Heather Snow

Sweet madness: A veiled seduction novel

© Heather Snow, 2013

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

 

Лидс

Июнь 1817 года

Желтый цвет ей к лицу. Габриэль Деверо не сводил глаз с грациозной молодой женщины, кружившейся по залу в изящном танце. Он не мог вспомнить названия белых цветов, вышивкой которых был украшен едва задевавший паркет подол ее лимонного платья.

Ему никогда не нравились блондинки в желтом. Они меркли в толпе, подобно одноцветному рисунку, очертания которого не воспринимал глаз. Но леди Пенелопа была иной. Она сияла, словно летнее солнце, затмевая окружающих. Габриэль знал ее всего несколько дней, однако успел проникнуться обаянием этого волшебного света. И не удивительно, что Майкл выбрал в жены именно ее: ординарных людей он попросту не замечал.

– Что, уже вожделеешь очередную невесту нашего кузена?

Габриэль стиснул зубы от возмущения и все же удержался от грубого ответа. В любом случае Эдвард, а именно его тихих шагов не услышал Габриэль, даже будучи менее пьяным, не смог бы оценить и самую язвительную, остроумную реплику.

– Глупости, – нехотя ответил Габриэль. Конечно, никакого чувства к леди Пенелопе он не испытывал. Однако пока следил за счастливой парой, кружившейся в легком вальсе, все его тело пробирала какая-то странная дрожь. Он с трудом оторвал взгляд от танцующих и вновь посмотрел на младшего брата. Ну конечно, опять этот припухший, покрасневший нос! С каких пор Эдвард пристрастился к выпивке?

Между тем ночь только начиналась.

Габриэль заглянул в хитрые глаза брата и понял: тот распознал причину его скверного настроения. Проклятье! Каким бы пьяницей ни стал Эдвард, он все же знал Габриэля лучше, чем кто бы то ни было.

Неужели это ревность? Он снова перевел взгляд на танцующих: как будто проиграет пари, если перестанет смотреть. Габриэль заставил себя остановить взгляд на кузене Майкле, бароне Мантоне Третьем, губы которого расплывались в блаженной улыбке. А почему бы ему не радоваться? Похоже, он нашел настоящую долгожданную любовь.

И именно это не давало покоя Габриэлю. Он не ревновал красавицу – он завидовал чужому счастью. А есть ли на свете женщина, способная вернуть его улыбку? Нет, вряд ли.

Габриэль отвел взор.

– Что ж, теперь слишком поздно, – сказал Эдвард, глотнув из бокала, – для нас обоих.

Габриэль бросил резкий взгляд на брата, в голосе которого распознал гнев. Ведь Эдвард не смотрел, подобно Габриэлю, ни в сторону танцующих, ни тем более на новобрачных. Он не сводил глаз с дальнего угла бального зала. Габриэль глянул туда и обнаружил Амелию, жену Эдварда, бессовестно флиртующую с известным повесой.

Эдвард залпом допил остатки пунша и вытер губы рукавом.

– Извини, брат, – бросил он, прежде чем удалиться.

Проклятье! Проклятье! Габриэлю пришлось последовать за ним. Теперь он глава семьи – как бы ни чужда была ему эта роль. Поэтому он обязан на корню пресечь любой инцидент, способный сорвать свадебный бал.

Габриэль замедлил шаг. Эдвард же резко обернулся, посмотрев в сторону жены, и, едва не снеся с петель двери, вылетел во тьму ночи. Габриэль удрученно посмотрел вслед брату. Да, многое изменилось. Для всех них.

– Лорд Бромвич?

Габриэль вздрогнул, когда чья-то рука в перчатке коснулась его предплечья. Он сжал руки в кулаки, прежде чем осознал, что к чему.

– Ах… я… – Леди Пенелопа робко засмеялась: в такие моменты она выглядела намного моложе своих двадцати лет. Габриэль не знал, что она сейчас прочитала на его лице, однако ее светло-зеленые глаза удивленно расширились, и она мгновенно убрала ладонь с его руки. Его чрезмерная настороженность – вот что смутило девушку, как молниеносно надвигающееся штормовое облако омрачает солнечную погоду по весне. И Габриэль в свои двадцать семь почувствовал себя угрюмым стариком.

Он выдавил слабую улыбку, а все его тело словно после сильнейшего удара провалилось в бездну слабости.

– Леди Пенелопа, простите меня. Я… – Что он мог сказать? «Простите: я вас чуть не ударил по лицу?» После пережитой войны он не вполне адекватно реагировал на разного рода неожиданности. – Я задумался. Не услышал, как вы подошли…

– Конечно… – пробормотала леди Пенелопа, не показав обиды. Все же ее серьезный пристальный взгляд смущал его. – Я вас напугала, – понимающе кивнув, продолжила она. – Мне следовало быть внимательнее. Простите, милорд. Обещаю, подобное больше не повторится.

Габриэль заметил, что хмурится. Он еще плохо знал леди Пенелопу. Она что, смеется над ним? Или просто старается быть вежливой? Вряд ли она понимает, как повлияли на него долгие годы, проведенные в сражениях на фронтах Европы, так ведь? Сам он никогда не говорил об этом.

– Что ж, – светло улыбаясь, сказала она, к удивлению Габриэля, вновь положив ладонь на его руку. Ее губы расплылись в милой улыбке, которая, казалось, легко прогнала хмурое облако, нависшее над ними. – Я уверена, вы не откажете мне в следующем танце.

Габриэля поразила столь быстрая перемена в поведении. Ему не удалось скрыть ошеломления, и он испустил глубокий вздох. Почему ее простая улыбка вызвала у него такую слабость? Поразительную слабость, и, более того, она его… согрела. Одарила чувством покоя и счастья. Это ощущение казалось Габриэлю настолько странным и незнакомым, что он не мог подобрать сравнения.

Он не успел дать ответ – леди Пенелопа повлекла его в центр зала.

– Танец вот-вот начнется! – торопила она, с надеждой смотря на Габриэля. Ее белокурые кудри, украшенные желтыми цветами, переливались под светом люстр.

Разумеется. Как глава семьи, он должен принять приглашение невесты кузена на следующий танец. Именно поэтому леди Пенелопа к нему и подошла. Габриэль стряхнул томительное напряжение, которое испытывал в обществе юной особы, и ускорил шаг.

В его сердце застыла тревога, когда они заняли ведущее место среди танцующих – там, где сливались две взаимонаправленные линии. Габриэль чувствовал себя неловко: в последний раз он танцевал еще до войны. А теперь… так тесно, так шумно. От всей обстановки в его груди нарастала болезненная тяжесть. Однако отказаться он не мог.

Леди Пенелопа положила нежную руку на ладонь Габриэля, вторую – на его плечо. От волнения по его шее проскользнула маленькая капелька пота.

«Подтянись, старик, – мысленно сказал он себе. – Всего лишь один танец – и на сегодня ты свободен».

Габриэль приготовился с минуты на минуту потерять сознание от головокружения, нападавшего на него каждый раз, стоило ему оказаться на балу. Однако, к его изумлению, ничего подобного не произошло.

Пространство заполнили звуки скрипок и рояля, вплетающиеся в бодрящую и веселую мелодию, которую Габриэль не смог узнать. Он изо всех сил старался скрыть эмоции, ожидая первого шага от партнерши. Он не упражнялся уже несколько лет и понятия не имел, как начать этот танец. Габриэль надеялся, что леди Пенелопа выберет что-нибудь попроще: чтобы ему удалось приспособиться и не выглядеть дураком. К мелодии прибавились звуки флейты, и танец начался.

Леди Пенелопа сжала руку Габриэля.

– Не падать духом, милорд, – прошептала она. – Я в вас верю.

Гибриэль не успел ответить, как леди Пенелопа с лучезарной улыбкой ускользнула от него прочь, кружась по залу, и ее движения словно напомнили ему что-то. Но когда она вернулась и за руки вовлекла его в танец, его тело поддалось так легко и покорно, будто он танцевал всю жизнь.

Всего пара движений, и Габриэль понял, почему чувствует себя так свободно: леди Пенелопа выбрала простой, но всем известный танец, возможно, единственный, который он знал. Напряжение отпустило, и его заледеневшее от волнения тело согрелось в энергичных движениях, заставивших его забыть обо всем на свете.

Как батальон солдат следует за своим командиром, танцоры повторяли за ними движения, пара за парой змейкой кружились по залу. Танец длился около получаса. Габриэль готов был поклясться, что за это время улыбался больше, чем за весь прошедший месяц. Но что более странно: он не испытал того сокрушительного страха, который овладел им в его первую ночь на балу на Пиренейском полуострове. Напротив, почувствовал невообразимую радость: так веселился он, наверное, впервые.

Танец Габриэля и леди Пенелопы окончен; они остановились друг напротив друга, и он посмотрел на нее. Она улыбнулась и, когда стихла музыка, захлопала в ладоши, окинув взором остальных танцоров. Но Габриэль не мог отвести глаз от нее.

Неужели какой-то танец заставил его так воспрянуть? Или все-таки партнерша?

Румянец играл на щеках леди Пенелопы, а зеленые глаза засветились радостью. Подмокшие от пота тонкие пряди волос пристали к вискам и шее. Она была воплощением прелестной английской розы: хрупкая, утонченная, грациозная; изящные щиколотки, прелестные руки, аристократический нос и бархатная кожа. Она именно такая, какой должна быть молодая английская леди. Габриэль готов был отправиться на войну за такую, как она.

«Разве я не достоин счастья?» – подумалось ему. Он имел в виду не леди Пенелопу. Возможно, пришло время рискнуть и вытащить себя из-за им же самим возведенной стены отчуждения и найти вторую половинку. Ему, конечно, нужна спутница постарше невесты Майкла и куда более умудренная жизненным опытом. Для столь невинного существа Габриэль стал бы ужасным мужем. В свои годы он повидал больше смертей и горя, чем многие за всю жизнь, и очень изменился. Ему нужна женщина, душа которой не была бы такой… светлой. Этот свет ошеломляет его, привыкшего жить во тьме печалей и несчастий. Но и это еще не все.

Разразилась буря аплодисментов, когда оставшиеся танцоры, затаив дыхание, встали в ряд для следующего танца. Габриэль присоединился к ним, наконец отведя взгляд от невесты кузена. Когда рукоплескания стихли, Майкл занял свое место в линии.

– Бог ты мой. Уже вечность не танцевал такого.

Удивительно! Майкл выглядит еще совсем мальчишкой. Трудно поверить, что он всего на пару лет моложе Габриэля. Последний частенько завидовал поразительной энергии кузена: тот, казалось, вообще не ведает усталости. С присущей Майклу бодростью он веселым рывком приобнял невесту, шутливо поцеловав ее в висок.

– Непривычна роль жены, дорогая?

– Да, действительно. – Обняв мужа в ответ, леди Пенелопа одарила его любящей улыбкой, однако взглядом встретилась с Габриэлем. Он понял, что сейчас она хотела бы потанцевать с ним. Она бы почувствовала его страдания, как бы он ни пытался их скрыть, и непременно выбрала танец, с которым он смог бы справиться. Габриэля поражали ее чувствительность, ее внимательность.

Теперь он понял, что леди Пенелопа никогда не смеялась над ним. Вероятно, был в ее жизни другой человек, которому довелось испытать схожие бедствия. Ее кузина недавно вышла замуж за графа Стратфорда, воина, тяжело раненного в одной из битв, в которой участвовал и Габриэль. Возможно, Стратфорд чувствовал ту же гнетущую неприкаянность, ту же болезненную настороженность, так же мучился от бесконечных бессонниц и кошмаров. Ночь за ночью переживал битвы, победы и поражения…

– С прошлым покончено, любовь моя, – объявил Майкл. – Отныне мы смотрим только в будущее.

Он снял бокал шампанского с подноса лакея. Слуга остановился, наблюдая, как изнемогающие от жажды танцоры припадают к влаге. Майкл взял один бокал для невесты и еще – для Габриэля, прежде чем произнести тост:

– За наше будущее! – Он чокнулся с Пенелопой, и по залу раскатился веселый звон.

– За ваше будущее, – поддержал Габриэль, не сводя глаз с Пенелопы. – Будьте счастливы.

Майкл дружески похлопал кузена по плечу, и часть шампанского выплеснулась через край, облив ему руку и рукав. Габриэль попробовал придержать выскользнувший бокал, но остаток жидкости вылился на его туфли.

– Благодарю, лорд Бромвич, – проговорила леди Пенелопа.

– Габриэль, – настоял он, стряхивая с ноги капли шампанского. Она изумленно вскинула брови, и он пояснил: – Теперь мы одна семья.

– Тогда – спасибо, Габриэль.

– Да, Габриэль, спасибо, – безразлично повторил Майкл, забирая у леди Пенелопы по-прежнему полный бокал. – Идем, жена, – сказал он с неестественной гримасой, будто смаковал каждое слово этой фразы. Затем более тихим тоном, с ноткой интимности, добавил: – Нам пора удалиться.

– Пора, – с готовностью подхватила леди Пенелопа, и счастливая парочка поспешила покинуть праздник.

Глядя им вслед, Габриэль наконец понял, какое именно чувство пронзило его сердце, когда леди Пенелопа впервые улыбнулась ему. Это была надежда. Надежда на собственное будущее.

Габриэль выпил малые капли шампанского, оставшиеся в бокале, мысленно произнеся свой тост: «Пусть мое будущее будет не менее счастливым, чем их».

 

Глава 1

Уэст-Мидлендс

Февраль 1820 года

Вскоре после смерти короля Георга III Безумного

Леди Пенелопа Бриджмен, баронесса Мантон, вышла из кареты. Под ее изящными черными ботиночками хрустел щебень аллей Викеринг-плейс.

Этот построенный в семнадцатом веке особняк походил на дворец. Из крыши, покрытой сланцем, выступало не менее дюжины дымоходов; из каждого возносились к небу клубы дыма от разожженных очагов, поддерживающих тепло в старинном здании красного кирпича. Не удивительно: этот февраль выдался особенно холодным. Вся западная часть постройки до главного входа была окутана буровато-зеленым увядшим плющом. Пенелопа представила, насколько он, должно быть, красив по весне, как и узорчатый фонтан на площадке перед домом или акры земли, в теплое время покрытые зеленеющей и цветущей флорой.

Все же Пенелопа от всей души надеялась, что весной приезжать в Викеринг-плейс ей не придется. Она и сейчас предпочла бы оказаться подальше от этого места.

Дубовые резные двери распахнулись перед ней, едва она достигла верхней ступеньки лестницы.

– Леди Мантон, – поприветствовал ее худощавый господин в черном строгом костюме, которому заранее было известно имя гостьи. Пенелопа решила, что в этом нет ничего удивительного. Здесь тщательно отслеживали поток посетителей и встреча с каждым планировалась заблаговременно.

– Вы, я полагаю, мистер Аллен? – спросила она, зябко кутаясь в шерстяную накидку и поеживаясь от обжигающего ледяного ветра. Она притопывала ногами, невольно поглядывая на огонь в камине.

– Да, это я, – сдержанно подтвердил мистер Аллен, однако не отошел в сторону, чтобы пригласить гостью в дом. Пенелопа многозначительно посмотрела на него, потирая руки в перчатках. Наконец хозяин смиловался: – Прошу, проходите, – сказал он, не скрывая своего неудовольствия.

Пока мистер Аллен не передумал, благодарная за предоставленное тепло Пенелопа обошла его сбоку. Холл был ярко освещен. Пенелопа не могла оторвать глаз от бесконечно высокого потолка, расписанного легкими кучевыми облаками на голубом летнем небе, у краев стен переходящего в прелестный закат. Подобной картины она не ожидала.

Откуда-то из глубины раздался душераздирающий вопль женщины, от которого Пенелопа поежилась не меньше, чем от холода. Этот пронзительный плач внезапно прекратился, оставив лишь зловещее эхо в мраморных стенах холла. Пенелопа задрожала. Она ожидала столкнуться здесь с чем-то подобным: это поместье давно перестало быть простым загородным особняком. Стены, покрытые золотистым дамастом, декоративная кладка и прекрасные дорогие скульптуры повидали многих аристократов, но теперь владелец продал Викеринг-плейс, и тот превратился в частную клинику для душевнобольных. Отныне богатые люди отправляли сюда сыновей и дочерей, матерей и отцов, жен и мужей на лечение или же просто для того, чтобы спрятать их подальше от общества. Именно так семья Майкла поступила с беднягой Габриэлем.

Пенелопе показалось, что шум совершенно не смутил мистера Аллена, словно тот его и вовсе не заметил. «Он привык», – подумала она. Аллен простер руку, приглашая гостью в свой кабинет. Пенелопа присела в удобное кресло напротив строгого, но весьма впечатляющего письменного стола. Гостья постаралась выглядеть как можно более невозмутимой, в то время как ее колотил нервный озноб.

– Боюсь, вы напрасно проделали такой путь, миледи, – начал мистер Аллен, усаживаясь на свое место. – Кажется, сегодня утром у его светлости был очередной приступ. В таком состоянии он может быть очень… опасен. Положа руку на сердце, говорю вам: не могу позволить его забрать. Ради вашей же безопасности.

Пенелопу насторожила эта хитроватая снисходительность в гнусавом голосе управляющего. Она недовольно сжала губы. Аллен, неправильно оценив ее реакцию, сказал в оправдание:

– Я отправлял вам посыльного. Должно быть, вы разминулись. Мне очень жаль, что вам пришлось проделать столь долгий путь.

Пенелопа едва сдержала смех. Ведь единственная вещь, о которой он действительно жалел, заключалась в том, что она вообще сюда приехала. Леди небрежно отмахнулась.

– Ваш посыльный доставил мне сообщение заблаговременно. Однако…

Однако что? А ведь следовало ожидать такого отпора. Не зря же Пенелопа последние полтора года проработала с кузиной Лилиан, графиней Стратфорд, заботясь о лечении бывших солдат и их родственников. Никто и никогда не возражал Лилиан, ведь она леди. К тому же потрясающе умная, внушающая уважение всему своему окружению: и мужчинам, и женщинам.

Пенелопа же была лишена такого ума и такой внешности. Она пожевывала губу, представляя, как ловко бы ее кузина справилась с этим мистером Алленом. Пенелопа глубоко вздохнула и выпрямилась. Что ж, она понятия не имела, что сделала бы Лилиан на ее месте, но знала, как повела бы себя ее грозная мать с подобным человеком в любой житейской ситуации.

Пенелопа собрала все силы, чтобы придать как можно больше властности своему тону.

– Однако, – продолжила она, – насколько я понимаю, Викеринг-плейс – частная клиника. Все постояльцы проживают здесь по добровольному решению родственников, разве нет? – Она нахмурилась, не сводя глаз с Аллена. – При этом не за малые деньги.

Он нехотя кивнул, и Пенелопа почувствовала вкус победы. Из-под накидки она достала крепко перевязанную пачку писем от родственников Габриэля: все хотели вернуть беднягу домой. Рука Пенелопы слегка дрогнула, пока она через стол передавала послания управляющему.

– Я незамедлительно желаю встретиться с его светлостью. И мне не важно, в каком он сейчас состоянии.

Теперь настал черед мистера Аллена недовольно надуть губы, которые, пока он просматривал письма, слились в одну линию и, казалось, вот-вот исчезнут. Его лицо светилось неприязнью, однако он лишь произнес:

– Хорошо.

Пенелопа кратко кивнула и встала с кресла. Она сама, не дожидаясь хозяина, отворила дверь кабинета. Тот быстро последовал за ней. Как видно, он не выносил, чтобы кто бы то ни был в одиночку бродил по его владениям.

– Сюда, миледи. – В руках мистера Аллена зазвенела большая связка ключей.

Пока они шли вниз по коридору, раздался очередной пугающий крик. На этот раз, как показалось Пенелопе, мужской. Этот вопль сопровождался грубыми ритмичными лязгами, как будто издававший их безумец стучал по металлу каким-то предметом…

Пенелопа ощутила ноющую боль в груди. Она не могла представить Габриэля в столь ужасном месте. Когда она впервые его встретила, он был одет так же, как Джеффри, супруг Лилиан. Оба – бывшие солдаты, благородные и отважные. Габриэль отличался манерами командира, независимый, уверенный в своих силах. Как же он жил все это время здесь, в заточении? Должно быть, именно это свело его с ума. А сюда его привело вовсе не безумие.

Пенелопа чувствовала, что больше не может сдерживать одолевшую ее дрожь. Всего два с половиной года назад она и предположить не могла, что Габриэль, близкий родственник Майкла, когда-нибудь попадет в такое место. И если бы даже муж сказал ей о чем-то подобном, она бы подумала, что он сам сошел с ума. Однако самого Майкла болезнь свела в могилу уже через полгода после свадьбы.

Пенелопа едва не споткнулась. Боже! Как она могла подумать, что еще есть шанс спасти Габриэля Деверо? Ведь ничто не смогло помочь Майклу. Ничто.

Мистер Аллен остановился, заметив, что теперь слышен стук только его шагов. Он обернулся.

– Вы передумали, леди Мантон?

«Да». – Сердце Пенелопы сдавил обруч, трудно стало дышать – она вспомнила ужас той морозной зимы.

«Майкл! Он не дышит!» – Пенелопа мотнула головой, стараясь прогнать воспоминания.

– Нет-нет, конечно, нет, – ответила она управляющему. Голос Пенелопы оказался более послушным, чем ноги: она едва заставила их идти дальше.

Пенелопа напомнила себе, что она больше не та наивная, неопытная девочка. За последние два года с помощью Лилиан она научилась обращаться с людьми, страдающими различными душевными недугами. Она согласилась на это, в первую очередь чтобы отвлечься от своего горя. Значительно позже она поняла, что этот опыт для нее – настоящее спасение. Пенелопа часто слышала от людей, что с ней приятно и легко общаться, и, когда Лилиан предложила ей проводить немного времени, просто разговаривая с пациентами, бывшими солдатами, в частной клинике Стратфордов, отказаться она не смогла. И это занятие принесло огромную пользу больным, а Пенелопе – успех. Именно поэтому леди Бромвич, мать Габриэля, приехала в Лондон. Она попросила молодую женщину навестить ее сына. К тому же дама знала, что леди Пенелопа не будет распространять сведения о состоянии Габриэля. Ведь, в конце концов, она, как вдова Майкла, родственница Бромвичам, и они рассчитывали на ее понимание.

Мистер Аллен остановился у большой деревянной двери, медная ручка которой была отполирована до блеска. Он толкнул дверь, и та легко повиновалась, показывая тяжелые металлические прутья решетки, преграждающей выход из помещения, служившего Габриэлю домом. Управляющий вставил ключ в замочную скважину. С громким шумом решетчатая дверь отворилась, еще слишком новая, чтобы скрипеть от ржавчины.

Пенелопа сжалась, приготовившись ко всему. Она нервно теребила траурную накидку; сейчас ее настроение было таким же мрачным и унылым, как цвет ее одежды. Какого Габриэля она увидит за этим порогом? Если его болезнь хоть немного схожа с той, от которой страдал Майкл, она, так отвыкшая от проблесков надежды за последние дни, вздохнет с облегчением. Или же Габриэль – затерянный в глубинах отчаяния человек, закрытый в своем сознании от остального мира. Готова ли она была к подобному кошмару?

Пенелопа тяжело вздохнула. Габриэль по крайней мере жив, а это значит, что есть еще шанс его спасти. И она сделает все возможное – это будет искуплением за то, что она не смогла уберечь жизнь Майкла.

Леди прошла в комнату – так далеко, насколько могла, прежде чем ужас сразил ее.

– О… боже… мой… – прошептала она, удивившись, что смогла выговорить хотя бы это: страшнейший спазм сдавил ее горло. – Габриэль?

С трудом сделав второй вдох, Пенелопа подумала, не сошла ли с ума она – настолько невозможным казалось ей увиденное. Габриэль, совершенно голый, сидел в углу комнаты, словно стараясь скрыться от приближавшихся к нему людей. С нечеловеческой быстротой и силой он одной левой отпихнул широкую тяжелую кушетку, исполненную в стиле рококо. Деревянные ножки, скользнув по полу, издали пронзительный скрежет. Безумец спрятался за ней, будто за баррикадой.

– Демоны! Проклинаю вас! – прохрипел Габриэль, и Пенелопа зажмурилась от боли, пронзившей сердце. Но еще больше потряс ее безумный страх в его глазах. Он смотрел на посетителей так, будто действительно видел демонов. – Я уже весь в огне, сгораю заживо! Неужели вам этого мало, вы, мстительное исчадье ада? – прокричал он, напрягаясь всем телом.

Пенелопа не могла ни говорить, ни двигаться, наблюдая, как Габриэль схватил со стоящей поблизости тумбы кувшин с водой и принялся жадно пить, не замечая, что большая часть жидкости проливается мимо, струясь по его обнаженной коже на голые ноги. Пенелопа следовала взглядом за водой, скользившей к груди, где мелкие капли, теряясь в темных волосках, спускались к животу и ниже… Господи, он действительно абсолютно нагой.

Большое черное пятно возникло перед взглядом Пенелопы – мистер Аллен встал прямо перед ней.

– Миледи, я настаиваю, чтобы вы покинули это место.

Взрывной звук расколовшегося о мрамор стекла вернул внимание обоих к действу, разворачивающемуся в углу. Габриэль разбил пустой кувшин, и мелкие кусочки разлетелись в разные стороны.

Пенелопа скорее умерла бы, чем позволила мистеру Аллену выставить ее вон. Она воспользовалась случаем и проскользнула в глубь комнаты, поставив управляющего перед нелегким выбором: заставить санитаров вывести леди или приказать им держать Габриэля. Аллен ограничился яростным взглядом. Пенелопа хотела бы предложить свою помощь, но понимала: толку от нее будет мало, так как она вряд ли сможет совладать с Габриэлем в таком состоянии.

– Господи, – простонал Габриэль. – Дождусь ли я покоя? – Вода блестела на его коже; сам же он гневно смотрел на медленно приближающихся к нему санитаров, под ногами которых хрустели осколки стекла. – Раз вы не можете избавиться от своей жажды, значит, и я не могу. Так как же быть?

– Милорд, – спокойно начал мистер Аллен, не спеша приближаясь к кушетке, – вы же знаете, мы вам ни в чем не отказываем.

– Вранье! – крикнул Габриэль. – Вашей водой и горло не смочишь! А вся одежда – горит! – Он провел ногтями по рукам, и Пенелопа заметила белые полосы, появившиеся на смуглой коже. Так вот почему Габриэль снял с себя всю одежду! Ему казалось, что она пылает!

Что же это за расстройство? Пенелопа никогда не встречала ничего подобного. Затаив дыхание, она смотрела, как мистер Аллен и его сподручные приближаются к несчастному. Ее пульс учащался, и сердце стучало в груди с такой силой, словно в ловушке оказалась она сама. Пенелопа молилась, чтобы, усмиряя Габриэля, санитары не причинили ему вреда. Один из них подкрался к больному со спины. Она ахнула, когда увидела, как Габриэль, подобно огромной кошке, высоко подпрыгнул, подогнув колени, и вмиг оказался на кушетке. Санитар, промахнувшись, упал на пол, недоуменно вскрикнув.

– Милорд! – Мистер Аллен повысил голос, подняв руки в жесте, который показался Пенелопе совершенно не похожим на успокаивающий. – Милорд, – повторил управляющий более мирно, и Габриэль выпрямился. – Прошу, подумайте сами. Ведь вам никуда не уйти отсюда.

Пенелопа остановила взор на санитаре, подползавшем к пациенту сзади, пока мистер Аллен привлекал к себе внимание.

– Мы не причиним вам вреда, – говорил управляющий убаюкивающим голоском.

Однако леди Мантон видела, что Габриэль не слышит никаких слов. На его лице застыла маска ужаса, а сам он не смотрел ни на Аллена, ни даже на пол. Его глаза выражали исступленное желание погнаться за чем-то, однако ступить вниз он боялся. Его взгляд метался из стороны в сторону, преследуя одному ему видимую цель. И это таинственное нечто до смерти пугало его.

– Нет! – зарычал он. – Нет! Хватит мучить меня. Я и так сделал все что мог!

Пенелопа почувствовала, как по всему телу побежали мурашки, а на глазах появились слезы. Что же такое видит Габриэль?

В этот момент второй санитар пнул ножку кушетки. Габриэль сгруппировался. Мистер Аллен решил воспользоваться моментом и подался вперед. Но так же поступил и больной. Он с силой оттолкнулся и прыгнул. Благодаря высоте кушетки Габриэль легко перемахнул через голову управляющего и снова остался непойманным.

Зазвенели, падая на пол, тысячи каплеобразных кристаллов, когда Габриэль, протянув руки, схватился за нижний ярус исполинской люстры, держась на которой он, словно на маятнике, раскачивался по комнате, ускользая от пленителей. Десятки свечей, как от сурового шторма, посыпались вниз. Пенелопа, не в силах смотреть на ужасную картину, с застывшим сердцем наблюдала за шустрыми свинцовыми бликами, танцующими на стенах. Отблески света кружились и на обнаженном теле Габриэля, подчеркивая его рельефные мускулы.

«Боже. Как на картине. – Пенелопа зажмурилась. – Силы небесные, откуда такие несвоевременные мысли?»

Она далеко не сразу заметила, что Габриэль, раскачавшись на люстре, полетел прямо в ее сторону. В последний момент Пенелопа успела прикрыть руками лицо, однако не смогла устоять под обрушившейся на нее тяжестью и упала. Она закричала от боли, поразившей одновременно все тело. Никогда прежде леди Мантон не чувствовала подобного. Нестерпимо заныла спина, на которую пришелся основной удар. Пенелопа сильно ушибла левое плечо и затылок, но боль почему-то пронзила и грудь. Она заморгала, стараясь сфокусироваться, чтобы увидеть Габриэля, который, упав сверху, ударился о ее грудь головой. Вот почему она едва могла дышать: страшная тяжесть вызывала жуткую боль. Она зажмурилась. Наверняка останется огромный синяк.

Ошеломленная Пенелопа не сразу осознала, что прижата к полу Габриэлем. Его нагим, по-прежнему мокрым телом. Даже через плотную траурную накидку она чувствовала сырой жар, исходивший от его кожи. Издав краткий стон, она согнула локти и постаралась оттолкнуть придавившее ее тело. Габриэль резко поднял голову. Поймав его взгляд, Пенелопа не сдержала испуганного вздоха. Она никогда не видела столь широких зрачков. Они напомнили ей затмение: когда Луна оказывается между Землей и Солнцем, полностью, однако, не закрывая дневное светило. Так за пределы увеличенного черного зрачка выступает теплое, золотистое, но сейчас кажущееся огненно-красным кольцо. Эти глаза сильно взволновали Пенелопу; она почувствовала, что дрожит.

Но оба они оставались неподвижны. Казалось, ничто в целом мире не в состоянии заставить их пошевелиться. И весь хаос, царивший в палате, словно исчез. Сердце Пенелопы бешено колотилось – отбивало ритм такой же сумасшедший, каким был мужчина, лежавший на ней.

– Пенелопа? – прошептал безумец, пробуждая в ней очередной взрыв сострадания. Габриэль смотрел на Пенелопу, моргнув несколько раз: то ли чтобы лучше ее разглядеть, то ли просто не веря, что это действительно она. Последний раз он встречал ее на похоронах Майкла, и более они не виделись, хоть отношения их вполне походили на дружеские.

– Да. Да, это я…

Габриэль, казалось, изо всех сил прижал Пенелопу к себе, обнял настолько крепко, что напрочь лишил ее возможности дышать; и она, словно одинокий бакен в бушующем море, не смогла сопротивляться. Однако заметив обступившие их три пары ботинок, Габриэль ослабил объятия и нервно оглянулся.

– Пенелопа, – повторил он резко и грубо, снова обратив свой взгляд к леди Мантон, – помоги мне.

– Помогу, – пообещала она так быстро, что сама не осознавала всего смысла сказанного. Ведь ей за последние несколько минут довелось увидеть то, чего она и представить не могла даже в самом страшном сне.

Габриэль приподнялся, чтобы она смогла из-под него выкарабкаться. Собрав все усилия, Пенелопа освободилась и вновь посмотрела на безумца. Если он продолжит отбиваться и попытается сбежать, она будет не в состоянии помочь ему. Никто ему не поможет.

– Я помогу, – вновь прошептала Пенелопа, зная, что у нее есть только один способ спасти Габриэля.

Она обхватила его руками и ногами, всеми силами стараясь удержать извивающееся тело. Этого было достаточно, чтобы мистер Аллен и санитары подоспели к больному.

Когда Габриэль понял ее маневр, он принялся вопить, осыпая юную леди всевозможными проклятиями как предателя и заклятого врага. Сама же Пенелопа слишком поздно поняла, каким глупым и необдуманным был ее поступок, ведь Габриэль мог причинить ей немалый вред. Да, тот Габриэль, которого она знала прежде, никогда бы не сделал ей больно, однако Пенелопа ничуть не сомневалась: сейчас он совершенно не в себе. Даже любивший ее Майкл мог ударить ее в разгар приступа. Пенелопа заплакала, но все же продолжала цепко держать Габриэля.

Огромных усилий ей стоило снова начать дышать.

«Господи…»

Она понимала, что сейчас должна отпустить его. Ее руки и ноги дрожали и болели от перенапряжения. Пенелопа издавала тихие плачущие стоны, стараясь придать своей мертвой хватке немного нежности, чтобы они стали более похожими на утешающие объятия.

– Я в вас верю, милорд. Не падайте духом, и все будет хорошо. Я обещаю, – вспомнив их танец на балу, прошептала она, не замечая, что голос ее дрожит, выдавая ложь.

Еще пару секунд Габриэль старался вырваться, но вдруг обмяк, утомленно вздохнув.

После всего увиденного в этой палате Пенелопа в ужасе подумала, что Габриэлю уже не помочь. Она готова была молиться день и ночь напролет, чтобы ее предположение оказалось ошибочным.

 

Глава 2

Габриэля разбудили резкие злобные хрипы. Странно: в этот раз он не видел снов. Такое случалось крайне редко… Но с тех пор…

Вновь раздались хрипы, уже ближе. Слишком близко. Неужели он сам издавал эти жалкие звуки? Габриэль постарался открыть глаза, но это было не так просто. Казалось, его веки залепило воском.

Он почувствовал, как кто-то нежно прикоснулся к его лбу. Чьи-то ласковые пальцы осторожно поглаживали голову. Габриэлю почудился приятный аромат, напоминающий сочетание мандарина и ванили. Последнее время он часто представлял себе этот запах. Он решил попробовать подняться, в надежде приблизиться к источнику благоухания…

Он не может двигаться! Его мозг разрывали импульсы тревоги, он задыхался от паники, не в силах вырваться из пут, и с трудом открыл глаза. Габриэль издал болезненный вздох и зажмурился, увидев ослепляющий луч света.

– Приглушите освещение, – услышал он женский голос. – Думаю, его глаза сейчас очень чувствительны к свету.

Габриэль отчаянно хотел посмотреть на говорящую, но ему было страшно. Он вновь попытался двинуться с места. Его сердце отбивало сумасшедший ритм, ведь он вновь старался побороть в себе нечто, бравшее контроль над его сознанием.

«Господи! Боже! Только не это!»

Неровное быстрое дыхание эхом отдавалось в ушах. Габриэль знал: это его собственное дыхание. Он чувствовал порывы горячего воздуха, обжигающие верхнюю губу.

«Успокойся. Возьми себя в руки».

Усилием воли Габриэль задумался. Женщина сказала «приглушить освещение». Но ведь на поле боя нет свечей, которые можно было бы потушить. Он не в Бельгии. Нет. Уже… почти пять лет прошло. Он уверен в этом.

Габриэль вздрогнул, почувствовав прикосновение чьей-то руки.

– Тише, Габриэль. Все хорошо.

И вновь он почувствовал аромат мандарина и ванили.

– Оставь свои битвы в прошлом, – говорил во тьме женский голос.

Габриэль расслабился, подставляя лицо нежной ладони.

– Все правильно, – сказала она. – Поспи.

Он то терял сознание, то вновь приходил в себя, а по всему телу проплывали волны блаженного ощущения безопасности. Он не знал, насколько долго пребывал в таком состоянии, но когда очнулся, первая мысль его была, что он снова попал в ад. У него болело все. Словно Посейдон выбросил его из моря счастья на жестокий берег скорби и Габриэль лежал там один, обнаженный и израненный. Его кожа высохла, болела и чесалась, как будто облепивший его тело прибрежный песок раскалился на солнце.

Габриэль попытался пошевелиться, но не смог сдвинуться с места. Он распахнул глаза, стараясь рассмотреть что-то через окружившую его кромешную тьму. Но увидел больше, чем ему хотелось бы. Он обнаружил на себе окровавленный военный мундир. Опять.

Дьявол. Очередной приступ.

Габриэль сморщился, но даже это причинило ему сильную боль. Он с надеждой старался вернуть рассудок, но вскоре, однако, сдался. Его разум словно провалился в бездну, а мозг отек и воспалился, как тело при страшной болезни. Все, что он мог вспомнить, – это… чтение. Да, чтение коротких писем Эдварда из поместья. О достижениях и успехах. Такие послания не доставили бы Габриэлю сюда, в дом, где его держали взаперти как сумасшедшего.

«Как сумасшедшего? Габриэль, ты и есть сумасшедший».

Резкая боль сковала его сердце, а душу разрывал гневный протест. Но как можно не соглашаться с этим? Ему ведь становится все хуже, и это очевидно. Как долго Габриэль еще продержится, пока безумие не овладеет им всецело?

– Ты проснулся.

Он вздрогнул, вновь услышав во тьме мелодичный голос. Тяжелый бархатный полог слегка отошел, и Габриэль увидел силуэт стройной женщины. Но дамам не дозволялось посещать мужчин в Викеринг-плейс. Он что, ошибся? Изящные формы светились истинной женственностью, и их никак нельзя было принять за мужские.

Должно быть, приступ безумия еще не закончился. Он ведь знал, что в бреду иногда разговаривает с несуществующими людьми.

– Жар, кажется, спал, – радостно кивнув, промолвил плод его воображения. – Прибавим свет? – предложила она.

Сам не зная почему, Габриэль согласился. С ее появлением он почувствовал долгожданную защищенность. Он от всей души желал взглянуть в лицо своему таинственному видению, так как знал, что это принесет ему спокойствие – даже если он никогда больше не вспомнит его.

Незнакомка подошла ближе и немного сдвинула занавеси. Раздался грубый шорох ткани. Под полог проник дневной свет, проясняя форму носа, изгибы губ, наклон подбородка женщины…

О нет. Нет, нет, нет, нет, нет. Габриэля сразил исступленный поток пробудившихся чувств.

«Пенелопа?»

– Ты знаешь, где находишься, Габриэль? – спросила она.

Должно быть, ему не удалось скрыть свои чувства, и поэтому Пенелопа успокаивающе подняла руку.

– Хорошо, если нет, – добавила девушка.

– Конечно, я знаю, где я, – будто в свою защиту ответил он, чувствуя, как начинает терять самообладание под натиском стыда и смущения. Стыда перед всеми, кто видел его таким. А к очевидцам прибавилась и Пенелопа… Какого черта она тут делает? Он не видел ее два года. Она ведь и знать не должна была, что он здесь, так? Нет, это не может быть реальностью.

Габриэль проморгался, чтобы избавиться от сухости в глазах и лучше рассмотреть посетительницу. Пенелопа была одета во все черное, как в день похорон Майкла. Но почему? Ведь женщине полагается носить траур лишь в течение полугода после смерти супруга. Пенелопе давно следовало отказаться от этой унылой одежды и подобрать себе что-нибудь более веселое, под стать возрасту. Разве настоящая Пенелопа не была бы сейчас одета во что-то более светлое?

Значит, это его воображение? Габриэль решил проверить: задать ей вопрос, ответа на который кроме подлинной Пенелопы и его самого никто не знает. Он мрачно усмехнулся. Дурак. Раз он знает ответ, так и придуманная им Пенелопа тоже. Чтобы выяснить правду, нужно найти другой способ.

Однако Габриэль не смог придумать ничего, кроме как подавить в себе остатки гордости и спросить напрямую.

– Ты настоящая? – прохрипел он в полном отчаянии. Жалкое зрелище. Но вероятно, если их беседа продлится достаточно долго, он сможет выяснить правду. Ведь если она поддельная, то рано или поздно скажет что-нибудь бессмысленное, абсурдное.

Пенелопа приподняла брови в легком удивлении, чуть наклонив голову.

– Ты… сомневаешься в этом?

Габриэль покачал головой, но даже это незначительное движение грозило вновь перевернуть его мир. Он беспомощно задержал взгляд на гостье, словно она была его опорой.

– Не то что бы… Но ты должна признать, что это ненормально. Я о твоем пребывании здесь.

Черты лица Пенелопы незнакомым образом преобразились: такой Габриэль ее прежде не видел. Странная смесь недоумения и… вины?

– Твоя мать не сообщила, что просила меня приехать?

У Габриэля сжалось сердце. Мать упоминала о том, что кто-то должен навестить его в ближайшее время. Кто-то, кто поможет ему избавиться от ужасного недуга. Разумеется, он готовился к встрече с новым врачом. Он был согласен на все, лишь бы вернуться к нормальной жизни.

Но Пенелопа ведь не врач, и, более того, это не настоящая Пенелопа. Его разум просто начал с ним очередную игру: он примешал его разговор с матерью к этому видению.

Габриэль издал болезненный вздох, словно избавился от тяжелейшей ноши, настолько гнетущей, что почти забыл: его держат в заточении как дикого зверя.

Посетительница удивленно изогнула губы.

– Почему ты улыбаешься? – спросила она с любопытством.

Но Габриэль улыбнулся еще шире. Он ничего не мог с собой поделать.

– Просто я только что понял: на самом деле тебя здесь нет.

Габриэль испугался, осознав, что после того как он рассказал о своем открытии, видение может исчезнуть. Конечно, он не хотел бы, чтобы подлинная Пенелопа видела его позор, но присутствие ее призрака доставляло ему радость. И он надеялся, что пробудет в этом приятном обществе подольше.

– Ага, – задумчиво сказала она, вскинув брови. Однако ни в чем переубеждать его не стала. – И ты этому рад?

– Очень. – Почему бы не сказать правду? Вряд ли это ее обидит – ведь она всего лишь плод его воображения. – Я не хотел бы, чтобы живая Пенелопа видела меня таким. Я не смог бы жить с этим. Однако раз уж мы выяснили, что все это не по-настоящему, давай поговорим о чем-нибудь другом.

– О чем, например? – не спеша кивнула она.

– Например… – Габриэль почувствовал гнетущую грусть. Он понятия не имел, о чем можно разговаривать с призраком.

Все же он знал, что в первую очередь сказал бы настоящей Пенелопе, если бы, разумеется, вновь стал полноценным человеком. Те сокровенные слова, которые он держал в себе месяцы и даже годы. Габриэль благодарил судьбу за то, что так и не осмелился признаться ей. Ведь это – ужасная, страшная ошибка, нечестное для них обоих стечение обстоятельств – особенно после всего, что произошло после смерти Майкла.

Однако этой, ненастоящей, Пенелопе Габриэль мог рассказать все. Вероятно, эти слова прогонят и видение, и надежду, которую оно вселило в сердце бывшего солдата. Да, не просто так его воображение выбрало Пенелопу: виной тому неотступная надежда. Ведь его жизнь сломана, и не остается ничего, кроме горьких несбыточных мечтаний.

Габриэль глубоко вздохнул, поражаясь, как бешено колотится его сердце, несмотря на то что всего этого в действительности не происходит.

– Например, о моих чувствах к тебе. Не покидавших меня ни на миг.

– Габриэль…

– Я всегда хотел быть только с тобой.

Видение застыло неподвижно, приоткрыв рот от удивления. Именно такой Габриэль представлял себе настоящую Пенелопу в момент признания.

Однако самому Габриэлю от этих слов стало поразительно легко и радостно, словно некие лучи света впервые озарили его жизнь.

– В тебе есть что-то необыкновенное, Пенелопа, – продолжил он. – И это что-то как будто разбудило меня. В тот миг, когда я впервые увидел тебя, в моем сердце проснулись чувства, о которых я перестал и думать уже давным-давно. Конечно, я никогда не сказал бы тебе этих слов. Ты была замужем за моим кузеном. Но после смерти Майкла так мучительно…

– Пожалуйста! – Пенелопа прикрыла ладонью рот Габриэля.

«Как забавно», – подумал он. Габриэль, особенно за последние месяцы, постиг, казалось, всю мощь своего больного воображения, но прикосновение призрака было сверх любых его ожиданий. Тепло этих рук, сладкий цитрусовый аромат кожи – все слишком реально.

– Пожалуйста, – более мягко повторила она. – Не говори больше того, о чем потом пожалеешь.

Из-за спины Пенелопы донесся глухой мужской голос:

– Мистер Картер сообщил, что наш пациент пришел в сознание и заговорил.

«Аллен?»

Пенелопа едва успела убрать руку с губ Габриэля, прежде чем полог широко распахнулся. Габриэль зажмурился от яркого света. Когда глаза привыкли, он увидел управляющего и санитара, стоящих над ним.

Но Пенелопа не исчезла. Она выглядела именно так, какой он ожидал увидеть ее через два года после их последней встречи. Она изменилась и стала старше. Ее глаза окутывала грусть, а тело – черные одежды. Однако она оставалась по-прежнему завораживающе красивой.

– Да, – ответила Пенелопа Аллену, смотря прямо на него. И, что хуже, управляющий тоже ее видел.

Габриэль перестал дышать, начиная осознавать ужасную реальность, которую его разум принимать решительно отказывался. Если Аллен разговаривает с Пенелопой, значит…

– А также он спокоен и вменяем, – продолжила она. – Уверена, теперь его можно развязать.

Боже. Она настоящая! Что она здесь делает?

– Поразительно, леди Мантон, – ответил Аллен. – Особенно если учесть, что его светлость вас чуть не погубил еще вчера.

Габриэль в ошеломлении уставился на Пенелопу.

– Что? – Он постарался вырваться из смирительной рубашки.

– Успокойтесь, лорд Бромвич. – Габриэль никогда не предполагал, что Пенелопа может говорить столь властно. – Этот незначительный инцидент не стоит такого внимания.

– Какого черта я натворил? – настаивал Габриэль. Будь проклята эта память! И эти чертовы ремни!

Чтобы успокоить больного, Пенелопа положила ладонь на его плечо.

– Волноваться не о чем, Габриэль.

Но он знал, что причин для волнения предостаточно. Габриэль уже не сомневался: она видела приступ его безумия – и это худшее, что могло случиться. В ее светло-зеленых глазах он прочитал жалость. В тех самых глазах, где когда-то плескалась радость. Да, он не помнил, что вчера натворил, но был уверен: его давешний приступ ничем не отличался от остальных. Габриэль крепко зажмурился, словно это помогло бы спастись от правды.

Происходящее казалось ему кошмаром наяву.

Несчастный открыл глаза и тяжело вздохнул. Сейчас он мечтал исчезнуть. Навсегда.

– Лорду Бромвичу значительно лучше. Я настаиваю, чтобы его развязали, – велела Пенелопа. – Ему также необходимо принять ванну и переодеться.

«Нет, – думал Габриэль. – Все, что мне необходимо, так эта бездна, которая поглотила бы меня навсегда».

Пенелопа и Аллен сверлили друг друга взглядами, словно генералы враждующих армий на переговорах. Управляющий стоял неподвижно.

– Вы же не думаете, что будете присутствовать при…

– Разумеется, нет, – ответила Пенелопа. – Однако я останусь в палате лорда Бромвича. И это не обсуждается.

Аллен недовольно сжал губы, но Пенелопа всем своим видом показывала, что не намерена отступать. Габриэль заметил тени у нее под глазами. Как сказал Аллен, она здесь со вчерашнего дня и, должно быть, всю ночь провела не смыкая глаз с пациентом. Но зачем?

Что ж, Габриэль не знал, почему она здесь, но уж точно не собирался терпеть пренебрежительное к ней обращение со стороны Аллена.

– Немедленно велите принести леди Мантон поднос с ужином, – распорядился он.

И Аллен, и Пенелопа удивленно посмотрели на него. Молодая особа одарила Габриэля легкой улыбкой, управляющий же поджал губы в еще большем неудовольствии.

– Спасибо, Габриэль, но я подожду тебя. Дай знать, когда будешь готов, – любезно добавила она и удалилась.

Габриэль проследил каждый ее шаг. Стыд, злость, смущение и отчаяние переполняли его. И когда же он будет готов? Очевидно, никогда. Как же ему смотреть в глаза Пенелопе после всего, свидетельницей чему она стала?

Пенелопа прошлась по палате вдоль окна, наблюдая, как медленно заходит за горизонт зимнее солнце. Одни слуги поддерживали огонь в камине и следили за освещением. Остальные заботились о приготовлении трапезы и сервировали стол, согласно принятому этикету в богатом доме: белоснежная скатерть, тонкий фарфор, хрусталь и серебро. Все это, однако, придавало обстановке некую ирреальность.

Леди Мантон снова взглянула на дверь ванной комнаты. Прошло уже больше часа с тех пор, как она отдала Габриэля на попечение персонала Викеринг-плейс. Из ванной не доносилось ни звука. Ни голосов, ни плеска воды. А время шло, и терпение посетительницы подходило к концу.

Пенелопа подозревала, что ее присутствие чувствительно задело гордость Габриэля. Она ведь увидела его плачевное состояние, наблюдала чудовищный приступ, и он знал об этом. Трудно забыть, как он побледнел, осознав, что молодая родственница действительно приехала к нему.

«Я всегда хотел быть только с тобой».

Она приложила ладонь к груди, словно стараясь успокоить нарастающее волнение. Пенелопа не могла думать ни о чем, кроме признания Габриэля. Однако она не сомневалась: его слова не значат ровным счетом ничего. Это всего лишь бред больного человека, нашептанный во тьме кому-то, кого, казалось, и вовсе нет в комнате.

«Или… Он говорил это тебе, хотя и не знал, что ты настоящая».

Пенелопа нахмурилась. Как бы то ни было, ситуация вызвала у Габриэля чувство неловкости. А это уже просчет самой Пенелопы: совсем иного ждала от нее миссис Бромвич. И теперь, как бы юной леди ни было страшно, она поняла, что готова на все, дабы должным образом выполнить данное ей поручение. Габриэль молил ее о помощи, и Пенелопа никогда не оставит его.

Она еще раз взглянула на дверь. Ожидание утомляло, и она решила, что если еще через пять минут Габриэль не появится, она ворвется в ванную и…

Раздался долгожданный звук открывающейся двери. Габриэль шагнул через порог. Теперь он выглядел совсем как светский человек, а от недуга не осталось и следа. Пенелопа затаила дыхание: настолько поразила ее эта перемена, ведь недавняя вспышка безумия до сих пор не выходила у нее из головы.

«Написать бы его портрет…» – Она поморщилась, прогоняя из головы непрошеные мысли.

На нем красовались штаны цвета буйволовой кожи и оттенка слоновой кости жилет в красную полоску, а поверх – бордовый фрак. Ему очень шел этот костюм: под стать его кофейно-коричневым волосам. Прекрасно дополнял картину белоснежный галстук, придающий Габриэлю вид дельного, занятого человека, умеющего ценить свое время.

Будто некая сила перенесла Пенелопу в прошлое. Сколько забот было у Габриэля тогда, в первые дни ее совместной жизни с Майклом? Не счесть. Однако он всегда находил время, чтобы помочь кузену. Это даже послужило поводом для шуток Майкла. «Пенелопа, – говорил он, – если со мной что-нибудь случится, тебе не нужно тратить время на поиски достойного мужа». Тогда она беззаботно посмеивалась, но теперь…

«…после смерти Майкла так мучительно…»

Пенелопа постаралась выбросить из головы слова Габриэля.

– Прекрасно выглядишь, Габриэль, – выпалила она, и это не было комплиментом. Пенелопа вспомнила, как ужасно, должно быть, выглядит сама после всего пережитого за последние сутки. Она постаралась пригладить растрепавшиеся кудри, однако те не желали повиноваться. Волосы Пенелопы всегда были жутко непослушны, что уж пытаться сделать с ними сейчас, после бессонной ночи. – Я надеюсь, это все не специально для меня, – смущенно добавила она.

Услышав свой голос, Пенелопа осознала, сколь превратно мог истолковать ее слова Габриэль. Ее глаза округлились, когда она поняла, что скрыть смущение не удастся.

– Я не имела в виду, что ты оделся так специально, чтобы сделать мне приятно… – Вот проклятье! Чувство неловкости между ними возрастало до неимоверных размеров – а именно этого Пенелопа хотела избежать больше всего. Прежде в компании Габриэля ей было комфортно, и она не понимала, что же происходит сейчас. Пенелопа пару раз мотнула головой, стараясь взять себя в руки, и пробормотала: – Я имела в виду лишь то, что сказала сразу. Хорошо выглядишь, Габриэль.

Было заметно, что Габриэль немного расслабился. Однако улыбку он сдержал.

– Вы же, леди Мантон, выглядите очень усталой.

Пенелопа оставила без внимания и его замечание, и «леди Мантон», полагая, что он назвал ее так, исключительно чтобы возвести между ними некий барьер. Той же цели служил и его элегантный наряд.

– И наверняка проголодались, – нахмурившись, добавил он. – Аллен сказал, от пищи вы отказывались и твердо решили не покидать моей палаты.

Пенелопа ответила улыбкой.

– Я боялась, он запрет вашу комнату и не пустит меня обратно. – Она пожала плечами. – Мне кажется, мистеру Аллену не по нраву мое пребывание здесь.

– Верно, как и мне.

Пенелопа поразилась неожиданной грубости.

– Извините?

– Не знаю, Пенелопа, о чем думала моя мать, но вам не следует здесь находиться. – Габриэль сжал челюсть – единственный признак, говоривший, что он был не так спокоен, каким казался. – Аллен также сказал, что вчера вечером я ранил вас, и весьма сильно.

Ах. Теперь все ясно.

– Знаете, мистер Аллен многое преувеличивает, – отмахнулась она, радуясь, что ее одежда скрывает огромный синяк. – А также вмешивается не в свои дела.

– То есть, – не отставал он, от волнения повышая голос, – я не раскачивался на люстре, как дикая обезьяна, и не обрушился на вас всем своим весом? – Габриэль бросил выразительный взгляд на люстру, чтобы у Пенелопы не оставалось сомнений, о каком именно светильнике он говорит. – Я не сбил вас с ног и не придавил к полу?

Габриэль приблизился к ней, и она инстинктивно отступила. Движение вызвало пронзительную боль в бедре. Зажмурившись, Пенелопа вдохнула сквозь зубы и сжала губы.

Проклято. Будь оно все проклято. Ее поведение прекрасно демонстрировало Габриэлю боль Пенелопы или же ее страх. Возможно, все сразу – час от часу не легче. Она осторожно шагнула вперед.

– Едва ли вас можно назвать обезьяной, – заметила она. – И вы уж точно не дикий. Неужели мистер Аллен рассказал вам эту ужасную ложь? – Пенелопа стиснула зубы. – Надо бы мне объяснить этому человеку кое-что…

– Нет, я уже все ему сказал. – Габриэль глубоко вздохнул и отвернулся, проведя рукой по волосам.

Пенелопа подошла к нему, положив руку на его плечо. Он замер в напряжении. Нет, так не пойдет. Пенелопа не сможет помочь ему, если он замкнется и будет проклинать себя за каждый проступок.

– Габриэль, несмотря на то, что произошло вчера, я знаю, ты никому не желал зла. Бог свидетель: ты пытался сбежать от каких-то своих видений.

Габриэль дышал быстро и поверхностно, словно ладонь Пенелопы вселяла в него особую слабость. Однако он не отстранился. «Уже лучше», – подумала леди и решила сделать следующий шаг.

– Что же ты видел?

Он сжал руки в кулаки.

– Я… не знаю.

– В смысле, ты не можешь описать это? Возможно, если ты расскажешь хоть что-нибудь…

– Нет. – Габриэль оттолкнул от себя ее руку, и Пенелопа попятилась назад. – Я имею в виду… Я не могу вспомнить. Ничего. Ни того, что произошло. Ни тебя. Я знаю лишь то, что Аллен изложил мне в подробностях.

– Но это ничего не значит, – пробормотала она в первую очередь для самой себя. Уже вчера вечером она поняла, что симптомы Габриэля не похожи ни на какие другие. Однако когда она имела дело с безумием – и в теории, и на практике, – у больного оставались хоть какие-то воспоминания о приступах. Да, пациенты многое путали, еще больше забывали, кое-что домысливали, но не помнить совершенно ничего?…

С чем же именно столкнулась Пенелопа? Лечение Габриэля обещает быть более трудным, чем она ожидала. К тому же она боялась собственных импульсов: ей хотелось немедленно бросить все и уехать.

– А моя жизнь вообще ничего не значит, – подавленно прошептал он, поворачиваясь к посетительнице. Он направился прямо к ней, встав лицом к лицу. Мука, выражаемая его взглядом, утвердила в Пенелопе желание остаться рядом. – И так же бессмысленно ваше пребывание здесь, – добавил он. – Я очень благодарен вам за милосердие, но все же желаю, чтобы вы уехали.

Пенелопа не спускала с него взора, не в силах поверить в его слова.

– Что?

– Я хочу, чтобы вы уехали, – более настойчиво повторил он. – Отправляйтесь домой, леди Мантон.

 

Глава 3

– Домой? – переспросила Пенелопа, скрестив руки на груди и гневно взглянув на Габриэля. – Ну уж нет, и не надейтесь. Как вы могли подумать, что я просто так возьму и уеду?

Ее упорство смутило его. Ну какое ей до него дело? Они не виделись уже два года. И если быть честным, леди Мантон им уж точно не дорожила – не зря же она перестала приглашать его в свой дом после похорон Майкла. Со счету можно сбиться, сколько раз Габриэля прогоняли с порога ее загородной усадьбы, и каждый раз он слышал от дворецкого лишь одно: «Леди Мантон никого не принимает, милорд». Но более всего его оскорблял отказ через посредника; вдова кузена и сама могла объясниться с ним, ведь он считал ее своим другом.

– У вас нет выбора, – не уступал Габриэль, хоть Аллен и показал ему предоставленные Пенелопой письма: с дозволения матери больного молодая родственница имеет полное право навещать его в любое время. – Очень жаль, что мать втянула вас в эту историю. Она не должна была так поступать. Моя семья, конечно, упрятала меня сюда, но я по-прежнему сам себе хозяин.

Пенелопа самоуверенно вскинула голову, всем своим видом давая понять: без боя она сдаваться не намерена. Это смутило Габриэля. Прежде он и не подозревал, что за столь милой наружностью может скрываться бунтарский дух.

– Понимаю. И такое положение дел тебя вполне устраивает, да?

Его щеки покраснели от ярости.

– А теперь поймите вот что…

– Нет, ты пойми вот что. Твоя мать рассказала, что приступы становятся все сильнее и повторяются все чаще. – Пенелопа слегка смягчила тон, показывая, что сама переживает. Гнев Габриэля утих. – Я просто хочу сказать, – пояснила она, – что, возможно, здесь тебе не обеспечивают должный уход, необходимый для выздоровления.

Он поймал ее взгляд.

– А ты, значит, знаешь, что именно мне нужно? – Габриэль машинально подошел к ней; ее светло-зеленые глаза словно притягивали его. Он злился на нее, даже проклинал, однако не мог не признать, что эта женщина пробудила в его сердце робкую надежду. – Лучшие врачи пытались излечить меня, и ничто не помогло. Думаешь, у тебя есть особые чары? – с сомнением в голосе сказал он. Но, наткнувшись на ее решительный взгляд, он почувствовал, как его скепсис на мгновение поколебался.

Пенелопа взволнованно облизнула губы и невольно отступила. Этого крошечного шажка хватило, чтобы разрушить хрупкий мостик взаимного доверия, переброшенный через ледяную реку отчуждения. И вновь – лед, такой же стылый, как и его душа. Габриэль спугнул Пенелопу? Возможно, ей показалось, что он в любой момент может наброситься на нее в очередном приступе безумия? Вчерашние события в изложении Аллена не отпускали его. И скорее всего ее…

– Конечно, нет, – ответила леди невозмутимо, стараясь показать, что не боится его. – Но я уже помогала людям излечиться от подобных заболеваний. В частности, участникам войн.

– Правда? – Габриэлю было интересно, почему его мать обратилась за помощью к Пенелопе. Но такой причины он явно не ожидал. Некоторое время он изучал Пенелопу взглядом, стараясь представить ее в роли врача, излечившего бывших солдат. – Не понимаю.

Она кивнула, словно ожидала от него такой реакции. Пенелопа глубоко вздохнула, стараясь собраться с духом.

– После смерти Майкла я была… – на миг она опустила глаза, словно стараясь найти нужное слово, – …опустошена.

У Габриэля сердце застыло от силы эмоций, промелькнувших в ее голосе. Эта горестная интонация, подобно молнии, поразила бывшего солдата. В самих словах не было ничего необычного – подобное можно услышать от любой молодой вдовы. Но по голосу Пенелопы Габриэль понял, что со смертью мужа она, помимо горя, испытала и что-то еще. Быть может, навсегда распрощалась с юностью и наивностью души.

Да, Габриэль понял ее именно так. На поле боя он сам, подобно другим воинам, испытал нечто схожее – так на всех чувствительных молодых людей влияют невообразимые ужасы войны. Но почему же взгляд Пенелопы столь тосклив и беспокоен?

– Все же после похорон я нашла в себе силы жить дальше и переселилась в поместье брата Майкла. Я даже построила собственный загородный дом. Но когда мне стало чуть легче, я… Что ж. Скажем просто: я заперлась у себя, прячась от остального мира. Я не встречалась ни с кем неделями. Я отказывалась покидать дом, а уж тем более – принимать кого-то.

– И меня в том числе, – прошептал Габриэль. Пенелопа удивленно взглянула ему в глаза; к ее щекам прилила кровь, а брови задумчиво изогнулись. Проклятье. Значит, когда-то давно она обидела его.

– Всех, – подтвердила она. – Даже членов моей семьи. До того дня, когда кузина Лилиан не заехала ко мне и не вытащила из дома силком, чтобы увезти к себе. – Пенелопа сухо улыбнулась. – Не знаю, помнишь ли ты ее, но с ее упорством тягаться трудно.

Габриэль припомнил высокую брюнетку, на свадебном балу не расстававшуюся с графом Стратфордом. Он также помнил, с какой любовью кузины относились друг к другу.

– Уверен, она сильно за тебя переживала.

– О да. Но даже с ее помощью мне не удавалось выбраться из топи отчаяния.

– Понимаю, – только и сказал он. Мысль о том, что горе изменило навсегда то светлое веселое создание, которое он знал прежде, сразила его. Габриэль и представить не мог такого поворота событий. – Ты очень сильно любила Майкла, – добавил он.

– Да. – Пенелопа отвела взор, попытавшись улыбнуться, но губы не поддались. – Конечно.

Габриэль насупился, словно что-то в ее словах смутило его. Дело не только в смерти Майкла? Неужели супруги жили не так уж счастливо? Но прежде чем он успел задать вопрос, Пенелопа продолжила рассказ:

– Лилиан решила, что мне любыми средствами необходимо избавиться от тоски. Она настояла, чтобы я отправилась с ней в частную лечебницу, которую Стратфорды открыли специально для исцеления душевных заболеваний ветеранов и членов их семейств. И вскоре я начала работать с изнуренными сражениями мужчинами. – Наклонив голову, Пенелопа посмотрела на Габриэля заинтересованно. – Ты никогда не задумывался о том, что твоя болезнь может быть последствием некоторых травм, полученных на поле боя?

Он с укоризной посмотрел на нее.

– Было бы глупо с моей стороны не задуматься. – Габриэль до сих пор видел во снах смерть и время от времени просыпался от кошмаров. – Вообще я склонен думать, что именно с этого и началась моя болезнь.

Эти сны приводили в отчаяние, усиливали агрессию, и так продолжалось каждый день в течение года. А последние несколько месяцев Габриэль периодические начал впадать в безумие.

– Но даже если первопричина действительно в этом, все зашло слишком далеко. И ничто теперь мне не поможет, ни твой опыт, ни твоя забота. Увы.

– Что ж, я признаю, что никогда не встречала подобного недуга, – тактично сказала Пенелопа. – Но послушай меня. Я убеждена, что мои методы принесут больше пользы, чем те, которыми тебя «лечат» здесь. Мистер Аллен рассказал мне о купаниях в холодных ваннах, о пиявках, кровопусканиях. Ужасно. – Она непроизвольно вздрогнула. – Он даже говорил что-то об ожогах. Это правда?

На этот раз дрожь пробила Габриэля. Он никогда не забудет боли от охвативших кожу горячих бинтов, наложение которых привело к огромным волдырям.

– Это просто варварство, Габриэль. Как ты позволил сотворить с собой такое?

– А как ты думаешь? – бросил он в ответ. В смятении Габриэль отошел от нее. Неужели она знает все о его пребывании в сумасшедшем доме? – Этот чертов врач обещал, что такие методы вылечат меня. Пустая болтовня о дополнительном воздействии на мои нервные окончания, которое поспособствует восстановлению организма и, как следствие, возвращению рассудка.

Хуже всего то, что Габриэль в это действительно верил. В течение нескольких прекрасных недель у него не было ни единого приступа, и он уже засобирался домой. Он мечтал вернуться к нормальной жизни. Но вскоре приступы вернулись, еще хуже прежних.

– Я сделал все, чтобы стать прежним, – добавил он, приглушив голос.

Пенелопа не желала слушать. Она была уверена: его можно вылечить. Она подошла к Габриэлю. Так близко, что он мог слышать ее приятный аромат. Слегка приподняла голову. Пенелопа не была низкой, но и высокой ее не назвать. Рост был идеален, чтобы без труда заглянуть в глаза Габриэлю и завладеть его вниманием.

– Тогда просто позволь мне остаться здесь, – сказала она. – Возможно, я случайно взялась за это дело, но за последние два года я помогла многим людям. Тяжело больным людям. Смогу помочь и тебе.

Габриэль отрицательно покачал головой. Сама мысль о том, что он предстает перед Пенелопой таким ничтожным и беспомощным, ужасала его. Какими бы, по ее мнению, варварскими методами ни лечили его здесь, как бы он ни страдал. Наивная девочка играет в доктора, однако даже не предполагает, какой кошмар ей предстоит вынести.

– Нет, – отрезал он.

Пенелопа упрямо сжала губы.

– Но я дала слово. Я обещала.

– Я освобождаю тебя от любых обещаний, данных моей семье.

– Но я ничего не обещала твоей семье. Я обещала тебе.

– Я никогда ни о чем тебя не просил, – бросил он в ответ.

– О нет, просил. – Ее нежные щеки порозовели. Пенелопа стояла так близко, что Габриэль видел жилку, пульсирующую на ее шее. – Вчера. Когда ты… Когда мы лежали на полу. Прямо там. – Она кивнула вправо.

Ах да. Когда он со страшной силой сбил ее на пол. Голый и мокрый, если верить Аллену. И, скорее всего, это правда – стоит лишь взглянуть, как пылают щеки Пенелопы.

– Вероятно, ты забыл это, Габриэль, но я помню. Ты узнал меня. И позвал по имени, несмотря на приступ безумия. Ты обнял меня и молил о помощи. И ты хочешь, чтобы я после этого просто ушла?

Господи… Габриэль приложил ладони к лицу, как в детстве, желая спрятаться за ними. Навсегда. Или по крайней мере пока она не уедет домой. Увы, это невозможно. Габриэль опустил руки и тяжело вздохнул, стараясь успокоиться. Но вздох получился похожим на злобную усмешку. После стольких лет несбыточных мечтаний Габриэль все-таки побывал в объятиях Пенелопы, обнаженным – и ничего не помнил. Среди всех ужасов последнего времени не найти ничего более жестокого.

Эта мысль вызвала у Габриэля вспышку смеха. И вовсе не веселого: да и непонятно было, уместнее сейчас плакать или смеяться.

– Габриэль?

Пенелопа выглядела напуганной, но от этого Габриэлю почему-то стало еще смешнее – и на этот раз он смеялся искренне. Скорее всего теперь он ей кажется совершенно безумным, но он ничего не мог с этим поделать. Черт, смеяться так приятно!

Губы Пенелопы изогнулись в робкой улыбке. Сейчас она улыбалась совсем как тогда, в гостиной Мантонов в Лондоне, когда смеялась над очередной шуткой Габриэля, пророненной в одной из их многочисленных бесед: они проводили вместе много времени, когда она была замужем. Благодаря этому Габриэль вновь почувствовал себя прежним, а ведь он совсем забыл, каково это.

Он уже знал, что не заставит ее уехать сегодня. Завтра – кто знает, но не сегодня. В конце концов, уже слишком поздно. Она видела, каким он стал, и нечто худшее представить себе трудно.

– Я сдаюсь, Пен. – Габриэль поднял вверх руки. – Сдаюсь. Потом разберемся, как быть дальше. – Он подошел к столу и отодвинул для нее стул. – Теперь я просто хочу поужинать с тобой. Как прежде.

Пенелопа взглянула на предложенный стул и на секунду задумалась. Однако сочла за лучшее быстро сесть, пока Габриэль не передумал. Поначалу ей казалось, что он хочет ее выгнать. Она сомневалась, что сможет помешать ему в этом – да и мистер Аллен был бы рад поскорее избавиться от непрошеной гостьи. В таком случае Пенелопе, наверное, пришлось бы просить семью Габриэля убедить его увидеться с ней, но она не сомневалась, что силой никогда не достичь положительного результата. Она сможет помочь, только если он сам захочет этого. Такой была основа ее метода лечения. Стараясь понять особенности душевных заболеваний, Пенелопа нашла много абсолютно противоположных способов лечения, и каждый с точки зрения того или иного врача являлся лучшим для пациента. Кто-то говорил, что корень этой проблемы заложен в физиологии человека, а кто-то – в душе. А между этими крайностями – мириады иных теорий.

Пенелопа не считала себя умнее или образованнее других людей, занимающихся лечением душевнобольных. Она просто нашла те методы, которые ей самой казались более действенными. Но чтобы отыскать нечто наиболее действенное, Пенелопе требовались взаимность и доверие Габриэля.

Когда он сел за стол напротив, она улыбнулась ему. Он ответил тем же, но более сдержанно. Возможно, они еще не скоро смогут общаться друг с другом так же легко и непринужденно, как прежде. Пенелопа распрямила плечи, не переставая улыбаться. Они еще чужие, ну и пусть. Нужно же с чего-то начинать? Но вот с чего?

Она отвлеклась, когда слуги принесли блюда с жарким, печеным картофелем и мясным пудингом с овощами. Желудок Пенелопы не мог не откликнуться. Смутившись, она скрестила руки на животе. К счастью, Габриэль ничего не заметил и просто пожелал ей приятного аппетита, когда слуги удалились.

Пенелопа приступила к трапезе. Попробовав кусочек потрясающе приготовленной оленины, она начала перебирать в голове всевозможные темы для беседы. После признания Габриэля каждое слово Пенелопы может быть превратно им истолковано, а она этого допустить не могла.

Пенелопа с трудом глотала еду, словно что-то сдавило ее горло. Отчего бы? Раньше у нее никогда не бывало таких проблем, а сейчас ей еле-еле удалось проглотить кусочек картофеля. Прежде чем приступить к следующему, она сказала:

– Ужин восхитительный.

Так. Это, должно быть, баранина. Пенелопа подумала, что за трапезой нет ничего лучше, как просто обсудить еду, если другой темы найти не удается.

– Да, – холодно ответил Габриэль. – Моя семья настояла, чтобы в Викеринг-плейс вместе со мной отправили повара. Видимо, выпроваживать родственников подальше не так совестно, если знаешь, что их хорошо кормят.

Пенелопа перестала жевать. На этом разговор закончился. Воцарилось неловкое молчание, и она в смятении старалась найти новую тему для беседы.

– Видимо, теперь это невозможно. – Габриэль сделал глоток воды.

Пенелопа взглянула на него, поднимая на вилке кусочек картофеля.

– Я о том, чтобы мы снова могли общаться как друзья, – сказал он так тихо, что ей едва удалось расслышать фразу. Габриэль громко поставил на стол фужер с водой. – По крайней мере здесь.

Пенелопа сморщилась от неприятного осознания того, почему с Габриэлем ей приходится труднее, чем со всеми остальными больными, которым она помогала. Те были для нее простыми знакомыми, и им было достаточно ее безграничной доброты. А Габриэль… когда-то был ее близким другом. Возможно, даже чем-то большим. Ведь в те времена он был холостяком, и многие девушки из окружения Пенелопы докучали ей бесконечными просьбами представить их новому красивому кузену леди Мантон. Но зачастую ей было даже весело играть роль Купидона.

Вообще с Габриэлем ей никогда не приходилось скучать. И Пенелопа была благодарна ему за то, что он всегда находил время на общение с ней. Очень скоро после свадьбы леди Мантон начала понимать, что чрезмерная энергия супруга утомляет даже ее. Безграничное жизнелюбие, конечно, очаровало Пенелопу на первых порах, однако очень скоро она устала от него. Поэтому иной раз с удовольствием отпускала Майкла одного на какой-нибудь очередной бал, а он не возражал оставить ее дома наедине с кузеном.

Но после смерти Майкла все изменилось. Убитая горем, Пенелопа вычеркнула из своей жизни всех, в том числе и Габриэля, и замкнулась в себе. Она ни на минуту не задумалась, что могла этим как-то обидеть лорда Бромвича. Горе всецело поглотило ее.

Ей, безусловно, следовало быть лучшим другом. Что ж, прошлое не исправить, зато теперь Пенелопа решила сделать все, чтобы стать для Габриэля таким другом, в котором он сейчас нуждался.

Пенелопа встала, обошла стол и остановилась возле Габриэля, положив на его руку свою.

– Что бы я ни услышала или ни увидела, я никогда не стану относиться к тебе хуже, Габриэль.

Он убрал свою руку, но все-таки Пенелопа заметила на его лице намек на улыбку.

– Какого же ты тогда низкого обо мне мнения.

Сердце Пенелопы болезненно сжалось. Какая ужасная ошибка. Ей хотелось бы сказать ему правду, но она боялась, что Габриэль не поверит ее словам. Нет. Единственный способ убедить его – это построить те же прекрасные отношения, какие у них были когда-то.

Она приподняла бровь.

– Ну если говорить о твоих игровых навыках, то да, – насмешливо сказала она. – Ты был отвратительным партнером. Мне и не сосчитать, сколько карманных денег я проиграла с тобой в паре.

Глаза Габриэля округлились, а после он разразился смехом – именно на это Пенелопа и рассчитывала. Она улыбнулась ему, чувствуя первый сдвиг на пути их сближения.

– О да, я был ужасен, – покачав головой, согласился он, но улыбка не покидала его губ. – И всегда удивлялся, почему ты продолжала играть со мной.

– Ну кто-то же должен был, – смеясь, ответила она. – Майкл отказывался, а позволить тебе играть с другими леди я не могла. Ведь если бы из-за тебя они лишись карманных расходов, то сильно бы на тебя рассердились. Не лучший способ привлечь внимание женщины, я полагаю.

Габриэль ухмыльнулся.

– Ценю твою жертву.

– Обращайся, – дерзким тоном подхватила она. – Кстати, ты должен мне пятьсот семьдесят восемь фунтов и девять шиллингов. Чтоб ты знал.

Наконец они настроились на одну волну, и разговор поддерживать стало проще. За трапезой они болтали обо всем и ни о чем одновременно. Пенелопа старалась не упоминать ничего, что произошло за последние два года, и Габриэль поддерживал ее в этом. Они много смеялись, и Габриэль в обществе Пенелопы стал вести себя куда более раскрепощенно, что не могло не радовать ее сердце.

К тому времени как они доели восхитительный пирог с грецким орехом, изюмом и миндалем, Пенелопа до боли в щеках устала улыбаться, но была счастлива, что ее старания не напрасны. Она чувствовала: завтра будет еще лучше. Однако сытость и бессонная ночь сказывались: глаза гостьи слипались.

– Спасибо тебе за потрясающий вечер, – вставая, сказала она. – Однако до «Белого коня» добрых полчаса пути, и мне уже пора. Но утром я обязательно вернусь. Ты не против, если я приеду сразу после завтрака?

Габриэль поднялся вслед за ней, но радость на его лице угасла и сменилась той же маской настороженности, что была утром. От созданной Пенелопой дружеской и легкой атмосферы не осталось и следа.

Он медленно обошел стол и встал рядом с ней, взяв за руку. Его кожа оказалась намного теплее, чем у Пенелопы. Габриэль поднес ее руку к губам и поцеловал. Долгий и крепкий поцелуй. Как на прощание.

Пенелопа затаила дыхание.

– Ты очень любезна, Пен. Спасибо тебе, – сказал он, отпустив ее ладонь. По его голосу леди Мантон поняла: под внешним спокойствием бушует страсть. – Сегодня ты дала мне больше, чем можешь себе представить. Но я по-прежнему не желаю твоего возвращения.

Потрясенная и онемевшая, Пенелопа смотрела Габриэлю вслед, пока он шел в сторону кушетки.

– Габриэль, подожди! – воскликнула она. – Пожалуйста! – Она повысила голос, так как он не остановился. – Я хочу сказать тебе кое-что очень важное. Ты должен это знать!

Габриэль обернулся. Он смотрел на нее так, словно это причиняло ему боль. Пенелопа ненавидела себя за это. Как и за то, что собиралась рассказать ему нечто, от чего Габриэлю могло бы стать еще хуже.

Она облизнула губы, думая, как подсластить горькую пилюлю. Но все же пришлось сказать все как есть.

– Твоя семья собирается передать письменное прошение лорду-канцлеру о том, чтобы официально признать тебя сумасшедшим.

Габриэль побледнел, но не подал никаких знаков, что услышал Пенелопу. Неужели он не понимает, что это значит?

– Будет собран совет, который определит твое душевное состояние. А теперь представь: если будет учтен только голос персонала Викеринг-плейс…

– Меня сочтут полным психом, – без единой эмоции в голосе заключил он. – Они лишат меня всех полномочий, титула, права на наследство и признают недееспособным.

Пенелопа кивнула, отчаянно пытаясь скрыть печаль.

Габриэль сжал руки в кулаки – это был единственный внешний признак его волнения. Но дальше держать себя в узде он уже не смог.

– Они собрались лишить меня даже моей личности. Господи! И они послали тебя сообщить мне об этом? – Он схватился руками за голову. – И это моя, черт бы ее побрал, семья! И они не смогли рассказать мне об этом сами?! – Габриэль принялся мерить комнату быстрыми нервными шагами.

– Я убедила их пока не делать этого.

Он остановился посреди палаты и бросил на Пенелопу колкий взгляд.

– А именно?…

– Ну по крайней мере до тех пор, пока не увижу тебя, – поспешила объясниться Пенелопа, приблизившись к Габриэлю. – Я сказала им, что если твое помешательство – всего лишь незалеченная военная рана, то есть шанс вылечить тебя.

Габриэль тяжело дышал, прикрыв ладонью нижнюю часть лица. Через какое-то время он опустил руку.

– Теперь ты увидела меня, Пенелопа. Все еще думаешь, что меня можно вылечить?

– Я не знаю. – Огромных сил ей стоило это признать.

Он опустил голову.

– И что дальше?…

– Они собираются поехать к опекуну на следующей неделе, – выдавила она жестокие слова.

Их едва вернувшаяся дружба вновь оказалась разрушенной. Отчаяние сковало обоих. Габриэль не желал даже смотреть на Пенелопу. Она знала, что ему это неприятно. Она также думала, что он ее и вовсе ненавидит после всего, что она ему рассказала. Его гордость словно разорвали на маленькие куски. Однако Пенелопа знала, что сейчас она его последняя надежда.

В тишине она рассматривала его. За эти два года он сильно похудел, на висках появилась седина. Его взгляд стал холодным. Но все же это тот самый Габриэль. Измученный, но все тот же.

Пенелопа, коснувшись подбородка, приподняла его голову, чтобы Габриэль смог взглянуть в ее глаза.

– Я хочу, чтобы ты послушал меня. – Ее сердце принялось биться в разы сильнее, когда их глаза встретились. Она убрала руку от его лица. – С тех самых пор, как я впервые увидела тебя, я считала тебя лучшим из мужчин. Действительно. Я и предположить не могла, что в мире может найтись человек достойнее.

Габриэль отвел взгляд. Конечно, он ей не верил. И Пенелопа взяла его за руки, крепко сжав их.

– Неужели я ошибалась, Габриэль? – продолжила она, и Габриэль снова взглянул на нее. – Даже представить невозможно жизнь ужаснее той, что ты ведешь сейчас. Но до сих пор ты не сдался. Ты боец. Я вижу силу в твоих глазах.

И Пенелопа, правда, видела. В этих золотисто-карих глубинах прятался гнев, который не могли скрыть ни печаль, ни страх. Была там и решительность.

– Я ничего не знаю о твоих страданиях. Я не знаю, смогу ли избавить тебя от них. Но знаю одно: пока ты борешься, я не сдамся. Клянусь.

Они стояли в тишине, взявшись за руки, и Пенелопа подумала, что их определенно поймут не так, если увидят. Но она видела, что сопротивление Габриэля отступает, а остальное ей было безразлично.

– Леди не пристало давать клятвы, – мягко произнес он.

– К черту приличия!

Габриэль улыбнулся уголком рта.

– В самом деле. – Он отстранился. – И туда же, полагаю, и мою семью, и лорда-канцлера.

– А их – вдвойне.

– Хорошо, Пен, – кивнул он. – Твоя взяла.

Большими усилиями, но Пенелопа все-таки добилась своего. Поначалу самой в это не верилось, но мало-помалу надежда укрепилась в ее сердце. И она молилась, чтобы все оказалось не напрасно.

 

Глава 4

По комнате эхом пронеслись звон ключей, щелчок отпирающегося замка и скрип металлической решетки. Габриэль встал и устремил взгляд на облицованную квадратными панелями дверь – единственный барьер между его комнатой и всем Викеринг-плейс. Его сердце бешено колотилось. Половину ночи Бромвич провел в мольбах о том, чтобы Пенелопа одумалась и не приезжала сегодня, а вторую половину – о том, чтобы она сдержала свое обещание. И сейчас он узнает, какому из двух его противоположных желаний суждено сбыться.

Через порог переступила Пенелопа, и Габриэль облегченно вздохнул. Она все-таки пришла. Глупая девчонка! Леди Мантон одарила его улыбкой столь ясной, что Габриэль почувствовал, как в глубине его души расцветает радость.

– Доброе утро, Габриэль.

Пенелопа остановилась в двух шагах. Ее фигуру окутывала темная накидка с меховым воротником. Габриэль почувствовал исходящий от гостьи бодрящий аромат зимнего утра. Он непроизвольно вдохнул его, словно все его чувства жаждали чего-то нового, не похожего на душную затхлость Викеринг-плейс.

Через плечо Габриэля Пенелопа взглянула на стол, за которым он сидел.

– Ах, вижу, ты уже позавтракал.

Он окинул ее удивленным взором, и ему вдруг захотелось улыбнуться.

– Ну да. – Он нашел в себе силы сдержать улыбку. – А что? Ты планируешь добавлять в мою пищу особые витамины для достижения лучшего эффекта лечения?

Глаза Пенелопы лукаво прищурились, а нос слегка сморщился, придавая ее лицу еще более милое выражение.

– Боюсь, что да.

– Что ж, тогда зря я съел вторую порцию сосисок. – Желудок Габриэля отозвался в подтверждение его слов.

– Не падать духом, милорд, – нежно прожурчал голос Пенелопы. – Я в вас верю.

Габриэль замер, затаив дыхание. Помнит ли Пенелопа, что когда-то давно она произнесла эти же самые слова, чтобы подбодрить его перед их первым танцем? Или она просто успокаивает его, как малого ребенка, отказывающегося принимать отвратительное на вкус лекарство? Так или иначе, Габриэлю оставалось только поверить, что Пенелопа и теперь будет с ним такой же внимательной и обходительной, как тогда, на свадебном балу.

– Если тебя это утешит, – добавила она, – знай, что любые мои начинания оборачиваются определенным успехом.

Габриэль невольно содрогнулся, но быстро подавил страх. Пенелопа ведь вовсе не имела в виду ничего из того, что он ненароком себе представил.

Габриэль не смог сдержать любопытства и спросил:

– Например?

– Например, пойдем сейчас прогуляемся. – Пен одарила его улыбкой, которая вскоре застыла неподвижной маской: в проеме двери появился мистер Картер. Искоса глянув на служителя, посетительница добавила: – Мистер Аллен настаивает, чтобы мы с тобой не уединялись во время прогулки. Я, конечно, объяснила, что в сопровождении нет необходимости, но это не помогло.

Хмурый санитар, плотно укутанный в шинель, прошел в угол комнаты. Очевидно, его самого не прельщала роль сторожевого пса.

– Собирайся. – Пенелопа прищелкнула пальцами. – Надень теплые сапоги и пальто. Сегодня прохладно.

Габриэля приободрила одна лишь мысль о времени, проведенном на свежем воздухе. Но весна еще не началась – февраль. Он выглянул в окно. Серый, скучный день: мрачные облака заволокли небо, идет мерзкий дождь со снегом. Габриэль перевел взгляд на Пенелопу и заметил раскрасневшиеся от легкого мороза щеки и кончик носа. В этой местности редко бывает слишком холодно, однако от промозглого ветра можно продрогнуть до костей.

– Предлагаю отложить прогулку на более погожий денек. Не хочу, чтобы ты простудилась.

Пенелопа отрицательно покачала рукой:

– Ерунда какая! Ты знал меня лишь в роли жены лондонского светского льва, но я, между прочим, выросла в загородном поместье. И некому было со мной поиграть, кроме Лилиан, а она терпеть не могла сидеть дома, ведь моя мать так и норовила придумать для нее какое-нибудь дамское занятие. Так что когда мне не хотелось быть одной, то приходилось гулять вместе с кузиной.

Но Габриэлю довод не показался убедительным. Он нахмурился.

– А я не говорила, что больше всего ей нравилось играть на болотах? – Пенелопа сморщилась. – Поверь, не такая уж я и хрупкая.

Трудно было представить, что нежная девушка, перепачкавшись грязью, лазила с кузиной по болотам. Все же…

– Я видел много здоровых и сильных мужчин, которых свела в могилу непогода, – возразил Габриэль. – Заболевают не только хрупкие.

– Не спорю: простудиться может каждый. Однако я настаиваю. – Пенелопа смерила Габриэля настойчивым взором. – Конечно, если ты не считаешь, что слишком слаб для этого.

Габриэль поспешил достать зимние вещи. Спустя несколько минут он покинул мрачную палату и впервые за несколько недель оказался на улице. К ним присоединился и Аллен. Пенелопа шла рядом с Габриэлем, а Картер с управляющим – позади. Они о чем-то говорили вполголоса.

Спустившись на нижнюю ступеньку лестницы, Габриэль остановился и полной грудью вдохнул свежий воздух. Вспомнилось детство, когда он, раскинув руки, радостно бегал вокруг дома. Габриэль краем глаза уловил понимающую улыбку Пенелопы, прежде чем она накинула капюшон.

Она повернулась к нему, и он заметил, как она сейчас похожа на Красную Шапочку, только одетую в черное:

– Аллен сказал, тропинка через парк ведет в лес. Проверим?

Может, она и выглядела как Красная Шапочка, но говорила скорее как Волк… Габриэль заподозрил, что эта прогулка – часть ее жуткого метода лечения. Однако кивнул:

– Пойдем.

Пенелопа ускорила шаг. Некоторое время они шли в тишине, которую нарушали лишь хруст засохшей листвы и стук тяжелых сапог Картера.

В жилах Габриэля закипала кровь. Возможно, в предвкушении того, что для него запланировала Пенелопа. Или просто потому, что она сейчас рядом с ним. Что бы там ни было, Габриэль уже не помнил, когда в последний раз чувствовал такой прилив энергии. Или он просто наконец становится самим собой? Он чувствовал себя лучше и лучше с каждым глотком свежего воздуха.

– Ты знаешь, что эмоции напрямую связаны с движениями? – прервала молчание Пенелопа. – Если ты посмотришь на впавшего в уныние человека, то заметишь, что он всегда сутулый, медлительный и вялый. Дышит поверхностно и медленно. Никогда не обращал внимания?

Габриэль покосился на нее.

– Нет. Не всматривался. Но после войны я сам был сильно подавлен. А вот во время приступов безумия меня трудно назвать малоподвижным. Ты не согласна? – сухо поинтересовался Габриэль.

К его удивлению, «Волк» одарил его поразительно кротким взором. Однако продолжала она не менее уверенно:

– Объясни, в чем заключалась «подавленность»? В периодических приступах тоски? Или временами ты надолго впадал в полное отчаяние?

Габриэль тяжело вздохнул.

– Ты вывела меня на прогулку, чтобы допросить?

– Поговорить.

Он спрятал руки в карманы пальто.

– Веселенькая утренняя прогулочка, скажу я.

– Уж извини.

Габриэль какое-то время молчал.

– Может, лучше обсудить это в моей комнате? Там по крайней мере тепло. – Он взглянул на угрюмого надзирателя, следующего за ними. – Картер был бы тебе очень благодарен.

– Не сомневаюсь, – согласилась Пенелопа. – Однако состояние Картера – не моя забота.

«Значит, она заботится обо мне?» Габриэль заметил, что происходящее внезапно перестало сердить его.

– У меня есть много причин вывести тебя прогуляться. Во-первых, цепочка «движение – эмоции» всегда срабатывает безотказно. Да, уныние подавляет, способствует лености, вялости и медлительности. Но если человек примет решение с этим бороться, намеренно начнет глубже дышать и больше двигаться, велика вероятность, что эмоциональное состояние заметно улучшится. Таково мое личное наблюдение, хоть я еще и не постигла, как именно это работает.

– Хм-м, – протянул Габриэль. Это было скорее согласие, нежели возражение, ведь уже после каких-то пятнадцати минут ходьбы он почувствовал заметное улучшение.

– Во-вторых, я знаю, что солдаты – люди, привыкшие много двигаться, и в движении чувствуют себя более комфортно. Вот я и подумала: прогулка поможет тебе вернуться к прежнему образу жизни.

Интуиция Пенелопы вновь поразила Габриэля.

– Ты не ошиблась, – подтвердил он, ощущая, как холодный воздух щекочет ноздри.

– Многие солдаты, которых я лечила, проводили на улице очень много времени. Учитывая твой военный опыт – примерно такой же, как у них, – тебе тоже следует больше времени бывать на природе.

Казалось, в помощи другим людям, солдатам, вся Пенелопа: будто это врожденный талант молодой леди. Габриэля тронуло это ее качество. Он пробежался взглядом по заснеженному зимнему пейзажу Викеринг-плейс, но перед внутренним взором упорно возникал разноцветный осенний сад вокруг его родного дома. Последний раз он был там именно осенью.

– Мои слуги удивлялись, как редко я бываю дома, – вспомнил Габриэль. – Порой мне даже приходилось придумывать оправдание своим отлучкам перед самим собой. Осмотр владений, различные визиты, встречи. Однако в большинстве случаев я просто не мог заставить себя сидеть в четырех стенах.

В те самые дни Габриэль чувствовал себя прекрасно. До того как безумие полностью овладело его сознанием, прогулки были единственным средством борьбы с ночными кошмарами. Но… как только дали о себе знать первые приступы, стал затворником. Он решил спрятаться ото всех, включая собственную семью, и так продолжалось до тех пор, пока его родственники не приняли решение отправить его в Викеринг-плейс. Неужели Габриэль сам способствовал развитию своей болезни? А ведь такое вполне возможно. Его жизнь рушилась день за днем, а он не предпринял ничего, чтобы хоть как-то исправить положение. Как же он был глуп, что не осознавал этого.

Пенелопа все понимала. И благодаря ее проницательности Габриэль за последние несколько часов ощущал себя куда более живым, чем за все жуткие месяцы мучительного лечения под надзором опытных и уважаемых врачей. Появись эта хрупкая женщина, когда болезнь только начиналась, зашло бы все это так далеко?

Габриэль перевел взгляд на спутницу. Она уверяла, что уже помогла нескольким бывшим солдатам. И у нее не было никаких причин для лжи. Она бы просто не приехала сюда, если бы не знала способа помочь больному. Вероятно, ему следует открыться ей хоть немного и посмотреть, к чему все это приведет.

Он оглянулся, чтобы узнать, насколько близко следует Картер. Надзиратель отставал на несколько ярдов, и до Габриэля едва доносился хруст щебня под его тяжелыми сапогами. Отлично. Возможно, Габриэль и показал свою слабость Пенелопе, но, будь он проклят, если позволит быть тому свидетелем кому-то постороннему.

Вдохновившись перспективой приватного разговора, Габриэль начал:

– В первые несколько месяцев я с огромным трудом засыпал в своей комнате. Я чувствовал себя… – он постарался найти наиболее подходящее слово, – узником. Проводить ночь под открытым небом, созерцая звезды, мне было намного приятнее, чем сверлить взглядом потолок. Все это ассоциировалось у меня со склепом, а не со спальней.

– Хм-м. – Это все, что ответила Пенелопа. Она решила ничего не говорить, предоставив Габриэлю возможность высказаться.

Однако он тоже умолк и только потирал рукой шею, чтобы избавиться от внезапно охватившего напряжения. Все его мышцы словно одеревенели от подобного, казалось, пустякового признания.

– Но маркиз не может просто так взять и поставить палатку даже на самом глухом участке своих земель – непременно пойдут сплетни, – сказал он, надеясь, что на этом разговор закончится. – Поэтому… – Габриэль пожал плечами, словно все, о чем он говорил, совершенно ничего не значило.

– Поэтому ночь за ночью ты страдал, чтобы не пришлось ни перед кем оправдываться.

Бедняга тяжело вздохнул. Ему следовало бы догадаться, что Пенелопа не оставит эту тему без внимания.

– Тебя не должно это волновать.

– Но все же мне не все равно, – оспорила она. – Вернемся к теме.

Габриэль искоса посмотрел на спутницу.

– Пойми, Габриэль! Чтобы я смогла помочь тебе, ты должен будешь рассказывать мне и о более неприятных вещах.

Так он и думал. Габриэль отвернулся и принялся рассматривать голые деревья: каждый крутой изгиб, каждая сломанная ветка сразу бросились в глаза. Так вот каким он предстанет перед Пенелопой, если откроется ей? Таким же израненным и обнаженным?

– Мы можем начать разговор с чего-нибудь более приятного, – предложила она.

Единственная, но огромная капля дождя подобрала удачный момент и упала прямо на скулу Габриэля.

– Тогда о погоде тоже не поговоришь, – медленно протянул он, вытирая с лица брызги. – Она выглядит какой-то зловещей. – Он взглянул на хмурое небо. Да, именно зловещей.

Лорд Бромвич решил, что пора ему отдохнуть от расспросов Пенелопы.

– Нам пора возвращаться.

Пенелопа бросила на него взгляд, более подходящий воспитательнице – наставнице нерадивых учеников, норовивших сбежать с уроков.

– Едва ли могу сказать, что устала, – возразила она. – Да и ты – вряд ли.

– А Картер? – буркнул Габриэль.

Пенелопа проигнорировала вопрос и продолжила путь.

Проклятье. Габриэль же может просто развернуться и пойти своей дорогой. Картер – он уверен – был бы только рад последовать за ним. Пожалуй, единственный способ избежать ее вопросов – запретить Аллену пускать непрошеную визитершу в Викеринг-плейс. Однако без помощи Пенелопы суд определенно признает его безнадежным сумасшедшим. От одной мысли об этом сердце застыло в груди.

– Тогда с ликованием в преисподнюю, – прорычал он; собственный голос показался ему жестким и грубым. Но теперь его это не волновало. Пенелопа в любом случае добьется своего. – Спрашивай все, что тебе нужно, лишь бы я выздоровел.

Пенелопа остановилась и развернулась лицом к Габриэлю. Он последовал ее примеру, их глаза встретились.

– Ты осознаешь, что, несмотря на все наши усилия, болезнь может оказаться неодолимой?

Габриэль не отрывал от нее взгляда.

– Но если мы не будем делать ничего, то шансы у моего недуга вырастут многократно, – резюмировал он.

– Верно, – кивнула спутница и прошла вперед, свернув на узкую тропу. Габриэль неспешно и с осторожностью последовал за ней. Эта тропа видела лучшие дни во времена, когда Викеринг-плейс был загородным имением, но теперь местами она заросла мхом, местами покрылась рытвинами. К тому же немудрено было споткнуться о корни, вылезавшие из-под земли.

Когда Габриэль наконец догнал Пенелопу, она спросила:

– Твои прежние приступы похожи на тот, что мне довелось увидеть?

Габриэль начал подозревать, что Пенелопа пытается поймать его на слове.

– Я ведь уже говорил, что не помню, – натянуто произнес он. – Но если учесть свидетельства очевидцев, предполагаю, что нет. Не похожи.

Боже! Он говорит так уклончиво! Сейчас его фразы напоминают ответы дворецкого, предлагающего гостям подождать, пока тот осведомится, дома ли хозяева. Но почему-то именно теперь ему показалось наиболее разумным ничего не говорить от своего лица.

– Мне также сообщали, что каждый новый приступ – хуже предыдущего.

Казалось, Пенелопа обдумывала услышанное.

– А ты испытывал нечто схожее до того, как вернулся с войны? – после паузы спросила она.

Габриэль резко мотнул головой. Облегчение отразилось на лице Пенелопы. По крайней мере так показалось ему. А определить однозначно было трудно, ведь капюшон закрывал половину ее лица.

– Хорошо. Помнишь ли ты, когда произошел первый приступ?

Как будто такое забывают. Ведь это как минимум второе ужаснейшее событие в его жизни.

– Девять месяцев назад.

Пенелопа осмотрелась, остановившись у тупика – здесь тропа обрывалась. Она сняла капюшон, чтобы получше рассмотреть Габриэля. Ее глаза казались неестественно круглыми от удивления.

– Но ведь война к тому моменту уже четыре года как закончилась.

– Верно.

– Это так… – выражение ее лица сменилось с недоверчивого на настороженное… – необычно, – подобрала она слово, казавшееся ей наиболее подходящим.

Габриэль приподнял бровь.

– Я так понимаю, «необычно» – значит не слишком-то хорошо.

Пенелопа вздрогнула.

– Я сказала «необычно» лишь потому, что ожидала совсем другого ответа. Я предполагала, что приступы, как результат утомления от битв, начались практически сразу же после возвращения с войны. Возможно, даже до.

Пенелопа скрестила руки на груди, нервно сжав пальцы. Прежде Габриэль не замечал у нее такой привычки. И сейчас впору было нервничать ему, ведь ее волнение подрывало веру в успех.

– Полагаю, теперь ты подозреваешь, что это безумие не имеет ничего общего с пережитой мной войной и проблема только во мне самом, – заключил он.

– Скажем так… раньше мне не приходилось сталкиваться с ситуациями, когда последствия каких-либо событий проявлялись после такого долгого затишья – целых четыре года.

В голову Габриэля закралась очередная обескураживающая мысль.

– Что ж, тогда, вероятно, у меня были какие-то другие симптомы, начавшиеся во время или сразу после войны, – предположил он.

– Ну конечно! – Голос Пенелопы звучал так оптимистично, что Габриэль не удержался и раздраженно хмыкнул.

– Я счастлив, что мое ничтожество доставляет тебе столько радости.

Ее щеки покраснели.

– Как бесчувственно с моей стороны, – признала она.

– Ты бессердечна, – констатировал он, но слегка улыбнулся, чтобы у Пенелопы не осталось сомнений в шутливом настрое разговора.

Она улыбнулась в ответ.

– Расскажи мне о приступах.

Ее просьбы оказалось достаточно, чтобы стереть с лица Габриэля и тень улыбки. Пен ободряюще кивнула. Габриэль постарался вспомнить все о тех давних днях, когда внезапные головокружения и непостижимые вспышки паники были худшей его проблемой.

– Впервые я заподозрил неладное во время бала на Пиренейском полуострове. Это произошло вскоре после победы Веллингтона под Виторией. Воздух переполняло ликование. – Габриэль смотрел далеко вперед, словно рассказывал Пенелопе некую интересную историю, никогда не происходившую с ним на самом деле. – Несмотря на то что война на Пиренейском полуострове продолжалась еще десять месяцев, все знали, что у Наполеона больше нет власти в Испании.

Пенелопа молчала, полностью предоставив слово ему. Он ценил это – так легче было рассказывать.

– Я, как и большинство офицеров, оказался в числе приглашенных на бал в дом одного богатого землевладельца. Ничего выдающегося там не было: просто толпы разодетых людей, веселящихся, танцующих… Казалось, ничто не должно было смутить меня… – Горло Габриэля сдавил внезапный спазм, и он больше не мог выдавить ни слова.

– Но все же что-то случилось, – выждав время, осторожно продолжила за него Пенелопа.

– Да, – прохрипел он, не в силах сохранять спокойствие. Скопление народа. Спертый, душный воздух. – Я не мог дышать. – И теперь к нему вновь вернулось это чувство, хотя он ощущал его и не так сильно, как тогда. Сейчас, конечно, он не испытывал такого удушья – когда ему казалось, что весь воздух без остатка выкачали из его легких.

– Ты словно попал в западню. – Пенелопа отлично поняла, как он себя чувствовал в тот момент.

Габриэль судорожно кивнул.

– Я крепился как мог. Но когда вошел в танцевальный зал…

Вновь вернулись воспоминания. Пары, кружащиеся в вальсе, мелькающие яркие цвета бальных платьев. Габриэль зажмурился и прижал ладонь ко лбу.

– У тебя закружилась голова? – спросила Пен. – Появилась тошнота?

Он кивнул, открывая глаза.

– Именно так. – Габриэль глубоко вздохнул. – Я сбежал из зала, но многих усилий мне это стоило, – признался он, сгорая от стыда за свою слабость.

– А что произошло, когда ты оказался на улице? – тихо спросила она.

Сердце Габриэля колотилось так быстро и сильно, что он опасался, не разлетится ли оно на куски, будто снаряды, взрывающиеся на поле боя.

– Вскоре мне полегчало, – ответил он. – Хотя слабость я ощущал по-прежнему.

– И ты вернулся в зал?

Габриэль отрицательно помотал головой.

– Я отправился в ближайший кабачок, чтобы там напиться.

– Помогло?

Он вскинул брови.

– Я напился до потери сознания. Так что да. Помогло.

Пен промолчала. Они продолжили путь, вокруг было так тихо, что Габриэль слышал ее дыхание. Несмотря на то что пребывание на открытом воздухе пошло ему на пользу, теперь бороться с тяжкими воспоминаниями становилось все труднее, они будто вновь овладевали им. Каждый шаг Габриэль делал все шире, словно это могло позволить ему вновь ощутить долгожданную свободу. Но тщетно.

– Испытывал ли ты что-то подобное снова? – прервала молчание Пенелопа.

Габриэлю очень хотелось прекратить этот разговор, попросить Пенелопу остановить поток вопросов. Каждое слово, изреченное им, принижало его в глазах спутницы, показывало его ничтожество и слабость. Габриэль взглянул на Пенелопу, ожидая встретить жалость – именно то, что он видел в глазах всех членов его семьи. Однако обнаружил понимание. Она ждала его ответов, и они ее не шокировали. Вероятно, потому, что у людей, которых она излечила, были схожие проблемы. А возможно, и потому, что она не сомневалась в своих силах.

Огонек надежды вновь разгорелся в сердце Габриэля. Если есть даже малейший шанс на выздоровление, он готов отвечать хоть на тысячу этих проклятых вопросов.

– Нет, – пересилил он себя. – Все было спокойно до тех пор, пока я не оказался на другом балу. До 1814 года, когда Веллингтон был направлен во Францию в качестве посла, не находилось ни повода, ни возможности для развлечений.

– Понимаю. И тебе стало еще хуже, чем в первый раз?

– На сей раз я не так испугался – в этом смысле было даже лучше. Но по своей силе приступ не уступал первому. С тех пор я избегал балов. Даже когда мне приказывали сопровождать Веллингтона на подобного рода увеселения. – Габриэль спрятал руки в карманы, чтобы не показывать сжатые от волнения кулаки. – По правде сказать, следующим балом, который мне пришлось посетить, был ваш, свадебный.

Пенелопа задумчиво посмотрела на спутника и нахмурилась. Казалось, ее взгляд был направлен в никуда, словно она старалась вспомнить что-то.

– Ты чувствовал себя неловко. Я заметила это, – вымолвила она наконец. – Но даже вообразить не могла, что дела настолько плохи.

Однако в ту ночь все было по-другому. Но Габриэль не мог бы признаться Пенелопе, что именно благодаря ей он чувствовал себя лучше.

– Послушай, – продолжила она, голос дрогнул от смущения, – ведь после нашей свадьбы ты посетил еще несколько балов – и в городе, и за городом. Неужели со временем страх не прошел? – спросила Пенелопа, в упор глядя на Габриэля. Он с изумлением заметил, насколько выразительна ее мимика.

Нет. Это был ад. Каждый из этих балов Габриэль люто ненавидел. Но заставлял себя посещать их, так как знал, что только там может найти жену. Когда ему наконец надоедало притворяться и врать самому себе, он признавал, что по-настоящему счастлив стал бы лишь с ней. С Пенелопой.

Но такую тайну Габриэль открыть не смог бы никогда. И никогда не рассказал бы ей правды. Он почувствовал захлестывающую его волну слабости.

– Пен, я больше не могу, – выдохнул он.

– Можешь, – сказала она властно и одновременно сочувственно. – Если чувствуешь, что разговор на данную тему тебя тяготит, просто заведи другую. К этой вернемся позже.

Он беспомощно мотал головой, и Пен решила помочь ему:

– Отвлечемся от войны и всего, что с ней связано. Давай поговорим о твоей жизни до армии. Возможно, это поможет нам найти ключ к разгадке.

Но Габриэль вообще не хотел разговаривать. Он ускорил шаг, и Пенелопа слегка отстала, как ни старалась поспеть за ним.

Вскоре она нагнала его и продолжила:

– Ты так и не рассказал, что именно чувствовал, когда впадал в уныние. Как сильно это тяготило тебя? Это продолжалось день-два или дольше?

Габриэль тяжело вздохнул.

– Нет. Нет! – резко ответил он. – Верно, я впадал в тоску, но ненадолго. И не так уж это было страшно.

– Такое случалось и до того, как ты ушел на войну?

Габриэль задумался, гадая, к чему клонит Пенелопа. Он уже знал ее манеру вести беседу и понимал, что с каждым вопросом она старается докопаться до некой истины.

– Да, бывало. Но не так часто, как после.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь хрустом щебня под ногами. Габриэль взглянул на небо: темное, немного зловещее, предвещающее дождь. Теперь он хотел, чтобы дождь начался: ему необходима была передышка.

Он повернулся к Пенелопе с намерением еще раз предложить направиться к Викеринг-плейс, но ничего произнести не успел.

– А как насчет противоположных эмоций? – спросила она.

Габриэль растерялся, мысли перемешались.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил он, непонимающе моргая.

– Я говорю о вспышках веселья, необъяснимой радости. Всплесках энергии, готовности свернуть горы. Возможно, из-за чего-то подобного тебя даже мучили бессонницы.

– Откуда взяться таким эмоциям? – выдохнул он. – Что общего они имеют с войной?

– Ничего.

– Тогда почему ты спросила о них? – с трудом спросил Габриэль.

– Просто так, – буркнула Пенелопа.

Но он не поверил ей. Он помнил, что она сказала в самом начале: она искала разгадку, хотела найти первопричину его приступов.

– Ярко выраженные положительные эмоции – тоже признак безумия? – полюбопытствовал Габриэль.

– Они могут таковыми быть, – пробормотала Пен, не глядя на него.

– Что ж, об этом волноваться не следует. Ничего подобного я не испытывал. Вообще единственный знакомый мне человек, отличающийся повышенными всплесками положительных эмоций, был… – Габриэль внезапно ощутил удушающую тошноту, оставляющую вкус горечи на языке, – Майкл.

Он остановился. Но Пенелопа пошла дальше.

«Пенелопа», – повторил он в мыслях ее имя.

Она остановилась, словно услышала его зов, но не оборачивалась. Когда Габриэль наконец увидел ее лицо, то заметил, как оно побледнело.

Чувство тошноты накатило с новой силой.

– Ты хочешь сказать – мой кузен был сумасшедшим?

 

Глава 5

– Сумасшедшим? – эхом отозвалась Пенелопа, не в силах добавить что-то еще – мысли в голове перемешались. Габриэль пристально смотрел на нее. – Конечно нет, – выдавила Пенелопа, но она сама слышала: голос звучал неубедительно.

Как беседа могла перейти в такое русло? Пенелопа так радовалась, что ей удалось наконец разговорить своего пациента. Но Габриэлю удалось ухватить самую суть ее вопросов и повернуть их против нее же самой. Она даже не сразу осознала, насколько сильным ударом для нее оказался его вопрос. Пенелопа никогда и ни с кем не говорила о покойном супруге. И не собиралась этого делать.

– Я думаю, хватит на сегодня, – сказала она, радуясь, что голос не дрожит. – Нам уже пора в помещение, пока совсем не замерзли. Передохнешь немного, а после обеда продолжим.

Развернувшись, чтобы отправиться в Викеринг-плейс тем же путем, Пенелопа натянула капюшон, дабы скрыть лицо от Габриэля. С тяжелыми воспоминаниями вновь закровоточили старые раны, давая понять, что боль пережитого еще не прошла. И сейчас ей было просто необходимо остаться одной.

– Нет.

Тон Габриэля оказался столь властным, что Пенелопа волей-неволей остановилась. Он подошел к ней – спиной она чувствовала его близость. Она слышала скрип кожи, шорох ткани, улавливала тонкий аромат шалфея и сандала. Все ее тело содрогнулось.

– Ты ответишь мне. Мой кузен был сумасшедшим?

Теперь Пенелопа дрожала всем телом. Настойчивый и громкий голос Габриэля вызвал ее испуг. Нет, не испуг, вдруг поняла она. Осознание.

Дрожь усилилась. Она ощущала на себе сверлящий взгляд Габриэля.

«Он думает, что я просто не хочу отвечать, – решила она. – Это лучше, чем правда».

Пенелопа пошла дальше.

– Это не относится к делу, – бросила она, ускорив шаг.

– Черта с два! Еще как относится! – крикнул он ей вслед. – Мы с Майклом одной крови! Болезнь может быть наследственной.

Пенелопа не останавливалась. Очень скоро она поравнялась с Картером. Сопровождающий должен был всю дорогу следовать за ними, но он просто сидел на пне неподалеку и дожидался их. Когда Пенелопа прошла мимо, санитар поднялся. Выражение его лица, безразличное и утомленное прежде, сменилось встревоженным, когда он заметил, что Габриэль сильно отстал. Теперь он должен был отыскать его и проконтролировать, чтобы пациент добрался в поместье без происшествий.

– Пенелопа, подожди! – Шаги и голос Габриэля приглушал шорох мантии Пенелопы, однако было заметно, что он торопился догнать ее. Пен услышала и другие шаги и поняла, что Картер также идет за ней. Это хорошо. Габриэль не захочет говорить о своих родственниках в присутствии постороннего.

Но все же леди ускоряла шаг, часто моргая, чтобы избавиться от слез, затуманивавших глаза. Она прекрасно понимала, что пытается сбежать: от Габриэля, от его вопросов о Майкле, от неожиданного греховного интереса к мужчине, бывшего не просто кузеном ее покойного мужа, но и пациентом, которого она обещала вылечить. И который, в конце концов, скорее всего сумасшедший.

Вот почему побег – лучшее, что Пенелопа могла сейчас предпринять. Ей требовалось время на раздумья. Она смахнула очередную слезу. Да, нужно время…

Пенелопа споткнулась обо что-то и невольно вскрикнула. Ей не удалось устоять, и она упала. Ногу пронзила резкая боль. Бедняжка рухнула на землю и не смогла сдержать болезненного стона.

– Пен! – услышала она взволнованный голос Габриэля и звук быстро приближающихся шагов.

Господи, ее нога просто горела. И кажется, ныла щека. Пенелопа подняла голову, стараясь проморгаться. Ее кожа была расцарапана множеством тисовых игл, покрывавших дорожки в саду. Обо что споткнулась Пенелопа – о какой-нибудь корень? Она так стремительно убежала от Габриэля, что совершенно не следила за дорогой. Глупая.

Она отряхнула с лица остатки игл и постаралась подняться на ноги, постанывая от боли. Ей помогли чьи-то сильные руки, и Пенелопа с трудом села. Габриэль опустился рядом и стянул с ее головы капюшон. Он аккуратно обхватил лицо Пенелопы теплыми ладонями и слегка наклонил голову женщины, чтобы осмотреть рану. Его взгляд больше не казался требовательным: в нем осталась лишь обеспокоенность.

– Пен, тебе больно?

Пенелопа отрицательно качнула головой, так как не могла произнести слов лжи. Боже. Ее колени ныли от ушиба, а правую икру раздирала жуткая боль. Хорошо, что она не упала на спину, синяки с которой еще не сошли. После всех повреждений, полученных Пенелопой в столь короткий промежуток времени – два дня назад и сейчас, – она почувствовала боль в мышцах.

– Со мной все в порядке, – заверяла она. – Пожалуйста, помоги мне подняться.

– Разумеется.

Габриэль вскочил и подошел к Пенелопе сзади. Он взял ее под руки и подтянул вверх. Его прикосновения показались Пенелопе такими пылкими, что мощная волна тепла всколыхнула все ее тело. Когда она поднялась на ноги, Габриэль придержал ее за бедро. Но Пенелопа старалась держаться сама. Чем быстрее ей это удастся, тем скорее он отпустит ее. Тем скорее схлынет горячая волна, пробуждаемая его прикосновениями.

Однако едва выпрямившись, Пенелопа вскрикнула от пронзительной боли. Боль в правой икре оказалась настолько сильной, что ступить на ногу не представлялось возможным. Пен повисла на своем спутнике, опираясь на левую ногу.

– Тебе больно, – констатировал он, грозно насупившись.

– Нет, просто… – Пенелопа вновь вскрикнула, беспомощно приподняв ногу. Она подпрыгивала на левой ноге, будто это помогло бы избежать боли. Но спазмы не отпускали. Правая икра болела, словно в нее беспрерывно вонзались десятки огромных игл.

– Икра болит? Сильно?

Пенелопа резко кивнула, покусывая губу. Габриэль опустил ее на землю и встал перед ней на колени. Не церемонясь, он приподнял полы ее юбки до уровня колен, чтобы осмотреть травму. Его прикосновения вызвали новую вспышку боли, но Пенелопа сдержала стон.

– Дыши, Пен, – сказал Габриэль, поймав ее взгляд. – Дыши ртом, вот так. – Он сделал несколько быстрых и резких вдохов.

Пенелопа повиновалась.

– Вот так, – одобряюще прошептал он. – Сконцентрируйся на дыхании.

– Я… пытаюсь! – тяжело дыша, простонала она, но боль не отпускала.

Габриэль начал осторожно массировать ногу. Пенелопа вскрикнула, запрокинув голову. Боль в какой-то момент показалась настолько сильной, что Пен подумала, что не вынесет этого. Но вдруг стало легче. Совсем чуть-чуть. Габриэль продолжал массаж, сжимая и потирая икру, и вскоре боль начала утихать.

Пенелопа расслабилась, наконец глубоко вздохнув. Боль отступала, сменившись совершенно другими чувствами. Знакомыми и чужими одновременно. И очень приятными.

Пен слегка дернула больной ногой.

– Теперь намного лучше, – пробормотала она, и Габриэль аккуратно положил ногу, опустив подол юбки. Пенелопа взглянула на Картера, боясь, что он видел слишком многое, однако тот деликатно отвернулся.

Габриэль поднялся на ноги и протянул руки своей подопечной.

– Позволь помочь тебе встать.

Она взглянула на его длинные сильные пальцы, затянутые в перчатки из нежнейшей кожи. Эти руки излечили, спасли ее. Сердце дрогнуло. Нельзя позволить ему снова ее касаться. Однако Пенелопа сомневалась, что сможет встать сама. И поэтому приняла его помощь.

Это была ошибка. Даже через перчатки – свои и его – она ощутила тепло этих рук, что не смогло не вызвать волнения. Словно от сильнейшего удара все мысли в голове перемешались.

Габриэль одним легким рывком поднял Пенелопу. Она встала, опираясь на левую ногу, и осторожно опустила на землю палец больной ноги. Однако резко подняла ее.

– Что ты чувствуешь? – спросил Габриэль.

– Нога дрожит, как травинка на ветру, – ответила Пенелопа. Она испугалась, что жуткая боль вновь вернется. Но нога лишь слегка ныла. – Мне очень страшно, что вновь станет жутко больно.

Габриэль понимающе кивнул.

– Должно быть, ты потянула мышцу. Постарайся хотя бы выпрямить ногу. Пока тебе лучше не ходить.

Руки Габриэля скользнули вниз, и он попытался поднять ее. У Пенелопы перехватило дыхание. В панике она начала отталкиваться, стараясь вырваться из рук Габриэля. Она едва не выскользнула, но он удержал строптивицу, и она сжалась, выставив руки вперед и изо всех сил пытаясь сохранить хоть какое-нибудь пространство между их телами.

– Что ты делаешь?

Габриэль недовольно сжал губы:

– Хочу отнести тебя в поместье, разумеется.

Нет. Она этого не вынесет. Пенелопа задрожала, понимая, что давно дремавшие чувства внезапно проснулись и грозили завладеть ею целиком.

– Какая чушь, – покачиваясь на одной ноге, возразила она.

Пенелопа взглянула на тропинку. Она помнила, что отсюда до дома – добрая четверть мили. Дьявол! С больной ногой проделать такой путь для нее – сущий ад.

– Я могу дойти сама, – все же настаивала она.

Габриэль ничего не ответил, лишь иронично улыбнулся.

– Ну ладно! – сдалась Пенелопа. Хотя ей и требовалась его помощь, она старалась максимально увеличить пространство между ними. – Но необязательно меня нести. – Она взглянула на Картера. – Вы двое можете просто поддерживать меня под руки. Так дорога займет больше времени, но я все же смогу…

В этот самый момент погода, грозившаяся дождем весь день, испортилась окончательно. Начался ливень, и лицо Габриэля исказила гримаса раздражения. Вода быстрыми струями скатывалась с его подбородка. Он резко метнулся к Пенелопе.

– Габриэль! – сопротивлялась гордая леди, выставив руки вперед. – Если уж нести меня так необходимо, то пусть это сделает Картер. – Она взглянула на сопровождающего, но тот неодобрительно нахмурился. Понятное дело! Из-за прихоти взбалмошной особы ему приходится торчать здесь, на холоде, под дождем, вместо того чтобы сидеть в тепле. Но все же уж лучше озлобленный служитель, чем Габриэль. – Он… он сильнее.

Габриэль закатил глаза. Без промедления он обхватил Пенелопу за колени и плечи и поднял. Она не успела и пикнуть, как он уже крепко прижимал ее к груди и нес в Викеринг-плейс.

– Это просто смешно, – ворчала Пенелопа.

Габриэль сохранял молчание. Дождь ручьями струился с его лица, но джентльмена, казалось, это совершенно не тревожило. Пенелопа понимала, что, как солдат, он привык без жалоб преодолевать трудности, несмотря на самые ужасные погодные условия. Пенелопе казалось, что, даже если она начнет изо всех сил ругаться на него и требовать отпустить себя, он ее просто проигнорирует.

Что ж, придется смириться со своей участью. Стиснутая в руках Габриэля, Пенелопа чувствовала себя маленьким ребенком, и возникшее ощущение потери контроля над ситуацией ей совсем не нравилось. Она уперлась рукой в его плечо и чуть подтянулась, стараясь устроиться поудобнее. Габриэль не стал возражать и молча шагал дальше. Ладонь Пенелопы лежала на его груди, где сильно и ритмично колотилось сердце.

Сама же Пенелопа превратилась в ком нервов. Сторона тела, которой она прижималась к Габриэлю, неистово горела. С каждым очередным шагом его мышцы словно сдавливали ее, лишая возможности пошевелиться и даже вздохнуть. Другая же сторона онемела от ветра и ледяного дождя. Такие контрастные ощущения начинали сводить Пенелопу с ума.

Габриэль обхватил ее руками, насколько возможно, и Пенелопа, несмотря ни на что, почувствовала себя защищенной.

– Почти пришли, Пен.

Она взглянула на поместье. Внушительных размеров здание едва просматривалось сквозь туман, который, однако, постепенно рассеивался. Все же путь предстоял не такой уж близкий. А Пенелопа тем временем все отчетливее ощущала, как в ее душе зарождаются новые, знакомые и чужие одновременно чувства. Господи, да что же с ней творится? Неужели такова ее судьба – связывать жизнь с мужчинами без будущего? Сначала Майкл, а теперь и Габриэль. А между ними – никого.

Пенелопа глубоко вздохнула. Нужно взять себя в руки. Немедленно. Ведь как поступают с непрошеными гостями? То же касается и незваных чувств.

Пенелопа задумалась. Возможно, она просто слишком долго сдерживала свои душевные порывы. Вероятно, ее нынешние ощущения – это спонтанный всплеск подавленных страхов и нездоровых мыслей. Поэтому она должна храбро встретить внезапно возникшее влечение и разнести его в пух и прах.

Пенелопа искоса разглядывала профиль Габриэля. Его лицо за два года заметно осунулось. И сам он сильно похудел, однако его плечи сейчас почему-то казались шире. Его прежде красивые длинные волосы теперь коротко острижены. Пенелопа могла бы охарактеризовать его внешность как строгую и слишком простую.

Однако Габриэль по-прежнему оставался поразительно красивым мужчиной. Возможно, даже более красивым, чем раньше.

Пенелопа постаралась обуздать свои окончательно запутавшиеся мысли. Она ведь вовсе не собиралась выискивать в Габриэле черты, которые вызвали бы у нее еще большую симпатию, будь она проклята!

И сам тип внешности Габриэля был далек от ее идеала. Он сильно отличался от Майкла… Они разные, просто как день и ночь. Романтичный блондин Майкл мгновенно покорил ее юное сердце. Его образ во всех отношениях – противоположность мрачному Габриэлю.

«Может, поэтому он тебе и нравится, – шептал голос в голове Пенелопы. – Он не имеет ничего общего с мужчиной, разбившим твое сердце».

Пенелопа не смогла сдержать слезу, та же, однако, осталась незамеченной, будучи мгновенно смытой неугомонным потоком дождя. Нельзя так думать. Майкл никогда не обидел бы ее нарочно. Он просто был безнадежно болен.

«Как и Габриэль».

Сердце заледенело. Пенелопа потерла ладонью лицо, сделав очередной глубокий вдох. Все верно. Ей давно пора избавиться от своих упрямых, несбыточных желаний и хоть немного приоткрыть глаза на суровую реальность.

Ужасная ирония: впервые после смерти мужа она испытала какое-то чувство к мужчине. Но к мужчине, с которым, увы, она никогда не сможет быть вместе. Она никогда больше не позволит юношеской опрометчивости надломить свою жизнь – как это случилось в первом браке. И ее предательские чувства покорятся воле разума. Пенелопа откровенно удивлялась, как они вообще могут пребывать в таком разладе.

Но… что, если это не так? Пенелопа знала, как сильно эмоции, разум и тело связаны между собой. Заболевание Габриэля вызвало у Пенелопы сильнейшее любопытство – она не могла этого оспорить. Возможно, чувствительная особа просто перепутала влечение с проявлением острого интереса.

Успокоившись, Пенелопа расслабилась. Да. Все так и обстоит. По крайней мере по дороге в поместье она убедила себя именно в этом.

Дверь в Викеринг-плейс отворилась, едва Габриэль ступил на главную дорожку. Им навстречу ринулся слуга, на ходу раскрывая большой черный зонт. Его сопровождал Деннингс. Этот санитар, похожий на гориллу, сильно выделялся среди всего персонала клиники. Аллен же остался в холле, наблюдая за происходящим через открытую дверь.

Габриэля с Пенелопой встретили неподалеку от лестницы, и он сильнее прижал ее к себе. Он признавал, что это довольно сладкая пытка – нести очаровательную леди на руках, крепко сжимая в своих объятиях. Путь казался бесконечно долгим, и Габриэль ощутил себя на втором круге ада «Божественной комедии» Данте – том самом, где наказывалась похоть. Сластолюбцы должны были целую вечность нести на руках объект своей страсти и никогда не познать его.

Да Габриэль скорее отправился бы в преисподнюю, чем отдал Пенелопу Деннингсу!

Однако беспокойство оказалось напрасным.

– Помощь нужна? – спросил Деннингс у Картера, исподволь посматривая на Габриэля. Картер отрицательно покачал головой.

Черт бы его побрал! Неужели Деннингс намекал на вину Габриэля в том, что Пенелопа повредила ногу?

Габриэль раздраженно вздохнул и продолжил подниматься по лестнице, замедляя шаг лишь для того, чтобы старый слуга поспевал нести зонт над головой Пенелопы.

– Леди Мантон споткнулась о корень, – объяснил он, едва достигнув верхней ступени и упредив вопрос Аллена.

– Я сама могу говорить, – проворчала Пенелопа на ухо Габриэлю. Тот пожал плечами, и она едва не вскрикнула: дернувшись от его движения, она оказалась прижатой к нему еще ближе.

– Я предупреждал, что прогулка – затея не самая лучшая, – прогнусавил в ответ Аллен, смерив пару неодобрительными взором и одарив особым вниманием капли воды, спадавшие с одежды на мраморный пол.

– Ерунда!

Габриэля изумил тон Пенелопы: не каждая леди сможет держаться так легко, пока ее, словно ребенка, несет на руках посторонний мужчина.

– Его светлости этим утром значительно полегчало. Если бы не мое неудачное падение, я бы сказала, что утро прошло восхитительно.

Габриэль раздраженно фыркнул. О да, полегчало… Однако все идет немного вразрез с планами новоявленной целительницы. Если Пенелопа надеется, что он так просто забудет прерванный разговор о Майкле, то она еще более сумасшедшая, чем он.

Но прежде всего она должна обсохнуть и показаться врачу.

– Леди Мантон сильно ушибла ногу. Боюсь, в ближайшие несколько дней ей будет нелегко самостоятельно передвигаться.

– Уверена, все не так плохо, – запротестовала Пенелопа.

– Ей придется остаться здесь до выздоровления.

– Боюсь, милорд, это невозможно, – возразил Аллен. – Викеринг-плейс – не отель.

Габриэль высокомерно взглянул на управляющего.

– Я знаю. Как и то, что пребывание здесь – удовольствие недешевое. И разумеется, я оплачу ее проживание, а также подкину заведению пару монет за беспокойство.

В конце концов, Габриэль по-прежнему является лордом Бромвичем. И пока этот титул принадлежит ему, он в состоянии сам распоряжаться финансами.

– Немедленно приготовьте для леди Мантон лучшую комнату.

– Я сомневаюсь, что… – начала Пен.

– Видите ли… – присоединился к возражениям Аллен.

Но Габриэль проигнорировал их обоих и развернулся на каблуках, не выпуская из рук Пенелопу.

– А пока, – повысил он голос, чтобы заставить обоих замолчать, – леди подождет в моих покоях. Аллен, пройдите вперед и отворите двери.

Боже, как же приятно вновь принимать решения и чувствовать ответственность. Это помогло Габриэлю вернуться к прежней жизни даже лучше, чем прогулка. За последние месяцы болезнь так изменила его, что он как будто потерял важную частичку себя. Променял ее на страх. Габриэль поклялся, что больше не допустит такого. Какие бы сюрпризы ни приносила судьба, он никогда не забудет, каков он есть. Никогда, пока у него остается хоть капля рассудка.

Габриэль сделал несколько шагов вправо, чтобы дать понять Аллену: он ожидает, когда управляющий пройдет вперед и откроет дверь. Тот чуть поколебался, но все же выполнил приказание.

– Все подходящие комнаты уже заняты пациентами, – продолжал, однако, протестовать он, доставая увесистую связку ключей. Управляющий повернул ключ в замочной скважине несколько раз. – Вот разве что комнатки в мансарде… Но я сомневаюсь, подойдут ли они для леди.

Габриэль нахмурился: он не мог позволить им обращаться с Пенелопой как с прислугой.

– Исключено. Тогда она займет мою комнату.

– Вашу? – Аллен удивленно вскинул брови. – А где же будете спать вы?

– В мансарде, конечно.

Аллен неодобрительно ухмыльнулся.

– Прошу меня извинить, милорд, но мансардные комнаты не оборудованы так, как надлежит помещениям, предназначенным для людей вашего… состояния.

Унижение, подобно стреле, пронзило Габриэля.

– Приступы не следуют один за другим, – прорычал он. – За пару дней ничего не случится.

Аллен изобразил сожаление.

– В любом случае я подобного допустить не могу.

Он говорил успокаивающе, точно с капризным ребенком. Жалкий лжец. В подтверждение своих слов Аллен развел руками в угодливой манере, но Габриэль прекрасно знал, что управляющий наслаждается властью над пациентами.

Нет, это пора прекращать.

– Хорошо, – ответил Габриэль. – Принесите раскладную кровать в мою комнату. И я буду спать там. – Аллен открыл рот в изумлении, но Габриэль не позволил ему сказать и слова. – Пусть Картер всю ночь дежурит подле меня, если хотите. Тема закрыта.

На сей раз Аллен благоразумно отступил. Маркиз – редкость в Викеринг-плейс, ведь не так-то легко уговорить поселить здесь горячо любимого семейством больного. Неужели управляющий позволит себе разозлить Габриэля, чтобы тот потребовал у родственников перевести его в другую клинику? Нет, это повлечет за собой слишком большие потери, и не только финансовые: репутация Викеринг-плейс будет сильно подорвана.

Габриэль велел управляющему подать в комнату чай и горячую воду, а также доставить вещи Пенелопы.

Пенелопа решила промолчать, пока Аллен не удалится.

– Габриэль, я не могу здесь остаться, – едва закрылась дверь, сказала она.

Он посмотрел на нее сверху вниз, и Пенелопа поняла, что возражать бесполезно. На этом спор закончился.

Габриэль аккуратно поставил Пенелопу на пол, слегка придерживая, чтобы она не упала.

– Постой пока на левой ноге, а я помогу тебе снять накидку.

Пенелопа поджала губы, но подчинилась. Габриэль тем временем сбросил свой плащ. Он все еще пребывал в ярости от последнего разговора с Алленом, но эмоций старался не показывать. С Пенелопой он должен обращаться галантно и, пока будет помогать ей избавляться от промокшей одежды, постарается ни в коем случае не задеть ее больной ноги.

Габриэль аккуратно снял с гостьи мокрую накидку, медленно скользя руками по ее плечам, предплечьям, запястьям. Он слегка задел ее спину. Каждое случайное прикосновение успокаивало гнев, превращая злость в нечто совершенно иное. Габриэль осторожно проводил Пенелопу к кушетке и помог сесть, а после отошел на несколько шагов.

Он поднял ее накидку и тряхнул. Капли воды послушно скатились с мехового воротника. Он бы очень хотел также потрясти себя, чтобы раз и навсегда выбить из головы несбыточную мечту.

– Хорошо, что ты прекрасно разбираешься в качестве одежды, – заметил он, стараясь хоть на что-то отвлечься от тепла, исходившего от накидки Пенелопы. Тепла и запаха. – Накидка так промокла, а платье выглядит совсем сухим. Я уж боялся, тебе придется облачиться в наряд прислуги, пока из отеля не доставят твои вещи.

Пенелопа вздохнула и повторила:

– Я не могу здесь остаться.

Проклятье. Похоже, все-таки придется ее убеждать.

– Можешь и останешься, – отрезал Габриэль. – Держу пари, у тебя серьезное растяжение. – Он повесил накидку на подлокотники кресла и пододвинул оттоманку, чтобы устроиться напротив Пенелопы. – Тебе нельзя наступать на ногу – это может привести к осложнениям. Я видел многих солдат, обреченных хромать до конца жизни из-за того, что у них не было возможности должным образом лечить подобные травмы.

Пенелопа опустила взгляд на свои ноги. Замечание Габриэля вовсе не пристыдило ее. Он не сомневался: она ценит все, сделанное солдатами для спасения Англии, и безмерно благодарна им за принесенные жертвы. Так что его слова все же оказали на неприступную леди определенное влияние.

Габриэль уселся на обитую ворсистой тканью оттоманку лицом к Пенелопе и чуть оттолкнул ее назад. Так появилось достаточное пространство, чтобы она могла положить больную ногу на его колено: он хотел более внимательно осмотреть место ушиба. Но когда Габриэль взглянул на Пенелопу, чтобы попросить ее показать ногу, то оцепенел. Она сидела так близко… Боже, как будто все это происходило не с ними. Не с безумцем и вдовой. А с мужем и женой, коротающими вечер перед камином.

У Габриэля перехватило дыхание от внезапно охватившего его желания, отозвавшегося в сердце резкой болью. Он едва слышно выругался. Он ведь уже думал, что давно перестал мечтать о ней: тогда, когда осознал, что недостаточно хорош для блистательной Пен.

Глаза Пенелопы округлились, будто она прочла его мысли, и через миг леди отвела взор. Она заерзала на кушетке, пытаясь максимально увеличить расстояние между собой и Габриэлем.

– Что бы там ни было… Я не могу остаться здесь. С тобой.

Ее неприкрытый страх словно сверлил его душу.

– Конечно, – смутился он, понимая причину ее волнения. – Даже ты боишься оказаться запертой в одной комнате с сумасшедшим.

 

Глава 6

– Твои волшебные речи об улучшении моего состояния предназначались для ушей Аллена, не так ли? – вопрошал Габриэль. Его лицо приняло выражение унылое и агрессивное одновременно – Пенелопе никогда не приходилось видеть такого сочетания эмоций.

– Нет! Конечно, нет, – утверждала она. Как сделать, чтобы Габриэль поверил ей? Но не могла же Пенелопа признаться, что боялась вовсе не его, а своих беспорядочных чувств.

Габриэль резко поднялся с оттоманки, ножки которой громко заскрежетали об пол, и отвернулся от Пенелопы. Он отошел на несколько шагов и быстро провел рукой по волосам, сильно сжав пальцами затылок. Со стороны было заметно, что он изо всех сил пытается скрыть свои эмоции. Пенелопа жалела, что не видит его лица: так она могла хотя бы предположить, о чем он сейчас думает.

Через некоторое время Габриэль повернулся к ней. Губы изогнулись в виноватой улыбке.

– Все в порядке, Пен. Я бы и сам не захотел оказаться запертым с самим собой.

– Габриэль…

Ну что она за человек? Как можно быть настолько глупой и бессердечной? Как она могла позволить, чтобы Габриэль вбивал себе в голову всякую ерунду лишь из-за каких-то норм приличия? Вероятно, неслучайно она споткнулась о тот корень – это было возмездие, некое проявление правосудия. Ведь убегала она от него только ради того, чтобы не отвечать на неприятные ей вопросы, чтобы спастись от неловкой ситуации, совершенно при этом игнорируя его чувства и интересы. Но что сейчас должно быть в приоритете?

Пенелопа прикусила нижнюю губу. Если она все же решит уехать в отель, Габриэль окончательно убедится в том, что она боится его – и все ее слова впоследствии не будут значить ровным счетом ничего. Если она отбудет прямо на рассвете – ситуация сложится не многим лучше. Нет, решила Пенелопа. Она не может ради своей прихоти рисковать всем, чего ей с таким трудом удалось достичь за последние два дня.

– Спасибо тебе.

Габриэль непонимающе взглянул на нее.

– За то, что спас меня, – пояснила она. – А также за доброту и благородство.

Он сжал губы, на скулах его выступил легкий румянец.

– Но не нужно лишать себя удобств ради меня, – продолжила она решительно. – Я сама могу поспать на складной кровати.

Поняв, что она решила остаться, Габриэль расслабился. Но его лицо вновь приняло недоуменное выражение, как только он полностью осмыслил последнюю фразу Пенелопы.

– Нет, я не позволю! Ты будешь спать в моей кровати!

От его слов сердце Пенелопы бешено заколотилось. Внезапно перед взором предстала картина: они с Габриэлем делят одну постель. Конечно, она знала, что спать они будут не вместе, но лишь от мысли об этом все ее тело окутало непреодолимое желание.

– Н-ну… только до тех пор, пока я не поправлюсь, – неуверенно согласилась она. Противостоять напору Габриэля было трудно. Она видела, как сложились отношения между ним и Алленом, и ни в коем случае не хотела, чтобы Габриэль воспринимал ее как своего врага. Она хотела быть для него союзником, а лучше – другом. Только так она сможет помочь ему обрести прежнего себя. А это она собиралась сделать как можно скорее.

Пенелопа глубоко вздохнула и постаралась улыбнуться как можно более искренне.

– Что ж. Теперь, когда все насущные проблемы решены, мы можем вернуться к разговорам о том, как ты чувствовал себя во время войны?

Габриэль насторожился и с любопытством смотрел на Пенелопу.

– Зависит от того, – начал он, – захочешь ли ты вернуться к разговору о моем кузене.

Улыбка вмиг соскользнула с лица Пенелопы.

Габриэль вновь приблизился к ней, пододвинув оттоманку, чтобы устроиться напротив. Он уселся и уперся руками в колени, не сводя глаз со своей визави. Его пальцы так сильно вцепились в ткань брюк, что побелели костяшки.

С больной ногой сидящая прямо напротив Пенелопа действительно была загнана в угол. Но Габриэль ни за что не отпустит ее, пока не получит ответ на вопрос. А Пенелопа знала правду. Только вот делиться ею была абсолютно не готова.

– Майкл был моим двоюродным братом, Пен. Наши матери близнецы! Мы с ним одной крови! Если он был сумасшедшим… – Голос Габриэля дрогнул. Сглотнув, он продолжил: – У меня есть право знать, врожденное ли это безумие.

У Пенелопы перехватило дух, а в душе все перевернулось – эмоции, казалось, вот-вот сведут с ума ее саму. Скорбь, стыд, тоска. Это все так несправедливо. Пенелопа по-прежнему могла отказываться обсуждать щекотливую тему. У нее было на это право. Но она понимала, что поступила бы эгоистично. И Габриэлю необходимо знать правду.

– Да, Майкл был болен, – дрожащим голосом проговорила она.

Габриэль медленно откинулся назад. Он изо всех сил старался скрыть свои чувства, не показывать, что ответ Пенелопы оказался для него ударом.

– Тогда я безнадежен, – мрачно резюмировал он.

– Я не верю! – яростно отрицала она. Она и вправду не верила, что кто-то может быть безнадежным. Даже Майкла можно было спасти. Если бы, конечно, тогда Пенелопа была другой – более умной и более внимательной женой.

Но теперь она изменилась – она уже не та наивная девочка. И она помогала таким, как Габриэль.

– Все, что ты рассказал мне сегодня – твои симптомы, – очень похожи на те, от которых страдали другие солдаты. И, напомню, я помогла им вылечиться. Теперь они нормальные, здоровые люди.

Габриэль бросил на Пенелопу пронзительный взгляд.

– А как насчет того, что ты увидела за последнюю пару дней?

Пенелопа невольно вздрогнула. Приступ Габриэля был ужасен, и объяснить его природу она никак не могла.

– Твоя болезнь не имеет ничего общего с тем, что было у Майкла, – уверяла она. – Твой недуг может быть результатом пережитого на войне…

– Или обычным сумасшествием, – прервал он ее, – осложненным войной. Боже, Пен! Если эта болезнь у меня в крови…

– Но мы не можем знать наверняка! И не сможем, пока не попробуем излечить тебя от очевидных симптомов. Сейчас я вижу перед собой обычного человека, получившего в прошлом душевные раны.

– О? – усмехнулся Габриэль, однако в его голосе отчетливо звучало отчаяние. – А кого же ты видела, когда смотрела на Майкла?

Пенелопа затаила дыхание. Казалось, спазм сдавил легкие, не пропуская ни капли воздуха. Через несколько мгновений ей удалось сделать короткий вдох, но боль в груди не утихла – воспоминания целиком завладели ее мыслями и заставили заново пережить те ужасные дни. Пенелопа провела ладонью по лицу и опустила руку, спрятав ее в другой руке.

Сильными пальцами Габриэль обхватил ее дрожащую ладонь нежно, но настойчиво. Его кожа казалась обжигающе горячей.

– Тебе придется рассказать мне все, Пен, – сверля ее взглядом, сказал Габриэль. – И ты сама это понимаешь.

– Да, – нехотя согласилась она.

Конечно, Пенелопа понимала, что рассказать придется. Она освободилась от пожатия Габриэля и спрятала руки в складках платья. Габриэль не стал настаивать и откинулся на оттоманке, чтобы предоставить Пенелопе побольше свободного пространства.

Пенелопа на миг закрыла глаза, стараясь собраться с мыслями.

– Я видела то же, что и все, – произнесла наконец она, взглянув на Габриэля. – Харизматичный, неугомонный Майкл. Полный жизни и энергии. Ты и сам помнишь, каким он был. – Голос Пенелопы дрогнул. Она почувствовала горечь во рту, ведь таким был не ее муж, а образ, который создало ее наивное воображение. Она видела всего лишь то, что хотела видеть, не желая заглянуть за пределы своих романтических детских мечтаний. Она никогда не пыталась рассмотреть, что скрывается за красивым лицом Майкла. – Чувства к нему ослепили меня.

Габриэль ничего не ответил, лишь слегка кивнул. Он ждал продолжения.

– Тогда ничто в мире мне не было нужно – один Майкл. Моих родителей в нем прельстили состояние и титул, а меня – не только его молодость и привлекательность, ведь мы оба любили рисовать. – Пенелопа запнулась, осознавая, что все сказанное ею сейчас теперь абсолютно ничего не значит. – Любовь просто ослепила меня, я купалась в лучах счастья и ничего не хотела замечать. Как же я была глупа.

И эта глупость им обоим дорого обошлась.

Пенелопа беспокойно заерзала на месте. Ох уж эта больная нога, будь она проклята. Если бы не она, Пенелопа давно бы убежала из комнаты Габриэля. Она до боли сжала руки.

– Лишь через пару месяцев я заметила какие-то странности. Майкл всегда так рано просыпался, а ложился намного позже меня.

Щеки Пенелопы загорелись, и она отвела взгляд. Чего в ее браке было в избытке, так это постели. Майкл оказался таким неистовым и ненасытным любовником, словно супружеский долг был единственной радостью в его жизни. Зачастую он овладевал Пенелопой дважды или трижды за ночь, прежде чем наконец заснуть.

– Но потом я заметила новые картины в его галерее и подумала, что он рисует, вместо того чтобы спать. Однако и в течение дня он никогда не ложился вздремнуть и при этом не выглядел утомленным. Вообще со стороны он выглядел совершенно нормальным. Но вскоре я начала замечать за ним некоторые вспышки энергии. Поначалу совсем недолгие, но порой он даже дрожал от переизбытка сил.

Габриэль нахмурился.

– Кажется, я помню что-то подобное, – сказал он. – Тогда мы были молодыми и проводили в кутежах ночи напролет. Днем мы все валились с ног, а Майкл оставался полным сил. Я так завидовал его выносливости…

– Радуйся, что у тебя ее нет! – в запальчивости воскликнула Пенелопа. – За нее Майкл дорого заплатил.

– Что ты имеешь в виду? – Габриэль насторожился.

– После недель нечеловеческой активности он… рухнул. – Пенелопа чуть пожала плечами. – Его состояние было ужасным, – прошептала она.

– И тогда его безумие проявилось в полной мере? – спросил Габриэль. – У него начались такие же приступы, как и у меня?

Пенелопа знала, что Габриэль будет сравнивать себя с Майклом, стараясь найти в его болезни сходство со своим недугом.

– Нет, приступов не было. – Она отрицательно покачала головой. – По крайней мере таких, как у тебя. – Пен наморщила лоб, размышляя, как лучше донести до Габриэля свою мысль. – Но да, тогда его безумие уже не вызывало сомнений.

Габриэль взглянул на собеседницу вопросительно. Пенелопа понимала, что объяснила не слишком понятно, и попыталась сделать это еще раз:

– Видишь ли, болезнь Майкла проявлялась как в выраженных всплесках активности, так и в приступах ужасного уныния, при этом одно неминуемо следовало за другим. Каждая из этих крайностей была поразительной по силе проявления. А я поначалу не придавала этому значения. Страшно подумать, с какими ужасными проблемами столкнулась наша семья, когда я, проснувшись как-то утром, заметила, что Майкл просто ушел. Исчез, не оставив весточки. Позже слуги сообщили, что он в сопровождении одного из них отправился в Лидс, прихватив с собой только краски. Конечно, они могли ошибаться, но, по их словам, это была не первая отлучка и путь Майкла обычно лежал в Лидс.

– Он оставил тебя одну посреди ночи?

– Да.

Пенелопа вспомнила, какое отчаяние испытала тем утром. И как она злилась на мужа за эту выходку. За такое неуважительное, пренебрежительное отношение к жене. Она не понимала тогда, что он был просто болен. Как не понимала и многого другого.

– Впоследствии я узнала, что его состояния цикличны, они сменяют друг друга и повторяются. Иногда их проявление слабее, иногда – сильнее.

Габриэль побледнел.

– Мои приступы ведут себя точно так же.

– В смысле – повторяются?

Он растерянно кивнул. В глазах его потемнело.

– Повторяются. Иногда – сильнее, иногда – слабее…

Пенелопа покачала головой.

– Но ты говорил, что никогда не испытывал грандиозных по силе позитивных чувств, как это было у Майкла. Поэтому ваши недуги нельзя сравнивать.

Габриэль раздраженно отвернулся, ничего не ответив. В глубине души он понимал, что Пенелопа права.

– И твои приступы длятся часами, – заметила она. – А приступы Майкла – днями и даже неделями.

– Неделями? – удивленно переспросил Габриэль.

– Да. И позитивные, и негативные. Но я решила действовать, – сказала Пенелопа, внезапно ощутив непреодолимую усталость. – Я не знала, как понимать его поведение, но молча терпеть не собиралась. Поэтому в спешке отправилась за ним. Мое появление сильно его взволновало. Хотя он старался вести себя как ни в чем не бывало, делал комплименты, шутил.

Пенелопа вспомнила, в каком замешательстве пребывала тогда. Как же она могла терпеть мужа, чьим действиям не могла найти ровным счетом никакого объяснения?

– Он осыпал меня извинениями. Говорил, что просто не привык еще к роли мужа, который должен предупреждать жену о своих поездках. Убеждал, что всегда отправляется в Лидс, когда чувствует прилив вдохновения. Клялся, что картины здесь получаются лучше… Молил о прощении. Обещал, что подобное больше не повторится. Я поверила. Я очень любила его.

Боже, какой же простодушной она была.

– Тогда я не знала, что он пребывал на пике очередного своего периода. Я говорила себе: он растрачивает слишком много энергии на создание картин, ему требуется отдых и он просто хочет побыть один в загородном поместье. – Пенелопа вздохнула. – Но в глубине души я понимала: что-то не так. Я стала присматриваться к нему. Майкл по-прежнему мало спал, но теперь старался скрывать это от меня. И он начал меняться.

– Меняться? – Габриэль пристально посмотрел на собеседницу. – Как?

– Трудно объяснить. Муж всегда был сильным и уверенным, но внезапно… он стал еще активнее, еще неугомоннее. Казалось, творческие идеи настолько переполняли его, что он вот-вот взорвется от их переизбытка. Он начинал очередную новую картину, но бросал ее на половине, вновь придумав что-то новое, лучшее. Он поразительно много говорил, неумеренно пил, но выглядел таким счастливым… А потом все резко изменилось.

То, что последовало потом, Пенелопе вспоминать было тяжелее всего. Тот день разбил вдребезги все ее надежды на счастливый брак.

– Как-то пополудни Майкл не вышел к чаю, и я решила сама отнести ему поднос. Я подумала, он просто заработался и забылся. Я поднялась в детскую комнату, которую он использовал как студию, пока мы жили в Лондоне. Он расхаживал возле окна. Светило яркое солнце – именно из-за него Майкл выбрал эту комнату в качестве мастерской. В проеме окна отчетливо вырисовывался профиль Майкла. Он был таким красивым, что у меня перехватило дыхание. И на мгновение я подумала: сейчас он выглядит как архангел, в честь которого его назвали.

Проникшись воспоминаниями, Пенелопа закрыла глаза.

– Но в следующий момент я заметила, какой он взъерошенный. Его волосы были такими растрепанными, словно он старался выдернуть их. Мольберт валялся на полу, а краски разлились по всей комнате. Я всего лишь позвала его по имени, а он смерил меня таким суровым взглядом, что мое сердце застыло, как будто его пронзила ледяная стрела. Я стояла недвижно, словно статуя. – Пенелопа вздохнула. – Статуя под названием «Англичанка с подносом», высеченная из гранита и мрамора.

Она открыла глаза и поймала взгляд Габриэля. Он сосредоточенно смотрел на нее. Пенелопе показалось, что именно этот требовательный взгляд помог ей рассказать историю до конца.

– Он бросил в меня кисть. До сих пор помню, какой шок тогда испытала. Я безмолвно стояла и смотрела на яркое красное пятно, оставшееся на моем любимом платье лавандового цвета. Капли краски расплывались по ткани, словно кровь… Я могла бы стоять так часами, если бы не почувствовала, как, едва не задев мою голову, мимо пролетела другая кисть. За ней последовала третья, и я бросила поднос, чтобы закрыть лицо руками.

Пока Пенелопа говорила, ее голос звучал так неестественно, будто принадлежал не ей. Она старалась не показывать чувств, и Габриэль – спасибо ему! – просто слушал. Он позволил ей высказаться, медленно – так, как она захочет, хотя множество вопросов роилось в его голове.

– Все разлетелось на кусочки, – сказала она. – Осколки фарфора рассыпались по полу, горячий чай залил мои туфли. Майкл начал кричать на меня. Оскорблять. Спрашивал, какое право я имею беспокоить его, отвлекать от работы. Упрекал меня в том, что я никогда не понимала и не ценила его таланта.

Пенелопа невольно повышала голос с каждым сказанным словом. Она сжала руки до боли в пальцах.

– Он продолжал осыпать меня проклятиями и упреками. Я старалась оправдаться, защититься, но он попросту не слышал меня. И я убежала. Надела накидку поверх моей перепачканной краской одежды, скрыв лицо капюшоном, и убежала из дома.

Пенелопа хорошо запомнила тот холодный зимний вечер.

– Но мне было некуда идти. Я не хотела, чтобы моя семья узнала о превратностях моей семейной жизни. И уж конечно, я ничего не хотела говорить друзьям. Поэтому я бесцельно бродила по городу. Я пробыла на улице несколько часов. Пока окончательно не выбилась из сил.

Габриэль слушал, стиснув зубы. Пенелопа сделала несколько слабых вздохов, стараясь усмирить пробудившиеся чувства. Когда она вновь заговорила, то от всей души поблагодарила голос за то, что он не выдал ее волнения.

– Когда я вернулась, в доме было очень тихо. Лишь дворецкий поприветствовал меня. Майкл же, как только я ушла, заперся в комнате и не впускал никого, кроме своего слуги. Я не знала, что делать. Да, я была женой Майкла, но после случившегося стала сомневаться, что по-прежнему смогу жить с ним. И я боялась его, поэтому трусливо осталась на ночь в комнате для гостей.

– Это не трусость, Пен, – заговорил наконец Габриэль. – Тебе было всего двадцать.

Она покачала головой, не принимая его сочувствия. Возможно, тогда ее и стоило пожалеть, но уж точно не сейчас.

– Всю ночь я не сомкнула глаз. Майкл же спал три дня. На следующее утро я собралась с силами и настояла, чтобы меня пустили к нему. Я хотела поговорить с ним, взглянуть ему в глаза. Но он спал. Спал как мертвый. Представляю, как он устал после стольких недель бодрствования. Я и его слуга периодически приносили ему воду, он просыпался, чтобы попить, но потом вновь забывался. А когда проснулся окончательно, предо мной предстал совершенно другой человек.

– Он что-нибудь помнил? – побледнев, поинтересовался Габриэль.

Пенелопа решила, что Габриэль хочет провести параллель со своими приступами. Она знала, что ему рассказывали о его поведении во время вспышек безумия: как он громил все, что попадалось под руки, оскорблял окружающих. Но воочию она видела лишь один приступ, а о других ей поведали Аллен и миссис Бромвич. Габриэль просто видел галлюцинации и защищался от химер, посланных ему больным воображением. Майкл же был жестоким. Осознанно и намеренно. Он относился к окружающим высокомерно, считал всех людей ничтожеством. Именно так он вел себя на пике позитивного периода. На пике же негативного…

– Да, – кивнула Пенелопа. – Он помнил все и жутко корил себя за это. Он бросался в слезы, падал мне в ноги и умолял о прощении, рыдая, уткнувшись в подол платья. Все это разрывало мое сердце, но в то же время приводило к отчетливой мысли: с ним что-то не так. Следующие несколько дней Майкл не соглашался выйти из комнаты. Был очень вялым и хмурым. Отказывался от еды. Не притрагивался к краскам. Даже не разговаривал со мной без крайней необходимости, а я была не в силах как-то помочь ему.

Пенелопа расслабила руки. Она все еще помнила, какое испытала потрясение от последующих событий.

– Как-то утром я спустилась по лестнице и нашла мужа в столовой. Он жадно ел кеджери. Я смотрела на него с открытым от удивления ртом, а он как ни в чем не бывало улыбался. Затем встал из-за стола, подошел ко мне и нежно пощекотал под подбородком – так он делал раньше, когда все было хорошо. А после крепко поцеловал меня, с любовью, словно за последние дни ничего ужасного не происходило. – Пенелопа закрыла глаза. – Теперь он стал прежним, тем, за кого я вышла замуж.

Она поморгала, но не смогла скрыть слез.

– Я была так рада, что он вернулся, – сказала она, слегка помотав головой. – Мою радость не передать словами. Я умоляла его обратиться к врачу, но он не воспринимал всерьез мои опасения. Он сказал, что просто перетрудился, и пообещал впредь внимательнее относиться к своему здоровью. Я же поклялась себе быть к нему более отзывчивой, стать лучшей женой и не обделять необходимой заботой.

Пенелопа выпрямилась, сжав руки в кулаки.

– Но ничего не вышло. Несколько недель затишья – и однажды грянул гром. Проснувшись ночью, я заметила, что Майкла нет в постели. Разумеется, я нашла его в мастерской. Он сказал, что его разбудила гроза и после ему не удалось заснуть. Майкл отправился со мной в спальню и пообещал, что все будет хорошо. Но с той ночи я насторожилась и стала внимательно наблюдать за ним. И вот что поняла: постепенно, день за днем, он менялся. Очень медленно, но я уже догадывалась, к чему все идет, и была на грани отчаяния. Я так переживала – каждый день все сильнее, – что не удержалась и поделилась с Майклом своими опасениями. Но он их просто проигнорировал. А наши друзья и семья по-прежнему ничего не подозревали.

Габриэль кивнул, вспоминая те времена.

– Я не замечал в нем ничего такого…

– Зато замечала я. Я предъявляла ему тревожные симптомы, но он всему находил объяснение. Мы начали часто ссориться, но он не уступал, не желал воспринимать всерьез мои мольбы обратиться за помощью к врачам. – Пенелопа горько усмехнулась. – Я стала подозрительной и сварливой. Но только лишь от собственной беспомощности и растерянности… Я не знала, как мне быть: продолжать бороться за мужа или пустить все на волю случая. Но что бы я ни решила, его приступ неминуемо бы пришел.

Она тряхнула головой, чтобы прогнать чувство разочарования, даже спустя два года ощущающееся столь явно.

– Такая жизнь ужасна: знать, что бесконечно идешь по обрыву и не видишь, где начинается пропасть. Я была уверена, что бездна где-то рядом, и если я сделаю неверный шаг, то упаду и разобьюсь насмерть. Со временем я начала передвигаться по дому едва ли не на цыпочках. Так продолжалось несколько месяцев.

Пенелопа посмотрела на Габриэля и зажмурилась, думая, о чем рассказать дальше.

– Как-то утром Майкл снова исчез. Едва проснувшись, я уже знала, что не увижу его рядом. Тем утром я почувствовала себя словно в другом доме, и с моих плеч как будто сняли непомерно тяжелый груз. – Пенелопа нервно сглотнула. – Он снова уехал в Лидс. Но на этот раз оставил записку. И я решила не следовать за ним. Я… – Ее голос задрожал, и через миг из глаз брызнули слезы. – Я почувствовала несказанное облегчение от того, что его нет рядом, – прошептала она, признаваясь в своем самом страшном грехе.

Габриэль не сводил глаз с собеседницы. Пенелопа не сомневалась: он понимает, о какой именно поездке в Лидс идет речь: о той, которая оказалась для Майкла последней. Он больше не вернулся.

– Но разве ты не была рядом, когда с Майклом произошел тот несчастный случай?

Пенелопа, не сдерживая больше слез, посмотрела в глаза Габриэлю.

– Нет. В тот раз я не захотела быть свидетельницей его приступа и задержалась в Лондоне. С моей стороны это было что-то вроде протеста. Но я вовсе не хотела бросать Майкла. Я отчаянно желала помочь ему. Я уже придумала, как это сделать, но именно тогда он снова отправился за город. – Она опустила взгляд и выдавила из себя фразу: – Но было уже поздно.

Пенелопа услышала быстрый вздох Габриэля и поняла: он разгадал тайну, которую она скрывала все это время.

– Никакого несчастного случая не было, так? – прошептал он.

Пенелопа посмотрела на него. Она знала, что он увидит правду в ее глазах.

– Господи! – на одном дыхании произнес Габриэль. – Мой кузен покончил с собой.

 

Глава 7

Самоубийство.

Габриэль знал: он по-прежнему сидит на оттоманке, но теперь ему казалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за края, чтобы как-то удержаться на месте, и почувствовал, как скрипит под его потными ладонями холодная и скользкая кожаная обивка.

Господи. Ну почему кузен сделал это? Сознательно лишить себя жизни… У него же было все: состояние, титул, талант, большой круг друзей и знакомых. Габриэль остановил взор на заплаканном лице Пенелопы. И любящая красавица жена…

Да, только безумие могло сподвигнуть кузена на такой поступок.

Сердце сжалось, едва Габриэль полностью осознал правду. Грудь пронзила резкая режущая боль. До этого момента он не понимал, что именно дал ему приезд Пенелопы – легкую тень надежды на то, что он все-таки не сумасшедший и его можно вылечить. Но теперь ростки оптимизма начали стремительно увядать.

Габриэль закрыл глаза, ощущая, как от пронзительного страха все холодеет внутри. Мог ли недуг и его самого довести до самоубийства? В ответ все существо Габриэля отчаянно вопило «Нет!» – однако его жизнелюбивый кузен был и вовсе последним человеком, от которого можно было ожидать такое. Но ведь Габриэль не помнил себя в периоды приступов и в порыве безумия вполне мог бы совершить нечто ужасное. Что же до сих пор берегло его от такой участи?

– Нам сказали, Майкл погиб в результате несчастного случая, – проговорил Габриэль. Он по-прежнему отказывался верить в то, что в действительности случилось с его кузеном. – Ты уверена, что…

– Он оставил записку, – чуть слышно прервала его Пенелопа. – Но даже и без его письма я бы все поняла. Когда я нашла его… – Она крепко зажмурилась, словно пыталась стереть из памяти увиденное тем роковым днем.

Габриэль видел, какими усилиями она старалась избавиться от страшных воспоминаний. Лицо Пенелопы побледнело. Она вновь открыла глаза, и теперь в ее взгляде нельзя было прочитать совершенно никаких эмоций.

– Я уверена, – твердо сказала она.

Пенелопа обнаружила мертвое тело мужа, наложившего на себя руки. Господи… Габриэль тряхнул головой, не в силах принять этот кошмар.

– Тем утром мне сообщили, что он уехал в поместье один. Никто из слуг не выглядел взволнованным, ведь он часто уезжал, когда на него находило особенное вдохновение. Поэтому я по обыкновению погрузилась в домашние заботы. Но вот уже время ужина… а мужа все нет. И я решила проведать его. Один из слуг хотел поехать со мной, но я, слава богу, отказалась. Я уже была готова бросить вызов его болезни и намеревалась справиться со всем этим сама. Наступила полночь, когда я подошла к охотничьему домику. И обрадовалась, увидев лошадь Майкла, привязанную у порога. Переживала лишь о том, что Майкл откажется от моей помощи. Каждый мой шаг был словно длиной в вечность, мой энтузиазм все угасал, но когда я вошла в домик… – Пенелопа резко тряхнула головой. – Очевидно, он пролежал мертвым довольно долгое время. Скорее всего целый день.

У Габриэля закружилась голова: боже, она столкнулась с этим ужасом одна. Закаленный солдат, он видел смерть в самых разных ее проявлениях и не понаслышке знал, как может изуродовать человека ружейный выстрел. Кошмарное зрелище. Но война есть война, и там привычна даже самая уродливая смерть. Каково же было Пен увидеть, что сотворил с собой Майкл? И как стойкой женщине удалось держать все это в себе столь долгое время?

– Не знаю, скоро ли мне удалось прийти в чувства, – продолжила она. – Но я никогда не забуду тот холод, который почувствовала тогда. Я дрожала всем телом и не могла взять себя в руки. Я постаралась убраться там… насколько это было возможно. Попыталась обставить все так, чтобы можно было поверить в то, что он застрелился случайно, пока чистил ружье после охоты. Я… – Пен нервно сглотнула. – Я просто не могла перед всеми вами – твоей и его семьей – так опозорить мужа. Только приведя все в порядок, я вернулась домой за помощью.

Габриэль не мог усидеть на месте. Он вскочил и отошел на несколько шагов, радуясь, что Пенелопа не может последовать за ним. Он принялся нервно вышагивать по комнате. Через какой же ад ей пришлось пройти из-за сумасшествия мужа… Но она с любовью и верностью хранила эту тайну.

Теперь Габриэль на многое смотрел иначе. Он понял, почему Пенелопа вычеркнула его из своей жизни сразу после смерти Майкла. Ведь несмотря на все различия между кузенами, их сходство было неоспоримо. Но даже если и сам Габриэль не напоминал ей покойного мужа, напоминали их общие воспоминания.

Габриэль поражался, как Пенелопа вообще могла находиться с ним в одной комнате в эту самую минуту.

– О чем ты думаешь? – осторожно поинтересовалась она.

Габриэль промолчал: в его мыслях царил настоящий хаос. Так много страхов, так много чувств и так много вопросов. Почему, ради всего святого, Пенелопа сейчас здесь?! Почему она пытается помочь ему? После всего, что произошло с Майклом, зачем ей снова пускать безумие в свою жизнь?

– Я знаю, мой рассказ тебя расстроил… – неуверенно проговорила она.

Он слегка усмехнулся. «Расстроил»… С таким же успехом можно назвать битву при Ватерлоо детской ссорой.

– …но я здесь, чтобы помочь тебе. Может, подойдешь и сядешь обратно? Мы поговорим обо всем, что тебя волнует.

Габриэль остановился и посмотрел на Пенелопу. Боже, как же она прекрасна. Она вытерла слезы, но даже заплаканные ее зеленые глаза продолжали излучать свет. Сильная, стойкая Пен – эта женщина предлагала поддержать Габриэля после всего, что ей пришлось пережить. Но он больше не позволит ей окунуться в этот кошмар. Майкл был сумасшедшим, а это значит, что и Габриэль скорее всего неизлечимо болен. Пенелопа и так видела больше, чем стоило.

– Нет, Пен. Думаю, с тебя хватит.

Она сжала губы, но спорить не стала.

– Хорошо, – сказала Пенелопа, и в ее голосе прозвучала нотка благодарности – и утомленности. – Тогда продолжим позже, – заключила она, неверно поняв смысл его слов.

– Нет.

Она с удивлением посмотрела на Габриэля.

– Для меня унизительно то, что ты сюда приехала, – произнес он сиплым голосом. – Особенно теперь, когда я понимаю, чего тебе это стоило.

Пенелопа уже открыла рот, чтобы возразить, но Габриэль резко прервал ее:

– Я верю в тебя, Пен. Верю в твое дело. Похвально – и меня это даже вдохновляет, – что ты решила посвятить свою жизнь лечению страдающих от вспышек безумия бывших солдат. Здоровых людей, нуждающихся в помощи. Но со мной все иначе, Пен. И я не могу позволить тебе оставаться рядом.

У Пенелопы задрожал подбородок, боль исказила ее прелестное лицо. Но Габриэль не уступал ради ее же блага.

– Как только твоя нога пройдет, ты покинешь Викеринг-плейс.

Габриэль пытался заснуть, но сон отказался прийти на помощь и спасти бывшего солдата от мучивших его дум. К тому же ни один человек – конечно, если он не глухой, – не смог бы нормально отдохнуть под оглушительный храп Картера. А ведь накануне санитар ворчал, что не сможет уснуть в одной комнате с безумцем! Однако теперь Картер безмятежно развалился в кресле рядом с закрытой дверью, отделяющей ванную от комнаты, и сладко спал.

Габриэль в тысячный раз взглянул на дверь. Медная ручка мерцала в лунном свете. Неужели она спокойно спит прямо за этой дверью? Габриэль решил, что это маловероятно. И не только потому, что храп Картера был прекрасно слышен через деревянную преграду.

Габриэль поерзал на складной кровати – лежать на ней было жутко неудобно. Пенелопа была категорически против, когда он отправился спать в ванную, он настоял на своем, и она вскоре сдалась. Но не поддалась. Габриэль прекрасно чувствовал эту разницу. Сегодня она не стала с ним спорить – уж слишком устала. Но Габриэль не сомневался: сейчас, лежа в кровати, она обдумывает аргументы на завтра.

Он закрыл глаза, надеясь, что ему удастся усмирить мысли и вздремнуть. Он должен набраться сил, чтобы противостоять упорству Пенелопы.

Габриэль вскинулся – ему показалось, что из комнаты донесся болезненный стон. Он приподнялся и прислушался, ощущая, как бешено заколотилось его сердце, и затаил дыхание, но не услышал ничего, кроме храпа Картера. Габриэль расслабился; должно быть, это ему приснилось. Одному богу известно, сколько раз он слышал во сне крики боли и горестный плач.

Он снова прилег, ощущая озноб. И снова услышал стон – этот звук определенно доносился из спальни.

«Пен…»

Через мгновение Габриэль уже стоял у двери, осторожно поворачивая ручку. Он воровато посматривал на Картера, но тот не шевельнулся. Этот человек спит как мертвец, иначе он бы уже проснулся, и не один раз. Так Габриэль незамеченным проскользнул в спальню и аккуратно прикрыл за собой дверь. Меньше всего ему сейчас хотелось объясняться с надзирателем.

– Пен? – прошептал Габриэль во тьму.

Она вновь всхлипнула. Габриэль ринулся к кровати, одернул полог и постарался рассмотреть в темноте Пенелопу. Ее голова спокойно лежала на подушке, но тело слегка подрагивало от боли. Однако было очевидно: Пен крепко спала. Вероятно, сквозь сон она чувствует дергающую боль в ноге. Такое часто бывает с заживающими ранами, особенно по ночам, когда тело расслаблено.

Габриэль раздвинул полог шире и постарался, просунув руку под одеяло, нащупать больную ногу Пенелопы. Он потер икру и обнаружил, что опухоль заметно спала. Но почему же тогда Пен плачет?

Услышав очередной короткий всхлип, он догадался, что бедняжка плачет не от боли – от страха. Габриэль знал наверняка, ведь ему приходилось испытывать подобное бесконечное множество раз. Пенелопа видела страшный сон.

Он отпустил ее ногу и сел у изголовья. Его глаза уже привыкли к темноте, так что он видел: Пенелопа спит, хотя из уголков прикрытых век текли слезы. Габриэль нежно провел пальцами по ее лбу. Кожа на ощупь оказалась холодной и влажной. Его сердце сжалось от сочувствия: он слишком хорошо знал, каково это – страдать от кошмаров.

– Ш-ш-ш, Пен. – Габриэль ласково погладил Пенелопу по щеке. Она не отпрянула, напротив – повернулась лицом к его руке, словно в поисках защиты.

Что ж, Габриэль и не смог бы дать ей большего – ничего, кроме сочувствия, по крайней мере этой ночью. Он медленно просунул руки под ноги и плечи Пенелопы и приподнял, чтобы посадить ее к себе на колени. Она уткнулась головой в его грудь – сейчас это стало для нее надежным укрытием.

Она была так близко, что Габриэль не удержался от соблазна погладить ее волосы – ее воздушные локоны приводили его в восторг. Такие мягкие и приятные на ощупь. Габриэль нежно поглаживал их, и каждый раз, когда он отнимал руку, они, будто пружинки, упрямо подпрыгивали вверх. Такие же живые, как сама Пенелопа.

Боже… Пенелопа у него на руках! Габриэль больше не мог врать самому себе и отрицать чувства, которые она пробуждала в нем. Он слегка отклонился назад, и Пенелопа припала к нему еще ближе, приобняв рукой его шею. От ее теплого дыхания все тело Габриэля покрылось мурашками. В нем загорелось желание. Даже сейчас, когда Пенелопа спала и видела страшный сон, такая беспомощная, он вожделел ее, одновременно испытывая стыд от вспыхнувшей страсти. Ведь он не должен быть здесь, рядом с ней. Но он не нашел в себе сил уйти.

Держать Пенелопу на руках было одновременно и наслаждением, и мукой. Он закрыл глаза, не отпуская ее из объятий. Сколько же ночей он представлял себе такое счастье? И теперь, когда оно стало реальностью, Габриэль ощущал его настолько, что едва владел собой. Ее кожа словно обжигала его тело, сладкий цитрусовый аромат, смешанный с запахом дождя, пропитавшего ее волосы, затуманивал рассудок – Габриэль не мог надышаться!

Габриэль открыл глаза. Он уставился на полог – он просто не мог смотреть на Пенелопу: таким сильным было желание припасть к ее губам, вкусить их сладость.

«Возьми себя в руки! – говорил он себе. – „Ведь ты здесь лишь затем, чтобы поддержать Пенелопу – ничего больше“». Он старался заставить себя думать о чем-то другом, только бы выкинуть из головы те непристойные мысли, которые сейчас одолевали его разум. Но ничего не получалось. С каждым мгновением его пульс учащался, а дышать становилось все труднее.

Но вдруг Габриэль заметил, что и дыхание Пенелопы участилось. В следующий момент она вскрикнула:

– Нет!

Она проснулась, рыдая и дрожа, лихорадочно глотая воздух. Габриэль инстинктивно прижал ее к себе крепче, не давая вновь закричать.

– Тише, Пен. Это я.

– Габриэль? – спросила она с удивлением, пытаясь рассмотреть в темноте мужской силуэт.

– Да, – прошептал он, вновь погладив ее по лицу.

– Слава богу! – с облегчением произнесла Пенелопа лишь через несколько секунд.

Сердце Габриэля замерло, когда она еще крепче прижалась к нему, обняв обеими руками и уткнувшись лицом в его шею. Ее бедра слегка задели его затвердевшую плоть, и Габриэлю едва удалось сдержать стон. У него перехватило дыхание, и он застыл на месте, не в силах отвести от нее взгляд. Он изумился, заметив, как она смотрит на него. В этом взоре можно было рассмотреть что-то, похожее на… желание?

– Слава богу, – вновь пробормотала она, и Габриэль готов был поклясться, что даже в темноте заметил, что ее взгляд остановился на его губах.

И он знал: он просто не сможет больше дышать никогда, если прямо сейчас не поцелует ее. Если прямо сейчас не испытает то счастье, которого желал так давно.

Габриэль подался вперед, и она потянулась ему навстречу. Между ними словно зажегся огонь, и он…

Тишину нарушил ужасный резкий храп, слышимый отчетливо даже сквозь закрытую дверь в ванную. За ним последовали болезненные вздохи служителя.

Пенелопа вздрогнула от неожиданности, и – черт! – Габриэль тоже испугался и прижал ее к своей груди, как будто стараясь уберечь от опасности. Но она оттолкнулась от него – настолько сильно, что соскользнула на пол и всхлипнула от боли, приземлившись на больную ногу.

Габриэль поспешил встать с кровати, но Пенелопа отстранилась от него, неуклюже подпрыгнув на здоровой ноге, словно раненый заяц, пытающийся спасти свою жизнь от кровожадного хищника.

Проклятье! Как же он посмел воспользоваться беспомощностью бедняжки? Господи, как она смотрела на него! Как шептала слова благодарности за то, что он рядом с ней… А он не удосужился разобраться в ее чувствах.

Добравшись до туалетного столика, Пенелопа бросила на Габриэля настороженный взгляд. Она схватила пеньюар, висевший рядом, и накинула его поверх ночной рубашки. Затем, пошатываясь на одной ноге, повернулась к нему лицом и скрестила руки на груди. Вот и еще одна стена вознеслась между ними.

– Что ты тут делаешь? – спросила она, стараясь не повышать голоса.

– Ты… плакала, – начал объяснять Габриэль, проведя рукой по волосам. Он все еще не мог обуздать разгоревшееся желание, заставившее вскипеть его кровь. – И закричала, – добавил он в свое оправдание. – Я пришел проверить, все ли в порядке.

Пенелопа ничего не ответила и даже не спросила, как, всего лишь проверяя, он оказался в постели, держа ее, спящую, на руках, и очутился в столь опасной близости, что едва не поцеловал ее. Это стало бы роковой ошибкой для них обоих. Вместо этого Пенелопа глубоко вздохнула.

Габриэль застыл на месте, не желая заставлять ее нервничать еще сильнее.

– Тебе не следовало так пугаться, ведь ты потревожила больную ногу, – сказал он и осторожно добавил: – Не возражаешь, если я помогу тебе добраться до кровати?

Пенелопа инстинктивно переступила и вздрогнула от резкой боли.

– Давай, Пен. Я не кусаюсь, правда, – уговаривал Габриэль, неспешно приближаясь к ней. Она позволила ему поддержать себя за предплечье, и он улыбнулся. – Но вероятно, я попытаюсь поцеловать тебя, стоит тебе уснуть, – решил поддразнить он ее.

Пенелопа тихо усмехнулась и оперлась на его плечо, за что Габриэль был ей безмерно благодарен. Он не говорил ничего, пока провожал ее к кровати. Он поправил ее подушки и помог ей устроиться удобнее, затем отошел на некоторое расстояние, ощущая напряженность и неловкость.

– Спасибо, – прошептала Пенелопа. – Еще раз.

Габриэль покачал головой, показывая, что благодарность излишней.

– Ты видела кошмар? – поинтересовался он. Пен кивнула. – Сон был о Майкле, так? Ты видела его… в том домике, где все случилось. Господи! Пен, мне очень жаль! – В его голосе слышались нотки злости, злости на себя самого. Он чувствовал вину – словно сотни камней с высоты обрушились на него. – И все из-за меня. Мне не следовало вытягивать из тебя правду о прошлом…

– Нет, – твердо прервала его Пенелопа. – Ты имел право знать.

Но легче Габриэлю от этого не стало.

– Я… – Она нервно сглотнула. – Я видела сон о той страшной ночи, только вот тело, которое я обнаружила, принадлежало не Майклу. А тебе.

Габриэль вздрогнул.

– Ты лежал там. Погибший от собственной руки. – Ее голос сорвался. Как же он хотел сейчас яснее видеть выражение ее лица! – А все из-за того, что я подвела тебя, – с отчаянием в голосе добавила она.

– О Пен! – выдохнул Габриэль. Теперь он просто не мог стоять и наблюдать, как она страдает. Он подошел к кровати и присел с краю, притянув к себе Пенелопу. Она не сопротивлялась. – Ты не можешь подвести меня, никогда!

Бедняжка ничего не ответила, лишь дрожала в его объятиях. Вероятно, кошмар все еще стоял перед ее глазами. Так вот почему она была так рада увидеть его, когда проснулась! Вот почему так смотрела на него. Она все еще не могла избавиться от ощущения, что видит его в последний раз. А он все истолковал превратно, принял ее чистую радость за порочное желание.

Господи! Пен – светлый, прекрасный человек, всегда готовый взять людей под свою опеку. Это выражалось во всем, даже в ее обращении со слугами: она всегда разговаривала с ними на равных, как будто поднимая их в глазах окружающих. А теперь она чувствовала ответственность за него, Габриэля, настолько сильно, что видела кошмары.

– Что бы ни случилось со мной, ты будешь ни при чем, Пен.

Уткнувшись лицом в ткань рубашки Габриэля, Пенелопа с трудом втянула воздух и отрицательно покачала головой.

– Ни при чем, – повторил он более настойчиво. – Ну ты, конечно, можешь свести мужчину с ума, – Габриэль решил шуткой разрядить обстановку, – но если безумие передалось мне по наследству, то я был сумасшедшим задолго до встречи с тобой.

– Не смешно, Габриэль, – укоризненно пробурчала Пенелопа.

«Что ж тут смешного!» – подумал он и продолжил:

– Пен, твое пребывание здесь мне ничуть не повредило. Напротив, ты помогла мне! Ты подарила мне надежду, напомнила мне, кто я есть.

Она отстранила голову от его груди и заглянула ему в глаза:

– Тогда почему же ты пытаешься прогнать меня?

«Дьявольщина, да ради твоего же блага!» – раздраженно подумал Габриэль. Но так ли это? Никогда прежде он не видел Пенелопу такой несчастной и ранимой, как сегодня. Он заставил ее рассказать правду о смерти Майкла – черт, она ведь чуть не покалечила себя, лишь бы избежать этого разговора! – и этим пробудил в ней худшие воспоминания. А теперь к тому же стал частью их – очередной травмой для ее израненной души.

Если Габриэль отошлет Пенелопу сейчас, а с ним произойдет нечто ужасное, станет ли она винить себя до конца своих дней?

Он вспомнил войну. Сколько роковых решений ему пришлось принять? Он винит себя за каждое из них – все они тяжким бременем навеки останутся в его сердце. И все они воскрешались в его снах, ночь за ночью, терзая его и мучая.

Нет, прогонять Пенелопу нельзя. Особенно сейчас. Она должна остаться, пока не поймет, что не несет ответственности за все, что с ним происходит. Понимая, что это, вероятно, худшее решение из принятых за всю жизнь, Габриэль закрыл глаза. А когда открыл их, увидел Пенелопу, чье лицо было так близко. Слишком близко.

– Хорошо, Пен. Твоя взяла. Но ты должна пообещать мне следующее: если твои методы не сработают, ты не будешь винить себя.

– Обещаю, – сказала она.

Оба они знали, что обещать такое бессмысленно. И она виновато опустила взгляд, вновь уткнувшись лицом в его плечо.

Габриэль приподнял голову Пенелопы, придерживая ее за подбородок. Неуверенность, обеспокоенность, смущенность – все эти бесы терзали его разум, и он вряд ли заснет этой ночью. А Пен? Сможет ли забыться она? Будут ли ее вновь мучить кошмары?

– Тебе нужно поспать, – пробормотал он. – Я пока побуду рядом.

– Я не думаю, что в этом есть…

– Я уйду до рассвета, – прервал ее Габриэль. – Просто… я понимаю. Я видел кошмары каждую ночь, как только вернулся с войны. Порой сновидения становились такими отчетливыми, что я не решался ложиться спать, боясь увидеть очередной страшный сон.

Пенелопа вздрогнула. Он понимал, что она прекрасно знает, что это за чувство.

– Лучше, если бы кто-то был рядом. – Габриэль поудобнее устроился на постели, стараясь не помешать Пенелопе. – Позволь мне остаться с тобой. По крайней мере до тех пор, пока не пойму, что ты спишь мирно и спокойно. Позволь мне этим отплатить за то, что пробудил весь этот кошмар в твоем сердце.

Пенелопа хотела отказать, но все же согласно кивнула. Она положила голову на его руку, и долгое время, в тишине, они лежали в таком положении – словно их тела были созданы друг для друга. С каждой минутой Пенелопа все сильнее поддавалась сонливости, ее тело расслабилось, и Габриэль решил, что она уснула.

– Нет, Габриэль, – внезапно услышал он ее сонное бормотание. – Я во всем виновата сама.

 

Глава 8

Пенелопа очнулась и вмиг окунулась в аромат сандалового дерева и шалфея.

«Габриэль!»

Воспоминания нахлынули неминуемо – как лучи солнечного света ясным утром проникают в незавешенные окна спальни. Пенелопа оглянулась, но Габриэля не оказалось рядом – он сдержал слово и ушел до рассвета. Однако на подушке до сих пор остался отпечаток, и Пен долгое время не смогла отвести от него глаз.

Уже почти два года она не делила постель с мужчиной. И никогда не проводила ночь с кем-то ради спокойствия и комфорта. Майкл навещал ее лишь затем, чтобы заняться любовью, а после проваливался в глубокий сон – и не всегда в ее постели: иногда он уходил спать в свою мастерскую.

Волнующее, будоражащее чувство проснулось в сердце Пенелопы. Хотя между ней и Габриэлем в эту ночь не произошло ничего предосудительного, его объятия казались ей намного более близкими, чем те, что она когда-либо испытывала с мужем. Пенелопа поделилась с ним всем – ну, почти всем. И она ждала, что после всего случившегося придет тяжкое чувство сожаления. Однако оно не пришло. Как бы ни трудно было рассказывать о Майкле и его смерти, сегодня Пенелопе стало намного легче. Вероятно, потому, что Габриэль ни в чем ее не обвинил.

Конечно, всей правды он не знал. И никто не знал, даже Лилиан, которой было известно многое. Но всем совершенно незачем было знать остальное. И Пенелопа поклялась, что с Габриэлем не повторит тех ошибок, которые погубили Майкла. Теперь она стала мудрее – сейчас у нее имелся опыт обращения с такими людьми. И она от всей души надеялась, что этого хватит.

Пенелопа бодро поднялась с кровати. Ей не терпелось продолжить лечение Габриэля – пока он не передумал и не прогнал ее прочь. А изменить решение он мог в любой момент – ведь он согласился оставить ее очень неохотно. Пен была намерена доказать ему, что он сделал правильный выбор.

Она быстро привела себя в порядок после сна (так быстро, как только позволяла больная нога) и была полностью готова вновь встретиться с пациентом. Пенелопа испытывала легкое волнение, не зная, как посмотрит ему в глаза после ночи, проведенной в его объятиях, хотя объятия эти были абсолютно невинными.

«Не такими уж и невинными», – прошептал внутренний голос.

Разумеется, лежа на руке сильного и красивого мужчины, Пенелопа не могла избавиться от порочных мыслей, которые то и дело закрадывались ей в голову. А когда она вновь заснула, то увидела Габриэля во сне. Только вот в этом сне он был очень и очень живой…

Щеки Пенелопы налились жаром, и она толкнула двери, разделяющие покои пациента на несколько помещений. Она застыла, услышав манящий аромат копченого бекона, свежеиспеченных рулетов и легкий запах крепко заваренного английского чая. Пенелопа ощутила неукротимое чувство голода, в момент прогнавшее все смущение. К тому же она осознала, что ей безумно хотелось провести это утро в обществе Габриэля – хотелось намного сильнее, чем она могла себе представить.

Но тут она заметила, что Габриэль не один. Чтобы поприветствовать леди, мужчины встали: Габриэль, выглядевший превосходно в светлых брюках, контрастировавших с зеленым фраком, и мистер Аллен, одетый, как всегда, в строгий черный костюм. Сама Пенелопа тоже была одета в черное, но она надеялась, что никогда не выглядела так мрачно и жалко, каким сейчас предстал перед ее взором управляющий.

Габриэль приветливо улыбнулся, но все же его улыбка показалась Пенелопе немного напряженной.

– Доброе утро, леди Мантон! Надеюсь, вы хорошо отдохнули.

– Прекрасно, благодарю, – ответила она, мило улыбнувшись.

Габриэль и сам знал, что Пенелопа остаток ночи проспала просто замечательно – ведь он тому немало поспособствовал. Когда он предложил ей свое общество на случай новых кошмаров, она была уверена: за всю ночь глаз не сможет сомкнуть. Но рядом с ним, в его объятиях, Пенелопа почувствовала себя такой защищенной, что сама не заметила, как провалилась в глубокий сон.

– Как ваша нога? – Он говорил вежливо и немного чопорно – конечно, из-за присутствия Аллена.

– Лучше, чем я ожидала, – ответила она и осторожно, чтобы не перегружать ногу, направилась к столу. – Со вчерашним и сравнить нельзя.

– В таком случае, я полагаю, вам следует сегодня вернуться в отель, – заключил мистер Аллен. Его тон был вежливым, но что-то задело Пенелопу. Ей показалось, что управляющего почему-то радовала перспектива ее скорейшего отъезда.

– О, пока нет, – возразила она, чуть усилив хромоту. – Ведь нога все еще болит, и мне не хотелось бы рисковать.

Что Пенелопе меньше всего нравилось, так это навязчивое стремление Аллена поскорее избавить Габриэля от ее общества. Она посмотрела на бывшего солдата.

– Конечно, если лорд Бромвич не возражает поспать на раскладной кровати еще ночь-другую.

– Разумеется, не возражаю! – безо всяких колебаний отозвался Габриэль.

Пенелопа села на предложенный слугой стул и разложила на коленях льняную салфетку. Мужчины также заняли свои места.

Завтрак проходил в довольно напряженной атмосфере: наслаждаться восхитительно приготовленной пищей мешало холодное молчание. Габриэль бросал в сторону Аллена гневные взоры, управляющий же неодобрительно и отчасти высокомерно посматривал на Пенелопу. Так что она довольно скоро совершенно потеряла аппетит.

Леди Мантон не смогла сдержать облегченного вздоха, когда трапеза подошла к концу.

– Ну… – заметно приободрившись, начала она, вставая из-за стола. – Завтрак был просто чудесным. Уверена, мистер Аллен, у вас впереди еще много дел. Должно быть, нелегко управлять таким местом, как Викеринг-плейс. У нас же с лордом Бромвичем весьма обширные планы на сегодня, и мне уже не терпится приступить к их исполнению.

– Замечательно, – бросил в ответ мистер Аллен, вытирая уголок рта салфеткой. – Потому что я намерен провести этот день с вами. Я желаю лично наблюдать ваши методы.

Пенелопа едва не взорвалась от негодования. Аллен собрался сидеть с ними весь день? И каких же после этого можно было ожидать успехов?

– Я была бы рада обсудить интересующие вас методы позже, мистер Аллен. Видите ли, мое лечение основано на беседах, которые проводятся с пациентами в индивидуальном порядке, в отсутствие любых третьих лиц. К тому же, я думаю, лорд Бромвич хотел бы, чтобы все, о чем мы с ним разговариваем во время сеансов, оставалось между нами.

Лицо Аллена удлинилось еще больше – если это, конечно, вообще возможно.

– Тем не менее управляющий здесь я, и лорд Бромвич находится под моей опекой. Я ценю, что его семья попросила вас принять участие в его лечении, однако должен настоять на том, чтобы любые беседы проводились исключительно под моим руководством.

– Аллен! – прорычал Габриэль.

– Нет, – прервала его Пенелопа, заметив, как насторожился стоящий на посту Деннингс. – Если вы действительно хотите присутствовать при наших беседах, я буду только рада, – соврала она в надежде, что Аллен утомится довольно скоро и покинет их, чтобы приступить к своим ежедневным обязанностям.

Они втроем устроились в покоях пациента: Пенелопа – на кушетке, Габриэль и мистер Аллен – друг напротив друга. Леди Мантон, одарив бывшего солдата улыбкой, значение которой прочитывалось однозначно: «Смирись. С этим ничего не поделать», откашлялась и прервала затянувшееся молчание:

– Что ж, лорд Бромвич, исходя из нашей вчерашней беседы, я еще больше утверждаюсь в мысли, что ваши приступы берут начало из военного опыта…

– Вы думаете? – бесцеремонно прервал ее Аллен. – У лорда Бромвича мания, леди Мантон. Или вы забыли, в каком состоянии застали его по приезде?

Щеки Пенелопы загорелись от гнева, но она постаралась сдержать эмоции.

– Конечно, я все помню. Однако по прошествии приступа лорд Бромвич пребывает во вполне здравом уме и трезвой памяти.

– Такие перемены свойственны многим безумцам, – холодно заметил мистер Аллен.

– Перемены – возможно. Но в случае с лордом Бромвичем мы наблюдаем не перемены: он адекватен абсолютно все время вне приступа. А приступы, к слову, не такие уж и частые.

– Но вы не врач. И вряд ли можете…

– Довольно, Аллен! – огрызнулся Габриэль, не дав Пенелопе возможности ответить. Леди жестом дала ему понять, что вмешиваться не стоит: она может возразить управляющему сама.

Леди Мантон сдержанно улыбнулась Аллену.

– Да, я не профессионал, однако хорошо знакома с психическими расстройствами – я тщательно изучала их, и с подобными случаями не сталкивалась ни разу. Здесь налицо следующее: жестокое обращение с пациентом ухудшает его состояние. Я ознакомилась с вашими методами лечения, мистер Аллен, и обнаружила среди них весьма болезненные и мучительные. Порезы, ожоги…

– Вполне приемлемые методы лечения душевнобольных, – прищурившись, ответил мистер Аллен.

– Устаревшие и варварские методы.

Управляющий презрительно фыркнул:

– Но даже королю они вполне подходили.

– Которого вовсе не лечили, и в итоге он умер от безумия, – бросила Пенелопа в ответ, за что управляющий смерил ее гневным взором.

Она не хотела верить, что жестокость может быть приемлема в лечении душевнобольных. Она считала, что в этом нет ни капли человечности и уж точно – здравого смысла. Однако Пенелопа сейчас злилась на мистера Аллена и грубила ему не из-за этого. Своими аргументами она лишь старалась скрыть истинную причину негодования: она не могла остаться равнодушной к тому, что управляющий категорически отказывался признать Габриэля не сумасшедшим, а просто страдающим от временного расстройства на почве тяжелых психологических переживаний. Аллен настойчиво утверждал, что Габриэль – безумец, и это исключало всякую возможность для последнего покинуть Викеринг-плейс и вернуться к нормальной жизни.

Все же Пенелопе не следовало так критически воспринимать позицию мистера Аллена. Она сама не знала, что на нее нашло, ведь она всегда была максимально вежлива и учтива в общении с самыми разными людьми. И она прекрасно понимала, что если разозлит Аллена, то вряд ли выиграет спор.

Пенелопа сделала глубокий вдох и сказала:

– Прошу меня извинить. Я понимаю, что мы оба хотим для мистера Бромвича только хорошего. Просто мы по-разному смотрим на то, как следует его лечить. – Следующие слова дались ей с трудом, но все-таки она нашла в себе силы их произнести: – Надеюсь, вы простите меня за то, что я излишне страстно верю в правильность моих методов.

Мистер Аллен, казалось, никак не отреагировал на ее слова: он продолжал сидеть так же неподвижно, и даже выражение его лица ничуть не изменилось.

– Вспышки страсти могут нарушить психическое равновесие, леди Мантон. Это довольно известная причина потери рассудка. Подтверждение тому вы найдете в любом справочнике.

Из-за его ли тона, из-за смысла всей фразы или из-за всего вместе Пенелопа ощутила прилив ярости.

– Да, но в книгах вряд ли можно найти что-то о душевной усталости, возникшей на почве увиденного в ходе долгой войны. А все симптомы недуга лорда Бромвича связаны исключительно с этим, – перевела она тему беседы в более надежное для нее русло.

Габриэль от гнева стиснул зубы и сжал кулаки: его злило, что Пенелопа запретила ему встревать в этот разговор и теперь он никак не может ее защитить от колкостей Аллена. Деннингс насторожился и подошел ближе, пристально осматривая всех беседующих. Сам управляющий сохранял внешнее спокойствие.

Пенелопа же теперь обращалась именно к Габриэлю, так как понимала, что Аллена совершенно не интересуют ее слова:

– Я верю, что все эти симптомы можно значительно смягчить или даже вылечить окончательно, если мы избавимся от ассоциаций, которые связывают их и военное прошлое пациента.

– Что? – спросили в один голос Габриэль и Аллен.

Пенелопа задумалась на несколько секунд, рассуждая, как донести свою мысль более доступно.

– Согласитесь, человеческий разум – вещь очень могущественная и вместе с тем таинственная. Врачи и философы годами спорили, откуда берутся разного рода умственные расстройства и как их лечить. Мне же посчастливилось иметь дело со школой ассоцианизма. Мы полагаем, что все люди рождаются чистыми как белый лист бумаги и каждый случай в нашей жизни оставляет на нем ту или иную запись. А это значит, все пережитое напрямую связано с нашим разумом. Следовательно, любой опыт в человеческом разуме сливается с определенными ассоциациями. И те, в свою очередь, заставляют человека переживать то или иное событие снова и снова при малейшем упоминании чего-либо, будоражащего в памяти событие, с ними связанное.

Оба собеседника удивленно уставились на Пенелопу. Она не могла их за это судить, потому что понимала, как, должно быть, звучало для них ее высказывание: сама она с таким же видом выслушивала химические теории, которыми делилась с нею Лилиан.

– Попробую объяснить на примере, – продолжила она. – Ребенок схватился за горячую печь. Теперь его разум запомнил, что трогать печь – больно, и ребенок больше до нее не дотронется. Конечно, это очень простой пример. Но я хочу, чтоб вы поняли: наш разум хранит в памяти все, что с нами происходит. Иногда ассоциации очевидны. Но иногда разум может найти совершенно нелогичные связи между неизвестными нам вещами и некоторыми пережитыми событиями, такими как травма – душевная или физическая, – пережитая во время войны. И именно эта связь, зародившаяся в нашем разуме, может заставить нас вести себя абсолютно иррационально, при этом мы сами едва ли поймем причину своего поведения.

– Нелепо, – пренебрежительно бросил Аллен, помотав головой.

Однако Габриэль явно заинтересовался. Казалось, он не просто хочет послушать еще, но и готов позволить Пенелопе проверить эту теорию на себе. Но они ни за что не смогут проникнуть в психику бывшего солдата достаточно глубоко, чтобы найти и уничтожить ненужные ассоциации, пока Аллен мешает им своим присутствием.

Будь проклята эта больная нога. Если бы не она, Пенелопа смогла бы отправиться с Габриэлем на прогулку и поговорить наедине, ведь Аллен вряд ли отправился бы с ними. Судя по его нездоровой, бледной коже, он не любит бывать на свежем воздухе.

Однако пока боль в ноге не пройдет, прогулка исключается. Пенелопа могла только надеяться, что Аллену надоест ее слушать и он вернется к своим обычным ежедневным делам.

С того разговора прошло уже четыре дня, и ничто не изменилось.

Пенелопа узнала, что Викеринг-плейс является не только частной клиникой для душевнобольных, но и личной резиденцией Аллена. Леди Мантон сомневалась, есть ли у управляющего официальное разрешение использовать свою усадьбу в качестве больницы. Ведь в любое подобное заведение, согласно Уставу лечебниц для душевнобольных от 1774 года, по крайней мере раз в год должны наведываться для проверки сотрудники Королевского колледжа.

Пенелопа была настолько раздосадована поведением мистера Аллена, что невольно желала ему болезни, не смертельной, конечно. Она хотела, чтобы он прихворнул на несколько дней и оставил в покое ее и Габриэля, чтобы они наконец смогли нормально побеседовать.

Несмотря на свое откровенное пренебрежительное отношение к теориям Пенелопы, мистер Аллен присутствовал при ее встречах с Габриэлем, где бы те ни устраивались. Разумеется, Картер или Деннингс всегда сопровождали его. Причем теперь санитары располагались намного ближе к ней и пациенту, чем раньше, словно и сама леди Мантон по каким-то причинам вызывала у них подозрение. Пенелопа заметила, что Деннингс более бдителен, чем Картер. Но как бы там ни было, до сих пор состояние Габриэля ничуть не улучшилось.

С другой стороны, нога Пен практически зажила, и она вернулась в отель уже пару дней назад. У нее также была возможность прогуляться с Габриэлем, но мать-природа этому активно препятствовала. И теперь Пенелопа ненавидела дожди, хотя раньше относилась к ним совершенно равнодушно.

Ожидая Габриэля возле портика, Пенелопа стряхнула с зонта капли воды. Этим утром, как и прошлым, она вся сжималась от страха: ее не покидало предчувствие, что сегодня мистер Аллен прямо с крыльца попросит ее удалиться.

Он изначально не хотел пропускать ее в клинику, ему пришлось это сделать лишь по настоянию маркизы Бромвич. Но теперь, казалось, неприязнь управляющего к Пенелопе одержала верх над его почтением к влиятельной матери Габриэля. Новоявленной целительнице было очень интересно почему. Так что она решила выяснить это ради своего друга.

Управляющий открыл дверь, скупо кивнув и посторонившись, позволяя гостье войти. С души Пенелопы словно камень свалился. Слуга принял ее плащ и зонт, и Пенелопа повернулась к Аллену, надеясь сегодня найти наконец с ним общий язык.

– Прежде чем мы навестим лорда Бромвича, я хотела бы поговорить с вами наедине, – сказала она.

Темные глаза Аллена сузились, костлявый нос сморщился, но все же он простер руку, приглашая гостью в свой кабинет.

Войдя, управляющий прошел к столу, но садиться не стал – просто встал рядом. Пенелопа последовала его примеру. Она прекрасно понимала, что сейчас сила на стороне Аллена. Если он больше не боялся навлечь гнев семьи Бромвич и потерять некоторый доход, который приносит ему пребывание здесь Габриэля, он мог выставить отсюда Пенелопу в любой момент. Поэтому она старалась осторожно подбирать слова.

– Я ценю, что вы разрешили мне навещать лорда Бромвича. Это очень любезно с вашей стороны, – начала она, стараясь не выдать своих истинных чувств. – Я также понимаю, что вы не поддерживаете моих взглядов относительно лечения Габриэля.

Аллен фыркнул, даже не пытаясь скрыть презрения. В отсутствие Габриэля он не считал нужным церемониться с этой особой.

Пенелопа сжала губы. Почему управляющий так себя ведет? Он думает, что женщине не место в лечебнице, если она, конечно, не пациент? Или же он полагает, что ее теории глупы и принесут больше вреда, чем пользы?

В голову Пенелопы закралась отвратительная мысль. А что, если Аллен просто не хочет лечить Габриэля? В конце концов, как бы грустно это ни звучало, большинство людей верили, что безумцев излечить нельзя, можно лишь поддерживать то, что осталось от их рассудка. А забота о сумасшедшем маркизе – дело престижное и одновременно прибыльное. Имея такую репутацию, Аллену проще убедить зажиточных людей поместить в его лечебницу своих любимых несчастных родственников.

Пенелопа отругала себя за столь низкие мысли. Нет, мистер Аллен просто убежден в неверности ее теорий и неумении обращаться с душевнобольными. Она должна найти способ доказать ему, что он не прав и что он сам убедится в этом, если попробует поработать с ней, а не против нее. Ну или хотя бы не станет мешать ей.

– Однако, полагаю, нам обоим есть что предложить лорду Бромвичу. – Пенелопа старалась говорить очень вежливо. – Его семья нам обоим доверила заботу о нем, – напомнила она. – Неужели мы не сможем лечить маркиза сообща?

– Его семья… – протянул мистер Аллен, сверля Пенелопу пристальным взором. Он сложил руки на груди. – Сомневаюсь, что они будут доверять вам, узнав о ваших сомнительных методах.

И снова он взялся за ее методы? Пенелопа старалась сдерживать эмоции.

– Семья обратилась ко мне именно из-за моих, как вы сказали, сомнительных методов. Они также не исключают вероятности, что за недугом лорда Бромвича стоит пережитое им на войне, – сообщила она.

Однако Аллен вызывающе выгнул бровь.

– Действительно, – усмехнулся он. – Картер сообщил мне, что несколько дней назад ранним утром лорд Бромвич пробрался из своей комнаты в ванную. Как раз тогда, когда в его комнате спали вы, леди Мантон. Сомневаюсь, что маркиза Бромвич хотела для сына именно такой заботы.

Пенелопа приоткрыла рот, не в силах сдержать негодование. Щеки ее запылали – конечно, от гнева, но Аллен, бесспорно, интерпретировал это иначе.

– Мне привиделся кошмар, и я закричала во сне. Его светлость просто приходил убедиться, что со мной все в порядке.

Пенелопа внутренне содрогнулась: даже ей это оправдание казалось глупым.

– Понимаю. Кошмары мучили, полагаю, всю ночь, – процедил Аллен, перебирая пальцами.

Она стиснула зубы, а потом сделала глубокий вдох.

– Когда я проснулась, он ненадолго задержался. Мы беседовали о его недуге.

Управляющий ухмыльнулся.

– Раз вы так утверждаете… Вы же понимаете, что мой долг – делать все возможное для заботы о моих подопечных. Посему я написал брату лорда Бромвича, маркизу Деверо, письмо, в котором изложил свои опасения.

Пенелопа почувствовала подступивший к горлу ком. Она не сомневалась: Аллен описал все в самом непристойном свете. Неужели семья Габриэля оставит такое письмо без внимания? Вряд ли. И самоуверенное лицо управляющего прекрасно показывало, что он на это надеялся.

– Полагаю, отныне семья лорда Бромвича запретит вам видеться с ним. И уверяю вас, леди Мантон, как только я получу от них письменное подтверждение, я сам приму все возможные меры, чтобы вы сюда больше не явились. – Он подкрепил свои слова ядовитой ухмылкой. – Я так же с превеликим удовольствием позабочусь о том, чтобы вы впредь никогда не могли контактировать с моим пациентом.

Боже праведный, это просто возмутительно! Пенелопа, конечно, сомневалась, что семья Габриэля прибегнет к столь крайним мерам, но все-таки она была лично знакома только с его матерью. Мистер Аллен же послал письмо напрямик брату Габриэля, лорду Эдварду, который сейчас занимал место главы семейства. И хоть это и нечестно, последнее слово в таких случаях всегда остается за мужчиной. Относится ли лорд Эдвард к тому сорту людей, которые предпочитают верить словам мужчины, а не признанию женщины? Если да, то Пенелопа может навеки распрощаться с мечтой помочь Габриэлю.

Грудь сдавило отвратительное чувство беспомощности. Намерена ли Пенелопа ждать приговора? Ведь даже если лорд Деверо не поверит Аллену, последний ясно дал понять: он не позволит Пенелопе навещать Габриэля. В таком случае ей скорее всего придется попытаться убедить семью Бромвич забрать Габриэля домой. Но все может обернуться иначе…

Пенелопа не хотела подвергать риску будущее Габриэля, основываясь на каких-то догадках. Возможно, он действительно сумасшедший. Вероятно, безумие, сгубившее Майкла, и у него в крови. Но даже если это так, Пенелопа чувствовала, что военное прошлое тоже сыграло свою роль. Независимо от того, пробудил этот опыт его безумие или просто явился причиной коротких срывов, Габриэлю можно помочь. Пенелопа знала, что даже если не вылечит его, то уж наверняка значительно облегчит страдания больного.

Но только не здесь.

Если Пенелопа по-прежнему намерена сдержать обещание, данное Габриэлю и себе самой, она обязана предпринять все необходимое, чтобы помочь несчастному, – даже если придется увезти его отсюда. И она должна сделать это прежде, чем Аллен получит ответ лорда Бромвича.

Только проливные дожди могли сдержать посыльного. Но как ни парадоксально, Пенелопе была необходима ясная погода, чтобы реализовать свой план. Ясный день и удача.

Леди Мантон получила такую возможность лишь тремя днями позже. Из-за туч, обволакивающих небосвод столь долгое время, показалось солнце, и ранним утром Пенелопа направилась в Викеринг-плейс.

Она прибыла еще до полудня. Стараясь унять нервную дрожь, она медленно вышла из кареты. Погода благоприятствовала, но план Пенелопы мог сработать, только если ей улыбнется удача, которая, бесспорно, понадобится хотя бы затем, чтобы убедить Габриэля отправиться с ней.

Как обычно, мистер Аллен встретил ее в дверях. За последние несколько дней, проведенных в ожидании ответа от лорда Деверо, его злорадная ухмылка пропала, но теперь вместе с лучами солнца она озаряла его лицо. Очевидно, именно сегодня, в этот погожий день, он рассчитывал получить долгожданное письмо.

– Чудесный денек, не так ли, леди Мантон? – злорадно проговорил он, пропуская гостью в холл.

– Чудесный, – согласилась она. – И сегодня мне бы хотелось пригласить лорда Бромвича на прогулку.

– Ищите способ остаться наедине? – спросил он, многозначительно приподняв бровь.

Пенелопа одарила его милой улыбкой, не желая показывать, что поняла намек, однако уши ее зардели. Она должна была любыми способами вытащить Габриэля в парк, а для этого – усыпить бдительность Аллена.

– Солнечный свет чрезвычайно полезен. Думаю, он благоприятно повлияет на его светлость.

Мистер Аллен согласился проводить Пенелопу к покоям Габриэля, попутно обдумывая просьбу посетительницы.

– Лорду Бромвичу чуть полегчало после вашего последнего визита. Думаю, прогулка не повредит, – заключил он. – Разумеется, Картер будет сопровождать вас.

Леди Мантон ощутила сладкий вкус победы. «Но рано радоваться», – напомнила она себе. Пенелопа преодолела один из многих барьеров, а сколько их впереди… Но все же тот факт, что сопровождать их будет менее бдительный Картер, а не Деннингс, внушал надежду.

– К тому же, – продолжил Аллен, отпирая дверь в палату, – прощаться лучше на природе.

Пенелопа, сохраняя внешнее спокойствие, проследовала за управляющим внутрь комнаты. Сегодня она скажет «прощай», если все пойдет согласно плану: но не Габриэлю, а клинике Викеринг-плейс.

Картер тихо заворчал, но Пенелопа сомневалась, что он действительно разозлен. Все они устали от долгих, напряженных дней, проведенных в покоях Габриэля. Леди Мантон полагала, что смотритель был бы не против сменить обстановку.

Вот уже полчаса Пенелопа, Габриэль и Картер прогуливались в саду позади поместья. Леди заметила, что не они одни отдыхают здесь от затхлости и мрачности стен Викеринг-плейса. По одной из дорожек санитар катил в коляске хилого старичка, который, казалось, заснул. На скамье возле засохшего фонтана сидела молодая женщина. «Душераздирающая картина», – подумала Пенелопа: больная беспрестанно покачивалась взад-вперед, бормоча что-то себе под нос, а рядом с ней безучастно стоял смотритель.

Пенелопа взглянула на Габриэля, идущего рядом с ней. Даже если он никогда не избавится от своих приступов, она может попытаться помочь ему ослабить их, чтобы он мог жить в родовом поместье со своей семьей. Но даже если его родные все-таки признают его невменяемым, возможно, Деверо поселят его в отдельном доме и наймут слуг, которые будут за ним ухаживать. Если же приступы станут значительно слабее и реже, Габриэль, вероятно, сможет жить вполне неплохо, хоть эта жизнь и будет отличаться от той, для которой он был рожден. Вера в то, что она поступает правильно, – хотя и выбрала для этого не самый лучший способ, – все укреплялась.

– Пройдемся по тому же пути, что и на прошлой неделе? – сворачивая с дорожки, предложила она.

Габриэль остановился.

– Несколько дней подряд шли проливные дожди, – возразил он, нахмурившись. – А эта дорога и до ливней не была особенно надежной. Не хочу, чтобы ты снова поранилась или ушиблась. Может, сегодня просто прогуляемся по саду? – Он повлек Пенелопу за собой на посыпанную гравием дорожку, окружавшую сад.

Будь проклята его осторожность! Если Пенелопа начнет настаивать, Картер может что-то заподозрить.

Через некоторое время – когда они уже прошли большую часть окружного пути – Пенелопа так тихо, как могла, обратилась к своему спутнику:

– Если мы останемся в саду, то никогда не сможем оторваться от Картера, чтобы нормально поговорить.

Габриэль с любопытством покосился на собеседницу.

– Когда круг закончится, сверни на тропу, по которой мы гуляли на прошлой неделе.

Пенелопа улыбнулась, а Габриэль лишь чуть заметно кивнул, показывая, что все понял.

Сердце леди Мантон принялось отбивать сумасшедший ритм, когда они приблизились к заветному повороту. Она заметила, что женщина, одна из пациенток, и ее сопровождающий направлялись как раз к той самой тропе. Осталось пройти еще несколько ярдов. Как только они достигнут того места, где остановились в прошлый раз, Пенелопа должна убедить Габриэля пройти немного дальше, и уже тогда…

– Лорд Бромвич!

Леди Мантон подняла глаза. Перед ними остановились две женщины, укутанные в тяжелые накидки с капюшонами. Хоть солнце и светило ярко, но на улице все-таки стоял февраль.

– Мисс Крибб! – Габриэль остановился, вежливо приветствуя знакомую. – Я не знал, что вы сегодня в списке посетителей.

– У моей госпожи нынче появились кое-какие дела, – пояснила мисс Крибб, – и она освободила меня на полдня. А как вы знаете, любую свободную минутку я предпочитаю проводить с Энн.

Пенелопа сдержанно потянула Габриэля за руку – сегодня у них не было времени на дружеские беседы. Однако он ее неправильно понял.

– О, прошу прощения. Забыл вас представить. Леди Мантон, мисс Крибб и ее сестра миссис Бойд.

– Очень приятно, – окинув взором дам, пробормотала Пенелопа. Она понимала, что ведет себя невежливо, но сгорала от нетерпения отправиться дальше.

– Раз уж вы здесь, не зайдете ли вы, мисс Крибб, к нам на чай после полудня? – поинтересовался Габриэль.

– Нет, благодарю. Ведь у вас тоже посетитель.

– Уверен, леди Мантон не станет возражать, – заверил он.

– Разумеется, не стану, – подтвердила Пенелопа: она решила сделать все возможное, лишь бы поскорее закончить этот разговор.

– Хорошо, – согласилась мисс Крибб. – В таком случае до встречи. – Она кивнула и повлекла сестру в противоположном направлении, Пенелопа же потянула Габриэля к сокровенной тропе.

Ступив на нее, девушка ускорила шаг. Габриэль поторопился за ней, Картер же немного отстал, на что она и надеялась. Звук его тяжелых шагов все приглушался. Он следовал за парой так, чтобы они были в поле его зрения, но слышать их разговора он уже не мог. Если им повезет, Картер присядет на тот же пенек, где он отдыхал в прошлый раз. Пенелопа на это рассчитывала – ей бы очень не хотелось прибегать к запасному плану.

– Довольно, Пен. – Голос Габриэля вывел ее из раздумий. – Что у тебя на уме?

Она с удивлением уставилась на него: неужели ее намерения столь очевидны? Глаза Габриэля утверждали, что да. Проклятье! А заподозрил ли неладное Картер? Пенелопа оглянулась через плечо. Служитель медленно плелся позади и настороженным не выглядел. Даже если у него и имелись какие-то подозрения, они пропали, как только Габриэль пригласил мисс Крибб на чай.

Посвятить ли Габриэля в свои планы уже сейчас? Нет. Интуиция подсказывала Пенелопе, что он скорее разделит ее замысел, если у него будет меньше времени на раздумья.

Она решила побеседовать на отвлеченную тему.

– Как ты познакомился с мисс Крибб? Сомневаюсь, что ты приглашаешь на чай всех посетителей.

Габриэль неопределенно посмотрел на Пенелопу, а потом закрыл глаза. Она задала этот вопрос, просто чтобы отвлечь его, но теперь поняла: ей действительно интересно знать ответ.

– Как ты уже поняла, мисс Крибб приходит сюда каждую неделю навестить сестру, – ответил он наконец. – Муж миссис Бойд погиб в битве при Ватерлоо. Он… – Габриэль взволнованно прикрыл рот ладонью. – Мы служили в одном батальоне. Вот почему я познакомился с этими сестрами. Мисс Крибб так добра, что навещает и меня, когда приходит к Энн.

Пенелопа понимающе вздохнула. Она догадывалась, что у этой истории есть длинное продолжение, но сейчас не было времени на расспросы. Они только что миновали пень, на котором Картер отдыхал в прошлый раз, а значит, осталось совсем недалеко до места, где ожидал нанятый Пенелопой экипаж.

Она ускорила шаг.

Наконец они достигли цели: в том месте, где нужно было свернуть в лес, Пенелопа еще за три дня до побега привязала на ствол дерева шарф. Теперь она поспешила снять его.

– Что это? – спросил Габриэль.

Пенелопа осмотрелась в поисках Картера, но санитара нигде не было видно. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Они уже близко.

Пенелопа повернулась к Габриэлю и взяла его за руку.

– Ты доверяешь мне?

Он нахмурился, глядя на их сплетенные пальцы.

– Верю ли я?… – Их глаза встретились. – Конечно.

Его слова согрели ей душу. На раздумья времени не оставалось, и она потянула его за собой в глубь леса.

– Отлично! Тогда следуй за мной.

– Пен! – изумился он, но пошел следом.

Деревья становились все чаще, и все труднее было перешагивать через многочисленные вьющиеся растения и уклоняться от веток. Но Пенелопа двигалась вперед, увлекая за собой Габриэля; она шла так быстро, как только могла. Если Картер не отдыхал на пеньке, он мог уже достичь той границы парка и леса и мчаться беглецам наперерез или же – в Викеринг-плейс поднять тревогу.

Наконец они вышли из леса и очутились на узкой деревенской дорожке. Пенелопа тяжело дышала, но на сердце ее стало легче, когда она увидела экипаж, ожидающий их. Она отпустила руку Габриэля и стянула с дерева другой шарф, который привязала этим утром для кучера – чтобы тот знал, где встречать беглецов.

– Что за черт?! – вспылил Габриэль.

Пенелопа повернулась и поразилась перемене, исказившей его лицо. Сейчас оно выражало раздражение и негодование. Проклятье, у них совсем нет времени на споры!

– Ты сказал, что доверяешь мне, – напомнила она. – Так докажи это. В карету, быстрее!

 

Глава 9

– Ты с ума сошла?!

Габриэль недоверчиво смотрел на Пенелопу, прежде такую спокойную и рассудительную, а теперь, после безумной пробежки по лесу – с запачканным подолом платья, накидкой, надорванной по краям, с листочками, запутавшимися в волосах. После он окинул взором старую черную карету, стоявшую в стороне. Эта женщина задумала похитить его? Как иначе можно понять происходящее?

– Господи, Пен! Всего одна неделя в Викеринг-плейс – и ты стала еще более безумной, чем я.

– Мы не сумасшедшие, – возразила она. – Габриэль, мы должны уехать. Прямо сейчас!

Габриэль замолчал и вновь осмотрел Пенелопу и удивительно маленький экипаж. Кучер сидел на козлах, лицо его выражало бесконечную скуку – как будто он каждый день подвозил сбежавших из лечебницы душевнобольных пациентов.

– Аллен больше не пустит меня к тебе. Он ясно дал это понять, и сегодняшняя наша встреча должна была стать последней.

– Что? – Взгляд Габриэля остановился на Пенелопе.

– Он узнал, что ты приходил ко мне тогда ночью, и подумал худшее. Он бросил мне в лицо отвратительные обвинения, когда я зашла к нему на днях попросить не мешать нам проводить беседы наедине. Я постаралась все объяснить, но он отказался слушать и начал угрожать.

Удивление Габриэля сменилось гневом.

– Вот мерзавец!

– Он терпел мое присутствие все эти дни только потому, что меня просила о помощи твоя матушка. Но он написал твоему брату. Я даже подумать боюсь, какие ужасные вещи управляющий ему сообщил, и если твоя семья ополчится на меня, нашим отношениям придет конец.

Габриэль пришел в ярость. До какой низости нужно было дойти, чтобы женщина решилась на все это безрассудство! Он посмотрел в ее лицо – воплощенная целеустремленность – и понял, что назад она не повернет.

Все же…

– Тогда я сам напишу брату и все объясню. И вскоре тебе снова позволят посещать меня.

– Возможно, но рисковать я не хочу. Аллен все равно будет твердить, что мое общество вредит тебе или по крайней мере что я некомпетентна, и твой брат предпочтет просто не вмешиваться.

От острого чувства тревоги по спине побежали мурашки. Габриэля раздражала одна мысль об Эдварде, особенно после последнего визита матери, когда она поведала сыну о проделках его брата. Тот и его жена Амелия последнее время жили на широкую ногу, щедро растрачивая семейные сбережения. Все зашло так далеко, что если Габриэль в скорейшем времени не поправится и не вернется домой, семье грозит нищета. Деньги меняют человека, и чаще – в худшую сторону. Так что Габриэль был готов к тому, что братец не упустит возможности задержать его в Викеринг-плейс подольше.

Теперь Габриэль твердо решил: он не вернется в клинику никогда.

На днях его поразил рассказ Пенелопы о тесной связи разума с ассоциациями: ее слова просто запали в душу. Конечно, ему очень хотелось верить, что он все-таки не безумец. Однако чувствовал он себя иначе.

За месяцы, проведенные в Викеринг-плейс, Габриэль охотно повиновался Аллену и врачам, которых тот к нему приглашал. Но все было тщетно, и день за днем им овладевало все большее уныние, и, как следствие, болезнь постепенно прогрессировала. Однако если верить Пенелопе, существовал реальный шанс вернуть его к нормальной жизни.

– Нужно спешить! – Голос Пенелопы прервал его размышления. Она обеспокоенно посматривала в сторону леса. – Картер, должно быть, уже заметил наше отсутствие. Назад пути нет, Габриэль, – для меня уж точно. Тебе придется сделать выбор – и прямо сейчас!

Боже! О каком еще выборе может идти речь? Габриэль больше не доверял Аллену. Он также не знал истинных намерений брата и невестки. Да что там говорить – он и в себе самом-то сомневался! Единственным человеком, кому он действительно верил, была Пенелопа – она, бесспорно, сделает все возможное, чтобы помочь ему.

Да помогут ей Небеса! Габриэль сделал выбор.

– Тогда пойдем.

Пенелопа с облегчением вздохнула. Неужели она и правда думала, что Габриэль ей откажет? Он, конечно, был глупцом, что позволил ей пойти на этот крайний шаг, но она оказалась еще глупее его, раз посмела подумать, что он ее бросит.

Она кивнула и направилась к карете. Кучер заметил, что пора отправляться, и поудобнее устроился на козлах.

Дьявол! Внезапный побег из Викеринг-плейс привел Габриэля в такое смятение, что у него не нашлось ни минутки, чтобы все обдумать. Согласился бы он на такой поступок по зрелом размышлении? Бывший солдат в очередной раз оценил малюсенький экипаж, и к горлу его подступил ком. Эта проклятая черная коробка напоминала катафалк. «Нет, – подумал Габриэль, – катафалк больше. Это – гроб».

Он уставился на дверцу, через которую только что проникла Пенелопа. Внутри было темно, а платье Пен, черное как ночь, создавало впечатление, что экипаж поглотил ее.

«Поглотит и меня», – проскользнула мысль. Эта безумная метафора потрясла его. После битвы при Ватерлоо его страшили тесные темные помещения. А эта повозка была явно рассчитана на двух очень субтильных пассажиров.

Он забрался внутрь, и экипаж заметно просел. Эта старенькая повозка определенно знала лучшие дни. Яркий солнечный свет не проникал сюда из-за отсутствия окон, и две лампы давали скудное освещение, еще более омрачая обстановку: старые черные стенки и поношенные диванные подушки.

Габриэль уселся напротив Пенелопы, изо всех сил стараясь не наступать на подол ее платья. Он отчаянно пытался не обращать внимания на темное замкнутое пространство, но ему все равно было не по себе. Он принялся глубоко дышать, но от спертого воздуха, смешанного с пылью, легче не становилось.

Он посмотрел на Пенелопу, надеясь, что она не заметила его замешательства. К счастью, она расправляла юбки и не смотрела в его сторону. Габриэль задел ногой шерстяную ткань ее накидки, и Пен улыбнулась ему. Он скупо улыбнулся в ответ, ерзая на месте, чтобы поудобнее устроиться на скудно набитых подушках. Экипаж был настолько тесным, что Габриэль, даже не вставая с места, без труда мог бы дотронуться до противоположной стенки.

Пенелопа понимающе улыбнулась. В ее глазах читалось сожаление.

– Боюсь, это лучшее, что я могла придумать. Мой личный экипаж остался возле Викеринг-плейс. Если бы он уехал, когда я отправилась с тобой на прогулку, Аллен мог бы что-нибудь заподозрить. Моему кучеру было приказано отправиться в Лондон, как только обнаружится, что мы пропали. Если кто-то пустится в погоню по его следам, он приведет их совсем в другую сторону.

Повозка снова просела, когда извозчик уселся на козлы, а потом еще раз – когда лакей встал на запятки. Легкий толчок – и экипаж отправился.

– Едем на север, не так ли? – Габриэль старался говорить как можно яснее, хотя в горле першило от пыли. – Надеюсь, мы отправляемся не в Гретна-Грин.

Щеки Пенелопы порозовели от смущения, и это было заметно даже при тусклом освещении.

– Боюсь, именно туда, – ответила она, улыбнувшись.

– Какой стыд, – буркнул он.

Лошади несли все быстрее. Габриэль откинулся на подушки и закрыл глаза.

– Я полагал, моя поездка на север будет вызвана более радостным поводом, – проговорил он.

О чем он только думал, когда соглашался бежать с Пенелопой? Действительно ли он готов отправиться навстречу неизвестности?

– Я верю, что все закончится благополучно, Габриэль, – сказала она, потянувшись рукой к его руке, зажатой в кулак на колене.

Он приоткрыл один глаз, заинтересованно взглянув на спутницу. Должно быть, он недостаточно хорошо скрывал дискомфорт. Он пообещал себе впредь стараться лучше и открыл второй глаз, улыбаясь простодушно – вероятно, даже искренне.

– Охотно верю.

Пенелопа тоже улыбнулась и отпустила его руку. Габриэль сфокусировался на этой улыбке, игнорируя пугающий мрак, окружавший их, и бросая вызов панике, возраставшей с каждой минутой пути от Викеринг-плейс в неизвестность. Это и раньше помогало: когда он смотрел в лицо Пен в форме сердечка, гладкое и нежное, ему всегда становилось легче. У нее был изящный, но острый подбородок с ямочкой. Как же там говорится?… «Ямочка на подбородке – дьявол в душе?» Да, пожалуй, это отчасти правда. Ведь Пен за последние несколько дней продемонстрировала такие черты, о которых Габриэль прежде и не подозревал: упорство, сила… и безрассудство – уж последнего он от нее ожидал меньше всего.

– И как давно ты замыслила это безумие? – спросил он в надежде, что беседа избавит его от страха, все не желавшего отпускать.

– Три дня назад – когда Аллен начал угрожать мне, – ответила она. – Тогда я поняла, что должна принять радикальные меры. Поэтому, вернувшись в свою комнату, я все тщательно распланировала и наняла экипаж.

Глаза Габриэля округлились.

– Эти несчастные люди сидели на холоде, под дождем столько времени, ожидая нас?

Пенелопа сухо усмехнулась.

– Они ждали только в течение того времени, пока я была у тебя. На тот случай, если погода внезапно улучшится и мы сможем выбраться на прогулку. Но ты не переживай. Эти люди не жаловались, и я им за все хорошо заплатила.

«О да, – подумал Габриэль, – они должны были получить огромные деньги. И не за то, что часами сидели под дождем, а за то, что согласились помочь сбежать безумцу из лечебницы среди бела дня». Ему было интересно, что Пенелопа им рассказала, как объяснила ситуацию. И тут у него возник другой вопрос:

– А что бы ты сделала, последуй Картер за нами?

Пенелопа содрогнулась.

– Должна признаться, я рассчитывала лишь на его лень. Я надеялась, что он снова останется ждать нас на том пне. А если бы не остался… – Она пожала плечами. – Кучер и его помощник в случае чего готовы были усмирить санитара.

Габриэль посмотрел на нее с изумлением.

– Это, конечно, крайняя мера, – добавила Пенелопа.

– Да уж, – согласился он. – Никогда бы не подумал, что ты кровожадна, Пен.

– Не думаю, что дошло бы до крови, – поморщилась она. – Картер не похож на человека, который будет рисковать собой ради принципов. Предполагаю, он бы позволил привязать себя к дереву. Ведь в скором времени кто-нибудь из Викеринг-плейс отправился бы искать нас.

Габриэль не сомневался в ее правоте. Он был уверен и в том, что, если бы все пошло не так гладко, как сейчас, они в любом случае ехали бы в этой тесной карете куда-то на север. Он посмотрел на ее руки в перчатках; пальцы крепко переплелись на коленях. И он понял, что отчаянная авантюристка уверена в себе.

Проклятье! Да, Картер не из тех, кто способен принести себя в жертву, но Пенелопа именно такова. Она хотя бы думала о последствиях? Габриэль тряхнул головой, понимая, что ситуация намного опаснее, чем могло показаться.

– Пен, – серьезно начал он. – Картер, вероятно, до сих пор сидит на том пне, ворча себе под нос, а может, и вовсе дремлет. Возможно, еще не поздно вернуться…

Пенелопа окинула его гневным взглядом.

– Нет! – фыркнула она. – Габриэль, я знаю, что делаю.

Но когда она еще крепче сжала руки, скрип кожаных перчаток выдал ее волнение.

– И что же мы делаем? – спросил он настойчиво. – Или хотя бы куда мы едем? У тебя же должен быть какой-то план.

Они, разумеется, не могли заявиться в его загородное поместье: как только Габриэль был сослан в Викеринг-плейс, там сразу же поселился его брат с женой. Дом же Пенелопы, насколько он знал, располагался в Лондоне.

– В Сомертон-Парк.

Ответ Пенелопы удивил его.

– В резиденцию графа Стратфорда?

Габриэль знал, что граф Стратфорд был женат на кузине Пенелопы, как и то, что путь туда довольно близкий.

– Да. Это лучшее решение.

Он отвел глаза, остановив взор на стенке, разделявшей их и кучера. Лучшее в идее Пенелопы заключалось в том, что Шропшир недалеко отсюда. Габриэлю и нескольких часов хватит, чтобы окончательно сойти с ума в этой карете, не то что дней. К тому же Стратфорда и его жены может не оказаться дома. Габриэль слышал, что граф всерьез занялся политикой и в этом году после Питерлоо много сил отдает парламентской деятельности. Вероятно, поэтому Пенелопа выбрала именно этот дом в качестве убежища.

– Стратфорд не станет возражать против того, что мы поживем в его доме, пока он отсутствует?

– О, Джеффри и Лилиан сейчас там, хотя он действительно часто уезжает по делам. Просто моя кузина решила, что их второму ребенку не стоит пока отправляться в длительные поездки, поэтому они и не уедут в город в этом сезоне.

Габриэль невольно выпрямился, ударившись головой о потолок кареты. Проклятье! Он наклонился вперед и стукнул кулаком по потолку.

– Немедленно прикажи остановить экипаж! – проревел он, тряся Пенелопу за плечо.

Карета остановилась, и Габриэль столкнулся с Пенелопой. Она ухватилась за него, чтобы удержать равновесие.

– Габриэль! Куда ты?…

– Ты безумна! – прокричал он. – Как ты посмела даже помыслить о том, чтобы навлечь на свою семью такую опасность?

Она отпустила его руку. Волной накатила обида.

– Габриэль, но ты не опасен! Ты ведь не причинил никому вреда. Об этом мне говорили и твоя мать, и даже Аллен.

– Пока не причинил, – хмуро проговорил он. – Дьявол, Пен! – Он стукнул себя по лбу. – И я отказываюсь подвергать риску твою кузину и ее детей! Найди для нас какое-нибудь другое место.

Пенелопа прищурилась, упрямо сжав губы.

– Мы сможем принять любые меры безопасности! Наймем больше слуг, даже найдем стражника, если тебе от этого станет легче! И все же мы поедем в Сомертон-Парк!

Кучер спрыгнул с козел, и карета покачнулась.

– Послушай, Габриэль, – твердо сказала она; ее доселе светлые глаза потемнели от ярости. – Я выбрала Сомертон-Парк отнюдь не из-за красоты. Нам нужна поддержка Джеффри. Закон еще не признал тебя неадекватным, но все может в любой момент измениться, если кто-то объявит тебя безумцем. Мы оба прекрасно знаем: твоя семья способна силой вернуть тебя в Викеринг-плейс. Особенно после письма Аллена и известия о нашем побеге… Признаюсь, я не смогу их остановить. А Джеффри сможет. Они даже не посмеют явиться в его дом.

Всего лишь несколько минут на свободе казались Габриэлю вечностью. А одна мысль о том, чтобы снова вернуться в Викеринг-плейс, вновь быть запертым в мрачной давящей комнате еще больше усилила стесняющее грудь ощущение замкнутости, с которым он так долго боролся.

– Почему ты решила, что Стратфорд согласится помочь мне?

– Потому что я уже говорила с ним. Они ожидают нас со дня на день. И он, и Лилиан хорошо знакомы с бывшими солдатами. Ты не найдешь более гостеприимных и понимающих хозяев.

В его душе загорелся стыд, смешанный с необъяснимым страхом. Это чувство скребло его изнутри, и он ощутил, как кровь прилила к лицу.

– Мне не нужно понимание, Пен, – выдавил он. – Я хочу…

Дверца кареты открылась со скрипом, и кучер сунул голову внутрь.

– Милорд, миледи, прошу меня извинить. Вы что-то забыли?

Габриэль посмотрел на кучера, взгляд которого бегал от него к Пенелопе. Для лорда Бромвича это был последний шанс. Если он сейчас поедет с Пен, то помимо нее в весь этот хаос вовлечет еще и ее кузину с супругом. Было ли у него на это право? Он мог приказать повернуть лошадей. Или же оттолкнуть кучера и пойти в Викеринг-плейс пешком. Габриэль задержал взгляд на открытой дверце. Ведь это так просто – сделать шаг и выбраться из повозки.

Однако Пенелопа, должно быть, действительно всей душой верит в его выздоровление, раз идет на такие крайности. Неужели он сможет повернуться спиной к ней и ее семье, так же готовой помочь?

Непрошенные милости уязвляли его гордость, и нервы были уже на пределе – так отчаянно хотел он выбраться из этих пут. Муки оказались столь сильны, что подавляли проклятую надежду, которую поселила в его душе вера Пенелопы.

Габриэль слабо мотнул головой.

– Нет, простите за беспокойство. Мы едем дальше.

Кучер фыркнул и закрыл дверь, что-то бормоча себе под нос. Когда он взгромоздился на свое место, карета покачнулась и через мгновение продолжила путь.

– Ты сделал правильный выбор, – одобрила Пен. – Вот увидишь.

Габриэль закрыл глаза, молясь о том, чтобы она оказалась права.

Пенелопа смотрела на него и благодарила Небеса, что он не отказался ехать с ней. Она видела панику в его глазах. Знала, что он подумывал вернуться, даже если ради этого ему пришлось бы выпрыгивать из кареты. А ей бы очень не хотелось приказывать слугам связывать его, чтобы против воли доставить в Сомертон-Парк, но она бы сделала это.

– Знаешь, – продолжила разговор Пенелопа, надеясь подбодрить и успокоить Габриэля, – изоляция все лишь ухудшает. Тебе нужно почаще бывать среди людей, в обществе которых ты начнешь вспоминать прежнего себя. В Сомертон-Парке живут не только Джеффри и Лилиан, там также тебя будут окружать другие бывшие солдаты.

Но Габриэль не слушал ее. Лицо его сделалось пугающе бледным, а грудь поднималась и опускалась с волнующей быстротой. Взгляд Пенелопы упал на его руки, которые вцепились в сиденье с такой силой, что пальцы начали дрожать.

– Не… могу, – он с трудом втянул воздух, принявшись стягивать с себя галстук, – дышать…

Его пальцы судорожно шарили по узлу. Пенелопа приподнялась, чтобы помочь спутнику – она сама едва дышала. Она неуклюже наклонилась над ним, рукой упираясь в подушки за его головой. Пальцы другой ее руки начали аккуратно развязывать узел. Когда все было сделано, белая ткань медленно скатилась по ее черной перчатке.

– Так лучше?

Габриэль кивнул, глотнув воздуха. Он дрожал всем телом.

– Не прошло и… получаса, как я покинул Викеринг-плейс… и я снова… у меня снова начинается приступ…

Он выдавил виноватую улыбку, но его дыхание все учащалось.

Пенелопа видела прежде нечто подобное. Она наблюдала, как у многих мужчин, страдающих от подобного недуга, начинались внезапные приступы. Катализатором обычно являлись резкие шумы, неприятные воспоминания или реальные ситуации, схожие с когда-то пережитыми. Но Пенелопа и представить не могла, что именно сейчас вызвало приступ Габриэля. Возможно, он сильно напуган после всего произошедшего за этот день. Вероятно, расставание с мнимой безопасностью Викеринг-плейс оказалось для него более сильным ударом, чем она предполагала.

Или же… Габриэлю было не по себе с первой секунды пребывания в этой карете. Пенелопа окинула взором давящую, мрачную обстановку. Может, он боится замкнутого пространства? Она обхватила его лицо руками и посмотрела в глаза.

– Нет, ты не боишься, – убеждала она его. Если он правда верит, что приступ неизбежен, то не сможет успокоиться. Сердце Габриэля отбивало сумасшедший ритм, а пульсирующая жилка на шее была заметна даже в полумраке. – У тебя нет причин бояться этих приступов, помнишь? Это просто нервы, временное волнение, и все пройдет. Продолжай смотреть мне глаза.

Взгляд Габриэля словно застыл на глазах Пенелопы. Его лицо исказила паника. Она взяла его руку и положила себе на грудь, к сердцу.

– Постарайся дышать, как я, Габриэль. – Она вдыхала через нос, медленно и глубоко, а выдыхала через рот. – Почувствуй мое дыхание и попытайся повторять за мной. Через нос…

Он отрывисто кивнул и изо всех сил постарался повторить за Пенелопой. Но ему словно не хватило воздуха, и он открыл рот, чтобы глотнуть больше. Она понимала, что его паника лишь усиливается.

Пенелопа должна была найти способ успокоить его, вывести из этого состояния, пока он не потерял над собой контроль. Дать ему сильную пощечину? Нет-нет! Она не сможет этого сделать. И тогда в голову пришла другая мысль.

Она поцеловала его.

 

Глава 10

Пенелопа поцеловала его от отчаяния – это была крайняя мера, и когда их губы сомкнулись, она и вовсе усомнилась, что это сработает.

Габриэль по-прежнему тяжело дышал, и все его тело дрожало от страха. Его рот был занят этим неловким, неуместным поцелуем, и ему волей-неволей пришлось дышать через нос. На мгновение Пенелопе показалось, что ему стало легче. Но внезапно он вырвался и с размаху ударил кулаком по дверце кареты. Проклятье! Не помогло!

– Посмотри на меня, Габриэль! – велела Пенелопа, и на нее устремили взгляд два диких карих глаза. Теперь Габриэль перестал вырываться, однако дышал по-прежнему слишком часто.

Пенелопа больше не могла находиться в полусогнутом состоянии и медленно присела напротив Габриэля. Она начала нежно поглаживать его по лицу и волосам, словно стараясь успокоить разъяренного зверя. И вскоре Пен почувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы, плечи опускаются, как будто он сбросил какой-то груз. Габриэль возвращался к ней.

– Хорошо, все хорошо, – шептала Пенелопа, чувствуя, что его состояние передается ей: с каждой секундой его улучшения ей становилось все тяжелее, все труднее дышать. Она ощущала, как ей передается вся его дикость, будто они решили разделить на двоих это страшное бремя. Эта связь между ними едва не напугала Пенелопу.

И вот теперь взгляд Габриэля прояснился, и он смотрит на нее не отрываясь. Они дышат в такт, крепко держатся друг за друга, словно за спасительную соломинку. Пенелопа не знала, погибнут ли они в конце концов, но не сомневалась в настоящем безумии всего происходящего.

И она вновь его поцеловала. Сейчас уже было совершенно не важно, насколько может оказаться неуместным и смущающим этот поцелуй. Габриэль издал краткий стон и резко притянул ее к себе. В этом поцелуе не было ни капли нежности – лишь огонь желания – желания его и ее, и Пен не была уверена, чье пламя горит сильнее. Но вскоре ей стало все равно, она вообще перестала думать о чем-либо, когда язык Габриэля коснулся ее губ. Она открылась ему, принимая его в свои объятия. Пенелопа крепко обхватила его обеими руками, не переставая целовать, и стон удовольствия вырвался из ее груди. Ее захлестнула страсть, пробуждая неистовое желание, отзывающееся теплом внизу живота.

Габриэль перетянул ее на свое сиденье, и Пенелопа вытянула ногу, закидывая ее к нему на колено. Он подтянул ее еще ближе, и вся она оказалась у него на коленях, прижимаясь грудью к его груди.

Внезапное волнение охватило Пенелопу, и она со вздохом прервала поцелуй. Боже, сколько же времени прошло с тех пор, как она в последний раз была с мужчиной? Теперь, даже через несколько слоев одежды, она ощущала его возбужденное естество. Но ей этого было недостаточно – она хотела почувствовать больше.

Пенелопа оперлась одной рукой на подушку, а со второй зубами стянула перчатку. Раздался глухой звук скрипящей кожи, и через мгновение Пен избавила от перчатки и вторую руку. Обе перчатки упали на пол, но ей было все равно – она хотела дотронуться до Габриэля обнаженной кожей, почувствовать его.

– Пен, – простонал он с вожделением, которое эхом отозвалось в ее груди.

Ее пальцы проскользнули вниз по его телу, а он запустил руку в ее пышные кудри, убранные в прическу. Шпильки со звоном попадали на пол, освобождая локоны, и Габриэль вновь припал к ее губам.

Пенелопа жадно вдохнула, ожидая, что этот поцелуй вызовет у нее столь же сильные чувства, как и предыдущий. Его язык проник в ее рот, переплетясь с ее языком в интимном, нежном и одновременно грубом танце.

Пенелопа ощутила разочарование, но сладкое разочарование – оттого что ее никогда не целовали так прежде, но теперь она наконец познала такую дразнящую близость, заставляющую все тело дрожать от удовольствия. Пен ведь не была невинна: даже после двух лет одиночества ее тело помнило, что за этим последует. Она сжала ногами бедра Габриэля и начала волнообразно двигаться, прижимаясь и отстраняясь от него, словно подталкивая его сделать то, чего она сейчас так желала.

Однако вместо того чтобы взять ее за бедра и сильнее прижать к себе, Габриэль замедлил поцелуй, а потом и вовсе прервал, отстранившись от ее губ и принявшись полизывать шею, отчего сердце Пен забилось еще чаще, и она издала сладостный стон.

Но он должен был отпустить ее. Пенелопа вновь прильнула к нему, стараясь разжечь в нем еще большее желание, но вместо этого услышала сиплый смешок, от которого мурашки пробежали по всему телу. Черт бы его побрал! Она сгорает от желания, а он просто забавляется? Пенелопа затряслась, словно от холода, дыхание перехватило.

«Что же я делаю?!» – спросила она себя. Пен ведь поцеловала Габриэля лишь ради того, чтобы привести в чувства, прогнать панику. Что ж, сработало. Сработало даже лучше, чем она ожидала, только вот сама она, кажется, потеряла рассудок.

Смущение накатило волной, и она отстранилась. Габриэль в замешательстве уставился на нее.

– Пен?

– Извини, – проронила она, отталкиваясь.

Пенелопа одним лишь легким и весьма грациозным движением спрыгнула с его колен и приземлилась напротив – с такой ловкостью, которой позавидовал бы, пожалуй, любой танцор. Она уперлась спиной в подушки настолько сильно, что, казалось, пыталась слиться со стенкой кареты – лишь бы оказаться подальше от Габриэля.

Воцарилось неловкое молчание, нарушаемое лишь звуками тяжелых вздохов. Пенелопа не могла заставить себя взглянуть на Габриэля, и ее взор застыл на его сапогах. Вскоре она услышала шуршание: Габриэль привстал, чтобы привести в порядок одежду.

– Пенелопа…

Только теперь она подняла глаза. Выражение его лица оказалось именно таким, каким она и ожидала сейчас увидеть: словно он пытался устоять на острие ножа, дабы не рухнуть в пропасть – пропасть желания, манящую и затягивающую. Он сидел слишком прямо, немного стиснув зубы, а затуманенные страстью глаза слегка потемнели.

– Что…

– Я… я не знаю, что на меня нашло, – проговорила Пенелопа дрожащим голосом. Но ведь это не совсем правда, разве нет? Возможно, она и не знала, что заставило ее поцеловать Габриэля во второй раз, но уж в природе последующего за этим поцелуем чувства она не сомневалась. Это было вожделение, как оно есть. И именно это спалило ее разум дотла. И даже сейчас приятное тепло по-прежнему растекалось по ее чреву, вызывая горячую боль страсти. Уже два года Пенелопа не испытывала ничего подобного. И теперь едва заметное влечение вспыхнуло неукротимым желанием, пробудившимся всего лишь легким касанием его губ.

Пенелопа медленно поднесла руку ко рту, слегка проведя по губе пальцем.

– Извини… – повторила она, больше для себя, чем для Габриэля. – Мне не следовало целовать тебя.

Но Габриэль ничего не ответил, а только продолжил пристально смотреть на нее, не отводя взора ни на мгновение. Пен уже подумала, что он решил оставить все как есть, ограничившись ее извинениями, но вдруг он спросил:

– И зачем же ты в таком случае это сделала?

– Я…

Как она могла ответить на вопрос, ответа на который не знала? Конечно, если не учитывать самый первый поцелуй. Однако Пен решила начать именно с него и, распрямив плечи и откашлявшись, сказала:

– Это было необходимо для твоего лечения.

Габриэль округлил глаза от изумления. Определенно такого ответа он не ожидал. Пенелопа поспешила объяснить, догадываясь, что ее ответ легко можно истолковать превратно:

– Я просто хотела вывести тебя из состояния паники, чтобы предотвратить приступ. И сработало ведь? Теперь ты спокоен.

Он окинул взглядом карету, задумчиво нахмурившись.

– Нет, не спокоен. – В его голосе послышалась нотка удивления. Габриэль снова обратил взгляд к Пенелопе. – Но кажется, я начинаю думать, что Аллен был в чем-то и прав, когда обвинял тебя в предосудительных действиях… – Он говорил дразнящим голосом, а в глазах по-прежнему не утихало пламя страсти.

Пенелопа почувствовала, как на щеках запылал румянец, но ответила в прежней манере:

– Я сначала думала дать тебе пощечину, да посильнее. Сработало бы не хуже поцелуя. Думаешь, такой метод Аллен бы одобрил?

Габриэль фальшиво содрогнулся, будто от страха.

– Он бы оценил. Но мне бы этот метод не доставил ни капли удовольствия.

Маркиз улыбнулся ей, и она ответила тем же, чувствуя, что щеки пылают все сильнее.

Габриэль откинулся на подушки и закрыл глаза, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Пенелопа сдержанно вздохнула. Она не имела ни малейшего представления, о чем он сейчас думает, но была благодарна за то, что он не придал этому эпизоду особого значения. Вероятно, они даже смогут и впредь общаться, словно ничего не произошло. Пенелопа надеялась на это всей душой.

– Пен? – окликнул ее Габриэль, приоткрыв один глаз. – Ты всех своих бывших солдат лечила поцелуями или только меня?

– Я… что?! – возмущенно воскликнула она. – Нет! Разумеется, нет!

Он закрыл глаз и добавил:

– Значит, только меня.

Пенелопа готова была поклясться, что уголки его губ приподнялись в улыбке. И она поняла: забывать случившееся он не намерен.

Габриэль не знал, как долго притворялся спящим. Все это время он думал о Пенелопе: представлял ее сидящей на его коленях, с приподнятыми до талии юб… Боже! Ее губы слаще всего, чего когда-либо касался его язык! Он никогда не забудет этого вкуса. Как никогда не забудет и ее движений, ее томных стонов и вздохов.

Не то чтобы он жаловался, но какого черта его так волнует все это?

Габриэль помнил, как она пыталась привести его в чувства, ее голос звучал словно из тьмы, сквозь туман он ощутил ее умиротворяющие прикосновения… А потом она поцеловала его, разжигая в теле огромный костер, пламя, уничтожающее все, кроме нее. И если бы она не взяла себя в руки…

Он издал чуть слышный стон и слегка поерзал на месте, стараясь усесться так, чтобы Пенелопа не заметила его вожделения.

– Не надо притворяться спящим…

Габриэль открыл глаза и взглянул на нее. Она привела себя в порядок, уложила в прическу волосы – он чувствовал, как она собирала шпильки с пола. Будь Габриэль джентльменом, он помог бы ей. Однако он не стал, ибо больше не доверял самому себе.

О боже! Даже сейчас, в этом скучном черном платье Пенелопа была невообразимо привлекательна. Габриэль задержал взор на уголках ее губ, приподнятых в скупой улыбке. Он представил язык, скрывающийся за этими губами…

– В конце концов, это был всего лишь дружеский поцелуй, ведь так?

Габриэль взглянул ей в глаза. Пенелопа по-прежнему улыбалась, но улыбка казалась фальшивой. Он видел, что ее переполняют стыд и смущение.

Обдумывая ответ, он выпрямился на сиденье. Сказать ей, что этот поцелуй был далек от дружеского? Да и по тону самой Пенелопы было понятно, что она совсем так не считала.

– Я просто хотела сказать, – продолжила она, не дождавшись ответа, – что нам не следует придавать этому какое-то особое значение.

– Хм-м, – промычал Габриэль задумчиво. Он согласился бы с Пенелопой, но, черт возьми, это был самый волнующий поцелуй в его жизни, и он не хотел притворяться, что его никогда и не было. – А как нам следует это расценивать?

– Ну… – Пенелопа нервно сглотнула. – Сам знаешь.

Он в удивлении приподнял бровь, демонстрируя полное непонимание, и щеки спутницы запылали. Пенелопа лихорадочно теребила ткань платья. Возможно, он слишком жесток к ней, но наблюдать ее волнение было настоящим наслаждением. Ведь, стало быть, его поцелуй для нее тоже значит нечто большее и, несомненно, на всю жизнь оставит в ее душе неизгладимый след. Только вот Пенелопа в отличие от Габриэля хотела все забыть и как можно скорее.

Она выпрямила спину и поджала губы.

– Если уж тебе так важно знать, что это было, то давай остановимся на внезапном влечении.

Габриэль прищурился, не отводя взгляда от Пенелопы.

– И нам не в чем винить себя, – неправильно поняв его реакцию, принялась объяснять она. – Мы молоды, свободны и… сейчас довольно тяжелое время для нас обоих. Так что все вполне естественно.

– Естественно, – протянул он. Ну конечно, сейчас это казалось естественным. Они сидели так близко в этой крошечной карете, Габриэль вдыхал манящий аромат ее тела – мандарина и ванили. Такой сладкий и дурманящий, как и женщина, которая его источала. И именно он заставил Габриэля…

– И все же это было ошибкой, – сказала Пенелопа. – И это больше не должно повториться.

Габриэль скрестил руки на груди, откинувшись на подушки. Тон спутницы был убедительным, а выражение лица – строгим, насколько это можно было разглядеть при столь приглушенном освещении. И как она подобрала слова… Она хотела убедить его? Или себя?

– Не должно? – уточнил он. – Или не повторится?

Распознав намек, Пенелопа кратко выдохнула.

– И то и… другое, – ответила она.

Но Габриэль не смог сдержать легкой улыбки. Пенелопа могла притворяться сколько угодно, но чем больше она играла, тем больше сама запутывалась: она ведь хотела его. Его. И он никогда не поверит в эту ерунду про внезапный порыв. Она пыталась убедить саму себя, но Габриэль прекрасно понимал: это самообман.

Он должен был перестать думать об этом. Впервые за последние месяцы он почувствовал в себе… силу. Ту самую, что ощущал прежде. Ту самую, что просто обязана быть у мужчины его статуса. И что более важно, Габриэль больше не находил в себе других чувств: безнадежности, безысходности. Жалости к себе. Душевного дискомфорта. Что же до последнего, то Пенелопа сейчас, пожалуй, ощущала его сильнее, чем сам Габриэль еще недавно. Или по крайней мере так же. И ему было приятно это знать.

– Мимолетный порыв. И в этом нет ничего… – Пенелопа осеклась, стараясь подобрать слова. – Никакой близости между нами. И это никак не относится к твоему лечению.

– Вот как… – Разговор забавлял его все больше. – Я-то думал, ты практикуешь именно такой метод – лечение близостью. Чтобы я открыл тебе свою душу, и все такое.

– Душу – да. Но ничего более, – сухо уточнила она, но Габриэль не смог сдержать смех – бурный хохот сразил их обоих, наполняя весельем маленькую угрюмую карету. – Я серьезно, Габриэль, – пыталась отдышаться Пенелопа, однако ее тону недоставало твердости.

– Знаю, Пен, – признал Габриэль. Но никаких обещаний он ей не давал. За всю жизнь он еще ни разу ни чувствовал себя таким беззаботным, таким живым. Словно его прошлое осталось в Викеринг-плейс, а неопределенное будущее переполняли не только страхи, но и надежды. Что бы ни говорила Пен, никогда прежде он не был столь близок к тропе, ведущей к счастью.

Но даже от этой незначительной уступки Пенелопе стало значительно легче на душе. Она заметно расслабилась, и весь остальной путь до Сомертон-Парка они провели за легкой непринужденной беседой. Пен, обычно не слишком разговорчивая, теперь болтала без умолку – лишь бы избежать вопросов о том поцелуе.

Габриэлю всегда нравился ее голос. Он мог слушать ее часами. И теперь, слушая рассказ о близких Пенелопы, он наслаждался ее простой улыбкой и завидовал тому крепкому и теплому чувству привязанности, которое она испытывает к своей семье. Бромвичу показалось странным, что Пенелопа не единожды упоминала, какая замечательная женщина леди Стратфорд. Казалось, она была уверена: ее кузина поможет ему даже больше, чем она сама. Глупышка! Неужели она не понимает, что Габриэль обрел надежду лишь благодаря ей, Пен?

Путь был долгим, и наконец перед каретой распахнулись ворота владений Стратфорда. Дорога заняла больше трех часов, и уже смеркалось. Но для Габриэля путь пролетел как одно мгновение.

Когда он покинул маленькую душную карету и вдохнул свежий вечерний воздух, то с изумлением вспомнил, что с момента поцелуя его ни разу не посещала и тень чувства страха. Ни разу с тех пор, как он обнял Пенелопу, будто его тело всецело отдалось ей, не оставляя места ни для чего более… И сейчас, наблюдая, как приветливо обнимаются кузины, Габриэль вспоминал те объятия, словно и не давал Пенелопе никаких обещаний.

 

Глава 11

На следующее утро Пенелопа бежала вниз по главной лестнице, и холодные мраморные перила центральной балюстрады нежно скользили под ее ладонью. Ее домашние туфли со свистом разрезали воздух, и звук этот эхом отдавался от стен и пола огромного каменного помещения.

Она плохо спала эту ночь. Однако не кошмары мучили ее, а прерывистые сны совсем иного рода.

Ей ни за что на свете не следовало целовать Габриэля. Конечно, откровенные сны с участием обоих, которые она видела этой ночью, смущали молодую женщину. Но гораздо больше пугало Пенелопу неистовое желание, пронзившее все ее тело, едва она открыла дверь в надежде встретить Габриэля. Пен ведь никогда не испытывала и тени столь неудержимого влечения, даже к Майклу.

Вот что она получила, положившись на свою интуицию. Но почему же вчера, в карете, она просто не дала Габриэлю пощечину?

Пенелопа оглядела столовую, но никого там не нашла, лишь лучи уже высоко поднявшегося солнца проникали в помещение. Она не удивилась, ведь Лилиан и Джеффри, должно быть, давно позавтракали – они всегда вставали засветло.

Пенелопе импонировал такой уклад, но долгие годы светской жизни приучили ее к совершенно другому распорядку дня. Даже если бы ночью ее не изводило желание, встать на рассвете было бы не менее проблематично.

У Габриэля, однако, это трудностей не вызвало. Горничная сообщила, что он спустился почти сразу после восхода солнца.

Пенелопа прикусила нижнюю губу и направилась в библиотеку. Как же бестактно с ее стороны было оставлять Габриэля одного в абсолютно незнакомом месте. Оставалось надеяться, что он хорошо поладил с Лилиан и ее супругом.

Библиотека, гостиная и даже музыкальная комната – везде безлюдно. Где же он? Да и все остальные тоже?

Она хотела найти служанку, чтобы спросить, куда все ушли, как услышала приглушенный голос кузины, доносившийся из коридора. Пенелопа отправилась на звук, повернула за угол и обнаружила, что Лилиан в компании другой женщины выходит из детской. Она что-то говорила, оживленно жестикулируя, ее спутница лишь вежливо кивала в ответ.

Пенелопа остановилась в ожидании. Заметив ее, Лилиан улыбнулась и помахала рукой.

– Пен, – окликнула она кузину. – Познакомься с мисс Иден. Мисс Иден, это моя кузина, леди Мантон.

Молодая женщина присела в реверансе.

– Мисс Иден – одна из кандидаток на место нянечки для нашего малыша, – пояснила Лилиан.

– О, – улыбнулась Пенелопа. – Что ж, мисс Иден, надеюсь, сил и терпения у вас хватит. С моей племянницей бывает непросто сладить, и, полагаю, ее братья или сестры мало от нее отличаются.

– Конечно, миледи. Я справлюсь, – ответила мисс Иден.

– Ну, не буду вас отвлекать, – сказала Пенелопа кузине. – Подскажи мне только, где я могу найти…

– Мы уже почти закончили. Дай мне минутку.

Пенелопа кивнула и последовала за женщинами к выходу. Она не могла не слышать их разговор. Лилиан рассказывала о дочери, а мисс Иден высказывала свои предположения и давала советы. И чем больше Пен слушала, тем сильнее убеждалась: мисс Иден ей не нравится. Однако она не могла понять почему. Женщина была аккуратна, прилично одета, учтива. Она вполне уверенно отвечала на вопросы Лилиан. В самом деле она не сделала и не сказала ничего, что могло вызвать у Пен чувство неприязни. И все же симпатии она не внушала.

– Спасибо, что пришли, мисс Иден. – Лилиан поручила экономке проводить гостью. – Я дам вам знать о своем решении.

Леди Стратфорд повернулась к кузине и добавила:

– Пойдем в гостиную, посидим там. Мне теперь трудно долго ходить. – Она улыбнулась, обняв руками уже сильно округлившийся живот.

– Вообще-то, я ищу Габриэля. Ты не знаешь, куда он ушел? – спросила Пенелопа по пути в гостиную.

– Утром он уехал с Джеффри осматривать владения.

– А… – Пен облегченно вздохнула. – Замечательно. Надеюсь, они поладят, ведь оба служили в кавалерии.

– Да. Полагаю, отчасти поэтому ты привезла его сюда. – Лилиан повернулась к кузине. Сестры только что пришли в алую комнату: стены ее были обиты ярко-красным камчатным полотном, цвет этот оттеняли белые колонны и украшенный позолотой интерьер. – Я встречала множество исцеленных тобой мужчин, поэтому хорошо знакома с твоей тактикой. – Кузина прошла вперед и опустилась на канапе. – Я заметила, что ты всегда стараешься возобновить общение пациентов с кем-либо близким: родственником, другом или просто человеком, с которым у них есть нечто общее. Также я обратила внимание, что ты пробуждаешь их вести активный образ жизни. Когда я рассказала Джеффри о твоих методах, он с радостью согласился помочь. К тому же в последние дни я не могу сопровождать его в таких поездках, – Лилиан с любовью погладила живот, – и, полагаю, мужу не помешает компания.

Пенелопа, сидевшая в угловом кресле напротив, потянулась к сестре, чтобы пожать ей руку в знак благодарности. Как же прекрасно, что в ее жизни есть Лилиан и Джеффри! Кто еще мог бы пустить ее на порог с безумцем, похищенным из лечебницы?

– Значит, тактика? – игриво спросила Пен. – Знаешь, ты уже начала выражаться, как твой муж.

Прежде чем унаследовать титул и поместье, Джеффри был храбрым офицером, героем войны. Ходили слухи, что он также участвовал в некоторых политических дебатах и планировал полемику столь же тщательно, как и битвы.

Лицо Лилиан озарила мягкая улыбка.

– Верно. Мы ведь так много времени проводим вместе.

Пенелопа улыбнулась в ответ, но глубоко в душе шевельнулся червячок зависти. Лилиан вышла замуж незадолго до нее, и вот прошло три года, и кузина так счастлива в любви, а сама Пен стала вдовой. Конечно, дело не только в том, что муж Лилиан жив и здоров, а в том, что ей посчастливилось найти человека, который идеально подходил ей, дополнял ее: он нуждался в том, что она могла ему предоставить, и мог дать то, что было необходимо ей. Пенелопа же выбрала мужчину, которому было нужно намного больше, чем она когда-либо смогла бы ему дать. Их союз с Майклом был обречен с самого начала. Вероятно, не будь Пен столь глупа и ослеплена соблазнами светской жизни, она, быть может, вовремя бы заметила знаки, предупреждающие об опасности.

Почувствовав жжение в глазах, Пенелопа моргнула. Нет никакого смысла оплакивать то, чего уже не изменить. Она могла лишь пообещать себе, что больше не будет столь наивной и в следующий раз не допустит такой ошибки.

А «следующий раз» будет непременно. Как бы ни стыдно было это признавать, но влечение Пенелопы к Габриэлю убедительно показало молодой женщине, что она больше не может оставаться в одиночестве. Возможно, пора вернуться в свет и найти нового мужа.

Пенелопа наблюдала, как кузина укладывала подушки за спиной, чтобы устроиться удобнее. У нее уже немалый срок, и с недели на неделю в ее жизни появится новое счастье. Ах, как же и Пен хотела детей.

Подумав о малышах, она вспомнила о мисс Иден.

– Ты просто беседовала с мисс Иден или уже предложила ей работу?

Лилиан смерила кузину странным взглядом.

– Можно считать, предложила. Очень нелегко определиться. Шарлотта еще мала, но развита не по годам. А мне как раз нужна помощница, которая сможет управиться и с младенцем, и с моей двухлетней непоседой. Мне кажется, мисс Иден идеально подходит. А почему ты спрашиваешь?

Пенелопа смутилась. Она не хотела лишать человека работы, но что-то в этой незнакомке настораживало ее.

– Мне она не понравилась. Но я не могу объяснить почему. Просто в ее присутствии мне стало как-то не по себе.

– У нее отличные рекомендации, – нахмурившись, сказала Лилиан.

– Может, мое предчувствие вовсе ничего не значит. – Пен пожала плечами. Прежде она всегда доверяла интуиции, однако после всех ошибок, которые допустила в отношениях с Майклом, много раз переспрашивала себя, прежде чем принять решение. Но Лилиан выглядела озадаченной.

– Нет, Пен, твоя интуиция тебя не обманывает. Ты можешь разглядеть в человеке то, что другие не видят. Ты прекрасно разбираешься в людях. Это настоящий дар, и я тебе даже завидую. Если тебя что-то тревожит, то и мне следует задуматься. И прежде чем принять решение, я попрошу Джеффри разузнать, что еще известно о мисс Иден,

Пенелопа затерялась в своих мыслях. Ее потрясло непоколебимое доверие кузины; удивило то, что Лилиан могла ей в чем-то позавидовать. Отец кузины, Чарлз, был ученым-химиком, и она, дочь своего отца, сторонилась беспечной светской жизни, к которой привыкла Пенелопа. И именно Пен всегда завидовала Лилиан – ее светлому уму и твердому характеру.

Но сейчас ее больше взволновало другое:

– Разве можно доверять моей интуиции после того, как я вышла замуж за безумца?

Лилиан чуть склонила голову набок и смерила кузину таким взглядом, словно та была всего лишь одним из образцов в ее лаборатории.

– Понимаю. Ты думаешь, что должна была заметить признаки помешательства Майкла. А знаешь, в этом я с тобой не соглашусь.

Пенелопа покачала головой.

– Не будь я столь импульсивной, не наделала бы столько ошибок. Я бы воспринимала жизнь более трезво, более логично. Как ты, например.

– Не говори так, – сквозь смех проговорила Лилиан. – Ты просто замечательная. Думаешь, я бы стала той, кем являюсь, не будь в моей жизни тебя? Когда твоя мать пыталась изменить меня после смерти моего отца, я всегда напоминала себе, кто я есть и чего хочу от жизни. Ты подбадривала и любила меня, как никто другой, и приняла меня настоящую. И посмотри, сколько всего замечательного ты сделала в больнице. Я последние два года лечила пациентов, лечила их тела. Ты же врачевала их души. Ты способна обучаться и правильно применять знания, ты можешь анализировать всевозможные теории и выстраивать собственные – более жизненные и подходящие для людей. Я бы никогда так не смогла. Ты переменила к лучшему жизнь несчастных солдат и их родных. Это намного важнее любой логики.

Не в силах вздохнуть, Пенелопа воззрилась на Лилиан. Неужели кузина действительно видела ее именно такой?

– Но все же, должна признать, бежать из лечебницы с лордом Бромвичем было слишком смело и необдуманно, – заметила Лилиан. – Интуиция подсказала тебе так поступить?

Пен знала сестру слишком хорошо и понимала, что в этом вопросе нет ни тени осуждения – только любопытство.

– Да. Я сердцем чувствовала, что там он не поправится.

– Что ж, бывают и неизлечимые болезни. Грустно, но факт.

– Факт. Только вот Габриэль может вылечиться, – твердо сказала Пенелопа.

Лилиан задумалась.

– Но уверенность твоя не обоснована никакой логикой. Вижу, ты всей душой уповаешь, что у лорда Бромвича есть шанс.

– Я уверена в этом, как ни в чем другом, – кивнула Пен. – Но все же мне страшно. Вдруг я ошибаюсь?

Лилиан взяла руку кузины в свою.

– Именно об этом я и говорила. Человек, привыкший действовать сообразно логике, никогда бы не сделал ничего подобного. А у лорда Бромвича появился шанс как раз благодаря тому, что ты следуешь интуиции, даже когда боишься.

Пенелопа едва сдержала слезы.

– А теперь, – бодрее продолжила Лилиан, глаза которой, к удивлению Пен, тоже заблестели, – расскажи мне, на чем основана твоя уверенность.

Леди Мантон сделала глубокий вдох.

– Ну, если не считать этих диких приступов, все симптомы Габриэля, которые я наблюдала или которые мы обсуждали, больше укладываются в рамки обыкновенного посттравматического синдрома.

Даже ту вспышку паники, что застала их вчера в карете, можно было скорее отнести к чрезвычайной боязни замкнутого пространства, чем к помешательству. Вспомнив о том, как Пен привела Габриэля в чувства, она воскресила в сознании все многочисленные поцелуи, и по телу раздалась волна приятного тепла. Теперь оставалось надеяться, что Лилиан не заметит, как порозовели ее щеки.

– Может ли это привести к безумию? – спросила кузина.

– Да, – кивнула Пенелопа. – И я постоянно об этом думаю. Конечно, его состояние вне приступа меня удивляет: оно слишком стабильно. Я также не могу оставить без внимания и его кровное родство с Майклом, но опять же приступы моего покойного супруга имели абсолютно иной характер, и их признаки начинали появляться у него еще за несколько дней. – Бедняжка тяжело вздохнула. – Но приступы Габриэля – это самое странное, что я когда-либо видела. Такое чувство, словно я одновременно имею дело с двумя разными недугами.

Разве такое возможно? Но если уж делиться мыслями с кем-то, так только с Лилиан, ради которой Пен и привезла Габриэля в этот дом.

– Ты можешь как-то это объяснить? – спросила Пенелопа, наклонившись к кузине.

– Ты у нас эксперт во всем, что касается безумия. Я больше в физиологии разбираюсь, но все же давай попробую. Подробно опиши мне все, что знаешь.

Пен рассказала сестре об их с Габриэлем первой встрече в Викеринг-плейс, в деталях характеризуя все, что видела. Она, конечно, упустила момент, когда он упал на нее и молил о помощи. Это ей показалось слишком личным, чем она не готова была поделиться даже с Лилиан.

Лилиан внимательно слушала.

– Подожди, – нахмурившись, прервала она кузину. – Повтори все физиологические симптомы.

Как же Пенелопе было знакомо это выражение лица: озадаченность, заинтересованность. Оно возникало у Лилиан всегда, когда что-то завладевало ее вниманием. Пен, как могла, подробно охарактеризовала все, что видела, стараясь не упустить ни единой детали.

– У него был сильный жар, и он беспрестанно чесался…

– Откуда ты знаешь, что у него был жар? – прервала ее Лилиан. – Его одежда была мокрой от пота?

– М… нет. Он… ну… на нем не было никакой одежды. – Вспомнив, в каком виде предстал перед ней Габриэль в тот день, Пенелопа почувствовала, что все лицо ее пылает от смущения.

Глаза Лилиан округлились.

– Совсем?

Пен быстро кивнула. Не сказать, чтобы она вновь испытала то самое потрясение, однако теперь память рисовала ей каждый изгиб тела Габриэля, каждую его черту с непревзойденной точностью.

– Да, – торопливо ответила она, надеясь, что кузина не станет пытаться связать с этим признанием румянец на ее щеках. – И он словно пытался содрать с себя кожу, как будто это не кожа, а одежда, которая мешает ему.

Лилиан задумалась, внимательно посмотрев на сестру.

– Но он был не в поту? – спросила она.

– Нет. Его кожа была горячей, но сухой. Вообще он выглядел совершенно иссушенным. Казалось, сколько воды ему ни дай, ему все равно окажется ее недостаточно.

Пенелопа с трепетом вспоминала его мольбы дать ему воды. В тот момент он казался ей таким беспомощным.

– И его зрачки были расширены, – продолжила она, – так сильно, что глаза выделялись черными провалами. И они оставались крайне чувствительными к свету даже несколько часов спустя.

Лилиан кивнула, прижав к нижней губе указательный палец.

– Наблюдала ли ты у него эти симптомы после?

Пенелопа вздохнула.

– Нет.

– Ну… я ничего не знаю о психическом состоянии Габриэля, и с первого взгляда он мне показался здоровым.

Лилиан откинулась на спинку канапе и задумалась, сплетя пальцы. Пенелопа взволнованно ждала ответа кузины.

– Очень похоже, что организм Габриэля не принимал какого-то вещества: того, с чем он соприкоснулся, или того, что он проглотил.

От удивления у Пенелопы перехватило дыхание.

– Что?

– Ты же сама говорила: все известные тебе симптомы его безумия больше похожи на две совершенно разные болезни. Это и показалось тебе странным. А я скажу следующее: если причина приступов не кроется в помешательстве, то логично было бы поискать другой источник. Например, его организм.

По рукам Пенелопы пробежали мурашки, но она велела себе успокоиться. Она пододвинулась к краю кресла и наклонилась к кузине, не в силах подавить зародившееся в сердце предчувствие.

– Такое возможно? Правда?

– Конечно. Организм человека – тайна – почти так же, как разум. Мы можем изучать его веками, но так и не постигнем глубин.

Боже правый! Если приступы Габриэля – это не безумие, а нечто совершенно иное…

«Нет необходимости воздерживаться от поцелуев с ним», – прошептала предательская частичка рассудка Пенелопы. «Никаких поцелуев!» – ответила она самой себе. Господи, да неужели она сама сошла с ума?

– Но что может вызвать такую реакцию?

– Вот этого я не знаю, – развела руками Лилиан. – Не могу вспомнить ни единого средства, способного вызвать все те симптомы, что ты перечислила.

Пенелопа разочарованно опустила плечи, откидываясь на спинку кресла.

– Что до расширенных зрачков… На глаза влияет настойка опия. Только вот она сужает зрачки едва ли не до размеров булавочного укола, так что этот вариант не походит. Не знаю ни одного средства, которое могло бы настолько расширить зрачки.

Проклятье!

– Изнуряющую жажду может вызвать множество снадобий, так что тут даже бесполезно угадывать. – Лилиан вновь поводила пальцем по нижней губе. – Ты говорила, лорд Бромвич сильно чесался. Ты не заметила на нем сыпи? Может, укусов насекомых или ожогов?

– Нет, – ответила Пенелопа. – Зуд словно исходил изнутри.

– Странно, – задумалась кузина. – Я предполагала также, что это могла быть реакция на что-то съеденное, но тогда на коже были бы видны какие-либо внешние признаки. Но это еще не значит, что мы ошибаемся. – Она прикусила нижнюю губу и погрузилась в размышления.

Пенелопа старалась обуздать нарастающее разочарование.

– Даже если мы не сможем объяснить всех симптомов, скажи мне, есть ли такое средство, которое может заставить видеть человека несуществующие в действительности вещи?

– Определенно, да. Спорынья вызывает ложные видения. Даже манию. А также жар и жажду.

И вновь надежда одержала верх над унынием в сердце Пенелопы.

– Это ведь грибок, который поселяется в колосьях ржи, так? И если Габриэль вновь попробует хлеб из больных зерен…

– У него начнутся приступы рвоты и, вероятно, судороги. То же станет и с любым, кто разделит с ним такую трапезу. Нет, я сомневаюсь, что это отравление спорыньей. Тем более, как ты сама говорила, приступы у него регулярны. Все-таки есть в природе средства, способные вызвать помешательство у здорового человека. Только вот я не знаю среди них таких, что смогли бы вызвать все перечисленные тобой симптомы.

А Пенелопа не знала человека, кто разбирался бы в фармацевтике лучше, чем Лилиан. И раз уж даже она не может дать ответ…

– Ладно, хватит об этом, – сказала Пен, надеясь, что ее голос прозвучал не слишком подавленно.

Лилиан сдержанно улыбнулась.

– Я не могу знать всего, Пен. Но в ближайшее же время возьмусь за поиски. Конечно, я не стану бродить по болотам и собирать разные травы. – Она положила руку на живот. – Теперь я не могу даже работать в лаборатории. Ты не представляешь, сколько стеклянной посуды я перебила, задевая все своим животом. Очень грустно. И дорого!

Пенелопа улыбнулась словам кузины, а та устало откинулась на спинку и вытянула ноги. Затем расслабленно вздохнула, прикрыв глаза.

Так продолжалось минуту или две. Пен подумала, что сестра задремала, но та вдруг произнесла:

– Порой наши ошибки меняют нас в лучшую сторону. Мы учимся на них и становимся мудрее. Ты должна начать доверять себе, Пен.

У Пенелопы запершило в горле, и она непроизвольно сглотнула. И лишь откашлявшись, ответила:

– Думаю, тебе нужно вздремнуть. Джеффри не сказал, когда они с Габриэлем вернутся? – Пен решила проведать племянницу, если у нее еще осталось достаточно времени до возвращения лорда Бромвича.

– Ну-у… – погружаясь в сон, протянула Лилиан. – Думаю, их не будет большую часть дня. Джеффри говорил что-то о новом руднике… Они собирались съездить туда…

Руднике? Как же Габриэль спустится в шахту? Он же едва перенес вчерашнюю поездку в тесной карете! Находиться в темноте, глубоко под землей, для него будет просто невыносимо. Стоит ему приблизиться к шахте, как в нем сразу проснется страх. «Боже, надеюсь, он не станет и пытаться!» – волнуясь, подумала Пенелопа. Но все же она вылечила уже не одного солдата и знала, как ведут себя джентльмены в присутствии других мужчин: они стараются скрыть любое проявление слабости.

Нет, племянницу Пен навестит позже.

Под приглушенный стук копыт Габриэль с небольшим отставанием следовал за Стратфордом. Они поднялись на невысокий холм. Свежий утренний ветерок ласкал лицо, прохлада наполняла легкие бывшего солдата, поднимая его дух. Габриэль чувствовал прилив сил, приятное возбуждение – так на него действовали конная прогулка, яркий солнечный свет и упоительный воздух.

Так неужели Пенелопа ошибалась, утверждая, что любые намеки на пережитое Габриэлем во время войны могут вызвать очередной приступ? Ведь он скакал на коне по открытому полю, и это могло воскресить в его памяти картины времен службы в кавалерийском полку принца Уэльского. Однако в этот момент лорд Бромвич был бодрее, чем все прошедшие месяцы.

Возможно, картины, звуки и запахи поля боя очень далеки от пасторальных видов лугов Шропшира. Но разве у Габриэля не должны зародиться какие-либо ассоциации – те самые, о которых рассказывала ему Пенелопа?

Поднявшись на вершину холма, Стратфорд придержал коня, и Габриэль поравнялся с ним.

– Вы неплохо держитесь в седле, Бромвич, – сказал граф, похлопывая по шее своего коня. И улыбнувшись, добавил: – Для кавалериста.

Габриэль фыркнул, уголки его губ приподнялись в легкой улыбке. Ему нравился Джеффри Уэнтуорт. Прежде они лишь слышали друг о друге, но пообщаться им не представлялось случая. Они закончили одну и ту же гимназию – только Стратфорд был старше Бромвича, – и воевали на одном фронте, где Джеффри был легким драгуном.

– Мужайся, друг, – с добродушным смехом продолжил граф. – Зато у вас была возможность покрасоваться в мундире с фасонным воротничком и отрастить щегольские усы.

Габриэль усмехнулся. Он ненавидел военный мундир, с изысканными галунами и затейливой отделкой. Конечно, такую форму мог придумать только Принни.

«Но сейчас королем стал Георг IV», – напомнил себе Бромвич. Да, за то время, что он был заперт в Викеринг-плейс, в мире произошло очень многое: в том числе и смерть безумного короля.

В любом случае эта проклятая форма была крайне неудобна в битве. Да еще усы… Кожа под ними жутко зудела. Не говоря уже о том, что вокруг постоянно скапливалась пыль, отчего во рту частенько чувствовался вкус грязи.

– Надеюсь, вы не слишком гордились, Стратфорд, – сухо ответил Габриэль. – Ведь мы ехали позади вас не потому, что вы двигались быстрее, а потому что кому-то нужно было прикрывать ваши тылы.

Джеффри рассмеялся и пришпорил коня. Какое-то время они ехали в тишине, каждый наслаждался собственной свободой.

Габриэль не знал, чего ожидать, когда Стратфорд предложил ему поехать с ним этим утром. Он предполагал, что Джеффри будет тщательно расспрашивать его о болезни. Во всяком случае, Бромвич поступил бы именно так: сбежавший из лечебницы безумец поселился под одной крышей с его семьей! Он бы сделал все, чтобы выяснить, представляет ли этот человек опасность для его близких.

Но Стратфорд был любезен, относился к гостю с уважением.

– Знаете, – начал Джеффри, когда они проезжали у самого обрыва, с которого открывался вид на обширную долину, – я слышал, что именно вы и ваши люди встретились с Блюхером и прусской армией. Если бы вы не привели их к нам… Если бы они не покинули войска Наполеона… – Граф прищурился, всматриваясь куда-то вдаль. – Скажем так: к настоящему времени даже крестьяне разговаривали бы по-французски.

Габриэль сжал губы в линию. Эта улыбка больше напоминала гримасу. Бромвич всегда болезненно реагировал на любое упоминание о Ватерлоо – в душе просыпалось странное неприятное чувство. Все утверждали, что в тот день он был героем, однако вот сам он ничего подобного вспомнить не мог. Его память сохранила только то, что он единственный из всех близких ему собратьев по оружию остался жив.

Обычно Габриэль безразлично кивал и сразу менял тему разговора. Но Пенелопа сказала, что общение с соратниками, пережившими те же тяжелые дни, поспособствует его выздоровлению. Вероятно, она права, и беседа с человеком, также бывшим на поле боя в тот день, может помочь воскресить в памяти какие-то воспоминания.

– Вы правильно слышали, только я ничего не помню о том дне.

Стратфорд оценил Бромвича удивленным взглядом.

– Только проклятую канонаду.

Французы выстроились у фермы Ла-Ге-Сент и обрушили пушечный огонь в самый центр армии Веллингтона. Грохот, резкий запах пороха, дыма и горящей плоти вновь возникли в памяти Габриэля.

Джеффри кивнул, вероятно, также вспомнив тот день.

– Да, – угрюмо ответил он. – Я отдал армии дюжину лет и все же страшнее обстрела не припомню.

Габриэль прекрасно понимал Стратфорда.

– Чтобы выжить, нам требовалось подкрепление. Прусская армия уже приближалась, и нельзя было позволить французам отрезать ее путь к нам. Веллингтон торопил Блюхера. Пруссаки, выдерживая яростные атаки французов, продвигались слишком медленно, мы несли колоссальные потери. Доставить депешу главнокомандующему прусской армии поручили моим бойцам.

От воспоминаний у Габриэля замерло сердце.

– Я послал на это задание своих лучших людей – они скакали прямо перед отрядами французов.

– Боже мой. – Стратфорд вздохнул. – Да это же самоубийство!

– Верно. – Бромвич чувствовал, как огонь вины сжигает его изнутри. – Будь я уверен, что смогу добраться до расположения Блюхера в одиночку, отправился бы один. Но вы и сами помните, как все было.

Стратфорд кивнул.

– Я старался отбирать людей, не имеющих семьи, по крайней мере – без детей, так как возлюбленные или жены ждали почти каждого. Но и семьи не остановили многих моих соратников.

– Храбрецы.

– Именно. Мы, четырнадцать человек, скинули мундиры и головные уборы, чтобы наша принадлежность к британской армии не была столь очевидной, и распределились по парам. А затем…

– Затем?

Габриэль крепко сжал кулаки.

– А затем – ничего. Я не знаю, что происходило дальше. Неделей позже я очнулся в госпитале. Мне сказали, что я дошел до расположения Блюхера – и я узнал об этом лишь потому, что кто-то из моих людей сообщил обо мне Веллингтону. Мне также рассказали, что я командовал этой операцией, но, как я уже говорил, сам я совершенно ничего не помню.

– А что с остальными? – поинтересовался Джеффри.

– Погибли. Все.

– Мне очень жаль, – сказал Стратфорд. Скорбь его была искренней.

Габриэль кивнул. Он не сомневался: Джеффри его прекрасно понимает. Как командир, он сам потерял много людей. Но Бромвич также знал, что в битве при Ватерлоо положение Стратфорда сильно отличалось от его собственного. Граф прославился тем, что в тот день спас множество жизней и даже подставил грудь под штык, закрывая собой сослуживца, после чего несколько месяцев пролежал в госпитале.

А Габриэль повел своих людей на верную гибель…

– Позже вас отправили в Брюссель?

Бромвич кивнул.

– Вероятно, меня нашли через три-четыре дня после битвы. Я так и не узнал, где точно. – Он сомневался, что может даже представить, какой кошмар царил повсюду: поле боя было усыпано изуродованными телами мертвецов – людей и коней – вперемешку с грязью. – Не могу ничего вспомнить.

– Да, но когда вы очнулись, неужели не нашлось никого, кто мог бы рассказать вам, как все было? Например, тот человек, который обнаружил вас.

– Неизвестно, кто меня нашел. Меня просто привезли к церкви неподалеку от Ватерлоо – меня и еще троих счастливчиков, которым удалось выжить. Меня тщетно пытались разбудить, а после отправили в Брюссель. Поскольку я избавился от мундира, головного убора и эмблемы британского офицера, никто не мог сказать, кто я такой, пока я не очнулся и не назвался сам. А все происходящее с момента начала операции и до моего пробуждения остается тайной для меня.

Далее джентльмены продолжали путь в тишине; каждый погрузился в собственные воспоминания. Молчание нарушил Стратфорд:

– Я не мог очнуться в течение нескольких недель. Лихорадка, видите ли. Какое-то время я метался в бреду. Но когда пришел в себя, вспомнил все. – Джеффри говорил негромко. – Каждый кошмарный, мучительный момент. – Он посмотрел на собеседника, и Габриэль узнал этот обеспокоенный, испуганный взгляд. – Честно, я сомневаюсь, что мое пробуждение было к лучшему.

Бромвич кивнул, и Стратфорд вновь устремил взор к горизонту.

Удивительно, но после этого печального разговора Габриэль почувствовал себя намного лучше, ему как будто стало легче на сердце. Возможно, Пен была права. И теперь, побеседовав с человеком, пережившим то же, он ощущал заметный прилив сил. Осознав это, Габриэль подумал о другом. Он помнил, как, увидев Пенелопу в Викеринг-плейс, удивился, когда она сказала, что понимает его. Она рассказала, что муж ее кузины страдал от схожего недуга – а ведь это могло иметь смысл. В конце концов, Стратфорд отдал армии двенадцать лет, примерно на четыре года больше, чем Габриэль. Он пережил тяжкое ранение, лечение которого оказалось весьма болезненным, – и если уж это не считать травмой, то Бромвич не знал, что может быть хуже.

Вероятно, именно поэтому Стратфорд основал больницу для бывших солдат, в которой работала Пенелопа: ведь он сам не понаслышке знал, как долго затягиваются раны – преимущественно душевные, – полученные на войне. И если уж граф так блестяще справился с этим недугом, то и у Габриэля есть надежда на выздоровление.

Бромвич должен просто спросить – чтоб быть уверенным. Но внезапно он почувствовал вкус пыли на языке, прямо как от тех проклятых усов. Нет, мужчинам не следует разговаривать друг с другом о подобных вещах.

Но Пенелопа была убеждена: такие разговоры пойдут только на пользу.

Габриэль прочистил горло и, набравшись решимости, спросил:

– Прошу меня извинить, но могу я задать личный вопрос?

– Конечно, – ответил Стратфорд, повернувшись к собеседнику.

– Предполагаю… – Проклятье! В горле снова словно встал какой-то ком. Габриэль еще раз откашлялся. – Предполагаю, вы знакомы с таким явлением, как боевой посттравматический синдром.

Граф кивнул. Габриэль с трудом удержался, чтобы не отвести взгляд. Ну почему сражаться с французами было проще, чем задать этот проклятый вопрос?!

– Вы когда-нибудь испытывали нечто подобное?

В глазах Стратфорда промелькнуло сочувствие.

– Нет. По крайней мере не испытывал того, что описала мне Пенелопа. Война нанесла раны лишь моему телу.

Габриэль отвел взор, краснея от смущения и злости. Что же тогда, черт возьми, с ним происходит? Что в нем такого, чего нет у Джеффри? Что сделало его таким уязвимым?

– Ну, преимущественно моему телу, – поправился Стратфорд после минуты раздумий. – Я признаю, что вернулся в Англию уже не тем человеком, каким был прежде. Некоторые вещи, которые раньше казались мне очень важными, теперь представлялись сущими пустяками. Очень нелегко было вернуться к прежней жизни. Мне казалось, она не для меня.

Габриэль кивнул в знак согласия. Да, Джеффри изменился. Однако не обезумел.

– Также мне казалось, что люди, прежде окружающие меня, мне не друзья. И не встреть я Лилиан… Ведь именно она исцелила меня. Не физически – хотя и в этом она тоже помогла. Она прекрасный врач. Но, что более важно, она излечила мою душу. Без моей Лилиан я бы не стал тем, кем являюсь сейчас, – тихо заключил Стратфорд.

Габриэль посмотрел на собеседника. У мужчин не принято говорить на подобные темы. Джеффри скупо улыбнулся, легко пожав плечами, и свернул на главную тропу. Он не обязан был изливать перед Бромвичем душу, и Габриэль полагал, что он сделал это, чтобы помочь гостю избавиться от смущения. За это Габриэль проникся к графу еще большим уважением.

Лишь несколько минут спустя они достигли окраины долины.

– Мы почти у цели.

Стратфорд пришпорил коня и направил его к тропе, ведущей в деревню, расположившуюся у подножия холма. Габриэль последовал за Джеффри, нагнав его на спуске.

– Я думал, мы хотим проверить, как проходят разработки, – сказал Бромвич, осматривая селение. Аккуратный ряд домов походил на древний город, который, казалось, раскопали совсем недавно; единообразная интересная архитектура напоминала палладианский стиль, в котором был построен главный особняк Сомертон-Парка. У домов высокие многостворчатые окна, и каждая парадная дверь окрашена в бледно-зеленый цвет, удачно контрастирующий с красным кирпичом строений. В деревне стояло здание, выделяющееся своими размерами среди остальных – оно было явно крупнее и казалось более старинным, как и низкая широкая хижина, над которой висела табличка «Таверна». Ряды домиков поблизости, окруженные живой изгородью, напоминали рынок, а в дальней части площади виднелась огромная каменная беседка.

– Так и есть, – ответил Стратфорд, указывая в самый дальний уголок долины, где можно было рассмотреть малозаметный фасад здания, которое, казалось, вросло в холм. – Это вход в первую шахту.

В центре стены располагалась широкая арка, где брал начало туннель, укрепленный металлическими перекладинами. Где-то в глубинах холма трудились шахтеры, добывая руду, чтобы переправить ее на поверхность. У Габриэля перехватило дыхание при одной лишь мысли об этом.

– Вторая – вот там. – Стратфорд показал на другой холм, у подножия которого был сооружен такой же вход. – В следующем году мы намерены основать и третью. Я надеялся начать разработку в третьей шахте уже в этом году, но оказалось немного сложнее распределить финансы и время между земляными работами и больницей для бывших солдат.

– А что насчет этой деревни? – поинтересовался Габриэль. Он был заинтригован.

– Здесь живут рабочие. Я решил начать разработку на моих землях и смог нанять некоторых бывших военных. Они съехались со всей Англии и обосновались здесь, так что селение еще разрастется. А после решения этой проблемы я планирую воплотить в жизнь несколько других идей по трудоустройству бывших солдат.

Габриэль осмотрел городок с большим интересом. Он знал, что Стратфорд последнее время неустанно вел дебаты в парламенте, борясь за интересы сотен тысяч солдат, вернувшихся с войны в Англию безо всяких видов на будущее. Граф также вложил собственное состояние в это дело, Бромвич преисполнился восхищения.

– Большинство людей живут в бараках, у них нет семей, – продолжал Джеффри, указывая на строение, похожее на амбар, которого Габриэль поначалу не заметил. – Однако мы продолжаем строить отдельные дома, чтобы эти люди однажды могли поселиться там со своими женами и детьми. Пока в селении проживают лишь несколько жен, совсем мало младенцев и один ребенок постарше.

Осматривая результат своих трудов, Стратфорд вздохнул, как показалось Габриэлю, удовлетворенно. Бромвич почувствовал укол зависти. Граф делал что-то действительно важное в своей жизни, не жалея на это ни сил, ни денег. У него была цель.

Обеспокоенность, беспомощность сильно подкосили Габриэля за последние годы; он столько времени потратил зря – на злость и страдания; он был совершенно бесполезен и самому себе, и всему миру, и боль от понимания всего этого пронзила его сердце.

Стратфорд спустился с холма и остановился возле бараков, где спрыгнул с коня и привязал его. Габриэль последовал его примеру, привязывая свою лошадь к стволу ближайшего каштана. Граф вынул часы из кармана брюк.

– Мой штейгер скоро будет здесь. – Он оглядел вход в шахту. – Вот, как раз вовремя.

Убрав часы в карман, Джеффри кивнул коренастому мужчине, показавшемуся из первой шахты. Штейгер выглядел не старше Стратфорда и направлялся в сторону графа легко и непринужденно, уверенной походкой военного. Они пожали друг другу руки, словно старые друзья.

– Том, – сказал Стратфорд в знак приветствия.

– Майор, – ответил штейгер с улыбкой.

Джеффри представил Тома Габриэлю.

– Готовы спуститься в шахту и осмотреть рудники? – спросил штейгер.

– Разумеется, – ответил Стратфорд и последовал за Томом к зияющей черной дыре в земле. – Вы идете, Бромвич? – спросил он, оглянувшись.

«Вот дьявол!» – подумал Габриэль и ответил:

– Я бы предпочел остаться на поверхности, если мне нет необходимости спускаться. – Его горло словно сдавили, но он старался, чтобы его голос звучал бесстрастно.

– Как вам будет угодно, – любезно ответил Джеффри. – Я пробуду там не больше часа. Прогуляйтесь, осмотрите городок. Загляните в таверну, если хотите.

Габриэль кивнул и отвернулся, не в силах смотреть, как эта черная дыра поглощает Стратфорда и штейгера.

Он не направился напрямик в таверну, хотя чувствовал, что ему необходимо выпить после разговора с Джеффри. Однако Габриэль сначала предпочел пройтись по деревне и посмотреть поближе творение Стратфорда. Прежде всего он прошелся по рынку. Множество домиков, напоминающих лавки, были пусты и ожидали новых жителей, которые могли бы заполнить их товаром. Но у некоторых работы было невпроворот – например, у пекаря, у кузнеца и у портного. Торговцы провожали Габриэля любопытными, но дружелюбными взорами.

На другой стороне деревни располагались коттеджи. Бромвич остановился у самого дальнего из них и заглянул в окно. Дом казался пустым. Габриэль решил проверить дверь, и она оказалась незапертой.

– Есть здесь кто-нибудь? – спросил он, приоткрыв дверь.

Никто не ответил, и Габриэль вошел. Света слабых лучей зимнего солнца оказалось достаточно, чтобы оценить пространство коттеджа. Он, конечно, не отличался величиной, но спроектирован был с умом.

Габриэль представил, каким счастливчиком чувствует себя живущий здесь человек – и не только из-за комфортных условий. Положение многих бывших солдат и в самом деле оставляло желать лучшего, а Стратфорд спасал их от неопределенности будущего. Граф оказался героем и за пределами поля боя, Габриэль же едва справлялся с собственным рассудком. Какую пользу он может принести хоть одному человеку?

Походив по деревне с полчаса, Бромвич все-таки отправился в таверну. Его встретил аппетитный запах поджаренного на углях мяса и крепкого эля. Как и все постройки в деревне, эта оказалась чистой и светлой, с большими широкими окнами. Здесь тоже было безлюдно, за исключением единственной девушки, протирающей столы. Когда звонок зазвенел, она даже не взглянула на посетителя, а лишь сказала:

– Сегодня вы рановато. Что ж, правила вы знаете. Займите любое место. Скоро принесут ленч.

Габриэль сел у окна и устремил взгляд на деревню, по-прежнему размышляя о смысле жизни. У Стратфорда смысл и цель определенно были, и он казался довольным своей жизнью. Про Пенелопу можно было сказать то же самое: ведь, согласно ее собственным словам, именно работа помогла ей обрести цель и оправиться после смерти Майкла.

Ноющая боль вновь проснулась в сердце Габриэля. Когда-то и у него самого были мечты, амбиции, цели. Он был лидером. Но болезнь все изменила, он стал слабым и отчаялся когда-нибудь вернуться к прошлому образу жизни. В конце концов ну кто в своем уме согласится последовать за безумцем? И кому вообще нужен сумасшедший?

– Извините, что заставила ждать. – Габриэля отвлек женский голос. Он поднял голову. – Что вы жела…

Глаза девушки округлились от удивления – как и глаза Габриэля.

– Майор Деверо? – на одном дыхании спросила она. – Это действительно вы?

 

Глава 12

Девушка смущенно прикрыла рот ладонью и поправилась:

– Ой, что плету, дура… Я хотела сказать, лорд Бромвич.

Габриэль не смог сдержать улыбки.

– Мэри Финли, – вставая в знак приветствия, сказал он. – А это действительно вы?

Она кивнула, и Габриэль с удивлением отметил, как же она изменилась. Мэри по-прежнему оставалась той девушкой, которую он знал, – и стала совершенно другой одновременно. Но бесспорно, она изменилась к лучшему. Когда Габриэль в последний раз встречал Мэри, она выглядела худой и болезненной, глаза ее были грустными и запуганными. Теперь же перед ним стояла милая деревенская девушка, в чертах которой не оставалось места признакам нездоровья – на щеках играл свежий румянец, а глаза сияли ярко и жизнерадостно.

Мэри одарила собеседника счастливой улыбкой.

– Не верится, что ль?

Да, Габриэлю не верилось. Ведь на долю Мэри пришлось немало трудностей, когда она следовала за армией: ей приходилось много работать, а порой даже воевать – она многое пережила в течение всего времени пути через континент.

Она была юной крестьянкой, когда отправилась вместе с возлюбленным в Испанию, но тот погиб в Бадахосе. Габриэль не хотел даже думать о том, что ей приходилось делать, чтобы выжить – на войне, одной, без защитника. С ним она познакомилась уже спустя несколько месяцев после смерти любимого и с тех пор стала неизменной спутницей его лагеря. Со временем Мэри сблизилась с одним из лейтенантов Габриэля.

– Что ты делаешь здесь? – спросил он, все еще стараясь сопоставить знакомую ему Мэри с девушкой, стоящей перед ним.

– Вы ж не злитесь на меня, милорд? – Она теребила фартук. – Я знаю, вам пришлось непросто, чтобы добыть для меня то местечко при постоялом дворе, и я ценю вашу доброту, в самом деле. Но там я повстречала хорошего мужчину, и он отправился работать сюда, на рудники, а я… – Мэри с сожалением пожала плечами.

Теперь стало ясно, как она попала на частные земли графа Стратфорда из Бирмингема, где Габриэль пристроил ее на работу.

– Надеюсь, вы не сочли меня неблагодарной, – добавила Мэри. Лицо ее казалось очень обеспокоенным.

– Даже не думай об этом, – заверил ее Габриэль. – Мне просто важно, чтобы у тебя были крыша над головой и уверенность в завтрашнем дне. Я помню, как нелегко тебе пришлось после…

Мэри сжала губы и кивнула – ни один из них не хотел заканчивать эту фразу: «…после того, как лейтенант Бейкер погиб при Ватерлоо и ты снова осталась одна».

Она вздохнула, и на лице ее вновь показалась улыбка, хотя в глазах по-прежнему сохранилась печаль.

– Что ж, крыша над моей головой теперь весьма недурственная. – Мэри указала рукой в сторону коттеджей. – Третья дверь – моя и моего мужа. А к концу лета – и нашего ребенка тоже, – добавила она, положив руку на живот.

– Это замечательно, Мэри… Миссис?

Мэри заулыбалась шире, и на щеках ее появились ямочки, которых Габриэль не замечал прежде.

– Теперь я Мэри Лэндинг, милорд, – гордо изрекла она.

– Примите мои поздравления, миссис Лэндинг.

Бромвич услышал легкий звон колокольчика за спиной – очевидно, кто-то вошел. Народ начинал собираться к ленчу. Мэри подошла ближе и взяла Габриэля за руки.

– Я рада, что нам довелось повстречаться снова. У меня появилась возможность отблагодарить вас должным образом. Меня бы здесь не было, если бы не вы. – Она сжала его руки чуть сильнее. – И не думайте, что я когда-нибудь смогу забыть вас. Вы не были обязаны делать все, что делали, – даже для настоящих вдов, что уж там и говорить о девчонках вроде меня. Вы просто ангел, милорд – прямо как ваш тезка.

Лицо Мэри горело от смущения. Она поднялась на цыпочки и поцеловала Габриэля в щеку, прежде чем отпустить его руки и отправиться встречать клиентов.

Габриэль, ошеломленный, какое-то время стоял недвижно, с застывшей улыбкой на лице. За всю жизнь его называли по-разному, но ангелом – никогда. Такого сравнения удостаивался только Майкл, с его светлыми волосами, прекрасными чертами и очарованием. Габриэль же всегда казался угрюмым – даже до войны. А уж теперь он и подумать не мог, что кто-то осмелится назвать его ангелом. То, что он сделал для Мэри Лэндинг, стоило ему всего лишь пару монет, которых у него было в достатке. Конечно, на то, чтобы перевезти ее, ушло некоторое время, но он был в долгу у подруги Бейкера, ведь он послал лейтенанта на смерть. Вспомнив об этом, Габриэль ощутил знакомый укол, но, к его удивлению, не такой острый, как прежде. Он видел, что теперь Мэри счастлива, здорова и хорошо устроена, и чувствовал, что вина перед ней занимает теперь значительно меньше места в его сердце. Благодарность в ее глазах делала ему большую честь – ведь он все-таки смог изменить ее жизнь к лучшему. Да, пусть он не так много для нее сделал, но само осознание положительной роли в жизни Мэри пробудило в Габриэле ощущение, имя которому он давно забыл, потому что не помнил, каково это – чувствовать нечто подобное.

– Вижу, клиенты здесь подобающе обслуживаются.

Бромвич вздрогнул от голоса Пенелопы, стоящей всего в нескольких шагах позади. Он обернулся и посмотрел на нее. Потом, проморгавшись, посмотрел вновь. Она была одета как обычно – в черное, маленькая шляпка повязана изысканной лентой. Но, несмотря на скромный наряд, она, как всегда, выглядела блестяще. Но не по этой причине Габриэль посмотрел на нее дважды.

Нет, что-то во внешности Пенелопы было не так: волосы пребывали в полнейшем беспорядке, а щеки ярко пылали. Словно она попала в ураган – именно так выглядела сейчас молодая леди. Должно быть, Пен едва не загнала лошадь, пока скакала сюда. Белокурые локоны беспорядочно обрамляли ее лицо, будто любовник в порыве страсти нарушил ее прическу. Прошлым вечером в карете Пенелопа выглядела так же, с тем лишь отличием, что губы ее были красными и распухшими от поцелуев. Взглянув на ее рот, Габриэль почувствовал, как кровь в его жилах закипает.

Боже, сейчас-то он точно не был похож на ангела!

– Пен, – начал Габриэль; от возбуждения его голос звучал грубо. – Какой приятный сюрприз! – Он шагнул ближе и заметил, что румянец на щеках Пенелопы запылал с новой силой. Неужели она тоже вспомнила их поцелуи?

Однако взгляд ее был далек от вожделеющего. Вместо желания в нем читалось любопытство и – неужели – ревность?

– Ты знаком с этой девушкой? – сузив глаза, спросила она.

Габриэль взглянул на Мэри, с веселой улыбкой разливающую клиентам эль. Потом перевел взор на Пенелопу. Кажется, ее глаза стали зеленее, чем обычно? Это ему понравилось. Очень.

– Да.

Пенелопа выжидательно смотрела на него, и он сжалился.

– Еще с войны. Она была… – Бромвич задумался, подбирая слово, – возлюбленной одного из моих лейтенантов.

– Ясно, – понимающе кивнула она. И кажется, Пен действительно все поняла. Эта сторона войны редко обсуждалась – особенно в приличном обществе. Но проработав долгое время с солдатами, Пенелопа наслушалась разных историй о спутницах военных.

Некоторые жены отправлялись на войну с мужьями, и солдаты обычно закрывали глаза на то, что лагерь сопровождали и другие женщины. Многие присоединялись по пути; обычно они готовили еду, мыли и стирали, ухаживали за ранеными, но и зачастую становились чьими-либо любовницами.

– Похоже, она очень ценит то, что ты для нее сделал, – проговорила Пенелопа, даже не пытаясь скрыть своего интереса.

Она слышала весь разговор? Веселье Габриэля в момент испарилось. Он готов был рассказать Пен, где он познакомился с Мэри, но не больше.

– Я…

Дверь таверны с грохотом распахнулась, и в помещение ввалилась толпа шахтеров, смеясь и громко болтая. Комната стремительно заполнилась народом.

Габриэль положил руки на плечи Пенелопы и вежливо развернул ее.

– Поговорим снаружи, – предложил он, слегка подтолкнув леди.

Пен позволила вывести себя из таверны. Она заметила, как Габриэль вздрогнул от поднявшегося шума, хотя и постарался это скрыть. Очевидно, он не спускался в шахту с Джеффри, и она решила, что волноваться не о чем.

Конечно, кроме собственных чувств. О них определенно стоило не только тревожиться, но и начать бить тревогу. Она переживала за Габриэля сильнее, чем это требовал случай. Что заставило ее нестись сломя голову по холмам в повозке, рискуя жизнью? Неужели ее настолько сильно беспокоило состояние Габриэля?

Это просто глупо. Действительно глупо.

Но еще более глупой оказалась вспышка ревности, едва не разорвавшая Пенелопу на куски, когда она увидела, как эта девица фамильярно целует Габриэля в щеку. Да и он очень тепло относился к этой женщине. Между ними определенно что-то было, отчего Пенелопе стало очень не по себе.

Она фыркнула. Кого она пытается обмануть? Ей стало не просто не по себе. В ней взыграло чувство собственности. И в этом, разумеется, ничего хорошего нет.

Но Пен в любом случае дождется его объяснений.

– Ты мне что-то рассказывал? – напомнила она, когда они спустились с лестницы.

Некоторое время они шагали в тишине, и Пенелопа заподозрила, что он вообще не собирается отвечать.

Габриэль прокашлялся.

– Мэри… сопровождала мой полк в течение добрых двух лет.

«Эта девушка?» Пен взглянула на него и заметила пятна на его щеках. Он смущен? Это странно. После произошедшего в карете она знала: Габриэль весьма сладострастен. И вряд ли он воздерживался от женской компании во время войны. Но разумеется, ее все это не касалось.

– Мэри была отважной девушкой, всегда готовой выполнять даже самую трудную работу, и всегда подбадривала остальных. Примерно за полгода до битвы при Ватерлоо она сблизилась с одним из моих лейтенантов. Не знаю, какие у лейтенанта Бейкера были намерения относительно ее на послевоенное время, да и никогда не узнаю. Он погиб при Ватерлоо.

– Мне жаль, – сказала Пен, гадая, к чему он ведет. Ей было бы достаточно и объяснения «спутница полка», но Габриэль почему-то решил поведать ей всю историю.

– Ты знала, – продолжил он, – что когда мы воевали на границе Бельгии и Франции, огромное количество женщин и детей остались на окровавленном поле боя, предоставленные сами себе, без защиты?

Пенелопа почувствовала, что бледнеет.

– Совсем одни?

– Да. – Голос Бромвича погрубел. – И это касается не одних вдов и девушек, сопровождавших полки. Армия несла ответственность лишь за жен погибших офицеров, и только их отправили домой. Остальные же женщины, а многие – с детьми, остались без провизии, отрезанные от дома. Такова одна из ужасающих сторон войны.

– Какой кошмар, – прошептала Пенелопа. После смерти Майкла она чувствовала себя опустошенной, одинокой и беспомощной, брошенной на произвол судьбы. Но даже при всем том ужасе, который ей пришлось пережить, она осталась дома, в Англии, со своей семьей. На глаза накатили слезы. Несчастные женщины, бедные дети…

И теперь Пенелопа догадалась:

– Ты помог Мэри найти дом?

К тому времени они достигли беседки на другом конце деревни. Габриэль помог Пенелопе подняться, и они вместе прошли через арку – вход в беседку. Он проводил ее к одной из каменных скамей в центре и отпустил руку своей дамы.

– Да. Когда мы прибыли в Англию, я помог ей найти работу и дом. Это все.

– Все? Габриэль, это же… – Это было намного больше, чем то, что сделала для этих несчастных женщин родная страна. И это было… – геройство.

Габриэля передернуло от этого слова. Что за странная реакция? Наверняка он еще что-то скрывает – Пенелопа была уверена в этом.

И потом она вспомнила и другие слова Мэри, слова о настоящих вдовах.

– Ты помог не только Мэри, да?

Бромвич небрежно отмахнулся.

– Да.

Пен поняла, что он не хочет больше говорить. Однако она была не намерена останавливаться на полпути. Ведь то, что он скрывает, может быть ключом к его страданиям.

– Почему? – спросила она с вызовом.

Тяжело вздохнув, Габриэль потер руками лицо, и Пенелопа поняла, что не зря расспрашивает его. Он отвернулся от нее и сделал несколько шагов в сторону украшенных витиеватой резьбой скамеек. После минуты раздумий он наконец ответил:

– Это меньшее, что я мог сделать для них. Ведь их мужья погибли по моей вине.

Пенелопа затаила дыхание.

– Уверена, это не так, – проговорила она, подойдя к нему и сев на скамью напротив.

– О, это так. – Он приподнял голову, поворачиваясь к Пен лицом. Габриэль тяжело дышал, а выражение его лица говорило о непоколебимой уверенности в сказанном. – Это один из тех моментов в моей памяти, о которых ты настоятельно посоветуешь мне забыть. – Его губы изогнулись в полуулыбке, где сквозили и боль, и радость одновременно – это отозвалось скорбью в сердце Пенелопы.

В ответ она лишь вскинула бровь.

Габриэль отклонился на спинку скамьи, скрестив руки на груди. Он не смотрел на Пен, устремив взор куда-то вдаль.

– Было далеко за полдень, и битва длилась уже около семи часов…

Пенелопа сидела молча, слушая рассказ Габриэля о том, каких жертв стоила доставка сообщения Веллингтона прусскому генералу, сколько людей сложили головы на этом смертельно опасном задании. Бромвич говорил сбивчиво, и ей очень хотелось прервать его и успокоить, но она не смела.

Сердце Пен начало биться чаще, когда он рассказал о неделе, выпавшей из его памяти. Она подумала, что за это время с ним могло произойти что-то важное, но могло и не произойти ничего – и Пенелопа решила оставить размышления об этом, продолжая слушать историю.

– В госпитале я узнал, что все те люди погибли, и, разумеется, сразу подумал об их вдовах. Официальной среди них оказалась лишь одна, и я знал, что о ней можно не беспокоиться – ее отправят домой. Но я не мог жить с мыслью, что остальные остались без помощи из-за решения, принятого мной.

Пенелопа хотела возразить, но просто спросила:

– Много их было?

– Семь, включая Мэри. Одна была матерью двоих детей.

Пен ощутила озноб, стараясь представить, каково это – оказаться в чужом, незнакомом месте без какой-либо поддержки.

– Итак, ты нашел их и отправил домой, – заключила она.

Габриэль кивнул.

– Я, конечно, никогда не смогу отдать должное их мужьям, но вдовам я обеспечил безопасность и помог найти выход из положения. И я навестил каждую из них здесь, в Англии… Хотел убедиться, что у них все хорошо, и предложить помощь, если они в ней нуждаются.

Воцарилось молчание.

– Женщина в Викеринг-плейс, – вспомнила Пенелопа, – вдова одного из твоих лейтенантов. Она одна из этих семи?

– Да, – ответил Габриэль, глядя прямо ей в глаза. – Когда я нашел миссис Бойд, она пребывала в крайней нужде. Она помешалась после смерти второго супруга. – Бромвич вздрогнул. – Ее сестра рассказала, что рассудок миссис Бойд словно рухнул под напором горя и бедности. Мисс Крибб оставила свое место в городе и приложила все усилия, чтобы помочь сестре, но для нее эта ноша была слишком тяжела. Поэтому я заплатил, чтобы детей приняли на воспитание в хорошую семью, и нашел новое место для мисс Крибб. Потом начал поиски клиники для миссис Бойд. И – какая ирония, – невесело улыбнулся он, – именно тогда я впервые узнал о Викеринг-плейс. – Горький смех Габриэля эхом раздался в беседке. – Тогда я и не подозревал, что скоро присоединюсь к ней.

Пенелопа на миг зажмурилась.

– Все это время ты оплачивал проживание нищей вдовы в Викеринг-плейс?

Она знала, что жить там – удовольствие далеко не из дешевых, и даже мечтать не могла, что кто-то сможет проявить такую щедрость.

– Разумеется, – кивнул Габриэль: по его тону было очевидно, что он не знал другого ответа на этот вопрос.

– Габриэль… – Пенелопа наклонилась к нему и положила ладонь на его скрещенные руки – она не смогла сдержаться. Она всегда знала, что он хороший человек, но и предположить не могла, что его доброта столь безгранична.

Впрочем, ей следовало догадаться. Она уже замечала прежде у солдат, которых ей довелось излечить, схожие качества: у всех была добрая, чувствительная душа. Вероятно, именно поэтому они стали уязвимы для недуга – в отличие от других вояк, сражавшихся с ними бок о бок на поле боя. Причина в том, что они воспринимают все слишком глубоко, очень близко к сердцу. В отличие от остальных они хуже защищают себя от переживаний и болезненного опыта.

– Ты понимаешь, что не виноват в смерти тех людей? – тихо спросила Пен.

Габриэль крепко сжал губы.

– Чисто умозрительно. Я осознаю, что война сама по себе опасна. И понимаю, что нельзя было избежать той миссии. Конечно, их убил не я, а наш враг. Но я никак не могу постичь, – Пенелопа заметила, как он взволнованно сглотнул, – почему я выжил, а они – нет.

Пен задумалась, не явилось ли это его чувство вины катализатором болезни. Чем больше она задумывалась над тем, что способствовало развитию у Габриэля посттравматического синдрома, тем сильнее запутывалась. Ей следовало спокойнее дергать за каждую ниточку и молиться, чтобы узел не оказался смертельно затянутым. Ведь чем глубже она узнавала Габриэля, тем более страстно желала его выздоровления. Такие люди, как он, очень нужны этому миру.

Пенелопа крепче сжала его руки.

– Некоторые вещи трудно понять, – сказала она. – И мы порой не способны управлять нашими чувствами. Но мы должны отвечать за свои последующие поступки. Только нам решать, что делать дальше.

Габриэль задумчиво кивнул.

– Я мыслил точно так же. И моей душе полегчало, когда я увидел, что Мэри счастлива. К тому же меня очень заинтересовало то, как много делает для бывших солдат Стратфорд и как мало о них заботится правительство. Мне даже представить страшно, в каком ужасном положении оказалось множество вдов. Помогать им – настоящий подвиг. Стратфорд поступает как герой.

– И ты можешь стать таким героем, – сказала Пенелопа. – Человек, которому есть за что бороться, сможет легче преодолеть и собственный недуг.

– Быть может… – В его глазах блеснула решительность. – Нет, я не смогу никому помочь, если вернусь в Викеринг-плейс.

Пенелопа положила руку поверх его скрещенных рук, словно заключая союз.

– Тогда мы сделаем все возможное, чтобы ты туда не вернулся.

 

Глава 13

– Я помню, что согласился следовать твоим советам, но как именно они помогут мне? – спросил Габриэль, окидывая Пенелопу скептическим взглядом.

День близился к вечеру, и они сидели вдвоем в продолговатой галерее Сомертон-Парка. Огромное помещение с высокими потолками было уставлено удобными скамьями с мягкой обивкой, банкетками; находилось там и фанерованное орехом фортепьяно, рядом с которым стоял мягкий стул. Противоположная стена представляла собой ряд высоких окон, между которыми располагались портреты и пейзажи в золоченых рамах.

Но Габриэля заинтересовал лишь один холст, стоявший прямо перед ним на мольберте.

Пенелопа улыбнулась ему, открывая крышку керамической емкости цилиндрической формы размером с большую тыкву.

– Когда я только начала проводить беседы с бывшими солдатами, то понятия не имела, как с ними обращаться. – Опустив руку внутрь, она достала мешочек объемом не более грецкого ореха. – Зачастую мы просто разговаривали о жизни, о самых разных вещах. А потом они узнали, что я своего рода художник, – Пен проткнула мешочек булавкой, – и попросили меня показать что-нибудь из моих работ.

Из крошечной дырочки просочилась красная краска, и Габриэль ощутил отчетливый запах льняного масла. Пенелопа выдавила несколько капель на деревянную палитру, а после зажала мелкое отверстие пробкой, прежде чем поместить мешочек обратно в емкость.

– После нескольких долгих и содержательных бесед об искусстве джентльмены пожелали взглянуть на мои работы. Поэтому я написала несколько картин специально для них. – Она вынула другой мешочек, на этот раз – с зеленой краской. – А после я убедила их попробовать нарисовать что-то свое и через несколько недель открыла для себя множество интересных вещей.

Пенелопа достала желтую краску.

– Понимаешь, я ведь к тому моменту уже знала, что мне самой становится значительно легче во время занятий живописью. Я словно излила свои эмоции на холст, когда попробовала впервые. К счастью, – она лучезарно улыбнулась ему, – мелодраматические работы своей юности я уже уничтожила.

К цветам на палитре прибавился и синий.

– Итак, некоторые бывшие солдаты взялись за кисти. И в их работах я со временем начала отмечать характерные символы. Многие воплощали в живописи свои эмоции. И когда эти чувства оказывались на холсте, солдаты отделяли свое внутреннее состояние от готовой картины и с легкостью обсуждали собственные переживания. – Пенелопа добавила фиолетового цвета. – А остальные во время работы просто освобождались от черных дум и весь оставшийся день чувствовали себя прекрасно.

Габриэль скрестил руки и задумчиво наклонил голову.

– И ты хочешь, чтобы… я изобразил свои чувства?

Она улыбнулась и добавила к палитре еще один цвет.

– Я верю, что уже один процесс создания произведения искусства способен помочь человеку настроиться на позитивный лад. И изучение собственных картин в ряде случаев способствует пониманию самого себя. И я считаю, что порой творческая работа может помочь нам разобраться в своих чувствах, даже если мы сами того не желаем. А когда мы видим свои эмоции со стороны и вполне объективно, то можем побороть их.

Последняя капля – на сей раз белая – и Пенелопа закрыла емкость.

Поместив палитру рядом с мольбертом, она взяла кисти.

– Лилиан просила записывать мои выводы, – говорила Пенелопа, распушая пальцами тонкие волоски соболиного меха. – Но даже если я это сделаю, представляю, каким смехом зальется все Лондонское королевское общество, едва прочитав заголовок. Праздная вдовушка пытается выглядеть выдающейся личностью.

Габриэль посмотрел на Пенелопу, занятую кистями и красками, и пылко рассказывающую об открытых ею способах лечить людей от страданий – таких людей, как он. Неужели она не понимает, что она и есть выдающаяся личность? И более того – Пен умела искренне сочувствовать, была по-настоящему доброй. Холодный рассудок ученого оказался бы бесполезен хотя бы без толики тех качеств, которых Пенелопе хватало с избытком.

Однако выразить все это сейчас было непосильно для Габриэля, поэтому он выдавил сухую фразу:

– Ты все-таки хочешь, чтобы я изобразил свои чувства.

Пенелопа сжала губы, но уголки все же приподнялись в улыбке, несмотря на ее попытки выглядеть серьезной.

– Уверена, это поможет тебе.

Габриэль фыркнул, опустив руки, и подошел ближе к мольберту.

– Сомневаюсь, что родился великим художником.

Пенелопа накинула халат поверх платья.

– В каждом живет художник.

– Только не во мне, – упирался Бромвич. – У меня крайне скудное воображение, уверяю тебя.

Она приподняла бровь, завязывая пояс.

– Не сомневаюсь, мы найдем для тебя что-нибудь вдохновляющее.

Габриэль перевел дыхание. Пенелопа теперь не смотрела на него, всецело увлекшись подготовкой кистей. Он знал, что она говорила без намеков, но, наблюдая ее грациозные движения, подумал: «Ты, Пен. Ты можешь вдохновить меня на все что угодно». И Габриэль готов даже рисовать, если она того пожелает. Ради нее он готов петь. Да, для нее он готов возвести дворец, один он, своими собственными руками! Он бы сам отесал каждый камешек. Ложкой.

– В любом случае я буду писать сегодня, – сказала Пенелопа, отвлекая Бромвича от его мыслей. – А музой моей станешь ты.

– Что?

– Я много думала о твоих многочисленных симптомах. Хоть они и являются частью сложного целого, но я намерена атаковать их поодиночке. И начну с головокружения, которое ты испытываешь на балах.

– Вот как. – Габриэль схватился за кисть с длинной ручкой. Но шутить было проще, чем совладать с узлом страха, растущим у него в солнечном сплетении.

Пенелопа рассмеялась и отобрала у Габриэля его «оружие».

– Помнишь, я рассказывала об ассоциациях, которые отсылают наш разум к тому или иному пережитому опыту?

Бромвич кивнул.

– Полагаю, каждый раз, когда ты входишь в бальный зал, твой разум связывает нечто совершенно безобидное с чем-то ужасным, ассоциирующимся с опасностью, и заставляет твое тело реагировать соответствующе, хотя ты прекрасно понимаешь, что ничего страшного не происходит.

Габриэль нахмурился. Чем отчаяннее он хотел, чтобы стратегии Пенелопы сработали, тем больше запутывался: ее объяснения с каждым разом становились все более непонятными.

– Как такое возможно?

– Мне кажется, что нечто, с чем ты столкнулся на балу, напомнило тебе об опасности: это может быть цвет или форма чего-либо, запах или звук… И с тех пор на каждом балу ты невольно вспоминаешь об этом, что и вызывает головокружение.

– Интересная теория.

«И пугающая», – мысленно закончил он. Если его разум и организм реагировал так на балы помимо его сознания, то как с этим бороться?

– Допустим, ты права. И как же нам отучить мой разум посылать мне эти сигналы?

– Прежде всего нужно выяснить, что именно твой рассудок ошибочно связывает с опасностью. Как только ты поймешь, в чем заключается эта ошибка, ассоциация разорвется. И сейчас я хочу, чтобы ты закрыл глаза.

Габриэль изумленно приподнял бровь.

– Просто верь мне, – подбодрила его Пенелопа.

– Ну раз ты так просишь. – Он опустил веки, чувствуя себя полным глупцом. – Думаю, большего вреда, чем ожоги, это не принесет.

– Очень смешно, – возмутилась она, но Габриэль почувствовал улыбку в ее тоне. – А теперь я хочу, чтобы разумом ты перенесся на свой первый бал на Пиренейском полуострове и в подробностях описал мне все, что ты видишь и чувствуешь. Я буду изображать все, что ты скажешь. Когда мы закончим, ты встанешь напротив полотна и назовешь первое, что привлечет твое внимание. Надеюсь, это поможет нам выяснить, что именно на балах так пугает тебя.

Габриэль приоткрыл один глаз и с сомнением взглянул на Пенелопу. Она же подняла кисть. Он вдохнул и снова зажмурился.

– Итак, ты говорил, что головокружение наступает по мере приближения к залу. Может это быть простым совпадением? Или, вероятно, сама обстановка напоминает тебе о чем-то?

Бромвич постарался вспомнить. Сырой воздух; с реки дул промозглый ветер, несмотря на теплые июньские деньки. Он прошел на территорию усадьбы через старинную каменную арку, предвкушая долгожданный пир после выигранной битвы.

– Вижу, ты вспоминаешь. Но ты должен озвучивать свои мысли, чтобы я могла изобразить все на полотне, – напомнила Пенелопа.

– Была ночь, – сказал Габриэль, – но помещение хорошо освещало пламя многочисленных свечей и факелов – из-за этого огня все светилось золотом.

– Говоришь ты как художник, – подбодрила Пен. Он услышал, как она делает первые мазки на холсте, и это вдохновило его.

– Большая прямоугольная комната, стены которой сооружены из серых каменных блоков. Помещение очень походило на монастырь; повсюду – каменные арки.

Но той ночью в первую очередь Габриэль заметил шум. Какофония голосов, радостных голосов, но они приводили его в замешательство, особенно если кто-то вскрикивал совсем близко.

– Толпа… Очень много людей. Не только в бальном зале – во всем помещении и даже на лужайке перед зданием. Я направился в сторону танцующих, взглядом высматривая партнершу. Но как только я подошел…

Сердце Габриэля быстро заколотилось, на лбу появились капельки пота, хотя он знал, что здесь, в Шропшире, находится в безопасности. Он почувствовал новый приступ головокружения и открыл глаза.

– Я не могу, Пен.

– Не смотри! – воскликнула она, рукой прикрывая ему глаза. От ее рук пахло маслами льна и грецкого ореха. – Ты можешь, – уверяла Пен. – Просто возьми меня с собой. Представь, что я рядом.

Бромвич представил Пенелопу. Однако она выглядела иначе, чем сейчас: не в черном платье, покрытом перепачканным красками халатом – в его воображении на ней красовалась та же одежда, что и на свадебном балу.

Габриэль кивнул, и Пен убрала ладонь с его лица.

– Все танцевали, – неуверенно продолжил он. – Играла веселая музыка. Танцующие кружились, подпрыгивали… – Бромвич выдавил смешок.

– Опиши мне этих людей. – Голос Пенелопы прозвучал так, словно она держала одну из кистей во рту. – Женщин было столько же, сколько и мужчин? Каких цветов на них была одежда?

Габриэль мысленно проследовал в зал, держа за руку Пен. Картинки в его голове не переставали кружиться, но теперь с ним была Пенелопа, и царящий вокруг хаос больше его не смущал. И действительно, сердце его стало биться медленнее и дыхание выровнялось.

– Мужчины вдвое числом превосходили женщин. Множество офицеров были в военной форме. Я также вижу пехотинцев, одетых в красные мундиры и серые штаны. Стрелков в зеленом и португальских офицеров в голубом. Некоторые носили черные кивера. Дамы же были в платьях самых разнообразных цветов – белых, лазурных, желтых…

– Хорошо, – сказала Пенелопа, но из-за зажатой в зубах кисти слово прозвучало странно и смешно. – Ощущаешь ли ты какие-нибудь запахи?

– Ты и их собралась написать? – нахмурившись, спросил Габриэль.

– Этого я не могу. Просто сделай мне одолжение.

– Запах табачного дыма, – ненадолго задумавшись, ответил он. Здание хоть и имело сложную структуру, но все же в нем было достаточно свободного места и полно свежего воздуха. Однако народу внутри собралось слишком много. Иные офицеры курили снаружи, некоторые – по окраинам помещения, но все же запах дыма чувствовался во всем зале. – Но запах был очень слабым.

– Хм-м. – Пенелопа задумалась, и звук кисти, выводящей что-то на полотне, значительно ускорился и участился, словно она бегло набрасывала короткие линии в самых разных частях холста.

– Это все, что я помню, – сказал Габриэль, некоторое время послушав, как Пен рисует. – Можно посмотреть? – спросил он, чувствуя себя полным дураком, оттого что просто стоит с закрытыми глазами.

– Еще чуть-чуть.

Наконец Бромвич услышал щелкающий звук, говорящий о том, что Пенелопа положила кисти и палитру на стол. Ее маленькие руки обхватили его плечи, и она отвела его туда, где он, по ее мнению, должен сейчас стоять. Пен отпустила Габриэля, и он услышал ее удаляющиеся шаги.

– Теперь, когда ты откроешь глаза, я хочу, чтобы ты озвучил первое, что придет тебе в голову.

Габриэль кивнул.

– Отлично. Смотри.

Он открыл глаза. Еще задолго до того, как его глаза успели сфокусироваться, Бромвич втянул воздух и процедил сквозь зубы:

– Это поле боя.

Конечно, никакой битвы на холсте изображено не было.

– Цвета… – прошептал Габриэль, сделав глоток, словно стараясь смочить водой пересохшее горло.

Но на полотне было нечто большее. Он с удивлением созерцал изображенную на холсте картину. Пенелопа в совершенстве воспроизвела цвета, сочетание которых Габриэль видел на балу – и оно напомнило ему то страшное вечернее небо, которое он наблюдал во время одной из битв в Испании. Запах табачного дыма, пропитавший бальный зал, походил на запах поля битвы – запах пушек после стрельбы и обгорелых, израненных тел, перемешавшихся друг с другом перед взглядом майора Деверо – именно эту картину вызывали у него в памяти цвета торжественного бала.

– Ты, наверное, и не подозревала, что поле боя может быть красивым, – сказал Габриэль, не отводя взора от холста, на котором он уже не видел бала – лишь застывшую битву. – Однако выглядит оно именно так. Множество армий, несчетное количество полков – и каждый следует под собственный барабанный бой, и все это… кружится…

– Думаю, – осторожно начала Пенелопа, подойдя к нему ближе, – это зрелище не может покинуть твой разум, поэтому каждый раз на балу ты вспоминаешь о том дне. О дне, когда произошла битва, в которой ты выжил. Вот почему твое тело так болезненно реагирует на праздничную суету: оно ощущает опасность, хотя сам ты и осознаешь, что бояться нечего.

Габриэль вспомнил весь кошмар, который обрушился на него на том балу: ему казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Таковой была первая ступень лестницы, приведшей его в Викеринг-плейс. Или он ошибается?

– Так разве это не было проявлением безумия?

Пенелопа взяла его за руку.

– Нет, – твердо сказала она. – Раз твой разум ассоциирует балы с битвами, то отрицательная реакция твоего тела на подобного рода празднества совершенно естественна. Вот и все. Никакого безумия.

Габриэль крепче сжал ее руку. Он был потрясен и, не зная, что ответить, некоторое время молча созерцал изображение на холсте.

– Неужели все действительно так просто? – наконец спросил он.

– Вполне вероятно, – ответила Пенелопа. – И теперь, когда ты знаешь об этой ассоциации, у тебя появилась возможность разорвать ее. Когда ты в следующий раз попадешь на бал и испытаешь прежнее чувство тревоги, просто напомни себе о нашем сегодняшнем разговоре – и тогда ты сможешь успокоиться, убедившись, что твой страх абсолютно необоснован.

Да, Габриэль вспомнит этот разговор, но он непременно подумает и о женщине, в обществе которой надеется пребывать на следующем балу: чтобы она была рядом с ним так же, как и сейчас. Бромвич оторвал взор от полотна и посмотрел на Пенелопу. Дорогая, милая Пен. Как же приятно держать ее за руку. Габриэль не может избавиться от уверенности, что никогда не отпустит эту женщину: она исцелит его, как Лилиан излечила Стратфорда в свое время.

Что плохого в надежде на это? Надежде на то, что Пенелопа захочет остаться с ним? Она, конечно, и сейчас рядом, но лишь потому, что верит в его исцеление – верит больше, чем сам Габриэль. Но даже если и его мечты о Пен ужасны и греховны, он все равно не в состоянии подавить свое желание. Оно сжигает его изнутри.

Вероятно, эти мысли отразились на лице Габриэля, так как Пенелопа смущенно раскраснелась и деликатно вынула руку из его руки.

– Разумеется, это всего лишь первый шаг на пути к твоему исцелению, – сказала она, принявшись возиться с кистями. – Разум человека устроен очень сложно. Может оказаться, что мы нашли далеко не единственную ассоциацию. Например, мне довелось иметь дело с джентльменом, который испытывал жутчайший приступ паники, стоило ему услышать запах пороха или резкий шум. Естественно, мы решили, что все это напоминает ему о поле боя. И стоит ли говорить, что на охоту он больше не ходит.

– И я не хожу, – буркнул Габриэль.

– Да. Но ассоциация может возникнуть и от чего-то совершенно невинного, о чем сразу и не догадаешься – например, от вкуса какого-либо блюда. Я знала человека, которого пробивала дрожь от простой баранины. Мы не сразу поняли, что вкус баранины напоминает ему битву при Фуэнтес-де-Оньоро. Тогда он потерял ногу. Так представь, о чем напоминал ему обыкновенный вкус мяса.

– И он перестал есть баранину? – осведомился Бромвич.

Пенелопа посмотрела на него, не отвлекаясь от чистки кистей.

– Вообще-то нет. – Она улыбнулась. – Видишь ли, ему нравится баранина. И он не смог отказаться от нее. Как только он осознал причину своего недуга, он начал бороться с ним. Конечно, это заняло некоторое время, но зато теперь он может есть любимое блюдо безо всяких проблем.

– Поразительно, – сказал Габриэль совершенно искренне. Подумать только: если он сможет побороть внезапные воспоминания о войне, он изменит к лучшему всю свою жизнь.

Бромвич внимательно посмотрел на прелестное лицо Пенелопы.

– Ты просто чудо, Пен. Как ты вообще додумалась до всего этого?

Она, поморщившись, помотала головой и положила кисти на стол.

– Никакое я не чудо. И не обладаю выдающимся умом. Просто теория ассоциаций заинтересовала меня сразу же, как только я о ней услышала. И, откровенно говоря, я не понимаю и половины из того, что прочла, а с половиной того, что понимаю, я в корне не согласна. – Она вздохнула, застыв на мгновение, словно подбирая слова. – Мне кажется, я уверовала в эту теорию именно благодаря моей наивности. Единственное, где я действительно включала разум и логику, – это сравнение и сопоставление постигнутых мной теорий.

Габриэль вздохнул.

– Ты вовсе не наивна. С первого дня нашего знакомства я понял: ты очень проницательна. А способность благодаря своей интуиции достигать таких результатов… Это потрясающе, Пен.

– Ну… – Нахмурившись, Пенелопа глубоко вздохнула и принялась вышагивать по комнате. – Пока мы узнали лишь то, что кроется за твоими приступами головокружения на балах. У нас впереди еще много работы.

Бромвич не стал возвращаться к прежней теме.

– Как я уже говорила, – продолжила Пен, – мы будем искать скрытые ассоциации, которые могут являться причиной других симптомов. Я также хочу выяснить, откуда у тебя боязнь замкнутого пространства. – Она остановилась и посмотрела на Габриэля. – Держу пари, к этому имеют отношение события, которые произошли в промежуток времени, выпавший из твоей памяти, – я говорю о той неделе после битвы при Ватерлоо. Может быть, если мы воскресим те воспоминания, ты перестанешь бояться маленьких темных помещений.

– Это было бы замечательно, – согласился Габриэль. – Просто прекрасно. Однако… – Он сжал руку в кулак так сильно, словно в этот момент ощущал очередной приступ безумия, готовый вот-вот вырваться наружу. – Мне кажется, мы забыли о другой, более важной проблеме.

– Твои приступы.

Бромвич кивнул.

– Я надеюсь, – Пенелопа снова начала шагать, – что они с помешательством вообще ничего общего не имеют, а причиной их является совокупность множества болезненных ассоциаций. Если мы перебьем всех мелких демонов, то найти главное чудовище станет значительно проще.

«Дай-то бог». Надежда и страх переплелись в сознании Габриэля.

– Ты прежде наблюдала подобное?

Пен не вздрогнула, но Габриэль почувствовал ее смущение.

– Как я и говорила, мне не приходилось никогда прежде сталкиваться с подобными приступами.

В ее голосе отчетливо слышалось сожаление. В какой-то момент Бромвич почувствовал, что страх берет верх над надеждой, но, черт бы его побрал, он не позволит себе унывать! Всего лишь несколько дней общения с Пенелопой помогли ему больше, чем месяцы пребывания в Викеринг-плейс; более того, уже несколько лет он не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. Если бы от лечения Пен не было никакого толку, это уже как-нибудь проявилось бы. Габриэль вновь потерял бы над собой контроль.

Пенелопа продолжила чистить кисти, а Бромвич встал напротив полотна, всматриваясь в изображение бала. Да, Пен прекрасно передала всю суть, решил он. Яркие чистые краски в виде россыпи точек и цветовые сполохи производили ни с чем не сравнимое впечатление. Стиль Пенелопы не оставлял сомнений: у нее определенно есть талант.

Габриэль знал, что его кузен и Пен познакомились в парке. Оба писали пейзажи, и Майкл, завершив работу, подошел посмотреть на ее холст. Она работала над изображением лондонского дома своей семьи.

Но эта картина написана для него, Габриэля.

– Могу я взять это себе? – спросил он.

Пенелопа окинула его недоуменным взором.

– Как напоминание. О том, что страх ненастоящий, – объяснил Габриэль, употребляя ее же слова.

– Конечно, – улыбнулась она. – Вообще это замечательная идея. Кстати, один из соседей устраивает бал через пару недель. Давай сходим туда вместе? Это прекрасная возможность выяснить, сработал ли наш сегодняшний эксперимент.

Габриэль ощутил приступ тревоги от одной только мысли об этом, однако, понимая, что Пенелопа будет в зале рядом с ним, успокоился.

– Возможно, если ты каждый день будешь видеть эту картину, тебе станет легче. – Пен встала напротив холста. – Видишь, ты в самом центре, вот здесь, – указала она. – Когда смотришь на полотно, старайся концентрироваться на себе, на твоем изображении. Даже если ты почувствуешь прилив страха, не отводи взора от картины и напомни себе, что это не поле боя, что ты в безопасности. Попробуй, если так можно выразиться, приучить свой разум к реальности.

Бромвич последовал совету Пенелопы и действительно обнаружил в самом центре мужчину. Позади него была изображена светловолосая женщина. Оба персонажа, кажется, держались за руки.

– Это ты? – спросил он, указывая на женщину.

Пенелопа внимательно всмотрелась в картину и зарделась от смущения.

– А, это… – Она засмеялась. – Да. Кажется, да.

Неужели Пен нарисовала себя ненамеренно?

– Ну… – Она облизнула губу. – Тебе ведь вроде помогли мысли о том, что я рядом с тобой. И… эм… кажется, поэтому я нарисовала и себя.

Габриэль с интересом слушал ее сбивчивые объяснения. Ведь что она говорила? Что порой художник может изобразить эмоции или символы, о которых никогда не упомянул бы вслух? Он вновь посмотрел на женщину, держащую его за руку, и ощутил, как по его телу пробежала волна тепла. И потом Бромвич заметил кое-что еще.

– Здесь ты в черном, – проговорил он.

– Что? – смущенно переспросила Пенелопа.

Габриэль дотронулся до невысохшей краски: на пальцах осталось черное пятнышко.

– Ты осознаешь, что не виновата в смерти Майкла, так ведь? – спокойно спросил он, копируя ее тон, каким она задавала ему вопрос в отношении погибших при Ватерлоо солдат.

Пенелопа вздохнула. Ее ясные глаза заблестели от слез.

– Ты не могла его контролировать.

Она отрицательно помотала головой.

– Я знаю, куда ты ведешь, но это не одно и то же, – прошептала Пенелопа. – Если бы я сразу поехала за ним в Лидс, он все еще был бы жив!

– Если б я выполнил эту миссию в одиночку, все те люди остались бы живы, – отозвался Габриэль. – И я мог отправиться один, ты это знаешь. Я достиг расположения Блюхера и передал сообщение. И мог бы сделать это без их участия не менее успешно, но все равно взял подкрепление.

Она сжала губы.

– Я просто хочу сказать, Пен: мы не в силах знать заранее, что произойдет. Мы делаем то, что, по нашему мнению, верно. И ты не убивала Майкла, как и я не убивал тех солдат. Многие люди ошибаются так же, но это не делает их убийцами.

Слеза пробежала по щеке Пен. Габриэль потянулся было смахнуть ее, вовремя вспомнив об испачканном пальце. Он вытер краску о штаны, но, к его сожалению, Пенелопа сама успела смахнуть слезу тыльной стороной ладони. Он тяжело вздохнул: как же ему хотелось найти предлог прикоснуться к ней…

– Ты сама говорила, Пен, что мы можем контролировать наше восприятие событий.

Она опустила голову, устремив взгляд в пол. Габриэль подошел ближе и поднял за подбородок ее лицо, с ужасом ощутив ее дрожь.

– К тому же только взгляни, сколько хорошего ты совершила, Пен. Посмотри на людей, которым ты помогла. Ты вернула к жизни меня, Пен.

Пенелопа закрыла глаза.

– Но это, – Габриэль указал на ее наряд, – ты, в черном… Это просто отвратительно.

Она открыла глаза и одарила его взволнованным взором.

– Такой внешний вид тебе совершенно не подходит. Это неестественно. Ты должна оставить траур в прошлом. Хочешь знать, о чем я подумал, впервые увидев тебя?

Медленно, словно против воли, Пенелопа кивнула.

– Я сравнил тебя с лучом летнего солнца. Для меня было счастьем лишь смотреть на тебя. Ты притягивала всех окружающих. И сейчас притягиваешь, но теперь вокруг тебя словно сгустился мрак. Это неправильно. Раскаяние, или… наказание, словом, туча, заслонившая твой внутренний свет, должна рассеяться.

Бромвич отпустил лицо Пен и отошел к столу, где лежала палитра. Он взял чистую кисть и окунул ее в краску. Затем подошел к холсту и занес кисть над изображением женщины в черном. Пришлось сделать несколько мазков, чтобы добиться желаемого эффекта, и когда Габриэль отступил, чтобы Пенелопа могла видеть полотно, мрачное прежде платье приобрело насыщенный желтый цвет.

– Вот как выглядит настоящая Пен, – мягко сказал он. – И, думаю, тебе давно пора стать прежней.

Она ничего не ответила. Она просто стояла и молча смотрела на тот маленький символ, на который Габриэль указал ей. Пенелопа будто ушла в себя: сжалась и закрыла лицо руками. Послышались тихие всхлипы, и Габриэль ощутил давящую боль в груди, холодная дрожь пробежала по всему телу. Он бросил кисти и подбежал к ней.

– Пен, не плачь, прошу тебя! Прошу, Пен, посмотри на меня! – молил он, стараясь отстранить ладони от ее лица.

Боль, исходящая из глубины ее глаз, нанесла ему большую рану, нежели копье, которым поразил его француз при Ватерлоо. Господи, ведь он не хотел обидеть ее! Он просто пытался помочь ей теми же методами, которыми помогала ему она.

– О, Пен… – проронил Габриэль, поглаживая ее лицо, мокрое от слез. Созерцание ее страданий разрывало его душу на части, хоть он и понимал: ей следовало знать правду.

И он нашел другой способ помочь ей – к этому же способу прибегла она недавно в карете, когда хотела привести в чувства.

Он поцеловал ее.

 

Глава 14

Пенелопа замерла, когда губы Габриэля коснулись ее губ. Но из нежного поцелуй мгновенно превратился в страстный, и она уже не могла думать ни о чем на свете. Ни о чем, кроме него. Все перестало быть ей нужным в этом мире, а требовалось лишь то чувство, которое вызывал в ней он.

Пен протянула руки к плечам Габриэля, поглаживая их и наслаждаясь его силой, своей защищенностью. Но даже находиться в объятиях Габриэля для нее было недостаточно – недостаточно близко. Она дотянулась до его шеи и поднялась на цыпочки, прижимая его к себе так сильно, словно старалась слиться с ним в единое целое.

Габриэль издал легкий стон, и этот звук вызвал у Пенелопы волну возбуждения, пробежавшую мурашками по всему телу. И это чувство возросло, когда он в ответ стал прижимать ее к себе сильнее, к своей груди, к своему сердцу. Но она знала, что и этого ей будет недостаточно, что ей захочется большего. В ней проснулось обжигающее, неукротимое желание.

Рука Габриэля проскользнула в ее волосы, и он чуть наклонил ее голову так, чтобы продолжить поцелуй под иным углом, и их языки сплелись. Пенелопа ухватилась за его шею и потянулась выше… настолько высоко, чтобы соприкоснуться с ним бедрами, и в ответ услышала очередной стон. Это прибавило ей смелости, и она прижалась к Габриэлю бедрами сильнее, слегка поерзав, ощущая его возбужденное естество. Он приподнял ее, обнимая еще крепче, и она обвила его тело ногами.

Пенелопа прервала поцелуй.

– Ты мне нужен, – сказала она, и это было чистой правдой. Она всем телом ощущала острую необходимость вспомнить, каково это – утонуть в океане желания. Ей нужно было забыть ту боль, которая, казалось, никогда ее не покинет. Ей требовалось ощутить хоть что-то, кроме боли, сдавившей ее сердце.

Пен отпустила шею Габриэля и провела рукой по его рукам, столь откровенно державшим ее ягодицы. Она встала на ноги и чуть отстранилась, увлекая его за собой.

– Пойдем.

Она не дала ему времени на размышления и увела в свою комнату. Спасибо Лилиан за то, что выделила для них покои в этой части дома, а не в семейном крыле. Кузина сделала так потому, что знала о вероятном намерении Пенелопы использовать галерею для практики лечебных методов. Но все, о чем помнила сейчас Пен, – это то, что здесь, совсем рядом, ее комната, и она испытала истинное счастье, открыв заветную дверь.

Не отпуская руку Габриэля, она другой рукой нащупала замок и, открыв дверь, увлекла его за собой. Дверь за ними надежно закрылась, и Пен вновь повернулась к нему лицом. Грудь Габриэля вздымалась от тяжелого, прерывистого дыхания, а золотисто-карие глаза светились огнем. Маркиз облокотился о дверь, словно ему требовалась опора. Он выглядел таким мрачным, но восхитительным, и на нем все еще было слишком много одежды. Он казался очень возбужденным, диким и… смущенным?

Живот Пенелопы свело от волнения. Она не хотела, чтобы он останавливался. Этого она просто не вынесет. Пен подошла к Габриэлю ближе, поднялась на цыпочки, обнимая его за шею и смотря прямо в глаза.

– Пожалуйста, Габриэль, не думай ни о чем, – говорила она, не переставая целовать его шею, подбородок, нижнюю губу. – Пожалуйста. Возьми меня, – прошептала она, не отстраняя губ от него.

Ее просьба стерла остатки самообладания, и Габриэль, взяв Пенелопу на руки, развернулся, прислонил ее к двери и впился в ее губы жадным, ненасытным поцелуем. Их тела были так близки, что, казалось, слились в единое целое, и его отвердевшая плоть прижалась к ее лону. И даже через толщу нескольких слоев одежды Пенелопа ощущала его жар так сильно, что едва не потеряла сознание: если бы он ее не держал, она определенно уже лежала бы без чувств на полу.

– Габриэль, – произнесла Пенелопа на одном дыхании.

Габриэль целовал ее шею и поднялся выше, к уху. Немного прикусив мочку, он нежно провел по ней языком. Пен гладила его грудь и опустила руки ниже, хватаясь за низ рубашки, которую хотела стащить через голову. Однако она не могла ждать так долго, сгорая от нетерпения дотронуться до его кожи, и просунула руки под ткань. Она наслаждалась ощущением его обнаженного тела, и Габриэль жадно втянул воздух. Он вновь прильнул к ее шее, награждая множеством страстных поцелуев, и Пенелопа почувствовала, что задыхается от удовольствия.

Она больше не могла этого выносить. Пен принялась расстегивать пуговицы и затем – стягивать брюки. От долгожданной свободы Габриэль издал восторженный стон, что доставило Пенелопе огромное удовольствие, и она еще с большим желанием стащила брюки до самых сапог.

– Пен, – просипел он, прерывисто дыша.

На ее лице засияла удовлетворенная улыбка – столь приятно ей было видеть его раздетым. Таким близким к тому, чего она сейчас желала получить больше всего.

Габриэль развернул Пенелопу и принялся развязывать тесемки на ее платье. Несколько движений – и ее лиф стал намного свободнее. Он торопливо распутывал шнурки и, наконец закончив, потянул платье вниз, к талии, и осторожно спустил к ее ногам.

– О боже, – проронил Габриэль.

Пенелопа представляла, какой ему открылся вид: ее спина, плотно затянутая корсетом, ее бедра и ноги – все это теперь было доступно его взору. Она чувствовала себя поразительно развратной и хотела, чтобы он ощущал то же. Пен сделала шаг назад и прижалась к нему.

Это сработало лучше, чем она ожидала. Габриэль издал протяжный стон и придавил ее к двери, прижимаясь к ней своим сильным телом и одновременно лаская. Его обнаженное естество прижималось к ее нагим бедрам – оно находилось одурманивающе близко, и огонь желания начинал сводить Пенелопу с ума. Она прислонилась щекой к холодному дереву и стала покачивать бедрами, поддразнивая Габриэля.

Он издал короткий стон, и она почувствовала, как разомкнулись приникшие к ее шее губы. Пен задрожала от вожделения, когда он начал водить по складкам ее лона своим твердым естеством, что лишь мучительно дразнило, ибо ей хотелось большего. Она обезумела от страсти и испугалась, что он никогда в нее не войдет.

Когда она уже начала окончательно терять над собой контроль, Габриэль развернул ее к себе лицом. Пенелопа вновь ухватилась за его шею, и он поднял ее правую ногу к своему бедру. Она провела рукой вниз по его телу и сжала возбужденную плоть. Она скользила по нему ладонью, ощущая, какой он широкий, тяжелый и горячий. Пен наслаждалась каждым моментом этой ласки, понимая, что именно сейчас она так близко к тому, чтобы заполучить его, Габриэля, и утолить доселе дремавшее желание, ставшее теперь таким неукротимым.

Сколько же прошло времени с тех пор, как она ощущала подобные чувства? Однако теперь… Пенелопа не могла противостоять вспыхнувшей в ее сердце страсти. Габриэль нашел способ разгромить стену, которую она воздвигла вокруг себя, желая скрыться от любых соблазнов. Она не знала, ни как ему это удалось, ни почему он это сделал, и даже не была уверена, что именно это значит. Но сейчас Пенелопа не сомневалась: Габриэль – это все, что ей нужно, и к нему она испытывала нечто большее, чем обыкновенное влечение. Ею овладела глубокая, отчаянная, пугающая жажда – и она поняла, что ни за что не позволит ему уйти. А сейчас…

Пен направила его естество к своему лону, ощущая неугомонную дрожь во всем теле – она больше не могла ждать.

– Войди в меня, Габриэль, – молила она.

– Пен… – проронил он прежде, чем впиться в ее губы поцелуем.

Габриэль обхватил ее бедра и поднял, позволяя обнять себя ногами. И когда она крепко сжала его, он вошел в нее.

«Да!» Пенелопе хотелось закричать, но недоставало воздуха. И она поцеловала его, ее язык проскользнул в его рот, словно желая заразить своей страстью.

Господи, как же она хотела этого! Пенелопа начала неистово двигать бедрами, надеясь, что он поймет, чего она хочет. Времени Габриэлю потребовалось немного – он начал входить в нее грубыми, резкими толчками, и удовлетворение пригасило огонь, бушевавший в ней. Она хотела именно этого – но получила даже большее.

Когда Габриэль прервал поцелуй, Пенелопа запрокинула голову к двери, тяжело дыша и наслаждаясь теми приятными ощущениями, что дарила ее телу его плоть – и, она уже знала, удовольствие должно достичь пика очень скоро. Наконец волна наслаждения захлестнула Пен, и она не смогла сдержать крик. Удовлетворения достиг и Габриэль, прижавшись к ней всем телом и крепко сжимая ее ягодицы.

Вскоре их стоны сменились тихими глубокими вздохами и почувствовался холод остывающего пота. Пенелопа по-прежнему была прижата к стене, а естество Габриэля все еще оставалось в ее лоне. Ей казалось, она хотела бы остаться с ним навсегда, однако совсем скоро в голову начали возвращаться мысли.

«Господи… Что же я наделала?»

Пенелопа опустила ноги на пол и, когда Габриэль чуть отстранился, ощутила тревожное чувство потери. Она постаралась высвободиться из его объятий, но он не отпускал ее, и ей не осталось ничего, кроме как спрятать лицо, уткнувшись в его рубашку. Пен поймала себя на том, что ей приятно вдыхать его запах, хотя она и понимала, что прежде никогда ничего подобного бы просто не допустила.

– Прости, Пен, – проговорил Габриэль, коснувшись губами ее волос.

Чувствуя испепеляющий стыд, Пенелопа оторвалась от его груди и подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Он крепко сжал челюсти.

– Не так я хотел заняться с тобой любовью в первый раз. Ты заслуживаешь лучшего, чем это грубое совокупление у стены.

– Это вообще-то дверь, – машинально поправила его она.

Пенелопа почувствовала – да и услышала – его ворчание. Она окинула внимательным взглядом лицо Габриэля: брови нахмурены, зубы сжаты – все выдавало его сожаление и злость на себя самого. Но ему не за что себя корить. В отличие от нее…

Она сгорала от стыда. Он сказал «в первый раз», а это значит, что он надеется – или даже ожидает – на последующие отношения… Да и почему бы ему не ждать? Ведь тогда, в Викеринг-плейс, Габриэль сам признался ей в своих тайных чувствах, пусть теперь он и не помнил об этом. В каком же ужасном свете предстает теперь Пенелопа перед самой собой? Столь эгоистичный, низкий порыв – она просто переступила все границы дозволенного.

Пен вновь уронила голову на его грудь, не в силах выдержать его взгляда.

– Нет, Габриэль. Это ты меня прости.

– Почему? – изумился он.

Почему? Он спрашивает ее об этом после всего, что она натворила?

– Мне ни в коем случае не следовало целовать тебя. Снова. – Пенелопа вспомнила их поцелуй в карете. Господи… Может, мистер Аллен был прав относительно ее?

Габриэль усмехнулся, и его краткий смешок грянул для Пен словно раскат грома.

– Вообще-то сейчас я поцеловал тебя. Помнишь?

Она помнила. Лучше, чем хотелось бы.

– Да, но я должна была оттолкнуть тебя. Неужели ты не понимаешь? – Пенелопа решилась посмотреть ему в лицо. – Ты доверился мне и стал для меня уязвим – это было необходимо ради лечения. А я… воспользовалась, а ведь это совершенно неприемлемо…

На этот раз Габриэль рассмеялся – по-настоящему, искренне.

– Воспользовалась? Воспользовалась мной? Пен… – Он покачал головой, смотря на Пен так, словно та сошла с ума. – Эти минуты любви – лучшее, что произошло со мной за всю жизнь.

Ее сердце едва не остановилось, ибо к стыду прибавилось еще и чувство вины.

– Ты, может быть, и думаешь так сейчас, только вот я нарушила доверие между нами. А ведь это очень важно, необходимо для твоего выздоровления: метод лечения основан на доверии. – Словно камень лег ей на сердце, когда в голову пришла еще одна мысль. – Господи! – воскликнула она. – Я никогда себя не прощу, если из-за какой-то ошибки мы потеряем все, чего добились!

Габриэль обхватил ладонями ее лицо.

– Ш-ш-ш. То, что произошло между нами, – никакая не ошибка. Я знаю, что чувствую, и понимаю, чего хочу. И жалеть тут не о чем.

Пенелопа отрицательно помотала головой. Но он лишь одарил ее нежной улыбкой.

– Думаю, твои переживания были бы не безосновательны, окажись я незнакомцем. Но, Пен… – Габриэль нахмурился и скривил губы, словно не мог подобрать подходящих слов. – Как-то ты спросила меня, почему мне не составило труда танцевать с тобой на балу в честь вашей с Майклом свадьбы. – Он погладил пальцем ее щеку. – Неужели ты до сих пор не поняла? Причина тому – ты. Ты словно сковываешь тьму внутри меня, лишаешь ее воли. Каждый раз, когда меня охватывает беспокойство, ты находишь способ вернуть мне уверенность – добрым словом, тонким намеком. Одним своим присутствием ты останавливаешь кружение и какофонию танцевального зала. Ты стала моим талисманом задолго до того, как начала лечить меня, Пен. Ты всегда им была.

Пенелопа затаила дыхание, сердце сжалось в груди.

«Его талисман?»

– И то, что сейчас произошло между нами, только усиливает это чувство. Поэтому перестань смущаться – тому нет причины. Кроме того… – Его нежная улыбка внезапно превратилась в порочную, и Пен ощутила предательскую волну тепла внизу живота. – После твоих объятий мне кажется, что мне подвластен весь мир. Полагаю, тебе следует вновь поцеловать меня. Возможно, впоследствии я буду ассоциировать это чудесное чувство могущества с твоими губами, и… – Габриэль наклонил голову и запечатлел на ее губах легкий быстрый поцелуй, – …мне просто необходимо заполучить поцелуй, чтобы запомнить, каким сильным я нахожу себя сейчас. Это вылечит меня лучше, чем тысячи всевозможных бесед, и я осмелюсь заявить, что и тебе это нужно не меньше, чем мне.

И он вновь овладел ее губами – она позволила ему. Ведь, несмотря на свои переживания, сейчас Пенелопа ощущала себя живой. И сильной. В ее душе зародилась надежда – не только в отношении Габриэля, но и самой себя. И она не хотела, чтобы это чувство ушло.

Пенелопа прервала поцелуй, чтобы отстраниться. Наконец она приняла решение:

– Помоги мне снять корсет.

Секунду Габриэль колебался, будто не в силах поверить, что она вновь хочет ощутить его прикосновения, но вот его пальцы уже принялись вытаскивать шнурки из прорезей. Когда он закончил, Пенелопа повернулась к нему – медленно, позволяя ему осторожно стянуть с себя корсет. Когда она сняла сорочку, на ней остались лишь чулки и туфли.

Габриэль жадно созерцал ее, его взгляд словно обжигал ее тело. Пенелопа потянулась к нему, чтобы распустить галстук, который, на удивление, был еще завязан, хотя и криво. Брюки по-прежнему оказались на нем, лежали на сапогах, и Пен, заметив это, не смогла сдержать смех. Бромвич взглянул вниз и, поняв, над чем она смеется, улыбнулся – той своей улыбкой, которую обожала Пенелопа.

– Какая нелепая парочка, – сказал он. – Ты в своих чулках и подвязках, и я…

– А мне кажется, мы очень милая пара, – поддразнила его она, наслаждаясь теплом, горевшим в его глазах. – Но, думаю, нам все-таки стоит раздеться. Ты не согласен?

Пен наконец развязала галстук. Они быстро избавили друг друга от остатков облачения, прерывая это занятие поцелуями и ласками. Однако ни один из них не мог прогнать навязчивые неприятные вопросы: не совершила ли Пенелопа чудовищную ошибку, став любовницей Габриэля? Может, ей стоит оставить его в покое? Принесет ли это счастье обоим? – эти вопросы словно витали в воздухе между ними, и Пен ответа на них найти не могла.

Когда оба полностью обнажились, Пенелопа вновь поцеловала Габриэля. Боже, как приятно было прислоняться к его нагому телу! Он потрясающе сложен: подтянутый, немного волос на груди… От его прикосновений по ее коже бежали мурашки – не холодные, а теплые, сопровождаемые горячей волной удовольствия, захлестывающей все тело.

Габриэль позволил ей завладеть его губами однажды… дважды… и стал поглаживать ее спину, опуская руки вниз, к ягодицам. Очередной поцелуй Пенелопы он прервал и прильнул к ее шее, все крепче прижимая к себе ее тело.

– Подожди, Пен… – проговорил он, хотя говорить было поразительно трудно – он тяжело дышал, как и она. – Будь я проклят за то, что говорю такую глупость, но… – Габриэль отстранился, чтобы видеть ее лицо. Его тело дрожало от напряжения. – Ты уверена, что хочешь этого?

Этот, казалось бы, невинный вопрос мог быть о чем угодно: об их отношениях, об их будущем. Что бы ни имел в виду Габриэль, он переживал о чувствах Пенелопы, преобразивших его жизнь. Однако сейчас она была уверена лишь в одном: она хочет этого – то есть его – и хочет немедленно. А все остальное не имело значения. Пен обхватила ладонями лицо Габриэля, слегка поглаживая пальцами его скулы, и прошептала:

– Да.

И вновь накрыла его рот своим.

Этими словами она разбудила в нем ошеломляющий огонь желания, и у него исчезли все сомнения. Какая-то далекая частичка его все же беспокоилась, но и ее захватила головокружительная страсть. Ему надоели страхи и сомнения: Габриэль во что бы то ни стало решил быть с Пенелопой. И сейчас он отведет ее в постель.

Он опустил руку вниз и взял ее ладонь, увлекая Пен за собой в сторону кровати. Она покорно последовала за ним и села на край; он же прервал поцелуй. Габриэль встал рядом и, взявшись за колени, раздвинул ее ноги. Ее теплые нежные бедра обвили его тело, и тот короткий промежуток времени, пока они смотрели друг на друга, обоим казался вечностью. Она обняла его шею и начала поглаживать волосы; он же держал ее за талию, опуская руки все ниже. Ее нежные поцелуи возбуждали, и когда очередная волна вожделения захлестнула его, он испугался, что не удержится и возьмет ее прямо сейчас. Бромвич ускользнул от ее губ и прильнул к шее, языком ощущая ее быстрый пульс. Он чувствовал дрожь любовницы – такую же сильную, как и его. Габриэль понял, что должен дать выход этой неистовой страсти.

Милая, сладкая Пенелопа. Наконец-то она с ним, она – его. Он отклонился назад, чтобы лучше разглядеть ее, впечатать этот образ в свою память. Габриэль смотрел на ее груди, небольшие, но казавшиеся ему потрясающими. Он не сводил глаз с ее бледных розовых сосков, представляя, что на вкус они, должно быть, само совершенство. И он решил это выяснить.

Габриэль положил руку на ее грудь, наслаждаясь ее нежностью, и принялся целовать вторую. Он услышал стон удовольствия, когда его язык коснулся соска. Это было явным доказательством ее желания, и Габриэль ощутил, как в нем зарождается новое пламя страсти. Он понял, насколько чувствительна ее грудь, и стал ласкать ее более настойчиво. Пенелопа дрожала в его руках, жаждая большего. Но он продолжал дразнить ее, словно давая понять, что это только начало. Она также стала поглаживать его тело, начав с головы – чтобы сильнее прижать ее к своей груди. Потом руки опустились ниже, к его естеству, и он задрожал от удовольствия. Она продолжила гладить его, скользить по нему ладонями, и Габриэль отстранился, сделав шаг назад.

– Господи, Пен. – Он усмехнулся. – Если ты будешь ласкать меня так, все закончится слишком быстро.

Пенелопа чуть склонила голову, не сводя с него глаз, в которых Габриэль заметил… смущение?

– Не нужно?… Ты разве не хочешь?… – Однако ничего толком сказать у нее так и не получилось.

Габриэль был немного удивлен – так же, как тогда, в карете. Но нет, сейчас его поразило не ее необузданное желание: она ведь уже была замужем и искушена в плотских утехах. Габриэля изумило то, насколько быстро решила отдаться ему.

Он заметил еще кое-что: Пенелопа не знала, что заниматься любовью можно медленно и нежно – а это показатель. Ее муж все делал поразительно энергично, быстро – то же касалось и совокупления. Такой же была и Пен – готовой на всех парах гнаться навстречу.

Боже, ну почему он не заметил этого прежде? Она настолько ослепила его своей страстью, что Габриэль перестал обращать внимание на что бы то ни было.

Он смотрел на нее сейчас: она тяжело дышала, соски отвердели, тело дрожало – вся она излучала ту энергию, которой он не замечал раньше. Пенелопа дразнила и манила его.

Но что будет между ними дальше? Кто знает, подходит ли он ей, готов ли быть с ней? Но одно Габриэль знал наверняка: сейчас-то уж точно ему есть что ей предложить. Он доставит ей истинное удовольствие, научит тому, чего у него никогда не было прежде.

– Я очень, очень хочу, Пен, – заверил он ее. – Однако сейчас мне нужно, чтобы ты расслабилась и позволила мне ласкать тебя.

Пенелопа не смогла скрыть удивления, и ее страсть, казалось, слегка остыла.

– Извини, что?

– Просто доверься мне, – сказал Габриэль и вновь подошел ближе. Когда она вновь попыталась дотронуться до его плоти, он взял ее руки и уложил их за ее голову. – Я буду трогать тебя, – напомнил он. – А ты расслабься.

Пен прикусила губу и нерешительно кивнула. Габриэлем вновь овладело вожделение. Если бы она только знала, что он хотел сейчас сделать… Он желал взять ее неспешно, постепенно дарить ей все больше и больше удовольствия, пока оно не захлестнет ее целиком. И все это – прежде, чем он овладеет ею. Если у Габриэля имелся всего один шанс заняться любовью с Пенелопой, то он был намерен сделать все, чтобы она это запомнила.

Он нежно провел ладонью по ее щеке. Пенелопа вздрогнула от этого легкого прикосновения. В его глазах она видела теплый огонек, который грел ее изнутри. Ей пришлось с силой сжать кулаки, чтобы подчиниться требованию не трогать его. Боже, как же ей хотелось подтолкнуть его, дабы он вошел в нее, заполнив ту пустоту, к которой она так привыкла.

Однако ясно, что Габриэль задумал что-то еще. Он продолжил касаться лица Пен кончиками пальцев, но ее тело было сейчас настолько чувствительным, что даже эти легкие ласки жаром отдавались внизу живота. Ее дыхание участилось, когда он приподнял за подбородок ее голову, чтобы поцеловать.

«Да!» – подумала Пенелопа, стараясь ответить на поцелуй со всей страстью. Но Габриэль аккуратно сжал ее подбородок пальцами, давая понять, что и целовать его тоже нельзя. Пенелопе захотелось зарыдать от разочарования, но она сдержала свой порыв.

Габриэль целовал ее медленно, неспешно. Сперва его язык прошелся по ее зубам, потом – по внутренней стороне губ, плавно переходя к языку. Неторопливые, томные поцелуи производили головокружительный эффект, только усиливая желание. Пенелопе не удалось воспротивиться желанию положить его руки на свою грудь, чтобы вновь ощутить его прикосновения. Он повиновался, но по-прежнему изнуряюще медленно.

– Ш-ш-ш, моя любовь, – прошептал Габриэль. – Терпение. Уверяю, оно того стоит.

Пен застонала. Что же он имеет в виду? Так она скорее всего никогда не получит удовлетворения.

Габриэль продолжил свои медленные протяжные поцелуи, которые, однако, вызвали у Пенелопы томительное наслаждение… Чувство оказалось поразительно приятным. Его руки проскользнули в ее волосы, ласкали и массировали голову, и Пен показалось, что она вот-вот достигнет пика удовольствия. Он прерывисто вздохнул, и она поняла, что как бы Габриэль ни пытался себя сдерживать, сам он также сгорает от нетерпения. И Пен знала, что легко может прервать это томление – теперь у нее не осталось сомнений. Однако он наверняка будет зол на нее и ей придется просить прощения.

И все-таки… это медленное томление интриговало ее. Частичка Пенелопы желала узнать, что же она испытает в итоге. И она удержала руки на месте.

Габриэль же вновь дотронулся до ее груди, и Пен едва не закричала от удовольствия. Она раньше и не подозревала, что подобные ласки могут доставить такое наслаждение. А потом он принялся теребить ее набухшие соски, и блаженство ее лишь усилилось. И Пенелопа, не желая больше терпеть, взялась за его шею руками и притянула его лицо к своей груди – чтобы он целовал ее. Она заныла от этих ошеломляюще приятных ощущений, едва ли не корчась в его руках от этих сладостных мук.

– Ляг на спину, любимая, – велел он.

О, слава Небесам! Наконец-то он войдет в нее, будет входить сильными толчками, которые доведут ее до пика удовольствия. Пен, облегченно вздохнув, упала на кровать. Но Габриэль не лег рядом с ней, а лишь чуть потянул ее за бедра, чтобы подвинуть на самый край матраса. Странная позиция, подумала Пенелопа, но она ничего не имеет против того, чтобы он взял ее стоя.

Однако вместо того чтобы встать меж ее ногами, он раздвинул их еще шире и встал на колени. Она подняла голову, но он жестом велел ей молчать, и тогда Пен почувствовала прикосновение его пальцев к своей влажной плоти. Тело Пенелопы дрожало и горело от наслаждения, изгибаясь дугой, пока Габриэль пальцами ласкал лоно.

– О! – чувственно вздохнула она, ощущая, как внутри разрастается ком удовольствия.

Поглаживая ее набухший чувствительный бугорок, Габриэль ловко просунул два пальца в лоно Пенелопы. Пик наслаждения был близок… так близок, что Пен задрожала, не в силах более выносить мучительное томление. Она прерывисто дышала, изнуренно мотая головой.

– Ты мучаешь меня, – проронила она хрипло.

– Еще нет, – на одном дыхании произнес он, и от одного лишь звука его голоса по телу Пенелопы побежали мурашки.

Габриэль продолжал ласкать ее, а она выгибалась дугой, жаждая большего. Его пальцев в ее лоне ей было недостаточно. Ну почему он просто не возьмет ее?

Пенелопа содрогнулась всем телом, когда Габриэль коснулся языком того местечка, где только что был его палец.

– Габриэль! – прокричала она, ощутив совершенно новые и незнакомые доселе ощущения, когда он начал страстно целовать ее лоно.

Пенелопа яростно терзала покрывало, наслаждаясь ласками его языка, сопровождаемыми резкими проникновениями пальцев внутрь ее естества.

Она закричала, когда все ее тело охватила сильнейшая волна удовольствия. Ничего и отдаленно похожего на это Пен никогда не испытывала прежде. Габриэль не прерывал своих ласк, вытягивая каждую каплю наслаждения, пока она не достигла полного удовлетворения.

Когда Пенелопа отдышалась и вновь обрела способность говорить, она признала:

– Ты был прав. Оно того стоило.

Она услышала хриплый смех Габриэля, чувствуя его горячее дыхание. Он вновь поцеловал ее лоно и произнес:

– О, Пен, это ведь было только начало.

Пенелопа затаила дыхание, гадая, что может быть лучше. И последние несколько часов Габриэль провел, доступно отвечая на этот вопрос. К тому моменту, как он сам достиг пика удовольствия, на теле Пен не осталось местечка, которого он не коснулся бы руками или ртом. Она испытала высшее наслаждение дважды, прежде чем он вошел в нее и овладел ею медленно, сдержанно, доставляя еще большее блаженство ее изнеможенной плоти.

«Кто знал, что это может быть настолько приятно?» – этот вопрос Пенелопа задавала себе много раз, пока они занимались любовью. Какая-то частичка ее разума настойчиво твердила, что дело тут не только в умении, но Пен не хотела думать об этом. В одном она была уверена: прежней ей уже не стать. Но и об этом думать она тоже не желала.

 

Глава 15

За два часа до праздника Пенелопа прошла в свою комнату и велела прислуге подготовить бальное платье, которое могло бы подойти для подобного увеселения. В гардеробе Пен таковое имелось только одно: простое платье из серого муслина с черными полосами и отделанное черным же атласом. Под лифом повязывалась элегантная атласная лента.

Конечно, надевать этот наряд было уже поздновато: Пенелопа купила его полтора года назад, на последние шесть месяцев траура, но с тех пор так и не облачалась в него. Теперь это не имело значения: Пен сомневалась, что кто-то здесь осудит ее за отстающее от моды платье.

Однако это облачение скорее всего расстроит Габриэля. Он уже знал, что Пен продала половину своего гардероба, и видел, как каждое утро она выходит из комнаты по-прежнему одетой в черное. Пенелопа замечала его разочарованный взгляд, однако была благодарна ему за то, что он не осуждал ее выбор.

Она сама уже устала от мрачных цветов, но пока так и не могла себя заставить надеть что-нибудь цветное, хоть и купила несколько таких нарядов на прошлой неделе. Пен целый час пыталась пересилить себя и примерить милое лавандовое платье, однако так и не смогла. После долгих размышлений она вспомнила, что была облачена в наряд точно такого же цвета, когда Майкл впервые сорвался на нее в своей студии в Лондоне – тем утром перевернулась с ног на голову вся ее жизнь. И Пен сомневалась, что сможет заставить себя впредь носить что-либо лавандовое.

Остальные же новые платья словно поддразнивали ее. Пенелопа созерцала их каждое утро: желтые, голубые, кремовые и розовые – тени ее прошлой жизни. Она поглаживала дорогую материю и представляла себя облаченной в них – когда-нибудь в будущем, не сейчас. А пока она вновь надела одно из черных платьев – знак раскаяния, спасавший ее после смерти мужа.

Пенелопа не могла поверить, что, излечивая других людей от скрытых негативных ассоциаций, в себе самой не замечала никаких признаков того же недуга. Вероятно, она просто перестала обращать внимание на себя, полностью сконцентрировавшись на чужих проблемах – в конце концов, именно они помогли ей забыть собственную боль. А возможно, она несознательно избегала легкомысленной жизни, которую вела в прошлом. И сейчас, узнав о своих болезненных ассоциациях, Пен все равно продолжала цепляться за черное, несмотря на уверения Габриэля в том, что этот цвет ей совершенно не подходит. Откуда он может это знать? Если даже сама себя она теперь не знает.

Пенелопа вошла в свою комнату и обнаружила, что прислуга уже на месте: готовит горячую воду, гребни и расчески для госпожи. Пен начала расстегивать лиф, когда обнаружила висевшее напротив платье.

Дыхание перехватило, а сердце едва не остановилось, когда она вместо ожидаемого серого платья увидела восхитительное творение бледно-желтого цвета. Довольно простое, однако с заниженной талией, более широкими юбками и ярко-желтой тесьмой.

– Это откуда? – спросила Пен, хотя ей уже был известен ответ на этот вопрос: платье прислал Габриэль.

– Не знаю, миледи, – растерялась прислуга. – Я приготовила серое, как вы велели. Потом я ушла за горячей водой, а когда вернулась, нашла вот это. Я решила, вы передумали, – объясняла она, неуверенно смотря на госпожу.

Пенелопа бросила взгляд на дверь, соединяющую ее покои с гостиной перед личной комнатой Габриэля, и вновь посмотрела на служанку.

– Что ж, вероятно, его только что доставили. Я заказала его на днях, – солгала она, – но и подумать не могла, что оно будет готово так скоро. Хорошо, что я ошиблась.

Служанка кивнула и вернулась к своему занятию.

– Оно прекрасно, миледи. И цвет этот вам подходит больше. Сегодня вечером вы будете выглядеть просто изумительно.

Пенелопе пришлось согласиться.

Она не могла поверить, что Габриэль купил ей бальное платье, и не представляла, как он это сделал. Ее верность черному цвету, должно быть, волновала его сильнее, чем она думала. И раз уж он сам решил справиться с этой проблемой, Пен должна повиноваться, так ведь?

Умываясь, она не переставала изумляться его поступку. Она вспомнила, как Габриэль окрасил в желтый цвет черное платье там, на холсте. «Вот как выглядит настоящая Пен, – сказал он тогда. – И, думаю, тебе давно пора стать прежней». С помощью платья Габриэль хотел положить начало этим переменам? Вероятно, он просто боится сегодняшнего вечера и надеется, что его «талисман» принесет удачу, только если будет облачен в яркий радостный цвет, проливающий свет на тьму внутри его.

Пенелопа не могла перестать думать об этом открытии. Также она не знала, как ей следует на это реагировать. Но если Габриэлю необходимо, чтобы сегодня она была в желтом, если это поможет ему чувствовать себя увереннее, то она, бесспорно, на один вечер отречется от черного.

Одевшись, Пен смотрела на свое отражение с некоторым удивлением. Неужели это может как-то помочь Габриэлю? Она вовсе не ощущает себя лучом летнего солнца. Хотя платье действительно было очень милым, а цвет – теплым и приятным. Значит, проблема в ней самой. Именно в ней зародилось нечто темное, то, чему не нашлось бы места прежде, и это мешало Пен. Странно, что Габриэль не заметил этого.

– Пен, – вздохнул он, когда она вошла в гостиную.

Пенелопа густо покраснела под его обжигающим взглядом. С тех пор как они стали любовниками, она часто ловила на себе подобные взоры, однако теперь в глазах Габриэля она видела нечто большее. Помимо страсти, они выражали нежность, ласку. И гордость – Пен не могла не заметить, как он рад, что она приняла его подарок.

Так как Габриэль по-прежнему избегал закрытых пространств, они наняли кабриолет. Вечер выдался прохладным, но не пасмурным. Бромвич заботливо укутал Пенелопу в плащ и взялся за вожжи – они не наняли кучера, чтобы никто не нарушил их уединения.

– Спасибо за платье, – сказала Пен, когда они свернули на дорожку, ведущую из Сомертон-Парка.

– Спасибо, что надела его, – ответил он низким и немного грубым голосом.

– Оно мне впору, – заметила она. – Как ты смог подобрать его для меня?

Свет от фонаря выхватил его сухую улыбку.

– Признаюсь, я украл твое старое платье. Отнес его портному из деревни и спросил, сможет ли он сделать с этим то, что я хочу. Ткань нашлась в соседнем магазине, и портной с супругой денно и нощно корпели над тем, во что ты сейчас облачена. Знаю, это не похоже на те платья, к которым ты привыкла…

– Нет! Габриэль, оно прекрасно! – Пенелопа говорила чистую правду. Да, это простое платье отличалось от остальных ее нарядов, однако она нашла его очень интересным и, что важнее, в какой-то степени почувствовала себя в нем прежней беззаботной Пен. Возможно, потому что его было не так уж сложно надеть в отличие от остальных ее платья.

Сухая ухмылка Габриэля преобразилась в искреннюю улыбку.

Всего через несколько минут они были у дома мистера и миссис Джеймс Белл – благодаря хорошо освещенным улицам этой части Шропшира отыскать верную дорогу не составило труда.

– Я много думал о сегодняшнем вечере, – начал Габриэль, поворачивая на колею, идущую вдоль коттеджей, – и пришел к такому выводу. Если цель поездки сюда заключается исключительно в проверке эффективности нашей совместной работы и подтверждении твоей теории ассоциаций, то мне следует отправится на вечеринку одному. Тогда и посмотрим, не наступит ли головокружение в этот раз.

Пенелопа, нахмурившись, посмотрела на спутника.

– Дело в том, – продолжал он, – что мне и прежде не становилось плохо на балах, если ты была рядом. Поэтому для уверенности мне нужно принять этот вызов в одиночку.

– Без своего талисмана, – нахмурилась она.

– Именно, – кивнул Габриэль, однако его голос звучал не слишком убедительно. – Мы войдем вместе, но после приветствия хозяев торжества ты отлучишься поправить прическу, чтобы я вошел в зал один. – Он улыбнулся. – Если минут через пятнадцать я не выбегу оттуда с криками, можем считать, что успех на нашей стороне.

– Хорошо, – согласилась Пенелопа, внутренне не одобряя его решения.

Кабриолет остановился возле богатого особняка. Пенелопу поразил размах происходящего: множество карет, из которых высаживались гости; экипажи, маневрирующие в поисках свободного места; только успевающие принимать поводья слуги – такого количества гостей она не ожидала здесь увидеть. Пен заметила недоуменные взгляды, оценивающие их выбор транспорта.

Габриэль слез первым и подал руку спутнице; под руку же они прошли к парадной двери дома, откуда доносились гул голосов, смех, музыка. Белл-Холл был не таким большим, как Сомертон-Парк, но по праву считался роскошным загородным поместьем. Пенелопа бывала здесь прежде и помнила, что бальный зал находится неподалеку от входа. На званых вечерах в Белл всегда собиралось много народу, и, как правило, гости плотно заполняли небольшой дом. Судя по тому, сколько людей толпится в фойе и в гостиной, шума этой ночью следует ожидать еще больше.

Пенелопа почувствовала, как Габриэль сжал руки в кулаки, но никак иначе своих чувств не показал. Она сдержала порыв подбодрить спутника, предоставив ему справиться со всем самому.

Слуга принял их верхнюю одежду, и они отправились в гостиную, где хозяева встречали приглашенных. Сразу за гостиной располагался бальный зал.

– Леди Мантон, – тепло сказала миссис Белл. – Как замечательно, что вы прибыли в гости к кузине как раз тогда, когда мы проводим наш скромный праздник.

– Да, большая удача для меня. – Пенелопа ответила улыбкой. – Леди Стратфорд очень сожалеет, что не смогла прийти, поскольку она совсем скоро станет матерью во второй раз и практически никуда не выходит.

Миссис Белл, женщина постарше, рассмеялась.

– О да. Я хорошо помню те дни, у меня самой пять детей – и все дочери, – сказала она, окинув взглядом Габриэля.

– Могу я представить вам лорда Бромвича? Габриэль, это мистер и миссис Белл.

Вряд ли была необходимость представлять неженатого маркиза. Новость о том, что Бромвич приехал в Шропшир, быстро облетела окрестности, и мать каждой незамужней дочери в радиусе двадцати миль знала, что маркиз ожидается на этом празднике. Вероятно даже, именно поэтому на балу в этот раз так много народу – ни на одном из балов Лондона Пенелопа такого не видела.

Она обеспокоенно взглянула на Габриэля. Возможно, оставлять здесь его одного – не такая уж хорошая идея.

Однако после приветствия Бромвич обменялся несколькими фразами с мистером Беллом и извинился, последовав прямо в бальный зал. Мистер Белл также удалился, и миссис Белл, оставшись с Пенелопой, засыпала гостью вопросами о ее спутнике. Многие дамы, уловив тему беседы, постепенно сгрудились вокруг них с целью удовлетворить свое любопытство и узнать о завидном женихе побольше.

Пенелопе же поддерживать этот разговор было нелегко. «Да, это маркиз Бромвич». «Нет, я не знаю, ищет ли он себе жену, и понятия не имею, какого типа женщин он предпочитает». «Да, он очень богат, владеет тремя поместьями, а также у него есть великолепный дом в Гросвенор-сквере». «Нет, я не знаю, есть ли у него любовницы или внебрачные дети». Отвечая на бесконечные вопросы, Пен не сводила глаз с двери, ведущей в бальный зал. Она слышала, как Габриэля объявили несколько минут назад – и ничего больше. Время для нее текло мучительно медленно, а внутри все переворачивалось. Как он там? Изо всех сил борется с приступом головокружения, или же ему удалось разорвать связь между балом и полем битвы? Пен сжимала зубы все сильнее с каждым ударом стоявших поблизости часов. Как ужасно ожидание!

Едва выдержав семь минут, Пенелопа поняла, что больше не может ждать. Извинившись перед собеседницами, она быстро направилась в бальный зал. Ей пришлось проталкиваться сквозь толпу, внимавшую звукам задорной кадрили. Наконец Пен пробилась в зал и начала высматривать во множестве лиц Габриэля.

Отыскала она его почти сразу, и от увиденного у нее перехватило дыхание. Габриэль был не просто в бальном зале, он танцевал! И даже более того, он улыбался – широко, от уха до уха. Пенелопа поднесла руку к груди: сердце кольнуло. Габриэль улыбался, как человек, наконец избавившейся от тяжкой ноши. Глаза Пен наполнились слезами. Как восхитительно было сыграть хотя бы малую роль в его жизни, помочь ему стать хоть чуть-чуть счастливее.

Их глаза встретились, словно он почувствовал ее присутствие, и Пенелопа заметила во взгляде Габриэля некое сильное чувство. Но затем она перевела взор на его партнершу – старшую мисс Белл.

Пенелопа не ожидала от себя такой реакции: по какой-то причине радостное оживление Габриэля больно укололо ее, настолько, что ей сию же минуту захотелось затеряться в толпе. Он найдет ее, если потребуется. Она облюбовала неплохое местечко возле огромного комнатного растения и встала, опираясь о стену – здесь вряд ли кто-то ее заметит, зато отсюда хорошо видно Габриэля.

Ему явно стало лучше. Прогресс налицо, даже если впереди все еще полно трудностей. Облегченно вздохнув, Пенелопа почувствовала, как подступают слезы, и, надеясь сдержаться, до дрожи сжала кулаки. Она поступила правильно, забрав Габриэля из Викеринг-плейс. Только сейчас она осознала, какую ужасную ошибку совершила бы, оставив его там. Непростительную ошибку. Как тогда, с Майклом.

Она вновь посмотрела на Габриэля. Он смеялся какой-то шутке партнерши. Пен вздрогнула, вспомнив, как он повел бы себя в подобном месте всего несколькими неделями ранее – происходящее потрясло бы его до спазмов в горле. А что сейчас? Сейчас Пен – не Габриэль – стоит в дальнем углу зала и дрожит, будто лепесток на ветру.

Кадриль заканчивалась. Пен наблюдала, как Габриэль провожает мисс Белл к группе юных леди. Они весело щебечут и смеются, а Пенелопе уже никогда не быть такой беззаботной – если она таковой и являлась когда-нибудь.

Внезапно в сердце Пенелопы поднялся гнев, к которому вскоре присоединились смущение и чувство вины. На кого она так злилась? На Майкла? На мисс Белл и ее подруг? Нет, Пен злилась только на себя – за то, во что превратилась ее жизнь. Прежде она и помыслить не могла, что когда-то сможет чувствовать себя на балу столь скованно. Когда она стала такой? Пенелопа не находила ответа на этот вопрос. Она избегала праздников после смерти Майкла, и теперь ей уже совсем не хотелось возвращаться к прежнему образу жизни. Но Пен никогда не обращала внимания на эти перемены в себе, как не замечала и привязанности к черному. Она просто жила.

– Все в порядке?

Вопрос Габриэля застал Пен врасплох. Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как он покинул щебечущую стайку и направился к ней через весь зал.

Нет. Все плохо. Но Пен не хотела говорить об этом, тем более здесь. Она хотела вернуться в Сомертон-Парк.

Пенелопа выдавила улыбку.

– Конечно. Более важно, как чувствуешь себя ты.

Обеспокоенность за Пенелопу не покидала лица Габриэля, но затмилась яркой триумфальной улыбкой.

– Никогда еще мне не было так хорошо. Правда. – Он медленно вздохнул, словно впервые в самом деле осознал, каково это – чувствовать себя хорошо. – Спасибо, Пен. Твой метод работает.

Пен улыбнулась, на этот раз искренне.

– Да, кажется, работает.

В зале раздались звуки вальса, и Габриэль протянул руку.

– Можно пригласить вас на вальс, миледи?

Пенелопа долго смотрела на его пальцы. Она очень любила вальс, но и его не танцевала с момента смерти Майкла. Эта частичка ее души оказалась безжизненной: Пен была не в силах воспротивиться своим чувствам и не могла согласиться на этот танец даже ради Габриэля. Вновь проснулся гнев – и сразу ушел, оставив после себя ощущение еще большей подавленности.

Пенелопа отрицательно покачала головой.

– Может, в другой раз?

Взгляд Габриэля вновь выдал его волнение, однако он медленно убрал руку.

– Разумеется.

– Вообще-то, – неуверенно начала она, проведя пальцами по лбу, – мне бы хотелось вернуться в Сомертон-Парк. Если не возражаешь.

Бромвич озадаченно нахмурился и сжал губы.

– Конечно. – Он галантно предложил ей свою руку. – Пойдем.

Габриэль провел Пенелопу сквозь толпу, каждая частичка его излучала напряжение. Но почему-то она знала: настроение маркиза имеет прямое отношение к ней. Пен с благодарностью приняла плащ и, когда они подошли к входной двери, едва ли не на лицо натянула широкий капюшон. Всего через пару минут они уже мчались назад к Джеффри и Лилиан.

В дороге Габриэль ни о чем не расспрашивал спутницу, хотя по его взглядам Пенелопа поняла: он сгорает от беспокойного любопытства. Но она лишь плотнее укуталась в плащ и отвернулась в сторону, наблюдая за ночным пейзажем. Ночь выдалась холодной и влажной, в лунном свете на листьях блестели капли воды. Все кругом было таким же хмурым и угнетенным, как чувства Пенелопы.

Когда они прибыли в Сомертон-Парк, Пен сама вышла из экипажа и поспешила к входной двери. Она не ждала, что их будут встречать, и едва ли не бегом направилась в свою комнату и заперлась на ключ. Впервые за последние две недели она собиралась лечь спать одна.

Габриэль стоял посреди гостиной, располагающейся между его комнатой и покоями Пенелопы. Он подошел к ее двери и протянул руку, чтобы постучать – как он уже делал трижды, – но опустил кулак. Какой в этом смысл? Она ведь велела ему уйти, но он не послушал. Он в любом случае войдет к ней в комнату.

Именно это Габриэль и сделал. Хорошо, что Пен не заперлась. Ему бы очень не хотелось объяснять Стратфорду, зачем понадобилось выбивать дверь.

Бромвич нашел Пенелопу не сразу – в комнате оказалось очень темно, лишь огонек камина давал легкое освещение. Сначала Габриэль посмотрел на кровать – но Пен там не было. Не нашлась она ни возле туалетного столика, ни у окна.

Наконец он заметил ее, сжавшуюся калачиком на стуле в дальнем углу. Пен обхватила колени руками, спрятав лицо; светлые локоны разметались по рукам и спине – она выглядела совсем как маленькое беззащитное дитя. Сердце Габриэля замерло.

Он быстро направился к ней и упал на колени перед ее стулом.

– Пен? Что происходит?

Когда Пенелопа подняла голову, Бромвич опешил. Плакать она уже перестала и слезы высохли, но оставили под глазами темные круги. Пен шумно втянула воздух.

– Я не могу больше вальсировать, – проговорила она, словно это могло все объяснить.

– Ничего страшного, – осторожно начал Габриэль.

– Я… я не выношу балов, и меня раздражает яркая одежда! – Пен кивнула в сторону сундука, где в беспорядке были сложены платья. Новые слезы заструились по ее лицу, и она, стыдясь их, крепко сжала губы и задрожала. – Как же я злюсь на себя!

– Ничего страшного, – мягко повторил Габриэль, стараясь успокоить возлюбленную.

Он не совсем понимал, что все это значит, но видел: ей необходима поддержка. На войне он часто встречал людей, терзаемых самыми разными чувствами – от отчаяния до гнева – и также знал, что они порой резко сменяют друг друга.

– Ты злишься, – сказал Габриэль. – На меня?

– Нет! – недоуменно посмотрев на него, воскликнула Пенелопа.

Бромвич облегченно вздохнул, хотя и знал, что не мог причинить ей боль.

– На себя?

Она нерешительно кивнула, в ее взгляде читалась неуверенность.

Итак, Пен злится на себя, но не только. Габриэль вновь взглянул на ее переполненный сундук. Она все еще не может носить цветное, а это значит, что ей придется остаться в черном – все-таки ее терзает чувство вины, она никак не может выйти из траура.

– Ты злишься на Майкла, – заключил Габриэль.

– Да! – в отчаянии выкрикнула она. – Что же я за человек после этого? Как я могу злиться на него? Ведь он был просто болен!

Габриэль накрыл ладонью ее сжатые руки, холодные как лед.

– Конечно, можешь, Пен. Черт возьми, да я и сам на него злюсь!

Пенелопа округлила глаза от удивления.

– Злишься?

– Да. Когда я узнал, что он покончил с собой… – Он замолчал, не в силах выразить свои чувства. Габриэль злился на Майкла за такой глупый, бездумный поступок, понимал всю бессмысленность этой трагедии, но также осознавал, что, не покончи кузен с собой, Пенелопа никогда не начала бы лечить солдат и уж тем более не стала бы помогать ему. Разумеется, она ни за что не оказалась бы в его постели, и – боже, спаси его! – Габриэль сомневался, что смог бы отказаться от этой женщины даже ради жизни брата. Какой же человек способен на такой поступок? – Пенелопа, я думаю, твоя злость на него справедлива. Да, он был болен, но его смерть сломала твою жизнь! Все, на что ты надеялась, чего желала, было растоптано.

– Нет, ты не понимаешь! – Ее губы задрожали. – Смерть Майкла – моя вина. Он сам так считал – он оставил прощальное письмо, в котором винит меня.

– Что? – Потрясенный Габриэль не смог сдержать крика, но очень быстро ошеломление сменило гнев. Вот негодяй! Как он посмел оставить такое Пенелопе?

– Конечно, он написал не дословно так. Майкл написал, что он… – из горла Пен вырвался первый всхлип, и этот звук словно что-то переломил в душе Габриэля, – …что ему было очень жаль за то… что он так разочаровал меня. – Она вздохнула, более не сдерживая рыданий. – И что он не догадывался о своем недуге до тех пор, пока не встретил меня.

– Господи, Пен! – Габриэль потянулся к ней, но она оттолкнула его и прижалась к спинке стула, будто опасаясь его объятий.

– Он был счастлив, – продолжала Пен, – пока не появилась я. Он все еще был бы жив, если бы я… если бы я постоянно не изводила его, не давила на него так сильно, точно сама была той идеальной женой, которую из меня воспитывали. Если бы я оставила его в покое, как он просил меня… все было бы по-другому. А я подвела его даже в этом!

– Все это… – ерунда, хотел он сказать. – Это не важно. Не имеет никакого значения, понимаешь? Ты же любила его! Желала ему добра. Что в этом плохого? Даже если ты добивалась этого скандалами. Майкл сам сделал свой выбор. И вся ответственность лежит на нем.

Пенелопа судорожно замотала головой, и Габриэль не смог больше этого терпеть. Он схватил ее и потянул в свои объятия, попытался поднять на ноги. Пен сопротивлялась, старалась вырваться, но он не уступал. Габриэль крепко прижал к груди ее голову, нежно поглаживал волосы и шептал на ухо что-то бессмысленное, пока она не расслабилась в его руках, тихонько подрагивая от робких всхлипываний.

Так они простояли долго. Габриэль всем сердцем желал забрать ее боль и одновременно представлял себе, как он поднимает из мертвых кузена, чтобы пристрелить собственноручно. И повторить эту казнь пять, десять, пятнадцать раз подряд.

– Пенелопа, ты должна понять… В конце концов, боже мой, ты же была ребенком! – бормотал он, уткнувшись в ее волосы. – Ты еще не знала, как обращаться с такими людьми, как Майкл. К тому же он не делал ровным счетом ничего, чтобы хоть как-то помочь себе. Он просто ни о ком, кроме себя, не думал до самой смерти. Я молю Бога, чтобы это оказалось правдой: он был просто больным человеком, не думающим о боли, которую причинял близким. Я надеюсь, что он просто не знал, как ранит его самоубийство тех, кому он был дорог, – особенно тебя. Ведь только бессердечный человек мог сделать бы это осознанно.

Пенелопа вздрогнула – раз, второй… Габриэль просто продолжал обнимать ее, и вскоре успокоилась. Когда она вновь попыталась отстраниться, он отпустил ее. Пен отступила, но не взглянула на него. Она просто смотрела поверх его плеча, словно ее мысли витали где-то далеко. Ее глаза казались испуганными. Габриэль иной раз ловил такой взгляд, неожиданно глянув в зеркало.

– Ты… – осторожно начал он; теперь, казалось, он начинает понимать, что происходит с Пенелопой. – Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что и ты можешь страдать от… некоторой утомленности? Как я – боевым посттравматическим синдромом.

Ее угасший взор обратился к нему.

– Нет, конечно, я об этом не думала, – прошептала Пенелопа.

– Ты многое пережила, Пен. Уверен, именно поэтому ты так преуспела в исцелении больных солдат, даже при отсутствии соответствующего образования и необходимых знаний по психологии. Ты интуитивно понимаешь, отчего они страдают, что именно они чувствуют.

В этот момент Пенелопа смотрела на Габриэля так, как не смотрела никогда в жизни, и множество эмоций одновременно отразилось на ее лице. Через пару мгновений она, словно осознав все услышанное, задумчиво кивнула.

– Вероятно, ты прав. – Габриэлю показалось, что в ее голосе звучит удивление.

– Да! Ты преодолела многое, как и твои подопечные. – Он погладил Пен по щеке. – Как и я. И ты решаешь, как выходить из этого состояния. Только ты можешь совладать со своим прошлым – как это делаем мы. Поэтому, если хочешь снова носить цветное, ты сможешь. Если хочешь посещать балы, то должна заставлять себя. А если хочешь вальсировать…

Габриэль приобнял ее за талию, принимая позицию классического бального танца. Одинокая маленькая слеза скатилась по щеке Пенелопы; она неуверенно взглянула на партнера, но положила на его плечо руку, легкую и хрупкую, как бабочка.

– …мы будем вальсировать! – завершил он, начиная медленно кружиться.

Бромвич чуть слышно напевал, пытаясь попасть в ритм; это было трудно назвать мелодией – у него совершенно отсутствовал слух. И они вальсировали в темной комнате до тех пор, пока он совершенно не лишился сил.

Они обнимались во сне. А когда Габриэль проснулся, он начал поглаживать ее кожу, благодаря Небеса за то, что дали ему шанс сделать эту женщину своей. Пенелопе был необходим близкий, понимающий человек. Ее душа слишком нежна и прекрасна, чтобы страдать от того, в чем не виновата. Как же Габриэль был счастлив, что именно ему представилась возможность помочь ей, хотя бы такой мелочью отблагодарить ее за то, что она для него сделала.

 

Глава 16

Неделей позже Пенелопа сидела в гостиной с Лилиан, раздумывая над отрезами тканей, накануне доставленными из Лондона. Они сортировали их по цвету и фактуре, прикидывая, подходят ли они моделям нарядов, которые выбрала Пен. Завтра она отвезет все это в селение к портному. В прошлый раз он с женой сотворил такое чудесное бальное платье, что Лилиан решила заказать у них целый гардероб для двухлетней Шарлотты, а также приданое для новорожденного.

– Нет, Лили, – проворчала Пенелопа, когда кузина приложила полосатый муслин к узорчатому шелку – это сочетание показалось ей ужасным. – Ты не можешь совмещать такие ткани в одном наряде.

– Ты не можешь, – сухо ответила Лилиан. – Зато в области химии я та еще модница. О, подожди… – Она забавно сморщилась, и Пенелопа рассмеялась. Лилиан положила ткань и окинула печальным взором груду материи. – Шарлотта будет в восторге, без сомнения, – качнула она головой. – Даже сейчас, в два года, чувство стиля у нее лучше, чем у меня. Ты бы видела, как она надувает губы, когда я надеваю на нее вещи, которые мне кажутся хорошими. – Лилиан вздохнула. – Как я рада, что сейчас со мной ты.

– Я тоже, – тепло ответила Пенелопа, хотя в ее сердце затлел огонек грусти. Племянница Шарлотта родилась через две недели после смерти Майкла. Пен не смогла помочь кузине при родах и до сих пор сожалела, что пропустила столь важное событие. И Лилиан тоже чувствовала вину: не смогла поддержать любимую сестру в трудную минуту.

Пен с тех пор покинула свет. Прошло много времени, прежде чем затворница вновь смогла выйти в общество, но к тому моменту она уже утратила вкус к моде, балам и приемам – теперь ее не интересовали милые женские секреты, да и сами подруги остались в прошлом. Ее жизнь словно провалилась в черную пропасть, и только сейчас Пен начинает потихоньку выкарабкиваться из нее.

– И совсем не потому, что ты избавила бедняжку Шарлотту от безвкусных нарядов, – продолжила Лилиан. – Я говорила тебе, что ты оказалась права относительно той няньки, мисс Иден?

Пенелопа отвлеклась от своего занятия.

– Нет. А что ты узнала?

– Как ты и советовала, я обратилась к Джеффри с просьбой навести справку о жизни мисс Иден. Оказалось, что ее рекомендации – фальшивка. И – даже имя ненастоящее. Ее зовут Хейли. С предыдущей работы ее выгнали за пьянство.

– О боже, – изумилась Пен.

– Хорошо еще, что ребенок не пострадал. Я так благодарна твоей интуиции…

– Да-да, – пробормотала Пенелопа.

Вероятно, последние годы она была слишком строга к себе. Возможно, ей следовало быть к себе более снисходительной.

Сестры углубились в собственные размышления, и на какое-то время в комнате воцарилась тишина.

– Мне так приятно видеть, что ты наконец избавляешься от черного, – нарушила молчание Лилиан, составляя из лоскутов очередное кошмарное сочетание. – Горько было видеть тебя в трауре.

Пенелопа в удивлении взглянула на кузину, но та устремила взор на материю для будущих распашонок. Кажется, все заметили, как изменилась Пен, кроме нее самой. Но теперь все пойдет иначе. С этой минуты Пен не прикоснется к черному.

Глаза Габриэля загорелись счастьем, когда как-то поутру Пенелопа вошла в столовую в муслиновом платье ярко-голубого цвета. Его широкая искренняя улыбка преисполнила ее сердце счастьем. Ей уже не хотелось надевать старые платья.

Заметил перемены и Габриэль. Траур диссонировал со всем обликом этой молодой привлекательной женщины. Вероятно, накануне Пен сменила весь свой гардероб, закупив множество платьев светлых веселых расцветок, и как же он был рад этому!

– Ты прошла через огонь, Пен, – говорил он, снимая с нее платье приятного розового цвета. – И этот огонь теперь горит в тебе – пламя страсти, энергии жизни. Вот во что ты превратила то, что могло тебя уничтожить.

А после Габриэль зажег в любимой совсем иной огонь, который воспламенил ее чувства, воспалил каждый ее нерв и едва ли не сжег дотла, оставив утомленной, сонной и безмерно удовлетворенной.

– Ты отбросила траур, потому что чувствуешь, что готова выйти замуж во второй раз? – поинтересовалась Лилиан, пристально смотря на Пенелопу, отчего щеки той обдало жаром. Кузина что, читает ее мысли?

Надеялась ли Пен выйти за Габриэля? От переизбытка эмоций перехватило дыхание, перемешались все чувства: волнение, надежда, желание, а также страх – она очень боялась вновь ошибиться. «Тебе будет больно», – предупреждало ее сердце.

Однако последние три недели были лучшими в ее жизни. Они с Габриэлем вместе проводили дни: гуляли, когда позволяла погода, или просто сидели в галерее, если за окном шел дождь. Они болтали без умолку, выискивали новые ассоциации, чтобы Габриэль смог окончательно избавиться от посттравматического синдрома. Что-то они обнаруживали случайно, например, прогуливаясь возле конюшен. Стук копыт и протестующее ржание лошади, запертой в стойле, напомнили Бромвичу его боевого жеребца, которого проткнул копьем французский кавалерист. Но остальные ассоциации Габриэль и Пенелопа распознавали лишь после долгих разговоров, воспоминаний, размышлений. Многое давалось ему непросто, да и ей тоже. Когда он рассказывал об ужасах и кошмарах, через которые ему пришлось пройти, Пен порой не удавалось сдержать слезы.

Конечно, Пенелопа слышала множество страшных историй о войне из уст самых разных солдат. Но никогда прежде она так не проникалась сочувствием – ведь раньше ей не доводилось слышать подобное от того, кого она любит.

О боже! От того, кого она любит!

– Разве это плохо, Пен? – тепло спросила Лилиан.

Пенелопа устремила взор на кузину, смотрящую на нее с пониманием. Господи, да ее чувства, должно быть, просто написаны на лице – поэтому Лилиан легко все распознала. Хотя и раньше Лилиан всегда угадывала подобное без особого труда.

– Я не знаю, – прошептала Пенелопа.

Она правда не знала. Пен представляла себе Габриэля – как же он изменился за последние три недели: окреп, обрел силу, уверенность в будущем. Они с Джеффри крепко подружились. Габриэль часто отправлялся с ним осматривать владения и помогал во многих делах. Хотя гость так и не решился спуститься в шахту, он все же старался помочь в постройке школы для шахтерской деревни.

Совместные ленчи и обеды проходили живо и весело, за интересными беседами; часто поднималась тема помощи вдовам и сиротам, потерявшим кормильцев на войне, и Габриэль рассказывал о своих планах относительно улучшения положения этих людей. Часто обсуждались. Как-то поднялся вопрос о том, чтобы в Бирмингеме, на территории, принадлежащей Габриэлю, построить фабрику и деревню вроде той, что в Сомертон-Парке. Загоревшись этой идеей, Джеффри и Габриэль схватились за перо и бумагу, чтобы все толком обдумать и просчитать.

Вечерами все четверо играли в карты. Пенелопа обнаружила, что Габриэль не так уж скверно играет в вист. А когда она спросила, почему он всегда проигрывал раньше, в Лондоне, он честно признался, что ее присутствие слишком смущало его.

– Значит, больше я тебя не волную? – резко спросила она.

– Теперь все иначе, – ответил он. – Теперь ты моя.

И она с радостью отдалась ему снова – и снова, и так продолжалось всю ночь напролет.

Теперь ее жизнь стала по-настоящему счастливой – наполненной спокойствием, домашним уютом и одновременно страстью и чувственностью. Пен получила все, о чем мечтала.

Но…

– Ты все еще опасаешься за его душевное здоровье? – осведомилась Лилиан. – Должна сказать, я не заметила никаких проявлений ненормальности.

– Не заметила и я, – признала Пенелопа. – Ну… с тех пор, как мы приехали сюда из Викеринг-плейс.

– Думаешь, именно атмосфера того места влияла на Габриэля?

Пен отрицательно покачала головой.

– Вряд ли, ведь приступы начались еще дома, до того, как его отправили в клинику. Должно быть, это все-таки боевой посттравматический синдром. Но думаю, впредь ему станет только лучше.

Однако готова ли была Пен рисковать своим будущим? Будущим их детей?

От одной мысли о детях в сердце ее загорелся теплый огонек. Она взяла клочок ткани для детской рубашечки, воображая, что эта вещица для ее ребенка. Ее и Габриэля. Хочет ли она этого?

Пен знала, что в ее чреве уже могло расти дитя – ведь в течение последних трех недель она каждую ночь проводила в объятиях Габриэля. Хотя после их первого соития партнер настоял на том, чтобы не изливаться внутрь Пенелопы, – она знала, что он не исключает вероятности врожденного безумия.

Но все же тот первый раз… За полгода замужества она не забеременела, но это вовсе не значило, что сейчас они не зачали дитя.

– Так дело в том, что он кузен Майкла? – продолжала Лилиан. – Ты боишься, что предашь память мужа, если свяжешь жизнь с членом его семьи?

– Нет, – твердо ответила Пенелопа. Она определенно не считала предательством влюбиться в кого-то после смерти мужа.

– Ну… – задумчиво протянула Лилиан. – Вряд ли я могу утверждать, подходит тебе лорд Бромвич или нет, но я определенно рада, что он появился в твоей жизни. За последний месяц ты похожа на саму себя даже больше, чем два года назад. Я уже опасалась, что смерть Майкла ранила тебя настолько, что прежней Пен мне больше не увидеть никогда. Я так боялась, что ты навсегда останешься одинокой.

Пенелопа в удивлении смотрела на кузину, сказанные слова казались ей поразительно знакомыми. То же самое она твердила Лилиан когда-то давно, в этом самом доме. Тогда Лилиан носила траур по отцу, а любовь Пенелопы и Майкла только зарождалась.

Габриэль заявил, что покойный муж Пенелопы любил лишь себя одного. О, Майкл заботился о ней по-своему, не слишком интересуясь ее внутренним миром. Она даже не была уверена, любил ли он ее по-настоящему. Пенелопа сомневалась, что Майкл совершил бы тот ужасный поступок, если бы знал, к чему все это приведет. В периоды долгих приступов он был слишком зависим от собственных эмоций. И конечно, он не мог излечиться ради Пенелопы – никто не может сделать такое ради другого человека. Никто?

Габриэль, разумеется, способен на такое. Пенелопа чувствовала, что он был из ряда людей, готовых на все ради любимой.

Но любит ли он ее? А если да, стоит ли эта любовь риска?

Спасаясь от дождя, Бромвич и Стратфорд укрылись в конюшне. Внезапный ливень прервал все работы в деревне, но ничто не смогло подавить дух бывших солдат.

Габриэль уже не помнил, когда в последний раз ощущал себя таким живым! Даже в молодости, до войны, он чувствовал себя иначе. Он по-прежнему не спал по ночам, только теперь не страдал от жутких кошмаров. Долгими ночами он думал, строил планы на будущее. Мысли не покидали его, хотя, казалось, после напряженных трудовых дней и страстей в постели с Пенелопой он должен был мгновенно проваливаться в сон.

Пенелопа…

Благодаря ей бесы не посещали Габриэля уже очень давно. Он забыл о страшном чувстве леденящего одиночества; теперь он наслаждался жизнью, полностью и без остатка отдавая себя каждому ее мгновению. Ведь… словно все неисчислимые возможности этого мира вновь оказались доступны ему, все, чего он когда-либо хотел, теперь падало к его ногам.

Даже Пен?

Эта мечта всегда казалась ему недосягаемой. Пен была женой другого, его кузена. К тому же Габриэль никогда не отличался особым самомнением.

Но что теперь? Мог ли Габриэль позволить себе надежду? Делить постель – это одно: двое взрослых людей просто наслаждаются друг другом. И совсем другое – совместная жизнь. Задумывалась ли Пен хоть на минуту о том, чтобы связать судьбу с ним, Габриэлем, после того, что она пережила с Майклом? Разумеется, день за днем ему становится легче, приступы не повторяются, и это вполне может означать, что за всеми проблемами стоял исключительно посттравматический синдром. Но достаточно ли этих гипотез для того, чтобы Пенелопа решилась рискнуть своим будущим и вступить в брак с потенциальным безумцем?

Или это ощущение помешательства будет преследовать влюбленных вечно и они никогда не обретут настоящего счастья?

Сильный раскат грома и вспышка молнии вернули Бромвича к реальности, и он заметил, как Стратфорд спрыгнул с коня. Лошади в стойлах разволновались, конюхи едва сдерживали разбушевавшихся животных.

– Справимся сами, хорошо? – нарушил молчание Джеффри. – Слуги и без того заняты.

– Разумеется, – отозвался Габриэль, привязывая своего коня рядом с конем графа. Повторяя движения Стратфорда, он протер лошадь полотенцем и провел по бокам щеткой, от головы до хвоста. Непогода сильно пугала лошадей, но и Габриэлю стало не по себе, так что приятно было занять чем-то руки – это помогало отвлечься от нарастающей тревоги.

Пенелопа называла это психологической адаптацией. Каждый день Габриэлю удавалось все успешнее совладать со своими страхами. Возможно, через несколько месяцев он настолько поверит в себя, что осмелится попросить руки Пен. И, надо надеяться, она тоже будет достаточно уверена в нем, чтобы принять предложение.

– Жаль, что идет дождь, – сказал Стратфорд. – Хотя, если ты действительно собираешься строить фабрику, дожди тебе будут в помощь. Потребуется много воды для запуска оборудования, особенно если ты намерен использовать паровые двигатели.

Габриэль потрепал коня по гриве.

– Да. Кажется, я уже знаю, где именно будет располагаться фабрика. Там удобная равнина, и поблизости есть небольшой водопад. Вероятно, я стану использовать паровые двигатели – за ними стоит будущее. А близ каскада, где сильный напор воды, начать работу в любом случае будет проще. На все потребуется много денег, ведь в окрестностях необходимо построить деревню, а начать я планирую сразу с коттеджей, а не с бараков. И как только обеспечу работой женщин, особенно с детьми, я поселю их в отдельные дома. И без школы, конечно, не обойтись.

– Ты уверен, что такие траты тебе под силу? – спросил Стратфорд.

– Думаю, да, – ответил Габриэль. – Мое состояние покроет первоначальные расходы. Я уже написал стряпчему, а также своим партнерам. Вскоре мы обсудим все детали дела.

– Хорошо. – Джеффри кивнул. – Думаю, ты уже все достаточно хорошо продумал. Когда планируешь приступать?

Конь принялся раздраженно махать хвостом, и Бромвич отнял руку.

Хороший вопрос, верно? Так увлекательно строить планы, продумывать все детали, только вот для того, чтобы начать дело, необходимо покинуть дом графа и отправиться в свое поместье.

Без Пенелопы.

От одной этой мысли сердце пронзила сильная боль. Здесь, в Сомертон-Парке, они были словно в раю. И именно благодаря Пен Габриэль пошел на поправку – в этом он не сомневался. Но начинать самостоятельную жизнь ему придется в одиночку: не может же он просить Пенелопу сопровождать его – будет верхом неприличия предлагать такое незамужней даме. Особенно вдове.

Но Габриэль должен набраться храбрости и вернуться домой.

– Скорее всего этой весной.

Как он справится без нее?

«А зачем тебе это нужно?» – спрашивал внутренний голос. В конце концов Стратфорд уже не раз говорил ему, что без любви и поддержки жены ничего не добиться. Он честно и откровенно рассказал, как необходима ему была Лилиан, сколько она сделала для того, чтобы помочь Джеффри стать лучше, сильнее.

А Габриэлю нужна Пенелопа. Однако его нужды немного отличаются от нужд графа.

Прямо над головой раздался очередной раскат грома, за которым последовали громкий треск расщепленного дерева и ржание лошадей. Бромвич бросил щетку и вслед за Стратфордом бросился вон из стойла, но один из перепуганных жеребцов снес дверь и вырвался наружу. Конюхи бросились врассыпную. Недолго думая Габриэль оттолкнул совсем еще юного слугу и сам схватился за поводья – ему часто приходилось успокаивать животных на поле боя. Этот молодой жеребец не привык к громким шумам, внезапным вспышкам – к тому, чего обычно не боится бывалый боевой конь, но все же Бромвич решил прибегнуть к некоторым испытанным приемам. Он попробовал поговорить с лошадью: подтянул ее морду ближе к своему лицу и принялся нежно поглаживать шею. Когда животное наконец успокоилось, Габриэль отвел его назад в стойло.

– Отличная работа, милорд! – выпалил потрясенный конюх.

– Действительно, – согласился Стратфорд, похлопав Бромвича по плечу. – Ты оценил обстановку быстрее, чем я вообще что-либо понял.

И только теперь до Габриэля дошла суть случившегося. Всего несколько недель назад подобный раскат грома и последовавший за этим переполох могли на долгие часы лишить его рассудка – сознание Бромвича мигом оказалось бы в прошлом, в самом центре кровавой битвы.

Теперь же он испытывал лишь некоторую усталость после поединка с необузданным конем. Габриэль действительно шел на поправку.

Что ж, возможно, обручение с ним и не покажется Пенелопе таким ужасным решением. Ведь и он по-своему смог помочь ей – отпустить чувство вины, мучившее ее долгое время, открыть новые границы собственной страсти. Но хватит ли этого? Только Пен в состоянии ответить на этот вопрос.

Габриэль внезапно ощутил желание поговорить с ней об этом.

– Ну, – он повернулся к Стратфорду, – теперь к дому, наши дамы наверняка заждались. Так ведь?

Джеффри бодро согласился; очевидно, и ему не терпелось встретиться с женой.

Габриэль вышел под дождь и бегом направился к заднему входу в дом. Он уже точно знал, чем именно хочет заниматься с Пен до самой ночи. Но в первую очередь он попросит ее руки. Или сначала займется с ней любовью, а потом предложит пожениться, когда она будет на седьмом небе от блаженства. Вероятно, так поступать не совсем честно, только Габриэль хотел получить положительный ответ Пенелопы настолько сильно, что готов был пойти на это. Ведь, несмотря на огромное количество времени, проведенное в объятиях друг друга, в невероятной близости тел и сердец, Бромвич по-прежнему не знал, что именно Пен к нему испытывает. Он любил Пенелопу и, хотя и не ждал такой же любви от нее, все же желал знать, что он для нее значит.

В сердце проснулся страх. Может, Габриэль для нее – лишь своего рода искупление? С ним она старается избежать тех ошибок, что допустила с Майклом? Габриэль, конечно, не сомневался: Пенелопа искренне заботится о нем, но любит ли она его?

Бромвич глубоко вздохнул. Скоро он узнает ответы на все свои вопросы.

Габриэль остановился на полпути, заметив, как к поместью поворачивает чья-то карета. Он поежился, узнав один из собственных экипажей. Неужели семья нашла его? Но кто именно приехал за ним сюда и зачем?

Как только карета скрылась за углом, Габриэль поспешил в особняк, подозревая, что через минуту-другую нежданный гость будет уже там.

 

Глава 17

– Скорее всего он отправился с моим мужем, – услышал Габриэль голос Лилиан. – Могу я предложить вам чашечку чая? Мы могли бы посидеть в гостиной до их возвращения.

– В этом нет необходимости. Мы уедем, как только дождемся брата.

Габриэль через закрытую дверь узнал интонации Эдварда.

– И куда же вы собираетесь его везти? – послышался голос Пенелопы, официальный и холодный тон которого казался неестественным.

Таким тоном Пен разговаривала только с Алленом, и Бромвич знал, каким надменным взглядом сейчас награжден его брат. Такое вполне может обезоружить Эдварда – он никогда не мог совладать с сильными женщинами, а Пенелопа порой показывала себя отнюдь не робкой девочкой, как истинная дочь маркиза. Габриэль улыбнулся. И жена маркиза из нее получится тоже потрясающая.

– Назад в клинику, разумеется, – изрекла Амелия. Господи, она-то что здесь делает? – Там ему самое место.

Улыбка в одно мгновение исчезла с лица Габриэля.

Голос Пенелопы выдавал ее раздражение:

– Я сомневаюсь, что…

– Доброе утро, – прервал он «светскую беседу», входя в холл. Вмиг на него обратили взоры четыре пары глаз. Глаза Эдварда, к удивлению Габриэля, не казались пьяными. Взгляд Амелии был злым и расчетливым. Лилиан не скрывала любопытства, а Пенелопу словно разрывали на части беспокойство и гнев.

Амелия нарушила молчание первой.

– Габриэль! – начала она елейным голоском. – Ты выглядишь… м… не лучшим образом.

Она внимательно осмотрела его с головы до ног, и на ее щеках заиграл румянец. Сегодня Бромвич был одет скорее как простой рабочий, нежели как джентльмен – они со Стратфордом помогали строить школу в деревне. И то, что Габриэль попал под дождь по пути домой, не улучшило его внешнего вида. Судя по взгляду Амелии, Габриэль заключил, что выглядит он диковато.

Стратфорд вошел вслед за ним и сразу направился к жене. После короткого приветствия чета с извинениями удалилась.

Эдвард и Амелия многозначительно посмотрели на Пенелопу, но та отказалась уходить, и Габриэль был рад этому. Теперь, когда в их рай так внезапно ворвался внешний жестокий мир, она была очень нужна ему.

– Эдвард, – наконец он нарушил молчание. – Амелия. Что вас привело в Шропшир?

С минуту все молчали, затем Амелия откашлялась, многозначительно взглянув на мужа. Эдвард распрямился и заявил:

– Когда мы приехали в Викеринг-плейс, то были крайне огорчены известием, что тебя оттуда забрали. – Эдвард пронзил Пенелопу грозным взором, и это также удивило Бромвича: оказывается, трезвым его брат был не такой бесхарактерный. Эдвард перевел взгляд на брата, и Габриэль заметил волнение в его глазах.

– Прошу прощения за беспокойство, Эдвард, но уверяю тебя, здесь я в полной безопасности.

Эдвард сжал губы в тонкую линию.

– Разумеется, мы рады, что ты в безопасности. Однако твое место в Викеринг-плейс, и ты это знаешь. Мы приехали, чтобы отвезти тебя обратно.

Пенелопа, казалось, вот-вот лопнет от ярости, и Габриэль нежно взял ее руку в свою.

– Я не хочу возвращаться. Вообще-то я намерен…

– Хочешь ты того или нет, – перебила Амелия, – ты поедешь.

Бромвич глубоко вздохнул, Эдвард же глянул на жену с упреком.

– Амелия имела в виду, что там тебе будет лучше. Аллен говорит…

– Мистер Аллен ничего не знает о том, что нужно Габриэлю, – возразила Пенелопа.

Эдвард, слегка опустив голову, посмотрел на нее исподлобья.

– Аллен – весьма уважаемый человек, управляющий одной из лучших клиник Англии. А тебе, мой брат, напомню, – он перевел взгляд на Габриэля, – что ты, между прочим, не в себе. Вы же, – Эдвард вновь посмотрел на Пенелопу, – вообще не разбираетесь в этой области. Не понимаю, зачем только моя мать попросила вас о помощи.

– Потому что я уже помогала солдатам, страдающим от боевого посттравматического синдрома…

– Да-а, – противно протянула Амелия. – Аллен поведал нам, как именно вы им помогаете.

Пенелопа возмущенно фыркнула, Габриэль же покраснел.

– Все, хватит! – прорычал он. – Я не позволю вам оскорблять Пенелопу! – Эдвард и Амелия смотрели на него широко раскрытыми глазами, и Бромвич выпалил на одном дыхании: – И я не вернусь в Викеринг-плейс.

– Но, Габриэль, твои приступы… – запротестовал брат, взгляд которого выражал искреннюю обеспокоенность.

– За последние шесть недель у меня ни одного не было, – ответил Габриэль. – Раньше же они у меня повторялись самое большее через две недели – обычно чаще. Лечение Пенелопы помогает, Эдвард.

Эдвард округлил глаза в изумлении.

– Аллен допускает, что периоды ремиссии вполне возможны. И это совсем не значит, что помешательство не вернется вновь.

– Ваш брат не сумасшедший, – твердо сказала Пенелопа. – Он просто страдает от посттравматического синдрома. Ужасы, которые переживают солдаты на войне, часто оставляют шрамы не только на теле, но и в душе, они оседают в сознании. Я признаю, что приступы Габриэля были весьма пугающими. Были! Как он сам сказал, за последние недели не наблюдалось ни намека на приступ, и в настоящее время мы излечиваем другие симптомы. Уверяю вас, нет никаких причин для серьезных рецидивов.

– Не сумасшедший, говорите? – спросил Эдвард.

– Именно так, – кивнула Пен.

– Полагаю, это решать суду лорда канцлера, – вновь встряла в разговор Амелия, поспешно перебирая пальцами.

Эдвард испуганно вздрогнул, но все же вполне невозмутимо извлек из кармана запечатанное письмо и протянул брату.

Это еще что? Судя по сверкающим триумфом глазам Амелии, письмо не предвещает ничего хорошего. Онемевшими пальцами Габриэль сломал печать и принялся читать.

«Единогласным решением комиссии в данном письме, скрепленном печатью Королевства Великобритании, сообщаем, что Габриэль Деверо к десяти часам по полудни 27 марта обязывается явиться в Лондон, дабы предстать перед двадцатью четырьмя представителями закона для подтверждения своей дееспособности или же для закрепления за его персоной статуса душевнобольного.

Явка обязательна и отказу не подлежит».

Габриэль, казалось, перестал дышать. С его дыханием, он чувствовал, остановилось время.

– Когда вы обратились за этим? – спросил он, надеясь, что никто не заметит предательской дрожи в его голосе.

– Около шести недель назад, – ответил Эдвард.

– Но ваша матушка сказала мне, что никто не подаст прошение в комиссию до тех пор, пока я не смогу опробовать свой метод! – воскликнула Пенелопа.

Лицо Эдварда побледнело.

– Моя мать мной не командует, леди Бриджмен.

Габриэль перевел взгляд от брата к Амелии, губы которой расплылись в довольной ухмылке.

«О нет. Тобой командует твоя жена», – мрачно подумал он. И Амелия жаждет получить контроль над всем семейством маркиза. Если Габриэля признают душевнобольным, титул и состояние наследует Эдвард, а значит, все окажется во власти этой женщины. И Эдвард, разумеется, не посмеет ей воспрепятствовать. Возможно, таким образом он рассчитывает добиться верности жены.

Боже…

– Эдвард, вы сделали запрос, еще не зная, выздоровлю я или нет, – сказал Габриэль. Голос его звучал жалко, но он ничего не мог с этим поделать. Бромвич готов был умереть – лишь бы вновь не оказаться заточенным в Викеринг-плейс, особенно теперь, когда он почувствовал себя свободным и счастливым. – Вы должны отозвать свое прошение.

Брат грустно покачал головой:

– Нет. Хоть я и рад, что твои приступы прекратились, все же сомневаюсь, что ты в своем уме. Я очень надеялся, что ты поправишься здесь, но наш стряпчий сообщает, что ты берешь большую ссуду. По его словам ты собрался строить что-то вроде фабрики на нашей территории. На фамильных землях Деверо! – Он презрительно фыркнул. – Нет, я просто обязан защитить семью от твоих безумных идей!

Габриэль почувствовал, как по телу пробежала ледяная волна гнева.

– Это не безумная идея, – произнес он. Голос его звучал тихо и осторожно, он прекрасно понимал, что все объяснения бесполезны и никакие аргументы не помогут. Не важно даже, как оценивают его состояние Эдвард и Амелия. Амелия видит свой шанс и не хочет его упустить. Она не сможет получить власть над владениями Деверо, пока Габриэль жив или считается дееспособным, и готова пойти на все, чтобы добиться желаемого. А Эдвард… у него появилась возможность, скрываясь под маской защитника семьи, наконец осчастливить дражайшую супругу.

Бромвич знал, что его планы относительно собственной фабрики вовсе не безумны, но ни для кого это не имело значения. Как только комиссия выслушает вердикт Аллена и персонала Викеринг-плейс, Габриэля признают невменяемым.

Он крепко сжал челюсти, едва сдерживая дрожь от переполняющей его ярости. Но умолять Габриэль не станет, тем более он не сомневался: любые уговоры бесполезны.

– Очень хорошо. Тогда до двадцать седьмого.

Он не двинулся с места, пока за братом не закрылась дверь. Затем Бромвич потянулся к буфету, чтобы налить себе выпивки. Габриэль сделал три добрых глотка и вздохнул. Да, еще едва перевалило за полдень, но сейчас у него была весомая причина выпить до обеда.

Бромвич закрыл глаза, чувствуя, как по телу разливается успокаивающее тепло. Если его снова упрячут за стены Викеринг-плейс, он никогда больше не почувствует вкус алкоголя. И никогда больше не увидится с Пенелопой.

Габриэль почувствовал, как у него дрожат колени. Он сделал три осторожных шага и уселся на канапе.

Не говоря ни слова, к нему подошла Пенелопа. Она опустилась перед ним на колени, аккуратно взяла из его рук наполовину опустевший бокал и поставила в стороне. Пен прижалась головой к груди Габриэля, обняв его за шею. В ответ он обхватил ее плечи, уткнувшись головой в волосы, вдыхая волшебный аромат. Он никогда не забудет этот запах – мандарин и ваниль, и что-то еще, сам дух Пенелопы.

– Не падать духом, милорд, – произнесла она ту же фразу, что и когда-то на балу, и несколько недель назад в Викеринг-плейс. Господи, как же Габриэль хотел поверить ей сейчас, как и тогда, прежде.

– Ты же понимаешь, что ничего хорошего будущее не предвещает, Пен, – удрученно проговорил Бромвич.

Пен отстранилась и смерила его гневным взором.

– Еще как предвещает! Я дам показания…

– Ты – нет, – нахмурившись, перебил он ее, обхватив ладонями красивое лицо. Она выглядела такой молодой, свежей и особенно милой в новом лиловом платье. Удивительно, но казалось, что и глаза ее стали сиять ярче. Габриэль позволил этому прелестному виду впечататься в память, чтобы лицезреть Пен во сне каждую ночь. Нет, он хотел созерцать это и днем, бодрствуя. Чтобы его талисман всегда был бы рядом.

– Я не хочу, чтобы ты туда ездила, Пен. Если ты дашь показания, то Аллен начнет рассказывать те же мерзости. И тебе начнут задавать неприятные вопросы. А что потом? Будешь всеми силами доказывать им, что мы не любовники?

Пенелопа знала, как важна для леди репутация, и Габриэль надеялся, что она не станет спорить. Все же ее губы сомкнулись в упрямую линию, которую он так хорошо знал.

– Подобные суды проходят в публичных местах, – продолжал он. – Туда, будто на бесплатный спектакль, набьются толпы зевак, желающих поглазеть на психа, но самое интересное начнется, когда все узнают, что я аристократ. Каждое показание будет вывернуто наизнанку и представлено в самом вульгарном виде, а все ради забавы. Подробности детства опишут в «Таймс», чтобы новость стала достоянием общества, чтобы ни один твой знакомый не пропустил статью, которой непременно дадут громкое название. Неужели ты хочешь подарить им шанс окрестить тебя вдовой-шлюшкой безумного маркиза?

Пенелопа на секунду поморщилась от этих грубых слов, но тут же, сузив глаза, дерзко выпрямилась.

– Плевать мне на это, Габриэль! Я не отступлю. Особенно сейчас, когда у нас есть весомые аргументы. Я фиксировала процессы излечения всех бывших солдат, с которыми я работала. У меня десятки историй, и у каждой – счастливый конец. Я могу даже попросить некоторых из моих пациентов дать показания: они не откажутся – в этом я уверена. К тому же на нашей стороне Джеффри, влиятельный и уважаемый человек. Его показания сыграют важную роль. В конце концов, ты живешь в его поместье уже полтора месяца, в одном доме с его беременной женой. Никто ни за что не поверит, что он позволил бы такое, будь ты настоящим безумцем. И он сможет объяснить, почему твои планы о постройке фабрики вполне здравы.

Ее горячие излияния словно расплавили ледяную стену отчаяния, оградившую его сердце от остального мира.

– Я уже бывала на одной из этих комиссий, – продолжала Пен. – Верно, все, что ты говоришь, чистая правда. Однако ты должен защищаться до последнего. И если ты в течение всего процесса будешь вести себя разумно и спокойно… ну, скажем так, твоя эмоциональная устойчивость вкупе с моими показаниями и свидетельствами Джеффри принесет нам победу. Не забывай, комиссия состоит из таких же людей, как ты: аристократов, юристов и уважаемых служителей церкви. И никто не стремится объявить человека сумасшедшим без веской причины. В конце концов, если закрыть кого-то в лечебнице было бы так просто, то и любого из них могут рано или поздно объявить безумцем.

Габриэль погладил ее лицо, наслаждаясь нежностью румяной кожи.

– А если я запрещу тебе давать показания? – спросил он, уже догадываясь по мятежному блеску ее глаз, что сейчас услышит в ответ.

– Я все равно пойду туда. Мне не нужно твое разрешение.

– Но я могу отказаться от защиты, – пригрозил Габриэль.

Пенелопа побледнела.

– Ты этого не сделаешь, – неуверенно произнесла она. – Пожалуйста, скажи, что ты этого не сделаешь!

Он прильнул к ее губам. Красивая, упрямая девчонка. Она даже не побоялась навеки быть заклейменной блудницей, лишь бы спасти его, Габриэля. Он прервал поцелуй и отстранился, внимательно посмотрев на Пенелопу.

– Хорошо, Пен, я соглашусь, но при одном условии.

Она чуть склонила голову; взор ее все еще был затуманен не страстью, пробужденной их поцелуем.

– Если меня не признают безумцем, мы поженимся в тот же день. Твоя репутация будет подпорчена, но не очернена. Общество прощает любые грехи, когда дело заканчивается свадьбой.

Пенелопа недоуменно смотрела на него, не в силах выговорить ни слова.

Габриэль затаил дыхание, чувствуя, как сильно стучит в груди сердце. Возможно, он хочет от нее слишком многого: да, она готова пожертвовать ради него своей репутацией, но своим будущим? Связать себя с человеком, страдающим от боевого посттравматического синдрома, и, что страшнее, потенциальным безумцем?

– Это… – Она запнулась на полуслове и, сглотнув, попробовала ответить еще раз: – Ты женишься на мне только ради того, чтобы спасти мою репутацию?

– Господи, Пен! – возмутился Габриэль и притянул ее к себе.

Он постарался вложить всю свою страсть в очередной поцелуй, без слов показать Пен, насколько сильно его чувство. Она так много для него значила – он любил ее уже очень давно; Пенелопа – свет во тьме, его ангел, его звезда, сама его душа.

И тогда, когда он уже готов был сорвать с Пен одежду и овладеть ею прямо здесь, в холле – к черту слуг, к черту ее кузину, к черту всех! – Пен прервала поцелуй и уткнулась лицом в шею Габриэля.

– Хорошо, Габриэль, – пробормотала она запыхавшимся, взволнованным голосом. – Если все сложится удачно, я выйду за тебя в тот же день.

Он испытал непритворный восторг, услышав эти слова, и, не таясь, принялся покрывать страстными поцелуями лицо Пенелопы.

– Но что, если мы проиграем? – тихо спросила она.

Радость не покинула Габриэля полностью, но заметно угасла. Такое возможно: его признают сумасшедшим, ее – шлюхой, он не сможет жениться на ней – это будет просто незаконно, как не сможет и управлять собственным имением.

Габриэль вновь поцеловал Пенелопу, в растерянности обдумывая ответ. Но такового не находилось.

 

Глава 18

Следующие несколько дней ушли на усердные приготовления. Пенелопа несколько часов приводила в порядок свои записи относительно болезни Габриэля, тщательно обдумывая каждое слово, чтобы заметки эти принесли максимум успеха. Она написала нескольким своим подопечным и несказанно обрадовалась, узнав, что трое из них готовы дать показания.

Также Пен еще раз тщательно расспросила Габриэля. Разумеется, она хорошо помнила все, о чем он ей рассказывал, но решила, что лучше освежить знания. А затем все четверо, включая Лилиан и Джеффри, уселись вместе, чтобы обсудить будущий процесс и прорепетировать перед друг другом свои речи.

Пенелопа прежде не была так благодарна кузине, как теперь. Холодная логика никогда не была ее сильной стороной, а эмоции постоянно загоняли в тупик. Но Лилиан и логика – практически единое целое, а Джеффри – превосходный стратег. Все, что осталось Пенелопе, так это упорядочить свои показания, что она и сделала раз двадцать, если не больше, надеясь, что перед комиссией порядок изложения сведений не собьется в ее голове. Она понимала: лишнее, неосторожное слово не просто выставит ее дурой, но, самое главное, – навредит Габриэлю.

Она старалась не думать о том, что начнется, когда Аллен объявит во всеуслышание о ее связи с Габриэлем. Пен молилась, чтобы ей удалось избежать этого тяжкого испытания, но все же успокаивала себя тем, что вскоре после слушания станет законной супругой Бромвича и шумиха, которая поднимется в результате заявления Аллена, быстро уляжется.

Чуть успокоившись, Пенелопа продолжила свои приготовления, укрепившись в мысли, что все сложится удачно.

Если дни проходили в заботах, то по ночам кипела страсть. С тех пор как Пен пустила Габриэля в свою постель, она с каждым днем все сильнее испытывала ненасытную потребность в его обществе. Неспешными, умелыми ласками он доводил ее до такого блаженства, что ей требовалось немало времени, чтобы прийти в чувство. Он исследовал каждую клеточку ее тела, открывая перед ней все новые грани удовольствия, лаская ее в таких местах, о чувствительности которых она прежде и не подозревала.

Однако, заперев перед сном дверь своей спальни накануне отъезда в Лондон, Пенелопа поняла: эта ночь будет совсем иной. Напряжение витало в воздухе – сладкое, пьянящее, но острое, от которого по коже Пен бежали мурашки.

Стоило щелкнуть дверному замку, Габриэль подхватил Пенелопу так резко, что она едва не вскрикнула. Одним легким движением он поднял ее на руки и отнес в постель, положив на середину кровати.

– Пен, – едва не прохрипел он, расстегивая пуговицы на брюках. – Ты нужна мне прямо сейчас. Ты не злишься на меня? – спросил он, задрав юбки ее платья и раздвинув ноги.

Она понимала его острое желание немедленно овладеть ею. Она тоже нуждалась в нем сейчас особенно сильно, ибо знала: несмотря на все приготовления, слушание может пройти не в их пользу. Они оба боялись, что эта ночь может оказаться для них последней.

– Иди ко мне, – подстегнула она его.

Он вошел в нее резко, настойчиво. Она застонала, сама не зная, от удовольствия или от боли, так как в этот раз была еще совершенно не готова к соитию. Он вошел глубоко, навис над ней, упершись локтями в матрас и тяжело дыша. Пен чувствовала себя под ним откровенно слабой, приспосабливалась к его движениям, все больше ощущая нарастающее возбуждение.

Пенелопа наблюдала за ним, видела, как напрягались его мускулы, когда он старался удержаться на весу, не рухнуть на нее. Габриэль протянул руку и начал ласкать ее внизу, теребя нежный бутон, награждая Пен желанным удовольствием. Его ласки вкупе с движением плоти внутри ее лона вскоре довели Пенелопу до пика наслаждения, захлестнувшего, казалось, все ее существо. А после Габриэль овладел ею безжалостными, резкими толчками, отчего кровать раскачивалась и с силой билась о стену. Пенелопа же жадно принимала – она хотела принять – все, что он сможет ей дать. И в завершение оба застонали громко, не скрывая чувств, одновременно получив сильнейшее удовольствие.

Габриэль обтер и Пен, и себя полотенцем, смоченным в теплой воде, оставшейся в кувшине. Пенелопа чувствовала себя утомленной – и не столько от их страстного совокупления, сколько от напряженного дня, – и быстро провалилась в сон, успокоившись в объятиях Габриэля. И лишь на самой границе между сном и явью она осознала, что на этот раз он излился в нее, и заснула с блаженной улыбкой на лице, представляя прекрасных темноволосых детишек со светло-карими глазами.

Сильный раскат грома разбудил Пенелопу на рассвете. Утро оказалось не слишком веселым, ибо солнечный свет едва пробивался через темные грозовые тучи. Пен выглянула в окно и сразу расстроилась: мрак окутал все вокруг.

Габриэль нежно обнял ее сзади, опустив подбородок на хрупкое плечико, и не более радостным взглядом окинул открывающийся за окном пейзаж.

– Ты все еще хочешь отправиться в путь? В такую погоду? – взволнованно спросила она, в смятении устремив взор куда-то вдаль.

Они решили ехать в город все вместе. Джеффри старался убедить Лилиан остаться дома – ведь их ребенок вот-вот появится на свет, но уговоры оказались бесполезными, она просто не слушала супруга. Лилиан знала, что на слушании может произойти любая неприятная неожиданность, и отказалась оставлять кузину в несчастье одну, как это случилось, когда умер Майкл. Но Пенелопа знала: никто в целом мире не сможет успокоить ее, если она потеряет Габриэля.

Они предположили, что поездка в Лондон займет около четырех дней, так как с Лилиан им придется ехать гораздо медленнее, чем без нее. Было решено, что в карете отправятся только женщины, а Джеффри и Габриэль будут сопровождать их верхом. Габриэль не терпел замкнутых пространств, да и Джеффри не радовала перспектива путешествия с двумя крайне обеспокоенными леди. Однако дождь грозил нарушить их планы – как они поедут верхом?

Они ждали несколько часов, однако дождь лил как из ведра, а небо и не думало проясняться. Понимая, что они жертвуют драгоценным временем, не говоря уже о риске завязнуть в грязи по пути, Габриэль приказал наконец подать карету Пенелопы. Он сказал, что не хочет доставлять неудобства Лилиан, так как в переполненном экипаже четыре дня провести очень нелегко, но Пен понимала: он просто не хотел, чтобы кто-то узнал о его слабости – боязни замкнутого пространства.

Пенелопа забралась в карету и устроилась на сиденье зеленого бархата, Габриэль последовал за ней. В отличие от повозки, доставившей их из Викеринг-плейс в Сомертон-Парк, карета Пен была предназначена для долгих поездок, снабженная широкими сиденьями и красивыми лампами – в целом интерьер напоминал маленькую уютную комнатку. Здесь были широкие окна, и Пенелопа раздвинула занавесь, пуская внутрь как можно больше света, чтобы облегчить положение своего спутника.

Но все же она чувствовала его напряжение. Он сидел скованно, почти неподвижно, и Пен заметила, как быстро и прерывисто вздымается от взволнованного дыхания его грудь. Когда карета тронулась, она нежно сказала:

– Запомни, Габриэль. То, что ты сейчас испытываешь, – всего лишь ассоциации, это ненастоящие чувства. Мы выясним, что именно в замкнутом пространстве вызывает у тебя такой страх, и искореним зло.

Габриэль кратко кивнул и закрыл глаза, но Пенелопа видела: он по-прежнему мучается. Следующие полчаса она беспрестанно о чем-то болтала, пытаясь отвлечь его. Проклятая погода все осложняла: гром гремел сильнее прежнего, а яркие вспышки молний пугали и ее саму.

После особенно сильного мерцания Пен услышала тихий стон. Габриэль так сильно впился руками в колени, что побелели костяшки пальцев. Пенелопа прикусила губу от отчаяния – все ее усилия оказались тщетны.

Она в спешке стянула с рук перчатки, сбросила с плеч накидку и расстелила ее на полу кареты, чтобы встать на колени перед Габриэлем. Пен гладила его руки, смотря в его широко раскрытые глаза.

– Шшш, – говорила она, умоляюще заглядывая в глубину его карих глаз. Он безотрывно смотрел на Пенелопу, и во взгляде его читалось отчаяние. – Все хорошо, – шептала она, поглаживая руками его бедра. – Смотри на меня. Вот так. Направь все свое внимание на то, что я делаю.

Не отрывая взора от глаз Габриэля, Пенелопа начала расстегивать пуговицы на его бриджах. Все его силы уходили на то, чтобы держать себя в руках, поэтому плоть его еще не отвердела, но Пен это не смутило. Она взяла его естество в руки, сперва нежно поглаживая, затем сжимая все крепче. Совсем скоро его плоть отвердела, и Габриэль застонал совсем по иной причине, нежели прежде. Взяв его в рот, Пенелопа знала, что теперь Габриэль не может думать ни о чем, кроме ее горячего языка и нежных щек. Он положил руку ей на голову, то сжимая, то расслабляя пальцы, пока наконец не излился, издав хриплый приглушенный крик.

Разумеется, Габриэль отплатил Пен тем же, отчего вся карета переполнилась ее томными криками, а после оба забылись в объятиях друг друга. Он успокоился, но длилось это недолго, ибо, когда они проснулись, прежнее напряжение вновь вернулось к Габриэлю. И все, что Пенелопе оставалось делать, – это крепко обнимать его и шептать теплые, успокаивающие слова.

С Лилиан и Джеффри они встретились во время ужина на постоялом дворе. Дождь так и не унимался, и передвигаться верхом не представлялось возможным даже небольшой промежуток времени. Габриэлю пришла в голову идея ехать с Пенелопой до Лондона без остановок – ему проще один раз потерпеть несколько часов быстрого мучительного пути, чем сидеть замкнутым в карете еще три дня. Пен, разумеется, согласилась, и они договорились встретиться со Стратфордами уже в городе.

Они мчались в Лондон очень быстро, меняя лошадей по возможности каждые три часа. С каждой милей Габриэлю становилось все труднее сохранять контроль над собой. У Пенелопы сжималось сердце каждый раз, когда она, закусив губу, смотрела на него, замечая, что лоб его усыпан капельками пота. Ей было невыносимо тяжело видеть его страдания, и Пен задалась вопросом, не навредит ли ему это мучительное путешествие. Многочасовое испытание замкнутым пространством! Прекратись сейчас дождь, Габриэль быстрее пули окажется на улице. А что, если с каждой минутой мучений его сознание уходит все дальше в мутное прошлое? Если бы только Пен могла знать, в чем именно кроется причина его страха, она сделала бы все, чтобы помочь ему и вытащить из паутины кошмаров.

В этот раз Габриэль с криком очнулся от очередного страшного сна, и Пен, не выпуская его из своих объятий, спросила шепотом:

– Скажи мне, что ты видел во сне. – Она приложила все возможные усилия, чтобы голос звучал как можно более гипнотически. – Не позволяй видениям покинуть тебя. Скажи, что ты видишь.

Он издал жалобный стон, вертя головой из стороны в сторону.

– Где ты? – спросила Пенелопа. – Что ты чувствуешь? Что ты слышишь?

– Кровь, – прохрипел он. – Смерть. Гниль.

Сердце болезненно сжалось в груди и, казалось, на какое-то время и вовсе перестало биться. Что же он видит?

– Ты что-нибудь слышишь?

Габриэль замотал головой, крепко зажмурившись.

– Нет, кругом тишина. Тихо. Слишком тихо. И… темно. Что-то… что-то давит на меня. Вдавливает прямо в землю. Не могу дышать. – Он перешел на крик: – Не могу дышать!

Он дышал, но слишком быстро, очень тяжело; его грудь дрожала от скорого прерывистого дыхания. Пен знала, что он в панике. Но она не должна поддаваться жалости, обязана продолжить его расспрашивать: если не вытянуть все из него сейчас, вероятно, Габриэль никогда не освободится от этих кошмаров.

«Но что, если ты хочешь слишком многого? Что, если все закончится так же, как с Майклом?»

Ледяной страх пронзил тело. Нет, она хотела помочь Майклу, она ни в чем не виновата…

«Но и Габриэлю ты тоже просто хочешь помочь».

На какой-то момент Пенелопу охватили сомнения. Ей стало настолько страшно, что она задрожала. Однако взяла себя в руки и быстро прогнала неуверенность. Она уже не та наивная Пен – она многое изучила и уже помогла не одному человеку. Она должна доверять себе, своей интуиции – об этом ей твердили многие, в том числе и сам Габриэль. И она обязана поверить себе ради него.

– Где ты, Габриэль? Ответь мне! – резко приказала Пенелопа.

– Похоронен, – простонал он. – Похоронен заживо.

«Что?!» Пен затаила дыхание. Неужели его и вправду…

– Похоронили, – повторил он. – Меня похоронили. Под тушей моей павшей лошади. Под телами моих погибших людей. Помогите!

Габриэль широко распахнул глаза, бегло осматривая карету, словно стараясь понять, где находится. Он дышал невероятно быстро, его руки мелко тряслись. Он со всей силы ударил по стене кареты, приказывая кучеру остановить лошадей. Удар был таким сильным, что после него – Пен не сомневалась – останется большой синяк.

Сердце ее отчаянно стучало, она могла лишь беспомощно наблюдать за происходящим. Неужели она виновата в том, что ему стало еще хуже? Это она заставила его погрузиться в воспоминания так глубоко…

– Я здесь, Габриэль, – сказала Пенелопа, протягивая к нему руки, но в этот момент карета остановилась и Габриэль, распахнув дверь, ринулся под дождь.

Она последовала за ним, прямо в дорожную грязь, сжавшись от ледяных капель и промозглого ветра. Было темно, и Пен лихорадочно пыталась отыскать Габриэля, жмурясь от проливного дождя. Сверкнула молния, и в нескольких ярдах она заметила его силуэт. Он стоял на коленях, сжав руками голову. Пенелопа бросилась к нему, каблуки утопали в грязи, идти было трудно, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы удержаться на ногах.

– Габриэль? – позвала она его, подходя ближе.

Он посмотрел на нее. Вид его был ужасен – Пен могла отнести и это на счет темноты, но при свете молнии она увидела, что ему действительно худо. Неужели призраки прошлого преследуют его даже здесь, на открытом воздухе?

Пенелопа подошла к нему как можно ближе, всматриваясь в искаженные страданием черты лица. Под дождем они оба промокли насквозь, но Пен не заметила собственной дрожи, безотрывно следя за спутником.

– Габриэль? – с осторожностью спросила она. – Ты помнишь, что сейчас было?

Он устало выпрямился.

– Помню. И даже больше.

В этот момент Пенелопе показалось, что ее сердце разлетелось на мелкие куски от боли, которую она так отчетливо услышала в его голосе. Габриэль нещадно тер руками лицо то ли от воды, то ли чтобы спрятаться – Пен не знала.

– Теперь я увидел то, чего не хотел мне показывать разум.

– Что? – переспросила она, с ужасом предвкушая ответ.

– Я дожил до конца этой битвы, – говорил он. – Пошел на врага, в последнюю атаку. Но меня сбросили с лошади. – Габриэль тяжело дышал, слова выговаривались все труднее, однако он продолжал свой рассказ: – Это был французский пехотинец. Он напал на меня внезапно, и я при падении ударился о землю с такой силой, что потерял способность дышать.

Слушая его, Пенелопа детально представляла все. Ее Габриэль, борющийся за жизнь. У нее самой перехватило дыхание, и ей стало жутко страшно за него, несмотря на то что он сейчас рядом, живой и в безопасности. Слава богу. Слава богу, что он выжил!

– Когда я попытался подняться, поблизости взорвался снаряд, меня не убило, но… – Он задрожал, и Пен почувствовала, что и сама дрожит в ответ, хотя пока даже не знает, что он расскажет дальше. – Обрывки чьей-то плоти и кровь хлестнули мне в лицо, и я вновь упал, а когда еще раз попробовал подняться, меня… придавил своим весом мой умирающий конь.

Пен едва не вскрикнула, прикрыв рот рукой.

– Казалось, конь умирал на протяжении нескольких часов, издавая жуткие вопли от боли и ужаса, – продолжал Габриэль, крепко зажмурившись. – Вокруг кипела битва, и никто не услышал моей мольбы о помощи. Повсюду падали тела – лошадей, людей… – Он открыл глаза и взглянул на Пенелопу как раз в тот момент, когда сверкнула молния. Его лицо покрыла мертвенная бледность. – Я помню, как рядом со мной упала женщина. – Теперь его голос звучал очень устало. – Вероятно, она была спутницей кого-то из солдат или женой офицера, но ее лицо было таким красивым и таким спокойным, что на мгновение мне показалось: это ангел, прилетевший спасти меня. Однако очень скоро я понял, что она мертва.

– О, Габриэль, – прошептала Пенелопа со слезами на глазах. Они пробежали по щекам горячим ручьем, и только тогда она заметила, что плачет. Пен боялась даже вообразить, какой ужас пережил Габриэль, поэтому у нее не нашлось других слов, чтобы успокоить его, и она вновь проронила: – Габриэль…

– Битва закончилась, а я все еще лежал там, зажатый со всех сторон гниющими трупами соратников и врагов. Солнце палило нещадно, и вскоре воздух преисполнился запахом смерти. Накануне битвы шел дождь, и теперь с земли поднимался пар, наполняя воздух еще большей тяжестью. Я думал, что умру от жажды… Но так проходили дни, я уже молил о смерти и наконец потерял сознание.

– Ты был там три дня, – вспомнила Пенелопа.

– Да.

Ей хотелось обнять его. Прижать к себе и пообещать, что ничего страшного с ним никогда больше не случится. Убедить, что он уже никогда не будет таким беспомощным. Но если они потерпят поражение на предстоящем слушании, то ему станет еще хуже. Конечно, никаких гниющих тел, но он также окажется в западне, беспомощный и обессиленный. И эта западня на всю жизнь.

Они должны выиграть. А чтобы это сделать, нужно добраться до Лондона, живыми и здоровыми.

– Пойдем. Мы простудимся, если будем долго стоять под дождем, – сказала Пенелопа, увлекая Габриэля к карете.

Он повиновался, но забрался в карету очень неуверенно, напряжение все еще не покинуло его. Пен крепко обнимала возлюбленного, пока он не провалился в глубокий сон, и так они ехали, пока не прибыли к очередному постоялому двору.

Пенелопа решила, что в эту ночь они останутся на ночлег. Обоим необходима сухая одежда и отдых после тяжелого испытания. Сама она плакала не переставая целый час и не могла остановиться. «Не удивительно», – думала Пен. Нет ничего удивительного в том, что посттравматический синдром Габриэля принял такие тяжелые формы – после всего пережитого им кошмара; она поражалась, как он мог сохранять хоть каплю рассудка с теми воспоминаниями, что дремали в его голове. Она наблюдала, как он спит, и молилась, чтобы следующий день прошел хоть немного лучше, чтобы они, отдохнувшие и чистые, спокойно продолжили путь. Пен молилась, чтобы Габриэль наконец выздоровел.

Настал третий день их путешествия в Лондон. Дождь так и не перестал, уже смеркалось, однако до города оставалось недалеко – хотя его и не было видно, никакие ветра не могли прогнать его запах.

Когда карета подъехала к дому на Гросвенор-сквер, ни Пенелопа, ни Габриэль не могли похвастаться бодростью духа. Да, они переоделись в чистую одежду, но настроения ими владели те, каких совсем не ожидала Пен.

Она взволнованно наблюдала за Габриэлем. Большую часть дня он сидел спокойно и молчал. Этим утром он зашел в карету с трудом, но никаких симптомов, предвещающих приступ, она не заметила. Казалось, теперь путешествие для него перестало быть особенно тяжким испытанием. Да, он почти не разговаривал, но слушал Пен и порой даже улыбался ее шутливым историям. Однако его состояние казалось каким-то… хрупким. Габриэль теперь выглядел особенно ранимым, уязвимым. Пенелопа не могла понять выражения его глаз, когда он смотрел в окно. Может, он просто волнуется перед комиссией? Или ему неловко после всего, что видела Пен, и оттого, что он сейчас не находит в себе сил поддерживать разговор?

Как бы она хотела знать, что он чувствует сейчас.

Экипаж встретили слуги в голубых и серебристых ливреях семейства Деверо. Габриэль вышел из кареты первым и подал руку Пенелопе. А затем повел ее вверх по лестнице к входной двери, которую перед ними распахнул строгого вида дворецкий, и, прежде чем тот успел приветствовать хозяина и гостью, Габриэль прошептал:

– Через два дня ты станешь здесь хозяйкой. Этот день будет наисчастливейшим в моей жизни, и не только потому, что мы докажем свою правоту на слушании. Просто потому, что ты наконец станешь моей женой.

От этих слов сердце Пен забилось быстрее.

Позади дворецкого появилась дама в черном; ее пышные юбки, казалось, затмили свет, проникающий из окон гостиной. Дворецкий отступил, приглашая прибывших войти, и Пенелопа встретилась взглядом с маркизой. Совсем скоро этот титул перейдет к супруге ее сына, однако она пока еще об этом не знает. Пен позволила себе улыбнуться.

– Леди Бромвич, – приветствовала она, приседая в реверансе. Однако образ матери Габриэля, родной сестры ее бывшей свекрови, в этот момент вызывал у нее не самые приятные эмоции.

Свекровь… По правде, Пен всерьез еще не думала о предстоящем браке. А ведь всего несколько недель назад она и предположить не могла, что так скоро соберется замуж во второй раз. Да, Пенелопа думала, что рано или поздно – а скорее поздно – она найдет достойного мужчину, с которым ее будет ждать спокойная жизнь. Но Габриэль?…

Пенелопа отвлеклась от своих мыслей, когда ее будущий супруг приветствовал мать холодным поцелуем в щеку.

– Как хорошо, что ты вернулся, Габриэль, – сказала маркиза, однако голос ее звучал не слишком приветливо.

– Благодарю вас, – ответил он, выпрямляясь. – Осмелюсь утверждать, что теперь я отсюда никуда не уеду.

Бромвич проводил Пенелопу через холл, не выпуская ее руки из своей.

– …сестра здесь, – слышали они голос маркизы, удаляясь все дальше в глубь дома.

Улыбка заиграла на лице Габриэля, но сразу угасла, когда мать добавила:

– И конечно, твой брат с Амелией. И еще кое-кто…

У подножия лестницы Бромвич резко остановился, и Пенелопа почувствовала, что он слишком крепко сжал ее руку. Подняв глаза, она поняла почему. Сердце ее замерло – наверху стоял мистер Аллен.

– Добрый вечер, милорд. Леди Бромвич, леди Мантон. – Его излишне любезный тон был как патока, и от отвращения по коже Пенелопы побежали мурашки. – Я рад, что у меня появился шанс поблагодарить вас за гостеприимство. И мне, и моим коллегам очень удобно у вас.

Пен осмотрелась и заметила в гостиной Картера и Деннингса, ведущих непринужденную беседу с третьим мужчиной, которого она видела впервые. Посетители были одеты не в привычную льняную униформу санитаров, а в черные костюмы, отчего их присутствие здесь показалось Пенелопе еще более странным.

– Какого дьявола они тут делают? – спросил Габриэль у матери.

Пен нахмурилась. Раньше она не замечала за ним такой грубости, но понимала, почему сейчас он столь резок: он пережил три дня кромешного ада, впереди его ожидал роковой день, который с огромной вероятностью лишит его всего, что он имеет, и до конца жизни упрячет за толстые стены лечебницы, и теперь, когда Габриэль наконец приехал домой, он видит в своей гостиной людей, как раз желающих запереть его подальше от остального мира.

Он уже не пытался скрыть свой гнев, его нервы были на пределе. Стало еще хуже, когда Амелия вышла вперед и сказала:

– Господа – наши гости, разумеется. Они любезно согласились приехать в Лондон, чтобы дать показания на слушании от лица семьи. Не останавливаться же им в ночлежках. – Леди Деверо бросила презрительный взгляд в сторону Пенелопы. – А что она делает здесь?

– Она даст показания на слушании в качестве главы этой семьи!

– Прекратите! – прервал всех резкий голос леди Бромвич.

Чувство неловкости, зародившееся в душе Пенелопы, как только она увидела мистера Аллена и его помощников, теперь лишь возросло. Габриэлю после пережитых в карете дней просто необходим был отдых, да и соответствующая обстановка, чтобы подготовиться к слушанию.

– Пожалуйста, Габриэль, – прошептала она, так чтобы только он мог ее услышать. – Давай отправимся в дом Стратфордов.

Габриэль сжал ее руку и сказал вполголоса:

– Я не сбегу из собственного дома, Пен. И ты тоже останешься.

Пенелопа недовольно сжала губы; в ней боролись волнение и раздражение. Ох уж этот упрямец. И его мерзкие родственнички.

– А теперь, – Габриэль нежно поцеловал руку спутницы, – я недолго побеседую с братом, а после провожу тебя в твою комнату.

Как же Пен хотелось, чтобы он проводил ее туда прямо сейчас и остался с нею, однако Габриэль уже направился в дальний угол гостиной.

– Эдвард сказал мне, что у Габриэля не было приступов уже около двух месяцев, – услышала Пенелопа позади голос маркизы, не сводившей взора с сына. Пен показалось, что в глазах леди Бромвич теплилась надежда – она, наверное, была единственной, кто здесь не желал запереть Габриэля в лечебнице.

– Да, – кивнула Пенелопа. – Не было ни одного с тех пор, как я приехала в Викеринг-плейс.

Пен взглянула на Габриэля. Он едва держал себя в руках и уже не старался скрывать эмоций – настолько сильную злобу вызывал у него Эдвард. Он взял с подноса бокал бренди и сделал добрый глоток. Пенелопа знала, что Габриэль пил, только когда был расстроен.

– Так вы действительно считаете, что теперь он полностью здоров? – спросила маркиза.

– Да, я так думаю, – ответила Пен, переводя взгляд на леди Бромвич. Некоторое время она обдумывала, как правильнее и доступнее объяснить маркизе, что именно поспособствовало развитию недуга ее сына и что помогло от него избавиться, стараясь по возможности не вдаваться в ненужные детали. – Видите ли, от всех душевных травм, полученных на войне, он пока не избавился, но самое страшное позади. Теперь ему значительно лучше.

Пенелопа вновь стала искать взглядом своего любимого и на этот раз увидела на его лице весьма странную гримасу, не свойственную тому Габриэлю, которого она знала последние недели.

– Я рада это слышать, – продолжала маркиза. – Так страшно наблюдать, как один сын хочет отнять власть у другого. Это почти так же страшно, как думать, что ваш сын сошел с ума.

Но Пенелопа уже не слушала ее, безотрывно следя за Габриэлем, внимательно наблюдая за каждым его движением. «О нет! – в панике подумала она, увидев, что он срывает с себя галстук. – Нет. Нет. Нет!»

Когда он сбросил фрак, неладное заподозрил и Эдвард.

– Ты слушаешь меня, Габриэль? Что с тобой?

В этот момент оживился мистер Аллен и стал с любопытством следить за своим пациентом. Картер и Деннингс тоже обратили внимание на потенциального безумца, особенно когда Аллен поспешил в угол, где Габриэль теперь пытался выпить оставшиеся ничтожные капли бренди из опустевшего стакана, словно это могло помочь ему утолить жажду.

Он заревел от разочарования и с силой разбил бокал об пол.

Пенелопа услышала тяжкий вздох маркизы.

Нет, этого не должно случиться. Не должно! Если она сейчас подоспеет к нему, вероятно, она поможет Габриэлю взять себя в руки.

Однако люди мистера Аллена подбежали первыми. Картер попытался связать Габриэлю руки, но от этого стало только хуже.

– Пошли прочь! – прорычал Габриэль, отталкивая санитара.

Деннингс предпринял попытку связать ему ноги, но Бромвич пинками освободился и от второго помощника Аллена.

– Перестаньте! – беспомощно закричала Пенелопа.

Откуда-то послышался пронзительный визг Амелии:

– Я знала, что так будет! Я же говорила, он псих!

Пенелопа едва сдержала исступленное желание дать этой женщине пощечину.

В этот момент Картер попытался подобраться к Габриэлю со спины, чтобы накинуть веревки ему на плечи, но тот вовремя заметил санитара и бросился в атаку.

Наконец Пен настигла маркиза. Она дотронулась до его плеча.

– Габриэль…

– Я сказал, пошли прочь! – Он ударил рукой с размаху, что заставило Пенелопу отлететь назад, казалось, на целый ярд, и она ударилась о небольшой стол. Пен схватилась за лоб, чувствуя пульсирующую боль во всем теле и слезы, вмиг заструившиеся по лицу.

– Он сошел с ума! – донесся до нее голос Эдварда. – Он только что ударил леди!

– Нет! – закричала Пенелопа, дрожа от боли. Она крепко давила рукой на бровь, точно стараясь остановить кровь, и попыталась встать, но от головокружения мгновенно рухнула на колени. – Нет, он принял меня за санитара. Он бы никогда не причинил мне боль. Я сама виновата. Не нужно было его трогать.

Но никто не обращал внимания на ее слова. Одним глазом Пен видела, как мистер Аллен и его помощники разом напали на Габриэля. Пенелопе казалось, что она сердцем слышит его дикие вопли, лишь усиливающие ее страдание, разрывающее душу на части. Почему это произошло? И почему так внезапно?

– Как вы, миледи? – Рядом с Пен присела молодая служанка и прижала к ее кровоточащему лбу льняной платок.

– Все хорошо, – ответила Пенелопа, стараясь взглядом отыскать Габриэля. – Мне просто нужно…

– Ведите брата наверх и заприте в его комнате! – приказал Эдвард Деверо. – Поставьте охрану возле обоих выходов!

– Нет! – кричала Пен, стараясь встать с помощью служанки, когда санитары выводили Габриэля из помещения. – Габриэль!

Услышав свое имя, Габриэль лихорадочно завертел головой, пока не нашел того, кто его звал, однако глаза, в которые теперь смотрела Пенелопа, были отнюдь не золотисто-карими. Остались лишь черные зрачки безумца, не способные признать даже самого близкого человека.

Ее Габриэль ушел.

 

Глава 19

Габриэль прижимал руки к вискам, изнемогая от пульсирующей боли. Он сидел на кровати в своих покоях, где его держали взаперти уже двое суток – насколько он помнил. Для его же блага, сказали ему. В этот раз приступ наступил стремительно быстро и был гораздо сильнее любого из прежних, сказали они. И Бромвич верил. Боль в голове, тошнота и дрожь во всем теле служили тому подтверждением.

«Я ударил Пенелопу».

Резкая боль сковала его сердце. Он бы никогда не сказал этого раньше, но слава богу, что приступ произошел сейчас. Случись он завтра, послезавтра, на следующей неделе или в следующем году – какая разница, – Пенелопа была бы связана узами брака с безумцем. Хорошо, что ей удалось избежать этой ужасной участи.

Сердце сдавил очередной спазм боли, сильный, резкий, тяжелый; Габриэль предположил на миг, что эта боль не пройдет никогда. Она навсегда поселится в его сердце, пугающая, как меч палача, – заставляющая трепетать в ожидании долгой мучительной казни. Именно это ждет Бромвича в будущем – ноющая, неугомонная боль, просыпающаяся всякий раз, когда перед его взором предстанет Пенелопа, – и так будет каждый день, до самой его смерти.

Ощущение бремени, обрушившегося на него с самого утра вчерашнего дня, сегодня оказалось еще более острым. Его жизнь! Все теперь кончено, и Бромвич знал это. Все планы, мечты и стремления ушли вместе с его свободой. Все, что осталось в его жизни, – это томительное ожидание момента, когда безумие захлестнет его разум целиком, и тогда от прежнего Габриэля не останется ничего. Теперь он совсем один. Вероятно, всего несколько недель назад Бромвич не воспринял бы это так тяжело, как сейчас, когда его поманила надежда на лучшее.

Габриэль корчился от ноющей тяжести в груди, словно его душу, как грязное белье при стирке, сдавливали, перетирали и стискивали; дышать мешал ком, образовавшийся в горле. Если в будущем его ожидают лишь одиночество и полное помешательство, то нужна ли вообще эта жизнь?

Этот вопрос не давал ему покоя, навязчивый голос нашептывал Габриэлю, что если он не хочет терпеть эту душевную муку, то и не нужно. Голос твердил, что у него есть выбор. И что он может покончить с этой проклятой жизнью до того, как его лишат выбора.

Бромвич поднял голову, услышав голоса из коридора. Он прислушался, но не узнал говорящего и не разобрал ни единого слова. Но потом он услышал голос Эдварда.

– …что также возможно. А слушание уже завтра.

– Завтра не сегодня, – услышал Габриэль другой голос, очень напоминающий голос графа Стратфорда. – А теперь откройте эту проклятую дверь.

Габриэль резко встал и едва не согнулся от внезапно усилившейся боли. Почему же Стратфорд пришел сюда? Неужели Пенелопа ему все рассказала?

Дверь отворилась. В комнату проскользнула Пенелопа. Она едва ли не подбежала к Габриэлю и остановилась близ него, раскрыв объятия.

– Габриэль, – проронила она, прильнув к нему, и голос ее сейчас казался Бромвичу особенно сладким – вероятно, звуков прелестней он в жизни не слышал.

Он не смог сдержаться и обнял ее в ответ, уткнувшись лицом в ее волосы и вдыхая цитрусовый аромат, самый родной его сердцу запах. Габриэль закрыл глаза и вновь глубоко вдохнул, точно стараясь навеки запечатлеть это восхитительное благоухание.

Но вскоре – слишком скоро – она отстранилась и взглянула ему в глаза. Бромвичу показалась, что сама его душа вывернулась наизнанку, когда он увидел ее лицо. Яркая рана, с дюйм длиной, красной полосой рассекала лоб любимой женщины. Тонкая и неглубокая, но от нее мог остаться шрам. Господи, он изуродовал ее прелестное лицо!

– Я боялась, что больше не увижу тебя, – сказала Пен; взгляд ее казался обеспокоенным, но одновременно выражал облегчение. – Я пыталась попасть к тебе вчера весь день, но твой проклятый братец даже на порог пустить меня отказывался.

Габриэль чуть не задохнулся от гнева, осознав, как мерзко поступает его родной брат. Как он мог так обойтись с Пенелопой?! А Пен… наплевав на свою гордость и честь, старалась пробиться к нему через оскорбления и унижения, несмотря на то, что Габриэль сделал с ней… Бромвич с трудом сдержал дрожь от ненависти к самому себе.

– Но теперь я здесь, – продолжила Пен, взяв его за руку. – И я заберу тебя с собой.

– Что? – Габриэль отдернул руку. Она взглянула на него с осторожностью, и огонек упрямства загорелся в ее взоре: именно так она смотрела на него, когда уговаривала сесть в карету за лесом, чтобы бежать из Викеринг-плейс.

У Бромвича перехватило дыхание от закипающих чувств, таких противоречивых. Он был, бесспорно, счастлив, что любимая приехала за ним. Пенелопа столько для него сделала, без ее участия он, вероятно, остался бы без тени рассудка. Но вновь пойти с ней? От одной мысли об этом ему хотелось кричать.

– Пен, ты не можешь просто так похитить меня отсюда, – начал он.

Она упрямо вздернула подбородок.

– Я и не собираюсь тебя похищать. Мне пришлось хорошо постараться, но я забираю тебя отсюда совершенно легально. Я уговорила Джеффри убедить солиситора суда справедливости, что содержание тебя под замком незаконно, покуда тебя официально не признали невменяемым. Мы пришли сюда в сопровождении представителей закона. Так что собирайся, нужно спешить. У нас еще много дел перед завтрашним слушанием, нет времени на пустые беседы.

Душа его ликовала. Пен готова была горы свернуть, когда Габриэлю понадобилась помощь. Но рассудок находился во власти мрачной реальности.

– Ты действительно думаешь, что у нас остались шансы доказать мою адекватность?

Пенелопа опустила глаза, но лгать не стала:

– Нет. После того, что произошло в гостиной на глазах всех этих людей, комиссию вряд ли сможет что-то переубедить.

Хотя Габриэль заранее знал ответ на свой вопрос, вопреки его ожиданиям эти слова ранили его сильнее, чем собственное осознание безысходности.

– Совершенно справедливо. Ведь я сумасшедший.

– Я не верю в это.

Бромвич почувствовал, что ее упрямство начинает его раздражать.

– Проклятье, Пен! Когда же ты откроешь глаза и взглянешь в лицо фактам? – Его взор вновь остановился на ссадине, уродующей лоб Пен. Рана уже начала заживать, но кожа вокруг нее приняла болезненный фиолетовый оттенок, и Габриэль еще сильнее возненавидел себя.

– Когда они будут действительно что-то значить! – в гневе прокричала она. – Это был рецидив. Не больше.

– Рецидив? – прорычал он, не сводя глаз с ее лба. – Я мог убить тебя! Ты подумала, что с тобой стало бы, толкни я тебя сильнее? Что было бы, ударься ты об этот чертов стол не лбом, а виском? А если бы я задушил тебя? Или сломал шею? – Образ бездыханной Пенелопы, лежащей у его ног, молнией сверкнул в сознании Габриэля, отчего у него подкосились ноги. – Рецидив? – Он фыркнул, не веря своим ушам.

Пенелопа округлила глаза, слушая его монолог, но, кажется, эта пламенная речь не оказала желаемого эффекта.

– Рецидив, – медленно повторила она. – Такое бывает даже в самых удачных случаях. А на этот раз… – Ее голос дрогнул, глаза увлажнились.

Гнев Габриэля моментально отступил – он не мог видеть ее слез.

– …это моя вина, Габриэль, – продолжила Пен, и одинокая слеза скользнула вниз по щеке. – Мне не следовало заставлять тебя так углубляться в воспоминания, заново переживать все кошмары своего прошлого, особенно по пути в карете, где ты и без того с трудом держал себя в руках. Я должна была прекратить. А теперь… видишь, что я сделала с тобой. – Ее губы задрожали.

Проклятье! Габриэль ведь знал, что Пен будет винить себя, если что-то пойдет не так. Его сердце сжалось от боли. Он в очередной раз проклял себя за то, что согласился поехать с ней. Если бы прошлое можно было вернуть, Бромвич никогда не сбежал бы из Викеринг-плейс – лишь ради того, чтобы спасти Пенелопу.

Он шагнул к ней и обнял за плечи.

– В этом нет твоей вины, Пен. Ты старалась вылечить меня всеми возможными способами.

– Тогда пойдем со мной, – не отступала Пенелопа.

– Зачем? – спросил Габриэль, отпуская ее. – Слушание состоится завтра. Все кончено.

А если и нет, Бромвич не позволит себе быть в обществе Пенелопы – этот «рецидив» может повториться в любой момент.

– Но остается шанс все изменить, – не сдавалась она. – Мы можем попробовать уговорить твоего брата отменить или по крайней мере отложить заседание на определенный срок. Ты поселишься в коттедже где-нибудь вдали от города, в тихом и уютном месте, где мы продолжим лечение. Это займет некоторое время…

– Эдвард, то есть Амелия, – мрачно перебил ее Габриэль, – ни за что не согласятся на это. Они еще никогда не были так близки к тому, чтобы прибрать все к рукам.

Пенелопа презрительно фыркнула.

– Ты прав.

Она закрыла глаза, словно что-то обдумывая. Габриэль пристально смотрел на нее, гадая, что у нее на уме. Открыв глаза, Пенелопа твердо посмотрела на него.

– Есть и другой выбор, – монотонно произнесла она. – Мы можем пожениться.

– Нет, Пен, – отрезал он.

– Да, – не сдавалась она. – Ты ведь уже подготовил все необходимые документы. Если мы поженимся сегодня, брак будет законным. И если тебя признают невменяемым, твой брат все равно получит все, что хочет, и вряд ли станет заботиться об аннулировании брака. А я получу то, что нужно мне. Я буду решать, кому, как и где тебя лечить, куда тебя помещать, а куда – нет. Ты никогда не попадешь в Викеринг-плейс, и никто не посмеет применять на тебе такие варварские методы, как ледяные ванны или обжигания. Ты не будешь больше страдать.

Габриэль замер, ошеломленно глядя на Пенелопу. Она не пошла бы на такую жертву, если бы не любила его, так ведь?

– Зачем тебе все это? – шепотом спросил он; ему, как воздух, требовался ответ. – Зачем тебе связывать свою жизнь с безумцем?

Пенелопа раздраженно поджала губы.

– Я же говорила, что не считаю тебя безумцем.

– Но если я…

– Тогда ты псих! – прокричала она, окончательно шокируя его. – Но я все равно за тебя выйду! По крайней мере я буду знать, где ты, что с тобой. Ты хоть можешь представить себе, что я испытала за последние полтора дня? Ты представляешь, каково мне было смотреть, как люди, которым я не доверяю, уводили тебя от меня? Понимаешь, каково мне было сознавать, что я бессильна, никак не могу их остановить? Они ведь даже слушать меня отказывались!

Пенелопа говорила это так искренне, с таким чувством, что у Габриэля перехватило дыхание.

– Постоянно пребывая в неведении, я не могла задремать даже на минутку, – продолжала она, голос ее дрожал. – Прекратился ли приступ или ты по-прежнему страдаешь в его путах, прикованный к кровати с завязанными глазами? Проснулся ли ты, окруженный врагами, или пришел в сознание, погрязший в отчаянии от вернувшегося безумия? – Глаза Пен блестели от едва сдерживаемых слез. – Или ты просто лежал тут один, думая лишь о том, что я бросила тебя? – Ее подбородок задрожал, казалось, она вот-вот разразится рыданиями.

– Нет, Пен, – прошептал Габриэль. – Что ты…

Пенелопа успокоилась, во взгляде засияла прежняя решительность.

– Хорошо. Потому что я никогда тебя не брошу. И мне наплевать, сумасшедший ты или нет, Габриэль. Если тебя полностью не излечить никогда, то мы будем жить с этим. И научимся с этим бороться. Вместе.

От этих слов сердце Габриэля преисполнилось жгучей, горькой радостью. Она любит его! Не могла не любить – что еще может заставить женщину осознанно вступить в брак с безумцем? Заставить ее жить каждый день в ожидании очередного приступа?

Бромвич решился прикоснуться к ней в последний раз.

– Я поражен, – тихо промолвил он. – Глубоко. Искренне. Но я не приму этой жертвы.

– Габриэль… – Пенелопа закрыла глаза.

– Посмотри на себя, Пен. Раненая. Утомленная. Последние два дня совершенно истощили твои силы. Своим желанием помочь мне ты погубишь себя.

Пен беспомощно смотрела на него, не в силах отрицать правду.

– А я не смогу жить, наблюдая, как ты страдаешь. – Он поцеловал ее руки. – Пока мы были вместе, ты многому меня научила. Как простить себя за то, чего я не в силах изменить. Как контролировать то, что мне подвластно. И я сделал свой выбор – я останусь здесь.

Слезы заструились из ее глаз.

– Ты не можешь просто бросить все и сдаться. Не можешь!

Габриэль мысленно вернулся к тому вечеру в Викеринг-плейс, когда он в первый раз пытался отправить Пенелопу домой. Но она с самого начала была такой упрямой… Он как тогда слышал ее пламенную клятву: «Я не знаю, получится ли избавить тебя от страданий. Но я знаю одно: пока ты борешься, я не сдамся. Клянусь». Они держались за руки, прямо как сейчас. Круг замкнулся. Габриэль знал слова, которые способны освободить Пен.

– Могу, Пен. Я больше не буду бороться с безумием. Такова моя судьба, и я принимаю ее.

Бромвич заставил себя отпустить ее руки. Боже, как же он любит ее! И только во имя этой любви он нашел в себе силы сказать остальное:

– И ты тоже должна оставить все как есть, Пен.

Пенелопа сжала кулаки, вонзившись ногтями в ладони, словно это могло помочь ей сохранить тепло его рук, ускользавшего от нее, как и он сам. Габриэль не пойдет с ней. Он не пойдет с ней, и она ничего не может с этим поделать. Он останется здесь, и ей придется смириться с этим. Завтра семья доставит его в суд, и уже к вечеру его вновь отправят в Викеринг-плейс.

Пен закрыла глаза, вновь полились слезы. Господи, никогда прежде она не чувствовала себя такой беспомощной!

Она даже не могла злиться на Габриэля. Он был убежден – его жизнь сломана – и считал своим долгом уберечь ее. Он совершал страшную ошибку, но из лучших побуждений, и Пенелопе казалось, что из-за этого любовь к нему лишь возросла.

Пенелопа все еще не могла поверить, что он сумасшедший. Несмотря на рецидив, она чувствовала: за его приступами скрывается нечто, не имеющее никакого отношения к безумию. Но даже если Габриэль и страдает психическим расстройством, она все равно хочет остаться с ним.

Ей не было страшно. Габриэль не похож на Майкла. Майкл держался за свое безумие, точно оно единственное во всем мире могло принести ему счастье. И он провоцировал приступы, не заботясь о том, чем это может обернуться для него – и для нее.

Слова Габриэля не имели для нее большого смысла. Человек, которого она знала, никогда не посмел бы опустить руки и сдаться. Сейчас он этого не понимает, но вскоре вновь начнет бороться за себя. А Пенелопа должна убедить его, что, чем бы ни оказалась вызвана эта болезнь, вдвоем преодолеть ее будет намного проще. Она открыла глаза, моля Бога, чтобы тот помог ей подобрать верные слова.

– Габриэль, я…

С громким скрежетом открылась дверь – вошла служанка, с подносом. Пенелопа отвернулась и постаралась как можно более незаметно смахнуть слезы с лица. Она услышала, как прислуга поставила поднос с чаем на столик, и едва нашла в себе силы подавить раздражение. Бедняжка ведь просто выполняла свою работу. Откуда ей знать, что она прерывает судьбоносный разговор, от которого зависит будущее и счастье двух людей.

Служанка подошла ближе и сказала:

– Ну вот, милорд. Все, как вы любите.

Пенелопа обернулась, и казалось, только сейчас девушка заметила ее присутствие.

– О! – От неожиданности она прижала к груди предложенную Габриэлю чашку. – Прошу меня извинить, сэр. Я не знала, что у вас посетитель. Мне принести еще одну чашку?

Габриэль отрицательно покачал головой.

– Нет, спасибо, Дженни. Леди Мантон уже уходит.

У Пенелопы упало сердце. Нет, она не собирается уходить – просто не может сделать этого. По крайней мере до тех пор, пока не переубедит Габриэля.

Служанка смущенно смотрела то на Пенелопу, то на Габриэля, по-прежнему не отдавая чашку с чаем. Так, с чашкой в руках она и направилась к выходу. Пен удивило, что она не выполнила того, за чем пришла.

– Я… я вернусь тогда… попозже.

По коже Пен пробежала ледяная дрожь. Что все это значит? Почему девушка заикается? Неужели ее настолько смутило то, что она застала господина в компании плачущей незнакомки? Пенелопа прищурилась, стараясь рассмотреть лицо служанки.

– Подождите, – выпалила она. Габриэль и прислуга изумленно взглянули на нее, и Пен зарделась. Вероятно, сейчас она выставляла себя дурой, но все же что-то вызывало у нее подозрения.

Пенелопа не отрывала взгляда от лица служанки. Что-то в ее лице казалось ей знакомым…

– Тем вечером вы были в гостиной, – проговорила Пен. – Вы делали мне компресс после того, как я упала.

Девушка раскраснелась и опустила глаза, нервно сжав чашку.

– Да, миледи.

– Благодарю вас за помощь, – сказала Пенелопа и в этот момент готова была поклясться, что в глазах служанки промелькнуло чувство вины. Странно.

Разве не эта ли девушка подавала Габриэлю бренди тем же вечером? Во рту Пен пересохло. У Габриэля не было ни единого приступа на протяжении недель, пока он не приехал сюда…

Она опустила взгляд на чашку, которую служанка все еще держала в руках. Почему девушка не отдала ее Габриэлю, как и собиралась, при Пенелопе? Неужели там не просто чай?…

Нет. Нет! Лилиан говорила лишь, что, возможно, приступы Габриэля были вызваны каким-то веществом, но она так и не разгадала, чем это может оказаться. К тому же приступы повторялись и в Викеринг-плейс. Вероятно ли, чтобы и в клинике ему подмешивали в напитки ту же субстанцию?

Пенелопа вновь взглянула на служанку. Ну конечно, эта девушка кажется ей знакомой! Они встречались и раньше.

– Мисс Крибб?

Щеки девушки запылали.

– Извините, не признала вас сразу. – Пенелопа постаралась скрыть изумление обыкновенной вежливостью, чтобы служанка не догадалась, что ее в чем-то подозревают. – Униформа так меняет женщин. – Пен запомнила ее в том плаще, который был на ней в саду Викеринг-плейс.

– А я не ожидала увидеть вас здесь, миледи, – пробормотала мисс Крибб.

Вмиг в голове Пенелопы пробежали тысячи мыслей. Она вспомнила, что Габриэль помог сестре обезумевшей вдовы в прошлом году, но и предположить не могла, что эта сестра работает прислугой в его доме. Он пристроил ее в своем поместье в Бирмингем, чтобы она могла жить недалеко от больной родственницы.

Приступы Габриэля начались девять месяцев назад… в Бирмингем… приступы, которые сразу показались Пенелопе странными, не похожими ни на одно душевное расстройство.

Но что мисс Крибб делает в Лондоне? Служанки обычно не путешествуют из дома в дом вслед за хозяином, если это, конечно, не личная горничная какой-нибудь леди. Может быть, мисс Крибб служанка матери Габриэля? Или… Амелии?

Сейчас, однако, важнее выяснить другое. Пенелопа задержала взгляд на чашке, заметив, что мисс Крибб с нарастающим беспокойством косится в сторону двери, очевидно, желая уйти.

Дьявол! Все существо Пен кричало, что в этой чашке помимо чая есть что-то еще. Но как это доказать?

– Что ж, если это все, милорд, миледи, – откланявшись, пролепетала мисс Крибб.

Если она уйдет, Пенелопа никогда не узнает, обманывала ли ее интуиция. И Габриэль навеки уверится в мысли, что он безумец. Она нагнала девушку и выхватила из ее рук чашку, пролив немного содержимого на руки. Мисс Крибб изумленно вскрикнула.

– Пен! – удивленно воскликнул Габриэль.

Но Пенелопа не обратила на это никакого внимания. Она поднесла чашку ко рту и принялась жадно пить. Чувствовался приятный сладковатый вкус молока и небольшая доля бренди – это для маскировки опасного ингредиента?

Допив до дна, Пенелопа подняла взгляд.

– Извините. – Она выдавила фальшивую улыбку. – Очень хотелось пить.

Габриэль и мисс Крибб смотрели на нее, как на помешанную. Что ж, возможно, совсем скоро Пен таковой и станет. В гостиной приступ настиг Габриэля очень быстро.

Пенелопа заметила, что мисс Крибб выглядела не просто ошеломленной – напуганной. Заметно нервничая, она бросилась прочь из комнаты.

Не важно. Если предчувствие не обмануло Пен, то она потеряет над собой контроль очень скоро, и останется достаточно времени, чтобы поймать мисс Крибб и выяснить, на кого она работает. Впрочем, выяснять тут нечего: разумеется, на трижды проклятого братца Габриэля и Амелию, его женушку. Вероятно, в этом даже как-то замешан Аллен.

Габриэль стремительно подбежал к Пен, как только закрылась дверь.

– Что происходит с тобой, Пен? – все еще ошеломленный, спросил он.

– Просто захотела немного чаю, – легко ответила она.

– Очевидно, – бросил он, раздраженно сжав губы.

– Мисс Крибб часто готовила тебе чай во время своих визитов в Викеринг-плейс? – спросила Пенелопа. Боже, ей становится жарко. Она слегка оттянула лиф платья, жалея, что не оделась полегче.

– Да. Никто не делает чай лучше Дженни. Она всегда добавляет немного бренди, как мне нравится. Думаю, она будет навещать меня там и впредь.

Пенелопа слышала голос Габриэля словно издалека. О господи! Кожу нещадно кололо, словно тысячами тончайших игл. Пен принялась лихорадочно чесать руки. Посмотрев на них, она закричала: сотни муравьев ползали по ней, их количество все росло, пока все руки не стали казаться черными – на коже не осталось живого места.

– Пен?

Габриэль подбежал к ней.

Нет, нет! «Это какой-то наркотик, – твердила себе Пенелопа, но разум уступал панике, взявшей контроль над всеми ее чувствами. – Никаких муравьев нет!» Она хотела закричать, но горло словно что-то сдавило, а сердце колотилось, будто сумасшедшее. Муравьи выглядели совсем как настоящие, и они поглощали ее кожу. Боже, как ей хотелось пить! И этот свет – как же ярко кругом! Пенелопа сощурилась, но глазам легче не становилось, они начали жутко болеть от освещения.

Габриэль обхватил ее лицо ладонями и заглянул в глаза.

– Пен, господи, что с тобой? – кричал он. – Что с твоими глазами?

– Твое безумие, – прошептала она, перед тем как ее разум полностью сдался.

 

Глава 20

– Ты знала, что в чай добавили какое-то вещество, не так ли?

В сознании Пен эхом отзывались слова Габриэля; казалось, она слышит голос из другого мира.

Пенелопа попыталась открыть глаза, но, лишь чуть приоткрыв их, с криком вновь зажмурилась. Боже, у нее болело все.

– Была почти уверена в этом, – с трудом проговорила она; во рту пересохло от жуткой жажды.

– Господи, Пен! – вздохнул Габриэль. – Ты понимаешь, что в этой чашке было предостаточно яда для того, чтобы взрослого мужчину на несколько часов отправить в мир безумия и кошмаров?

Яд. Наркотик. Даже несмотря на боль, сердце Пен ликовало – она оказалась права! Габриэль не сумасшедший. И что самое главное – теперь и он это знает.

– Тебе повезло, что ты выжила. – Голос обеспокоенной Лилиан звучал будто отовсюду. Пенелопа вновь предприняла попытку приоткрыть глаза – очень, очень осторожно, но через мелкую щелочку разглядела лишь силуэт кузины.

Пен беспомощно застонала. Ее тошнило, голову сдавливали беспощадные спазмы. Она вновь закрыла глаза.

– Да, но сейчас я не думаю, что мне так уж повезло.

Она услышала плеск воды, точно кто-то отжал салфетку, и вскоре почувствовала на лбу приятный холод. Пенелопа вздохнула с облегчением. Должно быть, ткань отжала Лилиан, потому что Габриэль крепко держал ее за руки, и Пен задумалась, значит ли это, что он никогда не отпустит ее? Она надеялась, что теперь они останутся вместе – и думать не хотела иначе.

– Который час? – спросила Пен, вновь пытаясь открыть глаза, чтобы понять, где находится. Теперь это удалось ей намного легче.

– Почти полдень, – ответила Лилиан, но теперь это было уже не важно. – Тебя не было с нами почти сутки.

Это значит…

– Слушание?…

Оно должно было начаться сегодня в пол-одиннадцатого. Какое странное ощущение – потерять всего несколько часов и понимать, что их ни за что не вернуть.

– Было отменено по очевидным причинам, – сказал Габриэль. – Эдвард сам отозвал запрос на формирование комиссии. И прежде чем ты спросишь, скажу сразу: ни мой брат, ни Амелия не приказывали мисс Крибб меня травить.

Затуманенный разум Пенелопы изо всех сил старался осмыслить эти слова.

– Тогда как же?…

Она почувствовала – не услышала – тяжелый вздох Габриэля.

– Она винила меня в помешательстве сестры.

«Что?» Должно быть, наркотик повлиял и на ее слух.

– Но это же глупо.

– Так и есть – для нормального человека. Но мистер Аллен беседовал с Дженни весь день и заключил, что она не в себе.

– Это ее оправдывает, – проговорила Пенелопа и, нахмурившись, добавила: – И в чем же, по ее мнению, ты виноват?

– Аллен думает, что это просто навязчивая идея, но я не могу полностью отрицать своей вины. Как ты уже знаешь, я корил себя за гибель лейтенанта Бойда, и я рассказал об этом двум женщинам, когда нашел их в отчаянном положении. Я сам представил себя в таком свете, и мисс Крибб решила, что я сообщил им далеко не все. Она вообразила, что только ужасное злодеяние и связанные с ним угрызения совести заставили меня выплачивать содержание его вдове, поместить ее в дорогую клинику и позаботиться об их детях. Очевидно, мисс Крибб решила, что я не должен остаться безнаказанным.

Пенелопе казалось, что кровь закипает в ее жилах от гнева.

– И лучшим наказанием за твою помощь будет недуг, от которого страдает ее сестра?

– Кажется, так. – Габриэль облизнул губы. – Жестокая ирония.

Пен невольно представила, чем могло закончится все это, не заметь она странного поведения служанки. Чем бы это обернулось для Габриэля… И чем бы это обернулось для нее.

– Что теперь станет с ней?

– Я позаботился, чтобы ее оставили в Викеринг-плейс, рядом с сестрой. А также предупредил Аллена, что ему необходимо прекратить свои варварские методы лечения. Нельзя обращаться так с больными людьми. Должны быть другие способы помочь им.

Габриэль… Его сердце всегда открыто для всех пострадавших от войны, отчасти за это Пенелопа его и полюбила. Но все-таки…

– Она этого не заслуживает, – пробормотала она, гнев заметно утих. Но возможно, Пен уже и вовсе не злилась бы, не страдай она до сих пор от яда. – А что она добавляла в чай? – спросила Пенелопа.

– Datura stramonium, – ответила Лилиан.

Пен бросила на кузину недовольный взгляд. Погрузившись в науку, Лилиан, наверное, даже думать начала на латыни.

– А по-английски?

Щеки Лилиан зарумянились от смущения.

– Это такая трава, – объясняла она. – В народе ее называют «дурман вонючий». В семнадцатом веке произошел один инцидент, связанный с этим растением: несколько английских солдат случайно добавили себе в салат листья дурмана. Несчастные так пострадали, что пробыли без памяти одиннадцать дней, а когда пришли в себя, никто ничего не помнил. Мисс Крибб брала дурман прямо в лондонской аптеке, куда ходила за медикаментами.

– Это можно применять в лечебных целях? – изумилась Пенелопа.

– Оказывается. Мне сказали, что в очень малых дозах траву используют для лечения астмы, а также как обезболивающее в хирургии. – Лилиан с отвращением поморщилась. – Но вещество это так опасно, что я не стала бы применять его ни в каких целях. Вероятно, поэтому я практически ничего не знала об этом растении и оно не пришло мне на ум, когда я услышала о симптомах, сопровождающих приступы Габриэля. Мне очень жаль.

– Тут не о чем жалеть, – отмахнулась Пенелопа. – Как ты сама говоришь, невозможно знать все. – Она слабо улыбнулась, и Лилиан ответила тем же.

Кузина осторожно привстала, придерживаясь за подлокотники кресла. Габриэль опустил руки Пен, вставая вместе с Лилиан. Она подошла к Пенелопе и погладила ее по щеке.

– Да, но сейчас тебе так плохо… Я пока оставлю вас наедине, но зайду проведать позже.

Пенелопа благодарно кивнула и закрыла глаза, пока Габриэль провожал Лилиан до двери. Возможно, на какое-то время она задремала, так как голос Габриэля напугал ее.

– Что заставило тебя выпить этот чай?

Он не сел на край кровати, а продолжал стоять в нескольких шагах от Пен. И, если ей не показалось, голос его был злым.

– Предчувствие, – устало моргая, сказала Пенелопа, – прежде всего. Именно благодаря ему я решила внимательнее присмотреться к мисс Крибб.

Слава богу, что на этот раз она прислушалась к своим чувствам вопреки одолевавшим ее сомнениям и терзавшему чувству вины – Пен ведь до последнего была уверена, что Габриэлю стало хуже из-за нее. И если бы страх победил… если бы она не поверила своей интуиции… Пенелопа задрожала, не в силах даже думать об этом.

– Я знала, что, если ничего не сделаю, мы так и не узнаем правды.

– Пен. – Раздражение чуть померкло в его голосе – теперь Габриэль казался грустным.

Она постаралась взглянуть на него. Зрачки ее все еще были расширены, поэтому удалось разглядеть лишь смазанный силуэт, но все же Пен уловила гримасу боли на лице любимого. И она поняла, что он не злится. Габриэль видел ее в момент приступа, как и она его когда-то, и это не пугало его.

– Ты знала, что будет, если выпьешь этот чай. Ты видела, что происходило со мной… – Его голос дрогнул. – Но ты все равно это сделала. Ради меня.

– Габриэль…

– Никто на свете не пошел бы ради меня на такое. Ты спасла меня, Пен. Ты, твоя интуиция, твоя верность и даже твое проклятое упрямство… – Габриэль закрыл глаза на мгновение. – Мне нечем отблагодарить тебя за все это. Я… – Он замолчал, словно не зная, что еще сказать.

Но ему и не нужно было ничего говорить.

– И я бы снова это сделала, – прошептала Пенелопа.

Он подошел к ней и взял ее руки в свои.

– И я, – с чувством сказал Габриэль. – Я бы снова пережил все эти страдания, и даже больше, ради того, чтобы быть с тобой. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал. Страстно. С благодарностью. Этот поцелуй доказывал его чувства к ней лучше любых слов. – Я люблю тебя, Пен.

Каждая частичка Пен затрепетала от радости. В этот момент она не могла чувствовать ничего, кроме счастья. У них обоих появился еще один шанс на лучшую жизнь, и оба готовы были окунуться в нее с головой безо всяких колебаний.

– Спасибо, Габриэль, – ответила она, даже не пытаясь сдерживать широкую улыбку. – А теперь прошу, не мог бы ты лечь в эту постель, прижать меня к себе, и тогда я смогу рассказать тебе, насколько сильно тебя люблю.

Так он и сделал. Пен сдержала слово: шепча нежные признания, она ласково целовала его. Это, к сожалению, все, что она могла дать ему, пребывая в таком состоянии. Но и это было восхитительно. А после Пенелопа лежала, устроив голову на груди Габриэля, наслаждаясь его объятиями и звуками биения его сердца.

– А ты знаешь, какой сегодня день, любовь моя? – спросил Габриэль.

Она сонно взглянула на него и чуть качнула головой.

– Двадцать седьмое, – с улыбкой сказал он. – К счастью, нам не пришлось доказывать свою правоту на слушании, но я думаю, сам факт того, что я не безумец, представляет собой больший успех, чем победа перед комиссией. Это ведь значит… сегодня ты выходишь за меня замуж.

Пенелопа застонала, вновь положив голову ему на грудь. Она сомневалась, что сегодня будет в состоянии выбраться из постели…

Габриэль рассмеялся.

– Хорошо, что я понимаю, каково тебе сейчас, иначе бы твоя реакция сильно задела меня. – Он игриво поцеловал ее голову, чтобы у нее не осталось сомнений в шуточном настрое разговора. – Полагаю, я могу дать тебе небольшую отсрочку – времени ровно столько, чтобы успеть подготовить свадебное платье.

– Дай-ка подумать, – зевая, пробормотала Пен. – Оно будет желтым, да?

Хоть она и думала, что этот цвет ей больше не подходит, все равно надела бы такое платье ради Габриэля: кажется, для него это значит очень многое.

– Вряд ли, – задумчиво ответил он.

– Что? – Она подняла голову и бросила на Габриэля изумленный взгляд.

– Ты мне всегда особенно нравилась в желтом как в реальности, так и в моих фантазиях. Когда бы я ни представлял тебя, ты всегда была в желтом. Цвет солнца и радости, беззаботности и счастья – именно такой я буду видеть тебя всегда.

Пенелопа не знала, почему ее так сильно удивлял его ответ.

– Но это также цвет несчастной, неразделенной любви, – добавил он тихо. – Мне нравилось представлять тебя в желтом, пока я был уверен, что ты никогда не станешь моей. Прежде всего потому, что ты была женой моего кузена. К тому же я никогда не осмелился бы рассказать тебе о своих чувствах, я ни за что не хотел, чтобы ты ушла из моей жизни – даже общаться с тобой для меня было счастьем. А потом я думал, что сошел с ума, и понял, что должен оградить тебя от этого.

Слезы жгли глаза Пен, она и подумать прежде не могла, что чувства Габриэля к ней настолько глубоки. Ей больно было осознавать, как давно он любил ее и каких мук, должно быть, ему стоило скрывать свои чувства от целого мира – и все ради того, чтобы защитить ее.

– А в каком платье ты бы хотел видеть меня на нашей свадьбе? – с нежностью в голосе спросила она.

– В красном, – ответил Габриэль, не сводя глаз с ее лица. – Это цвет страсти, отваги, любви, которая побеждает все. Вот такой я вижу тебя сейчас.

Он нежно поцеловал ее.

– Отважной, да? И страстной, говоришь? – поддразнила его Пен, прервав поцелуй. Ей было приятно слышать от него такие слова – сама она никогда не замечала в себе этих качеств. Но если вспомнить, какой была Пенелопа несколько месяцев – лет – назад, то да, она действительно сильно изменилась. И та, прежняя Пен никогда больше не вернется.

Внезапно ей в голову пришла мысль – не слишком уместная, однако воспротивиться желанию озвучить ее Пенелопа не смогла.

– Ты слышал, что рассудок может помутиться от пламени истинной страсти? – Она спародировала высокомерный гнусавый голос Аллена. – Это одна из признанных наукой причин сумасшествия. – Пен улыбнулась Габриэлю, приподняв бровь. – Ты уверен, что хочешь рискнуть будущим и окунуться в безумную жизнь со мной?

– О да, Пен. – Габриэль прильнул к ее губам в страстном поцелуе. – И в самом деле это будет сладкое, сладкое безумие.