Габриэля разбудили резкие злобные хрипы. Странно: в этот раз он не видел снов. Такое случалось крайне редко… Но с тех пор…

Вновь раздались хрипы, уже ближе. Слишком близко. Неужели он сам издавал эти жалкие звуки? Габриэль постарался открыть глаза, но это было не так просто. Казалось, его веки залепило воском.

Он почувствовал, как кто-то нежно прикоснулся к его лбу. Чьи-то ласковые пальцы осторожно поглаживали голову. Габриэлю почудился приятный аромат, напоминающий сочетание мандарина и ванили. Последнее время он часто представлял себе этот запах. Он решил попробовать подняться, в надежде приблизиться к источнику благоухания…

Он не может двигаться! Его мозг разрывали импульсы тревоги, он задыхался от паники, не в силах вырваться из пут, и с трудом открыл глаза. Габриэль издал болезненный вздох и зажмурился, увидев ослепляющий луч света.

– Приглушите освещение, – услышал он женский голос. – Думаю, его глаза сейчас очень чувствительны к свету.

Габриэль отчаянно хотел посмотреть на говорящую, но ему было страшно. Он вновь попытался двинуться с места. Его сердце отбивало сумасшедший ритм, ведь он вновь старался побороть в себе нечто, бравшее контроль над его сознанием.

«Господи! Боже! Только не это!»

Неровное быстрое дыхание эхом отдавалось в ушах. Габриэль знал: это его собственное дыхание. Он чувствовал порывы горячего воздуха, обжигающие верхнюю губу.

«Успокойся. Возьми себя в руки».

Усилием воли Габриэль задумался. Женщина сказала «приглушить освещение». Но ведь на поле боя нет свечей, которые можно было бы потушить. Он не в Бельгии. Нет. Уже… почти пять лет прошло. Он уверен в этом.

Габриэль вздрогнул, почувствовав прикосновение чьей-то руки.

– Тише, Габриэль. Все хорошо.

И вновь он почувствовал аромат мандарина и ванили.

– Оставь свои битвы в прошлом, – говорил во тьме женский голос.

Габриэль расслабился, подставляя лицо нежной ладони.

– Все правильно, – сказала она. – Поспи.

Он то терял сознание, то вновь приходил в себя, а по всему телу проплывали волны блаженного ощущения безопасности. Он не знал, насколько долго пребывал в таком состоянии, но когда очнулся, первая мысль его была, что он снова попал в ад. У него болело все. Словно Посейдон выбросил его из моря счастья на жестокий берег скорби и Габриэль лежал там один, обнаженный и израненный. Его кожа высохла, болела и чесалась, как будто облепивший его тело прибрежный песок раскалился на солнце.

Габриэль попытался пошевелиться, но не смог сдвинуться с места. Он распахнул глаза, стараясь рассмотреть что-то через окружившую его кромешную тьму. Но увидел больше, чем ему хотелось бы. Он обнаружил на себе окровавленный военный мундир. Опять.

Дьявол. Очередной приступ.

Габриэль сморщился, но даже это причинило ему сильную боль. Он с надеждой старался вернуть рассудок, но вскоре, однако, сдался. Его разум словно провалился в бездну, а мозг отек и воспалился, как тело при страшной болезни. Все, что он мог вспомнить, – это… чтение. Да, чтение коротких писем Эдварда из поместья. О достижениях и успехах. Такие послания не доставили бы Габриэлю сюда, в дом, где его держали взаперти как сумасшедшего.

«Как сумасшедшего? Габриэль, ты и есть сумасшедший».

Резкая боль сковала его сердце, а душу разрывал гневный протест. Но как можно не соглашаться с этим? Ему ведь становится все хуже, и это очевидно. Как долго Габриэль еще продержится, пока безумие не овладеет им всецело?

– Ты проснулся.

Он вздрогнул, вновь услышав во тьме мелодичный голос. Тяжелый бархатный полог слегка отошел, и Габриэль увидел силуэт стройной женщины. Но дамам не дозволялось посещать мужчин в Викеринг-плейс. Он что, ошибся? Изящные формы светились истинной женственностью, и их никак нельзя было принять за мужские.

Должно быть, приступ безумия еще не закончился. Он ведь знал, что в бреду иногда разговаривает с несуществующими людьми.

– Жар, кажется, спал, – радостно кивнув, промолвил плод его воображения. – Прибавим свет? – предложила она.

Сам не зная почему, Габриэль согласился. С ее появлением он почувствовал долгожданную защищенность. Он от всей души желал взглянуть в лицо своему таинственному видению, так как знал, что это принесет ему спокойствие – даже если он никогда больше не вспомнит его.

Незнакомка подошла ближе и немного сдвинула занавеси. Раздался грубый шорох ткани. Под полог проник дневной свет, проясняя форму носа, изгибы губ, наклон подбородка женщины…

О нет. Нет, нет, нет, нет, нет. Габриэля сразил исступленный поток пробудившихся чувств.

«Пенелопа?»

– Ты знаешь, где находишься, Габриэль? – спросила она.

Должно быть, ему не удалось скрыть свои чувства, и поэтому Пенелопа успокаивающе подняла руку.

– Хорошо, если нет, – добавила девушка.

– Конечно, я знаю, где я, – будто в свою защиту ответил он, чувствуя, как начинает терять самообладание под натиском стыда и смущения. Стыда перед всеми, кто видел его таким. А к очевидцам прибавилась и Пенелопа… Какого черта она тут делает? Он не видел ее два года. Она ведь и знать не должна была, что он здесь, так? Нет, это не может быть реальностью.

Габриэль проморгался, чтобы избавиться от сухости в глазах и лучше рассмотреть посетительницу. Пенелопа была одета во все черное, как в день похорон Майкла. Но почему? Ведь женщине полагается носить траур лишь в течение полугода после смерти супруга. Пенелопе давно следовало отказаться от этой унылой одежды и подобрать себе что-нибудь более веселое, под стать возрасту. Разве настоящая Пенелопа не была бы сейчас одета во что-то более светлое?

Значит, это его воображение? Габриэль решил проверить: задать ей вопрос, ответа на который кроме подлинной Пенелопы и его самого никто не знает. Он мрачно усмехнулся. Дурак. Раз он знает ответ, так и придуманная им Пенелопа тоже. Чтобы выяснить правду, нужно найти другой способ.

Однако Габриэль не смог придумать ничего, кроме как подавить в себе остатки гордости и спросить напрямую.

– Ты настоящая? – прохрипел он в полном отчаянии. Жалкое зрелище. Но вероятно, если их беседа продлится достаточно долго, он сможет выяснить правду. Ведь если она поддельная, то рано или поздно скажет что-нибудь бессмысленное, абсурдное.

Пенелопа приподняла брови в легком удивлении, чуть наклонив голову.

– Ты… сомневаешься в этом?

Габриэль покачал головой, но даже это незначительное движение грозило вновь перевернуть его мир. Он беспомощно задержал взгляд на гостье, словно она была его опорой.

– Не то что бы… Но ты должна признать, что это ненормально. Я о твоем пребывании здесь.

Черты лица Пенелопы незнакомым образом преобразились: такой Габриэль ее прежде не видел. Странная смесь недоумения и… вины?

– Твоя мать не сообщила, что просила меня приехать?

У Габриэля сжалось сердце. Мать упоминала о том, что кто-то должен навестить его в ближайшее время. Кто-то, кто поможет ему избавиться от ужасного недуга. Разумеется, он готовился к встрече с новым врачом. Он был согласен на все, лишь бы вернуться к нормальной жизни.

Но Пенелопа ведь не врач, и, более того, это не настоящая Пенелопа. Его разум просто начал с ним очередную игру: он примешал его разговор с матерью к этому видению.

Габриэль издал болезненный вздох, словно избавился от тяжелейшей ноши, настолько гнетущей, что почти забыл: его держат в заточении как дикого зверя.

Посетительница удивленно изогнула губы.

– Почему ты улыбаешься? – спросила она с любопытством.

Но Габриэль улыбнулся еще шире. Он ничего не мог с собой поделать.

– Просто я только что понял: на самом деле тебя здесь нет.

Габриэль испугался, осознав, что после того как он рассказал о своем открытии, видение может исчезнуть. Конечно, он не хотел бы, чтобы подлинная Пенелопа видела его позор, но присутствие ее призрака доставляло ему радость. И он надеялся, что пробудет в этом приятном обществе подольше.

– Ага, – задумчиво сказала она, вскинув брови. Однако ни в чем переубеждать его не стала. – И ты этому рад?

– Очень. – Почему бы не сказать правду? Вряд ли это ее обидит – ведь она всего лишь плод его воображения. – Я не хотел бы, чтобы живая Пенелопа видела меня таким. Я не смог бы жить с этим. Однако раз уж мы выяснили, что все это не по-настоящему, давай поговорим о чем-нибудь другом.

– О чем, например? – не спеша кивнула она.

– Например… – Габриэль почувствовал гнетущую грусть. Он понятия не имел, о чем можно разговаривать с призраком.

Все же он знал, что в первую очередь сказал бы настоящей Пенелопе, если бы, разумеется, вновь стал полноценным человеком. Те сокровенные слова, которые он держал в себе месяцы и даже годы. Габриэль благодарил судьбу за то, что так и не осмелился признаться ей. Ведь это – ужасная, страшная ошибка, нечестное для них обоих стечение обстоятельств – особенно после всего, что произошло после смерти Майкла.

Однако этой, ненастоящей, Пенелопе Габриэль мог рассказать все. Вероятно, эти слова прогонят и видение, и надежду, которую оно вселило в сердце бывшего солдата. Да, не просто так его воображение выбрало Пенелопу: виной тому неотступная надежда. Ведь его жизнь сломана, и не остается ничего, кроме горьких несбыточных мечтаний.

Габриэль глубоко вздохнул, поражаясь, как бешено колотится его сердце, несмотря на то что всего этого в действительности не происходит.

– Например, о моих чувствах к тебе. Не покидавших меня ни на миг.

– Габриэль…

– Я всегда хотел быть только с тобой.

Видение застыло неподвижно, приоткрыв рот от удивления. Именно такой Габриэль представлял себе настоящую Пенелопу в момент признания.

Однако самому Габриэлю от этих слов стало поразительно легко и радостно, словно некие лучи света впервые озарили его жизнь.

– В тебе есть что-то необыкновенное, Пенелопа, – продолжил он. – И это что-то как будто разбудило меня. В тот миг, когда я впервые увидел тебя, в моем сердце проснулись чувства, о которых я перестал и думать уже давным-давно. Конечно, я никогда не сказал бы тебе этих слов. Ты была замужем за моим кузеном. Но после смерти Майкла так мучительно…

– Пожалуйста! – Пенелопа прикрыла ладонью рот Габриэля.

«Как забавно», – подумал он. Габриэль, особенно за последние месяцы, постиг, казалось, всю мощь своего больного воображения, но прикосновение призрака было сверх любых его ожиданий. Тепло этих рук, сладкий цитрусовый аромат кожи – все слишком реально.

– Пожалуйста, – более мягко повторила она. – Не говори больше того, о чем потом пожалеешь.

Из-за спины Пенелопы донесся глухой мужской голос:

– Мистер Картер сообщил, что наш пациент пришел в сознание и заговорил.

«Аллен?»

Пенелопа едва успела убрать руку с губ Габриэля, прежде чем полог широко распахнулся. Габриэль зажмурился от яркого света. Когда глаза привыкли, он увидел управляющего и санитара, стоящих над ним.

Но Пенелопа не исчезла. Она выглядела именно так, какой он ожидал увидеть ее через два года после их последней встречи. Она изменилась и стала старше. Ее глаза окутывала грусть, а тело – черные одежды. Однако она оставалась по-прежнему завораживающе красивой.

– Да, – ответила Пенелопа Аллену, смотря прямо на него. И, что хуже, управляющий тоже ее видел.

Габриэль перестал дышать, начиная осознавать ужасную реальность, которую его разум принимать решительно отказывался. Если Аллен разговаривает с Пенелопой, значит…

– А также он спокоен и вменяем, – продолжила она. – Уверена, теперь его можно развязать.

Боже. Она настоящая! Что она здесь делает?

– Поразительно, леди Мантон, – ответил Аллен. – Особенно если учесть, что его светлость вас чуть не погубил еще вчера.

Габриэль в ошеломлении уставился на Пенелопу.

– Что? – Он постарался вырваться из смирительной рубашки.

– Успокойтесь, лорд Бромвич. – Габриэль никогда не предполагал, что Пенелопа может говорить столь властно. – Этот незначительный инцидент не стоит такого внимания.

– Какого черта я натворил? – настаивал Габриэль. Будь проклята эта память! И эти чертовы ремни!

Чтобы успокоить больного, Пенелопа положила ладонь на его плечо.

– Волноваться не о чем, Габриэль.

Но он знал, что причин для волнения предостаточно. Габриэль уже не сомневался: она видела приступ его безумия – и это худшее, что могло случиться. В ее светло-зеленых глазах он прочитал жалость. В тех самых глазах, где когда-то плескалась радость. Да, он не помнил, что вчера натворил, но был уверен: его давешний приступ ничем не отличался от остальных. Габриэль крепко зажмурился, словно это помогло бы спастись от правды.

Происходящее казалось ему кошмаром наяву.

Несчастный открыл глаза и тяжело вздохнул. Сейчас он мечтал исчезнуть. Навсегда.

– Лорду Бромвичу значительно лучше. Я настаиваю, чтобы его развязали, – велела Пенелопа. – Ему также необходимо принять ванну и переодеться.

«Нет, – думал Габриэль. – Все, что мне необходимо, так эта бездна, которая поглотила бы меня навсегда».

Пенелопа и Аллен сверлили друг друга взглядами, словно генералы враждующих армий на переговорах. Управляющий стоял неподвижно.

– Вы же не думаете, что будете присутствовать при…

– Разумеется, нет, – ответила Пенелопа. – Однако я останусь в палате лорда Бромвича. И это не обсуждается.

Аллен недовольно сжал губы, но Пенелопа всем своим видом показывала, что не намерена отступать. Габриэль заметил тени у нее под глазами. Как сказал Аллен, она здесь со вчерашнего дня и, должно быть, всю ночь провела не смыкая глаз с пациентом. Но зачем?

Что ж, Габриэль не знал, почему она здесь, но уж точно не собирался терпеть пренебрежительное к ней обращение со стороны Аллена.

– Немедленно велите принести леди Мантон поднос с ужином, – распорядился он.

И Аллен, и Пенелопа удивленно посмотрели на него. Молодая особа одарила Габриэля легкой улыбкой, управляющий же поджал губы в еще большем неудовольствии.

– Спасибо, Габриэль, но я подожду тебя. Дай знать, когда будешь готов, – любезно добавила она и удалилась.

Габриэль проследил каждый ее шаг. Стыд, злость, смущение и отчаяние переполняли его. И когда же он будет готов? Очевидно, никогда. Как же ему смотреть в глаза Пенелопе после всего, свидетельницей чему она стала?

Пенелопа прошлась по палате вдоль окна, наблюдая, как медленно заходит за горизонт зимнее солнце. Одни слуги поддерживали огонь в камине и следили за освещением. Остальные заботились о приготовлении трапезы и сервировали стол, согласно принятому этикету в богатом доме: белоснежная скатерть, тонкий фарфор, хрусталь и серебро. Все это, однако, придавало обстановке некую ирреальность.

Леди Мантон снова взглянула на дверь ванной комнаты. Прошло уже больше часа с тех пор, как она отдала Габриэля на попечение персонала Викеринг-плейс. Из ванной не доносилось ни звука. Ни голосов, ни плеска воды. А время шло, и терпение посетительницы подходило к концу.

Пенелопа подозревала, что ее присутствие чувствительно задело гордость Габриэля. Она ведь увидела его плачевное состояние, наблюдала чудовищный приступ, и он знал об этом. Трудно забыть, как он побледнел, осознав, что молодая родственница действительно приехала к нему.

«Я всегда хотел быть только с тобой».

Она приложила ладонь к груди, словно стараясь успокоить нарастающее волнение. Пенелопа не могла думать ни о чем, кроме признания Габриэля. Однако она не сомневалась: его слова не значат ровным счетом ничего. Это всего лишь бред больного человека, нашептанный во тьме кому-то, кого, казалось, и вовсе нет в комнате.

«Или… Он говорил это тебе, хотя и не знал, что ты настоящая».

Пенелопа нахмурилась. Как бы то ни было, ситуация вызвала у Габриэля чувство неловкости. А это уже просчет самой Пенелопы: совсем иного ждала от нее миссис Бромвич. И теперь, как бы юной леди ни было страшно, она поняла, что готова на все, дабы должным образом выполнить данное ей поручение. Габриэль молил ее о помощи, и Пенелопа никогда не оставит его.

Она еще раз взглянула на дверь. Ожидание утомляло, и она решила, что если еще через пять минут Габриэль не появится, она ворвется в ванную и…

Раздался долгожданный звук открывающейся двери. Габриэль шагнул через порог. Теперь он выглядел совсем как светский человек, а от недуга не осталось и следа. Пенелопа затаила дыхание: настолько поразила ее эта перемена, ведь недавняя вспышка безумия до сих пор не выходила у нее из головы.

«Написать бы его портрет…» – Она поморщилась, прогоняя из головы непрошеные мысли.

На нем красовались штаны цвета буйволовой кожи и оттенка слоновой кости жилет в красную полоску, а поверх – бордовый фрак. Ему очень шел этот костюм: под стать его кофейно-коричневым волосам. Прекрасно дополнял картину белоснежный галстук, придающий Габриэлю вид дельного, занятого человека, умеющего ценить свое время.

Будто некая сила перенесла Пенелопу в прошлое. Сколько забот было у Габриэля тогда, в первые дни ее совместной жизни с Майклом? Не счесть. Однако он всегда находил время, чтобы помочь кузену. Это даже послужило поводом для шуток Майкла. «Пенелопа, – говорил он, – если со мной что-нибудь случится, тебе не нужно тратить время на поиски достойного мужа». Тогда она беззаботно посмеивалась, но теперь…

«…после смерти Майкла так мучительно…»

Пенелопа постаралась выбросить из головы слова Габриэля.

– Прекрасно выглядишь, Габриэль, – выпалила она, и это не было комплиментом. Пенелопа вспомнила, как ужасно, должно быть, выглядит сама после всего пережитого за последние сутки. Она постаралась пригладить растрепавшиеся кудри, однако те не желали повиноваться. Волосы Пенелопы всегда были жутко непослушны, что уж пытаться сделать с ними сейчас, после бессонной ночи. – Я надеюсь, это все не специально для меня, – смущенно добавила она.

Услышав свой голос, Пенелопа осознала, сколь превратно мог истолковать ее слова Габриэль. Ее глаза округлились, когда она поняла, что скрыть смущение не удастся.

– Я не имела в виду, что ты оделся так специально, чтобы сделать мне приятно… – Вот проклятье! Чувство неловкости между ними возрастало до неимоверных размеров – а именно этого Пенелопа хотела избежать больше всего. Прежде в компании Габриэля ей было комфортно, и она не понимала, что же происходит сейчас. Пенелопа пару раз мотнула головой, стараясь взять себя в руки, и пробормотала: – Я имела в виду лишь то, что сказала сразу. Хорошо выглядишь, Габриэль.

Было заметно, что Габриэль немного расслабился. Однако улыбку он сдержал.

– Вы же, леди Мантон, выглядите очень усталой.

Пенелопа оставила без внимания и его замечание, и «леди Мантон», полагая, что он назвал ее так, исключительно чтобы возвести между ними некий барьер. Той же цели служил и его элегантный наряд.

– И наверняка проголодались, – нахмурившись, добавил он. – Аллен сказал, от пищи вы отказывались и твердо решили не покидать моей палаты.

Пенелопа ответила улыбкой.

– Я боялась, он запрет вашу комнату и не пустит меня обратно. – Она пожала плечами. – Мне кажется, мистеру Аллену не по нраву мое пребывание здесь.

– Верно, как и мне.

Пенелопа поразилась неожиданной грубости.

– Извините?

– Не знаю, Пенелопа, о чем думала моя мать, но вам не следует здесь находиться. – Габриэль сжал челюсть – единственный признак, говоривший, что он был не так спокоен, каким казался. – Аллен также сказал, что вчера вечером я ранил вас, и весьма сильно.

Ах. Теперь все ясно.

– Знаете, мистер Аллен многое преувеличивает, – отмахнулась она, радуясь, что ее одежда скрывает огромный синяк. – А также вмешивается не в свои дела.

– То есть, – не отставал он, от волнения повышая голос, – я не раскачивался на люстре, как дикая обезьяна, и не обрушился на вас всем своим весом? – Габриэль бросил выразительный взгляд на люстру, чтобы у Пенелопы не оставалось сомнений, о каком именно светильнике он говорит. – Я не сбил вас с ног и не придавил к полу?

Габриэль приблизился к ней, и она инстинктивно отступила. Движение вызвало пронзительную боль в бедре. Зажмурившись, Пенелопа вдохнула сквозь зубы и сжала губы.

Проклято. Будь оно все проклято. Ее поведение прекрасно демонстрировало Габриэлю боль Пенелопы или же ее страх. Возможно, все сразу – час от часу не легче. Она осторожно шагнула вперед.

– Едва ли вас можно назвать обезьяной, – заметила она. – И вы уж точно не дикий. Неужели мистер Аллен рассказал вам эту ужасную ложь? – Пенелопа стиснула зубы. – Надо бы мне объяснить этому человеку кое-что…

– Нет, я уже все ему сказал. – Габриэль глубоко вздохнул и отвернулся, проведя рукой по волосам.

Пенелопа подошла к нему, положив руку на его плечо. Он замер в напряжении. Нет, так не пойдет. Пенелопа не сможет помочь ему, если он замкнется и будет проклинать себя за каждый проступок.

– Габриэль, несмотря на то, что произошло вчера, я знаю, ты никому не желал зла. Бог свидетель: ты пытался сбежать от каких-то своих видений.

Габриэль дышал быстро и поверхностно, словно ладонь Пенелопы вселяла в него особую слабость. Однако он не отстранился. «Уже лучше», – подумала леди и решила сделать следующий шаг.

– Что же ты видел?

Он сжал руки в кулаки.

– Я… не знаю.

– В смысле, ты не можешь описать это? Возможно, если ты расскажешь хоть что-нибудь…

– Нет. – Габриэль оттолкнул от себя ее руку, и Пенелопа попятилась назад. – Я имею в виду… Я не могу вспомнить. Ничего. Ни того, что произошло. Ни тебя. Я знаю лишь то, что Аллен изложил мне в подробностях.

– Но это ничего не значит, – пробормотала она в первую очередь для самой себя. Уже вчера вечером она поняла, что симптомы Габриэля не похожи ни на какие другие. Однако когда она имела дело с безумием – и в теории, и на практике, – у больного оставались хоть какие-то воспоминания о приступах. Да, пациенты многое путали, еще больше забывали, кое-что домысливали, но не помнить совершенно ничего?…

С чем же именно столкнулась Пенелопа? Лечение Габриэля обещает быть более трудным, чем она ожидала. К тому же она боялась собственных импульсов: ей хотелось немедленно бросить все и уехать.

– А моя жизнь вообще ничего не значит, – подавленно прошептал он, поворачиваясь к посетительнице. Он направился прямо к ней, встав лицом к лицу. Мука, выражаемая его взглядом, утвердила в Пенелопе желание остаться рядом. – И так же бессмысленно ваше пребывание здесь, – добавил он. – Я очень благодарен вам за милосердие, но все же желаю, чтобы вы уехали.

Пенелопа не спускала с него взора, не в силах поверить в его слова.

– Что?

– Я хочу, чтобы вы уехали, – более настойчиво повторил он. – Отправляйтесь домой, леди Мантон.