Между 1165 и 1170 годами многие государи Европы получили таинственные послания, сразу ставшие сенсацией номер один и всколыхнувшие весь конти­нент. Автором посланий был пресвитер Иоанн - царь-священник неведомого хри­стианского государства где-то далеко на Во­стоке. Оригинал письма не сохранился, неиз­вестен и язык, на котором оно написано. Разные источники называют латынь, грече­ский и арабский. Предполагают, что ориги­нал был направлен византийскому импера­тору Мануилу I, правившему во второй поло­вине XII века, а он переслал его копии рим­скому папе Александру III и германскому императору Фридриху Барбароссе, и уже через них с письмом ознакомились осталь­ные европейские монархи.

Вот что говорилось в этом пространном письме.

сПресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Господа нашего Иисуса Христа Царь царей, Повелитель повелителей желает своему другу Мануилу, князю Кон­стантинопольскому, здравствовать и благо­денствовать по милости Божией.

Я, пресвитер Иоанн, властелин над всеми властелинами, превосхожу всех обитающих в этом мире добродетелями, богатством и могуществом. 72 царя платят Нам дань... Наше Великолепие властвует над тремя Ин-диями, и земли Наши простираются до потусторонней Индии, где покоится тело Святого апостола Фомы... В Нашем подчинении находятся 72 провинции, из которых лишь немногие населены христианами... В стране Нашей водятся слоны, дромадеры, верблюды... пантеры, лесные ослы, белые и красные львы, белые медведи, белые мерланы, цикады, орлы-грифоны, тигры, ламы, гиены, дикие лошади, дикие ослы, дикие быки и дикие люди, рогатые люди, одноглазые, люди с глазами спереди и сзади, кентавры, фавны, сатиры, пигмеи, гиганты вышиной в 40 локтей, циклопы - мужчины и женщины, птица, именуемая феникс, и почти все оби­тающие на Земле породы животных.

За Нашим столом ежедневно пирует 30 000 человек, не считая случайных гостей, и все они получают из Наших сокровищниц подарки - коней или другое добро. Стол этот из драгоценнейшего смарагда, а под­держивают его четыре аметистовые колонны... Каждый месяц Нам прислуживают поочередно 7 царей, 62 гер­цога, 265 графов и маркизов, не считая тех, кто состоит на какой-нибудь службе. По правой стороне Нашего стола ежедневно восседают 12 архиепископов, по ле­вой - 20 епископов, а кроме того, патриарх Святого Фомы, Сармогенский протопапа и архипапа Суз, где находится Наш славный престол и стоит Наш царский дворец...

Фундамент и стены его сложены из драгоценных камней, а цемент заменяет наилучшее чистое золото. Свод его, то есть крыша, состоит из прозрачных сапфи­ров, среди которых сияют топазы... Есть в нем дверь из чистого хрусталя, украшенная золотом. Она ведет на восток, высота ее 130 локтей, и она сама открывается и закрывается, когда Наше царское Величество отправля­ется во дворец...

Наш стольник - примас и царь, Наш кравчий - архиепископ и царь, Наш постельничий - епископ и царь, Наш доезжачий - царь и аббат... В одну сторону государство Наше простирается на четыре месяца пути; на какое расстояние Наша власть распространяется в другую сторону, никому не известно...»

Заканчивалось письмо прозаической просьбой при­слать алтарь из Иерусалима для новой строящейся церкви, где собирались бы все ученые мужи для выра­ботки методов дальнейшего распространения христиан­ства.

Не одна голова закружилась от этих строк! 

27 сентября 1177 года папа откликнулся на посла­ние Иоанна, выразил готовность переслать алтари и уведомил, что в царство пресвитера отправляется его личный врач, магистр Филипп. Путь предстоял неблиз­кий и нелегкий: Сузы, где была столица сказочного царства,- это нынешний Шуш в Иране, бывшая рези­денция эламских и персидских царей. Филипп проделал его и благополучно возвратился, но о его путешествии ничего не известно. Можно лишь смело утверждать, что царство пресвитера Иоанна он не нашел, потому что оно никогда не существовало. Скорее всего, это письмо было сочинено на досуге каким-нибудь ску­чающим рыцарем, начитавшимся бесчисленных фан­тастических «житий» (вроде истории о том, как святой апостол Фома, чье упоминание в письме едва ли слу­чайно, построил крепость для индийского царя Гондофара) и создавшим на их основе легенду, пережившую века.

Об этой легенде не стоило бы и упоминать, если бы в нее не уверовал папа - единственный из всех адре­сатов. Легенда о сказочно богатом царстве христиан­ского пресвитера открыла собой новую эпоху в истории Европы и явилась началом новой главы в истории мореплавания. Интерес к этой легенде в значительной мере подогревался Крестовыми походами, второй из которых закончился неудачей в 1149 году, а третий начался в 1189-м. Письмо подоспело как раз в проме­жутке, и надежды на союз со столь могущественным монархом не могли не вызвать волнения в умах евро­пейских властителей. Показательно, однако, что ни один из них даже не попытался установить контакта с потенциальным союзником, чье царство, судя по его посланию, очень кстати располагалось в самом сердце языческих земель.

Однако упоминание Индии сыграло огромную роль в проникновении европейцев на таинственный Восток. Итальянские моряки уже пользовались тогда компасом, заимствованным у арабов во время Крестовых походов. В первые годы XIII века французский поэт Гийом из Прованса сочинил восторженную оду «волшебной игле», и она решительно опровергает притязания не­коего Флавио Джойи из Амальфи на первенство в изобретении этого прибора в 1320 году. То ли этот Гийом впоследствии переехал в южную Италию и стал там известен как Гильельм из Апулии (под этим именем его упоминают некоторые авторы), то ли, наоборот, апулиец Гильельм прославился в роли провансальского поэта,- неясно. Несомненно лишь одно - свое сти­хотворение он написал в Италии. В нем он прославляет апулийский город Амальфи как всеевропейский центр по производству «магнитных игл», не упоминая, однако, при этом никакого Флавио Джойю.

Спустя ровно еще одно столетие (как раз около 1320 года) в трактате, написанном все в том же Амаль­фи, было дано первое описание корабельной буссоли (давно уже известной арабам под именем «хукка»), но несомненно, что и она применялась европейцами много раньше, с конца XII века или около того: именно с этого времени начинается внезапный и бурный расцвет портовых городов - Венеции, Амальфи, Пизы, Флоренции и Генуи в Италии, Марселя во Франции, Барселоны в Испании. Это именно те порты, где были сосредоточены практически все торговые связи Европы с Китаем и Индией - через египетских и сирийских посредников в Средиземном море и через итальянские базы Тану и Феодосию на Черном. Ибн Баттута называл феодосийский порт несравненным и утверждал, что он мог принять одновременно до двух сотен самых разно­образных судов. Аналогичные базы-фактории с воен­ными гарнизонами возникли также на побережьях Си­рии и Палестины и на некоторых островах Средиземного моря.

Индийские пряности, наркотики и предметы роскоши занимали особое место в этой торговле. Монополистами в ней были итальянские купцы, долгие годы сотрудни­чавшие с купцами Александрии - всемирного рынка торговли того времени. После завоевания Египта араба­ми и упадка Александрии они вынуждены были искать иные пути. В немецкой народной книге второй полови­ны XV века о приключениях Фортуната упоминается стародавний обычай: «...Когда судно приближается к Александрии, но еще пребывает в открытом море, навстречу ему высылают небольшое суденышко и спра­шивают, откуда судно идет, что они везут и каков их промысел. Те ответствуют, означенную весть передают королю. А когда судно зайдет в гавань, никому не дозволяется ступить на сушу, прежде нежели пришлют охранную грамоту». Охранная грамота выдавалась сро­ком на шесть недель - дольше задерживаться ино­странному судну в Александрии не дозволялось.

Разумеется, европейских купцов такие строгости не устраивали. Итальянцы создали собственную Алексан­дрию в городе Тана в устье Дона - на месте древне­греческой колонии Танаис. С конца XII по XV век через Тану шли караваны к устью Волги, а оттуда через Каспийское море товары Европы проникали в ки­тайские, иранские и арабские города. Из описания флорентинца Франческо Бальдуччи Пеголотти, совер­шившего одно из таких путешествий в 1334-1335 годах и потратившего на него около года, известен маршрут итальянских купцов: Тана - Гинтеркан (Астрахань) - Сара (Сарай) - Органчи (Ургенч) -Отрар (Таш­кент) - Армалек (близ Кульджи) -Карамуран (Гуанчжоу) - Кассай (Ханчжоу) - Камбала (Пе­кин).

Как это ни парадоксально, именно итальянская торговля обогатила Константинополь, сделавшийся главным складочным местом и перевалочной базой всех товаров между Востоком и Западом,- тот самый Кон­стантинополь, который после 1475 года разрушил Тану и выстроил на ее руинах свой главный пункт на Черном море - крепость Азов. Но морской державой он уже не станет никогда. Византийские императоры совершен­но перестали уделять внимание флоту и целиком погру­зились в бухгалтерские расчеты и религиозные раз­мышления, молчаливо признав этим превосходство итальянских эскадр.

Константинополь еще блистал, и никто пока не до­гадывался, что это блеск погасшей звезды, что Восточ­ный Рим уже переступил ту гибельную грань, где конча­ется величие и начинается упадок. Он умирал, но умирал красиво. «Сюда приходят купцы из земли Ва­вилонской, из Месопотамии, Персии, Мидии, всех царств земли Египетской, из земли Ханаанской (Па­лестины.- А. С), Руссии, Венгрии, земли печенегов, Хазарии, Ломбардии и Испании,- делится впечатле­ниями путешествующий раввин Вениамин из наваррско-го города Туделы в декабре 1171 года.- В него стекают­ся для торговли со всех стран, морем и сухим путем, это шумный город; нет подобного ему ни в одной стране, за исключением Багдада, этого величайшего города, который принадлежит измаильтянам... Говорят, что до­ходы одного этого города со сдачи в наем лавок и рын­ков и от пошлины с торговцев, прибывающих морем и сухим путем, доходят ежедневно до 20 тысяч золотых монет. Населяющие эту страну греки очень богаты зо­лотом и жемчугом, ходят разодетыми в шелковые платья, вышитые золотом, ездят на конях, подобно княжеским детям».

Мог ли Вениамин предположить, что дни этого горо­да уже сочтены? Когда в 1199 году папа Иннокентий III заговорил об очередном, Четвертом крестовом походе в Александрию и далее в Сирию, перед крестоносцами встала обычная проблема: нужен флот, и немалый. С этим шестеро послов и прибыли из Франции в Вене­цию в феврале 1201 года. Венецианский дож девяносто­летний полуслепой Энрико Дандоло не сказал ни «да», ни «нет», он обещал подумать.

Торговля Жемчужины Адриатики страдала в те годы, как никогда раньше, ее корабли проходили между двух огней, между Скиллой и Харибдой, поселившимися в горле адриатической «бутылки» - проливе Отранто: итальянский берег пролива принадлежал норманнскому Сицилийскому королевству, греческий - Византии. За­воевание Далматии Венецией не дало того эффекта, какого ожидали, морская полиция не справлялась со своей работой. Выбор у венецианских купцов был неза­виден: норманнские и византийские пираты грабили одинаково чисто. Существовали, правда, и варианты - пираты Далматии у порога родного дома, генуэзские на Корфу, сарацинские в Ионическом море за проливом или папские там, где, по их мнению, было наиблее безопасно. Стихотворение «О падении Рима», сочинен­ное при английском дворе Генриха II Вальтером Мапом, где кардиналы названы морскими разбойниками с ко­рабля «Святой Петр» (так поэт окрестил церковь), куда как близко к истине. Они вездесущи. Если бы хоть один берег Адриатики был не столь опасен...

Вот об этом и размышлял Дандоло в ожидании назначенного послам срока.

Когда они явились вторично, дож сказал, что Ве­неция готова взять на себя строительство судов для перевозки четырех с половиной тысяч конных рыцарей, девяти тысяч оруженосцев (по два на каждого рыцаря) и двадцати тысяч пехотинцев. Кроме того, она пре­доставляет собственные корабли, способные разом пере­везти всю эту ораву со всем снаряжением, в распоря­жение воинства Христова. Но и этого мало: Венеция всего лишь за восемьдесят пять тысяч марок не возра­жает против обеспечения всех этих людей и лошадей провиантом в течение девяти месяцев из тех двенадцати, на которые предлагается заключить контракт... Стан­дарт. Не вызывало удивления и единственное условие дожа: он намеревался самолично присоединиться к экспедиции и взять с собой половину всех венецианцев, способных носить оружие, с тем, чтобы половина буду­щей добычи отошла к Венеции. Для этого Жемчужина Адриатики снаряжала еще полсотни галер за свой счет, в том числе одни из самых крупных для того времени - «Рай» и «Орел». Лишь одно было не совсем обычно в тексте этого договора. Совсем маленькая деталь: направление похода было указано не «в Еги­пет», а «за море». Папа насторожился, но ничего худого все же не заподозрил, и контракт был подписан.

Венецианцы в точности выполнили его условия. Да­же больше: они сразу же дали крестоносцам понюхать крови, введя в ноябре 1202 года свой флот в богатейший хорватский город Зара (Задар), торговый соперник Венеции, незамедлительно разграбленный бравыми ры­царями. «Крестовые походы - то же пиратство, чуть повыше классом, а больше ничего!» - воскликнул однажды Фридрих Ницше. Цепь, преграждавшая вход в гавань Зары, не остановила корабли венецианцев, по всей видимости, оборудованные то ли мощными тарана­ми, разрывавшими цепь при разгоне судна, то ли особы­ми приспособлениями - «ножницами», перекусывав­шими ее.

А потом... Потом они, как того и требовал договор, перевезли всю эту орду за море. Но не за Средиземное, а за Эгейское. 23 июня 1203 года огромная венецианская армада бросила якоря в Золотом Роге у стен Константи­нополя. Перед крестоносцами, защищаемый цепью и молитвами, лежал самый богатый город Европы.

13 апреля следующего года он капитулировал.

Право же, Иерусалим стоил Константинополя! И Энрико Дандоло успел убедиться в этом лично, хотя и не знал еще, что то был его последний поход: в 1205 го­ду он умер и был похоронен в соборе святой Софии.

По свидетельству организатора и участника этого похода маршала Жоффруа Виллардуэна, после занятия города крестоносцы поджигали его трижды, причем в третьем пожаре «сгорело домов более, чем сколько находится в трех самых больших городах королевства Франции», а добыча «была так велика, что вам никто не в состоянии был бы определить количество найденного золота, серебра, сосудов, драгоценных камней, бархата, шелковых материй, меховых одежд и прочих предме­тов... В течение многих веков никогда не находили столько добычи в одном городе. Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно для всех». Примерно такое же описание могли бы сочинить вандалы после упоминавшегося уже разграб­ления Рима, будь у них письменность!

Византийская держава перестала существовать, на ее руинах крестоносцы основали недолговечную Латин­скую империю, после чего методично приступили к искоренению всего греческого, начиная с языка и кончая одеждой. Уцелевшие византийцы сумели отстоять лишь три клочка земли, чтобы создать на них независимые государства - Никейскую и Трапезунтскую империи и Эпирское государство. Забегая вперед, можно напом­нить, что именно войска полутурецкой Никеи отвоевали Константинополь 25 июля 1261 года при деятельной поддержке генуэзцев - исконных конкурентов Венеции.

Но еще за столетие до этого генуэзцы вытеснили венецианцев с черноморских берегов и стали безраз­дельными владельцами путей в Индию и Китай. Они располагали торговыми факториями на Корсике и в Северной Африке, в Тавриде и Леванте. Если еще раз заглянуть вперед, мы увидим, что их владычество резко пошатнулось лишь в 1406 году, когда Тимур основал Крымское ханство и по крайней мере на полты­сячелетия закрыл для европейцев Переднюю Азию.

Однако многочисленные новшества в морском деле позволили венецианцам после утраты ими черноморских торговых путей переключиться на поиски новых.

Первым делом они заручились благосклонностью султанов Сирии и Египта и вернули себе прежние торговые связи с этими странами.

В 1206 году они отбили у генуэзских пиратов остров Корфу и сделали его важным опорным пунктом в горле Адриатики.

Сразу же после этого венецианцы вступили в спор с греческими и итальянскими пиратами за обладание стратегически важными Ионическими островами около пролива Отранто - и выиграли его.

Затем они наладили отношения с властителями Аравии и Индии, и те открыли для них свои порты. Южный путь в Индию, самый длинный, оказался в ко­нечном счете самым коротким.

Гавань Венеции в XII веке. Средневековая гравюра.

Подчинив острова Кипр, Кандию и Эвбею, венециан­цы получили безраздельную власть над Средиземным морем.

С 1223 года генуэзцы и венецианцы имели постоян­ные торговые склады в Тунисе и торговые конторы и представительства на всем североафриканском побе­режье от Каира до Орана, включая остров Джербу. Именно с этого времени Венеция приобретает титул Жемчужина Адриатики и вводит обычай «венчания» дожа с морем.

Не ограничиваясь южными товарами, Венеция в обмен на них получает и северные, ее торговые предста­вительства появляются в Германии (Аугсбург и Нюрн­берг), Фландрии и Голландии. Она надолго становится средоточием всех географических и этнографических сведений, доставляемых ее купцами со всех концов обитаемого мира. «Нужда, заставившая всех этих лю­дей жить среди вод,- рассуждает Никколо Макьявел­ли,- принудила их подумать и о том, как, не имея пло­дородной земли, создать себе благосостояние на море. Их корабли стали плавать по всему свету, а город наполнялся самыми разнообразными товарами, в кото­рых нуждались жители других стран, каковые и начали посещать и обогащать Венецию. Долгие годы венециан­цы не помышляли об иных завоеваниях, кроме тех, которые могли бы облегчить их торговую деятельность: с этой целью приобрели они несколько гаваней в Греции и Сирии, а за услуги, оказанные французам по пере­возке их войск в Азию (во время Четвертого кресто­вого похода. - Л. С), получили во владение остров Кандию. Пока они вели такое существование, имя их было грозным на морях и чтимым по всей Италии, так что их часто избирали третейскими судьями в различных спорах».

Многие византийские владения стали теперь вене­цианскими. Город приобрел такое великолепие, что было бы неудивительно, если бы автором послания пресви­тера Иоанна оказался венецианец, описавший в не­сколько преувеличенном виде богатства самой Жемчу­жины Адриатики.

Достоверность легенде в глазах современников при­давали некоторые общеизвестные факты из истории христианства. Еще примерно в 300 году армянин кня­жеского рода Григорий принял религию Христа и распространил ее к югу от Каспийского моря. Столетие или полтора спустя был отправлен в изгнание за лже­учение константинопольский епископ Нестор. Несто-риане основали свои общины в Персии, Средней Азии, Индии и Китае (несторианкой была даже одна из жен Чингисхана). Позднее среди учеников Нестора был Джованни ди Монтекорвино, обративший в христианст­во одного из монгольских князей и переложивший на монгольский язык Новый Завет в 1305 году, а еще позднее, в 1326 году, богатая армянка выстроила за свой счет христианский храм в Кантоне.

Слухи о христианизации Востока, как правило, пре­увеличенные и искаженные, достигали ушей европей­ских монархов. Их привозили арабские, венецианские и генуэзские купцы вместе с экзотическими товарами. На протяжении трех десятилетий, например, европей­цы всерьез считали Чингисхана грузинским царем Да­видом IV и надеялись обрести в нем союзника в Кресто­вых походах. Чистая случайность помешала тому, что монгольские орды не пришли в Европу по приглаше­нию их властителей: после того как перед степняками склонились Китай и Русь, монголы увязли в войнах на восточных границах Германии, покрытых в то время настолько густыми лесами, что в них способны были потерять друг друга две большие армии. Разбив 9 апре­ля 1241 года у Вальштатта христианские войска, монго­лы повернули к югу, опустошили Моравию и Венгрию, но от Адриатики внезапно повернули на восток.

Парализованная ужасом Европа оставила пустые мечты о союзе с мифическим пресвитером и стала подумывать о вполне реальном союзе с Батыем, все еще надеясь настропалить его на сарацин. С этой целью папой Иннокентием IV в пасхальное воскресенье 16 ап­реля 1245 года были посланы из Лиона с письмом и богатыми дарами к хану Аюку в Верхнюю Монголию монах миноритского ордена Джованни дель Плано Карпини и уроженец Вроцлава Бенедикт Поляк. В апреле следующего года Карпини и Поляк через Чехию, Польшу и Киев, по берегам Днепра, Дона и Волги достигли Сарая и оттуда в сопровождении эскорта прибыли в Сыр-Орду (около нынешнего Улан-Батора). Пробыв при дворе около трех месяцев, о»ни отбыли с ханским письмом и в начале ноября вернулись в Лион. В письме ничего не понявший монгольский хан снисходительно благодарил Иннокентия за присланную дань и соглашался удовлетворить его просьбу и принять его в вассалы, припугнув для острастки на случай непослушания. (Китайские императоры по примеру монголов тоже всегда четко различали «дары», которы­ми они, и только они одни, могли выразить свои симпа­тии, и «дань», которую им обязаны были регулярно присылать все остальные смертные.)

Посчитав Карпини неспособным к дипломатическим делам, европейские монархи отправили на Восток еще несколько миссий с той же целью - христианизировать монголов. Все они, естественно, потерпели неудачу, а их главы оказались не в состоянии даже представить внятный отчет о своих путешествиях, хоть сколько-нибудь сравнимый с «Историческим обзором» Карпини.

Вторым источником сведений о восточных землях явилась книга францисканского монаха родом из Фландрии Виллема (Гильома) Рубрука. В 1253 году он был послан к сыну Батыя Сартаку - по слухам, благо­честивому христианину. Миссия Рубрука кончилась ничем, но ему Европа обязана самым обстоятельным и правдивым описанием восточных земель из всех, когда-либо сделанных до него.

Превзойти Рубрука сумел лишь знатный венецианец Марко Поло, не оцененный в полной мере при жизни, но получивший позднее прозвище «Геродот Средневе­ковья». Современники же называли его «Миллионом», намекая на бесконечные, по их мнению, преувеличения в описаниях восточных земель.

В отличие от всех прежних путешественников, упо­мянутых выше, Марко Поло не собирался христианизи­ровать восточных владык. Он преследовал чисто торго­вые цели, как и его отец Никколо и дядя Маттео. Да он и не мог задаться этой целью по простой причине: ему едва исполнилось к началу путешествия семнадцать лет.

Никколо и Маттео Поло уже побывали в Азии. Примерно в 1254 году, когда Рубрук обращал в истин­ную веру повелителя монголов, братья выехали по тор­говым делам из Венеции в Константинополь. Неизвест­но, что побудило их пуститься затем в дебри неведомых земель, но в 1260 году они уже были на черноморском побережье Крыма, а в следующем году их можно было повстречать на Средней Волге. Оттуда братья через владения Золотой Орды добрались до Ургенча и затем до Бухары. В Бухаре они встретились с послом ильхана Хулагу, спешившим из Тегерана ко двору великого хана Хубилая, внука Чингисхана, и в составе его каравана проделали дальнейший путь - по долине Зерафшана до Самарканда, по долине Сырдарьи до Отрара, по долине Или до оазиса Хами и далее по Великому шелковому пути до столицы великого хана. После десятилетнего отсутствия они через Акку возвратились в Венецию.

Богатства Китая, не шедшие ни в какое сравнение с унылыми монгольскими степями, виденными Карпини и Рубруком, поразили воображение братьев, и летом 1271 года они вновь отправились ко двору великого хана. На этот раз Никколо взял с собою Марко. Теперь братья избрали маршрут, пройденный ими два года на­зад при возвращении из Китая: от Акки через Малую Азию и Армянское нагорье до Басры и Тебриза, через пустыню до Кайена и Балха и далее до Памира, затем они достигли Тибета и через область тангутов спустя три с половиной года после начала путешествия при­были в ставку великого хана Клеменфу (Шанду, кило­метрах в трехстах к северу от Пекина).

Это путешествие растянулось на двадцать четыре го­да, из них около двадцати лет семейство Поло жило в Китае и находилось на службе у великого хана. В 1275-1279 годах, когда хан завоевывал оставав­шиеся еще независимыми области Китая, Марко скон­струировал несколько метательных и осадных машин и преподал монголам основы осадного искусства, хорошо знакомого венецианцам. Благодаря этому он снискал особое расположение Хубилая и в течение многих последующих лет пользовался неограниченной свобо­дой, разъезжая по стране и изучая ее.

В 1292 году ко двору великого хана прибыло посоль­ство от ильхана Ирана Аргуна с просьбой прислать достойных невест для самого Аргуна и для его наслед­ника. Хубилай снарядил четырнадцать четырехмачто-вых кораблей, способных нести по дюжине парусов каждое, и отправил в Тебриз китайскую и монгольскую принцесс, снабдив корабли продовольствием на десять лет. Сопровождать невест он поручил Марко.

Флотилия отправилась из Зейтуна через Чинское (Южно-Китайское) море и через три месяца достигла Явы. На Суматре Марко узнал о «стране семи тысяч четырехсот сорока восьми островов» - Индонезии, за­тем мимо Никобарского и Андаманского архипелагов прибыл к Цейлону, и наконец, вдоль берегов Индии и Ирана, корабли вошлет в Персидский залив.

Все это плавание заняло двадцать один месяц, за это время умерли и Аргун, и восьмидесятилетний Хубилай. Из шестисот пассажиров флотилии в живых осталось восемнадцать человек: такова была тогда цена морепла­вания. Смерть хана освободила венецианцев от обяза­тельства вернуться к нему, и в следующем, 1295 году они прибыли домой через Трапезунт и Константинополь.

В 1298 году между Венецией и Генуей вспыхнула война, и Марко вместе с адмиралом Дандоло 7 сентября попал в плен во время морского сражения у Корчулы, где, по словам современников, он отличился незауряд­ной храбростью и военным мастерством. Томясь от бездействия в генуэзской темнице, н продиктовал свои воспоминания другому пленнику - пизанцу Рустичано, записавшему их на венецианском диалекте. Это сочине­ние, названное «Книгой о разнообразии мира», было продиктовано по горячим следам за очень короткое время, ибо Марко был отпущен на свободу через девять месяцев, но в течение веков служило авторитет­нейшим источником для картографов, географов, этно­графов и путешественников.

Значение книги невозможно переоценить. Описание персидских пустынь, монгольских степей и рек соседст­вует в ней с живыми и точными зарисовками обычаев и обрядов Тибета и Бирмы, Лаоса и Вьетнама, Японии и Индии. Из нее европейцы впервые узнали о жемчужи­не южных морей Яве, о людоедах Суматры, о голых дикарях Никобарских и Андаманских островов, о моги­ле Адама на Цейлоне и о птице Рухх (эпиорнисе), водящейся на Мадагаскаре. Впервые после Геродота Марко Поло указал на возможность обогнуть Афри­канский континент. То, чему Марко был очевидцем, он воспроизводит с документальной точностью; сведения об Африке или Мадагаскаре, основанные на слухах и устных рассказах, менее достоверны, хотя в общем достаточно критичны и правдивы. Это не осталось не замеченным и современниками.

Умер Марко 8 января 1324 года в возрасте семиде­сяти лет, всеми осмеянный и презираемый. Даже немно­гие оставшиеся у него друзья слезно молили умирающе­го путешественника отречься хотя бы от самых лжи­вых, по их убеждению, страниц его книги. И еще много лет спустя после его смерти на венецианских карнава­лах наряду с масками Арлекино и Пьеро забавляла зрителей маска Поло, изрекавшая самые невероятные небылицы.

Первыми его заслуги и его правдивость признали испанцы, составившие в 1375 году в Каталонии карту Востока по книге Марко. В 1459 году его сведениями воспользовался венецианец Фра-Мауро при работе над круговой картой мира. А чуть позднее книга Марко По­ло стала настольной для некоего генуэзца по имени Кристобаль Коломбо.

Из других книг того времени замечательны письма-отчеты францисканского монаха Джованни ди Монте-корвино, посланного папой Николаем IV с христианской миссией в Камбалу (Пекин) примерно в 1289 году. Из Ормуза он морем добрался до Южной Индии и оттуда, тоже морем, до Китая. В Пекине он построил церковь о трех колокольнях, где крестил около шести тысяч человек. При церкви действовала певческая школа для мальчиков, распевавших переведенные Мон-текорвино псалмы. Позднее эта церкобь стала собором с полным причтом. В 1328 году, уже после смерти Марко Поло, он умер в сане архиепископа в Пекине, где прожил тридцать шесть лет.

Между 1317 и 1330 годом другой францисканский монах, Одорико Маттусси ди Порденоне, совершил путешествие в Китай и Тибет, посетив также Индию и Малайский архипелаг. Примерно шесть лет он действо­вал в Китае рука об руку с Монтекорвино, а по возвра­щении в Падую с мая 1330 по 14 января 1331 года диктовал свои впечатления. Однако смерть оборвала его воспоминания, и книга, названная «О чудесах мира» и отчасти дополняющая и подтверждающая некоторые страницы книги Марко Поло, осталась незавершен­ной. Одорико первым из европейцев посетил Целебес (Сулавеси) и указал довольно точное количество остро­вов южноазиатских морей - две тысячи четыреста, втрое уменьшив число, приведенное Марко Поло. Одна­ко книга больше повествует о различных чудесах, вполне оправдывая свое название (например, о дынях, при созревании рождающих ягнят), чем о географи­ческих реальностях.

Чудеса - вот слово, лучше всего характеризующее ту эпоху, слово, чаще всех других употреблявшееся на всех европейских языках и диалектах (исключая, разу­меется, слово «пираты»). Чудеса сделались модой века, если можно так выразиться, даже веков. Они были злобой дня во дворцах и в лачугах, в лавках и на палубах кораблей, в воинских палатках и в конторах менял. Чтобы нейтрализовать воздействие на умы чудес Востока, церковь срочно создавала в противовес им чу­деса Запада.

Чудеса, чудеса... Они заполонили все страны конти­нента и островов, в них верили, на них уповали, им боль­ше, нежели чему-нибудь другому, обязана церковь чудо­вищным ростом своих доходов. Смутные грезы, смутные слухи, смутное будущее...

То было поистине смутное время, хотя ни один историк не решится этого утверждать, поскольку он располагает множеством имен и дат и ему ясна после­довательность событий. Не в этом была «темнота» эпо­хи. По дорогам Европы, Малой Азии, стран Леванта и островов Средиземного моря в одиночку или целыми отрядами бродяжничали безработные рыцари в поно­шенных и сильно потускневших доспехах. Они искали сеньора, хотя бы самого завалящего, который пожелал бы воспользоваться их услугами. Однако сеньоры не спешили с предложениями: мало кто мечтал добро­вольно впустить в свой дом разбойника. К тому же пред­ложение слишком явно превышало спрос, со времен короля Артура странствующих рыцарей в Европе за­метно поприбавилось. В одной только Англии в 1270-х годах их было две тысячи семьсот пятьдесят - в сред­нем по одному на полсотни квадратных километров. Куда ни пойди - везде наткнешься на рыцаря. Многие из них изъяснялись на новом европейском языке - английском, смеси англосаксонского и старофранцуз­ского. В XIV веке он станет литературным языком Британии. Если в течение двух предшествовавших сто­летий рыцари находили достойную цель для удовлетво­рения своего честолюбия в Крестовых походах, то после захвата Акки (крепости Сен-Жан д'Акр) арабами в 1291 году на Крестовых походах был поставлен решительный крест: слишком силен оказался шок от поражения, слишком ничтожен оказался результат ми­молетных побед.

Опьянение прошло, началось тяжелое похмелье. В тесных монастырских кельях, в гулкой тишине обомше­лых родовых замков, в развеселых трактирах - везде можно было встретить одноруких, одноглазых, одноно­гих, покрытых рубцами ветеранов, с тоской и умиле­нием вспоминавших, как в 1147 году их отцы или деды шли отомстить туркам за взятие Эдессы (но умалчивав­ших о неудаче под Дамаском), как в 1189 году велико­лепная троица - Фридрих I Барбаросса, Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце вели свои рати на безбожника Саладдина (но умалчивавших о том, что Иерусалим так и остался в руках мусульман). Преда­тельски разграбленный Константинополь - вот все, чем они могли похвалиться. Ни учреждение в 1118 году духовно-рыцарского ордена тамплиеров (храмовников) для охраны толп паломников, ни благотворительная деятельность иоаннитов (госпитальеров), ни жесто­кости возникшего в конце XII века Тевтонского орде­на - ничто не смогло сломить упорства и отваги по­томков Магомета. Не помогло и то, что среди участников Третьего похода не было ни одного простолюдина: отборная интернациональная гвардия трех королевств Европы вымостила своими гробами путь к гробу Господ­ню. Теперь вот и «девятый вал» вдребезги разбился о ворота Востока. И нет больше ни средств, ни сил, чтобы сокрушить «неверных».

Перспективы были безрадостны. Без работы оказа­лись не только рыцари, владевшие каким-никаким за­валящим замком, но и тысячи тысяч рядовых кресто­носцев, чьи надежды избавиться от назойливых кре­диторов и поправить свои дела рухнули безвозвратно. Их обычно тоже называли рыцарями те, кто к ним не принадлежал, потому что они шли с теми же армиями, под теми же знаменами и грабили ничуть не хуже, чем их титулованные соратники.

О том, что представляли собою армии крестоносцев, неплохое представление дает «Великая хроника» английского монаха Матвея из монастыря Сент-Олбанс, долго жившего в Париже и потому получившего прозви­ще Парижский. Он сообщает, как в 1251 году некий венгр, хорошо владевший французским, немецким и ла­тинским языками, а следовательно, принадлежавший отнюдь не к общественным низам, ссылаясь на поруче­ние девы Марии, стал собирать крестоносное воинство из простолюдинов, «ибо французские рыцари были отвергнуты Богом из-за своей спеси». Ему оказала под­держку королева Бланка, и вскоре число доброволь­цев перевалило за сотню тысяч. «Они несли военные знамена,- пишет Матвей,- и на знамени их вождя был изображен ягненок, несущий стяг: ягненок - в знак кротости и невинности, стяг с крестом - в знак победы... Со всех сторон к ним стекались воры, изгнан­ники, беглецы, отлученные - все те, которых во Фран­ции в народе имеют обыкновение называть бродягами; таким образом они сформировали весьма многочислен­ную армию, которая имела уже 500 знамен, подобных стягу их учителя и вождя. Они несли мечи, обоюдоост­рые секиры, копья, кинжалы и ножи и выглядели при­верженными скорее культу Марса, чем Христа». Дальше следует описание самых разнузданных оргий и пропо­ведей распущенности, насилий и безумств. Нетрудно вообразить, чем кончилась эта затея и против кого были обращены впоследствии упомянутые кинжалы и ножи. Это вообще очень характерный пример, по праву заняв­ший место во всех хрестоматиях. Вместо 1251 года можно поставить любой другой, вместо Франции - любое другое европейское государство.

С конца XIII века положение многократно ухудши­лось. Банды разгромленных на Востоке рыцарей, спа­сая свое реноме, весь свой гнев и отчаяние обрушили на беззащитную Европу, грабя монастыри и лавки, сжигая леса и строения, разоряя князей и ремесленников: должны же они как-то жить.

На конях наши роты Сидят, полны заботы; Щадить нам нет охоты, Лишь ты, Христова мать, Не устаешь внимать,

распевали немецкие рыцари-разбойники из вольницы Шенкенбаха в эпоху Крестьянских войн. Сколько таких песенок и таких вольниц было в другие времена и в других странах - подсчитать просто невозможно.

«Хроника Рамона Мунтанера» поведала историю так называемой Каталонской компании - армии из двух с половиной тысяч конных рыцарей и вдвое большего количества пехотинцев, отосланных в начале XIV века из Сицилии, уже не чаявшей от них избавиться, в Константинополь по просьбе византийского императора. По пути они ограбили Корфу, но императору, следует признать, служили исправно, пока того не прикончили его же подданные. Сочтя себя после этого свободными от всяких обязательств, эти кондотьеры обосновались на Галлипольском полуострове, где совместно с тысячью восьмьюстами турецких конников вскоре опустошили всю округу. Превратив окрестности Галлиполи в пусты­ню, изголодавшаяся орда двинулась через Македонию и Фессалию в Афины. Однако афинский герцог, приняв­ший их к себе на службу, очень скоро стал искать, кому бы предложить услуги этой шайки: пусть уби­раются - и чем дальше, тем лучше. Охотников не нахо­дилось: Каталонская компания уже успела стать знаме­нитой. Дело кончилось тем, что этот вельможа погиб от их рук, а наемники остались безраздельными хозяевами одного из лучших герцогств Европы.

Французские короли для защиты своих владений от броненосных бандитов додумались в конце концов учреждать регулярные армии, где за приличную, но отнюдь не регулярную плату служили не иностранные наемники, а их собственные подданные.

Тем, кто не был королем, оставалось лишь тешить себя слухами о грядущих переменах и надеяться на чудо. Но чудес не происходило, и все множились и множились толпы на дорогах. Разорившиеся крестьяне, озорные школяры, хитроумные попрошайки, смазливые обольстительницы, продавцы индульгенций и святых реликвий, калеки явные и мнимые, трубадуры, фаль­шивомонетчики, бродячие торговцы и фокусники, соста­вители гороскопов, юродивые, насквозь пропыленные паломники с нахлобученными на нос увядшими венка­ми, прокаженные, фигляры, монахи всех мастей, беста­ланные ремесленники - все, кому не лень, выходили на большую дорогу суши или моря и кто на собственный страх и риск, а кто заручившись содействием и под­держкой тех же рыцарей, пытались быстро и эффектив­но поправить свои дела.

И все они разносили по отдаленнейшим уголкам европейского мира самые невероятные слухи о чудесах Востока, о баснословных богатствах арабских ал-каса-ров, о почти фантастической веротерпимости сарацин и об их чудовищной жестокости. Правдоподобие всем этим басням придавало детальное описание восточного быта. Чтобы ознакомиться с ним, можно было теперь ехать не на восток, а на запад - в Испанию: 16 июля 1212 года мавританские войска были разгромлены, и черные кло­буки быстро стали вытеснять белоснежные бурнусы в Кордове, Севилье, Арагоне, на Балеарских островах, в Португалии. Каталонско-арагонский флот совместно с кастильским, созданным Фердинандом III, стал госпо­дином всего западного Средиземноморья. Именно флоту испанцы обязаны захватом Севильи, после чего единст­венным мусульманским клочком в Европе остался Гра-надский эмират на юге Пиренейского полуострова. Но он был слишком удален от центра христианского мира.

Не найдя на дорогах желаемого, многие оседали в приглянувшихся городах и селах. Росли города, росло их население, росли монаршьи аппетиты. Двум мил­лионам англичан становилось тесно на своем острове (так думали Плантагенеты). Французы, коих было в одиннадцать раз больше, мечтали о заморских владе­ниях, лучше всего - в Британии (так считали Капеты). Не желая отставать от Болоньи, основавшей в 1158 го­ду первый европейский университет, просвещенные Плантагенеты в 1209 году учреждают сразу два - в Кембридже и Оксфорде, поскольку перенаселенный со­рокатысячный Лондон слишком тесен, чтобы вместить еще несколько десятков студиозусов. Итальянцы, не ударив лицом в грязь, основывают в 1222 году второй университет - в Падуе. В том же году их примеру следует Сала манка, а два года спустя Неаполь. С 1253 года Капеты уже гордятся своей несравненной Сорбонной, разместившейся в самом сердце трехсот­тысячного Парижа.

Именно от мавров и переселившихся вместе с ними в Испанию евреев черпали европейские недоросли познания об античной философии и географии, про­комментированных и развитых арабами. Только в Испа­нии можно было в те времена свободно вкусить тела Христова, поклониться пророку и послушать песнопения торы. Только там считалось истиной учение о шаро­образности Земли и только арабы правильно оценивали соотношение суши и моря на планете. Они уже вовсю собирают в то время материал для первой в мире настоящей (в современном понимании этого слова) лоции - справочника ловцов жемчуга, содержащего достаточно полные сведения о глубинах и течениях Персидского залива, о портах и правилах плавания. (Рукописный экземпляр этого справочника, датирован­ный 1341 годом, поступил в 1984 году в Центр народно­го наследия стран Персидского залива в столице Ка­тара городе Доха.)

А в университетах Европы (кроме Гранады, разуме­ется, ведь нельзя же считать язычников европейцами!) процветают схоластика и догматизм. Еще не пришло время Бруно, Галилея, Коперника, Сервета и Парацель-са. Но уже существует с 1215 года доминиканский орден, и в том же году папа Иннокентий III на четвер­том Латеранском соборе уже учредил инквизицию, но на откуп доминиканцам ее отдаст папа Григорий IX лет через пятнадцать-двадцать. Есть еще время пожить в свое удовольствие. И умереть в своей постели.

Европа похожа в эти годы на жизнерадостный восточный базар, играющий всеми красками, насыщен­ный всеми ароматами, наполненный всеми звуками. Ночь еще нескоро. Через пятнадцать лет. Громко скри­пят перьями летописцы и мифотворцы, громко бурлят реторты алхимиков, громко выясняют ученые богосло­вы, сколько чертей поместится на кончике шпиля Кёльнского собора, когда он будет наконец достроен (спор этот так и не был завершен, ибо Кёльнский собор, начатый в 1248 году, был достроен лишь в 1861-м). Громко обсуждаются там и сям злободневные новости, касающиеся всех,- об изгнании королем Арагона и герцогом Барселоны Иоанном I сарацинских пиратов с Балеарских островов (наконец-то каталонские купцы могут вздохнуть свободно!), о бесчинствах тосканских и корсиканских пиратов (куда до них сарацинам!), о появлении новых братств рыцарей удачи - мальтий­ских рыцарей-иоаннитов и флорентийских рыцарей-стефанитов (говорят, от них не отстают даже подданные Ватикана!), о договорах пиратов с властителями евро­пейских государств (тут держи ухо востро!). Потоки новостей, водопады новостей, моря новостей.

Испанские инквизиторы за работой. Гравюра конца XV века.

Но громче всего в эти годы, как, впрочем, и в предыдущие, говорило оружие. Это было совершенно новое, невиданное оружие, страшное и дальнобойное. Его изобрел, как полагают, немецкий ученый, фран­цисканский монах Бертольд Шварц на заре XIV века. Однако едва ли это можно считать изобретением в привычном нам смысле слова. Просто Шварцу попалась однажды на глаза переведенная в середине XIII столе­тия на латинский язык рукопись трактата VIII или IX века «Книга об огне, предназначенном для сожжения врагов», принадлежавшая Марку Греку.

В этой рукописи содержалось первое известное нам упоминание о неслыханной дотоле взрывной смеси. В сущности это был рецепт «греческого огня», а точнее - одного из его компонентов. Сам огонь приготовить было несложно: «Возьми чистой серы, земляного масла, вски­пяти все это, положи пакли и поджигай»,- так на­писано в трактате. «Земляным маслом» могла быть минеральная нефть - лучше всего с берегов Красного моря, об этом тоже нетрудно было догадаться. Сму­щало другое: если всю эту адскую смесь поджечь, она сгорит (или взорвется) тут же, в руках пожигателя.

Византийцы и арабы метали ее из трубок или си­фонов, причем довольно далеко и прицельно. Но ведь их огнеметы - не праща, они жестко закреплены на носах кораблей или в фигурах движущихся зверей.

Можно было бы заподозрить здесь действие сжа­того воздуха: его секрет был известен еще древним египтянам и широко варьировался в громоздких пнев­матических автоматах Герона Александрийского. Но метательные трубки слишком малы для этого, их изображения ясно это показывают.

Какая же сила выбрасывала шарик? Шварц полу­чил ответ из той же рукописи: это порошковая смесь шести частей селитры с одной частью угля и одной - серы, разведенная льняным или лавровым маслом.. Сгорая, она мгновенно выделяет большое количество газа, с успехом заменяющего собой пневматическое устройство.

Этим составом пользовались в XII-XIII веках ара­бы в своих модфах, отдаленно напоминающих мушкеты. Модфы выстреливали металлический шарик бондок («орех») на значительное расстояние. Несмотря на то, что это оружие иногда относят к ручному, оно никогда им не было: судя по гравюрам, модфы жестко укрепляли под углом на штативе наподобие безоткатных ору­дий, упирая задним концом («лафетом») в землю, а к отверстию примерно в середине ствола, куда засыпа­лась взрывчатая смесь, подносили раскаленный прут (что уже исключает ручное использование). Модфы гораздо ближе к устройствам для метания жидкого огня, да вероятно они и были ими, судя по тому, что взрывной состав, без всякого сомнения, заимствован из того же трактата Марка Грека, но раньше, чем он стал известен Бертольду Шварцу. Арабы могли заполучить этот трактат (даже не в одном экземпляре) в любом из захваченных ими византийских городов или кораблей.

Взяв за основу ручную трубку и значительно видоиз­менив ее, немецкий монах на основе этой смеси, назы­ваемой по-латыни «пульвис», сконструировал огне­стрельное оружие - и ручное, и стационарное. Секрета «греческого огня» больше не существовало. Глиняный шарик превратился в новом оружии в пулю или ядро - сперва монолитное, потом полое, начиненное взрывча­тыми смесями и разбрасывавшее огонь точно так, как об этом писала Анна Комнина. Пульвис немцы стали называть «пульвер», англичане - «пауда», францу­зы - «ла пудр», что означает одно и то же - пыль, порошок. Скандинавы назвали эту смесь «форс» (водя­ные брызги), прибалты - «парслас» (снежинки), рус­ские - зельем, пока не заимствовали у поляков в XVII веке слово «прох» (пыль, порошок), вскоре превратившееся в «прах» и затем в «порох». По всей видимости, Шварц сделал свое изобретение, будучи в Англии, потому что именно англичане первыми приме­нили новое оружие на втором году Столетней войны. Оттуда оно начало шествие на юг (Испания, 1342 год), на север (Швеция, 1370-е годы) и наконец на восток (Венгрия, 1378 год и Московия, 1382-й).

Связь «греческого огня» с артиллерией до конца не выяснена. Из некоторых китайских хроник явствует, что еще в 618 году до н. э. в Поднебесной империи гремели пушки. Арабы применяли огнестрельные ору­дия, заимствованные, как полагают, у китайцев или индийцев, в 1118 году при осаде Сарагосы и в 1280-м - при осаде Кордовы. Чуть раньше, в 1232 году китайцы отбивались артиллерийским огнем от монголов, штурмо­вавших крепость Канфэнгфу. В 1310 году только бла­годаря артиллерии кастильский король Фердинанд IV отбил у арабов Гибралтар. Но были ли это орудия на основе пороха - сомнитель­но. Скорее - разновидно­сти «греческого огня».

Однофунтовая спрингарда XIII века.

Изобретение же Шварца совершенствовалось очень быстро: в 1364 году в Перуджии началось промышлен­ное производство коротко­ствольных ружей, в Пистойе вскоре изобрели пистолет, в 80-х годах XIV века пушки устанавливались на английских и французских кораб­лях, а в конце того же столетия появились духовые ружья и был изобретен ружейный замок.

Новое оружие нашло признание не сразу: слишком оно было страшно, не укладывалось ни в какие мерки. Кроме того, его еще надо было научиться делать, а потом обучить пользоваться им. Лишь примерно столе­тие спустя оно уравняло шансы рыцаря и крестьянина при встрече на узкой дорожке. «Благословенны счастли­вые времена, - ностальгически вздыхал Дон-Кихот в романс Сервантеса, - не знавшие чудовищной ярости этих сатанинских огнестрельных орудий, коих изобре­татель, я убежден, получил награду в преисподней за свое дьявольское изобретение, с помощью которого чья-нибудь трусливая и подлая рука может отнять ныне жизнь у доблестного кавальеро...» - и добавлял: «...В глубине души я раскаиваюсь, что избрал поприще странствующего рыцарства в наше подлое время...» Но это было позднее, а до того «подлого времени» исход битв по-прежнему определялся составом войск и преобладанием того или иного вида метательного, ко­лющего или рубящего оружия, а также качеством доспехов. Во время Столет­ней войны, например, дис­циплинированные английские арбалетчики в битве при Креси 26 августа 1346 го­да уничтожили несколько тысяч генуэзских наемни­ков Филиппа VI и тысячу двести девяносто одного конного французского рыца­ря, плотно упакованных в лучшую броню Европы. Ровно десять лет спустя эта же история в точности повторилась при Пуатье, где сложи­ли головы еще около восьмисот французских рыцарей.

 Спербер XV века. Музей Сан- Марино.

Крестоносцы принесли с собой с Востока еще одно страшное оружие, скосившее в 1347-1349 годах больше людей, чем все войны, вместе взятые. «Король Чума», как назвал ее Эдгар По, начал свое триумфальное шествие под печальный перезвон колоколов из Леванта через Константинополь по Греции, Италии, Франции, Испании, Англии, Германии, Голландии, Дании, Скан­динавии, Польше, России. Это была та самая чума, благодаря которой человечество получило бессмертный «Декамерон» Джованни Боккаччо. «Черная смерть» унесла в могилы двадцать миллионов человек в Европе и пятьдесят - в Азии, почти четверть тогдашнего на­селения Земли. В одной только Англии умерла от чумы по крайней мере треть жителей. Вымирали деревни и города, саранча выедала то немногое, что еще можно было отыскать на опустевших полях, в задымленной миллионами костров Европе свирепствовал голод. Это был единственный противник, перед которым спасовали не только все армии, но - неслыханное дело! - и пира­ты, что было подлинным и единственным чудом того времени.

Бедствия Столетней войны, тысячекратно усилен­ные все возрастающим разбоем на дорогах, бесконеч­ными эпидемиями и междоусобицами, национальными и интернациональными, не могли не вызвать взрыва в среде неимущих. Он произошел в 1358 году. Вот как описывает его знаменитый летописец и поэт Жан Фруас-сар из Валансьенна в своих «Хрониках Франции, Ан­глии, Шотландии и Испании»: «Некие люди из деревень собрались без вождя в Бовэзи, и было их вначале не более 100 человек. Они говорили, что дворянство ко­ролевства Франции - рыцари и оруженосцы опозорили и предали королевство и что было бы великим благом их всех уничтожить... Потом собрались и пошли в бес­порядке, не имея никакого оружия, кроме палок с же­лезными наконечниками и ножей, прежде всего к дому одного ближайшего рыцаря. Они разгромили и предали пламени дом, а рыцаря, его жену и детей - малолетних и взрослых - убили. Затем подошли к другому креп­кому замку и сделали еще хуже... Так они поступали со многими замками и добрыми домами и умножились настолько, что их уже было добрых 6 тысяч; всюду, где они проходили, их число возрастало, ибо каждый из людей их звания за ними следовал; рыцари же, дамы, оруженосцы и их жены бежали, унося на своей шее ма­лых детей, по 10 и по 20 миль до тех пор, пока не считали себя в безопасности, и бросали на произвол судьбы и свои дома, и имущество. А эти злодеи, собравшиеся без вождя и без оружия, громили и сжигали все на своем пути, убивали всех дворян... Поистине, ни хри­стиане, ни сарацины никогда не видали таких неис­товств, какими запятнали себя эти злодеи. Ибо, кто более всех творил насилий и мерзостей, о которых и по­мышлять-то не следовало бы человеческому созданию, те пользовались среди них наибольшим почетом и были у них самыми важными господами... Между прочими мерзостями они убили одного рыцаря, насадили его на вертел и, повертывая на огне, поджарили при даме и ее детях. После того как 10 или 12 из них истязали и на­силовали женщину, они накормили ее и детей этим жа­реным, а потом всех умертвили злой смертью. Выбрали короля из своей среды, который, как говорили, происхо­дил из Клермона и Бовэзи, и поставили его первым над первыми. И величали его, короля, Жак Простак. Они сожгли и начисто разгромили в области Бовэзи, а также в окрестностях Корби, Амьена и Мондидье более 60 доб­рых домов и крепких замков, и если бы Бог не пришел на помощь своей благостью, эти злодеи так бы размно­жились, что погибли бы все благородные воины, святая церковь и все зажиточные люди по всему королевству, ибо таким же образом действовали названные люди и в области Бри, и в Патуа. Пришлось всем дамам и де­вицам страны, и рыцарям, и оруженосцам, которые успели от них избавиться, бежать в Мо, в Бри поодиноч­ке, как умели, между прочим и герцогине Нормандской. И спасались бегством все высокопоставленные дамы, как и другие, если не хотели стать жертвами истязания, насилования и злой смерти. Точно таким же образом поименованные люди действовали между Парижем и Нуайоном, между Парижем и Суассоном, между Суас-соном и Ан, в Вермандуа и по всей стране до Куси. И тут творили они великие злодейства и разгромили в области Куси, Валуа, епископства Ланского, Суассона и Санли более 100 замков и добрых домов рыцарей и оруженос­цев, а всех, кого хватали, грабили и убивали».

Несмотря на бросающуюся в глаза односторон­ность в оценке этого восстания, получившего название Жакерии, совершенно ясно, что картинки эти списаны с натуры. Это описание подтверждается и другими до­кументами. Не стоит удивляться беспримерной жестоко­сти доведенных до отчаяния простолюдинов: действие рождает адекватное противодействие. Фруассар, ви­димо, сам оказался в числе пострадавших вместе с воспеваемыми им рыцарями и прекрасными дамами, этим и объясняется его отношение к Жакерии. К словам Фруассара можно добавить еще, что многие из этих «жаков» после поражения восстания нашли выход своей неутолимой ярости под пиратским флагом. Легко во­образить, каково приходилось тем, кто попадал в их руки.

Пока Европа была поглощена всеми этими бедами, далеко на востоке, в Пекине, в 1368 году приходит к власти китайская династия Мин, сменившая монголь­скую династию Юань. Ее основатель Чжу Юаньчжан прекратил абсолютно всякие сношения с внешним ми­ром, и в первую очередь - с Западом. Именно с этого времени, как никогда раньше, Восток становится тем пленительным, таинственным и притягательным Восто­ком, куда три десятилетия спустя во что бы то ни стало стремились добраться португальцы и испанцы, и кото­рый еще и в наше время носит отпечаток чего-то неуло­вимо исключительного, экзотического и чудесного.

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный Господень Суд.

С этих пор европейцы вынуждены довольствоваться исследованиями Европы и ее окрестностей - не дальше Передней Азии, пока и ее через сорок лет не закроет для них Тимур.