Лилиан, тупо глядя на свою левую руку, на среднем пальце которой сверкало кольцо с крупным аметистом, чуть повернула кисть, и свет, отразившийся от граней камня, рассыпался по белой скатерти цветными бликами.

Ее окружал гул голосов. Гости вели неспешную застольную беседу, периодически поглядывая на Лилиан: одни – с завистью, другие – с любопытством. Она опять сидела по правую руку от Джеффри, но уже не как почетная гостья, одержавшая победу в состязании, а как его официальная невеста.

Лилиан коснулась кончиками пальцев виска, где зародившаяся боль набирала силу, подпитываемая пристальными взглядами гостей. Вероятно, многие – тетя Элиза уж точно – считают ее положение незаслуженным.

Джеффри сидел с холодной улыбкой на лице, а ей хотелось плакать.

«Любовь не обязательна».

Если такой брак – победа, то пустая и мертвая. Так величественный дуб однажды падает и гниет в болоте как простое бревно.

– Что с лицом, Лилиан? – усмехнулся Джеффри, не глядя на нее. – Улыбайся, иначе гости заподозрят, что обстоятельства вовсе не веселые.

Она молча подчинилась, но улыбка получилась вымученной.

«Обстоятельства», пожалуй, верное слово. День оказался донельзя суматошным, а Джеффри представлял собой стихию, непреодолимую силу. После возвращения в дом он не стал терять время и немедленно объявил о своих намерениях, не дав Лилиан ни единого шанса выразить протест.

Сначала он посетил свою мать – говорят, ее вопли были слышны по всему дому, даже в комнатах слуг, – затем нанес визит тете Элизе, реакция которой, как и следовало ожидать, была прямо противоположной. Леди Беллшем, совершенно счастливая, сразу распорядилась прекратить подготовку к завтрашнему отъезду, распаковать вещи и приготовиться к трехнедельному пребыванию в доме – до свадьбы. Тетя немного посетовала на поспешность бракосочетания, но довольно быстро прекратила жалобы, пробормотав что-то о дареном коне и его зубах. Мудрая женщина.

После этого Джеффри удалился в бильярдную с другими джентльменами – чтобы поговорить о политике, – и у Лилиан так и не появилось возможности высказать все, что накипело на душе.

Она отодвинула тарелку и огляделась. Комната, набитая народом, не лучшее место для обсуждения, которое она наметила, но выбирать не приходилось. Завтра гости разъедутся. Джеффри уже предупредил ее, что будет допоздна обсуждать с городскими джентльменами политические вопросы за карточным столом, но Лилиан никак не могла уйти спать, так и не высказавшись, поэтому тихо спросила:

– Вы считаете, что брак без любви – повод для веселья, милорд?

Джеффри повернулся к ней, на лице его промелькнула целая гамма эмоций, но он от них быстро избавился, надев обычную маску холодной вежливости.

– Конечно, если такой брак заключается между людьми, столь удачно дополняющими друг друга, как вы и я, мисс.

У Лилиан перехватило дыхание: хоть он умело маскировал свои чувства, но они у него все же были, в этом она не могла ошибиться. Ах если бы только знать, какие это чувства и есть ли надежда когда-нибудь вернуть то, что между ними было до ее ужасных откровений. Она исполнилась решимости выяснить все, что только можно. Она не могла понять, почему граф так упорно настаивает на свадьбе с той, кому не доверяет и кого не любит. Возможно, существует что-то еще, за что она сможет уцепиться, чтобы не сойти с ума.

– Я, в общем, согласна, что мы во многих отношениях подходим друг другу. Тем не менее, как я вам уже неоднократно говорила с самой первой встречи, мне не нужен муж.

В глазах Джеффри вспыхнул огонь, но голос оставался спокойным, даже бесстрастным.

– Не говори глупостей. Ты скомпрометирована, хотя и по собственной инициативе. – У него дернулся уголок рта – нервный тик, должно быть. – Мы отлично уживемся и сумеем многого достичь. Конечно, от тебя, как от моей жены, потребуется выполнение кое-каких условностей, но это не слишком помешает твоей работе. Не думаю, что многие мужья пошли бы на такие уступки.

– Ты прав на этот счет, – вздохнула Лилиан, лишившись последней надежды. – Но это не основа для брака.

Под столом его рука коснулась ее бедра. От его ладони исходил жар, проникавший сквозь ткань юбок, путавший мысли, мешавший дышать. Его запах окутал ее, и Лилиан почувствовала острое желание, которое медленно разлилось по всему телу.

– Возможно, и нет. А это… очень неплохая основа.

Невольно задрожав, Лилиан отвела глаза, стараясь себя не выдать. Его прикосновение возбуждало, обжигало страстью, но в ее основе лежал тщательно сдерживаемый гнев, а вовсе не нежность, с которой он ласкал ее накануне. Если бы только она могла быть уверена, что теплота и нежность когда-нибудь вернутся, возможно, ей бы хватило смелости на брак.

А если ничего не выйдет? Как она сможет жить с Джеффри, нежно любя его, но зная, что он никогда не полюбит ее?

Он убрал руку и отвернулся, чтобы ответить на вопрос джентльмена, сидевшего слева от него. А Лилиан попыталась представить себе будущую жизнь с Джеффри. Что будет в ней главным? Вероятно, вежливость. Не исключено, что вначале будет пылкая страсть, которая угаснет, когда пройдет новизна. Долгие годы ей предстоит молча страдать, и сердце будет разбиваться не сразу, а медленно.

Нет.

В Сомертон-Парк она приехала с конкретной целью, не думая ни о каких романтических отношениях, они вообще не входили в систему ее приоритетов. По правде говоря, она считала себя неспособной любить, но после того, как узнала, что такое любовь и страсть, перспектива брака без любви представлялась ей такой же неприглядной, как уксусная кислота.

Единственное, что ее здесь держит, – неизвестность, все еще окружающая смерть ее отца. Но разве того, что она уже знает, не достаточно? Отец по собственной воле ввязался в некое опасное предприятие, пусть даже с благими намерениями – чтобы помочь другу. Слава богу, ничто не указывало на отсутствие у него чести или порядочности: это был взрослый умный человек и сам сделал выбор, который, к сожалению, впоследствии привел его к гибели.

Даже если бы она смогла доказать, что отец Джеффри нанес ему смертельный удар собственной рукой – что маловероятно, учитывая подозрительные обстоятельства смерти Эдмунда Уэнтуорта, – то никогда не сказала бы ни слова ни одной живой душе. Она не смогла бы уничтожить все то, ради чего так упорно трудился Джеффри, и не сделала бы ничего, что могло причинить ему вред.

Лилиан смяла в руках салфетку, лежавшую на коленях. Кого она обманывает? Она уже причинила ему вред. Намеренно или нет, она старалась разобраться в деликатной ситуации как ученый, а не как женщина, не как человек, имеющий чувства и заботящийся о чувствах других. Будучи ученым, она всегда стремилась к истине, проверяла разные гипотезы, не обращая внимания на побочные эффекты. Подумав, она сравнила себя с лошадью в шорах, которая не видит ничего, кроме финишной линии.

Она поступила с Джеффри неправильно. Плохо. И поскольку прошлого уже все равно не воротишь, следует положить конец всему, пока не причинен еще более серьезный вред. Он граф Стратфорд, и то, как истина повлияет на него самого и труд всей его жизни, важнее, чем сама истина.

Придя к такому выводу, Лилиан почувствовала умиротворение и успокоилась. Впервые в жизни она добровольно отказалась от поисков истины. Не зря ведь говорят: не будите спящую собаку. Она узнала достаточно и вполне может этим удовлетвориться и двигаться дальше.

Но куда?

Она еще раз покосилась на Джеффри и почувствовала, как к глазам подступили слезы.

Во всяком случае, не к жизни в роли леди Стратфорд. Это точно.

Она вернется в Челмсфорд и возобновит свою работу. Да, это будет одинокая жизнь, а теперь даже более одинокая, чем раньше. Да, перспектива не самая приятная, но все же это лучше, чем каждый день видеть мужчину и понимать, чего лишилась по собственной вине.

Ее взгляд скользнул по лицу Джеффри: высокому лбу, скулам, подбородку, губам, которые подарили ей не только удовольствие и радость, но и боль.

«Прощай, любимый!»

Завтра утром она покинет этот дом.

– Прекрасная работа, Стратфорд! – фыркнул партнер Джеффри, подвигая к себе очередной выигрыш.

Граф рассеянно кивнул. Улыбка, которую он весь вечер с немалым трудом удерживал на лице, к рассвету примерзла, и больше не надо было прилагать усилия. Он имел все основания быть довольным. Ночь оказалась плодотворной во всех отношениях. Джеффри уверенно выдержал схватку с графиней относительно выбора невесты и даже получил некоторое удовлетворение, поскольку никогда в жизни не видел ее в такой ярости. Переговоры с весьма влиятельными гостями прошли успешнее, чем он надеялся, а с четырьмя из них даже достигнута устная договоренность о финансировании некоторых промышленных проектов. Он даже заключил мир с графом Нортумберлендом. Тот хлопнул его по спине, пожурил за то, что держал в тайне свои романтические отношения с Лилиан, и заявил, что никогда бы не предложил ему жениться на своей дочери, если бы знал, что его сердце уже занято. И главное – обещал свою поддержку его законопроекту о занятости бедных, что практически гарантировало его принятие.

Все это было замечательно, равно как и понимание того, что через три недели Лилиан будет с ним рядом каждый день, а главное – каждую ночь. И все же Джеффри никак не мог забыть затравленности на ее лице, которую заметил за ужином.

Ничего, она привыкнет. Приспособится. Целого дня ему хватило, чтобы остыть, хотя Джеффри знал, что всего лишь загнал гнев внутрь. Но, возможно, со временем он исчезнет. Пройдет несколько месяцев, и, вполне вероятно, их партнерство станет комфортным для обоих. Не то чтобы он был уверен, что впоследствии никаких махинаций с ее стороны не последует, но сложностей не ожидал.

– Признаюсь честно: выбрав вас партнером, я опасался, что мы лишимся последних штанов. – Лорд Годдард, сосед, которого Джеффри мысленно называл старой морщинистой черепахой, увидев в «боевом» облачении на турнире, поднял бокал. – Но вы оказались лучшим карточным игроком, чем я думал вначале. Теперь можете на меня рассчитывать в любое время.

– Мы довольно часто коротали ночи у костра, играя в карты с солдатами. Но почему вы считали, что я плохой игрок?

Годдард пожал плечами и принялся подсчитывать выигрыш.

– Думал, что, когда речь зашла о везении, или умении, вы пошли в некоторых других членов вашей семьи.

Джеффри счел себя оскорбленным.

– Не припоминаю, чтобы карты когда-то интересовали моего отца, а вы слишком молоды, чтобы сидеть за одним столом с моим дедом. Вы играли с моим братом? Я слышал, что у него бывали проигрыши.

Лорд Годдард грубо хохотнул.

– О нет. Этот молодой щеголь вращался в другой компании. Я имел в виду вашего дядю.

– Джосса? – Джеффри окинул взглядом игроков, но дяди среди них не было. – Я никогда не видел его с картами в руках.

Джеффри подумал, что лорд Годдард, видимо, уделил слишком большое внимание коньяку.

– Охотно верю. По крайней мере, в вашем присутствии. Но когда мы были молоды, он явно шел по стопам старого Уильяма Уэнтуорта. От стола его оттащить было невозможно. – Глаза старика затуманились – воспоминания о далекой молодости явно были приятными. – Кстати, он был ужасным игроком: не раз попадал в неприятности, – но потом удача улыбнулась ему. Хотя вскоре его поймали на жульничестве.

Джеффри нахмурился, поскольку никогда не слышал ничего подобного.

– На жульничестве?

Лицо лорда Годдарда прояснилось.

– Ну, не то чтобы на жульничестве… по моему мнению, все обстояло значительно хуже: ваш дядюшка имел обыкновение обчищать карманы пьяных.

Это было совершенно непохоже на дядю Джосса, которого Джеффри знал как человека вполне благопристойного, умного, но не имевшего настоящих амбиций и твердого характера и легко поддававшегося влиянию более сильных личностей, таких как графиня. Возможно, и пагубные привычки он приобретал так же легко? Трудно сказать…

– Что ж, это, разумеется, не слишком честно, но люди не должны садиться за карточный стол, если не могут отвечать за свои поступки.

Морщинистая физиономия лорда Годдарда сморщилась еще сильнее.

– Он получал деньги вовсе не за карточным столом. Дождавшись, пока человек напьется до такого состояния, что мать родную не вспомнит, он подделывал долговую расписку, а потом требовал выигрыш. Насколько я помню, у него чертовски хорошо это получалось. Никто не мог отличить его подделки. Удивительно, но ни один человек не усомнился в подлинности своих расписок. Ваш дядя всегда выжидал несколько дней, прежде чем предъявить очередную расписку, и всякий раз несчастный считал, что пострадал из-за своего пьянства. Никто не знает, скольких людей он обманул, прежде чем его поймали.

Джеффри почувствовал на теле холодные мурашки. Подделка почерка? Он подался к Годдарду.

– Как такое может быть? Почему тогда его не вышвырнули из города, когда обман раскрылся?

Годдард не отпрянул.

– Вы, конечно, не помните своего деда. Этот человек имел здесь огромное влияние и выплатил компенсации всем, кого обманул ваш дядя, и, вероятно, даже тем, кого не обманывал. После этого он использовал все свое влияние, чтобы прекратить слухи и сплетни. Тогда ваш дядя на какое-то время исчез, а потом новые скандалы вытеснили этот инцидент из памяти людей. Ваш дядя вернулся, уже когда графом стал ваш отец. – Старик допил янтарную жидкость из стакана и причмокнул губами. – Но еще остались те, кто помнит эту историю.

Джеффри встал, взбудораженный самыми разными мыслями. А что, если Лилиан права и последняя записка была подделана?

Еще более тревожной была мысль, что, если дядя знал достаточно много, чтобы подделать почерк отца и отправить записку Чарлзу Клэрмонту, значит, был замешан в этом с самого начала. Джосс был доверенным лицом отца, поэтому Джеффри без колебаний доверил ему деликатную информацию о своем законопроекте, которую тот сразу выложил графине.

Что, если отец поделился сведениями о своих делах с Чарлзом Клэрмонтом с Джоссом? Если у Джосса были проблемы за игровым столом, не попытался ли он присвоить сокровище или деньги? Мог убить своего брата и отца Лилиан ради сокровища?

Джеффри зажал ладонью рот, почувствовав приближение рвоты.

Годдард поднял морщинистое лицо.

– С вами все в порядке, Стратфорд?

Джеффри сглотнул.

– Конечно. Просто я понял, что мне пора отправляться в постель.

«И к моему двуличному дядюшке».