой отчет карфагенского адмирала рассказами о разного рода таинственных явлениях, которые должны были потрясти воображение читателя" (109, с. 63). В этом случае перипл не имел бы никакой практической пользы и едва ли удостоился бы чести быть помещенным на стене храма, посвященного владыке богов.

Текст перипла действительно весьма туманен, и это наводит на мысль, что если мы имеем дело с подлинной копией, то на бронзовой плите в храме Ваала был высечен вариант, предназначенный для всех… кроме тех, кто посылал Ганнона в это рискованное предприятие. Для высших государственных органов Карфагена того времени — Совета десяти и Совета старейшин — должен был предназначаться другой, гораздо более полный и конкретный. Ведь это была не увеселительная морская прогулка, а по существу колонизаторская экспедиция, и карфагеняне должны были точно знать, как им поддерживать постоянную связь со своими колонистами, иначе все это предприятие теряло смысл. Возможно, именно об этом подробном отчете упоминает (в прошедшем времени!) Плиний: "Существовали записи карфагенского предводителя Ганнона, который в эпоху расцвета пунической державы получил задание разведать контуры африканского побережья" (58, V, 8).

Если такой документ существовал, он наверняка относился к числу совершенно секретных, как и подобает донесению разведчика, и был уничтожен в минуту крайней опасности. Во всяком случае, в громадной карфагенской библиотеке, захваченной римлянами, его не было. Не раз высказывалась даже мысль, что это не что иное, как фикция, мистификация, выставленная напоказ, другая ипостась тех подводных рифов, на которые карфагеняне заводили корабли своих соперников, и что пытаться повторить путь Ганнона — дело столь же трудоемкое и безнадежное, как поиски стоянок Одиссея.

Наиболее часто встречающийся аргумент против реальности плавания Ганнона — это отсутствие у древних паруса, позволяющего изменять курс в пределах всей розы ветров. Поскольку, дескать, такой парус был изобретен лишь в XV в. Генрихом Мореплавателем, то Ганнон якобы попросту не смог бы вернуться назад. Этот аргумент ни в малой степени нельзя признать серьезным. Во-первых, мы не можем ручаться, что древние не знали секрета такого паруса. Во-вторых, античные моряки превосходно владели веслами и едва ли поэтому испытывали острую нужду в ином движителе. В-третьих, известны другие, помимо Ганнона, случаи выхода в океан и возвращения из него. О некоторых из них будет рассказано ниже, а пока можно напомнить хрестоматийный пример о плавании финикийцев вокруг Африки. Наконец, в лексиконе греческих и, вероятно, карфагенских мореходов существовали такие термины, как ’αντιπλοια (плавание против ветра или течения) и ’απουροω (плавание против ветра), наверняка отражающие истинное положение вещей. Очень хорошо сказал по этому поводу Дж. Томсон: "Когда Генрих Мореплаватель вдохновил португальцев на то, чтобы обогнуть непроходимый мыс Боядор, им понадобилось около 40 лет для прохождения пути, который проделал Ганнон без всякой подготовки" (35, с. 120).

Значит, плавание Ганнона состоялось? Судя по всему — да. И разумеется, интерес к нему был огромен. А вот результаты… В полной мере их знали немногие.

Однако карфагеняне не могли исказить до неузнаваемости "публичный" текст — это было бы слишком топорной работой. Скорее, они просто сократили его, выбрав самое интересное и сохранив видимость полноты и правдоподобия. Думается, что в наше время, когда мы располагаем картами и справочниками, когда мы видим Африку "сверху", всю целиком, и когда нам не надо плыть, подобно Полибию, по пути древних мореходов, чтобы отыскать ту или иную реку, озеро или остров, можно попытаться реконструировать полный маршрут экспедиции Ганнона.

Вот что говорится в этом перипле:

Тимиатерион

"1. Карфагеняне постановили, что Ганнон выйдет в море за Геракловы Столпы (Στηλαι ’Ηρακλεους) и оснует там ливиофиникийские города. Он отплыл с шестьюдесятью пятидесятивесельными кораблями, на которых были тридцать тысяч мужчин и женщин, провиант и необходимые припасы.

2. Отчалив и миновав Столпы, мы плыли еще два дня, после чего заложили первый город, которому дали название Тими- атерион. Вокруг него простиралась большая равнина…"

Текст перипла дает основания отождествить город Тимиатерион с районом нынешней столицы Марокко — Рабата, точнее, с его пригородом Сале, античным городком, название которого можно перевести как Приморск. В нескольких километрах к юго-востоку от Сале до наших дней сохранились остатки древнейшего финикийского поселения Шеллы; оно, собственно, и дало имя пригороду марокканской столицы. Название Тимиатерион (возможно, от τιμιος одно из значений которого — "почитаемый"), приведенное в греческом переводе перипла, явно не финикийское, и мы не знаем, как назвал свое поселение Ганнон. Тождество Тимиатериона и Сале подтверждают два очень важных факта: город действительно расположен на равнине и примерно в двух днях пути от Гибралтара, если принять среднюю скорость финикийских кораблей 5–6 узлов. Судя по тому, что расстояние от Столпов до Тимиатериона было покрыто за 2 дня, эскадра Ганнона проходила в среднем 120 км в сутки. Существенна и еще одна деталь: в Рабате сохранилась древнейшая крепость, расположенная на высокой скале, — Касба-Удайя. В античные времена она, безусловно, должна была играть роль акрополя, без которого финикийцы и греки в отличие от римлян не мыслили своих городов. Значит, это доримское поселение, возможно карфагенское. В пользу этой атрибуции говорит и такое немаловажное обстоятельство, что город расположен в устье реки, а именно устьям рек — водных путей — всегда и везде отдавалось предпочтение при выборе места для новых поселений.

По сообщениям античных авторов, обычный морской путь от Тимиатериона вел к мысу Солоенту, увенчанному большим жертвенником, видным далеко с океана.

Последуем дальше за Ганноном.

Солоент

"3. После этого, двигаясь на запад, мы прибыли к ливийскому мысу Солоенту, густо поросшему лесу.

4. Соорудив здесь святилище Посейдона, мы отправились дальше и полдня плыли по направлению к восходящему солнцу (ο’ πλοος αυτω εγενετο), до тех пор, пока не прибыли к озеру, расположенному вблизи моря и заросшему высоким густым тростником. Здесь паслись слоны и множество других животных.

5. Покинув это озеро, на расстоянии одного дня пути от него мы основали прибрежные города, которым дали имена: Карийский Форт (Καρικον Τειχος), Гитте, Акра, Мелита и Арамбис…"

Это описание, как нельзя лучше, подтверждает месторасположение Тимиатериона. Рабат-Сале — первый город на атлантическом побережье Африки, от которого нужно плыть на запад: южнее Рабата берег образует крутую дугу, заканчивающуюся лишь за мысом Гир, у Агадира. В XVIII в. именно от Сале уходили в Америку корабли с невольниками и африканскими товарами, и в устье реки Бу-Регрег, на правом берегу которой стоит город, до сих пор видны камни некогда мощной крепости. В те времена здесь было крупнейшее в Атлантике пиратское государство после гибели Порт-Ройяла. (Это было хорошо известно Д. Дефо, который "сдал" в плен Робинзона Крузо именно пиратам из Сале.) А еще раньше эта местность была заселена берберийскими племенами, носившими общее имя ливийцев (Ливией называли Северо-Западную и Северную Африку). Обращает на себя внимание указание Геродота о том, что "от Египта до мыса Солоента всюду живут… многочисленные ливийские племена (кроме мест, занятых эллинами и финикиянами)". Финикиянами историк называет здесь карфагенян, возможно потомков Ганноновых спутников. Видно, очень важным ориентиром был этот мыс в древности, если Геродот называет его наряду с Египтом и не сопровождает никакими комментариями. В другом месте он сообщает о морском путешествии персидского царевича Сатаспа, сына Теаспия из рода Ахеменидов, предпринятом по приказанию его дяди Ксеркса. "Выйдя за Столпы, он обогнул ливийский мыс под названием Солоент и потом взял курс на юг" (9, IV, 43). Можно с изрядной долей уверенности предположить, что, прежде чем взять этот курс, Сатаспу, как и Ганнону, пришлось плыть на запад, огибая выступ побережья.

Где же находился этот таинственный Солоент? Достаточно взглянуть на карту, чтобы отыскать вторую стоянку Ганнона. Севернее марокканского города Сафи расположен небольшой, но очень крутой мыс Кантен (Меддуза). Если обогнуть этот мыс, то курс корабля; как раз ляжет к восходу солнца, причем полдня вполне достаточно, чтобы вернуться к прежней долготе. Вокруг мыса Кантен, который и следует отождествить с мысом Солоент (или Солунт), простирается обширная равнина. Берег здесь изрезан и образует множество лагун и бухт. Одни из них удобны для стоянок, другие заболочены и покрыты зарослями тростника.

Текст перипла не только хорошо согласуется с этими данными, но и позволяет сделать предположение, что в те далекие времена местное население уже умело приручать слонов. Известно, что эти животные не водятся ни в Марокко, ни в Западной Сахаре, но бесспорно и то, что Ганнон не мог принять за слонов каких-нибудь других животных: слоны были великолепно известны карфагенянам и принесли им немало побед. Карфагеняне ввозили их из Южного Туниса, из местности, лежащей примерно на широте Рабата. Многочисленные изображения слонов, бегемотов, носорогов, жирафов и других животных, которых теперь не увидишь в Сахаре, обнаружили лейтенант Бренан и Анри Лот на скалах Тассили. При этом оба они подчеркивают, что рисунки явно сделаны с натуры. О подобных изображениях в африканской пустыне писал и Геродот. Карфагенянам же посчастливилось увидеть самих "натурщиков", уже начавших исчезать в этом уголке мира. В I в. слонов и жирафов еще встречал в Сахаре Плиний Старший, но это были лишь жалкие остатки былого великолепия.

Что касается городов, заложенных Ганноном и тоже исчезнувших в потоке времени и песка, то они должны были располагаться где-то в районе Агадира, но их следы не найдены, хотя Мелита, например, прекрасно была известна "многостранствующему мужу" Гекатёю Милетскому: в его время этот город вел морскую торговлю с Гадесом. Возможно, некоторые из городов Ганнона были временными, недолговечными поселениями, уничтоженными воинственными африканскими племенами. Не следует слишком доверять Ганнону в цифрах, особенно если справедливо предположение о том, что основная цель публичного варианта его перипла — дезинформация. Геродот, например, упоминает персидские "команды 50-весельных (как у Ганнона. — А. С.) кораблей, принимая в среднем по 80 человек на корабль" (9, VII, 184). Даже если исходить из расчета 100 человек на корабль (учитывая пассажиров), карфагенян не могло быть более 6000, т. е. по 1000 человек на город. Поэтому ни о каких городах в обычном смысле этого слова не может быть и речи.

Ликс

"6. Отплыв отсюда, мы подошли затем к большой реке Лике, текущей из Ливии. На ее берегах пасли стада ликситские кочевники (νομαδης). Мы провели у них некоторое время и подружились.

7. Выше по течению обитают негостеприимные эфиопы; в их стране много диких зверей, и ее пересекают высокие горы, в которых, говорят, находится исток Ликса. Вблизи этих гор обитают разнообразные троглодиты, про которых ликситы утверждают, что в беге они могут обогнать коня…"

Здесь Ганнон документально точен. На территории Марокко есть всего четыре крупные реки, впадающие в океан: Себу (чуть севернее Сале, Ганнон миновал ее еще до закладки Тимиатериона), Умм-эр-Рбия (ее устье находится к югу от Касабланки, и Ганнон не мог его видеть, так как от Сале он взял курс в открытое море — на запад, огибая излучину берега), Тенсифт (несколько южнее Сафи) и Уэд-Дра, чье русло чаще всего безводно. Дальше на юге лежит Западная Сахара; на ее территории лишь одна река — Хамра — несколько месяцев в году достигает океана (в остальное время она пересыхает). Следующая крупная река — Сенегал, но до нее еще далеко, о ней речь впереди.

Итак — Тенсифт. Ганнон не сообщает, что он оставил здесь поселенцев, но нам хорошо известно, что финикийская колония Лике, признавшая власть новой метрополии после падения Тира и возвышения Карфагена, действительно существовала в Марокко. Несомненно, во всяком случае, что пройденный Ганноном путь был хорошо известен еще финикийцам, совершившим по приказу египетского фараона Нехо II путешествие вокруг Африки примерно в 600 г. до н. э. Путешествие длилось три года. "Осенью, — пишет Геродот, — они приставали к берегу и, в какое бы место Ливии ни попадали, всюду обрабатывали землю; затем дожидались жатвы, а после сбора урожая плыли дальше" (9, IV, 42). Очевидно, Лике и возник во время этого путешествия или вскоре после него.

Сомнительно, однако, что в перипле речь идет об Эль-Араши: горожане не вели кочевой образ жизни, да и Ганнон упоминает не город, а только реку Лике. Но пасти свои стада ликситы могли где угодно. И любую реку в местах привычных пастбищ могли называть именем родного города. Или даже государства: из перипла следует, что ликситы — это не только жители одноименного города (точно так же, как карфагеняне или римляне). Среди них могли быть и горожане, и селяне, и кочевники-пастухи — их-то и выделяет Ганнон. Как бы там ни было, Ганнон встретил здесь земляков, недаром ликситы разговаривали с ним на одном языке и служили переводчиками карфагенянам, с которыми сдружились, как и подобает соотечественникам вдали от родины.

Река Тенсифт берет свое начало в горах Высокого Атласа, и именно в горных районах обитали троглодиты, т. е. пещерные люди (вся эта область наряду с сомалийским побережьем долго называлась Троглодитикой). Возможно, в их число входили и какие-то наименее цивилизованные племена пигмеев. Основанием для такого заключения может служить, например, следующий текст из 8-й главы китайского трактата "Описание всей Земли" ("Го ди чжи"), составленного в 642 г. Сяо Дэянем, Гу Юнем и другими по инициативе принца Тай: "Страна малых людей находится к югу от Да-цинь (Египта. — А. С. Здесь и далее в скобках атрибуция переводчика). Люди [этой страны ростом] в три чи (т. е. около одного метра). Когда они пашут или жнут [в поле], то боятся, что их съедят журавли. [Люди страны] Да-цинь [тогда] окружают их и [тем самым] помогают им. Это и есть страна Цзяо-яо (пигмеев). Люди [этой страны] обитают в норах и пещерах" (73, с. 152–153). За 12 веков до составления трактата пигмеи должны были точно так же жить "в норах и пещерах", но ничего не сеять и не жать, т. е. быть гораздо более дикими — такими, какими их увидел Ганнон.

Характеристику, данную им Ганноном, подтверждает и дополняет Геродот. Он пишет, что "пещерные эфиопы — самые быстроногие среди всех людей, о которых нам приходилось когда-либо слышать. Эти пещерные жители поедают змей, ящериц и подобных пресмыкающихся. Язык их не похож ни на какой другой: они издают звуки, подобные писку летучих мышей" (9, IV, 183). Упоминает Геродот и о множестве диких зверей в этих краях. Некоторые из них уже вымерли и известны из трудов историков и географов и по наскальным рисункам. Описание Геродотом языка троглодитов, напоминающего "писк" летучих мышей, еще раз подтверждает местоположение реки Лике. Как раз здесь, на западном побережье Марокко и особенно на близлежащих Канарских островах, до сего дня распространен загадочный язык свиста (сильбо). О времени его возникновения, а также о причинах ведутся споры, основывающиеся в большинстве случаев на позднейших местных преданиях. Приведенное указание историка может значительно отодвинуть его возраст в глубь веков.

Керна

"8. Взяв с собой переводчиков-ликситов, мы отправились вдоль пустынного побережья и плыли два дня к югу, а потом больше дня к восходящему солнцу. В глубине залива, к которому мы пришли, мы обнаружили маленький островок пяти стадиев в окружности. Мы назвали его Керной и оставили на нем поселенцев. Мы подсчитали, что он располагается относительно Геракловых Столпов на таком же расстоянии, как Карфаген.

9. От него мы проплыли вверх по большой реке, которая называется Хретой, и достигли озера, в котором были три острова, каждый больше Керны. Через день пути от них мы достигли края озера, окаймленного высокими горами, на которых было много дикарей, одетых в звериные шкуры. Они швыряли в нас камни, чтобы помешать высадиться.

10. Отплыв отсюда, мы вошли в другую реку, широкую и полноводную, полную крокодилов и гиппопотамов. Затем мы вернулись к Керне…"

Если верить периплу, остров Керна должен быть расположен в районе современного города Эль-Корраль в Западной Сахаре, потому что этот город удален от Гибралтара примерно настолько же, насколько и Карфаген. Обычно так и трактуется это место перипла. Еще Монтескьё помещал Керну на 25-м градусе с. ш. и считал это твердо установленным фактом (20, с. 463). Возможно, он имел в виду расположенный в этом районе остров Херну, созвучие которого с Керной и внешнее соответствие данным перипла не могут не броситься в глаза. Но, как уже говорилось, в прибрежной области этой страны нет ни одной судоходной реки и ни одного озера. Вывод может быть только один: удаленность Керны и Карфагена от пролива нужно измерять не линейными мерами, а днями пути. Именно так определяли расстояние древние мореходы; эта мера не раз встречается и в "Одиссее", и в "Аргонавтике", и в перипле Ганнона.

Тогда все встает на свои места. От Карфагена до Гибралтара экспедиция добиралась против сильного Португальского течения, ответвление которого проникает в Средиземное море. Но стоило лишь выйти в океан, и это же течение (у берегов Африки оно называется Канарским), сопровождаемое круглогодичным норд-остовым пассатом, превратилось в союзника мореходов. Это течение уже было известно пунийцам: Канарские острова и Мадейру открыли в X в. до н. э. их ближайшие родственники — финикийцы, а Псевдо-Аристотель даже приписывает это открытие самим карфагенянам (59, 84). Хотя его сочинение и носит выразительное название "О чудесных слухах", кто знает, не был ли он прав в данном случае.

Обогнув мыс Кап-Блан и проплыв некоторое время к востоку (а течение тем временем сносило корабли к югу), эскадра прибыла к устью реки Сенегал, где и расположена Керна, упоминаемая также в "Перипле Внутреннего моря" Псевдо-Скилака. Теперь это район города Сен-Луи.

Но мог ли Ганнон преодолеть примерно 2100 км от Тенсифта до Сенегала за 3,5 суток? Ведь, судя по всему, он проходил в среднем 120 км в сутки, и пока что называемые им переходы прекрасно укладывались в такую схему. Но сейчас закончим разговор о Керне.

Поселенцы, оставленные Ганноном на этом острове, очевидно, не прижились, и островок снова опустел. Вероятно, с Керной можно связать любопытный эпизод из истории насаждения мусульманства в Гане. В 1035 г. берберский вождь Яхья бен-Ибрагим принял веру Магомета, совершил хадж в Мекку и привез оттуда мусульманского священнослужителя, дабы он и 7 его учеников пролили свет великой веры на темные головы его подданных. Однако подданные, упорствовавшие в вере отцов, изгнали своего вождя, а заодно и мусульманскую миссию. Все они, как уверяет предание, укрылись на пустынном острове в устье Сенегала, где прожили семь лет, собираясь с силами в ожидании лучших времен. Можно предположить, что речь здесь идет именно о Керне, так как только один остров в устье великой реки мог привлекать внимание местных жителей на протяжении веков.

Весь дальнейший текст прекрасно согласуется с этой атрибуцией. Река Хрета — это, безусловно, Сенегал. Аристотель в "Метеорологике" (I, 350b10) упоминает эфиопскую реку Хремету (Χρεμετης), берущую начало в Серебряных горах (Фута-Джалон) и впадающую в Атлантический океан. Ее-то обычно и отождествляют с Хретой, что означает "золотоносная", и с Сенегалом, который мог быть обязан этим названием золотистому песчаному бару, и сегодня украшающему его устье.

Проплыв вверх по Сенегалу, Ганнон свернул в приток Бунум, приняв его за основное русло, а потом вышел в озеро Гьер, образованное резким расширением и затем таким же резким сужением Бунума. "Река, полная крокодилов и гиппопотамов" — это продолжение Бунума, а дикари, одетые в звериные шкуры, — племя пещерных эфиопов, обитавшее в этих краях. Полибий, следуя по пути Ганнона, тоже достиг "реки Бамбот, полной крокодилов и гиппопотамов" (58, V, 10). Безусловно, в обоих случаях речь идет о Сенегале — реке, открытой заново в 1444 г. португальцем Тристаном. От нее, пишет Плиний, тянутся сплошные горные хребты, заканчивающиеся высоким пиком Теон Охема, расположенным в 10 сутках плавания от Гесперийского мыса. Это описание свидетельствует о том, что Плиний хорошо был знаком с периплом Ганнона.

Огненные земли и колесница богов

"11. Оттуда мы в течение 12 дней плыли к югу и вскоре прошли вдоль берега, сплошь населенного эфиопами, которые разбегались, едва завидев нас. Их язык был непонятен даже сопровождавшим нас ликситам.

12. В последний день мы пристали к высоким горам, поросшим деревьями. Их древесина была многоцветна и ароматна.

13. Вдоль этих гор мы плыли два дня, после чего оказались в огромном заливе, берега которого были равнинными. Ночью мы увидели со всех сторон большие и малые огни, вспыхивавшие время от времени.

14. Пополнив запас воды, мы снова поплыли вдоль берега и через пять дней вошли в большой залив, который наши переводчики называли Западным Рогом. В нем были большие острова, на островах — соленые озера, а на одном из них — тоже остров. Причалив здесь, мы не видели днем ничего, кроме леса, а ночью — множества зажженных огней, слышали звуки флейт, кимвалов и тимпанов и громкие крики. Нас охватил страх, и прорицатели велели нам покинуть этот остров.

15. Поспешив отплыть, мы прошли вдоль берега, охваченного пламенем и источавшего резкий запах. Огромные огненные потоки выливались с него в море. Приблизиться к земле мы не могли из-за сильного жара.

16. В ужасе мы поспешили прочь. Мы плыли четыре дня и каждую ночь видели землю, охваченную пламенем. В середине оно было особенно высокое, выше всех других огней. Казалось, что оно достигало звезд. Днем мы увидели, что это высочайшая гора, называемая Колесницей Богов (Θεωνοημα).

17. Проплыв вдоль пылающего берега еще три дня, мы вошли в залив, называемый Южным Рогом.

18. В глубине его лежал остров, похожий на первый: на нем также было озеро, а на озере — остров, полный дикарей. Большинство составляли женщины с телами, заросшими шерстью. Переводчики называли их гориллами. Мы хотели поймать мужчин, но они убежали, карабкаясь по скалам и отбиваясь камнями. Мы поймали трех женщин, но они, кусаясь и царапаясь, не желали следовать за теми, кто их вел. Мы убили их и сняли с них шкуры, чтобы привезти в Карфаген. Дальше мы не плыли: нам не хватало припасов".

Заключительная часть перипла самая интересная. Она интересна прежде всего тем, что речь здесь идет о горах. "В последний день мы пристали к высоким горам…" К каким горам? К югу от Сенегала нет ни одной горы до самой Гвинеи. Почему эфиопы, прежде настроенные агрессивно, вдруг стали разбегаться при одном лишь появлении карфагенян и почему ликситы не знали местного языка? Обращает на себя внимание и такая деталь, что если до Керны Ганнон делал короткие, в основном двухдневные, переходы, то после отплытия от Сенегала продолжительность перехода внезапно и резко возросла. Одно из двух: либо карфагеняне по каким-то соображениям исключили из перипла этот участок маршрута, либо они плыли… вдали от берегов. Но как в таком случае увязать обмолвки древних авторов о том, что Ганнон по многу суток плыл, не видя берега, с многочисленными указаниями перипла на явно прибрежное плавание? Уж не спутали ли Ганнона с Сатаспом? "Много месяцев плыл Сатасп по широкому морю, но путь был бесконечен", — говорит Геродот (9, IV, 43). (Основываясь на этом замечании историка, можно уверенно говорить и о многомесячном плавании Ганнона, ибо они шли по одному маршруту и, возможно, достигли одной и той же широты. К тому же следует иметь в виду, что корабль персидского царевича едва ли был оснащен хуже, чем пентеконтеры Ганнона, а это окончательно уравнивает шансы обоих.)

Именно эта часть перипла дает основание многим исследователям говорить о преднамеренно туманном изложении маршрута с целью обладания монополией на него. Но так ли это?

Все становится понятным, если допустить, что после отплытия от Керны эскадра Ганнона попала в ответвление того же Канарского течения. Из "Перипла Внутреннего моря" Псевдо-Скилака, составленного, как полагает К. Мюллер (55, с. XXXV), в 356 г. до н. э., мы знаем, что "по ту сторону Керны", т. е. южнее, море представляло собой мелкую, заболоченную акваторию, непригодную для плавания.

Свидетельство Скилака подтверждает также Геродот, попутно упоминая и о тех "робких" эфиопах, о которых говорит перипл. В своем рассказе о путешествии Сатаспа Геродот повествует, что персам "пришлось плыть мимо земли низкорослых людей в одежде из пальмовых листьев. Всякий раз, когда мореходы приставали к берегу, жители покидали свои селения и убегали в горы (и здесь горы! — А. С.). Тогда персы входили в их селения, но не причиняли никому вреда, а только угоняли скот. Причиной же неудачи плавания вокруг Ливии Сатасп выставил следующее: корабль их не мог, дескать, идти дальше, так как натолкнулся на мель" (9, IV, 43). Остатки этой мели можно обнаружить на современных картах. Она начинается от мыса Кап-Блан; даже в 50 км от берега глубина здесь не превышает 8 м.

Вполне логично допустить, что, стремясь миновать эту мель, Ганнон взял несколько западнее, а затем, не в силах совладать с течением, вручил свою судьбу богам. Средняя скорость Канарского течения — 2 км/ч, но она значительно возрастает при его встрече с другим — Северным Экваториальным. Эта встреча происходит в районе островов Зеленого Мыса, куда, судя по всему, и прибыл Ганнон. Прибыл за два тысячелетия до португальца Диниша Диаша, ступившего на этот архипелаг в 1444 г. Полагая, что он плывет на юг, Ганнон плыл на юго-запад. Вот откуда все неувязки в перипле!

Исследователи отождествляют упоминаемый им вулкан Колесница Богов с вулканом Камерун в Гвинейском заливе, так как севернее Камеруна в прибрежной полосе Африки нет ни одного вулкана, — и возникают новые вопросы. Как мог Ганнон попасть в Гвинею, если до сих пор считается, что он достиг лишь Гесперийского (Зеленого) мыса? А коли это не так, то почему Полибий, точно следуя тексту перипла, дошел именно до этого выступа побережья?

Перипл сам дает ответы на все вопросы. Очутившись на островах Зеленого Мыса, Ганнон продолжает (и совершенно справедливо) считать их материковой Африкой. Природа этого архипелага и в самом деле мало отличается от континентальной.

В пользу посещения Ганноном островов Зеленого Мыса может косвенно свидетельствовать факт, приводимый греческим писателем II в. Павсанием. Он передает сказочный, по его мнению, рассказ моряков о бедственном плавании их коллеги в Море Мрака. Вот что сообщили ему моряки: "Кариец Эвфем рассказывал, что, плывя по направлению к Италии, отклонился из-за ветров с пути и был унесен во внешнее море, в котором с тех пор не плавают. И там есть, говорил он, множество островов, некоторые из которых пустынны, а на других живут дикие люди. Моряки не желали поэтому приставать к этим островам, ибо те, кто прежде приставал (προςοχοντας), испытали уже местных жителей. Но, как и прежде, их заставили (пристать. — А. С.). Эти острова моряки называют Сатиридами, а местные жители там рыжие и на ягодицах своих имеют хвосты, чуть меньшие, чем лошадиные. Едва заметив корабль, они устремились на него, голоса никакого не подавали, а набросились на женщин, находившихся на корабле. Испугавшись потом, моряки высадили на остров женщину-варварку, и по отношению к ней сатиры учинили насилие не только так, как принято, но и по всему одинаково телу" (56, I, 23, 5–6).

Описание это едва ли подходит к Канарским островам, населенным светлокожими гуанчами. Мадейра, Порту-Санту и Дезерташ отпадают по той причине, что Эвфем попал в обширный, частично населенный архипелаг, а не на одиночный большой остров, где по соседству приютились еще 3–4 клочка суши. Таким архипелагом могли быть острова Зеленого Мыса, дикие и таинственные не только в эпоху Павсания, но и значительно позже. Обращает на себя внимание намек на то, что еще до Эвфема к Сатаровым островам приставали средиземноморские моряки, тоже подвергавшиеся там насилию. И не только приставали, но и исхитрились вернуться, чтобы рассказать о своем необыкновенном приключении. И путь их, вероятно, начинался так же, как путь Эвфема, с борьбы с ветрами и течениями.

Испытал на себе их силу и коварный нрав и Ганнон. Вообще, читая о приключении Эвфема, трудно отделаться от мысли, что где-то уже было что-то подобное. Острова в океане. Дикие "местные жители" на некоторых из них, "не подающие никакого голоса". Моряки Ганнона тоже принимали горилл, покрытых рыжеватой шерстью, за дикарей, таких же, как, например, троглодиты. Фантазия, неизбежная при встрече с неведомым (вспомним народы "Одиссеи"!), вызвала ассоциации с привычными и знакомыми с детства мифологическими образами. Отсюда — хвосты и сцена насилия. Именно так ведут себя сатиры в греческих мифах. Можно подумать, что отчет Эвфема не что иное, как вольное переложение перипла Ганнона. Во всяком случае, отождествление Сатаровых островов с таинственными островами Ганнона и с архипелагом Зеленого Мыса имеет гораздо больше доводов "за", чем "против".

Не противоречат такой гипотезе и другие факты, изложенные в перипле. Зоологи охотно подтвердят, что гориллы, нареченные так в 1847 г. американским миссионером Томасом Сэвиджем, водятся на островах Зеленого Мыса, но их нет ни на каких других островах Атлантики. Л. Кэссон даже предполагает, что Сэвидж назвал их так потому, что был знаком с периплом Ганнона (114, с. 136). Географам достаточно взглянуть на карту этого архипелага, чтобы обнаружить наконец те загадочные горы, которые видели Сатасп и Ганнон. Их вершины вздымаются на 1304 м (о. Сан-Николау), 1392 м (о. Сантьягу), 1978 м (о. Санту-Антуан). Не заметить их трудно, не упомянуть невозможно. Острова расположены подковой, спинкой обращенной к континенту. Вдоль этой подковы и продвигался Ганнон.

Внимание карфагенян привлекают большие и малые огни, "вспыхивавшие время от времени". Почему эти огни вспыхивали только ночью и почему они не разгорались? Из перипла неясно, природные это огни или творение рук человеческих. Отсутствие на данном этапе упоминаний об аборигенах (они появились позднее) может свидетельствовать в пользу первого. Что же это за явление? Возможно, ответ смогут дать ботаники. В Северной Африке и на прилегающих архипелагах растет так называемое "дьявольское дерево". В его коре содержится так много фосфора и ночью свечение становится столь интенсивным, что под этим деревом можно свободно читать газету. Не исключено, что эти огни и видел Ганнон. По крайней мере такое предположение можно принять в качестве рабочей гипотезы. Судя по его описанию, огни были мерцающими, как и положено фосфорному свечению.

Лингвисты и историки, возможно, смогут подтвердить, НТО язык, не понятный "даже ликситам", — это разновидность сильбо, языка-свиста. Если мель, послужившая препятствием Ганнону и Сатаспу, была вулканического происхождения, а фарватер между архипелагом Зеленого Мыса и материком уже, нем теперь, то ареал распространения этого лингвистического феномена мог быть значительно обширнее, чем принято считать.

Залив, в который попал карфагенский флот, назывался Западным Рогом. Казалось бы, такой топоним прекрасно согласуется с положением всего архипелага — к западу от мыса Зеленого, от материка. Однако к подобным названиям следует подходить с осторожностью, тут все зависит от точки, относительно которой определяются стороны света. Например, твердо установлено, что Южным Рогом (Ноту-Керас) в эпоху античности назывался сомалийский мыс Ароматов (Гвадарфуй). Южным, а не Восточным, как назвали бы его мы. Значит, название придумано египтянами или арабами. О каком же Южном Роге говорит перипл? Речь здесь может идти только о южной оконечности архипелага.

А сопоставив такие факты, как осведомленность ликситов в языках западного побережья Африки и в географии весьма отдаленных от их родных мест островов, можно с полной уверенностью говорить об океанских путешествиях африканцев как о заурядном для них явлении. Отсюда уже один шаг до берегов Америки: Канарское и Северное Экваториальное течения доходят до Карибского моря. Тур Хейердал блестяще доказал реальность таких рейсов, повторив на своем "Ра" маршрут марокканских аборигенов — родственников и потомков ликситов.

Западным Рогом, до которого Ганнон добирался в течение пяти дней, следует признать один из крайних западных островов Зеленого Мыса. Южным же Рогом перипл, по всей видимости, называет южную оконечность острова Фогу, на котором находится одноименный вулкан (его высота 2892 м), действующий до сих пор. Хотя он почти вдвое ниже Камеруна, но ничуть не меньше достоин называться Колесницей Богов: он лишь на 19 м ниже Олимпа, где обитал Зевс. Такую ничтожную разницу можно и не заметить.

Остается невыясненным еще один вопрос, на который, быть может, уже обратил внимание читатель: мог ли Ганнон, делая по 120 км в сутки, добираться от устья Сенегала до островов Зеленого Мыса (примерно 550 км) больше 12 суток? Это явная нелепость, такая же, какую мы отметили относительно его предыдущего перехода. Самое удивительное обнаруживается, если поменять местами указанную в перипле продолжительность этих двух переходов. При скорости 120 км в сутки Ганнон должен был преодолеть 2100 км за 17,5, а 550 — за 4,5 суток! Мы получили примерно то же соотношение цифр, что и в перипле, только в обратном порядке. Но имеем ли мы право на такую операцию? Вероятно, да. В конце концов мы имеем дело не с оригиналом, а с копией, где переписчик вполне мог ошибиться, например если эти цифры располагались в разных строках, но на одной вертикали. Возможно, однако, что никакой ошибки тут нет, что это и впрямь намеренная дезинформация. Для нас это не имеет особого значения. Достаточно того, что мы установили факт искажения истины, а его причина, видимо, так и останется неразрешимой загадкой перипла Ганнона.

Карфагеняне были не одиноки

Карфагену не удалось колонизировать атлантическое побережье Африки, но не скудость данных была тому причиной. По этому пути прошло немало экспедиций, и ни одна не оставила прочных следов на африканском побережье. Коренное население материка, сумевшее несколько позже создать собственные цивилизации и культуры, не уступающие карфагенской, неизменно давало отпор всем незваным гостям, будь то финикийцы, египтяне, персы, греки или пунийцы. Только римлянам с их мощной по тем временам военной машиной удалось ненадолго закрепиться на берегах Атлантики. Но это произошло уже после гибели Карфагена.

В 265 г. до н. э. вспыхнула 1-я Пуническая война: набирающий силы Рим рвался к мировому господству. Камнем преткновения для него явилась Сицилия. Отличные моряки и обладатели одного из лучших в Средиземном море флотов, пуны неустанно перебрасывали на остров свежие войска, перемалывающие римские легионы. Казалось, война проиграна Римом. Но помог случай.

В 262 г. до н. э. римляне сумели захватить севшую на мель карфагенскую пентеру. Ее доставили в Южную Италию, и там на верфях греков-колонистов в ничтожно короткий срок были построены 120 точно таких же пентер. Этруски обучили римлян морскому делу, преподали азбуку морского боя. Три месяца спустя, на третьем году войны, способные ученики под руководством консула Гая Дуилия нанесли первое серьезное поражение пунийцам у сицилийского города Милы (Милаццо). Весной 256 г. до н. э. консул Марк Атилий Регул уничтожил почти треть карфагенского флота у мыса Экном (Дуэрокке). Остальное довершил в 241 г. до н. э. Лутаций Катул, одержавший блестящую морскую победу у Эгадских островов.

В 146 г. до н. э., когда римская армия, возглавляемая другом Полибия — Публием Корнелием Скигшоном Эмилианом Африканским Младшим, стерла Карфаген с географических карт, Рим имел уже неплохой флот и занимал не последнее место в ряду средиземноморских морских держав. С этого времени история мореплавания и географических открытий пополняется именами римлян. Первое римское судно вывел за "околицу" ойкумены грек Полибий. Он прошел по пути Ганнона. Вслед за Гимильконом отправился в I в. до н. э. римлянин Лициний Красе. За ними последовали Скрибоний Курион и Цезарь.

Их путешествия важны и интересны, они достойны изучения. Но… Так уж получилось, что даже первые римляне нигде не были первыми, даже если они не были, как Полибий, иностранцами по происхождению. Как культура Рима подражала культуре поглощенной им Эллады, так и его мореходы шли по следам греков, пунов, египтян, этрусков — народов, им покоренных. Римские отчеты деловиты, подробны, обстоятельны и — скучны. В них нет той поэзии, того аромата эпохи, которыми отличаются греческие периплы, навечно овеянные ореолом легенд, похожие на романы или мифологические экскурсы греческих логографов Геродота, Гекатея. "Видя, что откровенные сочинители мифов пользуются уважением, эти историки решили сделать свои сочинения приятными, рассказывая под видом истории то, что сами не видели и о чем никогда не слышали (или по крайней мере не от людей сведущих), имея в виду только одно — доставить удовольствие и удивить читателей. Легче, пожалуй, поверить Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях или трагическим поэтам, чем Ктесию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям", — негодует Страбон (33, С 507–508).

Римлян никто никогда не называл лжецами, им верили почти безоговорочно. Лжецом был Ганнон — так назвали его потомки. Лжецами называли чуть ли не всех греков. Страбон даже попытался установить их "иерархию": "…Все писавшие об Индии в большинстве случаев оказывались лгунами, но всех их превзошел Деимах; на втором месте по выдумкам стоит Мегасфен; Онесикрит же, Неарх и другие подобные писатели помаленьку начинают уже бормотать правду" (33, С 70). Путешественников, географов, флотоводцев, ученых Страбон именует "писателями"! Но даже такого определения он лишил самого "злостного лжеца" из всех, кто побывал в северных странах, Пифея. Подобно тому как Гомера называли просто Поэтом, Аристотеля — просто Учителем, Пифея называли просто Лжецом. О нем сейчас и пойдет речь.

Странная слава бежала впереди этого человека. Он говорил правду — его считали закоренелым лжецом. Он был ученым — его называли мореходом, но строили свои теории, за неимением других источников, на его сообщениях. Страбон упоминает его имя 29 раз (не считая местоимений). У него были литературные и научные труды — его современники и их ближайшие потомки позаботились, чтобы до нас не дошло ни строчки. Римлянам удалось захватить его сочинения в секретном архиве его родного города — только для того, чтобы вскоре потерять их, не успев снять копии! Злой рок преследовал его до самой смерти и много времени спустя после нее. Впрочем, годы его жизни также неизвестны. Словом, ничего, кроме имени, приблизительной даты одного его путешествия (мы не знаем, можно ли назвать его единственным) и названий не дошедших до нас сочинений "Об океане" и "Описание Земли".

Но и цель этого путешествия неясна. Р. Хенниг считает, что "свое грандиозное путешествие Пифей совершил по поручению богатых купцов Массалии, пожелавших, вероятно, получить надежные сведения о малоизвестных странах олова и янтаря и пославших его в качестве доверенного лица. Ведь нельзя предположить, что… значительные расходы, связанные с такой экспедицией, были покрыты Пифеем из собственных средств" (38, с. 180). Это мнение разделяет и А. Б. Дитмар, и ряд других исследователей. "Он не был достаточно богат, — рассуждает Л. Кэссон, — чтобы финансировать такое путешествие, поэтому он должен был обратиться к марсельским купцам. Однако трудно представить, что они могли дать звонкую монету под отчет ради неясных географических открытий. Более вероятно, что они дали ее, чтобы получить информацию об источниках олова. Это был один из их основных предметов торговли" (114, с. 137–138). Возможно, что они и правы. Но нельзя исключать и того, что экспедицию Пифей исхитрился снарядить на собственный счет или воспользовался пожертвованиями друзей и коллег-ученых. В конце концов "скромные средства" Пифея, о которых упоминает Полибий, могли выражаться достаточно внушительной суммой; тут все зависит от размера средств самого оценщика или от общепринятых норм. В этом случае путешествие Пифея было тем, что разведчики называют "свободным поиском". Он и был разведчиком, первопроходцем.

Сегодня его никто не обвиняет во лжи, но — странное дело — чуть ли не все земли, где ему довелось побывать, будто сговорившись, ищут на дне морском. Можно подумать, что он делал последний смотр северных окраин ойкумены в предчувствии их гибели. Удобный метод толкования!

Его называли Пифеем. Чаще — Великим Лжецом из Массалии. Однако судьба его сложилась так, что, не зная о нем ничего, мы уверенно ставим его в один ряд с великими первооткрывателями неведомых земель. Мимо этого имени не смог пройти ни один ученый или писатель, стремившийся поразить воображение читающего рассказом о таинственном Севере.

Собственно, ничего таинственного в нем не было. Любознательный грек всегда мог заглянуть в Геродота и узнать, что севернее скифов живут лысые люди, рядом — козлоногие, а еще дальше — те, "которые спят шесть месяцев в году". Этому Геродот уже и сам не верит — он ссылается на слова "лысых" (9, IV, 23–27). Сведения Геродота дополняет "Эпос об аримаспах" Аристея из Проконнеса: за исседонами (соседями "лысых") обитают одноглазые аримаспы, дальше — "стерегущие золото грифы" и на крайнем северном побережье — гипербореи.

Кажется, ясно и логично. Кто не верит, может убедиться лично. И вот явился Лжец Пифей, который все запутал. Этот Фома неверный не полагался на слухи и пересказы авторитетов. Ему вздумалось проверить очевидное самолично.

Пифей снарядил корабль и отплыл… Куда? Конечно же, к Геракловым Столпам и далее на север, к Британии. А так ли это? Пифея принято "вести" через Гибралтар до Ютландии или Балтики, но никто не берется сказать, как он оттуда выбрался. Договорились до того, что его путешествие было якобы большею частью сухопутным.

Действительно, реконструировать маршрут Пифея в определенном смысле труднее, чем маршруты аргонавтов, Одиссея, Ганнона. Там мы имеем не только четкие направления всех участков пути, но и в большинстве случаев расстояния между ними. Здесь — ничего, кроме разрозненных названий пунктов, причем явно не всех, а только тех, описание которых поразило воображение древних либо вызвало их негодование. Где он побывал раньше, где позже, из ссылок комментаторов установить невозможно. Что же касается самого Пифея, то его перипл (а он, скорее всего, существовал, иначе было бы нечего комментировать) до нас не дошел, и мы не знаем последовательности его описаний. Может быть, на основе собственного перипла он написал потом свои книги…

Экспедиция, вероятно, имела место между 350 и 320 гг. до н. э. Гибралтар все еще наглухо блокирован карфагенским флотом, оберегающим интересы своих купцов. За полтора века блокады (с конца VI в. до н. э.) исключение сделано лишь однажды — для персидского царевича Сатаспа, и то по личной просьбе Ксеркса и наверняка после заверения, что Сатасп не собирается искать торговые пути. Пифей собирался. Поэтому он мог избрать наиболее безопасный, испытанный и верный вариант — древний путь аргонавтов. Путь по Родану (Рона) и Секване (Сена) или Родану и Лигеру (Луара), предлагаемый Л. А. Ельницким и Р. Хеннигом, маловероятен по той причине, что Пифей дает описание берегов Кельтского моря (Бискайский залив). А для этого ему пришлось бы после выхода в него повернуть на юг, где он рисковал встретиться с карфагенянами, а потом снова вернуться к Бретани. Логики в таком маршруте маловато. Скорее поэтому он взял курс на восток по безопасному для грека Внутреннему (Средиземному) морю. К тому же в Греции он мог попутно получить дополнительную информацию и инструкции и до самой Скифии не слишком заботиться о пропитании: его корабль шел от одной греческой колонии к другой. Видимо, черноморский маршрут Пифея не был тайной для его современников. Вряд ли можно объяснить случайностью такой, например, факт, что Эратосфен, вычисляя расстояние до Туле, принял за точку отсчета устье Борисфена (Днепр). Не Александрию. Не Родос. Только ли потому, что это ближайшая к Туле параллель? Или он отмерял расстояние, руководствуясь периплом Пифея?

Из Эвксинского Понта единственный путь на север тот, по которому много позднее ходили "из варяг в греки" и обратно. Можно без особой натяжки предположить, что Пифей использовал более короткий его вариант, получивший 12 веков спустя название Западнодвинского. Пройден Днепр до Березины. В 13 км от ее устья греки вошли в приток Березины и через другие ее притоки и небольшой волок попали в левый приток Западной Двины. После короткого плавания по Западной Двине Пифей очутился в неведомом и потому жутком море, свинцовые волны которого ничем не напоминали средиземноморскую лазурь. Именно с этого рубежа Пифей становится Великим Лжецом.

Абалус

Основываясь на рассказах Плиния, можно достаточно уверенно утверждать, что экспедиция направилась на запад вдоль берега, не рискуя пока ввериться неведомой стихии. Во время одной из стоянок греки узнали название открытого ими моря. Пифей назвал его, по-видимому, морем Страха; Плиний приводит латинский перевод Метуонис. "Пифей говорит, — пишет Плиний, — что германское племя гутонов обитает на взморье (taeniensis)… Оттуда будто бы один день пути под парусами до острова Абалус. Весной на этот остров море выносит янтарь, который представляет собой продукт сгустившегося моря. Жители используют его как топливо вместо дров и продают своим соседям-тевтонам" (58, XXXVII, 11).

В этом коротком сообщении целый сгусток информации, не оцененной критиками Пифея. В германском племени гутонов (или гуйонов) нетрудно узнать готонов (готов), облюбовавших себе побережье Балтики. Пифей, по словам Плиния, определяет полосу их обитания в 60 000 стадиев, т. е. в 10 656 км. Тевтоны жили на Ютландском полуострове, в этом вопросе двух мнений не существует. В скандинавском эпосе Ютландия и юго-западная часть Швеции иногда называются Готландом ("страной готов"). Это имя теперь носит самый крупный остров Балтики. Если принять Ютландию за конечную точку отсчета, легко отыскать и начальную. Но… Современная морская трасса Киль — Ленинград составляет 1400 км. Это если знать дорогу и иметь хорошее навигационное обеспечение. При каботажном плавании она увеличивается примерно на 400 км. Все равно мало. Получается, что одно племя занимало пространство, почти в 10 раз большее, чем все побережье Балтики. Что ж, не зря, видно, никто не верил Пифею? Не будем спешить с выводами.

Если мы обратимся к греческой нумерации, то увидим, что ошибки и описки здесь не только возможны, но и наверняка нередки, тем более что цифры, как правило, не дублируются текстом, а иногда и мало связаны с ним. На некоторые ошибки указывали еще древние авторы, сами, между прочим, от них не свободные. Из этого, конечно, вовсе не следует, что все неясности нужно провозглашать ошибками. Но один-то раз мог ошибиться и Пифей (или переписчик его перипла). На протяжении всей своей истории греки из множества систем счета предпочитали ионийскую, основанную на греческом алфавите и существующую до сих пор в Марокко. В этой системе ошибка наиболее вероятна именно в числе, названном Пифеем. Она зависит всего-навсего от четкости почерка. Число 6000, обозначаемое архаической буквой "вау", сходно по начертанию с "кси" (60 000). Еще вероятнее ошибка в азбучной десятичной системе счисления, где оба этих числа обозначаются архаической буквой "стигма" и различаются лишь специальными значками при ней.

А если это так, то ареал обитания готонов ужимается до весьма скромной и правдоподобной цифры 1065 км. Откладывая их к востоку от Ютландии, приходим в район устья Западной Двины. В I в. восточная граница готонских земель проходила уже по реке Гутал (Преголя), название которой хранит имя племени; их восточными соседями стали эстии; западная шла по Вистуле (Висла): готонов потеснили племена вандилиев (вандалов) — лемовии, бургундионы и др. К западу и особенно к востоку от Вислы много отмелей и много янтаря, которым жители действительно топили печи, иногда смешивая его с бурым углем.

Самое крупное в мире месторождение янтаря — между Преголей и Западной Двиной — закреплено в местной топонимике: Янтарное море (Балтика у берегов Латвии), поселок Янтарный (около Калининграда), Дзинтари (Dzintari) — то же название по-латышски (близ Риги). Литовское слово "янтарь" (gmtaras) распространилось далеко за пределы Литвы. "Морская смола" (merevaik^ хорошо известна и эстонцам. Не у прибалтийских ли берегов располагался и Янтарный остров? Где его искать?

"Непосредственно к северу от Скифии, за Галлией, в океане", — советует Диодор Сицилийский (15, V, 23; I, 5). Псевдо-Скимн и Аполлоний уточняют — вблизи устья Эридана. Плиний и Страбон признают существование Эридана, не осмеливаясь спорить с авторитетами, но считают вымыслом Янтарный остров.

Но на современных картах нет такой реки, как, впрочем, и на древних. Где-то на севере — вот все, что известно. Чаще всего называют Эльбу и Вислу, иногда — Неман и Западную Двину, редко — Неву. "Я-то ведь не верю в существование реки, называемой у варваров Эриданом, которая впадает в Северное море (оттуда, по рассказам, привозят янтарь)", — честно признается Геродот. Казалось бы, адрес обнадеживает: река, впадающая в Северное море. Но мы не дослушали Геродота: "С другой стороны, несмотря на все мои старания, я не мог ни от одного очевидца узнать подробности об этом море на севере Европы" (9, III, 115). Значит, Северным могло называться любое море к северу от Греции. В том числе и Балтийское, куда впадает самая "янтарная" река в мире, и Черное, как мы уже говорили выше. (Впрочем, Геродот охотно именует Северным морем и Средиземное, противопоставляя его Южному — Индийскому океану.) Однако Пифей ни словом не обмолвился о том, что Абалус был вблизи устья Эридана. Он вообще не упоминает этой реки, что, кстати, является одной из загадок его першит. Не только ученый, ни один грек не прошел бы мимо того, чтобы не нанести на карту и не рассказать о знаменитейшей реке мира, упомянутой в мифах. Пифей почему-то прошел. Не помогут ли нам другие авторы? Все они сходятся в том, что Эридан — большая полноводная река. Посмотрим на карту.

Рейн нельзя отождествить с Эриданом по той причине, что последний упоминается Овидием при изложении им мифа о Фаэтоне. Ко времени Овидия Галлия была хорошо изучена, значительная часть ее покорена, а Рейн форсирован Цезарем. Значит, это разные реки.

Другую крупную реку — Эльбу считает Эриданом Р. Хенниг (38, с. 196–197) на том основании, что еще с древнейших времен янтарь доставляли в Средиземноморье либо по Рейну, либо по Эльбе (много янтарных изделий обнаружено при раскопках на Крите и в Египте). Из первого суда перетаскивали в Рону, из второй — через Влтаву в Дунай. Но в любом случае речь идет о транспортировке, а не о добыче.

Э. Сайкс связывает Эридан с Рижским заливом и в качестве аргумента приводит ареал распространения янтаря — от Риги до Щецина (116). Мысль верная, но едва ли греки могли назвать залив рекой.

Примерно в центре этого района, к востоку от Щецина, течет Висла — первая река, с которой уверенно связывают если не добычу, то по крайней мере продажу янтаря. Сюда, сообщает Плиний, прибыл за янтарем курьер Нерона в конце его царствования, и отсюда он направился к востоку, к непосредственному месту добычи (58, XXVII, 43–44).

Точку над i в этом вопросе поставил Тацит. Он пишет о правом по отношению к готонам побережье Свебского (Балтийского) моря, населенном эстиями; они "обшаривают и море, и на берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом… У них самих он никак не используется; собирают они его в естественном виде, доставляют нашим купцам таким же необработанным и, к своему изумлению, получают за него цену" (34д, 45). Из контекста можно также заключить, что эстиями, как и готонами, "правят цари". Вообще, по Тациту, чем дальше на восток обитает племя, тем сильнее у него царская власть по отношению к западным соседям. А теперь вспомним другие названия Абалуса — Балтия, Базилия (Царский), Электрида и Глессария (Янтарный), Баунония (Бобовый). И сообщение Диодора, что "янтарь на этом острове собирают, и жители доставляют его на противолежащий материк, откуда его привозят в наши края" (15, V, 23; I, 5). Древнегерманское название янтаря gles, перешедшее и в латинский язык (glaesum), звучит в имени гелиады Эглы — сестры Фаэтона, превратившейся в тополь: ее слезы (тополиная смола), согласно мифу, и были янтарем. (Сходный сюжет есть в финском эпосе "Калевала": слезы Вяйнемейнена, попадая в воду, превращались в голубые жемчужины. Не исключено, что эта легенда — позднее и неточное переосмысление греческого мифа, каким-то образом ставшего известным местным племенам.) Это же имя (в латышской транскрипции — Югла, в литовской — Эгле) встречается в прибалтийском фольклоре и на современной географической карте (эстонский городок Икла в Рижском заливе близ латвийской границы).

Абалус, по словам Пифея, находится в однодневном переходе от побережья. Из Плиния известно, что средняя скорость греческих кораблей — около 1000 стадиев (177,6 км) в сутки, т. е. за день — 89 км. По Геродоту — в среднем 65 000 оргий, т. е. 650 стадиев, или 115, 4 км в сутки.

Примерно на таком расстоянии в южной прибрежной полосе Балтики есть только два острова — Борнхольм и Рухну. На первом янтаря нет и, как полагают, никогда не было, поэтому наше внимание может привлечь только второй.

Он лежит у выхода из Рижского залива в Ирбенский пролив в 93 км напротив устья Даугавы (Западной Двины), в точности соответствуя описанию Аполлония: "…самый крайний из всех островов у реки Эридана". Янтаря на нем предостаточно, и, если отбросить ничем пока не подкрепленные гипотезы о поглощении Абалуса морской пучиной, можно с уверенностью назвать этим именем Рухну, а Западную Двину — Эриданом. Римляне называли ее Рудон.

Почему же Пифей не упомянул Эридан? Такая постановка вопроса попросту неправомерна: мы не читали его перипла. Судя же по отрывочным его пересказам, пока что Великий Лжец вполне логичен и последователен. Послушаем, что он скажет дальше.

Беррике

Куда он повернул курс своего корабля? Все говорит за то, что цель Пифея — достигнуть края ойкумены, предела обитаемой земли. Для этого нужно плыть на север, грекам это уже известно. Пифей- не просто грек, но ученый грек — так и поступил.

Дойдя до Ютландского полуострова и стремясь его обогнуть, он вошел в пролив Эресунн и оказался у берегов Скандинавии. В его перипле звучат явно скандинавские названия островов. Он называет "Скандию, Думну, Берги и самый большой среди них Беррике, с которого чаще всего плавают к Туле" (58, IV, 104). Сопоставлять Берги с Бергеном, Беррике с Брекнехольменом, как это иногда делают, рискованно, хотя не исключено, что в современных названиях звучат слова местных племен древнейшей эпохи. Но острова Думну и Скандию можно достаточно уверенно отождествить с нынешним островом Зеландия, заселенным не позднее VI в. племенами данов (дамнов, думнов), и мысом Фальстербудде на полуострове Сконе (Сканёр) по ту сторону Эресунна. В IV в. до н. э. этот мыс, вероятно, еще был островом, отделенным от Сконе проливом примерно там, где ныне проходит канал Фальстербу. В средние века область Сконе называли Сканией (этот топоним употреблял, в частности, датский хронист рубежа XII–XIII вв. Саксон Грамматик), что очень близко к Пифеевой Скандии.

(Здесь мы сталкиваемся с удивительным фактом, который может увести нас далеко в сторону от Скандинавии. Местность Сконе имеется также и в Шотландии. Она знаменита так называемым Сконским камнем, на котором еще в средние века приносили присягу английские короли во время коронации и который впоследствии был вделан в подножие британского трона. Этот топоним принесли с собой кельты, колонизировавшие Британские острова. Возможно, это были племена дамнониев, осевшие на реке Клайд, или думнониев, облюбовавших себе Девоншир. Кто знает, не послужили ли причиной их миграции те самые явления, которые изменили облик Северной Ютландии и Южной Скандинавии. Существование в наши дни селения Думстен на шведском берегу Эресунна, в районе самого узкого места пролива, может свидетельствовать также и о том, что думны заселяли некогда юг Скандинавии.) Бытующее же мнение о том, что под Скандией скрывается Скандинавия, которая была тогда якобы отделена от материка проливом (так считали до XI в.), не выдерживает критики: во-первых, Скандинавия не подвергалась столь серьезным катаклизмам по крайней мере с времен последнего оледенения; во-вторых, Беррике в этом случае не мог бы быть "самым большим среди них", самой крупной была бы Скандия.

Беррике всецело завладел вниманием Пифея, как только он узнал, что это отправной пункт плавания к Туле. По созвучию с многими скандинавскими названиями Беррике склонны искать именно здесь. Но это не так. Пифей почти ничего не сообщает о Скандинавии. Зато много рассуждает об острове, названном им Британией — по имени населявших его аборигенов, которых кельты именовали беритами или бриттами. Не этот ли "самый большой" остров скандинавы называли Беррике? Вернее всего, да. Но не уводит ли такой маршрут от Туле? Британия ведь лежит к западу от Скандинавии, а не к северу. Что ж, Пифей не спешил, его вояж длился несколько месяцев. Не будем спешить и мы.

Пройдя Кимврийский Херсонес (так античные ученые называли северную оконечность Ютландии — по имени населявших ее кимвров, соседей тевтонов) и дойдя примерно до Бергенфьорда, Пифей взял курс на запад и после полуторасуточного плавания достиг Шетландских островов, а вскоре разыскал и Беррике. "В этом море расположены весьма крупные острова, которые называют Британскими, — Альбион и Иерна… Кругом… также множество малых островков, которые окаймляют эту часть суши, словно венец" (60, 3). Этот "венец" — Оркады (Шетландские и Оркнейские острова), пройденные и изученные по пути к Беррике.

Итак, Пифей в Британии. Вот тут-то и начинается самая злостная дезинформация, которой не могли простить древние.

Полибий, описывая североевропейские страны, не может обойтись без Пифея, который "осмелился наговорить столько лжи относительно Британии" (38, С190) и "многих ввел в заблуждение" (33, С 104). Но мыслимое ли дело, обойти за 40 дней пешком всю Британию (28, 34), окружность которой превышает 40 000 стадиев (7104 км)! А ведь обошел-таки. Хотя, по-видимому, не везде пешком. По данным Британского адмиралтейства, длина побережья Великобритании — 8029 км (69, с. 7). Если вычесть длину побережья Ла-Манша (971 км), можно лишь недоумевать, как удалось Пифею получить столь точные данные. И еще — как он умудрился определить конфигурацию острова, не побывав на его южном берегу. Возможно, прав Р. Хенниг, утверждая, что "до Пифея был известен только крайний юг Британских островов, да и то поверхностно" (38, с. 184). Но насколько поверхностно? Не настолько ли, чтобы не терять времени на исследование известного?

Хенниг деликатно избегает слова "ложь" и называет недоразумением или опиской приводимое Плинием утверждение Пифея о том, что на островах "к северу от Британии высота морского пролива составляет LXXX римских локтей" (58, II, 99). 80 римских локтей (кубитов) — 35,52 м. Оставим эту цифру на совести Плиния, ибо в IV в. до н. э. греки еще не пользовались римскими мерами, но заметим, что в Ла-Манше прилив достигает XXX кубитов (13,32 м) и даже больше. Видимо, это действительно описка, но не Пифея, а его римского переписчика или комментатора, трудами которого воспользовался Плиний. Не означает ли это, что к его времени (24–79 гг.) оригинал перипла был уже утрачен?

Аэций спешит заверить в своей непричастности к убеждению Пифея в том, что "в этом месте полная луна рождает половодье, а убывающая — морской отлив" (42, III, 17). Луна есть и в Греции, позволительно ли сочинять этакие небылицы? Достаточно заглянуть в Аристотеля, дабы убедиться, что все дело в ветре и в особых свойствах побережья.

Астроном Гемин цитирует (без всяких комментариев) еще одну "ересь", обнаруженную в перипле Пифея, — о белых ночах (51, VI, 8, 9; 58, IV, 104). Впрочем, комментарии и не нужны: в Греции таких ночей не бывает, ложь самоочевидна.

Страбон за недостатком аргументов переходит на личности. Противопоставляя данным Пифея собственный кругозор, он называет его "отъявленным лгуном" (33, С 63), который "всюду обманывает людей" и "совершенно извращает истину", но которого "можно еще извинить, как мы прощаем фокусникам их выдумки, ведь это — их специальность" (33, С 102). Он высмеивает сообщения о населенности высокоширотных земель; категорически отрицает существование Туле и большого мыса в Кельтике (полуостров Бретань), а заодно и то, что этот мыс населен оетимиями (или осисмиями, как их называет Страбон), хотя о них упоминал также Цезарь; сомневается в достоверности всех сведений, относящихся к Галлии, да и вообще в том, что "честный человек — и к тому же бедняк — мог проехать такое большое расстояние по морю и суше", дойти до пределов моря и исследовать всю часть Европы, лежащую на Севере; возмущается вообще всеми выдумками Пифея, "которые тот прикрывал своими сведениями из астрономии и математики" (33, С 295). Единственное, в чем Страбон согласен с Лжецом, — это то, что Британия имеет форму треугольника.

Пожалуй, один только Гиппарх без тени иронии подтверждает сообщение Пифея о том, что "небесный полюс лишен звезды, это пространство свободное, а рядом с ним имеются три звезды, расположенные так, что вместе с полюсом образуют почти правильный четырехугольник" (52, с. 30): гномоны Пифея и Гиппарха были устроены совершенно одинаково. В самом деле, не от полудиких же варваров получил Пифей эти сведения. Ведь цивилизованные греки ничуть не сомневались, что Полярная звезда — это и есть полюс.

Варвары… Так греки, а потом римляне называли всех, чья речь и культура отличались от их собственных. Но археолог Колин Ренфрью установил, что раскопкц на Оркнейских островах "дали образцы для радиоуглеродного анализа, датируемые теперь 2300 годом до нашей эры. Стало быть, здесь, на севере Европы, жители отдаленных островов могли мастерски, без помощи металлических инструментов, обрабатывать камень в тот период, когда строились египетские пирамиды… Радиоуглеродная революция доказала нам, что жившие здесь люди были в числе древнейших архитекторов Земли".

Варвары? Греки ничего о них не знали. Но уже Эратосфен со свойственным ему здравомыслием "критикует тех, кто делит все человечество на две группы — на греков и варваров", и предлагает "делить людей по хорошим и дурным качествам, ибо есть не только много дурных греков, но и много образованных варваров" (33, С 66). Может быть, он вспоминал при этом, что вся греческая культура произошла от варварской и племенной: письменность заимствована у финикийцев, математика — у египтян и вавилонян, архитектура — у ионян и дорийцев и т. д. Не сыграло ли роль в такой позиции знакомство с трудами Пифея, который общался с варварами, получал от них знания, но был всеми осмеян?

Однако главные обвинения, бросаемые Пифею на протяжении многих веков, относятся все-таки к загадочному острову Туле. Ему посвящено немало страниц чуть ли не на всех языках мира.

Ultima thule

Вот что о нем известно из сочинений древних комментаторов Пифея.

Страбон: "До параллельного круга, проходящего через Туле (которая, по словам Пифея, отстоит от Британии к северу на 6 дней морского пути и находится вблизи замерзшего моря), около 11 500 стадиев… Но какой же разумный человек может принять за истинное его (Эратосфена. — А. С.) расстояние от Борисфена до параллели Туле? Ведь Пифей, рассказывающий о Туле, считается отъявленным лгуном…" (33, С 63). Мало того, к этому Пифей "прибавил рассказ о Туле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое; в нем, говорит Пифей, висят земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле" (33, С 104). Греки вполне доверяют Геродоту, который пишет, что в Скифии "нельзя ничего видеть и туда невозможно проникнуть из-за летающих перьев" (9, IV, 7) и что "земля и воздух там полны перьев", мешающих зрению. Геродот — авторитет, а Пифей… Послушайте-ка, что он еще насочинял: "… Туле, самый северный из Британских островов, является наиболее отдаленной страной, и там летний тропик одинаков с полярным кругом" (33, С 114).

Как же оценивает Страбон научное реноме Пифея?"…То, что все рассказы Пифея о Туле (как и о другие местах этой области) действительно являются измышлениями, очевидно из его сообщений об известных нам странах; ведь в большинстве случаев он сообщал о них… ложные сведения, поэтому он, очевидно, еще больше лгал об отдаленных странах. Что же касается небесных явлений и математической теории, то он, по-видимому, достаточно хорошо использовал бывшие в его распоряжении факты в отношении людей, живущих вблизи холодного пояса, говоря о крайней скудости и недостатке домашних животных и плодов, о том, что люди, живущие там, питаются просом и другими злаками, плодами и кореньями; а где есть хлеб и мед, там из них приготовляется и напиток. Что касается хлеба, говорит он, то, так как у них не бывает ясных солнечных дней, они молотят хлеб в больших амбарах, свозя его туда в колосьях; ибо молотильный ток они не употребляют из-за недостатка солнечных дней и из-за дождей" (33, С 201).

Плиний: "Наиболее отдаленной из всех известных земель является Туле, где в период зимнего солнцестояния, когда Солнце проходит знак Рака… нет ночей, а днем очень мало света. Иные думают, что так продолжается 6 месяцев подряд… На расстоянии одного дня морского пути от Туле будто бы находится замерзшее море (πεπυγγυια), которое кое-кто называет Кронийским заливом (Κρονιος κολπος)" (58, IV, 104). "Кое-кто" — это, вероятно, Геродот, сообщивший о замерзающем море где-то на севере, а "иные" — математик Демокритовой школы Бион Абдерский: он "первый заявил, что есть места, где шесть месяцев длится ночь и шесть месяцев день" (14, IV, 58). Но подобные сообщения требуют осторожности: из скандинавского эпоса известно, что исландцы, например, делили год на лето (день) и зиму (ночь). Вероятно, это мнение широко бытовало на севере и могло в трансформированном виде просочиться к южным народам.

Солин: "От Оркнейских островов до Туле плавание длится 5 дней и 5 ночей. Туле изобильна и богата поздно созревающими плодами. (Какое вопиющее противоречие характеристике, данной Страбоном со слов Пифея! Впору усомниться, о Туле ли здесь идет речь. — А. С.) С наступлением весны люди и скот живут там сообща и кормятся кореньями и молоком; на зиму они запасаются плодами деревьев" (63, 22).

Что можно извлечь из этих отрывочных сведений? Прежде всего то, что Туле лежит в полярных широтах, но обладает мягким климатом и населена, хотя Пифей и говорит "о крайней скудости и недостатке домашних животных и плодов". Такая картина отнюдь не парадокс. Для ее создания достаточно наличия теплого течения. Оно же явится и причиной обилия дождей, упоминаемого Страбоном. Такие течения есть: Гольфстрим с его ответвлениями и продолжение Гольфстрима — Североатлантическое течение, у скандинавских берегов называемое Норвежским, а дальше к северу — Нордкапским и Шпицбергенским. Их тепловой баланс высок и сегодня, а 23 века назад мог быть еще выше. Живущие в подобных условиях шотландцы по сей день считают своим национальным напитком ячменный эль (не исключено, что просом греки назвали ячмень), а рецепт "верескового меда", если верить Стивенсону, был утрачен уже в историческую эпоху. Знакомы подобные напитки и скандинавам, и скифам, и многим другим народам древности.

В 1979 г. пресса сообщила, что "датские картографы открыли небольшой остров севернее Гренландии. Они считают, что это самая ближайшая суша к Северному полюсу. Площадь островка — 836 кв. м, на нем обнаружены следы растительности". Севернее Гренландии — это 80-е широты, и там была растительность! Следовательно, она могла быть в Арктике повсеместно там, где для этого имелись подходящие условия — теплые течения, удобные долины, защищенные горами, и т. п. В таком случае климатические условия могли быть близки к тем, какие сегодня можно наблюдать в Шотландии или Норвегии. Могли быть и "поздно созревающие плоды", и пчелы, и пастбища для скота.

Хуже обстоит дело с локализацией Туле. Этим вопросом настойчиво занимался Эратосфен, один из немногих, кто безоговорочно доверял Пифею и широко пользовался его данными. Согласно расчетам Эратосфена, параллель Туле проходила в 11 500 стадиях (2042,4 км) от устья Борисфена, в 46 800 стадиях (8311,68 км) от экватора и в 16 700 стадиях (2965,22 км) от Северного полюса. Легко убедиться, что на современной карте соответствующие точки приходятся примерно на 66° (на этой широте, совпадающей с началом "холодного пояса", помещал Туле и сам Пифей), 72 и 62° с. ш. В интересующем нас районе первой близко соответствует район скандинавского острова Дёнкес (севернее Рервика), второй — о. Ян-Майен и район Тромсё в Норвегии, третьей — Фарерские острова. Разброс огромен. Можно ли в этом случае доверять Эратосфену? По его выкладкам (явно округленным), устье Борисфена должно располагаться в 34 000 или 35 300 стадиях (6038,4 или 6229,28 км) от экватора, подлинное же расстояние — около 5200 км.

В чем же дело? Почему такое несоответствие? Все объясняется очень просто, если еще раз вспомнить, каково приходилось древним географам, строившим свои расчеты на основе полудостоверных слухов и вынужденным полагаться на глазомер и эрудицию рассказчика.

Расстояние от полюса до экватора принималось в 63 000 стадиев (11 188,8 км). Это был меридиональный размер всей ойкумены. И тут же сообщается, что параллель Туле отстоит на 16 700 стадиев от полюса и на 46 800 от экватора. В итоге — 500 стадиев излишка. Возможная гипотеза о том, что эти 500 стадиев — меридиональный размер Туле, ничем не подтверждается. Вероятно, это просто ошибка. Или разные стадии (аттический, египетский, олимпийский и т. д.). Таков был уровень науки.

Положение экватора известно совершенно точно: 8800 стадиев (1562,88 км) к югу от Тапробаны (Цейлона) примерно по параллели, проходящей через острова Чагос, город Дар-эс-Салам, юг Явы и Новую Гвинею. В этом случае полюс должен располагаться на широте северной оконечности Гренландии, в районе мыса Моррис-Джесеп, приблизительно в 1860 км севернее полярного круга, быть может, вблизи островка, обнаруженного датскими учеными и получившего название Одак.

Так где же искать Туле? Отсчет от Эратосфенова экватора приводит нас в район чуть севернее 64-й параллели. Это широта Архангельска, норвежского Намсура, Рейкьявика. Откладывая расстояние от Эратосфенова полюса, попадаем в еще более южные районы, на параллель Кандалакши и норвежского города Мольде. Проверка остальных выкладок Эратосфена запутывает вопрос окончательно.

Отвлечемся на минуту от цифр и посмотрим, нельзя ли определить параллель Туле иным способом.

Во время летнего солнцестояния на Туле нет ночей, а зимой весь день царят сумерки. Такая картина характерна для 70-х широт. Например, для Мурманска (68°58′) или Ян-Майена (71°). Полугодовые дни и ночи здесь привычны.

(В этой связи нельзя не вспомнить экспедицию карфагенянина Гимилькона к Оловянным островам. Все, что нам о ней известно, изложено Авиеном в поэме "Морские берега". Основываясь на этом описании, подавляющее большинство ученых отождествляет Оловянные острова с Южной Британией или с полуостровом Бретань, т. е. локализует их в районе Ла-Манша. Но как увязать с такой атрибуцией сообщение о том, что в тех землях, которых достиг Гимиль- кон, "как облачением одет здесь воздух мглою, густой туман всегда висит над хлябью и тусклый солнца луч рассеять туч не может" (46, 387–389)? Только ли Британии достиг Гимилькон, или же он плыл на север до тех пор, пока его не остановили льды? И не был ли знаком Пифей с оригиналом его отчета, когда планировал свое рискованное путешествие в никуда? А может быть, современные исследователи ищут Оловянные острова не там, где их искали древние мореходы?)

Пифей делится своими британскими впечатлениями: "Варвары показали нам ту точку, в которой солнце удаляется на покой. Это произошло в то время, когда ночь в этих местностях очень коротка и продолжается в иных пунктах два, в других — три часа, так что спустя очень незначительный промежуток времени солнце опять всходит" (51, VI, 8–9). Конечно же, грекам это казалось абсурдом. Но вспомним, Страбон, от которого Пифею досталось больше всего, признает правильность его астрономических наблюдений. Это не "белые ночи" Одиссея, это реальность. Такие ночи бывают между 62 и 65° с. ш., например в Архангельске (64°33′) и Рейкьявике (64°09′). Кстати, Исландия дольше всех претендовала на роль Туле. Есть и еще одно место (если не считать Скандинавии), удовлетворяющее этому описанию, — Фарерские острова, вытянувшиеся по меридиану между 62 и 63° с. ш. Если на самом южном из них ночь длится три часа, то на самом северном — два. Так, как писал Пифей.

Ни греки, ни римляне не могли поверить даже в возможность существования точных наук у варваров, и это сыграло решающую роль как в репутации Пифея, так и в широте научного кругозора античных ученых. Но вот в начале 1960-х годов заговорил и поведал немало интересного Стоунхендж — обсерватория каменного века. Таких обсерваторий в Великобритании десятки. И еще неизвестно, сколько было деревянных, несохранившихся. Одна из них — Вудхендж была случайно обнаружена в 1928 г. во время аэрофотосъемок.

В какой из них мог почерпнуть Пифей свои сведения? Скорее всего, в Калленишской, расположенной на северной оконечности шотландских Внешних Гебрид (58°03′). В этом убеждает сообщение Пифея, что где-то в самой северной области Британии "летний тропик одинаков с полярным кругом" (33, С 112, С 114). Этот пассаж представляет серьезное затруднение для комментаторов, так как полярный круг (66°30′) проходит севернее не только Британии, но и Исландии. Но все становится ясным, если вспомнить главную особенность Каллениша. Его широта лишь на 1°03′ южнее прохождения лунного полярного круга. Здесь каждые 18,61 года в день летнего солнцестояния, говорит Дж. Хокинс, "полная луна стоит на высоте 1° над южным горизонтом" (104, с. 238) и "иногда как бы катится по южной части горизонта, едва ли не касаясь его". Возможно, во времена Пифея совпадение было идеальным, так как земная ось с тех пор несколько сместилась. Вот что сообщает Диодор со слов Пифея: "С этого острова луна видна так, будто бы она очень близка к земле… Говорят также, что бог посещает остров каждые 19 лет; это период, за который звезды завершают свой путь по небу и возвращаются на прежнее место…" (15, II, 47). Греки уже знали лунный календарь с 19-летним циклом. В 432 г. до н. э. его изобрел Метон, а в 330-м усовершенствовал Каллипп. С конца IV в. до н. э. таким календарем стали пользоваться вавилоняне.

Спустя много лет после плавания Пифея, в 125 г. до н. э., лунный календарь уточнял Гиппарх, возможно пользуясь и его данными. С этим периодом, к слову сказать, связаны и приливы, которые, как пишет Хокинс, "следуют циклу продолжительностью 18,61 года" (103, с. 231) и бывают особенно высокими, "когда Солнце и Луна оказываются на одной прямой с Землей на определенной долготе эклиптики". Вполне естественно, что бритты (да и греки тоже) придавали таким астрономическим чудесам священное, магическое значение. А поэтому можно предположить, что какие-то особо почитаемые святыни находились все же не в Шотландии, а в Ирландии. Тогда понятно ее название ‘Ιερνη ("священная"). Возможно, так греки переосмыслили по созвучию название племени иров, населявшего этот остров. Но и для подобного переосмысления должны были быть веские основания. Древние, как правило, не бросались такими словами. Видимо, бог посещал Ирландию намного чаще, чем Каллениш.

Снова Лжец оказывается безупречно правдивым, и не только в астрономических, но и в сельскохозяйственных наблюдениях, которые явно базируются на словах шотландцев, экстраполировавших на далекий остров, знакомый им больше по слухам, собственный образ жизни. (Это дало основание Н. Ф. Жирову отождествить Туле с одним из Фарерских островов и поместить его на дне морском.) Именно здесь мог Пифей узнать о Туле (Фуле), заселенной, вернее всего, скандинавами: в "Младшей Эдде" 6 раз упоминается богиня Фулла (Изобильная); в "Старшей Эдде" это — имя служанки богини Фригг, которая впоследствии сама стала богиней; наконец, в Ирландии после ее завоевания скандинавами возник город Туйлен. Быть может, на скандинавском названии острова и основано мнение, что "Туле изобильна и богата поздно созревающими плодами". Но о Туле ли здесь идет речь? И вообще, что такое Туле? Почему Страбон пишет, что "наиболее отдаленная страна" там, где "летний тропик одинаков с полярным кругом", т. е. "самый северный из Британских островов"?

Что он имеет в виду? Сегодня мы бы назвали "самым северным из Британских островов" Фареры. Страбон безапелляционно называет его Туле, но тут же в качестве основной отличительной черты приводит феномен, который можно наблюдать только в Калленише. Сведения о скудости плодов и животных соседствуют с упоминаниями о пчеловодстве обилии тех же плодов. А из всего этого делается вывод о населенности Туле людьми и скотом. Однако ни Фарерские или иные острова, ни тем более Шотландия не укладываются в рамки навигационных сообщений Пифея.

Сведения о Туле настолько скудны и расплывчаты, что версия о плавании к ней едва ли состоятельна. Шесть дней (суток?) пути к северу от Британии и пять — от Оркнейских островов. Масса, похожая на смесь трех стихий, по которой "невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле". Относительно мягкий климат — и "замерзшее море" на расстоянии однодневного морского перехода. Где это может быть?

Римляне в I в., принимая на веру мнение Страбона и его предшественников, отождествляли Фуле с Шетландским архипелагом (остров Мейнленд), расположенным к северу от Британии, но… всего в 150 км. Именно эту Фуле, лежащую в "последнем море", имеет в виду Тацит. Любопытно его высказывание о том, что римский флот, который "впервые доказал", что Британия — остров (впервые — через четыре века после Пифея!), который открыл "дотоле неизвестные" Оркадские острова (неизвестные римлянам, но знакомые грекам!), что этот флот не рискнул заплывать далее Фуле, так как приближалась зима. "Утверждают, что море там неподвижное и очень плотное, вследствие чего трудно грести; да и ветры не поднимают на нем волнения, полагаю, из-за того, что равнины и горы, в которых причина и происхождение бурь, здесь очень редки; к тому же и громада глубокого и безграничного моря медленно и с трудом раскачивается и приходит в движение (34в, 10). Чужое море. Оно всегда пугало мореходов. И только поэт и философ мог помечтать в тиши своего кабинета о том, что "настанет когда-нибудь время, Океан разорвет оковы природы, и будет обнаружена огромная Земля, Тифис (кормчий "Арго". — А. С.) откроет новые местности, и Фуле уже не будет пределом мира" (32, 429–431). Огромная земля (Исландия) была открыта в конце IX в., но и она не подходит на роль Туле по той же причине, что и Шетландские острова, да к тому же она лежит не к северу от Британии, а в стороне.

Наиболее вероятным претендентом на роль Туле представляется открытый в начале XVII в. о. Ян-Майен, занимающий среднюю из трех широт, указанных Эратосфеном.

Во-первых, он находится строго к северу от Британии в 1350 км от ее северной оконечности (от мыса Рат. или, что то же самое, Каллениша) и в 1300 км от Оркнейских островов. На первый взгляд здесь два противоречия: Оркнейские острова слишком близки к Беррике для дневного перехода, а оба расстояния до Ян-Майена велики. Но данные Пифея оказываются удивительно точными, если за крайний север Британии принять Шетландские острова, которые некогда составляли одно целое с Оркнейскими и могли рассматриваться как часть сильно изрезанного Британского острова, а под Оркнейскими понимать нынешние Фарерские. Пифей, скорее всего, вообще не приводил никаких названий, их дал в меру своего разумения Солин, когда конфигурация Беррике и прилегающих архипелагов была уже более или менее уточнена.

Во-вторых, климат Ян-Майена сравнительно мягок для этих широт: остров лежит в мощной полосе теплого Западноисландского течения, а с востока и северо-востока тепловой режим усиливают теплые Норвежское и Шпицбергенское течения. Примерно на равном расстоянии к северо-западу и юго-востоку от Ян-Майена проходят изотермы с летними температурами соответственно +4 и +8 °C и зимними 0 и +4 °C. 23 века назад течения могли быть еще ближе к острову и теплее, а термический контраст резче. Примерно на этот период приходятся резкие колебания европейского климата (более холодного, чем сейчас), которые получили в современной литературе название "климатической катастрофы" (71, с. 277).

В-третьих, благодаря таким температурным перепадам Ян-Майен почти всегда окутан туманом. Зимой пуржистая туманная мгла сливается с покрывающей море шугой и плавучим пористым льдом, образуя сплошную слепящую массу, по которой нельзя ни ходить, ни плавать на легких судах. Вероятно, это и есть то "морское легкое", которое доставило столько хлопот толкователям Пифея.

Это предположение превращается в уверенность, если обратиться к "Слову о погибели Русской земли после смерти великого князя Ярослава", написанному владимирским летописцем во второй четверти XIII в. В перечислении "поганых" стран, принявших христианство, летописец упоминает какие- то страны (не называя их), лежащие за "Дышащим морем". Так в Древней Руси называли Северный Ледовитый океан и его моря. Поскольку отсчет в данном случае ведется от Северной Двины, то такими странами являются лежащие за Белым морем Скандинавия и часть нынешней территории СССР (Карелия и Кольский полуостров). Русы наблюдали "дышащее" море у своих северных берегов, Пифей — далеко на западе, но это одно и то же море, и сходство характеристик не должно удивлять. Поэтому едва ли основательно мнение, приводимое и разделяемое Р. Хеннигом, о том, что под "морским легким" следует понимать зыбучие пески на отмелях Северного моря, обнажающиеся во время отливов. Северорусские поморы, привычно ходившие на Грумант, прекрасно знали такие отмели, но не они поразили их воображение. За отмелями лежало море: дышащее, мглистое. Как у Ян-Майена.

Наконец, как раз в одном дне морского пути (100–150 км) к западу от Ян-Майена несет свои воды холодное Восточногренландское течение. Здесь — замерзшее Гренландское море с обширными ледяными полями и множеством "сталкивающихся скал" — айсбергов. Ледовитое море Страбона. Кронийское море Плиния. Край обитаемой земли. Предел ойкумены.

Все вроде похоже и не похоже. Почему в рассказах о Туле не упомянут характернейший феномен Севера — полярные сияния? Или британцы плавали туда только летом? Но их можно наблюдать и намного южнее. 22 сентября 1977 г., например, этим чудом природы любовались ленинградцы. Пифей все равно узнал бы о них. И почему греков не удивили неизбежные встречи с айсбергами, оленями, белыми медведями? Р. Хенниг отмечает (38, с. 468), что первое упоминание о белом медведе в европейской литературе относится примерно к 880 г. (Норвегия), а в азиатской — к VII в. (Япония). Упоминаний о них нет ни у одного древнего автора. Все говорит за то, что не только сами греки, но и их осведомители не бывали в Арктике, хотя Пифей и утверждал, что "лично исследовал всю северную часть Европы вплоть до пределов мира" (33, С 104).

Вернее всего, какими-то отрывочными сведениями о Ян- Майене, который они называли Фуллой, обладали скандинавы или шотландцы, рассказавшие о нем Пифею. А поскольку описывать неизвестное легче всего, отталкиваясь от известного, то они и наделили Туле знакомыми, привычными бытовыми чертами, которые Пифей, не будучи очевидцем, вынужден был принять на веру, некритически собрав воедино все разноречивые россказни и запутав грядущие поколения историко-географов.

Окончательный ответ на все головоломки могут дать только археологи. И если он окажется положительным, придется извлечь из морской пучины еще один остров, помещенный туда современными интерпретаторами.

После Туле

Прежде чем отправить Пифея в дальнейшие странствия, оглянемся на пройденный им путь. Он не просто строен и логичен. Он — кратчайший из всех возможных в условиях блокады Гибралтара. Но почему Пифей не вернулся обратно той же дорогой? Ответов может быть два. Либо его испугали трудности, связанные с продвижением против течения таких могучих рек, как Западная Двина и Днепр. Либо он знал, твердо знал, что можно обойти водным путем вокруг Европы, и решил рискнуть. По чьим следам он шел? Гимилькона или Эвтимена, как полагают Л. А. Ельницкий и Л. М. Коротких (83, с. 116; 94, с. 45)? Неизвестно. Мы не знаем аналогов великому подвигу Пифея. Может быть, их знали греки. Ведь пишет же Тацит об алтаре Одиссея с именем Лаэрта в германском городе Асцибургии на берегу Рейна. Кто скажет, как он туда попал, когда и почему? Версию Э. Сайкса о плавании аргонавтов вокруг Европы (115; 116) отчасти поддержал К. Бартоломеус (111). Если же выйти из области гипотез, то круиз Пифея — первый, достоверно зарегистрировавший появление греков на Британских островах. Правда, за три века до него туда ходил карфагенянин Гимилькон, но мы практически ничего не знаем о нем. Вторым средиземноморцем, побывавшим в Британии, был Цезарь, три века спустя после Пифея.

Итак, берега Балтики и прилегающие архипелаги изучены, сведения о Туле получены. Почему же Пифей отказался от путешествия к краю ойкумены, куда так стремился? Скорее всего, в этом не было необходимости. Ведь и Геродот бывал далеко не во всех краях, о которых писал. Обычный для греков описательный исторический метод, основанный на доверии к рассказам очевидцев. Убедившись в высоких астрономических и математических познаниях британцев, Пифей поверил им на слово, зафиксировав лишь направление и расстояние. Может быть, он надеялся снарядить еще одну экспедицию? Или побоялся, что корабль будет раздавлен льдами, а греки превратятся в сосульки в своих хламидах, если еще раньше не умрут от голода? Такую информацию он вполне мог получить от британцев. Но нельзя сбрасывать со счетов и того, что измученные моряки, надолго попадавшие в непривычные и суровые условия, заставляли капитанов изменять курс не только во времена Магеллана.

Как бы там ни было, Пифей повернул к югу. Надо полагать, что его судно, отправившись из Каллениша, прошло между Альбионом и Мерной и достигло материка в районе Бретани. Участок побережья Северного моря от Кале до Северо-Фризских островов был им изучен, вероятно еще во время обследования Британии. (Теперь эти сведения представляют чисто исторический интерес, так как берега Голландии и Бельгии сильно изменились со времен Пифея. Достаточно указать на образование в 1282 г. залива Зейдер-Зе и в 1932 г. — Эйселмер из системы озер и отделение от материка Фризского архипелага. Фризские острова продолжают свое движение.) Побережье Ла-Манша, судя по всему, следует исключить из маршрута Пифея, так как дошедшие до нас описания, обрываясь в районе Кале, возобновляются у берегов Бретани. Да и длина побережья Британии, называемая Пифеем, верна только без южного ее участка. Первые упоминания о проливе встречаются лишь у Цезаря.

Едва ли правы те, кто отождествляет Оловянные острова (Касситериды) с Нормандскими, которые Пифей, возможно, посетил. Иначе чем объяснить отсутствие у него упоминаний об этих легендарных островах, предмете ожесточенной торговой конкуренции? Приводимое Р. Хеннигом и Л. Кэссоном популярное мнение, что Касситериды — это Британские острова (оловянные копи Корнуэлла), никак не вяжется с подробным их описанием Страбоном: "Касситеридских островов 10; они лежат поблизости друг от друга в открытом море к северу от гавани артабров (залив Ла-Корунья. — А. С.). Один из них пустынный, на остальных же обитают люди, которые носят мерные плащи, ходят в хитонах длиной до пят, опоясывают груди, гуляют с палками, подобно богиням мщения в трагедиях. Они ведут кочевой образ жизни, по большей части питаясь от своих стад. У них есть оловянные и свинцовые рудники; эти металлы и шкуры скота они отдают морским торговцам в обмен на глиняную посуду, соль и изделия из меди" (33, С 175). Под это описание лучше всего подходят острова Силли у полуострова Корнуэлл — юго-западной оконечности Британии.

У того же Страбона есть очень любопытное упоминание о том, что, "по словам Пифея… Уксисама отстоит на 3 дня морского пути" (33, С 64). Уксисама — это остров Уэссан. Но откуда он отстоит? И действительно ли на 3 дня или на 3 суток? Эти понятия нередко путаются. Если говорить о Британии, то Уэссан расположен в 3 сутках пути от Дублина или о. Англси. (Хотя это несколько противоречит указанию Гимилькона о том, что от Иерны до Эстримнид 2 суток плавания. Если под Эстримнидами понимать Касситериды, как предлагает Л. А. Ельницкий, то вопрос остается открытым, так как в этом случае нужно установить, куда же плыл Гимилькон и почему он одно и то же называет по-разному. Если же, следуя А. Б. Дитмару, отождествить Эстримниды с Бретанью, то это очень близко к маршруту, на который, возможно, намекает Страбон.) Здесь нельзя говорить о чисто дневных переходах, так как мореходы вынуждены плыть в открытом море круглосуточно. Применительно к Франции 3 дня прибрежного плавания до Уэссана соответствуют расстоянию от Нормандских островов, на которых, возможно, тоже жили остимии. Отрезок Уэссан — Иберия (район г. Хихон), точно соответствующий трехсуточному пути, приходится отвергнуть, так как в этом случае Пифей не смог бы описать Бискайскую излучину. Не годится и чрезвычайно заманчивое предположение об отсчете трехдневного пути от устья Луары, по которой (с волоком в Рону) Пифей мог попасть прямо к себе домой, — не годится по той же причине: необходимость обследования берегов Бискайского залива. Остаются только Нормандские острова, удовлетворяющие всем условиям, или близлежащее побережье Галлии у основания Бретанского полуострова.

Выводов может быть два. Во-первых, Нормандские острова не тождественны Касситеридам, ибо Пифей, искавший торговые рынки для массалиотов, не мог не отметить их (особо отметить) в своих записках. Во-вторых, греки вернулись с Беррике на материк в районе Бретани, откуда направились вдоль побережья в сторону Бискайского залива.

Достигнув кельтского берега, Пифей взял курс к Геракловым Столпам. Блокада, видимо, его не смущала. И не только потому, что она была в кризисном состоянии еще в начале его путешествия, но и потому, что блокировался только выход из пролива. Эратосфен, сообщая, что карфагеняне, подобно критянам и троянцам, "топили в море корабли всех чужеземцев, которые проплывали мимо их страны в Сардинию или к Геракловым Столпам", вследствие чего "большая часть рассказов о западных странах не заслуживает доверия", ясно очерчивает сферу политических интересов Карфагена. Важнейшей стороной карфагенской политики (впрочем, не только карфагенской) была торговля. Карфагеняне всех впускали (считанные единицы) в расчете получить новые полезные сведения о дальних странах, но никого не выпускали.

Пифей до конца остается большим ученым. Он дает описание Бретани и ее населения, наносит на карту неизвестные дотоле очертания Бискайского залива, рассказывает об острове Уксисаме, постоянно ведет астрономические, географические, этнографические и навигационные наблюдения. "Когда Пифей наконец бросил якорь в марсельской гавани, — подытоживает Л. Кэссон, — он покрыл от 7 до 7,5 тысячи миль, как Колумб в свое первое путешествие. Он завершил один из самых смелых подвигов судовождения, сделанных когда-либо, и с точки зрения познания мира самый важный: с его времени и в течение веков географы пользовались его информацией о северных странах. Он обратил внимание на то, что страны, лежащие так далеко к северу, что все считали их бесплодными пустынями, были обитаемы" (114, с. 139).

"Бросил якорь в марсельской гавани…" Да бросил ли он его? Для сомнений в этом оснований более чем достаточно. Судя по мимолетному замечанию Полибия о том, что Пифей "добавляет еще, что при возвращении из тех мест он посетил всю береговую линию Европы от Гадир до Танаиса" (33, С 104), конец его путешествия не был столь радужным.

Как он ее посетил, пешком или по воде? Возможно, пешком, хотя немыслимо и бессмысленно обходить все хорошо известные береговые извивы Италии, Греции… Но их можно миновать, проложив прямой маршрут, например Генава (Генуя) — Тергеста (Триест) — Диррахий (Дуррес) — Афины — Фессалоники (Салоники) — Византий (Стамбул) и далее по побережью… Возможно — на корабле, если не трактовать фразу Полибия чересчур буквально. А что понадобилось грекам в Гадесе — городе карфагенян? Как они там оказались? И почему Пифей отправился оттуда не в Массалию, а к Танаису (Дон)?

Вопросов много, и не на все можно дать вразумительный ответ. Но кое-что станет понятным, если допустить, что он все-таки посетил Касситериды и вез оттуда олово. В Гадесе была сильная сторожевая база пунийского флота, карфагенские корабли патрулировали все западное побережье Иберии. Едва ли они причинили бы вред потрепанному кораблю с измученным экипажем, если… если на нем не было олова. А если было? Тогда становится ясной дальнейшая цепь событий. Карфагеняне захватывают корабль с драгоценным грузом и записями, но отпускают с миром хлебнувших морской жизни людей. Может быть, до Массалии сумел добраться один Пифей, остальные могли осесть в массалийских поселениях Иберии и юго-западной Кельтики. Может, добрались все или почти все. Возможно, их оставили в плену: они слишком много узнали, а Пифею удалось ускользнуть. Может быть… И что же? Денежки, затраченные на экспедицию, унес ветер; перипла нет, его нужно восстанавливать по памяти; олова нет, да и было ли оно… Этот Лжец Пифей будет теперь выкручиваться как угодно. Он просит еще один корабль? Прекрасно, пусть его дадут те, кто поверит его россказням…

Именно такое развитие событий может объяснить исключительное место Пифея в шеренге "лжецов", особенно если он действительно добрался до Массалии один. Но и свидетели мало могли помочь ему перед лицом разгневанных купцов и банкиров, вполне способных заподозрить сговор. А то, что он отправился почему-то именно в Скифию, к Танаису, может говорить о его предварительном знакомстве с восточным маршрутом. След этого необыкновенного человека затерялся где-то в необъятных пространствах Скифии…

Дома его ожидали насмешки, но по иронии судьбы именно они дали ему бессмертие. Мало кто помнил, что именно Пифей вычислил наклон эклиптики к экватору (23°49′), зато все знали, что "этот Лжец Пифей…". Суд истории оказался нескорым, но справедливым. Согласно его вердикту, мы называем Пифея одним из выдающихся мореплавателей, астрономов, математиков, географов и историков древности.