Далеко не сразу, но все же Джеффри в конце концов выплыл из тумана страсти. Чувства возвращались постепенно. Сначала он ощутил, что тонкое полотно и самая лучшая шерсть, которую только можно купить за деньги – остатки одежды, – царапают ставшую на редкость чувствительной кожу словно грубая дерюга. Прохладный воздух постепенно охлаждал его разгоряченное тело, и те места, которые несколько минут – или часов? – назад горели огнем, теперь покрылись мурашками. Горячие капли стекали по шее – туда Лилиан уткнулась лицом, обмякнув на нем…

Горячие капли? Джеффри понял, что мозг еще не начал работать. Открыв глаза и сфокусировав взгляд, он ощутил искушающий аромат яблок и лимона, исходивший от ее волос. Запах наполнил его умиротворенностью, покоем, но что-то смущало…

Что с Лилиан? Никак не может отдышаться? Или дрожит от холода?

Джеффри сделал над собой усилие, сосредоточился и сложил разрозненные кусочки в единое целое: дрожь… горячие капли… Да это же слезы! Она плачет.

Он инстинктивно привлек ее к себе. Теперь к нему, похоже, вернулся слух, и он отчетливо услышал тихие рыдания. Будто острым ножом полоснули по сердцу. Неужели он причинил ей боль? Да, он не был мягким и нежным, но ведь ей, похоже, это нравилось.

Чертов осел! Она неопытна! Ему следовало контролировать ситуацию, а не перекладывать все на нее: ведь она не знала, о чем просила.

– Лилиан, любовь моя, что с тобой? – Слова больше походили на хрип, что не удивительно, учитывая животные крики, которые он издавал. Хорошо, что вообще может говорить.

Она напряглась и задержала дыхание, но не сумела справиться с собой, и ему на шею хлынул новый поток слез.

– Милая, я причинил тебе боль?

Джеффри с чувством глубокого раскаяния ожидал ответа. Лилиан подняла голову, и у него заныло сердце. Ее лицо выражало полное удовлетворение и одновременно являлось воплощением страдания. Выпрямившись, она печально взглянула на него сверху вниз и вытерла слезы. Это встревожило Джеффри всерьез: она не относилась к числу чувствительных барышень, по любому поводу льющих слезы. Он знал женщин, которые рыдали от восторга после совокупления, но тут был явно другой случай.

– Любовь моя, – начал он, чувствуя, как им постепенно овладевает ужас, – прости…

Лилиан покачала головой, прижав дрожащие пальчики к его губам, и со вздохом проговорила:

– Нет. Если кто и должен извиняться, то это я. – Она прикусила губу и склонилась к его плечу, не в силах сдержать слезы. Глаза ее превратились в бездонные озера, дыхание было частым и прерывистым, лоб прорезала морщинка. Наконец она собралась с духом: – Я бесконечно виновата перед тобой.

Опершись ладонями о пол, Джеффри привстал, а Лилиан так и осталась сидеть на нем верхом.

Ей в такой позе сидеть было явно неудобно: нужно на что-то опереться, чтобы не завалиться на спину, – и Джеффри сел и обнял ее. Так она, во-первых, не упадет, а во-вторых – не сможет убежать.

Неужели она жалеет, что отдалась ему? Гнев в нем боролся с нежностью и раздражающей неуверенностью. Он еще никогда не имел дел с девственицами. А тут еще Лилиан со своим пытливым умом и склонностью к экспериментам постоянно провоцировала его. Возможно, он не оправдал ее ожиданий? Нет, исключено. Ему никогда не забыть потрясения на ее лице, когда впервые она испытала наивысшее наслаждение.

Тогда в чем дело? Что у нее в голове? Вина? Смятение? Страх? Что бы это ни было, в такой момент она должна испытывать совершенно другие чувства, и, видит Бог, он не позволит ей больше тратить время на сожаления.

Джеффри прищурился, решив, что так лучше выразит полную убежденность в своих словах.

– Ты станешь моей женой, Лилиан. Нет ничего плохого в том, чтобы заниматься любовью с будущим мужем. – Заметив, что она качает головой, он добавил: – Конечно, кто-то считает, что следует дождаться клятв у алтаря, но для меня ты стала женой в тот момент, когда дала свое согласие.

У нее задрожали губы.

– Тебе не за что извиняться, нечего бояться.

Лилиан уткнулась лицом ему в грудь и снова затряслась в рыданиях. Он почувствовал растерянность и страх. Здесь что-то другое, о чем ему неведомо. Не зная, что предпринять, он лишь покрепче обнял ее в ожидании объяснений.

Через некоторое время она наконец подняла голову. Джеффри всмотрелся в ее лицо, и у него сжалось сердце. Она была очень бледна, губы дрожали, но вместе с тем выглядела полной решимости. Что она задумала? Он попытался привлечь ее к себе, но она отпрянула и, поднявшись, направилась к столу возле незапертого тайного хода.

Джеффри тоже встал и быстро оделся, стараясь сохранять самообладание, но молчание, повисшее в комнате, было таким мрачным, что его охватило предчувствие беды. Это было словно затишье перед бурей, некое спокойствие, которое ему часто приходилось испытывать в ожидании атаки противника.

Знакомый выброс адреналина обострил его чувства, и одновременно он ощутил покалывание в затылке – нечто подобное с ним бывало только в моменты особой опасности. Джеффри нахмурился, понимая, что в данный момент это совершенно неуместно, и даже покрутил головой, чтобы избавиться от наваждения и раздражающей реакции, после чего пошел за Лилиан.

Как только Джеффри приблизился, она обернулась, сжимая обеими руками шкатулку, которую принесла с собой, и сказала:

– Думаю, пора это открыть.

Торжественность ее тона и блестевшие в глазах слезы заставили Джеффри ощутить тошноту. Он несколько секунд смотрел на ничем не примечательную шкатулку, а потом непроизвольно попятился. Непонятно откуда, но у него появилась твердая уверенность, что, не увидев ее содержимого, он будет намного счастливее.

Но Лилиан упорствовала, и у него не было выбора – пришлось взять шкатулку. Дерево оказалось плохо обработанным, и он сразу же занозил палец. Не обращая внимания на капли крови, он снял крышку, положил на диван и заглянул внутрь. Там лежало три стопки писем, перевязанных ленточками, и еще какие-то бумаги.

В недоумении взглянув на Лилиан, которая не решалась к нему подойти и, казалось, не дышала, он спросил:

– Что это?

– Доказательство, что твой отец повинен в смерти моего.

Она произнесла это настолько холодно, буднично, лишенным всяких эмоций голосом, что Джеффри не сразу понял смысл сказанного, но у него сразу перехватило дыхание и пересохло во рту – вероятно, тело оказалось восприимчивее мозга.

Лилиан как в молитве сложила перед собой руки, и Джеффри увидел, как сильно она напряжена.

– Я говорила, что мой отец был убит.

– Да, я помню: пал жертвой уличных грабителей.

Лилиан опустила голову.

– Да, такова официальная версия. Но я не сказала, что за два дня до смерти он получил письмо, в котором его вызывали как раз в то место, где было совершено нападение.

Джеффри снова посмотрел на стопку писем и на самом верхнем заметил сломанную печать, знакомую…

– Это письмо было написано твоим отцом, – произнесла наконец Лилиан слова, которых он с ужасом ждал.

Джеффри показалось, что его ударили под дых, но на смену шоку быстро пришла злость.

– Мой отец никогда бы не сделал ничего подобного! – прорычал он, но письмо все-таки взял – это действительно был почерк отца.

«Мы в опасности. Встретимся через два дня в то же время, в том же месте».

– Где ты это взяла?

Он не смотрел в ее сторону и лихорадочно думал: интересно, давно ли у нее эта записка? Он слышал, как Лилиан шумно вздохнула. Создавалось впечатление, что дыхание – совершенно естественный процесс – дается ей с таким же трудом, как и ему.

– В библиотеке моего отца, в тайнике за книжными полками.

Джеффри резко поднял голову и устремил на нее пронзительный взгляд. Значит, она привезла это письмо с собой, оно было у нее все время ее пребывания в Сомертон-Парке. Он вспомнил, как она свалилась на него ночью в библиотеке. Что она там делала, одетая во все темное? Искала? Сердце пронзила боль, но он не обратил на это внимания. Сначала надо во всем разобраться.

– Что еще было в тайнике?

Лилиан взглядом указала на шкатулку.

– Две из трех стопок писем.

Джеффри вынул содержимое и отставил шкатулку в сторону. Его движения были медленными и уверенными, и у него мелькнула мысль, что солдат в нем одержал верх, загнав эмоции в дальний угол. Первое письмо написано по-французски, и почерк был ему незнаком, зато второе, несомненно, писал отец. Джеффри закрыл глаза. Невозможно поверить, что его отец как-то замешан в истории с убийством, но его связь с отцом Лилиан очевидна. И если ей верить, то ее отец был убит вскоре после того, как получил записку от его отца.

Ад и проклятье! Может быть, именно на это ссылается шантажист? Или шантажистка… Он с подозрением покосился на Лилиан, снова подумав о ее появлении в библиотеке в первую ночь. Не она ли шантажистка? Нет. В этом предположении нет смысла. Она не принесла бы ему доказательства, если бы хотела выманить деньги. Ясно другое: она обладает информацией, которая может повредить его семье, и если скажет хоть слово, его политическая репутация будет погублена навеки.

– Письма на французском языке и те, которые писал твой отец, лежали вместе, – проговорила Лилиан, прервав его размышления. – Другие, те, что от моего отца, я нашла здесь.

Джеффри мельком взглянул на третью стопку, а взял лишь письма своего отца и стал просматривать, пытаясь найти повод для шантажа, но в них не оказалось абсолютно ничего особенного. Можно сказать, они были ни о чем. Почему ее отец их хранил?

– Письма совершенно безобидны.

– Да. – Лилиан неуверенно приблизилась, и Джеффри опять почувствовал аромат яблок и лимона. Несмотря на крайне неприятную ситуацию, в нем снова проснулось желание, но он подавил его в зародыше. – Те, что от моего отца, соответствуют им по тону и содержанию. Те, что на французском языке, тоже лишены особого смысла. В них нет ничего значимого.

– Но ты считаешь иначе. Почему?

Вопрос вылетел сам собой, и внезапно Джеффри потрясла абсурдность положения. Всего несколько минут назад он занимался любовью с этой женщиной, просил ее выйти за него замуж, а теперь интересуется, почему она считает, что его отец убил ее отца, и размышляет, какую опасность она может представлять для его будущего.

Лилиан села на диван рядом с ним, робкая, словно птичка, готовая вспорхнуть при первых признаках опасности, но в ее глазах застыла мольба. О чем? О прощении? О понимании?

Джеффри сделал все от него зависящее, чтобы защититься от боли, грозившей завладеть всем его существом.

– Факт, что наши отцы не только сохранили письма, но и спрятали, не требует доказательств, – сказала Лилиан.

Это было очевидно, поэтому Джеффри лишь молча кивнул. Он не мог думать о возможных последствиях, поскольку в его груди появилась и начала медленно, но верно распространяться тупая ноющая боль. Пусть Лилиан двулична и коварна, но в уме ей не откажешь, так что ему следует соблюдать большую осторожность. Он не скажет ей ничего, пока во всем не разберется. Сам.

Как же больно сознавать, что он может доверять только одному человеку в этом мире – самому себе.

– Следует учесть еще вот что. – Лилиан достала из шкатулки бумагу, и когда разворачивала, их руки на мгновение соприкоснулись, отчего ноющая боль в груди стала сильнее.

Она поднесла бумагу к свету, чтобы ее мог видеть и он. На листке ее почерком было написано несколько букв в разной последовательности с промежутками между ними, словно она пыталась что-то расшифровать. Джеффри поднял глаза.

– Думаешь, это код?

Она кивнула.

– Да. В последние месяцы перед гибелью отец много внимания уделял шифрам. А поскольку мы с ним все время были вдвоем, он обычно привлекал к своей работе меня, причем весьма необычным способом: оставлял зашифрованные записки. Теперь мне кажется, что таким образом он старался меня занять, чтобы я не путалась под ногами, пока он… – Смутившись, Лилиан замолчала, но сумела взять себя в руки и продолжила: – Он сдвигал алфавит, заменяя букву «а» другой буквой по своему выбору.

Шифр Цезаря. Джеффри был с ним знаком – некогда он использовался в римской армии, но был слишком простым, легко поддавался взлому и потому применялся редко.

– Я часами расшифровывала его записки. – Лилиан грустно улыбнулась. – Папа говорил, что мне нужно научиться не только думать, но и проявлять упорство в достижении цели.

Похоже, этому она научилась, ведь вела поиски с первого дня своего появления в Сомертон-Парке. Если быть точным, с первой ночи. Джеффри почувствовал головокружение. Неужели настойчивость завела ее так далеко? Она что, даже решилась отдаться ему, чтобы получить желаемую информацию?

– Я испробовала все возможные комбинации, но ничего не вышло, – со вздохом сказала Лилиан, подтвердив тем самым его самые худшие подозрения.

Гнев Джеффри все-таки перелился через край плотины, которую он поспешно возвел. Вот почему она принесла эти бумаги ему: просто убедилась в собственном бессилии и пришла за помощью.

Мысль, которую он всеми силами старался подавить, предстала перед ним во всей своей неприглядности. Лилиан обманывала его с первой встречи. Он-то думал, что его хотят заманить в брачную ловушку, а на самом деле она обыскивала его библиотеку. Он вспомнил, как она старательно избегала его в первые дни, и теперь, когда узнал, что ее интересовало, такое поведение стало понятным.

Вероятно, она узнала от кого-то из слуг о его привычке совершать утренние верховые прогулки и подстроила их встречу. Проклятье. А он попался на крючок как глупый мальчишка. И еще радовался, что эта женщина так отличается от других. А она все это время им спокойно манипулировала. Боль в груди стала невыносимой, но Джеффри не подал виду. Нет, он не станет думать о масштабах ее предательства сейчас: время терпит.

Внешнее спокойствие далось ему нелегко. Но пока суд да дело, необходимо сконцентрироваться на насущных проблемах. Шифр Цезаря. Сдвиг. Что ему об этом известно? Кажется, там должен быть ключ. Да, чтобы послание было труднее расшифровать, стороны часто договаривались о ключевом слове. Они начинали алфавит с этого слова, пропуская уже использованные буквы, пока не заканчивался ключ. Потом оставалось только заполнить остальное. Не имея ключа, расшифровать послание практически невозможно. Да, сам шифр несложный, если кто-то знает ключевое слово, но проблема в том, что оба человека, которые могли его знать, уже четырнадцать лет как мертвы.

Джеффри посмотрел на третью стопку писем – от отца Лилиан.

– Ты сказала, что нашла их здесь, в Сомертон-Парке? Где именно?

Отец всегда был немного рассеянным и забывчивым, так что вполне мог положить письма в такое место, которое напоминало бы ему о ключе.

Лилиан вся как-то съежилась, плечи ее поникли, голова опустилась на грудь, глаза устремились в темноту.

– Среди вещей твоего отца в семейном крыле дома.

– Как, черт возьми, ты туда попала?

Осознание было как удар в солнечное сплетение. Она воспользовалась потайным ходом. Он сам дал ей ключ! Хотел защитить ее репутацию! Не зря говорят: «Ума нет – считай, калека». Джеффри почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Все было ложью. Каждый поцелуй. Каждый нежный взгляд. Каждое прикосновение.

У него голова пошла кругом, когда вспомнил, что чувствовал всего несколько минут назад, когда она отдалась ему. Тогда его сердце пело от счастья. И что оказалось? Она его просто использовала и все время лгала – когда признавалась в любви, когда рыдала у него на груди. Все это были уловки.

Ему хотелось швырнуть обвинение ей в лицо, но он сдержался: сначала надо получить от нее всю необходимую информацию.

– Где конкретно? – Джеффри справился с эмоциями и обрадовался, что его голос звучит спокойно. – Шкаф, стол, полка… Где?

Лилиан покачала головой.

– Нет, они были в книге, из которой сделали тайник.

– Как называлась книга?

Брови Лилиан сошлись на переносице. Вокруг рта образовались глубокие складки.

– Это была биография Марка Антония. А какая разница?

Джеффри постарался, чтобы его лицо ничего не выражало. Его отец всегда интересовался историей, античностью, особенно Египтом – это и привело к доскональному изучению личности Марка Антония. Сам же он никогда не уделял особого внимания римскому генералу, которого втайне считал слабаком, поскольку тот позволил женщине разрушить его жизнь.

А теперь он и сам в таком же положении.

Граф прищурился.

– Просто любопытно. Согласись, я слишком долго пребывал в неведении. Разве меня можно винить за желание узнать подробности?

Лилиан густо покраснела. Вот и хорошо. Пусть больше думает о стыде – если действительно его испытывает, – чем о том, почему Джеффри задал именно этот вопрос. Тем более что благодаря своему аналитическому уму может довольно быстро догадаться, в чем дело.

Что ж, она отдала письма ему, а он их ей не вернет, и у нее не будет возможности расшифровать тексты самостоятельно. Более того, когда он все сделает, то ничего ей не скажет. Ни одного слова. Это будет ей хорошим уроком: получится, что шлюхой она стала зря.

– Поверь, я не хотела причинить тебе вред, – прошептала Лилиан с полными слез глазами.

Вопреки всему, Джеффри едва удержался, чтобы не обнять ее, не утешить…

– Не надо! – Джеффри точно не знал, кому это сказал: ей или себе. Правда, прозвучало это резче, чем следовало, но он категорически не желал больше слушать ее ложь. К несчастью, в детстве ему часто приходилось видеть, как отец капитулировал, увидев слезы его матери. Сколько зла принесла ему любовь к лживой коварной женщине!

– Но, Джеффри, мне необходимо…

– Я уже досыта наслушался твоих лживых уверений! – отрезал граф, не в силах больше сдерживать гнев. Лилиан была так прекрасна – с огромными, словно озера, глазами и блестящими на ресницах слезинками. Он вспомнил необычное растение, которое они нашли на болоте. У того тоже были реснички-щупальца с капельками жидкости. Сходство очевидное и весьма показательное. Эта женщина, как и тот хищный цветок, заманивает ни в чем не повинных особей навстречу гибели. Ему еще повезло: вовремя вырвался, не позволил уничтожить его сердце.

Он достал из шкатулки все, что там лежало, положил в ящик стола и демонстративно запер на ключ.

– А теперь убирайся с моих глаз!

По щеке Лилиан скатилась одинокая слезинка, а Джеффри показалось, что это капля кислоты разъела его сердце, оставив незаживающую рану. Молча кивнув, она направилась к двери, и его вдруг охватила паника.

– Лилиан!

Она обернулась: в ее глазах было столько разных эмоций, что Джеффри предпочел в них не разбираться, а взял себя в руки и холодно проговорил:

– Не смей покидать Сомертон-Парк без моего разрешения.

Вздрогнув, словно от удара, она опустила глаза.

Неожиданно Джеффри захотелось, чтобы она начала оправдываться, просить прощения – это дало бы ему повод излить свой гнев, – но она вышла, так и не сказав ни слова.

Тогда он напомнил себе, что именно такой приказ отдал, поскольку она должна быть рядом, чтобы можно было в любой момент получить от нее информацию, однако, сейчас глядя ей вслед, понял, что надо быть честным с собой. Какой смысл отрицать очевидное? Проклятая любовь проросла в нем и расцвела, и все его усилия растоптать ненужный цветок оказались тщетными.

Иными словами, его постигло то же несчастье, что погубило и его отца: влюбился в коварную, недостойную доверия женщину.