Действующие лица

(они же — исполнители)

Горислава Галичанко , ведущая рубрики «Досуг» ежедневной газеты «КРИС-2», девушка, безусловно, достойная внимания, даже несмотря на то, что ей вот-вот исполнится тридцать.

Пани Миля , почтальон с коммерческой жилкой и мечтательница.

Снежана Терпужко , журналистка, гордо рассказывает при каждом удобном случае, что пользуется духами «коко чéнел номер пять».

Мистер Арнольд Хомосапиенс , бизнес-консультант из Голландии.

Михаил Иванович Тычина , следователь, книголюб и неплохой любовник.

Агатангел , домашняя крыса, любит крабовые палочки.

Юлиан Осипович Незабудко , главный редактор газеты «КРИС-2». Партийный псевдоним — Дунек (но это секрет). Поэт и заботливый семьянин.

Пан Фиалко , заместитель пана Незабудко. Партийный псевдоним — Франек (хотя это тоже секрет). Экс-скульптор и талантливый ботаник, вывел растение под названием «Затужила галичанка».

Пан Маргаритко , заместитель пана Незабудко и пана Фиалко. Партийный псевдоним — Генек (излишне говорить, что это секрет).

Пан Штуркало , ответственный секретарь.

Олежка Травянистый , верстальщик с сомнительной репутацией.

Соломон Айвазовски — загадочный и эрудированный, в душе — романтик, что он старательно скрывает, возможно, даже от себя самого.

Шарлотт — прекрасная и отсутствующая.

Степан Волк , 13-й коммерческий директор «КРИС-2».

Рекламный отдел, ничем, кроме фамилий, не характерный.

Панько Овочевый , в приватном общении — Лёня.

Инвестор , вообще персонаж второго плана.

Полуботок-Свищенко , корреспондент «КРИС-2».

Профессор Полуботок-Свищенко , основатель клиники Шато д’Амур и «украинского метода лечения психических заболеваний».

Эвелина , соседка Гориславы, скрипачка.

Марк , сосед Гориславы, концертмейстер.

Семен Иванович , бизнесмен, владелец первых в Тигирине секс-шопов.

Люба , старшая любовница Семена Ивановича.

Лиля , младшая любовница Семена Ивановича.

Юрик , случайный персонаж.

 

Veritas на дне бутылки

Юлиан Осипович Незабудко проснулся от сладко-тревожного ощущения в паху, которое могло свидетельствовать только об одном, и именно об этом оно свидетельствовало. У него была утренняя эрекция. Главный редактор ежедневной тигиринской газеты «КРИС-2» — так называется должность нашего героя — улыбнулся то ли потолку, то ли себе самому (на потолке в спальне было зеркало) и вздохнул с облегчением. Когда тебе заметно за сорок, каждая утренняя эрекция, а тем более с сильного похмелья — это «немного событие», как сказал бы, пренебрежительно усмехаясь, пан Незабудко, если бы речь шла о ком-то другом. Но поскольку дело касалось его самого, то он только скользнул рукой под одеяло и с облегчением вздохнул, удостоверившись, что сладко-тревожное ощущение его не подвело. Все мы любим выглядеть ироничными за чужой счет.

Пан Незабудко бодро вскочил с кровати, замурлыкал «Ви а зе чемпионс, май френд» и пошел под душ, победно наблюдая, как даже струи теплой воды не сразу размыли гордое остолбенение у него в паху. Где-то он читал, что эрекция «с бодуна» — явление почти автоматическое и свидетельствует не столько о молодости организма, сколько о повышенном давлении на какие-то там железы, поэтому такая эрекция не исключает коварного приближения простатита. Но Юлиан Осипович был оптимистом и радовался каждой утренней эрекции, хотя жаловаться на свой организм в плане сексуальных возможностей ему однозначно еще рано. Жаль, что супруга в командировке, и не с кем разделить скромную половую радость. Хотя, с другой стороны, хорошо, что она в командировке, поскольку вряд ли ей понравился бы запах у него изо рта, который даже самому Юлиану Осиповичу не очень нравился, когда он выдыхал в близко подставленную к губам ладонь и принюхивался. Пан Незабудко каждое утро проверял таким образом, не несет ли у него изо рта, потому что и сам не очень-то любил, когда у кого-то несло изо рта. Сегодняшний перегар вызывал туманные воспоминания о том, что вечер закончился пивом, а это жене точно бы не понравилось. Юлиану Осиповичу это тоже не нравилось, но не нравилось уже сегодня, а вчера почему-то — наоборот, нравилось. И хуже всего, что так бывало всегда.

Поэтому то, что его жена Нелли уехала в командировку, вообще-то хорошо. Ведь Нелли, как и преобладающее большинство жен, негативно относится к появлению мужа в нетрезвом состоянии. Хотя и не устраивает в таких случаях сцен, не укоряет, не бьет посуду. И этим только усиливает чувство вины на следующее утро, которое в свою очередь усиливает бодун, и это, в отличие от эрекции, повторяется каждый раз. Юлиан Осипович не любил появляться на глаза жене в нетрезвом состоянии. Вроде бы ничего особенного не происходило, но каждый раз после ее молчаливого, но красноречивого взгляда у него надолго пропадало желание задерживаться с друзьями на пиво и, наоборот, возникали тревожные подозрения, что жена им манипулирует, а это, в общем-то, не очень хорошо, если вспомнить про мужскую честь. Больше всего Юлиан Осипович боялся попасть жене под каблук. Даже не так: он боялся, что про него подумают, будто он под каблуком, потому что, если быть совсем честным, на самом деле нечто подобное давно уже произошло. Юлиан Осипович все еще не осмеливался сознаться себе в том, что ему нравится такое распределение ролей. Хотя это и противоречило заученному с детства правилу, что главой семьи должен быть муж, — последствия воспитания доминантной матерью, сказал бы про это его львовский друг, психоаналитик, если бы пан Незабудко сознался ему в своих подозрениях, но пан Незабудко ни за что не сознается, и это уже влияние отцовского воспитания, поскольку отец был типичным примером того, что происходит с мужьями, которые попали под каблук.

Однажды, например, Юлиан Осипович возвращался домой в ничем не оправданном состоянии радостного подъема, искусственно вызванном алкоголем, и нес в кармане бездомного котенка, которого обнаружил на помойке и непонятно зачем подобрал. Пан Незабудко, как всегда, насвистывал «Ви а зе чемпионс» и слегка неестественно улыбался, он хорошо понимал, что улыбка его выглядит неестественной, а может и глуповатой, но ничего не мог с собой поделать, потому что уже на лестнице вдруг с ужасом вспомнил, что сегодня восьмая годовщина его свадьбы. Испугало его не то, что они женаты так давно, ужасно было, что он забыл об этом событии, которое искренне считал самым счастливым в своей жизни, а еще более ужасной казалась ему теперь эта глуповатая полутрезвая ухмылка. Вряд ли Нелли поверит, что котенок — это заранее запланированный оригинальный подарок, но она очень любит кошек, вид несчастного голодного создания отвлечет ее, и тогда, возможно, ситуация будет выглядеть не настолько глупой.

Нелли и правда скептически отнеслась к попытке мужа торжественно поздравить ее с праздником, но была настроена достаточно дружелюбно, достала из холодильника несколько бутылок пива и одну даже выпила вместе с супругом.

Пиво после водки спровоцировало Юлиана Осиповича на откровенность, откровенность — на дискуссию, дискуссия — на философию. А утром ему сначала пришлось уяснить, что ни пива, ни таблеток от головной боли дома нет, а потом прослушать две кассеты с записанными на диктофон собственными вчерашними монологами. Из этих монологов недвусмысленно следовало, что, кроме комплекса неполноценности (жена зарабатывала больше), его терзает еще и глубоко скрытый эдипов комплекс, а в придачу еще и комплекс Питера Пена, что стало для Юлиана Осиповича полной неожиданностью, поскольку до сегодняшнего дня он считал себя свободным от каких бы то ни было комплексов, а тем более от таких банальных. «Лучше бы я умер вчера», — сказал он тогда и пошел на работу. Он еще долго будет с ужасом вспоминать то утро, но нужно признать, что теперь, когда дело доходит до пива после водки, он встает и молча идет домой. По крайней мере, до вчерашнего вечера это было так, а вчера условный рефлекс снова подвел, и теперь у него сильно болит голова и неприятно пахнет изо рта.

Детей Нелли накануне отъезда предусмотрительно отвезла к бабушке. Юлиан Осипович не мог четко вспомнить, к какой именно (его отец был женат дважды, и теперь обе его вдовы стали близкими подругами и по очереди занимались внуками). Но все равно был благодарен жене. Нет ничего хуже детского крика, когда ты с бодуна.

После душа и аппетитной яичницы с салом Юлиан Осипович откупорил приготовленную с вечера бутылку пива и сел писать сонет. Последнее свидетельствовало о том, что его похмелье было среднетяжелым, потому что в моменты более критические он брался за написание поэм, а утра с минимальными проявлениями похмелья побуждали к верлибру. Причем ни поэмы, ни верлибры ему так никогда и не удавалось закончить, первые — из-за нехватки времени, вторые — из-за отсутствия вдохновения. Продуктивнее всего его творчество развивалось в жанре сонетов и рифмованных афоризмов. Возможно, это происходило потому, что среднетяжелое похмелье, и это не могло не радовать, случалось в жизни Юлиана Осиповича гораздо чаще, чем очень тяжелое, а совсем легкое, к сожалению, практически не случалось.

Бутылка еще не успела опустеть и до половины, а на бумаге аккуратными строчками (Юлиан Осипович был горячим поклонником каллиграфии и не терпел небрежности в деле писания от руки) появилось:

Пан Незабудко сделал долгий глоток из бутылки и подумал, что было бы неплохо или совсем отказаться от знаков препинания, или расставить их по правилам. Эта мысль посещала его после написания каждого стихотворения, но всякий раз было жалко тратить на это время, и Юлиан Осипович решал, что в поэзии грамматика (или пунктуация? морока с этими филологическими тонкостями) может быть произвольной. Так он решил и теперь, после чего поменял порядок слов в первой строке второй строфы, изменил последнее слово и вслух продекламировал окончательный вариант:

«Следовало бы уточнить, — подумал пан Незабудко, — что Сеня был третьим, когда покупали бутылку, поэтому отчасти имел моральное право на такой поступок. А может, интрига была сложнее, и он украл бутылку из ревности, поскольку тоже хотел Люсю (вариант — Славку)?»

Но придумать соответствующую строфу главный редактор единственной, а поэтому и лучшей ежедневной тигиринской газеты «КРИС-2» не успел. Зазвонил мобильный. Юлиан Осипович поднес трубку к уху и коротко поинтересовался:

— На допрос? В милицию? Когда?

Выслушав ответ, бросил:

— О’кей. До встречи.

Допил пиво и начал собираться.

 

Почему не стоит выписывать ежедневные газеты

Пани Миля, наш почтальон, не любит свою работу. Не тогда, когда рассказывает моей соседке пани Оксане, как муж Оли со второго этажа, Петр, побил свою жену. И это «не в день зарплаты, как обычно», а потому, что «застукал их на горячем (вы же знаете, Оля с Колей из соседнего подъезда это самое, и уже даже один раз ага, ну, вы понимаете, больше трех недель, но ничего, выпила „Постинор“, и помогло)». Об отношениях Оли и Петра пани Миля знает все, по крайней мере все, что может знать о таких вещах не непосредственный свидетель. И все это она знает из абсолютно достоверного источника. От акушерки Лиды с третьего этажа. А откуда об этом знает акушерка, пани Миля тактично умалчивает.

Кроме того, она всегда в курсе, кто в доме планирует переезжать и куда именно, какие квартиры продаются, сколько стоят, когда там последний раз делали ремонт. Критические характеристики всех маклеров, которые работают с недвижимостью нашего района, тоже можно почерпнуть у нашего почтальона. И если вы их действительно почерпнете, то неминуемо придете к выводу, что по делам с недвижимостью лучше всего обращаться к самой пани Миле. С ее помощью нескольким нашим соседям уже удалось выгодно продать и разменять квартиры. Пани Миля рассказывает об этом с гордостью, не забывая сокрушенно вздыхать, что вот работала бы она маклером, так не надрывалась бы за несчастные почтальонские копейки. Но не пытайтесь спросить пани Милю, почему она не идет работать маклером, потому что вам придется выслушать долгую и обиженную тираду про то, что она не из тех, кто наживается за чужой счет, она привыкла честно зарабатывать себе на хлеб, вся эта купля-продажа (именно так, «продажа», а не «продаж», несмотря на коренное украиноязычие пани Мили и гордость своим настоящим галицким происхождением, она иногда позволяет себе такие досадные ошибки — сказывается регулярный просмотр программ российского телевидения), так вот, вся эта купля-продажа не для нее, а кроме того, маклеры живут с процентов, а это дело ненадежное, а вдруг не получится ничего продать, чем тогда детей кормить, а так хоть небольшие деньги, зато регулярно.

Хотя разносить почту пани Миля не любит.

Каждое утро между шестью и половиной седьмого мне предоставляется возможность ощутить на собственной шкуре нелюбовь пани Мили к своей профессии. Газету «КРИС-2», которую я выписываю, она считает необходимым отдавать лично мне в руки.

— Ваша газета, — говорит она тоном милиционера, который отдает права водителю машины, остановленной для проверки, после того, как никаких нарушений обнаружить не удалось. И теперь милиционер вынужден будет отпустить водителя без штрафа. Если, конечно, можно считать такую ситуацию типичной. Или же картина более реальная — нарушение обнаружено, но водитель отказывается «решать вопрос на месте» и требует официального вызова в суд. Милиционер заполняет необходимые бумаги, с тоской провожая взглядом автомобили, которые, не останавливаясь, проезжают мимо, чем подрывают бюджет милицейской семьи. И вот когда он остановит следующего водителя, фраза «Ваши документы!» прозвучит почти с той же интонацией благородного гнева, что и у пани Мили, когда она приносит мне газету в шесть утра.

И в чем-то я могу ее понять. Ведь, кроме меня, в нашем доме никто ничего не выписывает. Подписка давно вышла из моды, не только из соображений экономии, но и потому, что население взяло себе привычку при случае покупать прессу в киоске или читать ее на рабочем месте в электронной версии. Как следствие — жизнь почтальонов стала существенно легче, и потому можно считать справедливой обиду редких представителей этой профессии, которым все еще приходится оказывать такую рудиментарную услугу. Наверное, я и сама ничего не выписывала бы, но утром, еще до выхода из дома, я должна читать газету, в которой работаю, чтобы подготовиться к совещанию в редакции. Хотя этого я пани Миле не объясняла. Мне казалось достаточным оформить подписку на почте.

— Ваша газета, — традиционно буркнула мне почтальонша и сегодня, после того, как я открыла ей двери. После бурного празднования накануне вставать было еще тяжелее, чем обычно. Вместо ожидаемого выражения недовольства на лице женщины была почти приветливая улыбка.

— Распишитесь, пожалуйста. — Пани Миля передала мне еще и официальный бланк повестки, где было написано, что меня вызывают в милицию.

Раздражение почтальона по поводу выписанной мною газеты недолго оставалось пассивным. Сначала она каждый день бросала «КРИС-2» в мой почтовый ящик, хотя почти никогда не успевала сделать это утром. Обычно я находила газету в ящике, возвращаясь с работы, а иногда заставала почтальона за выполнением своих профессиональных обязанностей. Мои несмелые просьбы приносить газету с утра не имели желаемого эффекта. Более того, пани Миля предложила, что она будет приносить в пятницу всю стопку газет за неделю, а если не успеет, то в понедельник. Еще она может оставлять газеты для меня в почтовом отделении, а я за дополнительную плату буду забирать их сама. «Или, — посоветовала мне почтальон, — подпишитесь на что-то человеческое, с рецептами там, с телепрограммой или хотя бы с объявлениями, чтоб выходило дважды в месяц, зачем вам столько макулатуры?»

Я отказалась. Тогда она по собственной инициативе начала приходить в удобное для нее время. То есть раз в неделю или раз в две недели. Я позвонила начальнику отделения. После того, как шеф обязал пани Милю исполнять мои «прихоти», ведь понятно, что именно так это выглядит в глазах женщины с тремя детьми, пятью огородами и мужем-пьяницей, наш почтальон будит меня в шесть утра. И я не имею права роптать, ведь за дополнительный сервис личного вручения газеты не доплачиваю. Так продолжается уже несколько месяцев, и в наших с пани Милей отношениях даже появилось своеобразное взаимопонимание: она получает некоторое удовольствие, увидев мое заспанное лицо, ведь я никогда раньше не вставала так рано. А я получаю газету и еще два часа свободного времени перед началом рабочего дня. И это в целом удобно, хотя и не слишком позитивно сказывается на моем мировосприятии. Как выяснилось за период вынужденных пробуждений в шесть утра, привыкнуть к этому факту мой организм не способен и реагирует чувством глубокого раздражения, лишенного конкретных причин. Где-то между шестью и семью я, кажется, способна возненавидеть даже холодильник за то, что он гудит слитком громко, а еще больше за то, что он пуст. На протяжении дня раздражение и недовольство претерпевают ряд незначительных модификаций и слегка ослабевают сразу после калорийного обеда или же усиливаются в случае отсутствия такого обеда или обеда как такового. Но деструктивное представление о мире не оставляет меня до самого вечера, и недавно я с ужасом поняла, что тихо ненавижу пани Милю и мечтаю о том, чтобы ее уволили, чтобы она заболела и ушла на больничный, чтобы бросила наконец эту работу, и даже если ее собьет машина — я не уверена в своей реакции. Ясно одно: с этим срочно надо что-то решать.

В самом начале этой истории мы уже делали попытку наладить дружественные отношения. Пани Миля рассказала мне, как тяжело бывает выходить из дома в пять, когда у тебя трое маленьких детей. Как болят ноги и руки в конце смены, как портит настроение начальник, как тяжело теперь найти работу и как часто увольняют почтальонов. Мне стало жалко бедную женщину, я дала ей свой телефон и разрешила звонить, когда у нее заболеют дети, тогда я сама буду забирать газету. Она позвонила на следующий же день, потом еще через день, потом начала звонить каждый день, и весь месяц я бегала за газетой на почту, чтобы не подвести пани Милю, хотя до газетного киоска мне значительно ближе. Потом она попросила разнести почту по соседним квартирам, потом по соседним домам, и я поняла, что вскоре мне придется уволиться с основной работы, ведь начнется весна, нужно будет вскопать огороды, потом выполоть бурьян, собрать урожай…

Кроме того, я не успевала прочитать газету утром, вынуждена была откладывать это на вечер, из-за чего как-то раз один и тот же материал был напечатан дважды, и я получила строгое предупреждение от главного редактора. Тогда я перестала забирать газету с почты и начала покупать ее в киоске, но пани Миля обиделась, потому что на недельную стопку моих недоставленных газет случайно обратил внимание начальник почтового отделения, и почтальонша получила выговор.

Сегодняшняя ее победная усмешка — это демонстрация того, что счет у нас 2:1 в ее пользу, ведь, если меня посадят, ей не придется больше носить мне газеты.

Так, по крайней мере, мне показалось. Хотя на самом деле все было совсем не так. И пани Миля, отдавая повестку, вовсе не желала мне зла, то есть предварительного задержания, подписки о невыезде или заключения в тюрьму. В этот момент почтальонша думала совсем о другом. Ее радостная улыбка относилась к месячным, которые наконец начались после почти недельной задержки. В течение этой тревожной недели она уже даже начала подозревать, что муж, которому она полгода назад отказала в сексе до того времени, когда он окончательно бросит пить и начнет больше зарабатывать, ночью тайком все же исполняет супружеский долг. Именно сегодня пани Миля собралась пойти к акушерке Лиде, но все счастливо разрешилось, и теперь у нее было чудесное настроение. В состоянии эмоционального подъема она даже не обратила внимание на бланк повестки, который мне отдала. И это уже было совсем не похоже на пани Милю, ведь она любила быть в курсе всего, что происходит на вверенном ей участке.

Но я, конечно, не могла всего этого знать. Характер нашего с почтальоншей общения не выходил на требуемый для таких откровений уровень искренности, и поэтому ей пришлось держать свою маленькую женскую радость в себе, при всем желании поделиться ею хоть с кем-нибудь.

Она все же не удержалась и при выходе из подъезда торжествующе улыбнулась уличной кошке, бросив ей многозначительное «Вот так-то вот!». В этом возгласе пани Миля попыталась выразить всю противоречивость эмоций, которые ее переполняли. Ведь несмотря на нежелательность четвертой беременности (мизерные доходы, прогрессирующий варикоз, опущенная матка и запущенная мастопатия), ей-таки было бы приятно, если б ее Степан все еще время от времени не мог сдержать своего мужского естества, ведь это приятно каждой женщине. С другой стороны, «месячка», как это называется в кругах пани Мили, и не только в ее кругах, — это еще не доказательство эротического равнодушия мужа. Может быть, он взаправду тайком, ночью — ведь не случайно ей время от времени снится что-то странное и беспокоящее, после чего она просыпается от приятного замирания внутри, такого приятного, как не бывало с ней даже в те моменты, когда действительно… Но такие постыдные мысли не приличествуют матери троих детей, в этом пани Миля убеждена на сто процентов. Даже на сто один. Поэтому она берет себя в руки, гордо поднимает голову и, сохраняя идеальную осанку, шагает к почтовому отделению «показаться на глаза шефу».

В канализационных трубах загудела вода, мощно врываясь в гармонию привычных в эту пору звуков и запахов, которые дают достаточно четкое представление о том, как проводят утро в сопредельных квартирах. Сосед сверху закурил первую утреннюю «Приму». Наверное, сигарета стимулирует его кишечник, потому что каждый раз после того, как в мой туалет проникает запах сигаретного дыма, сразу же слышится и характерный звук, интенсивность которого вызывает подозрение, что сосед употребляет сильнодействующие слабительные средства. Не может же у него постоянно быть расстройство желудка.

Его пес скулит, видимо, это он сделал кучу перед моими дверями, запах проникает даже сквозь них.

Соседи справа несколько недель назад поженились, и теперь каждое утро занимаются любовью в ванной, их стоны сопровождаются густым ревом воды в трубах и жалобами соседки снизу, которую я часто встречаю на улице по дороге на работу. Она выгуливает своего котика (летом он почти полностью облезает, а зимой его одевают в шерстяной балахон, поэтому я не знаю, какой он масти) и жалуется мне, что на потолке у нее просачивается вода, которую молодые выплескивают из ванной.

С соседями слева у нас одна общая стена, которая у них расположена на кухне, а у меня — в спальне. Запахи их завтрака, как правило, оснащают мои сновидения завершающими сюрреалистическими подробностями. Например, под аромат подгоревшего молока, с которого у соседей часто начинается утро, мне всегда снятся помойки, а жареное сало дополняет образ визуальными деталями: лето, послеполуденная жара, вокруг помоек лениво кружат откормленные мухи, бомжи вытаскивают из контейнеров объедки, обнюхивая их на предмет съедобности, а рядом за их действиями с интересом наблюдают дети и обсуждают идею «поиграть в бомжей». А потом внезапный порыв сильного ветра подхватывает бомжей, и они летят куда-то ввысь, энергично размахивая крыльями и пробуждая ото сна разомлевших на солнце бездомных псов. Потом и псы поднимаются ввысь, вместо крыльев размахивая ушами, а из их пастей вырывается не жалобное поскуливание и не оскорбленное рычание, а один за другим выпадают большие белые цветы и опускаются на землю пахучими лепестками. Но это уже, кажется, из какой-то песни.

В субботу утром соседи из квартиры слева едут в деревню, поэтому завтракают чем-то наскоро, не оставляя запахов. Я очень им за это благодарна, ведь приятно время от времени начинать день и без летающих бомжей и жареного сала. Наверное, насчет последнего момента соседи бы со мной не согласились, но de gustibus обычно остается status quo, как мог бы прокомментировать ситуацию мой научный руководитель пан Свитыло В. И., который любит компоновать афоризмы из обрывков латинских крылатых выражений.

Напор воды в трубах в это время возрастает, и, когда откручиваешь кран, кажется, что сейчас сорвет с креплений весь кухонный шкаф. Поэтому, когда могучий фонтан ржавого цвета всего лишь выбивает из рук джезву и молотый кофе оказывается на руках, лице, одежде, волосах и недавно побеленных стенах, это уже не оставляет слишком сильного впечатления. Могло быть гораздо хуже.

Один мой знакомый написал эту фразу на входе в свою квартиру и говорит, что надпись помогает ему взять себя в руки во многих ситуациях. Наверное, к ним относится и теперешняя, когда из крана под страшным давлением вырывается коричневая жидкость стоимостью 1,57 гривен за кубический метр, а кофе закончился.

Умение не терять оптимизма особенно тяжело дается мне с утра, до того, как я выпью первую чашку кофе. Но сегодня меня ждет трудный день, поэтому нельзя позволять себе раздражаться из-за мелочей, нужно беречь силы.

Плетусь в ванную смывать с волос кофейный порошок. Невольно бросаю взгляд в зеркало и пытаюсь понять, довольна ли увиденным. Моя подруга Люба, которой тридцать два, четко знает, сколько у нее морщин, и о появлении каждой новой обеспокоенно сообщает мне по телефону. Она так искренне волнуется, что я гораздо лучше помню все проявления ее старения, чем свои собственные: у нее возле левого глаза — шесть гусиных лапок, возле правого — четыре, хотя пока что они малозаметны, кожа лица сильно пересыхает днем, но за ночь восстанавливается дорогим кремом, трижды в неделю — регенерирующие маски, дважды в месяц — поход к косметологу, прогрессирующий остеохондроз она задерживает регулярными сеансами массажа, целлюлит на ягодицах все еще перебарывает косметическими методами, но планирует и хирургические, хотя мне кажется, что нет у нее никакого целлюлита, волосы красит на случай вероятной седины, но седых волос пока что у себя не нашла.

У меня под левым глазом тоже, кажется, шесть гусиных лапок, интересно, давно ли их шесть, может, какая-то из них совсем свежая, и стоит сообщить об этом подруге. Не знаю, хорошо это или плохо, что я не помню число собственных морщин, не делаю регенерирующих масок, не посещаю косметолога и редко обременяю себя макияжем, не говоря уже о маникюре, педикюре или солярии. И о чем это говорит: о занятости, утрате интереса к противоположному полу или об обычной лени? И что из этого всего наихудшее? Что для меня эта проблема еще не стала актуальной или что я подсознательно вытесняю мысли о будущем тридцатилетии из страха перед неизвестностью? Может, это начало невроза? Только у кого: у меня или у Любы?

Моя подруга Люба очень вкусно готовит. Но вот уже два года, как она решила, что настало время заняться своим здоровьем, подарила мне микроволновку и фритюрницу, точнее, я сама забрала, потому что она собиралась выбрасывать, и теперь питается исключительно здоровыми, по ее мнению, точнее, по мнению соответствующей прессы, продуктами. Оказывается, существует целая вселенная преград, которые серьезно усложняют людям ответ на вопрос «есть или не есть». Например, шоколад. Выяснить мнение специалистов по поводу полезности-вредности этого продукта не так просто. Мало того, что они делятся на две части, и одни категорически за полезность, а другие — против. Это в научных кругах традиционно. Часто бывает, что одни и те же «авторитетные источники» сначала рекомендуют (гормон счастья, питательные вещества, стимуляция деятельности мозга), а потом предостерегают (портятся зубы, развивается атеросклероз, увеличивается количество холестерина). У меня есть целая коллекция подобных публикаций, которые я из чувства профессиональной солидарности не показываю Любе, но вопрос журналистской честности в данном случае беспокоит меня довольно сильно. Я даже заметила некоторую сезонную периодичность этих заметок. Например, журналист Ю. В. из издания «Аргументы и подробности» пишет о здоровом влиянии шоколада на организм в основном в середине января, а потом, приблизительно в августе, сам себя опровергает. Причем тексты его статей из года в год печатаются практически без изменений, меняется только марка шоколада, которая рекомендуется или не рекомендуется. То же самое относится к целому списку продуктов: красному вину, молоку, сливочному маслу, белому хлебу, я уже не говорю о разделении продуктов на канцерогенные и безвредные. В целом, если верить всем этим статьям, как, например, делает Люба, получаешь довольно разнообразное меню, потому что ешь все то же самое, что и люди, которые не берегут своего здоровья, но всегда без удовольствия, потому что ешь не то, что хочешь, а то, что полезно, и не тогда, когда хочется, а когда советуют специалисты, которые уже забыли, что именно советовали прошлый раз. А полезно это в первую очередь производителям — ведь какой-то дядя заплатил за скрытую рекламу.

Люба относится к моему скептицизму снисходительно, цитирует при случае фаустовского Бакалавра: «Кому за тридцать перевалит, того пиши за упокой», и считает, что скоро я сама все пойму, ведь все, что связано с возрастом, нет смысла объяснять тому, кто младше тебя. Мне кажется, она явно преувеличивает те глобальные перемены, которые отделяют меня 29-летнюю от меня же 30-летней. Но возможно, она все же действительно знает, о чем говорит, и через каких-нибудь полгода я тоже решу выбросить микроволновку или, наоборот, буду поливать кетчупом даже сырую морковь, а сырую морковь буду есть только тогда, когда не останется другого выхода. Возможно, мне вдруг начнут нравиться совершенно неожиданные вещи, и я отпущу волосы, чтобы каждое утро скручивать их в худосочную «дульку», добротно вспрыскивая ее лаком, накуплю себе ангоровых свитеров и безразмерных джинсовых юбок, перестану пользоваться дезодорантом и буду копить деньги на кожанку и дубленку.

Вода течет из душа сильной струей, которая потихоньку теряет свою непрозрачность, и под него уже не страшно становиться. Вместе с грязью, молотым кофе и сонливостью вода смывает приступ утренней ипохондрии. Хотя относительно грязи нет окончательной уверенности: несмотря на значительный спад концентрации ржавого цвета, совсем чистой вода в душе не бывает никогда. По крайней мере, в моем родном городе. Душ такого цвета часто влечет за собой непредвиденные гигиенические последствия, которые, бывает, не смываются неделями, я уже не говорю про аллергии. Зато не подлежит сомнению психотерапевтический эффект. Например, метафизическая сторона процесса старения после контрастного душа уверенно отходит на задний план, отступая перед гораздо более актуальными проблемами.

Взять хотя бы вызов в милицию. Я вышла из душа, еще раз перечитала официальную повестку, где говорилось, что я должна прийти на допрос сегодня в 12:00. Невыспавшееся воображение сразу же подсунуло подлянку в виде сюжета для детектива в мягкой обложке. Название, скажем, «Акулина и горлорезы», или «Пописать в объятьях смерти», или как-нибудь постмодернистски — «Юная леди убивает Синюю Бороду, а потом трех поросят». Сюжет простенький: 4–5 трупов, два подробно описанных изнасилования, инцест, до которого дело так и не дошло, отец семейства скрывает гомосексуальное влечение к родному сыну, сиамские близнецы в итоге оказываются еще и лесбиянками, беременная киллерша приемами кунг-фу убивает шефа местной мафии за два часа до родов, а потом успешно рожает тройню под колесами новенького джипа. Пуповину перерезает милиция, которая появляется на месте преступления с традиционным опозданием. В конце — неминуемый хеппи-энд для всех, кого не убили по сюжету.

Резкий телефонный звонок прерывает этот поток утреннего сюжетосложения подозрительно сублимационного характера.

— Ты представляешь, они подозревают, что его убили, — сообщает мне из трубки взволнованная Снежана Терпужко, пока я пытаюсь настроиться на быстрый темп ее речи, чрезвычайно диссонирующий с моим текущим состоянием. Снежана, журналист нашей газеты, специализирующаяся на криминальной тематике, продолжает: — Версия такая, что убили вчера, пока мы все праздновали. Тело так и не нашли, зато нашли его кошелек, причем с деньгами, документы, носки, подтяжки и рубашку. На мой взгляд, это ничего не доказывает.

Снежана замолкает, я прежде всего фиксирую приятную тишину в трубке, которую оставляет за собой ее лишенный пауз монолог, и только потом начинаю понимать, о чем речь. «Он» — это, очевидно, консультант по маркетингу, мистер Арнольд Хомосапиенс, который приехал из Голландии на деньги какого-то фонда и две недели разрабатывал стратегию улучшения финансовой ситуации нашей газеты. Вчера мистер Хомосапиенс был вместе со всеми на пьянке, а потом его выкрали, возможно, убили, или же он просто исчез или бежал в неизвестном направлении, бросив носки, подтяжки, рубашку, документы и кошелек с деньгами. Сегодня утром мистер Арнольд должен был улететь обратно в Голландию. Но не улетел или улетел, только никому об этом не сказал, и теперь меня вызывают в милицию.

Почему-то единственное, что остается в моей памяти от всего этого насыщенного информацией потока — это подтяжки. Почему он их бросил? Детективщик обязательно использовал бы эту деталь, и уже в пятой, в крайнем случае — в десятой, главе заставил бы какого-нибудь второстепенного персонажа совершить самоубийство при помощи этих подтяжек и таким образом сознаться в своей причастности к похищению, а может, и убийству. Допустим, такими персонажами станут сиамские близнецы — например, одна похищает, другая мочит, а потом эта рассинхронизированная деятельность с непривычки вызывает у них невроз. Хотя это все равно не дает ответа на поставленный вопрос. Даже звучит как-то подозрительно: «голландский консультант, от которого остались только подтяжки». Точнее, не подозрительно, а загадочно, еще точнее — абсурдистски, как сыр, от которого остались только дырки. Эти его подтяжки выглядят издевательством. Все остальное в ряду забытых им вещей еще можно понять: рубашка, документы, кошелек. Даже носки — поменял носки и исчез. Но подтяжки — это уже слишком.

«Первый труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли сегодня три самые популярные газеты нашего города: «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности». Все они рассказывают об изуродованном трупе полноватого мужчины среднего возраста, найденном ночью на помойке возле одной из новостроек. На теле не обнаружено никаких документов, а отрезанная голова исчезла. «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — пишут в этих газетах. — Существует предположение, что убитым может оказаться пропавший при странных обстоятельствах гражданин Голландии, который проходил двухнедельную стажировку в ежедневной газете „КРИС-2“. По непроверенным данным, следствие опасается появления в городе серийного убийцы. Тогда следует ожидать, что этот труп был только первым».

«Журналисты всегда искажают факты», — сказал бы тут мой научный руководитель пан Свитыло В. И. Он, как и подавляющее большинство представителей академической среды, считает практическую журналистику поверхностным занятием для необразованных писак. Вступительную лекцию по «Основам журналистики» для первокурсников мой научный руководитель обычно начинает словами: «Журналист и сантехник действуют одинаковыми методами, но с разной целью. И один, и другой ежедневно копаются в чужих клозетах, отыскивая дрянь, которая забивает канализацию. Увидеть говно ближнего — вот сверхзадача журналиста, тогда как задача сантехника — спрятать это говно в самых крепких трубах».

По мнению моего научного руководителя, уважающий себя человек может исследовать процессы, происходящие в современных СМИ, только на теоретическом уровне, как биолог исследует микроорганизмы или животных, но грязнить руки (именно этот, калькированный с русского оборот он почему-то употребляет всегда, когда идет речь о написании статей) — недостойное занятие для уважающего себя человека. В данном случае спорить с ним не стоит, поскольку жителя Амстердама на самом деле послали не перенимать опыт тигиринских журналистов, а совсем наоборот. Написали бы вместо «проходил» — «проводил», и все стало бы ясно, но автор статьи явно спешил, поэтому не вникал в нюансы и создал очередной прецедент для укрепления и без того предубежденного отношения моего научного руководителя к практической журналистике. Причем предубеждения его относятся не только к так называемой «желтой прессе», но и ко вполне почтенным изданиям.

Кстати, интересно, почему серьезную прессу до сих пор не наделили каким-нибудь другим цветом — зеленым, например, или охрой, в крайнем случае — синим, темно-синим, разумеется, почти фиолетовым. Вообще среди цветовых штампов почему-то преобладают негативные: черный пиар, желто-голубой уклон, красная угроза, белая смерть. Только солидарность неожиданно смогла завоевать себе штамп оранжевой. А что со всем остальным, какого цвета оперативность, взвешенность, непредубежденность?

Так вот, если бы мой научный руководитель пообщался с паном Незабудко, нашим главным редактором, он бы, возможно, немного сменил свое предубежденное отношение, поскольку пан Незабудко категорически запрещает применять в «КРИСе-2» методы, которыми действует бульварная пресса.

Например, в «Документах и аргументах» любят «репортажи очевидцев» (которые пишет кто-то из штатных журналистов, сидя дома перед телевизором) — чтобы газету с «эксклюзивом» лучше раскупали. Один из таких репортажей они напечатали 12 сентября 2001 года. Из текста было не совсем понятно, какую именно роль играл очевидец в трагических событиях предыдущего дня; сначала он детально описывал вид из иллюминатора самолета, который сбрасывал бомбы на торговые центры, потом в мельчайших подробностях передавал предсмертные чувства тех, кто погиб во время бомбардировок, затем его посвятили в детали подготовки терактов, а в самом конце — еще и дословно пересказали ему разговоры руководства Белого дома уже после катастрофы. Основная часть описаний в этом тексте напоминала известные сцены из голливудских блокбастеров на соответствующую тему, дополненные представлениями автора о международной политике и географии. И хотя автор постоянно путал иракских террористов с арабскими, а тех с ирландскими, всех по очереди заставлял бороться то за ислам, то за независимость страны басков, то против глобализации, это не мешало ему постоянно подчеркивать абсолютную достоверность изложенной в тексте информации. Я уже не говорю об упомянутых в статье музеях, которые, по мнению автора, находятся в Нью-Йорке, например, Прадо, музей Родена или Вавель. Зачем в воспоминаниях о бомбардировке упоминать музеи? Возможно, чтобы полнее отобразить пережитый стресс, ведь автор спасся благодаря смелому прыжку из окна 25-го этажа, пробив головой пуленепробиваемое стекло и невредимым приземлившись на асфальт.

Другое популярное тигиринское издание, «Подробности», часто печатает интервью с известными голливудскими актерами. Каждому такому разговору предшествует развернутое вступление, где журналист, такой себе Изидор Киськало, скрупулезно описывает свою встречу со звездой и впечатления от личного общения, при этом он постоянно подчеркивает достоверность изложенных фактов и их абсолютную эксклюзивность. Правда, это не мешает ему утверждать, например, следующее: «Известная испанская актриса Катрин Денев произвела на меня незабываемое впечатление во время нашей первой встречи в Париже», или: «Американка Николь Кидман часто любит вспоминать свое австралийское детство», или: «Известный голливудский актер Том Круз, брат Пенелопы Круз, снялся в фильме Квентина Тарантино „Солярис“».

«Бойтесь лишних уточнений», — так начинает свои беседы с журналистами-новичками заместитель главного редактора «КРИСа-2» пан Фиалко и часто иллюстрирует этот совет цитатами из текстов Изидора Киськало.

«Бойтесь невежественных журналистов», — возразил бы ему мой научный руководитель, если бы присутствовал при этом. На это пан Фиалко справедливо заметил бы, что все журналисты нашего города, включая Изидора Киськало, учились в одном вузе, поэтому их образованность — результат труда пана Свитыло В. И. и его коллег. И я не знаю, что ответил бы ему мой научный руководитель, поскольку он никогда не снисходит до диалогов, а тем более — споров с представителями практической журналистики, потому что они все, по его мнению, — невежественные дилетанты.

И попробуй докажи ему после этого, что «КРИС-2» никогда не опускается до стандартов желтой прессы. «Смотри, кому вставляешь и какого хера», — часто повторяет нам главный редактор пан Незабудко, что означает: «Достоверность информации в нашей газете всегда должна быть на первом месте». И все с ним соглашаются.

Именно поэтому, а не с целью скрыть информацию, как язвили бульварные газеты, «КРИС-2» не сообщил своим читателям об исчезновении Арнольда Хомосапиенса. Ведь факт остался непроверенным. Возможно, голландец не исчез, а просто улетел, не прощаясь. А может, и прощался, просто спьяну никто не помнит. Зато бульварная пресса дружно вынесла вышеупомянутые заметки на первые страницы.

Но это я прочитала уже после допроса у следователя. Кстати, проведенного вразрез со всеми моими теоретическими представлениями о том, как должны проходить допросы. Тем более — в нашей стране. Где-нибудь на набережной Орфевр меня, возможно, и не поразило бы интеллигентное выражение лица человека в идеально отглаженном модном костюме, который называл себя следователем. Но не на улице Олега Кошевого — пардон, теперь уже Нестора Махно.

Прежде всего следователь предложил мне кофе, сваренный в медной (!) джезве. И, обогащая аромат колумбийской арабики, уютно попыхивал трубкой. Интересно, у них там все такие, или следователь Тычина (родственник? однофамилец?) просто исключение? Как полиглот Анастасия Каменская, кулинар, коллекционер орхидей и эстет Ниро Вульф или английская пенсионерка мисс Марпл, для которой работа следователя — это в первую очередь возможность лишний раз посплетничать. Или хотя бы как литературовед и секретарь богатой бизнес-вумен (или все-таки «менши»?) Иван Подушкин, который неохотно отрывается от поэзии Серебряного века и расследует преступления. Он не переводит с пяти языков, да и в кулинарии не очень разбирается, зато совершенно постмодернистски вместе со своим боссом (своей мэм, боссессой, шефшей или шефиней) восторгается личностью Ниро Вульфа и во всем стремится ему подражать.

Михаил Тычина никому не пытается подражать, разве что иногда нечаянно не закрывает двери своего жилища, как это, — правда, нарочно, — делал комиссар Берлах.

Но даже для литературного персонажа, а не живого следователя, Михаил Тычина выглядит слишком ухоженно. Ни тебе знаменитого помятого плаща или хотя бы костюма, ни тебе карандаша за ухом, не говоря уже о джинсах и кроссовках, которыми традиционно злоупотребляют в детективах не только мужчины, но и женщины. Совсем не возникает впечатления вечного недосыпа, переутомления или рассеянности, которая, согласно распространенному стереотипу, сопровождается полной самоотдачей профессии. У пана Тычины на столе я случайно увидела билет на львовский концерт Войтека Мрозека, что заинтересовало меня еще больше. Следователь, который ездит в другой город на концерты современного джаза, — такое даже во французских фильмах редко встречается.

— Я внук двоюродного брата, не однофамилец, — сказал Тычина. — Но поэтический талант не унаследовал.

Лысоват; что приятно — лысины не стыдится и не начесывает на нее редкие длинные прядки волосиков, толстяк, и это ему даже идет, по возрасту ближе к сорока, чем к пятидесяти, округлая, аккуратно подстриженная борода, в которую улыбается так часто и так таинственно, что кажется, он отпустил ее специально для улыбок, курит трубку, которую набивает вишневым табаком, и пристально смотрит в глаза во время беседы. Скорее всего не женат, возможно, кулинар и точно убежденный скептик, нечувствительный к женским чарам. У него обязательно есть мастиф, в крайнем случае — французский бульдог, дома антикварная мебель и большая коллекция классической музыки.

Михаил Иванович давно знает Снежану Терпужко, выписывает «КРИС-2» с первого номера и не читает бульварную прессу. Во время моего рассказа о мистере Арнольде следователь таинственно улыбается в бороду, поэтому я не знаю, верит он мне или нет.

— Видел я таких консультантов. Им кажется, достаточно привезти сюда западные рецепты, и все сразу станет как в Европе. Не знают специфики рынка, местной ментальности. А консультировать едут. Их тут грабят, похищают, а они снова едут. Видно, выгодно это им. А жена его звонила?

— Нет.

— Это странно, уже должна была бы учинить переполох.

Это «учинить переполох» в устах тигиринского милиционера добило меня окончательно, хотя, с другой стороны, в устах дальнего родственника крупнейшего украинского поэта это прозвучало совершенно логично. Еще чуть-чуть, и я разрыдаюсь от умиления.

— Надеюсь, он оставил свой домашний телефон, — продолжил Михаил Иванович. — Потому что в кошельке, найденном в «Интерэкстриме» после празднования вашей газетой пятисотого номера, были только визитки с телефонами фирмы, — и ни по одному не снимают трубки.

И снова — не «берут телефон», что звучало бы логично, и даже не «подходят к телефону», что еще можно было бы себе представить, а именно «не снимают трубки», даже не «трубку». Это он нарочно, чтобы произвести впечатление, или генетически унаследованное подсознание срабатывает?

Я провела с Арнольдом больше времени, чем любой другой работник редакции, потому что переводила для него все две недели его визита. Интересно, падает ли на меня из-за этого большее подозрение, чем на других. В общем, каждый, кто был на праздновании, будет обязан доказать свое алиби. Это довольно непросто, ведь всегда тяжело адекватно восстановить последовательность событий во время удавшегося развлечения. Как сказал мне все с той же таинственной улыбкой сквозь усы Михаил Тычина, никто из присутствовавших на праздновании не мог вспомнить, когда мистера Арнольда видели в последний раз. Это значит, что меня вызвали на допрос последней. Хорошо это или плохо?

На исчезновение мистера Арнольда обратила внимание Снежана, и произошло это, когда начали собираться по домам. То есть где-то под утро. Сразу сообщили в милицию.

Я ушла с вечеринки первой, что могло меня оправдать, если бы кто-то мог подтвердить, что остаток вечера я провела перед телевизором. Но подтвердить этого никто не может, а кроме того, из ресторана меня вызвали по мобильному с незнакомого мне номера, который, к сожалению (подозрительно или случайно?), не сохранился в памяти моего аппарата. Мужской голос сообщил, что в ургентную, то есть дежурную больницу привезли жертву автокатастрофы, которая утверждает, что она моя тетя. Я не успела ничего спросить, потому что мужчина положил трубку. И хотя у меня нет никакой тети, я поехала в больницу и выяснила, что в тот вечер не привозили никаких жертв автокатастрофы. Все это было бы похоже на дурную шутку, если бы не исчезновение Хомосапиенса, не вызов на допрос, не потребность в алиби и не то, что голос звонившего мужчины показался мне знакомым.

Следователь Тычина в молодости мечтал стать писателем, автором детективных романов. Один из его романов даже заинтересовал издательство, на то время еще советское, и ему предложили издать книгу под фамилией известного писателя за приличный гонорар, то есть ту его часть, которая останется после оплаты использования фамилии известного писателя. Михаил Иванович согласился, но, пока книгу готовили к печати, известный писатель умер при невыясненных обстоятельствах, его архив, в котором находилась и рукопись романа, был конфискован милицией. Все последующие рукописи Михаила Тычины издатели почему-то отклоняли. Михаил Иванович попробовал перейти на поэзию и даже напечатал несколько журнальных подборок. Но стихи получили только негативные рецензии, тогда Михаил Иванович решил бросить литературную карьеру, нашел работу по специальности, женился и дослужился до майора. Рассказывая все это в своем фирменном суперускоренном темпе, Снежана вдруг сделала паузу, что вообще-то для нее нехарактерно. Немного подумав, она озабоченно спросила:

— Скажи мне, ты должна в этом разбираться: а как критики отличают хорошую поэзию от плохой, по каким основным признакам?

Я не ожидала такого вопроса и растерялась, хотя, наверное, если бы и ожидала, то растерялась бы не меньше — кто тут не растеряется. Но, на мое счастье, философское настроение у сотрудницы быстро прошло, и она продолжила:

— Но это ты мне потом объяснишь, а пока слушай дальше.

По словам Снежаны, Михаил Тычина, в отличие от большинства коллег, не любит заниматься резонансными преступлениями вроде заказных убийств, киднеппинга бизнесменов, автокатастроф, в которые попадают политические деятели, или финансовых махинаций под залог чужой недвижимости. Зато ему нравится так называемый «бытовой криминал». По его мнению, эти случаи, которые обычно считаются мелкими, демонстрируют гораздо более интересные проявления человеческой психологии, более яркое выражение эмоций, нестандартные развязки. Коллеги не очень понимают это увлечение майора Тычины, но с радостью отдают ему «рутинные» дела. Благодаря этому он очень хорошо ориентируется во всем, что касается деятельности криминальных группировок в городе, лично знает многих «авторитетов», поддерживает связь со всеми участковыми и создал подробную базу данных по преступлениям, совершенным в Тигирине за последние пятнадцать лет. Теперь у него репутация одного из лучших следователей в городе, поэтому он часто вынужден заниматься именно «резонансными» делами, как, например, исчезновением Хомосапиенса.

Снежана рассказала, что Михаил Иванович живет на соседней с моей улице. Каждое утро и каждый вечер выгуливает гигантского водолаза (все же не мастифа и не французского бульдога). Жена его умерла несколько лет назад, детей нет.

Причина смерти Маргариты Тычины до сих пор точно не установлена. Ее нашли дома, на полу, с распущенными волосами, в черном весеннем пальто, а вокруг были рассыпаны цветы. Перед смертью Маргарита лечилась от депрессии. До того — от наркотической зависимости. А в самом начале их брака — от бесплодия. Поэтому следствие остановилось на версии самоубийства. Но Снежана убеждена, что Михаил Иванович не согласен с таким объяснением и до сих пор ведет частное расследование.

 

Политическая карта будущего в исторической перспективе

Имя основателя нашей газеты долгое время хранилось в строгом секрете даже от редакционных работников. Когда говорили об этом человеке, называли его просто Он, Инвестор, Основатель или Лидер Нашей политической силы. Таким образом планировалось демонстрировать общественности политическую неангажированность издания. Ведь если даже в кулуарных сплетнях называются разные имена владельца, то прямых указаний от основателя журналисты не получают, разве что общестратегические, о которых известно только самому высшему руководству, а в тигиринских условиях это уже можно считать политической неангажированностью.

Политических сил в нашем городе три. Тигиринское Движение Борьбы за единство, программа которого призывает к объединению всех политических партий Украины, как проправительственных, так и оппозиционных, устранению расхождений в политических программах, отмене разделения страны на области и районы и сосредоточению всех усилий на ускоренной украинизации восточных областей. Сокращенно партия называется ТиДвиБЗ(е). У нее есть финансируемый канадской диаспорой всеукраинский печатный орган «Титла» и харизматический лидер с лагерным прошлым. Довольно низкий рейтинг этой партии даже в восточных областях страны не в последнюю очередь объясняется одним из пунктов программы осуществления ускоренной украинизации восточных областей: с этой целью после победы партии на выборах планировалось практиковать массовое переселение семей с западной Украины на восток и наоборот. В ходе длительных внутренних дискуссий члены партий немного изменили этот пункт программы и обещали, что такое переселение будет временным — «максимум на пятьдесят лет». Но и после этого рейтинг партии не поднялся, наверное, что-то все равно не устраивало избирателей.

Вторая политическая сила — Тигиринское Движение Борьбы за неприсоединение, сокращенно ТиДвиБЗ(не), программа которого призывает к выходу Галиции из состава Украины и созданию автономии со столицей в Тигирине. У этой партии высокий рейтинг в двух регионах — самой Галиции и на Донбассе, где почему-то также многие хотят, чтобы Галиция стала автономной. В самом Тигирине рейтинг ТиДвиБЗ(не) мог бы быть и выше, если б не конкуренция ЛДвиБЗ(не), партии, которая борется за аналогичную автономию, но со столицей во Львове. Ходят слухи, что рано или поздно эти два политических блока объединятся, и такие усилия неоднократно предпринимались перед выборами, но ни одна из партий не готова идти на компромиссы в вопросе о будущей столице автономного края, поэтому договориться не получается.

Третья политическая сила — Партия землеробов, которая в свое время объединилась с коммунистами и создала мощный блок, электорат которого состоит в первую очередь из сельского населения, а также мигрантов из села в город. Последнее время Партия землеробов стабильно поднимается на высшие позиции в политических рейтингах, а ее представители занимают ответственные государственные посты и представляют элиту украинского бизнеса. Ходят слухи и о том, что каждый руководитель городского и районного ранга, не говоря уже об областном, должен стать членом Партии землеробов, если хочет остаться на должности, даже если ранее его политические взгляды были другими. Возможно, эти слухи немного преувеличены, но я лично не слышала, чтобы мэр города, директор крупного предприятия или губернатор области был членом не этой партии. Поэтому в прессе иногда можно встретить вместо названия «Партия землеробов» сокращенный вариант — просто «Партия», или иронический вариант — «Партия землефобов», на это члены партии почему-то обижаются больше всего. Даже за гораздо более радикальные, на мой взгляд, обороты — «правящая партия» или «лидирующая партия», еще не подавали в суд, но каждый раз, когда в какой-нибудь публикации появляется Партия землефобов, иск практически гарантирован. Возможно, отпугивает иноязычный корень, возможно, его просто неправильно понимают, а может, это происходит случайно.

Наш Инвестор, как несложно догадаться каждому, кто внимательно читает «КРИС-2», входит в ТиДвиБЗ(не), и его политические амбиции на данном этапе заключаются в объединении ТиДвиБЗ(не) с ЛДвиБЗ(не) под его, Инвестора, руководством, с целью стать мэром Тигирина, а в будущем баллотироваться в Верховную раду. Похожие амбиции и у руководителя ЛДвиБЗ(не): кресло мэра Львова, а потом депутатский мандат в Киеве. Поэтому договориться обоим лидерам пока не удается.

 

О нетипичных методах трудоустройства

Существует определенная связь между количеством визиток и их практическим применением. У меня целая коллекция визиток, иногда даже две или три от одного и того же человека, и ни одна из них точно никогда не понадобится. Зато координаты людей, с которыми я общаюсь часто, обычно записаны на чем угодно, кроме визиток. Самый экзотический эрзац визитки в моей коллекции — перепелиное яйцо с аккуратно выведенным на скорлупе электронным адресом одного из моих бывших любовников, с которым мы до сих пор переписываемся — сейчас он работает по контракту в Австралии.

Особенно раздражает, когда люди вынуждены что-то дописывать на обороте своей визитки. Особенно если это люди из категории тех, чьи визитки у меня в нескольких экземплярах, а это обычно известные люди, которым неудобно отказывать в желании оставить мне очередной экземпляр, как неудобно и попрекать их плохой памятью — попробуй упомни всех, когда ежедневно раздаешь пачки визиток, а им, в свою очередь, неудобно не дать визитку очередной журналистке: известные люди должны заботиться о своей известности, точнее, следить, чтобы об их известности вовремя вспоминали журналисты. Для этого существуют специальные методы стимуляции журналистской активности. Например, дописывание на обороте визитки номера мобильного в знак особой симпатии, или изменившегося электронного адреса, или нового почтового адреса (бывают и такие оригиналы). Приходится молча стоять рядом, чувствовать себя глупо, ждать и понимать, что все это тебе на фиг не нужно и что на твоей собственной визитке случайно напечатали с ошибками и телефон, и электронный адрес, а больше никакого адреса там просто не напечатали, поэтому теоретически тебе тоже стоило бы дописать правильные данные, но делать этого ты, конечно, не будешь.

На моей визитке, если разобраться, вообще все написано с ошибками, правильнее всего было бы просто выбросить все эти бумажки и купить вместо них, скажем, лоток перепелиных яиц, это, по крайней мере, полезно для здоровья. Электронный адрес своего бывшего любовника я запомнила сразу, еще когда он выводил этот адрес тоненькой кисточкой на пестрой скорлупе — осторожно, чтобы не треснула.

Так вот, на моей горе-визитке написано, что я работаю в «отделе посуды „КРИСа-2“», то есть единственной в нашем городе, а потому и самой лучшей ежедневной газеты.

 

Еще о галицком сепаратизме

Первые серьезные труды по теории галицкого сепаратизма, написанные в Тигирине, приходятся на период самиздата, то есть приблизительно на 70-е годы XX века. Уже тогда самые прогрессивные историки и теоретики идеи понимали, что даже при условии скорого краха империи и обретения Украиной независимости гармоничное существование Востока и Запада страны в границах одного государства невозможно. Некоторые исследователи упрощали проблему, сводя ее к сугубо языковому вопросу. Это относится, в частности, к наивным взглядам теоретиков ТиДвиБЗ(е). Но анахронизм их позиции сегодня очевиден, кажется, даже им самим, и придерживаются они своих взглядов только по привычке, из упрямства или по иным загадочным причинам. Об этом ярко свидетельствует массовый переход членов и сторонников ТиДвиБЗ(е) в ряды ТиДвиБЗ(не) и ЛДвиБЗ(не), который рано или поздно неминуемо приведет к самороспуску партии ввиду недостаточной численности.

Несмотря на бурное развитие идейных основ галицкого сепаратизма в ранние 90-е, на сегодня еще не разработана стройная система взглядов и теоретическая база, необходимая для начала реализации идеи на практике.

Лучше всего исследован исторический аспект сепаратистской теории. Здесь все, как правило, соглашаются, что идея своими корнями уходит в седую старину. Первым сепаратистом был основатель Тигирина, который хотел объединить вокруг города все территории к западу от него, чтобы отделиться по руслу реки Збруч. Одно время на страницах «КРИСа-2» даже печатался будто бы найденный неким исследователем манускрипт, приписываемый основателю, где были четко аргументированы все постулаты сепаратизма, но язык этого документа был стилизован слишком неумело, и по требованию оскорбленных фальшивкой читателей пришлось прекратить публикацию. Как я потом узнала, идея рукописи и ее воплощение принадлежали Соломону Айвазовски, и он очень комплексовал по поводу своей неудачи.

Необходимость реализовывать идею сепаратизма именно сейчас теоретики объясняют необходимостью интегрироваться в западные структуры, которые, по их мнению, гораздо лучше будут воспринимать государство меньшее и более компактное, зато возведенное на фундаменте европейской демократии и однородное по языку, чем Украину в сегодняшнем ее виде, когда между отдельными областями нет ни мировоззренческого, ни языкового единства.

Пока что круг теоретиков этой идеи охватывает в основном корреспондентов «КРИСа-2», и все новые труды и концепции освещаются на страницах нашей газеты. «КРИС-2» в лице пана Фиалко организовывает семинары по вопросам галицкого сепаратизма, осуществляет критический отбор трудов для публикаций, поддерживает молодых исследователей данной проблемы. Специальная страница издания каждый день освещает все актуальные новости на эту тему.

Дискуссионных моментов существует немало.

Во-первых, способы достижения цели, то есть как именно отделить Галицию от большой Украины. Во взглядах исследователей четко прослеживаются два основных направления, так называемые «революционный» и «конституционный». Сторонники первого считают, что достичь цели удастся только путем вооруженного переворота, поэтому приоритетными задачами ТиДвиБЗ(не) являются формирование боеспособной армии, закупка оружия и разработка стратегии. «Конституционники», наоборот, убеждены, что следует идти путем захвата власти в парламенте и создания влиятельного большинства. Сторонники мирного разрешения мотивируют свою позицию тем, что такой путь лучше отвечает принятым в современном цивилизованном мире методам борьбы. «Революционники» же считают своим преимуществом более четко сформулированные представления о сроках достижения поставленной цели. С их точки зрения, подготовку революционного переворота можно осуществить за ближайшие пять лет. При условии, что все партийные финансы будут направлены только на это. «Конституционники» не решаются даже приблизительно оценить период времени, необходимый для реализации идеи их методами. Противостояние конституционников и революционников на настоящий момент зашло в тупик, и их дискуссия ведется на сугубо теоретическом уровне.

Параллельно теоретики идеи обсуждают и главные основания будущей державы. Здесь снова-таки можно выделить две основных группы дискутирующих под условными названиями «автономники» и «полонофилы». Первые придерживаются мнения, что отделенная Галиция должна формировать собственную государственность, другие считают, что выгоднее было бы присоединиться к Польше на правах автономной республики. Аргументы первых в основном политические, полонофилы же оперируют по преимуществу экономическими факторами.

Третий дискуссионный момент в теории галицкого сепаратизма относится к государственной символике будущей автономии. Ряд исследователей считают, что будущая держава должна вернуться к геральдике Австро-Венгерской монархии, чтобы подчеркнуть историческую преемственность традиции. Остальные теоретики убеждены, что следует разработать собственную, галицкую символику, и пан Айвазовски вместе с кругом единомышленников активно этим занимается.

Все тексты исследователей сепаратистского движения печатаются латиницей, откуда возникает еще один дискуссионный момент, едва ли не самый острый во всей этой полемике. Постоянной проблемой является транскрипция латиницей, в частности, шипящих, точнее, проблема в несогласованности этой транскрипции. Если обобщить ход орфографических дискуссий, то их участников можно было бы условно разделить на несколько групп. Так называемые полонофилы предлагают следующий принцип транскрипции: «ч» передавать как «cz», «ш» как «sz», «щ» как «szcz», «тщ» как «tszcz», «х» — «ch», «г» мягкое — «Ь», «г» твердое, то есть «Г» — как «g». С ними постоянно спорят так называемые полонофобы, они же — германофилы, которые предлагают «ч» транскрибировать как «tch», «ш» как «sch», «щ» как «schtch», «тщ» как «tschtch». Германофилы соглашаются с полонофилами только в транскрипции букв «х» как «ch», «г» — «h» и «г» — «g». Следующая группа — германофобы, они же англофилы, — предлагают третий вариант решения: «ч» — «ch», «ш» — «sh», «щ» — «shch», «тщ» — «tshch», «х» — «h» (или «kh»), «г» — «g», «r» — «gch» или «g^». Есть еще группа сторонников перехода на чешскую азбуку, но ее численность крайне незначительна. Каждая из этих групп руководствуется тем принципом транскрипции, который считает единственно правильным, и «КРИС-2» печатает все без изменений, уважая мнение каждого. Поэтому, например, слово «tchyhaty» («чигати», т. е. «посягать») некоторые читатели неправильно трактуют как «чихати», а это звучит в высокопатриотическом контексте почти издевательски и к тому же неграмотно, потому что правильно будет «tchchaty», и тут тоже далеко не сразу узнается слово «чхати» (т. е. собственно «чихать»), поэтому в данном случае, возможно, оправданным было бы написание «tchhaty», но тогда теряется последовательность в написании буквы «х». По этим же соображениям нельзя писать и «czyhaty». То есть решить проблему до конца не удается никому из участников орфографической дискуссии.

В свое время целую бурю споров вызвало написание слов «щирий» («искренний») и «чвал» («галоп»), отдельная дискуссия была посвящена транскрипции слова «тщедушный», и двое сторонников латиницы так самозабвенно спорили о том, передавать его совсем полонизированно, как «tszczedusznyj», полуполонизированно, как «tshczedushnyj», или попытаться объединить немецкую транскрипцию с английской, и тогда получилось бы что-то наподобие «tschtchedushnyj», что дошли в перепалке до взаимных обвинений в жидо-масонстве, и тогда их дискуссию прекратил третий сторонник латиницы (филолог), который отметил, что «тщедушный» — русское слово, по-украински будет «кволий», и он не видит проблем в транскрипции. Хотя он и не совсем прав, ведь проблема остается в словах «натще» («натощак») и «тxip» («хорек»). Но больше всего конфузов все равно вызывает употребление в написанных латиницей текстах слова «чуйний» («чуткий») — «chujnyj», которое многие читатели, не разобравшись, прочитывают совершенно неправильно.

На страницах «КРИСа-2» ведутся дискуссии и по другим, гораздо более мелким вопросам этого круга. Наши публикации рассчитаны на подготовленного читателя, который следит за ними изо дня в день и не нуждается в дополнительных пояснениях или кратком пересказе «предыдущих серий». Основатель запретил сокращать тексты некоторых особенно влиятельных, по его мнению, теоретиков идеи, поэтому их статьи часто публикуются с продолжением на протяжении нескольких месяцев, причем название с целью экономии места печатается только один раз, в начале, а продолжения идут без заголовка и обычно начинаются словами «потому», «несмотря на то, что» или «если упростить вышесказанное». Иногда в полемику включаются зарубежные специалисты, в основном польские и немецкие, а также украинцы из диаспоры. Их тексты печатаются на языке оригинала, поскольку одним из главных образовательных принципов галицкого сепаратизма является трехязычие будущей державы, в которой каждый гражданин должен свободно владеть украинским, польским и немецким, а каждый получивший высшее образование — вдобавок английским и французским, поэтому статьи на этих языках также печатаются без перевода. Переводятся в «КРИСе-2» только статьи русских авторов, которые тоже довольно часто вступают в дискуссию. Вряд ли человек, который впервые случайно купил газету, сразу же что-то поймет на этой специальной странице, но случайные люди нашу газету обычно не читают. Хорошо это или плохо, сказать трудно.

Общее настроение и текущий уровень полемики по вопросам галицкого сепаратизма свидетельствуют о том, что для выработки четкой и аргументированной теории требуется еще много времени. Поэтому ожидать скорого воплощения в жизнь этой идеи пока не приходится. Задача «КРИСа-2» заключается в ускорении этого процесса и доведения теоретических концепций до сознания электората.

 

О нетипичных методах трудоустройства-2

На самом деле я работаю в отделе досуга, а не «посуды», да и аббревиатура «КРИС» вроде как не склоняется. Хотя относительно этого и нет полного единства среди наших лит-редакторов, лично я склонна доверять той группе, которая выступает за вариативность окончаний в аббревиатурах. Не знаю, почему, может, просто так. Значение аббревиатуры КРИС не имеет ничего общего с ружьями периода Первой мировой, хотя кое-кому такая ассоциация и кажется уместной. КРИС расшифровывается как «Культура, реальность и современность». Кое-кто шутит, что цифра «2» означает две культуры, две реальности и две современности, которые сосуществуют сегодня в нашей стране, на востоке и на западе. И в чем-то это справедливо, хотя на самом деле у цифры «2» другая история. Газета возникла как продолжение традиций неимоверно популярного независимого еженедельника «КРОС» («Культура, реальность, образование современности»), который выпускался в нашем городе, как написали бы в советской прессе, «на заре Перестройки» и в свою очередь намекал на славные традиции еженедельника начала столетия — «КРИС» («Культура, реальность, современность»).

Такая путаница с названиями была неслучайной, основатели намеренно стремились, чтобы новая газета ассоциировалась с двумя предыдущими изданиями, хотя сами эти издания имели друг с другом мало общего. «КРИС» был обычной ежедневной газетой, одной из четырех (теперь «КРИС-2», как уже говорилось — единственное ежедневное издание Тигирина). Он сообщал своим читателям все городские новости — от политических скандалов до криминальной хроники. Раз в неделю выходило приложение «КРИС воскресный», в котором печатались отзывы на книги, театральные премьеры, выставки, иногда публиковались романы с продолжением и даже стихи. Рассчитаны эти материалы были на широкий круг читателей, поэтому обычно были короткими и понятными даже не слишком образованному человеку. Отдельная страница посвящалась кулинарным рецептам и советам по домоводству.

«КРОС» был изданием гораздо более амбициозным и ориентировался на интеллектуальную элиту, которая еще во времена советского самиздата мечтала о своем собственном печатном органе. «КРОС» стал воплощением этой мечты, освещал на своих страницах интеллектуальные дискуссии и диспуты и гордился своей «недоступностью для плебса», хотя некоторые публикации газеты обрели популярность и в более широких кругах. К их числу, безусловно, относятся напечатанные без купюр мемуары бывших воинов УПА в рубрике «Заметки резателя», которая вызывала постоянные скандалы и обвинения газеты в национализме, страница популярного тигиринского писателя с непременной колонкой «Лучшие галицкие бляди», где он подробно описывал свои эротические приключения, иногда даже не меняя имен и фамилий бывших любовниц. Некоторые из них давно вышли замуж, и их мужья имели определенные претензии к автору, а один даже встретил писателя в темном переулке и досконально объяснил, что именно его не устраивает. В результате писатель некоторое время вынужден был лечить перебитую носовую перегородку и с той поры не только страдает хроническим насморком, но и сменил тематику с эротической на историческую. Популярность серий его публикаций о старинных тигиринских кофейнях и известнейших благородных семьях города резко упала в сравнении с предыдущими статьями, и вскоре рубрику ликвидировали. Довольно популярным был и «Словарик украинской брани», изобретаемой работниками редакции как альтернатива брани русской.

Согласно замыслу основателей, «КРИС-2» должен был сохранить элитарность «КРОСа», но не утратить оперативности «КРИСа» (чьи журналисты успевали написать о совершенных «вчера в полночь» убийствах уже в утреннем номере). Возможно, ожидаемый результат был достигнут, и читатели ощутили преемственность традиции. Или же, наоборот, запутались окончательно. Неизвестно. Но теперь письма в редакцию адресуют: в «КРИСУ», «КРОСУ» и «КРИСУ-2», а недавно пришло даже письмо «главному редактору „КРИС-4“ пану Забудько Ю. О.». Недоброжелатели любят шутить, что следующее издание будет называться «КРИС — первая кровь», или что именно нашу газету в свое время воспевала киевская группа «Рутенiя» в песне «Ой вiзьму я крiса, та й пiду до лiса». А это можно трактовать как в смысле национально-освободительной борьбы, так и в плане специфики личной гигиены современного тигиринца, то есть малопристойных спекуляций на тему (неиспользования суррогатных заменителей туалетной бумаги. Существует и еще одна, более поэтическая версия происхождения названия нашей газеты. Пан Незабудко выводит его из диалектного слова «крiс» — то есть «шляпа», дополняя это пояснение старинной, кажется сербской, легендой о том, что в старых шляпах сохраняются мысли бывших владельцев, поэтому в «шляпе» «КРИСа-2» объединены лучшие идеи двух предшествующих изданий. Пан Соломон Айвазовски (он настаивает именно на таком написании своей фамилии, мотивируя это польским происхождением своей бабки, хотя в паспорте, конечно, написано Айвазовский) отрицает эту версию, поскольку считает, что диалектная форма для обозначения шляпы звучит как «крисаня» или «крисак». Но та идея, что «КРИС-2» выгодно сочетает лучшее из опыта обоих своих предшественников, нравится всем.

Период основания Инвестором «КРИСа-2» должен был стать серьезным козырем Нашей политической силы в предвыборной борьбе с ЛДвиБЗ(не), но конкуренты в последний момент подложили свинью в виде еженедельника «КРИС-1», в котором, по мнению нашего Основателя, «известные арт-журналисты и искусствоведы занимались скрытой политической рекламой владельцев». Тогда как «КРИС-2», по его же мнению, «имел своей целью только благородное продолжение идей своих славных предшественников».

Но заметить это различие на самом деле было нелегко даже продвинутому читателю, на которого ориентировались оба издания, ведь они часто печатали статьи одних и тех же авторов (серьезных теоретиков галицкого сепаратизма вообще-то не так уж много), у них был похожий дизайн и логотип, не говоря уже о названии. «КРИС-1» просуществовал недолго, газету закрыли после того, как на выборах в очередной раз победила Партия землеробов, получив подавляющее большинство как в городском совете, так и в Верховной раде. «КРИС-2» ждала та же судьба. Но в последний момент Инвестор решил иначе.

И с того момента «КРИС-2» должен был зарабатывать на себя сам как раскрученный бренд «единственной независимой ежедневной газеты Тигирина», а в случае необходимости будут вкладываться дополнительные деньги, и издание будет использоваться в агитационных целях в ходе предвыборной кампании. Но Основатель не учел того, что раскрученный бренд «КРИС-2» пользуется популярностью среди очень немногочисленной группы населения, и тираж, который обеспечивает эта группа, приобретая газету, не дает никаких шансов достичь самоокупаемости. Анализ доходов от продажи и рекламы на момент принятия решения о переходе на самоокупаемость недвусмысленно свидетельствовал: без дотаций издание мгновенно обанкротится. Существовала еще возможность смены раскрученного бренда «единственной независимой ежедневной газеты Тигирина» на более массовый с целью увеличения тиража, но против этого категорически выступил Инвестор, политический имидж которого, по его мнению, требовал рекламы именно в элитарном издании. Точнее, это мнение внушил ему пан Айвазовски и даже посоветовал начать носить очки и перестать сплевывать себе под ноги, мол, так Инвестор будет выглядеть интеллигентнее. Но поскольку у нашего Основателя стопроцентное зрение, очки ему приходится носить с обычными стеклами, что постоянно вызывает шутки — например, чтобы носить очки, недостаточно считать себя интеллигентным, нужно еще и плохо видеть. Пока Основатель решал, что делать с газетой дальше, зарплату не платили, но большинство сотрудников больше полугода продолжали работать по идейным соображениям. Благодаря их титаническим усилиям «КРИС-2» выходил регулярно, без сбоев. Хотя денег катастрофически не хватало не только на зарплату, но и на другие необходимые вещи, например, на бумагу или ремонт компьютеров, и потому иногда номер уходил в печать без корректорской вычитки, поскольку компьютеров не всегда хватало даже журналистам и верстальщикам. В итоге эта проблема исчезла, потому что сократили большинство лит-редакторов и всех корректоров, а на ошибки перестали обращать внимание, читатели звонили только в тех случаях, когда слово из-за большого количества опечаток вообще невозможно было опознать. И хотя такое обилие ошибок никак не отвечало имиджу элитарного издания, читатели относились к этому с пониманием.

Но постепенно ситуация стала надоедать самим журналистам. Даже самые стойкие и преданные делу газетчики сообразили, что дальше так работать нельзя. Начались разговоры о забастовке, но до того было решено созвать общие сборы и пригласить на них Инвестора, чтобы предупредить его о прекращении работы. Однако прямо перед сборами всем выдали конверты с частью задолженности по зарплате, и журналисты решили еще немного поработать.

Так родилась эта странная традиция. С того времени журналисты довольно регулярно угрожали владельцу забастовкой. А поскольку одних угроз было мало, а коллектив состоял из людей творческих, каждая планируемая забастовка превращалась в своеобразный перформанс.

Факс-предупреждение о первой забастовке решили отослать на специальной туалетной факс-бумаге, купленной кем-то за границей в «магазине приколов». Посланцу редакционного коллектива удалось поменять рулон факс-бумаги в офисе Нашей политической силы, и всю неделю секретарша Инвестора не могла принять ни одного сообщения, потому что бумага немилосердно рвалась, забивая факс-аппарат и издавая непристойные звуки, что заставляло посетителей инстинктивно зажимать нос и отворачиваться в другую сторону, хотя соответствующего запаха факс-бумага не издавала. Но наконец мастер догадался, что в рулон факс-бумаги равномерно вставлены полоски бумаги туалетной, отремонтировал аппарат, и секретарша гордо отнесла Инвестору первый полученный без помех факс. Им стало наше вежливое предупреждение о невыходе газеты. Говорят, когда Основатель нервно разорвал факс на куски, в кабинете снова раздался характерный звук, и на этот раз он сопровождался соответствующим запахом. Инвестор при этом густо покраснел, поэтому остается неизвестным, этот заключительный эффект также следует считать заслугой заграничного «магазина приколов», или причины его были более естественными. Назавтра деньги нам выплатили, хотя опять же не вполне известно, что дало к тому толчок — удачная шутка или же запланированная в следующем номере публикация очень важного политического документа Основателя.

Еще через три месяца мы отослали предупреждение голубиной почтой, как это делал гангстер-самурай из фильма Джима Джармуша «Пес-призрак». В момент, когда голубь с письмом влетел в кабинет (там как раз шло деловое совещание), компьютер на столе Инвестора отозвался громкой пулеметной очередью. Говорят, звук был настолько убедительным, что полтора десятка ведущих бизнесменов города как по команде бросились на пол лицом вниз и еще с полчаса не решались подняться, ожидая следующих выстрелов. Эксперимент снова завершился денежной выплатой.

На третий раз уже сам Инвестор вошел во вкус игры и прислал нам по факсу весточку: «Жду предупреждения о забастовке». Мы поняли, что нужно выдумать что-то новое, и через оператора мобильной связи запрограммировали телефон Основателя на напоминание о долговых обязательствах в два часа ночи, в четыре утра и ежечасно начиная с шести утра. Эта услуга и особенно связанный с нею риск для исполнителя стоили нам дорого, но акция себя оправдала.

Итак, это стало традицией. Каждый раз, когда задолженность достигала ощутимых размеров, работники редакции собирались на «мозговой штурм» и обычно получали желаемый результат, изобретая Инвестору эксклюзивные неожиданности. Среди работодателей нашего города ходили легенды о благодарном трудовом коллективе, который не только постоянно открывает собственнику кредит, но еще и придумывает для него дополнительные развлечения, чтобы заслужить выплату заработанных денег.

На тот момент фамилия Основателя уже перестала быть тайной для редакционных работников, но по инерции ее и дальше не произносили, используя привычные эвфемизмы «Инвестор» или «Лидер Нашей политической силы».

Неоднократно пану Незабудко предлагали «подработать на выборах», то есть за довольно солидную сумму разместить политическую рекламу конкурентов Нашей политической силы, но главный редактор «КРИСа-2» никогда не опускался даже до того, чтобы шантажировать Инвестора такими предложениями с целью ускорить выплату задолженности. Пан Незабудко мотивировал свои отказы от подобных предложений «принципами журналистской порядочности». Принцип, относившийся к данному вопросу, он сформулировал постмодернистски: «Клиента в губы не целуют».

 

И снова о галицком сепаратизме

Отдельной задачей «КРИСа-2», согласно замыслу Инвестора, должна была стать демонстрация непровинциальности Тигирина, этого маленького приграничного городка, географически, но не духовно отдаленного от мегаполисов. «Провинция — понятие внутренней культуры, а не места проживания» — этот девиз украшает вход в редакцию и ежедневно напоминает мне о недописанной диссертации, о которой расскажу немного позже.

Наше издание покупает в первую очередь публика, которая считает вульгарным отдавать дорогую газетную площадь под а) изображения оголенных частей тела; б) примитивную рекламу; в) статьи чересчур поверхностного содержания. Не потому, что это публика слишком пуританская, хотя среди наших читателей есть и такие, что не уменьшает нашего к ним уважения. И даже не потому, что некоторые части женского тела лучше выглядят на глянцевой бумаге иллюстрированных журналов, чем на рыхлой газетной. У наших читателей есть четкие представления о том, что они хотят видеть на страницах своей любимой газеты. И это «что-то» должно отличать газету от остальных изданий. Слишком откровенные изображения оголенных частей человеческого тела, реклама или статьи о противозачаточных таблетках для животных — это наполнение газеты, а не ее содержание. Потому большинство наших читателей не хотели бы, чтобы все это отвлекало их от изучения серьезных статей или осмысления последних новостей. Ведь не совсем прилично думать о тысячах погибших от наводнения в какой-нибудь далекой стране, искренне им сочувствовать, а параллельно рассматривать задницу некой блондинки. Подозреваю, есть и такие, кого раздражают все эти задницы, бедра и бока, тщательно избавленные от целлюлита с помощью программы Photoshop. Не меньше нервируют и груди, зады, губы и даже скулы, которым старательно добавили привлекательности с помощью силикона. Ведь бесит, во-первых, все искусственное, во-вторых, все недоступное для собственного кармана, в-третьих, то, как ты сам и твоя жена (любовница, муж, любовник) выглядят на этом искусственном фоне. И я понимаю таких читателей, ведь, в конце концов, почему эти глуповатые силиконово-безцеллюлитные блондинки и бритоголовые пацаны на анаболиках должны раздражать людей за их же деньги?

Ну и последний аргумент. К услугам тех, кого интересуют эротические фото, реклама и советы садовника — широкий рынок отечественной и зарубежной массовой прессы.

В нашем городе поклонники серьезной и бульварной прессы давно разделились на два враждующих лагеря. В семьях, где терпимо относятся к «Подробностям», «Документам и аргументам», «Аргументам и подробностям», не читают «КРИС-2». А те, кто предпочитает «КРИС-2» (как правило, это национально-сознательные семьи), откровенно презирают «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности». Прежде всего — за предательство национальных идеалов, поскольку все три издания, кроме украинской, имеют еще и русскую версию. Кроме того, ходят слухи, что они работают на русскую мафию.

В общем, приятно знать, что у нашей газеты есть горячие сторонники, которые принципиально не читают другие издания. Но грустно, во-первых, что у всех трех изданий-конкурентов гораздо более высокий тираж, а значит, там и гонорары выше. А во-вторых, то, что «наша» публика в основном украиноязычная, а «их» — преимущественно русскоязычная, то есть «их» количественно больше, чем «наших».

Единственное, что объединяет все издания Тигирина, — это абсолютное отрицание малейших подозрений в их провинциальности. Слово «провинциальный» вообще всегда воспринималось в нашем городе как самое страшное оскорбление. Тигиринцы считают свой город никакой не провинцией, а настоящей столицей Украины, ведь уровень национального самосознания здесь традиционно выше, чем во всех остальных областях. По некоторым статистическим данным, он даже выше, чем во Львове. И это приятно, хотя мне и трудно представить, каким образом статистика может измерить такую абстрактную величину, как уровень национального самосознания. Кроме того, Тигирин издавна поставлял в столицу творцов и деятелей культуры. Хотя в понятие провинциальности каждый вкладывает собственный смысл. Например, некоторые читатели «Подробностей», «Документов и аргументов» и «Аргументов и подробностей» считают «КРИС-2» провинциальным за слишком пуританское, по их мнению, отношение к массовой культуре и вопросам морали. Читатели же «КРИСа-2» клеймят бульварные издания как провинциальные за безвкусицу и вульгарность.

Несколько лет назад в нашем городе начался настоящий бум на новосозданные масс-медиа. Это не в последнюю очередь объяснялось патриотическими чувствами местных бизнесменов, многие из которых и до сих пор считают, что по своему культурному потенциалу Тигирин выше не только Киева, но и самого маленького Парижа, галицкого Пьемонта, королевского города, который называют Львiв, Lwyw, Lemberg, Leopolis — как угодно, но только не «Львов». Треть украинских выдающихся политиков, культурных деятелей, писателей, музыкантов и художников двадцатого века происходит из Тигирина. При том, что город насчитывает меньше сорока тысяч жителей и далеко не столь популярен среди туристов, как тот же Львов, Умань, Одесса или Киев.

Многие удивляются названию нашего города, происхождение которого до конца не выяснено. Есть предположение, что во время основания, а это приблизительно XVII век, сюда планировали перенести столицу Галиции. Основал город такой себе Акакий Бздынский, неизвестный историкам купец низкого происхождения, который нажил капитал с помощью темных махинаций и хотел прославить свое имя.

Говорят, сначала Акакий Бздынский настаивал, чтобы город назвали в его честь, но недостаточная благозвучность имени основателя вынудила отказаться от этой идеи. Тогда город по неизвестным историкам причинам назвали Тигирином. В туристических путеводителях можно прочитать, что название это объясняется рождением основателя в год Тигра, хотя большинство туристов и сомневается, что в то время китайские гороскопы уже успели завоевать такую популярность. Тигра планировали потом сделать символом Галицкого княжества и поместить его изображение на королевский герб. Неизвестно почему, но эти планы не осуществились, а Тигирин так и не реализовал свои столичные амбиции. Неблагозвучность фамилии основателя таинственным образом влияет и на сегодняшнюю жизнь Тигирина. За все годы независимости ни один член горсовета и ни один городской голова не мог похвастаться фамилией, о которую дикторши телевидения не спотыкались бы и не краснели бы, выговаривая: Заткнипасть, Вырвихрен, Лихоробло, Замахайло и даже, простите, Пиздятенко.

Однако легенда о том, что город должен был стать королевским, передавалась из поколения в поколение, и тигиринцы воспитывали детей в духе национального патриотизма и памяти о героическом прошлом.

 

Гришкина школьная наука

В советский период культурно-художественная среда Тигирина формировалась на базе профессионально-технического училища № 13, которое планируют переименовать в Академию гуманитарно-технических наук и искусств, а затем присвоить ей статус национального вуза. Сюда поступают дети из лучших семей. Благодаря людям, создавшим эту среду, в истории украинского искусства появился термин «тигиринский феномен», который означает большое скопление в одно время и на одной территории выдающихся философов, людей искусства, культурных и политических деятелей. Почему столько ярких личностей родилось именно в Тигирине и именно в 60–70-х годах двадцатого столетия, неизвестно. Возможно, это и несущественно. Удивительно то, что все они начинали свою деятельность именно в училище, исходно предназначенном для подготовки столяров, фрезеровщиков и механиков. Хотя мой отец, например, совсем не считает этот факт странным и полагает его причиной сознательное сопротивление системе существующих образовательных учреждений. Тигиринцы стремились доказать, что могут предложить более высокое качество образования, чем любой авторитетный вуз страны. И это им, по мнению моего отца, удалось.

С ним многие не соглашаются, считая факт возникновения тигиринского феномена мистическим, магическим, знаковым, но никак не рационально обусловленным. Спор между сторонниками рационального и иррационального происхождения этого явления ведется в кругах тигиринских интеллектуалов давно. Хотя все соглашаются, что важен прежде всего сам факт скопления такого количества неординарных личностей в нашем городе. Сейчас в интеллигентных семьях уже стало традицией отдавать своих детей в ПТУ № 13 для того, чтобы они могли завязать полезные контакты и сформироваться как личности. В этом учебном заведении почти не осталось предметов, которые непосредственно относятся к специальностям столяра, фрезеровщика и механика, а оставшиеся никто не воспринимает всерьез. Недавно эти предметы вообще хотели убрать из программы, но это почему-то оказалось невозможным. Технический профиль учебного заведения должен сохраниться даже после переименования, поэтому его сделали теоретическим. На отделении столяров-теоретиков учатся в основном те, кому не хватило мест на других факультетах (их три: общая культурология, сравнительная культурология и просто культурология). Кое-кто сравнивает тигиринский феномен с братством вольных каменщиков, а одним из основных аргументов выступает то, что у многих выдающихся философов, литераторов, музыковедов нашей страны в дипломах написано: «столяр-теоретик первой категории». Другие считают, что подчеркивать сходство с масонами нежелательно. По-моему, и первый, и второй тезис абсолютно бессмысленны. Но я не могу выступать беспристрастным комментатором в этом вопросе, потому что мой отец, Галичанко Дзвенислав Осипович, — директор профессионально-технического училища № 13, автор известной философской работы о галицком сепаратизме «Дегуманизация ортодоксии», основатель и издатель научно-философского альманаха «Гришкина школьная наука».

Я тоже закончила профессионально-техническое училище № 13 по специальности «столяр-теоретик». Отец категорически против протекции, поэтому я поступала в училище на общих основаниях, набрала меньше баллов, чем нужно было для любого из основных факультетов, и угодила к столярам-теоретикам. Точнее, «теоретичек», ведь в моем дипломе стоит форма женского рода, в отличие от дипломов остальных выпускниц училища и вопреки принятому правописанию. Прогрессивные взгляды родителей сделали свое, и я все же добилась, как написали бы в альманахе «Гришкина школьная наука», гендерной справедливости. Но это не слишком помогает мне в жизни, и, когда я посылаю свое резюме на какую-нибудь западную стипендию в гуманитарной области, мой диплом вызывает скорее удивление, чем уважение. За рубежом информация о тигиринском феномене, а вместе с тем и о специфике ПТУ № 13, еще недостаточно распространена. Поэтому последнее время я указываю в автобиографии только законченный потом факультет журналистики во Львовском университете, на то время еще не «национальном». Но, честно говоря, университет дал мне гораздо меньше, чем домашнее окружение и обучение в ПТУ № 13.

Сейчас я заочно учусь в аспирантуре, изучаю тему «Провинция географическая — не провинция духовная», и в своей работе планирую показать тигиринский феномен в разрезе его непровинциальности и абсолютной исключительности. Естественно, при этом я применяю интердисциплинарные методы исследования, интерпретируя историю при помощи методологий, используемых в культурологии, психологии и даже медицине.

Правда, как только я устроилась в «КРИС-2», мне пришлось прервать работу над диссертацией, поскольку, во-первых, не хватает времени, а во-вторых, работа над темой натолкнула меня на новые ее аспекты, которые я раньше не замечала и которые вносят принципиальные изменения в исходную концепцию.

Например, само понятие провинциальности. Для моего отца, как и для всей тигиринской интеллигенции и читателей «КРИСа-2», это понятие очевидно и не требует никаких дефиниций. Они всегда знают, что именно провинциально, а что нет.

Если бы любого из них попросили составить список того, что он или она считают провинциальным, туда обязательно попало бы следующее:

1) православное вероисповедание;

2) плохое владение украинским языком;

3) хорошее владение русским языком;

4) сомнение в грядущей победе идеи галицкого сепаратизма;

5) отсутствие четкой политической позиции;

6) стремление любой ценой переехать жить в столицу или хотя бы во Львов;

7) чрезмерное подражание всему, что исходит из столицы или хотя бы из Львова;

8) незнание национальных обрядов и застольных песен;

9) незнание истории собственного города;

10) незнание национальной истории.

Конечно, таких признаков можно найти и больше, но вышеназванные абсолютно точно попадают в категорию провинциального с точки зрения каждого сознательного тигиринца. С другой стороны, все перечисленные явления или хотя бы большинство из них выглядят абсолютно не провинциальными для представителей других сообществ. Например, для киевских и львовских русскоязычных, некоторых киевских украиноязычных и абсолютно всех донецких, полтавских, одесских и херсонских. Таким образом, понятие провинциальности из категории постоянной и четко определенной превращается в переменную величину, зависящую от среды, в которой это понятие используется. Хотя этот тезис отрицают все, кто придерживается радикальных взглядов в вопросе галицкого сепаратизма, то есть как его горячие сторонники, так и не менее убежденные противники. Но в этом нет ничего странного, ведь любой радикализм ведет к упрощению.

Далее, понятие духовной провинции. Для представителей тигиринского феномена здесь опять-таки нет ничего сложного. Каждого, кто не разделяет взглядов теоретиков галицкого сепаратизма или же разделяет их не слишком убежденно, можно считать человеком с провинциальным сознанием. Но мне кажется, это определение требует уточнений. Например, как быть с теми, кто входит в ЛДвиБЗ(не)? Представители ТиДвиБЗ(не) полагают их провинциалами, игнорируя тот факт, что позиции обеих партий почти идентичны.

И наконец, разве нужно лишний раз уже в названии работы подчеркивать, что Тигирин — географическая провинция? Ведь это может вызвать неудовольствие самых радикальных тигиринских патриотов, которые не захотят ассоциировать себя ни с какой провинцией, даже если это слово употреблено в позитивном смысле.

Возможно, я слишком близко подошла к предмету исследования, надо было оставаться на безопасном расстоянии зарубежных библиотек, откуда все казалось четким и однозначным? А может, вообще ни одна идея не кажется мне достойной доверия настолько, чтобы полностью себя с ней идентифицировать?

Даже не знаю, что конкретно меня останавливает. Возможно, я просто глубже вникла в материал, и некоторые ранее очевидные факты теперь перестали быть для меня настолько очевидными, а некоторые ранее приемлемые упрощения стали казаться слишком примитивными. Возможно, я осознала огромный разрыв, который простирается между теорией какой-либо политической идеи и ее практическим воплощением. А также то, что слишком непредвзятый подход к теории на данном этапе может серьезно повредить практике. Или же увидела, что любые попытки описать то или иное явление неминуемо ведут к упрощению, поэтому нет смысла даже пробовать описать что-либо объективно или хотя бы адекватно.

Если раньше я видела только позитивные моменты явления под названием «тигиринский феномен», то теперь понимаю, что никакое явление не может состоять только из позитивных моментов, но дает ли это мне право критиковать то, что не критикуют гораздо более авторитетные исследователи? И не повредит ли критика популяризации тигиринского феномена? Ведь если повредит, это не очень-то патриотично.

Другой путь заключается в том, чтобы рассмотреть дискуссионные моменты. Но тогда я рискую, во-первых, выглядеть слишком дерзкой в своей критике уважаемых теоретиков идеи, во-вторых, эта работа не прибавит тигиринскому феномену новых сторонников. Ведь если даже среди его представителей нет единства, он вряд ли будет выглядеть убедительным для людей внешних.

Хотя, похоже, я несколько упрощаю, и дело не ограничивается только этим почти марксистским конфликтом между общественным и личным. Раньше я никогда не ставила перед собой вопрос, разделяю ли политические взгляды своего отца и представителей тигиринского феномена. Я выросла и жила в этом и давно перестала оценивать и анализировать. Я жила с убеждением, что все уже оценено и проанализировано до меня, и такая некритичность, конечно, не делает мне чести. Как сказал бы на это наш школьный учитель геометрии, не следует путать аксиому с теоремой, то есть принимать на веру то, что требует доказательства, и наоборот.

Поэтому пока что я хорошо представляю, как не должна выглядеть моя диссертация. Но еще не знаю, как она должна выглядеть. Однако, может быть, все гораздо проще, и мои пессимистические рассуждения объясняются просто возрастной депрессией, предменструальным синдромом или вообще «ранним климаксом» — в подобных случаях этот диагноз ставит всем, кому за двадцать, одна моя знакомая.

 

Магическое трудоустройство

Прежде чем оказаться в составе штатных сотрудников «КРИСа-2», я два года прожила в городке с благозвучным названием Гагенау-Гугбах-Гег-дер-Генбахшталь, точнее, «шта-а-аль», как выговаривают местные жители. Что именно означает это название и означает ли оно хоть что-нибудь, я не знаю, могу сказать только, что «дер» в немецком языке может обозначать именительный падеж мужского артикля или родительный женского, «бах» может переводиться как «ручей», а «шталь», точнее, «шта-а-аль», употребляется для обозначения помещения вроде нашего хлева, но вряд ли все это имеет что-то общее с этимологией названия этого небольшого, уютного и неимоверно спокойного городка.

Здесь я писала диссертацию, правда, последнее время больше делала вид, что пишу, поскольку указанные выше сомнения парализовали работу задолго до моего возвращения в Тигирин. Как-то раз, приехав домой, я узнала, что планируется начать выпуск «КРИСа-2». Для работы в редакции искали журналиста со знанием иностранных языков и умением пользоваться компьютером, но эта информация не вызвала у меня заинтересованности. По крайней мере, сознательной заинтересованности. Не скрою, все бросить и вернуться в определенный момент мне показалось неплохим выходом. Но мысль эта была какой-то слишком блеклой для принятия серьезного решения, хотя на тот момент все мои мысли отличались этой чрезмерной блеклостью. Иногда даже для того, чтобы решить, не сходить ли в туалет, мне приходилось долгое время сомневаться, и однажды эти сомнения длились так долго, что едва не стало слишком поздно.

Еще раз эта мысль вяло всплыла в моем сознании, когда мне в Гагенау-Гугбах-Гег-дер-Генбахшталь позвонил какой-то пан Фиалко, назвался заместителем главного редактора «КРИСа-2» и спросил, не заинтересует ли меня сотрудничество с будущим изданием. Желательно в качестве штатного сотрудника.

Я очень хорошо помню, что поблагодарила пана Фиалко за любезное предложение, но отказалась. Поэтому до сих пор не могу понять, как так случилось, что ровно через две недели я уже присутствовала на первом редакционном совещании новообразованной ежедневной газеты, а в моем бумажнике появились визитки с надписью «Горислава Галичанко, заведующая отделом посуды» и неправильными номером телефона и электронным адресом. Мне поручили редактировать специальное еженедельное приложение с телепрограммой.

Слово «заведующая», как в свое время и «столяр-теоретичка», стоило мне нескольких дискуссий с консервативными литредакторами, которые предпочитали, согласно правописанию, употреблять только мужские формы для обозначения должностей. Но мне все же удалось настоять на своем, правда, для этого пришлось прочитать целый курс лекций по гендерной проблематике. И я подозреваю, даже это не помогло бы, если бы литредакторами у нас работали не женщины. Не подумайте, что я имею что-то против мужчин, но никому не приходит в голову писать «заведующая» на мужских визитках. А если так и происходит по ошибке, все с пониманием относятся к возмущению обиженного. Тогда почему я не могу позволить себе такой реакции? Довольно уже того, что в выходных данных газеты меня указывают как Г. Галичанко, и все читатели, которые стремятся пообщаться со мной по телефону, негодуют, услышав, что я не Григорий, не Геннадий и даже не Гаврила.

 

Появляется Агатангел

Агатангелом крысу назвал Теобальд, мой знакомый немец, который работает в нашем городе над кандидатской диссертацией по искусствоведению, исследуя «тигиринский феномен». Агатангел — одно из немногих имен, которое он считает украинским и может без затруднений выговорить. Украинским Теобальд считает это имя потому, что его носил украинский поэт и ученый Агатангел Крымский.

Впервые Агатангел встретил меня на кухонном столе; он сложил из яблок на тарелке нечто вроде альпинария и кокетливо выставил оттуда кончик своего хвоста. Мне показалось, что это веревка, оставшаяся от сетки, поэтому я машинально за нее дернула, чтобы вытянуть из горки яблок и выбросить. Когда будущий Агатангел оказался у меня в руке, он акробатически изогнулся, посмотрел мне прямо в глаза и подмигнул. Вообще он сильно рисковал, поскольку я совсем не принадлежу к тем исключительным женщинам, которые не боятся крыс, змей и собак, любят альпинизм и горнолыжный спорт, быстро ездят на автомобилях дорогих марок, пьют виски и курят «Голуаз». Из всего списка мне ближе всего последнее, хотя в связи с частыми перебоями в поставках в Тигирин «Голуаза» пришлось перейти на «Кэмел». А все остальное ко мне совсем не относится. Поэтому Агатангел, который на тот момент был крысой еще безымянной, имел все шансы на достаточно печальное будущее. Я могла бы, во-первых, оглушить его визгом, совершенно не стесняясь такой типично бабской реакции, во-вторых, отбросить от себя прочь как можно дальше, что, учитывая размеры моей кухни, тоже неминуемо бы закончилось оглушением, но уже от удара об стену. В-третьих, я могла бы сделать первое и второе одновременно, что совсем минимизировало бы шансы будущего Агатангела на выживание, — забегая вперед, скажу, что нервная система его была не самой крепкой, да и по физическим показателям он уступал своим выносливым подвальным родичам.

А о том, что он не относится к обыкновенным крысам, свидетельствовало абсолютно все — от внешнего вида до поведения. Шерсть его была ярко-красной, кончик хвоста — желтым, а загривок напоминал радугу: каждый волосок, похоже, был покрашен в свой отдельный цвет. Возможно, именно эта цветовая феерия, в целом скорее жизнерадостная, чем угрожающая, заставила меня отказаться от типично бабской реакции и просто осторожно положить крыса на пол. Он, кажется, оценил мою толерантность, легко взобрался назад на стол, достал из тарелки уже надкушенное яблоко и принялся его доедать, время от времени подмигивая мне левым глазом.

— Ах ты ж погань! — крикнула я, почему-то не пришло в голову ничего лучше, чем это самое распространенное на украинском телевидении слегка антикварное ругательство, которое используют для перевода американских «факов» и «шитов», употребляемых героями фильмов в подобных ситуациях.

Я бросилась к телефону и на какое-то время застыла с трубкой в руке. В сложных жизненных ситуациях женщине всегда нужно обращаться за помощью к мужчинам. Даже если мужчина и не решит проблему, само проявление внимания — всегда приятно для обеих сторон. Из всех знакомых мужчин дома оказался только Теобальд, который сказал, что обсуждать его визит следует не ранее чем завтра, потому что на сегодня у него уже все распланировано. Его немецкая натура не знает, что такое экстраординарная ситуация. Все, что не согласуется с его планами, для него перестает существовать, и, наверное, это очень правильный подход, если хочется беречь свою нервную систему. Я проявила толерантность к чужой ментальности и не стала тратить усилий на разъяснения.

Во время телефонного разговора я краем глаза следила за Агатангелом и размышляла, откуда он мог взяться у меня на кухне. Вариант обычной подвальной крысы не слишком убедителен по нескольким причинам. Во-первых, он выглядит слишком ухоженным, я еще не видела, чтобы подвальные крысы красились в красное, а такой цвет дает только специальная и довольно дорогая краска для волос под названием «real red». С помощью каких красок и технологий раскрашен его загривок, я не могла даже предположить. Во-вторых, подвальные крысы редко носят ошейник с капсулой для адреса (у Агатангела, как выяснилось впоследствии, туда был вложен электронный адрес немецкого Красного Креста). В-третьих, я почему-то убеждена, что крысы нечасто поднимаются из подвала или спускаются с чердака на уровень третьего этажа. Хотя в этом вполне могу заблуждаться.

После нескольких безуспешных звонков я решила обратиться к Марку с Эвелиной. Мои соседи — супружеская пара, обоим около тридцати. Он — концертмейстер, она — скрипачка. Их жизнь состоит из концертов, гастролей, подготовки к концертам и гастролям, отдыха после концертов и гастролей, просто отдыха. В родном городе они выступают редко, в основном ездят за границу, где очень популярны. Кроме жилища в Тигирине, имеют квартиру в Париже, куда ездят с концертами особенно часто, и несколько загородных домиков — в Голландии, Швейцарии и на Пальма-де-Майорка. Их постоянно спрашивают, почему они не переберутся за рубеж насовсем, ведь все равно они проводят там гораздо больше времени, чем в Украине. Но Марк с Эвелиной ничего не отвечают на этот вопрос и во всех интервью продолжают называть местом постоянного проживания Тигирин. Жители нашего дома относятся к Марку с Эвелиной довольно настороженно, чтобы не сказать враждебно. Меломанов среди соседей нет, а вот вопрос, почему у этой пары за столько лет не родилось ни одного ребенка, занимает все пять этажей. Когда-то наша почтальонша даже осторожно попробовала выпытать, не известно ли мне вдруг об этом больше, чем ей, но выяснилось (в общем, так у нас с ней всегда бывает), что ей все же известно больше.

То, что знаменитые музыканты живут со мной в одном доме, сильно подняло мой авторитет в глазах поклонника классической музыки пана Незабудко. «КРИС-2» уже дважды публиковал интервью с Марком и трижды — с Эвелиной (ей пан Незабудко симпатизирует больше), мы пишем про все их концерты, пан Незабудко коллекционирует их «компакты» с автографами.

Пани Миля опасается, что Марк и Эвелина могут выписать «КРИС-2», ведь в нашем доме только я и они читают эту газету. И они наверняка выписали бы, но никак не найдут времени зайти на почту и потому покупают газету в киоске. Это почему-то очень радует пани Милю, я слышала ее разговор с соседкой с четвертого этажа, хотя не понимаю, какая ей разница, носить одну газету в дом или две. Наверное, это вопрос какого-то неизвестного мне принципа.

Марк открыл очень быстро и сразу согласился спуститься в мою квартиру. Оказывается, у них крысы заводятся довольно часто, но обычно исчезают сами, хотя иногда приходится травить. Поведение крыс можно понять, поскольку случайному животному трудно выжить в квартире моих соседей. У Эвелины и Марка три гигантских овчарки колли, четыре кота, одна кошка, две черепахи, морская свинка, аквариум и дежурный кенарь, которого периодически съедает один из котов. Кота наказывают и покупают нового кенаря. Кроме того, у них живет попугай Карло, который любит произносить тосты. Особенным успехом среди гостей пользуется закарпатский: «Най бы вам добр-р-ре повыздых-хало», что в переводе с местного диалекта означает пожелание всего наилучшего. Попугай любит вмешиваться в дискуссии о сущности искусства, которые часто ведутся (именно ведутся, а не проводятся, в этом и заключается их преимущество) на кухне у моих соседей. Время от времени Карло одобряет высказанную кем-нибудь мысль фразой: «Экстр-р-раор-р-рдинар-р-рный вар-р-риант» или: «Ор-р-ригинальный пр-р-рием». Присматривает за всем этим зоопарком привезенный Марком из очередных заграничных гастролей электронный карлик с дистанционным управлением, которому в специальный лоток нужно насыпать еду и показать маршрут. Он кормит животных, убирает в клетках, меняет воду в аквариуме. У карлика, которого Марк называет «грумом», есть еще функция музыкального сопровождения, но по качеству звука это сопровождение слишком напоминает шарманку, что оскорбляет абсолютный музыкальный слух обоих моих друзей, поэтому Марк ее отключил. Когда Марк с Эвелиной уезжают на гастроли, я каждый вечер заглядываю в их квартиру и проверяю, как грум выполняет свои обязанности, а также при необходимости докупаю корм для животных.

Когда Марк зашел на мою кухню, Агатангел, который на тот момент был еще просто крысой, демонстрировал новое проявление своей креативности. Яблоки, которые не вошли в возведенный на обеденном столе альпинарий, он надкусил и растащил по моим туфлям, украсив эти натюрморты увядшими цветами, которые я не успела выбросить. На столе в дополнение к предыдущей картине было написано «Привет!», очевидно, крысиным хвостом, вымоченным в остатках томатного соуса на сковороде.

— Ого! А крысик у тебя эстет, — присвистнул Марк. — Боюсь, банальную отраву в кусочке мяса он есть не будет. Можем испробовать мой авторский вариант — отравленная отбивная в шоколаде. Или есть еще у нас немецкое средство с запахом копченой колбасы. Сам едва не перепутал. Выбирай. Но вообще это, кажется, дорогой экземпляр. Наверное, кто-то потерял. Сейчас модно заводить себе белых крыс, красить им кончики хвостов и носить за собой повсюду. Наши приятели сделали на этом целый бизнес. Завели самку и самца, а потомство продавали прихипованным тинейджерам, пока не поймали одного постоянного клиента на том, что он скармливает крысок своей породистой кошке, которая, кроме мяса белых крыс, ничего есть не хочет. Теперь они дают своим крыскам противозачаточные таблетки, ведь разлучать их было бы негуманно, а выращивать кошачью хавку они не хотят.

Слушая Марка, я поняла, что у меня совсем нет желания травить это странное существо. Тем более, крысик явно доброжелательный и, возможно, не будет доставлять хлопот. А иметь дома живое существо я давно хочу, только никак не могу решить, какое именно. Может, это идеальное решение, ведь крыса не придется выгуливать, как пса, и он не будет метить, как кот.

— Хорошо, что самец, они особенно ценятся, — дополнил мои размышления Марк. — Ну что, будем травить или еще подумаешь?

— Еще подумаю, — твердо ответила я. — Прости, что побеспокоила.

— Не страшно. Зайдешь к нам? Сейчас придет Макс с концерта, он привез французское вино, посидим.

— С удовольствием. Только переоденусь.

Когда я закрывала за собой двери, держа в руках бутылку красного вина и шоколадку, будущий Агатангел вытаскивал из моей обуви яблоки и складывал их назад на стол. Очевидно, это должно было символизировать благодарность за мое гуманное решение. Немного поколебавшись, я снова открыла двери, позвала крысика и взяла его с собой. Теперь он будет сопровождать меня почти повсюду. Возможно, так мне удастся снова ощутить себя счастливым прихипованным тинейджером. Точнее, тинейджеркой, хотя, наверно, в таком возрасте это еще не настолько принципиально.

 

Еще немного о себе

Хотя вообще выгляжу я не так плохо, как мне иногда кажется. Например, большинство моих знакомых, как обнаружилось, не замечали, что моей улыбке от рождения не хватает «троечки» справа. До тех пор, пока я не стала носить брекеты.

Или у меня действительно такие невнимательные знакомые, или с моей улыбкой на самом деле не все так ужасно. В любом случае я решила избавиться от этой проблемы, так и не определившись окончательно, стоматологическая она или психологическая. Два года назад я была одной из первых в Тигирине, кто носил брекеты. Сейчас эта мода стала повальной среди подростков и более распространенной среди людей моего возраста. Людей постарше я пока со скобками на зубах не встречала.

Возрастное ограничение больше касается, типа, самих брекетов. Подростки своими гордятся, многие носят разноцветные бусины, так им кажется красивее. Старшие стремятся к незаметности, некоторые даже ставят скобы на внутреннюю сторону зубов, хотя стоит это дороже, а боль тогда сильнее.

Если верить знакомым, брекеты мне даже идут. И хотя я не уверена, что знакомым нужно доверять больше, чем себе, но в данном случае доверять склонна. Думаю, меня можно понять. Себя следует любить, и я стараюсь изо всех сил. Хотя трудно любить человека, которого знаешь так близко.

Но вернусь к автопортрету. Одеваюсь я почти всегда в черные мужские костюмы и белые рубашки. Возможно, кому-то это покажется слишком явной демонстрацией детских травм моего подсознания, но менять из-за этого стиль одежды я не собираюсь. Кроме того, так одеваться очень удобно человеку, который постоянно мерзнет. Даже в июльскую жару мне приходится долго колебаться между рубашкой с коротким и длинным рукавом, причем перевес чаще всего оказывается на стороне последней. Мужской стиль одежды вообще позволяет экипироваться гораздо теплее, чем женский.

Коротко стриженные волосы крашу в ярко-красный цвет, тот самый «real read», в ушах, в носу и правом соске — пирсинг. До недавнего времени я еще носила пирсинг на левой ягодице, в память о бывшем любовнике, которого это неимоверно возбуждало. Но сидячая работа вынудила отказаться от сентиментальности в пользу удобства, и теперь у меня на одну железку меньше.

В моей внешности нет ничего особенного даже для стандартов ниже тигиринских, поскольку Тигирин, как уже неоднократно говорилось, — вовсе не провинция. А в вопросах молодежной моды — тем более. Некоторые выпускницы ПТУ № 13, подозреваю, и в Амстердаме выглядели бы экстравагантно. На днях, к примеру, видела невесту в коротком белом платье, кирзовых сапогах и гуцульском полушубке. Несложно представить эмоции родственников на этой свадьбе, но то, что она все же состоялась, в очередной раз позитивно характеризует наш городок, если считать постмодернизм позитивной тенденцией, а как известно, так считают далеко не все. То, что я слишком часто обращаю внимание на свадебные процессии, тоже кое о чем свидетельствует, хотя это, наверное, и без того уже ясно из контекста.

Вскоре я перейду в почти безнадежную в плане избавления от одиночества категорию «тех, кому за тридцать», с соответствующим набором комплексов, фобий и стереотипов относительно представителей противоположного пола. В сексуальном плане интересует меня именно противоположный пол, поэтому оправдать одиночество ущемлением прав сексменьшинств не удастся. Хотя я не думаю, что оправданное одиночество было бы приятнее неоправданного.

Вряд ли можно утверждать, что я настойчиво пытаюсь найти спутника жизни. Не исключено, что я вообще не слишком настойчива, и в этом причина моей неустроенности. А может, эта неустроенность не очень меня беспокоит, и потому ее причина не имеет большого значения. Иногда кажется, если не думать о чем-то неприятном, оно исчезнет само по себе. И я часто так делаю, хотя знаю, что это неправильно.

Например, последнее время я все чаще стараюсь не думать о кризисе среднего возраста, хотя не думать о нем тяжело, когда приходится постоянно обсуждать чей-то кризис, среди моих знакомых это почему-то стало топ-темой.

И хотя нельзя отрицать, что в определенном возрасте с каждым из них начали происходить странные вещи, сложно отнести к большинству этих случаев понятие «кризис».

Во-первых, из-за неопределенности возрастных границ. Кто-то утверждает, что у него кризис, в 29, кто-то — в 35, а другие — в 40 лет. Неизвестно, кто из них прав, и можно ли вообще точно определить тот момент, когда «земную жизнь прошел до половины».

Во-вторых, трудно разобраться с критериями оценки — что считать уже кризисом, а что — временным «заскоком», как нынешняя жена моего отца называет все его хобби, которые он часто меняет, и от коллекционирования марок резко переходит к выращиванию на даче болгарского перца, а потом снова возвращается к коллекционированию, но, скажем, собирает игрушечные модели автомобилей советского производства, выпущенные не позднее 1988 года. Бывают у него и более экзотические увлечения, однажды, например, он хотел выдрессировать кенаря, чтобы тот говорил как попугай, а стимулом при этом должен был служить страх. Отец доставал кенаря из клетки и подсовывал под нос коту, который прямо повизгивал и облизывался в предвкушении удовольствия. Потом кенарь снова оказывался в клетке, и, пока он еще не отошел от шока, отец пытался заставить его выговорить хоть несколько слогов. Завершилось это тем, что однажды отец не успел вовремя убрать кенаря у кота из-под носа, и от птички осталось одно только желтенькое крылышко. Жена прощает ему эти слабости, радуясь, что они не так больно бьют по семейному бюджету, как злоупотребление алкоголем, распространенное среди мужей большинства ее подруг.

Один мой знакомый музыковед утверждает, что именно «мидлайф-крайзис» вынудил его снять в своей квартире положенный еще строителями линолеум, который спокойно пролежал десять лет, и поменять его на деревянный пол. Он не мог нарадоваться дешевизне нового пола, пока не заметил, что странный запах, на который он сначала не обращал внимания, полагая, что свежеоструганное дерево так и должно пахнуть, не исчезает и потихоньку начинает докучать. Знакомый, а он, как все или, по крайней мере, большинство музыковедов, был человеком довольно непрактичным, долго мучился вопросом, что же ему напоминает этот запах. Пока не поехал к родственникам на пригородной электричке. Тут он все понял: его новый пол был сделан из железнодорожных шпал, и это означало, что запах, который — мой знакомый теперь хорошо это осознавал — не имеет ничего общего со свежеоструганным деревом, не выветрится уже никогда. Линолеум музыковед непредусмотрительно выбросил, и его сразу же подобрали какие-то бомжи. А вот на доски железнодорожного происхождения, которые тоже пришлось отправить на свалку, никто так и не позарился — несмотря на то, что их еще вполне можно было пустить в дело. Конечно, это сравнение моего знакомого с бомжами говорит отнюдь не в его пользу, но при чем тут кризис среднего возраста?

Другая моя знакомая в 33 года вдруг начала рисовать, причем практически полностью игнорировала бумагу, а в качестве рабочих поверхностей использовала стены, мебель, столы и даже туалетный бачок. На бачке она нарисовала маленького мальчика с длинным членом. Мальчик писает, но не попадает в унитаз, потому что мечтательно смотрит вдаль. Потом она сопроводила картинку лозунгом «Садиться или мыть», увиденным на какой-то немецкой наклейке, но это все равно не побудило ее мужа сделать соответствующие выводы. И он продолжал разбрасывать свои носки и грязную одежду по квартире, меланхолично переступая через вещи, когда жена в знак молчаливого протеста неделями не убирала и постепенно в квартире становилось все труднее ходить, не отказывал себе в удовольствии покурить в туалете или на кухне, наверное, забывая, что у жены астма, связанная с аллергией на табачный дым, и она начинает задыхаться в помещении, где курили даже два дня назад. Он продолжал проводить все свободное время перед телевизором, развалившись на диване в семейных трусах и с пивом, продолжал не замечать, что между ними не бывает даже разговоров, не говоря уже о сексе, что жена исчезает куда-то по вечерам и просыпается с синяками под глазами. На самом деле она просто ходила кругами возле дома до наступления темноты, сдерживая в себе злость, а потом придумывала свои рисунки, представляла их во всех подробностях и не могла дождаться, когда муж выключит телевизор, чтобы она могла начать рисовать. Она рисовала всю ночь, спала пару часов, а утром шла на работу.

Он продолжал не обращать внимания на ее рисунки, где все прибавлялось черной краски, пока она вообще не перешла на одних только черных ангелов с длинными когтями на кончиках крыльев и красными зубами, словно еще влажными от крови. Эти ангелы, больше похожие на вампиров, пугали всех их знакомых и детей их знакомых, пока знакомые не перестали ходить к ним в гости, да и сами они перестали приглашать гостей. Им было не до того: она была занята черными ангелами, он — футбольными матчами.

Перед тем как уйти от него навсегда, она дорисовала одному из ангелов длинный синий член, который грустно свисал между изуродованных когтями крыльев. Теперь она живет во Франции и продолжает рисовать картины, которые очень хорошо продаются. Но, кажется, перешла на абстрактную живопись.

Наверное, большая часть моих знакомых в период, когда с ними происходило это странное нечто, начинали писать. Особенно выделяется среди них так называемая «тигиринская группа», в состав которой вошли тринадцать самых популярных поэтов и прозаиков нашего города. Они основали группу, когда им исполнилось тридцать три (раз в десять лет в Тигирине возникает группа ярких представителей того или иного вида искусства, все они рождаются в один год, в один месяц, а часто и в один день, именно эта странная закономерность и дает исследователям основания говорить о «тигиринском феномене» как явлении беспрецедентном в мировой истории искусства), и создали манифест под названием «Густые образцы параноидального синопсиса». В этом манифесте они четко разделили между собой обязанности и права, и теперь каждый из них писал только на одну заданную коллегами тему и издавал все свои произведения под одним названием, прибавляя в конце порядковые номера для лучшей ориентации читателей. В единственном тигиринском книжном магазине их книги складывали на отдельную полку, выставляя вперед новинки: «Неоправданные парадоксы бытия — 5», «Лоботомия скрытого скепсиса — 17», «Мечтательное созерцание ландшафта — 147».

Текст мог быть поэтическим или прозаическим, важно было одно — не отходить от заданной темы. Члены группы не читали никаких книг, кроме произведений друг друга, и с годами у них выработалось необычайное единство стиля, даже трудно было поверить, что все эти произведения написаны разными людьми. Каждый год альманах «Гришкина школьная наука» публиковал новейшие их тексты в декабрьском спецвыпуске.

Два года назад «тигиринская группа» раскололась на две подгруппы — элитарную (10 писателей) и массовую (трое творцов). Элитарная поставила своей целью «развивать отечественные интеллектуальные дискурсы» и требовала от своих членов обязательного употребления в произведениях слов «симулякр» (как самого характерного понятия для нашей деконструктивистской и постмодернистской действительности) и «дискурс» (члены группы придерживались убеждения, что «наша действительность — лишь хаотический сплав случайных дискурсов, который давно уже даже не имитирует упорядоченность»).

Другая группа — наоборот, запретила своим членам употреблять все слова, значение которых человек со средним образованием вынужден был бы искать в словаре, зато требовала обязательного цитирования Леся Подервьянского и употребления разнообразных «пошелнахуй», «самтынедоёбок» и «забазарответишь», чтобы привлекать широкие массы к литературе, приучать их к чтению, превратив его в привычку. Обязательными в творчестве этой группы считаются: описания эротических сцен (минимум четыре на авторский лист), побоищ (не меньше, чем у Шекспира, то есть в среднем одно убийство на 97 строк), наличие убедительных главных персонажей — паренька в кожанке, спортивных штанах, с золотым «роллексом» и выбитым передним зубом; девушки с длинными волосами и ногами, которая все свободное время проводит в салоне красоты, хотя мечтает проводить его на кухне и в детской; честного милиционера и милиционера-взяточника, возможны также другие элементы по желанию.

Еще несколько знакомых, как утверждают наши общие приятели, так и не преодолели кризис среднего возраста, который начался с незаметной смены пищевых приоритетов. Сначала они просто тщательно пережевывали пищу исключительно растительного происхождения, потом у них возрастало чувство глубокого отвращения сначала к пище другого происхождения, а потом ко всем, кто такую пищу ест, они все больше времени проводили дома и все меньше среди людей, а даже когда попадали в компании, то сразу выделялись благодаря специфическому выражению лица и неутомимому жеванию сырой моркови. И вот однажды такие люди вдруг обрывают разговор на полуслове и спешат домой, потому что фасоль у них на кухне как раз достигла идеальной степени зрелости и из нее срочно необходимо приготовить салат. Что с ними происходит далее, никто не знает, да никого это и не интересует.

Есть среди моих знакомых и такие, с которыми не начало происходить ничего особенного ни в 20, ни в 29, ни в 45. Их похмелья можно с точностью прогнозировать по календарному расписанию праздников и отпусков, и с похмелья они вспоминают лишь о запущенном гастрите. У них есть дети и неудобные маленькие квартиры в панельных домах, они все еще сажают картошку, хотя уже и сомневаются в экономической целесообразности этого. Они оставляют свой последний молочный зуб на память в спичечном коробке и ежегодно обнаруживают его в ходе весенней уборки. Эта находка умиляет их, заставляет старательно вытереть пыль, помечтать несколько минут и тяжело вздохнуть, так, словно в этой обшарпанной коробочке лежит что-то гораздо более важное: самые яркие детские сны, самые болезненные подростковые разочарования, воспоминания о первом подсмотренном в замочную скважину сексе взрослых, возможно, собственных родителей. Но они забывают об этих внезапных приступах слабости, когда на следующий понедельник впопыхах хватают с вешалки куртки или припудривают нос перед зеркалом, думая лишь о том, как бы не опоздать на работу и еще успеть забросить детей в садик.

А хуже всего, что к этой группе, похоже, отношусь и я. И если это на самом деле так, то у меня данный процесс начался уже довольно давно. И довольно незаметно, как это бывает с чем-то действительно важным.

Постепенно меняются вкусы, все дольше задерживаются вещи в шкафу, потому что исчезает желание ежегодно заменять их модными, вместо трех дешевых блузок хочется купить одну дорогую, проблематично становится ездить в плацкартном вагоне, начинают нравиться все более толстые и скучные книги, аналогично выглядит и имеющийся выбор мужчин, хотя это уже и не так приятно. Мокрые от пота воротники наглаженных рубашек и купленные на открытом вещевом рынке брюки, которые окружают тебя в утренней маршрутке, словно выросли из чопорных детских воспоминаний. Воспоминаний о плиссированных юбках школьной формы, порванных воротничках из какого-то легкоплавкого нейлона, неровно простроченных розовых бантиках с люрексом по бокам, катастрофическом сочетании коричневого и черного, грязно-серых полосах высохшего пота под мышками, шершавой шерстяной ткани, от которой спина покрывается красными пятнами, грязно-серых (в тон?) капроновых колготках, зашитых толстыми черными нитками. О сменной обуви, спортивной форме и чешках. До сих пор стоит вспомнить только лишь слово, и сразу ощущаешь запах и слышишь писклявый голос учительницы ритмики, полненькой крашеной блондиночки, от которой давно ушел муж, оставив ей двоих детей школьного возраста, и теперь она ненавидит всех вокруг, и у нее всего сорок пять минут полной и неограниченной власти над нами, которые она использует сполна. Сорок пять минут еженедельно мы нестройно шагаем по кругу под звуки дребезжащего и вечно расстроенного пианино, высокие впереди, им воняет меньше всего, низенькие сзади, они отлынивают больше всего. Сорок пять минут приседания на одной ноге, рука опирается на подоконник. Однажды мы даже выучили танец — как говорила ритмичка, грузинский, хотя в нашем нескладном исполнении он выглядел как-то иначе, не очень по-грузински. Мы исполняли его на праздновании какой-то очередной годовщины образования СССР, тогда было пятнадцать групп, и каждая была одета в национальные костюмы одной из республик-сестер, так, как представляли себе эти костюмы наши бабушки в первых рядах актового зала. А ритмичка идеально сумела превратить все это в фарс, ведь танцевать мы так и не научились, как, в общем, не научились и маршировать строем или приседать на одной ноге, держась рукой за подоконник. Мы научились только содрогаться во сне, когда нам чудились дребезжащие звуки расстроенного пианино, и забирать утром свои выстывшие за ночь чешки с балкона, куда их выставляли мамы, чтобы не воняло. Хотя тогда никто так и не заметил, что ритмичка, которая пользовалась лавандовыми духами и неаккуратно зашивала чулки на пальцах, организовала все это пародийно до предела, а если б еще она это сделала сознательно — так получился бы настоящий театральный шедевр.

И хотя во всех этих воспоминаниях как будто больше гротеска, чем ностальгии, нечто привлекательное здесь есть, точнее, было. Возможно, потому, что теперь уже совсем не так остро, как тогда, переживаешь первое летнее погружение в морскую воду, а потом полную потерю ориентации, когда больше не знаешь, с какой стороны берег, выплывая на поверхность после нескольких нырков подряд. Теперь ежедневно тщательно проверяешь содержимое сумки, стараешься не носить с собой ничего лишнего и уже не представляешь, как когда-то можно было неделями забывать вынуть десяток одолженных книг и так и таскать их повсюду с собой, абсолютно не ощущая, как с каждым часом все больше ломит спину и все чаще хочется раскинуться навзничь на чем-то ровном и твердом.

Глоток крымского портвейна, этого неизменного атрибута летнего отдыха, столь же обязательного, как тяжелый рюкзак и обожженная на солнце кожа, так же, как глоток кофе на голодный желудок, все чаще вызывает изжогу и раздражение вместо прилива бодрости. Кожа пересыхает и шелушится не только от солнца, а голова болит не только с похмелья. И к этому всему привыкаешь, фиксируешь где-то на окраинах памяти, как мелкие отличия между разными снимками одного и того же морского пляжа, сделанными на пленке разного качества. Эти отличия в основном касаются только незначительных нюансов, полутонов, которыми вообще можно пожертвовать, хотя и не стоит, ведь потом, как правило, выясняется, что именно к этим незначительным нюансам все и сводилось.

Зато растет число мелких ежедневных удовольствий, и теперь ты уже знаешь, как нужно открывать утром глаза, чтобы веки успели понежиться под первыми лучами солнца, чтобы сохранить где-то на кончиках ресниц чуточку воспоминаний о блаженном сне, сюжет которого надежно забываешь в момент пробуждения, но если просыпаться правильно, то можно еще немного попользоваться настроением этого сна. Теперь ты уже знаешь, как медленно нужно вдыхать воздух, останавливаясь в лесу, чтобы сорвать черничинку или обойти гриб. Вдыхать нужно тщательно, не спеша, старательно заполнять все уголки легких, а потом задержать дыхание, насколько хватит сил, пока не начнет кружиться голова, и тогда постепенно бережливо выдыхать, ощущая, сколько удовольствия можно получить от простого глотка воздуха, стоит лишь сосредоточить на нем все свое внимание, какими яркими вдруг становятся краски вокруг тебя, если правильно их замечать, как много проходит мимо, если безумно переступаешь через интенсивную жизнедеятельность всего этого бодрого мегаполиса под ногами, наивысшие и наинизшие социальные позиции в котором, без сомнения, занимают муравьи.

Ты не собираешь грибы, потому что не любишь их есть, а только находить, они теряют привлекательность, слипшись на сковородке в клейкую вываренную массу. Ходишь по улицам, лишь время от времени посматривая под ноги, потому что смотреть на самом деле нужно вверх, с детской медлительностью и обстоятельностью останавливаться и наблюдать за тем, как туча набегает на солнце и как отличается твоя собственная тень утром от тени вечерней.

Это напоминает поочередное существование в двух разных режимах видеозаписи — ускоренном и замедленном, в двух разных звуковых аранжировках — когда в одном случае музыкальное сопровождение состоит, скажем, только из ритм-секции, а в другом этой секции нет вообще. Оба эти режима одинаково искажают действительность, существование в каждом из них одинаково затруднено, и со временем возникают сомнения, существует ли вообще какая-то действительность за этими искажениями. А хуже всего — когда приходится слишком долго существовать только в одном режиме, скажем, несколько лет работать без отпуска или, наоборот, несколько лет провести без работы, в вынужденном отпуске. Или когда платят тебе настолько мало, что постепенно перестаешь понимать, как можно тратить деньги на обед в кафе, если приготовить все это дома гораздо дешевле. Хуже всего даже не временные бытовые неудобства, связанные с каждой из этих ситуаций, а незаметные изменения в сознании, которые в конечном итоге превращают тебя в какого-то совсем другого человека, с которым ты вроде и не имеешь ничего общего. Более того, когда ты соглашаешься на существование в том или ином искаженном режиме, ты не знаешь наперед, к каким именно изменениям в сознании это приведет, и потому ты словно с самого начала лишаешься права выбора. А когда понимаешь, что уже поздно и изменения — вот они, здесь, не остается ничего иного, как списывать это на возрастные кризисы.

Возможно, хуже всего в этом случае — когда точно знаешь, только чего ты больше не хочешь.

Дважды в месяц, по пятницам, в клубе ПТУ № 13 проводятся творческие вечера. Здешний актовый зал одинаково хорошо (или одинаково плохо, по мнению тех, кто привык к другим стандартам) приспособлен к литературным чтениям, выставкам или театральным постановкам. «Когда-то раньше», как любит очерчивать эту эпоху мой отец, не имело особого значения, что именно происходит в данную пятницу. Важно было то, что происходит какая-то «импреза» и что на нее нужно прийти. Не столько чтобы увидеть саму «импрезу», сколько чтобы увидеть друг друга и вместе провести время после нее. В общих чертах эта традиция сохранилась и до сих пор, если игнорировать заметное уменьшение числа заинтересованных и прогрессирующую «специализацию» — художники уже практически не ходят к литераторам, а театралы не интересуются живописью.

Изменились и темы разговоров. Вопрос о том, понравилось или не понравилось только что увиденное, как-то незаметно стал считаться нетактичным и перестал звучать. Так, скажем, никому не приходит в голову после свадьбы обсуждать, хорошо ли играли музыканты. Зато гораздо чаще разговор стал переходить на то, как плохо живется общим знакомым, сделавшим карьеру в Киеве или Львове или уехавшим за границу. Само собой разумеется, всем, кто уехал из Тигирина, должно житься плохо. Определение «тут они кто-то, а там они никто» давно уже стало непреложной истиной. А поскольку с каждым годом уехавших все больше, поговорить есть о чем.

Мне все эти разговоры почему-то напоминают мою любимую детскую игру, о которой я теперь вспоминаю почти с ужасом. Мне чрезвычайно нравилось играть в библиотеку. Тетеньки с пухлыми белыми руками и вросшими в пальцы обручальными кольцами, которые двигались между бесчисленными стеллажами нашей городской библиотеки словно во сне, отчего-то вдохновляли меня на подражание. Я мечтала о том, как вырасту, займу место одной из них, и тогда у меня будет свободный и неограниченный доступ к самым интересным книгам, которые месяцами невозможно перехватить, потому что они постоянно «на руках», как буду читать все подряд, в алфавитном порядке, и погружусь в истинную нирвану. Мечтая об этом, я завела дома картотеку воображаемых читателей и старательно вписывала в каждую карточку фамилию автора, название книги и библиотечный код, специально поставив такие коды на все свои детские книги.

На особо ценные, с моей точки зрения, книги я надевала дерматиновые обложки для учебников или полиэтиленовые обложки для тетрадей, и мне почему-то очень нравилась даже отчетливая непреходящая резиновая вонь этих обложек. Я никак не могла понять свою тогдашнюю подругу, соседку Свету, которая жила этажом выше и с которой мы разговаривали по-русски, потому что так они разговаривали дома. Родители Светы были довольно состоятельными людьми, и апогеем этой самостоятельности мне тогда представлялись духи «Опиум», которыми пользовалась Светина мама, и их библиотека — серия всемирной литературы в русских переводах, но больше всего — полное собрание сочинений Носова (Носов Ник. Ник., как называет его «Советский энциклопедический словарь»). Полное собрание сочинений Носова — это в моем тогдашнем восьмилетием сознании было какое-то неземное счастье. И я никак не могла понять, почему моя подруга с таким счастьем под боком, в собственной гостиной, до сих пор не прочла ни одной книги, и охотно одалживала мне любую из них всего-навсего за мороженое, а иногда и просто так. Переживали по этому поводу и ее родители, постоянно ставили меня ей в пример, и это не могло, конечно, не отразиться на нашей дружбе, которая еще как-то одолела период начальной школы, но уже после пятого класса мы проводили вместе время все реже, а за последние пятнадцать лет не виделись ни разу.

Это монотонное и скучное развлечение — заполнение карточек — казалось мне тогда не менее интересным, чем приключения зануды Вити Малеева. Я могла часами представлять себе каждого посетителя своей виртуальной библиотеки, в которой на выдачу было всего 80 книг, на остальные родители не разрешили мне поставить коды. Мне было интересно мысленно обсуждать с посетителем прочитанное и спрашивать, например, почему книги Павла Загребельного ему нравятся больше, чем произведения Романа Иванычука, и наоборот.

При этом ни мне, ни моим воображаемым читателям никогда не приходило в голову критиковать те или иные книги, искать в них захватывающий сюжет или возмущаться их соцреалистической серостью, и, наверное, именно это превращало игру в какую-то болезненную компенсацию всего, чего так не хватало в книжной реальности моего детства. Теперь мне кажется просто ужасной мысль, что я могла часами заниматься таким бессмысленным делом, как переписывание фамилий и названий с одного листка бумаги на другой, и даже получать от этого удовольствие.

Хотя, с другой стороны, то, чем я занимаюсь теперь, все эти колонки цифр и названий телепередач напротив цифр мало чем отличаются от моей детской игры в библиотеку. И иногда мне даже удается ощутить нечто близкое к медитативному удовольствию от этой убаюкивающей повторяемости, от возможности делать это автоматически, не задумываясь. И наверное, если тренироваться годами, то можно снова вернуться к тому детскому довольному отупению, когда обреченно и спокойно воспринимаешь факт, что занятие твое, как и все твое существование, — серое и неинтересное, зато комфортное и обеспеченное. Все сводится к устоявшимся ритуалам, простому делению на белое и черное, к игнорированию мелких, хотя и неотвратимых изменений в сознании.

Последнее время я все реже посещаю пятничные «импрезы» в ПТУ № 13 — только когда меня затаскивает туда Теобальд, которому очень нравится творческая тусовка Тигирина. После действа мы обычно собираемся еще и у меня, и тогда ради Теобальда все переходят на английский, а Теобальд и далее пользуется украинским, но, в отличие от нашего английского, его украинский уже почти идеален.

Последнее время я все чаще пытаюсь не думать о кризисе среднего возраста, кризисе, к которому неуклонно приближаюсь (а возможно, уже незаметно приблизилась) и о котором стало так модно говорить в среде причастных к «тигиринскому феномену», что иногда может сложиться впечатление, что пресловутый кризис переживает сама эта среда. Хотя я, конечно, не чувствую в себе достаточной компетентности, чтобы ставить такой серьезный диагноз.

На кризис среднего возраста, как правило, списывают откровенно бездарные выставки, спектакли и публикации, общий спад интереса к искусству среди публики, хроническую депрессию и безденежье, то, что интересных людей в городе остается все меньше, а у оставшихся все меньше интересных идей. Списывают даже то, что дома в старом городе разрушаются все больше, а новостройки выглядят все отвратительнее, списывают рост стоимости продуктов и падение цен на недвижимость, грязные улицы и забитые канализационные трубы, засилье русской попсы в радиоэфире и моду ставить металлопластиковые окна в средневековых зданиях старого города. Наверное, если постараться, любую проблему можно списать на кризис среднего возраста, как на некую таинственную и всемогущую «вещь в себе», и это дает некоторое облегчение, ведь оказывается, можно ничего не делать, просто жаловаться на кризис и ждать его завершения. А потом, вероятно, наступает некий катарсис, и уже больше не замечаешь, что с тобой, как и вокруг тебя, что-то не так. Хотя, может быть, именно это и свидетельствует о начале действительно глубокого кризиса.

 

Генеалогия, наследственность и психическое здоровье современной Европы

Теобальд Полуботок-Свищенко живет в Тигирине уже второй год, получая стипендию какого-то немецкого фонда для исследователей Восточной Европы. Время от времени он печатает в «КРИСе-2» комментарии к событиям в мире.

Теобальд — сын известного в Германии психоаналитика профессора Полуботка-Свищенко, который создал уникальный метод лечения депрессии. Как-то Теобальд проговорился, что стипендию нашел ему отец — с целью необходимой, по его мнению, каждому немцу профилактики «синдрома стерильности». Этот новый в психоанализе термин введен профессором Полуботком-Свищенко и характеризует одну из самых распространенных в последнее время разновидностей психических заболеваний. Я рассказала о достижениях профессора пану Незабудко, и он страшно заинтересовался этой темой. Эксклюзивное интервью с профессором, опубликованное «КРИСом-2», стало в Тигирине настоящей сенсацией. Тираж этого номера победил по рейтингу все местные газеты. Материал назывался так:

Больные немцы режут свиней

Редакция выражает благодарность своему постоянному корреспонденту

Как убедительно доказывают последние исследования немецкого профессора украинского происхождения Шарля Полуботка-Свищенко, шансов остаться психически здоровым у среднестатистического европейца практически нет. Элитарная клиника Шато д’Амур, где работает известный психоаналитик, разработала для своих пациентов абсолютно уникальную терапию, непосредственно связанную с Украиной. И именно это обстоятельство делает терапию такой успешной, — считает пан Полуботок-Свищенко. Но сначала о самой болезни.

Теобальду Полуботку-Свищенко за помощь в подготовке материала.

— Так что же такое синдром стерильности?

— Синдром стерильности относится к психическим заболеваниям, диагностировать которые наука начала лишь совсем недавно. Хотя существовала болезнь всегда. От этого синдрома страдали Юлий Цезарь, Микеланджело, Жанна д’Арк, Петр I, Гитлер, Сталин, Пиночет, принцесса Диана и многие другие. Странные особенности их поведения всегда отмечали историки, но только теперь мы знаем истинные причины этих чудачеств. Начинается заболевание вполне невинно, а закончиться может очень трагически. Например, одним из последствий болезни Гитлера стал геноцид и Вторая мировая война, политические трагедии 30-х годов в СССР были вызваны аналогичной болезнью Сталина, а сегодня мы ежедневно наблюдаем течение этого заболевания у лидеров многочисленных террористических организаций во многих странах, — его драматическими последствиями становятся теракты, уносящие сотни жизней.

— Какие нарушения происходят в психике такого больного?

— Человек, психика которого поражена этой болезнью, прежде всего меняет свое отношение к чистоте своего тела и окружающих предметов. Причем отношение это может быть очень разным. Чаще всего больной начинает с чрезмерным усердием следить за чистотой вокруг себя. Зацикливается на постоянной уборке, делает замечания знакомым, друзьям и чужим людям (например, прохожим на улице), если их одежда, руки или ногти выглядят недостаточно чистыми. Такие люди начинают носить только светлую одежду, постоянно моют руки, несколько раз в день принимают душ, кипятят посуду и не питаются вне дома.

Постепенно эта потребность в чистоте перетекает во «внутреннее» измерение, и тогда появляется отвращение к людям, которых больной считает «нечистыми». Сюда могут относиться представители некоторых национальностей, их перечень бывает различным, но чаще всего первыми в нем оказываются евреи. Иногда «нечистыми» считают людей с цветом кожи, отличным от собственного, людей с незаконченным высшим образованием, состоящих в браке с иностранцами или иноверцами. Один из моих пациентов, например, полагает нечистыми людей, которые держат домашних животных, у другого предубеждение только в отношении котов, прочие животные, по его мнению, не влияют на чистоту человека. Критерии «чистоты» могут быть совершенно неожиданными и нелогичными.

На пике заболевания человек начинает считать себя выше и чище всех остальных, своеобразным мессией, призванным «очистить» мир, и тогда больные становятся опасными для окружающих. Именно такие убеждения больных синдромом стерильности политических лидеров приводят к этническим чисткам и установлению диктатур, они же направляют деятельность большинства террористических организаций. В прошлом полководцы с синдромом стерильности завоевывали другие страны и создавали империи. Некоторые больные придумывают себе аристократическую генеалогию, чтобы оправдать свое превосходство над окружением.

— То есть люди с чрезмерной тягой к аккуратности, которые к тому же подчеркивают аристократизм своего происхождения, должны вызывать у нас подозрение?

— Не все так просто. Ведь на начальной стадии заболевания у человека могут быть и совершенно противоположные симптомы. Тогда больной полностью перестает замечать грязь вокруг себя, ленится убирать и следить за собственной гигиеной. Чистота превращается для него в скучное и ненужное занятие, недостойное избранного. Общие симптомы для всех больных — это, во-первых, убежденность в собственной исключительности, во-вторых, неординарность, которая развивается в процессе болезни. Даже если вначале человек был абсолютной посредственностью, синдром стерильности повышает его амбициозность, заставляет мобилизовать силы и развить в себе какие-нибудь способности. Для таких людей очень важно достижение успеха хотя бы в какой-то деятельности. Многие больные становятся успешными бизнесменами и политиками, ведь для этого не нужно большой одаренности, достаточно быть сообразительным и ловким, а часто и неразборчивым в средствах достижения цели. Некоторые превращаются в преступников, осуществляя гениально спланированные ограбления, в наемных убийц, выходят в криминальные авторитеты. Многие просто делают карьеру, добиваются высоких должностей и становятся авторитарными руководителями. Часть больных реализуют свою потребность унижать, терроризируя «нечистых» в семье, из них получаются домашние тираны. Те, у кого психика слишком слаба для успешной самореализации, находят утешение в алкоголизме.

— Как распознать больного синдромом стерильности?

— Диагностировать это заболевание на начальной стадии практически невозможно, ведь хотя бы некоторые из перечисленных выше симптомов может обнаружить у себя каждый. К сожалению, в основном к нам попадают больные уже на последних стадиях, и полностью вылечить их удается крайне редко. Внимательный психолог, знакомый с нашим методом диагностики и терапии, может опознать больного, у которого уже сформировалось убеждение в своем избранничестве. Мы называем эту стадию заболевания второй, она предшествует завершающей фазе. А завершающая фаза, увы, почти не поддается лечению. Но всегда существует возможность ошибки, поэтому с диагнозом синдрома стерильности нужно быть очень осторожным.

— Какова, на Ваш взгляд, статистика распространенности болезни на территории современной Европы?

— Сложно сказать с уверенностью, ведь никто не проводил соответствующих исследований, но вынужден с прискорбием констатировать, что частотность заболевания в последнее время сильно возросла. Если такая динамика сохранится, то уже через несколько десятилетий каждый пятый европеец может оказаться больным.

— Что является причиной такого роста заболеваемости?

— Причин очень много. Но важнее всего, по-моему, что у современного человека слишком мало шансов выделиться среди остальных, заявить о себе миру, сделать что-то необычное. Мы ежедневно смотрим новости и узнаем, что в нескольких странах случилось наводнение, засуха или землетрясение, упало несколько самолетов, несколько поездов сошло с рельсов и произошли сотни автокатастроф. Перед таким массивом экстраординарных явлений наша частная жизнь кажется бледной и неинтересной, в ней не происходит ничего выдающегося. Если когда-то достаточно было знать грамоту, или уметь немного лечить, или совершить хотя бы одно путешествие, чтобы стать уважаемым человеком для обитателей близлежащих сел, то удивить свое окружение сегодня чрезвычайно трудно. А потребность человеческой психики ощущать свою неординарность не изменилась с давних пор. Каждый человек стремится выделяться в толпе, чувствовать себя непохожим на других, быть уверенным в своей неповторимости. К этому добавляется вредное влияние массовой культуры на его психику. Стандарты поведения, которые навязывает нам телевидение и кинематограф, создали в обществе, точнее в его подсознании, культ супергероя. Каждый мужчина жаждет быть похожим на Джеймса Бонда, каждая женщина — на куклу Барби. Поп-культура входит в моду даже среди интеллектуалов, становится модно жить согласно принципу «Наслаждайся комфортом и ни о чем не думай». Человек, который так живет, ни к чему не стремится, и соответственно, не получает признания от окружающих, и это еще одна причина постоянного ощущения неудовлетворенности собой, нереализованности, которая ищет выход в экстравагантном поведении. Нереализованность приводит к конфликту, который может перерасти в болезнь.

В постсоветских странах этот процесс немного замедлен, потому что серость и монотонность советской жизни сохранила чувствительность вашей психики. Я очень люблю наблюдать за украинцами, которые впервые попадают на Запад и познают радости комфорта. Я завидую им, поскольку они получают от этого массу удовольствия, а я сам, как и каждый человек, который вырос в такой среде, не замечаю окружающих меня вещей.

— Если проблема настолько общая, почему не все заболевают синдромом стерильности?

— Гриппом болеют тоже не все, хотя в период эпидемии избежать контакта с вирусом практически невозможно. У кого-то психика более стабильна, у кого-то она слабее. Некоторым удается самореализоваться, достичь успеха в чем-то, удовлетворить потребности своей психики. Хотя стопроцентно здоровых и свободных от синдрома стерильности людей фактически не существует. Эта болезнь в той или иной степени затрагивает, можно сказать, каждого жителя современной Европы, просто не у всех она развивается до опасных для психики масштабов. Кое-кому помогает, как ни парадоксально это звучит, существование в тяжелых бытовых условиях. Когда человек вынужден много работать, по сути, лишен свободного времени и возможности задумываться над своей жизнью, притупляются и потребности его психики. Именно поэтому сегодня болезнь меньше распространена в странах с низким уровнем жизни, а в старину ею болели только богачи.

— В чем заключается разработанный Вами метод терапии больных синдромом стерильности?

— Терапия состоит из нескольких этапов. Прежде всего больной должен кардинально изменить бытовые условия и резко снизить уровень комфорта. Это входит в так называемый физический курс и хорошо тонизирует психику. При легких формах заболевания такого средства бывает достаточно. Клиника располагает специальными территориями с поселениями, где больные ведут натуральное хозяйство. Это немного похоже на трудовую терапию, которую применяют в традиционных методах лечения психических заболеваний. Но наш физический курс слегка отличается от обычной трудовой терапии. Одно из таких отличий — украинский колорит, который принес нашей клинике популярность, а терапии — высокую эффективность. Например, одним из самых действенных средств нашей терапии является ритуал резания свиньи, целиком позаимствованный нашими специалистами у украинского села. При этом больной должен исполнять роль резника и попасть животному прямо в сердце, потом собрать кровь в не очень чистую, по его представлениям, эмалированную миску с дыркой и при этом постоянно следить, чтобы кровь не вылилась. Мы ввозим из Украины все необходимые для этого ритуала орудия — от ножей, которые затупляются сразу же после того, как их наточили, а точить их нужно самостоятельно на очень опасном в обращении устройстве, до эмалированной посуды, которую невозможно полностью отмыть даже самыми лучшими моющими средствами, а в клинике запрещены все моющие средства, которыми не пользуются настоящие украинские крестьяне, поэтому мыть приходится холодной водой, оттирать жир солью или пеплом. Это шокирует современного западного человека, но именно такой шок и является лечебным. Часто недорезанное животное вырывается и с визгом носится по двору, тогда больной должен самостоятельно догнать его и закончить дело, многие не способны на это без должной дозы самогона (все напитки, разумеется, тоже изготовлены по аутентичной технологии), а в завершение необходимо по всем правилам разделить мясо на части. Это мужская составляющая терапии, женщинам приходится готовить из мяса колбаски, ветчину, топить смалец. И все это делается в специальных печах, куда постоянно нужно подбрасывать дрова, а дрова перед этим — рубить. Воду носят из колодца и подогревают в ведрах и так далее, думаю, украинские читатели знакомы со всем процессом. На психику человека, который никогда не видел ничего подобного, это влияет очень сильно.

Параллельно наши пациенты восходят, так сказать, и на новую духовную ступень, что заключается в усвоении интенсивного курса истории литературы (в первую очередь украинской) и еще нескольких дисциплин. Это необходимо, чтобы человек мог расширить кругозор и посмотреть на проблему под другим углом. А кроме того, самообразование помогает отвлечься от своих проблем не хуже, чем тяжелый физический труд. Нужно просто выработать у себя соответствующие привычки и полностью занять свое свободное время.

— Вы упомянули самогон. Многие критикуют Вашу терапию именно за то, что пациенты в большом количестве употребляют крепкие алкогольные напитки. Как Вы прокомментируете этот факт?

— Не «крепкие спиртные напитки», а конкретно самогон высочайшего качества, изготовленный и очищенный по старинным народным рецептам, его издавна применяли и до сих пор применяют в нетрадиционной медицине. Самогон используется в довольно небольших дозах, но он абсолютно необходим в ситуациях, когда человеку предстоит вести себя раскрепощенно и избавиться от неуверенности. В целом это не новая идея в психоанализе, уже давно существует наркопсихоанализ, наркоанализ и гипноанализ, где практикуется работа с пациентом, находящимся под гипнозом или под действием легких наркотиков. Мне кажется, что самогон гораздо здоровее, по крайней мере, он изготовлен из более натуральных продуктов.

— Каковы результаты Вашего лечения?

— Понимаете, специфика заболевания наших пациентов вынуждает нас в первую очередь понизить их самооценку. Это нелегко сделать с человеком, который болезненно уверен в себе. Но реалии украинской жизни и украинская культура несут в себе что-то действительно магическое. Я часто сам удивляюсь эффективности этой терапии.

— Как возникла идея «лечения Украиной»?

— Не знаю, как Вам объяснить, думаю, это тонкая игра подсознания. Я с детства ощущал избранность украинской культуры и интуитивно ожидал озарения, которое позволит мне продемонстрировать эту избранность всему миру. И вот однажды мне приснилась клиника Шато д’Амур, утром я проснулся и понял, что идея спасения мира именно в этом — в укоренении в украинской почве, реалиях, в богатой и непостижимой культуре, которую сами украинцы часто недооценивают.

— Не обвиняли ли Вас в том, что Вы сами болеете синдромом стерильности, ведь всю эту «избранность украинской культуры» можно толковать и как намек на Вашу собственную избранность и стремление спасти мир от несуществующей болезни?

— Недоброжелателей всегда хватает, но нужно идти своим путем и делать свое дело, все остальное — балласт, который со временем отпадет.

— Не боитесь ли Вы мошенничества с диагнозом синдрома стерильности? Скажем, можно диагностировать болезнь у своего шефа, чтобы занять его место, или отправить в клинику богатого члена семьи, чтобы получить право распоряжаться наследством и так далее.

— В нашей клинике такое невозможно, а в отношении остальных я ничего гарантировать не могу. Эйнштейн тоже не мог предвидеть, к каким фатальным последствиям приведет его теория относительности.

— Работают ли в Вашей клинике украинские консультанты?

— Да, безусловно, я очень ценю украинцев за их работоспособность и изобретательность.

— Есть ли у Вас украинские корни?

— Есть, но это не касается темы нашего разговора.

 

О стаканах и подвалах

Как и большинство людей, которые своей специальностью выбирают искусствоведение, Теобальд — человек творческий. Это очевидно уже при первой встрече, еще до того, как вы узнаете его имя и профессию. Редко кого вводит в заблуждение даже рост этого паренька, который составляет два метра одиннадцать с половиной сантиметров. Иногда, правда, его спрашивают, не занимается ли он баскетболом. Но спрашивают, не ожидая услышать утвердительный ответ, потому что достаточно только взглянуть на Теобальда, чтобы засомневаться, что он может быть баскетболистом, бухгалтером, водителем троллейбуса или банковским служащим. Выглядит мой знакомый так, что в начале своего пребывания в Тигирине он далеко не всегда мог без помех снять деньги со своего счета в одном из местных банков, поскольку некоторые охранники отказывались пускать его в здание.

Теобальд убежден, что во внешности человека не должно быть никаких случайных элементов, и кроме выполнения сугубо эстетической и практической функции, одежда, обувь, материал, из которого они изготовлены, а также дезодорант и прическа, не говоря уже о выражении лица, должны отвечать мировоззренческим убеждениям человека. Поэтому он носит красные шаровары, сшитые, как он это называет, «исторически мотивированно», то есть так, как носили в старину козаки. Дополняет этот имидж желто-голубая косоворотка, скроенная по классическим русским образцам. Именно в этом объединении заключен «фундамент» идейного мировоззрения Теобальда, который при желании можно было бы назвать и противоречием. С одной стороны, как каждый сын, он бунтует против авторитета своего отца, но утверждает, что делает это не с «банальной эдипальной целью», а из гораздо более глубоких и значимых убеждений. Теобальд считает, что отец прав в своем увлечении всем украинским и даже в умении (что отличает его от остальных украинцев) успешно зарабатывать на этом деньги, но вместе с тем отец ненавидит все русское, и это Теобальд осуждает. Теобальд также увлекается всем украинским и даже изучает, как уже было сказано, тигиринский феномен, находя его самым ярким примером интеллектуальной конкурентоспособности украинской нации в глазах обычного и необычного европейца, но при этом с уважением и пиететом относится ко всему русскому. Чтобы еще больше подчеркнуть свою лояльность (хотя может и просто чтобы раздражать отца), Теобальд держит дома и повсюду возит за собой жирного рыжего хомяка, которого называет Ленин, а на трехлитровой банке, в которой Ленин живет (среди немецких друзей Теобальда эта уникальная в западном мире посудина вызывает ажиотаж и неприкрытую зависть), наклеен девиз «СССР — жизнеспособности пример». Идеологическую нагрузку (я бы даже назвала это перегрузкой) имеет и прическа Теобальда. Его волосы тщательно стянуты в короткие хвостики а-ля Чипполино, выкрашены все в тот же остромодный цвет «риал ред», то есть «истинно красный», и таких хвостиков всегда ровно четырнадцать. А самый длинный, пятнадцатый хвостик выкрашен в два цвета: от кончика до середины — желтый, и дальше до корней — голубой. Между хвостиками выбриты аккуратные дорожки, чтобы легче было укладывать волосы по утрам. Свою прическу Теобальд называет «postсоветский оселедец».

Символика четырнадцати красных хвостов и одного желто-голубого в прическе Теобальда очень нравится ему самому и моим сотрудникам из редакции. Вызывает ли она такой же восторг и понимание в кругу немецких друзей Теобальда, я не знаю.

Но больше всего во внешности Теобальда поражает даже не его экстравагантная манера одеваться, а удивительная форма морщин на лбу. Точнее, не форма, а направление. Линии, которые пересекают лоб каждого человека параллельно бровям, у Теобальда расположены перпендикулярно. Если бы Теобальд носил челку, этого могло быть и не видно, но лоб его открыт, и такая необычная особенность лица сразу бросается в глаза и врезается в память. Я не знаю, о чем это должно говорить в соответствии с Теобальдовой концепцией, в которой все черты внешности человека что-то символизируют, но мне почему-то становится не по себе при взгляде на эти линии, которые сминаются, когда Теобальд поднимает брови, и начинают напоминать аккуратные столбики цифр из учебника математики.

Как каждая творческая личность, Теобальд стремится к самореализации. И научной карьеры ему для этого недостаточно. Кроме искусствоведческих, у Теобальда еще две разновидности творческих амбиций — поэтические и музыкальные. Несколько поэтических сборников, изданных за свой счет (а точнее, за счет отца) в Германии, не принесли ему славы. Более того, единственная рецензия на его поэзию была далеко не хвалебной. «Синдром стерильности, который просматривается в каждой третьей строчке, удачно дополняется в стихах почтенного профессорского сыночка синдромом эдиповым, а также всеми стандартными неврозами и фобиями, которые охотно находят психоаналитики у своих платежеспособных пациентов за их же деньги. Как свидетельствует опыт, подобные заболевания лечатся только полным банкротством в пользу врачей, но на детях гениев природа делает известно что», — такими и тому подобными выводами рецензент, спрятавшийся под псевдонимом Зигмунд Юнг, пытался убить в Теобальде веру в себя как поэта. Но, внимательно прочитав текст рецензии, Теобальд заметил, что ни одно обвинение критика не подтверждено цитатой из сборника. Более того, не указывалось даже, какому именно сборнику посвящена эта рецензия. Зато текст пестрел высказываниями Ролана Барта, Жиля Делёза, Михаила Бахтина, Умберто Эко, Мишеля Фуко и прочих авторов, цитирование которых в определенных текстах встречается не реже, чем цитирование классиков марксизма-ленинизма в работах другого характера. По мнению Теобальда, это вовсе не бросает тень на цитируемых авторов, а свидетельствует только, что автор стремился не столько проанализировать текст, сколько продемонстрировать свою эрудицию. Таких псевдокритиков Теобальд знал немало, как по их работам, так и лично, поэтому не слишком опечалился и пришел к выводу, что автор просто завидует Полуботку-Свищенко-старшему. Кроме того, он был согласен с Джулианом Барнсом и не любил критиков не только за то, что среди них много нереализовавшихся писателей, но и за то, что среди них много нереализовавшихся критиков.

За время пребывания в Тигирине Теобальд за свой счет издал сборник собственных стихов в украинских переводах. Из 100 экземпляров тиража за год продались два (один купила я, другой — Эвелина). Но Теобальд доволен и этим, потому что согласен с Густавом Климтом в том, что нравиться многим — вредно.

Реализуя свои творческие амбиции в музыке, Теобальд собрал группу под названием «Terra incognita», вместе с которой пытается создать новое направление современного джаза. Хотя Теобальд и сомневается, что написанные им музыкальные композиции можно уверенно отнести к жанру джазовой музыки, то, что они не вписываются в рамки любых других музыкальных направлений, он знает точно, а все, что не вписывается в жанровые рамки других музыкальных направлений, традиционно относят к джазу. Музыка Теобальда основана на мелодиях пакистанского и украинского фольклора, малоизвестного даже среди представителей пакистанской и украинской наций, и существенно видоизмененного композитором. Единственное, что я могу сказать об этой музыке как неспециалист, лишенный музыкального слуха, — она очень печальная. Уже после второй композиции (а все они довольно длинные и звучат не меньше сорока минут каждая) у меня появляется ощущение настолько неимоверного отчаяния, что я почти готова тут же совершить самоубийство — подобного ощущения у меня, к счастью, не возникает ни в каких других ситуациях. Мне сразу же вспоминается что-то очень грустное и даже трагическое из собственного детства, и даже если раньше это воспоминание не вызывало у меня таких сильных эмоций, под влиянием музыки Теобальда все меняется. Например, я начинаю горько рыдать, вспоминая, как не хотела садиться на горшок, а меня заставляли, чем нанесли глубокую травму психике, рыдания быстро переходят в истерику, и хотя я осознаю неадекватность своей реакции, ничего не могу с собой поделать, мне становится так себя жалко, что я просто вынуждена выйти вон из помещения, где проходит концерт. Как только я перестаю слышать эти звуки, мне становится легче, и вскоре я забываю свою детскую травму. Мне неудобно перед Теобальдом за то, что ни на одном из его концертов я не смогла досидеть до конца, неудобно и объяснять причины, по которым я каждый раз в слезах выбегаю из зала. Я не раз пыталась бороться с воздействием этой музыки, но она сильнее меня, и после нескольких концертов я сдалась. Чтобы не попадать каждый раз в неловкую ситуацию, я выдумываю правдоподобную причину своего отсутствия заранее, и выглядит это довольно убедительно, ведь моя работа в редакции часто затягивается допоздна. К счастью, Теобальд убежден, что истинный художник не должен приспосабливаться ко вкусам публики. Поэтому он не обижается ни на меня, ни на других слушателей, которых, по его рассказам, до конца концерта остается немногим больше половины, — а на начало их собирается не больше десяти.

В последнее время у Теобальда появились свежие музыкальные идеи, которые он описывает так: «Я хочу играть Гершвина в стиле Вагнера, а Вагнера адаптировать к фильмам Чарли Чаплина». Теобальд активно воплощает в жизнь свои концепции, правда, пока только на репетициях, закрытых даже для друзей. Должна признаться, я не пыталась туда попасть…

Как мне кажется, настоящий талант Теобальда заключается в молниеносном изучении языков. Кроме немецкого, английского и украинского, он свободно владеет еще и русским, польским, испанским, итальянским, голландским и греческим. Пожив в каждой из стран всего несколько месяцев, Теобальд выучил местные языки довольно хорошо. По-украински он говорит с легким акцентом и почти без ошибок. На месте Теобальда я бы попробовала себя в роли переводчика. Но он считает эту работу недостаточно творческой.

Отпрыск профессора Полуботка-Свищенко прожил в Украине совсем недолго, когда впервые попал в редакцию «КРИСа-2», которая размещается в просторном здании некогда многолюдного НИИ. По стенам разветвленных коридоров этого учреждения густо лепятся одна к другой двери, надписи на которых гласят: «Директор», «Главный бухгалтер», «Руководитель отдела», «Лаборатория». В основном эти кабинеты пусты, остальные заняты сотрудниками института, которые давно не отвечают на вопросы заблудившихся посетителей редакции, толпами бродящих по зданию. Они просто молча поднимают голову, услышав ваш вопрос, так же молча смотрят сквозь вас в пространство, а потом, не проронив ни слова, опускают голову и продолжают полировать ногти, пить чай, читать прессу или мечтательно разглядывать пейзаж за окном. Редакция находится на шестом этаже, что нигде не указано, поэтому узнать об этом можно, только исследовав нижние пять этажей. За время существования газеты редакционный коллектив несколько раз поменялся, точнее, в несколько раз сократился. Ее бюджет ежегодно уменьшается, а объем работы увеличивается, поэтому остаются только самые выносливые. В результате кадровых изменений три отдела (местных, международных и культурных новостей) превратились в один, а вместо трех редакторов и девяти журналистов работает единственный пан Маргаритко, который, кроме редакторских, выполняет и функции штатных и внештатных корреспондентов, подписывая собственные статьи фамилиями людей, которые когда-то у нас работали. Это делается для того, чтобы у читателей не возникало впечатления, что ежедневная газета выходит силами нескольких человек, на фамилии бывших сотрудников даже выписывают гонорары, которыми (без их ведома, разумеется) премируют тех, кто в газете все еще работает. Надеюсь, люди, чьи фамилии используются, ничего не имеют против, по крайней мере, пока об их возражениях ничего не известно. Что думает по этому поводу пан Маргаритко, я тоже не знаю, он так загружен работой, что поговорить с ним о чем-то, кроме статей для сегодняшнего номера, невозможно.

За исключением Снежаны, в редакции не осталось ни одного штатного журналиста. Из трех верстальщиков сохранился один, отделы рекламы и сбыта периодически объединяют, а при последующем разделении всегда сокращают. Из-за этого возникла путаница с табличками на дверях, которые не снимают, а только добавляют новые — так можно проследить не слишком достоверную историю обитателей того или иного кабинета. Не слишком достоверная она потому, что иногда редакционные работники просто переселяются из кабинета в кабинет, не оставляя об этом никаких сообщений на дверях. Тогда всем приходится просто запомнить, что в кабинете с надписями «Охрана», «Главный редактор» и «Бухгалтерия» на самом деле расположен отдел приема бесплатных частных объявлений, а в комнате под названием «Технический отдел, бля» трудится пан Незабудко.

Отчасти путаница с табличками возникла по инициативе руководства. Например, пан Фиалко не любит, чтобы к нему приходили читатели и внештатные корреспонденты, поэтому на дверях своего кабинета написал «Осторожно, под напряжением». Но это не сбивает с курса настойчивых пенсионеров, которые пытаются напечатать свои мемуары, жалобы на начальников ЖЭКов и возмущенные открытые письма против продажи на улицах непристойных изданий. Такие посетители, как правило, с первой попытки находят нужные двери, несмотря даже на то, что, согласно табличкам, в редакции три отдела досуга, пять главных редакторов, четыре отдела верстки и семнадцать коммерческих директоров. Теряются же люди интеллигентные и робкие, как, например, Теобальд во время первого своего визита в редакцию.

После того, как он обошел все 135 кабинетов на пяти нижних этажах и поднялся на нужный, то понял, что не знает, как именно должен называться по-украински отдел, который напечатает его статью об образе Украины в немецких масс-медиа. Охранник выслушал его путаные объяснения и направил к ответственному секретарю пану Штуркало.

— У Вас статья на подвал или на стакан? — деловито поинтересовался Штуркало, которому как раз не хватало материала, чтобы «забить» пустое место на одной из страниц завтрашнего номера.

— Я боюсь, что Вы неправильно поняли меня. Или я неправильно понял Вас, — привыкшему к спокойной академической атмосфере Теобальду было трудно подхватить быстрый темп пана Штуркало, который нетерпеливо постукивал карандашом по столу, чем вселял в Теобальда еще большую неуверенность. — А о чем, свойственно, ходит речь? — с облегчением отыскал он спасительный фразеологизм, близкий не только к русскому, но и к польскому, так что контакт с галичанином должен был наладиться.

Однако в глазах ответственного секретаря он увидел только нервное удивление. Столь любезная сердцу Теобальда сравнительная филология, увы, не сработала.

— Простите, я не слишком хорошо владею украинским, не могли бы Вы повторить Ваше последнее высказывание еще раз? — Теобальд пытался выиграть время, но пан Штуркало уже принял решение.

— Зайдите, пожалуйста, к пану Маргаритко, он знает кучу языков и Вам поможет. Хайль Гитлер! — Это адресовалось уже не Теобальду, а верстальщику Олежке Травянистому, который опоздал на работу на два с половиной часа, чем довел пана Штуркало до предынфарктного состояния. Пан Штуркало приветствовал таким образом людей, с которыми должен был серьезно поговорить на не слишком приятные темы. Но Теобальд этого не знал и поэтому испуганно отпрянул и быстро покинул редакцию.

«Возможно, это был намек на мой акцент, — лихорадочно размышлял Теобальд по дороге домой, — или он просто не любит немцев? Но откуда ему известно, что я немец, я же ему этого не говорил».

На самом деле пан Штуркало действительно не любит немцев после того, как его однажды арестовали на немецкой границе, потому что таможенный компьютер из-за ошибки в наборе обнаружил его фамилию в «черном списке» наркокурьеров. Через два дня инцидент был исчерпан, но на двухдневный музыкальный фестиваль в Амстердаме, куда он был приглашен как журналист, пан Штуркало так и не попал.

Но этого Теобальд знать не мог, поэтому склонился к мысли, что просто не понял шутки. А «стаканами» и «подвалами» пан Штуркало, наверное, намекал на распространенный на Украине обычай давать взятки алкогольными напитками, — решил Теобальд и успокоился. Подобный эпизод ему уже недавно приходилось наблюдать, когда один мужчина приветствовал другого фразой «Третьим будешь?», значение которой Теобальд не нашел ни в одном словаре. Правда, это было не единственное слово или оборот, значение которых Теобальду не удалось отыскать в словарях, и обычно это были слова и выражения, которые чаще всего звучали на улицах. Знакомые объяснили, что украинские пьяницы, как правило, собираются по трое, покупают бутылку водки и распивают ее где-нибудь во дворе, в подъезде — или в подвале, если на улице холодно. А здороваться так последнее время стало модно и в кругах не алкоголических. Очевидно, намек на подвал и стакан означал, что за свою первую публикацию Теобальд должен «проставиться», как это называлось на местном сленге, то есть принести бутылку водки указанному пану Маргаритко, и тогда все будет хорошо.

Когда в следующий раз Теобальд пришел с бутылкой перцовки и текстом статьи, пан Маргаритко как раз заболел. Пан Фиалко, к которому охранник направил Теобальда, был занят и попросил его не беспокоить, а к пану Штуркало Теобальд больше подойти не осмелился. Когда я вышла в коридор из своего кабинета, Теобальд уже порядком надоел нашему охраннику своими длинными и сложно построенными фразами. «Не захотели бы Вы быть настолько любезным, чтобы помочь мне решить одну насущную, к сожалению, проблему, точнее, не столь насущную, сколь имеющую тенденцию к стремительной утрате актуальности, каковое решение, возможно, позитивным образом отобразится на общественно-политическом мнении и имиджевой структуре вашей газеты?» — спрашивал он вместо того, чтобы назвать фамилию человека, которого он ищет, и мысленно гордился собой и особенно словцом «насущный», которого не найдешь ни в одном украинско-немецком словаре. А не услышав фамилии сотрудника, охранник не имел права пускать постороннего, поскольку все посетители записывались в специальную тетрадь, где отмечалось, кто, когда и к кому пришел, а также когда ушел из редакции.

— Пани Галичанко, тут какой-то иностранец не может объяснить, что ему нужно.

Так мы с Теобальдом и познакомились, а бутылку перцовки распили в тот же вечер у меня дома. Теобальд зафиксировал в своей записной книжке, что «стакан» на журналистском сленге означает газетную колонку, «подвал» — нижнюю часть страницы, между двумя колонками или сплошную. Постепенно он освоил еще несколько слов из жаргона журналистов, поскольку, как я уже говорила, был очень способным к языкам и легко запоминал слова и их значения. Благодаря «КРИСу-2» лексика Теобальда обогатилась следующими единицами: «верстка» (прилагалась расшифровка — «процесс компьютерного оформления страниц»), «читка» (корректура), «полоса» (то же самое, что страница), «колонтитул» (общее название тематической страницы), «белок» (распечатанная на бумаге для корректуры страница газеты), «собачки» (короткие информационные сообщения в колонке), «врезка» (выделение жирным шрифтом начала текста или другие графические выделения в тексте; не путать с «вырезкой» — газетной или мясной), «плашка» (цветной, обычно серый фон под частью текста), «италик» (выделение курсивом в тексте), «болд» (выделение жирным). Теобальд любил бывать в редакции и, чтобы на практике закрепить почерпнутый словарный запас, несколько раз заменял на пару часов пана Штуркало, гордо раздавая указания:

— Отнесите, пожалуйста, желток колоса на нитку, там неправильная шерстка полонтитула и не просмотрены котята.

Или:

— Эту бляшку, пожалуйста, на 10 сотых (Теобальд принципиально не употреблял банального слова «процент», которое знают все иностранцы и даже американцы) серее, а заголовок — болтом и виталиком.

И все его понимали, уносили белок полосы с неправильной версткой колонтитула и нередактированными собачками на читку, выделяли заголовок жирным «италиком» и делали темнее плашку. Теобальда в редакции очень любили, ведь он никогда не приходил с пустыми руками, а всегда приносил пиво, чипсы и компакты с хорошей музыкой.

Теобальд никак не может определить свою сексуальную ориентацию. И эта проблема мучит его уже много лет. Когда он начинает встречаться с девушкой, у него вдруг возникает ощущение, что ему больше нравятся парни. Но, бросив девушку ради парня, он понимает, что гомоэротические чувства были ошибкой. Этот внутренний конфликт очень мешает Теобальду вести нормальную жизнь, и не только сексуальную. Стоит только начать в чем-то сомневаться, и сомнения навалятся, словно вечерняя усталость, угрожая если не полным разочарованием во всем, то, по крайней мере, частичной утратой веры в себя. А это серьезная проблема. Отец Теобальда убежден, что с сексуальной ориентацией у сына все в порядке, и свои сомнения он просто придумывает, пытаясь таким образом создать хоть какую-то проблему в своем беззаботном существовании. Теобальд давно не обсуждает с отцом эту тему, считая его мнение не столько диагнозом психоаналитика, сколько субъективной отцовской точкой зрения, стандартным проявлением конфликта отцов и детей, убежденностью медика в бессмысленности такой «нехлебной» профессии, как искусствоведение, и так далее. Не то чтобы отец Теобальда был против изучения истории искусства. Совсем наоборот, его терапия во многом основана на целительном воздействии произведений мировой культуры. Но поскольку жить с этого практически невозможно, он считает, что нужно уметь еще что-то. Поэтому переживает за будущее сына и периодически пытается убедить его получить еще какую-нибудь «настоящую» специальность. Теобальд, по всем классическим законам психологии отцов и детей, сопротивляется. Тем не менее их отношения весьма гармоничны.

Разрешить дилемму своей сексуальной ориентации на родине Теобальду так и не удалось. А с первых дней пребывания на Украине она автоматически отошла на задний план, поскольку Теобальд осознал, что о гомоэротических симпатиях здесь лучше молчать даже в самых прогрессивных студенческих тусовках.

Иногда на него находит сентиментальное настроение, он ощущает потребность выговориться и тогда приносит мне гигантскую охапку цветов. Мы проводим вместе романтический вечер за бутылкой вина и при свечах, читаем стихи, говорим об искусстве. Теобальд рассказывает мне о своих проблемах, я слушаю и сочувствую. Когда романтическое настроение проходит, Теобальд исчезает из моего дома на несколько месяцев, и мы почти не видимся.

 

Агатангел пригодился

Теобальд зашел ко мне через неделю после появления Агатангела. Как и обещал по телефону, он принес с собой кота Амура на тот случай, если бы я захотела избавиться от крысы. Кота Теобальд привез из дома, мужественно преодолев стойкое сопротивление семьи. Амур считается семейной реликвией, назвали его так в честь гофмановского кота Мура, и его родословная тянется с начала XX века. Кроме чрезвычайной породистости, котам такого происхождения свойственны еще и неимоверные — по крайней мере так утверждает Теобальд — интеллигентность и такт.

На Украине Амур чувствует себя неважно, боится выходить на улицу, чувствуя там слишком много незнакомых запахов, и плохо реагирует на грязь. Кроме того, он привык ежедневно в 17:00 принимать ванны из успокоительных трав, чем выгодно отличается от большинства своих сородичей, для которых вода — худший враг. Но в Тигирине вода вечером появляется в кранах не раньше 18:00, и, хотя это соответствует 17:00 по среднеевропейскому времени, такая смена режима очень раздражает Амура и приводит к расстройству его пищеварения. «Вот кого можно демонстрировать в подтверждение отцовской теории синдрома стерильности. Стадия как минимум третья, если не четвертая, еще не открытая профессором Полуботком-Свищенко», — шутит Теобальд.

Даже если б я и решила избавиться от Агатангела и медлила с этим до прихода Теобальда, сомневаюсь, что Амур мог опуститься до того, чтобы есть в чужом доме нестерильную крысу неизвестного происхождения. Насколько мне известно, он отказывается есть даже сырое мясо, купленное на рынке, и требует исключительно сухого корма и импортных консервов для животных, явно предпочитая продукты немецкого производства.

Когда я объяснила Теобальду, что передумала уничтожать крысу, он не удивился и сказал, что многие его знакомые на моем месте поступили бы так же. Теобальд пришел ровно в 20:25 — каким-то непостижимым мне образом он умудрился сориентироваться в графике движения автобусов в Тигирине и никогда не тратил времени на ожидание на остановках. Не знаю, как именно ему это удавалось; мои попытки садиться в автобус в одно и то же время никогда не завершались успехом. Кто-то из нас, или я, или автобус, всегда оказывался непунктуальным. В 20:30 на канале «1+1» должен был начаться фильм «Война в Центральном парке» с Томми Ли Джонсом. Я всегда с особым чувством ждала этого времени суток, если бывала дома, поскольку телеканал «1+1» часто демонстрировал в прайм-тайм совсем не те фильмы, которые значились в присланной нам в газету телепрограмме, и тогда десятки читателей звонили в редакцию и критиковали мою работу. Я этого не любила, еще больше этого не любил пан Незабудко, поэтому я старалась приготовиться к неприятностям и по возможности следила за телеэфиром.

Вот и сейчас, едва поздоровавшись с Теобальдом, я тоже бросилась к телевизору, чтобы проверить точность телепрограммы. На экране вместо Томми Ли Джонса был Пол Ньюман. Я похолодела и бессильно опустилась на стул. Перед моими глазами проплыла разгневанная секретарша, которая швыряет трубку после очередного общения с обиженным читателем, а потом лицо пана Незабудко и его сакраментальное: «На х… ваши оправдания, панна Горислава, будем штрафувать». Потом в цепочке неприятных ассоциаций появилось следующее звено — зарплаты не было уже три месяца… В момент, когда я переключилась на размышления о том, у кого бы еще занять денег, к пульту, оставленному мною на журнальном столике, подскочил Агатангел и быстро перепрыгнул с кнопки на кнопку. На экране появился Томми Ли Джонс. Оказывается, я ошиблась каналом. Я вздохнула с облегчением и благодарно погладила крысика. Завтра же куплю двойную порцию крабовых палочек его любимого сорта. Кажется, из всего, правда, не слишком разнообразного ассортимента продуктов, которые попадают в мой холодильник, ему больше всего нравятся именно они.

 

Галицкий патриотизм, галицкий сепаратизм, или По ком тужат галичанки

Ничто не раздражает Сигизмунда Жоржевича Фиалко больше его собственных имени и отчества. Даже его фамилия. Она тоже раздражает, но не настолько. Из-за этого (хотя и не только из-за этого) Сигизмунд Жоржевич уже лет двадцать не общается со своим отцом. С той поры, как умерла пани Христина, мать пана Фиалко, галичанка «з дзядапрадзяда». Пока жива была мать, общение с отцом относилось к числу неизбежных неприятностей, но сразу после похорон Сигизмунд Жоржевич навсегда поссорился с Жоржем Сигизмундовичем (пана Фиалко назвали в честь деда-одессита) и с того времени пытается фигурировать только под своей фамилией.

У ненависти пана Фиалко к собственным имени и отчеству, кроме сугубо эстетических, еще и совершенно практические основания. Патриотизм заместителя нашего главного редактора давно перерос границы явления, называемого «национальным», и расширился (или сузился) до гораздо более радикальных позиций. Пан Фиалко совсем этого не стыдится, а наоборот, считает ошибочным негативное отношение к национализму, характерное для интеллигентской среды. «Украине нужен свой Милошевич», — любит заявлять он, правда, пока только за рюмкой, и мотивирует эту потребность необходимостью «избавиться от жидов, а потом от москалей». Свои убеждения пан Фиалко подтверждает активным членством во всех ультранационалистических организациях нашего города и пламенными выступлениями на соответствующих митингах. Свои имя-отчество он старательно скрывает, ведь неизвестно, как самые радикальные единомышленники могут отнестись к происхождению своего лидера.

Собственно, тем, что пан Фиалко не носит отцовскую фамилию, он обязан бабушке по материнской линии, чистокровной галичанке, которая не позволила, чтобы ее единственный внук носил фамилию Стукачев. Сигизмунд Жоржевич очень благодарен бабушке за настойчивость. Тем более что добиться этого было нелегко, а победа в конфликте навсегда поссорила ее с зятем.

Пан Фиалко не раз думал о том, чтобы сменить имя-отчество, но раньше как-то не собрался, а теперь это было слишком рискованно. Ведь если такой известный в городе человек, как пан Фиалко, решит вдруг менять паспортные данные, это обязательно заинтересует прессу, и информация попадет к тому, кто лучше бы оставался в неведении.

Вне своих радикальных убеждений Сигизмунд Жоржевич — очень спокойный человек, увлекается филателией, оздоровительным бегом трусцой и выращиванием традесканций. Его коллекция цветов уже содержит все 60 видов этих растений, известных современной ботанике, и теперь пан Фиалко скрещивает традесканции с другими цветами, чтобы вывести новые сорта. Ему уже удалось создать гибрид традесканции с калиной, у которого стебель вьющийся, листья покрыты пушком, плоды — ярко-красные, по форме напоминают трезубец и обладают множеством лечебных свойств. Растение это пан Фиалко назвал «Затужила галичанка», исходя из глубокой фольклорной символики калинового дерева. Теперь наш заместитель главного редактора работает над скрещиванием своих любимых цветов с орхидеей и планирует назвать результат «Украинская элита», но пока слишком высокая требовательность орхидеи к климатическим условиям не дает ему осуществить задуманное.

Горшки с коллекцией пана Фиалко давно не помещаются у него дома, поэтому он разносит традесканции по офисам всех партийных и общественных организаций (числом 13), членством в которых гордится.

В юности Сигизмунд Жоржевич был скульптором, и, несмотря на усвоенные с молоком матери идеи национального возрождения, долгое время подрабатывал изготовлением для колхозов и совхозов в окрестностях Тигирина памятников вождя всех народов. Ему удалось неплохо набить руку в этом ремесле, заказчики оставались удовлетворенными, а у пана Фиалко был постоянный и довольно приличный заработок. Но его творческая душа активно стремилась к большему и от нехватки самореализации, достойной настоящего творца, толкала пана Фиалко к злоупотреблению алкоголем.

Легенды о грандиозных пьянках в богемной среде тигиринского андеграунда советских времен до сих пор передаются из уст в уста — теперь уже в младшем поколении. Например, стала хрестоматийной история о том, как двое молодых красивых художников переоделись проститутками и «сняли» напротив «Интуриста» первого секретаря райкома партии. После этого, по одной из версий, им навсегда был закрыт путь к персональным выставкам. Другой вариант легенды гласит, что первый секретарь оказался латентным гомосексуалистом, а юные художники, открывшие ему эту сторону его натуры и подарившие неведомое доныне наслаждение, сделали блестящую карьеру. Трудно сказать, какая из версий правильная, поскольку оба художника уехали за рубеж и добились там успеха, а дальнейшая судьба первого секретаря сегодня никого не интересует.

Не менее известна история о том, как два молодых поэта в конце 80-х ходили по городу и спрашивали прохожих, в каком году Стинг написал песню «Rock Steady» и стоило ли награждать Богдана-Игоря Антонича премией имени Василия Стуса.

Пан Фиалко в свое время тоже побился об заклад в веселой компании, что на открытии очередного памятника вождю всех народов в селе Краснопутье скульптуру будут украшать целомудренно свисающие из расстегнутой ширинки гениталии детского размера. Как человек слова, наш заместитель главного редактора выполнил обещание и навсегда утратил надежный источник подработки.

После этого ему не оставалось ничего иного, кроме как пойти в диссиденты. Неизвестно, чем именно занимался пан Фиалко с конца 70-х до конца 80-х годов, зато начиная с 1991-го его деятельность была более чем бурной. Уже за несколько первых лет независимости усилиями пана Фиалко в Тигирине был создан целый ряд общественных организаций. Вот лишь самые известные из них: «Гильдия тигиринского козачества» (спонсор — Эмиграционное товарищество города Торонто), «Союз этнических тигиринок» (спонсор — Международный фонд «Возрождение»), «Лига стеклодувов Тигиринщины» (при содействии облгосадминистрации) и «Товарищество восстановления старинных техник стенописи» (спонсор — Эмиграционное товарищество города Торонто). Почти ежедневно одно из этих товариществ организовывает торжественное заседание, посылая пану Фиалко приглашение, выполненное в национальных цветах, и в конце текста всегда от руки мелко дописано: «После завершения торжественной части планируется фурше». По каким соображениям члены общественных организаций под руководством пана Фиалко склоняются именно к такому написанию этого слова иноязычного происхождения, неизвестно. После каждой подобной акции пан Фиалко возвращается на работу в приподнятом настроении, от него веет энергией и коньяком с лимоном. Тогда работа у него идет заметно веселее, он приговаривает что-то сам себе в такт постукиванию по клавиатуре, и стороннему наблюдателю, не знакомому со славной биографией нашего заместителя главного редактора, Сигизмунд Жоржевич мог бы показаться похожим на опохмелившегося алкоголика.

Партийная принадлежность пана Фиалко часто меняется. Он постоянно колеблется в своих убеждениях между ТиДвиБЗ(не) и ЛДвиБЗ(не), а каждая из этих партий очень заинтересована в его политической поддержке, ведь вместе с ним из партии в партию переходят и все члены возглавляемых им общественных организаций, которые составляют существенную часть тигиринского электората. Поэтому наш Основатель считает великой честью, что пан Фиалко согласился работать в «КРИСе-2», и ежемесячно вручает ему конверт с зарплатой. Сколько зарабатывает пан Фиалко, никто не знает, но он, похоже, единственный, кому оплату не задерживают.

Сигизмунд Жоржевич несколько раз был женат, но теперь живет бобылем, а все бывшие жены регулярно присылают ему письма из Италии, куда уехали на заработки.

Иногда мне кажется, что изнутри пан Фиалко заполнен мартышками, которые сооружают канцелярские нарукавники на электрических швейных машинках. Нижний ряд мартышек сшивает нарукавники, верхний распарывает и разглаживает швы, а потом бросает детали вниз, где их снова сшивают и старательно отглаживают. Если какая-нибудь мартышка успевает сшить нарукавник быстрее, чем другая — распороть, они меняются местами. Каждый вечер определяется мартышка-победитель, которая получает приз — двести грамм неразбавленной водки.

 

Тигиринский витязь

Ежегодно вручать награды «Тигиринский витязь» партия ТиДвиБЗ(не) начала после того, как наш Инвестор номинировался на получение награды «Галицкий рыцарь», но так ее и не получил. Цель церемонии — переплюнуть львовскую по размаху и резонансности. И первый шаг к этому уже сделан, как убедительно доказывают наблюдения Олежки Травянистого, который параллельно своим обязанностям верстальщика «КРИСа-2» выполняет миссию летописца «Тигиринского витязя». Эту должность Основатель придумал в прошлом году, после того, как ему очень понравилась ироническая статья Олежки про церемонию вручения «Галицких рыцарей». Летописец «Витязя» должен не только сочинять пиар-тексты, но и отслеживать публикации в других СМИ. Так вот, в этом году, согласно подсчетам Олежки, в газетах регионального и общеукраинского масштаба о «Тигиринском витязе» было на три упоминания больше, чем о «Галицком рыцаре». Если такая пропорция сохранится и в дальнейшем, — а в том, что так и будет, никто не сомневается, — через несколько лет о «рыцарях» никто и не вспомнит.

Тигиринских витязей ежегодно выбирают только трех, в отличие от гораздо большего числа галицких рыцарей. Это должно показывать, что в церемонии «качество превалирует над количеством», как выразился некогда Соломон Айвазовски. Каждому витязю дарят символическую тигровую мантию (кое-кто попрекает организаторов отсутствием национальной символики, другие же, наоборот, усматривают здесь похвальный интернационализм, не ограниченный региональными предрассудками) и печать, на которой обозначены год вручения и название номинации: «витязь-персона», «витязь-творец» и «витязь-борец». Стать тигиринским витязем можно несколько раз и даже несколько раз подряд, и многие достойные люди нашего города владеют уже целой коллекцией тигровых мантий и печатей, зачастую в различных номинациях. Так, мой отец получал награды в двух первых и дважды номинировался на третью. Кандидатуры могут выдвигаться всеми желающими через специальный интернет-сайт, и победителем становится тот, кто набирает наибольшее количество голосов. Единственным требованием к кандидатам является отсутствие номинаций и наград «Галицкого рыцаря»: у этих двух церемоний не должно быть ничего общего.

Все как будто просто, но тем не менее каждое вручение сопровождают горячие дебаты, посетители интернет-форума подозревают организаторов в коррупции, обвиняют в субъективности и подтасовке результатов голосования. Эти подозрения публикуются на страницах желтой прессы и активно обсуждаются горожанами, что добавляет конкурсу популярности. До сих пор вход на церемонию награждения был только по приглашениям, разосланным организаторами, но в этом году мистер Хомосапиенс предложил сделать часть приглашений платными, причем назначить высокую цену, — чтобы поднять престиж акции в деловых кругах. Эффект превысил все ожидания. Суммы, вырученной от продажи билетов, хватило бы на выплату двухмесячной задолженности всем журналистам «КРИСа-2». И деньги действительно предназначались для этих целей, но в последний момент Основателю срочно понадобилось посетить один из самых «крутых» бизнес-семинаров в Лондоне, и деньги пошли на оплату его поездки. Престиж, как известно, дорого стоит.

В этом году раздача тигровых мантий происходила в особенно напряженной атмосфере, ведь большинством голосов «витязем-творцом» и «-персоной» был избран Юлиан Осипович Незабудко, а «витязем-борцом» — пан Фиалко. Это конечно же породило шквал публикаций о том, что «организаторы решили разделить награды между собой», и Основатель даже предложил провести повторное голосование и подтасовать его результаты, чтобы наградить кого-то не из организаторов. Но мистер Хомосапиенс, у которого спросили совета, высказался категорически против. По его мнению, всегда будут недовольные, обвинений не избежать, а история с подтасовкой обязательно где-нибудь выплывет, и тогда репутацию конкурса уже не восстановишь. Голландский консультант посоветовал использовать сложившуюся ситуацию для рекламы газеты и придумал весьма оригинальный ее способ:

Первый тигиринский флеш-моб

Именно так назывался оригинальный способ «промоушена» «КРИСа-2» от Арнольда Хомосапиенса, и был это, в традиционном стиле голландца и согласно его же характеристике, «новейший европейский тренд». Мне не совсем понятно, почему наш консультант считает эту идею европейской по происхождению, ведь первый в мире флеш-моб состоялся в Нью-Йорке, когда несколько сотен шутников неожиданно ввалились в большой торговый дом и принялись сосредоточенно вымогать у продавцов «диван для занятий любовью». Участники этой акции не были знакомы друг с другом и до последнего момента не знали, где и что они будут делать, кроме того, что их действия будут лишены всякого смысла. Все они откликнулись на анонимное приглашение в интернете.

Но когда я поделилась на совещании своими сомнениями, Соломон Айвазовски сказал, что в «Газете выборчей» флеш-моб тоже назвали европейской традицией, поэтому и нам можно. Для пана Айвазовски «Газета выборча», которую он ежедневно прочитывал в сетевой версии от корки до корки, была неоспоримым авторитетом. Убедить его в том, что его любимая газета ошиблась, не смог бы никто, хотя сообщение о том, скажем, что газета «Ньюсвик» или еженедельник «Шпигель» думают иначе, заставило бы его на мгновение задуматься, а потом вернуться к дискуссии репликой: «Может быть, но не имеет значения». Почему пан Айвазовски так доверял «Газете выборчей», неизвестно. Возможно, просто потому, что польский он знал лучше других иностранных языков, не считая русского, конечно, но кто бы доверял российской прессе.

«Канонический флеш-моб должен выглядеть так, — продолжал излагать свою идею мистер Арнольд. — Совершенно чужие и незнакомые друг с другом люди собираются по сигналу анонимного организатора и выполняют его лишенное смысла указание. Например, одна часть группы кричит „пинг!“, а другая „понг!“. После этого они расходятся, такие же чужие друг другу, как и до акции. Они не выражают никаких идей, не создают коллектива, не стремятся они и обратить внимание общественности на то или иное явление. Они просто хотят публично делать что-то бессмысленное, и это вызывает интерес у свидетелей».

Но в мире флеш-моб давно начали использовать с рекламной и антирекламной целью. Например, перед Рождеством во многих странах организовали флеш-мобы в знак протеста против массовых праздничных закупок подарков. Так была изменена одна из основ этого явления — полная бессмысленность, и флеш-моб превратился в обычный хеппенинг с конкретным сообщением публике. Именно так я предлагаю использовать его в ходе церемонии вручения наград «Витьязь в тигровай шкурье», — название мистер Хомосапиенс выговорил с сильным акцентом, явно гордясь глубиной своих познаний в области древней литературы.

Реализацию этой идеи в нашем случае мистер Арнольд видел так: группа студентов (достаточно 10–20 человек) в бутафорских тигровых мантиях с надписями «Я — за справедливость» накануне церемонии вручения «Тигиринских витязей» ежедневно несколько часов бродит по городу, останавливается возле газетных киосков, покупает по 10 экземпляров «КРИСа-2» и на глазах у публики демонстративно их сжигает. По мнению голландца, это вызовет повышенный интерес читателей к очередному номеру газеты, а также простимулирует публику активней обсуждать акцию вручения наград. В ходе церемонии группа этих же студентов ворвется в зал и подарит цветы одному из награжденных, например, пану Фиалко. А потом один из поджигателей произнесет речь, в которой предложит все три награды отдать пану Фиалко и отныне выбирать только одного витязя. Такой шаг обязательно запомнится и отвлечет внимание публики от скандалов вокруг организаторов.

Идея мистера Арнольда очень понравилась Основателю и была с восторгом воспринята общественностью. Правда, бульварные газеты Тигирина все как одна выступили с критическими материалами, заявляя, что это никакой не флеш-моб, а обычная рекламная акция. На что пан Незабудко отреагировал с привычным для него философским спокойствием: «Ну и х… с ним, основное, шо работает».

 

Как не превратить свою биографию в историю болезни

Мои родители всегда были национально сознательными. Когда они поженились, я нарисовала им в подарок большой комнатный цветок, который стоял на подоконнике и был украшен почему-то новогодними игрушками, хотя женились они летом, это я четко помню. Под рисунком стоит подпись: «Папе и маме в день свадьбы. Дочка Горислава, 12 л.» Этот рисунок до сих пор лежит в альбоме с семейными фотографиями того периода. Не помню, чтобы в школе кто-то дразнился из-за того, что мои родители не были женаты, хотя жить «нерасписанными», разумеется, было не принято. Папа и мама считали светские брачные формальности неуместными, на несколько десятилетий опережая моду на подобные вещи в нашем городе. Правда, побуждала их к этому не солидарность с популярными тогда в Европе взглядами «детей-цветов» — они просто хотели заключить церковный брак, что на то время в Тигирине сделать было непросто. То есть тайком их, конечно, могли обвенчать, но тайком они не хотели. Поэтому решили подождать, пока времена изменятся, и ждать пришлось двенадцать лет.

Чтобы полнее реализовать свои национально сознательные настроения, мама с папой точно воспроизвели обряд гуцульской свадьбы, для чего специально несколько лет собирали фольклор по горным селам. Скопировали абсолютно все: одежду, последовательность блюд, застольные песни, поздравления, обряды, игры. Даже научились карпатскому говору и забавляли гостей смешными диалогами, густо пересыпанными «газдику гречний», «встидали би ся», «нiхто вам не розказ», «най буде», «гаразду не видко», «заткала би ся лиха година». Снимать действие пригласили оператора Би-би-си (отцовские связи это позволяли), и теперь отрывки из фильма про свадьбу моих родителей часто демонстрируют по английскому телевидению в передачах про Восточную Европу. Таким образом родители внесли собственный вклад в дело сбережения вымирающей коренной культуры.

Больше всего меня поражает в их биографии этот долгий «добрачный» период. И не только потому, что он был самым счастливым. Как мне кажется, в те времена это был акт настоящего гражданского мужества. Ведь это сейчас всем все равно, есть ли у вас и вашего партнера штамп в паспорте, а моим родителям приходилось объяснять его отсутствие постоянно, поскольку вопросом официального оформления отношений интересовались в каждой гостинице, на базе отдыха, в поликлинике, в отделе кадров, при устройстве ребенка в ясли, детский сад, школу и на курсы кройки и шитья при Доме пионеров, даже в ЖЭКе, а без справки из ЖЭКа пускали разве что в общественные уборные.

Их не признавали семьей даже родственники. Только после женитьбы родителей я впервые увидела обеих своих бабушек, обоих дедушек и еще массу разных незнакомых людей, которые до сих пор стыдились «внебрачного ребенка» и которых теперь я должна была считать самыми родными. Не могу сказать, чтобы новшества в нашем быту вроде воскресных семейных обедов со множеством родственников вызывали у меня восторг. Мы с родителями крайне редко стали ездили в лес на выходные — почти каждую неделю заявлялась в гости родня. Еще реже мы выбирались на мороженое втроем, потому что родичи посещали нас даже среди недели, словно пытались наверстать упущенное за 12 лет разлуки.

Когда мне исполнилось 13, у меня родилась сестричка, и я впервые поняла, почему это число называют «чертовой дюжиной». Младенец плакал по ночам и не давал спать, мама с папой ходили раздраженные и часто не разговаривали друг с другом. Многочисленные родичи пытались помочь, от чего возникало впечатление, что у нас дома поселился бродячий цирк. Даже запах был соответствующим, потому что бабуся Катруся приносила с собой любимую кошечку, а тетуля Олеся — любимого котика. Животные искренне ненавидели друг друга и постоянно воевали.

Еще через год от нас ушел папа. Мама сказала мне, что он полюбил другую женщину. Теперь у папы с этой женщиной пятеро детей, а у мамы еще двое с другим мужем. Я очень редко общаюсь с мамой и еще реже — с отцом.

В свое время папа хотел видеть меня исследовательницей национального фольклора, влюбленной в «седую старину». Более того, он мечтал о том, что именно мне удастся наконец при помощи архивных материалов доказать, что Тигирин, во-первых, древнее Львова, во-вторых, что его роль в истории Галиции значительно весомее, чем роль всех остальных городов региона. Мое решение изучать тигиринский феномен сначала немного разочаровало его, он считает эту тему еще слишком «свежей» для научного исследования, а также без особенного восторга относится к модному в современной науке интердисциплинарному методу. Но постепенно отец смирился и теперь был бы счастлив, если б я защитилась «хоть с какой-нибудь» темой.

Достигнув зрелого возраста, он совершенно оставил свои прогрессивные взгляды и стал ярым традиционалистом. Двенадцать лет, прожитых вне брака, считает самым тяжким грехом своей жизни, и все неприятности, которые случаются с ним теперь, воспринимает как наказание за этот грех. Изменилось и его отношение к женщинам. У новой жены отца неполное среднее образование, и она спрашивает разрешение даже на то, чтобы пойти к соседке за солью. Именно такую роль женщины в обществе отец теперь полагает единственно правильной. Моя работа в газете беспокоит его: он считает, что она отвлекает меня от серьезной науки и приучает к поверхностности, свойственной журналистам, не говоря уже о том, что такая работа «не для женщины», правда, последний аргумент он высказывает не слишком убежденно, поскольку трудоустроиться сегодня непросто, а раз я женщина незамужняя, то вынуждена перебиваться «чем Бог пошлет». Подозреваю, если б я вдруг вышла замуж (надежду на что отец, кажется, уже потерял), он был бы категорически против моей работы в газете, да и вообще против моей работы, хотя догадывается, что я вряд ли разделяю его взгляды.

Последнее он считал своим наказанием за грех развода. Однако решил убедиться, так ли это, и даже ходил со своей проблемой к ворожее и ясновидице по имени Василина, которая «пророчествует и предсказывает судьбу». Василина сказала отцу, что раз зачатие первого ребенка пришлось на третий день Великого поста, а она подсчитала, что именно тогда состоялось мое зачатие, ребенок обязательно разочарует родителей. Это Божья кара за нарушение церковного запрета. Мне кажется, подсознательно отец уже смирился с этим прогнозом и теперь каждый мой шаг воспринимает как его подтверждение. Для того чтобы искупить невольный грех (ведь на момент моего зачатия отец еще не был верующим), он решил поститься по две недели каждый месяц. Его жена тайком жалуется мне, что это слишком строгий пост; отец не употребляет в пищу ничего, кроме хлеба и воды, и даже не спит с ней на одной кровати, чтобы избежать соблазна.

 

«Но каментарь, типа»

Олежка Травянистый пришел в «КРИС-2» из «Подробностей» после того, как уволился (по версии Снежаны — его уволили) из «Документов и аргументов», куда он попал после «Аргументов и подробностей». Везде он начинал работать верстальщиком, потом писал первую статью, статья нравилась руководству, ему заказывали следующие, он становился ведущим популярной рубрики, а затем внезапно увольнялся (или его увольняли). Снежана объясняет повторяемость сценария тем, что Олежка, во-первых, выдавал перепечатки из интернета за собственные тексты, а во-вторых, его подозревали в мелких карманных кражах.

В «Аргументах и подробностях» Олежка печатал обзоры новых компьютерных игр под псевдонимом Сеня. Написаны они были, по определению самого автора, на «маршруточном сленге»: «Ну, чуваки, значится, так. На коксе типа эта фигня не канает, бля. Тут типа лучче кислота типа. Дозняк минимальный дета до пятого уровня, а там можна и ширку, на х… Ну кокс типа тоже, но меньше…» Некоторые особенно смелые заимствования из живой разговорной речи редакционная цензура вырезала, но рубрика была довольно популярной, пока кто-то не написал в редакцию, с какого сайта передирает свои обзоры Сеня.

В «Документах и аргументах» Олежка писал о сплетнях из жизни голливудских звезд, сопровождая их комментариями в стиле «май харт вилл гоу он!!!», «просто слов не хватает», «но каментарь, типа». В «Подробностях» он уже поднялся до кинорецензий: «Тёлки-подружки в новом фильме Линча „Малхоланд драйв“ в начале типа незнакомые, зато потом их не отличить от лесбиянок». Или «Наша любима Софочка Лорен, которой в этому году бумкнуло уже ого-го сколько, на экране типа как новенькая».

В «КРИСе-2» Олежка вел рубрику «Антисуржик от Франека», где рассуждал на разнообразные темы, пользуясь украинизованным и облагороженным вариантом «маршруточного сленга». Идею этой рубрики подал Соломон Айвазовски, он же лично заверял каждую публикацию Олежки. Целью статей было не столько отражение того, как на самом деле говорят подростки на тигиринских улицах, сколько создание языка, на котором они должны были бы говорить, по мнению Олежки и пана Айвазовски. Например, когда речь шла об алкоголе, вместо заимствований из русского «бухло», «водяра», «винчик» или «закусон» (вариант «хавчик») предлагалось говорить «выпивон» (не так вульгарно), «сивуха» (по Котляревскому), «vino» (хотя бы на письме, а все ближе к Европе) и «йидження» (диалектизм). Вместо распространенного «по кайфу» пан Айвазовски настаивал на конструкции «за кайфом», потому что так звучит более по-украински. Чтобы избежать русизмов, Соломон требовал от Олежки употребления латинизированной лексики, в результате «Антисуржик от Франека» кишел всевозможными «инстракшн», «лавстори», «хедофис», «линкануть», «крекнуть» и «вестибулярнее». Со временем пан Айвазовски стал доверять Олежке и отправлял его материалы в печать без перечитывания. Некоторые из этих нередактированных статей Франека оставляли впечатление, что автор не до конца понимает значение тех или иных экзотических слов. Например, «филистерский» в контексте можно было воспринять как «аристократический», «столетник» почему-то становился «кактусом», а «литография» оказывалась «рисунком на линолеуме». Хотя, возможно, это был «намеренный прикол», и Франек рассчитывал на эрудицию читателя, который увидит в такой смене семантики тонкую игру.

Лексическое новаторство Олежки и пана Айвазовски охватило и область мата. Вместо выражения «бля буду» Франек предлагал говорить «ой лишенько!» (как вариант — «ой лишенько ж мое!», ударение в последнем слове на «о»), паразитическое «сука» заменять на «курва», а неблагозвучное «иди на х…» потеснить гораздо более родным «звiйся геть!». Не знаю, прижились ли его предложения среди читателей «КРИСа-2», но в редакции антисуржиком Франека активно пользовались.

Прошло больше года с того времени, как Олежка начал работать в «КРИСе-2», когда в редакции произошел первый случай воровства. У Снежаны Терпужко украли кошелек с последними десятью гривнами, оставшимися от зарплаты. Проведенное внутреннее расследование не принесло результатов. Снежана подозревала Олежку, но пан Айвазовски категорически отказался разделить эти подозрения. Снежане компенсировали потери и уволили охранника, который в тот день дежурил на входе в редакцию.

Через несколько месяцев случай воровства повторился. Жертвой снова стала Снежана. Она не сомневалась, что украл Олежка, но ей опять не поверили…

«Второй труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли через неделю после исчезновения мистера Арнольда три самые популярные газеты нашего города — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности». Все они сообщали об изуродованном трупе полноватого мужчины среднего возраста, найденном ночью на помойке одной из новостроек. На теле не обнаружили никаких документов, а отрезанная голова исчезла. «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — писали газеты. — Следствие разрабатывает две рабочие версии. Версия первая: этот человек может оказаться пропавшим несколько дней назад при странных обстоятельствах гражданином Голландии, который проходил двухнедельную стажировку в газете „КРИС-2“. Версия вторая — в городе появился серийный убийца».

Под этой статьей в «Подробностях» была размещена реклама одной туристической фирмы: «Суперпредложение! Зимний отдых в Карпатах! Незабываемые впечатления — 15 дней без ночлега всего за 200 у.е.».

 

Снежана Терпужко

Эта хрупкая женщина, безусловно, одна из самых колоритных личностей нашей газетвы. Легенды про нее настолько тесно переплелись с эпизодами из реальной жизни, что отличить одно от другого практически невозможно, и приходится воспринимать Снежану Терпужко как живое воплощение легенды, а легенду про нее — как логическое продолжение прототипа.

Весит она не больше сорока пяти килограммов. Никто никогда не видел, чтобы Снежана что-нибудь ела, хотя приходит она в редакцию первой, а уходит последней. Носит парик с длинными волосами яркой блондинки, парик закрывает большую часть лица, и из-под волос видно только ухо, кончик носа и нарисованные алой помадой губы. Снежана не курит (едва ли не единственная в редакции), отдает очевидное предпочтение красному цвету, носит экстремально короткие мини-юбки и обувь на очень высоких и тонких каблуках. Зимой, весной и осенью кутается в искусственные меха, знает наизусть биографии не только всех криминальных авторитетов Тигирина, но и высоких должностных лиц, их жен, любовниц, любовников их жен и совершеннолетних детей. Словно опытный врач — диагноз, Снежана за несколько секунд может выдать достоверную информацию о том, по какой статье Уголовного кодекса и на сколько можно посадить в тюрьму кого угодно из жителей нашего города.

Большинство своих статей Снежана упорно начинает предложением «Ярко светило солнышко, и ничто не предвещало ужасной беды, которая вот-вот должна была случиться» — несмотря на то, что пан Незабудко всегда выбрасывает это предложение, как и почти все размышления Снежаны о погоде, морали или других философских категориях. Но больше всего пан Незабудко выбрасывает из статей Снежаны прилагательных, которые она очень любит: неимоверный, ужасный, душераздирательный (именно так оно звучало бы при обратном переводе на русский), холодящий сердце. Пан Незабудко пытался когда-то объяснить Снежане, что Цейлон и Шри-Ланка — это не две разные страны, а Чехословакия — ровно наоборот, и что нельзя писать: «покойника завернули в салафан». Но такие вещи Снежана считает мелочами в работе криминального репортера, которого занимает нечто гораздо более важное. Она любит как бы между прочим упомянуть в разговоре, что пользуется только духами «коко ченел номер пять».

Никто и ничто в мире не может убедить Снежану, что она не права, когда сама она не сомневается в своей правоте. Но несмотря на некоторые пробелы в образовании, Снежана приносит в редакцию самые горячие факты, а ее материалы всегда получают наивысший рейтинг у читателей, и этим она очень гордится.

Правда, эта популярность не всегда вдет на пользу газете. Снежана — абсолютный рекордсмен по количеству судебных исков на «КРИС-2» в связи с ее публикациями. Хотя большинство этих судебных процессов мы выиграли благодаря личным связям той же самой Снежаны.

Иногда в ее текстах встречаются невольные описки, а замечать их после увольнения корректоров просто некому. Криминальный авторитет Горилла, которого Снежана по ошибке назвала «Чувырлой», угрожал облить журналистов кислотой. Прилежный прихожанин одного из тигиринских храмов, конфессиональную принадлежность которого (то есть храма) Снежана фатальным образом перепутала, несколько недель каждое утро кропил все редакционные кабинеты святой водой и до конца рабочего дня стоял в коридоре и громко кричал всем, кто мимо него проходил, «Анафема!». Самые впечатлительные даже боялись выйти в туалет. Налоговая райадминистрация наложила на нас огромный штраф, превышающий стоимость всего редакционного имущества с частной собственностью всех сотрудников включительно — из-за того, что в первом слове названия этой уважаемой организации вместо «г» почему-то оказалось «х», а во втором не хватало «т». Комитет госнимущества, как мы обозначили еще один не менее могучий орган, к счастью, нашу региональную газетку не читал, только это нас и спасло. Но самый серьезный скандал случился, когда Снежана сообщила, что «мэр Тигирина продул в попер», описывая подпольное казино для городской элиты, в котором депутаты горсовета играли в карты на раздевание своих жен и любовниц. Газета выжила только потому, что в рядах упомянутых в статье чиновников не было единства: одни считали, что на редакцию надо подать в суд за недопустимую опечатку в слове «покер», другие хотели, чтобы журналисты опровергли информацию о существовании подпольного казино. Пока они спорили, публикация подзабылась, и депутаты, наверное, решили не привлекать лишнего внимания к этому не слишком благовидному делу.

Говорят, что однажды, после очередной слишком смелой публикации, Снежана вместе с мужем и трехмесячной дочерью вынуждена была прятаться на даче, где не было ни света, ни газа. Они привезли с собой только молоко для ребенка, которое держали в железном ведре с холодной водой, опущенном в яму. Через несколько дней молоко все равно скисло. Но Снежана с мужем выдержали осаду до конца, подкармливая ребенка соком из кабачков, моркови и картошки.

Самой известной из всех легенд про Снежану считается история о том, как ее пытались отравить. Кто именно и из каких соображений собирался это сделать, знает только сама Снежана.

Как-то раз она проводила журналистское расследование массовых загрязнений воды в одном из районов Тигиринской области. Несколько дней длилась ее командировка, откуда она привезла 17 аудиокассет с интервью, свидетельствами, рассказами и жалобами. Все это было опубликовано, более того, указывались фамилии высших чиновников, которых обвинили в серьезных правонарушениях.

Через несколько дней легенда тигиринской журналистики почувствовала себя плохо. После такого переутомления это никого не удивило, врач диагностировал грипп, и Снежана начала пить антибиотики, продолжая ходить на работу. Миновала неделя, ей становилось все хуже, пока однажды вечером «скорая» не забрала ее без сознания прямо из редакции. В больнице муж еле нашел палату Снежаны, поскольку ее зарегистрировали под девичьей фамилией, которую никто в редакции не знал, а сама больная в сознание не приходила. Этот факт Снежана до сих пор считает основным доказательством причастности к ее отравлению чиновников, которых она разоблачила в своей недавней статье.

На следующий день врачи диагностировали у Снежаны тяжелую форму пневмонии и положили ее в реанимацию. Мужу удалось попасть в палату, и он обнаружил на прикроватном столике лекарство с чрезвычайно высоким содержанием наркотических веществ, которое разрешается применять только на последних стадиях онкологических заболеваний. Муж Снежаны устроил в больнице скандал, лекарство со столика исчезло, и назавтра пациентку выписали.

После обследования в крови журналистки обнаружили немалую дозу яда замедленного действия. Имена, которые называет Снежана в связи с этим делом, слишком известны, чтобы публиковать ее гипотезы и подозрения. Через несколько месяцев таинственную болезнь удалось вылечить.

Снежана с мужем и дочерью живет в семейном общежитии, в их крошечной комнате помещается две кровати, телевизор, музыкальный центр, холодильник, компьютер, солидный набор бытовой техники, несколько шкафов — книжный, платяной и посудный, стол, полки с цветочными горшками и клетки с попугаями. У Снежаны тридцать восемь попугаев, поэтому клетки занимают каждый свободный участок пространства: на шкафах, полках, на столе, над и под кроватями, даже в туалете, немного выше унитаза. Снежана знает о попугаях все, мне даже кажется, что она симпатизирует им больше, чем людям, возможно, потому, что у них нет криминального прошлого.

Однажды она рассказала мне о своей самой большой и, похоже, единственной слабости — она ужасно любит сладкое, причем максимум удовольствия получает, когда ест ночью, тайком ото всех. А чтобы не поправиться, сразу же выпивает слабительное, после чего до утра проводит время в туалете. Каким образом ее организм научился обходиться и без еды, и без сна, неизвестно, но Снежана утверждает, что чувствует себя нормально, только иногда у нее бывают видения. Например, как-то раз на редакционном совещании она увидела над головой пана Незабудко шестикрылого серафима, который интенсивно махал всеми своими крыльями и декламировал «какие-то стихи». Мы попросили ее повторить эти стихи, а когда она начала читать Элиота в русском переводе, испугались по-настоящему и хотели уже вызвать «скорую». Но видение Снежаны исчезло так же внезапно, как и появилось, а сама она ничего не помнила. Все свидетели происшествия еще долго убеждали ее обратиться к доктору, но она только отмахнулась со словами: «Перепады давления, у меня бывает».

Журналисты других изданий часто обращаются к Снежане за комментариями по поводу резонансных уголовных дел в городе. Например, обнаружение двух трупов подряд на одной и той же свалке после того, как пропал Арнольд Хомосапиенс, Снежана прокомментировала так: «Это криминальные разборки. Я думаю, просто очередная чистка, война авторитетов. Похоже, что Лебедь (для вящей убедительности Снежана написала это имя на бумажке и нарисовала от него две стрелочки) снова не поделил территорию с Раком и Щукой (под стрелочками появились соответствующие подписи). Если это действительно так, то жертв будет больше. Лебедь любит загадочные убийства и шум в прессе. Не удивлюсь, если это его собственные „шестерки“, которые в чем-то провинились, или ими просто пожертвовали ради красивых заголовков».

И Снежана торжествующим взмахом авторучки зачеркнула все три имени.

— А может, это киевские авторитеты? — спросил пан Фиалко.

— Откуда такие выводы? — не поняла Снежана.

— Ну, это… Кий, Щек… и сестра их Лыбедь… — Пану Фиалко очевидно было неловко за свои мифологические ассоциации.

— Вы что, басни Крылова не читали? — Снежана посмотрела на пана Фиалко так, как смотрела моя школьная учительница русской литературы, когда задавала аналогичный вопрос троечнику, попавшему под горячую руку.

Вопрос этот в случае моей учительницы был риторическим, ведь она хорошо знала, что басни он не читал, и уже не раз писала об этом в его дневнике, но в тот момент ей нужно было на ком-то сорвать злость. Снежана же своим взглядом хотела подчеркнуть, как недооценивают ее квалификацию в этой газете, где начальство не знает элементарных вещей. Мне не раз приходилось выслушивать ее жалобы по этому поводу. Она не понимала, почему за долгие годы журналистского труда ей так и не удалось подняться по служебной лестнице выше репортера. «В этой стране каждый сидит не на своем месте», — часто повторяет Снежана.

 

Правила отсутствия правил

Фамилии моих коллег по редакции вызывают состояние перманентной мечтательности. Словно лежишь на уютной лесной поляне, жмуришься на солнце и покусываешь стебелек душистого клевера. В траве стрекочут кузнечики, но это совсем не досаждает, а, наоборот, навевает дремоту. Прижмуриваться, пожалуй, стоит, ведь солидный возраст и систематическая небритость моих соратников, наделенных такими цветочными фамилиями, быстро разрушат идиллические ассоциации. Правда, название последнего фильма Кубрика учит нас, как в такой ситуации следует поступать.

Впрочем, гораздо больше оснований для цветочных грез у самих обладателей этих поэтических фамилий, среди которых — главный редактор пан Незабудко, его заместитель пан Фиалко, а также заместитель их обоих — пан Маргаритко, и наконец Олежка Травянистый. Пан Штуркало и Соломон Айвазовски — два исключения, которые подтверждают одно правило. Им не мешало бы воспользоваться своим преимуществом и среди будничной суеты представить себя на лесной полянке. Будь на их месте кто-то другой, сами бы ему завидовали. Причины этой зависти работают в рекламном отделе, состоящем из хрупких девушек, едва переступивших порог совершеннолетия. И девушки эти часто меняются, будто боятся надоесть. Однако вероятнее всего, здесь текучка кадров объясняется причинами гораздо более серьезными, на что указывает, например, постоянное уменьшение их численности, что рано или поздно приведет к полному исчезновению отдела, но пока это — только туманное будущее. Подобные обновляюще-сокращающие процедуры регулярно проводятся и среди руководства рекламного отдела, хотя тут уж фактор сексапильности играет (к сожалению!) далеко не столь важную роль. Единственный постоянный признак этого отдела — звучание фамилий, словно живьем взятых из героической летописи войска козацкого, что очень странно соотносится с деликатной внешностью рекламщиц. Вернидуб, Скрутигора, Спалиброд, Секиискра и даже Налейполлитра — эту последнюю родители к тому же нежно назвали Лилией. Девушки беспрерывно щебечут по телефону, стайками бегают по коридору, поглощают мороженое и сладости и непревзойденно готовят бутерброды для всех редакционных пьянок. Они же выступают инициаторами большинства таких празднований. Если б не они, вряд ли в редакции отмечали бы 8 марта, День Конституции, День независимости, не говоря уже о всяких там круглых цифрах в газетных номерах.

Эта удивительная закономерность сохраняется и при появлении новых сотрудников «КРИСа-2». Как в редакции, ряды которой пополняют уважаемые в силу если не возраста, то интеллекта мужчины-цветы, так и в отделе рекламы, куда набирают только обладательниц увесистых фамилий, юных и длинноногих деловых леди, они же «акулки бизнеса», по выражению Олежки Травянистого.

Когда вдруг мы недосчитываемся одной, а то и нескольких акулок бизнеса, на страницах газеты появляется объявление: «Вакансии в отделе рекламы. Требования — опыт работы и возраст до 30 лет». На этот противоречивый призыв в основном откликаются девочки в юбочках, очень похожие на своих предшественниц. Им назначают собеседование, и они стоят в редакционных коридорах, ожидая своей очереди и непринужденно общаясь.

Но юбочки иногда могут быть обманчивыми. Например, однажды я ехала в автобусе с такими любительницами юбочек. Точнее, в юбочке была одна, а другая, подсевшая вскоре, была в брюках. Девушки оказались приятельницами и начали оживленную беседу.

— Бляха, штаны морщат, просто пи…дец, — сказала вместо приветствия вошедшая.

— А ты куда так вырядилась? — поинтересовалась ее подруга в юбке.

— Та еду на стрелку, бля, забились с пацанами. Хочешь, поедем с нами, купим бухла — и в лес, на шашлыки.

— А вечером? — спросила голоногая. Она, видимо (и я тоже), плохо представляла поход в лес на таких высоких шпильках, в узкой и экстремально короткой мини невыносимого нежно-розового цвета.

— На диска-атеку, ясное дело. Ты прики-инь, чувачок такой кра-асивый, в три раза лучше, чем Вася с Биберки.

— Гонишь, — удивилась нежно-розовая, нервно потирая ногу об ногу.

— Та отвечаю, — поклялась любительница шашлыков. — Прикинь, одевается только в навороченных бутиках, ключи от машины, две квартиры. Хату снимает чисто для уда-авольствия. Живет с предками, но как есть лавэ, то снимает. Прикидуешь? Такой кра-асивый, а-фи-геть. — Она замолчала, наверное, погрузившись в грезы.

— В натуре? — решила уточнить ее приятельница.

— Бля буду. Личико детское такое, без одного прыщика, гладенькое, глаза голубые, русый. Я на русых с ходу западаю. И тут я с ним можу сидеть за столиком и а-абщаться, представляешь, какое счастье. Пацан — отпаднейший. Мы с ним пра-аходим, прикинь, по центру, а он: «Тут навороченный бутик, и там навороченный», мама ему: «Ты вже дэсять джинсовых сорочек купыв». А он: «Ну и шо, мне так нравится». Душится принципиально только «Дольче энд Габбано».

— Прикол! — не выдержала другая.

— Да, точняк. Целуется так жестоко. Своими влажными губами. Я знаю, это пра-аверка была, я пра-азревала. А они верняк сказали, шо в августе сваливаем все на море, если не захаримся до того, типа. Хочешь, едем вместе с нами, може, и тебе кто заканает, там как раз на одну деваху меньше. Но с ними трэба культурно. Поэтому не пьем, разве 50 грамм, и то скажем, шо тока винчик. Про подружек, шо сидят, не рассказуем, сразу не даем. И потом так же культурненько. А то он рассказал, прикинь, про какую-то дуру, которая на второй раз дала, так он ее и бросил. Вася этот мой, с влажными губами, шустрый такой, говорит, лавэ колотил еще до института. Они с него прикалывалися, шо он даже Пушкина поэтому не читал и все такое.

— А какая диска-атека вечером? — перешла к конкретике девушка в юбке.

— А-атпа-ад. Там только модная музыка русская. Такой класс! Все, шо мы любим. «Хай-фай» крутили пять раз, «Притяженья больше нет» — раза три, Власову — тоже три. Прикол? Представляешь, а тут штаны морщат. Не знаю, шо делать, хоть домой вертайся. Пи…дец!

Я не знаю, чем закончилась эта история для девушки в розовой супер-мини, — вышла на своей остановке. Но с того времени как-то зауважала барышень в нашем рекламном отделе, которые, несмотря на аналогичную внешность, в большинстве своем не любят ни Власову, ни «Притяженья больше нет». И штаны у них, как правило, не морщат.

 

«Х…ня такая, пацаны, шо просто ёлы-палы»

Пан Незабудко и пан Фиалко строго следят за тем, чтобы рабочий день в редакции начинался в 10:00. Фиксированного часа окончания работы не существует. Иногда номер удается сдать в 22:00,23:00, а иногда — в полночь или приходится задерживаться до утра. Но независимо ни от чего ежедневно в 10:00 собирается редакционное совещание, которое проводит пан Незабудко.

— Значить, такая х…ня, пацаны, — здоровается с подчиненными наш главный редактор. — Х…ня такая, пацаны, шо просто елы-палы. Пора газету клепать, и причем ежедневную.

Пан Незабудко работал главным редактором первого в Украине и некогда неимоверно популярного независимого еженедельника КРОС, и теперь его пригласили в «КРИС-2» из Львова, где он успел «сделать себе имя». Пан Незабудко — этнический тигиринец, закончил факультет керамики при Академии искусств в Кракове, выпускник профессионально-технического училища № 13 (диплом писал у моего отца), прекрасно владеет литературным украинским, польским, английским, немецким и французским языками, защитил кандидатскую диссертацию по истории средневековой живописи и несколько лет обучался в частной парижской школе психоанализа. Журналистикой занялся довольно неожиданно для себя во времена тотальной безработицы и инфляции. Придерживается принципов «старых кадров», то есть разделяет журналистику на идейную и продажную. Как в богемных, так и во влиятельных кругах его считают гуру идейной журналистики, присутствие в каком-либо проекте пана Незабудко — свидетельство того, что проект этот престижный и имиджевый, а не «отмывание бабок». Поэтому пан Незабудко нигде не задерживается надолго, ведь рано или поздно все престижные и имиджевые проекты начинают работать на политические интересы. То, что он задержался в «КРИСе-2», доброжелатели считают признаком элитарности проекта и того, что «хозяин не скурвился». А недоброжелатели уверены, что «раскрученность» пана Незабудко давно уже стала мифом, и теперь в столице прошла мода на честных и непредвзятых журналистов, карьеру делают новички, которые на все готовы ради денег. Поэтому пану Незабудко просто некуда идти из «КРИСа-2», даже если там не платят. Кто из них на самом деле прав, знает только сам пан Незабудко.

В Тигирине живут две сестры пана Незабудко, у каждой из них — по трое детей, по диплому «столяра-теоретика профессионально-технического училища № 13» и по мужу, который поехал на сезонные работы в какой-то неизвестный город на далекой родине то ли Америго Веспуччи, то ли Васко да Гама и исчез навсегда.

Жена нашего главного редактора — старший менеджер тигиринского филиала фармацевтической фирмы с иностранным капиталом, мать двоих детей. Она — американка украинского происхождения из богатой семьи. Заокеанские родственники пана Незабудко очень сочувствуют его сестрам и всячески стараются им помочь. Присылать деньги, правда, не решаются. Поэтому несколько раз в год они собирают огромные посылки с продуктами и лекарствами и отправляют авиапочтой. В посылках этих по большей части находится следующее: несколько килограммов круп, мука, сухое картофельное пюре, крахмал, хозяйственное мыло, растворимый кофе, несколько здоровенных банок аспирина (по 1000 таблеток в каждой) и как минимум одно вечернее платье — оранжевого или зеленого цвета. Если бы им кто-нибудь сказал, что только на те деньги, которые они тратят на авиапересылку, сестры пана Незабудко могли бы неплохо жить месяц, а то и дольше, американские родственники, наверное, поменяли бы стратегию помощи. Но говорить про это неудобно, поэтому аспирин раздают знакомым, крупы хранят на черный день, а платья забрасывают на антресоли.

Свободное от работы время пан Незабудко любит проводить на собственной пасеке за городом. Отвозит его туда жена, поскольку у нашего главного редактора нет водительских прав, он считает себя слишком невнимательным и не приспособленным к тому, чтобы водить машину. Пан Незабудко часто подшучивает над этой своей чертой, рассказывая истории о том, как в детстве мама тщетно пыталась пояснить ему разницу между «вправо» и «влево», но он запомнил только, что правильней будет «направо» и «налево», а писать и держать ложку продолжал левой рукой, искренне считая ее правой, и переучить его так и не удалось. После своего первого визита в Германию пан Незабудко еще долго удивлялся, почему там все улицы называются «Айнбанштрассе». На пасеке он с огромным удовольствием ухаживает за тридцатью тремя пчелиными ульями, в чем ему помогает сосед, не менее заядлый пасечник. Вместе с детьми Юлиан Осипович изготавливает фигурки из воска. Последнее время он лепит серию кукол, похожих на Барби и Кена, но называет их Тарасом и Лесей. Пан Незабудко считает, что рано или поздно настанут времена, когда выпускникам-отличникам вместо медали будут давать подобных кукол и присваивать звание почетного Тараса и почетной Леси. Собственых детей, мальчика и девочку, Юлиан Осипович также хотел назвать этими двумя самыми украинскими, по его мнению, именами, но жена была против, и детей назвали Оксана-Мари и Мыкола-Жан. На Украине детей именуют просто Оксаной и Мыколой, за границей — Мари и Жаном, чтобы они в каждой культуре чувствовали себя естественно.

Весной, осенью и зимой Юлиан Осипович ходит в черном пальто до пят и шляпе с широкими полями и носит длинные, почти козацкие усы. Его рост превышает два метра, он сутулится, часто делает резкие движения, много курит и немного похож на деятеля украинского движения за рубежом, но без рубахи-вышиванки.

Стихи наш главный редактор пишет, как правило, тоже в свободное от работы время. Хотя муза иногда приходит к нему в не очень подходящий момент, например, на редакционном совете. В таких случаях он всегда читает вслух свое новое произведение. Мне запомнилось только одно стихотворение из серии «Советная»:

 

Тот, Кто принимает решения, или Соломон Айвазовски

Его должность в газете определить довольно сложно. Эта фамилия никогда не фигурировала в выходных данных рядом с фамилиями других штатных сотрудников, недельным тиражом и номером типографского заказа, не указывается она ни в финансовых, ни в рекламных, ни в каких-либо других документах «КРИСа-2». Если верить бумагам, человек по имени Соломон Айвазовски (будучи коренным галичанином, он категорично отказывается называть свое отчество, ведь эта традиция была искусственно и насильственно перенесена на наши земли в советскую эпоху) не имеет ничего общего с единственной, а поэтому и лучшей ежедневной газетой нашего города. Хотя на самом деле он решает многое, иногда больше, чем пан Незабудко. Пан Айвазовски появляется в редакции неожиданно, короткими набегами, которые длятся от нескольких минут до получаса, и успевает вникнуть во все текущие редакционные проблемы.

Когда мы выпускали первый, «пилотный» номер, Соломон Айвазовски подошел ко мне, коротко поздоровался и сказал: «Существует тенденция оптимизации позиционирования нашего продукта на рейтинговой шкале», — и это означало, что мы должны поднять тираж газеты при помощи лучшей в городе телепрограммы. Потом добавил: «Оптимизация должна произойти путем переориентации на индивидуальные особенности генетически заложенных типов мышления».

То есть нужно найти индивидуальный подход к каждому читателю, а читателей пан Айвазовски разделяет на три категории соответственно типам мышления.

Категория первая: люди, которые смотрят телевизор ежедневно, или константные реципиенты.

Категория вторая: люди, которые смотрят телевизор время от времени, или реципиенты периодические.

И категория третья, она же последняя: люди, которые никогда не смотрят телевизор, они же потенциальные реципиенты.

«Отэто про потенцию я не согласен», — пошутил пан Незабудко, когда пан Айвазовски излагал свою теорию, но получил в ответ взгляд достаточно красноречивый, чтобы прикусить язык.

Чтобы удовлетворить «константных реципиентов», необходимо поместить в телепрограмму «превалирующий максимум информации», в которой «не обязательно позиционировать доминанты». То есть информации должно быть как можно больше, а читатели сами разберутся, какие фильмы и передачи им смотреть.

Для «периодических реципиентов» важно «позиционировать доминанты», то есть заострить внимание на особенно интересных фильмах или передачах. А для реципиентов потенциальных следует «изменить векторность» их интересов и привлечь к просмотру телепередач, а посредством этого — и к чтению нашей газеты.

В будущей телепрограмме планировалось давать расписания 25 телеканалов (превалирующий максимум информации) вместо традиционных трех в других изданиях, выделять жирным, полужирным, курсивом или печатать на сером фоне все, что должно вызывать повышенный интерес (позиционировать доминанты). А кроме того — публиковать программы каналов спутникового телевидения на языке оригинала, то есть на украинском, русском, польском, английском и немецком. Последнее должно было «изменить векторность» интересов группы людей, которые считают чтение телепрограммы слишком примитивной формой досуга.

Располагать расписания на странице следовало так, чтобы все передачи, идущие в одно время, размещались в одной строке. Первая строка — 07.00, вторая — 07.01, и так вплоть до 05.03. Круглосуточная трансляция не укладывалась в разработанный макет страницы. Сортировать тексты телепрограмм всех 25 телеканалов на языках оригиналов придется вручную, и заниматься всем этим буду я одна. Причем на всю работу мне отводится один день, при необходимости — еще и ночь, но наутро пленки должны быть в типографии, иначе не успеют напечатать.

«Если они не успеют, то как я должна?» — справедливо возмутилась я.

«Up to you», — коротко ответил пан Соломон, и на этом дискуссия прекратилась.

Однако было в этой работе и что-то приятное. Например, вписывание анонса любимого фильма на свободное место во время макетирования, поиск иллюстрации в собственноручно собранной пиратской коллекции фото актеров и кадров из фильмов (об авторских правах тогда и речи не шло, даже когда перепечатывались целые статьи из других изданий). А интереснее всего было писать тексты на «обложку» телепрограммы — эти страницы, как правило, тут же становились обертками для книг или рыбы, подстилками для цветочных горшков или котов, а весной перед Пасхой ими мыли окна. При этом к самим расписаниям почему-то относились с гораздо большим пиететом, их сохраняли, а вдруг еще понадобятся, даже старую программу иногда боялись выбросить, перепутав с текущей. А мои любимые странички с информацией о новых фильмах, актерах, режиссерах, продюсерах, известных и начинающих, о новых и старых тенденциях в киноискусстве — их отчего-то сразу же использовали в хозяйстве. Но подумаешь, большая беда, — зато готовить такие материалы мне нравилось гораздо больше, чем основное наполнение телететрадки. Это было легче, интереснее, быстрее, а кроме того — никто никогда не жаловался, что опубликованная в последнем номере фотография Тома Круза плохо напечатана. Или что Памела Андерсон слишком часто меняет партнеров, и за этим не уследишь. Или что Джереми Айронсу не стоило сниматься в боевиках, поскольку у него слишком интеллигентное лицо. Скорее всего, людям было по фигу, что там происходит в жизни звезд, или этого вообще никто не читал.

Однажды я решила проверить свои предположения и в небольшой колонке новостей о знаменитостях написала, что Майкл Джексон планирует совместный концерт с Папой Римским, сославшись на «эксклюзивные источники в окружении певца». На следующий день было зафиксировано серьезное оживление продаж, номер с телепрограммой раскупили еще до обеда, и пришлось его допечатывать. В редакции никто не мог понять, в чем причина этой неожиданной популярности, а во второй половине дня мне позвонил главный редактор «Документов и аргументов» и предложил перейти к ним на втрое большую ставку с лаконичным пояснением: «Таких кадров и нам надо». Я отказалась, но на душе у меня стало легче. Все-таки мои любимые странички хоть кто-то читает. Хотя вряд ли эту радость разделил бы пан Свитыло И. В., мой научный руководитель, который считал работу в «КРИСе-2» пустой и неблагодарной тратой времени. Иногда он сообщал мне об этом по телефону, интересуясь, когда я закончу наконец свою диссертацию.

«Пани Горислава, я понимаю, что вопросы сотрудничества Майкла Джексона с Папой Римским Вас занимают в данный момент больше, чем теоретические размышления над сущностью тигиринского феномена, но я призываю Вас не зарывать в землю свой талант и не ранить так больно родного отца. Ведь он вложил в Вас душу, воспитал и дал образование. Для того ли, чтобы Вы писали в газете, — хотя у меня нет сомнений в серьезности и почтенности вашего издания, — всяческую чепуху. Вам с Вашей головой следует идти в науку, а не снимки кинозвезд собирать. Опомнитесь и одумайтесь, пани Горислава!»

Несмотря на всю его безусловную правоту, ведь моя работа не шла ни в какое сравнение с трудом научным, меня удивило и, не скрою, обрадовало, что про Папу Римского прочитал даже он. Интересно, о чем это свидетельствует: я совершенствуюсь как журналист и во мне уже проснулась репортерская жилка, которая требует постоянного поиска сенсаций, или, наоборот, я уже опустилась до стандартов желтой прессы, и настало время переходить в «Документы и аргументы»?

Но хуже всего — после сортировки телепрограмм, конечно — была охота за ошибками. Под утро, читая очередную страницу, меланхолически повествующую о том, что УТ-2 снова не показывает ничего интересного, зато по «1+1» будет неплохая передача, на которую я все равно не успею, в то время как PRO-7 готовит ретроспективу моих любимых фильмов, хотя в моем районе по кабелю этот канал не транслируют, — я начинала беспокоиться. Чем меньше ошибок я замечала — а с каждым часом я замечала все меньше ошибок, — тем подозрительнее становилась. Под конец мне уже казалось, что ошибку можно найти даже в строчке «05:00 Новини». Это случайно не русизм ли, «Новини», а может, они начинаются в 05:01, или же по среднеевропейскому, а вдруг, наоборот, по московскому времени? Какой-нибудь маньяк обязательно проснется в пять утра, заметит ошибку в программе и позвонит в редакцию. Я всю жизнь буду благодарна пану Незабудко за гениальную идею писать на каждой странице телеприложения: «Ответственность за изменения в программе несут телекомпании».

И уже дома, когда я засыпаю после сдачи очередной тетради, в голове у меня, словно стук вагонных колес, ритмично повторяется проговариваемый чьим-то незнакомым голосом текст: «Не ной, не все так плохо, не ной, твой труд полезен людям, не ной, не то что диссертация, не ной, представь себе, что ты, не ной, исследуешь тематику, не ной, провинция географическая, тире, не ной, не провинция духовная, не ной, вот ужас, вот тоска зеленая, не ной, сама всегда считала ведь, не ной, что это страшно скучно…»

«Здесь страшно скучно, — пишет мне знакомая из Австралии, где она исследует возможность наличия гендерного равноправия в первообытно-общинных племенах. — Ты себе не представляешь, какая это тоска. Я так завидую тебе, у тебя есть возможность заниматься чем-то настоящим. Пусть только на одну неделю, но телепрограмма хоть кому-то нужна».

У Соломона Айвазовски длинные нервные пальцы с полированными ногтями перламутрового цвета, которые словно выкрашены дорогим лаком, лишь слегка подчеркивающим их естественный оттенок. Кое-кто даже считает, что пан Айвазовски делает маникюр, но его ногти от природы такого цвета. Он любит барабанить пальцами по столу во время совещания. Практически всех присутствующих этот звук раздражает, но никто не осмеливается высказать замечание вслух. Пан Айвазовски носит бакенбарды и бороду «сложной конфигурации», как выражаются сотрудники газеты, одет он, как правило, в черный смокинг, ходит в цилиндре, на специальных цепочках, прикрепленных к одежде, носит монокль, карманные часы с откидной крышкой и мобильный телефон. Свой длинный черный зонтик он часто использует как трость, и тогда металлический наконечник ритмично постукивает по мостовой. Мне даже кажется, что я узнаю в этом постукивании такты из разных песен группы «Битлз», любимой группы пана Айвазовски. Под цилиндром прячется козацкий оселедец, которым пан Айвазовски очень гордится. Он курит трубку, которую старательно чистит специальными эластичными палочками, похожими на толстые полосатые шнурки для ботинок. Пепел из трубки он оставляет на столе в кабинете пана Незабудко, поэтому после совещания, на котором присутствовал пан Соломон, секретарша вытирает стол. Пан Айвазовски увлекается геральдикой и любит составлять гербы старинных тигиринских семей. К нему часто обращаются местные олигархи, поскольку иметь семейный герб стало модно. Пан Айвазовски исполняет их просьбы даже тогда, когда приходится сознательно подтасовывать факты, отыскивая доказательства принадлежности заказчика к тому или иному династическому дереву. Хотя больше всего пан Айвазовски не любит именно какие бы то ни было подтасовки. Чтобы оправдать эти свои поступки, он цитирует известный диалог, где софист Мефистофель убеждает Фауста в том, что ложные показания в деле, о котором ничего не знаешь, ничем не лучше метафизики. Ведь о ее предмете, по сути, известно не намного больше, чем о смерти Швердтлейна.

Говорят, что самым успешным геральдическим проектом Соломона Айвазовски стал семейный герб нашего Основателя, в родословной которого пану Соломону удалось отыскать аристократические корни — правда, то же самое касается и всех остальных заказчиков. Слегка настораживает только то, что на территории небольшого города Тигирина и его окрестностей проживает столько помещичьих семей, — если посчитать, сколько земли принадлежало всем им вместе, окажется, что Тигиринское княжество в старину должно было простираться примерно от Испании до Урала. Но пока что никто ничего не подсчитывал и в выводах пана Айвазовски не сомневался. Сам же пан Соломон оправдывал себя тем, что, «чем больше потомственной украинской элиты, тем хуже москалям», и это объяснение в целом всех устраивало.

Соломон Айвазовски формировал концепцию газеты как издания максимально изысканного и интеллектуального, рассчитанного на представителей «потомственной элиты». Он считал, что иллюстрации на каждой странице — вещь абсолютно лишняя, вместо нее лучше дать больше полезной информации, а самая хорошая иллюстрация — это диаграмма или график. У пана Айвазовски не было высшего образования. В свое время он поступил на факультет стандартизации и метрологии какого-то киевского вуза, но его выгнали со второго курса за «националистические убеждения», поскольку он ходил на пары в вышиванке, что в советскую эпоху воспринималось известно как. Но пан Айвазовски на всю жизнь сохранил любовь к графикам, схемам и диаграммам и пытался ставить их не только на страницы с новостями украинской и международной политики, региональными событиями и спортом, но и в рубрику новостей культуры. Однажды мне даже пришлось помещать в телеприложении «График распределения популярности кроссвордов и гороскопов по данным статистических исследований среди населения возрастной группы от 20 до 45 лет».

Пан Соломон уважал статьи под заголовками вроде «Дихотомия первого тура» или «Компаративная регрессия», а также употребление журналистами слов латинского происхождения, и не уважал русские фамилии и любые слова, которые ему казались русскими. К таковым он почему-то относил и слово «каша», поэтому в «КРИСе-2» бытовало только выражение «козацкое кушанье», что приводило к недоразумениям, когда публиковались, например, рецепты рождественской кутьи. Не все хозяйки понимали, что значит фраза «Два стакана сырого козацкого кушанья залить кипятком». Статьи, подписанные фамилиями с окончанием на «-ов» Соломон Айвазовски молча снимал с полосы и заставлял заменять другими. Если фамилия с таким окончанием встречалась ему в тексте, он ее просто вычеркивал. Поэтому когда в тигиринский горсовет избрали депутата по фамилии Портнов, в «КРИСе-2» вынуждены были называть его просто Депутатом, и в горсовете долго не могли догадаться, кого именно газета так выделила из числа прочих. Пока не напечатали интервью, избежать которого было невозможно, поскольку Портнов отвечал за теплоснабжение в городе, и в зимний период каждый житель Тигирина и, соответственно, читатель нашей газеты, очень рад был бы если не посмотреть Портнову в глаза, то хотя бы почитать, что он обо всем этом думает.

Нелюбовь ко всему русскому преподносила пану Айвазовски нелегкие жизненные испытания. Например, в тех случаях, когда ему хотелось выругаться, он пользовался исключительно исконной украинской лексикой. Из-за чего его ругательства заставляли вспомнить американские фильмы в переводах отечественного телевидения. Не могу сказать, кто выглядел убедительней: пан Айвазовски, нервно выкрикивающий «Трясця его матери», или Арнольд Шварценеггер, который дико орет, настигая киборга-соперника: «Разрази тебя гром! Провались ты сквозь землю!», а потом «Чтоб тебе пусто было, поганец!» И на ходу стреляет из лазерной базуки. Но в эти моменты у них явно было что-то общее.

Соломон Айвазовски уважал людей, выступающих за выход Галиции из состава Украины и проведение границы по реке Збруч, и не уважал тех, кто скептически относился к его желанию восстановить в автономной Галиции (со столицей в Тигирине конечно же) Габсбургскую монархию. Пан Соломон переставал замечать тех, кто осмеливался ему противоречить — даже если собеседник был прав. В статьях, написанных самим Соломоном Айвазовски, я понимала в лучшем случае каждое пятое слово.

Соломон Айвазовски не только боролся против русизмов, но и считал, что следует украинизировать все возможные иноязычные заимствования, а также был настроен против слов, «маркированных дискурсом враждебной ментальности». Это понятие слишком сложное и неоднозначное, чтобы я могла дать ему определение, поэтому приведу несколько примеров. Слово «дискотека», по мнению пана Соломона, было маркировано «попсовым» дискурсом, и в результате мы писали «гопця-дрыпця». Слово «богослужение» ассоциировалось у него с «православным дискурсом», и оно заменялось словом «месса». «Компьютерный дискурс» тоже вызывал у пана Айвазовски определенные «маркированные» опасения, и поэтому приходилось писать «вложение», а не «аттачмент», «отрез», а не «файл», «пластинка», а не «дискета», и «зеркальный круг» вместо «компакт-диск».

Однако в том, что касается пана Соломона, удивительней всего история его любви.

Уже больше восьми лет он влюблен в Шарлотт, француженку украинско-таитянского происхождения, с которой познакомился в буквальном смысле во сне и никогда живьем не видел. Однажды ему приснилась невероятно красивая девушка с волосами медного цвета, как у женщин на картинах Тициана, и с загадочным взглядом женщин с картин Вермеера, с ослепительно-белой кожей, под которой тоненькие прожилки вырисовывали узоры переплетенных друг с другом тропических цветов. Ее очи были зелеными утром и карими вечером, а ресницы — такими длинными и густыми, что ей тяжело было широко раскрывать веки, и потому, прищурившись, она разглядывала мир через небольшую щелку.

Во сне пана Айвазовски девушка медленно раздевалась, и когда полностью обнажились ее маленькие, но соблазнительно округлые груди, из сосков брызнуло молоко, и на оконном стекле, которое вдруг оказалось перед нею, капли растеклись и образовали буквы, сложившиеся в некий электронный адрес и имя Шарлотт. Утром пан Айвазовски написал незнакомке, и с той поры они посылают друг другу по тринадцать писем ежедневно. Тринадцать — любимое число Шарлотт.

Ее отец — сын украинских эмигрантов, а мать — таитянка. Они познакомились в кругосветном круизе на теплоходе «Икар» и поженились на третий день знакомства. Для этого они сошли с теплохода в ближайшем порту, чтобы зарегистрировать свои отношения, что их и спасло, поскольку теплоход тут же и затонул.

У Шарлотт шесть сестер, ни одна не знает украинского, зато все чрезвычайно красивы и имеют волосы ярко-рыжего цвета. Шарлотт занимается экспертизой духов для известнейших французских косметических фирм. В свободное время она вышивает. Ее бабушка когда-то зафиксировала свои любимые узоры на куске полотна, а теперь оказалось, что таких рисунков уже не помнят даже в глухих карпатских селах. В день, когда Соломон Айвазовски написал ей первое электронное письмо, Шарлотт принялась вышивать их брачную постель. Белыми нитками, оставленными ей в наследство бабушкой, на белом полотне ручной работы, привезенном из Украины. За год она успевает вышить один комплект, снимки всех орнаментов постоянно присылает любимому, и они обсуждают каждую деталь этих вышивок; столь же подробно оговаривают и церемонию своей будущей свадьбы, которая должна стать действительно грандиозным событием. В том, что они теперь всегда будут вместе, у них никогда не возникало сомнений. Хотя почему они за восемь лет так ни разу и не встретились, никому не известно.

Знакомые пана Айвазовски оживленно сплетничают на эту тему. Одни считают, что Шарлотт боится путешествовать, чтобы не простудить свой уникальный нос и не утратить чувствительности к запахам. А пану Айвазовски отказали в визе. Другие уверены, что Шарлотт на самом деле отнюдь не влюблена в пана Соломона, и он просто хвастается, чтобы создать вокруг себя романтический ореол. Самые смелые допускают, что никакой Шарлотт вообще не существует, а история со сном пана Айвазовски и тринадцатью любовными письмами, которые ежедневно приходят в его редакционный почтовый ящик и в существовании которых нет ни малейших сомнений, — симптомы психического заболевания, поскольку письма эти пан Айвазовски отправляет себе сам.

На тему романтической влюбленности Соломона Айвазовски Юлиан Осипович написал эпиграмму: «Пароксизмы страсти дики — втюришься и в Эвридику».

 

Как определить, кого на самом деле убили

— Ну шо, пацаны, клепаем газетенку? — жизнерадостно прогудел с порога пан Незабудко своим колоритным басом. Он снял пальто и шляпу, смахнув дождевые капли на пол, и уселся на редакторский стол. — Я теперь перешел на короткие формы стихосложения, почти как у японцев, — сообщил он далее. — Вот послушайте: «Заруби-ка, дружок, ты себе на носу, что е…ться приятней одетым в лесу».

И он широко улыбнулся.

— Что ж у нас из сенсаций на first полосу?

Мы вяло зашуршали страницами блокнотов. Сенсаций там было негусто.

— Ну, может, заседание горсовета. Первое в этом месяце, — без энтузиазма предложил пан Фиалко.

— Гениально. Еще.

— Скоро демобилизация в армии, — вспомнил пан Маргаритко.

— Премьера «Ромео и Джульетты» в львовском оперном театре, — это все, что из меня удалось выдавить взгляду пана Незабудко.

— Памятник Шевченко разрушается, — сказал пан Маргаритко, чтобы прервать гнетущую паузу.

— Сюрпризы — просто «жопусик», как писал наш польский коллега Витольд Гомбрович. Пан Айвазовски, а у вас что? — Главный редактор был явно не удовлетворен результатами нашей работы.

— Я вот что подумал — проблемы с отключениями электроэнергии. Провести подсчеты мощности сети и вычислить потенциальную вероятность таких отключений, а потом сравнить с реальной статистикой. Наверняка цифры будут расходиться.

— Это интересно, — сдержанно отметил пан Незабудко. — Но газета без скандала — все равно что хлеб без сала. Заплесневеет в киосках. Нужно искать сенсацию. А что у нас в портфеле? — спросил он у пана Фиалко. Тот молча подал стопку бумаг.

— Что, только пенсионерские откровения остались? — недовольно просмотрел листки Незабудко. — Надо бы выплатить гонорары внештатникам. Хоть за месяц. Вот на этом вот мы долго не протянем. «Женщина — как газ. Она сразу же заполняет собой весь рюкзак», — процитировал пан Незабудко и отдал пану Фиалко письма читателей, заканчивая совещание. — Конгениально! Собираемся в шесть.

Все расползлись к своим компьютерам в поисках сенсаций. Дождливая погода усиливала и без того сонное настроение, и казалось, в мире не только не происходит ничего интересного — не происходит ничего вообще. День пролетел незаметно, и к шести мне удалось просмотреть несколько сайтов по культуре и искусству, найти новые ссылки на фотографии кинозвезд, обменяться «мейлами» с друзьями, перечитать украинскую и зарубежную прессу, но сенсацией нигде даже и не пахло. Несколько российских газет писали об отключении электроэнергии и приводили статистику повреждений высоковольтных линий вместе с комментариями компетентных лиц, львовские газеты упоминали о премьере оперы, поляки беспокоились о судьбе своей страны после смерти Папы, немцы рассматривали демографическую ситуацию и приходили к неутешительным для будущих поколений выводам. Я законспектировала этот более чем скромный перечень тем, заранее представляя взгляд пана Незабудко и его лаконичную реакцию.

«Говно», — наверняка скажет он. И будет прав. А что делать, если сенсаций нет?

Без пяти шесть в редакцию ворвалась Снежана Терпужко.

— Убийство! Кошмар! Только что! Директор фирмы «Утро» Степан Коломыйко. Незнакомец подошел вплотную и выстрелил в упор. Рядом никого не было. Сейчас уточняют подробности.

— Ура! — дружно закричали все, и пан Незабудко высунулся из кабинета. — Убийство!

— Ну наконец, — немногословно отреагировал он. — Только смотрите, фамилию не перепутайте.

Фамилию все-таки перепутали. Но выяснилось это только назавтра, когда мы на совете обсуждали номер. В городе был ажиотаж, люди выхватывали газету друг у друга. Пан Незабудко угощал всех коньяком. Несмотря на то, что на часах было всего лишь десять утра, никто не отказывался.

Тут в двери тихонько постучали.

— Заходите, наливаем, — крикнул пан Незабудко.

— Добрый день, спасибо, я не пью, — сказал вошедший, и все резко замолчали. Перед нами стоял человек, чья фотография красовалась на первой странице в траурной рамке. Степан Коломыйко, директор фирмы «Утро». Оказалось, убили не его, а директора соседней фирмы под названием «Рассвет», пана Андрия Ромейко.

— Понимаете, мы маргарином торгуем, а они — маслом. Нас часто путают. Но чтобы так…

— Ничего, скандалы привлекают внимание к газете, — оптимистично подвел итог пан Незабудко. — Налажали — извинимся. Хорошо, что человек попался вежливый, не скандалил. Кто принес непроверенную информацию?

Все, кроме Снежаны, тихонько выскользнули из кабинета, и каждый вздохнул с облегчением. Неблагодарная это все-таки роль — приносить сенсации.

 

Что означает фраза «Homo homini lupus est»

Многие мои знакомые полагают, что «КРИСу-2» удалось свести воедино два совершенно разных издания. «Антисуржик от Франека» напоминает им КРОСовский «Словарик украинской брани», дискуссии вокруг галицкого сепаратизма и статьи культурной направленности также вызывают ностальгические воспоминания о легендарном еженедельнике, мои знакомые считают эти материалы интересными и тематически разнообразными, а криминальная хроника, оперативные новости и спорт, по их мнению, «слишком популистские» и «не отвечают интеллектуальному уровню» издания, поэтому мои знакомые не читают эти разделы. Киоскеры, с которыми часто общаются сотрудники отдела сбыта, наоборот, находят, что материалы Снежаны Терпужко и спортивная страница — единственное, что в «КРИСе-2» можно почитать, все остальное — какой-то непонятный бред, поэтому сами киоскеры и «постоянные клиенты», как они называют наиболее многочисленную группу читателей, предпочитают другие издания, где «для людей пишут».

Обязанности главного редактора «КРИСа-2» исполняют вместе пан Незабудко и пан Айвазовски. В принципе, слово «вместе» тут не очень подходит, потому что я не помню случая, когда бы им удалось хоть в одном вопросе прийти к общему мнению.

Пан Незабудко полагает, что газета должна быть интересной, понятной и рассчитанной на самый широкий круг читателей, а примером, достойным подражания, он считает «КРИС» и отдельные страницы «КРОСа». Пан Айвазовски убежден, что, будучи серьезной аналитической газетой, мы обязаны ориентироваться исключительно на образованные слои электората, ведь оценить и поддержать идею выхода Галиции из состава Украины способен далеко не каждый, а для перекупщиц на базаре пусть пишут «Аргументы», «Документы» и «Подробности». Примером для подражания он считает «КРОС» и некоторые страницы «КРИСа», но совсем не те, которые больше всего нравятся пану Незабудко.

Этот экзистенциальный конфликт между двумя главными редакторами способен разрешить только владелец нашего издания, сделав одного из них заместителем другого. Но с точки зрения Основателя ситуация выглядит иначе. С одной стороны, чтобы достичь успеха в политике, ему нужно повести за собой как можно больше людей, то есть прислушаться к пану Незабудко. С другой стороны, чтобы выгодно отличаться от политических конкурентов, следует иметь оригинальную идею и завоевать симпатии интеллигенции, и тут на помощь приходит пан Айвазовски. Поэтому Инвестор предложил им поделить сферы влияния и развивать газету в обеих направлениях. От пана Незабудко требуется поднять тираж как можно выше, а от Соломона Айвазовски — заинтересовать самых ярких представителей научной и творческой элиты города. Пан Незабудко и пан Айвазовски согласны друг с другом только в одном — выполнить эту задачу невозможно. Ведь сенсационные и развлекательные материалы отпугивают «серьезного» читателя, а публикации аналитические и вдумчивые нагоняют тоску на «середняка». Но наш Владелец считает иначе. Он полагает, что главное — это создать благоприятный психологический климат в редакции, и тогда интересные и новаторские идеи сами по себе появятся в головах сотрудников. Однако своевременная выплата зарплаты почему-то не входит в перечень факторов, которые, по его мнению, создают такой климат.

Выход из конфликтной ситуации редакторы нашли, поделив между собой страницы, и теперь работают каждый автономно. Соломон Айвазовски формирует блок аналитики, куда входят материалы сепаратистских дискуссий и статьи о культуре. На этих страницах редко помешается более одного текста, поскольку пан Айвазовски никогда ничего не сокращает, находя это неэтичным по отношению к автору. Часто публикации печатаются с продолжением. Эти разделы газеты, в которых, как правило, нет ни иллюстраций, ни деления на абзацы, ни подзаголовков, называют в редакции «простынями».

Пан Незабудко формирует первую страницу, блок актуальных политических событий и городских новостей. Он сильно сокращает тексты, иногда переписывает их заново, подбирает иллюстрации, придумывает интригующие заголовки и настаивает на оперативном освещении скандальных событий. А для Соломона Айвазовски важнее всего авторитетность фамилий, которыми подписаны материалы, оригинальность точки зрения авторов и убедительность их аргументов.

В «КРИСе-2» сначала не было кроссвордов, гороскопов, тестов на определение сексуального темперамента, кулинарных рецептов и бытовой информации вроде календаря огородника или расписания электричек. Как пан Незабудко, так и пан Айвазовски считали, что эти рубрики — удел бульварной прессы, а «КРИС-2» должен оставаться изданием высокого уровня.

Но по многочисленным просьбам читателей все это пришлось завести. И как ни странно, виноваты в этом оказались вовсе не «массовые потребители». Например, печатать рецепты оригинальных блюд попросил один известный тигиринский скульптор, жена которого, флейтистка, увлекается кулинарией и постоянно охотится за новыми изысками. Публиковать кроссворды умолял маститый прозаик, теща которого не могла ему простить «перевод денег на газету, в которой нет даже кроссворда». А рубрику гороскопов ввели по инициативе пана Незабудко, одна из сестер которого профессионально занялась астрологией. Материалам данного содержания решили отвести отдельную страницу и редактировать ее поручили мне.

Несмотря на четкое разделение обязанностей и автономность работы, конфликт между главными редакторами нельзя считать исчерпанным. Это чувствуется на каждом совещании: пан Айвазовски напряженно замолкает, когда слово берет пан Незабудко, а пан Незабудко нервно посмеивается, когда высказывается пан Айвазовски. Острее же всего их противостояние ощущается, когда речь заходит о странице «Галицкие дискуссии», где печатаются статьи исследователей галицкого сепаратизма. Авторы этой полосы — очень известные в городе люди, но часто их выступления в нашей газете вызывают недоумение даже у сотрудников редакции. Например, один из них когда-то написал: «Некрофилия москалей обусловлена тем, что они веками ели слишком много квашеной капусты, в том числе вареной (вспомним хотя бы их любимое национальное блюдо „щи“)». Мы получили немало возмущенных откликов от наших постоянных читателей. Основные контраргументы были таковы: во-первых, связь между некрофилией и квашеной капустой не слишком очевидна, во-вторых, украинцы этот продукт тоже вполне уважают, в-третьих, что делать с традиционным прежде всего для западных регионов блюдом «капустняк» и как объяснить его популярность и, в-четвертых, как может такой почтенный человек рассуждать настолько примитивно?

Скандал вокруг этой публикации дошел до самого Основателя. Пан Незабудко считал, что газета должна принести извинения оскорбленным читателям, пан Айвазовски полагал, что каждый имеет право на свое мнение, и ничего оскорбительного в этом нет. Выслушав обоих, Основатель промолчал.

Другие материалы «Галицких дискуссий» часто бывают настолько элитарными, что их не понимают даже специалисты… Например, один постоянный автор рубрики, профессор политологии, в своей статье как-то обратился к редакции с просьбой объяснить ему смысл предложения: «Реинкарнация национальной идеи полностью зависит от прагматической мотивации и диакритически-синхронного анализа детерминированных значений или же невыявленньк гипертекстов». Свою просьбу он завершил фразой, которая мне тоже кажется загадочной: «Может, если пройдет еще лет десять, а определенные вещи для меня все равно останутся неизменными, то на сегодняшний день я склонен думать, что тогда уже об этом нет базара». Хотя два последних слова могли попасть в статью случайно. Например, Олежка Травянистый не втиснул на страницу последнее предложение, а то и парочку, и дописал более короткий финал сам, чтобы не беспокоить руководство. Такие случаи уже бывали.

Заинтересовать одной и той же газетой перекупщиц на рынке и преподавателей вузов, как и следовало ожидать, оказалось не так-то просто. Несмотря на то, что и пан Незабудко, и пан Айвазовски были довольны результатами своего труда, тираж оставался очень низким. Почти не появлялась на страницах «КРИСа-2» и реклама. Поэтому Инвестор решил, что финансировать такой проект только ради политического влияния на довольно узкий круг читателей слишком дорого. А может быть, просто закончились деньги, поэтому прекратили даже те нерегулярные выплаты, которые удавалось выжать путем креативного шантажа. Ситуация почти ежедневно становилась критической. Работники часто организовывали общие сборы, на которых пан Незабудко объявлял, что коллектив требует погашения задолженности, иначе начнется бессрочная забастовка. Это решение передавали Инвестору, но тот никак не реагировал. Тогда начиналась бессрочная забастовка, которая постепенно перерастала в грандиозную пьянку, и, достигнув определенного уровня эйфории, кто-нибудь вдруг подавал идею развлечься и выпустить газету. Еще кто-то соглашался, и таким образом газета продолжала выходить, хотя каждый следующий номер оказывался неожиданностью даже для главного редактора. Столь же стихийно нам выдавали время от времени по десять, а то и по двадцать долларов — имитируя оплату за имитацию работы.

Как ни странно, но этот режим выхода газеты очень позитивно сказался на тираже. В городе начался ажиотаж, газету расхватывали мгновенно, каждая статья живо обсуждалась на интернет-форумах. Букмекерские конторы принимали ставки по прогнозам на дату следующего номера.

Забастовки вошли в моду, и теперь их устраивали журналисты даже тех изданий, где платили вовремя. А в «Документах и аргументах» возник первый в Тигирине профсоюз журналистов независимых изданий. Правда, на банкете в честь основания все так напились, что на следующий день не вышли на работу и были уволены.

 

Теобальд Полуботок-Свищенко. Дневники

Я люблю убирать. И хотя такое хобби может показаться слишком примитивным или, наоборот, слишком экстравагантным, мне все равно нравится это занятие. Нравится просыпаться рано и с наслаждением, под первую утреннюю чашку кофе, планировать медленное и основательное превращение грязной захламленной квартиры в нечто доступное пока только моему воображению, но точно и взвешенно выстроенное, вводить свои правила и законы, диктовать вещам, а иногда и их владельцам определенные мною места, положения, запахи. Я могу задерживаться довольно долго возле каждого предмета, пока у меня не появится полная уверенность в том, что он находится на своем месте и выглядит именно так, как я планировал.

Это немного напоминает детское увлечение паззлами, когда важен не результат, а удовольствие от размещения отдельных деталей в изначально заданной картинке. И хотя на самом деле от тебя ничего не зависит, и ты рано или поздно все равно будешь вынужден приставить коровий хвост к корове, а конскую гриву — к коню, на места, определенные не тобой, а кем-то другим, именно ты выбираешь, в каком порядке в очередной раз будут появляться на свет персонажи, находящиеся в полном твоем распоряжении. Ты можешь затаить дыхание и, зажмурившись, пристроить фрагмент, а потом еще немного пощекотать себе нервы и, не открывая глаз, упорно пытаться думать о чем-то постороннем, так, словно тебе все равно, подошел он или нет. Я не помню, разрушал ли в глубоком детстве сложенные кем-то другим паззлы, но, судя по рассказам родителей, этого не случалось. Я всегда был «исключительным ребенком», выходил гулять в снежно-белых штанишках и возвращался таким же чистым. И хотя все родители рассказывают о взрослых детях всякие умилительные вещи, я склонен верить своим, поскольку моя чрезмерная, на их взгляд, аккуратность не слишком их радовала, а отца она настораживает до сих пор.

В совсем раннем детстве я громко кричал, отказываясь сидеть и спать в загрязненной крошками печенья или просто пылью коляске, начиная с двух с половиной лет ежедневно собственноручно снимал постель со своей кроватки и требовал у матери чистую, с удовольствием сопровождал пылесос в его очень нерегулярных, как мне казалось, путешествиях по нашей квартире и внимательно следил за тем, чтобы как следует убирали под мебелью, на шкафах и книжных полках — ведь эти места игнорируют чаще всего. Правда, родители не слишком заботились об уборке и все новые и новые закутки нашего жилища захламляли старой одеждой, давно заброшенными электроприборами, полиэтиленовыми пакетами, пустыми стеклянными, железными и пластмассовыми банками и прочей дребеденью, которая уже свое отслужила, но «вдруг еще пригодится». На полках родительских антресолей до сих пор можно найти телефонные счета тридцатилетней давности, электробритву, которую мама подарила папе при помолвке, запонки, которыми на моей памяти никто не пользовался и, подозреваю, давно не умеет пользоваться, смешные ядовито-лимонные брюки-клеш, которые, наверное, только начинали носить, когда двадцатитрехлетний Джимми Хендрикс вышел из самолета в лондонском аэропорту Хитроу, держа в руках (любопытно, что у него была за сумка — или чемодан? рюкзак?) гитару, 40 долларов и паспорт с визой на неделю, с трудом добытой для него менеджером в Нью-Йорке.

На маминой полке до сих пор хранится парик яркой блондинки, — интересно, как она в нем выглядела. Но больше всего меня всегда трогали сложенные на антресолях нейлоновые рубашки и расклешенные юбки, усеянные нежно-розовыми и агрессивно-зелеными цветами. Я понимаю своих родителей: я бы тоже не мог ничего выбросить, если бы мода моей молодости была такой же яркой, но мне не повезло со стилем, и я без жалости выношу к мусорным контейнерам скучные и похожие друг на друга, как яйца в лотке, широкие футболки пастельных расцветок, штаны цвета хаки, с карманами и без, гольфы, джемперы, джинсы и даже банданы. Если бы я был моложе лет на десять, возможно, тоже носил бы кислотные дискотечные прикиды, похожие на одежду эпохи Джимми Хендрикса примерно так же, как молочный шоколад — на корову. Что-то общее у них есть, только трудно сказать, что именно.

Уборка — это на самом деле целая философия, которую трудно понять или хотя бы ощутить, если не уделяешь этой работе все свое внимание. Уборка наспех — это потерянное время, пользы в такой уборке не больше, чем витаминов в гамбургере, вещи, которыми управляешь и чьи судьбы вершишь, переставляя на места, где они рискуют потеряться и не быть найденными в нужный момент, требуют к себе внимания и могут подарить немало интересных открытий.

В детстве я любил угадывать, что делали родители, разглядывая кавардак, который они оставляли после себя.

Именно благодаря этим наблюдениям я теперь знаю, когда именно мать начала изменять отцу, а он, нервничая по вечерам, пока ее не было дома, курил в постели и стряхивал пепел на простыню. О ее изменах он тогда мог только догадываться. Я знаю, что родители занимались сексом в среднем два раза в месяц, при этом мать настаивала на презервативе, а отец — на контрацептивах-свечах. Иногда на ночном столике оставались нераспечатанными и те, и другие, и я оставался в неведении, каким образом разрешился этот вечный спор. Я знаю, что отцу очень нравились длинные мамины волосы, а ее они раздражали, она хотела постричься. Иногда в споре о волосах побеждал отец, тогда он уступал в другом, и они долго еще пользовались презервативами, но потом мать, как правило, не выдерживала и тайком стриглась, а отец иногда проверял ее, измеряя длину волос, когда мама засыпала.

В детстве мне нравилось изучать привычки родителей и расставлять вещи так, чтобы папе и маме было удобно. Сначала они каждый раз с благодарностью это замечали, потом даже привыкли, и мама недовольно кривилась, если я не успевал положить на место фен, оставленный ею на диване в гостиной, а отец никак не мог найти пену для бритья, если я не ставил ее на полочку перед зеркалом. Но даже тогда мне все равно было приятно это делать, ведь так я проявлял свою тайную, никем не замечаемую власть над ними. Пусть себе думают, что это они меня воспитывают, я же знаю, как все происходит на самом деле.

Моя мама не выбрасывает полиэтиленовые пакеты, сохраняя их «на всякий случай» вместе с банками для консервации, хотя давно не закрывает консервы, не говоря уже о повторном использовании пакетов. Поскольку потребности в таком использовании не возникает никогда, мама забывает о припрятанных пакетах, я тихонько выбрасываю их при очередной уборке, она этого не замечает, и, вернувшись из супермаркета, прячет «на всякий случай» новые. Хорошо, что у нее, по крайней мере, не возникает желания мыть под краном грязные пакеты и развешивать их на батареях сушиться, я слышал, что некоторые женщины с советским прошлым не могут отделаться от этой привычки. Когда-то мне попался такой «выстиранный» пакет из-под рыбы — мама моего школьного товарища завернула в него кусок торта, оставшийся после дня рождения, и передала его мне с собой. Я выбросил торт на ближайшей помойке, но избавиться от ощущения липкости на ладонях и специфического кисловатого запаха не удавалось еще несколько дней. Как-то ночью мне даже приснился тот кусок торта, который уже смешался на помойке с другим мусором, с одной стороны к нему прилипла использованная гигиеническая прокладка, с другой — протухшее сырое мясо, вся эта масса слиплась, начала издавать резкий смрад, на который слетались мерзкие жирные мухи, с проблеском зеленого на откормленных брюшках. Я проснулся от ужаса и побежал в ванную, где долго мыл руки с мылом.

Мама рассказывала, что во времена ее детства и юности полиэтиленовые пакеты еще не давали бесплатно в каждом супермаркете (пардон, тогда они назывались продмагами или универсамами) и даже не продавали в достаточном количестве, поэтому их, а также капроновые крышки для стеклянных банок и сами эти банки нужно было сохранять и регулярно мыть. А поскольку моющих средств для посуды в стране маминого детства тоже не существовало, результаты такого мытья страшно себе представить, и совсем не удивительно, что все это оставило в маминой психике глубокий след. Избавиться от него она не может даже теперь, после стольких лет счастливого брака с отцом и жизни за границей.

Мой отец — тоже украинского происхождения, его дед с бабушкой родились в Галиции, а после свадьбы переехали жить в Вену, дедушка устроился там работать в клинику одного известного венского психотерапевта. А вскоре познакомился с богатым аристократом, который дал ему деньги на открытие собственной клиники. Аристократ был гомосексуалистом, но дедушка так и не ответил ему взаимностью. Что именно послужило тому причиной — отсутствие у дедушки гомосексуальных склонностей или хотя бы банального любопытства или, наоборот, подавление в себе этих склонностей — неизвестно. Известно только, что в то время бабушка уже носила третьего их ребенка, и изменять ей было бы непорядочно. Клиника моего дедушки была довольно популярной, и немного погодя он смог вернуть деньги, а также содержать многочисленную семью. У бабушки с дедушкой было шестнадцать детей, а на семнадцатом году брака они просто перестали заниматься сексом, потому что рожать и дальше было опасно для бабушкиного здоровья. На тот момент им исполнилось по тридцать семь, и они продолжали нежно любить друг друга и сильно страдали от того, что надежных средств контрацепции еще не существовало. Друг моего дедушки, врач-гинеколог из Зальцбурга, как раз пытался создать надежные презервативы, и в семейном архиве даже сохранилась трогательная переписка дедушки с этим другом, в которой они называли презервативы «амфорой любви». Поэтические были времена.

Любимой моей игрой с самого раннего детства было складывание игрушек. Я сразу же разработал себе четкую систему, согласно которой игрушки, которые выносились на улицу, никогда не лежали рядом с домашними, потому что это негигиенично. Начиная с трехлетнего возраста я еженедельно мыл все домашние игрушки в растворе теплой воды с мылом; с игрушками уличными эта процедура повторялась ежедневно. Я сортировал игрушки по частоте использования, цвету, размерам, постоянно занимался совершенствованием системы их расположения и требовал от родителей, чтобы они убирали в подвал каждый предмет, для игры с которым (по моему мнению) я становился слишком взрослым. Одной из самых любимых игрушек моего детства была тряпочка для вытирания пыли, которую мама была обязана регулярно стирать. И я тратил немало сил, ползая под кроватями и устраняя там грязь, — чем всегда пренебрегала наша домработница. Я еженедельно вытирал пыль даже на шкафу, за что однажды поплатился, свалившись и выщербив себе передний зуб. Я почти ненавидел своих родителей, когда они брали на должность домработницы безответственную особу, которая считала, что вытирать пыль и пылесосить нужно только раз в неделю, а иногда не делала и этого или делала не слишком тщательно. Кажется, кроме меня это никому не мешало, а на мои замечания относительно ее работы родители только легкомысленно махали рукой, а если я жаловался слишком часто, меняли домработницу. Но, как правило, смена эта не слишком улучшала ситуацию.

Повзрослев, я взял все эти ответственные функции на себя и заставил родителей отказаться от услуг наемных лиц, которые никогда не бывают достаточно старательными. Родители вздохнули с облегчением, им надоели мои постоянные жалобы на то, что в доме не убрано. Я тоже вздохнул с облегчением, потому что не мог больше выдерживать такую неряшливость. Пылесосом я научился пользоваться раньше, чем говорить законченными фразами, и очень страдал, глядя, как мои одногодки во дворе едят немытые овощи и фрукты, даже не задумываясь над последствиями вероятного заболевания дизентерией. Я в жизни не откусил от немытого овоща или фрукта и горжусь этим.

Я люблю вставать в шесть утра и выходить на небольшую прогулку, чтобы понаблюдать, как немецкие домохозяйки раствором специального порошка моют асфальтированные дорожки перед своими домами. Они вызывают у меня искренний восторг, эти служительницы культа чистоты и дезинфекции. Антисимвол понятия «дизентерия», как белое и черное, как двуликий Янус, как доктор Джекил и мистер Хайд, как наказание и помилование, как грех и праведность. Единственным средством, позволяющим избежать дизентерии, является дезинфекция, а расплатой за легкомысленное отношение к Ее Величеству Дезинфекции становится дизентерия. Круг замыкается на традиционной ежеутренней уборке, ритуальной и символической, пропустить которую означает выбиться из привычного ежедневного ритма и натолкнуться на риск оказаться посреди неуправляемого, а потому и опасного хаоса.

Единственное, что мне не нравится в слишком тщательной уборке — уничтожение многих интересных и приятных естественных запахов, которые заменяются на сладковатые мыльные ароматы моющих средств. Думаю, давно пришло время выпустить новую серию моющих средств без запаха для людей с хорошим нюхом — и чувством стиля. Надо будет как-нибудь выгодно продать эту идею. Вообще, приятный запах или неприятный — часто вещь довольно относительная. Например, детский подгузник, пропитанный мочой, пахнет не слишком приятно, но если внимательней принюхаться, то этот запах будет напоминать какую-то пищевую добавку, и часто похоже пахнут чипсы, запах которых вряд ли кто-нибудь осмелится назвать неприятным. А если принюхаться еще внимательней, то начинает казаться, что естественный запах подгузника гораздо аппетитнее, чем та химическая смесь, цель которой — усилить аппетит.

Кожа младенцев пахнет свежим молоком, волосики на темени — зерном, а сразу после прогулки примешивается легкий аромат весеннего ветра, в котором есть свежесть и немного пыли. Детская кроватка утром пахнет картофельным пюре со сметаной.

Когда я знакомлюсь с женщинами, мне всегда очень любопытно, как пахнут их запястья, но не утром, после душа, когда кожа впитывает в себя хлор и парфюмерию, а под вечер, после того, как запахи собирались там на протяжении целого дня. У некоторых женщин запястья тогда пахнут корнями деревьев, это ужасно возбуждает. Я помню, как пахли запястья каждой моей любовницы. Сначала, когда мы были едва знакомы, они пахли не так, как перед нашим расставанием. Помню этот запах даже у тех, чьи имена давно стерлись из моей памяти, и у тех, о ком я никогда не мог сказать с уверенностью, серые у них глаза или зеленые.

Кожа у женщин часто пахнет дрожжевым тестом и хлебным квасом, особенно под волосами, на лбу, я люблю удостоверяться в этом, целуя их в переносицу или собирая запах на кончики своих пальцев, а потом жадно втягивая его ноздрями.

Когда женщина хочет меня, она издает металлический запах свежего мяса, горчицы, запах соленой воды и комка замерзшего масла, разрезанного пополам. Спальня, в которой занимались любовью, наутро пахнет хлебным мякишем. И хотя само по себе свежее мясо столь же мало эротично, как и соленая вода, буханка хлеба, а тем более замерзшее масло, все эти компоненты вместе создают запах, вызывающий эротические ассоциации. Хорошо хоть, что запах этот, возникая в интимные моменты, не наводит на обратные кулинарные ассоциации.

Я с детства мечтал стать уборщиком — грамматика здесь безжалостна как к украинским, так и к немецким мужчинам, и в обоих языках лишает это существительное мужского рода. Это был тот редкостный случай, когда типичная детская мечта, например, стать продавцом мороженого или чистильщиком обуви не оказалась смешной при взрослении. Когда я впервые сказал отцу о своем желании занять должность старшего уборщика в семейной психотерапевтической клинике Шато д’Амур, мой отец, заслуженный немецкий профессор украинского происхождения Шарль Полуботок-Свищенко, впал в отчаяние. Ведь он хотел бы видеть сына своим преемником — чего хочет каждый отец для своего сына. Но меня совсем не интересует психоанализ, я мечтаю быть искусствоведом, а на жизнь зарабатывать рекламными слоганами для моющих средств и новаторских методов уборки, которые сам же и буду изобретать, делая их эффективнее, легче и приятнее существующих. И у меня уже есть определенные наработки, хотя пока что это секрет.

 

Теобальд Полуботок-Свищенко. Дневники. Продолжение

Глубокое убеждение в том, что украинцы — самая психически здоровая нация в мире — это, похоже, единственная тема, на которую мы с отцом можем разговаривать без разногласий. Ну, если не в мире, то, по крайней мере, в Европе, поскольку выжить в условиях украинской действительности и сохранить при этом глубокий патриотизм, оптимизм и умение так замечательно петь не смогла бы никакая другая нация, разве что белорусы, но на них в Европе давно махнули рукой. Это отцовское убеждение играет чрезвычайно важную роль в разработке методов лечения синдрома стерильности — болезни, которую он считает самой большой проблемой современной цивилизации в целом и Центральной Европы в частности. Основная часть терапевтических методик моего отца базируется на «украинизации» пациентов. В клинике Шато д’Амур пытаются привить больным любовь к украинским обычаям, украинской кухне, украинской национальной одежде, фольклору (особенно песенному), литературе, искусству и даже украинскому быту. И главное — ни один пациент не может считаться здоровым, пока не выучит наизусть «Энеиду» Котляревского. Мой отец считает, что эта книга — вторая после Библии по значимости для мировой культуры, учебник здорового юмора и позитивного отношения к жизни, без которого, по его мнению, невозможно полноценное существование.

Своеобразие методов здешнего лечения подняло немалый шум в западной прессе, а его результаты удивили даже самых закоренелых скептиков, ведь из 100 больных, обратившихся в Шато д’Амур, 99 удается вылечить, что противоречит самой сути статистических исследований, согласно которым такой результат невозможен. Это привело к росту популярности клиники, и теперь больные вынуждены ждать по нескольку месяцев, пока подойдет их очередь и они смогут попасть на прием к отцу.

Сотни излеченных от синдрома стерильности французов, немцев, бельгийцев, англичан и даже поляков пополнили и продолжают пополнять ряды украинских диаспорных общин, отправляют грузы гуманитарной помощи на Украину, изучают украинский язык, организуют концерты, выставки, переводят и издают за собственный счет произведения украинской классики и современных авторов. Все они появляются на улице только в украинской национальной одежде и крайне агрессивно реагируют на любые иронические, а тем более враждебные высказывания в адрес Украины.

Эта агрессивность беспокоит журналистов, с подозрением относящихся к отцовской терапии, и они активно дискутируют в прессе со своими коллегами, которые настроены более лояльно к Шато д’Амур и считают такую агрессивность если не оправданной, то в целом не слишком значимой по сравнению с позитивными последствиями лечения. В этой дискуссии время от времени принимают участие журналисты, которые не высказываются ни категорически «за», ни категорически «против» терапии моего отца, однако их беспокоит отдаление журналистики от нужд реального читателя и постепенное превращение ее в «вещь в себе», когда журналисты полемизируют по поводу публикаций других журналистов, а не по поводу реальных событий. В итоге их статьи читают только коллеги, и то преимущественно те, кого эта полемика лично касается. Страдает не только тираж издания, но и суть журналистики как профессии. Но количество этих последних спорщиков не так уж велико, хотя, на мой взгляд, они отметили очень существенную для современной журналистики черту.

В больнице моего отца были успешно вылечены от синдрома стерильности несколько очень известных и много просто известных современных европейских мастеров искусства, что сразу же нашло отображение в их творчестве. Например, известнейший французский композитор-авангардист Жофруа Леруа после успешно проведенной терапии написал оперу «Дивчина-селянка», которую сейчас, правда, обвиняют в чрезмерном сходстве с «Наталкой-Полтавкой», но на момент написания украинская культура в Европе практически никак представлена не была, и этого сходства никто не заметил, поэтому опера пользовалась большой популярностью.

Вылечить очень известного писателя-постмодерниста Готфрида Бенджамина Мюллера-Водку удалось благодаря простой смене фамилии на Мюллер-Горилка, после чего его многолетний творческий кризис мгновенно прошел, и он начал писать расходящиеся огромными тиражами романы, в которых время от времени появлялись экзотические для европейцев персонажи в красных широких штанах. Для обозначения этой одежды он придумал неологизм «шаряваря».

Третьим очень известным творцом, излеченным в клинике профессора Полуботко-Свищенка, был художник-антитрадиционалист Сатруа Шмидт-младший. В ходе терапии он решил кардинально сменить специальность и стать исследователем украинского фольклора. Собранный им уникальный архив украинских народных похабных песен, на базе которого он успешно защитил кандидатскую диссертацию и теперь работает над докторской, до сих пор считается самой полной коллекцией по данной теме.

То, что больница необычная, понятно уже при входе, точнее — еще перед входом. Чтобы добраться до него, необходимо пройти несколько испытаний.

Приблизившись к входным дверям, вы оказываетесь перед дорожным знаком, который запрещает проезд автомобилей. От этого знака стрелка показывает направо, где на большой доске объявлений написано: «Тест на лояльность. Обязателен для всех посетителей». Тест состоит из одного лишь вопроса: «Что должны сделать украинцы: а) перейти на латинский алфавит; б) распространить кириллицу в других странах мира?» От того, какой ответ вы выберете, зависит величина оплаты за лечение. Льготный тариф предоставляется при выборе варианта б).

После теста на лояльность нужно зайти в небольшое помещение под названием «Дегустаторская» и там с закрытыми глазами попробовать несколько блюд, а потом определить, из кухни каких народов они взяты. Основная цель этого теста — доказать чрезвычайную похожесть немецкой и русской национальных кухонь, а также кардинальное отличие от них кухни украинской. Этот тест для большинства посетителей оказывается слишком сложным, и лишь единицы способны отличить кнедли от галушек, пампушки от берлинеров, борщ от щей, вареники с мясом от пельменей и маульташенов. Но и они, как правило, признаются, что это удалось им случайно.

Но еще сложнее последний тест, который вынуждены пройти все, кто хочет посетить клинику. Их сажают в кресло, снабженное специальными электронными датчиками, которые должны определить тип реакции на немецкий, русский и украинский государственные флаги. В основе этого теста лежит гипотеза моего отца о том, что наименее агрессивен украинский флаг, а российский и немецкий подобны друг другу по уровню агрессивности. Лично я считаю эту гипотезу бездоказательной, да и сам тест кажется мне не слишком убедительным.

Я не специалист в психологии и долгое время скептически относился к отцовским теориям, но упрямая статистика опровергает все мои сомнения, и с этим ничего не поделать. Единственное, что мне до сих пор ужасно не нравится, — это название, которое отец дал самому распространенному в современном мире психическому заболеванию. Синдром стерильности — звучит так, будто каждый человек, следящий за своей гигиеной и чистотой окружающей его среды, психически болен. Хотя на самом деле среди отцовских пациентов не меньше тех, чье заболевание начиналось с полного отвращения к чистоте и порядку, они жили в страшной грязи и кошмарном хаосе. Придуманное отцом название болезни не просто оскорбительно для людей, не любящих грязь и неразбериху; оно не отражает сути проблемы. Мне кажется, гораздо больше подходит обычное обозначение «мания величия» или «маниакальный синдром», поскольку каждый больной рано или поздно начинает считать себя гением. Но отец считает, что не следует ассоциировать новое заболевание ни с чем известным ранее — иначе возникает терминологическая путаница.

Иногда мне кажется, что неимоверный успех отцовской терапии объясняется еще и тем, что далеко не все его пациенты на самом деле больны. Большинство из них просто лишены внимания окружающих и возможности пожаловаться на жизнь, но у них не хватает смелости сознаться в этом откровенно, поэтому таинственная и очень неопределенная «болезнь» для них — чудесный шанс самооправдаться. Получив необходимую дозу внимания, они радостно заявляют, что чудесным образом исцелились. Эта идея возникла у меня после того, как я пересмотрел множество историй болезни из отцовского архива. Вот что я там увидел: в деле едва ли не каждой женщины с диагнозом синдрома стерильности наряду со стандартным психоаналитическим чириканьем (невроз перенесения, осложненный инфантильным выбором объекта, моторным отреагированием, дистоничным «я» и транспозицией аффекта) обязательно была фраза: «Регулярность половой жизни — дважды в месяц». Как по мне, все остальное сразу можно было бы вычеркнуть. У большинства замужних женщин, которым недавно исполнилось тридцать, за этой фразой следовало: «Детей нет».

Что же касается большинства мужчин, которым мой отец поставил диагноз второй стадии синдрома стерильности, описание их заболевания тоже показалось мне не слишком убедительным. Во-первых, почти все они были причастны к гендерным исследованиям и, как правило, заболели во время научной работы на гендерную тематику. Реже болели переводчики подобных научных трудов. Эти пациенты страдали от преувеличенного чувства вины за то, что мужчины на протяжении многих столетий угнетали и унижали женщин. Один из них, например, попал в клинику после того, как осознал, что едва не воспитал мачо из собственного сына. Малышу на тот момент было два с половиной, но весь последний год он получал от отца в подарок одни лишь автомобили, а его четырехлетней сестричке доставались в основном куклы, а это, безусловно, формирует психику ребенка согласно гендерным ролям в их традиционном понимании. Другой пациент не мог простить себе сексистские мысли, которые возникали у него каждый раз, когда он видел на улице или экране телевизора симпатичную девушку. Он пробовал бороться с собой и высказать протест против современной подростковой моды и рекламной индустрии, которые слишком откровенно эксплуатируют женскую сексуальность, написал открытое письмо на эту тему и пытался опубликовать его в прессе, а после того, как несколько редакций ему отказали, почувствовал себя заболевшим синдромом стерильности.

Еще один пациент решил искупить грехи предыдущих поколений мачо, два года подряд надевая самую неудобную женскую одежду, которая когда-либо существовала. Правда, в отцовскую клинику он попал не совсем добровольно, его привезли соседи, которые хотели предупредить опасную, на их взгляд, смену сексуальной ориентации, о которой свидетельствовала резкая смена стиля и агрессивное поведение (пациент настойчиво убеждал всех мужчин, которых встречал на улице, следовать ею примеру). Но самой большой медиа-сенсацией стал случай из отцовской практики, когда ему удалось вылечить своего коллегу-психоаналитика, который добровольно обратился за помощью, чувствуя, что не может справиться со страхом перед «утратой своего мужского естества». Коллега отца много лет изучал известную теорию Юнга о трех основных цветах, которые должен пройти каждый человек, чтобы стать полноценной личностью: белом, красном и черном. Эти цвета одинаковы как для женщин, так и для мужчин, отличается порядок их прохождения. Женщины начинают с белого цвета невинности, потом переходят к красному цвету страсти и заканчивают черным цветом первичной материи, ощущая себя частицей вселенной. Мужчина начинает с красного цвета агрессии и в этой фазе, длящейся в среднем до 35 лет, должен научиться отстаивать свои интересы, потом проходит белую стадию очищения и учится искать общий язык с внешним миром без агрессии, заводит семью и делает карьеру, а потом, в черной фазе, вынужден «увидеть свою тень», то есть то, что люди, как правило, пытаются не замечать в себе, и обучается смотреть на себя другими глазами, стремится понять свою роль в мироздании. Если же какая-то из этих стадий пропущена, личность не может чувствовать себя полноценной. Проблема коллеги моего отца состояла в том, что в результате своего изучения этой теории он вдруг осознал, что сам не может считаться полноценной личностью, поскольку его воспитывала мать. Согласно его собственной теории, построенной на цветовом принципе Юнга, влияние отца на мальчика, начиная с трехлетнего возраста, чрезвычайно важно. Мать не способна показать сыну правильную последовательность цветов, и если она воспитывает ребенка одна, то мальчик невольно проходит все три стадии по-женски, что накладывает болезненный отпечаток на его психику. Отцу удалось вылечить коллегу примерами из украинских реалий. По статистике, в советскую эпоху почти 40 % детей воспитывались в неполных семьях, но только Украине — единственной из всех постсоветских республик — удалось избавиться от фатальных последствий «эмансипации по-советски». По мнению моего отца, помогло им в этом гораздо более глубокое, чем у других народов, умение чувствовать красоту. После того, как коллега отца углубился в изучение философии Сковороды, его проблема решилась сама по себе, поскольку он понял, что его «сродным трудом» на самом деле был не психоанализ, а пчеловодство. Теперь он чувствует себя абсолютно счастливым и реализованным на собственной пасеке под Мюнхеном, носит классический полотняный костюм украинского пасечника, соломенную широкополую шляпу-брыль и курит непременную трубку-файку, жена его тоже счастлива и собирается родить ему вот уже третьего отпрыска.

Мне кажется, отец тоже понимает, что заболевание многих его пациентов можно было бы вылечить и стандартными терапевтическими методами, но тут уже начинается банальная борьба за клиента, и я не собираюсь в чем-то его упрекать, тем более что сами больные, похоже, всем довольны.

Пациентов Шато д’Амур содержат в специальном крыле клиники, куда мне всегда было страшно заходить. Весь тамошний интерьер скрупулезно скопирован с интерьера украинских районных больниц. Некоторые предметы даже пришлось специально закупать в Украине, а порошок хлорки до сих пор регулярно завозят из Калуша, поскольку в Германии невозможно достать средство необходимой концентрации. В этом крыле строго запрещено убирать чаще, чем раз в два дня, для уборки используется только раствор хлора, а в туалетах нет керамических унитазов — только вырезанные в полу дырки. Больных привязывают к койкам и разрешают им передвигаться только с позволения санитарки, которой постоянно не бывает на месте, и часто даже для того, чтобы сходить в туалет, им приходится ждать по нескольку часов. А хуже всего, по-моему, — запрет принимать душ, а тем более ванну, чаще, чем раз в месяц. Можно только мыть руки перед едой.

Потом пациентов на некоторое время отпускают домой. Женатым и бездетным детородного возраста советуют подумать над возможностью завести ребенка, неженатым — семью или хотя бы домашнее животное. Всем говорят, что если за ближайшие несколько месяцев их жизнь не изменится в рекомендованном направлении, вероятны рецидивы заболевания, а повторное лечение может и не привести к желаемым последствиям. После месяца перерыва лечение предлагают продолжить. Но, как правило, никто этого не делает. Часть бывших пациентов действительно заводит детей. Что происходит с остальными — неизвестно.

Если бы этим занимался не мой отец, я сказал бы, что такая терапия, мягко говоря, имеет мало общего с настоящей наукой, хотя и трудно отрицать ее действенность, которую убедительно доказывает статистика (в каждой истории болезни отмечается достигнутый эффект). Но если бы отец лечил только тех, кто действительно нуждается в лечении, ему вряд ли удалось бы прокормить семью. Поэтому я склонен считать его работу самопожертвованием ради нас с матерью.

Хотя в общем настораживает меня другое. За время моего пребывания в Тигирине, которое, следует признать, очень помогло преодолеть сезонную депрессию, вот уже много лет набрасывающуюся на меня каждую осень, я стал замечать странные изменения в своем поведении и привычках. Уже через несколько месяцев по приезде я постепенно начал снижать требования к чистоте жилища, которое снимаю. Понятно, что это связано с объективными причинами, поскольку в Украине гораздо больше грязи на улицах, чем в Европе, и, соответственно, грязнее в квартирах. Поэтому придерживаться такой же чистоты, как дома, означало бы обречь себя на непрерывную уборку. И тогда ни на что больше не останется времени.

Но хуже всего другое — я вообще стал иногда забывать о том, что следует вытирать пыль хотя бы раз в неделю, а сломавшийся пылесос отремонтировал только через месяц. Но думаю, все это из-за особенной насыщенности здешней жизни. Как только я приеду домой, все сразу вернется к норме. Тем более что я особенно не горюю, поскольку, как сказал бы отец, все еще пребываю в оптимистической красной фазе, когда все вокруг тебя устраивает, а даже если что-то не так, ты этого не замечаешь.

 

Y’all can kiss my ass, или О пользе познаний в человеческой психологии

Мне нравится читать популярные руководства по психологии. Среди моих любимых — трехтомник «Общение — это не то, что вы думаете», фотоальбом «Как разгадать загадку женской души», монография «33 рецепта соблазнения богатых мужчин» и пособие для супружеских пар «Если вы чувствуете себя счастливыми, то ошибаетесь». В этих книгах мне пытаются доказать, что уважать можно кого угодно, а переживать не стоит ни по какому поводу. Аргументы у всех авторов похожие. Например, такие: «Вы не переворачиваете карту вверх ногами, если едете из пункта А, который на карте внизу страницы, в пункт В, который вверху? Ничего страшного, так делают, а точнее, так не делают 99 % женщин. Это вовсе не дает мужчинам оснований считать себя умнее. А если вдруг ваш муж так считает, проведите простой эксперимент: откройте холодильник, в котором нет ничего, кроме пачки масла и пакета молока, и попросите его найти масло или молоко. 99 % мужчин не справятся с заданием или потратят на поиски более получаса».

Или такие: «Вам кажется, что сосед увереннее в себе, чем Вы, только потому, что у него доберман, а у Вас такса? Это ошибка. Все люди не уверены в себе, недовольны собой и боятся выглядеть смешными. Поэтому не стесняйтесь своих слабостей, признайте их, смело смотрите в глаза другим, и Вас сразу начнут уважать больше. А больше всего уважают, как известно, владельцев доберманов, ротвейлеров и питбулей, поэтому таких псов часто заводят болезненно не уверенные в себе люди».

Интересно, как автор такого пособия классифицировал бы моего карманного крыса Агатангела: по размеру или по распространенному среди непосвященных страху перед этими животными?

Я очень хочу не бояться выглядеть смешной, смело смотреть в глаза другим и чувствовать, что меня уважают. Например, в городском транспорте. Поэтому я должна бороться со своими слабостями. И я пытаюсь. Пытаюсь не сосредоточиваться на сильном, хотя и малоаппетитном в этой ситуации аромате чеснока и еще чего-то отдаленно напоминающего экскременты неизвестного мне вида животных, который доносится от дяденьки в засаленных спортивных штанах, стоящего справа от меня. И хотя я не могу похвастаться умением совершенно точно различать запахи известных мне видов, но это не кошачий, и не собачий запах, и не мышиный тоже, в этом я уверена. Я пытаюсь абстрагироваться от тетеньки слева в сером ангоровом свитере, которая пахнет почти так же, как мокрая уличная собачка. И хотя тут-то я, по крайней мере, точно способна идентифицировать запах, это почему-то не радует. Интересно, как бы объяснили причину подобных запахов авторы моих любимых пособий: неуверенностью в себе моих соседей по маршрутке, наличием у них глубоко скрытых синдромов или осознанием того, что ощущение счастья — на самом деле иллюзия? Или наоборот, причиной глубоко скрытых синдромов и осознания иллюзорности счастья является запах, избавиться от которого эти люди не осмеливаются из-за патологической неуверенности в себе? И тут, словно для того, чтобы опровергнуть мои допущения, дяденька в засаленных спортивных штанах выходит на остановке и громко сморкается сквозь пальцы, повернувшись лицом кокну маршрутки, потом внимательно рассматривает зеленоватые выделения из своего носа на асфальте, в то время как тетенька рядом со мной остервенело чешется под свитером, отчего запах усиливается. Мне кажется, даже очень опытный психолог не нашел бы в выражениях их лиц в этот момент ничего, кроме сплошного и сосредоточенного на себе блаженства. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и очень опытный психолог все же нашел бы что-то еще.

— Не пихайтесь! — закончив сеанс почесываний, обращается ко мне тетенька в свитере, и я понимаю, что, несмотря на мои попытки аутотренинга, она не стала уважать меня больше.

Но, кроме всего прочего, психологические пособия учат не опускать руки, если не сразу удается достичь цели. И я не опускаю. Я решаю испытать свои силы в более камерной обстановке и вызываю такси. После длительного ожидания, в ходе которого растет моя неуверенность в себе, наконец приезжает старенькая «Волга», за рулем которой — водитель в спортивных штанах, кожанке, пыжиковой шапке и с тем же, знакомым по маршруткам, традиционным запахом. Он с кайфом покуривает «Ватру» и на полной громкости слушает одновременно служебную рацию и песенки о том, что «Я беременна — эта временна». Идеальный объект для задуманного мною эксперимента. Я сажусь в салон, здороваюсь, не рассчитывая на ответ, набираю полные легкие воздуха и вежливо прошу не курить и выключить радио. Водитель зыркает на меня исподлобья, что, очевидно, должно сигнализировать о его неуверенности в себе, а также наличии глубоко скрытых синдромов, неврозов перенесения, комплексной истерии или чего-то еще более серьезного, включает вместо вентиляции печку, брызгает в воздух чем-то хвойным из аэрозольного баллончика и немного приглушает музыку.

— Третий, третий, я пятый. Стою на Срезневского, 7. Где клиент, бля? — доносится из рации нетерпеливый мужской голос.

— Третий, третий, я шестой. Работаю с клиентом, — этот голос тоже мужской, но интонация гораздо спокойнее.

— Третий, третий, я пятый. Стою на Срезневского, 7. Где клиент, бля? — перебивает первый, точнее, пятый нетерпеливый голос.

— Счастливого пути вам и вашим пассажирам, — меланхолически отвечает рация приятным женским голосом, не уточняя, кого это касается: пятого или шестого. А может, тринадцатого, то есть нас?

Тем временем удушливый хвойный аромат в машине вместе с сигаретным дымом, смрадом печки и испарениями водительского тела постепенно уменьшает силу моего сопротивления, желание преодолевать скрытые комплексы и веру в свои силы. Я доезжаю до дома, рассчитываюсь и с облегчением выхожу из машины. Дома меня ждут чудесные руководства по психологии, в которых так четко и ясно написано, почему все происходит так, как происходит, и как достичь того, чтобы все происходило иначе. Сейчас я приду, сварю себе кофе и погружусь в этот гармоничный и бесконфликтный мир.

— Третий, третий, я пятый. Стою на Срезневского, 7. Где клиент, бля? — звучит из рации все тот же нетерпеливый мужской голос.

Вот кому еще хуже, чем мне. И ни в одном пособии не написано, что ему теперь делать: продолжать обкладывать матом клиентов со Срезневского, 7, или поехать по другому адресу, чтобы приветствовать следующих клиентов своим напористым «бля».

Популярные психологические руководства не советуют часто возвращаться в мыслях к разговорам и ситуациям, в которых особенно остро проявилась ваша неуверенность в себе и скрытые комплексы. Важным элементом аутотренинга является убеждение, что «в следующий раз будет лучше», даже если так не будет. Но я никак не могу избавиться от этой вредной привычки, от которой нет никакой практической пользы, ведь в следующий — как и в предыдущий, и в предпредыдущий раз — остроумные и удачные фразы всегда приходят мне на ум слишком поздно. И так было всегда, сколько себя помню.

Например, меня вызывает к себе пан Незабудко и делает замечание, что в телевизионной программе слишком много ошибок:

— Какого хера я вчера уже в тридцать восьмой раз смотрел этого е…ного индейца, если по программе у нас должен был быть Кустурица?

Юлиан Осипович часто забывает фамилии, а теперь он имеет в виду Мела Гибсона, которого называет индейцем после фильма «Храброе сердце», где тот действительно снялся в соответствующем гриме.

— Я знаю, пан Незабудко, — начинаю мямлить я, — Кустурицу показывали по другому каналу. Это не мы перепутали, а телекомпания поменяла фильм. Я уже спрашивала их об этом сегодня, а в ответ они прислали неоплаченные счета. Мы задолжали им за три месяца.

— На х… задолженность, за такую лажу надо штрафовать, а не платить!

Пан Незабудко всегда в плохом настроении после фильмов с Мелом Гибсоном, поскольку в процессе просмотра не может удержаться от злоупотребления алкоголем. Ему, очевидно, стало легче от осознания того, что вина не наша, хотя хмурое выражение лица недвусмысленно свидетельствует: средств на погашение задолженности нет. На этом наш традиционный диалог исчерпывается, и я тихонько выскальзываю из кабинета. Но почти сразу же начинаю корить себя за такое «бескровное» отступление. Почему я позволяю ему срывать на мне злость, в конце концов, мне тоже не платили уже три месяца, а я еще должна оправдываться и перед возмущенными читателями, и перед телестудиями, которые присылают откровенную лажу.

— I still don’t give a fuck, y’all can kiss my ass, — сказал бы на моем месте Эминем.

— Молчать!.. Вы что это вздрочились? — поддержал бы его классик.

— О, как мне все это настое…нило, пи…дец, — поставил бы красноречивую точку в дискуссии другой, не менее лаконичный автор.

А я не могу, несмотря на все аутотренинги — не могу, поэтому молча плетусь к своему рабочему месту и, ни от кого не таясь, снимаю стресс ковырянием в носу.

Постоянные задолженности отнимают у меня немало усилий и нервов, львиную долю рабочего времени я трачу на «выбивание» программ, которые приходят с опозданием и множеством ошибок. В результате не остается ни сил, ни времени качественно выполнить собственную работу, а потом приходит логичное недовольство собой и углубление всех существующих комплексов и обострение всех развившихся неврозов.

Я недовольна собой, результатом работы, своим жизненным выбором, своей судьбой, которая обрекла меня жить в этой факинг-стране, но больше всего я недовольна тем, что не осмеливаюсь вслух сказать все то, что так стройно и четко повторяю про себя каждый раз после подобной беседы. Почему, например, я вечно оправдываюсь, когда мне указывают на ошибки, которые должен был бы исправлять корректор, уволенный полгода тому назад по сокращению штатов? Почему каждый раз нервничаю, когда замечаю в уже напечатанной газете телепередачу «Спокойной ноче», сериал «Вечный зев» или сказку под бесполым названием «Золушко», которая предлагает или ввести наконец звательный падеж в русский язык и не париться, или наделять сказочных персонажей средним родом? Телекомпании присылают тексты программ и киноанонсов в виде, больше напоминающем какую-то загадочную мантру, чем обычные фразы. Например: «Челн даже не имел рейса дивы, и уже его возбужденная команда стоит к этому как его мужская безопасность. Вещи становятся действительно волосатыми». Я не придумала ничего лучше, чем трактовать это как фильм на морскую тему. Но, как выяснилось впоследствии, лента рассказывала о соперничестве двух спортсменов-байдарочников.

— I still don’t give a fuck, y’all can kiss my ass, — повторил бы тут Эминем.

— Цветок из-под снега

пробился

и матом гнет, — согласился бы с ним Позаяк.

— В п…де торчат все грифы балалаек, и рдеют в жопе георгины и жар-птицы, — закончил бы ассоциативный ряд другой, не менее лаконичный автор.

А я даже не зову к телефону пана Незабудко, когда из телекомпаний звонят напомнить о задолженности. И вовсе не потому, что «чисто по-галицки» думаю: «Слава Богу, что Бог милостив, ведь если бы не дай Боже, то Боже упаси!»

А потому, что хочу казаться лучше, чем есть на самом деле. Ведь приятно делать вид, будто работаешь не за деньги, а для собственного удовольствия. И неприятно осознавать финансовую или психологическую зависимость от работы. Приятно убеждать себя: я остаюсь в газете не потому, что некуда идти, а для пользы общего дела, для «высшей» цели, хоть и не до конца понятно, почему и отчего она высшая, а как только мне все это надоест, от альтернативных предложений зарябит в глазах. Неприятно опасаться, что альтернативных предложений будет не так уж и густо, и совсем неприятно бояться, что их не будет совсем. Приятно многозначительно молчать о своих проблемах и преодолевать их, гордо подняв голову. Неприятно униженно оправдываться за то, на что и так не можешь повлиять.

Ведь от того, что именно и как именно я скажу пану Незабудко, количество денег на счету редакции вряд ли увеличится. И мы с ним хорошо все понимаем, поэтому продолжаем играть свои роли: он каждый раз вызывает меня, чтобы «вздуть», хотя отлично знает, что эти упреки, как правило, незаслуженные, а я каждый раз не цитирую ему ни Эминема, ни Позаяка, ни Подервьянского, как порекомендовали бы мне авторы моих любимых психологических пособий. С тем же успехом мы с паном Незабудко могли бы просто обменяться цитатами: «Х…ня такая зовется демократией» — «Свобода, бля, свобода, бля, свобода!» И отослать этот диалог Инвестору как очередной символ того, что все и дальше продолжает быть таким, каким быть не должно.

Пан Незабудко тоже хочет казаться себе лучше, чем есть на самом деле, поэтому продолжает работать в этом проекте, хотя и говорят, что у него пруд пруди других предложений во Львове, Киеве и за границей. Возможно, он делает это «для пользы общего дела». А может, ему тоже нравится чувствовать себя единственным в этом городе главным редактором единственной ежедневной газеты. Во Львове, не говоря уже о Киеве, он был бы одним из главных редакторов, хотя, несомненно, одним из лучших.

Наверное, чувство незаменимости и собственного героизма гораздо важнее денег, комфортных условий труда, еще чего-то, что никому из нас не может дать «КРИС-2». Эта игра на амбициях увлекательна, но опасна. Если единственный ребенок в семье, которому постоянно повторяли, что он самый лучший, самый умный, самый красивый и вообще самый-самый, окажется вдруг в большом мире, где никто не будет обращать на него столько внимания и восторгаться каждым его словом, он скорее всего растеряется и почувствует себя несчастным. Возможно, наш редакционный коллектив и еще «надцать» человек, которые формируют «тигиринский феномен», ощущают слишком уж приятный психологический комфорт в своем тесном мирке. Ведь мы — не такие, как все мещане, не посредственности, не зациклены на быте и собственных комплексах. Мы привыкли эпатировать окружение, оно привыкло игнорировать нас, но если не избегать закоснелости этого status quo, потом ощутишь дискомфорт во внешнем мире, даже если это будет среда городка хоть немного покрупнее. Сужение перспективы подобно пленке на теплице. Если ее прорвать, растения испытают на себе эффект «озоновой дыры» и могут погибнуть, а могут приспособиться и стать более выносливыми. Если бы растения имели возможность выбора, вероятно, они бы предпочли нерегулярный полив и отсутствие тепличных условий, а не рискованную попытку сделать дырку и пустить внутрь прямой солнечный свет. Хотя я не уверена, что они выбрали бы именно это. Кому однозначно выгодна эта ситуация — так это Нашей политической силе, и только, ведь, пока мы работаем «за идею» и стоически миримся с безобразными условиями труда, наш Инвестор экономит весьма конкретные и весьма немалые средства, которые ему пришлось бы заплатить, если бы каждый из нас воспринимал эту работу только как источник пополнения семейного бюджета.

— I still don’t give a fuck, y’all can kiss my ass, — в который раз повторил бы нам Эминем, но ему нас все равно не понять.

Я не могу утверждать, что сама понимаю все до конца. Даже в том, что касается меня самой, не говоря о более широких обобщениях. И пока я этого не пойму, у меня нет шансов написать свою кандидатскую. Разве что сменить тему, — что тоже означает поражение.

Противоречивость всех этих чувств почему-то заставляет меня вспомнить интервью одного тигиринского прозаика, которое он брал сам у себя и печатал в «КРИСе-2». Там тоже было про амбиции и тоже очень непонятно: «Моя амбициозность не поглощает меня на столько уж процентов. Здесь даже пол мало что определяет, несмотря на все особенности психики, я все же склоняюсь к моторике. Хотя все это вообще-то уже не имеет значения. Ничто не имеет значения в этом продажном мире, ничто! Только искусство вечно. Только искусство — вечно! Вспомните мои слова, когда все вокруг ссучатся и забудут, как это было. Вспомните меня и помяните! Только искусство вечно! Хотя и оно, зараза, последнее время что-то не продается».

 

Как достичь самоокупаемости, или Степан Волк

Говорят, он стал тринадцатым коммерческим директором, пытавшимся превратить нашу газету в прибыльный бизнес. Возможно, именно так это и было, точно сказать никто не мог, поскольку двенадцать его предшественников слились в синкретический образ, имевший две основные характеристики: «уже новый директор» и «все еще старый директор». Первая из них означала, что очередной директор уже уволился, и на его место пришел следующий, а вторая — что какой-то из них задержался больше, чем на несколько недель, и стал «все еще старым».

Я смутно припоминаю лицо одного из них, который когда-то, кажется, был военным, по крайней мере, он так выглядел, когда приходил на работу в армейских кирзовых сапогах, шинели и шапке-ушанке, ходил по редакции, чеканя шаг, говорил кратко и только фразами в повелительном наклонении: «Поставить сюда эту хвотографию!», «Снять отсюдова этот текст», «На пятиминутку всем постр-роиться. Раз-два!» Именно ему принадлежит первая идея коренной реорганизации работы «КРИСа-2». Он разделил сотрудников на два «подразделения», которые условно называл «первое» и «второе». В первое входили пан Незабудко, пан Фиалко и пан Маргаритко. Во второе — мы с Олежкой Травянистым и пан Айвазовски. Командовать обоими подразделениями была назначена Снежана Терпужко, статьи которой больше всего нравились свежеиспеченному директору. Снежана благодарно отнеслась к новому руководству, которое наконец-то по достоинству оценило ее способности. Правда, покомандовать Снежане так и не удалось, потому что она проболела все две недели, которые новый директор проработал на своей должности. А как только выздоровела, на его место пришел другой, и реорганизацию отменили. Этот директор в целом не имел особых претензий к газете, жаловался только на то, что статьи, по его мнению, слишком длинные, он успевает забыть начало, пока дочитает до конца. Директор же «военный» почему-то ужасно не любил фотографий зарубежных киноактеров в телепрограмме. Он внимательно следил за оттиском каждой страницы корректуры, и лишь только видел незнакомое лицо, тотчас в бешенстве прибегал ко мне и хорошо поставленным командирским голосом орал: «Ликвидировать эти французские морды! Мать вашу! За шо я деньги типографии плачу? Не за этих же пидаров! А-атставить!» Бесполезно было ему объяснять, что Том Круз, как и Ингеборга Дапкунайте — отнюдь не французские и тем более не морды, и совсем уж не пидары, приходилось менять снимок, причем на узнаваемый для босса. Обычно это заканчивалось тем, что все фильмы в телепрограмме иллюстрировали фото Богдана Ступки и Аллы Кудлай, от «У домашнего очага» до «Терминатора-3», с «Москва слезам не верит» включительно.

Этот коммерческий директор запомнился мне также своими попытками «выражаться культурно», поскольку, с его точки зрения, должность этого требовала. За консультациями по этому поводу он обратился к пану Незабудко. Тот посоветовал ему вместо самых частотных в лексиконе директора терминов употреблять слова «манюрка» и «цюцюрка», аргументируя тем, что так говорит сам Роман Виктюк. Пана Незабудко наш директор уважал и совета послушался. Правда, постоянно путал значения обоих слов и опасался, что смысл выраженного «культурно» окажется не вполне понятным собеседнику. Поэтому чаще всего у него выходило что-то подобное «Та манюрка вся эта ваша х…ня. А може, цюцюрка, мать её».

Степан Волк начал свою работу с общего собрания сотрудников редакции. Несмотря на молодой возраст (ему еще не исполнилось и тридцати), Степан уже успел результативно потрудиться в рекламном бизнесе, заработать капитал и открыть собственную фирму под названием «Евро-минус» (таким образом он хотел выделиться на отечественном рекламном рынке, где фирмы через одну назывались «Евро-плюс»). Занятость в «КРИСе-2» он собирался сочетать с основной работой, сделав своих клиентов рекламодателями газеты и пообещав им за это скидки.

Редакционный коллектив отнесся к Степану предвзято. Наверное, сказалось суеверие перед числом 13, а может, люди просто устали от постоянной смены директоров. Но Степан Волк верил в свои силы. Цель его была благородной, средства оправдывали эту цель, но, как и каждый, кто стремится творить добро, на своем пути он наживал главным образом новых врагов.

Степан создал бухгалтерию, правда, нам и дальше не выдавали зарплату, а только заставляли подписывать бумаги за якобы полученные суммы, что было нужно для налоговой отчетности. Суммы эти были крайне незначительные и далеко не отвечали даже официальному прожиточному минимуму, но все равно было досадно, особенно когда уже давно ничего не получал. Но если кто-нибудь из нас осмеливался выразить недовольство таким положением вещей, Степан предлагал уменьшить наши неофициальные, в несколько раз большие зарплаты до размеров официальной, и тогда обещал регулярные выплаты. На этом дискуссия, как правило, заканчивалась, поскольку все верили, что именно так Степан Волк и сделает. За первый месяц своего пребывания у власти он уже дважды сокращал неофициальные зарплаты, так ничего еще и не выплатив.

Волк был романтиком, держал на рабочем столе фотографию жены, которая как раз писала диссертацию по философии и была беременна их вторым ребенком. Степан сидел на работе до поздней ночи, но ежечасно звонил домой, чтобы жена не чувствовала себя одинокой. Иногда он звонил даже тогда, когда в кабинете сидел кто-то из вызванных им сотрудников. Беседа с женой обычно ограничивалась с его стороны вопросом «Все нормально?», а с ее стороны — ответом «Все нормально» (вариант — «Да-да»). То есть либо у них действительно всегда все было нормально, либо ни о чем другом они не говорили.

Степан Волк активно занимался спортом и самообразованием, изучал английский, разбирался в компьютерах, читал всю украино- и русскоязычную прессу, которую только можно было достать в нашем городе, и любил порядок и конкретные договоренности.

Период, когда у власти оказался именно он, вынудил пессимистически настроенную часть редакции в очередной раз согласиться со Швейком в том, что не бывает так, чтобы не могло стать еще хуже. А другую, настроенную оптимистически, по-украински рассчитывать на то, что все, что ни (не?) делается, все к лучшему, на всякий случай оставляя в скобках крошечное «не» как символ сомнения, плацдарм для отступления и последней надежды.

Именно в этот период начали худеть редакционные кошки Кася и Тася, а в кабинетах друг за другом увядали цветы в горшках.

Их, эти цветы, редакционные работники начали сносить на работу еще до того, как закончился ремонт. Оказалось, никто из нас не представлял себе рабочее место без зелени. Пан Незабудко со свойственным ему размахом привез из Львова целую конструкцию для расстановки и развешивания горшков, смонтировал из нее несколько меньших конструкций и распределил по всем кабинетам. У каждого из сотрудников любимым оказался свой, отдельный вид растений. Пан Маргаритко увлекается разведением цитрусовых и фикусов. Дома их у него уже столько, что пройти между деревьями крайне трудно, поэтому он очень обрадовался, когда появилась возможность перенести часть растений на рабочее место. Его кабинет первым стал напоминать джунгли, в целом ему удалось разместить в довольно небольшой комнатке семнадцать фикусовых деревьев и десять цитрусовых.

Кабинет пана Фиалко не менее плотно заполнен традесканциями, тут спокойно могли бы собираться молодые шимпанзе и упражняться в лазанье по лианам.

Резкий курс на самоокупаемость, который вдруг взяла наша газета на третьем году своего существования, выявил неготовность к этому не только цветов и кошек, но и большинства наших сотрудников. Ничего удивительного: ведь с первых дней работы каждый из нас старательно лелеял в себе ощущение принадлежности к эксклюзивному проекту, гордился его элитарностью, а заодно и собственной неординарностью. Вместо этого Степан Волк предлагал нам несколько довольно простых для усвоения тезисов:

1) газета — это продукт, и делается он не просто так, а для продажи;

2) изготавливая продукт, ориентироваться нужно не на производителя, то есть на себя, как это было до сих пор, а на потребителя, то есть читателя;

3) реклама приносит деньги, а не занимает газетное место, поэтому относиться к ней следует с почтением и уважением, а не с презрением и пренебрежением;

4) если не хватает денег, необходимо уволить старых работников и на их место взять новых, которые согласятся работать за меньшие суммы;

5) каждый сотрудник должен выполнять первые три пункта, а когда будет не хватать мотивации, вспоминать о четвертом.

Но простыми и доступными эти тезисы казались только ему и еще, возможно, нескольким его соратникам из рекламного отдела и фирмы «Евро-минус». Для редакционного коллектива каждая из этих истин была почти личным оскорблением, посягавшим на профессиональное достоинство, представление о себе и общественное мнение о газете. Степан отчего-то решил, что мне его программа должна быть особенно хорошо понятна, и неоднократно пытался найти во мне своего единомышленника, вызывая на откровенные разговоры в свой кабинет. Эти разговоры происходили, как правило, в обеденный перерыв, и Степан предлагал мне разделить с ним трапезу — растворимый суп из самых дешевых и старательно запакованный женой бутерброд с вареной колбасой (Степан был последовательным в воплощении в жизнь принципа экономии как залога финансового успеха). На десерт — кофе с сигаретой (и то, и другое также «эконом-класса»). Чтобы в кабинете не воняло сигаретами, Степан время от времени брызгал в воздух аэрозолем для туалетов с хвойным запахом. Этот запах, перемешиваясь с сигаретным, вызывал в моем желудке какую-то неконтролируемую реакцию, и мне приходилось напрягать все силы, чтобы не выблевать остатки завтрака (от растворимого супчика я предусмотрительно отказывалась). Эти усилия мешали мне сосредоточиться на том, что говорил Степан, и я в основном молчала, чем создавала у него иллюзию достижения цели. Не знаю, почему на этот запах так бурно реагировал именно мой желудок, нос вел себя гораздо сдержаннее, возможно, благодаря хроническому насморку.

Аргументы директора, насколько мне удалось их уловить, были довольно убедительными. Ни одна идея, даже идея элитарной газеты, не стоит того, чтобы работать на нее совсем бесплатно, — это ни у кого не вызывало сомнений. Но то, что дилемма «пожелтение или нищета» все же заставит нас сдаться, осознавать было больно. И наши сотрудники всячески пытались проигнорировать приземленные понятия: тираж — реклама, реклама — прибыль, прибыль — зарплата, зарплата — рейтинг, низкий рейтинг — увольнение. Последнее становилось для многих единственным стимулом прислушаться к советам директора.

Постепенно все уразумели, что теперь у нас больше не будут печататься обширные аналитические материалы на тему особенностей последней книжной ярмарки во Франкфурте-на-Майне, Варшаве или Париже, переведенные без сокращений из какой-либо центральной газеты соответствующей страны, не будут публиковаться тексты законопроектов Верховной рады, протоколы заседаний горсовета, профессиональные филологические дискуссии по новому правописанию, тексты проповедей Папы Римского по случаю Рождества Христова, не будет кусков чьих-то курсовых, дипломных, диссертаций, научных исследований на разнообразные, хотя и всегда достаточно элитарные темы, не будет графиков вместо иллюстраций и страниц вообще без иллюстраций, как не будет и страниц без рекламы, а будут, наоборот, страницы с одной только рекламой, будет увеличиваться газетная площадь под кроссворды, гороскопы и статьи на темы криминала и новостей от городских коммунальных служб, и уменьшаться площадь под темы культуры, искусства и науки. Статьи будут становиться все короче, иллюстрации — все больше, ярче и привлекательнее, заголовки — все скандальнее и сенсационнее, и набраны они будут огромными буквами, так, чтобы их можно было прочитать издалека. Тихий интеллигентный имидж нашего издания «для своих» придется забыть навеки, взяв на себя тяжелую и неблагодарную, хотя, возможно, финансово стабильную миссию популярного народного издания.

Каждое утро Степан Волк собирал редакционное совещание и засыпал присутствующих цифрами убыточности газеты, задолженностей у всех возможных кредиторов, реальной опасности скорого банкротства, откликами о том или ином материале частных распространителей, киоскеров, уличных продавцов газет, сотрудников отдела сбыта, сотрудников отдела рекламы, сотрудников бухгалтерии, водителей троллейбусов, таксистов, таможенников, милиционеров, больных стационарного отделения родильного дома и травматологии, своей тещи, жены, шурина, родичей из провинции, соседей и просто случайных прохожих, — всех, кто мог нас купить и кому мы отныне обязаны были продаваться. Он заставлял нас прислушиваться к их откликам, писать так, как им нравится, как им понятнее, ограничиваясь одними только фактами, обращаясь только к скандальным темам, избегая аналитических обобщений, выводов, слов иностранного происхождения или слишком детального раскрытия темы.

Наблюдая за мимикой пана Фиалко в ходе этих совещаний, я хорошо представляла себе, какими словами ему хочется приложить нового директора, когда на последней странице приходится писать заголовок «Больше секса в каждый дом», или «Искусственный пенис — теперь это реальность», либо «Нашли маньяка-убийцу», не говоря уже об «Украинки, берегите девственность». Эти статьи нуждались конечно же в соответствующих иллюстрациях. Поэтому навсегда можно было забыть о тех популярных когда-то в тесном кругу наших читателей интеллектуальных карикатурах, из которых я понимала в лучшем случае каждую вторую и которые не всегда были смешными, зато всегда — чрезвычайно изысканными и наполняли каждого, кто смог разгадать замысел художника, приятным осознанием принадлежности к числу истинных интеллектуалов. Степан Волк разрешал печатать в газете только те карикатуры, которые продолжали традицию старого советского «Перца» или анекдотов на русскоязычных интернет-сайтах. Они редко бывали смешными, поскольку карикатуры в большом количестве и за минимальные гонорары редко бывают таковыми, зато стали доступными для понимания, и сотни восхищенных читателей обрывали редакционный телефон со словами благодарности за улучшение содержания газеты, увеличение объема телепрограммы, удвоение числа входящих в нее телеканалов и повышение качества анонсов фильмов (раньше анонсы в основном давались к фильмам, скажем, Бунюэля или Годара, помеченным HIT или MEGAHIT, теперь же я анонсировала в основном боевики и остросюжетные фильмы и по требованию директора именно их отмечала как HIT или MEGAHIT, правда, иногда позволяла себе не замечать опечатки вроде SHIT, MEGASHIT или «селодрама»).

Количество рекламы на страницах газеты существенно возросло, и нам даже начали выплачивать старые задолженности по зарплате. Пока что главным образом силикатным кирпичом, сосновыми досками, мешками с цементом, уроками английского языка, бесплатными туристическими путевками, но и это было приятно. Иногда выдавали и деньги, причем нужно отдать Степану должное: платил он столько, сколько обещал, и тогда, когда обещал.

Как выяснилось впоследствии, достигал он этого не только с помощью эффективной финансовой политики, но и методом изощренного давления на Инвестора. Вместо того чтобы угрожать забастовкой или невыходом газеты, что не всегда действовало, Степан обещал Инвестору разместить в газете политическую рекламу конкурента, то есть ТиДвиБЗ(е), что могло бы пошатнуть рейтинг Нашей политической силы, ведь «КРИС-2» имел довольно сильное влияние на национально сознательный электорат города. Это срабатывало, пока Инвестор верил, что Степан сможет сделать «КРИС-2» самоокупаемым.

Степан Волк категорически запрещал вносить коррективы в утвержденный им план размещения рекламы, и часто приходилось отказываться от публикации тех или иных текстов, когда для них не оставалось места. Если раньше какую-нибудь оплаченную информацию могли спокойно перенести со страницы на страницу, ошибочно дать дважды или не дать совсем, теперь за этим лично следил коммерческий директор.

Среди прочих Степан ликвидировал и рубрику «Антигороскоп», которую пан Незабудко в свое время внедрил в качестве противовеса собственно гороскопам, составленным его сестрой. «Антигороскоп» писался в редакции и складывался из пророчеств такого рода: «Не забудьте надеть трусы, и вам завтра обязательно повезет». Степан считал, что подобные вещи оскорбляют читателей, и отныне за немалые деньги заказывал гороскопы у ясновидящей и ворожеи Василины. Когда кто-нибудь осмеливался заметить, что это противоречит курсу суровой экономии и что гонорары внештатникам в «КРИСе-2» платить не принято, Степан объяснял, что Василина согласилась взять гонорар бартером, и именно потому на каждой странице мы печатаем ее рекламу в виде отклика бывшей пациентки Марфы Кобылы: «Благодаря Василине я узнала, почему муж пьянствует, а я не могу забеременеть. Ворожея с такой точностью нарисовала портрет моей подруги, которая наводила порчу, что сомнений не осталось. Пришли мы к Василине, она исполнила старинный обряд, теперь мы с подругой беременны, а муж с того времени не употребляет никакого алкоголя и не бреется. Сердечно благодарим за помощь». Однажды этот рекламный блок ошибочно напечатали в черной рамке, ворожее три дня звонили перепуганные клиенты и клиентки, которые подумали сами понимаете что, Василина обиделась и отказалась писать для нас гороскопы, тогда вместо нее и под ее именем это продолжал делать пан Незабудко, настолько удачно имитируя стиль, что никто из читателей не заметил подмены. Не заметила этого, по-видимому, и сама Василина, поскольку никаких жалоб от нее не поступало. Возможно, ей понравились гороскопы пана Незабудко. Или она просто не читала «КРИС-2».

Кардинальные перемены произошли и в содержании публикуемых в нашей газете кроссвордов. Степан Волк был убежден, что ни один человек не купит газету, чтобы вписать в клеточки кроссворда слова наподобие «пейоративность», «дуализм», «компаративистика», «импеданс», «инкапсуляция», «колоратура», «сиквел» и при этом не путать, когда последнее слово относится к компьютерным технологиям, а когда — к кинобизнесу. И опровергнуть этот аргумент было бы затруднительно. Но мы не сдавались и, в свою очередь, пытались уверить директора, что среднестатистический житель Тигирина должен знать, чем цензура отличается от цезуры, а оксюморон от «Стиморола», и что составлять с такими словами кроссворд — это вовсе не издевательство над читателями, а просто стремление даже в такой «попсовой» рубрике демонстрировать определенный интеллектуальный уровень, а также отличаться от других изданий, в которых кроссворды были похожи друг на друга, как близнецы. Чтобы доказать последнее, пан Незабудко даже купил одновременные выпуски «Подробностей», «Документов и аргументов» и «Аргументов и подробностей», и оказалось, что все три напечатали совершенно одинаковые кроссворды одного и того же автора, причем с одной и той же орфографической ошибкой: «высочайшяя гора мира».

Каждый из нас был по-своему прав, поэтому, когда мирно договориться не получилось, Степан просто запретил ставить кроссворд без его ведома. Отныне он лично перечитывал ответы, и если находил хотя бы одно непонятное ему слово, кроссворд не публиковали.

Уменьшилось и количество страниц, отведенных на освещение тем культуры: сначала таких страниц было две в каждом номере, затем одна, потом в одном из номеров совсем ликвидировали культурную страницу, и наконец она стала выходить только раз в неделю, причем на ней было запрещено размещать тексты длиннее четырех абзацев. Сначала мы пытались бороться, и зачастую статья состояла из одного-двух сложноподчиненных предложений. Но Степан Волк молниеносно запретил и это, ограничив количество слов в предложении (не больше 10). Культурная страница все больше походила на спортивную, поскольку состояла преимущественно из цифр: тиражи проданных книг, дисков и билетов на киносеансы, часы работы выставок, даты и время концертов и презентаций, цены на билеты. Изредка — некрологи, сообщения о вручении премий или о юбилеях известных личностей (количество гостей, стоимость платьев, подарков и напитков).

Целью коммерческого директора было достижение «западных стандартов журналистики». Так он называл идеал, к которому стремился, не объясняя, что именно это означает: стандарты бесплатных газет, которые раздают в метро, или авторитетных аналитических еженедельников.

Но среди нововведений Степана Волка были и такие, что нравились всем. Например, хит-парад под названием «Не для прессы». Тут еженедельно публиковались высказывания политических деятелей такого характера:

Интервью с А.

Вопрос: Что Вы думаете по поводу безработицы на Украине?

Ответ: Ликвидировать льготы, поднять коммунальные тарифы и еще раз ликвидировать льготы.

Вопрос: А налоги?

Ответ: На х…, бля.

Или —

Интервью с Б.

Вопрос: Какой, на Ваш взгляд, должен быть государственный язык на Украине?

Ответ: Язык и роль государства в обществе должны быть родными, а управлять толпой — это легче, чем выучить этот язык. Отсюдова и проблемы.

Вопрос: А какую роль во всем этом сыграло прошлое Украины в СССР?

Ответ: СССР строили по такой схеме: если ты способный и чего-то достиг, то переезжаешь в Москву — хоть ты госчиновник, хоть деятель искусств. И наш Кобзарь, и Гоголь реализовались там. Или в Питере. Та все одно.

Вопрос: А почему у нас так плохо продаются книги?

Ответ: Выгоднее их продать, чем ждать, когда их кто-то начнет покупать.

Вопрос: Что Вы имеете в виду?

Ответ: Та все то же самое.

И вот, после напряженной борьбы с нами, с конкурентами, с рекламодателями, с собственником и самим собою (иногда и у нашего директора бывали моменты уныния, когда он жалел, что вообще взялся за это безнадежное дело), после борьбы, что длилась более полугода и во многом оказалась успешной, Степан вдруг сдался. Однажды, неожиданно для всех, он созвал общее собрание и объявил, что снимает с себя полномочия коммерческого директора. На какие бы то ни было вопросы отвечать отказался и оставил нашу, уже почти коммерческую газету, так сказать, ни рыбой ни мясом.

Как выяснилось впоследствии, он был снят с должности за корректорский недосмотр: нашего Инвестора ошибочно назвали лидером ТиДвиБЗ(е) вместо ТиДвиБЗ(не), а кроме того, допустили опечатку в самой фамилии Основателя, из-за чего она стала выглядеть довольно непристойной. Это увольнение кардинально изменило дальнейшую судьбу Степана, он полностью посвятил себя религии и стал монахом в одном из православных монастырей Киева, оставив жену с двумя детьми руководить фирмой «Евро-минус». Говорят, недавно у него появились экстрасенсорные способности, и теперь он бесплатно лечит (по другим слухам — чистит карму) многочисленных больных, которые сходятся в монастырь со всей страны. Кажется, из соседних стран также.

А в газете тем временем наступило безвластие. И тут выяснилось, что, несмотря на более-менее своевременные выплаты очень скромных ставок и гонораров, задолженность перед типографией чрезвычайно велика, и типография практически через день отказывается предоставлять свои услуги, в то же время опасаясь совсем прекратить сотрудничество, ведь тогда газета могла бы обратиться к конкурентам, так и не заплатив. Большие суммы задолжали поставщикам бумаги и другим фирмам. До сих пор не заплатили даже за офисную мебель и компьютеры, которые купили еще в самом начале работы. Со всех сторон редакцию обступили долги, счета, угрозы кредиторов. «КРИС-2» оказался на грани банкротства.

«Третий труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли три самые популярные газеты нашего города — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности» — через две недели после исчезновения мистера Арнольда. Все они рассказывали об изувеченном трупе полноватого мужчины среднего возраста, найденном ночью на помойке возле всё того же дома. На теле не обнаружили никаких документов, а отрезанная голова исчезла. Рядом с телом нашли футболку с надписью «Holland». «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — писали газеты. — Существует предположение, что потерпевший может оказаться исчезнувшим при странных обстоятельствах гражданином Голландии, который проходил двухнедельную стажировку в газете „КРИС-2“».

 

Теобальд Полуботок-Свищенко. Дневники. Окончание

Больница Шато д’Амур расположена на пересечении немецкой, французской и швейцарской границ с немецкой стороны. Возможно, именно это привело к преобладанию здесь тенденции презирать все немецкое (в общем-то, еще Гете заметил, что «у немцев вежлив лишь обман»), терпеть все швейцарское и уважать все французское. Интересно, повлияло бы на эту пропорцию перемещение клиники на несколько километров в глубь французской или швейцарской территории? Наверняка сказать можно только одно: это никак не повлияло бы на господство здесь культа всего украинского, что лежит в основе лечебного метода моего отца.

Презрение ко всему немецкому часто можно встретить и за пределами клиники Шато д’Амур, особенно среди эмигрантов, которые не освоили еще в должной степени язык своей новой родины, поэтому вынуждены удовлетворяться весьма ограниченным кругом общения. Но тем не менее, большинство представителей этого круга свято верит Набокову, мол, «в малом количестве немец пошл, а в большом — пошл нестерпимо». Хотя только меньшинство в этой среде знает, кто такой Набоков, и совсем уж единицы угадают, из какого произведения эта цитата.

Подбором персонала больницы занимается лично мой отец, Шарль Полуботок-Свищенко. Основным условием трудоустройства является ненемецкое происхождение или хотя бы ненемецкая фамилия. Тут не найдешь никого с фамилией Бирбаум, Шульц, Либкнехт, не говоря уже о Борманах, Мюллерах или Келлерах. Мне рассказывали, что однажды пытался устроиться санитаром человек по фамилии Гофман, но не взяли даже его, несмотря на то, что одним из главных элементов здешнего лечения служит привитие пациентам любви к литературе, танцу, музыке и изобразительному искусству. Мой отец убежден, что только человек, образование и мировоззрение которого обогащены достижениями всех этих видов искусства, может снова обрести утраченную внутреннюю гармонию, а также гармонию с миром, который его окружает.

Лечение при помощи «эстетически-натуральной концепции Полуботка-Свищенко» предусматривает два важнейших пункта: отвращение к эстетике немецкой и обожествление эстетики украинской. Но это совсем не означает, что достижения немецкой культуры исключены из арсенала средств, которыми лечат пациентов в Шато д’Амур. Совсем наоборот: кроме творческого наследия Эрнеста Теодора Амадея Гофмана (а также его произведений, написанных еще под собственным именем Вильгельм, до того, как писатель его изменил в честь Моцарта) тут используют произведения Гете, Гейне, Шиллера, Гельдерлина и даже Гюнтера Грасса. На стенах можно встретить немало полотен Хундертвассера (в палатах поклонников авангардного искусства) и иллюстраций к сказкам братьев Гримм (для всех остальных), пациенты часто обедают под музыку Бетховена и проходят курс так называемой «катарсисно-шоковой» терапии, слушая в больших количествах произведения Шнитке, который хоть и не жил в Германии всю свою жизнь, зато родился и жил в России, что, по мнению моего отца, делает его диагноз особенно сложным. Но основная цель этих упражнений — довести до сознания каждого пациента, что немецкий менталитет — мать депрессии, а немецкая нация склонна к неврозам больше, чем любая другая в мире.

— Вдумайтесь сами, — любит повторять мой отец. — Кем был один из самых выдающихся немецких поэтов, Гельдерлин? Сумасшедшим, заточенным в темницу, все творчество которого исполнено трагизма, безысходности, ощущения апокалипсиса. Какая нормальная нация создаст культ такого человека?

Или другая гордость нации, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса. Начинается словами: «Да, я не скрываю, я пациент специального медицинского учреждения». Карлик из дурдома анализирует немецкую новейшую историю. И это культовый роман немецкой литературы XX века. Я уже не говорю о всяких там поборниках «народно-культового» искусства типа Ганса Йоста, герои которого хватаются за револьвер, услышав слово «культура», и откровенно заявляют: «Я немец! Поэтому я хорошо знаю, что жизнь нельзя насиловать разумом». Другими словами, на воре шапка горит.

А музыка Шнитке? У вас возникает ощущение, что это писал психически здоровый человек? А возьмем «Майн Кампф» и создание Третьего рейха под руководством психически больного человека. Разве могли бы до такого ложиться французы со своим волокитой Вийоном или циником Рабле? Что уж говорить о жизнерадостных украинцах (мой отец — один из немногих, кто умеет увидеть в задумчивой тоскливости этой нации неутомимый оптимизм). Из «Майн Кампф» они делают «Майн Кайф» — гениально, и это совсем молодой парнишка с остроумным псевдонимом Цыбулько — то есть «Луковичка». Я слышал, что он скрывает свою настоящую фамилию, потому что работает советником президента и боится, что крамольная поэзия может повредить его политической карьере. Покажите мне хотя бы одного такого немца! Даже Наполеон со своими откровенными комплексами кажется забавной и легкомысленной фигурой на фоне мрачной немецкой истории.

Поскольку преобладающее большинство пациентов клиники — немцы по национальности, основной причиной их болезни мой отец считает именно менталитет. Избавиться от него, хотя бы частично, можно только вобрав в себя при изучении культурных достижений других наций часть их менталитета. Прежде всего, конечно, речь идет о нации украинской.

«Только не русских! — подчеркивает при каждом случае мой отец. — Берегитесь русских, не берите в руки Достоевского. Иначе вы никогда не излечитесь. Единственная нация, которая больна еще больше, чем немцы, — это русские с их Тарковскими, Сологубами, самоубийцами Маяковскими-Цветаевыми-Есениными, Булгаковым и его Мастером в сумасшедшем доме и Боландом в советской России, с ее Сталиными, Хрущевыми и Ельциными. Психиатрия еще не достигла даже такого уровня развития, чтобы разобраться во внутренностях патологической русской души, не говоря уже о каком бы то ни было лечении».

Пациентов русского происхождения, даже частичного, здесь сразу же кладут в отдельную палату, а их родственников предупреждают, что нет ни малейшей гарантии успешного лечения. «Эстетическая концепция» их терапии особенная. Таких пациентов пытаются «переместить» в мировоззрение родственное, но более здоровое, гармоничное и ироничное. По мнению отца, им необходимо получать заряд оптимизма от общеславянской культуры, прежде всего украинской и чешской. «Энеиду» Котляревского и «Бравого солдата Швейка» Гашека он считает идеальными транквилизаторами для взбаламученной и насквозь пронизанной трагизмом русской души.

Конечно, отцовские идеи далеко не сразу признали в научном мире. Такой авторитет в области психоаналитики, как Украина, которую далеко не каждый европеец самостоятельно способен найти на карте, — сначала это вызывало в лучшем случае удивление. Но не все известное эффективно, а не все эффективное должно быть известным. Эта терапия неоднократно доказала свою действенность, и больные потянулись к новому методу. Один из пациентов, потомок древнего, но обедневшего княжеского рода, родители которого, спасаясь от революции, выехали в эмиграцию, попал в Шато д’Амур, когда вдруг осознал, что он — единственный наследник российского престола. Подтверждением этого он считал свою фамилию Неподелимов, которая должна была символизировать, что именно на нем лежит священная миссия восстановить Российскую империю в ее территориальных границах 1913 года. Ему приснился сон, что его прабабушка родила внебрачного сына от одного из членов последней царской семьи, и этот сын стал его отцом. И хотя физиологически такое развитие событий выглядело не слишком возможным, Неподелимов решил, что теперь он не просто имеет право претендовать на трон Российской империи, но и должен позаботиться о наследнике и продолжателе династии. Последнее в его пожилом возрасте было наибольшей проблемой.

После курса лечения в Шато д’Амур этот человек понял, что истинное его призвание — отнюдь не восстановление империи, а создание в русской литературе героя наподобие Энея или Швейка. Поскольку только та нация может претендовать на мировое первенство, в литературе которой существует настоящий народный герой с настоящим народным юмором. К счастью, господин Неподелимов не очень был знаком с современной русской литературой и не знал, что такого героя до него уже создал Владимир Войнович. К счастью — поскольку пациента не удалось окончательно вылечить, хотя его поведение стало гораздо более спокойным, чем до терапии. Неподелимова даже выписали из клиники, и единственное проявление болезни сейчас — литературные чтения новых разделов его книги, которые он устраивает своей семье раз в месяц. Персонаж, созданный господином Неподелимовым, зовется Ванька, он носит козацкие усы, красные шаровары, пьет много водки, закусывает ее салом, играет на балалайке, мастерски исполняя частушки (правда, одна из них почему-то называется «Ой, чий то дуб столь»), живет во времена Петра I и ездит по царскому поручению в Европу демонстрировать миру русскую культуру. Основная концепция книги заключается в том, что историки совершенно неправильно трактуют образ Петра I как царя, пытавшегося «прорубить окно в Европу». На самом деле он был первым, кто понял, что спасение для загнивающей Европы придет именно с Востока, а точнее — из России. И потому еще тогда пытался «прорубить Европе окно в Россию». Поэтому посылал в свет не боярских сынков, чтобы они научались ремеслам и наукам, а простых людей, чтобы они распространяли в мире народную русскую культуру.

Когда вы попадете в клинику Шато д’Амур, у вас вряд ли возникнет впечатление, что вы в больнице. Во всех коридорах и комнатах создан домашний уют, везде стоят цветы, пациенты прогуливаются по дорожкам в обычных костюмах, никаких халатов, и на первый взгляд их трудно отличить от посетителей. Все тут формирует атмосферу максимального психологического комфорта. В помещении под названием «Приемная» вы не увидите никого, но не пугайтесь, услышав откуда-то с потолка голоса, ведущие странный диалог:

— Вы хотели зайти?

— Да, мне даже кажется, что я уже зашла.

— Не все, что нам кажется, существует на самом деле.

— Но не все, что существует на самом деле, нам кажется, не так ли?

— Безусловно, вопрос только в том, насколько все это имеет смысл. Ведь если все наше существование не имеет смысла, то как могут иметь смысл отдельные аспекты этого существования? А то, что наше существование имеет смысл, еще никто не доказал.

— С другой стороны, если отдельные аспекты нашего существования имеют смысл, то не может быть, чтобы само существование в целом было лишено какого бы то ни было смысла. Кроме того, никто еще так и не доказал, что наше существование лишено какого бы то ни было смысла.

— Хм, вы, безусловно, правы. Я думаю, вы все же зашли. Заполните вашу карточку.

Узнали принцип? Даже если нет, не страшно, после окончания курса терапии подобные намеки вы будете подхватывать с первых же слов. А «своих» будете узнавать по безупречному украинскому акценту, особенно при декламации хрестоматийного:

 

Особенности семейной генеалогии

Мою прабабку по отцовской линии, Соломию-Корнелию Галичанко, в нашей семье вспоминать не любят, хотя она, безусловно, самая знаменитая фигура в роду Галичанко. Соломия-Корнелия обладала исключительным колоратурным сопрано, абсолютным слухом и уникальной музыкальной памятью. В три года она уже напевала арию Виолетты, один раз услышав ее в исполнении певицы, приглашенной на прием по случаю дня рождения отца. Как и надлежало девушке из состоятельной семьи, Соломия-Корнелия получила домашнее музыкальное образование, но того, что могли дать репетиторы, показалось ей чрезвычайно мало. В пятнадцать лет она убежала из дому со своим учителем музыки и подалась в Вену, где ее сразу взяли в оперную труппу. Через два года Соломия-Корнелия стала самой известной оперной певицей Европы, родичи от нее отреклись и утратили надежду породниться с богатой аристократической фамилией Драпежинских, восемнадцатилетний сын которых потерял голову от красоты панны Галичанко. Со временем о ее невероятной красоте будет ходить не меньше удивительных легенд, чем о ее сверхъестественном голосе. Будут рассказывать, что ее роман с престолонаследником Карлом-Стефаном Габсбургом едва не закончился самоубийством королевского потомка после того, как сердцем прекрасной любовницы коварно завладел его сын Вильгельм, больше известный под именем Василь Вышиваный. Но постепенно отец смирился с утратой, осознав, что молодые люди составляют идеальную пару. Их любовь длилась более пяти лет, была бурной и полной неожиданностей, — следуя в том характерам обоих влюбленных. Но, забеременев, Соломия-Корнелия навсегда покинула внука императора Франца-Иосифа и поехала рожать мою бабку в Париж. Там ее поджидал бывший любовник Райнер-Мария Рильке, который жил в поместье состоятельных друзей, и они с радостью согласились принять у себя на время беременности и родов известную певицу. После рождения моей бабушки, Августины Галичанко, поэт почувствовал, что слишком уж семейная атмосфера, царящая в замке, мешает его музе, и переехал жить к другим почитателям своего таланта (богатых и гостеприимных друзей у него было много), а Соломия-Корнелия отдала мою бабушку на воспитание в семью кесаря (мать принца Вильгельма очень об этом просила) и вернулась в венскую оперу, где продолжила карьеру.

Я помню Соломию-Корнелию с неизменной трубкой (несмотря на множество крайне нездоровых привычек, она прожила 115 лет) и чашкой кофе, куда обязательно добавлялся коньяк.

— В жизни нужно заниматься тем, что тебе нравится, моя дорогая, — часто говорила она мне, пятнадцатилетней соплячке, и цитировала Вольтера. — «Так как нам дано лишь два дня жизни, то не стоит труда проводить их в ползании перед презренными плутами». Когда живешь так, как хочешь ты, а не так, как требует твое окружение, слишком часто сталкиваешься с необходимостью выпутываться из не очень приятных ситуаций. Но бояться этого не нужно, ведь еще Гете сказал: «Кто хочет избавиться от беды, знает всегда, чего он хочет, а кто хочет лучшего, бродит в потемках».

Конечно, прабабушка цитировала классиков в оригинале, поскольку хорошо владела французским, немецким, английским, испанским, итальянским, португальским и греческим, не считая украинского, русского и польского. Любимые цитаты были написаны на стенах ее жилища, благодаря чему и сохранились в моей памяти. У нее всегда было очень много знакомых и лишь несколько друзей, которые умерли гораздо раньше ее, поэтому последние свои годы она провела практически в изоляции, совершенно добровольной. Хотя множество людей были бы счастливы получить приглашение на чашечку кофе от Корнелии Галичанко, а еще более счастливы — пригласить ее к себе, прабабушка последовательно воплощала в жизнь максиму своего излюбленного философа Артура Шопенгауэра о том, что желание человека общаться с другими людьми прямо пропорционально его собственной духовной ограниченности, «ведь в мире только и можно выбирать между одиночеством и пошлостью».

Когда мои родители начинают разговор на болезненную тему незащищенной диссертации, жизненных шансов, которые она могла бы мне дать, престижа семьи, в которой уже несколько поколений все без исключения — кандидаты разных, в основном гуманитарных, наук, мне всегда вспоминается моя прабабка, и я понимаю, что все их аргументы совершенно справедливы, ни на один из них мне возразить нечего, и единственное, чего мне не хватает в этой стройной системе обязанностей и перспектив, — это моего собственного желания, о котором меня никто не спрашивает. Диссертацию нужно защитить, как нужно закончить школу, получить высшее образование, найти престижную работу, удачно выйти замуж, родить не менее двух детей, каждую весну мыть окна, каждое воскресенье ходить в церковь, разумеется, греко-католическую, варить вареники на Рождество и собственноручно печь пасхальный кулич, подбирать одежду пастельных тонов, не использовать яркий макияж, не употреблять нецензурных слов, всегда вежливо улыбаться собеседнику и посещать шевченковские вечера в тигиринском драмтеатре, на котором висит мемориальная доска, сообщающая, что здесь в свое время выступала моя прабабка, Соломия-Корнелия Галичанко, оказав неимоверную честь нашему маленькому городку. Почему-то мне кажется, что моя прабабка не защищала бы на моем месте кандидатскую диссертацию, если бы у нее возникли хотя бы малейшие сомнения относительно целесообразности такого жизненного выбора. Я не знаю, что именно сказала бы на моем месте моя прабабка моим же родителям, но думаю, что рано или поздно дозрею и до этого.

 

Методы повышения квалификации

— Нет, на килограммы не продаем, только мешками. — Снежана нервно бросила трубку. Эту фразу ей приходилось повторять как минимум раз в полчаса после того, как часть заработной платы нам выдали мешками с сахаром. Было решено оставить их в редакции и продавать по объявлению. Клиентов хватало, как раз был сезон заготовки на зиму. Но мало кто соглашался покупать сахар в запакованной таре, требовали «развесить по полмешка» или «по килограмму», «чтобы посмотреть, не мокрый ли». Возможности взвешивать сахар у редакции не было, а одолжить в соседнем гастрономе весы категорически запретил пан Фиалко, поэтому за первый месяц мы продали немного. Кто-то предложил договориться с тетенькой по соседству о горячих обедах и попробовать продать хотя бы столько сахара, чтобы расплатиться с ней на месяц-два вперед. А остальные деньги можно поровну делить между сотрудниками. Так и сделали. Но в следующем месяце спрос на сахар снизился, и не удалось продать ни одного мешка. Тогда пан Фиалко наконец сдался и разрешил одолжить весы, чтобы до завершения сезона консервации успеть реализовать еще хоть немного сахара. Мы установили дежурство сотрудников редакции за прилавком и смогли распродать почти все. Журналисты были обеспечены горячими обедами на несколько месяцев вперед, да еще и денег малость осталось.

— Профессиональный уровень вашей газеты растет, — сказал мне один знакомый сразу после завершения эпопеи с сахаром.

— Откуда это следует?

— Я начал покупать вашу газету, потому что у вас самая точная информация по ценам продуктов на рынках и в оптовых магазинах. Молодцы, что придумали такую рубрику. Я работаю на рынке «Осень», там теперь читают исключительно вашу газету. Только кроссворды, говорят, слишком сложные, и гороскоп редко подтверждается.

«Четвертый труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли три самые популярные газеты нашего города — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности» через три недели после исчезновения мистера Арнольда. Все они рассказывали об изуродованном трупе полноватого мужчины средних лет, найденном ночью возле помойки одной из новостроек. На теле не обнаружили никаких документов, а отрезанная голова исчезла. «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — писали газеты. — Есть предположение, что в городе появился серийный убийца».

 

Существуют ли газеты без владельцев

Арнольд Хомосапиенс появился в нашей редакции в момент наиболее острого финансового кризиса, накануне очередной годовщины основания, когда ежедневно возникала опасность, что газета вот-вот закроется. Он приехал на две недели с важной миссией — научить нас рекламным стратегиям и технологиям, которые используются на Западе в газетном бизнесе. Идея его приезда, как выяснилось впоследствии, принадлежала Степану Волку, которого к тому времени уже уволили. Но, узнав, что услуги консультанта нам ничего стоить не будут, кроме поселения его в какой-нибудь пристойный отель и оплаты питания, пан Незабудко охотно согласился поучиться маркетинговым технологиям.

Первое, о чем спросил наш гость по приезде, — где он может увидеть господина по фамилии Фолк, который пригласил его поработать над нашим проектом. Ему сказали, что господин Волк недавно уволился и познакомиться с ним нет возможности. Мистер Арнольд немного опечалился, поскольку не знал, кому теперь должен подарить бутылку виски, которую привез специально для господина Фолка из Голландии. Наверное, ему не пришло в голову никакого путного решения, поскольку он откупорил бутылку и налил себе немного виски в принесенную секретаршей чашку кофе. Это его подбодрило, и он энергично принялся действовать.

Далекие предки мистера Арнольда были шотландцами, и информация об этом передавалась из поколения в поколение вместе с рядом семейных реликвий и фамильным серебром. Мистер Арнольд ежегодно бывал на исторической родине и очень гордился своим происхождением. Минимум раз в неделю он надевал национальный шотландский костюм и в нем являлся на работу. Сначала руководство газеты, где он раньше работал, было против этой идеи, поскольку шеф рекламного отдела в клетчатой юбке выглядел не слишком презентабельно. Но распространился слух о его экстравагантности, а это способствовало повышению популярности газеты и увеличению количества рекламодателей, поэтому начальство смирилось с чудаковатостью мистера Арнольда и разрешило ему являться на работу в какой угодно одежде с единственным предостережением: не одеваться слишком экзотически на международные конференции, которые проходили в редакции, или на особенно важные деловые переговоры. Мистер Хомосапиенс согласился и еженедельно назначал себе один «день шотландской независимости», а в остальное время добропорядочно носил пиджачную пару.

В редакцию «КРИСа-2» он решил прийти в национальном костюме; его имидж дополняла косичка естественного седого цвета, сплетенная из трогательных остатков волос. Мистер Арнольд был уже почти лыс, волосы сохранились у него только на затылке. А спереди головы посередине находилась большая родинка, контуры которой, как утверждал ее носитель, в масштабе 1:10000 воспроизводили очертания родного села предков мистера Арнольда в Шотландии. Родинка эта почему-то часто меняла цвета с темно-коричневого на желтый, синий, красный и даже желто-зеленый. В зависимости от этого цвета менялось и настроение мистера Арнольда, или, может, наоборот, именно его настроение определяло цвет родинки. Неизвестно. Врачи неоднократно исследовали этот феномен, но даже лучшие представители голландской медицины не могли дать ему объяснение.

Родинка оказались наследуемой; похожие украшали головы обоих детей мистера Арнольда, хотя пока что пятен не было видно под волосами. У дочери родинка повторяла очертания Мексики, а у сына — империи Александра Македонского. Последнее мистер Арнольд считал добрым знаком и залогом славного будущего для всей семьи.

У мистера Хомосапиенса была еще одна необычная даже для голландца черта — на его левой руке было шесть пальцев. Причем располагались они так естественно и удобно, что их избыток совершенно не бросался в глаза. Это врожденное увечье (или достоинство, как считал сам мистер Арнольд) также передалось по наследству, но у детей количество пальцев было больше обыкновенного не на руках, а на ногах — у дочери на правой ступне, а у сына — на левой.

— Я обладаю еще одной физиологической особенностью, но такой юной мадемуазели не могу ее продемонстрировать, — хитро усмехался мистер Арнольд, когда речь заходила о странностях его внешности. И оставалось только догадываться, что именно он имеет в виду: полтора члена, семнадцать яичек или грудное молоко, выпрыскивающееся вместо спермы при оргазме. Хотя последнее вряд ли возможно, ведь тогда бы у него не было детей.

Затем мистера Арнольда заинтересовало, кто владелец нашего издания. Когда его переспросили: «Официальный?» — он на секунду задумался, а потом сделал вид, будто понял, в чем дело, наверное, списав проблему на неточность перевода. В официальных документах значилось, что 90 % акций принадлежат основателю, господину А., фамилию которого я слышала впервые, а 10 % — господину Б., фамилию которого я слышала однажды раньше, но не помнила, где и когда. После того, как были опрошены все сотрудники, выяснилось, что у каждого своя версия на этот счет, но точной информацией не обладает никто. Это удивило господина Арнольда, но не остановило на пути поисков вывода «КРИСа-2» из кризиса.

Еще больше его удивили цифры газетного тиража, опубликованные на последней странице каждого номера и как минимум вдвое превышавшие численность тигиринского населения. Я объяснила ему, что тираж, обозначенный в газете, не имеет ничего общего с реальным, просто есть такая традиция. Если бульварные газеты пишут тираж в сорок раз больше реального, то «КРИС-2» все же ведет себя гораздо честнее и завышает цифру всего в двадцать раз. Делается это для того, чтобы у читателя не складывалось впечатление, что он покупает совсем уж малотиражную и никому не интересную газету. Голландский консультант внимательно выслушал мои пояснения и старательно записал себе что-то в блокнот.

Вопросы, которые он задавал в процессе изучения современного состояния украинского газетного бизнеса, часто были неожиданными, например: каким автомобилям отдают предпочтение наши читатели — японским, европейским или американским, купленным в кредит или за наличные; какой процент составляют те, чьи годовые доходы превышают 50 000 долларов; сколько раз в год наши читатели ездят отдыхать за рубеж и в какие преимущественно страны в летний и зимний сезоны; какой процент газетной прибыли составляет подписка и так далее.

Ему терпеливо объясняли, что большинство наших читателей предпочитает городской транспорт, их доходы в основном случайные и нерегулярные, а в общей сумме надо вычеркнуть хотя бы один нолик, что отдыхать за границу наши читатели ездят раз в несколько лет, преимущественно в Болгарию или Черногорию, а чаше всего — отдыхают в собственных домиках в пригороде, где выращивают годовой запас витаминов; прибыль же от подписки вычислить невозможно, поскольку газета вообще не приносит никакой прибыли.

 

Как применить голландскую науку в украинских реалиях

Приезд мистера Арнольда вдохнул в сотрудников редакции новые надежды. Нам казалось, что благодаря его авторитету и его советам мы сможем сберечь интеллигентное лицо газеты и в то же время придумаем, как зарабатывать деньги, не прибегая к резкому «пожелтению». Но действительность, как всегда, все опровергла (или опростила?). После первого знакомства с нами мистер Арнольд признал Степана Волка самым большим профессионалом во всей редакции.

— Он хорошо знает свое дело и задал правильное направление, так нужно работать и дальше. Газета должна сохранить интеллигентный имидж, но при этом увеличить количество читателей, — сказал он мне в конце первого дня визита.

На следующий день в комнате, выделенной редакцией мистеру Арнольду, на стенах висело множество цветных плакатов с написанным от руки текстом.

— Вот тут я перечислил недостатки вашей газеты, — сказал голландский консультант и показал на стену справа от меня. На трех больших плакатах я прочитала:

— некачественные фотографии;

— слишком длинные статьи;

— слишком маленькие буквы заголовков;

— слишком сложные карикатуры;

— отсутствует бренд;

— узкая целевая группа.

На левой стене висели плакаты с перечнем преимуществ нашей газеты перед другими изданиями, но их было гораздо меньше, чем недостатков. И это приводило к тому довольно грустному предположению, что даже теперешняя ипостась нашей газеты, которую все мы считали крайне «попсовой», все еще слишком интеллигентна и узконаправленна, согласно западным критериям маркетинговой политики. То есть процесс «пожелтения» только начинается.

Мистер Арнольд попросил собрать после обеда редакторов отделов и журналистов, которым он хотел прочитать лекцию о маркетинге текста. Для этого ему были нужны еще 15 бумажных листов большого формата, на которых он собирался запечатлеть свои мысли наглядно.

— Hi, I’m mister Arnold from Holland, — с важным видом поздоровался господин Хомосапиенс с аудиторией, что состояла из пана Незабудко, пана Айвазовски, пана Фиалко, пана Маргаритко, пана Штуркало и Олежки Травянистого. Я должна была переводить. Снежаны Терпужко не было, она поехала на место очередного преступления.

После этой фразы он сделал долгую паузу, очевидно, предназначенную для моего перевода. Я молчала, ожидая продолжения, кто-то из присутствующих тихонько прыснул.

— Do you translate this? — спросил он меня.

— They understand it, — сказала я.

— Really? — удивился мистер Арнольд, очевидно, не ожидавший от украинских журналистов столь высокого уровня развития. — It’s great! — Он просиял широкой американской улыбкой и продолжил.

— У каждого человека два полушария головного мозга: правое и левое, — сказал он и снова сделал долгую паузу. Я перевела и замолчала.

— У каждого человека одно из полушарий развито сильнее другого: правое развито сильнее левого, или же наоборот, — с тем же важным видом сообщил нам лектор.

Снова повисла пауза, и пан Маргаритко не выдержал:

— Или левое развито сильнее правого. Беда только тем, у кого оба недоразвиты. Мы долго будем терять тут время?

— Что сказал этот господин? — поинтересовался мистер Арнольд.

— Nothing. Your speech is very interesting, — ответил пан Маргаритко.

— Oh, you speak English, it’s great, — обрадовался мистер Арнольд и гнул свое дальше. — Люди, у которых сильнее развито левое полушарие, склонны к гуманитарным наукам. Они, как правило, становятся интеллектуалами и отдают предпочтение длинным текстам, насыщенным информацией. А люди, у которых сильнее развито правое полушарие, более склонны к наукам техническим, спорту, они более деятельные и стремятся воспринимать информацию в коротких текстах, желательно с иллюстрациями.

— А еще лучше по телевизору и вообще без текстов, — снова не выдержал пан Маргаритко.

— Нехай трындит, дайте человеку выпи…диться, может, он и шо толковое скажет, — успокоил собравшихся пан Незабудко.

— Я очень рад, что все помогают Вам с переводом, — доброжелательно улыбнулся мистер Арнольд. — Мне бы очень хотелось найти с вами общий язык и решить ваши проблемы. Так вот, подавляющее большинство ваших читателей составляют люди, у которых доминирует левое полушарие. Поэтому, чтобы увеличилось количество читателей, к ним должны присоединиться те, у кого доминирует правое.

— Без психиатра нам не обойтись, — отметил пан Фиалко.

— Да, да, именно с психологией все и связано. — Мистер Арнольд не мог нарадоваться, что его так замечательно понимают.

— Чтобы этого достичь, вам нужно осознать несколько простых истин:

во-первых, газета — это продукт, и он производится на продажу;

во-вторых, изготавливая этот продукт, ориентироваться следует не на себя, а на читателя, который этот продукт покупает;

в-третьих, реклама приносит деньги, поэтому относиться к ней нужно с почтением и уважением.

— Они там что, все по одному пособию учатся и перевели его Волку доступным для его полушарий языком? — на этот раз не выдержал пан Маргаритко. Но мистер Арнольд реагировал на скепсис нашего редакционного коллектива доброжелательно и с энтузиазмом.

— Вот тут, посмотрите, я перечислил недостатки вашей газеты. Стоит их преодолеть, и дела пойдут значительно лучше.

Из всех недостатков нашей газеты внимание редакции привлекло только слово «бренд». Его мы еще не слышали из уст Степана Волка.

— Нужно придумать какой-нибудь символ для вашей газеты. Например, зверька, который бы ассоциировался у читателей только с вами. Как кролик символизирует «Плейбой». Вашей газете, мне кажется, больше всего подходит дельфин. Ведь ваше издание высказывается всегда объективно, взвешенно, политически корректно и не поддерживает никаких радикальных политических сил. Я правильно это понимаю?

— Очень правильно. А дельфин подходит нашей умеренности, как название «Дерево Правды» — Кривой липе, — пошутил пан Незабудко на модную тему.

Последнюю акцию гражданского неповиновения в нашем городе провели поддеревом, на котором повесили плакаты «Дерево украинской правды» — а в народе его называют не иначе как «Кривая липа». «То, что правда у нас — липа, мы знали давно, а вот что липа эта еще и кривая, просто замечательно», — прокомментировал акцию «КРИС-2».

И действительно, трудно было представить мирного дельфина символом нашей радикальной, ироничной и острой газеты. Я попыталась объяснить это мистеру Арнольду.

— Именно этого я и боялся. Мне трудно оценить рыночную направленность содержания газеты, поскольку я не знаю языка. Это должны сделать вы сами. Но такие вещи, как агрессивность, субъективность по отношению к социальным или национальным меньшинствам, радикализм политических взглядов — вы должны себе запретить. Если вы хотите, чтобы вас читали все, не обижайте никого, будьте умеренными и объективными, представляйте разные точки зрения. О конфликтах, недоразумениях или спорах пишите сдержанно и не становитесь ни на чью сторону. Тогда вас будут уважать все.

— Или никто, — хмуро пробормотал пан Фиалко. Газетный маркетинг по-голландски, очевидно, не вызывал у него восторга.

И это было неудивительно, ведь все сказанное мистером Арнольдом полностью разрушало концепцию выпестованной нами элитарной газеты, которую приятно взять в руки и сравнить с любым массовым изданием. И разница тут не только в поверхностных отличиях — внешнем виде, например, размере фотографий, разница — в отношении к жизни и освещении событий. Например, в правительстве произошел очередной скандал. Другие газеты пойдут самым банальным путем и напишут об этом большими буквами на первой странице, на что мистер Арнольд с радостным выражением лица скажет: «Вери вери гуд!» Как будто люди не слышали об этом уже сто восемнадцать раз по радио или телевидению. «КРИС-2» не будет оскорблять чувство самоуважения своих читателей, и краткую информацию о скандале можно будет найти где-то в уголке 5-й страницы (часто бывает, что из-за чьей-то невнимательности в газете оказывается две или даже три пятых страницы, но ни одной восьмой или одиннадцатой, однако наши читатели давно привыкли и справляются с этим), зато на первой будет сдержанная, но довольно пространная статья о правительственном кризисе где-нибудь в Колумбии, чтобы можно было провести параллели.

Когда же какое-нибудь значительное событие происходит в культурной жизни страны, писать о нем мы тоже не будем сразу и на видном месте. Подождем, пока пройдет несколько дней, а то и недель и кто-нибудь принесет статью глубокую, аналитическую и действительно заслуживающую внимания. К тому времени предыдущие публикации в других изданиях уже забудутся.

Оценить нашу работу может читатель вдумчивый, неторопливый и самостоятельный, которому не нужно все разжевывать и подавать готовые выводы. Он добывает информацию сам и вовремя, а наша газета дает ему возможность сравнить свои выводы с размышлениями авторитетных людей. Жаль только, что таких читателей в нашем городе мало.

Оказалось, мистер Арнольд только притворялся, что не улавливает враждебности аудитории на своих лекциях. После окончания одной из них он пожаловался мне, что к его советам отнеслись цинично, высокомерно и без должного понимания. А он так старался, разрабатывал целую концепцию. Мне стало неудобно. Мистер Арнольд посоветовал мне передать руководству его рекомендацию поработать над созданием позитивного настроя в газете. По его мнению, неплохо было бы провести «цветные выходные», как это называется в специальной литературе. В выходной день нужно собрать сотрудников в редакции, раздать им воздушные шары и баллончики с красками, и всем вместе украшать редакционные стены граффити. На входе можно повесить портрет основателя и тоже украсить его разноцветными шариками. А потом всем вместе выпить кофе.

Я попыталась представить себе, как отнесутся к этому предложению люди, которые и так работают практически без выходных, круглосуточно и без зарплаты. Хотя с другой стороны, если каждый сможет большими буквами написать все, что думает об Основателе, на его портрете, это может оказать неплохой терапевтический эффект.

Два следующих дня мистер Арнольд проводил лекции по маркетингу для отделов рекламы и сбыта (укаждогочеловекадваполушарияголовногомозга и т. д.). Отличалась только вторая часть каждой из лекций. Отделу рекламы мистер Арнольд рассказывал, как создавать рекламное портфолио, какие аргументы приводить в разговоре с рекламодателем, как накапливать базу данных потенциальных подписчиков и спонсоров, как писать рекламные тексты, как находить нужные номера телефонов и т. п. Реакция сотрудниц отдела рекламы понравилась мистеру Арнольду гораздо больше, чем реакция журналистов. Девочки с героическими фамилиями завороженно слушали откровения голландца, время от времени задавая примерно такие вопросы:

— А если рекламодатель не хочет рекламироваться, что делать?

— А в Голландии бывает реклама по бартеру?

— Сколько у вас зарабатывает рекламный агент?

Мистер Арнольд терпеливо отвечал на все, даже самые бессмысленные, вопросы и был очень доволен результатами своего труда. В конце лекции для рекламного отдела он порекомендовал оригинальный и, с его точки зрения, отвечающий имиджу газеты способ привлечь дополнительные деньги на развитие газеты методом фандрейзинга. Для этого нужно закупить грузовой трейлер резиновых уточек, желательно в желто-синих цветах, чтобы читатели видели патриотизм издания, пустить уточек плавать в местный водоем, желательно в воскресенье, и собирать по нескольку условных единиц с каждого, кто захочет выловить себе такую уточку с яркой надписью «КРИС-2». «Делать деньги можно из всего», — убежденно заявил наш голландский гость. Сотрудницы отдела рекламы вдохновенно отреагировали на его предложение и живо совещались, как им обсудить с паном Незабудко воплощение этой идеи в жизнь. Мне не хотелось их огорчать, поэтому я не высказала вслух свои сомнения насчет того, что вырученных таким образом средств может в результате оказаться гораздо меньше, чем стоит трейлер резиновых уточек. И это в ситуации, когда уже месяц не за что купить даже бумаги для факса.

Сотрудникам отдела сбыта мистер Хомосапиенс посоветовал организовать новый вид сервиса: развозить газеты подписчикам на велосипеде, чтобы заменить банальные услуги почты. Газете нужно было всего-навсего нанять для этого школьников и студентов. Такая форма доставки проявила себя в Голландии как гораздо более оперативная и эффективная, чем обычная почта. Сотрудники отдела сбыта согласились с мистером Арнольдом, хотя и не знали, как именно удалось бы решить небольшую проблему, состоящую в том, что ключи от почтовых ящиков находятся у почтальона, поэтому газеты придется разносить непосредственно под двери подписчикам. А учитывая количество велосипедных краж и узкие лифты в наших многоэтажках, бедным школьникам и студентам пришлось бы носить велосипеды на руках на 4-й, 5-й, а то и 9-й этаж. «Одна фирма уже проводила такой эксперимент, — рассказал один из слушателей. — Сервис действительно пользовался немалой популярностью среди клиентов, но невозможно было найти желающих выполнять эту работу. Люди увольнялись, проработав всего несколько дней».

— Вы должны искать новых читателей вот здесь, среди людей, у которых доминирует правое полушарие головного мозга. Эти люди умеют зарабатывать деньги, в отличие от интеллектуалов, которые умеют их только тратить, — каждый раз восклицал мистер Арнольд, когда мы ходили обедать или ужинать в один из дорогих ресторанов, где он с наслаждением лакомился осетриной, икрой и прочими деликатесами украинской кухни, всегда удивляясь скромной, по его представлениям, сумме счета.

Нас окружали в основном парни разных степеней бритоголовости и девушки в мини-юбках критической длины, все в одинаковых кожаных куртках, с выражениями лиц, отвечающими неписаному стандарту, в который вряд ли входила привычка читать что бы то ни было, кроме разве что инструкций к мобильным телефонам. А фото любого из них, занятого просмотром «Дискурса КРИС-2», «Арт-КРИСа» или же «КРИСа духовного», обязательно вдохновило бы нашего карикатуриста. Не знаю, изменил бы мистер Арнольд свое мнение, понимай он их разговоры, но я ему искренне завидовала, ведь он был избавлен от удовольствия слушать эти диалоги.

В тот день мы с мистером Хомосапиенсом, как всегда, начали свою работу в 9:00. В редакции было еще пусто, наверное, вчера поздно сдали номер, я сварила кофе, и не успели мы еще сделать по глотку, как внезапно в комнату (а это был кабинет пана Фиалко) ворвалась какая-то тетенька, за нею бежал растерянный охранник, который не сумел сдержать напор посетительницы. Тетенька активно размахивала газетой и негодующе жестикулировала.

— То, что вы творите, — просто хамство! — задыхаясь, выпалила она с порога. — Так нельзя, я требую компенсации!

— Что случилось? — поинтересовался мистер Арнольд.

— Так вы еще и на иностранцев работаете? Тогда ничего удивительного, тогда я все понимаю. Вы только посмотрите на это! — Ее негодование, казалось, могло снести стены небольшого кабинета. Массивная фигура женщины неумолимо надвигалась на нас, и даже дородный мистер Арнольд, видимо, ощущал себя не слишком комфортно, а я на всякий случай вжалась в кресло, вцепившись в подлокотники.

— Вы только посмотрите, что сделали с моей статьей! Я — известный тигиринский деятель культуры, мои работы отмечены многочисленными премиями и наградами, и как вы после этого могли такое сотворить с МОИМ (это слово нужно было бы еще дважды подчеркнуть и снабдить тремя восклицательными знаками) текстом? Вот, сравните!

И тетенька ткнула мне под нос газету с выделенной в ней фразой «Тигиринское искусство еще не совсем деградировало», а потом рукописный текст, в котором значилось: «Тигиринское искусство уже почти совсем деградировало». Я перевела прочитанное мистеру Арнольду. Тетенька продолжала возмущаться:

— Так изуродовать статью! И чью?! Да вы все еще под стол пешком ходили, когда я уже была признанным тигиринским деятелем культуры, я прекрасно ориентируюсь в ситуации, и если я написала, что искусство уже почти совсем деградировало, какое вы имели право исправлять и так грубо обращаться с текстом?!

Охраннику после многократных попыток все же удалось вывести тетеньку из нашей комнаты. А мистер Арнольд еще долго пребывал под впечатлением:

— Ваши читатели просто не знают меры. Как можно обижаться на такое незначительное исправление? Редактор для того и существует, чтобы исправлять то, что считает нужным. У нас бы такого скандального автора дальше охранника вообще не пустили бы и никогда больше не печатали бы ее статей. Это неслыханно! Со всякой ерундой бежать сразу к главному редактору. Да что она о себе думает?

Этот эпизод мистера Арнольда просто поразил. Он еще долго размышлял над отличиями между голландским и украинским менталитетом, пытался оправдать их особенностями климата, исторического, экономического и общественно-политического развития, просто оправдать или просто понять, но день закончился, а мистер Арнольд так и не смог смириться с этим, по его словам, «беспрецедентным инцидентом». Я решила не расстраивать его еще больше и не сказала, что подобные сцены происходят в редакции практически еженедельно.

 

Из материалов следствия

Фрагмент допроса гр. Фиалко С. Ж.

Следователь (далее — С): Когда, где и при каких обстоятельствах Вы последний раз видели пропавшего гражданина Голландии мистера Арнольда Хомосапиенса?

Допрашиваемый (далее — Д): 8 марта в ресторане «Интерэкстрим», где наша редакция праздновала выход 500-го номера.

С: Как вел себя мистер Хомосапиенс во время вечеринки?

Д: Он произнес тост «За коммерцию и процветание», все выпили, кроме пана Айвазовски, потом пошел танцевать с сотрудницами рекламного отдела. Потом предложил тост «За новые направления развития, забудем старое», все снова выпили, кроме пана Айвазовски и пана Незабудко. Потом пан Незабудко подсел ко мне, и мы стали говорить о старых добрых временах, дальнейшее я плохо помню в деталях, извините. Мы с паном Незабудко и паном Айвазовски взяли такси и поехали ко мне, засиделись до утра, и все вместе пришли сюда на допрос, почему-то все три вызова принесли на мой адрес.

С: Как Вы относились к мистеру Хомосапиенсу?

Д: Я мало с ним общался, только через переводчика. Но, хотя я не против, чтобы «КРИС-2» превратился в успешный коммерческий проект, не хотелось бы уподобляться бульварным изданиям, хватит с нас засилья русскоязычной попсы. Газета, которая не воспитывает своего читателя, не заслуживает уважения, поэтому не знаю, мог бы я работать в такой газете. А лично против мистера Арнольда я ничего не имею. Не имел, извините.

С: О чем Вы говорили у себя дома с паном Незабудко и паном Айвазовски?

Д: О мистере Хомосапиенсе не говорили.

Фрагмент допроса гр. Айвазовски С.

(допрашиваемый категорически против использования формы обращения по отчеству)

С: Когда, где и при каких обстоятельствах вы в последний раз видели пропавшего гражданина Голландии мистера Арнольда Хомосапиенса?

Д: В ресторане «Интерэкстрим» 8 марта, в 23:30, тогда я сел в такси и уехал оттуда. Но другие остались.

С: Кто именно остался?

Д: У вас есть списки приглашенных, посмотрите, пожалуйста.

С: Помните ли вы тосты, которые провозглашал за столом мистер Хомосапиенс перед тем, как вы ушли, и не происходило ли ничего странного в ходе празднования?

Д: Он предложил тост «За коммерцию и процветание», потом тост «За новые направления развития, забудем старое». Ничего странного не происходило.

С: Выпили ли вы за сказанное?

Д: Нет. Я не обязан.

С: А кто еще не выпил?

Д: Я не обязан следить за тем, как напиваются мои сотрудники.

С: Куда вы поехали из «Интерэкстрима»?

Д: Это мое личное дело, почему я должен в этом отчитываться?

С: Потому что это допрос. Куда вы поехали?

Д: А какие у вас основания меня подозревать?

С: Здесь я задаю вопросы, а вы отвечаете, не забывайте, пожалуйста.

Д: Я поехал к пану Фиалко.

С: Как вы относились к мистеру Хомосапиенсу?

Д: Я не считал целесообразным как-то к нему относиться, он приехал учить наших менеджеров продавать газету, при чем тут я? Я не торговый агент.

С: То есть вы недолюбливали мистера Хомосапиенса?

Д: Если я не общаюсь с киоскерами, которые продают нашу газету, это не означает, что их недолюбливаю, просто у нас разные приоритеты.

С: Вы были против тех нововведений, которые пытался внедрить в газете мистер Хомосапиенс?

Д: Не так просто все изменить только потому, что кто-то вдруг приехал из-за границы и считает себя умнее прочих.

С: О чем вы разговаривали дома у пана Фиалко с ним и паном Незабудко?

Д: Это несущественно.

С: Разговаривали ли вы о мистере Хомосапиенсе?

Д: Да, но не похищали его.

Фрагмент допроса гр. Незабудко Ю. О.

С: Когда, где и при каких обстоятельствах вы последний раз видели пропавшего гражданина Голландии мистера Арнольда Хомосапиенса?

Д: В той халабуде за городом, «Интерсрим» какой-то, обмывали 500-й номер.

С: Как вел себя мистер Хомосапиенс?

Д: Не помню, пьяный был.

С: Можете ли вы вспомнить, кто именно и под какие тосты мистера Хомосапиенса не поднимал бокала?

Д: Не знаю, сам не пил.

С: Почему?

Д: Если я хороший редактор здесь, в Тигирине, это не значит, что я разбираюсь в коммунальной политике Амстердама.

С: Это означает, что вы недолюбливали мистера Хомосапиенса?

Д: Это означает, что я не во всем с ним соглашался. А долюбливать его в мои обязанности не входит.

С: Разговаривали ли вы у пана Фиалко о мистере Хомосапиенсе?

Д: Нет.

Примечания следователя:

1. Фиалко, Незабудко и Айвазовски пытаются скрывать, что говорили о Хомосапиенсе, уехав из «Интерэкстрима».

2. Из результатов допросов всех присутствовавших следует, что до утра в «Интерэкстриме» остались только сам мистер Хомосапиенс, несколько сотрудниц рекламного отдела и Снежана Терпужко, все остальные разъехались раньше.

3. Доброжелательно о пропавшем отзываются только сотрудницы рекламного отдела, Снежана Терпужко и Горислава Галичанко, все остальные его недолюбливали.

4. В ходе допроса подозреваемый Незабудко Ю. О. попросил лист бумаги, на котором написал: «Всё, что сердцем не обнять, заменяет слово „блядь“».

 

Дневники украинской журналистки

Однажды мне довелось брать интервью у популярного столичного телеведущего Василия Мокрого. Он приехал в Тигирин снимать выпуск своей новой программы «Дискуссии в прямом эфире». Программа имела культурологическую направленность, и ее участниками были режиссеры, писатели, сценаристы, актеры, журналисты. Высокого рейтинга у этой передачи не было, как и у всех передач такого типа, поэтому ее неофициально спонсировала некая политическая структура. Время от времени участниками программы становились политические деятели, в частности, из регионов. На интервью ведущий согласился довольно охотно и сказал, что в столичных журналистских кругах у «КРИСа-2» неплохая репутация, хотя сама газета до столицы не доходит. Это было приятно услышать, и, возможно, как раз поэтому я начала с достаточно претенциозного вопроса:

— Как Вы считаете, обладает ли современная украинская журналистика рейтингом доверия в социуме?

Василий Мокрый доброжелательно улыбнулся и ответил гораздо короче, чем я надеялась:

— Журналистика никогда не относилась к уважаемым профессиям и нигде в мире не относится. Профессия влиятельная, властная, но уж никак не почетная. Не детский врач, не пекарь, не пожарник.

— А Вам это не мешает?

— Нет, тем более что я не журналист по специальности, а ученый. Много лет работал в научно-исследовательском институте, изучал взрывоопасные вещества. Кстати, вот вам пример уважаемой профессии. Ведь стереотипное представление об ученом — этакий оторванный от жизни человек в носках разного цвета, абсолютно безвредный и беззащитный. Но тем не менее сознательно создает взрывоопасные вещества. Журналистские статьи, по-моему, менее опасны.

— Поэтому Вы ушли из науки?

— Нет, не поэтому. Просто я был плохим ученым, а теперь стал хорошим журналистом. Надеюсь, хорошим. Стараюсь честно делать свое дело и изменять то, что от меня зависит.

— Например?

— Например, названия программ. Когда я пришел работать на наш телеканал, там была программа криминальной хроники под названием «Куски мяса на асфальте». По-моему, такие названия — самое худшее, что есть в журналистике. И с этим надо бороться.

— А с засильем стрельбы, взрывов и порнографии на телеэкране?

— К сожалению, труднее. Всего этого так много не потому, что журналистам нравится такое снимать, а потому, что зрителям нравится такое смотреть.

— Один известный человек сказал: «Я бы хотел, чтобы по телевизору иногда показывали что-то и для умных. Они тоже люди и не виноваты, что такими родились». Показывают ли что-нибудь для них на вашем канале?

— Бывает, но после двух часов ночи.

— А вы сами смотрите наиболее популярные передачи вашего канала?

— Когда владельца канала MTV спросили, нравится ли ему музыка, которую транслирует его канал, он ответил, что обанкротился бы, если бы пускал в эфир ту музыку, которую слушает сам. А я даже не владелец.

— Нормально ли, когда каждая газета, радио- или телеканал кому-то принадлежит и открыто лоббирует политические интересы хозяина?

— Это действительно распространено. Проблема, по-моему, не в том, что СМИ кому-то принадлежат, а в том, кому именно они принадлежат. Если владелец — Вася Пупкин, у которого «цепура в натуре» — это очень плохо. Если же сын Васи закончит Оксфорд и станет собственником какого-то СМИ, это уже будет лучше. А когда Оксфорд закончит правнук Васи, будем считать проблему решенной.

— А когда журналисту платят за «заказуху»?

— Тоже зависит от заказчика и того, что заказывают. Если платят за то, чтобы ненавязчиво упомянуть в тексте программы или статьи о преимуществах мыла «Лаванда» перед мылом «Березка», большой проблемы я не вижу. Почему бы журналисту не подработать? А если заказывают политический компромат, который нужно выдать за собственную точку зрения, это уже гораздо хуже. Но здесь не столько глобальная проблема общества, сколько дело личной порядочности каждого.

— А возможна ли в Украине журналистика европейского образца?

— А разве существует такой образец? В Украине возможна профессиональная журналистика. А профессионализм зависит не от того, на какую аудиторию работает человек — на широкую или камерную. Сейчас уровень профессионализма молодых журналистов очень низкий, поэтому хорошим считается уже тот, кто знает, как пишется «плацкартный вагон» и не перевирает фамилию человека, у которого берет интервью. На Западе уровень профессионализма значительно выше, потому что лучше образование и больше конкуренции. Думаю, у нас тоже скоро будет лучше, по крайней мере, с конкуренцией.

На протяжении всего разговора возле нас стояла девочка с диктофоном и внимательно слушала. Дождавшись паузы, она сказала:

— Извиняюсь, что прерываю, пан Сухой. Я — Леся Пицык, газета «Подробности», тираж 100 000. Скажите, пожалуйста, куда вы ездите отдыхать?

— Ну, вот, пожалуйста, — улыбнулся мне Василий Мокрый и ответил Лесе Пицык: — Я не езжу отдыхать уже десять лет, потому что у меня много работы. Женат, двое детей, жена — Лев по гороскопу. Я — Рак. Любимое блюдо — фондю с шампиньонами. Рекомендую объяснить вашим читателям, что это такое. На телевидении работаю 15 лет, до этого был профессором химии в Московском университете. По происхождению — поляк. Живу в Украине более 30 лет. Свободно говорю на двенадцати языках, перечислять не буду, так как названия большинства из них, как правило, печатают с ошибками. Люблю импрессионистскую живопись, посмотрите в словаре и не путайте с экспрессионистской, в свободное время занимаюсь фотографией и кулинарией. Есть еще какие-то вопросы?

— Скажите, — Леся не проявляла никаких признаков растерянности, — а «фондю» пишется через «а» или через «о» и в каком словаре все это искать?

— Спросите у вашего редактора, — ответил телеведущий.

Девочка обиженно отошла.

— Вместо таких журналистов на пресс-конференции можно присылать факсы с анкетными вопросами, — возмутилась я.

— Да, но радуйтесь, что Вы не на ее месте. Работали бы Вы в таком издании, задавали бы точно такие же вопросы. А если Ваша газета напечатает все, о чем мы здесь говорили, я очень удивлюсь. В столичных медиа это невозможно.

— Не кажется ли Вам, что уровень журналистов, как и общий уровень образованности в обществе, резко снизился в последние годы?

— Эта проблема всегда была и всегда будет. Я не люблю пессимистических прогнозов.

Я вспомнила, как однажды учительницу украинской литературы заменяла учительница русской — Эвелина Степановна, которая запрещала нам произносить ее отчество по-украински, считая, что это «отдает деревенщиной». Темой урока было творчество Леси Украинки, и я до сих пор помню, как Эвелина Степановна, медленно передвигаясь между рядами, бормотала странные слова, для нас звучащие примерно так: «Наибольшим, это самое, перемуществом ее поэзии щитается трагизм женского участия». А когда отличник Костик Гриценко без всякой задней мысли переспросил: «Участия в чем, простите пожалуйста?», учительница поставила ему двойку. Эвелина Степановна была женой начальника районо, поэтому никто не решался с ней спорить, а уж тем более сомневаться в ее профпригодности. Василий Мокрый прав, эта проблема существовала всегда. И не только в журналистике.

«Пятый труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли три самые популярные газеты нашего города — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности» — через двадцать три дня после исчезновения мистера Арнольда. Все они рассказывали об изуродованном трупе полноватого мужчины средних лет, найденном ночью на помойке возле одной из новостроек. На теле не обнаружено никаких документов, а отрезанная голова исчезла. «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — писали газеты. — Существует предположение, что в городе появился серийный убийца».

 

Что делать, когда за тобой следят

Это ощущение пришло ко мне давно. Еще до того, как в моей жизни появился Агатангел, или, может, уже после? Не помню. Но в любом случае очень давно. Агатангела я обычно ношу с собой. В редакции он никому не мешает, а иногда и помогает избавиться от особенно навязчивых пенсионерок, требующих «напечатать опровержение». В таких случаях Агатангелу достаточно выскочить на письменный стол главного редактора, элегантно почесать за ухом своим эффектным хвостиком — и бабку как ветром сдувает. С тех пор, как Агатангел поселился у меня на плече, мой рейтинг в среде тинейджеров нашего района серьезно вырос. Все они теперь уважительно здороваются со мной и чаще, чем раньше, покупают «КРИС-2». Не знаю, что именно их там интересует, возможно, рубрика Олежки Травянистого.

Надеюсь, у меня еще не невроз и не мания преследования. Может быть, ощущение постороннего взгляда не отпускает меня из-за того, что Агатангел всегда со мной — но, с другой стороны, я привыкла к нему настолько, что иногда просто не замечаю. Не исключено, что причина моих мучений кроется в манере Агатангела очень внимательно следить за каждым моим движением и ни на минуту не выпускать меня из поля зрения. А может быть, в том, что его глаза поблескивают в темноте, похожие на огоньки включенного видеомагнитофона, и временами кажется, что их мерцание сопровождается тихим шорохом, как бывает при перемотке видеокассеты. Возможно, это всего лишь причуды моего больного воображения или переутомленного сознания, но в последнее время я не позволяю Агатангелу спать со мной в одной комнате, и мне немного легче.

 

Где лучше всего праздновать юбилеи

Празднование выхода 500-го номера газеты решено было провести за городом. Пан Фиалко объявил, что в субботу вечером всех ждет автобус, который отвезет журналистов и мистера Арнольда на базу отдыха «Интерэкстрим». Это одно из самых дорогих и респектабельных загородных заведений такого типа. В назначенное время, кроме сотрудников редакции и мистера Арнольда, появился незнакомый мне человек, к которому пан Незабудко уважительно обращался на «вы» и ни разу не назвал его по имени. Возможно, это был сам Инвестор. Не появился только пан Маргаритко. Снежана Терпужко пришла в длиннющей полупрозрачной греческой тунике, в ярко-красном парике, с довольно скромным доя нее макияжем. Последними прибыли мы с мистером Арнольдом.

Радуясь возможности сдружить наш редакционный коллектив, мистер Хомосапиенс еще в автобусе начал раздавать всем новогодние маски, рассказывать, что нас ждет не просто party, а настоящий карнавал. За две недели, проведенные голландцем в редакции, все успели привыкнуть к его английскому и пытались объясниться самостоятельно, спрашивая у меня только значения отдельных слов.

В банкетном зале было накрыто пять столов, четыре из которых украшало по букве, а пятый — цифра «2»; все вместе они составляли название нашей газеты. Среди алкогольных напитков был большой выбор пива и коньяка, что, по мнению нашего Инвестора (или того, о ком мы в тот вечер думали, что именно он и есть наш Инвестор), должно было бы символизировать удачное сочетание демократизма и аристократизма, лежащее в основе газетной политики. Об этом он сказал на ухо пану Незабудко, а тот озвучил для всех. Стены были украшены увеличенными копиями газетных номеров — сотым, двухсотым, пятисотым. Блюда, заявленные в меню, назывались тоже символично: ветчина «Галицкая автономия», салат «Слава сепаратизму» (вареные креветки, авокадо, соус с белым вином), десерт «Душа москаля» (кусочки сала в шоколаде) и так далее.

Первый тост произнес пан Незабудко.

— Так вот шо, бля, — начал он. — Хочу вам, ребята, пожелать, потомушо такая вот фигня…

Арнольд радостно реагировал на знакомые каждому иностранцу слова в речи пана Незабудко, каждый раз кивая, а иногда даже хлопая в ладоши при слове «фигня», «бля» или «сука».

Пан Незабудко призывал расслабиться и максимально «релакснуть», потому что музон и хавчик кайфовые, компания — просто супер, а жить надо сегодняшним днем, а то завтра может и не настать. «Цум воль!» — обратился он к мистеру Арнольду, поднимая бокал, тот растерянно улыбнулся, но выпил.

Потом он объяснил мне, что голландцы очень не любят немецкий язык, и когда кто-то обращается к ним по-немецки, как правило, обижаются. Эта странная традиция началась у них с того, что во время Второй мировой войны немцы, оккупировав Голландию, массово отбирали у населения велосипеды. С тех пор, когда речь заходит о Германии, голландцы говорят: «Пусть вначале отдадут наши велосипеды». Это, конечно, шутка, уверял мистер Арнольд, но если есть выбор, на каком языке обратиться к голландцу — на немецком или английском, — то немецким лучше не пользоваться.

«Найден серийный убийца»

Под такими заголовками вышли три самые популярные газеты нашего города — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности» — через тридцать дней после исчезновения мистера Арнольда. «В совершении пяти кровавых преступлений сознался безработный гражданин К., — писали газеты. — Его выгнала из дому жена за алкоголизм, и он таким способом решил отомстить всем, кто заходил в подъезд. Злоупотребление алкоголем привело к нарушениям психики преступника, и уже после 100 граммов водки он начинал видеть в каждом прохожем мужского пола любовника своей жены, поэтому бросался на него с ножом. Есть предположение, что ему помогали в совершении преступлений, но К. упорно отказывается назвать сообщников».

 

Что такое «крыша», или Панько Овочевый

В штатном расписании редакции есть должность автора идеи, фамилия которого указывается на последней странице всех выпущенных нами номеров. Автором идеи у нас работает Панько Овочевый (в личном общении — Лёня), и его в редакции почему-то побаиваются.

Этот невысокий лысоватый мужичок выглядел бы довольно неприметно, если его одеть в обычные вещи, но он независимо от времени года носит темные очки и дорогие костюмы, рубашки к которым (в основном ярко-красные) оставляет навыпуск. На одном боку у него всегда как минимум один мобильный телефон, на другом — не менее двух пейджеров. Он старательно пытается скрыть свое еще не очень заметное брюшко и курит сигареты марки Dunhill. Необычность его фигуре придают прежде всего небольшие рожки, едва заметно выглядывающие из-за редких кустиков волос на затылке. Когда Панько Овочевый морщит лоб, пытаясь понять текст, который читает, или собеседника, с которым общается, рожки, очевидно не совсем твердые, тоже слегка морщатся и начинают напоминать переспелые огурцы, уже не очень годные к употреблению, разве что для консервирования на продажу.

Рассказывают, что его сдержанность и молчаливость после первой же выпитой рюмки мгновенно исчезают. Однажды во время особо удачного вечера Панько умудрился не только полностью уничтожить витрину бара, разбомбив ее вдребезги пустыми бутылками, которыми целился в стойку прямо из-за стола, но и поранить бармена, неосторожно подставившего голову под удар. На следующий день, протрезвев, Панько в троекратном размере возместил убытки владельцу бара и купил новую машину пострадавшему. Бармен очень обрадовался подарку, когда вышел из больницы, куда лег с сотрясением мозга.

Панька Овочевого называют «отцом тигиринской журналистики». Круг его знакомств чрезвычайно широк и достигает самых высоких сфер. Каждый высокопоставленный чиновник оказывается на седьмом небе от счастья, когда Панько заходит к нему «потрепаться» с бутылкой хорошего коньяка и шахматами. Кто-то рассказывал мне историю о таких посиделках, когда Панько наведался к чиновнику высочайшей категории, который как раз собирался ехать на важную встречу. Невероятно обрадовавшись гостю, чиновник задержался еще на минуту и выпил с Паньком рюмочку, а потом извинился и хотел было выйти. Панько попробовал убедить хозяина кабинета перенести встречу и все-таки сыграть партию в шахматы. Но чиновник не соглашался, встреча была слишком важной. Поняв, что переубедить хозяина не удастся, Панько попросил подождать еще несколько секунд и отлучился из кабинета.

Вскоре он вернулся и вежливо попрощался с хозяином. Чиновник, спустившись вниз, увидел, что его служебная машина догорает вместе с водителем, не успевшим выпрыгнуть. Происходило все среди бела дня в центре города. Поэтому функционер резко изменил свои планы и, перепрыгивая через две ступеньки, вернулся в кабинет, где Панько уже успел расставить на доске шахматные фигуры. Друзья мило провели вечер, допив бутылку за изрядным количеством партий. На следующий день Панько подарил чиновнику новый автомобиль, а вдове водителя назначил пожизненную пенсию, которую до сих пор пунктуально выплачивает.

Каждое утро Панько Овочевый появляется на редакционном совете, молча оглядывает присутствующих из-под сдвинутых на нос темных очков и углубляется в чтение свежего номера. Пока редактора отделов высказывают свои предложения по содержанию следующего номера, пан Овочевый красным маркером делает пометки в газете, время от времени недовольно морща лоб и рожки.

В редакции панически боятся Панька Овочевого. Особенно в том состоянии, когда его рожки-огурцы приобретают характерный сморщенный вид. Когда автор идеи заканчивает чтение, то обводит всех придирчивым взглядом, от которого у пана Фиалко выступает на лбу холодный пот и начинают дрожать крепко стиснутые губы. Возможно, у него дрожат и пальцы, но он старательно прячет их под столом, прекращая даже нервно постукивать карандашом по краю своего блокнота, где аккуратно делает заметки в течение совещания.

Его старательность часто выглядит несколько чрезмерной, наверное, от волнения. Например, пан Фиалко изо дня в день записывает за мной один и тот же текст: «Кроссворд, календарь знаменательных событий, гороскоп и материал развлекательного содержания». Так я обычно описываю, из чего будет состоять моя рубрика в следующем номере, и каждый раз никто так и не решается поинтересоваться, о чем будет «материал развлекательного содержания», не говоря уже о перечислении знаменательных событий, произошедших в означенный день, или темы кроссворда. Но это не так важно.

Волнение пана Фиалко достигает апогея, когда Панько Овочевый обводит взглядом всех присутствующих и останавливается на лице заместителя главного редактора. В этот момент пан Фиалко порывисто достает руки из-под стола (тут становится заметно, что они довольно сильно дрожат), резким движением выпрямляется в кресле и закрывает блокнот, как будто побаиваясь, что сейчас его попросят продемонстрировать записи, и тогда выяснится, что на каждом листочке написано: «Поел, стр.: кроссв., календ, знаменах событ., гороск., матер, развлекат. содерж.».

Но Панько Овочевый не интересуется блокнотом пана Фиалко. Более того, он не делает ничего, способного вызвать страх у нормального человека: не повышает голос, не стучит кулаком по столу, даже не открывает рта, чтобы высказать свои замечания, мысли или, например, вопросы, которые возникли у него во время прочтения свежего номера и которые он так методично и старательно отмечает каждый день в своем экземпляре красным маркером. Панько Овочевый просто встает со своего места и молча, ни с кем не прощаясь, выходит прочь из кабинета, оставив на столе прочитанную газету.

В этот момент как пану Фиалко, так и всем присутствующим становится значительно легче, и дальнейший ход ежедневного совещания протекает в более непринужденной атмосфере. Сотрудники редакции несколько раз пытались выяснить, что же именно отмечает в газете красным маркером Панько Овочевый. Но связь между отдельными подчеркнутыми им фразами или недостатки, найденные в них автором идеи, так и остались для нас тайной, в чем, возможно, и заключается причина нашего панического страха перед этим человеком. Чаще всего подчеркнутыми оказываются обороты такого рода: «французский кутюрье», «сублимация», «дискурс», «лапидарно», «симультанно», «детерминированный» и др. Никакой семантической, грамматической или хотя бы этимологической связи между ними установить так и не удалось.

 

Фантомные голландские реалии

По всем самым строгим голландским критериям мистер Арнольд считается богатым человеком. Даже очень богатым. Высочайшей меркой богатства по голландским стандартам, да и с точки зрения самого мистера Хомосапиенса, является собственный дом. Его стоимость поразила бы даже чье-то более развитое в финансовом плане воображение, чем мое. Я себе такую сумму просто не могу представить. Как не могу представить, например, сумму годового бюджета Украины, Польши, не говоря уже о каких-нибудь Соединенных Штатах, хотя дом мистера Хомосапиенса стоит, разумеется, намного меньше. Мистер Арнольд не скрывает стоимости своего дома, и можно понять приятное ощущение, охватывающее его, когда он произносит эту цифру и наблюдает, как на лице собеседника проявляется какое-то одно чувство из целого спектра возможных. Например, чувство глубокого уважения, близкого к гордости (на лице владельца соседнего, не менее дорогого дома), зависти, близкой к ненависти (у владельца соседнего, менее дорогого дома или, скажем, зятя), чувство гендерной или поколенческой несправедливости (у представителей соответствующих социальных групп) и, наконец, чувство растерянности, которое я наблюдала на лицах всех моих знакомых, услышавших о том, сколько стоит дом мистера Арнольда. Наверное, такое растерянное выражение появилось и у меня на лице, потому что именно так я, как правило, реагирую на вещи, которых не могу себе представить.

Мистер Арнольд — собственник рекламного агентства, которое основал после многих лет работы шефом рекламного отдела одной из самых крупных голландских газет. Он уделяет большое внимание своим излюбленным привычкам, к которым относятся прежде всего ежедневные утренние ритуалы: разобрать газету на отдельные листы и читать, начиная с середины, а потом оставить возле пустой чашки из-под кофе помятые страницы в произвольном порядке, несмотря на то, что это страшно нервирует жену; заглянуть в унитаз и внимательно рассмотреть собственные экскременты, для чего мистер Арнольд даже купил унитаз специальной формы; незаметно подкрасться к жене сзади и легонько ущипнуть ее за ягодицу, что тоже ужасно ее злит; выйдя на улицу, заметить, что его машина чище машины соседа. К излюбленным относятся и просто ежедневные привычки (смотреть вслед школьницам в коротких юбочках), привычки воскресные (косить траву на газоне перед собственным домом) и праздничные (разрезать острым ножом торт, купленный на свой вкус и вопреки пожеланиям всех остальных).

Когда дети были маленькими, мистер Арнольд купил коня и получил на специальных курсах диплом жокея, потому что вся семья увлекалась конным спортом. Глава семейства до сих пор неплохо играет в хоккей на траве и в своем пенсионном возрасте остается капитаном команды ветеранов, которая каждый месяц устраивает матч с командой ветеранов соседнего района. Дом мистера Арнольда расположен в предместье Амстердама.

Мистер Арнольд охотно рассказывает про свою семью. Одна из его любимых историй — о том, как они с женой праздновали Новый год перед рождением первого ребенка. За время, проведенное нашим консультантом в Тигирине, я слушала эту историю как минимум трижды. Каждый раз с небольшими вариациями.

Место и дата событий, правда, оставались неизменными — Амстердам, ночь наступления 1968 года. В загородном особняке (в одном из вариантов этой истории дом принадлежал родителям мистера Арнольда, в другом — родителям его жены, согласно третьей версии, действие происходило в общежитии в центре города) большая студенческая компания праздновала Новый год. It was very funny, — каждый раз говорил в этом месте голландец и почему-то громко смеялся.

Как именно компания развлекалась в ту ночь, тоже не удалось до конца установить, в любом случае происходило что-то наподобие марафона: до утра рассказывали анекдоты, и победил мистер Арнольд, который знал их больше всего. Согласно альтернативной версии, звание самого выносливого получал тот, кто больше всех выпил и последним заснул: он должен был остановить часы и оставить возле них свой автограф. Победителем и здесь стал мистер Арнольд. В последней, наиболее невероятной версии вдруг появился близкий друг Джона Леннона, с которым мистер Хомосапиенс до сих пор общается. Но вообще речь шла не об этом, а о сомнениях беременной жены мистера Арнольда, которой очень хотелось вместе со всеми покурить марихуаны, но она боялась навредить малышу. В конце концов она все-таки не сдержалась и несколько раз затянулась. It was very funny, — повторял в этом месте голландец и громко смеялся. Но на следующий день жена снова начала переживать за малыша, не могла простить себе вчерашнего легкомыслия и пошла к врачу. На тот момент она была на четвертом месяце. Врач, старый еврей-эмигрант, спокойно выслушал ее взволнованный монолог и спросил:

— И что, вам понравилось?

— Очень. Мне словно снились цветные сны наяву.

— А представляете, какие сны снились вашему младенцу? Пусть учится получать удовольствие от жизни.

— It was very, very funny, — снова говорил мистер Арнольд и громко смеялся.

А в конце добавлял, как позднее врач рассказал ему, что каждый год в первых числах января к нему обращаются беременные, которые во время празднования курили марихуану, употребляли слишком много алкоголя или выкуривали несколько сигарет.

— И что, всегда обходится без последствий? — спросил удивленный мистер Арнольд.

— Не всегда, но зачем беременным об этом знать? — ответил ему еврей.

Но суть истории, как оказалось, была даже не в этом, а в дате, указанной вначале. Мистер Хомосапиенс не мог поверить сам себе, что в 1968 году, накануне столь важных для всего европейского, да и мирового студенчества событий, у него и у его друзей в голове были такие глупости. Хотя, по-моему, именно эта деталь из всего рассказанного выглядит наиболее логичной.

 

Почему нужно быть лаконичным, когда тебя допрашивают

Мы сидели в общежитской комнате Снежаны и пытались поговорить, несмотря на то, что все тридцать восемь попугаев принимали активное участие в нашем диалоге. Точнее, складывалось впечатление, что это мы принимаем участие в их полилоге, потому что, даже когда мы замолкали, они продолжали раскладывать на два голоса свою традиционную партию:

— Пр-р-рек-р-р-асно. Пр-р-рек-р-р-асно, — скрипела одна группа птиц.

— Не р-р-угайтесь, — перекрикивали их другие.

Все остальные звуки уступали по силе и тонули в этом скрежещущем хоре. Не знаю, как Снежане с мужем и ребенком удается общаться, но мои нетренированные голосовые связки отказывались выдерживать такую серьезную конкуренцию, и я вынуждена была отвечать на придирчивые вопросы Снежаны чуть ли не жестами.

— Понимаешь, ты описываешь слишком много мелочей. Ну, какая им разница, как разговаривает наш Незабудко, или сколько детей у его сестер, я сама, честно говоря, не помню, шесть или семь?

— Шесть, — только и смогла я вставить в стремительный монолог Снежаны, но и это было достижением. Когда Снежана начинает эмоционально что-то объяснять, собеседнику остается главным образом только кивать головой в знак согласия. И то не все успевают попадать в такт. Снежана говорит очень быстро. Прервать ее, возразить, а тем более высказать сомнение чрезвычайно сложно.

— Шесть так шесть.

— Скоро будет седьмой, одна из них беременна, — сказала я и сама удивилась, что успела сказать так много.

— Все это глупости. Следствию важно знать, что подозрительного каждый из наших сотрудников сказал или сделал на протяжении последней недели. Например, то, как тебя вызвали в больницу во время вечеринки перед похищением Арнольда, — очень подозрительно. Об этом надо рассказать подробнее. Позвонили на мобильный и сказали, что в результате автокатастрофы к ним привезли женщину без документов. Перед тем как потерять сознание, она назвала твой телефон, правильно? — Снежана готовила меня к очередному допросу в милиции, нервничая из-за моей медлительности и сосредоточенности на второстепенных деталях.

— Угу, — пробубнила я, а Снежана тем временем продолжала:

— Но откуда они знали номер твоего мобильного? Он есть у весьма ограниченного круга людей. Может, из этого круга удастся сформировать список подозреваемых. Тому, кто украл или убил нашего мистера, было нужно, чтобы ты уехала из «Интерэкстрима», потому что, кроме тебя, он ни с кем нормально объясниться не мог. Разве что с Маргаритко, но тот не пришел. Кстати, стоит выяснить, почему. Возможно, в этом ему тоже помогли.

— Пр-р-рек-р-р-асно. Пр-р-рек-р-р-асно. Не р-р-угайтесь. Не р-р-угайтесь, — кричали попугаи.

 

Как объединить убеждения с маркетингом

Пан Маргаритко — заместитель главного редактора и заместителя главного редактора, а также исполняющий обязанности редакторов всех отделов, конспиративная кличка Генек, — болезненный 30-летний мужчина, который знает несколько иностранных языков и никогда не интересовался спортом. Он пришел в нашу газету с проектом создания художественно-поэтической рубрики, ведущим которой собирался стать, но, поскольку вакансии на такую должность не нашлось, ему предложили заведовать отделом спорта.

Пан Маргаритко быстро освоился с новым кругом обязанностей и уже через полгода считался одним из лучших спортивных журналистов города. Легкий и остроумный стиль его статей нравился читателям, за что ему охотно прощали некоторые фактические неточности. Например, пан Маргаритко никогда не запоминал правильно результаты футбольных матчей, и если он писал, что «Карпаты» выиграли у «Шахтера» со счетом 3:1, это почти всегда означало, что все было совсем наоборот. Не потому, что у пана Маргаритко плохая память, просто как человек творческий он всегда считал цифры мелочью, которую не стоит держать в голове и всегда можно проверить, а поскольку у него было много работы, проверять не успевал, и со временем все просто привыкли, что читать результат нужно наоборот. Это не уменьшало популярности спортивной страницы, ведь остальные спортивные комментаторы города писали очень скучно и неинтересно, ограничиваясь сухим репортажным стилем.

Знание иностранных языков помогает пану Маргаритко в освещении международных спортивных событий; он часто делает экскурсы в историю того или иного вида спорта, даже собрал специальную библиотечку на эту тему, хотя болельщиком так и не стал. Среди всех видов спорта ему импонирует только бокс, и его статьи на эту тему, по-моему, читать интереснее всего. Он увлеченно рассказывает о красоте и лаконичности боксерского удара, сравнивает боксеров-тяжеловесов с великанами героических эпосов, а боксеров легкой весовой категории — с трубадурами, поющими серенады под балконом своей дамы сердца, называет удар левой «точной гиперболой», нокаут — «стильным оксюмороном», первую кровь противника — «досадной литотой», а победу в первом раунде — «доминантой пейоративного мировоззрения». Правда, я не знаю, нравится ли все это поклонникам бокса, потому что не знаю ни одного такого поклонника, да и сама боксом не интересуюсь. После того, как пану Маргаритко пришлось взять на себя большинство обязанностей бывших редакционных работников, а также штатных и внештатных корреспондентов, писать он стал хуже, что и неудивительно при средней норме 15 статей в день. Но материалы его все равно выгодно отличаются от спортивных страниц «Подробностей», «Документов и аргументов» и «Аргументов и подробностей» вместе взятых.

Пан Маргаритко увлекается австро-венгерским периодом истории Галиции. Недавно был издан составленный им несколько лет назад «Словарь галицкого говора». Вместе с паном Незабудко и паном Фиалко они еще в первые годы независимости основали Партию тигиринских анархистов, образцом для которой стала Партия умеренного прогресса в рамках закона, созданная в свое время Ярославом Гашеком. В Партии анархистов состоят актеры, писатели, художники, общая цель которых — пародирование всех остальных партий и политической борьбы в целом. Девиз Партии тигиринских анархистов: «Избирайте нас!» Это основное отличие тигиринской партии от чешской, девиз которой: «Не избирайте нас!» Но в целом обе партии очень похожи, и в последнее время ведутся переговоры о присоединении Партии тигиринских анархистов к Партии умеренного прогресса в рамках закона на правах автономной региональной ячейки. После этого члены тигиринской Партии, возможно, даже будут принимать участие в предвыборных кампаниях. Среди основных постулатов Партии тигиринских анархистов — обязанность каждого члена взять себе партийное имя, которое должно быть типичным для межвоенной Галиции (у пана Незабудко, пана Фиалко и пана Маргаритко это Дунек, Франек и Генек), которое остается тайным, и знают его только члены партии и приближенные. Члены партии также обязаны вступать в другие партии, чтобы подорвать их изнутри. Наиболее распространенный метод такой деятельности — попытки разогнать партийные собрания, что неоднократно удавалось Франеку, то есть пану Фиалко (все трое также члены ТиДвиБЗ(е), что старательно скрывают от Инвестора).

Кабинет пана Маргаритко густо заставлен кактусами, которые он неустанно приносит из всех цветочных магазинов города, чтобы сделать свою работу за компьютером менее вредной. Его комната самая озелененная в редакции, соперничает с ней только кабинет пана Фиалко. На полу уже давно некуда ставить горшки с кактусами, поэтому пану Маргаритко приходится время от времени выдумывать хитроумные металлические и деревянные приспособления, которые позволили бы разместить еще какое-то количество растений на стенах и под потолком комнаты. На полив кактусов редактор почти всех отделов и заместитель главного редактора тратит больше часа. Хорошо, что их надо поливать не так часто, потому что выделить целый час при его распорядке — это настоящее расточительство.

Единственная страница, к которой пан Маргаритко не имеет никакого отношения, — страница культуры. Не потому, что не хочет, — наоборот, он бы с удовольствием занимался только культурой. Но тогда некому будет заниматься всем остальным, а в виде дополнительной нагрузки стать редактором еще и этой страницы он не может, потому что такой объем работы будет непомерным даже для него. Поэтому пан Незабудко решил, что страница культуры может выходить и без редактора. И в этом есть определенный смысл, так как внештатных корреспондентов на эту страницу всегда хватает. Каждый тигиринский творец или критик считает за честь напечатать материал в «КРИСе-2». Эта страница — единственная, для которой не пишут штатные сотрудники и на которую всегда есть материалы. Каждое утро десятки творцов и критиков занимают места под еще закрытой дверью редакции, держа в руках свои тексты и надеясь, что именно им выпадет удача быть напечатанными в следующем номере. Никто из них не претендует на гонорар, и это разумно с их стороны, ведь гонораров им бы и так не заплатили, учитывая большую конкуренцию материалов и ограниченность газетной площади, да и вообще традиция платить гонорары внештатникам в «КРИСе-2» не прижилась.

С одной стороны, отсутствие редактора культурной страницы предоставляет неограниченное пространство для творчества, но с другой — создает определенный хаос. Ведь статьи никто не сокращает, поэтому они обычно не помещаются на странице и печатаются с продолжением, или же Олежек Травянистый просто обрезает несколько «лишних» конечных абзацев, и статья заканчивается словами «и тогда», «потому что» или даже «не-». Выглядит это довольно нетрадиционно, поэтому нравится авторам статей. А больше никто из читателей своего мнения по данному поводу не высказывал. Логично предположить, что кроме самих авторов эту страницу больше никто не читает, но думать так — означает непатриотично относиться к общему делу, каковым для всех нас является «КРИС-2», поэтому я стараюсь так не думать.

Подбор материалов на странице культуры часто напоминает семейный альбом: деятели искусств пишут о своих друзьях, их друзья — о них, критики также редко печатают что-то неожиданное. Вообще, если критик А. пишет о выставке художника (книге писателя, альбоме музыканта) Б., то уже из самих этих фамилий вытекает, что он будет его критиковать, так как всегда критикует. А если критик Б. пишет о выставке художника (книге писателя, альбоме музыканта) А., то само собой разумеется, что он его будет хвалить, потому что всегда хвалит. А то, почему хвалит или критикует, зависит не столько от самой выставки, книги или альбома, сколько от отношений, которые связывали, скажем, еще бабушку критика с бабушкой художника или дядю художника с тетей критика. И переступать через такие давние связи или просто многолетнюю дружбу самого критика с самим художником только ради того, чтобы написать какую-то эффектную статью, никто, разумеется, не будет.

Подобная семейственность — в целом неплохая черта и в определенной степени характеризует тигиринский феномен как тесное и сплоченное сообщество, хотя люди непосвященные не всегда с пониманием относятся к такому подходу. Временами, правда, довольно редко, приходят письма читателей, из которых можно узнать, что «вопреки одобрительной рецензии пана К., книга мне не понравилась». Конечно же никто на такие реакции внимания не обращает. Мне кажется, читатели должны были бы скорее возмущаться абсолютно непонятными предложениями вроде: «Сказанное паном Р. на открытии выставки К. меня раздражает, но я не буду об этом». Далее в статье может идти речь совсем не о выставке, а о концерте, причем без указания четких данных о том, какой именно это был концерт, где он проходил и кто в нем участвовал. Зато можно узнать, например, что «пани Д. была одета с традиционным вкусом, вспомним хотя бы аналогичный случай два года назад», или «у пана С. расстроился фагот» (из чего можно было сделать вывод, что речь идет все-таки о концерте, в крайнем случае — о приеме с участием симфонического оркестра).

На этой странице чаще всего употребляются слова, в свое время строго запрещенные Степаном Волком и часто подчеркиваемые Паньком Овочевым. Например, выражение «флявориты и гандры бить нам надоело», смысл которого я и сама не до конца понимаю. Или: «Ее впечатляющее кистевое стакатто мучило нервы, словно разъяренный кларнет. Хотя сама пианистка была симпатичная». Попадаются здесь и слова, значение которых на первый взгляд понятно, но звучание их не очень привычно, например, «собутылочники» или «володельцы».

Бывало и так, что публиковались статьи о давно прошедшем культурном событии, потому что статей принесли много, и напечатать все, пока они были еще актуальными, не успели. Так, например, случилось с выставкой одного местного художника, писать о которой мы прекратили только потому, что пан Незабудко вдруг решил посмотреть картины и таким образом выяснил, что закрылась она полгода назад. Часто бывало и такое, что статью о симфоническом концерте иллюстрировало изображение керамической композиции, а сцена из балета украшала интервью с известным поэтом. Получалось так в основном непреднамеренно, когда Олежка Травянистый очень спешил и не хотел задерживать сдачу номера. Но наши читатели относятся к таким мелочам с пониманием. Вернемся все же к пану Маргаритко, который, как уже отмечалось, не имеет ко всему этому ни малейшего отношения.

Пан Маргаритко принадлежит к тому типу высоких и дородных мужчин, в которых трудно заподозрить тайную страсть к шоколаду и склонность к гуманитарным наукам. Почему-то всегда кажется, что такие дядьки с потными подмышками и малозаметными остатками волос вокруг лысины, эти степенные богатыри, передвигающиеся, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, поглощают только жирные отбивные с большим количеством майонеза и картошки и работают в поле. А гуманитарии должны быть стройными, мечтательными и юными, с кудрями до плеч, чтобы их (кудри) можно было наматывать на карандаш в процессе поиска вдохновения. Но на самом деле чаще бывает как раз наоборот, и фигура, да и привычки пана Маргаритко — довольно логичное следствие малоподвижного образа жизни и больной поджелудочной железы, а шоколадом он пытается компенсировать запрещенные врачами кофе и сигареты.

В юности, правда, он выглядел совсем по-другому, гораздо более соответствуя стереотипным представлениям о гуманитариях, и это только доказывает, что стереотипы имеют под собой конкретную почву. Юношей пан Маргаритко занимался классическими танцами, принимал участие в республиканских олимпиадах по геометрии, зачитывался журналом «Юный техник» и пользовался бешеным успехом у женщин. Он носил стильные джинсы, элегантные свитера, изысканные шляпы, длинный черный плащ или пальто, одним словом, выглядел так, как редко выглядят украинские мужчины.

Сейчас пан Маргаритко ходит в неизменном сером костюме, рубашка у него не всегда свежая и всегда неглаженая, а старенькие туфли редко бывают не то что начищенными, но и просто чистыми. Пан Маргаритко женат на женщине, в которую уже много лет платонически влюблен пан Фиалко. Информированные источники утверждают, что это взаимная любовь, у которой нет шансов реализоваться за пределами платонического измерения, поэтому всех троих связывает искренняя и достойная уважения дружба.

У каждого из заместителей главного редактора на рабочем столе живет сиамская кошка. Возможно, эти кошки сестры, никто уже не помнит, откуда они взялись в редакции. Когда-то давно они поделили между собой кабинеты начальства и отказались оттуда уходить, а пан Маргаритко и пан Фиалко не решились их выгнать. Теперь кошки (Кася и Тася) всегда в курсе важнейших редакционных дел.

Полная противоположность характеров и взглядов на жизнь пана Фиалко и пана Маргаритко не мешает им поддерживать дружеские отношения, часто бывать в гостях друг у друга и выходить вместе на обед. При этом кто-нибудь третий вряд ли способен долго выдержать их общество, потому что большую часть времени пан Маргаритко и пан Фиалко проводят в спорах. Любимой темой этих споров, как правило, бывает религия, точнее, религиозные конфессии. Пан Маргаритко принадлежит к православным киевского патриархата, а пан Фиалко — греко-католик.

Наша газета не скрывает своей симпатии к греко-католикам и иронично-сдержанного отношения ко всем другим конфессиям, особенно к православным, которых пан Соломон Айвазовски называет не иначе, как «омоскаленные». О православных у нас не пишут или пишут плохо. Такая нетерпимость привела к многочисленным скандалам и к тому, что многие возмущенные читатели перестали покупать газету. Но, по мнению пана Соломона Айвазовски, убеждения стоят жертв.

Пан Маргаритко считает православие настоящей украинской религией с собственной долгой историей и не поддерживает модную теорию о прогрессивности греко-католицизма и позитивности его прозападного влияния на население. Он считает, что Церковь должна быть далека от политики и заниматься исключительно делами духовными. В жизненной философии пана Маргаритко много анти-модернистских концептов, как называет это пан Фиалко. Например, пан Маргаритко — категорический противник использования контрацептивов в супружеской жизни, а также считает, что женщина не имеет права на собственное мнение даже в этом вопросе, так как ее предназначение — во всем слушаться мужа. Поэтому за десять лет брака они с женой нажили уже восемь детей, и вскоре должен появиться девятый. Вопреки неописуемой бедности, в которой живет его семья, пан Маргаритко очень гордится тем, что не изменяет своим принципам и стоически выносит все испытания, которые посылает ему судьба.

В свое время судьба послала ему крошечную двухкомнатную квартиру, где он жил еще кавалером и где теперь, видимо, стало очень тесно, поэтому время от времени пан Маргаритко остается ночевать в редакции и спит на раскладушке в своем кабинете. Он объясняет это профессиональной необходимостью, хотя, скорее всего, таким образом позволяет себе немного отдохнуть от многочисленного семейства. Утром после таких ночевок количество оберток от шоколадных конфет, найденных уборщицей под его столом, существенно превышает обычное.

Пан Маргаритко и пан Фиалко сходны только в одном: ни один из них не похож на заместителя главного редактора, то есть на человека, который должен руководить газетой, формировать ее лицо, редактировать чужие тексты, выделять главные и второстепенные вещи, хорошо ориентироваться и активно вращаться в бурном водовороте современности.

Пан Маргаритко вообще не любит принимать решения. В отсутствие пана Фиалко он старается не выходить без особой надобности из своего кабинета, чтобы избежать необходимости что-то решать. Спрашивать его о том, что пойдет в сегодняшний номер, нет никакого смысла. Он отвечает: «А что я могу знать?» или «Как Бог даст, так и будет», — и разводит руками. И в чем-то он прав, потому что вечером приходит Соломон Айвазовски и все меняет. Такой фатализм может вызвать легкое раздражение в ситуациях, когда необходимо решить, как же все-таки делать газету. Но этот фатализм экономит усилия пана Маргаритко и прекрасно вписывается в его жизненную позицию.

Религиозные убеждения пана Маргаритко очень не нравятся Соломону Айвазовски, и он даже хотел снять его с должности заместителя главного редактора. Но, наверное, свою роль сыграла дружба с паном Фиалко, или же просто не нашлось больше никого, кто за такую маленькую плату согласился бы исполнять столько обязанностей, поэтому пан Маргаритко остался работать.

Его политические убеждения были не менее радикальными, чем все другие взгляды. Он был членом ТиДвиБЗ(не) и активно выступал против позиции галицких регионалистов, выходцев из Львова. Ведь их намерение сделать столицей будущей автономии Львов противоречит концепции исторически более исконно-украинского Тигирина. А в этой концепции пан Маргаритко был убежден больше, чем в верности собственной жены (цитируя его же слова).

Несколько лет назад пан Маргаритко был избран депутатом тигиринского горсовета, но из-за занятости в газете мало уделял внимания политической карьере. Правда, ходили слухи, что его депутатство очень ценит Инвестор, и именно потому пана Маргаритко, несмотря на православное вероисповедание, не только не уволили, но и предоставили ему возможность карьерного роста.

 

Четыре отложенных партии

В Тигирине всегда хватало кофеен, еще в советские времена можно было смело заходить в первое попавшееся кафе, даже если оттуда вместо кофейного аромата выразительно несло квашеной капустой, горячими бутербродами с большим количеством томатной пасты и жареным луком. Кофе там был гарантированно крепким и вполне приличным на вкус. Хуже было с интерьерами, поэтому со временем возникла традиция пить кофе на улицах, ставя чашку на выступ в стене или прямо на землю. На кофе ходили ежедневно, ходили в определенное кафе и к определенному часу, собирались соответствующие люди, договаривались о совместных проектах, вечеринках, концертах, выставках или просто пьянках в мастерских художников. Тогда художники и актеры еще интересовались литературой и музыкой, а музыканты и литераторы посещали выставки и театры, все были знакомы друг с другом и создавали среду, которая еще не получила название «тигиринского феномена», но гораздо больше соответствовала ему, чем теперь, когда кафе стало больше и от них уже не шибает квашеной капустой, жареным луком или дешевой водкой, там удобно и приятно сидеть, и люди продолжают приходить туда, но не ежедневно к определенному часу, а заранее назначая встречу. Здесь по-прежнему договариваются о совместных проектах, концертах, выставках, но художники все реже ходят в театры, актеры — на выставки, и мало кто кроме самих литераторов следит за книжными новинками. Более того, прозаики часто не знают творчества поэтов, а драматурги не читают прозы. К сожалению, такая узкая специализация мало способствует появлению гениальных произведений, так же, как и ликвидация цензуры. Во времена самиздата и интенсивных литературных чтений в узком кругу, подпольных выставок и представлений часто складывалось впечатление, что, когда «уже наконец будет можно», украинская культура прогремит по всему миру новым латиноамериканским феноменом. Но произведения, которые в эпоху запрета поражали своей смелостью и новизной, быстро утратили актуальность после того, как появилась возможность поместить их в более широкий контекст, вдруг оказалось, что все это не так уж и смело и давно не ново. Художники начали активно выставляться, писатели — печататься, режиссеры — ставить экспериментальные спектакли, всем быстро надоело ходить на многочисленные культурные увеселения, и началась бурная «специализация», общей для всех осталась лишь финансовая проблема, но она не способствует живому общению. На сегодняшний день тигиринский феномен, по мнению многих, уже принадлежит прошлому, единственное, что все еще объединяет некую группу творческих людей — это теория галицкого сепаратизма, над которой они работают совместно с историками, политологами и культурологами, устраивают семинары, активно публикуют свои размышления на страницах «КРИСа-2». Существует и кафе, которое называется «Тигиринский феномен», где собираются все эти люди, каждую пятницу в четыре тридцать, и только это напоминает о прошлой интенсивной тусовочной жизни Тигирина.

Именно в это кафе ходят обедать пан Маргаритко и пан Фиалко. В нем создано что-то наподобие музея, поэтому на столах под стеклом можно увидеть автографы знаменитых мастеров, которые здесь бывали, отрывки писанных здесь же литературных текстов, на стенах можно часами разглядывать граффити, нарисованные известными художниками, вместо радио тут включают концертные и студийные записи прославленных музыкантов, и все они имеют отношение к тигиринскому феномену.

За обедом принято играть в шахматы; возможно, эта традиция возникла потому, что обслуживают ужасно медленно, возможно, у людей, которые встречаются слишком часто, исчерпались темы для бесед, — неизвестно. Сейчас традиция поддерживается, и в шахматы играют даже те, кто забегает на несколько минут выпить кофе. За каждым посетителем закреплена собственная шахматная доска, и отложенные партии (их почему-то никогда не бывает меньше четырех) дожидаются следующего визита. Интерьер кафе полностью антикварный, выдержан в стиле эпохи кесаря Франца-Иосифа, чьи портреты можно здесь обнаружить во множестве вариаций: черно-белые графические на картонных подставках под пивные бокалы; цветные репродукции самых знаменитых тигиринских художников, поскольку существует целая школа (в советские времена она сформировалась как подпольная), представители которой изображают исключительно яснейшего кесаря; а также портрет кесаря на стекле — румяное лицо в обрамлении веночка из роз.

Вообще почитание памяти, чтобы не сказать культ Франца-Иосифа и всего, связанного с габсбургской монархией, — важнейшая составляющая тигиринского феномена и теории галицкого сепаратизма. Если грубо упростить все сказанное во многих исторических и культурологических монографиях, напечатанных в «Гришкиной школьной науке» и «КРИСе-2», то в целом считается, что габсбургский период в украинской истории был самым плодотворным и позитивным для культуры и науки, и именно наследие этой эпохи более всего влияет на формирование современной украинской идентичности, явленной, разумеется, только на территории западной Украины. Именно в этом заключается одна из причин, которой исследователи мотивируют необходимость разделения страны на восток и запад, ведь отчетливо проевропейская ориентация западного края совсем не отвечает изросиенному и осовеченному (это термины сепаратистского дискурса) востоку. Правда, в последнее время появился ряд исследователей, которые выступают против слишком уж позитивной трактовки габсбургского периода и его влияния на культуру Галиции, отмечая, что из всех провинций империи Галиция была едва ли не самой отсталой, перевод сюда по службе венские чиновники считали чуть ли не ссылкой и бытовал даже популярный анекдот про то, что в Вене теперь можно не запирать двери, поскольку все воры уехали во Львов и получили там приличные должности. Хотя, между прочим, в этой культурно «отсталой» провинции в каждой кофейне можно было почитать венские газеты, а галицкие панны и пани заказывали гардеробы в Париже, чего не случалось ни до, ни после той эпохи.

В память об этом периоде галицкой истории, который, по мнению сепаратистов, объединяет Галицию (но не Украину) с Европой, столы и стулья кафе «Тигиринский феномен» не реставрируют с целью достижения максимальной аутентичности, что в целом удается. Единственный недостаток кроется в том, что время от времени наиболее ветхие стулья не выдерживают и разваливаются прямо под посетителями, но все к этому давно привыкли и не жалуются.

Меню в «Тигиринском феномене» заслуживает отдельного внимания. Оно оттиснуто золотыми буквами на изготовленном вручную (по специальной методике семнадцатого века) пергаменте телячьей кожи, и перечислено в нем сорок блюд, хотя реально заказать можно только три варианта: комплекс венский (борщ, вареники с мясом, салат из моркови, 50 граммов водки, кофе), комплекс Львовский (борщ, вареники с картошкой, салат из капусты, 50 граммов водки, кофе) и комплекс тигиринский (борщ, вареники с капустой, салат из моркови и капусты, 100 граммов водки, кофе с коньяком). Стоят все три комплекса одинаково, поэтому нетрудно догадаться, какой из них берут чаще. Есть еще фирменная «отбивная из москаля» с картофельным пюре и салатом, это самое дорогое блюдо, и оно пользуется меньшим спросом.

— …Ну хорошо, а если предположить, что мы напечатаем эту рекламу, как ты к этому отнесешься? — спросил пан Фиалко пана Маргаритко после того, как они традиционно заказали по отбивной из москаля и сделали два символических хода в начатой несколько месяцев назад партии. Ни пан Маргаритко, ни пан Фиалко не любят играть в шахматы, поэтому постоянно откладывают одну и ту же партию, в которой всякий раз наугад передвигают несколько фигур, чтобы отдать должное традиции.

— Понимаешь, нельзя оскорблять чувства верующих. Вот как бы ты, например, отнесся к тому, что на карикатуре, как и предлагал этот голландец, будет изображен греко-католический священник, и он вместо Библии будет читать с амвона «КРИС-2»? — ответил вопросом на вопрос пан Маргаритко.

— Нормально. Я думаю, что и большинство греко-католиков отнеслись бы к этому нормально, ведь надо перенимать западный опыт и относиться ко всему с юмором и иронией. Просто когда священник православный, это смешнее, поскольку совсем невероятно. Но ничего оскорбительного в этом нет. Пуританский подход к религии отпугивает молодежь и отталкивает людей от веры, поэтому в Галиции православные и в меньшинстве. — Пан Фиалко начинал раздражаться, как и всегда, когда спор грозил завязнуть в непролазной религиозной почве.

— Я думаю, что они, во-первых, не в меньшинстве, так думают только греко-католики, которым приятно так думать, а во-вторых, это обличает не православие, а Галицию, где привыкли не иметь собственного мнения, а все обезьянничать с Запада. Религия должна быть традиционной и исконной, а не политически направленной в выгодном русле. Политика меняется каждый день, а вера остается на тысячелетия. И я не думаю, что у нас есть моральное право оскорблять чувства наших читателей, сопоставляя такие несравнимые вещи: высокое понятие веры и какую-то несчастную рекламу. Этого нельзя делать, нас перестанут уважать. Прошу прощения, но эта отбивная надкушена. — Последняя фраза пана Маргаритко была обращена уже к кельнерше.

— Надкушена? Не может быть, — удивилось длинноногое белокурое созданье в беленьком фартучке. — Да, но совсем чуть-чуть, — сказала девушка, внимательнее рассмотрев тарелку пана Маргаритко. — Если Вам это мешает, я заменю. — И она отошла, всем своим видом демонстрируя, как тяжело бывает с этими капризными клиентами. А дискуссия между тем продолжалась.

— Но мы же хотим это сделать не серьезно, а с юмором. Посмотри, например, на карикатуры Анджея Млечко. У него несколько альбомов целиком посвящены религиозной тематике, и в глубоко католической Польше никто его за это не отлучает от Церкви. Мы же не в Средневековье живем, — сказал пан Фиалко, пристально разглядывая свою тарелку.

От кухни «Тигиринского феномена» можно было ожидать самых разнообразных причуд, и терять бдительность никогда не следовало. Не обнаружив ничего подозрительного, кроме нескольких длинных волосков в салате, пан Фиалко с аппетитом принялся за свою порцию.

— Именно об этом я и говорю. Они себе в Польше пусть хоть на голову становятся, а у нас есть наши традиции, наша вера, наши убеждения, и издеваться над всем этим ни в коем случае нельзя. Люди за все это кровь проливали. — Пан Маргаритко наконец получил другую отбивную, но на всякий случай не присматривался, все ли в порядке на сей раз, слишком уж сильно хотелось есть.

За их обеды традиционно рассчитывался пан Фиалко, материальное положение которого было гораздо лучше, чем у многодетного Маргаритко. После таких дискуссий собеседники никогда не обижались друг на друга, хотя и не существовало в мире такого предмета, взгляды на который у них бы совпали. Казалось, они были даже довольны тем, что разница взглядов дает им неисчерпаемые темы для беседы. На этот раз поводом для дискуссии была предложенная господином Арнольдом Хомосапиенсом реклама «КРИСа-2»: на картинке священник читает с амвона нашу газету. Господин Хомосапиенс не уточнял, какой конфессии должен был принадлежать священник, очевидно, был не в курсе значения этого вопроса в нашем регионе. Но именно поэтому рекламу так и не напечатали. Пан Маргаритко оказался в меньшинстве, но пан Фиалко и пан Незабудко решили не оскорблять его религиозные чувства.

Иногда, сидя на редакционном совете в кабинете пана Незабудко, я слышу, как за моей спиной пан Маргаритко шуршит оберткой от конфеты. Мне даже не нужно оборачиваться, я хорошо представляю себе, как он съеживается и прячет руки под стол, а потом пытается незаметно жевать, краснея, когда конфета завязает в зубах. Тогда в его могучей фигуре вдруг появляется что-то заячье или скорее что-то от домашнего кролика, который спешно поедает свою траву, словно кто-то собирается ее у него отнять. Но пан Маргаритко в общем не похож на кролика, скорее на мула с завязанными глазами, который тянет за собой по кругу воз, груженный камнями. Он очень старается, потому что думает, что везет что-то нужное, и не знает, что движется по кругу. Думаю, это было гуманно — завязать ему глаза.

 

Что делать, когда ситуация усложняется

— Сейчас приду, заваривай кофе, — выпалила в трубку Снежана, и раздались гудки.

Даже если бы я очень хотела избежать сегодня встречи с ней, шансов у меня было мало. Честно говоря, я хотела. Я уже давно мечтала провести целый день в кровати, читая и ставя то один, то другой фильм. Еще с утра казалось, что именно сегодня мне удастся осуществить задуманное. Но звонок Снежаны перечеркнул все планы. Наверное, у нее какое-то важное дело, иначе она не тревожила бы меня в выходной. Но кайф выходного именно в том, что можно позволить себе наплевать на все важные дела независимо от того, касаются они тебя или кого-то другого. Теоретически я могла бы сейчас перезвонить Снежане на мобильный и перенести встречу на завтра, но делать этого не буду, потому что настроение, с которым я провожу время сегодня утром, совсем мне не нравится. Может, приход Снежаны что-то изменит.

Я склонна думать, что это переутомление плюс простуда или, как говорит пани Миля, «возрастное». Даже если в последнее время это повторяется слишком часто, чтобы списывать все на переутомление или простуду. Я готова часами смотреть, как горит газ в конфорке на кухне, поединок синего с оранжевым заканчивается превращением в еле ощутимый запах — такая тактичная токсичность. Я готова глазеть на то, как медленно опускаются на землю первые в этом году, совершенно неожиданные в октябре снежинки и намерзают на оконном стекле выпуклой гладью, как растут и наливаются силой ледяные сосульки, а потом отламываются и падают под тяжестью собственного веса, или же их срывает детская рука, хотя, кажется, современные дети уже не ощущают того запретного кайфа от лизания сосулек, или и теперь ощущают, просто я уже достигла возраста, когда кажется, что раньше все было лучше. Я готова часами пялиться даже в телевизор, хотя это захватывает гораздо меньше, чем попытки почувствовать снег (был когда-то такой модный детектив о чувстве снега у Смиллы) или уловить ритм, в котором сокращаются светло-фиолетовые язычки газа, чтобы время от времени выпустить оранжевый хвост, такая оздоровительная гимнастика, на три приседания один оранжевый выдох. Главное — это возможность ни о чем не думать. А особенно о том, стоило ли бросать диссертацию ради редактирования телевизионного приложения и наоборот — стоит ли бросать редактирование телеприложения, которое хоть неделю, но кого-то интересует, и возвращаться к диссертации, которая не интересует уже даже меня. Что лучше: быть плохим ученым или плохим редактором, работать над научным исследованием, подгоняя факты под известные заранее выводы, или путаться в фамилиях актеров, поскольку моя зрительная память на лица действует независимо от моей же зрительной памяти на фамилии, и поэтому я хорошо помню и лица, и фамилии, только никогда не уверена, чье лицо отвечает чьей фамилии, и наоборот?

Мой научный руководитель пан Свитыло В. И. считает, что на сегодняшний день научное исследование должно быть интердисциплинарным, чтобы обладать хотя бы минимальной ценностью. По его мнению, никому не интересно сугубо искусствоведческое исследование произведения искусства, или взгляд историка на явление историческое, а политолога — на политическое. Это слишком традиционный метод, который давно себя исчерпал. Интересным он считает исследование культуры с точки зрения политологии, а политики с точки зрения культуролога, в крайнем случае — историка. Поэтому в своей диссертации под его руководством я должна была бы исследовать творчество нескольких самых значительных, по его мнению, представителей тигиринского феномена, каждый из которых был одновременно писателем, художником и музыкантом, взаимовлияние их политических взглядов и их творчества в контексте актуальной ситуации украинской культуры. Целью этой работы должно стать доказательство уникальности тигиринского феномена в мировой культуре, поскольку он, по мнению пана Свитыло В. И., и не только его мнению, разрушает установившиеся представления о взаимоотношениях провинции и центра. Центр украинской культуры, ее будущий потенциал находится в географически периферийном Тигирине, а географически центральные территории все больше провинциализуются, ярким свидетельством чего является деградация столичных постсоветских элит и стягивание интеллектуального потенциала в столицу.

Сегодня мне трудно понять свою самоуверенность в начале работы, когда я охотно согласилась на такую тему, считая, что полностью способна профессионально ориентироваться в нескольких настолько различных научных отраслях, но это только лишний раз демонстрирует мое тогдашнее невежество. Три года труда над базовыми текстами современных искусствоведов, литературоведов, музыковедов, культурологов, политологов и историков идей привели меня к неутешительному для моего научного руководителя умозаключению. Все мои предыдущие попытки анализировать и делать выводы сегодня кажутся мне сплошной профанацией. И не только потому, что я абсолютно точно осознаю, что не способна осуществить такой амбициозный анализ, по крайней мере, на теперешнем этапе. Чтобы достичь необходимого уровня теоретической подготовки, мне понадобится не менее десяти лет, за это время меня успеют семь раз вычеркнуть из списков аспирантов, ассистентов и всех остальных списков, никакой научный руководитель не согласится так долго меня опекать, несколько раз поменяются требования к оформлению диссертаций, и окажется, что два из трех написанных мной разделов лишние или, наоборот, не хватает еще тридцати трех, я уже не говорю о том, что идея интердисциплинарности может выйти из моды и наука вернется к классическому стандарту узких специалистов. По крайней мере, в Тигирине — точно, здесь научная мода меняется очень часто. Но хуже всего не это и даже не моя неспособность без ошибок оформить примечания, ссылки и список использованной литературы, или мое отвращение к механическому труду, которого в написании академических текстов хватает. (После телеприложения меня сложно удивить механическим трудом.) Хуже всего то, что я потеряла веру в правильность теории пана Свитыло В. И., которую поддерживает вся тигиринская интеллигенция. Если раньше причины миграции интеллектуалов и творцов из Тигирина в столицу казались мне аксиомой, что не требует доказательства, и однозначно свидетельствовали о деградации столичных элит, которые нуждаются в «свежей крови», теперь я уже не могу просто игнорировать тезис противников этой идеи, которые считают, что все происходит ровным счетом наоборот, и из Тигирина едут самые талантливые потому, что местная среда быстро провинциализуется. Теперь мне кажется, что причины этой миграции следует все-таки считать теоремой, которая требует доказательства. Но как ее доказать и в чью пользу, я пока не знаю.

Возможно, мои сомнения временные и на самом деле больше связаны с возрастными и личными проблемами, чем со сменой системы ценностей и приоритетов, поэтому нужно дистанцироваться от темы, и все пройдет, по крайней мере, я очень на это надеюсь.

— Ну и жара у тебя. — Снежана быстренько разделась и побежала на кухню, на ходу прикуривая сигарету.

Я не выключала духовку и обогреватель со вчерашнего вечера, вследствие чего квартира напоминала теплицу, почти лишенную кислорода. Я уже вторую неделю ходила на работу простуженной, поэтому после холодной улицы и слабо отапливаемого офиса такой климат мне очень подходил.

— Мы с тобой еще много чего не знаем о нашем мистере Арнольде, — с ходу начала Снежана. — Оказывается, когда ты его в восемь вечера сдавала на руки горничной, он вовсе не шел спать, как говорил тебе потом утром. А вел бурную ночную жизнь. И сопровождал его в этом угадай кто? Маргаритко! Бармен рассказал мне, что они за вечер просадили в «Моцарте» 500 гривен. Я сказала Мише (так она называла Михаила Ивановича), пусть еще раз допросит Маргаритко. Потом — Фиалко, тоже мне божья куль-бабка (Снежана старается избегать русизмов в своей речи). Во время празднования в «Интерэкстриме», когда ты уже уехала, Фиалко и Арнольд куда-то выходили вместе, и не было их около получаса. Это выяснилось случайно. Что они могли делать так долго вместе? Они же не знакомы, а Фиалко почти не знает английского. После этого Арнольд пел в микрофон какую-то народную голландскую песню, а музыканты ему подыгрывали. Было ужасно смешно, у него почти нет слуха, а голос богатырский (в этом месте Снежана отошла от своей языковой установки, видимо, быстрый темп речи не позволил ей вовремя найти синоним). И еще, смотри, горничная нашла у Арнольда в номере эту бумажку.

Снежана показала мне скомканный листок из блокнота, на котором было написано:

Fialko — 300

Margarytko — 250.

— Возможно, это деньги, которые они заняли у Арнольда и не успели отдать, а теперь боятся в этом признаться. И я их понимаю, потому что это бросает на них подозрение. — Снежана стряхнула пепел в цветочный горшок на подоконнике, в очередной раз забыв, что я просила ее этого не делать. Я смолчала, чтобы не перебивать, а сообразительный Агатангел сразу же выгреб пепел из горшка и сначала ссыпал его на обрывок бумаги, а потом оттащил в мусорное ведро.

— Но это совсем не объясняет причину похищения. Слишком мизерные суммы, — сказала я.

— Согласна. Наверное, эти цифры означают что-то другое.

— Что?

— Например, деньги, которые Хомосапиенс тратил за вечер в «Моцарте» с каждым из них, — предположила Снежана. — Или деньги тут вообще ни при чем.

— И ты думаешь, это как-то связано с тем, что Маргаритко не пришел на празднование?

— Сказал, что заболел, но я ему не верю.

Я представила себе, как вечно простуженный пан Маргаритко, — а ему тяжело было повысить голос даже на редакционную кошку Касю, которая загораживала ему монитор, свесив хвост вниз, на экран, или на другую редакционную кошку, Тасю, которая любила спать на клавиатуре его компьютера, — убивает Арнольда за одолженные 250 гривен, долларов, евро или какой-то иной валюты. А помогает ему пан Фиалко. Хотела бы я посмотреть на этот бой.

Я ничего не сказала Снежане, но версия, похоже, не очень правдоподобная. Хотя подумать над этим стоит.

В тот вечер, когда Арнольда и Маргаритко видели вместе в «Моцарте», я тоже не пошла домой, отведя голландца в отель. У меня была назначена встреча с Теобальдом, который просил отредактировать его реферат. Теобальд всегда приглашает меня в «Моцарт», самое дорогое тигиринское кафе, поскольку только там готовят настоящий капучино, который он очень любит. У нас есть даже любимый столик, его Теобальд всегда резервирует заранее. С этого места видно всех, зато нас с Теобальдом практически невозможно заметить. Нам нравится сидеть и наблюдать за присутствующими.

Мы с Теобальдом видели, как в кафе зашли мистер Арнольд, пан Маргаритко, пан Фиалко, Соломон Айвазовски, Панько Овочевый и некий очень солидный тип, возможно, сам Инвестор. Просидели они недолго, пили коньяк, пан Маргаритко переводил. Очевидно, им удалось обо всем договориться, поскольку выглядели они вполне удовлетворенными, и в конце вечера Панько Овочевый передал мистеру Арнольду конверт. Возможно, это был даже тот самый конверт, который нашли среди его вещей в гостиничном номере, поскольку все деньги мистера Арнольда, а это было больше двух тысяч долларов, почему-то хранились в белом конверте украинского происхождения. Во время наших с ним посиделок предыдущими вечерами мистер Арнольд, как правило, снимал деньги в банкомате и никогда не носил с собой больших сумм наличными.

Не рассказала я Снежане и о газетной статье, которую вчера прочитала в Интернете на странице одного российского издания. Статья называлась:

«Мошенничество в масс-медиа»

Со странной разновидностью мошенничества пришлось столкнуться сотрудникам городской тамбовской газеты «Вчера». Голландский благотворительный фонд «Хелп ёселф» прислал газете официальное предложение профинансировать недельный курс маркетинга и медиа-технологий, который проведет известный специалист мистер X. Газета согласилась с предложением, пригласила мистера X. в Тамбов, оплатила ему дорогу, поселила в гостиницу и профинансировала питание, остальные расходы (то есть гонорар консультанта) взял на себя голландский благотворительный фонд «Хелп ёселф». На протяжении недели мистер X. общался с работниками редакции, собирал документацию и обещал в последний день своего визита прочитать лекцию, в которой должен был изложить предложения по улучшению показателей продажи газеты. Но в последний день он бесследно исчез, оставив в гостинице счет за телефонные разговоры на значительную сумму. В целом визит мистера X. обошелся газете «Вчера» примерно в 5000 у.е. Работники редакции пытались связаться с голландским благотворительным фондом «Хелп ёселф», но оказалось, что за эту неделю фонд прекратил свое существование и уже не находится по указанному в документах юридическому адресу.

Итак, наш мистер Арнольд тоже запросто мог быть «липовым» консультантом. Но о чем тогда договаривался с ним Инвестор? Кто и почему похитил его перед самым отъездом? И что значили цифры напротив фамилий Маргаритко и Фиалко в блокноте Хомосапиенса?

* * *

Михаила Ивановича я встретила по дороге домой, он выгуливал в парке своего пса. Первые заморозки, как это часто бывает, не задержались надолго и оставили после себя грязные потеки на оконных стеклах, тоненькую ледяную утреннюю корочку на лужах и чувство какой-то неприкаянности, типичное для дождливого межсезонья. С каждым днем все больше песка и грязи оседало на оконных рамах, стекая по стенам и усиливая впечатление специфической осенней неряшливости, впечатление, будто кто-то методично смывает со стен яркие краски и зарисовывает их грязноватой осенней пастелью. Сначала желтеет трава, листва на деревьях, потом из воздуха исчезает запах спелой летней жары, с тел смывается летний загар, с лиц — здоровое и улыбчивое выражение, медленно подкрадываются апатия и бездеятельность, постепенно перерастая в затяжную зимнюю депрессию, которая прерывается только короткими, хотя и весьма интенсивными алкогольными вспышками многочисленных зимних праздников и постоянной необходимостью что-то утеплять: окна, двери, гардероб, простуженное горло.

Этот период начался уже давно, вместе с ним болезненно не начался отопительный сезон и исчезли последние яркие пятна причесок, окрашенных в модные в этом году цвета. Даже самые упорные школьницы вынуждены были под бдительном присмотром мам и бабушек надеть наконец шапки (почему-то в основном черные), и с этим символическим знаком город окончательно погрузился в затяжную зимнюю летаргию.

— Сколько ты зарабатываешь в месяц? — спросил у меня Михаил Иванович после того, как мы поговорили про витамины для собак, ветеринарные аптеки на нашей улице, качество обслуживания в этих аптеках, и после того, как я узнала, что у пса Михаила Ивановича артрит.

— Ну, это зависит.

— А официально?

— Двести гривен.

— Это средний официальный заработок в вашей организации?

— Приблизительно.

— Ясно.

— А что?

— Пока что ничего. Это правда, что мистер Арнольд предложил рекламировать вашу газету плакатом, на котором священник будет читать с амвона «КРИС-2» вместо Библии?

— Правда.

— Как отнеслись к этому сотрудники редакции?

— По-разному.

— А пан Маргаритко?

— Негативно.

— Почему?

— Он верующий.

— То есть православный, ты хотела сказать. А что он делает в вашей греко-католической газете?

— Работает.

— Тебе не кажется, что это немного странно?

— Не кажется, у нас свобода вероисповедания.

— И у него не возникает конфликтов с руководством?

— Конфликты с руководством возникают у всех.

Потом мы снова перешли на темы ветеринарии. Михаил Иванович не собирался раскрывать тайны следствия.

 

Как это понимать, или Vanitas vanitatum et omnia vanitas

В следующий раз, когда я встретила Михаила Ивановича с псом в парке, следователь простуженно покашливал и, пообщавшись со мной несколько минут, предложил зайти к нему на чай. Я согласилась.

Его жилище удивило меня даже больше, чем служебный кабинет. Покойная жена следователя, оказывается, была художницей и много времени посвящала созданию уюта в их обиталище. В этой обычной трехкомнатной квартире царила приятная, но вместе с тем экстравагантная и очень неспокойная атмосфера. Будто это было не частное жилье, а выставочный зал, куда кого-то поселили. Стены разрисованы гигантскими экзотическими цветами — изображения многих из них я видела в ботанических атласах, — на этих цветах распластаны бабочки, но не нарисованные, а высушенные и приколотые к обоям.

— Они залетают летом в окна, наверное, на цветы. Некоторые погибают, обжигаясь на лампе. Мне жалко их выбрасывать, и я пришпиливаю их тут, — объяснил Михаил Иванович.

В гостиной мебели почти не было, на ковролине лежало несколько подушек разного размера, очевидно, они служили креслами. В углу стоял топчан, на него было наброшено лохматое карпатское покрывало. На маленьком столике разместился антикварный телефон в стиле 20-х годов прошлого века. Телевизора не было, зато был аквариум. Правда, без рыб, но с большим количеством водорослей.

— Рыб нужно кормить, чистить им воду, я не люблю этой работы. После смерти жены они у меня быстро погибли, новых я не покупал, а аквариум так и стоит.

Пока Михаил Иванович заваривал чай на кухне, я стала разглядывать книжные полки на стенах комнаты. Ботанические, энтомологические и географические атласы, несколько полок энциклопедий на разных языках и словарей, в основном переводных, несколько стеллажей с художественной литературой, альбомы с изображениями холодного и огнестрельного оружия, путеводители по крупнейшим европейским городам. И отдельная полочка с тщательно подобранными детективами: от Агаты Кристи, Дешила Хеммета, Жоржа Сименона и Фридриха Дюрренматта до Александры Марининой, Дарьи Донцовой, Бориса Акунина и даже Андрея Куркова.

— Нравится? — с заметными нотками гордости в голосе спросил хозяин. Он принес поднос с чайничком для мате, точнее, чем-то наподобие джезвы из высушенной тыквы.

— Я всегда мечтала о такой библиотеке.

— У меня родители были филологи, а начала собирать еще бабушка. Мой вклад — только атласы и детективы. Я заварил мате, не знаю, понравится ли тебе. Может, перейдем на «ты»?

— Мне понравилось те несколько раз, когда я его пробовала. Но боюсь, о настоящем мате я только читала.

— Этот настоящий. Мне друг прислал из Аргентины.

— У тебя нет телевизора?

— Нет, а зачем?

— Большинство людей не ставит перед собой этот вопрос.

— Как там дела в редакции?

— Это очередной допрос или попытка посплетничать?

— Не знаю. Я собирался закрывать ваше дело, но тут Снежана раскопала новые факты, и теперь начальство давит на меня, чтобы Маргаритко и Фиалко их подтвердили. А они отказываются. Говорят, что не занимали у Арнольда никаких денег.

— Мне это, откровенно говоря, тоже странно. За все время, что мы работаем вместе, ни один, ни второй не занимали денег вообще ни у кого, насколько мне известно. А сейчас Маргаритко устроился переводчиком при каком-то туристическом агентстве и неплохо там зарабатывает, а у Фиалко много журналистских заказов из Киева, он даже собирается переезжать туда на постоянную работу. Последнее время занимали как раз в основном у них. Поэтому это странно. А кроме того, за день до исчезновения Арнольда нам давали зарплату. Они точно вернули бы деньги.

— Ты не хочешь остаться у меня на ночь? — вдруг спросил Михаил Иванович.

Такой вопрос редко звучит неожиданно. Как правило, эротические флюиды сгущаются в воздухе гораздо раньше, чем кто-то осмеливается это спросить. Даже если флюиды только односторонние. Но тут я никак не могла предвидеть подобного развития событий. Более того, его, похоже, не могла предвидеть даже Снежана. После нескольких первых допросов она перестала принуждать меня надевать мини-юбки и делать яркий макияж, полагая, что «Миша нормальный, на него это не действует». Это был первый известный мне факт ошибочности Снежаниных прогнозов.

Мое растерянное молчание Михаил Иванович счел за согласие и придвинулся ко мне ближе, подставляя губы для поцелуя. Этим он удивил меня в очередной раз, и я, в полной оторопи, вместо того чтобы его поцеловать, потянула из металлической трубочки мате. Это не повлияло на его намерения. Он мягко забрал у меня из рук напиток и пододвинулся еще ближе. Неожиданно для себя я сорвалась с места и выбежала из комнаты.

Когда через некоторое время я вернулась, Михаил Иванович сидел на том же месте и шумно всасывал мате через трубочку.

— Можно, я пойду? — спросила я и добавила, не знаю зачем: — Мне нужно кормить Агатангела.

— Кого? — не понял Михаил Иванович.

— Крысу. У него такая кличка в честь Агатангела Крымского.

— Понятно. Когда-нибудь пригласишь меня посмотреть на своего Агатангела?

Пана Маргаритко и пана Фиалко еще несколько раз вызывали на допросы, у Фиалко даже взяли подписку о невыезде, чем разрушили его планы на журналистскую карьеру в столице. В ходе допросов они ни в чем не признавались и упорно утверждали, что не занимали у мистера Арнольда денег. Ни Маргаритко, ни Фиалко не могли дать никаких пояснений по поводу того, что именно означали записи мистера Арнольда. Их несмелые намеки на то, что указанные суммы совпадают с суммами их официальных месячных зарплат, никто не воспринимал всерьез. Руководство Михаила Ивановича (как оказалось, он работает не в милиции, а в органах гораздо более ответственных) беспокоилось, предчувствуя международный скандал. Голландский консультант по маркетингу, пропавший без вести в ходе сотрудничества с одной из оппозиционных газет, — такое могло бы бросить нежелательную тень на определенных влиятельных особ нашего города перед выборами в городской совет, а в этом никто не был заинтересован.

 

Дневники украинской журналистки-2

Михаил.

Когда я впервые проснулась в его постели, на дворе была глубокая ночь. С улицы в окно светил фонарь, рассеивая мрак и создавая вокруг предметов в комнате фальшивые тени, отчего интерьер становился похож на собственную проекцию, будто кто-то сделал на стене чертеж комнаты, настаивая на том, что все углы обязательно должны быть острыми, а линии косыми, — никаких перпендикуляров.

Аквариум в углу притих, тускло отсвечивая желтым фонариком из-под стекла; казалось, рыбы в нем тоже затаились, и если достаточно долго всматриваться в водоросли, можно дождаться, пока какие-нибудь кометы, телескопы и золотые рыбки выплывут из своих укрытий. Ночь прибавляла незнакомому мне помещению таинственности, а ощущение собственного присутствия здесь казалось каким-то виртуальным, как будто все это происходит с кем-то другим, в воображении, в кино, на рисунке.

Михаил не спал, он лежал рядом, опершись на локоть, и смотрел на меня. Его рука медленно скользнула под одеяло и коснулась моего бедра. Это прикосновение не было несмелым, оно было уверенным и уместным, как в фильме, когда лица двух влюбленных приближаются на экране крупным планом, звучит лирическая мелодия, и он плавно проводит рукой под одеялом где-то там, где, по расчетам зрителя, должно быть ее обнаженное бедро. Одеяло вскоре упадет на пол, но пока это только прелюдия, и фильм вроде как эстетский, а не порнографический, так что на первом месте — красивый визуальный ряд.

«Коснись моего бедра под одеялом, одними лишь пальцами, чтобы я ощутила твое тепло», — меня бросило в жар от этих слов, как будто сказанных кем-то чужим, завладевшим на мгновение моим голосом. Но жарко мне стало не столько от возбуждения, сколько от опасения, что фраза может оказаться слишком сентиментальной. Этот страх перед чрезмерностью очень мешает, и не только в интимных ситуациях. Я ужасно боюсь выглядеть слишком сентиментальной, слишком растроганной, слишком любезной, преувеличенно патетичной. В усвоенных мной с детства правилах хорошего тона любое преувеличение несовместимо с чувством вкуса, сдержанностью и воспитанностью. Но иногда моя боязнь нарушить эти неписаные правила переходит границы здравого смысла, и тогда это — утрированный страх, что вообще-то может свидетельствовать о начале невроза.

Наверное, я перестаралась, не стоило этого говорить, лучше быть немного сдержаннее.

Хотя, с другой стороны, в сексе нет ничего хуже, чем стремление хорошо выглядеть, быть сдержанной, рассудительной, разумной. Нужно просто расслабиться и слушаться собственного тела, но именно это часто оказывается самым сложным. Очень трудно отбросить условности, которые натягиваешь на себя каждое утро, как слишком тесное белье.

Михаил провел рукой под одеялом по моему бедру. Я не ощутила особенного возбуждения. Он поцеловал мое плечо, откинул одеяло и припал губами к животу. Это было приятно, также приятно, как теплые струи воды на замерзшей коже, как касание горячего морского песка, как первый глоток терпкого вина в сумерках летнего вечера после отступления жары. Не больше и не меньше. Эта приятность возбуждала, но не слишком, не смущала, а просто разливалась по телу, как тепло, как прохлада, как дремота. Я заставила себя думать о ней, чтобы не дать ей раствориться в других мыслях, которые навязчиво лезли в голову. Закрыла глаза и вспомнила виденную недавно эротическую сцену в каком-то французском фильме. Тень от ее волос, падавшую на стену, капли пота, стекавшие по его спине, и наэлектризованную тишину, ритмично двигавшуюся в такт их телам. Это подействовало, мои груди напряглись, соски заострились и потемнели, а лоно стало теплым и влажным. Я тоже провела рукой вдоль его бедра, мягко скользнула по гладкой коже в углубление живота, его тренированные мышцы послушно напрягались при каждом движении. Я коснулась нетерпеливо оттопыренного члена, на ладонь скатилась капля влаги, и я вдохнула ее запах. Одеяло оказалось на полу. Прелюдия закончилась.

Запах, влажный и тревожный, немного похожий на запах осеннего леса, где на каждом шагу среди сырых листьев можно найти грибы, заполнил воздух, воцарился над всеми другими запахами, от него мутилось в голове и хотелось задержаться в этом состоянии помутнения.

— Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя? — спросил Михаил, и мне снова пришлось напрячь воображение, чтобы не скатиться вниз с приятной волны расслабленности, на которой так трудно было удержаться.

Это как игра в угадывание неопределенных настроений и потаенных желаний, угадывание молчаливое, угадывание телом, и каждое следующее движение, жест или слово может оказаться убийственно неуместным, когда условности поведения снова возьмут верх, а эротику подлинную заменит притворная, похожая на механическую гимнастику, а иногда и тяжкую работу. Наиболее неуместными, как правило, бывают слова. Язык и губы нужно использовать не для разговоров. Они должны почувствовать все первыми, еще до того, как придет понимание, что тайны этого другого тела, еще чужого и незнакомого, понемногу открываются и перестают быть тайнами, оказываясь лишь сходствами и отличиями от прочих мужских тел. Этот молчаливый и настойчивый поиск может закончиться ничем или же легким удовольствием, а может привести к короткой вспышке чего-то настоящего, к молчаливому согласию, взаимопониманию через ритмичное дыхание, через шершавые прикосновения едва заметной щетины на щеке, через смыкание и размыкание век, через все эти недоступные для сознания коды и знаки. И это короткое бегство от сознания оставляет за собой самые сильные впечатления.

Все сводится к первобытным и проверенным истинам: запах, прикосновение и вкус, а потом — желание поглотить все это, запомнить какой-то внутренней памятью, лишенной умения описывать вещи, давать им имена, памятью, которая собирает только ощущения и классифицирует их по степени сладостности и необходимости, памятью, которая конденсируется в резком запахе разлитого по животу семени.

Хочется замедлить ход мыслей, которые мешают этой игре отгадывания своих и чужих полуосознанных желаний и ощущений, когда каждый следующий миг может стать легким и безболезненным подъемом, покачиванием на теплых волнах фантазий. Хочется замедлить ход мыслей, которые независимо от твоего желания отмечают то грязь под ногтями пальцев, так усердно ласкающих тебя, то морщинки в уголках глаз, которые внимательно следят за каждым твоим жестом, то выражение лица. Такое бывает у мужчин, для которых интимные моменты превращаются в средство самоутверждения и перестают быть легкой непринужденной игрой. Это выражение сосредоточенности и отстраненности, когда кажется, что удовольствие отходит на второй план, главное — доказать что-то самому себе и партнерше. Что-то, наверное, очень важное, но мне так никогда и не удалось понять, зачем.

Хочется замедлить ход мыслей, которые вынуждают вместе с запахом кожи и влаги вдохнуть слишком сильный запах дезодоранта. Этот запах не относится ни к самым дешевым, ни к особенно изысканным, но сейчас главный его недостаток в том, что он лишний.

Когда начинаешь все это замечать, важно не утратить нить, связывающую тебя с собственным телом. Нужно сосредоточиться на своих приятных ощущениях, выращивать их в себе, как цветок, интенсивно вдыхать запах кожи, запах тела, попробовать отделить его от других, лишних запахов. Сосредоточиться только на том, что чувствуешь, а потом выделить из чувств отрадные и крепко ухватиться за них воображением. Посмотреть на все как бы со стороны — с другой стороны телевизионного экрана. Это возбуждает, как подглядывание в замочную скважину.

Запах капли, выступившей на кончике его члена, вынудил меня вдохнуть глубже, ощутить его кожу под своими пальцами, ощутить свою кожу под его пальцами, ощутить, как тепло, пульсирующее где-то внизу живота, заполняет все пространство комнаты. Михаил припал к моей груди и начал сосать ее, мне было щекотно и мокро, влаги во мне становилось все больше, казалось, вот-вот она потечет наружу. Михаил собрал ее с моего лона пальцем, провел им по моим губам, и я почувствовала свой собственный запах. Мне понравилось, возбуждение охватило меня, и я попросила:

— Возьми меня.

Эти слова опять показались настолько лишними, что я чуть не скатилась с волны приятного опьянения, которое так бережно в себе хранила. Он положил меня навзничь и вошел, на его лице появилась легкая улыбка, казалось, он хотел заставить меня попросить об этом и победил, преодолев мое молчаливое сопротивление. Он двигался во мне так спокойно и уверенно, как будто мы стали любовниками уже давно. Это была благотворная уверенность, которая избавляла от обычной для первого раза скованности, хотя все выглядело немного безразлично, вроде как ничего особенного не происходит, просто логичное завершение случайного знакомства. Я могла предвидеть каждое его следующее движение, попадать в ритм его дыхания, и удивляло то, что мы так хорошо чувствуем друг друга. Я развела ноги и закинула их ему на спину, его кожа от этого покрылась теплыми каплями пота. Я закрыла глаза на мгновение, сдерживая в себе поток влаги, готовый выплеснуться ему навстречу, я хотела, чтобы это еще немного продлилось. Михаил, словно угадав мое желание, также остановился и закрыл глаза. Я выгнулась и прижалась к нему животом и бедрами, чтоб ощутить его в себе еще глубже. Потом мы на миг разъединились, и теперь уже я оказалась сверху и начала раскачивать нас, положив ладони Михаилу на глаза, затем закрыв ему уши, чтобы он услышал этот ритм изнутри, отделенный от остальных внешних звуков. Я продолжала двигаться в том же спокойном, немного замедленном ритме, который давал возможность прочувствовать каждую клетку внутри. Движения приходилось каждый раз замедлять, чтобы не выплеснуться преждевременно и сделать это вместе. Наконец я остановилась, крепко сжимая его в себе и понимая, что мы дошли до грани, и сдерживаться уже не под силу. Михаил молча выскользнул из-под меня, повернулся на бок и внимательно на меня посмотрел.

— Ты или я? — спросил он.

Я молча достала из косметички упаковку пилюль, одну из которых Михаил дрожащим пальцем засунул в мое лоно. То, что его палец дрожал, было хорошо, это снимало подозрение в равнодушии, превращая его в опытность. Возможно, когда мне исполнится столько же лет, сколько сейчас Михаилу, я буду реагировать на все не менее сдержанно. Впечатлительность и склонность к экзальтации стираются со временем, как краска со стен.

Его палец ловко и умело ласкал меня изнутри. Я легла навзничь, и он снова вошел в меня, двигаясь мягко и уверенно, но в то же время требовательно. Нега теплой и спокойной волной разлилась во мне. Она была хрупкой и пугливой, как кольца табачного дыма, мгновенно растворяющиеся под потолком, как теплый воздух, выдохнутый на замерзшее стекло. Эта нега быстро крепла, на короткое мгновение в ней появилось даже что-то отдаленно похожее на уверенность. Уверенность быстро росла, казалось, она будет длиться вечно, но именно в тот момент, когда вечность выглядела почти гарантированной, нега начала отступать, как волна, оголяя песок и камни, отходить все дальше, оставляя за собой блаженный покой. Потом мы молча лежали, свет в аквариуме продолжал имитировать скрытую там жизнь, а капли влаги медленно вытекали из меня на постель.

Он старше меня на целых десять лет. Или «всего лишь на десять лет», как сказал бы Семен Иванович, мой знакомый, который всегда встречается с женщинами намного моложе себя.

Что думает по этому поводу Михаил?

Она была гладко выбрита, ее лоно окружала тоненькая темная полоска волос, словно начерченная карандашом. А на самом верху лобка она оставила длинную тонкую кудрявую прядь, кокетливо свисающую вниз и белокурую. Интересно, какой цвет настоящий — темный или светлый? Впрочем, не важно, — важно, что это заводит. Когда ее лоно увлажнилось, оно пахло прелыми листьями и немного уксусом. Наверное, ей такой запах не кажется слишком приятным, но он очень эротичен. Я провел указательным пальцем по полоске невыбритых волос, наклонился над ней и ухватил губами белокурую прядку, она напряглась, провела руками вокруг своих грудей и по животу. Потом стиснула в ладони мой член, и я почувствовал, как он твердеет.

Я пощекотал ее расщелину легкими прикосновениями члена, а потом резко вошел. Уже после нескольких первых движений пришлось остановиться и подумать о том, закрыт ли сейф с документами на работе, чтоб не кончить сразу. Затем осторожно вышел из нее и с наслаждением вдохнул ее уксусный запах. Одеяло оказалось на полу. Я пососал соски ее небольших упругих грудей, каждая из которых легко помещалась в моей ладони, вынуждая руку взволнованно потеть, а пальцы — дрожать от возбуждения. Я не знал, нравится ли ей мое тело, хотел заставить ее застонать, но она только напрягалась все больше, я ощущал это пальцами. Наконец она достала из косметички противозачаточные пилюли, а я осторожно засунул одну в ее лоно. И это завело меня так, что я уже не мог больше сдерживаться. Я с силой вошел в нее и попробовал продержаться как можно дольше, поэтому двигался медленно, значительно медленнее, чем хотелось, и вдруг почувствовал, что ей это нравится, почувствовал, как напрягается ее тело и сжимаются мышцы ее лона вокруг моего стебля.

Мы кончили вместе. Я остался доволен собой.

* * *

«Шестой труп неизвестного»

Под такими заголовками вышли три самые популярные газеты нашего города: «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности», — через два месяца после исчезновения мистера Арнольда. Все они рассказывали об изуродованном трупе полноватого мужчины средних лет, найденном ночью у свалки возле той же самой новостройки. На теле не нашли никаких документов, отрезанная голова мужчины исчезла. На трупе была футболка с надписью «Holland». «Ведется работа по установлению личности потерпевшего, — писали газеты. — Существует предположение, что этой личностью может быть пропавший при странных обстоятельствах гражданин Голландии, проводивший двухнедельную стажировку в газете „КРИС-2“. Вместе с тем возникает ряд вопросов, на которые сегодня следствие не может дать ответов: как связаны с этим убийством предыдущие жертвы, действительно ли гражданин К., сознавшийся в совершении убийств, их совершил, являются ли все убийства делом рук одного и того же человека, имел ли убийца сообщников, и самое главное — с какой целью было совершено убийство. Личность ни одного из потерпевших до сих пор не установлена».

 

Дневники украинской журналистки-3

В том, что пан Маргаритко умеет беречь тайны, я убедилась на собственном опыте. Однажды он принес мне распечатанный на бумаге интернетовский файл, статью из немецкой газеты «Хальт!», подписанную Horyslawa Halychanko.

«Дневники украинской журналистки», — называлась серия газетных публикаций, первую из которых я держала в руках. В статье подробно описывался день, когда я впервые увидела Агатангела. Со всеми подробностями, даже такими, которых я уже не помнила. Например, сколько бутылок и какого именно вина было выпито вечером у Марка и Эвелины. «В Украине популярны французские вина, прежде всего „божоле“», — писала Horyslawa Halychanko, и хотелось бы, чтоб это было правдой.

Продолжение материала обещали опубликовать через неделю. Я попросила пана Маргаритко никому ничего не говорить. Он дал слово и сдержал его.

Публикации, как и обещала газета, продолжались. В них тщательно описывался мой быт и постоянно делался акцент на том, что это «типично для среднестатистической украинки». Я попробовала представить себе среднестатистическую полтавчанку, которая перед сном читает «Фауста» в оригинале (отец считает, что его обязательно нужно перечитывать хотя бы раз в пять лет, и это один из немногих вопросов, в котором я с ним согласна), свободно владеет польским и немецким языками (отец считает изучение иностранных языков одним из самых важных пунктов воспитания, в детстве мы один день в неделю дома разговаривали только по-немецки и два — по-польски) и с акцентом говорит по-русски. Но представить это, особенно последнее, было трудно. Тогда я попробовала еще раз, предположила, что полтавчанка не совсем среднестатистическая, а, скажем, ее родители приехали из Галиции, но все равно выходило не очень убедительно. Мне стало жаль немецких читателей, которых безжалостно мистифицировали.

Horyslawa Halychanko довольно откровенно и детально рассказывала о своих отношениях с любовником Михаилом, и описанные сцены достаточно точно воспроизводили то, что происходило между нами на самом деле. А в конце одного из таких описаний я с удивлением прочитала, что «перед тем, как раздеться, Михаил привычно включил крохотный диктофон в кармане брюк».

В свете последних событий это не должно было так уж меня удивлять, а тем более возмущать. Но, очевидно, это стало последней каплей, и я не выдержала. Сказала в редакции, что больна, и несколько дней не выходила из дома. Мне было тяжело определить, чего больше в чувстве, меня охватившем — раздражения, обиды, ощущения, что меня обманули, предали, использовали, или нежелания смириться с тем, что теперь я никому не могу верить. Мои самые интимные переживания, мысли и воспоминания вдруг стали предметом оживленного обсуждения на вебфоруме газеты «Хальт!» (www.forum.halt.de).

Я много раз переводила сообщения иностранных информагентств о разводах, женитьбах или скандалах в жизни кинозвезд и никогда не задумывалась над тем, как чувствуют себя эти люди, читая в газетах о своей личной жизни. Не задумывалась я и над тем, насколько эти сообщения соответствуют действительности. Мне всегда казалось, что звезды сами заинтересованы в скандалах вокруг собственной фамилии, и такой типичный журналистский цинизм снимал все моральные дилеммы. Но теперь все вдруг навалилось на меня с совсем неожиданной стороны. Кто-то из самых близких мне людей так же цинично, как Олежка Травянистый интерпретирует голливудские сплетни («Джонни Депп больше не трахает свою жену и валит налево, я фигею, пацаны»), описал свою версию моего интима. Я чувствовала себя так, будто стены моей квартиры рассыпались, и теперь я живу прямо на улице, а прохожие равнодушно отодвигают в сторону грязными ботинками мою полупустую чашку с кофе, потому что она им мешает пройти.

Мне стоило неимоверных усилий удержаться от звонка Михаилу, с которым все эти дни, пребывая в полной изоляции, я постоянно вела внутренние диалоги. Как потом выяснилось, старалась я напрасно, так как Михаила все это время не было в городе. Но после того, как прошла первая волна эмоций и я заставила себя подумать более логично, у меня появился ряд сомнений. Ведь эта колоритная деталь могла быть настолько же правдивой, как и все предыдущие выводы о «типичных среднестатистических украинцах». Хотя с другой стороны, до сих пор выдуманными были только выводы, а детали — достаточно правдивыми, так что непонятно, почему именно это автору захотелось сочинить. Несмотря на все старания, я так и не смогла поверить в такое спасительное предположение.

Другим, не менее болезненным вопросом, было то, кто же является автором публикаций. Михаил? Он, конечно, был единственным, кто мог бы так детально описать наши любовные игры. Но откуда он мог знать, о чем я разговариваю с Лилей, Теобальдом или сама с собой, сидя на унитазе? Последнего не мог знать вообще никто, за исключением Агатангела. На этот вопрос у меня не было не только ответа, но и хотя бы чуть-чуть правдоподобной версии.

 

Кто такие тигиринцы

«Dear Horyslawa. I must see you today. 20.00 o’clock, in the Castle of Lviv. Please, stay left from the entrance to the underground. Don’t speak to the police. It is too dangerous. Arnold» [10] .

Такую записку я нашла однажды в дверях своего жилища, когда после исчезновения мистера Арнольда прошло уже довольно много времени. До назначенного часа оставалось двадцать минут, а значит, времени на раздумья не было. Я бросила на пол сумку с продуктами и вызвала такси. Через пятнадцать минут мы с Агатангелом были у входа в подвалы Львовского замка.

Руины этого замка были не только одним из важнейших архитектурных памятников города, но и предметом личной гордости каждого настоящего тигиринца, то есть патриота своей малой родины. Без такого убежденного, а временами почти фанатичного патриотизма было достаточно сложно выдержать размеренность и однообразие здешнего существования. Подавляющее большинство населения, особенно в молодые годы, все-таки не выдерживало и уезжало в более крупные города.

Самой большой обидой для каждого истинного тигиринца было сочувствие по поводу того, что он не родился во Львове. «Жить так близко от столь прекрасного города и не видеть его красоты каждый день», — подобное можно услышать от многих иностранцев, которые заезжают в Тигирин по дороге из Львова. Каждый настоящий тигиринец на такое заявление сразу же обижается и ведет иностранца показывать свой родной город.

Историческое наследие Тигирина состоит в основном из руин.

Существует легенда о том, что в XVII веке в Тигирине была создана тайная резиденция для неофициальных встреч монархов соседних государств. С этой целью здесь было построено три замка: Львовский, Краковский и еще один, точное название которого неизвестно. В каждом из них жили во время неофициальных встреч королевские особы. Сейчас от строений остались только обломки стен, на которых кое-где можно прочитать полустертые надписи на латыни.

Но подвалы замков вовсе не мертвы, здесь кипит отдельная жизнь, жизнь тигиринских нищих, которые никого не пускают на свою территорию, даже самых любопытных туристов, да никто и не спешит вести туристов в эти подземелья, запах из которых сильно напоминает канализационные испарения.

Каждый тигиринский патриот расскажет вам легенду об основании города, о тайных резиденциях и о проекте восстановления замков, который был создан одним известным тигиринским архитектором сразу после окончания Первой мировой войны. Говорят, проект сохранился в документальном виде до наших дней, а одна политическая партия планирует выступить с ним во время выборов в горсовет, чтобы завоевать голоса тигиринцев, но я до сих пор не встретила ни одного человека, который видел бы его своими глазами.

На протяжении последующих пятнадцати минут, проведенных мной в ожидании перед входом в подземелье замка, никто так и не пришел на назначенную встречу. На улице было темно, холодно и пусто, а изнутри подвала доносились неясные звуки и весьма недвусмысленные запахи. Там варили какой-то крепкий алкоголь. Я долго колебалась, не зайти ли мне внутрь, пока где-то у самого входа не послышались шаги. Я затаилась и прислушалась.

— Ну, давай, давай.

— А шо?

— Та холодно, бля, быстрее.

После этого фразы стали неразборчивыми, но, судя по сосредоточенному сопению и еще нескольким характерным звукам, которые составляли фон диалога, у выхода из замка происходило любовное свидание двух его обитателей. Вопрос о том, стоит ли мне заходить внутрь, отпал сам собой, и я побрела прочь.

Я попросила таксиста подождать, и он курил, скучая и время от времени поглядывая на мою съежившуюся в осенних сумерках фигуру. Где-то через полчаса ожидания я подошла к машине, чтобы рассчитаться. Когда таксист искал мне сдачу, из рации прозвучал голос диспетчера.

— Третий, третий, есть клиент до замка. Вы где?

— Я на замке, — ответил таксист, — где клиент?

— Крушельницкой, 17, «КРИС-2», — сказала диспетчер.

— Сейчас буду, — ответил водитель.

Я пересчитала деньги и села на переднее сиденье.

— Подбросьте и меня туда.

На такси до дома денег не хватило. Пришлось идти пешком. Зато я увидела, кто вызывал такси до замка после того, как мне неожиданно назначили там свидание. Даже несмотря на то, что в последнее время я уже приучилась подозревать всех и во всем, от удивления пришлось отходить еще несколько дней. В мое такси сел пан Фиалко.

 

Кто стал подозреваемым номер один

Это известие застало нас врасплох. Мы собрались в редакции, услышав по радио, что арестовали пана Фиалко, нашего главного редактора. Причины его ареста не знал никто, даже Снежана Терпужко, правда, она активно пыталась узнать подробности, настойчиво вызванивая своих «информаторов».

— Толик, привет, как там после вчерашнего? Пьешь кефирчик? Знаешь, чего звоню? До сих пор ничего не известно? А для своих? Фамилия? Фиалко. Нет, не Фикус, Фиалко, наш главный редактор. Никто не знает? А Фикус — это кто? Новый авторитет? Чья крыша? Ого! А что он у вас делает? Не поделился бабками? Ну, это бывает, потом вкурится, что к чему. Ну, ладно, я позже перезвоню. Как что-то будет про Фиалко, маякни. Нет, не Кактус. Фиалко. Чмоки. Пока.

Путем использования личных контактов Снежаны так и не удалось ничего выяснить, а уже в обед в редакции появился сам пан Фиалко. В спортивных штанах и домашних тапках. В таком виде его арестовали, подняв с постели. Не дали даже переодеться, нацепили наручники и прогнали пешком через весь город. Из допроса следователя ему так и не удалось понять, почему именно его арестовали. Больше всего он переживал из-за бумаги, которую ему удалось в последний момент забрать со своего письменного стола. На ней были записаны фамилии сотрудников редакции и суммы выплаченной накануне зарплаты в валютном эквиваленте. Это могло стать серьезным компроматом, поэтому пан Фиалко, сидя в камере, как настоящий разведчик, разжевал и проглотил бумажку. С тех пор и навсегда пан Фиалко стал для меня воплощением человека самого большого гражданского мужества, какое только мне доводилось встречать.

На следующий день на первой странице «КРИСа-2» появилась длинная статья о свободе слова в Украине и притеснении журналистов с большой фотографией пана Фиалко в наручниках, который выглядел при этом так же неестественно, как боксер за компьютером, штангист за вышиванием или министр обороны на джазовом концерте.

Уже позднее Снежане удалось выяснить, что задержан был пан Фиалко вовсе не из-за притеснения свободы слова. Просто один его давний знакомый проходил свидетелем по делу об убийстве, совершенном киевлянами в Москве, и пана Фиалко решили допросить как возможного свидетеля. После полуторачасового допроса, так и не объяснив причины задержания, его отпустили. Но из конфиденциальных источников Снежане стало известно, что теперь пана Фиалко считают одним из основных подозреваемых по делу об исчезновении мистера Арнольда.

Возвращаясь в тот день домой, я снова мысленно перебирала список подозреваемых:

1.  Пан Маргаритко. Подозрительными в его случае являются записи с цифрами, найденные среди вещей мистера Арнольда, и ночные визиты вместе с голландцем в тигиринские кафе.

2.  Пан Фиалко. Возможно, информация, предоставленная Снежаной, не соответствует действительности, и на самом деле его вызывали на допрос совсем по другому делу. Плюс странная записка и поездка на такси к руинам замка. Это уже тянет на версию.

3.  Снежана. Ее алиби выглядит безупречно: каждую минуту своего пребывания в «Интерэкстриме» она четко помнит и имеет свидетелей; индивидуальных контактов с мистером Арнольдом у нее не было, — но слишком уж много она знает. Любая информация о ходе следствия попадала в редакцию только через нее. И кроме того, из всех подозреваемых она имеет наибольший доступ к миру криминала.

Размышляя таким образом, я дошла до дверей своего подъезда. Вдруг из-за спины услышала голос Михаила:

— Подожди. Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросил он после приветствий и поцелуев.

— А должна?

— Знаешь, что пану Фиалко подкинули в почтовый ящик записку, в которой Арнольд Хомосапиенс назначал ему встречу возле руин замка?

— Знаю.

— Откуда?

— Снежана сказала.

— Всем или только тебе?

— Не знаю.

— И что именно она сказала?

— Мистер Арнольд просил пана Фиалко о встрече около замка в 20.00.

— Это он так сказал на допросе. А я присутствовал при обыске, нашел и спрятал саму записку.

— Спрятал?

— А что бы ты сделала на моем месте? Там было написано, что в 20:00 Горислава Галичанко встречается с мистером Арнольдом возле замка. И пан Фиалко может в этом убедиться. Но он не успел и поэтому решил не бросать на тебя тень подозрения.

Это было уже слишком. Я не выдержала и разревелась.

 

How do you do?

«Хароша сплэтня, девочки, — начал бы эту историю пан Незабудко. — Горислава спыть з нашим следователем. Теперь нам повна лафа. Можно душить консультантив пачкамы. У ментуре в нас надьожни крюкы».

Если сравнивать наши отношения с Михаилом и мои предыдущие романы, то сравнение получится в основном в пользу Михаила. Мой первый «серьезный» любовник был женат и не собирался разводиться. Мы встречались три года, в течение которых виделись раз восемь. Он жил во Львове и приглашал меня время от времени на уикенд в какой-нибудь понтовый отель за городом. Его проблема была в том, что он не умел отдыхать. Хотя, если совсем уж точно, это была моя, а не его проблема. Он от своего неумения не страдал. Каждое утро начинал с просмотра бизнес-новостей и чтения газет, потом делал десятка два деловых звонков, отдавал распоряжения сотрудникам фирмы, что-то записывал в блокноте. Не было исключением и утро в отеле со мной.

Чтобы избежать шквала информации о курсах валют и изменениях в налоговом законодательстве, я проводила утро в ванне. Потом мы занимались любовью, прерываясь для того, чтобы высморкаться и прокашляться (каждая наша встреча почему-то сопровождалась взаимной простудой, наверное, это не очень хорошо по Фрейду). Занимались мы сексом долго и настойчиво, это чем-то напоминало упражнения на тренажерах, когда удовлетворение приходит не столько от процесса, сколько от чувства усталости. Мы занимались любовью, потому что были любовниками, а это налагало на нас определенные обязательства.

Потом мы шли куда-нибудь завтракать и вяло разговаривали. Во-первых, из-за усталости. Во-вторых, из-за нехватки взаимно интересных тем. В-третьих, он чувствовал себя растерянным, когда не нужно было куда-то бежать и что-то решать. Дома он в выходные, как правило, работал. Жена с дочерью проводили время автономно. Он был женат пять лет и хорошо относился к своей жене, хотя часто ей изменял. Подозреваю, не потому, что ощущал в этом потребность, а потому, что в его кругах было так заведено.

Он оживлялся, когда я спрашивала его о бизнесе, и начинал зевать, когда разговор переходил на что-то другое. Не потому, что все остальное его не интересовало, а потому, что его больше интересовал бизнес. Он очень хорошо ко мне относился, делал дорогие подарки, был образованным и начитанным человеком и беспокоился о моем будущем. В начале наших отношений мы часто общались по телефону, и он говорил, что чувствует угрызения совести из-за того, что встречается со мной, тогда как моя личная жизнь не устроена. Если бы я нашла себе кого-то постоянного, ему было бы легче на душе. Такой подход казался мне странным, ведь логично было бы как раз наоборот, но я ничего не говорила об этом своему первому «серьезному» любовнику Тогда мне было двадцать, ему — двадцать семь, но мне часто казалось, что старше он лет на тридцать.

По сравнению с ним Михаил, во-первых, не женат, во-вторых, не интересуется бизнес-новостями, в-третьих, не любит говорить о работе. Хоть и пользуется точно таким же дезодорантом. Да и свободного времени у него практически нет, а это также настораживает.

Мой второй «серьезный» любовник был младше меня на пять лет. Мне было двадцать пять, ему — двадцать. Я училась за границей и приезжала на летние каникулы. Моей стипендии хватало на роскошное по тогдашним ценам проведение каникул, и мы ехали куда-нибудь вдвоем на месяц или полтора. Как правило, на море, снимали домик и ни в чем себе не отказывали. Он учился на художника, жил на стипендию, имел больных родителей в деревне и иногда неделями перебивался с хлеба на воду. От предлагаемых мной денег отказывался, позволял только платить за наши общие каникулы.

Мы встречались три года, на протяжении которых провели вместе два месяца. Однажды кто-то из подруг мне написал, что он изменяет мне с соседкой по этажу в общежитии. Я приехала на несколько дней без предупреждения и ничего подозрительного не обнаружила. Через несколько месяцев мы поехали вместе в короткий зимний отпуск. Все было как всегда, то есть хорошо. Перед отъездом он занял у меня солидную сумму денег. Больше мы не виделись. Я слышала, что он переехал жить в столицу.

В сравнении с ним Михаил значительно менее чувственный, гораздо более занятой, хуже выглядит и лишен того особого шарма, которым наделены влюбленные двадцатилетние юноши. Эта романтика ночных блужданий по городу и серьезных разговоров про всякие глупости, это умение радоваться каждому поцелую, улыбке, удачной прическе или телефонному разговору, эти цветы без причины и адреналиновые вспышки при каждом упоминании о запланированной на вечер встрече. Зато Михаил хорошо зарабатывает, имеет собственную неплохо меблированную квартиру, подходит на роль будущего мужа и отца семейства, вряд ли будет изменять мне с соседкой по этажу и не занимает у меня солидных сумм. Да их у меня, кстати, теперь и не бывает.

Самое существенное различие моего отношения к Михаилу и отношения к предыдущим любовникам в том, что я не могу ему полностью доверять. Не то чтобы я что-то скрывала, нет. Все, о чем он спрашивает, я честно рассказываю. Но каждый раз, когда наступает момент для особо доверительных разговоров, у меня внутри вырастает какой-то невидимый барьер, и через него не удается переступить. Возможно, это зрелость, возможно — глупость, а может быть, такие моменты приходятся на неблагоприятные дни месячного цикла. А ведь известно, что таких дней в цикле большинство.

 

Как можно любить втроем

Эта троица, безусловно, принадлежит к числу самых колоритных моих знакомых. Меня всегда умиляли их отношения, а особенно то, что каждый из них тайком от остальных время от времени выбирает меня на роль своего исповедника, точнее, исповедницы, хотя такого понятия, наверное, не существует. Семен Иванович — солидный бизнесмен в возрасте между 45 и 50 (точную цифру он старательно скрывает от всех, кажется, даже от себя). Наша газета ежедневно печатает список именинников, в который входят известные и уважаемые в городе люди. Каждый год, когда наступает день рождения Семена Ивановича, он звонит в редакцию газеты и всех, от главного редактора до охранника, просит уменьшить его возраст. В прошлом году, согласно нашему календарю, он помолодел на пятилетку, а в этом — уже на десятилетие. В случае невыполнения его просьбы он может, например, навсегда прекратить рекламироваться у нас. А мы, разумеется, к этому не стремимся, потому и выполняем просьбу Семена Ивановича. Но если в будущем он помолодеет еще хотя бы на десяток лет, то станет неубедительно выглядеть в роли директора такого солидного концерна. Не говоря уже о нашем имидже перед лицом осведомленных читателей, которые замечают «ошибку» и сообщают об этом редакции по телефону.

Семен Иванович открыл в нашем городе эротический бизнес. Именно благодаря ему здесь появились не только первые секс-шопы, но и первые автоматы с презервативами на территориях школ, первые цветные журналы с изображением обнаженных женских тел. И пока только женских. Семен Иванович — консервативный и патриархально настроенный мужчина, поэтому факт существования и необходимости мужской эротики активно игнорирует. Семен Иванович основал и первую всеукраинскую сеть доставки товаров из секс-шопов почтой.

Начинал Семен Иванович давно, с полулегальной, а если точнее, то нелегальной торговли этими товарами среди знакомых и знакомых своих знакомых. Привозилось все из-за границы, в ящиках, где сверху лежали лук, чеснок, помидоры и болгарский перец, вследствие чего снежно-белые и полупрозрачные юбочки резиновых кукол с округлыми формами и отверстиями в нужных местах могли приобретать едва заметный запах, который многие мужчины, по слухам, даже считали эротическим. С работниками таможни в случае каких-либо недоразумений рассчитывались теми же товарами, иногда — наличными, объясняя, что все это «для домашнего пользования босса». Таможенники шутили на тему могучего темперамента босса, но не жаловались, ведь поездки «за товаром» почти каждую неделю гарантировали им стабильный доход.

На самом деле Семен Иванович ни одним из этих «свинств», как он называл все аксессуары эротического употребления, составляющие ассортимент секс-шопов, никогда не пользовался.

У Семена Ивановича две любовницы. Старшей, Любе, исполнилось тридцать два, она модельер, живет одна в просторной и хорошо обставленной квартире в центре города, интересуется искусством и литературой и имеет немало поклонников, хотя явное преимущество отдает только Семену Ивановичу. В нашей газете Люба время от времени печатает статьи о показах мод в доме моделей, где она работает. Так мы с ней и познакомились. Она мечтает выйти за Семена Ивановича замуж, но осуществить свое стремление ей пока что не удалось. Люба на голову выше Семена Ивановича, стройность ее ног вызывает зависть даже у юных манекенщиц, она никогда не красит волосы и носит длинную косу естественного русого цвета, достичь которого невозможно даже при помощи самых лучших красок. Люба прекрасно готовит, любит детей, с удовольствием бывает вместе с любовником на светских и деловых вечеринках. Несмотря на успешную карьеру, она мечтает стать домохозяйкой и создавать мужу и детям уютный быт. Но мне кажется, что, при всей подчеркнутой женственности и даже дамской изысканности, в какой-то из предыдущих инкарнаций Любе довелось быть охотником, вождем племени или биржевым брокером, — ее внутренней силы и собранности хватит на троих. Возможно, именно этого боится и хочет Семен Иванович. Боится, потому что это удар по его мужским амбициям, а хочет из чисто фрейдистских подсознательных побуждений.

Младшая любовница Семена Ивановича, Лиля, еще студентка. Она учится в торгово-экономическом институте и мечтает заниматься рекламным бизнесом. Я познакомилась с ней, когда она работала рекламным агентом в «КРИСе-2». Лиля интересуется политикой, экономикой, гендерными исследованиями и квантовой механикой. Лиля не интересуется косметикой, рецептами вкусных и дешевых блюд, выкройками, топ-чартами на канале MTV, утверждает, что не любит маленьких детей и убирать в шкафу. Лиля умеренно интересуется мужской косметикой, самими мужчинами, бодибилдингом, альпинизмом и японской поэзией. Особенно всех знакомых младшей любовницы Семена Ивановича удивляет то, что она хоть как-то разбирается во всем этом.

Увлечение Лили гендерными исследованиями переросло сугубо теоретическую фазу, и она основала в Тигирине «Клуб антиблондинок», куда входит несколько сознательных и образованных тигиринских девиц. Антиблондинки выступают прежде всего за «просвещение домохозяек», символом которых для них служит Мэри, героиня популярного американского телесериала (названия я не помню). Как только муж уходит на работу, а дети в школу, Мэри садится перед телевизором (я в это время тоже в основном бываю на работе, поэтому рассказываю исключительно со слов Лили) и начинает жаловаться, мол, муж ее не понимает. Например, он привык, что она подает ему еду, приносит тапки, никогда не спорит и всегда старается хорошо выглядеть. Раньше, когда Мэри только вышла замуж за своего Джона и по его требованию бросила работу, он ценил ее усилия, всегда благодарил за принесенную тарелку или тапки, а также за секс, и был к ней внимателен. А теперь привык и даже не замечает, что именно Мэри готовит на ужин. Особенно ей бывает обидно из-за изысканных блюд, на которые она потратила полдня, и никто ее за это даже не поблагодарил, не говоря уже о похвале.

Мэри допускает, что если бы она вдруг однажды не приготовила ужин, не принесла мужу тапки и целый день пролежала на диване с книжкой или загуляла где-нибудь с подругами, Джон обратил бы на это внимание и, возможно, даже встревожился бы. Но она боится, что он обидится на нее. Поэтому старательно скрывает от мужа все свои проблемы (которых он и так не замечает) и впадает во все более глубокую депрессию.

Насколько я поняла из рассказов Лили, в последних сериях мечта несчастной Мэри осуществляется, ее муж становится банкротом, она же, наоборот, достигает успеха в бизнесе. Он попадает в материальную зависимость от нее, но роли остаются без изменений, она и дальше, кроме работы, занимается домашним хозяйством, молча терпит попойки и поздние возвращения Джона и боится, что он обидится, если она скажет ему, насколько несчастна. Вывод из этого, по мнению Лили, один: счастье с мужчинами невозможно, но без них оно также невозможно, поэтому судьба женщины в любом случае трагична.

Эту мысль «Клуб антиблондинок» старается распространить не только среди домохозяек, но и среди студенток и желающих создать семью. Лиля и ее единомышленни- (— цы? — ки? — не помню, какую именно из форм они считают необидной для женщины) раздают специальные брошюры невестам, дежуря с этой целью по субботам перед храмами города, где молодожены вступают в брак. Правда, пока что их теория обрела не слишком много поклонниц, и «Клуб антиблондинок» уже на протяжении нескольких лет насчитывает только пять человек. Зато это личности сознательные и деятельные.

Время от времени Лиля заходит ко мне в гости, рассказывает о заседаниях клуба, проблемах в отношениях с Семеном Ивановичем и невозможности женского счастья априори. Каждый раз после таких разговоров мне становится ужасно жалко себя, я начинаю сочувствовать всем женщинам и ненавидеть всех мужчин, считать всех мужчин виноватыми в том, что они не рождаются женщинами, как и в том, что женщины не рождаются мужчинами. А потом начинаю презирать мужчин за то, что они не могут рожать детей, а женщин — уважать за то, что им приходится и рожать детей, и заниматься профессиональной самореализацией, и брать на себя весь груз семейных забот, хотя никто их об этом не просит. Но по-другому никак не выходит, потому что положиться на мужчин в каком-либо важном вопросе просто невозможно. Они все равно ничего не сделают как следует, и рано или поздно все упадет на хрупкие женские плечи. Потом я начинаю еще больше уважать женщин за то, что они такие сильные, мужественные и находчивые, что они все успевают, при этом им удается еще и хорошо выглядеть. Далее я начинаю гордиться тем, что я тоже женщина, и мечтать о том, что мне также когда-то удастся совершить подвиг семейной жизни. А кто-то, возможно, снимет об этом телесериал, и юные девушки будут плакать у экранов телевизоров, как плачем сейчас мы с Лилей, обнявшись перед пустой бутылкой мартини и раздумывая над непростой женской судьбой.

Лиля — невысокая пухленькая брюнетка с роскошными формами и курносым носиком. Если быть совсем точной, то брюнеткой она была довольно недолго, а перед тем, как и после того, была блондинкой, рыжей и сменила массу других оттенков, которые соединяют между собой эти три краски в палитре фирмы L’Oreal (как человек, разбирающийся в рекламе, она признает краски для волос исключительно этой фирмы). Достаточно часто Лиля меняет и пропорции фигуры, так как принадлежит к счастливому типу женщин, которые легко набирают лишние килограммы, но с такой же легкостью от них избавляются.

Замужество не входит в ее планы, по крайней мере, на ближайшие десять лет, а отношения с Семеном Ивановичем позволяют ей отказаться от необходимости подрабатывать рекламным агентом.

Люба тоже любит мартини, и это единственное сходство между двумя любовницами Семена Ивановича. После мартини мы с Любой, как и с Лилей (разумеется, по очереди, для того, чтобы собраться втроем, мы еще не созрели, то есть они еще не созрели), преимущественно переходим на «женские» темы. Люба рассказывает мне, как любит детей и переживает, что ей уже тридцать два и пора рожать, а Семен Иванович ей не предлагает, что замуж надо выходить вовремя, но если вовремя не удается, то лучше слишком рано, чем слишком поздно. Я, как правило, стараюсь ей возразить и убедить, что в ее возрасте шансов у нее намного больше, чем у многих двадцатилетних, и что замужество должно быть удачным, а не своевременным, потому что когда люди несчастливы вместе, то какая разница, сколько у них детей. В целом разговоры на «женские» темы с Любой выходят пессимистичными и очень однообразными, наверное, из-за того, что в большинстве взглядов на жизнь мы с ней абсолютно единодушны, и обсуждать это было бы лишним. Мне нравятся посиделки с Любой, но со стороны они, вероятно, выглядят довольно скучно.

Не то что с Лилей, которая часто радикально меняет свои взгляды, а кроме того, ко всему относится по-юношески категорично, так что нам всегда есть о чем поспорить. Лиля главным образом информирует меня о направлениях молодежной моды, о новой детективной серии, которую сейчас все читают, но у нее, к сожалению, на такие вещи нет времени, хотя с чужих слов она пересказывает содержание настолько подробно, что можно уже и не читать. Рассказывает о новых работах гендерных исследователей, о впечатлениях от последнего альпинистского тура, а то и банально о своем очередном увлечении. Невзирая на отношения с Семеном Ивановичем, Лиля достаточно часто влюбляется в парней своего возраста, каждый раз переживая краткий, но бурный роман.

Лиля, вопреки тому, что категорически не интересуется косметикой, неплохо в ней разбирается и всегда хорошо выглядит. Как истинная радикалка, она не признает в одежде ничего элегантного, носит кирзовые сапоги, правда, сделанные на заказ, очень удобные и качественные, перешитую солдатскую шинель и шапку-ушанку. Летом в ее гардеробе тоже хватает признаков увлечения стилем «милитари», но все вещи всегда безупречно на ней сидят и очень ей идут. Лиля стрижется коротко, почти налысо, и часто красит волосы. Несмотря на подчеркнутую маскулинность ее поведения и жизненных убеждений, мне кажется, что в предыдущих инкарнациях она преимущественно бывала домохозяйкой, многодетной матерью, соратницей революционеров или великих творцов. Не исключено, что именно так сложится ее судьба и в будущем, ведь известно, что из самых отчаянных радикалок чаще всего получаются образцовые матери.

После разговоров с Любой мне всегда хочется стать активной феминисткой, лесбиянкой, бисексуалкой, одним словом, любой ценой избежать необходимости вступать в контакт с представителями мужского пола. Ведь все они такие недостойные и несовершенные, всегда обманывают и не сдерживают своих обещаний, никогда не знаешь, чего от них ждать, и уже не надеешься на их помощь, а так хочется быть просто слабой и беззащитной женщиной, которую любят, жалеют, о которой заботятся и беспокоятся. Короче говоря, чувства, охватывающие меня, настолько противоречивы, что я и сама себя не понимаю, как не понимает себя до конца Люба, а я не понимаю до конца ее, как и она не понимает меня. И только Агатангел, наверное, готов убить нас обеих за то, что наши пьяные ночные посиделки не дают ему спать. По крайней мере, у меня на его месте возникало бы именно такое желание.

Несмотря на свою мечту выйти замуж за Семена Ивановича, Люба отказывается переехать к нему жить, хотя он уже не раз предлагал. Мотивирует она это тем, что хочет «узаконенных» отношений, чтобы «иметь уверенность в завтрашнем дне». Но, очевидно, она недостаточно хорошо объяснила свое стремление Семену Ивановичу, или ему не очень хочется брать на себя серьезные обязательства, или я не все понимаю, так как стараюсь не слишком расспрашивать, чтобы никого не обидеть.

Семен Иванович старательно скрывает от каждой из своих любовниц факт существования соперницы, и обе делают вид, будто ни о чем не подозревают, хотя прекрасно знают друг о друге. Возможно, они ревнуют, а может и нет, мы никогда об этом не говорили. Я стараюсь избегать разговоров на эти темы и с Любой, и с Лилей, потому что нет ничего хуже, чем оказаться в роли посредника при поссорившихся влюбленных.

С Семеном Ивановичем мы познакомились в спортзале. Из всех видов спорта я признаю и могу заниматься только одним. Это нечто среднее между шейпингом и бодибилдингом, и заниматься им я могу только в частном зале одного моего знакомого, специально оборудованном и рассчитанном в основном на мужчин. Единственная женщина, которая, кроме меня, туда ходит — Таня, девушка Андрея, хозяина зала. Но общего языка мы с ней не находим, да, честно говоря, никогда и не пытались. Таня — длинноногая и полногрудая крашеная блондинка, разговаривает по-русски, произнося украинское мягкое «г» вместо русского твердого, что подталкивает к определенным стереотипам в отношении к ней. И даже если мои стереотипы неоправданны и за ее внешностью скрывается неожиданно яркая личность, я вряд ли когда-нибудь об этом узнаю. С чужими стереотипами бороться гораздо легче, чем со своими собственными.

В зале, куда ходим мы с Таней и Семеном Ивановичем, стоят разнообразные тренажеры, каждый из которых предназначен для отдельной группы мышц, и я редко понимаю, для какой именно. Потому что выбираю себе тренажеры хаотично, под настроение. Когда Андрею, хозяину зала, надоедает наблюдать мои бессистемные занятия, он составляет мне программу, занимаясь по которой, я ощущаю существенное повышение упругости своих мышц и улучшение «рельефа». Это длится какое-то время, потом система мне надоедает, и я снова начинаю бессистемно переходить от тренажера к тренажеру. Мне нравится поднимать тяжелые гантели, ощущать надрыв, предел своих сил, усилие, после которого ты не можешь уже ничего, нравится чувство полного измождения, легкости, почти невесомости, с которым выходишь из зала, чувство, когда из тебя, словно из переполненного кипятком котла, выкипают сначала неприятные, а потом вообще все мысли, переживания, эмоции. Хочется в душ, домой, спать. А на следующий день ужасно хочется есть. Такой нехитрый, почти животный набор — это все, чего я стремлюсь достичь в спорте. Результат в виде хорошо сформированных мышц или совершенного рельефа, которым так гордятся бодибилдеры, это уже слишком. В конце концов, у женщин рельеф плохо просматривается, так как подкожный слой жира от природы толще, чем у мужчин, а проблем с лишним весом такие несистематические занятия все равно не решают. Так что мои спортивные потуги, как правило, не оказывают какого-либо заметного внешнего эффекта. Тем более что мышцы, тренированные тяжелыми гантелями, становятся не столько эластичными и сильными, сколько просто объемными, и стоит не позаниматься несколько недель, как мышечная ткань очень быстро превращается в жир. Нужно заниматься очень часто, специальным образом питаться, придерживаться режима, а моих эпизодических и кратковременных походов в зал для этого всегда было слишком мало, потому и ощутимых внешних результатов я не достигаю. Разве что удовольствия. И меня это устраивает. Я хожу в зал, как другие ходят в тир: снять напряжение и расслабиться.

Семен Иванович — тоже друг Андрея и ходит заниматься бодибилдингом. Однако то ли система его настолько же несовершенна, как моя, то ли структура мышц неподатлива, но его фигура от этих занятий меняется, кажется, еще меньше, чем у меня. У Семена Ивановича тоненькие, не совсем прямые ножки, кругленькое брюшко и солидный запас жира по бокам, плюс лысина — собственно, перед нами стандартный портрет украинского мужчины его возраста. Стандартной личностью Семен Иванович никогда не был, а тем более себя таковым не считал, поэтому неприглядная внешность его беспокоит, и он пытается с ней бороться. Правда, безуспешно. За те три года, что мы знакомы, его брюшко, лысина и запас жира по бокам несколько увеличились, а ножки, кажется, стали еще тоньше, волоски на них поседели и начали кудрявиться. Когда он становится под штангу весом 150 кг, у меня внутри что-то обрывается. Но он без особых усилий «выжимает» этот вес.

— Ты не видела Любу в последнее время? — однажды внезапно спросил меня Семен Иванович, хотя раньше, невзирая на многолетнее знакомство, мы никогда не говорили о его личной жизни. До сих пор мы встречались, как правило, в компании Андрея и Тани, с которыми после занятий иногда ходим выпить по стакану сока. В буквальном смысле. Такие походы занимают от 15 до 20 минут, и никакого обмена информацией, кроме новых анекдотов, в процессе не происходит.

— Видела. Вчера. — Я вздохнула и сползла с тренажера. Ну их, эти ягодичные мышцы, слишком уж трудное упражнение. В следующий раз сделаю больше.

— Как она тебе? — в голосе Семена Ивановича чувствовалось волнение. — Тебе не кажется, что она что-то скрывает?

— От кого скрывает? — Я попыталась уточнить, прекрасно зная, что до сих пор Люба и правда скрывала от Семена Ивановича, во-первых, что она не бросила курить, во-вторых, что сделала подтяжку кожи лица под глазами, чтоб исчезли первые морщинки, и в-третьих, что время от времени прекращает пить противозачаточные таблетки, решаясь на внебрачного ребенка.

— От меня, конечно. — Семен Иванович давал мне понять, что хорошо знает о наших с Любой близких отношениях, и это было немного неожиданно, так как мне всегда казалось, что ему глубоко безразлично, с кем общаются его любовницы. Как со слов Любы, так и из рассказов Лили у меня сложилось о нем впечатление, как о сформировавшемся мачо, для которого женщины — одна из разновидностей домашних животных, умеющие разговаривать, готовить пищу и рожать детей. Еще женщины должны быть красивыми, носить короткие юбки и мило улыбаться каждому слову мужчины. Возможно, он и не был настолько примитивным, но такое впечатление у меня сложилось, и я привыкла ему доверять, не особенно задумываясь, правильное ли оно. — Я бы хотел поговорить с тобой сегодня после занятий. У тебя есть немного времени?

— О’кей.

Со стороны наша беседа должна была выглядеть несколько странно. Семен Иванович пригласил меня в кафе под названием «Детское» и заказал два молочных коктейля с бананом. Я решила не протестовать, хотя и не привыкла, чтобы мне заказывали что-то, не спрашивая, хочу ли я этого. Интересно, а с Лилей он тоже себя так ведет? Первый коктейль мы пили молча. Потом он заказал второй, а я попросила себе сок. Семен Иванович выпил коктейль, потом еще один, и, несмотря на то, что делал он это довольно прытко, пауза в разговоре все равно немного затянулась. Наконец, заказав себе четвертый коктейль, а мне второй сок, он поинтересовался, рассказала ли мне Люба про их недавнюю поездку в горы. Я ответила, что рассказала, он произнес: «Хорошо» — и спросил, знаю ли я и о том, что в горах они серьезно поссорились и неделю жили в отдельных комнатах. Я соврала, что нет, хотя не совсем и соврала, так как вначале мне об этом рассказала Лиля, которая относилась к сопернице как к конкурентке в бизнесе, без ненависти, но со здоровым желанием победить, а потом уже я узнала подробности от самой Любы. Но не рассказывать же про все эти нюансы Семену Ивановичу.

— Хорошо, — снова сказал он, хотя я не поняла, что здесь хорошего, но подумать об этом не успела, потому что Семен Иванович вдруг резким движением отставил в сторону недопитый четвертый банановый коктейль и начал торопливо, как пил, рассказывать мне подробности.

Оказывается, в горах Люба сказала ему, будто прекратила принимать противозачаточные таблетки (что было неправдой, так как вчера вечером она при мне глотала одну, но Семену Ивановичу я об этом тоже не сказала). Причем сказала «уже после», как обозначил время дня Семен Иванович. Он, конечно, разволновался, потому что такие вещи делаются по взаимному согласию, она может поставить его в неудобное положение, и вообще об этом надо предупреждать.

— Надеюсь, ты меня понимаешь? — обратился он ко мне за моральной поддержкой. — Хочешь еще сока?

Я промямлила что-то неразборчивое, потому что ответить сразу на столько вопросов было сложно. Но Семена Ивановича мой ответ не очень волновал. К счастью, а то я могла бы его и огорчить. А это вредно после занятий спортом и такого количества калорийных банановых коктейлей.

После этой ссоры обиженная Люба перешла жить в другую комнату, на протяжении недели они порознь катались на лыжах и не разговаривали между собой. Люба познакомилась там с каким-то парнем, насколько Семен Иванович понял из случайно услышанных разговоров, — программистом, и домой свежеиспеченная парочка поехала вместе, в машине нового знакомого. Очевидно, именно это и встревожило Семена Ивановича и побудило пить сегодня со мной банановые коктейли. Не понимаю только одного: чем я могу ему помочь?

Некоторое время мы посидели молча, Семен Иванович предложил мне еще один сок, я отказалась. Он выпил пятый банановый коктейль, и я уже начала волноваться о его желудке, — а потом спросил, не рассказывала ли мне Люба о своем новом знакомом.

— Нет, — опять соврала я, сама не знаю почему. Ведь на самом деле Люба не только рассказывала, а и познакомила меня с ним, но это отдельная история, не для Семена Ивановича.

— Ну что, может, пойдем? — спросил Семен Иванович.

— Сейчас, я только выпью еще один коктейль. — И я пошла к стойке. Семен Иванович пошел за мной, я молча выпила второй банановый коктейль, он так же молча — первый сок, рассчитался, и мы вышли. Семен Иванович подвез меня домой.

 

Из эротических дневников Лили

11 сентября 1998.

Переспала с Семеном. Традиционно скучно, а кроме того, опять не удалось получить вагинальный оргазм. Не знаю, почему я до сих пор его не бросила, Семена, имеется в виду.

11 сентября 1999.

Переспала с Семеном. Было скучно, хотя и удалось получить вагинальный оргазм, а это, типа, вершина в сексе. По крайней мере, Семен меня в этом убеждает. Не бросила его до сих пор потому, что жалко. Себя или его? Не знаю точно. Горислава, наверное, думает, что это из-за бабок, но она какая-то старосветская в этих вопросах, не объяснишь ей, что бабки — это деталь. Хоть и важная.

11 сентября 2000.

Переспала с Семеном, у него день рождения в этот день, уже столько лет обещаю себе порвать с ним, и все никак.

Не помню, получила ли оргазм, была бухая. Но, наверное, получила, Семен за этим следит. Ему кажется, что в сексе главное — довести женщину до оргазма, резче и желательно пару раз. Дурак он.

11 сентября 2001.

День рождения Семена прошел на ура, все прямо протрезвели, когда показали первые кадры из Америки. Секса не было, заговорились о политике и заснули.

За все время существования этого дневника я переспала еще с Лешей, Сашей, Колей, Андреем, Степой, остальных имен не помню, но штук было больше десяти. Почему-то ни о ком писать не хочется. С вагинальным оргазмом напряги все чаще, с клиторальным, слава Богу, еще все о’кей. Может, это ранняя менопауза? А может, и не ранняя.

 

Исчезновение Снежаны Терпужко

Однажды муж Снежаны Терпужко, воспитатель детского сада Николай Вислобока (Снежана после замужества сохранила девичью фамилию) позвонил в редакцию и сказал, что она пятый день не появляется дома. До сих пор он думал, что жена занимается каким-то из своих сенсационных расследований, ей иногда доводилось исчезнуть из дому на ночь, максимум — на две. То же самое думали и в редакции, когда Снежана не являлась на работу на протяжении нескольких дней, но теперь всем стало ясно: с ней точно что-то случилось. Даже если бы расследование было крайне конфиденциальным, за такой промежуток времени Снежана обязательно уже дала бы о себе знать.

Комиссию, которая занялась розыском, возглавил Михаил.

В редакции начался «неимоверный переполох», все другие городские и некоторые республиканские газеты начали обрывать нам телефоны, стараясь узнать о судьбе Снежаны. Сразу же возникло шесть разных версий ее исчезновения, которое многие уже считали гибелью. Три из этих версий были политическими, остальные — криминальными, причем во всех Снежана выступала невинной жертвой, пострадавшей за справедливость.

На первой странице нашей газеты ежедневно писалось о том, как развиваются события. Точнее, каждый день на первой странице нашей газеты кто-нибудь из высокопоставленных лиц комментировал факт исчезновения, так как события пока что не развивались. Домой я возвращалась очень поздно, как и все сотрудники редакции. Мы просиживали целые вечера на телефоне, пытаясь выяснить хоть что-нибудь. На протяжении двух первых недель со дня распространения сенсационной новости наша газета благодаря Снежане вдвое увеличила тираж.

 

Может ли телепрограмма стать смыслом жизни

Если бы еще несколько лет назад меня спросили, чем должна заниматься заведующая сферой досуга ежедневной газеты, я, наверное, сравнила бы такую деятельность с работой пионервожатой, которая обязана следить, чтобы развлечения детей были содержательными и безвредными для здоровья. То есть редактор отдела досуга, например, могла бы отвечать за то, чтобы в рабочее время количество алкоголя в крови сотрудников не превышало максимально допустимого, чтобы все празднования на работе проходили на должном уровне, но не мешали производственному процессу. Чтобы каждый, кому положено, «проставился», а каждый, кому трудно вовремя остановиться, не перебрал, чтобы в редакции праздновали юбилейные выпуски газеты и государственные праздники, собирали деньги на подарки, а сами подарки были небанальными и нужными. То есть круг обязанностей такого человека должен был быть если не приятным, то, по крайней мере, не слишком обременительным.

Не могу сказать, что такая должность, точнее, психологический портрет человека, который ее занимает, выглядит в моих глазах очень привлекательно. Вечно озабоченная и проникшаяся важностью своей миссии глава профкома из фильма «Служебный роман», над образом которой постоянно посмеивается режиссер, — это еще полбеды. А вот мой собственный опыт общения с профессиональными пионервожатыми, хоть и очень обрывочный и неполный, ну никак не вдохновлял на подражание.

Почти при каждой нашей встрече пионервожатые моего детства зажевывали чем-то легкий — или не очень легкий — алкогольный аромат изо рта. Теперь эти люди уже не называются пионервожатыми. Я, впрочем, не знаю, как эта профессия теперь называется, но монументальные тела женщин с рубенсовскими формами, которые мне во время отпуска приходится видеть на пляжах детских лагерей в Крыму, действуют на меня завораживающе, почти гипнотизируют, и я начинаю лихорадочно вспоминать, застелила ли утром за собой постель, не я ли случайно дежурю сегодня в столовой, не видел ли меня кто-нибудь курящей и можно ли по выражению моего лица догадаться, о чем я сейчас думаю. Осознание того, что я давно вышла из пионерского возраста, что пионеров давно отменили, не говоря уже о том, что живу я в палатке, где нет кровати, питаюсь не в столовой, а из походного котелка, и давно не курю, отходит куда-то на задний план. Остается только липкий, почти животный страх и желание зарыться как можно глубже в песок и не видеть ничего вокруг себя. Я не могу даже плавать в их присутствии, потому что боюсь вызвать их недовольство тем, что не умею плавать как профессиональные спортсмены.

Кровь застывает у меня в жилах еще до того, как эти необъятные в своих пропорциях (или такими их только рисует мое перепуганное воображение?) создания соизволят осмотреть меня с ног до головы, а потом с головы до ног, как будто прицениваясь к килограмму живого веса, и просят подвинуться. Даже если бы тело мое было полностью парализованным, я нашла бы в себе силы освободить им место и никогда не решилась бы отказать. Ибо сама природа этих созданий такова, что каждая их просьба, даже высказанная в наиболее вежливой и нейтральной форме, воспринимается как приказ, окончательный и бесповоротный. И невыполнение этого приказа означает нечто намного худшее, чем смерть. Оно обрекает вас на вечное пребывание под пронизывающей серостью неотрывного взгляда медузьих глаз-щелочек, который мгновенно и бесповоротно превращает смелого и загорелого в далеких морских походах аргонавта в испуганного школьника с засохшими после ночных похождений по соседним комнатам полосками зубной пасты на щеках.

Меня пробирает холод от мысли, что в один прекрасный день какая-нибудь из этих исполинских женщин может просто не заметить моего мизерного в ее масштабах тельца на выцветшем полотенчике и, неосторожно переступая через разморенные тела отдыхающих, сбиться с траектории своего движения. Что останется от меня после такого неосторожного шага? Об этом лучше не думать.

В конце концов, чуть ли не все женщины с многолетним педагогическим опытом, по моим наблюдениям, всегда патологически осторожны, чтобы не сказать трусливы. Однажды я проснулась на пляже от невероятного визга, с которым две примерно под полтинник «пионервожатые», как они гордо себя называли, накинулись на мать пятнадцатилетнего мальчика, купавшегося с друзьями у берега. Родители в это время ставили палатку.

— Какая, извиняюсь, мать, магла пустить сваё дитё в такое валнующееся море? — кричала воспитательница, делая особенный, присущий в основном непечатной лексике, нажим на третьем слове. А массы этой воспитательницы хватило бы на три таких мамы и еще двух сыновей. В ее голосе было столько трагизма, как будто на море был не легкий ветерок, а как минимум 10-балльный шторм, а мальчику было не пятнадцать, а полтора, и мать держала его за ноги вниз головой, не давая возможности глотнуть воздуха и всеми силами стараясь утопить.

В другой раз я наблюдала сцену в Кракове, в бассейне не глубже 20 сантиметров, куда украинские учительницы загнали группу десятиклассников и внимательно следили, чтобы «ничего не случилось», сопровождая истерическим визгом любую попытку кого-нибудь из подростков подпрыгнуть или сесть в воде.

Возможно, за моим страхом перед советскими пионервожатыми кроется какая-то более глубокая травма подсознания, универсальный архетип всемогущей и сверхзаботливой женственности, объем талии и взгляд которой имеют огромное гипнотическое воздействие. Этот образ всякий раз появляется из глубин моего детства, когда я вижу перед собой лыжный спуск, скейт, горный велосипед, не говоря уже о доске для виндсерфинга; парашюте или скелетоне. И я понимаю, что меня все-таки удалось воспитать в рамках этой патологической осторожности и сотворения из собственного тела хрупкого механизма с дряблыми ягодицами и атрофированными мышцами, который боится всего, начиная со сквозняков и заканчивая вероятностью поскользнуться во время спуска по ступенькам.

Это просто здорово, что обязанности заведующей сферой досуга ежедневной газеты не имеют ничего общего с ответственностью за жизнь сотрудников и властью над их свободным временем и видами развлечений вне работы. За это я готова смириться с тем, что моя работа по сравнению, например, с журналистской или редакторской намного скучнее и примитивнее. При знакомстве меня часто спрашивают, чем именно я занимаюсь в газете. Я отвечаю: «Делаю телевизионную программу». Тогда собеседник, как правило, заинтересовывается: «Где, на каком канале?» А когда я поясняю, о чем речь, сразу теряет интерес к моей особе. И нетрудно его понять: о чем можно говорить с человеком, который целыми днями сверяет колонки цифр. Это какая-то бухгалтерия, а не журналистика. А слово «бухгалтерия» в сознании творческого человека, как правило, ассоциируется с чем-то невыразимо скучным.

Когда-то словосочетание «самая лучшая телепрограмма» представлялось мне странным. Как можно лучше или доступнее донести до читателя информацию о том, что фильм «Жестокий романс» будет демонстрироваться в 20:30 на канале «1 + 1»? Но, оказывается, можно. Магический текст, складывающийся из колонок цифр и соответствующих им названий с примечаниями «худ. фильм», «док. сериал», «развлек, проф.», играет в современных украинских масс-медиа роль наживки, на которую можно поймать зависимого от телевидения соотечественника и под шумок заставить его прочитать еще немного рекламы.

Первое, что отличает хорошую по качеству телепрограмму, — это конечно же макет. В зависимости от него вы обращаете или не обращаете свое драгоценное внимание на напечатанную информацию. А ваше драгоценное внимание — это наш потенциальный заработок.

Так что здесь важно все: от кегля, то есть величины букв, которыми набран текст, до количества дополнительной информации о фильмах и передачах (краткое содержание, перечень актеров, страна и год создания и т. п.). Не говоря уже о цветном фоне, выделении жирным шрифтом или курсивом, фотографиях или специальных пометках вроде HIT или MEGAHIT, которые привлекают внимание к конкретному фильму.

Много интересного можно почерпнуть, если вчитаться внимательнее, и из самого текста телепрограммы.

Например, из первого изданного «КРИСом-2» телеприложения я поняла, насколько ошибочно утверждение, что работа над ним не требует особенной квалификации, достаточно одной лишь добросовестности. Подумаешь, главное не перепутать УТ-1 и УТ-2, Polsat и Polsat-2, RTL, RTL-2 и RTL-7, НТВ и НТВ-World, НТВ «Мир кино» и НТВ «Наше кино», считала я тогда, а многие, наверное, считают так и до сих пор.

Во-первых, некоторые каналы удалось-таки перепутать, и фильмы, которые, согласно нашей телепрограмме, должны были демонстрироваться в среду на канале УТ-1, демонстрировались в понедельник на канале УТ-2, а программа польского канала RTL-7 была напечатана на немецком языке, и возникало подозрение, что на самом деле это программа немецкого канала RTL-2.

Во-вторых, мое внимание привлек телевизионный журнал под названием «Гнёт» на одном из российских каналов. Я решила посмотреть его и выяснила, что это был знаменитый «Фитиль» (также «гнiт» по-украински), а интерпретация слова принадлежала нашему компьютерному переводчику с русского на украинский с романтическим названием «Плай». К сожалению, ошибку, кроме меня, заметили еще несколько внимательных телезрителей, а в одном из следующих выпусков нашей газеты появился даже фельетон на эту тему. Правда, пан Незабудко запретил прибегать к такой критике в будущем, чтобы не подрывать авторитет издания.

Встретила я и фильм с пометкой «США, 1999», в котором главную роль, согласно нашему анонсу, исполнял Андрей Миронов, а в другом фильме, рядом с которым было указано «Киностудия им. Довженко», снимались актеры Сник Нолте, Пилип Депардье, Меряй Стрип, Брюс Ручьи, Деми Милиция и Шерон Камень. В фильме под названием «Убийца из джакузи» шла речь о японской мафии якудза, а «научно-фантастический триллер», именуемый «Процесс», оказался экранизацией произведения Франца Кафки.

В анонсе к фильму «Сватанье гусара» я прочитала: «Молодой красивый гусар и дочь ростовщика — две влюбленные». Информация из анонса к фильму «Четыре свадьбы и одни похороны» была еще более загадочной: «Он любит ходить на свадьбы сам, но сам не спешит жениться сам», — очевидно, речь шла о каком-то герое-индивидуалисте. Сериал «Три миссии» оказался ироничным переводом польского «Три медвежонка», а многочисленные тележурналы под интригующими названиями «Йиврофолк», «Йивроэкспресс», «Направляемся в Йивропу» свидетельствовали о странной привычке нашего компьютера путать буквы «i» и «е», представляющие собой гордость украинского алфавита, о чем написаны не только диссертации и научные исследования, но и часто цитируемые стихи.

Анонс к спортивной телепрограмме обещал незабываемые впечатления: «Футболисты доигрывали, ожидая, пока кончит вратарь», другой текст сообщал: «Футболисты „Динамо“ отыграли французов». Анонс к телетрансляции конкурса красоты интриговал: «Тот, кто правильно ответит на все наши вопросы, поимеет главный приз». Некоторые анонсы поражали не столько языковыми, сколько физиологическими парадоксами. Например, что именно делали герои одного из описанных нами фильмов, для того чтобы у них родился «внебрюшный сын», я по сей день не знаю.

В следующем фильме играла Пекла Роговцева, которую я уже без особых трудностей распознала как Аду в переводе на украинский. Ленты «Отросток» и «Отросток из Шоушенка» оказались неверно истолкованными побегами. «Принцесса Меряй» на самом деле называлась Мери, «праздник первого деепричастия» касался первого причастия, а вездесущие «знакомоется», «познакомоется», «знакомоялся» просто невозможно было выловить в полном объеме. Не знаю, справились ли с этим наши читатели.

Надо признать, читатели ощутимо помогли мне в нелегком труде, связанном с изучением особенностей телепрограммы. Они терпеливо звонили и сообщали, что сериалы «Из архивов X», «Секретные документы», «X-файлы» и «X-files» на самом деле были одним сериалом, просто на разных каналах он демонстрировался под разными названиями. То же самое касалось и сериалов «Ради любви», «Просто любовь» и «Во имя любви» (не путать с «Любовь и тайны Сансет-Бич», «Любимая женщина» и «Грезы любви»). А «Скорая помощь» и «Ускоренная помощь», которые я считала различными написаниями названия одного и того же фильма и упорно сводила к общему варианту, оказались двумя разными сериалами. Название сериала «Те, кто поет в кустах» с Ричардом Чемберленом в главной роли вызвало у меня смутные сомнения. Как выяснилось позже, небезосновательные. «Птицы тернистых кустов» или «Поющие в терне», — по таким переводам, использованным другими телеканалами, уже можно было узнать экранизацию австралийского бестселлера. А фильм-сказка для детей под интригующим названием «Сиренка» на одном из польских каналов оказался украинским переводом польского перевода русской сказки «Русалочка».

Так моя жизнь превратилась в сплошной досуг, но никто мне почему-то не завидовал. Каждое утро, придя на работу, я дрожащими руками вписывала правильные ответы в кроссворд, напечатанный в свежем номере, подглядывая время от времени в словарь иностранных слов, чтобы проверить написание «объединяющей дефиниции для суффикса, префикса и инфикса» или «синонима к слову „компаративистика“». Если, несмотря на использование словаря, подсказки сотрудников, а иногда и подглядывание в готовые ответы, которые будут напечатаны в следующем номере газеты, мне не удавалось справиться с кроссвордом, это могло означать одно из двух: или во время макетирования графику одного кроссворда напечатали рядом с текстом к другому, или же мой интеллектуальный уровень недостаточно высок для выполнения заданий такой сложности. Но не разгадать кроссворд в «КРИСе-2» доводилось не только мне. Однажды у тещи пана Маргаритко из-за этого даже случился нервный срыв, от чего пострадали не только он сам, его жена, младший сын, но и сосед, соседка и их старенький пудель. Все они не спали несколько ночей подряд, пока теща пана Маргаритко била посуду на кухне и припоминала любимому зятю все, что смогла припомнить.

Если же с кроссвордом все было в порядке, я облегченно вздыхала, но ненадолго, так как еще надо было внимательно перечитать календарь на предмет того, не пропущен ли день рождения какого-нибудь высокопоставленного лица нашего города, не допущено ли ошибки в написании фамилий, имен, отчеств юбиляров, не случилось ли вдруг, что по нашему календарю кто-то родился дважды. А так произошло однажды с Рембрандтом и еще дважды с Рерихом. Из-за последнего меня почему-то оштрафовали на большую сумму.

Не меньший стресс я переживала каждый вечер, когда включала телевизор, поминутно сверяя изображение на экране с текстом в газете и выискивая ошибки, о которых мне завтра сообщат по телефону или в письмах благодарные читатели.

Ночью мне снились кошмары, как будто меня казнят и в процессе ставят вопросы вроде: «В каком из фильмов Луиса Бунюэля главную роль сыграла Катрин Денев? Как поляки переводят название фильма „Полный мужской стриптиз“? Как зовут мужа Мадонны?» А я пытаюсь докричаться до них с правильными ответами и не могу. «Тристана», — кричу я и содрогаюсь во сне, «Голо и весёло», — и тело мое покрывается холодным потом. «Гай Ричи», — я окончательно просыпаюсь, подхватываюсь с кровати и бегу на кухню выпить воды. Остаток ночи я не могу заснуть, меня мучит вопрос, как называется фильм, снятый Гаем Ричи после знаменитого «Карты, деньги, два ствола».

Моментом наибольшего признания моего труда был эпизод, который пану Фиалко довелось наблюдать на одном из львовских рынков. Тетенька, явно очень далекая от идеи возрождения украинской нации, как и от каких-либо идей вообще, подошла к газетному киоску и купила «Московский комсомолец» и «КРИС-2». От такого коктейля выражение удивления появилось даже на лице киоскера, пронять которого было довольно непросто. На его немой вопрос тетенька ответила: «Пасквильный листок, но зато программу как делают». Приятно, когда твой труд нужен народу. Даже если интеллектуальные потребности этого народа можно легко удовлетворить одной лишь телевизионной программой.

 

Почему вредно смотреть телевизор

На экране появилось красивое лицо Тома Круза, за ним — Николь Кидман. Это означало, что фильм Стенли Кубрика «Широко закрытые глаза», как и обещано в программе, демонстрируется на «1+1», я со спокойным сердцем переключила телевизор на какой-то немецкий канал и пошла заваривать чай себе и Теобальду, который зашел в гости. Агатангел ловко вытирал пыль с книжных полок. С некоторых пор мой крыс начал брать на себя большую часть домашней работы, которую выполняет быстро и качественно, за что я ему очень благодарна. Поэтому каждый вечер покупаю крабовые палочки, которые он очень любит.

— «Мини-роботы в каждой спальне», — объявила дикторша канала RTL-2 название передачи и бодро затарахтела: — Еще совсем недавно таких роботов можно было увидеть только в кино и специальных лабораториях. Но скоро каждая семья сможет позволить себе частного Терминатора. С ним можно гулять, если вы хотите, чтобы ваш робот исполнял роль домашнего животного, общаться и ходить в кино, если вам вздумается завести робота — спутника жизни. И самое главное — его можно отключить на какое-то время, если вам необходимо куда-то поехать и оставить робота дома, или вы просто хотите побыть в одиночестве, — рассказывала девушка в мини-юбке, с длинными белокурыми волосами. — Предлагаем вашему вниманию репортаж о мини-роботе Китти, который наблюдал за жизнью семьи Майеров.

— Мы не знали о существовании мини-роботов, — рассказывала в камеру фрау Майер, которая не согласилась обнародовать свой возраст, крашеная блондинка с лишним весом от десяти до двадцати килограммов и свежей «химией», намертво залакированной с начесом. — Китти нам подарили знакомые на десятую годовщину свадьбы. Они сказали, что купили кошку в зоомагазине и обещали, что ее характер нам понравится. И правда, мы были удивлены ее невероятной преданностью. Она ходила за нами буквально повсюду, как собачка, даже устраивалась на нашем супружеском ложе, когда мы занимались любовью.

Здесь фрау Майер покраснела, и за нее продолжила дикторша.

— Благодаря мини-роботу Китти чете Майер удалось избежать супружеского кризиса. Фрау Майер много лет не решалась признаться мужу, что не может достичь полноценного оргазма, если во время полового акта ей не засунут палец в анальное отверстие. То же самое волновало и господина Майера, но оба считали, что обидят партнера такой просьбой, и молчали. Со временем их сексуальные отношения становились все реже и приносили все меньше удовольствия. Еще немного, и они начали бы изменять друг другу, ведь при случайных связях легче говорить о своих маленьких прихотях. Но благодаря Китти все наладилось. Об этом нам расскажет сама госпожа Майер.

— С тех пор, как нам сказали, что в нашу Китти вмонтированы специальные видеокамеры, и все, что она снимает, демонстрируют в специальном шоу на телевидении, мы как будто снова почувствовали себя молодоженами. Я никогда не думала, что это может так возбуждать — чувство, будто за тобой наблюдают в замочную скважину. Это помогло нам обоим избавиться от скованности в сексе, и мы наконец поговорили откровенно обо всех своих потаенных желаниях. Теперь в нашей сексуальной жизни все прекрасно, мы очень благодарны Китти и покупаем ей только ее любимый сорт крабовых палочек.

Тут Теобальд вдруг очень внимательно посмотрел на меня, а Агатангел на мгновение прекратил вытирать пыль. Я почувствовала, будто что-то должно меня насторожить, и машинально оглянулась, но Теобальд с Агатангелом сразу же вернулись к прежним занятиям. На экране показывали сексуальную сцену, разыгрываемую супругами Майер. Мощные габариты их тел не очень подходили для демонстрации в порно, а солидные жировые складки мешали одновременно засунуть пальцы в анальные отверстия друг друга, чтобы показать, насколько это возбуждает. Поэтому сначала господин Майер вставил палец в задницу жены, галантно давая ей возможность кончить первой, а потом уже она старалась угодить мужу.

— Хорошо, что крупным планом не показывают остатки говна, которое они потом выковыривают из-под ногтей, — не сдержалась я.

— Ну, почему, — начал Теобальд, но запнулся, когда ведущая сказала: — «…Это чрезвычайно важно. Наших мини-роботов можно кормить только крабовыми палочками. Вещества, содержащиеся в них, лучше всего усваиваются искусственными организмами, дают им возможность вырабатывать фекалии, чтобы создавать у хозяев полную иллюзию того, что у них есть настоящие домашние животные».

— Они намного умнее настоящих, — добавила фрау Майер, — моя Китти понимает все, что я ей говорю, более того, она следит за всем, что я делаю, и старается помогать мне по хозяйству. Уже научилась вытирать пыль и поливать цветы, собирает мелкий мусор по всему дому, и мы ее ужасно любим.

Довольное лицо госпожи Майер застыло в камере, а на экране появилась надпись «Wferbung».

— Вот так, Агатангел, ты и перестал быть оригинальной крысой. Оказывается, не только ты любишь крабовые палочки, — сказала я, выключая звук в телевизоре на время рекламной паузы.

Теобальд и Агатангел снова посмотрели на меня как-то странно, но я так и не поняла, что именно должно было меня насторожить, хотя каждый даже среднесведущий в детективном жанре читатель давно бы догадался, в чем дело.

— Какой ужас, — сказала я, когда на экране снова появились спасенные от сексуального кризиса супруги. — Это реальное телевидение сильно напоминает эксгибиционизм, не очень даже и прикрытый.

— Ты преувеличиваешь, — возразил Теобальд. — Вполне нормальное явление человеческой психики. Ну, даже если не совсем нормальное, то, по крайней мере, достаточно распространенное, чтобы перестать удивляться или негодовать. Если люди от чего-то прутся, значит, так должно быть.

Теобальд гордо посмотрел на меня, я должна была бы оценить сленговое «прутся», которое недавно появилось в его лексиконе. Но я была слишком возмущена, чтобы замечать такие лингвистические тонкости.

— Что нормального, если женщина стесняется назвать перед камерой свой возраст, но совсем не комплексует, когда куча людей видит ее обвислый обнаженный бюст и солидные отложения целлюлита на заднице?

— Это очередная игра цивилизации. Homo ludens развлекается все более примитивно. Хотя эта примитивность требует все больших технических усилий. Что такое, по-твоему, спорт? Такая же игра, к которой взрослые люди относятся не менее серьезно, чем дети к своим игрушкам. Однако никто не считает спорт примитивным.

— Кое-кто считает, — возразила я.

— Их меньшинство, а нормы и обычаи устанавливает большинство, хотя неизвестно, правильно ли это.

— Нет, нормы как раз устанавливает меньшинство, а большинство внимательно слушает их выступления с экранов телевизоров, а потом старательно исполняет то, что советует «элита нации».

— Ну, пусть так, но все равно реальное телевидение вскоре станет такой же нормой, как и все, что когда-то возмущало мещанское общество: изображение обнаженного тела в искусстве, употребление нецензурной лексики в литературе, переодевание женщин в мужскую одежду, гомосексуализм, аборт или искусственное оплодотворение.

— Но при чем тут все это? Я совсем не против разрушения табу в искусстве, но согласись, что обнаженные тела даже в изуродованных вариантах Эгона Шиле или Яна Саудека обладают эстетической ценностью, тогда как обзор интимной жизни некой семьи Майеров не только отвратителен, но и ужасно скучен. Даже им самим наедине скучно. Это утраченное время, но, к сожалению, совсем не в прустовском смысле.

— Начнем с того, что просмотр телевизора — вообще утраченное время в таком антипрустовском смысле. Если ты хочешь проводить свое свободное время содержательно, телевидение — не для тебя. А что касается нормы, то это вопрос времени. Думаю, большинство современных фильмов вызвало бы скандал в 50-х из-за переизбытка сексуальных сцен и демонстрации насилия, но теперь это уже норма. — Теобальд переключил телевизор на другой канал.

— Однако это не просто развлечение, а вмешательство в чью-то личную жизнь без его ведома и согласия. А со стороны друзей так вообще предательство. А если бы вместо того, чтоб обрадоваться, эти супруги закомплексовали еще больше и семья распалась бы? Кто был бы в этом виноват? Режиссер шоу или норма, которая только формируется? А если бы ты вдруг узнал, что твою жизнь снимают скрытой камерой?

— Смотря сколько бы мне за это потом заплатили. Не думаю, что ужасно переживал бы по поводу того, насколько это морально. Мне кажется, у тебя немного старомодные представления о морали. А кроме того, я знаю многих людей, которые чувствуют эмоциональный голод, когда их личной жизнью никто не интересуется. Людям не хватает неожиданностей, возможности выйти за пределы привычной рутины. Ведь жизнь очень однообразна. Каждый день скучная работа, быт, телевизор. Каждый год отдых в одном и том же месте, общение с ограниченным кругом людей. Психологи называют это «кризисной ситуацией», когда человек теряет возможность проявить себя, оказаться в центре внимания, преодолеть какое-то препятствие, ощущает себя никому не нужным винтиком в хорошо отлаженном механизме, который не требует от него ничего, кроме механических функций, и эти функции может выполнять кто угодно. А когда ты оказываешься на телевидении — ты становишься индивидуальностью, тебе удалось проявить себя, тебя запомнили, пусть даже на короткое мгновение. Это очень важно для человеческой психики. Помнишь, мы смотрели фильм «Реквием по мечте», та пенсионерка, которая мечтала попасть в телешоу, но не влезала в свое любимое красное платье. Она так хотела похудеть, что присела на наркотики. Думаю, она тоже скорее согласилась бы на интимные съемки, чем на то, чтобы назвать свой возраст. Ей хочется, чтобы ею заинтересовалось телевидение, а кого интересует внешность пятидесятилетней женщины. Она должна сделать что-то скандальное, чтобы обратить на себя внимание.

— Подожди, при чем здесь индивидуальность? Ты хочешь сказать, что человек, который никогда не выступал по телевидению, не может быть яркой индивидуальностью? Или что это семейство Майеров стало менее скучным и мещанским после того, как все узнали об их сексуальных слабостях? Участие в таком шоу может удовлетворить тщеславие, но уж никак не обогатить индивидуальность. Моя прабабка напомнила бы тебе сейчас высказывание Шопенгауэра: «К общению и развлечениям стремятся в основном духовно ограниченные люди, которым скучно наедине с собой, они хотят хорошо выглядеть в глазах других, быть состоятельными и успешными, а не духовно богатыми, жить волей, то есть инстинктами, а не разумом». Это я помню еще из младшей школы.

— Ты хочешь сказать, что бросила науку и пошла в журналистику в поисках духовного самосовершенствования, убегая от воли к представлению?

— Точно. Просто не надо путать науку и псевдонауку, я почувствовала, что мне грозит заниматься именно псевдонаукой, а это уже «воля» по Шопенгауэру — то есть приспособление к миру, жизнь инстинктами, а не умом, карьера любой ценой, невзирая на принципы. Поэтому я тяжко зарабатываю себе на хлеб, вместо того чтобы с чистой совестью проедать очередной грант на псевдонаучное исследование и снобистски презирать всех, кто ходит на работу с девяти до шести.

— Вот и я об этом. В современном мире нет места философии, невозможно спастись от vanitas vanitatum et omnia vanitas, невозможно жить в бочке, как другой, еще более древний мыслитель, и не имеет значения, чем ты занимаешься, цивилизация превратила мир в шоу-бизнес, от которого невозможно спрятаться даже в личной жизни. Думаю, Шопенгауэр в наше время тоже был бы вынужден вести какое-нибудь научно-популярное телешоу, чтобы сводить концы с концами. Я уже не говорю про Хайдеггера, который еще в начале XX века скрывался от мира в шварцвальдских горах, чтобы не попасть под пагубное влияние цивилизации, которая вынуждает мышление деградировать. Он, кстати, также считал, что поколения, воспитанные на телевидении, потеряют способность видеть, воспринимать и мыслить, не говоря уже о том, что у них атрофируется умение читать. Все они были правы, и сегодняшний мир выглядит точным воплощением наиболее пессимистических прогнозов великих философов. Но изменить этого мы не можем, можем только приспособиться к тому, что нас окружает. Иначе нас ждет вечная депрессия или синдром стерильности.

— Это уже чистая демагогия, а никакая не хайдеггеровщина. На самом деле, жалобы на общество были всегда и всегда будут, ведь так удобно сидеть и жаловаться, оправдывая этим собственные недостатки, бездеятельность, неразборчивость в средствах. Гораздо труднее объявить индивидуальный протест и действовать так, как подсказывает порядочность, а не констатация морального упадка человечества. Не существует такой абстракции, как общая мораль человечества или цивилизации, мораль у каждого своя, и, если кто-то считает, что вечных моральных принципов и стандартов уже не существует, это еще не означает, что так оно и есть.

— Ну, да, сейчас ты начнешь мне рассказывать о хайдеггеровском убеждении, что мир спасет только Бог и все такое прочее. Но ты же понимаешь, что все эти шоу и биороботы придуманы совсем не для тех, кто читает Хайдеггера и Шопенгауэра, поэтому наш разговор довольно бессмысленный.

— Моду на те или иные нормы поведения и моральные стандарты создают именно те, кто если и не читает Шопенгауэра, то, по крайней мере, слышал такую фамилию. А они начинают утверждать, что мораль умерла, чтобы оправдать собственные компромиссы с совестью, поэтому я против твоей демагогии. А насчет депрессии и синдрома стерильности, которые всем нам угрожают, — касается это прежде всего тех, кто решает «плыть по течению» или жить шопенгауэровской «волей», слепо удовлетворять свои инстинкты и не задумываться над смыслом собственных действий и целью своего существования. То есть как раз то, что ты и предлагаешь: смириться с моральным упадком цивилизации, которым удобно оправдать любое собственноручно сотворенное свинство. И когда привыкаешь к такому бездумному существованию, рано или поздно, как и предвидел Хайдеггер, оказываешься парализованным скукой и депрессией, от которых не способны спасти примитивные чувственные удовольствия. Убежать от них можно только тогда, когда интенсивно работает мозг, когда много думаешь и не даешь себе утратить способность воспринимать мир по-детски открыто, но при этом и критически, познавать его и удивляться его многообразию; когда воспринимаешь мир не в заданных наперед схемах и категориях, а просто как совокупность фактов и впечатлений без готовых, созданных кем-то до тебя «ящичков» с табличками «хорошо», «плохо», «правильно», «порочно», в которые они раскладываются. Я понимаю, что все это звучит довольно банально и патетично, но я убеждена, что это правда. Хайдеггер говорил, что человек пытается убежать от времени, от осознания, что ни одно мгновение не повторяется дважды, поэтому создает себе ритуалы, в которых жизнь повторяется — каждое утро ходит на работу, каждый вечер смотрит телевизор, и поэтому попадает в ловушку скуки и депрессии. Но достаточно найти в себе смелость выдержать осознание того, что время все-таки не повторяется, оно уходит безвозвратно, — и жизнь сразу превращается в захватывающее приключение, каждое мгновение длится только раз, и это интригует. По-моему, ты делаешь неправильные выводы из правильных теорий. Выход из кризиса всегда есть, и он не в том, чтоб опустить руки и воспринимать все вокруг некритично.

Теобальд снова переключился на немецкий канал, где продолжали транслировать откровения семейства Майеров и мини-робота Китти. И тут я почему-то вдруг вспомнила про Любу и ее последний визит ко мне вместе с Юрой. Кажется, его лицо мне откуда-то знакомо. И эта мысль меня почему-то беспокоит. Вроде ничего особенного, обычный вечер, обычный парень. Приятный, умный. Наверное, внимательный. Мало говорит. Это нравится мне в людях. Откуда я его могу знать?

Люба с Юрой приходили несколько дней назад, вечером. Мы с Теобальдом и Агатангелом пили чай. Точнее, мы с Теобальдом пили чай и смотрели фильм «Гараж». Агатангел ел крабовые палочки. Все как сегодня.

Когда позвонили, Агатангел спрятался за ножку журнального столика. Он старается не показываться лишний раз Любе на глаза, так как она боится крыс и визжит, когда Агатангел пробегает мимо нее. Гости зашли и поздоровались. Несколько минут вместе смотрели фильм, потом заговорил Теобальд:

— Мне очень трудно понять юмор старых советских фильмов. Наверное, здесь дело не только в языковом барьере.

— Теобальд приехал из Германии, пишет у нас кандидатскую диссертацию по философии, — пояснила Люба Юре.

— А вы чем занимаетесь, если можно спросить? — Теобальд обратился к гостю подчеркнуто церемонно, так он разговаривал с людьми, которые ему не нравились.

— Почему нет, можно. Я — программист. Работаю над созданием программных продуктов, software по-вашему, для Интернета.

— Как интересно. Это те, что пишутся на Java? — Неожиданно для себя самой я решила продемонстрировать эрудицию, которой на самом деле не было. Про Java я знала только то, как это название пишется латиницей и что «писать на джаве — очень круто». Этому научил меня младший брат, как и все парни его возраста, повернутый на компьютерных играх.

— Да, а вы знаете Java? — спросил Юра, но в его голосе и взгляде снова не было ни заинтересованности, ни удивления, ни заинтригованности, ни хотя бы любопытства. Он спросил просто из вежливости. Знаю я Java или нет, ему было глубоко безразлично.

— Нет, я не занимаюсь программированием, просто когда не загружается веб-страница, часто появляется надпись Java script error. Наверное, она означает ошибку в написании какой-то из программ, обслуживающих эту страницу.

— Может быть, — в его голосе не было ничего, кроме холодной учтивости. Для него это просто разговоры о работе, смешные попытки дилетантки произвести впечатление и продемонстрировать свою осведомленность. Наверное, это выглядит претенциозно и несимпатично. Мне самой не нравится, когда люди начинают говорить о том, в чем не разбираются, и когда кто-то пытается авторитетно спорить со мной о моей работе, а в каждом его слове чувствуется невежество. Это раздражает.

К счастью, тема компьютерных технологий быстро исчерпала себя. Мы пили чай и принесенное Юрой и Любой вино, но разговор не клеился. В воздухе висело непонятное напряжение. Никому не удавалось быть остроумным, никак не находилась тема, интересующая всех, а я не могла избавиться от впечатления, будто уже где-то видела Юру. По непонятным причинам мне представлялось ужасно важным вспомнить, где именно и когда это было. Но я так и не вспомнила.

Тем временем «Гараж» закончился, и начался какой-то документальный фильм о горном туризме.

— Это неправда! — вдруг оживился Юра. — Они не смогли бы выехать туда на машине. Я знаю это место в Крыму. Там заповедник. Очень каменистая местность, воды рядом нет, сложно стоять с палаткой. Но на машине туда никак не выедешь. Разве что через территорию заповедника, куда въезд запрещен. Хотя мы стояли там однажды. Ночью была гроза, а потом несколько дней не переставая лил очень сильный дождь, нашу палатку чуть не сорвало. К нам прибились две ящерицы, хотели спрятаться от дождя, и мы их не прогоняли. Нам едва удалось развести огонь в палатке, все было очень влажное, казалось, даже в пламени есть какая-то сырость. Но когда закончился дождь, на небе появилась просто невероятная радуга, яркая, на все небо. Я никогда еще такой не видел.

Он замолчал так же внезапно, как и начал говорить. А ощущение, как будто я уже где-то его встречала, усилилось.

— Как ты думаешь, мне стоит поговорить с Семеном или продолжать делать вид, будто все еще обижена? — спросила Люба, когда прошла почти неделя после их с Юрой визита и мы с ней сидели за очередной бутылкой мартини. Перипетии их отношений не очень меня интересовали, но женская солидарность требовала выслушать и что-нибудь посоветовать. — Кстати, мне говорили, что вас видели вместе. Тебя можно поздравить?

— Н-н… — Я хотела сказать: «С чем, дуреха?», но сдержалась.

— Нет, не подумай, что я ревную, наоборот, это было бы прекрасно, так как я слышала, что Лиля собирается за границу, а мы с Юрой, ну, одним словом, у нас может быть что-то серьезное. Мне бы не хотелось, чтобы Семен страдал. То есть я была бы за вас очень рада.

— Мы только ходили вместе на молочный коктейль. — Я пыталась оправдаться, хотя это всегда выглядит наиболее подозрительно и способствует распространению сплетен.

— Знаешь, он неплохой. С ним даже интересно иногда, как со всеми мужчинами в возрасте. Но я только сейчас испытала истинное наслаждение в сексе, наверное, его можно познать только с тем, кто с тобой на одной волне, возрастной барьер — это слишком серьезно. Мы с Юрой родились в один день, представляешь. Тот же день, тот же год. Странная штука — психика. Когда мы с Семеном еще были вместе, я воспринимала многие вещи как должное. А сейчас, например, мне кажется ужасным, что во время наших занятий любовью он мог прерваться и побежать выключать стиральную машину, потому что закончилась вода и нельзя, чтобы машина выпустила воду для полоскания, иначе белье приобретет неприятный запах. Представляешь, о чем можно думать в интимные моменты? Хотя, с другой стороны, — спохватилась она, — это очень практично. Мужчины, привыкшие справляться со всем сами, идеальны для семейной жизни. Мне с Юрой, например, будет трудно, так как он живет с мамой и ничего не умеет делать сам.

Алкоголь приятно разливался по моим жилам, создавая благоприятное состояние для философствования. Все-таки женщины — жестокие существа. Временами и мы воспринимаем мужчин как домашних животных: удобный — неудобный, метит — линяет, гавкает — ненавидит купаться. А потом начинаем жаловаться: не умеет, не хочет, не уважает, не любит. А на самом деле это всего лишь последствия неправильной дрессуры. В чем виноваты сами мужчины? Ход моих мыслей перебила Люба.

— Слушай, ты знаешь, что это такое? — Она держала в руках какую-то крошечную деталь, вероятно от какого-нибудь электроприбора, по форме похожую на наушник от плеера. — Это жучок. Специальный, для подслушивания.

— Откуда он у тебя? — Я понемногу трезвела.

— Он был снизу на твоем телефоне, я случайно нащупала. — Люба все еще внимательно разглядывала штуковину.

— Почему ты думаешь, что это жучок?

— Я точно знаю, когда-то встречалась с одним гэбистом, он был поведен на аппаратуре для подслушивания, постоянно читал мне лекции.

— Думаешь, кто-то подслушивает мои разговоры? Но зачем?

— Телефонные уже нет, я оторвала жучок. Но таких штук в квартире может быть больше. Хочешь, поищем? И еще, знаешь, давно хотела тебе сказать. Может, у меня что-то не то с психикой, но твой Агатангел какой-то ненастоящий. Ты никогда не замечала?

 

Мир как воля и представление

Впервые это чувство появилось у меня несколько лет назад после посещения отца, жена которого любит напомнить мне, что время идет, а у меня до сих пор «все не устроено». Я не возражаю ей и самоотверженно стараюсь поддерживать разговор о новых рецептах консервации, сложных узорах на свитерах ручной вязки, выкройках из «Бурды», которые так трудно достать и по которым так хорошо шить. И несмотря на все мои старания, могу понять ее неудовольствие от нашего общения, так как чувствую значительные пробелы в своей информированности по этим вопросам. Надя, вторая жена моего отца, считает название «КРИС-2» ужасным для газеты («можно язык поломать»), журналистскую работу непригодной для женщины («вся эта политика — такая грязь, а кроме политики что в газетах может быть интересного»), газету покупает раз в неделю «самую дешевую с программой». Иногда в киоске остается только еженедельник «КРИС-2», но она его не читает, потому что «там не те фильмы анонсируют». Отцовские книги и бумаги она сортирует по цвету и размеру, дважды в неделю старательно вытирая с них пыль.

Но чувство, которое регулярно появляется у меня и не дает жить спокойно, связано не только с моими комплексами по поводу того, что я не замужем. Во многом одиночество меня устраивает, и с каждым годом становится все труднее представить себе чужую зубную щетку в ванной, чьи-то носки среди грязного белья, необходимость готовить ужин, когда этого совсем не хочется, проводить отпуск не там, где нравится, и притеснять свое эго в каких-то других бытовых ситуациях. О преимуществах семейной жизни почему-то вспоминается значительно реже, наверное, сказывается травматический опыт родителей и знакомых и отсутствие собственного. Ведь страх перед неизвестным всегда преувеличен.

Теобальд считает, что все объясняется моим внутренним несогласием с традиционными представлениями о семейной жизни. По его мнению, я боюсь не столько того, что навсегда останусь одна, сколько того, что попаду в ситуацию «муж на диване, жена на кухне» и не сумею ее изменить. Не знаю, прав ли он.

Это странное чувство можно было бы назвать депрессией, если бы не мое устойчивое и немного наивное убеждение, что депрессия — всего лишь удобный способ оправдать собственную лень, поэтому признаваться в том, что страдаешь депрессией, немного совестно, как и признаваться в собственной лени. Потому я и предпочитаю утверждать, что депрессий на самом деле не существует, их придумали люди, которые стесняются называть все своими именами и признаваться в собственной лени. Приступы этого странного чувства учащаются у меня, когда я надолго оседаю в Тигирине и никуда не выезжаю.

Странное состояние, назовем его псевдодепрессией, угрожающе приближается в конце каждого месяца, когда в «КРИСе-2» задерживают зарплату, а потом распространяются сплетни о возможном закрытии газеты. Но полностью ощущение не исчезает даже тогда, когда деньги наконец выплачивают, а слухи о закрытии не подтверждаются. Я не могу сказать, что задержка зарплаты так уж фатальна для меня, по крайней мере, до сих пор всегда удавалось как-то выкручиваться. Да и дело, кажется, не в деньгах. И даже не в перспективе возможной безработицы.

В такие периоды я чувствую себя, как будто меня заперли в тесной клетке, от которой утерян ключ. В моем отношении к окружающему миру начинает преобладать подозрительность. Оказывается, что трамваи ходят слишком медленно, маршрутные такси, наоборот, ездят слишком быстро, создавая аварийные ситуации на дорогах, прохожие выглядят невыспавшимися и агрессивными, пассажиры городского транспорта — грязными и рассеянными. Вся пища кажется невкусной или несвежей, кофе убегает, яичница пригорает, сделать салат мешает внезапный приступ осознания бессмысленности человеческого существования. В такие дни я страдаю оттого, что мне не в чем выйти из дому, так как весь мой гардероб давно вышел из моды, стал мне слишком велик или мал, одежда износилась и потеряла вид. Запахи на улицах и в помещениях кажутся гораздо более концентрированными и неприятными, чем обычно. Псы выглядят облезлыми, коты — манерными, люди — закомплексованными и ограниченными. Окружающий мир похож на пейзаж, увиденный сквозь черные стекла, — или так, будто розовые (желтые, зеленые) стекла вдруг убрали, и вся скрытая до сих пор серость и неприкаянность стала вдруг особенно заметной. Так выглядят улицы в первые весенние дни, когда тает снег, и вдруг вылезает наружу вся грязь, которая собралась здесь на протяжении зимы.

Моя подозрительность быстро набирает обороты, и в определенный момент я начинаю подозревать в неискренности саму себя, как только в голове появляется позитивная мысль или удовольствие от приятной мелочи. Например, кто-то мне дарит цветы, а я, вместо того чтобы обрадоваться, начинаю раздумывать, искренний ли этот подарок и, соответственно, моя радость по сему поводу. А может, я всего лишь заставляю себя радоваться, чтобы не обижать того, кто подарил цветы? Возможна ли радость вообще? Да и есть ли у меня поводы для радости, ведь совсем неизвестно, означают ли подаренные цветы симпатию и уважение. Возможно, у того, кто принес их, есть ко мне какое-то дело, и он таким образом «зарабатывает очки». А подарок с корыстной целью — разве это повод для радости? Лучше бы мне ничего не дарили.

А хуже всего, что в эти периоды я перестаю замечать в людях положительные черты, а отрицательные раздражают меня гораздо больше, чем раньше. Когда я думаю о Михаиле, то вспоминаю только его уставший взгляд человека на ответственной должности, сорокалетнего одинокого мужчины, который мог бы (?) уделять мне больше внимания. Чтобы не зацикливаться на этой неприятной мысли, я загружаю себя работой, и тут выясняется, что шутки пана Незабудко не всегда бывают смешными и уместными, иногда они кажутся примитивными и сильно достают. Незаметность и самоотверженность пана Фиалко смахивают на трусость и страх перед принятием решений. Творческий беспорядок, царящий в редакции, выглядит как плохая организация труда, из-за чего теряется много времени и ухудшается качество газеты. Я начинаю сомневаться, стоит ли отдавать столько сил и времени телевизионной программе, которую не способны оценить даже домохозяйки, а что говорить о людях занятых, у которых вообще нет времени на телеразвлечения. Может быть, надо бросить все это, послушать отца и вернуться к диссертации. Но не думаю, что станет легче и исчезнет ощущение удушливости окружающего воздуха, такое, как будто плывешь в густом сиропе, который мешает двигаться и даже дышать. Не то чтобы вокруг ничего не происходило или не было людей, с которыми можно пообщаться. Вовсе нет. Как событий, так и людей вполне достаточно, возможно, их даже слишком много, и именно поэтому возникает такое чувство. Может быть, мы слишком много времени и сил отдаем проживанию и просто протеканию жизни, и слишком мало — переосмыслению и осознанию того, что происходит. От этого краски вокруг теряют интенсивность, разговоры становятся поверхностными и лишенными смысла, появляется проблема, куда деть свободное время и как почувствовать удовольствие от того, что оно у тебя есть, а мысли и теории превращаются в несмелые подозрения и неясные ощущения. Сформулировать их не хватает времени, хотя, возможно, не хватает сил или просто желания.

Многие советуют в таких ситуациях переехать в большой город, изменить жизненный ритм на более интенсивный и устроить личную жизнь. Такие советы можно прочитать в каждом журнале, но суть этой проблемы совсем не во внешней наполненности жизни. Повышенная интенсивность внешнего существования может принести забвение на некоторое время, но не решит проблему. Если у тебя, скажем, кто-то умер, не поможет просто напиться и попробовать не думать об утрате. На некоторое время алкоголь притупит боль, но это всего лишь иллюзия облегчения.

Такого не бывает в детстве, когда у тебя есть конкретная и очень важная цель: вырасти и все постичь. Наверное, такого не будет и в старости, когда поймешь, что все уже постиг, или что ничего постичь невозможно, или что стремление постичь что-нибудь не имеет смысла, так как каждый твой опыт одноразовый, и даже если ты знаешь, как надо было бы сделать лучше, шанса на повторный дубль все равно не получишь. Наверное, человеческая манера все упрощать очень правильная. И может быть, права жена моего отца, когда считает, что все мои проблемы — от личной неустроенности и от того, что быт не забирает у меня все свободное время и силы, в результате чего появляются «глупые мысли». Правы мои родители, считая, что стоит мне написать диссертацию — и у меня будет «настоящая» работа. А критерий этой «настоящести» состоит в том, чтобы «не стыдно было смотреть в глаза соседям», хотя соседям, кажется, абсолютно не до моей диссертации. Им своих проблем хватает.

Еще любимый моей прабабкой Шопенгауэр заметил, что счастье зависит от того, каким человек является, а не от того, каким он кажется. Довольно просто казаться счастливой, состоявшейся, успешной по мнению родителей и соседей — и старательно скрывать от всех и даже от себя самой то, что на самом деле никакого счастья не чувствуешь. Гораздо труднее достичь настоящего чувства гармонии и, наверное, совсем невозможно испытывать его постоянно. Остается только балансировать на тонкой грани между неудовлетворенностью собой и приятным осознанием, что именно эта неудовлетворенность и двигает тебя вперед, и стараться не задерживаться слишком долго ни в одном из этих состояний, которые действуют на твою психику, словно попеременные многодневные засуха и ливень. А известно, что слишком длительная засуха не менее вредна, чем слишком длительный ливень. Неизвестно только, не превратит ли тебя рано или поздно такой резко континентальный климат в высохший кустик полыни, и тогда придется согласиться с Теобальдом в том, что индивидуальное сопротивление общепринятому неминуемо заканчивается депрессией или синдромом стерильности.

 

Как определить, когда человек говорит правду

— Можно с вами поговорить? — спросила я у пана Фиалко после очередного совещания.

— Разве что недолго, очень много работы.

— Я хотела поблагодарить, — решилась я после длинной паузы, во время которой пан Фиалко бросил на меня несколько вопросительно-нетерпеливых взглядов.

— За что?

— За записку.

— За какую записку?

— Мне сказали, что в записке, которую вам подбросили, было написано, что в 20:00 мы с мистером Арнольдом Хомосапиенсом должны встретиться возле замка.

— Кто вам такое сказал?

— Это не имеет значения.

— Это имеет значение, потому что в записке, которую мне подбросили, было написано то, что я сказал следователю. Я действительно должен был подъехать к замку, но опоздал. Не знаю, кто именно должен был меня там ждать, но о вас речь не шла. Вы уверены, что человеку, который вам такое рассказал, стоит доверять?

Как раз в этом я была уверена меньше всего. Значит, кто-то из них двоих решил вести со мной нечестную игру. Пан Фиалко или Михаил?

 

Почти все о домашних животных

Первую кошку мне принесла Лиля.

Она страшно любит животных и не может пройти мимо котенка или щенка на улице, не покормив его. Бездомные животные со всех соседних с Лилиным домом улиц хорошо знают эту черту и устраивают посменное дежурство под подъездом, встречая Лилю радостным хором, который гарантирует ей безопасное возвращение домой даже в очень позднее время. Зайти или выйти из Лилиного подъезда без куска колбасы или хотя бы остатков бутерброда в кармане практически невозможно. Лиля предупреждает об этом всех, кто идет к ней впервые, а продавщица из соседнего магазина всегда держит про запас немного ливерной колбасы, которую продает по самой высокой в городе цене тем, кто забыл прихватить что-то съестное из дому и не может попасть в подъезд.

Время от времени Лиля приносит домой котенка или щенка, особенно тронувшего ее добродушную натуру, которого она не смогла оставить на улице. Ее родители категорически против любых домашних животных. Но вопреки этому Лиле уже удалось завести двух кошек, кенаря и попугайчика. Правда, на пополнение этого зоопарка родители категорически не соглашаются, и каждого следующего приблудного котенка Лиля со слезами на глазах относит кому-нибудь из знакомых.

Однажды настала и моя очередь. Котенок, которого принесла мне заплаканная Лиля, был абсолютно белым, испуганным и худым. Она назвала кошку Жаклин, по-моему, вульгарно, и Лиля с этим согласилась, но менять кличку не входило в ее правила, так что я смирилась.

— Ну посмотри на нее, как можно не оставить себе это чудо, — ныла Лиля. — Все, завтра же ищу себе квартиру и ухожу от родителей. Надоело. Можно, я оставлю тебе Жаклин на несколько дней, пока подыщу себе жилье?

Я уже не в первый раз слышала это «надоело» и знала как минимум двенадцать наших общих знакомых, которым когда-то «на несколько дней» оставили Изабель, Манон, Жюли, Марго (Лиле почему-то нравилось называть кошек французскими именами, а подбирала на улицах она только кошек, ни один кот никогда не растрогал ее до необходимой степени), поэтому отреагировала сдержанно:

— Но у меня же Агатангел.

— Я не думаю, чтобы она ему что-то сделала.

— Мне бы не хотелось рисковать, я уже привыкла к нему. Может, ты оставишь кошечку кому-то, у кого еще нет крыс?

— У всех уже есть по кошке, даже не знаю, что делать. — У нее в глазах опять появились слезы.

К концу вечера мое сердце смягчилось, так что Лиля осталась ночевать и следить, чтобы ее Жаклин не сделала ничего моему Агатангелу. Под утро Лиля заснула, а проснувшись, мы увидели, как Жаклин и Агатангел мирно спали, нежно прижавшись друг к другу, а потом пошли вместе завтракать, производя впечатление если не влюбленных, то, по крайней мере, абсолютно довольных друг другом существ. После завтрака Агатангел повел Жаклин на крышу знакомиться с соседями.

— Кажется, у них все хорошо, — несмело посмотрела на меня Лиля.

Я молча кивнула, и Жаклин осталась у меня.

Однако Лиля не остановилась на достигнутом и постепенно пристроила ко мне еще Колет, Жоржет и Амели, не очень реагируя на мои протесты даже по поводу кличек, не говоря уже об остальных протестах. Впрочем, все эти кошечки были очень милыми созданиями и быстро завоевали мою симпатию, тем более что Агатангел в таком окружении просто расцвел, чувствуя себя владельцем гарема, и каждое утро позволял облизывать себя по очереди каждой из кошек. Я старалась не думать про день, когда Жаклин, Колет, Жоржет и Амели приведут потомство.

Воскресный вечер оказался моим единственным выходным на протяжении нескольких последних недель. Его я провела с Любой. Она бегала в истерике по кухне, пугая Агатангела, которого сама в этом крайне возбужденном состоянии наконец перестала бояться. Люба постоянно пыталась куда-то позвонить, чтобы «расставить все точки над i», а мне едва удавалось ее сдержать. Причина была достаточно уважительной: Люба видела, как Лиля садилась в машину Юры, и поцелуй, которым они при этом обменялись, исключал какую-либо возможность дружеских отношений или случайной встречи.

— Ну почему я никогда не могу познакомиться с нормальным мужчиной? Или, может, все они одинаковы? Все так хорошо складывалось, я была почти уверена, что на сей раз все будет как у людей, а тут опять эта дура. Она же младше его и совсем примитивная. Ну что он в ней нашел?

Я не прерывала этих стандартных для каждой узнавшей об измене женщины монологов, которые Люба как будто выучила из какой-то третьесортной мелодрамы. Ей нужно было выговориться, и я слушала ее, стараясь отвлечься от мыслей об исчезновении Снежаны, о странных записках, адресованных нам с паном Фиалко, о крабовых палочках Агатангела и передачах про искусственных роботов. Стоп. При чем здесь Агатангел и роботы? Наверное, я все же переутомилась.

Вдруг мне стало страшно, я почувствовала себя марионеткой, которую кто-то ловко дергает за ниточки. Чтобы избавиться от этого ощущения, я полностью погрузилась в Любины проблемы. Мы много выпили в тот вечер, и на следующий день я проснулась с чувством сильного раздражения на саму себя. После определенной дозы алкоголя я неосторожно рассказала Любе о таинственных публикациях в «Хальт!». Успокаивала я себя только тем, что она слушала меня не слишком внимательно, ведь в сравнении с ее драмой мой рассказ выглядел гораздо скромнее. Возможно, утром она уже забыла об этом и никому не расскажет.

 

И снова про Антишопенгауэра

Иметь постоянное место работы важно, как минимум, по нескольким соображениям. Во-первых, это позволяет переложить на кого-то проблему придумывания себе занятий на протяжении по меньшей мере 40 часов в неделю. Во-вторых, усиливает удовольствие от тех часов, когда занятия можешь придумывать себе самостоятельно. В-третьих, избавляет от выбора крута людей, с которыми приходится общаться постоянно, поэтому никто уже не сможет обвинить тебя, что общаешься не с теми, с кем стоит. В-четвертых, освобождает от необходимости постоянно отвечать на вопрос: «Как продвигается написание твоей диссертации?» В-пятых, дает постоянное место работы (неизвестно, что это означает, но если произнести такую фразу вслух в чьем-то присутствии, тебе обязательно одобрительно покивают головой, так принято, и это избавит тебя от необходимости пояснять детали). В-шестых, на постоянной работе можно научиться чему-то новому, хотя, наверное, меньше, чем на нескольких непостоянных. В-седьмых, за это платят. Можно было бы не вспоминать сей слишком уж общеизвестный факт в отдельном пункте, но, как показывает опыт «КРИСа-2», платят не всегда, поэтому хотя бы в полупункте упомянуть об этом все же стоит. В-седьмых с половиной, постоянное место избавляет от нужды искать себе новую работу (по крайней мере, когда работа у тебя временная, эта необходимость наступает быстрее).

И еще один очень важный пункт. Постоянная работа исключает мысли об унитазе. Ты просто просыпаешься утром, быстро собираешься, толкаешься в транспорте, общаешься с коллегами, пьешь кофе, сидишь в интернете, делаешь, что требуется, возвращаешься с работы, тратишь заработанное на еду, которую съедаешь и несешь в унитаз. Если у тебя нет постоянного места работы, мысль о том, что работаешь ты на унитаз, угнетает. А постоянное место работы не оставляет времени на такие мысли, как и на всякие мысли вообще.

Такая жизнь в целом достаточно унифицирована и похожа на телесериал, но все-таки существуют определенные индивидуальные отличия, немного похожие на региональные отличия между отдельными сериалами.

Когда события вокруг движутся по наезженному маршруту «работа — дом-работа», сериал похож на латиноамериканский. В какой-то там 357-й серии герои наконец поженятся, но на этом все не закончится, а только начнется, так как уже в серии 678-й (что для сериалов такого типа очень маленький промежуток времени) кто-то непременно заболеет, еще кто-то заведет любовника или любовницу, и опять появится интрига.

Но время от времени в реальной жизни начинается более напряженная полоса, тогда события быстро сменяют друг друга, и даже на протяжении одной серии появляется сразу и труп, и подозреваемый, и новый любовник, и перспектива дальней дороги. Тогда сериал больше напоминает американский или некоторые российские. Если просмотр начать с 10-й серии, то уже так и не поймешь, что же было раньше. Именно такая «американско-российская», а точнее, украинско-голландская полоса продолжалась в моей жизни со дня исчезновения Арнольда Хомосапиенса и, кажется, не собиралась заканчиваться.

Через несколько дней после визита измученной ревностью Любы поздно вечером мне позвонила Лиля и таким голосом спросила, может ли она прийти, что я не решилась ей отказать. Мне пришлось выслушать ту же историю, только женские роли в ней поменяли местами: Лиля видела, как Люба садилась в машину Юры, и при этом парочка недвусмысленно целовалась. На этот раз у меня уже было гораздо меньше сочувствия, потому что и время было позднее, и Лиля значительно легче переносила такие вещи, чем Люба, да и, кажется, не было из-за кого страдать. Интересным для меня было только то, насколько по-разному повели себя эти две женщины в одинаковых ситуациях. И Люба, и Лиля знали, что Семен Иванович встречается с ними обеими, и обе воспринимали это спокойно, списывая на то, что «мужчины все такие». А Юре удалось организовать вокруг себя настоящую драму. Больше всего мне было жаль Семена Ивановича, убежденного, что для любой женщины лучший партнер — мужчина старше нее по меньшей мере лет на десять. «Потому что только зрелые мужчины умеют по-настоящему будить в женщине женщину», — эту фразу я слышала не раз, и не только от Семена Ивановича. Остается надеяться исключительно на то, что обе его любовницы вернутся к нему разочарованными и с новыми вспышками чувств.

А посреди ночи я проснулась от внезапного прозрения. Я вспомнила, где видела лицо Юры. Когда-то давно наша газета печатала материал про агентство мужчин «по вызову». Юра был очень похож на одного из них. Утром я нашла фотографию в газетном архиве. На ней был действительно Юра. Я решила пока не говорить ничего Любе с Лилей, но у меня сразу возникла версия на тему автора сценария этой драмы.

 

Когда начинать действовать

«Это почтальонша, или соседи купили кофемолку», — подумала я, когда мирный, обычно бесшумный отлет в теплые края стаи бомжей из моего сна прервало наглое нападение целого роя агрессивных пчел. Я проснулась. На будильнике было без пятнадцати шесть. Видно, почтальонша решила начинать мой рабочий день на четверть часа раньше. Я вздохнула и побрела к дверям, раздумывая над тем, не целесообразнее ли было бы все-таки отказаться от подписки, поставить себе дома интернет и читать газету на веб-странице.

Я еще даже не доварила кофе, когда почувствовала вдруг какой-то странный для этого времени дня прилив бодрости. Мне захотелось сделать зарядку, пробежать несколько раз вокруг дома, залезть под холодный душ, а потом сесть и написать жизнерадостный и жизнеутверждающий материал для родной газеты. Жаль, что актуальные темы на сегодняшний день как-то не способствуют такому активному оптимизму.

Надо разобраться наконец с этим клубком событий и определить, что делать дальше. Итак, кто украл мистера Арнольда? Основных подозреваемых все-таки не трое, как мне казалось раньше, а пятеро: пан Фиалко, пан Маргаритко, Панько Овочевый, Соломон Айвазовски, Инвестор. Всех их объединяет секретный ужин в «Моцарте», который мы с Теобальдом случайно увидели, поэтому они запросто могут быть сообщниками. Кроме того, существуют еще подозреваемые «во вторую очередь», которые тоже могут оказаться сообщниками. Но вначале попробуем представить себе, как будто действовал кто-то один.

1) Пан Фиалко. Откровенно не любил Арнольда Хомосапиенса за попытки коммерциализовать газету. Причастен к странной истории с записками, и не исключено, что является автором этих записок. Плюс непонятная история с якобы ошибочным арестом и записи мистера Арнольда про связанные с паном Фиалко 300 гривен. По характеру не очень подходит для криминальных авантюр, но мое представление о его характере может быть ошибочным. Слишком уж много случайностей во всем, что касается пана Фиалко.

2) Пан Маргаритко. Не пришел на празднование в «Интерэкстриме», не любил мистера Арнольда не меньше, чем пан Фиалко, ибо как иначе объяснить его поведение во время лекций по маркетингу. Его фамилия тоже была в записях мистера Арнольда, а Снежана утверждает, что он ходил вдвоем с голландцем в «Моцарт» и никому об этом не рассказывал.

3) Панько Овочевый и Соломон Айвазовски. Об их мотивах трудно что-либо сказать, но они могли выполнять задание Инвестора, о мотивах которого еще труднее сказать что-то определенное. Например, вдруг мистер Арнольд случайно слишком много узнал о вещах, о которых, по мнению Инвестора, голландскому консультанту знать не полагалось. Кстати, под эту версию совершенно спокойно можно зачислить и всех остальных. А если они сообщники? Мистер Арнольд завладел лишней информацией, по инициативе Инвестора эта четверка предложила ему определенную сумму за молчание, а он не согласился. Это уже тянет на версию, но, наверное, есть и другие варианты, надо подумать над этим серьезнее. Например, над тем, что же было в записке, найденной дома у пана Фиалко: то, что утверждает пан Фиалко, или то, что говорит Михаил? И какова роль Михаила во всем этом? Я подумаю обо всем, но завтра, как сделала бы Скарлетт О’Хара, а не здесь и сейчас, как делает майор Каменская, потому что иначе опоздаю на работу. Снежану уже можно исключить из списка основных подозреваемых, но совсем расслабляться в ее случае никогда не стоит.

«Многим людям мир кажется непостижимым, как трюки фокусника, когда тот неожиданно вытаскивает кролика из шляпы, еще мгновение назад абсолютно пустой. По сути, каждый из нас — белый кролик, которого вытащили из шляпы. Разница между нами и кроликом состоит только в том, что кролик не осознает себя объектом фокуса», — прочитала я в модном бестселлере одного норвежского автора, который описывает историю философии «на уровне, доступном каждой домохозяйке». Там же было написано, что и для взрослых жителей Норвегии, и для 15-летних школьниц нормально не знать, кто такие Джордано Бруно и Галилео Галилей. После этого я решила спокойно относиться к одной нашей внештатной сотруднице, которая любила задавать вопросы вроде: «В слове „конечно“ есть после „ш“ мягкий знак?», или «Перспектива — это два слова или три?», «Политика — вторая буква „а“ или „у“?» и тому подобное.

Несмотря на некоторое недоверие, вызванное у меня слишком уж удобным и компактным форматом, в который втиснута многовековая история мировой философской мысли, такое описание напоминает мою собственную ситуацию. Я чувствую себя кроликом, который осознает, что он объект фокуса, причем не одного, а сразу нескольких. Более того, кроликом, которому подарили крысу, а та тоже, судя по всему, является объектом как минимум одного фокуса.

Я уже почти выбежала из дому, когда зазвонил мобильный и голосом Семена Ивановича предложил:

— Я проезжаю мимо твоего дома. Могу подвезти до работы. Нужно?

— Еще как! Жду у подъезда.

Семен Иванович светился, как новая копейка. За время, пока мы не виделись, он заметно похудел, загорел и излучал мощный заряд позитивной энергии.

— Ты давно не была в зале. Что-то случилось?

— Нет, просто работы много. На следующей неделе планирую пойти.

— Любу давно видела?

— Давно. А как она?

— Кажется, довольна. Если все будет хорошо, то через восемь месяцев я стану отцом.

— Правда? Поздравляю.

— А Лилю?

Я запнулась, ведь по официальной версии я не должна была знать о том, что Семен Иванович встречается с обеими моими подругами.

— Не бойся, мы уже все выяснили. Лиля очень рада за Любу, носит ей витамины и следит, чтобы та вовремя ходила к врачу. Мы теперь дружим все втроем.

— О, это интересно, — я снова замолчала на секунду, на более длительные сомнения не было времени, ведь мы уже подъезжали к редакции. Надо наконец спросить его. — Скажите, пожалуйста, — решилась я, — а это вы наняли Юру, чтобы он вызвал ревность Любы и Лили?

— А ты откуда знаешь?

— Мы печатали материал о фирме, где он работает, я случайно запомнила лицо.

— С женщинами всегда надо быть осторожным, — засмеялся Семен Иванович. — Хотя опытный мужчина всегда найдет способ удержать возле себя красивую женщину. Важно только, чтобы он был намного старше нее. Тогда все будет в порядке. А идею подсказал мне мой друг, у которого когда-то была подобная проблема. Кстати, сейчас он ни с кем не встречается, хочешь познакомлю?

 

Можно ли прожить без центрального отопления

Мы с Агатангелом и кошками мерзнем. Посреди зимы в нашем доме вдруг выключили отопление и включать пока не собираются. Что именно там произошло, до конца неизвестно. Каждый вечер, когда я возвращаюсь домой, во дворе собираются соседи с фонариками и громко ругаются. Из перебранок сложно понять детали, но суть выглядит приблизительно так. Наш дом принадлежит какому-то ведомству. Какому именно, непонятно, потому что сначала он принадлежал одному, а теперь должен принадлежать другому. Пока не пришло время капитального ремонта, это было безразлично обоим ведомствам. Они по очереди выгодно сдавали пустые помещения на первом этаже под офисы и магазины, ведь мы живем в самом центре города. На первом этаже нашего дома открывалось уже пять разных учреждений, но все почему-то очень быстро закрывались. Видно, несчастливое место.

А потом в доме стало постоянно что-то случаться. То в связи с одной аварией выключили электроэнергию, а в результате другой отключили воду, то в одном месте завалилась крыша, а в другом — лестница. Словом, нужен был ремонт. И тут оба ведомства осознали, что ремонт они делать не хотят. Поэтому начали наперебой отказываться от нашего дома. И когда после очередной аварии у нас в середине января прекратилась подача тепла, коммунальные службы города отказались обслуживать дом, пока собственник не соберет деньги на ремонт. Жильцы готовы сдать деньги, нужно только, чтобы их кто-то собрал и взял на себя организационные моменты. Но желающих пока не нашлось, поэтому каждый вечер сотрудники одного ведомства, которые живут в нашем доме, выясняют отношения с сотрудниками другого ведомства, которые тоже живут в нашем доме. А мерзнем мы все вместе.

К счастью, у меня есть небольшой электрический обогреватель, который я включаю в комнате, а газовую плиту — на кухне. Теобальд считает, что это очень опасно, я в принципе с ним согласна, но лучшего варианта ни он, ни я пока еще не придумали. Поэтому каждый вечер Агатангел и кошки укладываются перед обогревателем, как перед камином, и мы проводим долгие зимние вечера с большим количеством горячего чая. Я могла бы, конечно, допоздна оставаться на работе, но из солидарности с животными прихожу домой.

 

Ukrainian peep-show

Мне срочно нужно поговорить с Михаилом. И не только потому, что в катавасии событий, начавших вдруг развиваться с бешеной скоростью, мне по давней женской привычке не хватает рядом мужчины, который создал бы иллюзию «сильного плеча». Я хочу наконец-то рассказать Михаилу обо всех своих подозрениях и попробовать выяснить, права ли я. Хотя, с другой стороны, не очень уверена, что действительно хочу этого. Потому что если я все же права, то что тогда будет с нашими отношениями? Может, как Люба с Лилей, закрыть на все глаза, ничего не выяснять и смириться с таким Михаилом, какой есть, а не искать в нем идеал, который найти невозможно? Тогда придется принудить себя к компромиссу, хоть я это и ненавижу. До сих пор я гордилась своей неспособностью к компромиссам, но понемногу начинаю склоняться к мысли, что это все-таки скорее недостаток моего характера, чем преимущество. Когда-то же надо устраивать личную жизнь, а без компромиссов это, кажется, недостижимо.

Обо всем этом я старалась не думать, скорее от злости, чем из любопытства смотря фильм «Основной инстинкт», демонстрируемый каналом «1 + 1» вместо обещанной «Матрицы». Завтра в редакции будет разрываться телефон, а мне выпадет очередная возможность пообщаться с паном Незабудко на экзистенциальные темы. Но сегодня это меня почему-то совсем не возмущает, может быть, на самом деле каждая проблема познается в сравнении. Сейчас ошибка в программе выглядит сущей ерундой, как, впрочем, и должна выглядеть, это только мой перфекционизм превращает ее в серьезную проблему. По крайней мере, до сих пор превращал. Зазвонил телефон.

— Привет, срочно зайди к нам, у нас для тебя сенсационные известия, — сказал мне из трубки Марк.

— Хорошо, — сказала я, положила трубку и вздохнула. Сенсаций постепенно становится слишком много.

Соседи ждали меня с открытой бутылкой белого рейнского вина, которое Эвелина привезла с очередных гастролей. Сначала мы выпили, а потом она торжественно вручила мне несколько экземпляров газеты «Хальт!».

— Я не знаю немецкого, но увидела знакомую фамилию на обложке, у них там, оказывается, печатается серия страшно популярных материалов Гориславы Галичанко. Решила привезти тебе, хотя ты могла бы и сама похвалиться, — сказала Эвелина.

Я промямлила, что не считаю это особенным достижением, статьи так себе, а вообще у меня сейчас трудный период на работе, поэтому спасибо, я пойду, пусть они не обижаются. Марк с Эвелиной были удивлены моей реакцией и, наверное, восприняли ее как выпендреж. Будто для тигиринской журналистки вполне естественно печататься в крупнейших немецких газетах. Но мне было не до этикета. А дома, когда я внимательно прочитала все привезенные газеты, то и вовсе растерялась. Больше всего меня поразил материал в самом свежем, позавчерашнем выпуске «Хальт!», который Эвелина купила, как она сказала, уже в аэропорту. Материал назывался:

«Украина — Германия — 1:0?»

Нет необходимости представлять читателям нашей газеты украинскую журналистку из маленького провинциального городка Тигирина Гориславу Галичанко. Вот уже почти год, как ее репортажи неизменно лидируют в рейтингах по результатам читательских опросов. Горислава открыла немецким читателям неизвестную ранее страну, которую еще так недавно большинство из нас далеко не сразу могли найти на географической карте, кое-кто часто путал с Россией, а наиболее информированные знали, что именно там расположен Чернобыль. Теперь интеллектуальная, творческая и даже политическая среда городка Тигирина, расположенного рядом с польской границей, хорошо знакома всем нам. Мы больше не верим украинским официальным новостям, потому что знаем, что они недостоверны; и как раньше, в советское время, мы умеем читать между строк украинской прессы, даже не владея украинским языком. Мы знаем, почему запад Украины так важен для Европы в перспективе будущего экономического и культурного сотрудничества. И наконец, мы знаем, какие прекрасные люди обычные украинцы, вопреки распространенным до недавнего времени стереотипам по отношению к ним. Это совсем не те необразованные вандалы, какими мы еще не так давно их представляли, не в последнюю очередь опираясь на эпизодические контакты в основном с русскими (sic!), что тогда для нас было почти одно и то же. Теперь мы знаем, что это приблизительно так же, как путать голландцев и немцев только потому, что их языки немного похожи.

Публикации Гориславы Галичанко привлекательны не только благодаря экзотическим и часто шокирующим реалиям, о которых она пишет и в которых живет. Горислава сумела найти стиль и способ изложения, как нельзя лучше подходящий западному читателю. Она несколько лет училась в Германии, в совершенстве владеет языком, но далеко не каждый, даже с такими фактами в биографии, смог бы настолько удачно поставить себя на место читателя и показать все именно так, как нужно для понимания.

Мы с радостью сообщаем, что редакция решила пригласить пани Галичанко стать штатным сотрудником газеты «Хальт!». Мы надеемся, что она предпочтет наше предложение другому, не менее заманчивому, от телестудии RTL-2 — стать ведущей телерубрики «Ukrainian peep-show», материалы для которой, с любезного согласия пани Гориславы, снимались в ее частной квартире при помощи мини-робота нового поколения Агатангела. Пани Галичанко была настолько откровенной, что согласилась даже на съемки совершенно интимных сцен, ведь познать жизнь другой страны невозможно, не касаясь личного. Редакция телестудии RTL-2 благодарна за понимание и поддержку проекта близкому другу пани Галичанко, следователю Михаилу Тычине.

В психологии есть какой-то термин, я не помню, как он называется, но речь идет о психологической блокаде, когда человек чувствует, что не может больше справиться с ситуацией, чувствует угрозу нервной перегрузки. Тогда психика просто перестает реагировать на неприятные раздражители. Что-то подобное происходит сейчас со мной. Я чувствую себя очень спокойной и даже безразличной к тому, что будет дальше, и даже к тому, что как-то так синхронно меня предали все — от ближайших друзей до самого высокого руководства. И хуже всего, что я не вижу причин для такого предательства, кроме мелкой финансовой выгоды. Значит, все наши разговоры о солидарности, общем деле и журналистской чести были обычной туфтой. Все говорили, но никто, кроме меня, не воспринимал это всерьез. В целом интересное, но довольно грустное открытие.

Зазвонил телефон.

— Мне нужно поговорить с тобой, можно, я сейчас приеду? — спросил Теобальд. Для него подобная спонтанность, да еще в такое время, была настолько необычной, что я согласилась.

Но визит моего немецкого знакомого оказался гораздо короче, чем я думала. Он молча сунул мне в руки конверт с логотипом газеты «Хальт!» и ушел прочь. В конверте было официальное приглашение на работу, о котором шла речь в статье.

 

Ukrainian peep-show-2

На следующее утро меня разбудил не привычный уже приход почтальонши, а телефонный звонок. На сей раз это был пан Фиалко:

— Горислава, у нас в редакции чрезвычайная ситуация. Срочно необходимо ваше присутствие. Не могли бы вы приехать? Я пришлю за вами машину.

— А что случилось?

— Это не телефонный разговор.

Пришлось лезть под холодный душ, пить большую порцию крепкого кофе и ехать в редакцию. Кроме пана Фиалко, там сидел еще один незнакомый мужчина.

— Господин Кристоф из Голландии, — представил мне его главный редактор. — К сожалению, больше ничего из его рассказа мне понять не удалось. Нужен перевод.

— Я приехал на неделю от известного европейского фонда АТР, вот документы, — сказал господин Кристоф из Голландии, — с важной миссией научить вас рекламным стратегиям и технологиям, которые используются на Западе в газетном бизнесе. Мои услуги ничего не будут стоить редакции, кроме поселения в какой-нибудь приличный отель и питания на протяжении этой недели. Я намерен существенно повысить размер вашего тиража и помочь вам достичь финансовой стабильности.

— Думаю, необходимо вызвать пана Тычину, — сказала я пану Фиалко.

— Наконец-то, — совсем не удивился моему сообщению Михаил. — Сейчас приедем.

Появления еще одного псевдоконсультанта Михаил ожидал уже давно. О том, что организация АТР занимается подобными «консультациями», известно более полугода, жертвами их махинаций уже стали несколько российских газет. «КРИС-2» — первое украинское издание, на которое АТР решило распространить сферу своего влияния. Большинство таких псевдоконсультантов почерпнуло представление о маркетинге из популярных пособий под названиями «Как достичь успеха в бизнесе?», «33 совета молодому бухгалтеру» или «Живите, как налоговая, живите лучше, чем налоговая, просто живите лучше». Целью их поездок было изучение информационного пространства и инфраструктуры влиятельных газет разных регионов с целью политических и экономических манипуляций и воздействий. Подробностей Михаил мне не объяснял, это была «служебная тайна». Арнольд Хомосапиенс являлся одним из сотрудников мошеннического фонда, но ехать он должен был в редакцию совсем другой газеты. В «КРИС-2» он попал благодаря структуре, на которую работал Михаил. Документы мистера Хомосапиенса подменили, но о том, что он очутился в Тигирине вместо Тамбова, куда собирался командировать его фонд АТР, никому ничего не было известно, потому что всю корреспонденцию голландца перехватывали и корректировали. Теперь АТР, ни о чем не подозревая, прислал к нам мистера Кристофа. Похищение Снежаны тоже было спланировано структурой, на которую работал Михаил, потому что журналистка случайно узнала много лишнего.

 

Сентиментальные пробуждения

У меня нет привычки петь в ду ше. Возможно, потому, что я не умею петь, а может, из-за того, что меня раздражает эта манера. Какая-то навязчивая ассоциация с детективным фильмом — жертва поет под душем и поэтому не слышит шагов приближающегося убийцы. Сейчас, правда, стало модно заменять эту сцену актом мастурбации. Пока что главным образом мужской, но думаю, это временные трудности.

Я не люблю петь в душе, поэтому молча заворачиваюсь в полотенце и выхожу из-под не очень теплой и не очень мошной струи воды на холодный пол ванны. Отопительный сезон не касается ванн, а тем более их полов. Такое правило, и ничего с этим не поделаешь.

Я внимательно разглядываю себя в зеркале, затем старательно выдавливаю несколько прыщиков. Интересно, эта морщинка под правым глазом новая или появилась давно?

Когда-то в детстве мне часто представлялось собственное тридцатилетие. В тогдашней перспективе это был какой-то Манхэттен, далекий и неведомый, а потому — угрожающий и жуткий. Я представляла себе, как мое детское лицо покроется густой сеткой морщин, кожа высохнет и станет напоминать пергамент.

Почему-то я была уверена, что черты моего лица не изменятся и будут такими же, как в семь лет. Потом я решила предотвратить эту катастрофу, внимательно проанализировала свою мимику и старалась экономно использовать ресурс молодости кожи. В моем тогдашнем представлении для этого нужно было меньше улыбаться, не щуриться на солнце, реже подвергать кожу воздействию вредных факторов в виде ультрафиолета, ветра и воды. Я тогда впервые где-то прочитала, что надо спать без подушки, это предупреждает возникновение морщин на шее. И я старательно пыталась, хотя было нелегко, отвыкнуть от огромных и соблазнительно мягких подушек, которые бабушка собственноручно набивала куриными перьями, отбирая самые пушистые. Я даже говорить начала меньше, чтобы избежать образования морщин вокруг рта. Согласно статистике, регулярно печатаемой в популярной прессе, самые глубокие морщины возле рта образуются у тех, кто общается по-английски, меньше их у франкоязычных и славян. Но меня это не успокаивало.

В сравнении с моими тогдашними представлениями, отрицательные метаморфозы старения сейчас выглядят почти незаметными. Вены на ногах подступают все ближе к поверхности кожи и скручиваются в болезненные узелки в ожидании каждого дождя, а если нажать пальцем — упрямо пружинят. Зато совсем не пружинит кожа под пальцами, она предательски податливая и тонкая. Еще немного — и сквозь нее совсем четко будут видны всякие островки и неровности, все эти коварные рифы, которые появляются так незаметно и уже не хотят отступать с завоеванных позиций. А потом однажды утром замечаешь, что уже не можешь повернуть голову на девяносто градусов, а только на какие-то семьдесят, и даже от этого перед глазами идут круги и что-то поскрипывает в позвоночнике, как плохо положенный паркет под ногами.

Единственное, чего становится раз от раза все больше — это серый цвет. Как-то вдруг я начала замечать, сколько вокруг меня серого: дома, лица, грязь на улицах и одежде, серым кажется даже цвет зубной пасты, хоть это и противоречит всем маркетинговым стратегиям. Серым кажется даже снег, иногда даже первый. Наверное, это какая-то фобия серого цвета, серофобия. А может, первая стадия синдрома стерильности? Дальше я начну убирать через день, потом каждый день, еще через какое-то время стану стерилизовать посуду. А затем не смогу работать в газете, так как журналистка, как известно, или грязная, или серая, то есть никакая.

Выдавливаю еще один прыщик, прикладываю к ранкам с капельками крови кусочек ваты, смоченный в растворе перекиси водорода, и в последний раз критически осматриваю себя в зеркале. Хватит расслабляться. Завтра мне исполнится тридцать.

 

Как мыслят следователи

Расследуя исчезновение Арнольда Хомосапиенса, Михаил часами расспрашивал меня о привычках, вкусах и особенностях характера всех сотрудников редакции, внимательно изучал статьи каждого, мгновенно отличая авторские материалы от «передранных» из интернета или переведенных из иностранных изданий, если кто-то позволял себе подписать такой материал своим именем. Периодически он приносил мне на подпись пустые бланки, куда потом, по его словам, вписывались протоколы допросов — «чтобы не отнимать у меня время», как он это объяснял. Больше я этих «протоколов» не видела. Возможно, один из таких пустых бланков и стал моим согласием на участие в проекте «Ukrainian peep-show».

Когда я прочитала в газете «Хальт!» про диктофон, который Михаил включал в кармане, снимая брюки перед актом любви, то вспомнила, как он рассказывал мне, что для излечения своей жены от наркомании попросил своего друга стать ее любовником. Мол, свежее чувство позволит ей победить зависимость. Цель достигнута не была, но и конфликта с другом не возникло. Меня еще тогда удивило спокойствие, с которым Михаил рассказывал об этом эпизоде. Быть может, у нас с ним просто разные взгляды на близость? Как, например, с Теобальдом, который считает, что многим бы понравилось наблюдение за ними скрытой камерой.

— А наши с тобой отношения — это тоже было задание? — наконец решилась спросить я, когда мы встретились впервые после той публикации в «Хальт!».

— Нет, ну что ты, — не задумываясь, ответил Михаил. — Как ты не понимаешь, я же для нас старался. За этот сериал, точнее, за твое согласие сниматься в нем немцы заплатили круглую сумму, я выгодно ее вложил, и вскоре мы с тобой сможем поселиться где-нибудь у моря и жить на дивиденды. Разве ты против?

— А почему ты меня об этом спрашиваешь сейчас, а не тогда, когда я «соглашалась»?

— Это должен был быть сюрприз, мне даже в голову не пришло, что ты можешь обидеться. Разве я что-то сделал не так?

— Я еду работать в Германию. Наверное, надолго, — сказала я.

— Куда? Зачем? А как же мы? А Жаклин, Колет, Жоржет и Амели? — спросил он.

— Кошек забрали Марк с Эвелиной, — ответила я.

Позже Снежана Терпужко написала мне, что после серьезного финансового расследования, проведенного в нашей газете, проект сначала хотели закрыть, а потом предложили сменить политические ориентиры и перейти в непосредственное, но неофициальное подчинение к определенным органам, название которых Снежана не решалась упоминать в письме. Теперь «КРИС-2» уже не был собственностью только ТиДвиБЗ(не). Оказывается, кулуарная борьба за издание велась не только между Нашей политической силой и ТиДвиБЗ(е). Желающих использовать газетную площадь с целью удовлетворения собственных политических амбиций было гораздо больше. Афера с иностранными «консультантами» послужила лишь удобным поводом, чтобы выведать компрометирующую «внутреннюю» информацию, которая есть в каждой украинской частной фирме. Да, наверное, не только в украинской.

О том, что мистер Арнольд работает не только на европейский благотворительный фонд, но и на известную отечественную структуру, Панько Овочевый узнал чуть ли не с самого начала пребывания голландца в Тигирине. Они с Соломоном Айвазовски решили подкупить мистера Арнольда и заставить его перейти на сторону Инвестора. Именно об этом и договаривались во время увиденной мной встречи в «Моцарте». Мистер Арнольд на все согласился, взял предложенную сумму (2000 долларов, найденные у него в номере после похищения), но продолжал собирать информацию, прежде всего финансовую, которая не должна была выйти за пределы редакции. Суммы, записанные в его блокноте, были гонорарами, которые он предложил пану Фиалко и пану Маргаритко за доступ к этой информации. Те якобы согласились, но просигнализировали Инвестору и по указанию руководства дали мистеру Арнольду «липовые» данные. А когда уже перед самым отъездом «консультанта» Панько Овочевый узнал, что утечка информации все-таки произошла, мистер Арнольд был похищен. Чтобы это случилось без свидетелей, Панько Овочевый позвонил мне на мобильный с регистратуры в «Интерэкстриме», и я поехала в больницу, а больше за передвижениями нашего гостя никто не следил, все праздновали. Тогда Панько Овочевый и Соломон Айвазовски отвезли куда-то мистера Арнольда. Куда именно, так и осталось тайной.

Снежану заподозрили в том, что именно она дала мистеру Арнольду компрометирующие бухгалтерские документы. Но, как утверждает сама Снежана, он получил их от Олежки Травянистого, а тот, в свою очередь, перепродавал информацию в соответствующие органы. Именно благодаря работе Олежки органы собрали на газету такое количество компромата, что смогли достаточно выгодно приобрести весь проект.

Все эти события остались в глубокой тайне, и о новом собственнике газеты никто, кроме нескольких посвященных, не знает. Для масс «КРИС-2» продолжает оставаться изданием достойным доверия, демократичным, независимым и влиятельным.

Сейчас «КРИС-2» проводит резонансную акцию «Свободная журналистика». В серии статей самые известные журналисты города рассказывают о своих конфликтах с властью и неофициальных методах их разрешения, наподобие взяток, обмена конфиденциальной информацией и других «услуг», которыми журналистам приходилось расплачиваться за последствия слишком смелых публикаций. Называются фамилии, даты, суммы. Впоследствии эти статьи планируют использовать против самих авторов, по крайней мере, так стало известно Снежане из определенных источников.

На страницах «КРИСа-2» регулярно печатаются «разоблачительные» подробности из жизни высоких чиновников и городской элиты, детально согласованные с соответствующими должностными лицами. Благодаря таким публикациям поддерживается имидж «оппозиционного и независимого» издания. Время от времени чиновники, а то и целые структуры, например отдел коммунального имущества, теплокоммунэнерго или ассоциация таможенных брокеров, подают на газету в суд. Организовывается громкий процесс, газета его проигрывает, обвиняет суд в продажности, выплачивает символический штраф и поднимает свой рейтинг в глазах общественности.

Инвестор теперь отказался от анонимности и с радостью дает интервью как владелец единственной оппозиционной газеты в стране, а также сменил имидж политика, ориентированного только на интеллектуальную элиту Теперь его часто можно увидеть в сюжетах местного телевидения рядом со старенькой бабушкой, у которой, скажем, в подвале завелась крыса или разбилось окно и которой не удалось решить эту проблему с соответствующими коммунальными службами. Инвестор произносит возмущенную речь и лично отлавливает крысу или вставляет окно.

Олежка Травянистый прошел курс лечения от клептомании, вернулся в «КРИС-2» и стал заместителем главного редактора.

В своих письмах (она никогда не пересылала их обычной или электронной почтой, а всегда передавала с кем-то из знакомых) Снежана предлагала продать перечисленные факты западным изданиям, которые выхлопотали бы ей за это политическое убежище. Мне предлагалась роль посредника и переводчика. Пытаясь оправдать в письмах к Снежане свой отказ, я никак не могла уловить, что чувствую при этом сама: страх перед вмешательством в такое резонансное дело, недоверие к Снежане (ведь ее информацию никак невозможно было проверить) или глубокое, хотя вряд ли правильное пацифистское убеждение, что вмешиваться в ход истории — дело кого-то другого. Насколько мне известно, Снежана продолжает искать человека, который помог бы ей в реализации проекта.

Прошло уже больше полугода после того, как я уехала из Тигирина. Мы с Агатангелом живем в роскошной квартире и работаем в комфортабельном офисе редакции одной из самых больших немецких газет — «Хальт!». Форму глагола множественного числа я употребляю не случайно, ведь законы имиджевой раскрутки требуют от нас всюду появляться вместе. Редакция оставила мне крысика как моральную компенсацию, я сама об этом попросила. Из него вынули, — по крайней мере, я на это надеюсь, — электронную начинку, после чего его мех стал рыжим, точь-в-точь таким же, как мои волосы. По привычке я крашу его хвостик в «настоящий красный», мне кажется, так он комфортнее себя чувствует.

Я веду в газете «Хальт!» рубрику «Галицкие дискуссии». За время публикации серии материалов из жизни украинской журналистки немецкие читатели так привыкли ко всему украинскому, и прежде всего галицкому (известно же, что за Галицией — уже не та Украина), что требуют продолжения темы. В городке Гагенбах, где мы с Агатангелом теперь живем, пользуется немалой популярностью и уважением также газета «КРИС-2», местные жители регулярно собирают пожертвования и пересылают их в Тигирин, чтобы помочь изданию сохранить независимость и избежать политических влияний. То, что «КРИС-2» сменил владельца, пока неизвестно немецким благотворителям. И это периодически вызывает у меня угрызения совести. С одной стороны, я чувствую свою вину за то, что позволяю обманывать легковерных гагенбахцев. Ведь, узнав о том, кому теперь принадлежит газета, они сразу прекратили бы свою благотворительную деятельность. С другой стороны, о смене владельца мне стало известно из очень конфиденциального и ненадежного источника, и я не могу проверить эту информацию. А кроме того, если я ее обнародую, то пострадает и так довольно сомнительная репутация независимых СМИ Украины. Не понимаю я только одного: почему главный редактор «КРИСа-2» — а им все еще остается пан Незабудко — так спокойно принимает эту помощь, зная про обман. Хотя, возможно, что и не спокойно, возможно, его мучат те же сомнения, что и меня, но тогда прав был Теобальд, когда ставил нормы морали в зависимость от величины гонорара. Выходит, всех нас купили?

На основе газетных публикаций «Ukrainian peep-show» издали книгу, сейчас снимается фильм, поэтому нам с Агатангелом приходится работать еще и на телевидении, не говоря уже о многочисленных контрактах с рекламными фирмами.

И еще у меня есть одно маленькое хобби, о котором я никому не рассказываю. Я перевожу для «КРИСа-2» программу каналов немецкого телевидения и отсылаю их в редакцию электронной почтой. Сама не понимаю, почему мне так хочется сейчас выполнять работу, которую я, живя в Тигирине, больше всего ненавидела. Эта работа скучная и механическая, но мне почему-то хочется, чтобы в тигиринском «КРИС-ТВ» была самая полная программа немецкого спутникового телевидения. Она пользуется в нашем городе большим спросом, ведь эти каналы есть почти у всех, а достать подробную информацию об их передачах в Тигирине достаточно трудно. А кроме того, во время перевода текстов телепрограмм и в дальнейшем случаются досадные недоразумения. Например, телерубрику «Ukrainian peep-show» чаще всего переводят как «религиозная программа для украинской общины в Германии», ведь «nin» по-украински — «поп». Детские предрождественские выпуски под названием Adventskalender по непонятным причинам приписывают адвентистам седьмого дня, а порнографический сериал для взрослых Herr Schmidt und sein Schwanz в буквальном украинском переводе «Хвост герра Шмидта» приобретает зоологический подтекст. Хотя на самом деле Advent — это просто предрождественский период, a Schwanz — когда-то сленговое, а теперь почти литературное название члена. Мне почему-то хочется, чтобы в «КРИС-ТВ» таких ляпов не было. Наверное, это какая-то своеобразная форма ностальгии.

Недавно редактор «Хальт!» предложил мне написать сравнительную статью о городке Гагенбах, где расположена газета, и областном центре Гегенбах, который втрое больше, чем Гагенбах. В то время, как Гегенбах считается индустриальным центром средней величины, жители Гагенбаха гордятся развитой культурной средой, сформировавшейся в их городке. Отсюда вышло немало известных интеллектуалов, философов, писателей, часть которых живет в столице, работая в солидных изданиях и формируя интеллектуальное лицо нации. Жители Гагенбаха считают недооцененной роль своего города и переоцененной значимость индустриальной мощи Гегенбаха. Редактор предложил мне как «нашему самому большому специалисту по вопросам „тигиринского феномена“» провести параллели между тигиринским и гагенбахским обществом. По его мнению, ситуация дает основания говорить о существовании «гагенбахского феномена». Сначала я думала отказаться, аналогия показалась мне несколько натянутой, но потом написала материал под названием

 

Дискуссии о провинции

Слово «провинциальность» все еще не приобрело признаков термина, пока это лишь эмоциональная форма с преимущественно негативным подтекстом. Хотя, если проследить частотность его использования в прессе, можно смело предположить, что вскоре назреет необходимость употребления этого выражения в терминологическом контексте: феномен провинциальности, провинциальный дискурс и тому подобное. Когда редакция заказала мне этот материал, я попробовала подсчитать, сколько ссылок выдают на слово «провинция» крупнейшие поисковые серверы Украины и Германии. На украинском поисковом сервере их оказалось 577, на немецком — 562. Большинство названных в результате поиска ссылок относится к средствам массовой информации. Это подтверждает высокий интерес к данной тематике среди широчайших кругов общественности, а значит, обязывает ученых заняться анализом и самого явления, и причин такой заинтересованности.

В среде модного в последнее время в Германии «тигиринского феномена» эта тема актуальна уже много лет. Правда, трактовка ее не лишена некоторой однобокости. Слово «провинциальный» в сознании современного тигиринца имеет какие угодно вариации значения, кроме связи с собственным городом и его жителями. Это свидетельствует прежде всего о полной или частичной утрате словом позитивного или нейтрального значения и усилении значения приниженного и негативного. Никто не хочет считать себя провинциалом. А согласно результатам статистических исследований, проведенных недавно в Тигирине, 95 % опрошенных считают, что слово «провинция» означает отсталость, неразвитость, и только 5 % утверждают, что слово это означает «отдаленность от центра» без дополнительных негативных ассоциаций.

Итак, обязательно ли отдаленность от центра означает отсталость и неразвитость? И если да, то почему тогда те же 95 % опрошенных считают, что лучшие представители современной украинской элиты вышли из Тигирина, а причины их переезда в столицу сводят к сугубо экономическим факторам?

В последнее время стало модно говорить и о «гагенбахском феномене». То есть о том, что лучшие представители немецкой элиты вышли из Гагенбаха. О причинах их переезда в столицу пока не говорят ничего, но, возможно, эти причины похожи на тигиринские.

Когда-то у меня, как и у большинства современных тигиринцев, было очень четкое и однозначное представление о том, что же такое провинция. Сейчас я понимаю, что здесь, как и в любом другом вопросе, не может быть однозначности. Лучший способ избежать однозначных трактовок — это методика ставить вопросы и не давать на них ответов. Ею-то я и воспользуюсь. Итак, мне хотелось бы знать следующее.

Что влияет на формирование понятия провинциальности? По каким критериям, кроме географических, можно отличить провинцию от центра? Действительно ли стоит проводить параллели между тигиринским и гагенбахским феноменами? В чем причина возникновения таких феноменов? Почему происходит миграция из этих двух городов? Что входит в понятие «провинциальный»? Возможно ли какое-либо объективное определение этого понятия? Можно ли утверждать, что объективной провинциальности не существует, а существуют только субъективные представления о ней? Что общего между провинциальностью и неполноценностью?

И наконец, самое трудное: как происходит переход от идеи к ее профанации?

Таких и им подобных вопросов можно поставить еще много. Но этих пока достаточно, чтобы начать дискуссию.

Этот материал вызвал гораздо больший шквал отзывов, чем ожидал главный редактор. Газета печатала эти отзывы в отдельной рубрике, рейтинг которой превысил даже прежний рейтинг репортажей Гориславы Галичанко, написанных из Тигирина. На некоторые из писем мне приходилось отвечать в той же рубрике, и таких писем становилось все больше.

Меня саму в этой полемике удивляло то, что большинство жителей Гагенбаха восприняли мою статью как личное оскорбление. По их мнению, сравнения с «какой-то отсталой Украиной» (такие высказывания я встретила в 235 письмах) были слишком обидными. А мои «разглагольствования» (большинство называло это именно так) абсолютно безосновательными. «Каждый немецкий ребенок еще в начальной школе усваивает, что такое провинция, а что — центр. Досадно, если уважаемая pani Halychanko до сих пор сомневается в простейших дефинициях. Может, стоит поработать над самообразованием, если уж украинская система образования так плоха», — такой совет я встретила в письмах 377 раз. «Если уж говорить о провинции, то вся Украина — глубокая провинция Европы, а Галиция — Австрии, и так было всегда», — 154 раза. И наконец: «Пусть украинские ученые исследуют аксиомы, немецкие налогоплательщики такие вещи финансировать не собираются», — 49 раз.

Я показала эту статистику главному редактору и предложила написать статью-опровержение и прекратить дискуссию, мотивируя тем, что тема такой дискуссии слишком «камерная» для газеты «Хальт!», выходящей самым высоким в Германии тиражом. Но редактор со мной не согласился. Он показал мне другую статистику: за время существования рубрики «Провинциальные дискуссии», то есть за последние два месяца, тираж газеты вырос в полтора раза. А учитывая, что все это выпало на летние месяцы, когда во всех изданиях традиционно фиксируется спад численности читателей, ни о каком прекращении дискуссии и речи быть не могло.

— Лучший способ заставить читателя покупать газету — это разозлить его, — сказал мне главный редактор «Хальт!». И я согласилась. В конце концов, у меня не было выбора, с профессионалами его уровня не спорят.

Выйдя из кабинета главного редактора, я закурила любимый «Голуаз» и почему-то вспомнила своего научного руководителя пана Свитыло В. И. Теперь уже бывшего, ведь меня, наверное, давно отчислили из аспирантуры. Он любит повторять: «Практическая журналистика — занятие для необразованных писак, ведь широкую публику никогда не интересуют по-настоящему серьезные вещи». Наверное, именно поэтому никто из написавших не отреагировал на мой последний вопрос. А он, кажется, самый важный во всей этой истории. Возможно, все дело в том, что идея Тигирина как идеального города — всего лишь проявление наивности тигиринских интеллектуалов, их коллективной слепой любви к своему городу, которая объясняется не столько сознательным выбором объекта этой любви, сколько отсутствием альтернативы. Другими словами, банальная профанация.

«Разгадка дела серийного убийцы»

Под такими заголовками вышли три самые популярные тигиринские газеты — «Подробности», «Документы и аргументы», «Аргументы и подробности». И все три статьи, как всегда, идентичные, прислала мне Снежана Терпужко. «Найдены убийцы шести полноватых мужчин среднего возраста, — писали газеты. — Виновным в совершении первых пяти преступлений все-таки признан гражданин К., который сознался в этом ранее. Судмедэкспертиза идентифицировала спрятанные им орудия убийства со следами крови. Шестое преступление было совершено соучастниками К., безработными гражданами П. и С., которые хорошо знали виновного и таким образом решили отомстить за его „пропащую душу“, как сформулировали они сами мотивы своих преступлений. Личности потерпевших установить до сих пор не удалось».

 

Ukrainian peep-show-3, или Неожиданные подробности

Дорогая Горислава!

С любовью. Твой Теобальд

По эпиграфу, с которого начинается это письмо, ты, безусловно, узнаешь, откуда я пишу. Надеюсь, ты еще помнишь неудачника Теобальда, который так и не защитил кандидатскую диссертацию, на написание которой потратил несколько лет своей жизни. Хотя не могу отрицать, что время, проведенное в Тигирине, многому меня научило. Теперь я совсем по-другому отношусь ко многим вещам. Например, к национальности. Ведь это неправда, что украинцы страдают только из-за своего комплекса неполноценности и при этом не являются националистами. В Тигирине я видел немало ультрарадикальных проявлений, вспомнить хотя бы пана Фиалко, заместителя главного редактора «КРИСа-2». Возможно, бедность украинского народа — расплата за взгляды таких людей. Это пока лишь моя гипотеза, но позднее я планирую заняться ее разработкой, когда закончу другие свои проекты. Один из них — создание национального героического эпоса украинского народа. Странно, что такая поэтическая нация не создала ничего, кроме печальных фольклорных песен и грустных воспоминаний о том, как Украина переходила из собственности российской в собственность Речи Посполитой, Литвы и снова России (возможно, хронологически страны-завоевательницы следует расположить иначе, я не специалист в украинской истории, но ты понимаешь, о чем речь). А вот эпоса наподобие «Песни о Нибелунгах» вам очень не хватает. У меня возникла идея написать такой эпос и выдать его за найденную старинную рукопись. Не с целью стяжать себе славу (ты видишь, я еще не совсем забыл ваши архаические выражения), а чтобы помочь Украине обрести национальную самоидентичность. Ведь без этого вы никогда не сможете стать полноценным европейским государством. Чувствую, что эта задача мне по силам, особенно если я могу рассчитывать на твою помощь. Ты ведь поможешь мне?

Хотя, в общем, цель моего письма — сообщить тебе совсем другое. Надеюсь, ты не восприняла мое внезапное исчезновение как нечто обидное для себя или проявление моей обиды на тебя. Думаю, причин для взаимных обид у нас сейчас нет. Хочу верить, что ты довольна своим теперешним существованием, а поэтому решаюсь считать простительными определенные свои поступки, которые при иной (или, как говорят у вас в Тигирине, инакой) развязке могли бы тебя обидеть.

Так вот, дорогая Гореслава (позволь мне эту неучтивость), я не знаю, какие выводы ты сделала из того, что с тобой случилось, но несколько вопросов у тебя должно было возникнуть. При условии, что ты думала над всем этим логически (хоть я и сомневаюсь, что женщинам свойственно логическое мышление, — прошу воспринимать это не как проявление мужского шовинизма, а лишь как констатацию физиологических особенностей женского организма).

Первая деталь, которую тыне могла не заметить — приглашение на твое теперешнее место работы принес тебе я. Как оно оказалось у меня? Очень просто: автором проекта «Ukrainian peep-show» был именно я. Хотя все произошло довольно случайно.

Однажды я пришел в гости к своему приятелю Гансу Кнехту, который работает главным редактором развлекательных программ на телеканале RTL-2. Мы достаточно долго квасили (о, как я люблю этот сленг, которого не найдешь ни в одном приличном словаре, эти словари вообще до отвращения приличные), и он рассказывал мне, что у канала в последнее время проблемы с рейтингом, из-за чего они стали терять рекламодателей и проигрывать конкурентам. На Ганса руководство возложило нелегкую обязанность найти идею для новой рейтинговой программы. А поскольку сейчас самые высокие рейтинги на телевидении собирает жанр reality show, то новая передача должна входить в эту нишу. Но предлагать нужно было что-то, чего нет на других телеканалах. Конкуренты на тот момент показывали несколько таких шоу: в одном придурковатого вида студент в прыщах пытался выжить в джунглях Бирмы, в другом группа ученых в полевых условиях училась пользоваться земледельческими инструментами каменного века, а в третьем энтузиасты переплывали на плоту Атлантический океан.

На это я заметил, что переплюнуть конкурентов им удастся, только если шоу не просто предложит новую тематику, но и нарушит какую-нибудь этическую норму, людям всегда нравится участвовать в чем-либо запрещенном. Например, подглядывать за кем-то в замочную скважину или читать чужие письма, желательно интимные. А если добавить к этому еще и условия какой-нибудь экзотической страны, где никто не бывал, успех гарантирован. Так, на пьяную голову, и возникла идея установить скрытые камеры в квартире привлекательной украинской журналистки (эротика + политика = коктейль успеха). Но реализовывать все это я сначала категорически отказался. Не соблазнила меня и солидная сумма гонорара.

Вскоре я почти забыл о разговоре со своим другом с телевидения и взялся за написание аналитической статьи «Украина глазами иностранца» для серьезного немецкого еженедельника. Работа отняла у меня почти целую неделю, но материал получился очень интересным (кстати, ты его видела, «КРИС-2», кажется, даже публиковал отрывки).

В статье я рассказал и о вашей газете, и о себе. Не буду скрывать, ты всегда привлекала меня как женщина, и, возможно, я даже увлекся бы тобой всерьез. Но, во-первых, я абсолютно убежден в обреченности всех смешанных браков, могу привести тебе 34 примера своих знакомых, которые пытались преодолеть взаимные расхождения в менталитетах, но ничего, кроме психологических травм и затрат на разводы, из этого не вышло. А во-вторых, я на тот момент не до конца был уверен в своей сексуальной ориентации. Если бы мои подозрения оправдались хотя бы частично (я имею в виду бисексуальность), вряд ли тебе это понравилось бы. Так вот, я всегда симпатизировал тебе, но старался держать дистанцию и не давать приязни перерасти в увлечение. И считаю, что это мне удалось.

Прошло определенное время после публикации, я вернулся в Тигирин дописывать диссертацию, и тут получил мейл от Ганса Кнехта. Он писал, что после моей статьи нашел в интернете сайт «КРИСа-2», связался по электронной почте с паном Фиалко, которому предложил установить скрытые камеры в квартире Гориславы Галичанко и передавать материалы съемок на RTL-2. Пан Фиалко согласился, канал уже получил материалы для первых нескольких серий и даже начал рекламную кампанию. Но проектом неожиданно заинтересовалась еще и газета «Хальт/», поэтому возникла идея параллельно с телевизионным показом печатать «Дневники украинской журналистки». Поскольку же твое согласие на участие в проекте у них липовое, то нужно, чтобы эти статьи за тебя кто-то писал. Изъявил желание пан Маргаритко, но его статьи не понравились руководству канала. Они были малопонятны немецкой публике, которая ничего не знает про Украину. Решили, что автором должен быть кто-то, кто одинаково хорошо знает реалии обеих стран. Тогда эту роль предложили мне.

Сначала я хотел возмущенно отказаться и рассказать все тебе. Но потом подумал, что рекламная кампания уже началась, значит, пути к отступлению отрезаны. Откажусь я, найдут другого немца, жившего на Украине. Не выйдет снимать тебя, камеры поставят какой-нибудь другой журналистке. А если соглашусь, то оба мы только выиграем. Ведь такие съемки — серьезное нарушение прав человека, и если информация о том, что все происходило без твоего ведома, будет обнародована, это уничтожит репутацию канала. Так что они у нас на крючке, и диктовать условия будем мы с тобой. Точнее, я — за тебя и за себя. Надеюсь, я неплохо позаботился о твоих интересах? О своих, кажется, позаботился хуже, но об этом позже.

Так я согласился и начал писать статьи для цикла «Дневники украинской журналистки». Теперь относительно того, как я себя чувствовал при этом. Сначала, когда я еще пребывал под властью традиционных стереотипов, регламентирующих принципы человеческого поведения, то ощущал вину перед тобой. Ведь если бы кто-то настолько бесцеремонно вмешивался в мою жизнь, да еще и пользовался моим доверием на правах друга, я бы никогда не простил его.

Но постепенно я начал больше углубляться в другой аспект этого дела. На тот момент мы с редактором развлекательных программ RTL-2 уже договорились, что под конец сериала тебе предложат работу на RTL-2 или в «Хальт!» (иначе тебе бы это никогда не светило). А если ты вдруг проявишь несвойственное тебе упрямство и не согласишься на переезд, то будем убеждать финансово. Перед таким аргументом еще никто не устоял. С тех пор, как была достигнута эта договоренность, я перестал чувствовать вину перед тобой, а иногда даже завидовал, ведь слава пришла к тебе сама, не пришлось и палец о палец ударить, чтобы войти в десятку самых популярных людей Германии. Представляешь ли ты, сколько другие прилагают к этому усилий, порой еще и напрасных? Только в клинике моего отца целое отделение (кстати, вечно переполненное) занимают творческие люди, которым не удалось прославиться, из-за чего они заболели тяжелой формой синдрома стерильности.

Но вернемся к «Ukrainian peep-show». Как ты уже знаешь, большинство скрытых камер было вмонтировано в крысу Агатангела. Это ноу-хау привлекло к шоу немало зрителей. Рейтинг передачи сильно вырос и после того, как исчез тот ваш голландец, а ты закрутила роман со следователем. Я настолько вжился в роль автора твоих дневников, что временами забывал, кто я на самом деле. Несколько раз я чуть было не проговорился тебе, — настолько привык к тому, что идет шоу и каждый третий немец ежедневно устраивается перед телеэкраном, чтобы увидеть очередные приключения из твоей жизни. Но тут выяснилось, что твой следователь работает на органы госбезопасности, а консультант был липовым, что тоже могло быть связано с разведкой. Дело становилось опасным, и настало время готовить хеппи-энд нашей сладкой истории. Вопрос был только в том, как именно ее закончить, ведь финал должен был быть эффектным.

И тут, смею добавить без лишней скромности, опять не обошлось без моей идеи. Именно я посоветовал предложить твоему любовнику принять участие в проекте. За солидное вознаграждение он записал на аудиокассеты ваши любовные сцены, подбросил тебе записку о свидании с Арнольдом, а уже делом пана Маргаритко было показать тебе мои статьи в «Хальт!». Все-таки я чувствовал определенную ревность, когда видел, что вам с Михаилом хорошо вместе и что ты почти готова выйти за него замуж. Возможно, при других обстоятельствах я решил бы, что это достаточно удачная партия для тебя. Но здесь нужно было действовать решительно. Что может больше растрогать зрителей и поднять твой рейтинг в их глазах, чем коварный и продажный любовник? Так и случилось. Финальная серия заняла самую высокую позицию в зрительском рейтинге. Я до сих пор получаю письма читателей и читательниц, которые выражают тебе свое сочувствие и рассказывают собственные душещипательные истории из жизни. Могу переслать тебе весь этот мусор, может быть, пригодится в журналистской карьере.

Что ж, ты лихо ведешь свою рубрику. Вынужден отдать тебе должное, не уверен, что мне удалось бы так же долго поддерживать интерес читателей. Ведь у тебя нет такой благодарной темы, какая была у меня, тебе каждую неделю приходится выдумывать что-то новое. Я хорошо знаю, как это трудно. Ты — молодец.

Однако это не меняет того факта, что прославилась ты прежде всего благодаря мне. Не кажется ли тебе, что ты мне кое-что должна за свою успешную карьеру? А если не кажется, то не боишься ли ты, что я могу признаться во всем публично, и все узнают, что слава твоя липовая, за тебя все сделали и придумали другие? Я предлагаю договориться по-хорошему. Пока у тебя достаточно времени, чтобы принять решение, так как мой сумасшедший отец какого-то черта решил, что мой синдром стерильности, им же самим и выдуманный, прогрессирует, я нахожусь на опасной второй стадии и нуждаюсь в срочном лечении. Меня насильно держат в отцовской клинике под пристальным контролем, но я занимаюсь в основном тем, что планирую побег, и рано или поздно все же убегу. Но когда я выберусь отсюда или докажу отцу, что полностью здоров, берегись! Нам есть о чем поговорить.

P. S. Привет крысику. Он по-прежнему с красным хвостом? А яйца? Тоже красные? Я полностью сменил прическу и стиль одежды. Теперь выгляжу, как типичный офисный клерк, и мне по кайфу.

* * *

Дорогая Горислава!

Профессор Полуботок-Свищенко

Я счел делом чести послать Вам письмо моего сына. Надеюсь, Вы не воспримете этот бред всерьез, так как в каждой строке проступает жестокая правда о том, в каком тяжелом состоянии находится сейчас Теобальд. Поверьте, мне как психоаналитику осознавать это не легче, чем Вам узнать горькую правду о Вашем друге. Я очень Вам сочувствую, потому что понимаю, как тяжело Вам сейчас. Вас предали все друзья. Печальный факт, но лучше знать правду, чем дальше им доверять и подвергать себя новым опасностям.

Клиника Шато д’Амур

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Наплюй на лихо, не тоскуй! — как говорил Ваш гениальный соотечественник, на «Энеиде» которого мы строим многие разновидности терапии.

Хотел предостеречь Вас от контактов с моим сыном, ведь даже если нам удастся вылечить его, нет никаких гарантий, что болезнь не вернется в любой момент. К сожалению, его заболевание свидетельствует о том, что синдром стерильности — это мутирующее заболевание, оно постоянно видоизменяется, и разработанные мной с другими пациентами методы терапии в случае Теобальда пока не дают никакого эффекта. До сих пор нам удавалось вылечивать вторую стадию почти полностью (вероятность регресса — 3 %) и смягчать симптомы третьей стадии. Но случай Теобальда гораздо сложнее. Кроме того, насколько мне удалось понять из путаных рассказов сына и его описаний в «Ваших» дневниках, в редакции «КРИСа-2» есть еще несколько больных синдромом стерильности. Это тем более огорчает меня, так как разрушает мою гипотезу о том, что такая болезнь — прерогатива только зажиточных стран, оказывается, в определенной среде она распространилась уже и в странах более бедных. Кроме того, хотел предостеречь вас от контактов с Вашими бывшими коллегами. Ведь больные синдромом стерильности могут быть очень опасны.

Желаю Вам всего наилучшего, и не держите зла на моего сына. Он всего-навсего несчастный больной человек. С большим уважением.

 

Эпилог

Информация о болезни Теобальда просочилась в прессу. И некоторые бульварные издания, где печатаются сплетни о жизни знаменитостей, написали, что Теобальд заболел из-за любви к Гориславе Галичанко. Где-то я даже читала романтическую историю о том, как сын известного психоаналитика, основателя немецко-украинской школы в психоанализе (так называют метод Полуботка-Свищенко в популярной периодике, хотя сам он страшно возмущен таким определением, противоречащим сути метода, и даже подавал в суд на несколько изданий), привез из Украины невесту, чем не только осчастливил всю семью, но и сумел раскрутить целую рекламную кампанию и заработать неплохие деньги. Еще где-то написали, что автор немецко-украинской школы в психоанализе на самом деле не Полуботок-Свищенко, а Горислава Галичанко, а профессор только воплощает в жизнь ее идеи. Кое-кто из журналистов предположил, что автором «Дневников украинской журналистки» был Теобальд, считая, что в повествовании сильно ощущается «взгляд со стороны», и его болезнь связана с депрессией из-за того, что вся слава досталась мне. Кто-то полагал, что болен синдромом стерильности на самом деле отец Теобальда, и сына он изолировал во время одного из приступов болезни. О дальнейшей судьбе Теобальда мне ничего не известно…

Все то время, что я живу здесь, меня не покидает чувство какой-то неправильности, сконденсированной, кажется, в самом воздухе и нависающей, как тучи, которые никак не могут разразиться дождем. Или же в воздухе все правильно, а это я сама что-то не так понимаю. Как бы то ни было, ощущение не исчезает. Недавно мне позвонил знакомый, который уехал из Тигирина несколько лет назад и теперь живет в Гамбурге, его тоже мучило похожее чувство. Однажды он заварил себе много чаю, взял трубку и целый день просидел на балконе, уставившись в небо. Сидел и ни о чем не думал, а под вечер его наконец осенило. «Здесь в небе совсем нет проводов, — сказал он мне. — Совсем нет, понимаешь. Не знаю, куда они их спрятали, наверное, куда-то под землю, а небо совсем чистое. Слишком чистое, и это нам мешает, потому что мы привыкли, что там должны быть провода».

И правда, подумала я, мы привыкли.