Время и место действия: II в. до н. э. — II в. н. э.,

всё Средиземноморье

Нептун

В 146 г. до н. э., когда дикие козы слизывали римскую соль с земли Карфагена, когда Коринф лежал в еще дымящихся развалинах, а афиняне начинали осваивать латинский язык, на другом берегу моря, в Сирии, молодой человек вел странные переговоры с подозрительными людьми, чья изысканная одежда не соответствовала грубой речи и чрезмерно обветренным лицам. Завсегдатаи портовых кабаков Библа, Лаодикеи, Гераклеи уже запомнили его лицо и узнали имя: Трифон — «Роскошно живущий». Уроженец Касиан — небольшой крепостцы близ Апамеи. Друзья называли его Диодотом — «Даром божьим». Трифон-Диодот был известен и при дворе Антиоха VI, где получил воспитание и успел завести массу полезных знакомств. Он разъезжал по всей Апамейской области, собирая дань для царя. Особенно долго он задерживался в портовых городах. Имя вполне соответствовало образу его жизни, Трифон сорил золотом направо и налево.

В 142 г. до н. э. Трифон при поддержке этих городов сверг Антиоха и узурпировал сирийский трон. Главную цитадель царя, куда он бежал из столицы, — Берит Трифон сровнял с землей, а царский флот захватили люди, среди которых было немало обладателей изысканной одежды и загорелых лиц. То были киликийские пираты, хорошо помнившие обещание Диодота оказать им покровительство, если они помогут ему овладеть троном и удержаться на нем. Служили они всем, кто прилично платил и не покушался на их независимость.

Своим опорным пунктом Трифон-Диодот сделал Коракесий — укрепление на крутой обрывистой скале высотой до 200 м, соединенной с материком узким перешейком. Пираты охотно помогли Трифону превратить Коракесий в неприступную крепость, и после его гибели (загнанный Антиохом в ловушку, Трифон покончил с собой) сделали ее своей центральной базой. В ней находили приют и защиту пираты всего побережья.

Коракесий располагался у западной оконечности нагорья Ташели. У восточной оконечности был выстроен его двойник — город-крепость Корик, точно так же устроенный на островке, соединенном с берегом песчаной косой. Место это было столь удачно для обороны, что его использовали десятки поколений местных жителей. И теперь еще на островке виднеются развалины замка Кергез, чьи хозяева повелевали окрестными водами.

Вся эта местность — Киликия Трахея — «неровная, каменистая» — была, по словам Страбона, словно нарочно создана для разбоя. Этому благоприятствовали не только условия природные, но и условия политические. После захвата Римом Пергама в 130 г. до н. э. Западная (горная) Киликия стала магнитом, притягивающим к себе все отбросы общества. Получив Пергамское царство «в дар» от царя Аттала Филометора, чей прадед был союзником родосцев и сражался вместе с ними на стороне римлян против Филиппа V, Рим не сумел дать окраинам Пергамского царства нового хозяина. О лучших условиях для создания пиратского государства трудно было мечтать. Высокие горы заставляли жителей селиться у их подошвы — на приморской равнине, открытой для вражеских набегов. Обилие корабельного леса способствовало судостроению. Бесчисленные бухточки, гавани, шхеры служили превосходными укрытиями для кораблей, а горы — великолепными укреплениями и убежищами. В 70-х годах до н. э. некий Зеникет, некоронованный властитель Корика, Фаселиды и значительной части Памфилии, избрал своей резиденцией ликийскую гору Феникунт, возможно памятуя об ее втором имени — Олимп. С ее вершины, парящей на высоте 2375 м, он, словно стервятник, обозревал море до Кипра на юге и до Киклад на западе, а также всю Ликию, Милиаду, Памфилию и Писидию, намечая очередную жертву. Когда грабежи Зеникета стали невыносимыми и римский полководец Публий Сервилий уничтожил пиратов, захватил в плен их главаря Нико и взял Олимп приступом, уверовавший в свое бессмертие Зеникет принес щедрую жертву богам: он сжег заживо себя и свою семью.

Контролируя такие обширные области, пираты с легкостью добывали рабов для продажи. На любом невольничьем рынке Греции и Малой Азии можно было приобрести не только раба, но и любые сведения, относящиеся к работорговле: о ценах, о наличии рабов разных национальностей, о поле, цвете кожи и возрасте, об ожидаемых поступлениях. В Эгейском бассейне действовало своего рода «агентство», широко разветвленное и узкоспециализированное. Живой товар стал еще прибыльнее, чем раньше. Новообращенных рабов доставляли в Киклады, где Делос, переданный римлянами в 167 г. до н. э. Афинам с условием, что это будет свободный порт, сделался самым крупным международным невольничьим рынком из всех, какие знала история.

Делос издавна был партнером Родоса и Коринфа в их посреднической торговле, и хлынувший в него поток богатств заставил островитян подумать о новой гавани, удовлетворяющей уровню товарооборота. Она была выстроена уже после гибели Коринфа, в 125 г. до н. э. Около нее, пишет В. Тарн, «выросла масса храмов, магазинов, помещений для различных национальностей и их культов; вершиной этого строительства в конце века стал рынок италиков; более же дешевые постройки украшали простыми статуями и мозаикой, скопированными с более древних образцов. Здесь встречались египтяне, финикийцы, сирийцы, уроженцы Понта и Вифинии;. минеи из Южной Аравии принесли сюда своего бога Вадда; в 100 г. евреи здесь построили свою синагогу… Делос в союзе с пиратами взялся за снабжение Италии тем, что она требовала, т. е. рабами» (100, с. 238–239). Общая длина делосских причалов достигала 2 км — огромная цифра для того времени. По свидетельству Страбона, Делос «был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов» (33, С668). Гарантия надежного и выгодного сбыта невольников толкала на поприще андраподистов всех, кто имел крепкие мускулы и быстрые ноги. Товар не залеживался. «Купец, приставай и разгружай корабль, все продано» эта поговорка родилась на Делосе в те дни. Безнаказанность рассматривалась как поощрение, а добыча — как законный заработок. Римляне мало интересовались сирийскими делами, а сирийским правителям после мятежа Трифона и последовавшей вслед за ним серией восстаний было не до пиратов. Антиох обладал незаурядным талантом портить отношения со своими соседями Кипром, Египтом, Родосом, и этим не замедлили воспользоваться его подданные, вынужденные самостоятельно заботиться о своем пропитании. Флор сообщает, например, что пиратская эскадра некоего Исидора безнаказанно хозяйничала во всем Восточном Средиземноморье от Кирены до Крита и Пелопоннеса (52, III, 6). Очистив этот «золотой треугольник», Исидор со своими 13 квинкверемами нанялся на службу к понтийскому царю Митридату VI, и вполне вероятно, что, после того как он попал на Лемносе в плен к Лукуллу, стал так же ревностно служить римлянам.

Когда Селевкиды заметили, что хозяева в государстве не они, а бесчисленные вожди пиратских шаек, было поздно. По их просьбе римский сенат отрядил в Малую Азию поочередно нескольких полководцев, чтобы те ознакомились с положением дел на месте. Диагноз оказался совсем иным, чем ожидали сирийские цари. Римляне решили, с ноткой растерянности пишет Страбон, «что пиратство явилось только следствием испорченности правителей, хотя и постыдились устранить последних, так как сами утвердили порядок наследования в роде Селевка Никатора» (33, С669). Брошенные покровителями, Селевкиды стали добычей парфян, захвативших земли за Евфратом, Армению и прибрежные области Сирии. Море парфяне передали в распоряжение киликийцев. Впоследствии римляне горько сожалели о своем недальновидном небрежении окраинами государства, они слишком поздно поняли, что допустить ошибку куда легче, чем ее исправить. Но тогда они были слишком заняты подавлением нескончаемых восстаний рабов, потом вспыхнула война с Митридатом VI, после нее Рим залили кровью римские полководцы Марий и Сулла…

Митридатовы войны дали новый толчок пиратству. Умный и хитрый политик, образованнейший человек своего времени, Митридат создал необъятную империю, соперничавшую с Римом. Использовав пиратов в завоевании прибрежных государств, он провозгласил их своими союзниками, узаконив существование пиратского государства с центром в Киликии. В его флоте, насчитывавшем 400 трирем, множество пентеконтер и легких судов, пираты — греки из портовых городов Понта, египтяне, финикийцы и особенно киликийцы — играли не последнюю роль. «Благодаря их помощи он установил свое господство на море, почти парализовал римское наступление на несколько лет в первой войне и оттянул решающее сражение во второй. Наличие больших корпораций пиратов для найма вводило, таким образом, непредсказуемый фактор в многие войны на Средиземном море», — пишет Э. Ч. Семпл (121, с. 150).

Пираты верили в Митридата и любили его, и это был главный «непредсказуемый фактор». Когда ему однажды грозила гибель в бушующем море, легкое пиратское судно, презрев опасность, сумело подобраться к царскому кораблю, где трюм уже был полон воды, и Мнтридату «вопреки всякому ожиданию», пишет Плутарх (26д, 13), удалось достичь берега. Ошибка Митридата была в том, что он всячески сдерживал действия пиратов, подчиняя флот задачам армии. Если бы пиратские флотоводцы (а среди них было немало талантливых) имели возможность самостоятельно планировать и осуществлять свои операции, исход войны мог бы быть иным.

Но грабители морских дорог никогда не пренебрегали и собственными интересами. Зимой 87/86 г. до н. э. Сулла перед угрозой надвигающегося голода послал Лукулла с флотом сопровождать продовольственные транспорты из Египта в Киренаики. У Лукулла было 6 кораблей: 3 греческих легких судна и 3 родосские биремы. Однако ему удалось склонить на свою сторону критян и с их помощью навести порядок в Кирене. Плутарх не сообщает, как удалось Лукуллу убедить критян. Крит был в то время настоящим пиратским государством, и поэтому наиболее вероятно, что Сулла решил поделиться с критянами награбленными сокровищами: ни римские легионы, ни тем более угрозы пираты в грош не ставили. Возможно даже, что это были те самые пираты, которые, освободившись от своих обязательств перед Лукуллом, потопили почти весь его флот сразу же по отплытии из Киренаики в Египет. После этого Лукулл решил не связываться со столь ненадежными союзниками и, набирая флот для похода на Кипр, избегал появляться в городах, известных как пристанище пиратов.

В 84 г. до н. э. Сулла заключил с Митридатом мир на выгодных для царя условиях. Но мир был для римлян понятием относительным. В то время как проконсул Киликии сулланец Публий Сервилий Ватия, получивший впоследствии прозвище Исаврийский, штурмовал твердыню Зеникета на Олимпе (в 78 г. до н. э.), на западе уже четвертый год дымился очаг новой гражданской войны, Римский наместник в Испании Квинт Серторий собрал изгнанников, недовольных режимом Суллы, провозгласил независимость Испании и объявил Риму войну. Сертория называли «новым Ганнибалом», и сходство политической ситуации действительно зашло довольно далеко. Снова угроза Риму исходила с Пиренейского полуострова, а отсутствие флота Серторий скомпенсировал союзом с пиратами, обеспечившими ему безопасность с моря и отличные плацдармы для наступательных операций — вроде Питиусских островов в Балеарском архипелаге, захваченных в 81 г. до н. э. для Сертория киликийскими пиратами. Здесь они перехватывали продовольственные суда римлян, заставляя их армию голодать, сея панику и недовольство. Подобно тому как Ганнибал поставил Рим перед перспективой войны на два фронта, заключив союз с Филиппом V, так и Серторий привел римлян в ужас, когда они узнали о его переговорах с Митридатом. Молодому Гнею Помпею, посланному с армией в Испанию, удалось, однако, после ряда поражений сломить упорство восставших не столько силой, сколько хитростью. Все свои силы Помпей употребил на то, чтобы посеять рознь среди восставших и нейтрализовать их союз с Митридатом и пиратами. Серторий был убит заговорщиками в Оске во время пира в 72 г. до н. э., но его морская база еще долго оставалась пиратским гнездом…

Армия Помпея еще спасала Рим от «нового Ганнибала», когда «третий Ганнибал» открыл военные действия в самой Италии и едва не захватил Вечный город. Его звали Спартак, и это имя достаточно известно, чтобы излагать здесь все перипетии его схватки с Римом. Но нельзя не вспомнить, что и этот полководец — один из самых талантливых и честных в истории — не погнушался заключить договор с киликийскими пиратами о переправе его двухтысячного войска в Сицилию. Он был обманут, но из этого вовсе не следует, что не выполнялись другие подобные договоры: пираты дорожили своей клиентурой и своей репутацией. Подробности этой истории неизвестны. Скромное сообщение Плутарха о том, что «киликийцы, условившись со Спартаком относительно перевозки и приняв дары, обманули его и ушли из пролива» (26 г, 10), Саллюстий дважды дополняет не менее глухими намеками об оборонительных мероприятиях, якобы предпринятых пропретором Сицилии Гаем Верресом и отпугнувших разбойников. Однако мнение Саллюстия опровергает Цицерон в речи против Верреса: «Стало быть, это ты помешал полчищам беглых переправиться из Италии в Сицилию?

Где, когда, откуда? Никогда ничего подобного мы не слыхали… А ведь если бы в Сицилии были против них хоть какие-нибудь сторожевые отряды, не пришлось бы тратить столько сил, чтобы воспрепятствовать их попыткам» (38в, 5). Правдивость Цицерона несомненна, ее признал сам Веррес, удалившийся в изгнание, не дожидаясь второй сессии суда.

Картина, нарисованная Цицероном, удручающа. Алчность и распутство наместника привели к тому, что сицилийский флот стал понятием сугубо арифметическим: голодающие гребцы и воины толпами убегали в горы и занимались грабежами, корабли выходили в море полупустыми. Однажды квестору и легату Верресу удалось захватить вблизи Сиракуз пиратский корабль, нагруженный добычей так, что «тяжесть собственного груза его и погубила» (38в, 63). Распорядившись трофеями по своему усмотрению, Веррес задумал лишить сиракузян давно забытого ими зрелища — казни пиратского главаря. «Веррес получил за него деньги от пиратов!» — в негодовании восклицает Цицерон. Но захваченный корабль стоял в гавани у всех на виду, и число весел свидетельствовало о численности его экипажа. Поэтому сиракузяне «день за днем вели счет выводимым на казнь пиратам». Тогда Веррес, чтобы успокоить общественное мнение, стал обезглавливать вместо помилованных им пиратов… римских граждан — одних под видом уцелевших воинов Сертория, других — как вступивших в сговор с пиратами. Несмотря на то что им перед казнью закутывали головы, сиракузяне по различным признакам узнавали своих сограждан — захваченных пиратами моряков и торговцев! Главарь пиратов и многие из его людей почти год жили в доме Верреса — бывшем дворце тирана Гиерона, наслаждаясь всеми благами жизни, и лишь по требованию Цицерона были переведены из него в тюрьму.

Летом Веррес покидал душный дворец и выезжал на природу: его роскошные палатки устанавливались на морском побережье, здесь римский наместник содержал свой гарем из жен знатных сиракузян. Среди них блистала своей красотой Ника — жена Клеомена. Чтобы вернее удержать ее при себе, Веррес вручил командование флотом ее мужу (это само по себе было неслыханно: сиракузяне не являлись римскими гражданами) и под благовидным предлогом отослал все корабли к Пахинскому мысу. Когда они проплывали мимо лагеря, Веррес устроил смотр своим военно-морским силам: «Полководец римского народа стоял на берегу, обутый в сандалии, в пурпурном греческом плаще и тунике до пят, и какая-то бабенка его поддерживала» (38в, 86). Юмор этой фразы состоит еще и в том, что Веррес был одет в греческий наряд, а римляне считали греков варварами. Это было равносильно тому, как если бы римский наместник принимал парад, одетый в козьи шкуры!

Флот добирался до Пахина пять дней вместо обычных двух.

Клеомен, нежданно-негаданно заполучивший столь ответственный пост, во всем старался подражать наместнику: пока матросы собирали корни диких пальм, дабы утолить голод, он установил на берегу свою палатку и в ней с утра до ночи беседовал с Бахусом. Но когда он получил известие, что в Одиссейской гавани появился пиратский флот Гераклеона, бравый адмирал проявил чудеса оперативности: он приказал поднять на своей квадриреме паруса, обрубить якоря, и, повелев остальным кораблям следовать за собой, обратился в бегство. А поскольку на флагманской квадриреме было больше гребцов, а на остальных не было парусов, «летящая квадрирема исчезала уже из виду, тогда как прочие корабли никак не могли сдвинуться с места» (38в, 88). Пираты захватили два замешкавшихся корабля и расправились с их экипажами. Остальные, «не столько убегая от пиратов, сколько поспевая за предводителем», нагнали его в Гелоре, примерно на полпути к Сиракузам. Здесь Клеомен бросил корабль на волю волн, и «остальные корабельщики, увидев своего вождя на берегу, последовали его примеру, — все равно ведь у них не было средств ни к битве, ни к бегству» (38в, 91). Гераклеон, со своими четырьмя суденышками неожиданно оказавшийся победителем, приказал сжечь выброшенный на песок сицилийский флот.

Оценив обстановку, пираты двинулись на Сиракузы, восхищаясь собственной смелостью. Расчет Гераклеона был точен. Его корабли, по словам Цицерона, «бороздили воду перед форумом и набережными Сиракуз». «Сюда, бросает оратор обвинение Верресу, — за столько войн, не раз пытавшись, не сумел проникнуть властвовавший морем знаменитый карфагенский флот; сюда не прорывались ни в Пунийских, ни в Сицилийских войнах непобедимые до твоего преторства славные римские корабли… Веррес! Стоило тебе стать претором, как в этих водах почем зря стали разгуливать пиратские суденышки. Сколько помнят люди, только раз сюда ворвался силою и множеством трехсот кораблей афинский флот, но и он, подавленный самой природой, нашел здесь свою гибель: здесь впервые было сломлено могущество Афин, в этих водах потерпели крушение и слава их, и власть, и достоинство. А теперь в эти воды пробрался пират, не боясь, что город окружал его и сбоку, и с тылу!.. О, как шествовали здесь пиратские корабли! За собой они разбрасывали корни диких пальм, найденные на наших кораблях, чтобы все увидели позор претора и беду Сицилии… В сиракузском порту пират справляет триумф над флотом римского народа, и беспомощнейшему и бессовестнейшему претору летят в глаза брызги от пиратских весел. Не от страха, нет, а единственно от пресыщения победою, пираты наконец покинули гавань» (38в, 97-100). Всех командиров кораблей Веррес приказал казнить «за измену и трусость», сохранив жизнь лишь Клеомену — из любви к его ветреной супруге.

Веррес был наместником Сицилии в 73–71 гг. до н. э. — как раз в те годы, когда Италию сотрясало восстание Спартака. Эпизод с Гераклеоном произошел в конце его наместничества. Поэтому приведенное мнение Саллюстия едва ли заслуживает внимания. Пиратов ничто не могло «отпугнуть» в лишенной флота Сицилии. Скорее им помешало что-то другое — быть может, некстати для Спартака подвернувшееся более выгодное и срочное дельце. Немного времени спустя они вернулись к Италии — не для того ли, чтобы с запозданием выполнить свое обещание? Мы можем судить об этом по тому, что после 71 г. до н. э., когда преемнику Верреса Лукию Метеллу удалось исправить ошибки своего предшественника и изгнать Гераклеона из сицилийских вод, ряды пиратов оказались пополненными за счет разбитых отрядов восставших рабов, и среди них было немало спартаковцев.

О том, что пираты, получив гарантии, были верны своим обязательствам, рассказывает приводившаяся выше Аморгская надпись. Похожую историю, относящуюся к зиме 76 г. до н. э., когда пираты уже «имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей захватили все море» (26и, 1) сообщает и Плутарх. Римский корабль, шедший из Вифинии на Родос, был ими захвачен у острова Фармакуссы, недалеко от Милета. Пиратам повезло: среди пассажиров был 24-летний римский патриций с большой свитой, направлявшийся на Родос, чтобы поступить в прославленную школу красноречия Апполония Молона, учителя Цицерона. Прикинув его платежеспособность, пираты потребовали выкуп в 20 талантов. Сумма была колоссальной, но римлянин рассмеялся им в лицо, заявив, что он стоит по меньшей мере 50 талантов. Те, естественно, не возражали. Тогда патриций разослал свою свиту по малоазийским городам, оставив при себе лишь лекаря и двух слуг. В плену он провел 38 дней, обращаясь с пиратами так, «как если бы те были его телохранителями, а не он их пленником»: укладываясь спать, он требовал полнейшей тишины; заставляя выслушивать сочиненные им поэмы и речи, ожидал восхищения, а если оно казалось ему недостаточным, называл слушателей неучами и варварами, заслуживающими веревки. Пираты все сносили терпеливо, зачарованные огромностью суммы. Когда наконец прибыл корабль с выкупом, пленник живым и невредимым возвратился на нем в Милет, спешно снарядил корабли и погнался за своими талантами. Пираты не успели их еще поделить, он застал их на том же месте и почти всех захватил в плен. Их добычу он присвоил себе в качестве приза, рассчитался с кредиторами, а разбойников доставил в Пергам и заключил в тюрьму. Совершив эти подвиги, патриций отправился к проконсулу провинции Азии Марку Юнию и предложил ему исполнить свои обязанности наказать пленных пиратов. Но Юний из зависти к захваченным патрицием богатствам и в надежде на свою долю не спешил: он «заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время» (26и, 2). Тогда патриций, рассудив, что уж у него-то времени предостаточно, сам выполнил работу проконсула: «распрощавшись с ним, направился в Пергам и, собрав всех пиратов, приказал распять их, как он предсказывал им это часто на острове, когда они считали его слова шуткой» (26и, 2). В благодарность же за мягкое с ним обращение и не желая подавать пример ненужной жестокости, он приказал, прежде чем развесить пиратов по крестам, заколоть их.

Молодого аристократа звали Гай Юлий Цезарь. Это было второе его знакомство с морскими разбойниками: впервые он с ними столкнулся два года назад, когда участвовал в антипиратском походе Публия Сервилия (возможно, он был и среди штурмующих крепость Зеникета). По словам Цицерона, Сервилий захватил в плен больше пиратских главарей, чем все его предшественники (38в, 66), и в этом — известная заслуга Цезаря.

Можно без преувеличения сказать, что род Цезаря был злым гением пиратов на протяжении столетия. Сам он снова имел с ними дело во время Александрийской войны, где войска противника в значительной мере состояли из сирийских и киликийских пиратов и разбойников, беглых рабов, уголовников и изгнанников, Гней Помпей, уже познакомившийся с пиратами во время войны с Серторием, но еще не подозревавший, что его звездный час впереди, приходился Цезарю зятем. На Юлии из рода Цезарей был женат Марк Антоний, претор 74 г. до н. э. В этом году он и погиб у берегов Крита в битве с пиратами, пытаясь очистить от них море, за что получил насмешливое прозвище Критский: кандалы, прихваченные этим римским Мальбруком в огромном количестве для разбойников, были надеты ими на пленных римлян. Отцом незадачливого претора был оратор Марк Антоний, консул 99 г. до н. э., с чьим именем связывается первое планомерное наступление римлян на пиратов около 102 г. до н. э., а старшим сыном — триумвир Марк Антоний, друг Цезаря, женатый на единокровной сестре Октавиана Августа (внучатого племянника и приемного сына Цезаря) Октавии.

Звание властителя морей, завоеванное Римом в кровопролитных войнах с Карфагеном, Грецией, Македонией, превращалось в фикцию благодаря наместникам вроде Верреса и проконсулам вроде Юния, хотя «многоисплытое» Средиземное море стало фактически Римским озером. Подлинными его хозяевами были пираты, чья корпорация разрасталась, как саркома. Они опустошали побережья и нападали на города, грабили и топили купеческие суда и вступали в сражения с высылаемыми против них эскадрами. Даже покровительствуемый ими Делос не мог считать себя в безопасности. Если первое нападение на этот остров, связанное с именем теосца Апелликона, посланного афинянином Аристионом, было успешно отбито, то всего лишь несколько лет спустя, в 88 г. до н. э., делосцам пришлось иметь дело с более опасным врагом. Историки по-разному называют имя предводителя этого похода — Архелай (4б, 28) или Менофан (23, III, 23). Ормерод предлагает компромиссное решение: «Менофан, который, хотя и назывался адмиралом Митридата, был, вполне вероятно, предводителем пиратской эскадры, действовавшей под общим руководством Архелая» (119, с. 211). Павсаний рассказывает, как этот Менофан, воспользовавшись тем, что остров был не укреплен (статус пиратского рынка и убежища служил ему достаточной защитой), а его жители не имели даже оружия, напал на островитян, убил попавшихся под руку купцов, избил делосцев и разграбил склады и храмовые сокровищницы. Захватив с собой женщин и детей для продажи в рабство, пират разрушил Делос до основания. Однако, с удовлетворением отмечает Павсаний, он не избежал заслуженного возмездия: как Гомерову сидонянку, похитившую царевича, настигла скорая «стрела Артемиды», так и Менофана покарал брат Артемиды — делосский Аполлон за осквернение своего острова. На самом деле все обстояло проще: пока пират набивал трюмы своего корабля сокровищами, уцелевшие от резни купцы сорганизовались, устроили в открытом море засаду и потопили Менофана, когда его отяжелевший корабль отошел на достаточную глубину… Примерно в это же время были разграблены храмы в Олимпии и Дельфах: первый — войсками Суллы, второй — Митридата. В 69 г. до н. э., во время 3-й Митридатовой войны, Делос был вторично разграблен пиратом Афинодором, после чего жители возвели по совету Триария (военачальника Лукулла) защитные стены. Но совет этот запоздал: Делос навсегда утратил свое значение, уступив место международному рынку в Путеолах, обслуживающему преимущественно западную часть моря, и новому невольничьему рынку, организованному киликийскими пиратами у себя под боком — в памфилийском городе Сиде.

Успехи настолько вскружили пиратам головы, что с начала 60-х годов до н. э. они стали угрожать столице Римской республики. Мало того, что редкий купец отваживался в то время выйти в море; мало того, что важнейшие торговые коммуникации были парализованы до такой степени, что Рим постоянно теперь испытывал серьезные недостатки в самом насущном — хлебе; мало того, что ни один приморский город не мог чувствовать себя в безопасности. Пиратские эскадры совершили налет на Мисен, Кайету и наконец подобрались к желудку Рима — к его гавани Остии и частью пленили, частью уничтожили оказавшийся там консульский флот. Неизвестно, были ли это киликийцы: по свидетельству Аппиана, киликийскими называли в то время всех пиратов (4б, 92). Может, это были сицилийские или критские эскадры.

Имея опорные пункты в Сицилии и Киликии, на Крите и Кифере, дугой опоясывающих с юга Грецию и Италию, пираты были неуязвимы и крайне опасны. Действия Квинта Цецилия Метелла, участника Серторианской войны, предпринятые вслед за разрушением пиратами Делоса (в тот год Метелл был консулом) и затем еще год спустя, на первых порах принесли римлянам успех: он очистил от них весь Крит и уже приступил было к осаде последней пиратской цитадели. Оказавшись на краю гибели, пираты воззвали к Помпею, напоминая о том, что Крит — его владение, а не Метелла, и Помпей не придумал ничего лучшего, как письменно потребовать от Метелла прекращения войны. В другом письме, адресованном пиратским главарям, Помпей приказал не подчиняться требованиям Метелла и послал на помощь осажденным претора с войсками. Метелл, однако, довел войну до конца, и претору с остатками войска пришлось под градом насмешек и оскорблений с обеих сторон ретироваться из павшей крепости. В эту историю трудно поверить, и тем не менее она неплохо иллюстрирует политическую обстановку в Риме. Показательно, что Метелл, как и Марк Антоний, отправился не в Киликию, а на Крит и тоже получил прозвище Критский — на сей раз без тени юмора. Его экспедиция была послана после того, как римский сенат аннулировал унизительный мир, заключенный после кампании Антония Критского, и потребовал выдачи всех пленников, пиратских главарей и кораблей, 300 заложников и контрибуцию в 4 тыс. серебряных талантов. Вполне понятно, что эти условия были неприемлемы для недавних победителей римлян, а успехи Метелла, продемонстрировавшие возможности римской армии, усилили недовольство и растерянность римских граждан.

Это была единственная историческая эпоха, когда носитель звания «властитель морей» не вызывал сомнений, и он не желал делить его ни с кем. Накануне экспедиции Антония Критского консул Гай Аврелий Котта с прискорбием констатировал, что не только моря, но и все острова и побережья были в полной власти пиратов. Они чувствовали себя в Средиземноморье как дома, их рейды больше были похожи на увеселительные прогулки: «выставляя напоказ вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились своими злодеяниями» (26ж, 24). Их флот превышал 1 тыс. кораблей и был, пожалуй, равен сумме всех государственных флотов Средиземноморья, превосходя их к тому же по качеству. Попытки сопротивления подавлялись немедленно и безжалостно. Морские разбойники держали в своих руках до 400 прибрежных городов, прежде всего в Сицилии, на Крите и в Киликии. Население этих городов и многочисленные банды сухопутных разбойников формировали их ударные отряды на побережьях. В Италии в 79 г. до н. э. они осадили Популоний. У пиратов были свои якорные стоянки, гавани, береговые службы наблюдения и связи. «Укрепленные города захватывались путем штурма или подкопа, — пишет Ормерод, — некоторые даже посредством настоящей осады, столь велика была безнаказанность пиратов, которые, приставая без боязни, устраивали попойки на любом берегу и совершали рейсы в глубь страны до тех пор, пока прибрежные районы не были разорены, а сами римляне — лишены возможности пользоваться Аппиевой дорогой. Нам очень мало известно о стремительных десантах и поспешных отступлениях; пираты открыто обретались на берегу, чтобы распорядиться своими пленниками; и города и отдельные лица равно захватывались ради выкупа. Главным их оружием был террор. С теми, кто покорялся, обращались мягко, но те, кто сопротивлялся или пытался отомстить, подвергались самым ужасным репрессиям» (119, с. 227–228). Чтобы сломить волю пленников, их накрепко связывали лицом к лицу с мертвецами, протягивали на канате под килем, на ходу корабля просовывали головой наружу сквозь кожаные манжеты нижнего ряда весел, заставляя «прогуляться» по фальшборту или рею. Дьявольская изобретательность пиратов была неистощима. Плутарх рассказывает (26ж, 24), как они расправлялись со знатными римлянами с захваченных кораблей. Если пленник с гордостью произносил магическую формулу: «Я — римский гражданин», — пираты с испуганным видом униженно вымаливали прощение и, дабы они сами или их коллеги вторично не стали жертвами пагубного заблуждения, облачали пленника в тогу и сандалии, а затем с тысячью извинений указывали ему направление к дому и почтительнейше вышвыривали за борт, если он не желал воспользоваться спущенной посреди моря сходней.

Наглость эвпатридов удачи дошла до того, что они похитили римских преторов Секстиния и Беллина с их слугами и почетной стражей из дюжины ликторов с секирами. В присутствии претора был совершен и упоминавшийся налет на Кайету, где пираты разграбили храм Юноны Лацинии. Киликийскими пиратами была захвачена по пути в загородный дом у Месена дочь Антония Критского. После переговоров и ряда уступок со стороны Антония дочь была ему возвращена за крупную сумму. Ему повезло: известны случаи, когда девушки из знатных семейств возвращались по получении выкупа, но… обесчещенными и мертвыми, если в договоре забывали оговорить условия во всех подробностях.

Перспектива была безрадостной. Римский сенат заседал непрерывно, но каждый раз патриции безнадежно увязали в хитросплетениях римского права: ведь «враги — это те, которым или объявляет официальную войну римский народ, или они сами римскому народу; прочие называются разбойниками или грабителями». Пираты никогда не объявляли войну Риму. Победитель Карфагена и всего средиземноморского мира считал ниже своего достоинства замечать вышедшую из повиновения чернь…

Выход из порочного круга нашел народный трибун Авл Габиний. В начале 67 г. до н. э. по его предложению, поддержанному Цезарем, римляне вручили проконсульские, а по существу диктаторские полномочия сроком на три года для искоренения пиратства Гнею Помпею — победителю киликийцев у испанских берегов. В любом месте Римской республики он мог в случае нужды потребовать войска, деньги или корабли. В его власть переходила вся береговая полоса до 400 стадиев (50 миль) в глубину. В его распоряжение передавались 20 легионов по 6 тыс. воинов в каждом, от 4 тыс. до 5 тыс. всадников, от 200 до 270 кораблей (данные античных источников слегка варьируют) и сумма в 6 тыс. талантов для расходов на нужды кампании. Все римские должностные лица и правители подвластных Риму государств обязывались выполнять его требования.

Помпей понимал, что не количество войск и денег и не титулы офицеров решат исход сражения: у пиратов и денег, и кораблей, и людей было куда больше, хотя Помпей снарядил вместо 270 кораблей 500, уделив особое внимание быстроходным либурнам — излюбленному пиратами типу. Нужен был план операции — и Помпей нашел наилучший его вариант. Он первый наглядно продемонстрировал достоинства принципа «разделяй и властвуй», возведенного Августом в ранг официальной римской политики. Понимая, что обычным, традиционным путем с пиратами не справиться, он решил разгромить их по частям, но одновременно.

С этой целью он разделил Средиземное и Черное моря на 13 секторов и в каждый из них направил флот, численность которого зависела от трудности задачи. Расстановка сил была следующая:

1. Тиберий Нерон и Манлий Торкват — Иберийское море и часть Атлантики от устья Тага до Балеарских островов.

2. Марк Помпоний — Балеарское и Лигустинское моря от Балеарских островов до Апеннин.

3. Поплий Атилий — Корсика и Сардиния.

4. Плотий Вар — Сицилия и Африканское море.

5. Лентул Маркеллин — североафриканское побережье от Египта до Иберийского моря.

6. Лукий Геллий Попликола и Гней Лентул Клодиан — тирренское и адриатическое побережья Италии.

7. Теренций Варрон — Эпир от Коринфского залива до пролива Отранто и патрулирование моря между Сицилией и Кикладами.

8. Лукий (Корнелий) Сисенна — берега Пелопоннеса и Македонии, западное побережье Эгейского моря.

9. Лукий Лоллий — Греческий архипелаг и Эгейское море со всеми островами.

10. Метелл Непот — южное побережье Малой Азии, Кипр и Финикия.

11. Кепион — западное побережье Малой Азии.

12. Публий Писон — Черное море.

13. Марк Поркий Катон (под началом Писона) — Мраморное море.

Обговорив с навархами детали операции, Помпей скрытно расставил флоты по местам, и в условленный день и час было начато одновременное наступление на главные пиратские базы. Основная тяжесть, как нетрудно догадаться, легла на Метелла Непота. Бежать пиратам было некуда: густой римский гребень вычесывал их из архипелагов, настигал в бухтах и в открытом море. Эскадра Плотия Вара наглухо отрезала пиратов западной и восточной частей моря друг от друга, а Теренций Варрон, захвативший Крит, лишил их возможности укрыться в лабиринте островов и шхер Адриатики. Сам Помпей с 60 кораблями неизменно оказывался там, где требовалось подкрепление. Начал он с Западного Средиземноморья: здесь пиратов было меньше, а их поражение должно было оказать деморализующее воздействие на остальных. С пиратством в западных водах было покончено за 40 дней. Это облегчило задачу Попликолы, и в результате Апеннинский полуостров был освобожден от экономической блокады, а Помпей, обеспечив себе тыл, смог перебросить часть флота и войск на восток, чтобы приступить к выполнению основной, самой трудной части плана.

Особенно тяжелые бои разыгрались у южных берегов Малой Азии. Почуяв, что опасность на сей раз нешуточная, пираты бросились в свои гавани и крепости. Но это было предусмотрено планом Помпея. Его детали неизвестны, но результат был ошеломляющим. В морской битве у Коракесия, взятого приступом, погибло более 1300 пиратских кораблей и 400 были захвачены римлянами, 10 тыс. пиратов нашли свою смерть, 20 тыс. попали в плен. Были разрушены все пиратские укрепления и сожжены верфи. Захваченная добыча превзошла самые радужные ожидания. Вся операция была осуществлена за три месяца вместо трех лет.

Не умаляя заслуг Помпея и его навархов, можно тем не менее утверждать, что своим молниеносным успехом на востоке римляне в какой-то мере обязаны также пиратам, захваченным ими на западе: о лучших осведомителях и проводниках трудно было мечтать. Возможно, вторая часть плана Помпея не раз серьезно корректировалась. Может быть, именно из бесед с пленниками Помпей понял и то, что далеко не все пираты — искатели приключений и легкой наживы, что пиратство — зло социальное, порожденное конкретными условиями, а потому неистребимое без устранения этих объективных причин. Возможно, в этом мнении его укрепили строки, написанные Гомером (11б, XVII, 286–289):

Это, конечно, только догадки, но они неплохо согласуются с тем, что сделал Помпей после своей победы. Казнив лишь пиратских главарей (их набралось несколько сот), он, воспользовавшись данной ему сенатом властью, объявил амнистию всем остальным. Амнистированным он отвел для поселения несколько городов равнинной Киликии, разрушенных набегами армян: Эпифанию, Маллос, Адану и малонаселенные Солы, переименованные благодарными разбойниками в Помпейополь. Западным пиратам был отведен город Диме на северо-западном берегу Пелопоннеса.

Эксперимент Помпея явно удался: примерно полтора десятилетия мореходы, по словам Страбона, наслаждались полной безопасностью, Рим забыл, что такое голод, а испанские разбойничьи племена обратились к земледелию. И не его вина, что пиратство, как птица Феникс, возродилось все в той же Киликии.

В 61 г. до н. э., когда Помпей справил триумф после окончательной войны с Митридатом, в перечне его трофеев были указаны 800 захваченных у пиратов кораблей; 39 обезлюдевших городов были заселены пленными — в основном пиратами. Среди них были и пираты Киликии и Леванта. Но уже к 51 г. до н. э., когда наместником Киликии был назначен Цицерон, это наместничество отнюдь не было синекурой. В письмах своему другу Помпонию Аттику оратор то и дело жалуется на столкновения с горными бандами. В шайке некоего Меримна, в значительной мере состоявшей из беглых рабов, был даже захвачен раб самого Аттика. Эти разбойничьи отряды были уничтожены Цицероном, когда они опрометчиво примкнули к парфянам во время их набега на Северную Сирию.

Но за Тавром было неспокойно. «В высоких областях Тавра, — пишет Страбон, — в середине между обрывистыми, страшными, большей частью непроходимыми крутизнами, лежит глубокая и плодородная долина… Население, возделывающее эту долину, ютилось на возвышающихся над ней скалах или в пещерах. Большинство их было вооружено и совершало набеги на чужую землю, причем горы стеной защищали их страну» (33, С569). В этих-то местах образовалось новое государство, возглавляемое Антипатром, прозванным Дербетом по имени своей столицы Дербы. Этот город вместе с подвластными Антипатру Ларандами и Исаврами был вершиной треугольника, расположенного на плато высотой до 1500 м, где четырьмя десятилетиями раньше действовал Публий Сервилий против Зеникета. Страбон называет Антипатра то тираном, то пиратом: одно не исключало другого, границы между государями и атаманами бывали порой весьма расплывчатыми. Наученный опытом своих коллег, Антипатр вначале вел себя корректно и даже дружественно по отношению к римлянам. Но уже несколько лет спустя Цицерон писал Квинту Маркию Филиппу (по всей видимости, своему преемнику): «С Антипатром из Дербы меня связывают не только гостеприимство, но также чрезвычайно близкие дружественные отношения. Я слыхал, что ты сильно разгневался на него, и я был огорчен. Об обстоятельствах дела судить не могу; я только убеждаю себя в том, что ты, такой муж, ничего не сделал необдуманно. Однако во имя наших давних дружеских отношений еще и еще прошу тебя простить ради меня его сыновей, которые находятся в твоей власти, если только, по твоему мнению, при этом не страдает твое доброе имя… О том, что возможно сделать ради меня (ведь в том, что ты хочешь, я не сомневаюсь), пожалуйста, извести меня, если тебе не будет трудно» (38б. К близким, XIII, 73). Неизвестно, чем кончилась эта история, но ясно, что Антипатр вступил в конфликт с римлянами, и они захватили в качестве заложников его сыновей. Несомненно, действиям Антипатра и активизации пиратства вообще в немалой степени способствовали гражданские войны, начавшиеся год спустя после наместничества Цицерона, и особенно гибель Гнея Помпея в 48 г. до н. э.

Но имя Помпея еще долго было у всех на устах…

***

Когда Цезарь воевал в Испании, в армии Помпея был офицер, которого Цезарь считал заурядным служакой. Полководец был убежден, что этот офицер слишком юн и малоопытен, чтобы ожидать от него чего-нибудь стоящего. После поражения Помпея в битве при Мунде Цезарь признал военные таланты юноши, но тот об этом так и не узнал: с остатками своей армии он бежал в горы и стал разбойником. Когда же к нему присоединилось достаточно головорезов, разбойник вышел в море, «отправился из Утики в Мавретанию с тридцатью кораблями всякого рода, часть которых была снабжена медными носами» (37 г, 23) и занялся пиратским ремеслом. Ему сопутствовал успех, и под его знамена толпами стали сбегаться недовольные жесткой дисциплиной римской армии, лишенные наследства, политические изгнанники.

Молодого офицера звали Секстом.

Цезарь, а вскоре и все римляне быстро поняли, что они сильно недооценили его военные и организаторские способности. Корабли Секста неожиданно появлялись именно там, где их меньше всего ждали, и так же внезапно исчезали, увозя богатую добычу и избегая самых хитроумных ловушек. Цезарь выслал против него полководца Каррину с большим войском, но тот ничего не смог поделать: в руках Секста были уже мелкие и крупные города, и некоторые из них он успел превратить в крепости.

Через месяц после убийства Цезаря, в апреле 44 г. до н. э., Марк Антоний, сын Антония Критского, провел специальное сенатское постановление, гарантировавшее Сексту в случае добровольного отказа от пиратства личную неприкосновенность и возврат земель. Секст не остался глухим к предложению сената. В результате политической перепалки Антония с Октавианом Секст получил в 43 г. до н. э. должность наварха римского флота, а после примирения триумвиров принял совместно с Домицием Агенобарбом командование республиканскими морскими силами.

Однако республика доживала последние дни. После поражения Брута и Кассия при Филиппах в 42 г. до н. э. палубы кораблей Секста и Домиция остались единственной территорией республиканцев. Они увели флот к Сицилии и превратили остров в государство, чья мощь заставила триумвиров прекратить раздоры и объединить усилия в борьбе с новым очагом пиратства, ставшим прибежищем свободных и рабов, патрициев и плебеев, воинов и моряков, торговцев и земледельцев — всех, кто стал жертвой бесчинств триумвиров и не желал служить монархии, уже стучавшейся в римские ворота. Среди беглецов были и политические авантюристы вроде Нерона — отца будущего императора Тиберия; встретив холодный прием у Секста, он переметнулся потом к Марку Антонию.

Вскоре государство Секста включило в себя также Корсику и Сардинию. Рим оказался в полукольце, западноитальянские гавани были парализованы. Навархи Секста собирали шайки у самых ворот Рима — около Кум. Чуть позже кольцо замкнулось: после захвата Пелопоннеса пиратский флот блокировал и восточный берег Италии. Рынок рабов в Путеолах опустел. В Риме начался голод. Не было хлеба, ибо морские пути из Африки и Родоса контролировались людьми Секста, возглавляемыми Менекратом и Меном. Не хватало войск, так как киликийское государство Антипатра Дербета держало в постоянном напряжении римских военачальников, лишая их возможности послать хотя бы часть армии на помощь Италии. Непомерно росли цены на все товары, потому что их производство и доставка были сопряжены с великими опасностями и трудностями. В Риме по ночам шли грабежи, то и дело вспыхивали бунты против триумвиров, переходящие порой в уличные бои. В Тибре плавали трупы умерших от голода и погибших в стычках, распространяя зловоние и создавая угрозу эпидемий. Словом, все было так, как накануне войны Помпея с пиратами. Новые налоги, введенные Октавианом вопреки советам Антония, накалили обстановку до предела. «В обедневшем и разграбляемом городе не было, казалось, нужды ни в ремеслах, ни в должностных лицах» (4а, V, 18).

Вся надежда была на Антония. Триумвиры пошли на то, чтобы примириться с Секстом. Встреча была назначена у Мисенского мыса близ Неаполя. Корабли Секста стояли на якоре, а напротив, на берегу, белели палатки Антония и Октавиана. Переговоры происходили на нейтральной почве — на плотах между берегом и кораблями. Достигнутое соглашение было соглашением равных, соглашением двух суверенных государств (римляне начинали уже привыкать к существованию пиратских держав): война на суше и на море прекращается, повсеместно восстанавливается торговля; Секст выводит свои гарнизоны из захваченных итальянских городов, не принимает беглых рабов и запрещает своим кораблям приставать к Италии; он сохраняет за собой все подвластные ему острова и Пелопоннес на тех же условиях, на каких римляне владеют своими провинциями (за это он должен выслать в Рим оговоренное количество хлеба); его имя вносится в списки верховных понтификов (жрецов) сроком на 5 лет, и он получает 70 млн. сестерциев в качестве компенсации за конфискованное имущество его отца; изгнанникам разрешается вернуться на родину, за исключением заговорщиков и убийц Цезаря; бежавшим вследствие репрессий или из страха возвращается все недвижимое имущество, а политическим изгнанникам — четвертая часть; сражающиеся на стороне Секста рабы получают свободу, а свободные — те же награды, что и легионеры Антония и Октавиана (4а, V, 72). Эти условия явно были продиктованы не разумом, а желудком, иначе трудно объяснить безмерную щедрость сената.

После переговоров был момент, когда судьба Рима была целиком в руках Секста, но он, человек кристальной честности, как и его отец, не пожелал воспользоваться нечаянной улыбкой Фортуны. По обычаю, примирившиеся должны были скрепить союз совместными трапезами. По жребию первым должен был принимать гостей Секст на своей флагманской гексере. В разгар веселья, когда гости донимали Антония шутками по поводу его увлечения египетской царицей, вошел пират Мен — злой гений Секста, дважды изменивший ему, переходя с флотом к Октавиану и возвращаясь с повинной, и в конце концов получивший римское гражданство.

— Хочешь, я обрублю якорные канаты и сделаю тебя владыкой не Сицилии и Сардинии, а Римской державы? — шепнул он Сексту.

— Что бы тебе исполнить это, не предупредивши меня, Мен! — ответил Секст после недолгого раздумья. — А теперь приходится довольствоваться тем, что есть, — нарушать клятву не в моем обычае.

«Побывав в свою очередь на ответных пирах у Антония и Цезаря (Октавиана. — А. С.), Секст отплыл в Сицилию», — заключает Плутарх свой рассказ (26б, 32).

Мир продержался около года. В 38 г. до н. э. Менодор изменнически передал Октавиану Сардинию. Напоминания Секста об условиях договора повисли в воздухе, и после двухлетней войны друг Октавиана, командующий римским флотом Марк Випсаний Агриппа, разбил пиратов между Милами и Навлохом, использовав свое техническое и численное превосходство. Против 420 римских кораблей сражались 180 кораблей Секста, из них спаслись бегством 17. За эту победу Агриппа был увенчан металлическим венком с изображением корабельных ростр. Секст бежал в Мессану, где была главная база его флота, сосредоточенного для борьбы с Октавианом, а оттуда в Малую Азию и там погиб год спустя.

Его полное имя было Секст Помпей, он был младшим сыном Помпея Великого, победителя пиратов. «Я очистил море от разбойников, — хвастался император Август в своих „Деяниях“. — В той борьбе с рабами, которые убежали от своих господ и взялись за оружие против республики, я, захватив почти тридцать тысяч беглецов, передал их владельцам для предания казни» (64, 25).

И едва ли кто решался напомнить ему, что, когда он был еще Октавианом, Секст не захотел воспользоваться услугой Мена и что в течение двух следующих лет будущий император дважды чудом избежал плена: первый раз когда он удрал с единственным кораблем от пиратских военачальников Демохара и Аполлофана, второй — когда он сам пришел к биремам Секста, приняв их за свои, и во время бегства едва не был зарезан рабом своего спутника.

Римляне, хоть и с трудом, залечили свои раны. Больше всех в их междоусобных войнах пострадали ни в чем не повинные греки, «когда Антоний сознательно решил настолько разрушить Пелопоннес, чтобы его ресурсы не могли быть использованы Секстом Помпеем. Целые округа обезлюдели: Фивы стали деревней, Мегалополь — пустошью, Мегара, Эгина, Пирей — грудами камней; в Лаконии и Эвбее отдельные лица завладели обширными пространствами, на которых иной раз пасли стада немногочисленные пастухи; Этолия, подобно Эпиру, была разорена навеки» (102, с. 59).

***

Казалось бы, на этом можно поставить точку: пиратство уничтожено, гражданские войны позади, Рим — безраздельный властитель моря. Но история распорядилась иначе. Хотя Октавиан, Антоний и Лепид, образовавшие в 43 г. до н. э. второй триумвират, разделили сферы влияния и поклялись быть верными памяти Цезаря и чтить его установления, союз этот не был прочным. «Один хозяин в Средиземном море — один хозяин в Риме» — такова была программа каждого. Рим был тесен для троих.

Дошло до того, что Антоний стал оказывать покровительство пиратам и разбойникам, открыв тем самым необъявленную войну Риму. Возродилась их активность в Ликии — поблизости от печально знаменитой горы Олимп. Несколько шаек, объединившись под началом Клеона, уроженца Гордия, сделали своей штаб-квартирой Каллидий и вскоре обнаглели до того, что в 40–39 гг. до н. э. совершили нападение на сборщиков денег для Квинта Лабиена, помешав его военным приготовлениям. После этого Клеон неизменно пользовался дружеским расположением Антония. В Киликии тоже шла грызня между многочисленными атаманами, пока среди них не возвысился род Тевкров, ставший постоянным поставщиком тиранов и жрецов города Ольбы. Когда после политических передряг на троне оказался малолетний жрец, его опекуном назначили Зенофана, мечтавшего о тирании. Но дочь Зенофана — Аба выказала себя ученицей, достойной своего отца: она вошла в семью Тевкров посредством брака и, став верховной правительницей, заручилась милостью Антония и Клеопатры. Хотя впоследствии Абу свергли, ее дети считались законными наследниками власти.

Заигрывания римского патриция с пиратами и разбойниками мало кому нравились в Риме. Общественные симпатии постепенно стали склоняться на сторону Октавиана, и он не замедлил этим воспользоваться. После разгрома Секста Помпея Октавиан сумел завоевать расположение солдат Лепида, «который по его вызову явился на помощь из Африки и в заносчивой надежде на свои двадцать легионов, грозя и пугая, требовал себе первого места в государстве» (30а, 16). В 36 г. до н. э. Октавиан объявил о роспуске триумвирата, превратил этим Лепида в простого гражданина и отправил его в вечное изгнание. После этого Октавиан оказался лицом к лицу с Антонием, приходившимся ему зятем.

Однако Антония уже мало волновала власть на Западе. Он публично объявил о своем браке (при живой жене!) с египетской царицей, помог ей единовластно утвердиться на троне, переехал жить в Александрию и принял титул Диониса, узурпировав его у 14-летнего брата и соправителя Клеопатры Птолемея XIV, умершего как нельзя кстати (не без оснований подозревали, что он был отравлен). Союз Диониса и Исиды (так именовала себя Клеопатра) был самым скандальным мезальянсом в римской истории, но последовавшие за ним шаги привели римлян в состояние шока. Антоний провозгласил Клеопатру и ее сына от Цезаря — Цезариона соправителями Египта, Кипра, Африки и Келесирии. Собственное потомство от Клеопатры — Александра и Птолемея — он объявил «царями царей» и подарил первому Армению, Мидию и еще не завоеванную Парфию, а второму — Финикию, Сирию и Киликию. Сыновья Антония показывались перед народом в царских нарядах и имели телохранителей из подаренных им народов. Своей дочери, названной по имени матери Клеопатрой (они были близнецами с Александром), Антоний пожаловал римскую провинцию Киренаику.

Географические упражнения экс-триумвира не на шутку встревожили римлян: империя Цезаря разваливалась на глазах. Требовалось оперативное вмешательство. И когда сенат по настоянию Октавиана объявил войну Антонию, римский фараон, давно отвыкший от походной жизни и политических интриг, оказался бессилен, хотя шел в бой под традиционным лозунгом восстановления республики и демократии. Это должно было быть последнее сражение римлянина с римлянами, и Антоний решил выиграть его на море.

Флот Антония, насчитывавший не менее 500 кораблей, армия численностью 100 тыс. пехотинцев и 12 тыс. всадников двинулись к Италии. Когда корабли обогнули Пелопоннес, Антоний увидел, что у мыса Акция его поджидает флот Агриппы, состоявший из 250 кораблей, а также 80 тыс. пехотинцев и примерно 12 тыс. всадников. Корабли Агриппы были более подвижны и лучше укомплектованы, но количественное соотношение уравнивало шансы, хотя Антонию пришлось сжечь часть своего флота из-за нехватки людей.

Битва состоялась 2 сентября 31 г. до н. э. и была проиграна Антонием почти сразу, несмотря на то что ему сопутствовал несомненный успех. Историки до сих пор гадают, какая причина побудила Клеопатру в разгар боя, когда весы Фортуны начинали склоняться на сторону Антония, дать приказ своим 60 кораблям возвращаться в Александрию. Увидев, что ее флагманский корабль «Антониада» в сопровождении других пытается прорвать двойной строй александрийского и римского флотов, сея беспорядок и смятение, Антоний пересел с флагманской декеры на более легкую пентеру и бросился вдогонку. Это вторая загадка, заданная историкам: зачем он это сделал? Плутарх без тени сомнения говорит, что Антоний «словно бы сросся с этою женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду» (26б, 66). Но скорее он решил догнать ее, чтобы узнать, в чем дело, и вернуть эскадру, а когда догнал, было уже поздно: его войска, в полной уверенности, что полководец их покидает, «опустили руки».

В следующем году Египет стал римской провинцией, а Октавиан единовластным правителем необъятного государства, ставшего три года спустя империей.

Заботу о ее безопасности он поручил местным правителям, искусно возбуждая их алчность и поддерживая на должном уровне взаимную подозрительность и ненасытность. Так, царьку Галатии и расположенной южнее ее Ликаонии — Аминте, переметнувшемуся от Антония к Агриппе при Акции, он пожаловал Исавры, традиционное прибежище пиратов, которое Антипатр Дербет считал своей собственностью. Аминт разрушил город до основания и начал строить поблизости Новые Исавры, но аппетит его так разыгрался, что вслед за Исаврами он захватил считавшиеся неприступными Кремну и Дербу, расположенные в области, населенной полудикими гомонадами, не знающими, как уверяет Страбон, ни морского дела, ни даже соли. Затем он оккупировал значительную часть Фригии. В одной из стычек ему удалось убить Антипатра, но вскоре после этого Аминт сам попал в плен к гомонадам, захваченный из засады, организованной женой тирана. Аминт был казнен, и его гибель послужила Риму долгожданным поводом для вмешательства в дела горного Тавра. В том же 25 г. до н. э. правитель Сирии Сульпиций Квириний провел в тех местах обширную карательную экспедицию, принудив гомонадов к сдаче, захватил, по свидетельству Страбона, 4 тыс. пленных и «распял их по соседним городам, лишив страну обороноспособного населения» (33, С569).

Перешедшего к нему Клеона Октавиан также осыпал неслыханными почестями, сделал верховным жрецом мисийского Зевса и властителем обширной области в Мисии. Клеон умер через месяц после вступления в должность, по всей вероятности отравленный жрецами, возмущенными бесчинствами и безбожием нового владыки.

Те, кто не желал признавать власть Рима, сами подписывали себе приговор. Были уничтожены шайки Зенодора, орудовавшие в районе Дамаска и совершенно парализовавшие торговлю Финикии е Аравией. Расквартированные в Сирии римские легионы явились гарантами порядка в этой области и в соседней Иудее, где «из тираний возникли разбойничьи шайки. Мятежники разоряли страны, как свою, так и соседнюю; другие же, действуя заодно с правителями, грабили чужое добро и подчинили себе значительную часть Сирии и Финикии» (33, С761). Префект Египта Гай Петроний расправился с местными пиратами, которые захватили несколько городов, обратили их жителей в рабство и даже разбили статуи Октавиана Августа. «Всех их, — пишет Страбон, — Петроний захватил в плен живыми, подплыв на плотах и кораблях» (33, С820), а потом разгромил пиратские гарнизоны, засевшие в городах и крепостях.

Пиратство на Средиземном море не было уничтожено окончательно. От случая к случаю разбойники нападали на проходящие суда и грабили побережья. Так было при Августе. Так было при Тиберии, высылавшем в 36 г. карательную экспедицию против киликийских пиратов. Так было при Клавдии, повторившем в 52 г. экспедицию Тиберия. Тацит сообщает-, что «дикие племена Киликии, называемые клитами, нередко нарушавшие спокойствие и прежде, объединившись под предводительством Троксобора и расположив лагерь в труднопроходимых горах, стали производить оттуда набеги на побережье и города, нападая на земледельцев и горожан, и в особенности на купцов и мореплавателей. Они обложили осадою город Анемурий; высланный ему на помощь конный отряд под начальством префекта Курция Севера потерпел поражение… В дальнейшем царь той страны (Коммагены. — А. С.) Антиох, снискав расположение простых воинов, внес раскол в скопище врагов и, предав смерти Троксобора и нескольких других главарей, милостивым обращением смирил остальных» (34а, XII, 55). Аннексировав в 44 г. Родос и присоединив его к провинции Азии, Клавдий не сумел воспользоваться его опытом в борьбе с пиратами, и знаменитый родосский кодекс морского права был забыт до времени Антонинов (96-192 гг.), когда он был снова возрожден и впоследствии использован в византийской компиляции VII в. «Родосское морское право», а затем воспринят Венецией. Теперь Клавдий пожинал первые плоды своей близорукости, и урожая от его посева хватит еще на много поколений римских императоров.

Пираты не прекращали свою деятельность от Миноса до наших дней. Прибрежные жители Киренаики захватывали севшие на известные им мели суда и, по всей видимости, продавали их, так как своего флота у них не было. Если это так, то там был первый в истории рынок кораблей, и наверняка киренцы не дожидались милостей от природы, а сами заботились о бесперебойном поступлении своего товара. В III в. грозой Средиземноморья вновь стала большая корпорация киликийских пиратов, возродивших свое государство в Исаврии. От Нерона до Александра Севера, на протяжении почти двух веков, североафриканские пираты терроризировали богатые побережья Южной Испании и даже проникали глубоко внутрь страны, вплоть до Гиспалиса, невзирая на расквартированный в Тингисе специальный антипиратский гарнизон.

Такие гарнизоны были созданы при Августе, когда звание «властитель морей» впервые перестало быть предметом борьбы. Римляне сохраняли его в течение четверти тысячелетия. Они создали два сильных флота с легионом солдат в каждом, дислоцировавшихся в Мисене и в Равенне и державших под контролем моря, омывающие оба берега Италии. Мисенский флот опекал Галлию, Испанию, Мавретанию, Северную Африку, Египет, Сардинию и Сицилию; равенский — Эпир, Македонию, Грецию, Пропонтиду, Понт, Кипр, Крит и берега Малой Азии. Флоты возглавлялись префектами, имевшими под своим началом по 10 трибунов. Командирам кораблей было вменено в обязанность ежедневно проводить учения с кормчими, гребцами и воинами. Почти на всех крупных островах и в ключевых пунктах побережий дежурили флотилии, достаточные для поддержания порядка в порученных им водах. В случае необходимости отправлялись быстроходные посыльные суда, и флотилии получали своевременные подкрепления из соседней провинции или от главного флота.

И все-таки пираты были неистребимы, хотя властителями моря они не стали уже больше никогда. «Еще в родосской гавани рядом с ними стояли пираты, финикийцы родом, приплывшие на большой триере. Они выдавали себя за купцов; было их много, и все — молодец к молодцу. Они проведали, что на соседнем корабле — золото, серебро и нет недостатка в отборных рабах, и решили, напав, перебить всех, кто будет сопротивляться, а остальных захватить вместе с богатствами и увезти в Финикию на продажу: этих людей пираты презирали, видя в них недостойных противников. Главарь пиратов, по имени Коримб, был громадный детина, со свирепым взглядом; волосы его в беспорядке падали на плечи. Обдумав план нападения, пираты сначала спокойно плыли за кораблем Габрокома, а около полудня, когда моряки пьянствовали и бездельничали — одни спали, другие слонялись из угла в угол, — молодцы Коримба налегают на весла и начинают быстро приближаться. Как только корабли оказались рядом, пираты в полном вооружении одним прыжком перескочили на палубу, размахивая обнаженными мечами. Тут некоторые в страхе бросились в воду и утонули, а те, кто защищался, были убиты. Габроком и Антия подбегают к пирату Коримбу и, с мольбой обняв его колени, говорят: „Золото и все богатства — твои, и мы тебе отныне рабы, владыка, но ради этого моря и твоей десницы пощади наши жизни и не убивай тех, кто покорился тебе добровольно…“ После таких слов Коримб тотчас же велел прекратить резню. Перенеся на свою триеру все самое ценное, забрав с собой Габрокома, Антию и нескольких рабов, он поджег корабль, так что всех, кто на нем оставался, охватило пламя. Ведь увезти всех он не мог, да и не считал безопасным. Жалостное это было зрелище, когда одни с пиратами уплывали, другие в огне сгорали, и руки простирали, и слезы проливали» (16, с. 26–27).

Это написано во II в., и едва ли стоит сомневаться, что картина списана с натуры. Во всех дошедших до нас античных романах и в большинстве пьес основной сюжет так или иначе связан с жертвами пиратов и андраподистов. «Около 230 г., — пишет Л. Кэссон, — бич пиратства извергся снова; между 253 и 267 гг. толпы готов, используя водные пути, Черное и Эгейское моря, выдвинули на сцену своих мародеров; около 285 г., когда Диоклетиан был коронован императором, провинциальные эскадры исчезли из Средиземного моря, а великие итальянские флоты ужались до сущих скелетов; и в 324 г., когда Константин Великий довел с их помощью до конца борьбу на море с одним из своих соперников, обе стороны вынуждены были командовать кораблями из морских городов Востока. Полный цикл был пройден: Рим снова был фактически без военного флота» (111, с. 240).

Нептун

Исход почти всех морских сражений римского времени зависел от того, какими типами судов были оборудованы сражающиеся флоты. Трудно сказать, недостаток ли сведений тому виной, или так уж распорядилась история, но в эпохи, когда на звание властителя морей претендовали многие, они отстаивали его на одинаковых кораблях, когда же в Средиземноморье появился один хозяин, количество типов кораблей возросло в обратной пропорции.

Авл Геллий писал во II в. (пояснения в скобках принадлежат мне): «Корабли же того времени, какие мы будем в состоянии припомнить, назывались так: гаулы (торговые и грузовые финикийские), корбиты (транспортные и грузовые), каудики (самнитские долбленые челны), лонги („длинные“ военные корабли), гиппагины (для перевозки лошадей; то же, что греческие гиппагоги), керкуры (кипрские легкие парусные суда), келоки, или, как говорят греки, keлntec (пилосские и мессенские легкие многовесельные яхты), лембы (остроконечные иллирийские и лигурийские быстроходные многовесельные челны), ории (рыбачьи лодки), ленункулы (разновидность лембов, фелуки), актуарии, или, как говорят греки, iot(i)okwпovc либо eпaktрioac (легкие быстроходные рыбачьи или пиратские парусно-весельные суда), просумии, или гесеореты, или ориолы (разновидность орий, применяемая также для разведки), стлатты (маневренные торговые суда, воспринятые пиратами), скафы (о них ниже), понтоны (плоскодонки), вейентанские медии (этрусские суда из г. Вейи), фаселы (ликийские легкие быстроходные суда из г. Фаселиды), пароны (легкие греческие суда), миопароны (широкие и легкие парусно-гребные суда киликийских пиратов), линтры (челноки), каупулы (небольшие суда), Камары (о них — ниже), плакиды (плоскодонные суда из мисийского г. Плакия), кидары (греческие суда), ратарии (плоты), катаскопии (греческие дозорные и разведывательные суда; то же, что римские спекулатории)» (53, X, 25). Из тех, что Авл Геллий не смог припомнить, можно упомянуть тупорылые самосские самены, юркие иллирийские либурны, широкие парусно-гребные киликийские гемиолии. Изобретенные в разное время и в разных местах, многие из них бороздили воды Средиземного моря в одних и тех же пиратских эскадрах, а некоторые охотно использовались в государственных флотах: гемиолии и лембы — в македонском и римском, келеты — в греческом.

Старые, традиционные типы сохранились, пожалуй, только на консервативном Западе, где влияние карфагенской культуры надолго пережило сам Карфаген, Путешественник Эвдокс из Кизика обнаружил у берегов Эфиопии деревянный обломок носа погибшего корабля, украшенный изображением коня. Египетские судовладельцы сразу признали его происхождение и объяснили Эвдоксу, что это останки рыбачьего корабля гадесских бедняков, ибо «богатые гадесские купцы снаряжают большие корабли, бедные же посылают маленькие, называемые конями (от изображений на носах их кораблей)» (33, С99). Это, несомненно, прямые потомки финикийских «круглых» кораблей, сошедших со сцены в восточных водах примерно во времена Поликрата и потому неизвестные Эвдоксу. «Длинные» корабли, снаряжаемые богатыми гадесцами, Страбон называет просто большими, так как они не использовались в военных целях в отличие от римских лонгов, упомянутых Геллием. Гадесцы, по словам Эвдокса, строили также «буксирные барки вроде пиратских» и пентеконтеры. На «круглых» кораблях обычно плавали в открытом, море, доходя в них примерно до Рабата, вероятно, для торговли, а на пентеконтерах совершали каботажные рейсы для исследования побережья.

Иной тип представляли собой корабли их северо-восточных соседей галлов, причинившие немало неприятностей римлянам из-за необычности конструкции. Благодаря более плоскому килю они имели очень маленькую осадку, а низкие борта лишали противника возможности пустить в ход таран, тогда как высокая корма хорошо защищала от обстрела с установленных на римских кораблях башен и делала бесполезными абордажные багры. Суденышки эти были на удивление приспособлены к местным условиям и нуждам их владельцев. Нос и корму галлы изготавливали из крепкого (вероятно, мореного) дуба — это позволяло им не опасаться таранов и встречных волн и, кроме того, предохраняло от очень распространенного коварного оружия — протянутой под водой массивной цепи, прикрепленной к скалам. Шпангоуты скреплялись балками в фут толщиной и толстыми гвоздями — это предохраняло конструкцию от расхлябанности. Якорным канатам галлы предпочитали цепи: благодаря этому они могли спокойно спать, не опасаясь, что проснутся далеко в море или, наоборот, на прибрежных рифах (незаметно подплыть и перерезать якорный канат — этот прием был известен еще во времена Одиссея). «Вместо парусов, — пишет Цезарь, — на кораблях была грубая или же тонкая дубленая кожа, может быть, по недостатку льна и неумению употреблять его в дело, а еще вероятнее потому, что полотняные паруса представлялись недостаточными для того, чтобы выдерживать сильные бури и порывистые ветры Океана и управлять такими тяжелыми кораблями» (37а, III, 13). Паруса их были «вместо канатов натянуты на цепях» (33, С195) — возможно, не столько из-за ветров, как уверяет Страбон, сколько с целью противодействия серпоносным шестам. Так как галльские корабли были чисто парусными, тихоходными, то римляне нашли средство борьбы с ними, применив на флоте армейское оружие в виде острых серпов, вставленных в длинные шесты: «Когда ими захватывали и притягивали к себе канаты, которыми реи прикреплялись к мачтам, то начинали грести и таким образом разрывали их. Тогда реи неизбежно должны были падать, и лишенные их галльские корабли, в которых все было рассчитано на паруса и снасти, сразу становились негодными в дело. Дальнейшая борьба зависела исключительно от личной храбрости…» (37а, III, 14).

Римляне по достоинству оценили качества галльских судов и многое у них заимствовали, создав разумный симбиоз двух типов. Когда Цезарь готовил флот к вторжению в Британию, он учел и малую осадку галльских судов, допускающую постановку на якорь у самого берега, и преимущества низкого борта, позволяющего ускорить погрузку и облегчающего вытаскивание кораблей на сушу. Но он приказал сделать их шире, чтобы увеличить грузовместимость, и решил, что «они должны быть быстроходными гребными судами, чему много способствует их низкая конструкция» (37а, V, 1). В Британии он узнал и взял на вооружение еще один тип, пригодившийся ему во время гражданских войн: «Киль и ребра делались из легкого дерева, а остальной корпус корабля плели из прутьев и покрывали кожей» (37б, I, 54). Суда такого класса были распространены повсеместно, разнообразие их конструкций, приспосабливаемых к условиям местности, не поддается определению.

Римляне, напротив, на протяжении двух веков формировали свои флоты из кораблей, построенных по образцу тех первых, которые были скопированы с карфагенских. Они в общем неплохо послужили своим хозяевам. Но бесконечные войны с пиратами ясно показали недостатки этих судов, прежде всего их неповоротливость и уязвимость сравнительно с пиратскими. Корабли эвпатридов удачи на несколько десятилетий сделали Митридата владыкой морей, им он обязан и своей жизнью. С помощью этих кораблей Лукулл смог добиться успеха в Киренаике, и они же отправили на дно его флот, состоявший из старых кораблей. На первых порах успех сопутствовал Помпею благодаря внезапности нападения, но своей блестящей победой он в огромной мере обязан присоединению к его флоту кораблей пиратов, после чего борьба шла на равных и даже с известным перевесом на стороне римлян, лучше вооруженных и дисциплинированных. Наконец, только дальновидность и предусмотрительность Агриппы сделала в конечном счете Октавиана императором: в битве при Акции Антоний ожидал увидеть корабли равного класса и даже построил свои по образцу Агрипповых, хорошо зарекомендовавших себя в войне с Секстом Помпеем, но иметь дело ему пришлось с новыми кораблями римлян, заимствованными у пиратов, — более подвижными и маневренными, более длинными и узкими, способными не только быстро наступать, но и быстро отступать благодаря одинаково заостренным штевням. Это были Лигурийские либурны, опробованные Помпеем Великим в войне с пиратами и ставшие со времен Агриппы основной боевой единицей римского флота.

Большинство исследователей полагают, что либурны имели один или два ряда весел. Аппиан называл либурнами только двухрядные суда. Флавий Вегеций Ренат пишет: «Если коснуться размеров кораблей, то наименьшие либурны имеют один ряд весел; те, что побольше, — два; если же корабли имеют удобные размеры, они могут быть снабжены тремя, четырьмя и пятью рядами весел» (66, IV, 37). Эту фразу можно понять двояко: либо к либурнам относятся первые два типа, а остальные — к «кораблям вообще», либо следует поставить знак равенства между понятиями «либурна» и «корабль».

Здесь все зависит от того, как истолковать другую фразу Вегеция — о том, что римский флот состоит из кораблей двух видов: либурн и наблюдательных (66, I.I, 1). К наблюдательным, несомненно, относится второй описываемый им тип судна, заимствованный у британцев, возможно, тот самый, что упоминал Цезарь. Это скафы — 40-весельные парусно-гребные судна, используемые для разведки, наблюдения и перехвата посыльных судов или продовольственных транспортов. Вегеций относит их к тому же классу, что и «более крупные либурны». По-видимому, такого же мнения придерживался и Тацит, когда описывал суда батавов — племени, обитавшего в районе нынешней Зеландии. Боевые корабли батавов имели один или два ряда весел (как либурны), а более мелкие суда — Тацит называет их барками — управлялись 30–40 гребцами (как скафы), были вооружены «наподобие либурнских кораблей» и несли на своих мачтах «пестрые солдатские плащи, которые варвары использовали вместо парусов и которые придавали всей картине веселый, праздничный вид» (34б, V, 23). Эти барки очень напоминают скафы, если не считать разноцветных парусов. Чтобы не обнаружить себя прежде времени и скрыться после нападения, скафы маскировались под цвет средиземноморской лазури: их корпуса, рангоут и такелаж окрашивались «венетской краской», ею же покрывали все оружие и даже одежду моряков и воинов.

Если принять, что либурна и скафа — это и есть те два типа судов, из которых состоял весь римский флот, то придется признать, что либурнами называли «корабли вообще» — с числом ярусов весел от 1 до 5 (это не противоречит указанию Тацита, что барки вооружены наподобие либурнских кораблей, а следовательно, не являются ими). Если же допустить, что либурна могла иметь не больше двух ярусов весел, то скафа — лишь одна из многих разновидностей остальных судов, но тогда возникает вопрос: можно ли считать наблюдательными судами, скажем, пентеры? Ответ, скорее всего, должен быть отрицательный, следовательно, имя пиратской либурны римляне распространили на весь свой боевой флот, претерпевший при Агриппе ряд изменений — прежде всего в части быстроходности и маневренности. От кораблей с числом ярусов весел свыше 5 римляне отказались окончательно, гексеры и декеры в эскадре Антония во время битвы при Акции уже выглядели анахронизмами, а после его поражения — опасными анахронизмами. Наиболее распространенными стали квинкверемы, заимствованные у карфагенян, и квддриремы — излюбленный тип родосцев: они чаще всего упоминаются другими авторами.

Корабли, как новые, так и старые, были хорошо приспособлены для боя. На палубах устанавливались трехэтажные осадные башни с «большим количеством тяжелых орудий и метательных снарядов» (37а, I, 26), а носы кораблей были снабжены таранами, окованными медной броней. Бронированными носами были снабжены почти все пиратские корабли, сопровождавшие Митридата. Форштевни с таранами могли быть сменными и изготавливаться отдельно; в случае поломки носовую часть корабля можно было заменить, а иногда такие носы прикреплялись к кораблям другого класса. При большой скорости тараны вонзались в корпус неприятельского корабля и увязали в нем, играя роль абордажных крючьев или корвуса.

Во время сближения кораблей римляне осыпали неприятеля стрелами, копьями, дротиками и камнями из пращей и фустибалов (метательных палок), камнями и свинцовыми шарами (прообразами пуль) из онагров и баллист, стрелами из скорпионов. Если корабль подлежал уничтожению, стрелы обматывались паклей, смешанной с серой и асфальтом и пропитанной нефтью или маслом, и вонзались в борт или палубу неприятельского корабля, превращая его в факел. По крайней мере со времен Цезаря римляне использовали для этой цели и брандеры: его флотоводец Кассий, «нагрузив грузовые корабли смолой, дегтем, паклей и другими горючими материалами, пустил их при сильном и благоприятном ветре на флот Помпония и сжег все его тридцать пять кораблей, из которых двадцать было палубных» (37б, III, 101). Если силы были примерно равны и корабль можно было захватить в качестве приза, римляне подходили к нему вплотную, лишали хода, пуская в дело серпоносные шесты, и сцеплялись борт к борту посредством корвуса. Видимо, во времена Агриппы был изобретен также гарпаг — деревянный брус длиной примерно 3 м, окованный железом и имеющий на концах массивные кольца. Ближнее кольцо системой канатов соединялось с метательным устройством, дальнее оканчивалось большим острым железным крюком (harpago). Если гарпаг вонзался в оконечность судна или палубу у ближнего борта, он играл ту же роль, что и корвус: если же он пролетал над палубой и вонзался у дальнего борта, римляне, дав задний ход, могли перевернуть неприятельское судно. Гарпаг имел существенное преимущество перед обычными абордажными крючьями, забрасываемыми с помощью каната: его невозможно было перерубить. Разновидностью гарпага можно считать ассеры — тонкие длинные балки с обитыми железом концами, свободно подвешенные на канатах. Если ассер раскачать и с силой толкнуть на приблизившийся вражеский корабль, он сметал с его палубы все живое и мог при удачном попадании пробить борт.

Заканчивались морские сражения традиционно — рукопашной на неприятельских палубах.

***

Торговые суда Рима, по-видимому, претерпели меньше изменений, чем военные, но недостаток материала не позволяет сделать уверенные выводы. Раннереспубликанские корабли не дошли до нашего времени, и об эволюции римского торгового флота можно судить по сравнительно небольшому отрезку времени — от III в. до н. э. до III в. н. э. Но зато здесь мы имеем дело не с беглыми упоминаниями отдельных авторов, а с «живыми» кораблями.

Груз первого из них, затонувшего между 80 и 50 гг. до н. э., был обнаружен на заре XX века — осенью 1900 г. греческими ловцами губок у острова Антикифера и исследован в 1953 г. Жаком Ивом Кусто. Только груз — от корабля не осталось ровным счетом ничего.

Зато семь лет спустя, тоже ловцами губок, был найден поистине бесценный клад. У берегов Туниса, близ мыса Африк с расположенным на нем городом Махдия — бывшей резиденцией проконсула провинции Африки, обнаружили римское судно с грузом, затонувшее чуть раньше, чем судно с Антикиферы. Археолог Альфред Мерлен приступил к его изучению. За шесть лет, с 1908 по 1913 г., со дна моря были подняты более 1340 предметов, занимающих теперь шесть залов Национального музея в тунисском дворце Бардо. Это судно длиной около 40 м, шириной около 16 м и с килем сечением 29X23 см назвали галерой Махдия. Предполагают, что оно погибло примерно в 86 г. до н. э., во время правления Суллы, когда он вывозил из Афин произведения искусства. Пунктом назначения могла быть или Остия, или Иол, переименованный при Августе в Кесарию, — строящаяся столица берберского царя Юбы II. В любом случае путь шел вокруг Сицилии. В 1948 г. подводные работы продолжили Кусто и Филипп Тайе. Им удалось проникнуть во внутренние помещения судна, чего не сумел сделать Мерлен, не располагавший аквалангом. Благодаря свинцовой обшивке корпуса груз, уложенный в трюмах, почти не пострадал.

Находки затонувших кораблей случались все чаще, и знакомство с ними начиналось обычно с подъема груза. Новая техника позволяет ныряльщикам тщательнее изучать морское дно, чем это делали ловцы губок или рыбаки. Примерно в 1925 г. Лигурийский рыбак из Альбенги поймал в свои сети две амфоры с римского корабля, затонувшего в первой половине I в. до н. э. на 44-метровой глубине. Но должна была пройти четверть века, прежде чем итальянским археологам удалось поднять в этом месте более 1 тыс. амфор, множество посуды и несколько обломков корпуса.

Совсем иначе проходили раскопки римского судна с амфорами, наполненными вином, затонувшего в 205 г. до н. э. и обнаруженного в 1949 г. корсиканским аквалангистом Кристианини вблизи острова Гран-Конглуэ, недалеко от Марселя, на глубине около 50 м. Сечение его дубового киля составляло 17Х 12 см, а шпангоутов, расположенных через каждые 10 см, — 9X9 см. По некоторым признакам судно имело мачту с парусами из бычьих шкур, как на галльских кораблях. В феврале 1952 г. Кусто начал работы по извлечению груза, общий план которых был разработан хранителем Марсельского музея Фернаном Бенуа. Археологам удалось поднять около 2 тыс. амфор, до 4 тыс. разнообразных предметов, определить принадлежность, возраст и маршрут судна и доставить на поверхность несколько его фрагментов. Оно принадлежало упоминаемому Ливием известному судовладельцу и лесоторговцу, почетному гражданину Делоса с 240 г. до н. э. Марку Сестию и, вероятно, было зафрахтовано неким Лукием Титом, сыном Гая: значительная часть груза помечена его именем. Судно шло из Эгейского моря в Массалию через Сицилийский пролив с заходом в промежуточные порты. Захватив последний груз на побережье Лациума, может быть, даже в Остии, оно обогнуло Корсику и взяло курс к Массалии, но шторм помешал Сестию и Титу получить прибыли от этого рейса.

По обломкам судов из Альбенги и Гран-Конглуэ удалось восстановить некоторые их характеристики. Судно из Альбенги имело 30 м в длину, 8 м в ширину и водоизмещение 135 т; из Гран-Конглуэ — соответственно 23 и 7 при грузоподъемности 80 т (иногда его длину указывают даже 30 м). Глубина судов от киля до верхней палубы, как правило, равнялась их ширине, и эти два судна не представляли исключения. Свинцовая обшивка их корпусов состояла из плотно пригнанных листов толщиной в 1 мм и размерами до 60х50 см. На обшивку судна из Гран-Конглуэ пошло 20 т свинца — по курсу того времени это было эквивалентно 8 кг 981 г серебра или 885,8 г золота. Чтобы удержать судно, требовался якорь весом 400–450 кг. Как видно, суда обходились недешево их владельцам.

Наиболее выдающейся можно считать находку в 1446 г. в озере Неми (в 25 км от Рима), где когда-то красовалась излюбленная вилла Цезаря, двух 70-метровых либурн с 10 рядами весел. Первая попытка их извлечения была предпринята уже в следующем году по приказу кардинала Колонна. Но лишь в 1930 г., когда удалось снизить уровень воды в озере, галеры оказались на суше. Это были увеселительные плавучие дворцы Калигулы, созданные, словно в насмешку, на озере, где еще витала тень Цезаря — автора законов против роскоши. Мраморные залы с фресками и колоннами, термы, златотканые драпировки, мозаичные полы, панели из ценных пород дерева, скульптура, конюшни — все это было рассчитано на один летний сезон. Корабли были «с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода: пируя в них средь бела дня, он под музыку и пенье плавал вдоль побережья Кампании» (30в, 37). С легкостью нажитые богатства скользили меж пальцев императора. Когда ему наскучили берега Неми, он велел затопить галеры…

В отличие от греков римляне не использовали чисто гребные и чисто парусные суда или использовали крайне редко, как правило, это корабли покоренных народов. Они предпочитали двойной движитель, дающий неограниченные возможности для плавания, и, если мы видим на рисунке римский парусник, можно не сомневаться, что где-нибудь в трюме или на палубе имеются наготове весла. Корабли римляне делали палубными и беспалубными, эта деталь имела, по-видимому, важное значение и постоянно подчеркивалась латинскими авторами. Из контекстов можно заключить, что палубные суда были более тяжелого типа, на них устанавливалась всевозможная техника, и они в первую очередь предназначались для тарана, если это были корабли военные, и для дальних рейсов — если купеческие. Как и в случае с военными кораблями, известно много названий типов судов торговых, но часто мы не знаем, что за ними скрывается: например «будары», упоминаемые Катуллом. Бывает и наоборот: неизвестно, как называли иллирийцы свои корабли, зато более или менее подробное их описание находим у Лукана — это плот из дубовых бревен, обвязанный цепью и обложенный с бортов пустыми бочками; на таких сооружениях, сообщает Лукан, иллирийцы плавали без весел и парусов, полагаясь лишь на течение и закономерность движения волн (19, IV, 417–428).

Длина торговых судов относилась к ширине как 4:1 или как 3:1, днище было закругленное, и из него выступал киль. Доски обшивки соединялись пазами и прикреплялись к дубовым шпангоутам деревянными шипами: разбухнув, они предохраняли корпус от разрушения и от просачивания воды (в процессе эксплуатации он быстро расшатывался, и металлические гвозди выпадали). Но, поскольку суда часто вытаскивались на сушу, где шипы могли высохнуть и выпасть, в центр каждого из них вколачивался медный гвоздь диаметром до 2 см, чтобы расклинить дерево. Затем обшивка либо конопатилась, смолилась и окрашивалась, либо покрывалась сплошным слоем шерстяной ткани, пропитанной дегтем, и свинцовыми листами. Так были построены барки Калигулы и судно из Альбенги. Бимсы делались из кедра и покрывались лаком, если только галера Махдия не представляет в этом смысле исключения.

Л. Кэссон отмечает некоторые детали оснастки, встречавшиеся еще в Египте во времена Хатшепсут и передававшиеся как эстафета от египтян финикийцам, от них к критянам, затем к грекам и римлянам. Но не исключено, что они могли быть заимствованы римлянами непосредственно в Египте после его присоединения к империи. Это упругие реи, составленные из скрепленных вместе двух молодых деревьев; это холст для парусов и такелаж из льна, пеньки, скрученного папируса и кожаных полос; это песок и камни для балласта. Вероятно, сюда же следует отнести и непременную каюту для кормчего и его помощников, пристроенную перед бизанью. Так как специальных пассажирских судов еще не было и трюмы были заняты грузом, пассажирам приходилось довольствоваться палубой. Короткие рейсы и мягкий климат не создавали особых неудобств, и палуба была обычно переполнена народом: по свидетельству Иосифа Флавия, количество пассажиров могло доходить до 600.

А вот рассказ, относящийся к началу нашей эры. Несколько человек отплыли из палестинской Кесарии в Италию. На следующий день корабль прибыл в Сидон, но по выходе оттуда ветры заставили его пристать к Кипру (те самые ветры, которые спасли жизнь Унуамону). Затем пассажиры достигли ликийского города Миры и там пересели на попутный египетский корабль. Однако, поравнявшись с Книдом, корабль был вынужден из-за ветров приблизиться к Криту и с трудом добрался до Ласеи на его южном берегу. Зимовать в Ласее было опасно, поэтому корабль воспользовался южным ветром и отправился на запад, стремясь дойти до Финика с удобной для зимовки гаванью. Но вскоре задул норд-ост, прибивший корабль к островку Клавдедо есть отбросивший его назад. Моряки спустили парус, укрепили корпус и отдались на волю волн. На следующий день буря усилилась, и с корабля стали выбрасывать груз, а еще день спустя в море полетели вещи пассажиров. Буря вынесла судно в Адриатическое море, и там, когда после 14-суточной трепки оно приблизилось к земле, корабельщики решили бежать, бросив пассажиров на произвол судьбы. Раз за разом бросали лот. Когда глубина стала явственно уменьшаться, отдали четыре кормовых якоря и стали дожидаться рассвета. Утром корабельщики сели в лодку — якобы для того, чтобы завести носовой якорь, но пассажиры, заподозрив неладное, перерубили канат и остались лицом к лицу с бушующим морем. Их было 276, свободных и узников. Они стали выбрасывать пшеницу из трюмов, чтобы облегчить судно, а когда рассвело, увидели, что находятся в заливе с отлогим берегом. Они подняли якоря, поставили малый парус, освободили рули и направились к суше. Последовал толчок, и нос корабля глубоко увяз в песчаной косе, тогда как в корму с силой ударяли волны. Решив, что настал последний час, пассажиры хотели было умертвить узников, но кто-то нашел лучший выход из создавшегося положения. Умеющие плавать бросились в воду и достигли берега, а остальные разломали полуживой корабль и спаслись на досках. Оказалось, что они заброшены на остров Мелиту. Там они провели три зимних месяца, а с наступлением весны их взял зимовавший на Мелите александрийский корабль «Диоскуры», доставивший их в Сиракузы и затем в Регий. Через сутки подул попутный южный ветер, и на второй день пассажиры добрались до Путеол.

Был ли этот рейс необычным и не приукрасил ли рассказчик свои беды? Едва ли. Мелкие, но точные детали убеждают в обратном.

Упомянутые пять якорей сразу заставляют вспомнить галеру Махдия: именно такое количество обнаружили археологи в ее обломках. Якоря имели, как правило, деревянные лапы и веретено (они исчезают в воде бесследно) и свинцовый шток весом от 28 до 600 кг — в зависимости от размера корабля. Веретено тоже бывало иногда металлическим и покрывалось сверху слоем дерева — как в барках Калигулы. Известны случаи, когда якорь делался полым и его вес зависел от того, сколько и какого балласта насыплют в него. Карфагеняне, например, заполняли такие якоря камнями, а перед отправкой в обратный путь заменяли камни серебром, оловом или другим ценным металлом, превращая судовую принадлежность в дополнительный полезный груз.

Грузовые корабли имели тоннаж от 60 (ликийские) до 1300 т (зерновозы). Тоннаж измерялся количеством стандартных 30-литровых амфор: минимальное количество их на борту было 2 тыс. (Цицерон), стандартное — 3 тыс. (Демосфен, Плиний), максимальное — 10 тыс. (Фукидид, Страбон). Но это только данные известных источников, могли, конечно, быть и другие. Так же обстоит дело с определением средних размеров римского судна. Г. Нойкирхен считает, что его длина — 20 м, ширина — 6, осадка — 3 м при водоизмещении 200–300 т (91, с. 49). М. Лазарев располагает иными сведениями: длина 20–30 м, ширина — 6–8 м, водоизмещение — до 500 т, а в отдельных случаях до 1200 т (86, с. 53).

Как и у греков, корабли имели собственные имена, но определить их не всегда бывало просто. Можно абсолютно уверенно утверждать, что на главном парусе упомянутого александрийского судна были изображены Диоскуры — Кастор и Поллукс. Но если судно называлось, скажем, «Борисфен» или «Исида», нужно было хорошо разбираться в иконографии, чтобы не спутать бородатого Борисфена с бородатым Зевсом, а рогатую Исиду с рогатой Танит. Иногда на парусе рисовали атрибут божества, иногда — один лишь инициал, причем это мог быть инициал не имени бога, а одного из его бесчисленных эпитетов. Нередко судно называли по имени скульптуры, установленной на носу, на корме близ алтаря или на клотике мачты. По крайней мере со времен Калигулы на корме кораблей можно было увидеть знамена — возможно, императорские штандарты.

Заметно улучшилась система жизнеобеспечения; римские корабли располагали поршневыми помпами и насосами для откачивания воды. Крупные корабли несли на палубе шлюпку в дополнение к той, что испокон веков сопровождала все корабли, привязанная на длинном тросе к корме.

Скорость кораблей зависела от их оснастки. Л. Кэссон упоминает два основных ее вида (111, с. 218–220). Одна — обычная, квадратная: марсель в сочетании с главным парусом, иногда бизань и непременный артемон на короткой наклонной носовой мачте (римляне иногда использовали эту мачту как стрелу при грузовых операциях). Некоторые изображения показывают марсель разрезанным посередине: этот разрез пропускал сквозь себя тяжелый форштаг и позволял кормчему смотреть вперед по курсу и поддерживать связь с носовыми матросами. Реи могли спускаться и подниматься, регулируя площадь парусности и скорость хода. Другая оснастка — шпринтовая: либо короткошкаторинная, рейковая с косым парусом, близким к латинскому, либо собственно шпринтовая, считающаяся датским изобретением XV в. При шпринтовой оснастке верхний угол косого четырехугольного паруса растягивается свободным концом шпринтова шеста, прикрепленного другим концом к петле в нижней части мачты, вынесенной ближе к носу судна. При благоприятном ветре суда делали в среднем от 4 до 6 узлов, при противном — не более 2, но если квадратная оснастка не может повернуться более чем на 7 румбов к ветру, то шпринтовая значительно улучшает маневренность судна.

***

Совершенствование флотов вело за собой совершенствование навигационных и географических знаний. Плавание считалось спокойным и безопасным от восхода Плеяд (25 мая) до восхода Арктура (16 сентября). Затем шел «сомнительный» сезон с дождями и шквалами, а с 11 ноября до 10 марта плавание исключалось напрочь (66, IV, 39). 5 марта устраивалось торжественное открытие навигации, сопровождаемое играми и общественными зрелищами. Этот праздник — плойафесия — пришел в Рим из Александрии и был посвящен спуску судов на воду: считалось, что именно 5 марта отправилась в путь на своем корабле Исида на поиски Осириса. Поэтому праздник имел еще одно название — «День плавания корабля Исиды». Он знаменовал наступление второго «сомнительного» сезона, возможного, но опасного для судоходства.

Римские кормчие знали много полезных примет, позволяющих предугадывать погоду: цвет луны и ее форма, восход и закат солнца, величина и форма облаков, характер волнения на море, температура и влажность воздуха, поведение птиц и морских животных — все это читалось ими, как раскрытая книга природы. Ночью на помощь приходили звезды и маяки: примерно два десятка их было установлено в разных местах необъятной империи, и один маяк сохранился (правда, в перестроенном виде) в Гавани Артабров, откуда обычно плавали к Британии за оловом. Широчайшую картину ориентирования по звездам дают античные авторы Овидий, Лукан и многие другие.

Изучая небо и природные явления, ученые не оставляли своим вниманием и мир земной. Походы Цезаря, Помпея, Красса неизмеримо раздвинули его границы и положили начало проникновению римлян в места, считавшиеся до того недоступными или необитаемыми.

Оживление судоходства в Южных морях вынудило Птолемеев учредить новую должность: в 78 г. до н. э. стратег из Фиваиды Каллимах стал также «стратегом Индийского и Красного морей». Флотилии египетских кораблей теперь часто наведывались в Южную Аравию, открыли остров Диоскориду, совершали из Аданы прямые 40-дневные рейсы в Индию, минуя посредников-арабов с их международным рынком Пальмирой или Тадмором. На южном берегу залива Асэб Птолемеи возродили заброшенный город Дир, превратили его в крупный благоустроенный порт, соединили дорогой с Коптом и переименовали в Беренику. По своему назначению и расположению у пролива он напоминает Гибралтар. Другая крепость, Миос-Гормос, соединенная дорогой с Кенополем, располагалась на африканском берегу южнее Синайского полуострова. Вместе с близлежащими островами Шадван, Тавила и Гафтун-эль-Кабир она была мощным форпостом для защиты торговли при входе в Суэцкий залив, где орудовали шайки набатеев. «Раньше набатеи жили смирно, — пишет Диодор, — получая пропитание от скотоводства, но когда александрийские цари развернули торговое судоходство, набатеи принялись не только нападать на потерпевших кораблекрушение, но стали также строить пиратские корабли и грабить плавающих по морю» (49, III, 43, 5). Птолемеевский флот восстановил порядок в этой части моря.

Проходит еще несколько лет — Публий Ликиний Красс появляется у берегов Британии и открывает путь к легендарным «Оловянным островам» Касситеридам. На противоположном конце Европы Гай Скрибоний Курион добирается до среднего течения Истра, отделяющего Дакию от Мёзии. Ровно через 20 лет после его похода Цезарь завоевывает почти всю Европу и высаживается в Британии. Еще через 30 лет наместник Египта Элий Галл идет по приказу Августа с войском в Эфиопию и Счастливую Аравию, а его преемник Гай Петроний проникает в Судан. В 20 г. до н. э. Корнелий Бальб покоряет для римлян внутренние области Ливии почти до Северного тропика. Чуть позже римляне открывают исток Истра, выходят к берегам Северного и Балтийского морей, Агриппа составляет карту всех северных районов империи, а его флот проходит под парусами до Кимврского мыса, «куда до того времени ни по суше, ни по воде не проникал ни один римлянин» (64, V, 14). Через два года после смерти Августа римляне появляются в Гельголанде, а в конце правления Клавдия обмениваются посольствами с правителями Цейлона. Курьеры Нерона привозят ему янтарь от устья Вистулы, а его солдаты разрешают загадку, много веков занимавшую географов: откуда течет Нил? Римский наместник Юлий Агрикола снабжает своего зятя историка Тацита богатым материалом о жизни североевропейских племен, его флот обплывает всю Британию, решив в пользу Пифея вопрос о том, остров она или нет, и заплывает в Оркнейский архипелаг. Центурион XII Молниеносного легиона Лукий Юлий Максим в правление Домициана оставляет автограф на скале у подножия Беюк-Даша, близ Баку, где римляне впервые купались в теплых водах Каспия. «Перипл Эритрейского моря», составленный неизвестным автором в конце 80-х годов, быть может, становится причиной того, что римляне совершают ряд смелых экспедиций в Китай и знакомятся с дальневосточными морями: путь в Китай начинался от юго-западного побережья Индии или с Цейлона и вел через Бенгальский залив и Зондский пролив в Южно-Китайское море.

Золотые и серебряные реки соединили Рим с Востоком: если верить Плинию, ежегодный отток этих металлов из Рима составлял совершенно невероятную сумму — свыше 100 млн. сестерциев. В индийском городе Модуре, на юге Декана, существовала римская колония, в Индостане до сих пор находят римские монеты. Вместе с золотом на Восток неотвратимо перемещались центры общественной, культурной, политической, торговой жизни. Во второй половине III в. вся Южная Аравия попадает под власть Химьяритского государства, сосредоточившего в своих руках морскую торговлю Востока с Западом в Южных морях. Начиная с III в. все нити посреднической торговли переходят в руки сирийских и палестинских купцов. Возрождаются древние караванные пути, но теперь они оканчиваются не у Тира, Сидона или Милета, а у берегов Атлантического океана, Северного и Балтийского морей. Эти пути проходили через Бизантий и затем разветвлялись, образуя кровеносную систему новой посреднической торговли. И когда орды варваров ринулись на Рим, Бизантий, ставший 19 мая 330 г. Константинополем, оказался в стороне от их нашествия, Ему предстояло еще несколько веков дожидаться крестоносцев.