Мария Леонора Соареш

Земля любви, земля надежды. Испытание чувств

Книга 2

 

Глава 1

Ципора с болью смотрела на Камилию, худую, бледную, с выпирающим животом и красными от слёз глазами... Она прекрасно понимала состояние дочери. Ждать ребёнка и остаться без мужа —  кто бы не заплакал от такого горя? Что ждёт Камилию? Что ждёт её малыша? Материнское сердце надрывалось от сострадания. Чего бы только не сделала Ципора, лишь бы утешить дочку. Она была готова на всё. Но какой толк был от её готовности, любви, преданности? Она сама чуть не плакала, понимая, что бессильна, что ничем не может помочь...

Камилия бродила по дому как призрак. Всё у неё валилось из рук.

—  Бедное мое дитятко, —  горевала Ципора и проклинала тот день, когда муж привёл в их дом итальянца.

—  Лучше бы чуму! —  шептала она. —  Не так бы мучились!

Но потом она начинала думать о внуке, который должен был уже совсем скоро родиться, о том, что у них, слава Богу, есть, на что его прокормить и выучить, и уже сердилась на дочь: почему она льёт слёзы из-за какого-то прощелыги и не думает о ребёнке, родной кровиночке? Только о ребёнке и положено думать будущей матери. Она должна хорошо кушать, много гулять и радоваться тому, что Бог благословил её и послал потомство.

Когда Ципора пыталась сказать это дочери, Камилия смотрела на неё пустыми глазами и словно бы не слышала. Она была сосредоточена на одном —  на своём ожидании. Но ждала она не ребёнка, а Тони, одного только Тони, днём и ночью ждала любимого Тони.

Когда Тони наконец пришёл их навестить, она мгновенно вернулась к жизни. Щёки порозовели, глаза заблестели, Камилия вмиг похорошела, расцвела, ожила. Ципора глазам своим не верила: да может ли такое быть? Будто выпила волшебный напиток!

Так оно и было, волшебство кружило голову Камилии, и называлось это волшебство любовью.

Мать и отец надеялись, что после визита Тони дочь успокоится, займётся собой, засядет шить приданое малышу, и дни потекут мирно и радостно в неизбывных хозяйственных хлопотах. Но не тут-то было!

Апатия у Камилии в самом деле прошла, она очнулась и занялась бурной деятельностью, но совсем не той, о какой думали её родители. Она принялась выяснять, где поселился Тони. Да так энергично, что на поиски ушло совсем немного времени. Через два дня она уже знала, что муж живёт у приятеля на окраине Сан-Паулу. Камилия удивлялась сама себе: чего она медлила? Столько времени потеряла даром. Нужно было пуститься на поиски сразу же. Они давно были бы уже вместе!

Она словно бы забыла об их ссоре. О нежелании Тони продолжать семейную жизнь. О причинах этого нежелания. Как только она узнала адрес, ей стало всё казаться простым и ясным. Дело было совсем не в ней, не в Камилии, Тони захотел жить самостоятельно, вот и всё!

Камилия тут же принялась собирать чемодан.

Ципора попыталась отговорить дочь от необдуманного решения. Она прекрасно помнила, как Камилия точно так же собирала чемодан, чтобы отправиться в мастерскую Агостино. И что из этого вышло? Последствия этого решения они расхлёбывали до сих пор. И конца им не предвиделось...

Однако никакие уговоры Ципоры не подействовали. На все доводы матери Камилия механически повторяла одно и то же:

—  Я должна быть там же, где мой муж.

Ничего другого, добиться от неё было невозможно.

В конце концов, как и в прошлый раз, Ципора махнула рукой.

—  Поступай, как знаешь, —  с чувством безнадёжности сказала она, —  но думай сейчас больше не о муже, а о ребёнке!

С таким напутствием Камилия вновь покинула родительский кров, но вряд ли услышала материнское слово. Главным в жизни Камилии был Тони. Если бы ребёнок помог ей удержать его, если бы Тони сидел возле неё, гладил бы её живот и повторял, что ждёт, не дождётся сына, Камилия тоже ждала бы ребёнка с нетерпением. Гадала бы, кто родится. Боялась, что будет дочь, а не сын. Она бы преисполнилась ощущением важности происходящего. Будущий ребёнок стал бы для неё центром мира.

Но ничего подобного не произошло. Тони жил своей жизнью, оставив Камилию подурневшей, с испорченной фигурой. Её тошнило, ей плохо спалось. Она стала неуклюжей, неловкой, слезливой, обидчивой. Словом, будущий ребёнок стал для неё причиной множества неудобств и неприятностей. И она чувствовала только эти неприятности, а об остальном просто не задумывалась.

Вместе с тем будущий ребёнок был для неё возможностью вновь наладить семейную жизнь с Тони. И поэтому она, взяв чемодан и гордо выпятив живот, двинулась на очередную встречу с будущим счастьем.

Узнав, что дочь снова ушла из дома, Эзекиел принялся ругать жену:

—  Как ты посмела отпустить её? Ты что, не понимаешь, чем всё это может кончиться? Ты всегда была самой разумной женщиной, Ципора! Что с тобой произошло? Я не могу вас оставить дома одних без того, чтобы что-нибудь не случилось!

Ципора молча, с упрёком смотрела на мужа: как он смеет ей это говорить? Выходит, это она виновата в несчастье их дочери?! Она считала совсем по-другому.

Считать-то считала, но ссориться не собиралась: Ципора и в самом деле была разумнейшей женщиной на свете. Однако взгляд её был так выразителен, что Эзекиел понял, о чём думает жена, и сказал, понурившись:

—  Извини! У меня сердце болит за нашу Камилию и её будущего ребёнка! Если бы я знал, как всё повернётся, то я бы этого Тони на порог не пустил. А если бы и пустил, то держал бы в магазине за прилавком, хоть никаких способностей к коммерции у него нет, и не было!

—  Дело не в тебе, дорогой! Ты сделал для дочери всё, что мог. И даже не в Тони. В чём его можно упрекнуть? Он такой, какой есть, у него всё на лице написано, —  вздохнула Ципора. —  Дело в Камилии. Разве могла разумная девушка пожелать себе такого мужа? Мало ли что говорит нам сердце. В житейских делах оно плохой советчик. Для счастья в жизни нам дан разум. Разумная женщина и несчастье превратит в счастье, а неразумная измучит всех вокруг и сама измучится.

Эзекиел согласно закивал и обнял жену: его Ципора при любых обстоятельствах оставалась самой разумной женщиной, он много раз убеждался в этом, и благодарил судьбу за то, что сделал правильный выбор.

Не жалела о своём выборе и Ципора, хотя в молодости она тоже изведала сердечные бури. Оба они жалели свою дочь, которой досталось такое страстное и неуёмное сердце, и не понимали, чем и как можно помочь ей.

Камилия появилась в комнате Жозе Мануэла совершенно неожиданно. Он с изумлением уставился на беременную женщину с чемоданом, не сомневаясь, что она ошиблась дверью, и приготовился забрать у неё чемодан и проводить туда, куда она скажет.

—  Простите, но я буду жить здесь, —  твёрдо заявила нежданная гостья, —  я буду жить вместе со своим мужем Тони.

Жозе Мануэл потерял дар речи, но потом всё-таки попытался встать на защиту собственной территории.

—  Мне кажется, что тут и для двоих маловато места, —  сообщил он. —  А уж для троих... Поскольку предполагается и третий...

Он выразительно покосился на живот Камилии.

—  Это наше дело, —  безапелляционно подхватила она, —  мой муж и я...

—  Находитесь в комнате, которую снимаю я, —  уже гораздо твёрже произнёс Жозе Мануэл. —  И я пока ещё никому не говорил, что собираюсь сдавать часть этой жалкой комнатёнки. Кстати, когда мой приятель Тони вселялся ко мне, он ничего не говорил по поводу семьи и тем более —  её прибавления...

—  Как? Он не говорил, что женат? —  поразилась Камилия. —  И про ребёнка ничего не говорил?

Эго сообщение было для неё тяжким ударом, лицо её исказилось, из глаз были готовы политься слёзы.

Жозе Мануэл подумал: ну и ну! Только этого мне не хватало! Дёрнул меня чёрт задержаться сегодня дома!

—  Ну вот что, милая, свои проблемы вы разрешайте с мужем. Жить вам тут негде! Против вашего присутствия на моей территории я решительно возражаю. И Тони скажу то же самое. Если вы собираетесь жить вместе, немедленно подыскивайте себе помещение!

—  А пока немедленно принесите мой чемодан снизу! —  распорядилась Камилия, уже справившись с собой и решив, что будет бороться за своё счастье до конца.

И Жозе Мануэл послушно спустился вниз, взял чемодан и собственноручно внёс его в комнату, против вселения в которую только что так категорически возражал. После чего Камилия расположилась отдохнуть на его постели, поскольку та была единственной в комнатенке, а Жозе Мануэл тихонько покинул помещение, почёсывая затылок. Жизнь преподнесла ему очередной сюрприз, и с ним нужно было как-то сжиться. Через секунду Жозе Мануэл уже улыбался: у него появился повод забежать к доне Мадалене и пожаловаться ей, а заодно узнать новости Нины.

***

Грузчики на рынке всегда стояли за рыбными рядами у складов. Оттуда их разбирали на разгрузки. Тони позвали разгружать на другом конце рынка фуры с овощами, и он со вздохом принялся за работу.

Таская мешки и корзины, Тони всегда вспоминал своего первого благодетеля на бразильской земле —  грузчика—  негра Матироса. Думал ли тогда Тони, что и для него самого пределом мечтаний будет работа грузчика? Мысли у Тони были невесёлыми, —  жизнь не заладилась, он не видел впереди никаких перспектив. Все его начинания пока что кончались крахом. Тони всё чаще жалел, что пренебрёг музыкальными способностями, они могли бы послужить ему лучше, чем послужили художественные. Он пытался представить себе, чем бы мог заняться, но ничего не мог придумать. И, если говорить честно, ему вообще не думалось: тяжёлая физическая работа отшибала все мысли.

Домой Тони возвращался усталый, едва передвигая ноги. Добравшись до дома, он валился на свой матрас и засыпал. И сейчас только об этом и мечтал. Но на этот раз его ожидал сюрприз, о котором ему сообщила Мадалена. Он повстречал её на рынке, и она сказала, что Камилия решила жить с ним вместе и перебралась в комнату Жозе Мануэла. У Тони упало сердце. Он не был готов к появлению Камилии.

Целый день он раздумывал о предстоящей встрече. По лестнице поднимался так медленно, будто к каждой ноге ему привязали по пудовой гире. Медлил он и перед тем, как войти в комнату. Но едва вошёл —  Камилия тотчас же повисла у него на шее, и эта гиря была потяжелее всех пудовых.

—  Тебе не из-за чего огорчаться, Тони, —  радостно произнесла она, —  мы будем жить совершенно самостоятельно! Я поняла, что тебе не понравилось жить с моими родителями! Теперь у нас всё будет хорошо, и ревновать тебя, я тоже не буду, —  поспешно пообещала она, очевидно, полагая, что соединить разбитые судьбы так же просто, как склеить чашку.

Тони постарался помягче разомкнуть её руки, по лицу его было видно, что он страшно напряжён и недоволен. Он отстранил от себя Камилию, и у той на глазах появились слёзы. Но эти слёзы уже не трогали и не волновали Тони. Они его раздражали, и больше ничего.

—  Мне кажется, что, приехав сюда, ты совершила очередной опрометчивый поступок, —  начал он.

Смертельно обиженная Камилия не упустила возможности начать ссору:

—  Какие ещё опрометчивые поступки я совершила? Вышла за тебя замуж?

Конечно, Тони имел в виду именно это и, конечно, не признался в этом. Он ушёл от ответа, предложив:

—  Давай я провожу тебя домой, дорогая. Мой друг пустил меня к себе из чистого милосердия. Нам тут и вдвоём повернуться негде.

Но Камилия и слышать не хотела о родительском доме.

—  Муж и жена должны жить вместе, —  твердила она. —  Мы с тобой клялись перед алтарём, что до конца своих дней не разлучимся, наши руки и сердца соединили два священника, так что союз наш нельзя разорвать из-за пустой прихоти. Бог накажет тебя Тони, если ты откажешься от своей законной жены и ребёнка, рождённого в браке.

Тони тяжко вздохнул. Он успел убедиться, как упряма Камилия. Она готова была добиваться поставленной цели любыми средствами.

—  Камилия, у нас, католиков, запрещено поминать имя Бога всуе. Господь сам разберётся, кого наказывать, а кого нет. Но меня всегда учили, что для Бога главное —  терпение и смирение, а у тебя я не вижу ни того, ни другого. Не будем заноситься в небесные сферы, обратимся к нашей грешной земле. Где ты собираешься спать, Камилия?

Тони обвёл глазами маленькую комнатушку, где стояла только одна кровать, и никак не могла уместиться другая.

—  Вместе со мной на полу? Или вместе с Жозе Мануэлом на кровати?

—  Мы можем снять комнату, —  предложила Камилия, на этот раз пропустив мимо ушей обидные слова мужа.

—  Кто мы? Я не могу, —  резко заявил Тони. —  Или ты думаешь, я живу здесь потому, что обожаю спать на полу возле чужой кровати?

—  Тогда, может, стоит вернуться со мной к моим родителям, —  тут же подхватила Камилия, —  мой отец купил нам прекрасную кровать.

—  Тебе, безусловно, стоит вернуться. И спать на прекрасной кровати, а не на полу. Пойдём, я провожу тебя домой, —  тут же подхватил Тони. —  Я рад, что ты всё-таки поняла: здесь нам втроём никак не разместиться!

—  Ничего я не поняла! —  резко отозвалась Камилия. —  Я пришла к мужу, а где он уложит меня спать —  это уже не моя проблема.

—  Разумеется, это моя проблема, —  сердито вскинулся Тони. —  Но мне, ни к чему лишние проблемы! Ты меня поняла? Такие проблемы мне ни к чему!

Ссора разгоралась, и конца ей не предвиделось. Что бы ни делала, что бы ни говорила Камилия, Тони испытывал только раздражение, а чем больше он раздражался, тем судорожнее цеплялась за него Камилия.

Она уже поняла, что ничем его не растрогает: живот, слёзы, ласки, отчаяние вызывали у него единственную реакцию —  злость. Тони всё больше каменел, отчуждался и замыкался. Но Камилия ничего не могла с собой поделать. Отчаяние её было так велико, боль неразделённой любви так невыносима, что она рыдала в голос и сулила своему мужу все блага мира, только бы он остался с ней, позволил ей быть с ним рядом. Не в силах прекратить истерику жены, Тони с тоской оглядывался по сторонам, словно собирался бежать, но только не мог понять, куда.

—  Пойдём, я отведу тебя к родителям, —  безнадёжно повторял он время от времени. Но Камилия словно бы и не слышала его.

Тони представил настроение Жозе Мануэла, который, конечно же, уступит свою кровать Камилии и будет вынужден спать на полу, и стал действовать более решительно. Он обхватил Камилию за талию и почти понёс к двери. Наплакавшаяся Камилия, почти что, не сопротивлялась. Да и попробуй оказать сопротивление железным рукам, которые взяли тебя в оборот! Работа грузчиком не прошла для Тони даром, он стал необыкновенно сильным и крепким.

Жозе Мануэл сидел возле Мадалены и с наслаждением изливал ей свои обиды:

—  Я пустил к себе Тони только потому, что он —  ваш родственник. Если он поселит у меня ещё и свою жену, то я попрошусь ночевать к вам. Вы сами понимаете, мне там не будет места.

Мадалена в притворном ужасе замахала на него руками.

—  Что надумал! Только посмей порог переступить! Мы с Ниной живо тебя образумим!

—  Неужели моя готовность жертвовать собой ради вашей родни не заслуживает награды? —  поинтересовался Жозе Мануэл. —  А я-то думал, что вы с такой же радостью примете меня, с какой я —  вашего Тони.

—  Вот увидишь, наш Тони живо разберётся со своей Камилией. Мы не из тех, кто церемонится, если что-то нам не по нраву. Ты в этом убедишься. Я бы на месте Тони очень рассердилась: таскаться с таким животом вверх и вниз по нашим лестницам, значит, наделать вреда и себе, и ребёнку! Раз посадил тебя муж под крыло родной мамочке, сиди и дожидайся его в покое и холе!

Мадалена всерьёз не одобряла Камилию: с её-то сроком тащить чемодан, неведомо куда ехать! Удивительное, непростительное легкомыслие!

Жозе Мануэл слушал Мадалену вполуха, и всё поглядывал на дверь, надеясь, что вот-вот появится Нина. Он собирался просидеть в гостях столько, сколько нужно, чтобы её дождаться. Но Мадалена нарушила его планы.

—  Нечего здесь рассиживаться! Отправляйся! Помоги Тони! Вы —  мужчины, вы не понимаете, какой опасности подвергает себя Камилия! Отправьте её домой немедленно! Если будет надо, беги ко мне, я сама вам помогу.

Но помощи не потребовалось, Тони сам справился с упрямицей и чуть ли не на руках донёс её до родительского дома.

—  Я буду тебя навещать, —  пообещал он. —  Не смей больше выкидывать таких штук!

Камилия снова разрыдалась. Тони махнул рукой и двинулся по улице, не оглядываясь.

Ципора приняла дочь в свои объятия.

Не прошло и нескольких дней, как у Камилии начались схватки. Дело шло к вечеру. Эзекиела не было дома, он задержался в лавке. Ципора срочно послала за повитухой. Камилия кусала губы и стонала. Когда схватки стали особенно сильными, она принималась звать Тони, как будто он мог ей помочь.

—  Тони! Тони! —  кричала она. —  Я рожаю нашего ребёнка! Тони, где ты?

Ципора только вздыхала. Она не помнила, чтобы во время родов ей хотелось видеть Эзекиела. Своего ребёночка, да. Но Эзекиела? Всё-таки её дочь была не совсем нормальной, Ципора всё больше убеждалась в этом.

Камилия мучилась долго, как это часто бывает при первых родах. Роды были трудными. Тяжело пришлось Камилии, тяжело повитухе. Ребёнок никак не хотел кричать, наконец раздался слабый писк. И повитуха передала обмытого ребёнка счастливой Ципоре.

Камилия лежала без кровинки в лице и равнодушно смотрела в пространство.

—  Сын! У тебя родился сын, доченька! —  радостно твердила Ципора. —  Наследник! Твой муж будет доволен. Мужчины гордятся сыновьями-первенцами.

Едва заметная улыбка тронула губы Камилии и тут же исчезла.

—  Я устала, —  сказала Камилия. —  Очень устала. Мне кажется, я устала навсегда.

—  Устала, доченька, так отдохни, —  тихонько отозвалась Ципора, —  поспи. Выспись как следует. Теперь уже можно.

Эзекиел был счастлив. Он мечтал о внуке, и мечта его исполнилась.

—  Мой наследник будет правоверным иудеем, что бы ни решили его мать и отец, —  твердо заявил он.

Ципора покачала головой.

—  Я бы всё-таки с ними посоветовалась, —  осторожно сказала она.

—  Я бы тоже, —  энергично закивал Эзекиел, —  но только где взять этого Тони? Мы даже не можем сообщить ему о рождении сына.

На самом деле Эзекиел лукавил, не так-то уж трудно было разыскать Тони. Во-первых, Камилия побывала у него и могла дать адрес. Во-вторых, он и сам мог легко его разыскать. Но Эзекиел не хотел появления Тони, не желал лишних разговоров и лишних ссор. Он сделал вид, что не хочет беспокоить дочь, напоминая об ушедшем муже. Не стал и сам наводить справки. Эзекиел хотел растить мальчика сам, хотел, чтобы Тони навсегда исчез из их жизни, хотел, чтобы Камилия позабыла о нём и когда-нибудь вышла замуж за правоверного еврея. Вот чего хотел Эзекиел и не спешил сообщать Тони о рождении сына. Мальчику нужно было сначала придумать имя, потом совершить обряд обрезания, а уже потом сообщать отцу такую важную новость. Или вообще ничего не сообщать, раз тот не появляется в доме жены, хотя прекрасно знает, что ей вот-вот рожать.

Так считал Эзекиел. Ципора с ним не спорила. Камилия тоже. После родов она погрузилась в странное состояние. Она словно бы разучилась улыбаться, всё пугало её, она часто плакала. Плакал и малыш.

—  Нервы! Это всё нервы, —  вздыхала Ципора. —  Нужно бы купить каких-нибудь капель. Может, им обоим полегчает.

Хлопот у неё хватало, состояние дочери внушало большие опасения, —  Камилия была тяжело больна, и Ципора опасалась за её жизнь.

 

Глава 2

Мартино вернулся из очередной поездки. Ещё в дороге он заранее радовался уюту семейного очага, размеренному образу жизни. Он соскучился без Марии, без её заботы, и с нетерпением ждал трапезы вдвоём, предвкушая, как жена выбежит ему навстречу, как он её обнимет... Но жены не оказалось дома. Мартино встретили только нянька с приёмным сыном.

Дурное предчувствие сразу сжало сердце Мартино.

—  И часто сеньора уходила из дома? —  спросил он.

—  Да, достаточно часто, —  простодушно ответила нянька. —  Она бы и мальчика брала с собой, но стоит ли таскать ребёнка по жаре?

Мартино тут же отослал няньку с мальчиком в сад, сел и задумался. Собственно, в том, что Мария уходила часто из дома, не было ничего дурного. Естественно, что молодой женщине не хочется сидеть взаперти, ей доставляют удовольствие прогулки по магазинам. Да и просто прогул¬ки тоже не вредят здоровью. Мартино постарался убедить себя, что в частых отлучках нет ничего особенного.

Мария вскоре пришла, но не радость расцвела на её лице при виде вернувшегося из дальней поездки мужа, а мелькнуло что-то вроде испуга.

Подозрения вновь завладели сердцем Мартино.

—  Где ты была? —  спросил он резче, чем хотел, и самый естественный при других обстоятельствах вопрос прозвучал как начало пристрастного допроса.

—  В церкви, —  коротко ответила Мария.

На самом деле она виделась с Дженаро, узнавала новости о Тони, но никаких новостей пока не было.

Тон жены ещё больше насторожил Мартино, он ей не поверил, но расспрашивать больше не стал. И даже постарался отогнать от себя подозрения, подошёл, обнял жену и почувствовал, как она напряглась в его объятиях. За время его отсутствия она не стосковалась о нём, она от него отвыкла...

—  Когда же мы переедем в собственный дом? —  с замиранием сердца спросила мужа Мария. Ей совсем не хотелось покидать Сан-Паулу. Больше того, она с ужасом думала, что Мартино скажет: завтра. И что тогда будет с ней, с Дженаро, с её поисками Тони?

—  Не знаю, дорогая, —  честно признался муж, про себя подумав, что не пожалел бы никаких денег, лишь бы увезти жену с ребёнком немедленно и как можно дальше отсюда. Но его порадовало, что Мария беспокоится о собственном доме, и он принялся объяснять: —  Ты сама понимаешь, насколько сложное дело —  обосноваться на новом месте. Фарина поначалу уговорил меня попробовать взять бесплатную землю от государства, но поразмыслив как следует, я отказался от этого. Сегодня её дали, а завтра возьмут обратно. Ты со мной согласна?

—  Конечно, —  кивнула Мария.

Мартино потянулся к ней с поцелуем.

—  Как я соскучился по тебе, трудно даже себе представить! —  сказал он, страстно прижав к себе жену. —  Но я тружусь, не покладая рук, чтобы свить для нас с тобой уютное гнёздышко, где бы мы мирно прожили до конца наших дней. А ты? Ты без меня скучала?

—  Конечно, дорогой, —  отозвалась Мария.

Она чуть отстранилась от соскучившегося супруга и предложила:

—  Мне кажется, ты с дороги проголодался. Пойду, закажу завтрак поплотнее.

—  Проголодался, но насытит меня вовсе не завтрак, —  игриво заявил Мартино. —  Может, ты закажешь сразу ужин?

—  Невозможно, —  очень серьёзно ответила Мария. —  Сейчас двенадцать часов дня.

—  Жаль, —  шутливо посетовал Мартино. —  Тогда после еды придётся услаждаться чтением газет.

Газет Мартино не видел тоже недели две и купил по дороге целую пачку.

Пока жена занималась завтраком, Мартино поиграл немного в саду с приёмным сыном. Он нашёл, что мальчуган очень вырос и прекрасно выглядит. Про себя он погрустил о ребёнке, которого они потеряли. И тут же подумал, что сейчас им самое время завести второго. Беременность была бы лучшей гарантией их семейного будущего.

—  Нужно как можно быстрее покупать дом, —  твёрдо произнёс он вслух и с улыбкой добавил: —  И как можно дальше от Сан-Паулу. Потом развернул пахнущую типографской краской газету, ожидая, что вот-вот жена войдёт с душистым кофе, свежеиспечёнными булочками и большим бифштексом. Здесь, в Америке, Мартино пристрастился к жареному мясу, которого почти не ел в Италии.

Но на первой же странице он обнаружил сообщение, которое снова повергло его в мрачность. Он прочитал набранное большими буквами объявление, что некий Дженаро разыскивает своего сына Антонио, проживающего в Сан-Паулу. Только этого ему не хватало! А что если Мария?.. Он задумался, какова будет реакция его жены на подобное сообщение, наткнись она на него в газете? Хорошо, что женщины газет не читают. Они предпочитают ходить в церковь, которая заменяет им все новости. Мартино даже обрадовался, что Мария и здесь ходит в церковь. Подумал, что напрасно отнесся с недоверием к ее словам. Но чем больше размышлял Мартино, тем больше мрачнел. Если Тони живёт где-то рядом, будущее не сулило ему, Мартино, ничего обнадёживающего. Пока он ни в чём не мог упрекнуть жену, но чувствовал: если на горизонте появится её первая любовь, сердечный покой будет нарушен. И как она себя поведёт, что решит, неизвестно.

С каждой минутой лицо Мартино становилось всё жёстче, и всё резче обозначались складки возле рта. Лицо его выражало непреклонную решимость. Он был готов на всё, покой своей семьи он должен был сохранить любыми средствами!

Мария, увидев лицо мужа, встревожилась: таким она никогда его ещё не видела.

—  Что случилось? —  спросила она, невольно подумав, что именно такое выражение лица будет у Мартино, когда он узнает о её розысках Тони.

—  Ты уже нашла Тони? —  спросил он.

—  Нет, —  ответила Мария.

—  Но ты его искала? —  инквизиторским тоном продолжал допрос Мартино.

И вдруг Мария поняла, что не хочет и не будет врать. Дело было настолько серьёзным, что никакая ложь не спасёт их.

—  Да, искала, —  призналась она. —  Я искала свою любовь, и, если бы нашла, то вряд ли бы вернулась.

Мартино побледнел. Он не ожидал подобной прямоты. Не ожидал и той злобной ярости, которая вспыхнула в нём и была ответом на эту прямоту, граничащую с бесстыдством.

—  А я бы тогда убил вас обоих! —  выпалил он. И тоже сделал неожиданное признание: как тех трёх крестьян в Чивите, которые посмели выпустить в меня пули.

Теперь настала очередь бледнеть Марии, но она побледнела не от ужаса, не от страха, а от негодования.

—  Ты убийца? —  переспросила она. —  Ты посмел посягнуть на человеческую жизнь?

—  Это были не люди, —  ублюдки! А ты думала, что я глотаю обиды, не отомстив? —  спросил он насмешливо.

—  Честно говоря, я об этом не думала, но мне будет страшно оставаться с тобой под одной крышей, зная, на что ты способен, —  сказала она.

—  Значит, совесть твоя не чиста? Значит, ты чувствуешь себя преступницей, которой грозит наказание? —  угрожающе вопрошал Мартино.

—  Нет! Зная, что нечиста твоя совесть! Зная, что преступникам место в тюрьме и убийцы не разгуливают на свободе! —  отвечала Мария.

—  Кровная месть всегда была делом чести для дворянина. А по-твоему, отомстить тем, кто посягал на мою жизнь —  преступление?! —  возмутился Мартино.

—  Да! —  только и ответила Мария, и это короткое «да» прозвучало как выстрел.

Между супругами внезапно разверзлась такая пропасть, через которую вряд ли можно было перебросить мост. И случилось это так внезапно, что оба были ошеломлены. Впрочем, Мартино тут же опомнился. Он прекрасно знал страстную и непримиримую натуру своей жены. Сейчас у неё было слишком много оснований для того, чтобы поссориться с ним и даже пойти на разрыв. Он видел, что она готова к этому, что ей этого хочется, и понял: самая главная его задача —  сохранить мир.

—  Не будем об этом, дорогая, —  совсем другим тоном сказал он, —  знай только, что для меня древний кодекс чести священен, в моей семье все обиды смывали кровью. И так же священен для меня семейный очаг и моя жена. Я люблю тебя, Мария, и буду любить всегда. Тебя, нашего сына, наших будущих детей.

Мария молчала. Пока ей нечего было ответить мужу. Она знала, что клятвой у алтаря, своим обещанием верности перед Богом и людьми связала себя с этим человеком на всю жизнь. Он принял её сына, сделал своим наследником, и теперь её долг быть ему женой и следовать за ним повсюду. Не её делом было разбирать, кто преступник, а кто нет. Господь сам накажет того, кого следует. Но долг долгом, а любовь любовью, и чувство говорило Марии совсем другое. Оно говорило о том, как сладко жить с любимым, как он добр, щедр, талантлив, красив, и как невыносимо оставаться с тем, кого не любишь... Голос долга и голос чувства спорили в сердце Марии, но пока ни один из них не взял верха над другим.

Супруги сидели напротив друг друга и молчали. Молчание нависало тяжело, как гроза, и разрядило его появление слуги.

—  Сеньора Мария, —  обратился он к молодой женщине, —  какой-то старичок просит вас выйти к нему с сыном.

Мартино вопросительно посмотрел на жену: в нём вновь пробудились самые худшие подозрения. Он не сомневался, что пришёл к Марии Дженаро, что Мария ищет вместе с ним Тони. Более того, она познакомила со стариком мальчика и, очевидно, не скрыла, что он его внук. Но задав несвоевременный вопрос, Мартино мог бы вызвать новый взрыв, а это не входило в его планы.

—  В этом городе у меня нет знакомых, —  ответила Мария слуге. —  Я не выхожу к незнакомым людям.

Мартино вновь посмотрел на жену. Мария ответила ему твёрдым спокойным взглядом, и он понял: свою тайну она не доверит ему никогда. Понял и другое: настаивать и требовать доверия он тоже никогда не будет. Они вступили в новую фазу взаимоотношений, и нужно было быть очень осторожным, чтобы эти отношения сохранить.

Мартино вновь взялся за газету, ещё раз перечитал объявление и запомнил хорошенько адрес.

—  Наверное, мне снова придётся уехать, —  сказал он Марии. —  Я не успел тебе сказать, что приехал совсем ненадолго.

Глаза Марии блеснули, и он понял, что она рада его отъезду. Но она тут же опустила глаза.

Опустил глаза и Мартино, и тоже сделал это, чтобы притушить их блеск. Он знал: вновь разгорается битва за будущее, за Марию, и хотел выиграть эту новую битву.

Мартино поблагодарил жену за завтрак и спустился в сад. Он сидел в плетеном кресле-качалке и размышлял. Ему было о чём подумать. Прошёл час или полтора, сколько именно, он и сам не знал, но когда он встал с кресла, в его голове был готов план действий. Во-первых, он решил, что постарается немедленно всеми правдами и неправдами купить фазенду Франсиски. Фазенда понравилась ему. Она была именно той усадьбой, которая вполне подошла бы им для жизни. Медлить с покупкой земли было смерти подобно. И не земли, —  им был нужен готовый, удобный дом, куда как можно скорее он сможет увезти Марию подальше от всех соблазнов. Во-вторых...

Мартино надел шляпу и, пообещав вернуться к обеду, вышел из дома. Зная адрес, отыскать пансион Дженаро было несложно.

Боже! Как спешил вниз Дженаро, услышав, что его спрашивает какой-то итальянец! Он не сомневался, что сейчас увидит Тони, своего обожаемого сына, с которым они наконец-то помирятся и уже никогда не расстанутся. Но, увидев гостя, окаменел: перед ним стоял проклятый фашист Мартино.

—  Я знаю, что вы приходили к моей жене Марии, —  не дав Дженаро вымолвить ни слова, начал Мартино, —  жена мне всё рассказала, и...

—  Ваша жена ничего не могла рассказать вам, —  тут же Дженаро осадил его. —  Я совершенно случайно увидел, как Мария входила в пансион, запомнил адрес и решил навестить её. Могу я узнать от вас, как она поживает?

—  Прекрасно! —  ответил Мартино. —  И я попросил бы и вас, и вашего сына оставить нас в покое! Имейте в виду: если ваш сын приблизится к моей жене, я убью его. В Италии я не имел такой возможности, но в Бразилии при первой же попытке вашего сына бросить тень на моё доброе имя я его пристрелю.

—  «Доброе имя», на мой взгляд, явное преувеличение, —  не остался в долгу Дженаро, —  а что касается моего сына, то я впервые рад тому, что понятия не имею, где он находится. Ваши угрозы, Мартино, оставьте при себе, и передайте самый тёплый привет Марии. В чужих краях начинаешь ценить соплеменников.

—  Посмейте только навязать ей своё общество, и вам не поздоровится, —  ещё раз пригрозил Мартино и направился к выходу.

—  Мне и так нездоровится, и не вам диктовать, что мне делать, —  буркнул ему вслед разозлённый Дженаро.

—  Если понадобится, мы выкрадем и женщину, и ребёнка, —  пообещал Маркус, который стал невольным свидетелем разговора. —  Не забывайте, сеньор Дженаро, что у вас тут много друзей!

—  Спасибо, Маркус, —  растроганно поблагодарил старик, —  мне приятно это слышать.

Зато Марии было совсем не приятно выслушать то, с чем пришёл к ней Мартино. Муж не желал продолжения её дружбы с Дженаро, и поэтому счёл нужным высказать всё, что думал по этому поводу.

—  Я всё знаю, Мария, —  начал он, —  и не надо мне лгать, что ты понятия не имеешь о том, кто такой Дженаро.

—  Мы встретились с ним совершенно случайно, —  надменно сказала Мария, —  и, наверное, нет ничего удивительного в том, что мы узнали друг друга.

—  Вы не только узнали друг друга. Вы стали видеться и стали искать вместе его сына, —  с уверенностью заявил Мартино.

—  На твоём месте я не стала бы напоминать мне о Тони. Но раз ты напомнил, то тебе же хуже. Я ухожу от тебя. Я не буду, не могу с тобой больше жить!

Мария и сама не ожидала, что с такой лёгкостью выскажет своё самое заветное желание, но она высказала его, и ей стало гораздо легче.

Мартино не ожидал этого.

—  Ты разыскала его? —  спросил он.

—  Нет. При чём тут это? Я не сумела полюбить тебя. И больше не хочу мучиться.

Ответ был настолько исчерпывающим и обезнадёживающим, что Мартино несколько растерялся.

—  Не говори, будто ты не знал, что я тебя не люблю, —  продолжала Мария.

—  Знал, но надеялся на другое, —  признался он.

—  Твои надежды не оправдались, —  отрезала она. —  Мы разъезжаемся.

—  И как ты собираешься жить? —  поинтересовался он.

—  Отец оставил мне немалое состояние, —  заявила Мария.

—  А мне он оставил право распоряжаться им, —  сообщил Мартино, —  так что ты вправе пользоваться им только до тех пор, пока являешься моей женой. Поэтому подумай, прежде чем уходить от меня. И потом, я вправе оставить у себя своего сына, он записан на моё имя...

Мария больно прикусила губу, такого удара она не ожидала.

 

Глава 3

Маурисиу встретил Франсиску на вокзале. Она едва поздоровалась с ним, держалась отчуждённо, холодно. Но Маурисиу постарался не обращать внимания на её настроение и сделал вид, что они никогда не ссорились. Взял заботливо вещи, отнёс их в автомобиль, и, когда мать уселась с ним рядом на переднее сидение, спросил как можно непринужденнее:

—  Удачно съездила?

—  Не слишком, —  обронила Франсиска. —  Но немного кофе я всё же продала, —  не удержалась она и похвасталась. —  Для кризисных времён это большая удача!

—  Ты вообще у нас удачливая, —  подольстился сын.

Франсиска посмотрела на него насмешливо.

—  Удачливыми называют тех, кому с детьми повезло. О себе я этого сказать не могу, —  произнесла она и больше за всю дорогу не проронила ни слова.

Маурисиу понял, что главная гроза впереди, и решил хоть как-то подстраховать Беатрису, на которую должны были обрушиться главные громы и молнии. Он был рад, что мать не спрашивает ни о Катэрине, ни о малыше, что за это время с ним самим не произошло ничего такого, в чём стоило бы виниться перед матерью и страшиться её гнева.

Остановив автомобиль перед крыльцом, он внёс вещи в дом и, с облегчением произнеся: «Отдыхай, мамочка», —  поспешил в свой домишко, который с воцарением в нём Катэрины стал необыкновенно уютным.

Франсиска грозным голосом позвала Жулию, и та мигом прибежала на зов. Вода для ванны была уже нагрета, обед приготовлен, так что хозяйке оставалось, нежась в тёплой ванне, выслушивать новости. Но и новостей было совсем немного, всего одна: приходил с визитом сеньор Фарина вместе с сеньором Мартино.

—  Я свою усадьбу не продам, —  тут же вскинулась Франсиска. —  Не продам никогда! Пусть не надеются!

—  Сеньору Мартино, видимо, очень пришлась по душе ваша усадьба, —  мягко кивнула головой Жулия, —  уж он так смотрел вокруг, так смотрел, что казалось, ещё минутка, и съест!

—  Подавится! —  откликнулась Франсиска из пенной воды.

Она припомнила сдержанного, аккуратного, одетого с иголочки Мартино, который держался как бы в тени Фарины, но, тем не менее, ощущал себя хозяином. Как ни странно, но и этот мужчина был ей небезразличен. Именно в ту минуту, нежась в тёплой ванне, Франсиска отдала себе в этом отчёт. Открытие произвело на неё неприятное впечатление, и она постаралась от него заслониться.

—  Что поделывает Беатриса? —  внезапно поинтересовалась она.

—  С племянником возится, —  дипломатично ответила Жулия.

—  Целыми днями так и возится? —  уточнила Франсиска. —  Или всё-таки больше возится с итальяшкой? Ну! Говори мне правду! Не лги! —  закричала она, видя, что Жулия не торопится отвечать.

—  Я её вижу с племянником, —  хладнокровно ответила Жулия. —  А узнавать, где ещё бывает сеньорина —  это не моё дело.

«В уме этой мерзавке трудно отказать, —  подумала Франсиска. —  Обе мы с ней знаем, что с поезда Беатриса спрыгивала не ради племянника. Ладно, я ещё разберусь со своей ненаглядной доченькой!»

Гнев её против дочери подогревался недовольством собой: она стыдилась, что вновь стала отзываться на мужские взгляды. Может быть, подсознательно винила себя в том, что выбор и сына, и дочери пал на людей, которые были ниже их по социальному уровню —  жалких итальянских иммигрантов.

Обедала Франсиска одна, терзаясь мрачными мыслями и предчувствиями. Оставила тарелку, не доев десерта, и пошла осматривать дом, словно где-то в нём могла притаиться опасность. Комнату, в которой был портрет мужа, она торопливо миновала, а не стояла там долго, беседуя с портретом, как делала обычно. Подспудное чувство вины лишало её покоя. Она словно бы боялась, что сурово глядящий с портрета муж поймёт её беспокойство, напомнит о данной клятве. Ей не нужны были напоминания, она помнила об этой клятве и так, но очень бы хотела забыть.

Франсиска обошла весь дом, однако желанного покоя его тишина и прохлада ей не принесли. Она вышла на крыльцо и приказала заложить коляску. Может быть, хозяйственные заботы, которые неизбежно связаны с имением, отвлекут её от дурных мыслей? Жулия побежала распорядиться относительно коляски, но подавать её конюхи почему-то не спешили. Франсиска стояла на крыльце и нервничала, чувствуя, как гнев и раздражение против всех и вся завладевают ею. Вот тут-то к ней и подошла поздороваться Беатриса.

Маурисиу предупредил её, что от матери можно ждать чего угодно, но Беатриса характером была в мать: порывистая, нетерпеливая, она не могла выжидать, предпочитая сразу пожинать плоды своей неосмотрительности. И сейчас ей было невмоготу сидеть и дожидаться грядущей бури, она предпочла, чтобы мать поскорее накричала на неё, чтобы они выяснили отношения, и можно было спокойно жить дальше.

—  С приездом тебя, мамочка, —  произнесла дочь, мужественно приготовившись перенести грозу. Она чувствовала себя виноватой, ведь, она серьёзно нарушила планы матери, подвела её, вынудила как-то оправдываться перед тем, кого мать прочила ей в женихи. Беатриса приготовилась с кротостью выслушать все обвинения в свой адрес.

Но Франсиска не закричала в гневе на Беатрису, не отвернулась от неё, поджав губы, сделав вид, что дочери больше для неё не существует. Франсиска сбежала с крыльца, схватила валявшуюся на земле верёвку и хлестнула дочь. Беатриса издала отчаянный крик, который только усилил ярость Франсиски. Она готова была мчаться с верёвкой за кинувшейся от неё Беатрисой, и неизвестно, что было бы дальше, если бы не прозвучал гневный приказ:

—  Бросьте верёвку, или я убью вас!

Угроза прозвучала серьёзно. Франсиска в удивлении остановилась. Перед ней, заслоняя Беатрису, стоял Марселло, и было видно: сделай она хоть малейшее движение, и он не остановится ни перед чем.

Отчаянный крик Беатрисы подействовал на Марселло, как действует запах свежей крови на дикого зверя, —  он был готов на всё. Не было никаких сомнений, что он вцепится Франсиске в горло, если она взмахнёт ещё раз верёвкой.

В голове Франсиски молнией пронеслась похожая и совсем непохожая на эту картина: отец хлещет её верёвкой, а её возлюбленный... Нет, он не встал на её защиту. Его тогда не было рядом, а после, узнав о тех побоях, он побоялся вступиться за неё. Может быть, потому и погиб вскоре после этого...

Франсиска бросила веревку и величественно двинулась к подъехавшей коляске, села в неё и укатила.

Беатриса и Марселло посмотрели ей вслед, а потом, переглянувшись и взявшись за руки, пошли не спеша к Маурисиу и Катэрине. Беатриса чуть прихрамывала: мать всё-таки хлестнула её по ноге, след от верёвки вздулся, покраснел, больно саднил.

Старая Рита, увидев этот след, заохала, запричитала, потом принялась прикладывать к нему какие-то листья.

—  Сейчас пройдёт, голубка, —  приговаривала она. —  А возлюбленный твой настоящий мужчина, —  похвалила Рита Марселло, —  не то, что некоторые.

—  Какие некоторые? —  заинтересовалась Катэрина, которой была приятна похвала, адресованная брату.

Похвалами в адрес брата она не была избалована: Маурисиу, к её величайшему огорчению, по-прежнему относился к Марселло с неприязнью. Услышав как-то от мужа пренебрежительно брошенное по отношению к Марселло слово «неотёсанный», Катэрина так обиделась, что готова была даже уйти к родителям, подхватив малыша: она ведь тоже была «неотёсанной»... Но любые их ссоры всё равно заканчивались поцелуями.

—  Я просто так сказала, —  отозвалась Рита. —  Но когда-нибудь мы с тобой на эту тему поговорим.

Беатриса не обратила на слова Риты ни малейшего внимания, зато их отметил про себя Маурисиу. Что хотела сказать ими старая негритянка? Кого она имела в виду? Но потом и он, занявшись проблемами сестры, позабыл и думать о таинственной фразе.

Брат и сестра долго обсуждали, как им повести себя, чтобы мать, в конце концов, согласилась на замужество Беатрисы или хотя бы помирилась с ней. Маурисиу, со свойственной ему живостью, предложил невероятный план:

—  Мы должны, —  сказал он, —  заставить нашу матушку снять траур и выдать её замуж.

—  Но тебе же не нравилось, когда за ней стал ухаживать сеньор Фарина, —  возразила Беатриса, невольно посмеиваясь над своим ревнивым братцем.

—  Ты видишь, что ради твоего счастья я готов переступить даже через собственную ревность, —  отозвался Маурисиу.

Но говорил он не вполне искренне. Маурисиу и сам не понимал, что с ним делалось, однако при одной только мысли, что мать вновь выходит замуж, он готов был убить её. А может быть, не её, а соперника своего обожаемого отца. Отца, которого он чуть ли не обожествил, о котором думал с благоговением, из которого сотворил себе кумира и едва ли не молился на него.

—  Не только ради моего счастья, но и ради своего собственного, —  подхватила Беатриса. —  Вы с Катэриной будете чувствовать себя гораздо счастливее, если мама наконец примет твою жену и твоего сына.

—  Да, конечно, —  согласился Маурисиу. А сам подумал, что они с Катэриной могли бы уехать, например, в Европу и пожить там какое-то время. Он успел убедиться, что Европа в отношении приезжих достаточно демократична. Если, конечно, они приезжают с деньгами.

Как бы там ни было, но вопрос наследства очень тревожил Маурисиу. И вполне возможно, именно из-за наследства он так не хотел, чтобы в жизни матери появился какой-то мужчина, В этом случае детям могло вообще ничего не достаться.

—  А как ты думаешь, мать не может продать нашу фазенду кому-нибудь из этих типов, которые крутятся вокруг неё? Они могут воспользоваться её слабостью...

—  Слабостью? Не понимаю, о какой слабости ты говоришь, —  ответила Беатриса. —  В эту фазенду столько вложено сил и её, и папы, что она никогда с ней не расстанется!

—  Пожалуй, ты права, —  успокоился Маурисиу.

—  В эту фазенду вложены силы в основном рабов-негров, —  подала голос Рита. —  Это их руками освоена земля, выстроен дом.

—  Я уверен, что они работали так хорошо, потому что отец по-доброму обращался с ними, —  вновь заговорил Маурисиу. —  В общем-то, я понимаю маму. Мне тоже кажется, что отец был святым человеком. Я даже представить себе не могу, чтобы он, например, переспал с негритянкой.

—  А как же он тогда сделал Жулию? —  вновь подала голос Рита.

Маурисиу осёкся и застыл с приоткрытым ртом: неужели Жулия, которую они с Беатрисой готовы были считать сестрой из великодушия, была их сестрой на самом деле?!

Рита утвердительно закивала: да, да, так оно и есть на самом деле.

—  А иначе, почему вы росли вместе? —  задала вполне естественный вопрос Рита.

Картинка за картинкой замелькали в голове Маурисиу. Сколько он себя помнил, рядом всегда была Жулия, они вместе играли, вместе учились, и в их классе кроме неё не было других мулаток.

—  Отец признавал её своей дочерью, но официально не удочерил, так, что ли? —  спросил он Риту.

Маурисиу был потрясён сделанным открытием. Пока он ещё не мог всего осознать, осмыслить, он только принял это к сведению. Его отец, его кумир тоже был грешен...

—  Так, —  кивнула Рита. —  Это случилось до женитьбы на твоей матери. Моя дочка была удивительной красавицей.

Объяснение Риты смягчило удар: у кого в молодости не было грехов? Маурисиу не знал ни одного мужчины, жившего до свадьбы монахом. И тут же подумал, что не знает ни одной вдовы, которая после смерти мужа прожила бы монашкой. Эта мысль была для него куда более тягостной и неприятной.

—  Только ни в коем случае не говори матери про Жулию! —  испугалась Рита. —  Она её со свету сживёт!

—  Конечно, не буду, —  спохватился Маурисиу. —  Я же знаю мамочкин «ласковый» нрав.

На этом разговор и закончился, никого не успокоив, не принеся никаких решений, а только новые тревоги и беспокойства.

Когда совсем уже вечером Жулия вернулась из господского дома, Маурисиу открыл ей свои объятия и назвал сестрой, хотя ему нелегко было это сделать.

Потом Маурисиу проворочался с боку на бок всю ночь. О чём он только не думал, —  об отце, о матери. И чем больше думал, тем отчётливее понимал, что рано или поздно мать всё-таки снимет траур и променяет покойного мужа, идеал из идеалов, на какого-то проходимца, который воспользуется её привязанностью в своих корыстных целях. Чем больше думал Маурисиу, тем горше ему становилось. Он был уверен, что мать пожертвует своими детьми в угоду своей новой привязанности. Если сейчас она поселила их в домишке прислуги, то тогда и вовсе выгонит вон. Она обездолит и дочь, и сына, и внука... «Отец так не поступил. Он не удочерил Жулию, прекрасно понимая, какое она должна занять место. Мужчина всегда сохраняет трезвую голову. Вот почему мужчина имеет право на всё, а женщина нет!» Таков был вывод Маурисиу.

Принять Жулию ему было нетрудно, потому что они выросли вместе, и он давно привык считать её своей сестрой. Сестрой, которая знала своё место и не требовала большего. При условии, что она будет экономкой в их доме, Маурисиу готов был всегда помогать ей и защищать её. Готов был и дать ей приданое, если она надумает выйти замуж. Разумеется, не такое, какое должна была получить Беатриса. Ни брат, ни сестра не знали, догадывается ли Франсиска о том, кто такая Жулия, но согласились с Ритой, что открывать ей правду не следует.

—  Никому из нас наследство пока не светит, —  вздохнула Беатриса. —  А когда получим его, то Жулию не обидим, но мать у нас человек непредсказуемый, поэтому лучше ей ничего не знать. Мы даже предполагать не можем, как она поведёт себя. А что если жизнь бедной Жулии окажется в опасности?

Маурисиу покрутил головой: Франсиска в самом деле была непредсказуема. Он приготовился следить за ней в оба...

На следующий день Франсиска встретила Беатрису так, будто между ними ничего не произошло. И вновь принялась уговаривать её выйти замуж за человека, которого нашла для неё. Беатриса кротко выслушала мать, но ничего не ответила. Она была рада тому, что мать сменила гнев на милость.

Молчание дочери вновь раздражило Франсиску. Но на этот раз она сдержалась, поджала губы и вышла из комнаты.

В минуты слабости, упадка сил Франсиска спускалась в своё заветное подземелье. Она спускалась туда всякий раз, когда чувствовала, что нуждается в помощи. Стоило ей окунуть руки в золото и попросить его поделиться своим могуществом, как силы прибывали. Она любила открывать коробочки и рассматривать чудесные драгоценности. Любоваться игрой камней. Перебирать цепочки, позванивая ими. В свой подвал она спускалась, будто в волшебное подземное царство, и всякий раз предвкушала с наслаждением свидание со своими сокровищами. Вот и на этот раз она хотела получить поддержку, успокоиться, принять правильное решение. Ей хотелось посидеть в тишине и подумать обо всём, ощущая своё всемогущество. Золото должно было вознести её на недосягаемую высоту и защитить от любых ударов судьбы. Если бы её дети могли проникнуться таким же ощущением величия, они бы сразу увидели постыдное ничтожество своих избранников, они сами бы со стыдом отвернулись от них! Но открыть им тайну она не могла. Они были молоды, легкомысленны, легковерны. И она должна была найти средство, чтобы удержать их на верном пути.

Уже спускаясь по лестнице, Франсиска чувствовала нисходящий на неё покой.

Встав возле сундука, она обвела глазами подвал. И почувствовала внезапную тревогу. Не так лежали коробочки.

Она взяла в руки одну из них, но убедилась, что всё в порядке: кулон с драгоценным камнем мирно сиял на чёрном бархате. Вторая коробочка, третья. Всё на месте. Франсиска перевела дух и подняла крышку сундука. Она погрузила руки в золото, и ей показалось, что монет стало меньше. Но как это определишь? Она никогда их не считала. Да нет, их столько же, в ней говорит проснувшаяся мнительность. Франсиска тряхнула головой, отгоняя подозрения. Но они не уходили. Интуиция подсказывала: кто-то чужой побывал здесь, открыл её сокровища и очень осторожно попользовался ими. Но что мешает чужаку вновь и вновь спускаться сюда? И с кем она может поделиться своей тайной и своими опасениями?

Франсиска сидела возле сундука, смотрела на своё золото и впервые понимала, что оно может стать для неё источником страшных мучений.

Кто же проник сюда? Дети? Слуги? Каждый мог оказаться врагом, вором. Бедная Франсиска сжала виски руками, она была в отчаянии.

 

Глава 4

Нина сочувствовала своему кузену. Она знала историю его романтической любви и сожалела, как сожалела бы всякая девушка, что конец её был столь печален. Невольно, сама не зная, почему, она с невольным недоброжелательством относилась к Камилии. Ей казалось, что именно Камилия виновата в том, что Тони изменил своей первой и такой прекрасной любви! Нина видела, что Тони не любит свою жену. И считала это совершенно естественным. Со свойственным молодости максимализмом Нина не сомневалась, что по-настоящему человек способен любить только один-единственный раз. Она не сочувствовала Камилии. Та сама себя поставила в нелепое и обидное положение. Вот Нина никогда не стала бы навязываться человеку, который её разлюбил. Ушла бы, и всё.

Если разлюбил, значит, любовь была ненастоящей. Для себя Нина хотела и ждала только настоящей любви.

Поэтому и не давала решительного ответа Жозе Мануэлу. Мало счастливых браков видела вокруг себя Нина. Сама она очень ответственно относилась к семейной жизни и не хотела сделать неверный шаг, из-за которого будет несчастлива всю жизнь.

Жозе Мануэл не раз заводил разговор о женитьбе. Чем ближе был конец его учёбы, тем чаще, но Нина либо отмалчивалась, что совсем ей не было свойственно, либо отшучивалась.

Стоило Нине подумать о судьбе своей матери, и она становилась особенно осмотрительной. О чём она только не думала, пытаясь представить себе те опасности, которые могли грозить ей в будущем. Богатство отца Жозе Мануэла смущало её всерьёз. Богатые люди, которых она встречала в своей жизни, не вызывали у неё симпатии, они были высокомерны, себялюбивы и бедняков вообще не считали за людей. Нина не хотела бы когда-нибудь услышать от своего свёкра что-то высокомерное или оскорбительное. Она не сдержалась бы и сама могла наговорить ему грубостей, потому что не уважала богачей, наживающихся на бедноте. Её отец всю свою жизнь боролся с такими богачами, и она пошла по его стопам. Но нужна ли такая война в семейном доме?

Словом, как только дело доходило до окончательного решения, Нина не говорила Жозе Мануэлу ни «да», ни «нет». Но что ни день они становились всё ближе: Жозе Мануэл был умён, сердечен, весел и, по всей видимости, готов был ради неё на многое, Нина не могла не ценить этого.

Самым забавным и неожиданным в их отношениях было то, что они частенько беседовали именно об отце Жозе Мануэла. Жозе Мануэл пытался как-то примирить свою будущую жену —  а он не сомневался, что рано или поздно Нина даст ему согласие, —  с будущим свёкром. Он рассказывал о тех нововведениях, которые тот завёл у себя на фабрике. Нина тут же начинала задавать вопросы. Её интересовало всё: как реагировали на них рабочие, каковы были результаты? И тотчас же она начинала прикидывать, а возможно ли завести то же самое и у себя на фабрике? В такие минуты она забывала, что речь идёт об отце Жозе Мануэла, что он —  богатый человек, для неё эти беседы становились своеобразными консультациями, которые могли помочь ей действовать более грамотно и добиваться своей цели. Цепкий ум Нины много позаимствовал из этих бесед, и многое, она собиралась внедрить у себя на фабрике.

Жозе Мануэл и восхищался, и огорчался, видя заинтересованность Нины. Он восхищался её умом, энергией, деловитостью, но при этом с грустью думал, что такая женщина не сможет ограничить себя только семьей. Ей нужны, куда большие просторы. Но в будущее он не заглядывал, он хотел одного: чтобы Нина дала согласие стать его женой.

Но Нина пока ничего не собиралась решать, она с головой ушла в общественную деятельность на фабрике. Ей очень понравилась идея детского садика, о котором рассказывал Жозе Мануэл, и она взялась за организацию такого же.

Умберту против детского сада не возражал. Он успел убедиться, что идеи Нины приносят определённую пользу, так что все разговоры на эту тему носили вполне мирный характер. Но когда кроме детского сада Нина завела речь ещё об обеденном перерыве, устройстве столовой и прибавки к жалованью, для того чтобы работницы имели возможность получать горячую пищу, Умберту взорвался.

Когда Нина появилась у своего начальника с очередным предложением, он едва не затопал на неё ногами.

—  Я и так плачу работницам больше других, —  заявил он. —  Никаких прибавок не будет! И тебя я видеть больше не хочу! Хватит с меня твоей коммунистической деятельности!

—  Нечего навешивать на меня политические ярлыки! —  возмутилась Нина. —  Я действую в ваших же интересах, добиваюсь, чтобы работницы лучше работали. Я знаю, что после небольшого отдыха и сытной вкусной еды они и вторую половину дня будут работать в полную силу!

—  А сиесты после вкусной сытной еды им не нужно? —  поинтересовался Умберту. —  Сиесты, во время которой я бы обмахивал всех опахалом? Хватит, Нина! С меня довольно! Никаких садов! Никаких обедов! Никаких прибавок! И больше никогда не переступай моего порога! Моё терпение лопнуло!

Нина попыталась возражать ему. Но Умберту не желал ничего слышать. Он знал, что Нину ему не переспорить, и выставил её вон из кабинета.

—  Ну что ж, придётся устраивать забастовку, —  вздохнула привыкшая добиваться своего Нина.

Она стала разговаривать с работницами, предлагая им бороться за свои права, добиваясь улучшения условий труда. Многие были за забастовку, но многие и против, они боялись потерять работу.

—  Мы должны прекратить работу и заявить свои требования, —  говорила Нина,—  иначе ничего не добьёмся. Разве мы не хотим, чтобы у нас был детский сад, чтобы у нас была столовая? Давайте все разом оставим работу, и пусть хозяин попробует что-то с нами сделать!

—  С тобой-то хозяин точно ничего не сделает, ты у него в любовницах живешь! А нам даст коленкой под зад и выгонит за ворота! —  крикнула ей пожилая работница.

Нина задохнулась от возмущения.

—  Кто? Я? В любовницах? Да в жизни такого не было! И если хозяин будет кого-то гнать, то меня в первую голову! А без борьбы никто ещё ничего не получал!

Домой Нина вернулась, кипя от возмущения: ей было обидно, и как ещё обидно! Столько было сделано для фабрики! Как они все вместе хорошо работали! И сказать ей такое! Неужели все работницы думают, что она —  любовница Умберту?

Да, много гнилья в человеческих душах! Про свою обиду она ничего не сказала матери, зато поделилась с ней своим возмущением.

—  Мне непонятно их малодушие, —  сердито говорила Нина, отодвинув от себя приготовленный матерью ужин. —  Они не понимают, что без риска нельзя ничего добиться! И я готова идти на этот риск!

Мадалена, послушав её, схватилась за голову.

—  Узнаю твоего отца! —  воскликнула она. —  Он тоже всю жизнь боролся! Но результат был один —  тюрьма!

Нина засмеялась и обняла Мадалену.

—  Не бойся, мамочка! В тюрьму я не попаду! Меня сажать не за что!

—  Твой отец тоже так говорил, и всю жизнь в тюрьме просидел. Ох, горюшко моё, горе! Не ходи по этой дорожке, деточка моя!

Нина вновь обняла мать, но уже молча, она не хотела ей возражать —  хотела её успокоить.

Беседуя день за днём с работницами фабрики, Нина всё же сумела организовать забастовку, поскольку администрация ответила на требования работниц отказом.

Приехав в один прекрасный день на работу, Умберту увидел перед воротами фабрики толпу работниц. Женщины враждебно смотрели на подъезжавшую машину, и, когда Умберту вылез из машины, зашумели.

В первых рядах хозяин увидел, разумеется, Нину. Она и изложила их общие требования. Умберту разъярился. Слишком много позволяет себе эта красавица! На что надеется? На свою безнаказанность? Зря!

—  Агитаторша! Зачинщица! В тюрьму! —  процедил Умберту.

Он молча прошёл через толпу и, как только вошёл в кабинет, тут же вызвал полицию.

Полиция не заставила себя ждать, мигом подъехала машина, из неё выскочили полицейские. Нине тут же скрутили руки, посадили в машину и увезли.

Лишившись вожака, стая превратилась в стадо, и хватило хозяйского окрика, чтобы разогнать его.

Работницы понуро вернулись на свои места. То, что Нину увезли в участок, сильно их напугало. Они верили в её неуязвимость, а оказалось, что и с такой энергичной, деятельной, отважной Ниной можно справиться.

***

В полицейском участке Нину стали допрашивать, интересуясь прежде всего её политическими взглядами.

—  Коммунистка? —  был первый вопрос комиссара.

—  Нет, —  ответила Нина.

—  Анархистка? —  продолжил он допрос.

—  Да ничего подобного, —  возразила Нина. —  Я просто выступаю за справедливость.

—  Поэтому и забастовку организовала? —  усмехнулся комиссар. —  Ну, посиди, остудись.

И Нину отвели в камеру-одиночку.

Если говорить честно, она этого не ожидала. Ей стало страшно. А что если она тут так и останется? Нина обвела взглядом стены. Ей показалось, что стены смыкаются и давят на неё. Она заколотила кулаками в дверь.

Полицейский заглянул в глазок: красивая молодая женщина вызвала его симпатию. Он приоткрыл дверь.

—  Чего шумишь? —  спросил он.

—  Долго мне ещё тут сидеть? —  спросила Нина. —  Я ни и чём не виновата.

—  Начальники разберутся, —  усмехнулся полицейский.

—  Тогда я объявляю голодовку, —  заявила Нина.

—  Скажи лучше, кому сообщить, что ты тут засела, —  спросил полицейский.

—  Никому! быстро ответила Нина.

Стоило ей представить себе отчаяние матери, как она испугалась ещё больше: Мадалена могла не выдержать этого удара. Она так боялась, что дочка попадёт в тюрьму! И Нина совсем пала духом. Ей стало безумно жаль свою мамочку.

—  Пусть домашние вас по городу ищут, пусть ночей не спят? – поинтересовался полицейский.—  Напиши записку, я отнесу.

Он протянул ей листок бумаги и карандаш.

—  Пиши! А кому записку нести? Мужу? Он ведь тебя домой не пустит, если сегодня не придёшь ночевать! С ума от ревности сойдёт!

Нина рассмеялась. И тут же снова стала серьёзной.

—  Меня не муж будет ревновать, у меня мама с ума сойдёт от беспокойства.

—  Ну, вот видишь! А ты писать не хотела! Эх ты, свистушка!

Нина даже на «свистушку» не обиделась и с благодарностью посмотрела на своего нежданного благодетеля. Она написала матери коротенькую записку, попросила не волноваться, обещала, что недоразумение скоро уладится. Пока писала, невольно припомнила всё, что мать рассказывала ей об отце, о тюрьме и о пагубных последствиях голодовок. И, отдавая записку, попросила:

—  Принесите мне, пожалуйста, поесть.

—  Вот это правильно, голодать вредно, —  широко улыбнулся надзиратель. —  Только кормят у нас тут по расписанию. Но ждать осталось недолго, скоро принесут.

Он отошёл от глазка.

После разговора с полицейским Нине стало немного легче. Они поговорили по-доброму, по-человечески, и если уж тут, в тюрьме, встречаются нормальные люди, то и дальше можно надеяться... А на что, собственно, ей надеяться? Что её ждёт? Её будут судить? Как только Нина задумалась о будущем, ей опять стало страшно.

Сменившись с дежурства, полицейский переоделся в штатское и отправился по указанному Ниной адресу. Он не хотел пугать ни матушку посаженной в тюрьму красавицы, ни её соседей. Полицейский достаточно быстро разыскал Мадалену и вручил ей записку.

—  Да где же она, моя голубка? Что с ней? —  со слезами стала расспрашивать старушка. Сердобольный полицейский рассказал ей как можно более мягко, что с Ниной случилось и где её отыскать, простился и ушёл.

Мадалена залилась слезами. Как ни предостерегала она дочь, та её не послушалась, и что же с ней, бедняжкой, теперь будет?

В слезах застали старушку Жозе Мануэл и Тони. Жозе Мануэл уже побывал на фабрике, узнал про забастовку и прибежал к Мадалене. Он хотел успокоить её, а потом уже отправиться на выручку Нине. Мадалена протянула молодым людям Нинину записку. Жозе Мануэл прочитал её и сказал Тони только одно слово:

—  Пошли!

Тони в ответ кивнул, не уточняя, куда именно нужно идти, и заторопился следом за быстро шагавшим по улице Жозе Мануэлом.

—  Да куда вы? Куда? Будьте осторожнее, —  закричала им вслед Мадалена. Сердце у неё сжалось: она поняла, куда помчались молодые люди. Потом она вытерла слёзы и вздохнула: сколько дней и ночей она вот так просидела и прождала! Сколько ещё таких дней и ночей ей предстояло! Потом она стала думать, что произошедшее всего-навсего недоразумение, что Жозе Мануэл сумеет толково поговорить с начальством, недоразумение рассеется, и начальство от-пустит Нину.

Однако недоразумение не рассеялось, оно разрослось ещё больше.

Молодые люди ворвались в участок как вихрь, они требовали освобождения Нины с такой яростной настоятельностью, так ругали фабричное начальство, что их, разумеется, сочли единомышленниками бунтовщицы, её друзьями-анархистами, и немедленно отправили в камеру.

Жозе Мануэл в негодовании грозил разнести всю тюрьму, но ему пригрозили карцером, наручниками, судом, долгим сроком, в конце концов, неприятностями для той, кого он так яростно защищал. Последний довод подействовал, и Жозе Мануэл был вынужден усмириться и проследовать за полицейским по коридору до места своего назначения. Он не подозревал, какой сюрприз его ждёт. Вот это радость! Вот это встреча! В камере, куда их с Тони препроводили, находилась Нина!

Молодые люди сначала бросились друг к другу в объятия, потом сплясали тарантеллу, а потом стали думать, что делать дальше. Жозе Мануэл был готов оставаться в этой камере до скончания века: он был рядом с той, кого любил, и больше никого ему не было нужно! Правда, было бы ещё лучше, если бы Тони вышел на свободу... Об этом он со смехом и сообщил Нине.

—  Как ты на это смотришь? Мы с тобой остаёмся жить здесь. А Тони придётся освободить. Выпихнуть его в окошко, что ли?

—  Я хоть и худой, но сквозь решётку не пролезу, —  вздохнул Тони. —  Придётся мне спать по-родственному у Нины под кроватью.

—  Это моё место, —  возмутился Жозе Мануэл. —  Я пока ещё не родственник, но надеюсь стать им в будущем. Причём самым близким. Как ты на это смотришь, Нина?

—  Я пока ещё только смотрю. И очень внимательно. На тебя, —  отвечала Нина.

Молодёжь шутила, смеялась, подкалывала друг друга. Они позабыли, что сидят в тюрьме, и не задумывались о том, чем может кончиться это приключение. Оказавшись вместе, они почувствовали себя сильными. Готовы были постоять за себя. Верили в лучшее.

Судьба оказалась благосклонной к этой добросердечной молодежи, которая и в самом деле не хотела ничего дурного и не заслужила тюремного наказания. Доброхот-полицейский, который, как видно, не остался равнодушным к чарам Нины, решил сообщить ей, что видел её матушку и передал ей записку. Нина познакомила его с женихом и кузеном, которые вместо того, чтобы освободить её, сами лишились свободы. Узнав, что теперь они сидят в камере втроём, полицейский усмехнулся:

—  Если кому-то и под силу освободить вас, то только мне, похвастался он.

Нина умоляюще взглянула на него.

—  Неужели? Нет, вы шутите!

—  Я никогда не шучу, —  назидательно заявил полицейский. —  Запоминайте, как идти, если вдруг дверь окажется незапертой.

Не надеясь на Нину, у которой память наверняка была девичьей, он рассказал, как действовать, куда идти и чего опасаться Жозе Мануэлу и Тони. Они ловили каждое слово полицейского, затаив дыхание. Второй раз повторять им не пришлось.

Когда вскоре дверь камеры и в самом деле оказалась незапертой, они действовали точно по полученной инструкции и очень скоро оказались на каких-то задворках. Вдохнув свежий воздух, молодые люди счастливо переглянулись, рассмеялись, а потом припустились со всех ног бежать. Похоже, что на сегодняшний день неприятности для них кончились, и они были страшно довольны.

Но довольны были не только Тони, Жозе Мануэл и Нина. Доволен был и Умберту. За свои действия он ожидал похвалы от Силвии и рассказал жене, как расправился с зарвавшейся Ниной.

—  Тюрьма остудит её пыл, —  заключил он, —  ей нужно хорошее ведро ледяной воды. Иначе от неё покоя не будет. Ты согласна?

—  Нет! —  возмущённо воскликнула Силвия. —  С помощью Нины дела на фабрике пошли гораздо успешнее. Я требую, чтобы ты немедленно позвонил в полицейский участок и добился её освобождения! Нельзя невинным оставаться в тюрьме.

—  Я принципиально против,—  заявил Умберту.—  Тюрьма идёт на пользу молодым и горячим.

Силвия поняла, что страсть мужа переродилась в ненависть и что Нина не солгала ей, когда отрицала свой роман с Умберту.

«Я сама займусь этим делом»,—  подумала она, сожалея ,что ночь бедной Нине всё-таки придётся провести в камере. В этот час в тюрьме уже не было никакого начальства, поэтому никто не мог взять на себя ответственность и освободить узницу.

Но каково же было её удивление, когда поутру служанка доложила ей, что Нина просит разрешения повидать Силвию. Разумеется, она тут же пригласила Нину к себе.

Узнав историю её самовольного освобождения, а точнее, бегства, Силвия немедленно позвонила в участок и распорядилась, чтобы никаких преследований не было, так как все фабричные дела улажены, у администрации нет никаких претензий к работнице, организовавшей забастовку.

Нина вздохнула с облегчением.

—  Спасибо вам, —  сказала она с искренней благодарностью, —  я никогда не забуду вашего участия. Но вы сами понимаете, что больше на фабрику я не вернусь.

—  Я понимаю, но искренне сожалею об этом, —  с неподдельной теплотой сказала Силвия. —  Благодаря твоим стараниям дела на фабрике пошли необыкновенно успешно, и я надеялась на дальнейшее сотрудничество.

—  Спасибо за доброе мнение. Если бы вы стояли во главе фабричной администрации, мы бы сработались, —  кивнула головой Нина. —  Но с сеньором Умберту мы плохо понимаем друг друга. У меня к вам ещё одна просьба: администрация должна выплатить мне зарплату, мне бы не хотелось приходить за ней на фабрику.

—  Я пришлю её тебе домой, пообещала Силвия. —  А дела на фабрике приму после того, как станцую вальс со своим мужем.

—  Да, он как-то сказал, что ваш вальс будет прощальным, —  подхватила Нина.

Для Силвии это было ударом, и очень болезненным: так вот что, оказывается, задумал её муж! Он хочет оставить её! Хороша бы она была со своей сентиментальностью и чувствительностью! Но Бог ей помог узнать его замыслы заранее.

—  Надеюсь, мы ещё встретимся, —  сказала Силвия на прощанье.

Нине она послала деньги с посыльным, прибавив от себя немалую премию.

Нина, получив куда большую сумму, чем рассчитывала, собралась вернуть деньги обратно, но Мадалена забрала их у неё и спрятала подальше.

—  Ты забываешь, что ты опять осталась без работы, —  напомнила она. И, обратившись к посыльному, прибавила: —  Передайте нашу благодарность за выходное пособие.

Нина была несказанно счастлива вновь оказаться дома.

—  Мамочка! Поверь мне, больше такого не повторится! —  сказала она с таким чувством, что Мадалена ей поверила.

А Жозе Мануэл услышал от Нины ещё более драгоценное признание:

—  Ты мне дороже, чем свобода, —  сказала ему своенравная красавица, которая, кажется, оставила свой крутой норов в тюрьме.

 

Глава 5

  

Эулалия всё ещё продолжала работать на фабрике, хотя её родители открыли маленькую швейную мастерскую. Маноло купил ещё две швейных машинки, и, если бы Эулалия захотела засесть за одну из них, родители были бы счастливы. Во-первых, они экономили бы на зарплате, во-вторых, рабочий день был бы гораздо длиннее, и налогов платить не надо, словом, сплошная выгода.

—  Ты заработаешь гораздо больше, чем на своей фабрике, убеждали её в один голос отец и мать. —  Разве можно сравнить деньги, которые мы будем получать, продавая готовые платья в магазины, и твою зарплату?

—  Я подумаю, —  отвечала Эулалия, и продолжала ездить на фабрику.

Про себя она размышляла так: конечно, работа на фабрике была тяжёлой, но целыми днями сидеть за швейной машинкой было, прямо скажем, не легче. А что касается зарплаты, то, работая на фабрике, Эулалия хотя бы часть денег оставляла себе на карманные расходы, а работая с мамой и папой, она снова будет вынуждена выпрашивать мелочь на развлечения. Была и ещё одна причина, из-за которой Эулалия не спешила расстаться с фабрикой. Оригинальная причина. Дело было в том, что она очень любила транспорт. Он приносил ей счастье. Где она познакомилась с Тони? В поезде. Правда, большого счастья ей эта встреча не принесла, но она до сих пор вспоминала красивого молодого человека с нежностью и лёгким сердечным волнением. В общем, вспоминала по-хорошему. А совсем недавно в трамвае она заметила, что на неё смотрит тоже очень приятный молодой человек. С тех пор они часто ездили вместе и стали уже с улыбкой поглядывать друг на друга, поэтому Эулалии вовсе не хотелось засесть дома и прекратить такие приятные поездки на трамвае! Но родителям она не могла сказать истинную причину своей преданности фабрике и ссылалась совсем на другие. Рассказывала о подругах, о том, что зарплату должны скоро прибавить, и о многом, многом другом.

После забастовки, в которой она тоже принимала участие, Эулалия очень опасалась, что останется без работы. И всё думала, как ей поступить в этом случае. А потом решила: если ей и в самом деле откажут от места, почему она должна сразу же сообщать об этом родителям? Она поездит на том самом трамвае ещё день, два, неделю, а там будь что будет. Приняв такое решение, она повеселела. Но ждала с большой опаской репрессий. Однако никаких репрессий не последовало. Ни одну работницу не выгнали с фабрики из-за забастовки. Не вернулась на своё рабочее место только Нина, и многие очень сожалели об этом. Её на фабрике вспоминали добром, жалели, что не заступились за неё. Эулалия предложила выбрать делегацию, сходить к сеньору Умберту и потребовать, чтобы Нину вернули. Немного пошумев, немного побоявшись, самые отважные отправились в администрацию. Сеньор Умберту принял их достаточно вежливо, но объяснил, что Нина сама не пожелала возвращаться и фабричная администрация тут ни при чём. Работницы удовлетворились этим объяснением, но с каждым днём всё острее чувствовали отсутствие весёлой энергичной Нины.

Между тем Эулалия продолжала ездить на трамвае на фабрику, и в один прекрасный день молодой человек оказался с ней рядом.

—  Мы так давно смотрим друг на друга, —  сказал он, —  что можем считаться знакомыми. Меня зовут Маркус, а вас?

—  Эулалия, —  ответила девушка.

—  Какое прекрасное имя, —  восхитился он.

—  Испанское, —  объяснила она.

Он рассказал ей, что учится, а она ему —  что работает. И следующий раз они уже беседовали как добрые знакомые, но совместный путь оказался таким коротким, что пришлось договориться о встрече в кафе.

Маркус был в восторге, что ему удалось назначить своей новой знакомой свидание. Давно уже он так не волновался, представляя будущую встречу. Стоило ему прикрыть глаза, и он видел перед собой красавицу-испанку. Тёмные глаза, точёные черты лица, удивительное достоинство, с которым она себя держала...

В пансион он возвращался с затуманенным взором и головой, полной мечтаний. Он уже не спешил вместе с Дженаро в бордель, чтобы повидаться с Жустини —  ссылался на необходимость заниматься. Но садясь за книги, мечтал только о встрече с Эулалией, на занятиях отвечал рассеянно, не мог заставить себя прочитать ни страницы в учебнике. Результаты не замедлили сказаться: из лучших учеников он попал едва ли не в последние.

Дженаро, сразу же заметив перемену, не торопился распрашивать своего молодого друга о её причинах, дожидаясь, пока тот сам ему всё расскажет. Затем перемену в Маркусе заметила и Мариуза, и сделала неожиданной вывод, обратившись к Дженаро:

—  Мне кажется, что и вам пора прекратить ходить в ваш бордель, —  сказала она. -Вот и Маркус уже туда не ходит.

—  У нас с Маркусом разные цели, он тратит там деньги, а я зарабатываю, —  невесело усмехнулся Дженаро. – Если вы предложите мне другую работу, дона Мариуза, я с удовольствием перестану туда ходить.

—  Я подумаю, —  пообещала Мариуза.

Дженаро очень грустил в последнее время: он всё ждал, что вот-вот найдётся его сын, но Тони не находился. Не помогло даже объявление в газете. Дженаро стал думать, что Тони уехал куда-нибудь далеко-далеко и живёт где-нибудь в работниках на фазенде. Может быть, он живёт там вместе с семьёй, может, у него уже несколько детей... Но как им тогда встретиться? На фазендах люди не читают газет. Газеты просто до них не доходят.

Привязался Дженаро и к Марии, и к внуку, понадеялся, что жизнь его на старости лет будет согрета родственной любовью, но приехал муж Марии, и она перестала навещать Дженаро. После визита Мартино не мог больше навещать Марию с внуком и Дженаро. Словом, он снова оказался в одиночестве и страдал от него тем больше, чем ближе ему казалась встреча с родными и близкими. Погружённый в свою скорбь, он не замечал сочувственных взглядов Мариузы, которые бы открыли ему новую возможность избавиться от одиночества...

Множество огорчений было и у Мариузы. Кроме своих собственных забот, она принимала близко к сердцу заботы племянницы, чувствовала себя ответственной за её судьбу. С тех пор как Бруну принялся петь серенады под окнами Изабелы, тётушка не знала ни минуты покоя. Она не хотела, чтобы девушке вскружили голову ухаживаниями и отвлекли от серьёзных занятий.

—  Ты должна сама встать на ноги, —  внушала она племяннице. —  Не забивай себе голову всякими глупостями раньше времени. Охотников смутить девичий покой много, поэтому главное —  не обращать на этих охотников внимания.

Но любовь не казалась Изабеле глупостью, и потом, Бруну так красиво ухаживал за ней, что её сердце готово было ответить на его чувство. Но Мариуза была настороже, она готова была посадить девушку под замок, лишь бы уберечь её от искушения.

—  Я запрещаю тебе с ним встречаться, —  твердила она Изабеле. —  Он тебе не пара. Не пришло ещё время выбирать себе спутника жизни.

Изабела молча склоняла голову и уходила, но по всему было видно, что она вовсе не согласна со своей тётушкой.

—  Не вмешивайтесь в молодую жизнь, дона Мариуза, —  сказал, горько вздохнув, хозяйке пансиона Дженаро. —  Я когда-то сделал такую глупость и переломал жизнь сыну, внуку, невестке и себе. Мы не знаем, какую жизнь приготовил Господь нашим детям, поэтому опасно вмешиваться в Его планы. Мы можем только навредить...

Стоило Дженаро подумать о сыне, как глубокое чувство раскаяния охватывало его, он винил себя в отъезде Тони, в его несчастьях... «Дай нам бог только встретиться, —  повторял он про себя, —  и я всё искуплю, за всё попрошу прощения. Я больше никогда не буду давать советов своему сыну, я буду только любить его и помогать ему...»

А Тони и в самом деле был несчастлив. Его посетило большое горе. С горестным известием пришёл к нему однажды Эзекиел. Он сообщил, что Тони лишился сына. Маленький Эмануил, так они его назвали, умер, прожив всего несколько дней. Камилия тоже на грани жизни и смерти, она находится в больнице.

Тони остро ощутил потерю. Со стороны казалось, что он далёк от семьи, от будущего ребёнка. Но на самом деле он привык ждать его, мысленно с ним разговаривать. Тони объяснял сыну свои поступки, почему ушёл из дома, чего хочет добиться в жизни. Он мечтал о близком родном человеке, и таким человеком стал для него сын. Вспоминая свои отношения с отцом, Тони хотел быть совсем другим отцом, чем Дженаро —  ласковым, любящим, внимательным. Каких только игр не придумывал он для малыша. Каких прогулок и путешествий не совершал с ним! Он словно бы заново проживал своё детство. Осуществлял всё, чего ему так когда-то хотелось. И вот всё рухнуло. Вокруг Тони была пустота... Не успев обрести сына, Тони потерял его и почувствовал себя необыкновенно несчастным.

Он спросил адрес больницы.

—  Я хочу навестить Камилию, погоревать с ней вместе, —  объяснил он. Но Эзекиел сурово прервал его:

—  Если не собираешься жить с Камилией, лучше не ходи к ней. Она и так глубоко несчастна. Мне бы хотелось, чтобы она выздоровела и позабыла о своём несчастье и о тебе. Прощай.

Эзекиел повернулся и, сгорбившись, побрёл по улице. Он словно бы нёс на спине тяжкий груз своего горя и сгибался под ним.

Тони смотрел вслед своему внезапно постаревшему тестю и с раскаянием думал, что не в добрый час постучался в его двери, прося работы...

Вечером он долго разговаривал с Жозе Мануэлом, пытаясь разобраться в себе, в своих чувствах.

Горячий, страстный Жозе Мануэл винил в случившемся несчастье исключительно одного Тони.

—  Ты не любишь Камилию, вот в чём дело, —  говорил он. —  Я вообще не понимаю, как ты мог жениться без любви.

—  Ты не прав, —  пытался возражать ему Тони. —  Я... Мне казалось, что я влюблён в неё... Её любовь вызвала во мне ответное чувство... Она так мне предана... Мне был нужен близкий человек... На какое-то время мне даже показалось, что я забыл свою Марию.

—  До тех пор, пока ты будешь называть Марию своей, она не уйдёт из твоего сердца, —  воскликнул Жозе Мануэл.

—  Но что я могу поделать, если я всегда зову её своей Марией. —  безнадёжно произнёс Тони. —  Хотя она давным-давно не моя, и мы никогда больше с ней не увидимся.

—  Значит, забудь о ней, —  твёрдо заявил Жозе Мануэл.

—  Тебе легко говорить, —  грустно отозвался Тони. —  Я всегда помню о ней, и пока ничего не могу с собой поделать. Но это не значит, что Камилия мне совсем безразлична. Если бы ты знал, как болит у меня сердце, когда я думаю, как она несчастна, потеряв нашего малыша. Я готов бежать к ней со всех ног, лишь бы её утешить!

В ответ Жозе Мануэл только недоумённо покрутил головой, он не мог понять подобного раздвоения, не мог представить себе, что, любя Нину, будет жить с другой какой-то женщиной, называть её свой женой, ждать от неё ребёнка...

—  Я бы тебе советовал вернуться к Камилии, —  наконец сказал он. —  Раз любовь к Марии не избавила тебя от желания жениться, значит, честнее будет прожить жизнь с той, кому поклялся в верности перед алтарём.

После этого разговора Тони долго лежал без сна. Представляя, что пережила за эти дни Камилия, он жалел её. Судьба обошлась с ней очень жестоко, она этого не заслужила. Конечно, характер у неё был тяжёлый, но она всегда была ему предана и готова ради него на всё, на любые тяготы, любые лишения. Не задумываясь, она оставляла родной дом, привычный уют, комфорт, любящих родителей... Её ревность тоже была своеобразным проявлением преданности. Может быть, и вправду эта женщина и есть его судьба? Может быть, он напрасно сопротивляется и пытается от неё убежать? Может быть, прав Жозе Мануэл?

Тони попытался поговорить о Камилии с Мадаленой, надеясь получить от неё совет и понять, что же ему делать дальше.

—  В таких делах советов не спрашивают, —  покачала головой Мадалена. —  А если спрашивают, то значит, сердце молчит. Камилия не пришлась мне по душе, но я всегда на стороне женщин. Я знаю, как трудно им приходится в жизни, и считаю, что ты перед своей женой очень виноват.

Тони понурил голову, он если и чувствовал вину, то только наполовину. И сразу припомнил все прегрешения Камилии, её истерики, бессмысленную ревность, разбитую статуэтку Девы Марии. Потом вспомнил потерю —  свою и Камилии, —  и всё разом померкло, —  обиды, недоразумения...

На следующий день он поспешил в дом Эзекиела, чтобы узнать, как себя чувствует Камилия и всё-таки навестить её в больнице.

Дом, квартира показались ему потускневшими и осунувшимися —  подстать хозяину. Тони снова отметил, как постарел Эзекиел.

Камилия оказалась уже дома и бросилась ему на шею с криком:

—  Тони! Не оставляй меня!

Ципора улыбнулась зятю и ласково сказала:

—  Здесь твой дом, Тони.

У Тони защемило сердце. Что-то невыносимо жалкое было в этих усталых исстрадавшихся людях.

Он вошёл в гостиную, подошёл по привычке к пианино, всегда казавшемуся странноватым гостем среди мягких полосатых диванов и скатерок.

—  Только не играй, Тони, —  торопливо предупредила Ципора. —  У нас траур.

—  Я не могу играть, —  успокоил её Тони. —  У меня испорчены руки.

—  Это большая потеря, —  сказала Ципора, —  у нас много тяжёлых потерь. Останься с нами, Тони. Вместе горе кажется легче.

Слёзы показались у Тони на глазах. Он обнял Камилию, которая расплакалась у него на груди, слёзы их смешались, и Тони понял, что он не должен с ней расставаться.

Я скоро приеду за тобой, и мы будем жить вместе, —  твердо пообещал он.

 

Глава 6

Казалось бы, ничто не предвещало грозы в доме Франсиски: мать и дочь мирно завтракали, Жулия проворно сновала у стола, наливая в чашки горячий ароматный кофе.

—  Ой, слишком горячий! —  сказала Беатриса, сделав единственный глоток и отодвинув от себя чашку. —  Пожалуй, я не буду пить кофе.

—  Не выдумывай. Такой же, как всегда, —  возразила ей Франсиска, не догадываясь, что Беатриса попросту ищет повод, чтобы поскорее улизнуть из дома и помчаться на свидание с Марселло.

В отличие от Франсиски Жулия верно разгадала нехитрый план Беатрисы и услужливо поставила перед ней стакан с апельсиновым соком. А та, залпом выпив сок, тотчас же поднялась из-за стола.

—  Извини, мама, я пойду, у меня сегодня важные дела в школе, —  сказала она уже на ходу.

Франсиска возмутилась, расценив это как дерзость и неуважение к собственной персоне. Какие могут быть дела в такую рань? Ясно же, что тут опять замешан проклятый итальяшка, сын Винченцо!

Всё это Франсиска вынуждена была высказывать Жулии, поскольку Беатрисы уже и след простыл. А Жулия, соответственно, должна была на это как-то реагировать, что она и сделала, заметив:

—  Но вы же знаете, Беатриса влюблена в него. Так стоит ли на неё обижаться?

—  Я не обижена, а возмущена! —  гневно воскликнула Франсиска. —  Это гнусная распущенность, не имеющая ничего общего с высокими чувствами! Я не верю, что можно влюбиться в неграмотного неотёсанного простолюдина, да к тому же итальянца!

Не желая спорить с госпожой, Жулия лишь снисходительно пожала плечами: дескать, вам виднее, сеньора. Но Франсиска усмотрела в этом скрытую насмешку над собой, вполне допуская, что, о её давнем романе с итальянцем Жулия могла узнать от своей не в меру болтливой бабки.

—  Что ты себе позволяешь? Твои ужимки здесь неуместны! —  прикрикнула на Жулию Франсиска. —  Если бы не великодушие моего покойного мужа, который сжалился над тобой, ты бы тоже не умела читать и гнула бы спину где-нибудь на плантации, как прочие негры!

—  Я прекрасно знаю, чем обязана моему крёстному, —  процедила сквозь зубы Жулия. В её тоне Франсиска уловила вызов и, уже не сдерживая себя, решила окончательно поставить на место нахалку.

—  Нет, в последнее время ты слишком зарвалась! Забыла всё то доброе, что мы сделали для тебя. Ведь это ты роешься в моих вещах, не отпирайся!

—  Я?! —  в изумлении уставилась на неё Жулия.

—  Да, ты. И не притворяйся, будто не знаешь, о чём идёт речь!

—  Я и правда не знаю, —  растерянно промолвила Жулия и услышала в ответ:

—  Перестань кривляться, воровка!

—  Да как вы смеете?! —  вскипела Жулия. —  Никто не давал вам права обвинять меня...

—  Замолчи, мерзавка! —  прервала её Франсиска. —  Думаешь, если я не поймала тебя за руку, то и доказать ничего не смогу? Ошибаешься! В моём доме не бывает посторонних людей, а ключи от всех комнат есть только у тебя. Так что ты лучше сразу во всём сознайся, или я подвешу тебя на суку!

—  Как вешал негров ваш дед? —  закусила удила Жулия.

—  Да, именно так, —  подтвердила Франсиска. —  Ты будешь висеть, пока не сознаешься и не вернёшь украденное!

—  Ничего у вас не получится, сейчас не те времена! —  с достоинством ответила Жулия. —  Вы можете заявить на меня в полицию, но если вздумаете хоть пальцем ко мне прикоснуться, то учтите: я буду отбиваться!

Напоминание о полиции мгновенно отрезвило Франсиску, и она резко изменила свои намерения, но отнюдь не тон.

—  Ты уволена! —  закричала она в бессильной злобе. —  Убирайся прочь вместе со своей бабкой! Я больше не могу видеть вас на моей фазенде!

И тут Жулия потеряла контроль над собой. Тайна, которую она много лет скрывала от Франсиски и не выдала бы её ни при каких иных обстоятельствах, теперь сама собой сорвалась с языка Жулии.

—  Мы никуда не уйдём из нашего дома, потому, что его оставил мне мой отец! —  заявила она с гордостью.

Не ожидавшая такого отпора Франсиска в первый момент даже не поняла, о чём идёт речь, и грубо одёрнула Жулию:

—  Что ты мелешь, несчастная? До сих пор ты жила здесь из милости, а кем был твой отец, вероятно, даже твоей матери не было известно, потому что она путалась со многими неграми!

Если бы Франсиска не допустила этого оскорбления, Жулия бы тоже промолчала —  она уже была готова пойти на попятный, испугавшись возможных последствий своей несдержанности. Но Франсиска сама не оставила ей пути к отступлению, и Жулия была вынуждена вступиться за честь матери.

—  Моим отцом был сеньор Марсилиу, ваш покойный муж! —  выпалила она, добавив: —  И это известно всем, кроме вас.

Франсиска покачнулась как от удара молнии. На сей раз она не усомнилась в правдивости Жулии, потому что видела перед собой её глаза, в которых отразились и ликование по поводу одержанной победы, и сочувствие к госпоже, и явное облегчение от того, что больше не надо будет носить в себе эту застарелую тайну.

—  Он что, спал с твоей матерью? —  спросила Франсиска глухим, жалким голосом. —  И ты всегда знала, что он твой отец?

—  Да, знала. Ещё с детства, —  тихо ответила Жулия.

—  А почему до сих пор молчала?

—  Чтобы не огорчать вас и моего отца. Он ведь хотел, чтобы вы думали, будто я его крестница... А мне всегда хватало его внимания и тепла...

—  Уйди, прошу тебя, —  взмолилась Франсиска, не в силах больше выносить эту пытку.

Жулия послушно вышла из гостиной.

—  Что же я наделала? Что теперь с нами будет? —  плакала она, спустя несколько минут на груди у старой Риты. —  Как ты думаешь, Железная Рука всё-таки выгонит нас из дома?

—  Не знаю, не знаю, —  отвечала Рита.

—  А куда же мы пойдём, на что будем жить? —  сквозь слёзы спрашивала Жулия.

—  Не плачь, —  успокаивала её старуха. —  Я предвидела это и заранее обо всём позаботилась. Мы с тобой не пропадём!

Жулия же продолжала лить слёзы, не принимая всерьёз слова бабушки. Что может сделать старая неграмотная негритянка? По силам ли ей тягаться с могущественной Франсиской, которая способна оплатить услуги не только самых лучших адвокатов, но и всех судей штата Сан-Паулу!..

А тем временем Франсиска тоже рыдала у себя в комнате —  от позора, унижения, от подлого предательства мужа и собственной слепоты. Сколько лет она хранила ему верность, сколько лет носила траур после его смерти, давая повод для насмешек его черномазой родне! Какой ужас! Ведь Жулия действительно доводится сестрой Беатрисе и Маурисиу. Нет, не совсем так... Но это сейчас не имеет значения. Жулия им сестра. Обоим. Это всегда знал Марсилиу, и это было известно Жулии, не зря она допускала иногда опасные проговорки...

Франсиска со стыдом и болью вспомнила тот эпизод, когда Жулия, защищая Беатрису и Маурисиу, прямо заявила, что она их сестра. «А я, слепая дура, приняла это за дерзость!» —  мысленно отругала себя Франсиска.

Потом ей вспомнилось и многое другое, о чём сейчас хотелось бы забыть, вычеркнуть всё это из памяти как дурной сон: вот Марсилиу берёт Жулию на руки, нежно прижимает к себе, словно родную, любимую дочку; вот он, счастливый и довольный собой, представляет «крестницу» учителям, говоря, что девочка очень способная и будет учиться не хуже его собственных детей, а позже радуется её успехам и дарит ей подарки...

«Где же были мои глаза, где была моя женская интуиция! —  запоздало терзала себя Франсиска. —  Почему я ничего не заподозрила? Почему так безгранично верила в его благородство и широту души? Привечала Жулию в своём доме, а мой муж в это время продолжал спать с её матерью!»

Представить это оказалось нестерпимым для Франсиски, и она, превозмогая сердечную боль, бросилась в гостиную —  туда, где висел портрет Марсилиу в помпезной золочёной раме.

—  Будь ты проклят! —  истошно закричала она, срывая портрет со стены. —  Ты лгал мне всю жизнь. Изменял мне! У тебя дочь негритянка!..

Портрет с грохотом рухнул на пол, и Франсиска в бессильной злобе принялась топтать его, оставляя на холсте рваные отверстия от своих тонких каблуков.

Приступ гнева и отчаяния в считанные секунды лишил её всех сил, и вскоре она уже сама оказалась на полу рядом с портретом. Нет, это был не обморок, это была предельная усталость и опустошённость. Франсиска сидела на полу, упираясь спиной в ножку стола, и не могла пошевелиться —  не было сил. В таком состоянии она провела около получаса, а когда силы вновь стали возвращаться к ней, —  встала и медленно побрела в свою комнату.

В тот момент Франсиской владело только одно желание: добраться до постели и уснуть. Но её рассеянный взгляд ненароком коснулся зеркала, стоявшего в спальне, и Фран¬сиска увидела там своё отражение: одетую во всё чёрное женщину с мрачным, осунувшимся лицом и скорбными потухшими глазами.

В ужасе Франсиска отшатнулась от зеркала. Неужели это она? Убитая горем, в трауре... За последние годы траурный наряд стал привычным для Франсиски настолько, что она его уже и не замечала, и не задумывалась о нём. Он словно прирос к её коже. И лишь однажды, когда дерзкий Фарина вероломно взволновал её сердце, Франсиска подумала о том, что не вечно же ей носить траур по мужу. Но и тогда она решительно прогнала от себя эту мысль, потому что память о Марсилиу была для неё священна. А теперь вдруг всё перевернулось, всё предстало в ином свете.

—  Ты всю жизнь обманывал меня, и даже после смерти насмехался над моей доверчивостью, —  грустно произнесла Франсиска, ещё не избавившись от привычки обращаться к покойному мужу не мысленно, а вслух. —  Но больше я не дам тебе повода для насмешек, —  добавила она твёрдо и решительным жестом сорвала с себя чёрное траурное платье.

После этого неодолимое желание уснуть покинуло Франсиску окончательно. Она стала лихорадочно рыться в шкафу, перебирая старые платья и примеряя их одно за другим. К счастью, за годы траура она не похудела и не располнела —  все платья были ей впору, но гардероб нуждался в существенном обновлении.

«Завтра же поеду в город и накуплю себе модных платьев», —  решила Франсиска.

Вздохнув наконец с облегчением, она устало опустилась на кровать и тотчас же уснула безмятежным сном, чтобы затем очнуться в новой, совершенно иной жизни, лишённой былых иллюзий и заблуждений.

Вернувшись со свидания и увидев погром в гостиной, Беатриса испуганно закричала:

—  Мама! Мама, ты где?!

Ответа не последовало, и Беатриса побежала в спальню матери, но войти туда не смогла – дверь оказалась запертой изнутри.

—  Мама, ты здесь? Открой,—  позвала Беатриса и вновь не услышала ответа, потому что Франсиска всё ещё спала крепким сном, а дверь защёлкнула автоматически, даже не заметив этого.

Беатриса же представила страшную картину: в дом ворвались грабители, надругались над портретом отца, а с матерью… Господи, что же они сделали с матерью?

Полная самых худших опасений, она помчалась за помощью к брату, и Маурисиу тоже пришёл в ужас, услышав её сбивчивый рассказ.

—  Только бы она была жива! – воскликнул он и тотчас же бросился спасать Франсиску.

Когда они с Беатрис вбежали в гостиную и стали громко кричать: «Мама, где ты? Отзовись!» —  Франсиска наконец проснулась. Понимая, что ей предстоит неприятное объяснение с детьми, и не желая выглядеть в их глазах жалкой и растерянной, она попыталась привести себя в порядок перед зеркалом, но внезапно услышала страшный грохот в дверь – это Маурисиу взламывал её силой, чтобы проникнуть в комнату матери.

—  Перестаньте! Как вы смеете?! – закричала Франсиска, открывая защёлку.

—  Слава Богу, она жива,—  хором произнесли Маурисиу и Беатриса, облегчённо вздохнув.

Тем временем Франсиска уже успела открыть дверь и предстала перед ними в непривычном наряде, который поначалу вызвал у них испуг – обоим в тот момент подумалось, что мать сошла с ума, поскольку на ней было надето светлое кружевное платье. После стольких лет траура внезапная метаморфоза, произошедшая с Франсиской, заставила детей отпрянуть от неё. И это очень разозлило Франсиску.

—  Что, не ожидали? —  спросила она, язвительно усмехаясь. —  Вас устраивал мой траурный наряд, вы хотели, чтобы я носила его всю жизнь?

—  Мама, объясни, что тут произошло, —  оправившись от шока, попросил Маурисиу. —  Я ничего не понимаю...

—  Ах, ты не понимаешь? —  гневно подступила к нему Франсиска. —  Перестань ломать комедию! Ведь ты всё знал. Вы все знали и молчали!

—  Мама, я тоже ничего не понимаю, —  сказала Беатриса. —  Кто тут был? Кто надругался над портретом отца?

—  Неужели ваша сестра вам ничего не рассказала? —  усомнилась в своих подозрениях Франсиска.

—  Мама, о чём ты говоришь? Какая сестра? —  испуганно воскликнула Беатриса.

Маурисиу, знавший семейную тайну, в отличие от сестры уже понял, что тут произошло накануне, и, подняв с пола портрет отца, бережно положил его на стол.

—  Не надо мучить маму расспросами, —  сказал он Беатрисе. —  Я сам тебе всё объясню.

—  Ах, значит, ты всё-таки знал! —  с обидой воскликнула Франсиска. —  Ну что ж, расскажи Беатрисе, что её отец был мерзавцем!

—  Мама, как ты можешь?! —  закричала Беатриса, по-прежнему ничего не понимая.

—  Увы, могу, —  мрачно произнесла Франсиска. —  Сегодня ваш отец умер для меня навсегда. А я, наоборот, ожила. Да, я вернулась к жизни!

—  Ну и правильно, мама, —  сказал Маурисиу, пытаясь обнять её, но Франсиска решительно оттолкнула его:

—  Я не нуждаюсь в вашей жалости. Оставьте меня. Идите! И унесите куда-нибудь этот портрет, я не могу его видеть!

Маурисиу послушно взял портрет в руки и взглядом пригласил Беатрису к выходу, но она заупрямилась:

—  Нет, я не могу так уйти. Мама!..

—  Иди, иди, —  сказала ей Франсиска. —  Все подробности узнаешь у мулатки. Она твоя сестра!..

Несколько часов Беатриса провела в домике для слуг, где выслушивала утешения брата и пояснения Жулии о том, почему и при каких обстоятельствах она открыла Франсиске свою тайну. Осознать всё случившееся Беатрисе было нелегко, и она долго не могла прийти в себя. Зато Франсиска успела полностью оправиться от удара и решила довести до конца своё расследование, прерванное тем шокирующим заявлением Жулии. А для того, чтобы продолжить нелицеприятный разговор с Жулией, Франсиске пришлось самой отправиться в дом прислуги.

Старая Рита предусмотрительно спряталась, едва завидев госпожу на пороге своего жилища, а Жулия лишь повторила сказанное ранее:

—  Ничего я у вас не брала, и вы не имеете права меня обвинять. Вызывайте полицию, пусть она ищет вора!

—  О тайнике мог знать только тот, кто давно живёт или часто бывает в моём доме, —  возразила Франсиска.

—  О каком тайнике? —  тотчас же спросил Маурисиу, и Франсиска тоже теперь не сочла нужным таиться.

—  В столовой под ковром есть тайный вход в подвал, где ваш отец прятал золотые слитки, монеты и прочие драгоценности, —  пояснила она, к изумлению своих детей и Жулии. —  Но недавно большая часть этих сокровищ куда-то исчезла. Не могли же они испариться!

—  Но откуда у отца такое богатство? —  задал резонный вопрос Маурисиу и услышал абсолютно честный ответ Франсиски.

—  Этого я и сама не знаю. Вероятно, сокровища достались ему от родителей, а он, умирая, отдал мне ключ от тайника. Тогда я впервые и узнала о них.

—  Так вот почему тебе с такой лёгкостью удалось пережить кофейный кризис! Теперь мне всё ясно, —  сказала Беатриса.

—  Да, именно поэтому, —  подтвердила Франсиска и вновь стала обвинять Жулию в воровстве: —  Теперь вы знаете всё, даже то, что ваша сестра —  воровка!

И тут Франсиска получила неожиданный отпор в лице собственных детей, которые дружно встали на защиту Жулии.

—  Она не могла этого сделать! —  уверенно заявила Беатриса, а Маурисиу подхватил:

—  Конечно, не могла! Ведь она же дочь нашего отца!

Услышав это, Франсиска разом сникла и устало махнула рукой:

—  Ладно, я всё сказала. Если вы по-прежнему считаете вашего отца благородным человеком, то мне больше не о чем с вами говорить. Я тоже так считала до сегодняшнего дня. А теперь вся моя жизнь перевернулась. Я больше не испытываю любви к вашему отцу... Как, впрочем, и ко всему, что он оставил... Даже к этой фазенде...

Она произнесла всё это тихо, словно самой себе, и так же тихо вышла, протиснувшись бочком в дверь.

—  Бедная мама! —  сказала Беатриса, вытирая слёзы. —  Ей сейчас так трудно...

А Жулия вытащила из-за ширмы Риту и потребовала:

—  Признавайся, это твоих рук дело? Ведь у тебя был ключ от дома!

—  Какой ключ? Я ничего не знаю, —  изо всех сил отпиралась Рита. —  Может, этого золота вообще не было, а сеньора всё выдумала!

—  Бабуля, ты не зря спряталась, когда вошла сеньора. Лучше верни всё по-хорошему, —  настаивала Жулия.

—  Да я спряталась потому, что не хотела участвовать в вашем семейном скандале! —  нашлась ловкая старуха, и внучка оставила её в покое.

 

Глава 7

Тони выполнил своё обещание: приехал однажды за Камилией и увёз её в бедняцкий квартал. Комнату им уступил Жозе Мануэл, а сам переселился в другую, совсем крошечную.

Из приданого Камилия взяла с собой только матрас и постельное бельё —  как того хотел Тони. Но Ципора на следующий день привезла дочери всё, что считала необходимым —  вплоть до ночного горшка, —  и тайком от зятя сунула Камилии кошелёк с деньгами. Та поначалу отказалась принять деньги, зная, что Тони будет недоволен, однако Ципора сумела убедить её, прибегнув к нехитрой уловке:

—  Бери, бери! Ты должна хорошо кормить мужа, у него тяжёлая работа.

—  Да, ты права, Тони приходит домой усталым, —  вздохнула Камилия и тотчас же поспешила успокоить мать: —  Но я всё равно очень рада, что живу вместе с ним. Я просто счастлива, мама!

—  Я верю тебе, дочка, верю, —  совершенно искренне ответила Ципора. —  Жаль только, что ты не приучена к домашней работе. Это моя ошибка. Но разве я могла знать, что тебе придётся жить в таких условиях!

—  Мама, не волнуйся, —  беспечно защебетала Камилия. —  Дона Мадалена обещала мне помогать со стиркой, а готовить простые блюда я умею и сама. Посмотри, какую керосинку принёс мне сеньор Мариу. Я буду готовить на ней прямо здесь, в комнате.

Ципора нашла керосинку вполне приличной и домой отправилась со спокойным сердцем. Камилия счастлива, и это самое главное. А бытовые трудности можно и потерпеть, если хочешь быть рядом с любимым мужем.

Такого же мнения придерживалась и сама Камилия, хотя жизнь в этом бедняцком пансионе давалась ей очень нелегко. Женщины злословили за её спиной, когда она, одетая в изысканное платье, развешивала во дворе постиранное бельё. Камилия слышала это и обижалась до слёз: ведь она и так уже надела самое скромное платье из имеющихся в её гардеробе, других у неё попросту нет! Выросшая в тепличных условиях, она не догадывалась, что за теми злобными насмешками скрывается обыкновенная женская зависть. А женщины не только завидовали Камилии, но и ревновали к ней своих мужей, которые всегда провожали её плотоядными взглядами и не упускали возможности подсмотреть, как она моется в душе.

Но Камилия терпеливо сносила все эти неудобства ради любви к Тони. Рядом с ним она расцветала, её лицо светилось таким счастьем, которому невольно завидовали Нина и Жозе Мануэл.

Однажды вечером, когда они страстно целовались в его тесной комнатёнке, Жозе Мануэл сказал с нескрываемым сожалением:

—  Эх, зря я уступил Тони свою комнату! Ведь мы с тобой тоже могли бы когда-нибудь пожениться и жить там, как твой брат с Камилией! А других, более просторных, комнат здесь нет, я интересовался у сеньора Мариу.

—  Ты интересовался?.. Зачем? —  с замиранием сердца спросила Нина и услышала желанный ответ:

—  Затем, что я хочу жениться на тебе. Но пока не придумал, где мы будем жить после свадьбы.

—  Какой же ты смешной! —  сказала она, глядя на Жозе Мануэла с умилением. —  Неужели ты всерьёз думаешь, что эта маленькая комната может стать помехой для нашей любви?

—  Нет, конечно, —  ответил он. —  А ты согласна жить со мной и здесь?

—  Да, —  твёрдо произнесла Нина.

Ту ночь она провела в комнатёнке Жозе Мануэла и домой вернулась только на рассвете, переполненная счастьем.

Тихо, на цыпочках прокралась к своей постели, чтобы не разбудить Мадалену, а та не спала всю ночь и тут же выплеснула на Нину ушат холодной воды:

—  Теперь он на тебе никогда не женится!

—  О чём ты говоришь, мама? —  испуганно спросила Нина.

—  О том, что такие порядочные мужчины, как Жозе Мануэл, не женятся на распутных девках! Ты сама всё испортила.

—  Мама, я не распутная, и тебе это хорошо известно, —  строго сказала Нина. —  Мы с Жозе Мануэлом любим друг друга и поженимся, как только он получит диплом.

—  А когда же он его получит? —  робко спросила Мадалена.

—  Скоро. Через два месяца.

—  Ну, дай-то бог, —  вздохнула Мадалена, по опыту зная, что за два месяца может случиться всякое. —  Дай-то бог...

Её опасения и тревоги были непонятны Жозе Мануэлу и Нине, которые всем объявили, что они жених и невеста, —  к огромному удовольствию жителей бедняцкого квартала, мечтавших погулять на их свадьбе. У этой красивой пары появилось множество сторонников, искренне желавших Нине и Жозе Мануэлу долгого семейного счастья, которого они оба заслуживали. А завистников у них не могло быть хотя бы потому, что Нина —  всеобщая любимица —  олицетворяла собой сказку о Золушке, вдохновляя своим примером многих соседей. Каждый примерял эту сказку на себя, мечтая о том, что и в их бедняцкой жизни появится когда-нибудь богатый принц, или принцесса, или добрая фея, которая в одночасье сделает их тоже счастливыми.

И лишь один Тони, умудрённый своим горьким опытом, понимал, отчего на самом деле так счастливы Нина и Жозе Мануэл. Просто они любят друг друга! А богатство Жозе Мануэла тут ни при чём. У Марии тоже был богатый отец, но разве поэтому любил её Тони? И Камилия из богатой семьи, но разве чувства к ней можно сравнить с той любовью, которую Тони испытывал к Марии!..

Размышляя, таким образом, Тони не заметил, как его взгляд становился всё более печальным, зато Камилия замечала и понимала, что в эти минуты он думает о Марии. Ревность, конечно же, вскипала в ней, как и прежде, но с некоторых пор Камилия научилась подавлять в себе это разрушительное чувство. Однажды она даже сказала мужу:

—  Ты теперь можешь спокойно думать и говорить о своей Марии, я больше не буду ревновать тебя к ней.

Услышав это от безумно ревнивой Камилии, Тони был тронут до глубины души.

—  Моя жена —  ты, и я люблю тебя. —  принялся уверять он Камилию, а заодно и себя. —  Мария же осталась в прошлом. Она живёт в Италии вместе с мужем фашистом, у неё своя жизнь, о которой я ничего не знаю и о которой не хочу говорить. Так что ты можешь быть спокойна: я люблю только тебя.

Он говорил это с горячностью, но Камилия видела, что его глаза по-прежнему оставались грустными.

А Мария тем временем жила в пансионе доны Мариузы, всё более привязываясь к населявшим его милым, симпатичным людям. Она чувствовала себя комфортно в их среде, и не только потому, что рядом был сеньор Дженаро, души не чаявший в ней и маленьком Мартино. Здесь она подружилась с доной Мариузой, которая сразу стала относиться к ней по-матерински нежно, что было особенно дорого рано осиротевшей Марии.

Несмотря на большую разницу в возрасте, женщины всегда находили общий язык и поверяли друг другу самое сокровенное. Так, Мария рассказала старшей подруге о том, что всегда любила только Тони —  отца своего ребёнка, и с трудом выносила Мартино, за которого ей пришлось выйти замуж.

—  Был недолгий период в нашей жизни, когда я смирилась со своей участью и даже стала относиться к Мартино с уважением, —  вспоминала Мария. —  Но потом мне открылась его истинная суть. Это страшный человек! Он способен на всё, в том числе и на убийство. Больше я к нему не вернусь! Он знает это, и потому оставил меня без денег —  забрал себе всё, что мы выручили от продажи моего родового имения. Представляете? Но если мне не удастся получить от него хотя бы часть моих же денег, я всё равно не стану с ним жить. Найду работу... Как-нибудь прокормлю себя и сына...

—  А если он отыщет тебя здесь и захочет увезти с собой, что ты будешь делать? —  спросила Мариуза. —  Или попытается отобрать у тебя ребёнка...

—  Это не его ребёнок!

—  Но ты же говорила, что он усыновил мальчика и дал ему своё имя. Значит, по закону он считается отцом Мартино.

—  Я убью его, если он попытается отнять у меня сына! —  в запальчивости воскликнула Мария. —  И сама скорее умру, чем стану жить с ним опять!

—  Не волнуйся, мы тебя спрячем, когда он здесь появится, —  пообещала Мариуза, но Марию это не успокоило.

—  Вообще-то мне следовало бы уехать куда-нибудь подальше от Сан-Паулу, —  сказала она. —  Я слишком хорошо знаю своего мужа... Но здесь у меня есть вы, есть сеньор Дженаро. Уж он-то не даст меня в обиду.

При упоминании о Дженаро лицо Мариузы просветлело и приобрело мечтательное выражение.

—  Сеньор Дженаро удивительный человек! —  заметила она восхищённо. —  Мужественный, надёжный, талантливый. Когда он играет на пианино, у меня сердце замирает...

Мария понимающе улыбнулась. Она уже давно заметила, что хозяйка пансиона влюблена в Дженаро, но пока не признаётся в этом, возможно, даже себе самой.

К чувству влюблённости у Мариузы явно примешивалась ещё и ревность, поскольку она не раз говорила Марии: «Жаль, что у сеньора Дженаро такая вредная работа», имея в виду постоянные соблазны, которым он ежедневно подвергается со стороны проституток.

И она была недалека от истины. К обаятельному пожилому пианисту приставали многие девицы из того заведения, в котором он вынужден был работать. Но больше всех усердствовала вздорная и дерзкая Малу. Она с первого же вечера пыталась соблазнить Дженаро, а он всё отказывался от её услуг, и девушки уже стали посмеиваться над Малу. Её это разозлило, и в сердцах она заявила Жустини:

—  Я затащу его к себе в постель, чего бы мне это ни стоило! Вот увидишь, любой ценой затащу!

Жустини восприняла это как шутку, а Малу вовсе не шутила, поскольку тут была задета её профессиональная гордость. И бедный Дженаро продолжал отражать настойчивые атаки Малу, которые становились всё изощрённее и коварнее.

К счастью для него, Малу пользовалась большой популярностью у клиентов и порой у неё не оставалось ни сил, ни времени на этого несговорчивого пианиста. А с некоторых пор у неё появился и постоянный клиент —  сеньор Умберту, который стал приходить в бордель ежевечерне и, заметив особое отношение Малу к пианисту, пригрозил, что убьёт их обоих, если ещё раз увидит, как она вертится вблизи фортепьяно. С тех пор Малу стала реже подходить к Дженаро, опасаясь, что Умберту может в любой момент войти и осуществить свою угрозу.

Разумеется, дона Мариуза не знала всех этих подробностей и не подозревала, каким опасностям подвергается в ночном заведении милый её сердцу сеньор Дженаро. Зато ей было известно почти всё о любовных перипетиях другого постояльца —  Маркуса. Он уже несколько лет был страстно влюблён в проститутку Жустини и даже намеревался на ней жениться, но она не захотела бросать свою профессию ради брака с небогатым студентом, у которого, к тому же, недавно умер отец. Но при этом она тоже любила Маркуса и очень ревновала его к другим девушкам, на которых он пытался иногда переключиться, чтобы избавиться от измучившей его роковой страсти к Жустини. Как правило, эти отчаянные попытки Маркуса заканчивались полным провалом: он неизбежно возвращался к Жустини и их роман вспыхивал с новой силой. Однако, познакомившись с Эулалией, Маркус вновь решил испытать судьбу. Эулалия нравилась ему, он даже представил её доне Мариузе, и та одобрила его выбор. Это вселило в него дополнительную уверенность, он стал чаще встречаться с Эулалией, познакомился с её родителями и вообще с некоторых пор стал чувствовать себя настоящим женихом. «Вот получу диплом и тоже женюсь. На Эулалии», —  сообщил он доне Мариузе. Разумеется, всё это время Маркус обходил стороной публичный дом, и Жустини забила тревогу. Сначала она попыталась выведать у Дженаро, не появилась ли у Маркуса другая девушка. Но Дженаро сделал вид, будто ничего об этом не знает, и тогда Жустини стала сама следить за Маркусом. Вскоре ей удалось засечь его вместе с Эулалией в кафе. Она стерпела это, не нарушила их уединения, зато на следующий день явилась к Маркусу в пансион, и Мариуза впервые увидела её.

—  Да, от такой красотки можно сойти с ума, —  сказала она Марии. —  Бедный Маркус! Я боюсь, что он и теперь не сможет выпутаться из её сетей.

—  Ничего, если они по-настоящему любят друг друга, то найдут разумный выход, —  ответила ей Мария. —  По-моему, было бы гораздо хуже, если бы он женился на Эула—  лии, не любя её. Это не принесло бы счастья никому.

Пока они делились впечатлениями, которые произвела на них Жустини, Маркус успел переброситься с гостьей несколькими фразами и не стал приглашать её к себе, справедливо полагая, что доне Мариузе это не понравится. Выяснение отношений в дальнейшем происходило на улице, затем в кафе, а полное примирение наступило уже в борделе, в комнатке Жустини, где она обычно восстанавливала силы после трудовой ночи.

—  Я не приходил к тебе только потому, что делал свой диплом и был очень занят. А та девушка, что была со мной в кафе, всего лишь случайная знакомая, подруга Жозе Мануэла и его невесты. Мы с ней обсуждали, как лучше устроить их свадьбу, —  врал напропалую Маркус в перерыве между любовными ласками, и Жустини ему верила.

—  Мне так хочется увидеть, как тебе будут вручать диплом! —  сказала она. —  Ты не бойся, я надену скромное платье, и тебе не будет за меня стыдно.

Маркус замялся. Он уже пригласил на эту церемонию Эулалию...

—  Диплом еще нужно защитить, —  ответил он неопределённо, подвигнув Жустини на очередную уступку:

—  Я могу даже не подходить к тебе, только посмотрю, и всё.

Маркусу стало стыдно —  за себя, а не за Жустини, и он пригласил её на выпускной бал без всяких оговорок, полагая, что она имеет на это полное право в отличие от Эулалии —  случайной знакомой, которая тут вовсе ни при чём.

С той поры он перестал бывать у Эулалии, сославшись на большую занятость в университете. Она приняла эту отговорку за чистую монету, а Соледад заподозрила неладное.

—  Он больше к нам не придёт, потому что ты в прошлый раз устроил ему настоящий допрос, —  мрачно сказала она мужу.

Маноло обиделся:

—  Я всего лишь спросил, кто его родители и, главное, не женат ли он, как тот проходимец Умберту. По-твоему это допрос? Разве я не должен был проявить отцовскую бдительность?

—  Ты перестарался. Напугал его.

—  Ну, если он такой робкий, то, может, и к лучшему, что всё развалилось в самом начале и Эулалия будет меньше страдать, —  рассудил Маноло. —  Хотя, конечно, жаль. Парень мне понравился. Симпатичный, образованный. Я даже хотел посоветоваться с ним по нашему делу, ведь он изучает право...

—  Ты уже всех замучил разговорами об этом деле! —  рассердилась Соледад. —  А говорить тут не о чем. Сеньор Эзекиел хоть и платит нам меньше, зато у него мы имеем постоянную работу. А этот Жонатан сбивает тебя с толку. Я не верю ему.

—  Вот я и хотел посоветоваться с образованным человеком, стоит ли нам рисковать, —  потупился Маноло, недовольный категоричным тоном жены.

Супруги умолкли, не желая продолжать тот бесконечный спор, который они вели уже более месяца и никак не могли прийти к единому мнению. А всё началось из-за этого змея-искусителя Жонатана, который лишил их спокойствия. И откуда он только взялся! Ведь как хорошо они жили, спокойно работая для Эзекиела! Он давал им ткани, Соледад кроила сорочки и брюки, смётывала их на живую нитку, а Маноло, усевшись однажды за швейную машинку, научился вполне прилично строчить. Так у них образовалась семейная артель, дело пошло гораздо быстрее, чем прежде, вдвоём они стали шить больше брюк и сорочек, а стало быть, и заработки их заметно выросли.

Но тут появился Жонатан —  подловил Маноло в магазине Эзекиела, спросил, сколько тот получает за готовые брюки, и предложил ему вдвое больше. Маноло не устоял перед соблазном и продал Жонатану брюки, сшитые из ткани Эзекиела. Дома он с гордостью выложил добытые деньги перед Соледад, но вместо ожидаемой похвалы получил от неё нагоняй. За ткань ведь надо было отчитываться, и Соледад справедливо полагала, что «удачная» сделка Маноло может стоить им слишком дорого: они оба могут лишиться работы.

—  Ну и не велика беда, мы будем работать на сеньора Жонатана! —  беспечно заявил Маноло.

Однако позже выяснилось, что Жонатан не собирался обеспечивать их тканью, как Эзекиел, а лишь хотел получать готовые брюки. И Маноло пришлось истратить все вырученные деньги на покупку ткани, из которой были сшиты брюки для Эзекиела, но кое-что осталось и для Жонатана. Так семейная артель стала работать на двух заказчиков, но долго это продолжаться не могло, поскольку Эзекиел, не подозревавший о двурушничестве Маноло, продавал ему ткань со скидкой, как своему работнику, а тот поставлял готовый товар его же конкуренту. Если бы Эзекиел узнал об этом, то наверняка отказался бы от услуг Соледад и Маноло. Оба это понимали, но сложившуюся ситуацию оценивали по-разному. Соледад считала, что Жонатана следует гнать в шею, и чем раньше, тем лучше, пока он не довёл их до беды, а Маноло полагал, что ещё можно какое-то время протянуть и скопить деньжат дочери на приданое. Вот только очередной жених опять, кажется, исчез. Не везет Эулалии с женихами!..

  

 

Глава 8

Жулия не спала всю ночь, с ужасом ожидая рассвета: она была уверена, что утром здесь появятся полицейские и арестуют её вместе с упрямицей Ритой, которая, вне всякого сомнения, похитила золото и не хочет вернуть его Франсиске добровольно. Говорит, пусть её посадят в тюрьму и потом доказывают, что она —  воровка. А если полиция устроит обыск и найдёт золото где-нибудь в их каморке? Что будет тогда? Жулия задавала этот вопрос бабуле, взывая её к благоразумию, но та твердила одно и то же: «Никто не поймал меня за руку, и никто не имеет права обвинять меня в воровстве!» После долгих увещеваний Жулия оставила её в покое и теперь маялась без сна, представляя своё будущее в исключительно мрачном свете. Работы она уже лишилась, причём по собственной глупости. Надо было всё-таки сдержаться, промолчать. А теперь Франсиска если и не сдаст их с бабушкой в полицию, то уж точно выгонит из этого дома. И что они тогда будут делать, где жить?..

—  Мы с Беатрисой не допустим, чтобы наша сестра осталась без крова, —  сказал ей утром Маурисиу. —  Я сам поговорю с матерью, она не посмеет выгнать вас.

—  А за что нас выгонять? Мы ни в чём не виноваты, —  упрямо повторила Рита. —  Это ваш отец набедокурил, и я не собираюсь расплачиваться за его грехи. Меня отсюда вынесут только в гробу!

Она так разволновалась, что не заметила, как в дверном проёме появилась Франсиска. Жулия и Маурисиу замерли, ожидая очередного приступа гнева, но Франсиска повела себя непредсказуемо.

—  Вас никто отсюда не гонит, —  сказана она Рите. —  Живите со своей внучкой, как жили до сих пор. А ты, Маурисиу, забирай жену, сына и возвращайся домой.

Маурисиу даже не пошевелился —  остолбенел, услышав такое от Франсиски. Поверить в столь разительную перемену, произошедшую с ней за одну ночь, было невозможно. Однако Франсиска была настроена решительно и бросила ему нетерпеливо:

—  Ну, что же ты стоишь как вкопанный? Веди меня к моему внуку. Я хочу его видеть!

Ошеломлённый Маурисиу провёл её в крохотную спаленку с низким потолком и единственным малюсеньким окошком. Кровать и детская колыбелька занимали всё пространство комнаты, поэтому Франсиска, едва переступив порог, была вынуждена остановиться.

Катэрина только что закончила кормить младенца грудью и как раз собиралась положить его в колыбельку, но внезапное вторжение Франсиски испугало её и она покрепче прижала мальчика к себе, инстинктивно пытаясь защитить его от злой бабки.

Франсиска же, заметив испуг на лице невестки, поспешила её успокоить:

—  Здравствуй, Катэрина! Ты не бойся меня. Я пришла к вам с миром. Позволь мне подержать на руках моего внучонка, пока вы будете собираться.

—  Куда... собираться?.. —  опешила Катэрина.

—  Вы теперь будете жить в комнате Маурисиу, а для наследника мы оборудуем детскую. Дом большой, места всем хватит, —  пояснила Франсиска.

Катэрина вопросительно взглянула на мужа, а он лишь развёл руками: дескать чудеса да и только! Потом он, слегка отстранив Франсиску, выступил вперёд, ободряюще улыбнулся Катэрине, но она и после этого не рискнула выполнить просьбу свекрови. И тогда Маурисиу сам протиснулся между стеной и кроватью, взял на руки сына и передал его Франсиске.

Её лицо озарилось умилением и нежностью.

—  Какой красивый у меня внук! —  вымолвила она восторженно. —  Пойдём домой, малыш. Бабушка будет любить тебя и лелеять.

Все с изумлением смотрели на неё, а она, не переставая любоваться внуком, направилась к выходу из хижины.

—  Ой, куда вы? —  вскрикнула Катэрина, устремляясь вслед за ней.

Франсиска остановилась, обернулась.

—  Не бойся, —  вновь сказала она Катэрине. —  Я ещё не забыла, как нужно обращаться с младенцами. Понесу его в дом. А вы возьмите самое необходимое и следуйте за мной. Жулия, помоги им. Сегодня будем завтракать всей семьей, не задерживайтесь тут.

После этих распоряжений Франсиска уверенно зашагала к дому, унося с собой внука, но Катэрина не могла доверить своего ребёнка непредсказуемой свекрови и тоже засеменила с ней, не открывая глаз от малыша, который, впрочем, чувствовал себя вполне комфортно на руках у родной бабушки.

—  Жулия, помоги мне, —  попросил Маурисиу. —  Сейчас возьмём только несколько пелёнок и колыбельку, а остальное перенесём позже.

Жулию же в тот момент интересовало другое: как сложится её дальнейшая судьба?

—  Скажи, —  обратилась она к Маурисиу, —  верно ли я поняла дону Франсиску, что она по-прежнему считает меня своей горничной?

—  По-моему, да, —  ответил он, —  хотя я ни за что не могу поручиться. От моей матери сейчас можно ожидать чего угодно. Пойдём в дом, а там будет видно.

Их сомнения, однако, оказались напрасными: Франсиска не только восстановила Жулию в статусе горничной, но и усадила её за обеденный стол рядом со своими детьми.

—  Спасибо, но я... —  смущённо бормотала Жулия, не решаясь сесть за один стол с госпожой.

—  Садись, —  повторила Франсиска более настойчиво. —  С сегодняшнего дня в нашем доме всё будет по-другому. Кумир повержен, боготворить больше некого, и нам пора наконец восстановить нормальные семейные отношения.

Когда Катэрина рассказала своим родителям обо всём, что накануне произошло в доме Франсиски, те поначалу не поверили ей.

—  Ты что-то не так поняла, дочка, —  сказала Констанция. —  Я думаю, Железная Рука специально заманила тебя в свой дом, чтобы опять поиздеваться над тобой. Она хочет развести вас с Маурисиу!

—  Нет, мама, она действительно очень изменилась, —  возразила Катэрина. —  Траур больше не носит, улыбается, нянчится с внуком...

—  И ты доверяешь ей своего ребёнка?! —  с ужасом воскликнула Констанция, на что Катэрина ответила спокойным миролюбивым тоном:

—  Но она же его родная бабушка. Разве я могу ей запретить?

—  Ты слишком доверчивая! —  бросил дочери Винченцо. —  С этой змеёй надо всё время держать ухо востро!

—  А я нисколько не сомневаюсь в искренности Франсиски, —  сказал Фарина. —  Именно это и должно было с ней случиться. Если она сбросила с себя траур, то теперь ей и не нужно стесняться своей доброты и женственности.

Мартино громко засмеялся:

—  Кажется, настал твой час, Фарина? Так ты не сиди тут, а действуй! Не то твоя кобылка может ускакать.

Винченцо тоже усмехнулся и дал совсем иной совет Фарине:

—  Ты не слушай Мартино и не спеши туда ходить, а то она может так тебя лягнуть, что и не очухаешься!

—  Я, пожалуй, соглашусь с тобой, друг Винченцо, —  сказал Фарина. —  В таких делах нельзя пороть горячку. Если строптивая кобылка вновь превратилась в женщину, то с ней теперь надо обращаться тонко и красиво. Мой час ещё не наступил, Мартино, однако он уже близок!

—  Тебе видней, —  снисходительно пожал плечами Мартино. —  Только не злись потом, если кто-то уведёт её у тебя из-под носа!

Фарине почудился в его словах явный вызов и он прямо спросил Мартино:

—  Ты что, сам на неё нацелился?

Мартино победоносно усмехнулся, довольный тем, что задел приятеля за живое, и ответил с нескрываемым превосходством:

—  Зачем мне твоя подтоптанная кобылка? У меня есть молодая красивая жена!

Неуместный выпад Мартино покоробил всех присутствующих, и в комнате повисло неловкое молчание, которое вскоре нарушил Винченцо.

—  На вкус и цвет товарищей нет, —  сказал он, пытаясь снять возникшую неловкость. —  Один любит мамалыгу, другой —  свиные хрящики. А я всю жизнь любил мою Констанцию!

Его нехитрая шутка разрядила обстановку, но теперь уже никому не захотелось говорить о Франсиске в присутствии Мартино. А спустя некоторое время Винченцо сказал Фарине, уединившись с ним во дворе:

—  Странный у тебя приятель! То с пеной у рта защищает фашистов, то не в меру похваляется молодой женой, а то вдруг намекает, что способен увести у тебя из-под носа Франсиску...

—  Тебе тоже показалось, что он не шутил? —  встрепенулся Фарина.

—  Не знаю, может, и шутил, только мне не понравилась такая шутка. По-моему, он слишком высокого мнения о себе, а нас считает людьми второго сорта, —  высказал своё предположение Винченцо.

—  Похоже на то, —  согласился Фарина. —  Я знал его в юности, тогда он был нормальным человеком, но с годами люди, как известно, меняются, и не всегда в лучшую сторону. Ладно, поживём —  увидим. В любом случае прости, что я привёз его сюда. Надеюсь, он скоро подберёт себе фазенду, и мы с ним распрощаемся.

—  Но ему же нравится эта фазенда, на которой мы сейчас живём, —  напомнил Фарине Винченцо. —  Боюсь, он, в конце концов, купит её у Франсиски и выселит нас из дома.

—  Нет, на такое он не способен. К тому же, мы тут находимся под защитой твоего зятя.

Винченцо, однако, показался неубедительным довод Фарины и он посоветовал по-дружески:

—  А может тебе и впрямь стоит подсуетиться насчёт Франсиски? Пойди к ней, пусти в ход свои чары, так оно будет спокойнее.

Фарина отнёсся всерьёз к его совету, но пока он собирался с духом, готовясь нанести визит Франсиске, она сама явилась в дом Винченцо.

До той поры все видели её только в чёрном траурном уборе, а тут она предстала перед ними в изящном кремовом платье с жемчужным ожерельем на груди, буквально ослепив их своей красотой и великолепием. Констанция невольно вжалась в спинку стула, почувствовав себя жалкой и ничтожной на фоне величественной красоты Франсиски. Фарина и Мартино смотрели на гостью как заворожённые, не скрывая своего восхищения и восторга. Винченцо тоже обомлел и потерял дар речи.

Франсиска предполагала такую реакцию итальянцев, поэтому не стала дожидаться, когда они придут в себя, а сразу же, после короткого приветствия, перешла к делу:

—  Я пришла к вам с предложением, которое, полагаю, вас заинтересует. Судя по всему, у вас возникли сложности с покупкой земли в другом месте, поэтому я предлагаю вам расторгнуть наш прежний договор. Вы вернёте мне деньги и останетесь жить на этой фазенде. А если хотите, то можете выкупить и долю вашего третьего компаньона, сеньора Адолфо.

—  Как вы сказали?.. —  растерянно вымолвил Винченцо. —  Я, наверно, чего-то не понял...

Франсиска повторила всё снова, посоветовав Фарине и Винченцо подумать над её предложением, после чего вежливо простилась и направилась к выходу.

—  Нет, постойте! —  воскликнул Мартино. —  Если мои приятели не захотят выкупить эту фазенду, то её куплю я! Вы согласны?

—  Это вам решать, —  бросила через плечо Франсиска. —  А я возражать не буду.

—  Подождите, я вас провожу! —  вскочил с места Мартино, однако Франсиска отказалась от его услуг —  села в экипаж и уехала.

Фарина и Винченцо на сей раз прямо высказали Мартино своё недовольство, а он прикинулся невинной овечкой:

—  Я только хотел помочь вам в делах. Не понимаю, чем вы недовольны...

—  Перестань! —  одёрнул его Фарина. —  Ты же слышал, что она предложила эту фазенду нам с Винченцо. А мы своего мнения ещё не высказали. Так зачем же надо было вылезать со встречным предложением? Может, ты собираешься предложить ей гораздо большие деньги, чем те, что она рассчитывает получить от нас?

—  Не стану скрывать, я бы купил её за любые деньги, —  признался Мартино. —  У вас ведь, насколько мне известно, нет таких денег, чтобы выкупить всю фазенду.

Винченцо вскипел:

—  Да, мы за это время поиздержались! И деньги, вырученные от продажи фазенды, частично истратили! Но лично мне уезжать отсюда не хочется, и, если Железная Рука настолько переменилась, то, возможно, она согласится на какую-то уступку или на рассрочку. Вот Фарина с ней может поговорить! Правда, Фарина? Ты тоже не хочешь отсюда уезжать?

—  Теперь это было бы просто глупо с моей стороны, —  усмехнулся тот. —  Ты же сам видел, как преобразилась эта прелестная вдовушка! И я охотно поговорю с ней. Но вовсе не об отсрочке или рассрочке. У нас хватит денег, чтобы выкупить обратно свои доли, Винченцо! А земля Адолфо пусть остаётся прекрасной Франсиске, я не буду возражать против такого компаньона.

—  Значит, всё возвращается на прежнее место? —  задумчиво произнёс Винченцо. —  В том числе и межа с изгородью?

—  Если вы не против, то я мог бы купить долю вашего бывшего компаньона, —  сказал Мартино. —  Мне тоже не хочется отсюда уезжать. Давайте будем партнерами, и тогда вам не придётся устанавливать ограду на меже.

Фарина и Винченцо промолчали. Им вовсе не хотелось, чтобы Мартино стал их компаньоном, но и денег на покупку бывшей земли Адолфо у них не было. А у Мартино денег было достаточно, чтобы купить всю фазенду, поэтому Винченцо и Фарина предпочли не ссориться с ним сейчас.

—  Давайте я сначала потолкую с Франсиской, а там посмотрим, как лучше поступить, —  уклончиво ответил Фарина.

У Мартино же на сей счёт было своё мнение и он, не мешкая, отправился в Сан-Паулу —  за деньгами, которые хранились в банке.

А Фарина после его отъезда облачился в свой лучший костюм, надушился дорогим одеколоном, который у него никогда не переводился, но использовался лишь в торжественных случаях, и в таком респектабельном виде предстал перед Франсиской в той самой гостиной, где когда-то они увиделись впервые.

Здесь все было на местах, кроме портрета Марсилиу, над которым Фарина достаточно поиздевался во время своих прежних визитов. Теперь же, не обнаружив на стене портрета, он красноречивым взглядом выразил своё удовлетворение: «Наконец-то мы сможем поговорить без свидетелей!» И тут же одарил Франсиску комплиментом, отмечая её светло-бирюзовое платье:

—  Как вам идут светлые тона! Я всегда говорил, что вы —  богиня, но лишь теперь увидел вас во всём великолепии.

Франсиска приняла комплимент как должное —  без смущения, без раздражения. А чтобы окончательно уйти от темы траура, сама указала рукой на то место, где прежде был портрет, и пояснила Фарине предельно просто:

—  Теперь я окончательно его похоронила.

Фарина по достоинству оценил её мужественное поведение и тоже заговорил просто, без всегдашнего комедиантства: сказал, что он и его компаньоны с благодарностью принимают её предложение и готовы вернуть деньги за фазенду, как только Мартино привезёт их из Сан-Паулу. Франсиска никаких дополнительных условий не выдвинула, и на том деловая часть их беседы закончилась. А поскольку расставаться так скоро им обоим не хотелось, то они решили немного прогуляться по фазенде и полюбоваться её красотами.

Во время прогулки Франсиска охотно рассказывала о своём детстве и юности, о том, что была единственным ребёнком в семье, и отец рано обучил её секретам выращивания кофе.

—  Потом я многому научилась у мужа, —  сказала она, продолжая свой рассказ. —  Поэтому после его смерти мне было несложно управлять фазендой.

—  С такой непростой задачей могла справиться только очень умная и очень сильная женщина, —  заметил Фарина и в ответ услышал искреннее признание Франсиски:

—  Как показала жизнь, я не очень умная, и совсем не сильная, хотя и пыталась выглядеть таковой... Однако, мы с вами так заговорились, что я даже забыла об обеде! Дети уже заждались меня. Может, и вы пообедаете с нами? Я была бы этому рада, —  добавила она, приветливо улыбаясь Фарине.

Он, разумеется, принял приглашение с радостью, а вот дети не поняли Франсиску, увидев за обеденным столом столь неожиданного гостя. У Маурисиу даже пропал аппетит. Он с трудом вытерпел присутствие Фарины за столом, а когда тот ушёл, потребовал от матери объяснений:

—  Что всё это значит? Почему ты оказываешь такие почести этому сеньору?

—  Я предложила ему и сеньору Винченцо выкупить обратно их прежнюю фазенду, и вот они согласились, —  пояснила Франсиска.

—  Ты хочешь продать фазенду?.. Которая была мечтой моего отца?! —  возмутился Маурисиу.

—  Да, именно поэтому я и хочу от неё избавиться, —  спокойно ответила Франсиска.

—  Ты оскорбляешь память моего отца! —  не унимался Маурисиу.

—  Нет, я отдала дань его памяти, а теперь считаю нужным подумать о живых. Ведь на этой фазенде будут жить родители Катэрины —  моей невестки и твоей жены. Я действую в интересах нашей семьи, и мне странно слышать, что ты этому противишься, Маурисиу.

Последним доводом Франсиска выбила почву из-под ног сына. Препятствовать продаже фазенды, тем более в присутствии Катэрины, он больше не мог, но у него было достаточно других претензий к матери:

—  А зачем надо было приглашать на обед этого Фарину? Ещё не так давно ты его терпеть не могла, он же итальянец!

—  А что ты имеешь против итальянцев? —  вскинулась на мужа Катэрина, обиженная его оскорбительным тоном.

—  Я не против итальянцев, —  вынужден был оправдываться Маурисиу. —  Но Фарина мне всегда был неприятен, а сейчас я его просто ненавижу!

—  У тебя нет причин для ненависти, —  строго сказала Франсиска. —  Сеньор Фарина всегда вёл себя порядочно по отношению к нам, а кроме того, он ещё очень и очень приятный человек.

Для Маурисиу это прозвучало как гром среди ясного неба. Он решил, что мать сошла с ума. Всю жизнь ненавидела итальянцев, и вдруг такая перемена? Уж не влюбилась ли она в Фарину? Не владея собой от гнева, он прямо спросил об этом Франсиску, и она ответила с достоинством:

—  Нет, это не любовь. Но я свободная женщина и имею право принимать у себя в доме всех, кого сочту нужным. В том числе и мужчин.

—  Да, мы не можем тебе этого запретить, —  с болью произнёс Маурисиу. —  Но я вправе потребовать, чтобы ты вернула на прежнее место портрет отца!

—  Этот человек перестал для меня существовать, и мне не нужен его портрет, —  ответила Франсиска.

—  Но он же наш отец! Мне дорога память о нём! Я восстановлю его портрет и повешу у себя в комнате! —  заявил Маурисиу.

—  И этого я тебе не советую делать, —  холодно сказала Франсиска.

—  Ну почему ты его так ненавидишь? Что с тобой происходит?! —  в отчаянии закричал Маурисиу, и Катэрина сочла своим долгом вмешаться, чтобы успокоить мужа.

—  Идём в нашу комнату, я всё тебе объясню, —  сказала она, силой уводя его из столовой.

Маурисиу, однако, ещё долго не мог успокоиться и не хотел слушать никаких доводов Катэрины.

—  Она стала неузнаваемой. Сошла с ума! —  твердил он. —  Это просто кошмар какой-то! Продаёт фазенду, любезничает с Фариной!..

—  Но вы же с Беатрисой давно хотели, чтобы она перестала ходить в трауре, —  напомнила ему Катэрина.

—  Мы ошибались. Тогда в ней было достоинство, а сейчас его нет. Сняв траур, она утратила и достоинство!

Терпение Катэрины и без того было на пределе, а тут она окончательно вскипела и, перестав церемониться с Маурисиу, перешла на более доходчивый, простонародный язык:

—  А у твоего отца было достоинство, когда он делал Жулию?

Шокированный её грубостью, Маурисиу на какое-то время умолк, а затем произнёс упрямо, с горящими от волнения глазами:

—  Мой отец всегда был и остаётся для меня кумиром! Я никому не позволю оскорблять его память! Ни тебе, ни моей матери. Запомни это!

 

Глава 9

Не обнаружив Марию и ребёнка в гостинице, Мартино довольно быстро отыскал их в пансионе доны Мариузы и, с трудом сдерживая гнев, приказал жене:

—  Собирайся! Поедешь со мной на фазенду, которую я намерен купить.

К несчастью для Марии, Мартино заявился в пансион поздно вечером, когда Дженаро уже отправился на службу в ночное заведение и не мог её защитить. Поэтому Мария была вынуждена противостоять мужу одна.

—  Никуда я с тобой не поеду, —  твёрдо сказала она.

—  Поедешь. Ты моя жена и должна меня слушаться.

—  Я больше не твоя жена. Я ушла от тебя. Разве ты этого не понял?

—  Нет, ты пока ещё мне жена, —  недобро усмехнувшись, сказал Мартино. —  И будешь делать всё, что я сочту нужным. Собирайся!

—  Я отсюда никуда не поеду, —  вновь повторила Мария.

Мартино понял, что уговорами тут не обойтись, и пригрозил ей:

—  Тогда я поеду с сыном. Увезу его на фазенду.

—  Он не твой сын! —  парировала Мария.

—  Но он этого не знает и никогда не узнает, —  угрожающе произнёс Мартино. —  Я имею право забрать его, и закон —  на моей стороне. А ты решай, причём немедленно, будешь ли ты жить со своим сыном или хочешь потерять его навсегда!

Мария поняла, что он действительно возьмёт сейчас ребёнка и увезёт его в неизвестном направлении, а её просто отшвырнёт от себя как ненужную помеху...

Мартино же понял, что она заколебалась, и, взяв спящего малыша на руки, направился с ним к выходу. Как он и предполагал, Мария тотчас же воскликнула:

—  Нет! Не уходи! Я еду с тобой.

Они так спешно покинули пансион, что Мариуза даже не успела попрощаться с постоялицей и спросить, куда её уводит муж.

—  Этот сеньор был страшно сердит и увёз Марию силой, —  рассказывала она потом Дженаро, который плакал от горя. —  Простите меня, я не уберегла вашего внука. Но что я могла сделать? Ведь у них же семья... Даже если бы я вызвала полицию...

—  Не вините себя, дона Мариуза, —  отвечал сквозь слёзы Дженаро. —  О моём внуке должен был позаботиться я сам. Надо было спрятать его и Марию в надёжном месте. Господи, что же я теперь скажу сыну, когда отыщу его?

—  Может, Мария напишет нам? —  робко вставила Мариуза, пытаясь хоть чем-то успокоить Дженаро, но он даже не услышал её.

—  Эх, если бы я в тот момент был здесь! —  говорил он. —  Я бы не отдал моего внука фашисту! За всё бы с ним поквитался!..

Мариуза испугалась.

—  Что вы такое говорите, сеньор Дженаро? Не дай бог, вы бы тут стали драться с этим фашистом! Мария говорила мне, что он страшный человек, он убил трёх крестьян в Италии. Наверняка у него есть оружие. Это счастье, что вас не было дома! Господь уберёг вас!

Она ещё долго причитала над осиротевшим, но избежавшим худшей участи Дженаро, а он не находил успокоения и совсем впал в отчаяние, то и дело повторяя:

—  Это божья кара! Он наказывает меня одиночеством за то, что я был несправедлив к Тони. Отобрал у меня жену, внука, и с сыном я теперь никогда не встречусь.

Потеря внука и Марии сильно подкосила Дженаро, он сразу как-то осунулся, постарел. Мариуза и студенты сочувствовали ему, утешали его как могли. Не отставали от них и девицы из борделя: каждая пыталась подбодрить его, отвлечь от дурных мыслей, а больше всех, конечно же, усердствовала Малу. Она постоянно вертелась возле Дженаро, чем спровоцировала своего постоянного клиента Умберту на очередную вспышку агрессии. Не в меру подогретый спиртным, Умберту пустил в ход кулаки, пытаясь вытолкать Дженаро на улицу. Между ними завязалась драка, и Жустини пригрозила Умберту, что сдаст его в полицию. Лишь после этого он поумерил свою воинственность, но, покидая с позором бордель, пригрозил Дженаро:

—  А тебе, дед, я это припомню! Я ещё вернусь сюда!

Дженаро ничего не смог сказать в ответ —  его трясло от возмущения и праведного гнева.

Девицы обступили своего героя со всех сторон, усадили его в кресло, а Малу поднесла ему бокал с каким-то крепким напитком, и Дженаро выпил —  для успокоения. Вскоре он и впрямь успокоился, только пальцы стали деревянными и всё тело разом отяжелело. Коварная Малу, воспользовавшись этим, предложила Дженаро немного отдохнуть и любезно сопроводила его в свою комнату.

Очнулся он лишь под утро —  рядом с Малу, в её постели, абсолютно голый! От ужаса он сразу протрезвел и, чертыхаясь, стал натягивать на себя одежду. Руки, однако, плохо слушались его, а голова гудела. Тем временем проснулась Малу и попыталась удержать его:

—  Куда ты, котик? Я тебя не отпущу!

Дженаро хотелось провалиться под землю от стыда.

—  Оставь меня, —  взмолился он, запутавшись в рукавах сорочки. —  Я хочу уйти... Поскорее... На воздух!..

Кое-как застегнув сорочку, он схватил пиджак и, пошатываясь из стороны в сторону, вышел за дверь, а потом крадучись спустился по лестнице и, наконец, оказался на улице. Глоток свежего воздуха, однако, не отрезвил его, а наоборот, вызвал слабость и головокружение. Дженаро испугался, что может упасть прямо здесь, на тротуаре, но каким-то чудом ему всё же удалось добраться до пансиона.

Ранняя пташка Мариуза уже была на ногах —  готовила завтрак для постояльцев, и Дженаро не смог прошмыгнуть мимо неё незамеченным. Увидев его, Мариуза всплеснула руками:

—  Вы заболели?!

—  Да, —  не стал отрицать Дженаро. —  Мне нужно прилечь.

—  Может, вызвать врача?

—  Нет-нет, не надо, —  пробормотал он, втягивая в себя воздух, чтобы Мариуза не почувствовала перегара, и потихоньку пробираясь к своей комнате.

—  Ладно, ложитесь, а я приготовлю сейчас бульон и принесу вам прямо в комнату!

—  Ой, не надо, прошу вас! —  простонал Дженаро. —  Меня и так тошнит...

Позже, когда постояльцы собрались за завтраком, Мариуза поделилась с ними своим беспокойством о здоровье Дженаро и сказала, что всё-таки отнесёт ему бульон. И тут Маркус, который тоже провёл ночь в борделе вместе с Жустини и вернулся оттуда перед самым завтраком, сказал, желая успокоить Мариузу:

—  Да не волнуйтесь вы так, сеньор Дженаро не заболел, он просто перепил вчера.

—  Этого не может быть! Сеньор Дженаро не пьяница! —  вступилась за любимого постояльца Мариуза.

—  Конечно, не пьяница, —  согласился Маркус. —  Но мерзавка Малу наверняка что-то подсыпала ему в бокал, чтобы затащить к себе в постель. Она давно этого добивалась! А тут подвернулся удобный случай: сеньор Дженаро за неё вступился, подрался с клиентом...

—  Какой ужас! —  воскликнула Мариуза. —  Ему надо срочно уходить оттуда, это опасная работа! Там могут и убить.

—  Нет, всё обошлось, —  сказал Маркус. —  Хулигана быстро урезонили. Я, правда, сам этого не видел, потому что пришёл позже, когда сеньор Дженаро уже был в комнате Малу, но мне рассказывали...

—  Боже мой! Какой стыд! И ты можешь об этом так спокойно говорить? —  возмутилась Мариуза. —  Тебе тоже давно пора остепениться и не ходить в то проклятое заведение!.. А что же он, так и провёл всю ночь у этой шлюшки?

—  Я не знаю, как там было на самом деле, —  ответил Маркус, —  но утром Малу всем показывала галстук сеньора Дженаро, который он будто бы забыл у неё в комнате. Она, конечно, хвасталась, но ей нельзя верить. По-моему, сеньор Дженаро попросту был мертвецки пьян. Я на всякий случай отобрал у неё галстук и принёс его домой.

—  Спасибо. Хоть тут ты повёл себя благоразумно, —  проворчала Мариуза. —  Тебе не надо было и рассказывать обо всём, что там случилось. Лучше бы я этого не знала!

—  Я больше никому не расскажу, —  пообещал Маркус, поняв наконец, какую оплошность он допустил.

Мариуза же отказалась от своего намерения нести бульон Дженаро. Она была сердита на него, ей было больно и очень неприятно. До сих пор она считала Дженаро чистым и непогрешимым, а он оказался таким же, как все мужчины.

Весь день он проспал в своей комнате, и Мариуза, не видя его, немного успокоилась. Ей вспомнилось, как Маркус сказал, что Дженаро наверняка подсыпали в бокал какую-то гадость, и теперь он выглядел в её глазах несчастным человеком, невинной жертвой. Когда же Дженаро проспался и стал собираться на свою опасную работу, Мариуза не удержалась, спросила с болью и укором:

—  Неужели вы опять туда пойдёте?

Дженаро понял, что Маркус наболтал ей лишнего, и виновато ответил:

—  Мне же надо на что-то жить. Но вы не беспокойтесь: того, что случилось вчера, больше никогда не будет. Я не допущу, клянусь вам!

Прошло ещё несколько дней, прежде чем Дженаро вновь стал открыто смотреть в глаза доне Мариузе. А она попросила всех постояльцев, чтобы не напоминали ему о том печальном инциденте, и постепенно жизнь вошла в прежнее русло.

Однажды, когда молодёжь разбрелась по своим делам кто в университет, кто на свидание, а Дженаро отдыхал после ночной вахты у себя в комнате, Мариузу навестил Жозе Мануэл и представил ей свою невесту.

—  Вот это и есть моя Нина! —  сказал он с гордостью.

Мариуза окинула придирчивым взглядом его избранницу и вынесла свой вердикт:

—  Что ж, ради такой красавицы стоило претерпеть некоторые трудности. Ты молодец, Жозе Мануэл, за любовь надо бороться!

Она пригласила молодую пару в гостиную и тут же затеяла праздничный обед, на который позвала и Дженаро. Ему не хотелось общаться с незнакомыми людьми, но Мариуза настояла на своём, сказав, что это будет в некотором роде помолвка и они вдвоём должны благословить молодых. Дженаро нехотя вышел в гостиную, Мариуза представила его:

—  Это сеньор Дженаро —  тот самый итальянец, что принёс тебе письмо от матери, Жозе Мануэл!

Нина с интересом взглянула на Дженаро, вспомнив, как мать говорила, что ей показалось, будто она где-то встречала его прежде.

Жозе Mануэл тем временем поблагодарил Дженаро за письмо, и между ними завязался непринужденный разговор.

Так, за разговором, и прошёл тот обед, которым все остались довольны. Неожиданные гости приятно развлекли своим присутствием Мариузу и Дженаро, а молодая пара была растрогана таким тёплым приёмом.

—  Я знал, что ты понравишься доне Мариузе. Ты не можешь не нравится! – ликовал Жозе мануэл, с обожанием глядя на Нину.

—  Они очень симпатичные люди. Оба. И дона Мариуза, и этот итальянец, —  взволнованно высказывала свои впечатления Нина.

Дома она подробно рассказала матери и Камилии о визите в пансион, в частности заметив:

—  Мама, ты была права, тот итальянец, сеньор Дженаро, действительно очень приятный человек. Но вряд ли вы могли видеться прежде. Он приехал сюда не так давно, а всю жизнь прожил в Италии.

—  Значит, его зовут сеньор Дженаро… —  повторила вслед за ней Мадалена.—  Красивое имя! Твой отец часто произносил его, вспоминая своего брата, который остался в Италии…

—  Вы имеете в виду отца Тони? – встрепенулась Камилия.

—  Да,—  ответила Мадалена.—  Я о нём только слышала, но никогда его не видела. Говорят, он красивый мужчина и талантливый пианист. Наш Тони пошёл в отца!

—  Этот сеньор Дженаро тоже пианист,—  вспомнила Нина, и Камилия разволновалась ещё больше:

—  От отца Тони давно нет никаких вестей. Если бы я не знала, что он живёт в Италии, то подумала бы… Уж слишком много совпадений!

—  В этом нет ничего удивительного,—  сказала Мадалена.—  У итальянцев любовь к музыке – в крови. Они все – прирождённые певцы и музыканты. Когда Джузеппе что-нибудь напевал, я просто обмирала. У него был очень красивый голос!

—  Да, наверное, это просто совпадение, —  согласилась Камилия, заметно погрустнев.

—  Конечно, —  поддержала её Нина, —  мало ли на свете итальянцев, которых зовут Дженаро!

Камилия и с этим была согласна, однако её не покидало странное волнение, которое она ощутила, услышав рассказ Нины о пожилом итальянском пианисте по имени Дженаро. И поздно вечером, когда они с Тони миловались в своей комнатке, она вкрадчиво спросила мужа:

—  Скажи, ты по-прежнему не допускаешь мысли о том, что твой отец может приехать в Бразилию?

Тони ответил твёрдо, не задумываясь:

—  Это исключено. Он сам сказал, что будет жить в Чивите ди Баньореджио до самой смерти. Так же, как и моя мама... —  При воспоминании о матери у Тони увлажнились глаза, и он добавил совсем печально: —  Вот так же и отец когда-нибудь умрёт, а я об этом даже не узнаю. Ведь никто не напишет мне, никто не знает, где я сейчас!..

—  Ты забудь свои обиды и пошли ему письмо, —  посоветовала Камилия.

Тони промолчал. Ему было просто писать домой, когда была жива мама. А что написать отцу? Изложить всю правду о том, что его честолюбивый сын работает грузчиком на рынке, живёт в приюте для бедняков и уже забыл, когда садился за фортепьяно? Такая весть не порадует отца, и тем более не поспособствует их примирению. Наоборот, отец только укрепится в своей правоте: ведь Тони так и не разбогател в Бразилии, а значит, проиграл тот давний спор с отцом. Нет, лучше уж промолчать, пусть всё останется так, как было до сих пор.

С этой мыслью Тони и уснул.

А утром его разбудил заплаканный Жозе Мануэл:

—  Я получил телеграмму... Умер отец... Мой папа умер!.. Это непостижимо! Я был с ним в ссоре, а он... умер! Скажи там, на рынке, что я не приду на работу, мне нужно ехать в Рио...

—  Мы тебя проводим, —  вызвалась Камилия и побежала с печальной вестью к Нине.

Жозе Мануэл был убит горем, и весь бедняцкий квартал ему сочувствовал. А на вокзал вместе с ним поехали Нина и Камилия.

В ожидании поезда он говорил Нине, что вернётся к ней сразу после похорон, а потом они решат, как им быть дальше.

—  Не торопись, ты сейчас очень нужен матери, —  отвечала Нина, хотя ей уже сейчас казалось, что она не сможет пережить предстоящей разлуки.

—  Нет, я приеду скоро, мне будет очень не хватать тебя, —  повторял он и вновь возвращался к своему горю: —  Бедный мой папа! Я не могу представить его мёртвым...

Видя, как страдает Жозе Мануэл, Камилия с горечью думала о том, что подобная участь ожидает и её Тони. Когда-нибудь он вот так же раскается, а исправить что-либо уже будет невозможно. Этого нельзя допустить. Надо помочь Тони помириться с отцом.

И в тот же вечер Камилия сказала Тони:

—  Поезжай в Италию! Там, на месте, вам легче будет помириться. Я поговорю с моим отцом, он даст тебе денег на поездку.

—  Нет, я не возьму у него деньги, —  категорически заявил Тони. —  Лучше напишу письмо своему отцу. Попробую найти нужные слова. Он ведь там совсем один!

Камилия посоветовала ему взяться за письмо немедленно, а сама отправилась к Нине, которой тоже сейчас было нелегко.

—  Хорошо, что ты пришла, —  обрадовалась ей Нина, —  а то мама уже замучила меня своими причитаниями.

Мадалена возмутилась:

—  Я? Замучила? Да как тебе не стыдно возводить такую напраслину на собственную мать?!

—  Но ты же всё время твердишь, что Жозе Мануэл теперь вряд ли сюда вернётся, —  напомнила ей Нина.

—  Да, говорю, —  не стала возражать Мадалена. —  Он получит богатое наследство, у него там пекарни, а тут что ему делать?

—  Ну вот, ты сама всё слышала, —  огорчённо сказала Нина, обращаясь к Камилии. —  Мама считает, что деньги решают всё, а любовь ничего не стоит!

—  Нет, я так не считаю, —  возразила Мадалена. —  Жозе Мануэл, похоже, тебя любит. Может, он и вернётся сюда, ему же надо диплом защищать. Может, и тебя захочет взять с собой в Рио. А я останусь тут доживать свой век одна.

Она заплакала, надрывая сердце дочери, и та не выдержала —  заплакала вместе с ней.

—  Никуда я без тебя не поеду, успокойся! Даже с Жозе Мануэлом, если он меня позовёт в Рио. Но сначала надо его дождаться.

—  Он обязательно вернётся, —  желая утешить их обеих, сказала Камилия, а затем, думая о своём, осторожно выпытала у Нины адрес пансиона, в котором проживал итальянец Дженаро.

На следующий день она отправилась по этому адресу. Ей нужно было самой повидаться с сеньором Дженаро, чтобы развеять либо свои сомнения, либо —  ложные надежды.

Но Дженаро в пансионе не оказалось, и тогда Камилия спросила у Мариузы:

—  А вы не знаете, из какого города приехал сеньор Дженаро?

Мариузе показался странным её вопрос.

—  Сеньорина, вы даже не представились, а хотите, чтобы я рассказала вам о своём постояльце, —  сказала строго Мариуза. —  Приходите, когда сеньор Дженаро будет дома, и, если он захочет вас принять, всё у него и спросите.

—  Простите, я даже не знаю, тот ли это сеньор Дженаро, которого я ищу, —  сказала в своё оправдание Камилия. —  Поэтому и спрашиваю: может, он приехал из Чивиты ди Баньореджио? Если нет, то я и не буду его беспокоить.

—  Я ничего об этом не знаю. —  твёрдо сказала Мариуза. Но тут Изабела вдруг воскликнула:

—  Точно! Из Чивиты! Я слышала, как сеньор Дженаро кому-то говорил, что жил в этом городе.

Мариуза недовольно взглянула на племянницу, а Камилия, наоборот, одарила Изабелу благодарной улыбкой и сказала взволнованно:

—  Спасибо! Вы мне очень помогли! Вы даже не представляете, как вы мне помогли. До свидания.

Теперь Камилия могла спокойно уйти. Она не сомневалась, что нашла отца Тони. Чивита —  маленький городок, вряд ли там отыщется ещё один пожилой пианист по имени Дженаро!

—  Что-нибудь передать сеньору Дженаро? —  спросила Мариуза.

—  Нет, ничего не надо, спасибо! —  весело ответила Камилия уже на ходу.

Теперь ей только надо было дождаться, когда вернётся с работы Тони.

 

Глава 10

Мартино привёз из Сан-Паулу не только деньги, но также и жену с ребёнком, что для Винченцо и Фарины стало неожиданностью.

—  Похоже, он всерьёз нацелился на пай Адолфо, если перевёз сюда семью, —  вздохнул Винченцо. —  Теперь у нас не осталось выбора, придётся брать его в компаньоны.

—  Насколько я понял, Мария не горит желанием обосноваться на этой фазенде, —  заметил Фарина.

Винченцо сразу же оживился:

—  Так может, ещё не всё потеряно? Может, она, уговорит его уехать отсюда? А ты бы снова потолковал с Франсиской. Пусть она сдаст нам в аренду бывший пай Адолфо, а мы с ней будем рассчитываться не деньгами, а выращенным кофе.

Фарина подивился его наивности:

—  Да Франсиска сама не знает, куда девать прошлогодний урожай. У неё все склады ломятся от кофе, который сейчас ничего не стоит. А ты хочешь предложить ей ещё и наш?

—  Но он совсем скоро вырастет в цене. Так всегда бывает! —  упорствовал Винченцо. —  И Франсиска не зря хранит у себя прошлогодний кофе —  ждёт повышения цен!

—  Я и сам надеюсь на повышение цен, —  сказал Фарина, —  иначе бы не выкупал обратно свою часть земли на этой фазенде. Но когда это произойдёт, неизвестно. Может, через год или через два. А пока надо приготовиться к тому, что мы будем нести убытки.

—  Интересно, Мартино это понимает? Ты бы ему объяснил, что к чему, а то нам потом будет трудно с ним объясняться. Он наверняка надеется быстро разбогатеть.

—  У Мартино много денег и ему не терпится куда-нибудь их вложить, —  насмешливо произнёс Фарина.

Винченцо помолчал, потом откашлялся, отхлебнул вина из стакана и наконец отважился обратиться к Фарине с просьбой, на которую никогда бы не решился в других условиях:

—  Я, конечно, не имею права вмешиваться в твои дела... Но ты всегда говорил, что у тебя есть деньги... Так может, ты сам купишь у Франсиски пай Адолфо? А Мартино пусть катится отсюда подальше. Не нравится он мне, и всё тут. Я ему не доверяю!

Фарина не обиделся на Винченцо за то, что он посмел сунуть свой нос в чужой кошелёк. Прекрасно понимая, чего стоила Винченцо эта просьба, Фарина ответил ему искренне и честно:

—  Да, у меня кое-что осталось от прежних накоплений, но я не могу рискнуть всеми деньгами, которые имею. Ты сам знаешь, как можно прогореть с производством кофе. Поэтому я и держу в банке небольшую сумму, так сказать, на чёрный день. Когда он наступит —  мы ею воспользуемся. Но дай бог, чтобы этого не произошло!

Винченцо согласился с такой позицией Фарины и больше к этой теме никогда не возвращался.

А Мартино тем временем развернул бурную деятельность: сам поехал к Франсиске, договорился с ней обо всём и вернулся домой оживлённым, весёлым.

—  Она действительно потрясающая женщина! —  сказал он Фарине. —  Мы проехались вдвоём по фазенде, и я имел возможность понаблюдать за ней. Как она великолепно держится в седле!

Фарина поначалу напрягся, а затем и прервал Мартино:

—  Послушай, ты зачем туда ездил? Любоваться Франсиской или договариваться о покупке земли?

—  Понимаю, понимаю, это ревность! Но ты не беспокойся, твоя кобылка меня не интересует, мне нужна только её земля.

Несмотря на это заверение, Фарина насторожился: ему не понравился тон, в котором Мартино расписывал достоинства Франсиски. Какой наглец! Имеет красавицу жену, которая вдвое моложе его, и в то же время зарится на Франсиску, хотя и знает, что Фарина давно в неё влюблён!

—  Ты бы лучше прогулялся по фазенде с собственной женой, а то она у тебя грустная какая-то, —  вмешался в их разговор Винченцо, словно прочитав мысли Фарины и высказав их вслух.

Фарина с благодарностью посмотрел на друга, а Мартино ответил нахмурившись:

—  Ничего, привыкнет и перестанет грустить.

Он старался скрыть от будущих компаньонов свой семейный разлад, однако они сами не раз слышали от Марии, что она приехала сюда не по собственной воле, а исключительно по воле мужа. В отличие от Мартино, Мария этого не скрывала, и Констанция искренне сочувствовала ей.

—  Мария хорошая женщина, —  сказала она как-то Винченцо. —  На кухне мне помогает. Только счастья у неё нет! В глазах тоска... А женщину всегда можно понять по глазам —  насколько она счастлива. По-моему, зря Мартино привёз её сюда с ребёнком. Чует моё сердце: добром это не кончится!

Однажды Констанция нечаянно подслушала, как супруги ссорились. Мартино укорял жену за то, что она ходит как в воду опущенная, давая повод для пересудов.

—  А мне незачем изображать из себя счастливую любящую жену, —  ответила Мария, подтвердив догадку Констанции. —  Даже если бы я попыталась это сделать, всё равно бы ничего не получилось, потому что ты отнял у меня желание жить!

—  Я заставлю тебя и жить здесь, и улыбаться, —  произнёс Мартино таким зловещим тоном, от которого у Констанции мурашки побежали по коже.

Она поспешила уйти на кухню —  от греха подальше. Но вскоре туда пришла Мария, которой было невмоготу и хотелось с кем-то поделиться своим горем. Тогда-то она и поведала Констанции о всех несчастьях, которые ей довелось пережить. Рассказала о своей первой и единственной любви к Тони, о ребёнке, которого родила от него, а не oт Мартино.

—  Замуж меня выдали насильно, —  говорила она, —  и я долго терпела, думая, что Мартино благородный человек, который меня искренне любит. Но теперь я в этом сильно сомневаюсь. Ему нужно было породниться с моим отцом и получить его наследство. И он добился своего: приобрёл в собственность землю моего отца, а заодно и меня. Я долго этого не понимала, пока не узнала ещё некоторых подробностей о моём муже. Он опасный человек! Он способен на всё, даже на убийство! Я ушла от него, поселилась в пансионе вместе с отцом Тони —  дедушкой моего сына. Была готова найти работу... Но он приехал и пригрозил, что отберёт у меня сына. Поэтому я здесь... Дона Констанция, помогите мне бежать отсюда! Я буду благодарна вам до конца моих дней! Мартино никуда меня не отпускает, но я должна уехать в Сан-Паулу вместе с сыном. Помогите мне, пожалуйста!

Констанция слушала её, не перебивая, но когда Мария зарыдала в голос —  сказала твёрдо, без тени сомнения:

—  Я помогу тебе убежать от мужа. Только мы должны быть осторожными. Надо всё продумать и потом действовать наверняка.

—  Спасибо вам, дона Констанция! —  обняла её Мария. —  Я сразу, как только вас увидела, поняла, что вы мне поможете.

Констанция оказалась в сложном положении. Пообещав помочь Марии, она не подумала о том, как на это посмотрит Винченцо. А скрывать от него что-либо она тоже не привыкла. Всю жизнь они прожили без тайн и недомолвок, доверяя друг другу, и в этом была их сила. Один ум хорошо, а два лучше. Вдвоём они всегда находили решение. Но как быть сейчас? Ведь Констанция связана не своей, а чужой тайной! Рассказать обо всём мужу? А если он запретит ей вмешиваться в чужие дела и помогать Марии? Тогда Констанция окажется безответственной лгуньей. Да и Марию жалко, пропадёт она тут...

И Констанция после некоторых раздумий решила и на сей раз довериться Винченцо, посоветоваться с ним, а уж там будь что будет!

Как она и предполагала, Винченцо выслушал её с нескрываемым беспокойством и посоветовал пока ничего не предпринимать.

—  Ничего не делай без меня, —  сказал он. —  В таких делах мы должны действовать сообща, вместе с Фариной. Я поговорю с ним.

—  Нет, не выдавай Марию! —  взмолилась Констанция. —  Мы можем ей сильно навредить. Не забывай, что Фарина и Мартино давние приятели.

—  Да, ты права, —  согласился Винченцо. —  Но с Фариной я всё же поговорю.

Именно после этого разговора с женой он и попросил Фарину выкупить не одну, а две части фазенды, чтобы избавиться от Мартино. Фарина же не внял его просьбе и вскоре сам об этом пожалел, потому что Мартино продолжал каждый день ездить к Франсиске даже после того, как была оформлена купчая на землю.

—  Я договорился с Франсиской, что её люди будут по-прежнему работать на нашей фазенде, а мы потом с ними рассчитаемся, —  сообщил он после очередного визита к ней.

—  Что-то переговоры у вас затянулись, да и глаза у тебя чересчур блестят, —  недовольно заметил Фарина.

—  Перестань! Мы говорили только о деле, —  ответил Мартино, широко улыбаясь.

—  Ты будь поосторожнее с ней, она ненавидит итальянцев, —  сказал ему Винченцо, проявив солидарность с Фариной.

Мартино это не смутило, он самодовольно заявил, что лично на него эта ненависть не распространяется. Потом увидел, как набычился Фарина, и предпочёл закончить этот разговор в миролюбивом тоне:

—  Впрочем, допускаю, что и некоторые другие итальянцы могут рассчитывать на благосклонность сеньоры Франсиски. Мне даже кажется, что её пресловутая ненависть к итальянцам осталась в прошлом.

Когда он ушёл, Винченцо несколько грубовато попытался утешить Фарину:

—  Ты не расстраивайся, на такую строптивую кобылку никто не сядет.

—  А если сядет, я его порешу! —  продолжил Фарина, гневно сверкнув глазами.

Не только Мартино заметил, что ненависть Франсиски к итальянцам осталась в прошлом, —  это вполне мог бы подтвердить и Марселло, которому теперь разрешалось встречаться с Беатрисой в её доме и свободно прогуливаться с ней по фазенде.

—  Если ты его так любишь, то я не буду препятствовать вашему браку, —  сказала дочери Франсиска. —  На свадьбе Маурисиу я не была, о чём сейчас сожалею, но твою свадьбу мы обязательно устроим на нашей фазенде.

Беатриса расцеловала мать и тут же сообщила эту радостную новость брату и Катэрине. Но Маурисиу, как выяснилось, вовсе не разделял её радости. Наоборот, решение матери он воспринял с негодованием:

—  Она окончательно сошла с ума! Свихнулась на итальянцах!

—  Это ты, похоже, сошёл с ума. Что ты несёшь? —  тотчас же отреагировала Катэрина, а Беатриса застыла в изумлении.

—  Да, я утверждаю, что мать лишилась рассудка ещё в тот день, когда растоптала портрет отца, —  повторил Маурисиу. —  Раньше она ненавидела итальянцев, а теперь делает всё наоборот. Мне стыдно смотреть на неё, когда она любезничает то с Фариной, то с Мартино.

—  То с твоим сыном итальянцем, —  продолжила оскорблённая Катэрина. —  Ведь дона Франсиска нянчится с ним! И ко мне она относится хорошо, можно сказать, по—  матерински! А ты, выходит, сгораешь от стыда, когда ложишься со мной в постель?!

—  Не передёргивай, речь не о тебе, —  проворчал Маурисиу.

—  А о ком? О Марселло? О моём женихе? —  вскинулась на брата Беатриса, обиженная им до глубины души.

—  Да, и о Марселло. Я всегда считал, что он тебе не пара, —  сказал Маурисиу. —  И мать до недавних пор придерживалась такого же мнения. Но сейчас в неё вселился бес, её потянуло на мужчин, ей хочется гулять с этим мерзким Мартино, или с Фариной, или с обоими сразу, поэтому она и тебе позволила делать то же самое с Марселло!

—  Ты можешь оскорблять меня, но не смей оскорблять маму! —  закричала Беатриса и влепила Маурисиу пощёчину.

—  Правильно! Я могу добавить! —  поддержала её Катэрина и, взяв малыша на руки, выбежала во двор, чтобы и впрямь не подраться с мужем.

Беатриса последовала за ней. Обе они были потрясены внезапной переменой, случившейся с Маурисиу.

—  У меня было ощущение, что я говорю не с ним, а с той доной Франсиской, какой она была прежде, —  призналась Катэрина.

—  У меня тоже, —  сказала Беатриса.

—  А я давно это заметила, —  вступила в разговор Жулия. —  Маурисиу словно подменили после того, как дона Франсиска сняла с себя траур. Он не может ей этого простить и ревнует её ко всем мужчинам.

—  Но это же глупо! Отца давно нет в живых, мама имеет право встречаться с кем хочет, —  высказала своё мнение Беатриса. —  А Марселло тут и вовсе ни при чём. Я ничего не могу понять...

—  Меня это пугает больше всего, —  продолжила её мысль Катэрина. —  Я даже не знаю, сможем ли мы жить вместе, ведь он теперь ненавидит итальянцев!

—  Он просто не знает, что его отец тоже был итальянцем, —  вдруг сказала Рита, незаметно подошедшая к девушкам и с любопытством слушавшая их разговор.

Жулия поморщилась и бросила ей недовольным тоном:

—  Бабуля, шла бы ты лучше домой и не болтала тут всякие глупости.

Рита обиделась:

—  Это не глупости! Отец Маурисиу —  не сеньор Марсилиу, а итальянец, которого убил отец доны Франсиски.

Катэрина и Беатриса с изумлением уставились на старуху, а Жулия возмутилась:

—  Бред какой-то! Бабуля, ты уже заговариваешься.

—  Нет, —  упрямо повторила Рита. —  Я всё помню! Дона Франсиска была молоденькой и влюбилась в одного итальянца, он работал тут на фазенде... Ну вот, влюбилась и забеременела от него. Они хотели пожениться, но твой дед, Беатриса, убил того итальянца. Дона Франсиска осталась брюхатой и потом вышла замуж за сеньора Марсилиу. А итальянцы в отместку убили твоего деда, вот почему дона Франсиска их ненавидела.

Её рассказ ошеломил Катэрину и Беатрису. Рита говорила так чётко и убедительно, что у них не возникло сомнений в правдивости её слов.

—  Что же нам теперь делать? —  растерянно промолвила Беатриса. —  Если Маурисиу об этом узнает, он точно сойдёт с ума! Ведь он боготворит отца... То есть теперь выходит, что не отца, а отчима... Какой-то кошмар! Может, не будем ему ничего говорить?

—  Я не знаю, —  пожала плечами Катэрина. —  Если он опять станет поносить итальянцев, а значит, и меня, и нашего сына, и Марселло, то не лучше ли ему узнать всю правду о своей родословной? Может, тогда он излечится от этой дури?

Пока они судили-рядили, Франсиска отправилась на очередную прогулку с Мартино, а Маурисиу, стоя на террасе, проводил их недобрым взглядом и крикнул Беатрисе:

—  Ну вот, сестричка, полюбуйся на нашу матушку! Ты и теперь будешь её защищать?

—  Буду, —  ответила Беатриса. – Я не вижу ничего дурного в поведении нашей мамы.

Маурисиу это возмутило, и он стремительно направился к Беатрисе, чтобы продолжить с ней спор.

—  Разве ты не видишь, что она прямо на наших глазах превращается в похотливую женщину, теряет человеческое достоинство? Чуть ли не вприпрыжку побежала на свидание с этим отвратительным итальянцем!

Он так распалился, что у Катэрины не осталось выбора: она решила сказать ему горькую правду, чтобы пресечь этот поток оскорблений, который был способен разрушить их совместную жизнь. И она сказала:

—  Помолчи, Маурисиу! Лучше послушай Риту. Она расскажет тебе, что твой отец тоже был итальянцем и ты сам —  итальянец!

Как и следовало ожидать, Маурисиу не принял всерьёз её слова и спросил раздражённо:

—  Это что, бред или неудачная шутка?

—  Это ответ на твой давний вопрос —  почему дона Франсиска однажды сказала, что ты незаконнорожденный!

От такого заявления Катэрины Маурисиу не мог отмахнуться и, конечно же, потребовал доказательств. Рита уже пожалела о том, что ввязалась в эту историю, но ей пришлось заново повторить свой рассказ.

Маурисиу слушал старуху, и лицо его каменело, глаза становились стеклянными.

Катэрина обняла его, сказала сочувственно:

—  Пойдём домой. Не надо так расстраиваться. Что было, то прошло. Слава богу, теперь не осталось никаких тайн, и мы сможем спокойно жить.

—  Нет, я не смогу этого пережить, —  глухо вымолвил Маурисиу. —  Моим кумиром был отец... сеньор Марсилиу. Я любил его...

—  Ну конечно, он же воспитал тебя. Ничто не мешает тебе любить его и теперь, —  успокаивала мужа Катэрина. —  Пойдём домой!

Маурисиу вдруг напрягся как пружина, встрепенулся, в его глазах полыхнул недобрый огонь.

—  Нет, я должен услышать это от матери! Я найду её сейчас, где бы она ни была! —  исступлённо произнёс он и помчался к своей машине.

—  Куда ты? Постой! Тебе нельзя садиться за руль в таком состоянии! —  кричала на бегу Катэрина, пытаясь догнать его и удержать дома, однако ей это не удалось.

Маурисиу быстро завёл машину и уехал.

Он искал Франсиску повсюду, методично объезжая все кофейные плантации, кукурузные поля и оливковые рощи, но так и не нашёл её.

Они разминулись, и это было благом для обоих, потому что во время этой прогулки с Мартино произошло то, чего Франсиска не ожидала и к чему не была готова.

Она всегда любила верховую езду, но кататься на лошадях вдвоём с симпатичным мужчиной и остроумным собеседником было гораздо приятнее, нежели по утрам объезжать фазенду в одиночку. Франсиска раскраснелась, развеселилась, ей вдруг захотелось дурачиться и резвиться, забыв о возрасте, и она, подчиняясь этому порыву, понеслась вскачь к видневшемуся вдали живописному озеру.

Мартино тотчас же поскакал вслед за ней, а когда их лошади поравнялись, —  наклонился к Франсиске, крепко обнял её и дерзко поцеловал в губы.

Это было так естественно в той ситуации, так соответствовало упоению свободой, которое в тот момент испытывала Франсиска, что ей даже не пришло в голову оттолкнуть Мартино и удержать себя от ненужного, неверного шага.

Они спешились, и страстный, бесконечно долгий поцелуй продолжился уже на земле, среди густой душистой травы и нежных луговых цветов...

Домой Франсиска возвращалась, с приятным удивлением отмечая в себе давно забытую легкость и окрылённость, какую она испытывала только в юности. О том, что это как-то связано с Мартино, она не думала. При чём тут Мартино? Он всего лишь случайно оказался рядом и помог высвобождению той здоровой животворящей энергии, которая томилась под спудом много лет, не находя выхода и превращая достаточно молодую женщину в подобие злой закоснелой старухи. А теперь женщина возрождается, и это замечательно. Да здравствует возрождение!

В таком необычно приподнятом настроении Франсиска и переступила порог своего дома, а там её встретила напуганная Беатриса:

—  Мама, где ты была? Маурисиу тебя не нашёл?

—  Нет. А что случилось? —  встревожилась Франсиска.

—  И хорошо, что не нашёл, —  облегчённо вздохнула Беатриса. —  Он узнал, что его настоящий отец был итальянцем.

Франсиска обессиленно опустилась на стул.

—  Боже мой! Он не должен был этого узнать!

—  Но он узнал, мама, —  сказала Беатриса. —  И он в отчаянии. Так что готовься к трудному разговору с ним. А я буду здесь, рядом с тобой.

 

Глава 11

Никогда ещё Камилия не ждала возвращения Тони с таким нетерпением. Но вот он наконец пришёл домой, и Камилия сразу же выпалила:

—  Тони, я нашла твоего отца!

—  Не может быть! Где же он? —  взволнованно спросил Тони, но Камилии некогда было отвечать —  она отдавала распоряжения:

—  Быстренько помойся, переоденься, и поедем к нему! Я по дороге всё расскажу.

Пока они добирались до пансиона, радость Тони сменилась тревогой: а вдруг отец даже не захочет с ним говорить? Ведь если он приехал в Бразилию, то почему сразу не пришёл к сыну и невестке, а поселился в пансионе? Почему не дал о себе знать?

—  Не волнуйся, сейчас вы увидитесь, и всё образуется, —  сказала ему Камилия.—  Я уверена, что он обрадуется тебе, что вы, наконец, помиритесь!

Когда Мариуза вновь увидела Камилию, а рядом с ней —  высокого красивого юношу, она вдруг сразу поняла, что это сын и невестка Дженаро. Тони и Камилия подтвердили её догадку.

—  Ой, а сеньор Дженаро опять ушёл! —  огорчилась Мариуза. —  Почему же вы не сказали мне утром, зачем его разыскиваете? Да я и сама могла бы догадаться... Вы, наверное, прочитали объявление в газете?

—  Нет. А отец разыскивал меня через газету? —  удивлённо спросил Тони. —  У него же был мой адрес!

Мариуза вкратце рассказала о том, что ей было известно от Дженаро: в каком состоянии он уезжал из Италии, а потом оказался здесь, не зная, где живёт его сын.

—  Вы подождите его, —  любезно предложила Мариуза. —  Сеньор Дженаро сейчас играет в музыкальном магазине, но к ужину обязательно придёт домой.

—  Неужели в магазине Манчини? —  изумился Тони.

—  Да, именно там, —  подтвердила Мариуза.

—  Тогда мы поедем прямо туда! Спасибо вам! —  сказал Тони, и они с Камилией отправились в музыкальный магазин.

Когда до магазина оставалось несколько шагов, Тони услышал доносившуюся оттуда мелодию Шопена и у него перехватило дыхание: он узнал неповторимую исполнительскую манеру своего отца. А когда Тони увидел его сидящим за фортепиано, то не смог сдержать слёз.

Дженаро между тем доиграл музыкальную пьесу до конца, не подозревая, что сын находится совсем рядом, только оглянись, и увидишь его! А Тони, дождавшись паузы, тихонько тронул отца за плечо:

—  Папа, это я, Тони...

Они обнялись, и никакие слова примирения оказались им не нужны.

Чуть позже Дженаро, правда, сказал сыну:

—  Ты прости меня, сынок, за всё. Я всегда любил тебя и сейчас люблю.

—  Я тоже тебя любил и люблю, —  ответил Тони. —  И ты меня тоже прости за всё.

Из музыкального магазина они поехали в пансион, где дона Мариуза уже приготовила для них праздничный ужин.

Дружно выпили за встречу и —  пошли воспоминания. О детстве, о матери, о музыке, о Джузеппе... Избегали говорить только о Марии, помня, что здесь присутствует Камилия. Правда, Дженаро, подвыпив, допустил всё же одну проговорку. Вспоминая о Розе, он сказал сыну:

—  Незадолго до смерти она написала тебе подробное письмо, но отправить не успела. А я не хотел, чтобы ты получил это письмо, и положил его вместе с ней в гроб... Вот такая я скотина! Ты прости меня, если сможешь...

—  А что было в том письме? —  спросил Тони.

—  Там было всё то, о чём я тебе никогда не говорил. Моя дорогая Розинела написала, что я люблю тебя. Она это знала... И ещё она там писала, что у тебя будет ребёнок...

Тут Дженаро осёкся, спохватившись, что сболтнул лишнее, но Камилия насторожилась, ожидая продолжения, а Тони, заметив это, поспешил исправить положение:

—  Мне кажется, я не успел написать вам, что Камилия была беременна. Значит, мама сама догадалась?

—  Не знаю, может, догадалась, а может, придумала, —  подыграл сыну Дженаро.—  Ей всегда хотелось иметь большую семью —  много детей, много внуков.

Он произнёс это с такой уверенностью, что и Камилия, и Тони приняли его версию как единственно возможную, хотя вначале оба подумали, конечно же, о ребёнке, которого в то время могла вынашивать Мария.

А Дженаро, с трудом вывернувшись из сложной ситуации, больше не допускал подобных оплошностей.

И лишь потом, когда Тони и Камилия ушли домой, он изрёк, апеллируя к Мариузе:

—  Вы поняли, что случилось, дона Мариуза? Ещё вчера я был один-одинёшенек, а теперь у меня целое семейство с такими проблемами, в которых будет очень трудно разобраться!

—  Да, я вас понимаю, —  сочувственно ответила она. —  У вашего Тони очень приятная жена. И что вы будете делать, если вернется Мария?

—  Не знаю, —  развёл руками Дженаро. —  Камилия мне тоже понравилась. К тому же, это ведь именно она меня разыскала. А я должен отплатить ей чёрной неблагодарностью? Нет, я не смогу так поступить.

—  И вы не скажете Тони, что у него есть сын?

—  Нет, скажу, только со временем. Такие важные вещи нельзя скрывать, —  твёрдо ответил Дженаро. —  Ни сын, ни внук мне потом этого не простят. Я думаю, если бы мы сразу написали Тони, что Мария ждёт от него ребенка, то он, может, и не женился бы на этой милой еврейке... Эх, лучше бы я тогда помог Марии бежать в Бразилию к моему сыну!..

—  Не казните себя задним числом, сеньор Дженаро, —  сказала Мариуза. —  Вы, наверное, забыли, что у Марии тогда был строгий отец и она в то время уже была замужем. Да она и сейчас замужем, хоть и не любит своего мужа. А если вы скажете Тони, что у него есть сын, то порушите его брак с еврейкой, в этом можно не сомневаться...

—  Да, как ни поверни, а всё выходит плохо, —  подвёл печальный итог Дженаро. —  Ладно, у меня ещё есть какое—  то время, чтобы осмотреться, подумать. Завтра я схожу к Тони, посмотрю, как он там живёт, познакомлюсь с женой моего брата. А с Ниной вы меня сами познакомили, только я тогда не знал, что она —  моя племянница.

—  И никто не знал, —  подхватила Мариуза. – Но, несмотря на это, мы встретили её тут хорошо, по-родственному, правда? У вашего брата очень красивая и очень приятная дочка! И жених у неё замечательный!

—  Да, с роднёй мне повезло: все красивые, все хорошие. И внук у меня красивый, и Мария... —  Дженаро тяжело вздохнул. —  Но я бессилен сделать их всех счастливыми!

На следующий день он побывал в бедняцком квартале, и там выяснилось, что с Мадаленой он тоже встречался, когда приносил письмо Жозе Мануэлу.

—  Какие же мы слепые и глухие! —  отметил он с сожалением. —  Жизнь настойчиво подаёт нам знаки, а мы не берём их в расчёт, ничего не видим и не слышим. Я пришёл в этот двор, увидел жену моего брата и —  ничего не почувствовал. А ведь Тони и Камилия уже здесь жили! Но я и этого не почувствовал.

—  В то время, когда вы приходили, Тони жил здесь один, —  поправила его Мадалена. —  Он тогда как раз ушёл от жены, и мы пристроили его в комнату к Жозе Мануэлу. А потом он стал работать грузчиком на рынке.

Такое уточнение огорчило Дженаро ещё больше. Если бы он тогда встретился с Тони, то всё устроилось бы гораздо проще! Он бы забрал сына к себе в пансион, а вскоре туда пришли бы и Мария с внуком. Мальчик бы теперь жил с родным отцом и матерью. Ну, Камилия, конечно, погоревала бы, так ведь они с Тони и без того жили врозь...

—  А вы не знаете, почему Тони ушёл из дома тестя и жил здесь один, без жены? —  спросил Женаро у Мадалены.

—  Потому что она изводила его ревностью. Камилия очень ревнивая! Она до сих пор думает, что Тони любит ту итальянку, Марию.

—  А вы как думаете? Это действительно так?

—  Я знаю точно, что он не может забыть свою Марию. Он сам это говорил, —  сообщила Мадалена.

Дженаро сокрушённо покачал головой:

—  Ну и дела!.. А почему же он снова сошёлся с Камилией?

—  Наверное, пожалел её. Она очень любит Тони! Ушла за ним из богатого дома, теперь ютится в малюсенькой комнатке, сама готовит еду, стирает, гладит. И ревность свою сильно поумерила. Вообще она хорошая девушка, Тони с ней повезло.

—  Мне она тоже понравилась, —  вздохнул Дженаро и попросил Мадалену проводить его к Камилии.

Тони был в это время на работе, и Дженаро получил возможность поближе познакомиться с невесткой, поговорить с ней наедине.

Камилия рассказала ему, как Тони появился у них в доме, и она сразу же в него влюбилась, а потом, когда он работал в художественной мастерской, тайком покупала там картины, чтобы он мог получать хоть какие-то деньги.

—  Тони очень гордый, —  говорила она. —  Отказался от помощи моего отца, работает грузчиком. А ведь он талантливый музыкант и художник! У меня сердце кровью обливается, когда вижу его огрубевшие руки —  в мозолях и ссадинах!

—  Хорошо, что ты это понимаешь, —  растроганно произнёс Дженаро. —  Тони действительно прекрасный музыкант. Но пианисту очень трудно здесь найти работу, практически невозможно. Уж я-то знаю!..

Они ещё долго беседовали, и Дженаро узнал, как Камилия дважды уходила из дома, следуя за его сыном, —  сначала в мастерскую Агостино, а затем сюда, в бедняцкий квартал.

—  Я очень люблю Тони и пойду за ним хоть на край света, —  призналась Камилия. —  Всё выдержу, только бы мы были вместе! Я уже многое пережила и теперь никакие трудности меня не пугают. Мне только жаль нашего ребёночка, который умер, едва появившись на свет. Но иначе, наверное, и не могло быть, потому что Тони тогда ещё не был готов к рождению ребёнка, он всё время думал о Марии, которую вы, конечно, знаете.

—  Да, знаю, —  вынужденно подтвердил Дженаро.

—  А какая она? Очень красивая?

—  Да, красивая. Но не красивее тебя, поверь мне!

Дженаро не лукавил, говоря это Камилии. Она не уступала Марии ни в красоте, ни в сердечности. А сколько добра сделали Тони она и её родители! Приютили его здесь, на чужбине, приняли в свою семью как сына. Разве такое можно забыть и ответить на добро злом? Нет, нельзя, —  решил наконец Дженаро и, когда Тони пришёл с работы, сказал ему, что у него очень хорошая жена. Тони этому искренне обрадовался.

—  Да, Камилия —  замечательный человек! —  подтвердил он. —  Я стольким ей обязан! Ведь это она тебя отыскала. Её любовь способна творить чудеса!

Поскольку их разговор происходил в душе, где Тони мылся после работы, и Камилия не могла их слышать, то Дженаро прямо спросил:

—  А ты любишь её, сынок?

Тони понял, что имел в виду отец, и ответил с предельной честностью:

—  Ты хочешь знать, забыл ли я Марию? Нет, не забыл, и часто её вспоминаю. Но Камилия мне тоже дорога. Я люблю её по-своему, иначе бы и не женился на ней. Знаешь, я ведь вначале попал в другую семью, к очень хорошим людям, где была добрая и красивая девушка Эулалия, которая тоже в меня влюбилась. Но почему-то же я не ответил на её любовь! А на Камилии вот женился, причём аж два раза —  по католическому обряду, а потом и по иудейскому.

—  Ну что ж, сынок, я желаю тебе счастья, —  сказал Дженаро, не уточняя, какой смысл он вкладывает в эти слова.

Более подробно он разъяснил это Мариузе, когда вернулся в пансион и она спросила его:

—  Ну что, вы рассказали Тони про внука?

—  Нет. И не буду рассказывать, —  ответил Дженаро с такой тоской в голосе, от которой у Мариузы больно сжалось сердце. —  Представляете, как это ужасно: я никогда не скажу Тони, что держал его сына вот на этих руках, играл с ним, целовал в макушку и в пухленькие щёчки!.. Я люблю внука и Марию, но Камилия так много сделала для моего сына... Сейчас их семейная жизнь наладилась, и я не хочу вносить в неё смуту. Пусть Тони живёт с Камилией, раз уж так сложилась его судьба.

—  Что ж, может, вы и правы, —  поддержала его Мариуза. —  Лучше положиться на судьбу, чтобы ненароком опять не навредить сыну. К тому же, от Марии нет никаких вестей, наверное, она помирилась с мужем. А о мальчике беспокоиться не стоит —  он живёт с родной матерью.

—  Нет, о внуке я буду беспокоиться всю жизнь, —  сказал Дженаро. —  Мария, конечно, его не обидит, но я не могу смириться с тем, что он будет воспитываться в семье этого фашиста!

Дженаро так расстроился, что даже заплакал, и Мариуза, не зная, как его утешить, попыталась перевести разговор на другую тему:

—  Скажите, а Жозе Мануэла вы там не видели? Он уже вернулся из Рио?

—  Да, вернулся, —  ответил Дженаро. —  Похоронил отца и приехал обратно. Скоро будет защищать диплом. Он предлагает Нине уехать вместе с ним, а она сомневается, не хочет оставлять здесь дону Мадалену. Я сказал ей прямо: если любишь, то не расставайся со своим Жозе Мануэлом, вспомни, как Тони потерял Марию, и бери пример с Камилии.

К совету дяди Нина отнеслась всерьёз и сказала матери, что выйдет замуж за Жозе Мануэла и уедет с ним в Рио-де-Жанейро.

—  Но ты не расстраивайся, —  добавила она, —  мы купим там квартиру или дом и сразу же заберём тебя. Жозе Мануэл считает, что нам будет трудно ужиться с его матерью, поэтому лучше сразу поселиться отдельно. А с тобой мы уживёмся!

Мадалена, однако, восприняла такую перспективу без восторга.

—  Как ловко вы за меня всё решили! —  проворчала она. —  А если я не захочу отсюда уезжать?

—  Но Жозе Мануэл не может бросить дело, в которое его отец вложил столько сил. Пойми, это семейный бизнес. У них там целая сеть пекарен, которыми надо грамотно управлять. Этим и займётся Жозе Мануэл. А я тоже не стану сидеть сложа руки, буду ему помогать в работе.

—  Значит, ты теперь станешь миллионершей, а я буду у вас на побегушках?

—  Мама, не обижай меня! —  сказала Нина. —  Я полюбила Жозе Мануэла вовсе не за его богатство, ты же знаешь! И он тоже из-за меня отказался от тех миллионов, поссорился с отцом, пошёл в грузчики. Если бы его отец не умер, мы бы так и жили здесь, в Сан-Паулу. С университетским дипломом Жозе Мануэл смог бы найти хорошую работу, я тоже со временем куда-нибудь устроилась бы...

—  Ты поступай, как тебе удобнее, а я никуда отсюда не поеду, —  упёрлась Мадалена. —  У меня теперь есть родня —  племянник и деверь, с ними мне не будет одиноко.

Упрямство Мадалены расстроило все планы Жозе Мануэла. Нина вновь заколебалась, стоит ли ей спешить с замужеством и уезжать в Рио. Всю жизнь прожив с матерью, она не могла представить, как расстанется с ней и оставит её здесь одну.

А Жозе Мануэл не хотел расставаться с Ниной и сам принялся уговаривать Мадалену:

—  Я понимаю, вы привыкли жить в Сан-Паулу, но Рио-де-Жанейро тоже очень красивый город, он вам понравится. И Нина будет с вами! Мы будем о вас заботиться. Поедемте! Хотя бы ради счастья вашей дочери!

—  Я буду только мешать вам, —  упрямо поджала губы Мадалена.

—  Если не захотите жить с нами, мы можем снять для вас квартиру по соседству.

—  Нет, я останусь здесь —  в этом дворе, в этой комнате.

—  Но я не могу допустить, чтобы моя тёща и впредь жила в таких условиях. Поймите, я буду работать, у меня будет достаточно денег, и я смогу достойно вас содержать, —  втолковывал ей Жозе Мануэл, но Мадалена была безразлична к его доводам.

Рассердившись на мать, Нина однажды сказала ей:

—  Ты же всегда мечтала выдать меня замуж за богатого сеньора и жить в роскоши! Что же с тобой случилось теперь? Почему ты упрямишься?

—  Я хотела этого для тебя, а мне роскошь ни к чему, —  ответила Мадалена. —  Я не хочу уезжать из Сан-Паулу.

—  Ну хорошо, оставайся здесь, —  согласилась Нина. —  Переселишься в пансион к дяде Дженаро, вдвоём вам будет веселей, и мне так будет спокойнее.

Но Мадалену не устроил и этот вариант. Она вдруг полюбила нищету, от которой безуспешно пыталась избавиться всю жизнь.

В конце концов Нина и Жозе Мануэл решили оставить в покое Мадалену —  хотя бы на время, до получения диплома.

Жозе Мануэлу теперь не было нужды работать на рынке, он с утра до ночи занимался у себя в комнате.

Нина же помогала матери по дому и читала умные книги, которые ей давал Жозе Мануэл. Получив от Силвии выходное пособие, другой работы она не нашла, а теперь эти поиски и вовсе становились бессмысленными, поскольку Нина всё-таки собиралась ехать с Жозе Мануэлом в Рио.

Но Силвия не забыла о Нине и вновь позвала её к себе.

Нина была потрясена, увидев, как Силвия сама встала с инвалидной коляски и достаточно легко пошла навстречу гостье.

—  Это невероятно! —  воскликнула Нина. —  Произошло чудо?

—  Нет, это результат каждодневных мучительных тренировок, —  пояснила Силвия. —  Я давно уже потихоньку хожу, только Умберту об этом не знает.

—  Но почему вы скрываете от него? Это же такая радость!

Силвия тяжело вздохнула и поведала Нине ещё одну печальную историю своих отношений с мужем:

—  Поначалу я хотела сделать ему приятный сюрприз. Он всегда говорил, подбадривая меня, что мы ещё станцуем с ним вальс. Вот я и старалась, помня о том вальсе. Разрабатывала ноги, превозмогая боль. А Умберту все вечера проводил в борделе. Домой возвращался пьяным. От него разило дешёвыми женскими духами. И тогда у меня появился новый стимул к выздоровлению: я мечтала станцевать с ним теперь уже прощальный вальс! А потом мне и этого не захотелось. Я распрощаюсь с ним без музыки и без танцев! Но мне очень нужна твоя помощь. Надеюсь, ты меня поддержишь?

—  Вы всегда можете на меня рассчитывать, —  без промедления ответила Нина. —  Только что я могу для вас сделать?

И Силвия изложила ей свой план:

—  Я хочу вернуть тебя на фабрику, но с гораздо большими полномочиями, чем прежде. Теперь ты будешь заниматься не столько технологией производства, сколько его организацией, а значит, бухгалтерией и финансами.

—  Но я же в этом ничего не смыслю!

—  Нет, ты недооцениваешь себя, —  возразила Нине Силвия. —  Ведь ты уже делала экономические расчёты, и они были очень толковыми, грамотными, я их видела. А подробнее изучить бухгалтерию и финансы тебе поможет Онофри, наш бухгалтер. Ты пока не будешь подписывать никаких финансовых документов, а потом, когда вникнешь во все тонкости руководства фабрикой, займёшь место Умберту. Это и будет для него «прощальный вальс»!

—  Но он не потерпит меня рядом с собой!

—  Потерпит. Об этом я сама позабочусь.

—  Но я не справлюсь!

—  Справишься. Я в тебя верю. Не забывай, что теперь я могу ходить, и вдвоём с тобой мы всё осилим!

Нина не могла сразу принять столь неожиданное предложение и попросила хотя бы день на раздумье. Но уже по дороге домой она приняла решение и так объяснила его Жозе Мануэлу:

—  Я отвечу согласием. Во-первых, потому, что не могу подвести Силвию, которая в меня верит и нуждается в моей помощи. Во-вторых, я не должна упускать возможность помочь моим подругам-ткачихам. Если они станут получать больше за свой нелёгкий труд, то уже ради этого стоит принять предложение Силвии.

—  А как же я?.. А как же мы?.. —  растерянно спросил Жозе Мануэл.

—  Ты не дослушал меня, —  улыбнулась Нина. —  В-третьих, я хочу пройти эту школу затем, чтобы свободно ориентироваться в экономике и финансах, а потом уже со знанием дела помогать тебе в твоём пекарском бизнесе. Представляешь, как будет здорово, если мы соединим твоё университетское образование и мой практический опыт!

—  Да, это было бы здорово, —  согласился Жозе Мануэл. —  Только на приобретение такого опыта потребуется много времени!

—  Нет, я сразу предупрежу Силвию, что поработаю у неё всего несколько месяцев и потом уеду к тебе, —  пообещала Нина.

Жозе Мануэл в ответ лишь печально покачал головой.

 

Глава 12

Исколесив всю фазенду и не найдя матери, Маурисиу вернулся домой усталым и опустошённым, поэтому и трудный разговор с ней прошёл достаточно спокойно, без выплеска бурных эмоций.

—  Это правда, что мой настоящий отец был итальянцем? —  спросил он каким-то странно отрешённым тоном, и Франсиска ответила:

—  Да, правда. Но я скрывала это, потому что твоему рождению предшествовала страшная семейная трагедия. Не хотелось, чтобы ты о ней знал.

—  Я и об этом слышал, —  небрежно бросил Маурисиу.—  Ты забеременела от какого-то итальянца, а твой отец его убил. Верно?

—  Нет, не верно, —  строго сказала Франсиска.—  Ты упустил самую важную деталь: того итальянца звали Луиджи Арелли, и мы с ним любили друг друга до самозабвения! Он был самым красивым и самым умным из всех итальянцев, работавших у нас на фазенде. У нас была чистая романтическая любовь, и не моя вина, что всё завершилось кровавой трагедией.

—  Значит, ты его любила, и я —  дитя той любви?

—  Да, ты —  продолжение той любви.

—  А ты в этом уверена? Если я не сын своего отца, то, может, я и не твой сын? Однажды ты назвала меня незаконнорожденным!

—  Маурисиу, не надо обижать меня, —  спокойным тоном попросила Франсиска. —  Не дай бог никому пережить такого горя, какое пережила я, потеряв любимого человека!

—  Но ты, насколько мне известно, очень скоро утешилась с другим, —  заметил, криво усмехнувшись, Маурисиу.—  Кстати, а ему было известно, что я —  не его сын?

—  Я думаю, Марсилиу всё знал, хотя никогда не заговаривал со мной на эту тему, —  ответила Франсиска.

—  Понятно, —  укоризненно покачал головой Маурисиу. – Он, то ли знал, то ли нет, а ты, помалкивая, фактически обманывала его.

Франсиска не обиделась на сына. Она понимала, в каком состоянии он находится, и всячески хотела помочь ему преодолеть душевный кризис.

—  Всё было гораздо сложнее, чем, кажется сейчас. Я должна была побеспокоиться о твоей судьбе, —  пояснила она. —  Марсилиу любил тебя как родного сына, и это считала самым важным.

—  Я его тоже любил! А ты, выходит, никогда его не любила, только притворялась! —  резко произнёс Маурисиу и, неожиданно прервав разговор, вышел из гостиной.

—  Ничего, он сейчас успокоится, —  сказала матери Беатриса. —  Честно говоря, я ожидала худшего, но всё, кажется, обошлось.

Она не знала, что в это же время Маурисиу рыдал у себя в спальне и бился в истерике.

—  Это ужасно, Катэрина! —  выкрикивал он сквозь слёзы. —  Я, оказывается, не я, а отпрыск какого-то Арелли!

—  Ты —  это ты, —  мягко, как малому ребёнку, внушала ему Катэрина. —  Ничего не изменилось. Ты —  мой Маурисиу, я тебя любила и люблю. Не надо плакать.

Но для Маурисиу, похоже, изменилось многое, причём, то, что он всегда считал основополагающим и незыблемым. Семья, мать, отец —  всё вдруг рассыпалось, потеряло прежние очертания. Как с этим жить? Как заново обрести твёрдую почву под ногами? Он этого не знал, и потому так мучился.

Истерика его вскоре прошла, внешне он успокоился, но внутри у него клокотал мощный разрушительный огонь, который лишь периодически прорывался наружу.

В основном это случалось, когда Франсиска отправлялась на прогулку с Мартино. Маурисиу это бесило. Осуждая мать, он не стеснялся в выражениях.

—  Посмотри, —  сказал он однажды Беатрисе, —  это наша матушка во всей своей красе! Она любит порассуждать о чистой романтической любви, но в её глазах только похоть и больше ничего. Я теперь понимаю деда, который застрелил того итальянца, с которым она путалась! Но ей этого мало. Она освободилась от траура и теперь ей подавай итальянцев! Чем больше, тем лучше, всё равно кого, лишь бы только он был итальянцем!

Услышав такое, Беатриса всерьёз испугалась за брата. В своём ли он уме? Откуда эти ненависть и злоба?

—  По-моему, ты сходишь с ума от ненависти, —  сказала она. —  Тебе надо лечиться. Какие гадости ты говоришь про маму! Это чудовищно! Разве ты не знаешь, что сеньор Мартино женат? Он недавно привёз сюда свою молодую жену и ребёнка. У мамы не может быть с ним ничего, кроме дружеских отношений.

Маурисиу злобно рассмеялся:

—  Ты в самом деле так наивна? Или тоже притворяешься, как мать? Скорее всего, второе. Ты ведь такая же похотливая и падкая на итальянцев, как и она! Если бы дед был жив, он бы прикончил и твоего Марселло!

—  А может, и тебя заодно? Ведь ты тоже итальянец, —  напомнила ему Беатриса и услышала неожиданный ответ:

—  Да, лучше бы он тогда застрелил и меня вместе с моей матерью, чтобы я сейчас не видел этого позора!

Беатриса не стала говорить ему больше ничего, но на всякий случай предостерегла Марселло, чтобы он опасался её брата.

—  Не приходи к нам домой, —  попросила она. —  Давай будем встречаться в нашем укромном месте, как раньше.

Марселло её не понял:

—  Ты что, разлюбила меня? Почему мы должны прятаться, если даже дона Франсиска согласна, чтобы мы поженились! Или ты уже передумала выходить за меня замуж?

—  Нет, не передумала. Я люблю тебя. Но давай повременим со свадьбой. Подождём, пока Маурисиу переживёт своё горе.

Марселло рассердился:

—  Да при чём тут Маурисиу? Я его не боюсь! А если он опять ко мне сунется со своими боксёрскими приёмами, то я на этот раз специально заготовлю для него дрын потолще!

Беатриса так и не смогла ему объяснить, чего она опасается, как не смогла этого объяснить и матери.

—  Маурисиу считает, что у тебя роман с сеньором Мартино, и очень злится, —  сообщила она матери. —  Я даже боюсь за него. Это уже похоже на патологию. Он теперь люто ненавидит всех итальянцев.

—  Это скоро пройдёт, —  беспечно отмахнулась от неё Франсиска.

Беатриса, однако, не отступала:

—  Но зачем тебе и впрямь нужны эти ежедневные прогулки с сеньором Мартино? Он женатый человек, у него здесь жена и ребёнок. Тебя это не смущает?

—  Нет, —  ответила Франсиска. —  Если это не смущает его, то почему я должна вмешиваться в семейные отношения сеньора Мартино?

—  А разве ты не вмешиваешься в них, когда по нескольку часов катаешься с ним на лошадях?

—  Я катаюсь в своё удовольствие, и никто не сможет мне этого запретить, —  отрезала Франсиска. —  Ни ты, ни Маурисиу. Я свободная женщина, а сеньор Мартино взрослый мужчина, способный сам отвечать за свои поступки.

—  Верно ли я тебя поняла, что у вас и в самом деле роман? —  спросила изумлённая Беатриса.

—  Я не обязана перед тобой отчитываться, —  ответила Франсиска, тем самым косвенно подтвердив догадку дочери.

О том, что Мартино завёл роман с Франсиской, догадывались и на фазенде Винченцо. Причём догадывался не только Фарина, который сразу же сказал об этом Винченцо, но и Констанция, и Мария. Однако в отличие от Фарины, болезненно переживавшего любовную неудачу, Марию это нисколько не задевало. Наоборот, она испытала облегчение, так как Марино теперь не требовал от неё исполнения супружеского долга в постели.

У Марии также забрезжила слабая надежда на то, что в изменившихся условиях он не станет удерживать её с сыном на фазенде, и она попросила Мартино отпустить её в Сан-Паулу. В ответ она получила жёсткий и довольно грубый отказ.

—  Он попросту мстит мне, —  сказала Мария Констанции. —  За то, что не люблю его, за то, что знаю, каков он на самом деле и чего от него можно ожидать. Я нужна ему здесь лишь затем, чтобы он мог упиваться моим униженным положением и демонстрировать всем безраздельную власть надо мной. Но он глубоко заблуждается! Он завладел только моими деньгами, но я и мой сын —  не его собственность! Я сбегу от него и без денег!

—  Но как же ты будешь жить без денег, да ещё и не одна, а с маленьким ребёнком? —  сокрушалась Констанция.

—  Продам все свои украшения, а потом найду какую-нибудь работу. Лучше жить в бедности, чем быть заложницей Мартино!

Констанция поняла, что Марию здесь ничто не сможет удержать, и они вновь заговорили о побеге. Мария уже давно убежала бы, но её останавливало давнее воспоминание —  когда отец догнал их с бабушкой и силой вернул обратно.

—  Так меня и Мартино может поймать, —  говорила она. —  Одна бы я ещё рискнула уйти пешком, а вдвоём с ребёнком далеко не уйду, Мартино непременно догонит нас. Вот если бы вы согласились мне помочь! Может, поедем вместе в город, якобы за покупками. Пусть Марселло отвезёт нас на лошадях. А там мы с сыном и «потеряемся».

—  Я могу с тобой поехать, но мне всё же надо посоветоваться с Винченцо, —  ответила Констанция и в этот момент увидела перед собой Мартино.

—  Куда ты собралась ехать? —  строго спросил он, с подозрением глядя на жену. —  Бежать задумала?

—  Ну что вы, сеньор Мартино! —  вступилась за Марию Констанция. —  Ей просто нужно поехать в город, сделать кое-какие покупки. Вот мы и говорили...

—  В город она поедет только со мной, —  отрезал Мартино и увёл Марию в их комнату, а там продолжил: —  Не пытайся меня обмануть, я всё слышал! Ты хочешь убежать отсюда! Но если ты попытаешься это сделать, я отберу у тебя сына. Это моё последнее предупреждение!

Мария расстроилась, но не сдалась. И однажды, когда Катэрина пришла навестить родителей, обратилась за помощью к ней:

—  Помоги мне убежать отсюда. У твоего мужа есть автомобиль... Попроси его, пусть он отвезёт меня с сыном в Сан-Паулу.

Катэрина знала, почему Мария хочет убежать от мужа, и отнеслась к её просьбе сочувственно:

—  Обязательно попрошу! И думаю, что он не откажется тебе помочь. Маурисиу тоже недолюбливает твоего мужа. А сделать это надо в то время, когда твой муж будет гулять с моей свекровью! Как только они отправятся на прогулку, Маурисиу сразу же поедет к тебе. У вас в запасе будет несколько часов, и никто вас не догонит.

—  Жаль, что мы не договорились об этом раньше,—  сказала Мария, которой не терпелось убежать из плена.—  Мартино только что поехал к твоей свекрови. Но сегодняшний день уже упущен, придётся подождать до завтра.

Пока они строили планы, в которых важная роль отводилась Маурисиу, он вздумал проследить за матерью и Мартино, чтобы собственными глазами увидеть, чем они там занимаются во время своих прогулок.

Скакать вслед за ними на лошади или ехать на машине было невозможно —  они бы его непременно заметили, поэтому он шёл пешком, а точнее —  почти всё время бежал, скрываясь за кустами и стараясь не упустить эту парочку из виду.

Не подозревая за собой слежки, Мартино и Франсиска поначалу ехали медленно, а потом вдруг резво поскакали в сторону озера, оставив Маурисиу далеко позади. Но он не собирался отступать. Оглядевшись вокруг, он увидел неподалёку амбары, в которых хранился кофе, и, поспешив туда, вскарабкался на крышу самого высокого амбара. Открывшийся вид на озеро позволил Маурисиу разглядеть, как конники спешились и тотчас же бросились друг к другу в объятия.

Что было дальше, Маурисиу не видел. Кровь ударила ему в виски, и он помчался обратно к дому, повторяя на бегу: «Убью! Убью!»

Он с детства помнил, где отчим хранил свою двустволку, оставалось только найти патроны, но и это не стало для Маурисиу препятствием. Патроны он отыскал сразу – они лежали в коробке рядом с двустволкой. Набив ими карманы, Маурисиу снова побежал к амбарам —  ни от кого не прячась и даже размахивая на бегу двустволкой.

Несмотря на крайне возбуждённое состояние, место для засады он выбирал скрупулёзно и тщательно. Поднявшись на чердак одного из амбров, разобрал изнутри часть черепичной крыши, просунул голову в отверстие —  оттуда хорошо просматривалась дорога, по которой должны были возвращаться Мартино и Франсиска. Зарядил ружьё, проверил прицел и стал ждать.

В последнее время Мартино только провожал Франсиску до ворот её дома и тут же уезжал, не заходя к ней на обед.

В этот раз он поступил точно так же: простился с ней у ворот и поехал обратно, мимо тех самых амбаров. Настроение у него было прекрасное. Он улыбался, вспоминая какие-то детали недавнего свидания с Франсиской, потом самодовольно засмеялся и произнёс вслух:

—  Твоя кобылка, Фарина, уже стала моей! А скоро я получу и её фазенду!

Эти слова донеслись до слуха Маурисиу, и в тот же миг он выстрелил.

Пуля настигла Мартино. Он неловко упал наземь, а испуганная лошадь стремглав понеслась дальше.

Но Мартино не был убит. Он был только ранен. Не понимая, кто и откуда в него стрелял, он инстинктивно почувствовал, что этот выстрел может быть не единственным, и попытался укрыться за ближайшим амбаром. Сначала передвигался ползком, потом встал на ноги... И тут прозвучал второй выстрел.

Мартино упал как подкошенный. Но Маурисиу уже не мог остановиться. Он палил и палил из ружья, пока не расстрелял все патроны.

Потом спустился вниз, убедился, что Мартино мёртв, сняв с себя пиджак, завернул в него двустволку и с чувством исполненного долга пошёл домой.

А тем временем всё семейство Франсиски уже собралось за обеденным столом, отсутствовал только Маурисиу.

—  Ты не знаешь, где мой муж? —  спросила у Беатрисы Катэрина, недавно вернувшаяся от родителей.

Беатриса не знала, где Маурисиу, Жулия тоже его не видела.

В конце концов, они решили, что семеро одного не ждут, и пообедали без него. Правда, Катэрине почему-то не лез кусок в горло, она тревожилась о муже, не понимая, чем вызвана эта тревога.

Маурисиу же, положив ружье на прежнее место, как ни в чём не бывало появился в столовой и ещё успел вместе со всеми выпить кофе. А своё опоздание к обеду объяснил тем, что есть ему не хотелось, зато возникло желание немного прогуляться.

—  Сегодня такая прекрасная погода! —  сказал он, широко улыбаясь, но эта улыбка показалась Катэрине и Беатрисе какой-то странной, неестественной.

И лишь Франсиска, находясь под впечатлением от свидания с Мартино, не заметила ничего странного в поведении Маурисиу.

После обеда он и Катэрина ушли к себе в комнату, и там она передала ему просьбу Марии. Он откликнулся довольно вяло:

—  Ехать в Сан-Паулу? Это же очень далеко...

—  Но ей больше никто не сможет помочь, кроме тебя!

Маурисиу лежал на кровати в расслабленной позе, глаза его были прикрыты, и разговаривать ему явно не хотелось, тем более на такую бессмысленную тему. Но Катэрина ждала от него ответа, и он бросил нехотя:

—  Могу довезти её до станции, а там пусть сама едет в Сан-Паулу.

—  Но Мартино тоже подумает, что она убежала к поезду, и погонится за ней.

—  Не погонится! —  усмехнулся Маурисиу, вызвав недоумение Катэрины.

—  Ты, наверное, не понимаешь всей сложности её положения, —  сказала она. —  Мартино держит Марию взаперти и грозится отобрать у неё сына, если она попытается убежать. А ты говоришь: «Не погонится»!

Маурисиу понял, что допустил непростительную оплошность, едва не выдав себя, и тотчас же стал оправдываться:

—  Я имел в виду, что, если он не сразу хватится её, то поймёт всю бессмысленность погони.

—  Значит, надо ехать сразу же, как только Мартино появится у нас и поедет гулять с доной Франсиской, —  подвела итог Катэрина, и на сей раз Маурисиу не стал ей возражать.

А в доме Винченцо тоже говорили о Мартино. Он не приехал к обеду, и Фарина раздражённо заметил:

—  Вероятно, Франсиска уже и на довольствие его поставила!

Винченцо тоже был зол на Мартино, однако справедливости ради напомнил другу:

—  А не сам ли ты её упустил? Всё тянул, чего-то выжидал...

Фарина мог бы сказать, что поступал так не из выгоды, а от большой любви к Франсиске, но он предпочёл отшутиться:

—  Нет, ты не прав, однажды я тоже с удовольствием у неё пообедал, когда она пригласила меня к столу.

—  Так может, ты напугал её своим богатырским аппетитом? —  поддержал его шутку Винченцо.

Все сидящие за столом дружно рассмеялись, и лишь Констанция сохранила мрачное выражение лица. Чуткий к переменам в её настроении Винченцо спросил, почему она сегодня не в духе, и она ответила:

—  Не знаю. Тревожно мне почему-то. Боюсь, как бы чего не случилось.

—  Наверное, ты расстроилась из-за того, что Мария собирается бежать, —  предположил Винченцо. —  Меня тоже это не радует. Представляю, как будет лютовать Мартино!

Ближе к вечеру, однако, Марселло обнаружил лошадь Мартино, пасущуюся вблизи конюшни.

—  Похоже, она сама пришла домой, —  в растерянности сообщил он отцу. —  Никто её не расседлал, не привязал...

—  Ты только Фарине об этом не говори, —  посоветовал ему Винченцо. —  Наверное, любовники так увлеклись друг дружкой, что лошади надоело их ждать, вот она и пошла потихоньку домой.

 

Глава 13

Двое странствующих пастухов, ехавших верхом на лошадях в поисках какой-нибудь работы, оживились, завидев на горизонте хозяйственные постройки и кофейные амбары.

—  Ну вот, ещё одна фазенда! —  радостно воскликнул младший из них, Зекинью.

Старший, которого звали Зангоном, не разделил оптимизма своего младшего приятеля.

—  Ещё одна фазенда, где нас не ждут, —  сказал он, однако и его настроение заметно улучшилось.

Зекинью тем временем расчехлил гитару, висевшую у него на плече, лихо ударил по струнам и громко, во весь голос запел озорную песню про замужнюю сеньору, изменявшую мужу с молодым красавцем, приезжавшим к ней издалека верхом на лошади. Зангон улыбнулся, расправил свои пышные усы и тоже запел, вторя заливавшемуся соловьём Зекинью.

Так, весело распевая, они и подъехали к тому амбару, возле которого был убит Мартино.

Увидев труп, лежащий в луже крови, пастухи разом смолкли и пришпорили лошадей.

—  Да, повезло нам с этой фазендой, чёрт бы её побрал! —  выругался Зангон. —  Я уже размечтался о горячем ужине и ночлеге под крышей, а тут, оказывается, такой подарочек! Надо поскорее уносить ноги, чтобы на нас не повесили это убийство.

Зекинью тоже это понимал, но ему не хотелось вновь отправляться в дорогу, тем более на ночь глядя.

—  А покойничек-то прилично одет! —  заметил он. —  Возможно, это хозяин фазенды и дома его уже заждались? Что, если мы доставим беднягу домой и взамен попросим вознаграждение —  хотя бы в виде ужина и ночлега? А может, тут и работа для нас найдётся?

Зангон тоже устал скакать по степи и тоже был человеком рисковым, поэтому легко изменил своё первоначальное мнение и согласился с предложением Зекинью.

Они завернули труп Мартино в попону и, погрузив его на лошадь, поехали к особняку Франсиски.

Всё семейство высыпало на террасу при виде незнакомых всадников, а когда выяснилось, с чем они приехали, то всех охватил ужас, включая и Маурисиу.

—  Мы нашли его тут неподалеку, возле амбаров, —  пояснил им Зангон. —  Судя по богатой одежде, решили, что это хозяин фазенды, вот и привезли...

—  Нет, это не хозяин фазенды, —  сказала Франсиска, опомнившись первой. —  Но это друг нашей семьи.

—  Да-да, этот человек жил на соседней фазенде, отвезите его туда! —  засуетился вдруг Маурисиу. —  Давайте я помогу вам снова погрузить его на лошадь.

—  Но мы нашли его на вашей фазенде, —  сказал Зангон. —  Честно говоря, мы надеялись на понимание и благодарность. Хотели переночевать у вас, а может, и на работу здесь устроиться. Скажите, вам нужны опытные пастухи?

—  Вы отвезите сначала этого сеньора на его фазенду, она тут близко, по соседству, —  продолжал настаивать Маурисиу, —  а потом возвращайтесь сюда. Ужин и ночлег я вам гарантирую, о работе же поговорим завтра.

Франсиска всё это время стояла как окаменевшая и не проронила ни слова. На её лице отпечатался смертельный ужас.

Пастухи снова взвалили тело Мартино на круп лошади и отправились на соседнюю фазенду. А Катэрина и Беатриса вдвоём напали на Маурисиу: зачем он пригласил на ночлег этих незнакомцев, которые, вполне вероятно, сами же и убили Мартино.

—  Именно поэтому и пригласил, —  спокойно объяснил им Маурисиу. —  Если Мартино убит на нашей фазенде, то завтра здесь появится полиция, и будет лучше, если она допросит этих бродяг.

—  А я думаю, они тут ни при чём, —  сказала Жулия. —  Если бы они были убийцами, то сразу бы и скрылись, пока их никто не видел.

—  Но кто же его мог убить здесь, на нашей фазенде? —  высказала недоумение Беатриса и вдруг похолодела от ужаса, вспомнив недавний разговор с братом о деде, застрелившем любовника матери.

И, словно вторя мыслям Беатрисы, Франсиска, всё ещё пребывавшая в шоке, внезапно вымолвила:

—  Только не мой отец...

—  Мама, о чём ты говоришь? —  испуганно воскликнула Беатриса.

—  Ни о чём, —  глухо ответила Франсиска и медленно, тяжело ступая, пошла в дом.

Зангон и Зекинью положили труп у дома Винченцо и ускакали, не сказав хозяевам, где нашли покойного и почему привезли сюда. Они спешили к ужину, который им пообещали на соседней фазенде.

А на Винченцо и Фарину свалилось не горе, но очень большая неприятность, чреватая непредсказуемыми последствиями.

—  Полиция станет искать убийцу, прежде всего, среди нас, хмуро произнёс Фарина. —  Он был нашим компаньоном, тело его оказалось у нас во дворе. Этого достаточно, чтобы мы попали под подозрением.

—  Но, я надеюсь, его убил не ты? —  спросил Винченцо вполне серьёзно.

—  Не я, —  так же серьёзно ответил Фарина. —  Зачем мне осложнять свою жизнь?

—  Хотел бы я знать, кто же так ненавидел Мартино, что не побоялся осложнить свою жизнь! —  сказал Винченцо. —  Мария отпадает —  она целый день была дома вместе с Констанцией. Да и мы с тобой вроде никуда не отлучались, и Марселло.

—  Значит, у всех нас есть алиби, —  подвёл итог Фарина. —  Это самое главное, что мы должны иметь в виду, когда нас будут допрашивать следователи. Меня беспокоит только одно: сможет ли подтвердить своё алиби Франсиска. Мартино сегодня был у неё, это всем известно, и многие могли видеть их вместе.

—  Не беспокойся! Даже тупой следователь поймёт, что женщина не станет убивать своего любовника, когда их роман в самом разгаре, —  мудро рассудил Винченцо, но Фарину это не успокоило.

—  Я сегодня сам слышал от Катэрины, —  сказал он, —  что Маурисиу люто ненавидел Мартино. Как ты думаешь, это подходящая версия для тупого следователя?

—  Я думаю, что Катэрине надо прикусить свой язык! —  ответил на это Винченцо.

—  Надо бы её предупредить...

—  Сама догадается, не дура! —  уверенно заявил Винченцо и, припомнив свои недавние беседы с Констанцией, добавил: —  А вот Марии, наоборот, надо открыть полиции некоторые секреты. У Мартино были враги в Италии, они его там подстрелили, и он только чудом выжил. А потом поквитался с ними —  убил аж троих человек! Всё это Мария рассказывала Констанции, пусть то же самое повторит и следователю.

Фарина сразу же ухватился за эту версию и развил её дальше:

—  Ну, конечно! Как мы могли забыть, что Мартино был фашистом?! Это же самое главное! На это надо сделать основной упор, когда будем говорить с полицейскими. Мартино фашист, убийца. Бежал из Италии, чтобы замести следы преступления, но возмездие настигло его и тут. Кто-то приехал вслед за ним из Италии, подкараулил его, а потом демонстративно бросил труп у нашего порога. Дескать, трепещите и думайте, стоит ли вам в следующий раз брать себе в компаньоны фашиста! По-моему, убедительная версия. Даже я сам в неё почти поверил. А ты?

—  Главное, чтобы следователь в неё поверил. А мое мнение ничего не решает, —  ответил Винченцо.

—  Значит, нам всем надо придерживаться этой версии, —  заключил Фарина. —  Я сам пойду в полицию и постараюсь убедить комиссара в том, что Мартино могли убить только заезжие итальянцы-антифашисты. Больше некому!

Этот план Фарине удалось осуществить довольно легко. Местный комиссар полиции оказался ярым антифашистом и не стал рассматривать иных версий, кроме той, что предложил ему Фарина.

—  Думаю, наши предположения верны, —  сказал он Фарине. —  На теле убитого обнаружены рубцы от давних пулевых ранений, что косвенно подтверждает ваши показания. Кто-то отомстил фашисту, и это не преступление, а подвиг! Так, во всяком случае, считаю я. Будем надеяться, что этот человек теперь уже далеко отсюда, может, даже сел на пароход и отправился обратно в Италию.

Получив заключение о смерти, Фарина поспешил домой, чтобы успокоить Марию и семейство Винченцо, а потом заняться похоронами Мартино.

Однако по возвращении домой он узнал дополнительные подробности гибели Мартино —  их сообщила Катэрина. Фарина встревожился: если комиссар узнает, что Мартино был убит на фазенде Франсиски, то станет допрашивать и её, и всех членов семьи, и прислугу —  хотя бы из чистой формальности, и тогда могут всплыть какие-нибудь нежелательные детали...

—  Нам всем нужно забыть о том, что мы сейчас услышали от Катэрины, —  сказал он. —  А я поеду к Франсиске и подскажу ей, как следует себя вести, если в её дом нагрянет полиция.

—  Спасибо вам, —  поблагодарила его растроганная Катэрина. —  Я уверена, что и дона Франсиска охотно примет вашу помощь. Она тоже боится, что у нас будут неприятности с полицией. Один Маурисиу ничего не боится! Говорит, если полиция не нашла убийцу его отца, а потом и деда, то и теперь не найдет. Я его просто не узнаю! Он стал каким-то странным, не понимает, что сейчас совсем другие времена.

—  Действительно странно, —  ещё больше встревожился Фарина. —  Дай бог, чтобы наш комиссар поскорее закрыл дело. А мы похороним Мартино и постараемся забыть всё это как страшный сон.

Похороны Мартино прошли тихо, без горьких слёз и долгих поминок.

Мария собралась ехать в Сан-Паулу, к своему единственному родственнику —  сеньору Дженаро, но её беспокоило отсутствие денег. В чемодане покойного мужа она отыскала лишь небольшую сумму, которой хватило бы на билет до Сан-Паулу. А как жить там, на какие средства? Мария не была уверена, что сможет снять деньги со счёта Мартино.

—  Когда умер мой отец, я не сразу получила право на наследство. Наверняка и тут существует какой-то срок. —  растерянно говорила она. —  Вряд ли мне выдадут деньги в банке...

—  Но должны же они учесть, что ты и твой ребёнок были на иждивении Мартино и сейчас остались без средств к существованию, —  возразил Фарина. —  Хоть какую-то сумму они просто обязаны тебе выдать!

—  Я не знаю здешних законов и не умею говорить с банкирами. А нанять адвоката мне не на что, —  продолжала сокрушаться Мария. —  И сеньор Дженаро зарабатывает немного, его денег хватает только на то, чтобы оплатить проживание в пансионе.

В конце концов Фарина сжалился над ней и сказал, что сам отвезёт её в Сан-Паулу и поможет уладить все банковские дела.

—  Надо только подождать, пока комиссар окончательно не закроет дело об убийстве, —  проявил он осмотрительность. —  А то неизвестно, что тут может всплыть. Нам ещё рано расслабляться.

—  И правда, поживи у нас, —  любезно предложила Марии Констанция. —  Хоть погуляешь спокойно по фазенде, отдохнёшь от всего, что тебе пришлось пережить.

У Марии не было выбора, и она осталась на фазенде Винченцо, хотя её сердце рвалось в Сан-Паулу. Ей всё время казалось, что Дженаро уже нашёл Тони, а она застряла тут на неопределённый срок. Единственное, что могла сделать Мария, —  это сообщить Дженаро свой адрес. В письме она также сообщала о гибели Мартино и о своём скором возвращении в Сан-Паулу.

Письмо до Сан-Паулу, однако, шло больше недели, и за это время в жизни Тони произошло важное событие, существенно повлиявшее на его дальнейшую судьбу.

Всё началось с визита Дженаро к родителям Камилии.

Встретили его там как дорогого гостя. Накормили вкусным обедом, упросили сыграть что-нибудь на фортепьяно и Дженаро блеснул своим исполнительским мастерством. А потом Эзекиел взял в руки гитару, и вдвоём с Дженаро они составили довольно слаженный дуэт. После этого они почувствовали особую симпатию друг к другу и стали говорить уже совсем как близкие родственники. Речь, конечно же, шла о детях, поскольку эта тема волновала обоих прежде всего.

Дженаро посетовал на то, что его сын, работая грузчиком, окончательно загубил свои руки и, вероятно, уже никогда не сможет играть на фортепьяно. А Эзекиела, разумеется, заботила судьба его дочери, которая вынуждена прозябать в трущобах, хотя могла бы прекрасно жить вместе с мужем в родительском доме. И он попросил Дженаро повлиять на Тони.

—  Я понимаю, мой зять очень гордый, —  говорил Эзекиел, —  он не хочет впадать в финансовую зависимость от тестя. Но я ж ему не чужой человек! У меня одна дочь, она вышла замуж за Тони, вот я и стараюсь ради их блага. А иначе —  для кого ж мне стараться и копить эти проклятые деньги? Объясните это вашему сыну, сеньор Дженаро!

—  Я бы и сам хотел им помочь, —  сказал Дженаро, —  но не имею такой возможности.

—  Ну вот, вы меня понимаете, —  подхватил Эзекиел. —  А я, слава богу, имею возможность не только обеспечить их нормальным жильём, но и могу предложить Тони хорошую работу.

—  Какую? —  заинтересовался Дженаро, и Эзекиел подробно рассказал ему о своих коммерческих планах, в реализации которых предполагалось участие Тони и Камилии.

Идея этого проекта созрела у Эзекиела давно, ещё когда он стал догадываться о двурушничестве Маноло и соображать, на кого из конкурентов тот работает. Выяснить это оказалось несложно: пройдясь по магазинам, Эзекиел вскоре обнаружил знакомые брюки в продаже у Жонатана. Потом он припёр к стенке Маноло, и тот прямо сказал, что его заставило работать на два фронта:

—  Жонатан мне платит вдвое больше!

Эзекиел призадумался. Терять таких квалифицированных работников, как Соледад и Маноло, ему не хотелось, и он решил увеличить им расценки. Но тут к нему неожиданно пожаловал сам Жонатан —  с деловым предложением.

—  Маноло рассказал мне о своих неприятностях, —  начал он, —  и я подумал, что мы с тобой могли бы уладить это дело миром. Почему бы нам не объединить наши усилия?

—  Каким образом? —  спросил Эзекиел, ещё не понимая, к чему тот клонит.

—  У тебя давние связи с поставщиками, они продают тебе ткани по низким ценам, —  пустился в объяснение Жонатан. —  А у меня бойко идёт торговля и есть свободные деньги, на которые я мог бы купить швейные машинки и нанять с десяток хороших портных. А разместили бы мы всё это в бывшей мастерской Агостино. Она же всё равно пустует и не приносит тебе дохода!

—  Значит, ты предлагаешь мне совместный бизнес?

—  Да, именно так, —  подтвердил Жонатан.

—  Понятно, —  усмехнулся Эзекиел. —  Я отдам своё помещение под швейную мастерскую и буду обеспечивать её дешёвыми, но хорошими тканями, ты купишь несколько швейных машинок, а как мы будем делить доходы? Поровну?

—  Ну конечно, как и подобает честным компаньонам!

—  Нет, —  сказал Эзекиел, —  я ещё не выжил из ума, чтобы сотрудничать с кем-либо на таких условиях.

—  Я могу тоже вкладывать деньги в покупку тканей, —  начал торг Жонатан, но Эзекиел ответил ему твёрдым отказом.

—  Ну, тогда продай мне то пустующее помещение, —  зашёл с другой стороны Жонатан, поняв, что ему не удалось обмануть Эзекиела.

—  То помещение принадлежит моему зятю, а он не собирается его продавать, —  отрезан Эзекиел.

Жонатан ушёл ни с чем, а Эзекиел мысленно поблагодарил его за хорошую идею.

—  Ведь я и сам могу купить несколько машинок и устроить швейный цех в бывшей мастерской Агостино, —  поделился он своими соображениями с Ципорой. —  А в компаньоны возьму не прохвоста Жонатана, а честных тружеников Соледад и Маноло! Предложу им хорошие деньги, и они, уверен, согласятся. Соледад будет командовать швеями, я буду заниматься торговлей, а управляющим назначу Тони.

—  Ты думаешь, он справится? —  усомнилась Ципора.

—  Справится, если ему будет помогать Камилия, —  хитровато усмехнулся Эзекиел. —  У неё хорошая хватка, она одна могла бы управлять всем производством, но мне надо как-то пристроить зятя, ты ж понимаешь!

—  А он согласится? —  вновь высказала опасения Ципора.

—  Ну не вечно же ему работать грузчиком! В конце концов, мастерская оформлена на его имя, вот пусть он и позаботится, чтобы она стала приносить доход. А я попробую подослать к нему сеньора Дженаро. Камилия говорила, что он вполне разумный человек. Наверняка он поймёт, в чём выгода для его сына.

В своих предположениях Эзекиел не ошибся: ему не пришлось долго уговаривать Соледад и Маноло, но главное —  он обрёл верного союзника в лице Дженаро.

Последнему, правда, не сразу удалось повлиять на сына, однако тут ему очень помогла Камилия. Вдвоём они сумели внушить Тони, что принять предложение Эзекиела —  вовсе не означает сесть на шею тестю и даром есть его хлеб.

—  Мы же будем работать и получать деньги за свой труд, —  убеждала мужа Камилия. —  При этом ты не будешь так уставать, а получать будешь несравненно больше, чем тебе сейчас платят на рынке.

Под натиском отца и жены Тони в конечном итоге согласился не только поменять работу, но и переехать обратно в дом тестя.

Когда это случилось, Камилия не смогла скрыть ликования.

—  Поздравь меня, мама! —  сказала она Ципоре. —  Я боролась за своё счастье и победила! Теперь у нас всё будет замечательно! Я никому не отдам моего Тони!

Разделяя радость дочери, Ципора всплакнула.

—  Дай-то бог! —  сказала она, вытирая набежавшую слезу. —  Мы с отцом будем всё делать для того, чтобы твой муж не чувствовал себя ущемлённым.

—  Я знаю, мама, —  обняла её Камилия. —  Мы с Тони будем счастливы, я в этом не сомневаюсь. У меня теперь только одна мечта: забеременеть и родить ребёнка!

—  За этим дело не станет, —  поддержала её Ципора. —  Если вы снова сошлись и спите вместе, то у вас будет ещё много детей!

 

Глава 14

Пока письмо, отправленное Марией, добиралось до Дженаро, комиссар полиции успел закрыть дело об убийстве Мартино, и теперь можно было спокойно ехать в Сан-Паулу. Фарина своё обещание сдержал: поехал туда вместе с Марией и её ребёнком.

Всю дорогу, пока они ехали в поезде, Мария плакала, и Фарина не мог понять, почему. Ведь даже на похоронах Мартино она не проронила и слезинки, отчего же плакать теперь, когда перед ней открывается новая свободная жизнь?

—  Я боюсь этой новой жизни, —  призналась Мария. —  Сердце подсказывает мне, что она будет нелёгкой, что я хлебну ещё много горя.

Но так или иначе они добрались до Сан-Паулу и с вокзала отправились прямо в пансион Мариузы —  к родному дедушке маленького Мартино.

Мариуза испытала двойственное чувство, увидев Марию с ребёнком: с одной стороны, она порадовалась, что той всё-таки удалось убежать от ненавистного мужа, а с другой... что её ждёт здесь, беднягу? Ведь у Тони прекрасная жена и он не собирается от неё уходить...

Мария тем временем представила Мариузе своего нового друга сеньора Фарину и сообщила о смерти мужа. Мариуза ещё больше огорчилась за Марию. Вот уж страдалица! Пережила столько бед, а теперь ещё узнает, что все надежды на Тони были напрасными.

Дженаро дома не было, и Мария засыпала вопросами Мариузу: не нашёл ли он Тони, как продвигаются поиски?

—  Об этом лучше расскажет сеньор Дженаро, —  ушла от ответа Мариуза. —  Сейчас я приготовлю для вас комнаты, вам нужно отдохнуть с дороги, а потом мы будем обедать. Возможно, к тому времени и сеньор Дженаро придёт домой.

Она знала, что Дженаро пошёл в гости к Эзекиелу —  посмотреть, как устроились там Тони и Камилия, поговорить с сыном о его новой работе, —  но сообщать Марии все эти подробности, конечно же, не стоило. Пусть Дженаро сам скажет ей о своём сыне всё то, что сочтёт нужным рассказать.

А Дженаро между тем не торопился домой. Сытно отобедав у Эзекиела, он остался всем доволен, так же, впрочем, как и Тони, который выглядел вполне счастливым. Он оживлённо рассказывал отцу о том новом деле, которым сейчас занимался: закупка оборудования, поставки тканей, сбыт готовой одежды, ну и, разумеется, бухгалтерия, в чём Тони не был силён, однако намеревался освоить эту мудрёную науку в совершенстве.

Дженаро расслабился, разомлел. Теперь он был спокоен за сына, его будущее представлялось Дженаро только в радужных тонах. Когда же он, наконец, собрался идти домой, Тони вышел проводить его и неожиданно заговорил о... Марии.

—  Я знаю, тебе неприятно говорить на эту тему, —  начал он, —  но, может быть, ты хоть сейчас расскажешь мне что-нибудь о моей Марии? Ты же сам видел: я живу с Камилией, у нас всё ладится...

—  Видел, —  подтвердил Дженаро. —  И поэтому, мне странно слышать, что ты спрашиваешь меня о Марии. Неужели ты до сих пор любишь её?

—  Я не знаю, что это —  любовь или всего лишь дорогое мне воспоминание, которое невозможно вырвать из сердца. Может, если бы я увидел её вместе с мужем и ребёнком, понял бы, что она довольна своей теперешней жизнью, то успокоился бы. А так в моей памяти, в моей душе сохранился её прежний образ, который я не в силах забыть. Скажи, какая она сейчас? Ведь ты же видел её не так давно! Она сильно изменилась?

—  Откуда ты знаешь, что я видел её не так давно? —  испуганно спросил Дженаро, тем самым выдав себя. —  Кто тебе сказал?

Тони, конечно же, имел в виду, что отец видел Марию перед отъездом из Италии, но сейчас, по реакции Дженаро, заподозрил нечто иное и уже не попросил, а потребовал рассказать ему всю правду о Марии.

Дженаро же рассудил, что упрямиться тут не стоит, и сказал:

—  Да, я видел Марию недавно. Встретил случайно на улице.

—  Как? Моя Мария здесь?! —  изумился Тони. —  И ты молчал?

—  Молчал, потому что тебе лучше забыть её, —  ответил Дженаро, как ему казалось, из лучших побуждений. —  Она не твоя, пойми ты это, наконец. Они с мужем переехали в Бразилию, купили фазенду и живут там в своё удовольствие, воспитывают сына. А Мария теперь стала важной сеньорой. Забудь её!

—  Но она хотя бы спрашивала обо мне?

—  Спрашивала. И я сказал ей, что ты женат на богатой еврейке. Я тогда не знал Камилию, а то бы рассказал ещё, какая она добрая, красивая и как ты её любишь. Ведь ты же любишь Камилию?

—  Да, люблю, —  обречённо вымолвил Тони.

—  Вот и живи с Камилией, —  напутствовал его Дженаро. —  А Марию забудь раз и навсегда!

После разговора с сыном настроение Дженаро несколько подпортилось, но всё же он остался доволен собой —  не поддался на провокацию, не сказал самого главного: что Мария любит Тони и воспитывает его ребёнка. Пусть Тони об этом не знает и спокойно живет со своей очаровательной Камилией! А Мария, даст бог, опять притерпится к своему фашисту и ей понравится жить на фазенде. Жаль только, что внучок будет далеко от дедушки, да что поделаешь, если жизнь развела всех в разные стороны!

Так рассуждал Дженаро, не подозревая, что внучок и Мария уже ждут его дома. Более того —  он не мог знать, что Изабела успела проболтаться Марии о счастливой встрече отца и сына. Правда, она рассказала и о Камилии, но Марию это не слишком опечалило.

—  Сынок, скоро ты увидишь своего настоящего папу! —  сказала она маленькому Мартино, сияя от счастья.

С приходом Дженаро, однако, выяснилось, что обрадовалась она слишком рано.

Дженаро отнёсся сочувственно к её положению, но признался, что она спутала ему все карты своим внезапным появлением в Сан-Паулу.

—  Я соскучился по тебе и внуку, ты для меня —  как дочь, говорил он, —  но ты не должна встречаться с Тони. Если ты действительно любишь моего сына, то не станешь разрушать его семью, в которой он счастлив.

—  Я не буду разрушать его семью, —  отвечала Мария, —  но мне обязательно нужно встретиться с ним. Он должен увидеть своего сына!

—  Нет, пусть всё остаётся, как было до сих пор! —  упёрся Дженаро. —  Не надо говорить Тони о ребёнке, это сломает ему жизнь!

—  А о своём внуке вы не подумали? Почему он должен расти, не зная родного отца? Разве это не может сломать ему жизнь?

У Дженаро не было ответа на такой сложный вопрос. Он знал только одно: нужно поберечь Тони и пощадить Камилию, которая ни в чём не виновата.

—  Но и мой маленький сын тоже ни в чём не виноват, —  сказала Мария. —  Он был зачат в любви, и право на любовь —  материнскую и отцовскую —  у него остаётся, по сей день. Если вы будете препятствовать моей встрече с Тони, то я стану следить за вами и когда-нибудь вы сами приведёте меня к нему!

Эта угроза подействовала на Дженаро. Он пообещал Марии устроить встречу с сыном, но при условии, что она пока не будет говорить ему о ребёнке. Мария согласилась на это условие:

—  Мне бы только увидеть его! А там я уже сама буду решать, как жить дальше.

После этого настроение Марии заметно улучшилось, а Дженаро, наоборот, помрачнел. Он остался недоволен тем половинчатым решением, которое вынужденно принял под давлением Марии. Может быть, поэтому и Фарина вызвал у него сильное раздражение. Узнав, что Фарина будет заниматься банковским счётом Мартино, Дженаро сразу же заподозрил его в корыстных намерениях, и даже подумал, не замешан ли этот сеньор в убийстве.

—  Как у вас просто получается: убили, закопали, и всё! —  сердито сказал он Фарине. —  Я сам ненавидел Мартино за его фашистские убеждения, но мне же не пришло в голову браться за оружие и стрелять в него!

—  А вы не равняйте всех по себе, —  сказала Мария. —  В Италии нашлись люди, которые стреляли в Мартино. Он был тяжело ранен и едва не погиб.

—  Так то в Италии! —  парировал Дженаро. —  А здесь он вряд ли успел нажить врагов. Я думаю, его убили из-за денег. Убийцу надо искать среди тех, кому была выгодна смерть Мартино!

После этих слов Дженаро в комнате повисла гробовая тишина, потому что они прозвучали как обвинение Фарины и Марии, которые собирались получить доступ к деньгам Мартино.

—  Вы что, обвиняете меня? —  возмущённо спросила Мария после некоторой паузы. —  Думаете, что это я наняла убийцу?

Дженаро понял, что перегнул палку, и сказал примирительно:

—  Нет, конечно, тебя я не имел в виду.

Фарина тоже был вынужден защищаться:

—  Если вы намекаете на меня, то я всего лишь хочу помочь Марии. Поверьте, это не такое простое дело, как кажется на первый взгляд. Я сам вкладчик этого банка и знаю их жёсткие правила. Давайте пойдём туда вместе, вы в этом убедитесь!

Дженаро оказался не готов принять вызов, брошенный Фариной.

—  Зачем мне туда ходить, если Мария доверяет вам? —  проворчал он.

А Фарина, сохраняя невозмутимость, продолжил:

—  Дело осложняется тем, что брак Марии был заключён в Италии, там же родился и её ребёнок. Банкиры могут усомниться в подлинности документов, подтверждающих её право на наследство, тем более, что Мартино был убит и это записано в свидетельстве о смерти. Наверняка они запросят копию уголовного дела, пошлют запросы в Италию, и ещё неизвестно, каким будет их окончательное решение.

—  А чем же вы, в таком случае, сможете помочь Марии? —  спросил Дженаро.

—  Во-первых, я, как их давний вкладчик, могу предложить себя в качестве гаранта, —  охотно отозвался Фарина. —  Во-вторых, использую свои связи в итальянском посольстве: попрошу раздобыть для меня справку о том, что перед отъездом в Бразилию Мартино продал имение и землю своего покойного тестя, а значит, существенная часть денег уж точно принадлежит Марии —  как единственной наследнице её отца...

—  Ладно, можете не продолжать, я всё понял, —  сказал Дженаро. —  Желаю вам удачи.

Последующие дни Мария провела в томительном ожидании. Даже ежедневные походы с Фариной в банк и посольство не могли отвлечь её от постоянных мыслей о Тони, от предвкушения встречи с ним.

Но Дженаро всё откладывал и откладывал эту встречу. Он никак не мог решиться на откровенный разговор с сыном, и постепенно Мария утратила к нему доверие.

—  Похоже, он и не собирается выполнять своё обещание, —  сказала она однажды Мариузе. —  И я догадываюсь, почему. Потому, что мой Тони всё ещё любит меня, хотя и женат на другой женщине! И я тоже люблю его! Неужели сеньор Дженаро так жесток, что будет всячески мешать нам встретиться?

Мариуза искренне сочувствовала Марии, но при этом всей душой была на стороне Дженаро и Камилии, которая сделала столько добра для его сына. Кроме того, Мариуза придерживалась консервативных взглядов, считая, что любовь —  это, конечно, всегда хорошо и приятно, однако разрушать семью из-за неё не следует.

В отличие от тётушки, Изабела однозначно разделяла мнение Марии, ставя любовь превыше всего. Она сама была влюблена в молодого симпатичного лавочника Бруну, который по ночам пел у неё под окнами серенады, а строгая тётя Мариуза не разрешала племяннице даже подойти к окну.

—  Ты приехала сюда учиться, так учись, а не заводи романы! —  говорила она Изабеле, и та была вынуждена её слушаться.

Но, обсуждая с Мариузой любовную историю Марии, Изабела позволила себе заметить:

—  Если Тони и теперь любит Марию так же, как она его, то они обязательно должны пожениться! Тем более, у них уже есть ребёнок!

Мариузе такое вольнодумство не понравилось, она велела племяннице не соваться в чужие дела и держать своё мнение при себе, но её наставления оказались напрасными: в лице Изабелы Мария обрела надёжную сторонницу. Между собой они сговорились, что если Дженаро не выполнит своего обещания, то Изабела сама покажет Марии, где живёт Тони. Правда, Изабела не знала, что Тони уже переехал из бедняцкого квартала в богатый дом тестя. Но в данном случае это оказалось не существенным. Это дало возможность Марии сказать однажды Дженаро:

—  Мне кажется, вы никогда не отважитесь на разговор с Тони. Так может, я сама схожу к нему домой? Его адрес мне известен.

—  Откуда?! —  изумился Дженаро.

—  Случайно подслушала один разговор, вы уж простите, —  вынужденно прибегла ко лжи Мария, не желая выдавать Изабелу.

Дженаро не на шутку испугался. Он, конечно же, подумал, что Мария знает не прежний, а нынешний адрес Тони, и с ужасом представил, как она входит в дом Эзекиела, одуревший от радости Тони бросается ей навстречу, они жадно обнимаются, целуются, и всё это происходит на глазах у Камилии!

—  Нет, этого делать не стоит, —  сказал он Марии. —  Сегодня я поеду к Тони на работу и привезу его сюда. Только прошу тебя, не говори хотя бы пока, что Мартинью —  его сын.

—  Не скажу, —  вновь пообещала Мария.

Встретившись с сыном, Дженаро долго ходил вокруг да около, требуя от Тони отчёта в том, насколько крепки его семейные узы и способна ли его любовь к Камилии выдержать серьёзные испытания.

Тони на все вопросы отвечал положительно, это несколько успокоило Дженаро, и он, наконец, выложил то главное, ради чего и пришёл к сыну:

—  Идём в пансион, там сейчас живёт Мария... Она хочет с тобой повидаться... Я не мог отказать ей в этой просьбе.

—  Мария? Моя Мария?! —  обескураженно уставился на него Тони.

—  Она не твоя! —  сердито поправил его Дженаро.

—  Значит, она действительно здесь? —  просиял от радости Тони. —  А ты обманывал меня? Говорил о какой-то фазенде...

—  Она приехала оттуда недавно. Её мужа-фашиста кто-то застрелил. Теперь она вдова. Но это ничего не меняет: у неё своя жизнь, у тебя —  своя. Ты женат, и твоя жена, слава богу, жива!

—  Да, папа, всё так, —  рассеянно говорил Тони, соглашаясь с отцом, но все его мысли были только о Марии.

Когда они с Дженаро добрались до пансиона, волнение Тони достигло предела, эмоции били через край, и в таком состоянии он увидел свою Марию.

А дальше всё произошло именно так, как и предполагал Дженаро: Тони и Мария страстно припали друг к другу, их уста слились в поцелуе, а затем посыпались взаимные признания в любви... Разница была лишь в том, что свидетелями этой сцены стали не Камилия и её родители, а Мариуза и Дженаро. Они оцепенело смотрели на влюблённых до тех пор, пока Тони не заметил их, наконец, и не попросил отца:

—  Папа, надеюсь, ты не будешь возражать, если мы с Марией поговорим... без свидетелей? Поверь, нам есть о чём поговорить после долго разлуки.

Дженаро согласно кивнул, но на всякий случай предостерёг сына:

—  Только не теряй голову! Помни, что у тебя есть жена!

После такого напоминания Дженаро Мария тоже проявила сдержанность и не пригласила Тони в свою комнату. Они остались вдвоём в гостиной, но говорили, не расцепляя рук и прерывая свои рассказы страстными поцелуями. Их неудержимо влекло друг к другу, однако они сдерживались, помня о том, что обстоятельства этому не способствуют.

—  Мария, я всегда любил тебя и люблю, —  говорил Тони. —  Но у меня жена... Может, я только затем и женился, чтобы забыть тебя...

—  Но ты же не смог меня забыть?

—  Не смог. И я не знаю, что мне теперь делать.

—  А я знаю! Мы должны быть вместе, мы выстрадали наше право на любовь!

Так считала Мария и надеялась то же самое услышать от Тони, а он говорил о своей жене, которая ни в чём не виновата и её нужно пожалеть, говорил о семейном бизнесе, в который он недавно ввязался и теперь ему неловко подводить тестя...

Мария слушала его с болью и, ей хотелось крикнуть: «О чём ты говоришь?! У тебя есть сын!!!» Но вместо этого она сказала:

—  Я понимаю твоё положение. У тебя есть семья, жена. Возможно, ты её даже любишь... Но ведь ты любишь и меня! Я вижу это, чувствую! Не оставляй меня, пожалуйста, мой дорогой, мой любимый! Я должна тебя видеть хоть изредка, чтобы не умереть от горя, чтобы у меня сохранялся стимул к жизни! Пообещай мне, что мы будем иногда встречаться!

—  Да, да! Конечно, мы будем видеться! —  обещал ей Тони, потому что и сам теперь не представлял своей жизни без Марии, без частых встреч с ней.

Где и как будут происходить эти встречи, они в тот раз не обсуждали, но у Марии после этого разговора появилась твёрдая уверенность в том, что она больше никогда не потеряет своего Тони.

—  Вы же сами всё видели, —  сказала Мария Дженаро. —  Он по-прежнему любит меня!

—  Но до сих пор он был счастлив со своей женой, —  возразил Дженаро. —  И ты не должна разрушать его жизнь.

—  Я и не собираюсь этого делать. Пусть Тони сам решает, как ему следует поступить. Только вы заблуждаетесь относительно его счастья в той семье. Там нет любви, а значит, нет и счастья, —  высказала своё мнение Мария. —  Рано или поздно Тони это поймёт, и мы с ним больше никогда не расстанемся.

 

Глава 15

Маурисиу сдержал слово, данное заезжим пастухам: определил их на ночлег в домик Риты, пообещал найти для них работу на фазенде, а пока велел прислуге сытно кормить их.

—  Правда, у нас не скотоводческое хозяйство, —  сказал он, —  стадо здесь небольшое —  только для нужд семьи. Поэтому вам придётся ухаживать в основном за свиньями. Надеюсь, вы справитесь с такой работой. Поживёте здесь, осмотритесь. А если вам тут не понравится —  всегда сможете уехать!

Зангон и Зекинью были удивлены таким радушным приёмом и, конечно же, охотно согласились поработать на этой фазенде.

Заручившись их согласием, Маурисиу вкрадчиво заговорил о том, что они не должны опасаться полиции, которая может нагрянуть сюда в связи с убийством Мартино.

—  Вероятно, следователь захочет вас допросить, но вы не бойтесь, это обыкновенная формальность. Вы ведь не были свидетелями убийства, не так ли?

—  Нет, мы только подобрали труп и привезли его сюда, —  хором ответили Зангон и Зекинью.

Их ответ вполне удовлетворил Маурисиу.

—  Вот и хорошо, —  улыбнулся он. —  Повторите то же самое следователю, и, я уверен, у него не будет к вам претензий.

По расчётам Маурисиу, полиция должна была появиться здесь не раньше, чем на следующий день, но она почему-то не появилась, а вместо неё на фазенду пожаловал ещё один бродяга по имени Шикинью Форро.

Он уже несколько дней шёл по следу Зангона и Зекинью, собираясь свести с ними счёты за то, что они подставили его в какой-то пьяной заварушке и он попал в тюрьму. Теперь, отсидев свой срок за решёткой, Форро горел желанием отомстить давним корешам, но они кочевали с фазенды на фазенду, нигде не задерживаясь более суток, потому что никто не брал их на работу. Постепенно Форро удалось определить направление, в котором они двигались, и он практически настиг их у фазенды Франсиски.

Подъехав к фазенде с той же стороны, что и его обидчики, Форро увидел кровавую лужу вблизи амбара и решил выяснить, не Зекинью ли с Зангоном здесь набедокурили.

Нужно заметить, что Форро был хорошим следопытом. Работая долгое время пастухом, он многому научился. Мог, например, по кровавому следу определить, какое животное стало жертвой хищника или охотника, и сейчас ему не составило труда восстановить картину происшествия: он понял, что здесь был убит человек.

Внимательно осмотрев место преступления, Форро смог бы довольно точно рассказать, как всё это было. Один человек ехал верхом на лошади —  судя по отпечаткам его подошв, это был мужчина, —  а другой поджидал его на чердаке амбара, о чём свидетельствовал пролом в черепичной крыше. Оттуда же, с чердака, он и стрелял, причём не один раз, а несколько...

Словом, Форро провёл детальное расследование и собрал все пули, валявшиеся в траве, а некоторые отыскал и на чердаке, из чего он заключил, что стрелок был неопытным и слишком много мазал.

Форро было известно, что Зангон и Зекинью тоже не отличались точной стрельбой, но вряд ли они совершили такое преступление. Самое большее, на что они были способны, —  это своровать отбившегося от стада телёнка или барашка, зажарить добычу на костре и, набив желудок, спокойно следовать дальше. А убивать людей —  это не их профиль. Правда, за то недолгое время, что Форро провёл в тюрьме, многое могло измениться. Ведь двое всадников побывали на месте преступления и, судя по всему, они же и увезли куда-то труп. Интересно, куда?

Всматриваясь в отпечатки копыт, Форро пошёл по следу всадников, и они привели его к дому Франсиски. Значит, эти всадники, скорее всего, ни при чём, они всего лишь подобрали труп или оказали помощь раненому, если тот мужчина был ещё жив.

Повертевшись у ворот, Форро решил не входить во двор, в котором находился раненый или убитый. Зачем нарываться на неприятности? Не дай бог, хозяева заподозрят его в попытке убийства или, ещё хуже, в убийстве, да ещё и пули найдут при нём!..

Он отошёл подальше от дома Франсиски, размышляя над тем, где сейчас могут быть Зангон и Зекинью. Заночевали здесь? Или уехали, чтобы не объясняться с полицией? На их месте Форро именно так бы и поступил. «Где же теперь их искать?» —  подумал он и вдруг увидел, как Зангон и Зекинью подъезжают к дому Франсиски.

Форро напряг слух и отчётливо услышал, о чём они говорили: о мёртвом итальянце, об ужине, ночлеге и работе, которую им пообещал хозяин здешней фазенды.

Форро стало ясно, что именно они доставили сюда убитого и получили за это своеобразное вознаграждение —  их взяли на работу. «Значит, тут и придётся с ними разбираться, —  заключил Форро. —  Если их не заподозрили в убийстве, то и мне это не грозит, тем более, что я объявлюсь позже, например, завтра утром. Кстати, может, и для меня найдётся здесь работа? Но это не главное. Моя задача —  отомстить Зангону и Зекинью, и уж я над ними поиздеваюсь! Теперь они у меня попляшут! Я не буду бить их поганые морды, зато заставлю дрожать от страха!»

Придумав изощрённый план мести, Форро переночевал в пустом амбаре, а с рассветом отправился в дом Франсиски Отыскав там Зангона и Зекинью, он начал блефовать.

—  Ну что, попались, мерзавцы? Убили итальянца и думаете, что это сойдёт вам с рук?

Зангон и Зекинью были вынуждены оправдываться. Перебивая друг друга, они стали рассказывать, как всё было на самом деле.

Форро язвительно усмехнулся:

—  Эту байку можете рассказать следователю, а для меня она не годится! Я видел, как вы стреляли в того беднягу с крыши! И ещё один человек видел!

Возмущённые такой наглой ложью Зангон и Зекинью набросились на него с кулаками, но им пришлось поумерить свой пыл, потому что Форро выложил главный козырь:

—  У меня есть неопровержимое доказательство. Я собрал все пули возле того амбара и спрятал их в надёжном месте. До поры, до времени, разумеется. Как только полиция найдёт ружье, из которого вы стреляли, я тут же выложу те пули и скажу, что видел вас на крыше амбара! И другой свидетель тоже это подтвердит! Вам не выкрутиться, голубчики!

—  Ты обознался, Форро, —  сказал Зангон, приняв этот блеф за чистую монету. —  Это были не мы! У нас даже и ружья нет!

—  Ну да, вы его спрятали, —  продолжил в том же духе Форро. —  Но полиция перероет здесь всё и найдёт!

—  Не понимаю, чего ты добиваешься, —  сказал Зангон. —  Хочешь нас шантажировать?

—  Да что ты его слушаешь? —  закричал Зекинью. —  Он же врёт! Сейчас я намну ему бока, и он признается, что всё выдумал.

От слов Зекинью тотчас же перешёл к делу. Между ним и Форро завязалась драка, Зангон же принялся их разнимать.

Ругань и крики привлекли внимание Риты, а затем на шум прибежал и Маурисиу.

—  Что здесь происходит? Прекратите драку! —  потребовал он и строго спросил у Форро: —  Кто ты такой?

—  Я их давний приятель, —  ответил тот, кивком указав на Зангона и Зекинью.

—  А почему подрались, если вы приятели?

—  Потому что он решил взять нас на испуг! —  пояснил Зекинью, клокоча от гнева. —  Говорит, будто видел, как мы стреляли с крыши в того несчастного итальянца. Но у нас даже ружья нет! Он или блефует, или видел кого-то другого!

Маурисиу похолодел от ужаса. Дрожащим голосом он спросил Форро:

—  Это... правда? Ты видел... того, кто стрелял?

Испуг, отразившийся на лице Маурисиу, не укрылся от цепкого взгляда Форро, и он сам испугался, сообразив, что хозяин фазенды вполне может быть замешан в убийстве, и тогда ему, Форро, не сдобровать! Надо, пока не поздно, идти на попятный. И он, виновато усмехнувшись, ответил:

—  Да нет, я не сам видел, это мне один бродяга сказал, что видел.

—  Какой бродяга? Где он? Отведи меня к нему! —  возбуждённо заговорил Маурисиу.

—  Да где ж его теперь найдёшь! —  развёл руками Форро. —  Он встретился мне на дороге, и мы разошлись с ним в разные стороны. Я даже имени его не знаю.

—  Вот гад! —  воскликнул возмущённый Зекинью. —  Я всё-таки набью тебе морду, чтобы ты в другой раз не пытался сделать из меня дурака!

Он замахнулся на Форро, но Зангон перехватил его руку.

—  Вы извините нас, —  обратился он к Маурисиу. —  Форро неловко пошутил, а Зекинью погорячился... Но я обещаю вам, что больше никаких драк тут не будет. Мы хотим спокойно работать...

—  А для меня у вас найдётся работа? —  вдруг спросил Форро, бесцеремонно прервав Зангона. —  Я тоже хотел бы здесь остаться.

Маурисиу, на мгновение задумавшись, ответил согласием, но предупредил Форро:

—  Оставайся, только советую тебе не шутить с полицейскими, если они здесь появятся.

—  Само собой! —  ответил Форро. —  Я даже не буду говорить им, что встретил того бродягу, а то они потом от меня не отстанут.

Маурисиу его ответ устроил.

—  Ладно, —  сказал он, —  поступай, как тебе удобнее. Я тоже не стану говорить полицейским о вашей драке. Пусть они сами ищут того бродягу.

Он торопливо ушёл, а пастухи продолжили выяснять отношения, правда, уже без драки.

—  Ну что, перетрусили? —  самодовольно засмеялся Форро. —  Жаль, хозяин помешал мне вдоволь над вами поиздеваться!

—  Убью! —  вновь бросился на Форро Зекинью, и Зангону пришлось в очередной раз его останавливать.

—  А ты, похоже, сам струсил, —  заметил между тем Зангон. —  Что ж ты не рассказал хозяину про пули? Ты их действительно собрал и спрятал?

—  Да, спрятал, но уже забыл, где! —  ответил Форро. —  И ты про них забудь, понял? Нашему хозяину такие разговоры не понравятся. Кто его знает, может, у него самого рыльце в пуху!

Разговаривая между собой, они не обратили внимания на Риту, притаившуюся в углу и ловившую каждое их слово. Она бы так и осталась незамеченной, если бы сама вдруг не обратилась к Форро:

—  Прикуси язык, парень! А то ещё накличешь беду!

Форро и Зангон отнеслись к её предостережению спокойно, а Зекинью сказал, что отсюда надо уносить ноги, но приятели его не поддержали, и он покинул фазенду один.

А Маурисиу тем временем лихорадочно соображал, что делать с ружьем. Избавиться от него? Вынести тайком из дома и утопить в озере? Но ружьё —  это ведь не пистолет, его не спрячешь в карман!

О пулях, оставшихся вблизи амбара и представлявших собой важнейшую улику, Маурисиу в тот момент даже не вспоминал. Он думал только о свидетеле, видевшем его на крыше амбара с ружьём в руках. Кто этот свидетель? Может, сам Форро? Уж слишком подозрительно он себя вёл. Нагло! Фактически, он предложил сделку Маурисиу: мол, возьмите меня на работу взамен на моё молчание. Не означает ли это, что Форро узнал в Маурисиу того самого стрелка? И будет ли он хранить молчание, когда сюда приедет следователь и начнутся допросы?

Все эти тревожные мысли стремительно проносились в голове Маурисиу, мешая ему сосредоточиться на главном и найти, наконец, какое-то разумное решение.

Спустившись в чулан, где хранилось то злосчастное ружьё, он попытался разобрать его на части, чтобы в таком, разобранном виде вынести из дома. Но стволы всё равно пришлось бы распиливать, иначе любой, кто увидит в руках Маурисиу непонятный длинный предмет, сможет заподозрить, что это оружие. Но распилить металл без шума не получится! Да и времени осталось мало, полиция может нагрянуть сюда в любой момент! Тогда начнётся обыск, всплывёт это ружьё, и специалисты сразу определят, что из него совсем недавно стреляли... Надо хотя бы почистить его и смазать, чтобы уничтожить все следы!

Ухватившись за эту спасительную идею, Маурисиу принялся чистить ружьё и вдруг услышал у себя за спиной голос матери:

—  Сынок, что ты здесь делаешь?

—  А ты? —  задал он встречный вопрос, чтобы выиграть время и продумать какую-то отговорку.

Но Франсиска застала его с ружьём в руках, и это привело её в ужас. Страшное подозрение невольно закралось в её душу: неужели это он, Маурисиу, совершил то чудовищное преступление?

—  Я искала тебя по всему дому, —  начала она, с трудом выговаривая слова. —  Хотела спросить, зачем ты приютил ещё одного бродягу. Нам не нужны здесь чужие люди, особенно теперь.

—  А что —  теперь? Почему мы должны бояться чужих людей? —  неестественно беспечным тоном отозвался Маурисиу. —  Пусть поживут у нас, поработают. Может, расскажут что-нибудь ценное полиции.

Франсиска посмотрела на сына с затаённой болью и спросила, вкладывая в каждое слово особый, понятный лишь им двоим, смысл:

—  А ты уверен, что нам это нужно?

Маурисиу не смог выдержать её испытующего взгляда —  отвёл глаза, и у Франсиски упало сердце.

—  Что ты здесь делал с ружьём? —  спросила она, уже не надеясь на какой-либо вразумительный ответ сына.

—  Я чистил его, —  сказал правду Маурисиу.

—  Зачем? Почему именно сейчас?

Тут Маурисиу вдруг изловчился и привёл довольно убедительный довод:

—  Ты же сама говоришь, что мы сейчас должны проявить некоторую осмотрительность. На нашей фазенде был убит Мартино. Если тут рыщут бандиты, то надо держать оружие наготове. А этим ружьём давно никто не пользовался, вот я и решил его почистить и смазать. На тот случай, если нам, не дай бог, придётся защищаться от разбойников.

—  Что ж, я думаю, это будет понятно и следователю, —  сказала Франсиска, тяжело вздохнув.

Когда же она вышла из чулана, к ней подбежала запыхавшаяся Беатриса:

—  Мама, ты не видела Маурисиу? Я везде ищу его...

—  А зачем он тебе понадобился? —  насторожилась Франсиска.

—  Мама, я боюсь за него! Мне кажется, он как-то связан с убийством.

—  Замолчи! —  гневно прошипела Франсиска. —  Ты не должна даже думать об этом, а не то, что говорить вслух! Как тебе могло такое прийти в голову!

—  Не знаю. Просто мне кажется странным поведение Маурисиу. По-моему, он заискивает перед этими пастухами. И, как ты думаешь, почему?

—  Почему же? —  спросила Франсиска, забыв о том, что сама минутой раньше запретила дочери говорить на эту тему.

—  Жулия сказала мне, что это третий пастух, Форро, будто бы видел, как убивали Мартино.

—  А при чём тут Маурисиу? Он не имеет к этому никакого отношения. Не смей думать о нём так дурно! —  вновь напустила на себя строгость Франсиска, хотя её собственные подозрения теперь ещё больше укрепились.

Беатриса в тот раз не стала мучить её своими догадками, но спустя несколько дней, когда стало известно, что комиссар полиции закрыл дело об убийстве, вновь вернулась к запретной теме.

—  Мама, скажи честно, ты веришь в то, что Мартино убили итальянцы? —  обратилась она к Франсиске.

Та ответила довольно сердито:

—  А почему я должна не верить, если в этом убеждён комиссар?

—  Но ему навязал эту версию Фарина!

—  Какая разница, кто додумался первым? Я не хочу больше об этом говорить! —  попыталась отмахнуться от неё Франсиска.

Беатрису, однако, уже было невозможно остановить. Недавно Жулия по секрету сообщила ей новые подробности, почерпнутые от Риты, которая хоть и советовала пастухам не болтать лишнего, но сама всё выбалтывала внучке. Так до Беатрисы и дошёл слух о том, что в Мартино стреляли из охотничьего ружья и стрелок укрывался на чердаке кофейного амбара. Беатриса после этого сходила к амбарам и сама увидела пролом в крыше.

Рассказав об этом Франсиске, она спросила её:

—  Скажи честно, между тобой и Мартино было что-нибудь такое, что могло бы привести в отчаяние Маурисиу?

—  Нет, я всего лишь показывала ему фазенду...

—  А я видела, как Маурисиу кипел ненавистью и говорил, что понимает деда, который застрелил твоего любовника итальянца. Тогда я испугалась за Марселло, попросила его не попадаться на глаза Маурисиу.

—  Да, он ненавидел Мартино, —  согласилась Франсиска, —  но этого недостаточно, чтобы решиться на убийство.

—  А я думаю, что Маурисиу неспроста ублажает пастухов, —  осталась при своём мнении Беатриса. —  Он боится их как возможных свидетелей.

—  Я отчитаю Жулию, чтобы она впредь не распускала грязные слухи! —  только и смогла ответить на это Франсиска.

Она и в самом деле сделала строгое внушение Жулии, но та предпочла прикинуться невинной овечкой:

—  Не стоит придавать серьёзного значения тому, что порой говорит моя бабушка. Она совсем выжила из ума. Сейчас ей, например, кажется, что Форро —  это её сын Арсидес, который много лет назад умер от укуса змеи. Представляете, она так и зовёт его: Арсидес!

Рита действительно иногда была похожа на сумасшедшую, особенно когда начинала что-то бормотать себе под нос. Но при этом она постоянно держала ушки на макушке, прислушиваясь к разговорам пастухов, и однажды услышала, как Форро признался Зангону, что действительно спрятал пули, найденные на месте преступления.

—  Если бы эти пули оказались у следователя, он бы легко нашёл и ружьё, из которого они были выпущены, —  сказал Форро, и Риту это очень обеспокоило.

Улучив момент, когда Зангона не было поблизости, она завела странную, на первый взгляд, беседу с Форро:

—  Это нехорошая фазенда, на ней лежит проклятье... Тут всегда убивали людей. А то они внезапно сами умирали, совсем молодыми. Так умерла моя Жоана, мать Жулии... В моей внучке текут две крови —  чёрная и белая. Её отцом был хозяин фазенды. Когда-нибудь тут всё будет принадлежать моей Жулии. Но сейчас тут ещё действует проклятье, и ты, сынок, выброси то, что нашёл, а то будет беда...

—  О чём вы говорите, дона Рита? —  насторожился Форро. —  Что я, по-вашему, должен выбросить?

Старуха помедлила, словно раздумывая, как ему объяснить подоходчивее, и заговорила вновь:

—  Я видела сон... Будто ты собираешь камешки, играешь ими, а они вдруг начинают взрываться в твоих руках... Послушайся меня, Арсидес, не лезь в эти дела, выброси свои камешки!..

 

Глава 16

Тони примчался в пансион уже на следующий день после встречи с Марией, но не застал её там.

—  Она ушла в банк с сеньором Фариной, —  сообщила Мариуза.

—  Кто такой сеньор Фарина? —  вскинулся Тони, и в его голосе Мариуза отчётливо уловила ревнивые нотки.

—  Пойдём, я сам тебе всё объясню, —  сказал Дженаро, уводя сына в свою комнату.

Когда же они оказались вдвоём, без свидетелей, Дженаро объяснил ему не только кто такой Фарина, но и кто такая Камилия.

—  Она твоя жена! Ты забыл об этом? —  гневался Дженаро.

Тони слушал его с откровенной досадой, а когда Дженаро понемногу выпустил пар, —  сказал без каких-либо увёрток:

—  Пойми, я сейчас думаю только о Марии. Я уже не смогу жить без неё!

Дженаро вновь продолжил свою воспитательную лекцию. Он говорил о том, что человек, приехавший в Бразилию без денег, обречён на нищенскую жизнь.

—  Ты многого добился, отказавшись от помощи тестя? Работал грузчиком, получал за это крохи! Загубил руки на том проклятом рынке, теперь не можешь сыграть простенькой гаммы! А сейчас у тебя есть возможность жить нормально и разрабатывать руки для того, чтобы восстановить прежнюю форму. Я мечтаю снова увидеть тебя за фортепьяно, услышать твою великолепную игру! Но этого никогда не случится, если ты уйдёшь от жены.

—  Я тоже хочу послушать, как ты играешь, —  сказал Тони, отвлекая отца от его главной темы. —  Где находится твой клуб? Я могу прийти туда с Камилией.

—  Мой клуб называется борделем! —  сердито ответил ему Дженаро. —  Да-да, я работаю в самом настоящем борделе! Ублажаю шлюх и их клиентов! Вот тебе яркий пример того, на что может рассчитывать здесь человек без связей и без денег! Поэтому держись своего тестя, чтобы не повторить мою участь.

Тони был поражён услышанным.

—  Ты же говорил, что играешь в танцевальном клубе...

—  А что я мог сказать? Особенно в присутствии твоей жены! Хотя, в общем, я не врал: там действительно танцуют. Иногда —  до самого рассвета. Кстати, уже совсем скоро я опять туда пойду, так что ты извини, мне надо работать.

—  Да, уже вечер, а Марии всё нет, —  опять завёл о своём Тони. —  Какие сейчас могут быть дела в банке?!

И, словно отвечая на его вопрос, в комнату постучалась Мария.

Их встреча с Тони опять вышла бурной, эмоциональной.

—  Если бы я знала, что ты ждёшь меня здесь, то бежала бы бегом, а так сеньор Фарина предложил мне прогуляться пешком, у нас был трудный день... —  сыпала без остановки Мария, прижимаясь предплечьем к Тони.

Он тем временем косо посмотрел на Фарину, и тот, улыбнувшись в усы, тихо сказал Дженаро:

—  Во избежание неприятностей я предпочёл бы оставить эту пару наедине. Уверен, что вы составите мне компанию.

Дженаро нехотя повиновался ему, оставив Тони и Марию у себя в комнате.

Потом Фарина долго отвлекал внимание Дженаро, повествуя о проблемах Марии в банке, и наконец, увязался за ним в бордель, где сразил своим мощным обаянием хозяйку заведения —  очаровательную Жустини. К другу Дженаро она отнеслась с особым почтением, и весь вечер развлекала Фарину сама, собственной персоной, не доверив столь утончённого господина рядовым шлюшкам, имевшимся в её распоряжении.

Сначала они с Фариной танцевали под аккомпанемент Дженаро, потом, сидя за столиком в укромном уголке и попивая вино, вели глубокомысленную беседу о превратностях жизни, и наконец Жустини пригласила уважаемого гостя в свою спальню.

По заведению тотчас же прокатился ропот, поскольку это событие было из ряда вон выходящим. Обычно Жустини, пользуясь статусом хозяйки заведения, не обслуживала клиентов в постели. Доступ к её спальне имел только Маркус, но то была любовь, а не платная услуга, и об этом знали все, включая здешних завсегдатаев, которые давно смирились с тем, что им дозволено лишь издали любоваться аппетитными формами Жустини. И вдруг —  такая дерзость! Жустини изменила Маркусу!

—  Она влюбилась в вашего приятеля! —  сообщила Дженаро вездесущая Малу.

Он, однако, даже ухом не повёл в её сторону. Он не сторож Фарине, и тем более, Жустини —  профессионалке, бандерше! И даже не сторож своему сыну, который запутался в амурных делах, что вряд ли кончится добром!..

А между тем Фарина остался очень доволен своим ночным приключением и по-мужски сдержанно поблагодарил Дженаро за содействие.

—  Ты только остерегайся Маркуса, —  посоветовал ему Дженаро, и очень удивился, услышав от Фарины:

—  Я всё знаю. Жустини рассказала мне историю своей роковой любви. А я искренне ей посочувствовал и утешил бедную девушку как смог.

—  Да, ты титан! —  восхищённо заметил Дженаро. —  Умеешь найти подход к женскому сердцу! Наверное, при желании, сможешь обольстить любую красотку?

—  Нет, мои чары не всесильны, —  с грустью ответил Фарина. —  Есть одна сеньора, которая разбила моё сердце, а собирать осколки не хочет. Правда, у меня ещё теплится слабая надежда...

Дженаро нахмурился:

—  Эта сеньора, часом, не Мария?

—  Ну что ты, как тебе могло такое прийти в голову? —  с укоризной посмотрел на него Фарина. —  Моя прекрасная Франсиска осталась там, на фазенде. А к Марии я отношусь, можно сказать, по-отцовски. На её долю выпало столько испытаний, а помочь ей, кроме меня, в общем, и некому. Хотя ты тоже мог бы оказать ей помощь, если бы не сбивал с толку своего сына. Нужно быть слепым, чтобы не увидеть, как он любит Марию! Не мешай ему, пусть он сам решит, с кем жить.

—  Я и не мешаю, только советую. Ты советуешь мне, а я ему, —  съязвил Дженаро.

Фарина усмехнулся, заметив самокритично:

—  Да, мы все горазды давать советы!..

Впрочем, Фарина не только давал советы. Он оказывал реальную помощь Марии, используя весь арсенал средств, которыми располагал: трезвый ум, рассудительность, дипломатичность, обаяние, личные связи в итальянском по-сольстве и в банке. И результат не заставил себя ждать —  вскоре Фарина уже смог объявить Марии:

—  Дело сделано! Теперь ты у нас будешь богатой вдовой!

Ему удалось доказать право Марии на банковский вклад Мартино, и это оказались очень большие деньги!

—  Я и не знала, что речь идёт о такой сумме, —  растерянно сказала Мария. —  Мартино никогда не посвящал меня в финансовые дела, не говорил, за сколько продал имение моего отца... Спасибо вам, сеньор Фарина! Без вас я бы тут ничего не сделала.

Он ответил с некоторой грустью:

—  Моя миссия закончена, я могу ехать на фазенду со спокойным сердцем. Теперь у тебя есть собственный счёт в банке, ты сможешь прекрасно жить и на проценты от вклада. Но будь осторожна! Вокруг столько жуликов, они слетаются на деньги как стервятники. Опасайся их. Если тебе понадобится какой-то совет —  я всегда в твоём распоряжении. Ты мне очень симпатична, Мария. Я полюбил тебя как дочь, которой у меня никогда не было...

Фарина так растрогался, что его глаза подёрнулись влагой, и Мария, заметив это, по-дочернему нежно поцеловала его в щеку:

—  Я тоже полюбила вас, папочка Фарина! И вы тоже всегда можете на меня рассчитывать.

После отъезда Фарины Мария осталась жить в пансионе Мариузы, хотя теперь, став богатой, могла бы снять и более дорогую гостиницу. Но уезжать отсюда ей не хотелось, потому, что здесь у неё было некое подобие семьи. Она привязалась к Мариузе, к Изабеле, здесь жил Дженаро, и Мария рассудила, что увозить от него родного внука было бы неразумно. Может, глядя на маленького Мартинью, Дженаро скорее поймёт, насколько тот нуждается в родном отце?

—  А разве Тони не нуждается в Мартинью? —  говорила Мария Дженаро. —  Вспомните, как вы страдали от того, что не могли найти своего сына! Вспомните, как тосковали по Тони и казнили себя за то, что были несправедливы к нему! Так неужели вы снова хотите совершить подобную ошибку? Вряд ли Тони будет благодарен вам за то, что вы разлучаете его с родным сыном.

—  Я не разлучаю их, —  возражал Дженаро. —  Со временем Тони узнает всю правду, но сейчас она опасна для него. Он только-только встал на ноги, нашёл хорошую работу, почувствовал себя нормальным человеком... Ты знаешь, что такое для пианиста —  работать грузчиком? Это смертный приговор! Не мешай ему сейчас. Пусть он утвердится в своём положении, пусть обретёт уверенность...

—  Тони почувствует себя гораздо увереннее, когда узнает, что у него есть такой замечательный сын. Мартинью не может никому помешать!

—  Может. Я лучше знаю! —  сердился Дженаро. —  Это внесёт разлад в его семью.

—  Похоже, сейчас вы сказали самое главное, —  печально констатировала Мария. —  Вам настолько запала в душу Камилия, что вы готовы принести ей в жертву нас всех: меня, Мартинью, Тони! Вам хочется любой ценой удержать Тони возле неё. Пусть даже ценой лжи! Вы просто боитесь сказать ему правду, потому что знаете: Тони не будет держаться за свою жену, он предпочтёт ей меня и сына!

—  Да, я этого не исключаю, —  согласился Дженаро. —  Поэтому и стараюсь изо всех сил уберечь Тони от поспешного решения. Он ещё не пришёл в себя после встречи с тобой, а ты хочешь опять его ошеломить, сказать ему про ребёнка! Дай ему передышку, умоляю тебя!..

И Мария вновь пошла на поводу у Дженаро. Что ж, она повременит, не скажет Тони про ребёнка. Пока не скажет. Сейчас главное, чтобы Тони продолжал сюда ходить. Главное —  видеться с ним, обнимать его, целовать, а там видно будет.

Но Тони, к большому огорчению Марии, перестал бывать в пансионе. Говорил, что не может прожить без неё и дня, а уже прошла почти целая неделя, как они не виделись. Мария, теряясь в догадках, страдала и всё чаще вспоминала утверждение Дженаро о том, что Тони любит Камилию, иначе бы и не женился на ней. Осознавать это было и горько, и печально, однако Мария крепилась. Ей не хотелось разувериться в Тони и она терпеливо ждала его.

—  Он любит меня, любит! Я не могла обмануться, —  твердила как заклинание и всё расспрашивала Изабелу о Камилии: —  Какая она? Что в ней такого притягательного? Чем она смогла пленить Тони?

Изабеле трудно было ответить на эти вопросы.

—  Симпатичная, даже, пожалуй, красивая... —  отвечала она. —  Обаятельная... Но я и видела-то её всего два раза...

—  Отведи меня туда, где живёт Тони, —  вновь попросила Мария. —  Мне нужно хотя бы издали увидеть его жену!

—  Зачем?

—  Может, я пойму что-то такое, чего сейчас не понимаю. О ней, о себе, и главное —  о Тони.

—  Тётя убьёт меня, если узнает, что я повезла тебя туда, —  сказала Изабела. —  Она тайно влюблена в сеньора Дженаро и поэтому делает всё, чтобы ему угодить.

—  Доне Мариузе мы не скажем! Она ни о чём не узнает, —  пообещала Мария, и Изабела согласилась проводить её в бедняцкий квартал, где, как она полагала, проживал Тони.

Поехали они туда днём, специально выбрав такое время, когда Тони должен был находиться на работе. Согласно их нехитрому плану, Изабела должна была остаться во дворе —  чтобы её не опознала Камилия, а Мария собиралась подняться в комнату Тони, увидеть его жену, рассказать свою легенду —  мол, приехала из Чивиты, хочу передать Тони привет от земляков, —  поговорить ради приличия несколько минут и затем уйти.

—  Я назовусь вымышленным именем, чтобы она ничего не заподозрила, —  наивно рассуждала Мария, не догадываясь, какой мощной интуицией обладает Камилия. —  А Тони... Он, конечно же, поймёт, что это была я, а не какая-то неведомая землячка. Но это даже к лучшему: пусть он узнает, что я ищу его, и сам придёт ко мне.

Пока они с Изабелой ехали в трамвае, Мария очень волновалась и в какой-то момент даже пожалела о том, что затеяла эту рискованную игру:

—  Я ведь не актриса... И притворяться не умею... А если она уличит меня во лжи? Это будет ужасно!

Марии захотелось повернуть обратно, и она бы отказалась от своего прежнего намерения, если бы не вспомнила, как тяжело жить в неведении, строя всевозможные догадки о том, почему не приходит Тони и чем его приворожила Камилия.

Так, в волнениях и сомнениях, Мария и добралась до того дома, где ещё недавно жил Тони.

Войдя во двор, Изабела остановилась в растерянности. Она была здесь лишь однажды и сейчас не могла положиться на свою зрительную память.

—  Ой, я, кажется, забыла, в какой комнате жил Жозе Мануэл, а потом и Тони, —  призналась она Марии.

—  Ничего, мы у кого-нибудь спросим, ответила та. —  Видишь, вон женщины стирают белье, наверняка они тут всех знают.

Пока они гадали, к кому бы из женщин обратиться за справкой, их приметила Мадалена и сама подошла к ним.

—  Вы кого-то ищете? —  спросила она, с любопытством разглядывая двух сеньорин, забредших сюда явно из другого мира, о чём свидетельствовали их весьма дорогие, хотя и скромные, туалеты.

Мария, запинаясь от волнения, сказала, кого они ищут, и в ответ услышала то, к чему абсолютно не была готова.

—  Тони здесь больше не живёт, —  сообщила Мадалена. —  Он недавно переехал отсюда вместе с женой.

—  А вы не знаете, куда? —  упавшим голосом спросила Мария.

Мадалена помедлила с ответом и задала встречный вопрос:

—  Простите, а вы кем ему доводитесь?

—  Я его землячка, из Чивиты ди Баньореджио, —  заученно выпалила Мария, вспомнив заготовленную легенду. —  Этот городок находится в Италии...

—  Я знаю, —  горделиво сказала Мадалена, не упустив шанса блеснуть своими скромными географическими познаниями.

—  Я недавно оттуда приехала, хотела повидать Тони, передать ему приветы, —  вошла в роль Мария, но Мадалена снова прервала её:

—  Скажите, вас зовут... Марией?

—  Д-да, —  ответила та, с изумлением глядя на Мадалену. —  А вы откуда знаете, что меня так зовут?

—  Догадалась! —  хитровато усмехнулась Мадалена. —  Другая не пришла бы за ним сюда. Значит, вы тоже перебрались в Бразилию?

—  Как видите. Но откуда вы знаете обо мне? Вам Тони рассказывал?

—  Да уж, рассказывал, —  вздохнула Мадалена. —  Он, можно сказать, мой племянник. Его дядя Джузеппе был моим мужем. Он тоже родом из Чивиты.

—  Я помню дядю Джузеппе! —  оживилась Мария. —  Так вы скажете мне, где сейчас живет Тони?

Мадалена вдруг напыжилась, осознавая всю значительность момента, и отрицательно помотала головой.

Мария почувствовала, как почва уплывает у неё из-под ног. Тони исчез! И на сей раз, кажется, исчез по доброй воле. Он попросту скрывается от Марии: сменил адрес, не появляется в пансионе... Это невозможно понять, в это невозможно поверить!

Мадалене было несложно представить, что сейчас творится в душе Марии. Бедная девушка! Примчалась на другой конец света за своим любимым, а он тут успел жениться, у него богатый тесть и красивая жена. Вот как бывает!

Вспомнив Камилию, Мадалена мысленно сравнила её с Марией и не смогла отдать предпочтения ни одной из них. Обе красавицы! Только Камилия всё-таки роднее, ближе. Она тут жила с Тони, терпела все трудности, а ей, с непривычки, это давалось ох как не просто! Теперь же, когда всё это осталось позади и семейная жизнь у Камилии наладилась, вдруг является Мария из Чивиты, ей, видите ли, нужен Тони!

—  Я не знаю, куда он переехал, —  твёрдо сказала Мадалена.

—  Но Тони же ваш племянник, он не мог не оставить вам адреса, —  с мягким укором заметила Мария.

—  А вот не оставил! —  с плохо скрываемой издёвкой ответила Мадалена. —  Он знает, что мне некогда ходить по гостям.

Мария всё поняла: «Тони предполагал, что я буду его разыскивать, и попросил родственницу не давать мне адреса».

—  Что ж, извините, —  сказала она Мадалене. —  Если Тони навестит вас, передайте ему от меня привет.

—  Обязательно передам, —  ответила Мадалена, виновато потупив взор.

Когда Мария и Изабела ушли, Мадалену вдруг охватило сомнение: а правильно ли она поступила, дав от ворот поворот этой несчастной девушке? Тони же сам всё время твердил, что любит её! Так и говорил: «Моя Мария». И никогда не говорил: «Моя Камилия».

Позже Мадалена рассказала Нине о нежданном визите Марии, а также о своих сомнениях. Правда, к тому времени она уже сумела найти оправдание своему поступку:

—  Тони скорее всего будет недоволен, но я же и в самом деле не знала его нового адреса! Он только сказал, что переезжает к тестю. А где искать того тестя? Сан-Паулу город большой! Пусть сами разбираются, правда? Тем более, что его еврейская жена мне нравится...

Нина слушала мать рассеянно и ничего ей не ответила. Все мысли Нины в тот момент были обращены к фабрике, где у неё подходил к концу испытательный срок. Бухгалтер Онофри уже многому обучил Нину, однако она продолжала дотошно вникать в различные финансовые тонкости, понимая, что иначе не справится с поставленной задачей.

А задача перед ней стояла невероятно сложная.

Когда Силвия объявила мужу, что хочет вернуть Нину на фабрику, да ещё и в новом качестве, Умберту воспринял это с негодованием. Стал всячески поносить Нину, говорить, что она тихой сапой втёрлась в доверие к Силвии, а на самом деле мечтает лишь об одном: как бы устроить на фабрике революцию.

—  Она лицемерка! Она обманывает тебя, неужели ты этого не понимаешь? —  повторял он до тех пор, пока окончательно не вывел Силвию из равновесия.

—  Не смей дурно говорить о Нине! Это ты лицемер и обманщик! —  заявила Силвия и, решительно поднявшись из кресла, встала перед Умберту во весь рост.

Он был ошеломлён, увидев её твёрдо стоящей на ногах. А Силвия, не дав ему опомниться, уверенно прошлась по комнате и вновь села в кресло, всем своим видом показывая, что теперь готова продолжить начатый разговор.

—  Я не могу в это поверить! Такого не может быть! —  растерянно бормотал Умберту.

—  Почему же не может? —  усмехнулась Силвия. —  Не потому ли, что тебя устраивала моя неподвижность? Ты вольготно чувствовал себя и на фабрике, и вне её. Обольщал ткачих, развлекался в борделях...

—  Перестань! Я всегда любил тебя!

—  Возможно, ты жалел меня, сочувствовал мне, но твоей любви я уже давно не чувствую, —  возразила Силвия с печалью в голосе. —  Да и моя любовь к тебе, вероятно, осталась в прошлом.

—  Так вот в чём дело! —  ухватился за последнюю фразу Умберту. —  Значит, поэтому ты скрывала от меня, что уже можешь ходить? Судя по всему, ты встала на ноги не сегодня, это произошло давно.

—  Давно, —  повторила вслед за ним Силвия. —  Но я скрывала это не потому, что разлюбила тебя, а потому, что хотела сделать тебе приятный сюрприз. Хотела станцевать с тобой вальс, о котором мы когда-то мечтали!

—  Прости, я зря тебя обидел. Значит, всё ещё поправимо? —  оживился Умберту, но его надежды не оправдались.

—  Нет, —  сказала Силвия, —  теперь я уже не хочу танцевать с тобой вальс. Твои последние похождения, в том числе и пьяные дебоши в борделях, отбили у меня охоту к танцам. Я решила радикально изменить свою жизнь. Поначалу мне будет помогать Нина, а потом я и сама смогу заниматься всеми фабричными проблемами.

—  Так ты решила вообще убрать меня с фабрики?!

—  Нет, можешь оставаться, если хочешь, —  сказала Силвия. —  Но единовластным управляющим ты теперь не будешь. Так что сам решай, как тебе поступить.

Умберту надеялся, что это всего лишь кратковременный взрыв эмоций, что Силвия, успокоившись, одумается, но он ошибся. На следующий день Силвия сама приехала на фабрику —  уже без инвалидной коляски, в которой она больше не нуждалась, —  и долго о чём-то беседовала с Онофри в его кабинете. Затем вошла в кабинет к Умберту и сообщила о своём решении:

—  Я сейчас проверила финансовую отчётность, там всё в порядке, ты можешь заниматься этим и дальше, пока Онофри не введёт Нину в курс дел.

—  Значит, ты всё-таки гонишь меня с фабрики? —  попросил уточнения Умберту.

—  Нет, не гоню, —  ответила Силвия. —  Для тебя здесь тоже найдётся работа. Но руководить фабрикой буду я сама, а помогать мне будет Нина.

—  Будь жив твой отец, он никогда бы не позволил тебе подобных глупостей! —  в сердцах заметил Умберту, на что Силвия ответила:

—  Теперь я разбираюсь во всём сама.

Оскорблённый ею до глубины души, Умберту спросил, уже ни на что не надеясь:

—  Верно ли я понял, что ты вычёркиваешь меня из своей жизни?

Силвия, как он и предполагал, ответила утвердительно.

После этого Умберту демонстративно покинул и дом, и фабрику.

А Нине пришлось взвалить на себя его обязанности и параллельно учиться у Онофри. Но справедливости ради, она сама настояла на испытательном сроке, по истечению которого Силвия могла либо утвердить её в занимаемой должности, либо отказаться от своих прежних намерений и подыскивать другого, более компетентного, управляющего фабрикой.

 

Глава 17

Вернувшись на фазенду, Фарина щедро делился с Винченцо впечатлениями от поездки в Сан-Паулу. Он был горд тем, что ему удалось помочь Марии в получении наследства, и радовался как за неё, так и за себя.

—  К счастью, мне оказалось по силам это непростое дело, и я его провернул, —  сообщил он без ложной скромности. —  Мария теперь миллионерша! А как она расцвела! Вы бы её сейчас не узнали. Такая очаровательная вдовушка —  с ума можно сойти!

—  Ты что, приударил за ней? —  спросил Винченцо.

Фарина посмотрел на него с укоризной.

—  У меня даже в мыслях этого не было!

Винченцо ему не поверил:

—  Врёшь! Я тебя хорошо знаю. Ты и сейчас, говоря о Марии, облизываешься как кот, полакомившийся сметаной!

Фарина засмеялся, добродушно восприняв шутку приятеля.

—  Возможно, я похож на кота, которому и хотелось бы полакомиться, да сметанка не для него приготовлена! —  поправил он Винченцо. —  Мария же встретилась там со своим Тони. Она любит его всю жизнь, у неё от него ребёнок. Я видел их вдвоём. Это, знаешь, очень похоже на историю Ромео и Джульетты —  влюблённых из Вероны!

—  Не знаю, —  пробормотал себе под нос Винченцо, —  в Вероне я не был.

Фарина опять засмеялся и принялся излагать специально для Винченцо содержание пьесы Шекспира. Винченцо, однако, остался равнодушен к страстям юных веронцев —  его гораздо больше заинтересовала любовная история Марии.

—  Ну и что, она теперь выйдет замуж за своего Тони?

—  Не знаю, —  пожал плечами Фарина. —  Там тоже есть существенное препятствие, почти как у Шекспира. Тони женат, и отец запрещает ему бросать жену, потому что она добрая, красивая и богатая.

—  Но Мария тоже добрая и красивая, а теперь ещё и богатой стала, —  сказал Винченцо. —  А там у него есть дети?

—  Нет.

—  Тогда это не любовь! —  заключил Винченцо. —  Иначе я не понимаю, какого рожна ему надо. Вот если б я, не дай бог, потерял свою Констанцию, а потом нашёл её, да не одну, а вместе с Марселло, то разве бы я стал раздумывать? Нет, я бы просто не отпустил их от себя! И никто не смог бы мне тут помешать!

—  Когда я оттуда уезжал, Тони ещё не знал, что Мария родила от него сына. Сеньор Дженаро, его отец, попросил Марию пока не говорить об этом с Тони, —  добавил Фарина ещё одну подробность, которая вызвала недоумение Винченцо:

—  Бред какой-то! Он что, ненормальный, этот сеньор Дженаро? Как можно скрывать от сына такого симпатичного пацанёнка? И ты хорош! Промолчал... А надо было сказать тому Ромео, что он дурак и подлец, если не хочет жениться на Марии!

Фарина восхищённо помотал головой:

—  Надо же, запомнил! А я думал, ты так ничего и не понял про тех веронцев.

—  Это ты чего-то не понял! —  парировал Винченцо. —  Спутал грешное с праведным. Далеко этому Тони до Ромео!

—  Нет, он любит Марию, —  уверенно заявил Фарина. —  Я сам видел, как они встретились, и могу утверждать, что любит! Пройдёт немного времени, и они обязательно будут вместе.

—  И всё равно я не понимаю, зачем нужно тянуть резину, —  остался при своём мнении Винченцо. —  Всё так хорошо сложилось: и Мартино вовремя подстрелили, и деньги Мария получила, и Тони нашёлся. Казалось бы, живи и радуйся, купайся в любви и счастье! Так нет, люди обязательно должны попортить жизнь себе и ещё кому-нибудь, желательно, самому дорогому и близкому!

—  Кстати, о Мартино, —  заговорил на другую тему Фарина. —  Там, в банке, у нас из-за него были неприятности. Сам понимаешь, молодая вдова, единственная наследница. Так не она ли организовала убийство своего мужа? А тут ещё я из кожи вон лезу, стараюсь, чтобы она скорее получила деньги. И на меня тоже косо смотрели: кто такой —  обыкновенный любовник или, может, соучастник убийства? Потом, правда, навели справки в полиции, и всё утряслось. А здесь всё тихо? Комиссар больше не беспокоил вас?

—  Нет, не беспокоил. И у Франсиски вроде не появлялся, мне говорила об этом Катэрина.

—  Ну и слава богу, —  облегчённо вздохнул Фарина.

—  Есть, правда, одна малоприятная новость, —  не дал ему расслабиться Винченцо. —  Тут выяснилось после твоего отъезда, что Мартино не успел до конца оформить купчую на свою часть фазенды. Всё тянул, что-то выгадывал, надеялся купить у Франсиски и её фазенду —  за очень большие деньги. А в итоге оказалось, что бывшая часть Адолфо опять повисла в воздухе. Формально она вроде бы принадлежит нам, как компаньонам Мартино, но деньги он, подлец, так за неё и не внёс. Что будем делать? Искать нового компаньона?

—  Нет, на компаньонов нам с тобой не везёт, поэтому больше рисковать не будем, —  отмёл эту идею Фарина. —  Хватит с нас и двух негодяев, какими оказались Адолфо и Мартино. Причём, последний намного перещеголял первого. Если так будет продолжаться, то на кого же мы нарвёмся в следующий раз? Даже страшно представить!

—  Ты всё шутишь, —  укорил его Винченцо, —  а я уже который день ломаю голову и ничего путного не могу придумать. Так мы досидимся тут, пока к нам придёт Франсиска и потребует деньги за треть фазенды. Интересно, как тогда ты будешь отшучиваться?

Фарина не внял призыву друга и вновь пошутил:

—  Лично я был бы счастлив, если бы она сюда пожаловала. Мы давненько с ней не виделись, я успел соскучиться по моей прекрасной кобылке.

—  Ты и теперь считаешь её своей? После того, как она изменила тебе с этим фашистом? —  изумился Винченцо.

—  Это была не измена, —  возразил Фарина.

—  А что же?

—  Не знаю. Может, лёгкий флирт, а может, бедняжка ошалела от свободы, которая на неё обрушилась после стольких лет замужества и траура, —  предположил Фарина. —  В любом случае она не виновата. Я сам упустил момент для решающего объяснения. Оберегал её, хотел, чтобы всё было романтично и красиво... Но я же не знал тогда, на какую подлость был способен Мартино!

—  Я тебе сочувствую, но ты... того... отвлёкся, —  попытался вернуть его в прежнее русло Винченцо. —  Что будем делать с паем Мартино? Может, надо искать не компаньона, а покупателя на эту землю?

—  Я вовсе не отвлёкся, —  лукаво усмехнулся Фарина. —  Ты просто прервал меня на самом интересном месте. А я как раз хотел сказать, что лучшего компаньона, чем Франсиска, нам не найти!

—  Ты опять шутишь? —  не понял его идеи Винченцо, и Фарина подробно объяснил ему, что именно он имел в виду:

—  Я действительно попытаюсь уговорить Франсиску, чтобы она стала нашим компаньоном. Цены на кофе вроде поползли вверх, так что теперь мы вполне сможем расплачиваться с ней не деньгами, а собранным урожаем. Разумеется, только в том случае, если она по-прежнему хочет продать нам бывшую землю Адолфо, которая так и не перешла к Мартино. Однако есть и другой вариант: мы обрабатываем эту землю совместно с Франсиской, как добропорядочные компаньоны, и, соответственно, делим потом урожай.

—  Идея неплохая, —  одобрительно отозвался Винченцо. —  Но согласится ли на это Франсиска?

—  Согласится, если я очень постараюсь, —  самонадеянно заявил Фарина. —  Для неё та ошибка с Мартино тоже не прошла даром. Уверен, теперь она будет намного сговорчивее.

На переговоры с Франсиской Фарина отправился не один, а вместе с Винченцо и Констанцией, которая воспользовалась случаем, чтобы повидать внука. В доме сватьи она бывала уже не раз, но при этом всегда испытывала некоторое смущение, неудобство. Никак не могла забыть, что Франсиска ещё совсем недавно слыла Железной Рукой и считала оскорбительным для себя жить под одной крышей с Катэриной. Теперь от Железной Руки не осталось никаких признаков. Внука своего, маленького «итальяшку», Франсиска обожала, и Катэрина, зная это, довольно бесцеремонно использовала её в качестве няньки. Да и к самой Катэрине, с её крутым нравом и острым язычком, некогда грозная свекровь относилась по-родственному тепло. Они научились ладить между собой, а в последнее время и вовсе сблизились, объединённые общей тревогой за Маурисиу, с которым творилось что-то непонятное, внушающее опасения за его душевное здоровье.

Всё это было хорошо известно Констанции, но она никогда не испытывала доверия к людям, способным на столь резкие перемены в поведении, какие недавно произошли с Франсиской, и, бывая в её доме, по-прежнему чувствовала себя здесь неуютно. Поэтому и на сей раз, она ограничилась вежливым, ничего не значащим разговором со сватьёй и быстренько прошмыгнула в детскую —  к своему ненаглядному внучонку, из-за которого сюда и приехала.

Винченцо же ради приличия посидел некоторое время в гостиной, сяк-так поддерживая общую беседу, и тоже улизнул в детскую, оставив Фарину наедине с Франсиской.

После его ухода оба почувствовали некоторое смущение. Даже Фарина стушевался и не сразу смог найти верный тон.

—  Хм-м... Ну, вот мы с вами и встретились... —  начал он неуверенно и, поняв это, поспешил прибегнуть к спасательной иронии, которая не раз выручала его в сложных ситуациях: —  И я рискую предстать перед вами невыносимым занудой, потому что опять собираюсь говорить о той же самой фазенде, а точнее —  о бывшем пае Адолфо.

Франсиска по достоинству оценила его самокритичность и охотно поддержала предложенный тон:

—  Да, верно, пай сеньора Адолфо как раз и послужил поводом для нашего знакомства. Помнится, именно об этом мы с вами говорили при нашей первой встрече.

—  Мне приятно слышать, что вы запомнили нашу первую встречу, —  сел на своего любимого конька Фарина. —  В моей душе она тоже оставила неизгладимое впечатление.

Согласно неписанным правилам, сложившимся за время их предыдущего общения, Франсиске в этом месте надлежало прервать Фарину, чтобы он не зашёл слишком далеко в своих двусмысленных заявлениях. Обычно Франсиска делала это самым простым способом: напоминала Фарине, что он должен говорить о деле, а не рассыпаться в любезностях. И сейчас она тоже не стала отступать от правил, но прозвучало это гораздо мягче, нежели бывало прежде:

—  Сеньор Фарина, вы можете спокойно говорить о деле, я не сочту вас занудой.

Получив поощрение в столь изящной форме, Фарина с удовольствием исполнил желание Франсиски —  перешёл к делу:

—  Не знаю, как вам, а мне уже наскучили эти бесконечные проблемы с бывшей землёй Адолфо. Сколько раз мы с вами обсуждали, кому она должна принадлежать, сколько раз передавали её из рук в руки, а теперь у неё опять нет хозяина!

—  Я готова ждать сколько угодно, пока вы будете искать нового компаньона, —  сказала Франсиска. —  Понимаю, что это быстро не делается. Не так-то просто найти надёжного партнёра, которому будешь во всём доверять!

—  Да, это сложно, —  поддержал её Фарина. —  До сих пор у меня был только один такой партнёр —  мой друг Винченцо.

—  Так может, вам и не стоит искать третьего компаньона? Покупайте эту землю и пользуйтесь ею вдвоём!

Предложение Франсиски потребовало от Фарины большей откровенности, чем прежде, и он не стал юлить, честно признался:

—  У Винченцо для этого нет денег, а у меня, не стану скрывать, есть некоторый капитал, но я не могу истратить его на покупку земли. Это достаточно рискованно при нестабильных ценах на кофе. К тому же, я недавно был в Сан-Паулу и купил там автомобиль. Без него трудно обходиться в наших краях. Вот сегодня мы, например, домчали к вам быстро и с комфортом. Так что если вам захочется прокатиться по плантациям или съездить в город —  я к вашим услугам!

—  Спасибо, —  вежливо поблагодарила его Франсиска, —  но у моего сына тоже есть автомобиль, а по плантациям я люблю ездить на лошади.

—  Одно другому не мешает... Впрочем, мы отвлеклись от главной темы.

—  Да, продолжайте. У вас есть какое-нибудь предложение по поводу этой земли?

—  Есть, —  ответил Фарина. —  В некотором роде это философское решение проблемы, но вы, я уверен, меня поймёте.

—  Философское? —  изумленно вскинула брови Франсиска.

Фарина одарил её своей обворожительной улыбкой и продолжил, как бы размышляя вслух:

—  Не пугайтесь, философская подоплёка моего предложения очень простая. Мне кажется, мы возвращаемся к одной и той же проблеме не случайно, а потому, что не умеем извлекать уроки из прошлого. Каждый раз принимаем стандартное решение: ищем компаньона, который смог бы купить эту землю, или пытаемся продать её друг другу. А тут, вероятно, должен быть совсем иной подход, если мы хотим, наконец, разорвать этот порочный круг.

Франсиска слушала Фарину как заворожённая, восторгаясь его красноречием, образованностью и умом. Ход его мыслей был понятен и близок Франсиске, она была готова подписаться под каждым словом, изречённым Фариной, но даже приблизительно не могла представить, какое же решение он сейчас предложит. А ведь у него есть какое-то оригинальное решение, он намекнул на это ещё в начале беседы!

—  И что же вы придумали? —  нетерпеливо спросила она.

—  Возможно, вам покажется странным моё предложение, но вы не спешите его отвергать, —  сказал Фарина. —  Оно естественно вытекает из той ситуации, которая реально сложилась на сегодняшний день. Вы аннулировали купчую на всю нашу фазенду, и формально она вроде бы принадлежит нам. Но Мартино не отдал вам деньги за свою часть земли, и фактически она остаётся вашей собственностью...

—  Мне не нужна эта земля, я уже говорила вам, —  прервала его Франсиска. —  Та фазенда была мечтой моего мужа, но не моей.

—  Я это знаю, и потому предлагаю вам иной вариант, —  продолжил Фарина. —  Эта земля оказалась очень своенравной! Она сама выбирает себе хозяина! Безжалостно отторгла всех наших компаньонов и выбрала... нас троих: вас, меня и Винченцо. Причём, не поодиночке, а всех вместе. Так может, настала пора прислушаться к её мнению и уважить эту привередливую госпожу? А то она заупрямится и вновь станет яблоком раздора. Лично я этого не хочу.

—  Я тоже, —  сказала Франсиска, мгновенно припомнив все ужасы, связанные с земельным паем Адолфо: вооружённое противостояние на меже, гибель Мартино, странное поведение Маурисиу...

—  Вот поэтому я и предлагаю взять эту часть земли в совместное пользование, раз она сама того хочет. Мы с Винченцо будем обрабатывать её, а половину урожая будем отдавать вам. Кофе сейчас растёт в цене, значит, года за три мы сможем покрыть ту сумму, которую должен был внести Мартино. А там видно будет, земля подскажет нам, что делать дальше.

—  Я поняла вас: вы решили взять в компаньоны меня! —  озорно усмехнулась Франсиска. —  Что ж, неожиданное решение. И весьма остроумное!

—  Мне приятно слышать это из ваших уст, —  вновь перешёл на игривый тон Фарина. —  А ведь вы ещё не отметили самого главного: это очень разумное и взвешенное решение. Не так ли?

—  Пожалуй, —  согласилась Франсиска. —  Значит, вы рассматриваете меня как надёжного партнёра?

—  Безусловно! Такой союз возможен только в том случае, когда обе стороны полностью доверяют друг другу. И я надеюсь, вы тоже могли убедиться в нашей надёжности. Меня вы знаете давно, а с Винченцо даже породнились, так что Катэрина и Маурисиу в какой-то мере могут быть гарантами нашей взаимной надёжности.

—  Что ж, я согласна с вашим предложением и принимаю его, —  твёрдо произнесла Франсиска. —  Я часто ошибалась в людях, но сейчас, по-моему, ошибка исключена.

—  Мы с вами оба ошиблись, доверившись Мартино, —  справедливости ради заметил Фарина. —  Если бы я знал, что он приехал сюда с единственной целью —  обмануть вас и завладеть фазендой, то сам бы убил его!

—  Вы говорите это серьёзно? —  испуганно спросила Франсиска. —  Вы смогли бы решиться на убийство?

Фарина предпочёл отшутиться и сказал нарочито грозно:

—  Да! Чтобы защитить вас! —  а затем вдруг посмотрел на неё с нежностью и вымолвил кротко, как неопытный юноша, преодолевающий смущение: —  Я люблю вас, дорогая Франсиска... И это действительно серьёзно.

Франсиска пришла в замешательство. Признание Фарины было ей приятно, более того —  она давно ждала его, но сейчас оказалась не готова что-либо ответить.

А Фарина и не требовал от неё ответа. Он просто поцеловал её руку и уже хотел откланяться, но тут в гостиную вошёл Маурисиу. Вид у него был откровенно недовольный, и Франсиска, опасаясь неуместного выпада с его стороны, поспешила объяснить, зачем она уединилась с Фариной:

—  Сынок, ты не мог бы немного подождать? Мы с сеньором Фариной тут говорим о делах...

—  Если о делах, то и мне будет интересно послушать, —  дерзко прервал её Маурисиу. —  Так какие у вас дела с моей матерью, сеньор Фарина?

—  Всё те же, —  улыбнулся в ответ Фарина, оставив без внимания его дерзкий тон и не поддавшись на провокацию. —  Опять соображаем, что делать с бывшей землей Адолфо.

—  Ну и как, сообразили? —  спросил Маурисиу таким язвительным тоном, что трудно было не уловить намёка на непристойность, в которой он пытался обвинить Франсиску.

У Фарины зачесались руки: как смеет этот щенок оскорблять собственную мать, достойнейшую из женщин?! Врезать бы ему как следует, да нельзя, слишком много чести и обстановка неподходящая! Но осадить его просто необходимо, и для этого есть разные способы. Фарина выбрал самый простой из них и самый мягкий.

—  Да, представь себе, нашли неплохое решение, —  сказал он, презрительно глядя на Маурисиу. —  Но я должен ещё обсудить его с Винченцо, так что о делах поговорим с тобой в другой раз. А сейчас проводи меня, пожалуйста, к твоему очаровательному сыну, я тоже хочу немного с ним позабавиться.

—  Пойдёмте, я вас провожу, —  вызвалась Франсиска, обезопасив себя и Фарину от очередной дерзости Маурисиу.

Дальнейшее пребывание гостей на фазенде Франсиски прошло без эксцессов. Поиграли с маленьким Марсилиу, затем переместились в столовую, где для них уже был накрыт роскошный стол. За обедом тоже говорили на нейтральные темы, которые даже у Маурисиу не вызвали раздражения.

На прощанье гости горячо поблагодарили хозяев за радушие, а Констанция пригласила сватью к себе на обед, и та пообещала вскоре нанести ответный визит.

По дороге домой Фарина рассказал Винченцо о своём договоре с Франсиской, и тот едва ли не впервые отозвался о сватье положительно:

—  Похоже, она и впрямь неплохая женщина. Во всяком случае, не алчная и не подлая. Ведь могла бы сама найти покупателя и продать ему тот кусок нашей фазенды! Сразу бы получила живые деньги... Это же гораздо лучше, чем получать от нас кофе, да ещё в рассрочку!

—  А она поступила по-родственному, по-свойски! —  дополнила мужа Констанция. —  Как-никак, мы ведь ей не чужие люди. Она такая же бабушка Марсилиу, как и я.

Для Фарины их слова были слаще мёда. Он блаженствовал, сидя за рулём автомобиля и слушая похвалы, адресованные Франсиске. Настроение у него было прекрасное, будущее представлялось ему в радужном свете, и связывал он его, конечно же, с Франсиской.

А она в это время вела трудный разговор с сыном, и её настроение постепенно становилось близким к отчаянию.

После отъезда гостей Франсиска, естественно, припомнила Маурисиу его оскорбительные выпады и потребовала, чтобы впредь он был более учтив и с ней, и с Фариной.

Но упоминание о Фарине вызвало у Маурисиу очередной приступ раздражения.

—  Тебя опять потянуло на итальянцев! —  грубо упрекнул он мать. —  Думаешь, я не понял, что ты говорила с этим мерзким Фариной не только о делах?

Франсиска тоже вскипела:

—  По какому праву ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я не заслужила подобных оскорблений и не собираюсь их выслушивать! И сеньора Фарину не позволю оскорблять, он глубоко порядочный человек!

—  И поэтому ты с ним кокетничала?

—  А ты что, ревнуешь меня? Опомнись, Маурисиу, так поступают только маленькие дети, но ты давно уже не ребёнок! —  пристыдила его Франсиска.

В ответ она получила очередную грубость:

—  Ты тоже не юная девочка, которая когда-то потеряла голову, увлекшись итальянцем! Это тебе надо задуматься о своём поведении! Вспомни, что ты вытворяла с этим Мартино! Слава богу, он теперь пребывает в аду...

—  Оставь свои грязные намёки! —  в сердцах закричала Франсиска. —  С Мартино мы гуляли по фазенде, и это всё, что я «вытворяла».

—  Мама, не надо лгать, я сам видел, как ты миловалась с ним у озера! —  оглоушил её Маурисиу.

У Франсиски потемнело в глазах. Она вспомнила недавний разговор с Беатрисой, которая, как выяснилось, была права: Маурисиу всё видел! Так неужели она права и в остальном? Неужели это Маурисиу стрелял в Мартино?

—  Скажи мне правду, сынок, —  взмолилась Франсиска, не в силах больше оставаться в неведении, —  это ты его убил? Признайся честно. Поверь, тебе станет легче. Нельзя жить с такой тяжестью в душе, она может сломать тебя окончательно.

Маурисиу разом поник, опустил голову. Ему захотелось и впрямь стать маленьким мальчиком, которому позволительно уткнуться маме в плечо, выплакаться, пожаловаться на обидчиков и, получив от неё утешение, вновь продолжить жизнь с лёгким сердцем и просветлённой душой. Он даже потянулся к матери всем телом, но тот час же, отпрянул, судорожно вскинул голову и сказал вовсе не то, к чему его подталкивала Франсиска.

—  Я убил? Нет, я не настолько жесток, как твой отец, который убил моего отца!

Эта фраза далась Маурисиу нелегко: на лбу у него выступила испарина, в руках появилась предательская дрожь.

А у Франсиски больно защемило сердце, но она нашла в себе силы сказать:

—  Дай-то бог... Дай-то бог!..

 

Глава 18

Нина хоть и невнимательно слушала рассказ матери о том, что Мария разыскивала Тони, однако эта история не могла оставить её равнодушной. Нина задумалась, а правильно ли поступила мать, скрыв правду от Марии? Если она ищет Тони, значит, по-прежнему любит его. И Тони её никогда не забывал. Так может, будет лучше, если они сами разберутся, как им теперь строить свою жизнь? Конечно, Камилию жалко, она такому сюрпризу не обрадуется. Но и мать, пожалуй, поступила неверно. Разве она вправе решать за других, кому быть вместе, а кому нет?

Словом, обострённое чувство справедливости, которым всегда отличалась Нина, взыграло в ней и на сей раз.

—  Надо бы сказать Тони о том, что его Мария теперь живёт не в Италии, а в Сан-Паулу, —  поделилась она своими соображениями с Жозе Мануэлом. —  Правда, мы не знаем её адреса, но она, вероятно, придёт сюда снова, ведь мама сказала ей, что Тони —  наш родственник, а значит, он будет поддерживать с нами связь.

У Жозе Мануэла было на сей счёт другое мнение:

—  Дона Мадалена поступила мудро. Пусть Тони живёт спокойно с Камилией, незачем ему бередить старую рану! Он и так достаточно помаялся из-за этой несчастной любви.

Нина возмутилась:

—  Ты же сам говорил, что любовь для тебя —  превыше всего. А теперь с таким пренебрежением говоришь о любви Тони? Как это понять? Представь, что на месте Марии была бы я, а кто-то решил бы, что незачем нам с тобой встречаться, и не дал бы мне твоего адреса!

—  Это невозможно представить, потому что такого в принципе не может быть. Мы с тобой никогда не разлучимся! —  беспечно ответил Жозе Мануэл.

Нину, однако, его ответ не устроил и она продолжала спорить до тех пор, пока не уговорила Жозе Мануэла сходить к Тони на работу и всё ему рассказать.

—  Я бы сама это сделала, но днём я на фабрике, а вечером мне пришлось бы идти в дом Камилии, —  пояснила она. —  Сам понимаешь, нести туда такую новость совсем неудобно.

—  А идти в магазин к сеньору Эзекиелу с такой новостью, по-твоему, намного удобнее? —  насмешливо спросил Жозе Мануэл.

—  Не нужно надо мной подшучивать, —  строго сказала Нина. —  Я и сама всё понимаю. Но там ты хоть сможешь поговорить с Тони без свидетелей. Пусть он будет готов к тому, что Мария однажды может прийти к нему домой. Да, такое вполне может случиться. Если она каким-то образом разыскала его прежний адрес, то и новый сможет найти.

Последний довод Нины в конечном счёте и убедил Жозе Мануэла в том, что он должен известить Тони о приезде в Сан-Паулу его Марии.

Каково же было изумление Жозе Мануэла, когда он узнал, что для Тони это вовсе не новость, что с Марией он уже виделся, и не один раз.

—  Ничего не могу понять, —  признался Жозе Мануэл. —  Если ты с ней встречаешься, то зачем же она искала тебя у нас?

—  Тут нет никакого противоречия, —  сказал Тони. —  Я не был у Марии уже неделю, хотя обещал, что буду приходить к ней каждый день.

—  Объясни всё толком, —  попросил его Жозе Мануэл, —  а то я опять ничего не понял. Если ты не собирался с ней встречаться, так не надо было и обещания давать. Ты больше не любишь её?

—  Люблю! Я жить без неё не могу, думаю о ней каждую минуту!

—  Да-а, —  покачал головой Жозе Мануэл. —  Ну и дела! А как же Камилия? Ты из-за неё перестал видеться с Марией?

Тони подтвердил его догадку:

—  Ты же знаешь, какая интуиция у Камилии! Она чувствует Марию на огромном расстоянии! Да-да, можешь не сомневаться, это так. Мария рассказала мне о своей жизни, и я сопоставил некоторые события... Как только у Марии происходила какая-то перемена, которая могла приблизить её ко мне, так у Камилии сразу же обострялось чутьё, и она начинала активно действовать. Поначалу это была открытая ревность —  скандал с разбитой статуэткой случился примерно в то время, когда Мария уже плыла на пароходе в Бразилию. Потом Камилия сменила тактику: теперь она не устраивает громких сцен ревности, но ухитряется всё сделать так, чтобы я не мог отойти от неё ни на шаг.

—  И только поэтому ты не идёшь к Марии?

—  Нет, не только, всё гораздо сложнее. Я же говорю: у Камилии фантастическое чутьё! Ты послушай, это интересно. Помнишь, Камилия пришла к нам в бедняцкий квартал и сказала, что будет жить там со мной?

—  Разумеется, помню.

—  Так вот, Мария в это время уже встретилась с моим отцом и собралась уйти от мужа.

—  Ну и что?

—  А то, что Камилия, с её чутьём, научилась действовать на опережение! —  пояснил Тони. —  И у неё это выходит потрясающе! Она словно предчувствовала, что Мария вскоре станет вдовой, поэтому постаралась радикально изменить мою жизнь, чтобы у меня не осталось путей к отступлению. Нашла моего отца и сделала его своим надёжным союзником, договорилась со своим отцом, и тот сумел втянуть меня в их семейный бизнес. Теперь я живу в их доме, занимаюсь обустройством их фабрики и, что удивительно, во мне проснулось чувство ответственности за свои поступки, за то дело, в которое я ввязался. Мне не хочется подвести тестя, обидеть Камилию. Она ведь всё это устроила не из подлости, а из любви ко мне... Словом, я не хочу оказаться безответственной неблагодарной тварью!

—  А может, ты просто любишь Камилию, только ещё не сознаешь этого, или боишься признаться в этом самому себе? —  высказал предположение Жозе Мануэл.

Тони согласился с ним лишь отчасти:

—  Безусловно, я люблю Камилию. Она, конечно же, почувствовала, что я сильно изменился после встречи с Марией, и сейчас сходит с ума от ревности, хотя всячески старается скрыть это. И мне её жалко! Я искренне хочу уберечь её от страданий... Но моё сердце рвётся к Марии! К моей Марии!

—  Твоё сердце разбилось надвое! —  заключил Жозе Мануэл. —  По-моему, ты любишь их обеих —  и Марию, и Камилию.

—  Но так не бывает! —  воспротивился Тони. —  Я люблю Марию! А Камилию... жалею.

—  Ты попал в невероятно сложную ситуацию, —  посочувствовал ему Жозе Мануэл.

—  Да, это точно, —  вздохнул Тони. —  Спасибо, что ты меня понимаешь.

—  К сожалению, я бессилен помочь тебе в таких делах.

—  Гораздо хуже то, что я сам бессилен себе помочь, —  совсем опечалился Тони. —  Всё так запуталось! Иногда я даже думаю: пусть бы Мария оставалась в Чивите! Так было бы лучше для всех.

—  Так может, ты уже сделал выбор? —  вновь высказал предположение Жозе Мануэл. —  Какая разница, где живёт Мария —  в Чивите или в Сан-Паулу? Это ведь не имеет большого значения, пусть она живёт там, где ей удобнее. А ты живи с Камилией, если считаешь, что так будет лучше для всех!

—  Нет, не получается у меня. —  развёл руками Тони. —  Я пытался... Несколько дней не виделся с Марией, хотел понять, смогу ли жить без неё. И понял: не могу! Сегодня утром сказал Камилии, что вечером пойду к отцу, она, конечно же, захотела пойти вместе со мной, но я как-то отговорил её. Представляешь, к каким ухищрениям приходится мне прибегать, чтобы увидеть Марию! Вот во что превратилась моя жизнь!

Рассказывая Жозе Мануэлу свою запутанную любовную историю, Тони излагал её весьма однобоко, да он и не мог быть объективным, поскольку сам ещё не разобрался в собственных чувствах и поступках.

Камилия, конечно, обладала феноменальной интуицией и чётко уловила тот момент, когда в Тони произошла резкая перемена, однако она и представить не могла, что её муж пришёл со свидания со своей незабываемой Марией. И Тони в тот раз сумел-таки обмануть Камилию —  несмотря на её выдающуюся интуицию! Так что он —  осознанно или неосознанно —  кривил душой, преувеличивая прозорливость Камилии и её безграничную власть над собой. На самом деле у него всегда было столько свободы, сколько ему хотелось, и Камилия с этим, так или иначе, мирилась.

Он запрещал ей ходить в мастерскую Агостино, чтобы она не мешала ему заниматься творчеством, и Камилия безропотно выполняла это требование. А когда однажды ослушалась его и увидела скульптуру Марии —  это кончилось скандалом, за которым последовал разрыв. Тони попросту собрал вещи и ушёл из дома! Потом они помирились, но на каких условиях?! Камилия согласилась жить с ним в бедняцком квартале и пообещала никогда, ни при каких обстоятельствах, не выказывать свою ревность.

С тех пор она ни разу не нарушила обещания, и Тони ловко этим воспользовался.

Когда он, опьянённый встречей с Марией, вернулся домой, то сразу пресёк на корню все возможные расспросы, применив упреждающий маневр.

—  Я был у отца, устал и хочу спать, —  сказал он и действительно отправился спать.

А когда Камилия, прильнув к нему в постели, позволила себе заметить, что он пришёл от отца в необычном, возбуждённом состоянии, Тони и вовсе использовал запрещённый приём, спросив с укором:

—  Опять собираешься устроить мне сцену ревности?

И Камилия послушно умолкла.

В другой раз, проведя весь вечер в пансионе, он вообше не стал объясняться с Камилией, и она не осмелилась о чём-либо его расспрашивать. Лишь наутро затеяла осторожный разговор о Дженаро:

—  Как здоровье твоего отца? Мы давно с ним не виделись. Я хотела бы его навестить. Ты не пойдёшь туда сегодня вечером?

—  Нет, —  поспешил ответить Тони, чтобы закрыть эту опасную тему.

Но Камилия на этом не остановилась, она сказала:

—  Так может, я одна навещу его сегодня днём?

Тони пришлось проявить жёсткость:

—  В этом нет нужды! С отцом всё в порядке, он здоров, и тебе незачем ходить туда без меня.

Его ответ косвенно подтвердил худшие опасения Камилии: Тони провёл два вечера с какой-то женщиной, а вовсе не с отцом в пансионе, и теперь испугался, что сеньор Дженаро не сможет подтвердить его алиби!

Горячая волна ревности тотчас же захлестнула Камилию, но она сумела взять себя в руки и даже натужно пошутила:

—  Ты не хочешь отпускать меня в пансион, потому что там живут молодые симпатичные студенты? Неужели ты ревнуешь меня, Тони?

Сама того не ведая, она подбросила ему ещё одну уловку, которой он и воспользовался без зазрения совести:

—  Да, ревную! Я видел, как они на тебя пялились. И это, заметь, в моём присутствии! А что же будет, если ты придёшь туда без меня?..

Уловка сработала. Камилия, только что сгоравшая от ревности, вмиг о ней забыла и просияла от счастья. Ещё бы! Она всегда мечтала, чтобы Тони хоть раз её к кому-нибудь приревновал. Ведь не зря говорится: ревнует —  значит, любит. А Тони до сих пор было неведомо чувство ревности. Лишь однажды он проявил что-то, похожее на ревность: во время их пребывания в бедняцком квартале разогнал мужчин, подглядывавших в щелку, как Камилия мылась в душе, и пригрозил им расправой. Камилия тогда расценила это как явное неравнодушие к ней, хотя и понимала, что он поступил бы точно так же, если бы за стенкой душа находились Нина или Мадалена. Но разве можно сравнивать тот курьёзный случай с сегодняшним признанием Тони!..

—  Ревнуешь —  значит, любишь? —  спросила Камилия в расчёте на положительный ответ и тотчас же его получила.

—  Ну конечно же, люблю, —  сказал Тони, нежно целуя её в губы.

И это признание, и этот поцелуй вовсе не были обманом или ложью во спасение. Камилия растрогала Тони своей наивной доверчивостью и непогрешимой чистотой. Как можно было не любить её в тот момент! И как можно было обманывать её, такую нежную, любящую, доверчивую?

Тони решил, что больше никогда не будет обманывать Камилию, и только поэтому не появлялся в пансионе Мариузы целую неделю.

Камилия успокоилась и перестала сомневаться в супружеской верности Тони, объяснив свои недавние подозрения излишней мнительностью. «Он изменился, потому что увлёкся новой работой и на него теперь давит груз ответственности», —  убеждала она себя, отмечая непривычную задумчивость и напряжённость Тони.

По поводу работы у Тони с Камилией тоже едва не возник конфликт, но это было несколько раньше, ещё до встречи с Марией.

Уговаривая Тони взяться за организацию швейной фабрики, Эзекиел всячески нажимал на то, что активное участие в этом деле будет принимать Камилия, и тогда оно пойдёт гораздо легче и быстрее. Но Тони считал, что женщина, у которой есть муж, не должна работать, особенно на фабрике. Он был уверен, что это чисто мужское дело.

—  Разумеется, я буду советоваться с Камилией, особенно на первом этапе, —  говорил он, —  но заниматься ремонтом помещения, закупкой и наладкой оборудования —  это всё-таки не женское занятие.

—  Но я не хочу сидеть дома с утра до вечера и не видеть тебя, —  возражала Камилия.

На это у Тони тоже нашёлся ответ:

—  Может, потом, когда производство будет налажено, ты займёшься бухгалтерией, а сейчас, на первом этапе, тебе будет трудно.

Эзекиел не вмешивался в их спор. Пусть они сами договорятся, а он примет любой вариант. Перечить Тони нельзя, а то опять соберёт вещи и отправится в трущобы. И Камилия, можно не сомневаться, побежит за ним. Зятёк-то попался с гонором! Слава богу, хоть уговорили его всем миром вернуться домой и подключиться к семейному бизнесу. Правда, ещё неизвестно, что из этого получится. Тони неплохой пианист, но коммерсант он никудышный. И это ему будет трудно, а не Камилии, вникать в дела фабрики! Но он этого не понимает и петушится...

Между тем спор Тони и Камилии продлился недолго. Она тоже боялась ему перечить, и по той же причине: а вдруг он рассердится и вообще откажется работать на фабрике? Скажет: «Я не инженер, не портной и не коммерсант, я —  художник и музыкант!» Ведь такое уже бывало. Или, что ещё хуже, снова уйдёт в грузчики. С ним нельзя спорить, надо принимать его таким, каков он есть, и соглашаться с любым его мнением, даже если оно ошибочно. А уже потом, исподволь, поворачивать всё по-своему.

Таким образом, Тони и здесь с самого начала оговорил для себя относительную свободу, исключив Камилию из орбиты своей будущей деятельности. Видимо, рассудил, что хватит ему и тестя, который будет осуществлять общее руководство, а если рядом будет всё время крутиться и жена —  то это уже слишком!

Позже, с появлением Марии, Тони оценил правильность и дальновидность своего тогдашнего решения. Оно давало ему возможность, отправившись на работу и оставив дома жену, спокойно предаваться мечтам о Марии. А когда, выдержав недолгую паузу, он понял, что не может жить без Марии, то решил ездить к ней во время рабочего дня, не навлекая на себя новых подозрений Камилии. Отлучиться с работы было не сложно: он всегда мог это сделать под предлогом мелких закупок в городе или переговоров с потенциальными поставщиками оборудования, тканей, ниток, иголок... Да мало ли чего —  хоть пуговиц, лишь бы только повидать Марию!

Те несколько дней, в течение которых Мария не видела Тони, показались ей вечностью.

Почему он не приходит? Почему не даёт о себе знать? Ведь даже если он решил отказаться от своей любви навсегда и сделал выбор в пользу жены, то всё равно должен был бы как-то объясниться с Марией. Нельзя же бросить её вот так, без всяких объяснений! Тони не может быть настолько жестоким!

Мысль о том, что Тони бросил её, приходила Марии на ум чаще других, доставляя ей невыносимые мучения. Но Мария гнала её от себя, хоть и понимала, что такой вариант вполне возможен. Однако она понимала и другое: это ещё не конец, такая любовь, как у них, не может кончиться в одночасье, от неё не убежишь, даже если Тони и пытается сейчас спастись бегством. Из этого ничего не выйдет, их новые встречи и объяснения просто неизбежны!..

От самых горьких мыслей Мария невольно переходила к более приятным, вселявшим в неё надежду на счастливое продолжение любви с Тони. Вспоминая две предыдущие встречи, она неизменно приходила к выводу, что и он по-прежнему любит её. Как он смотрел на неё, как обнимал, целовал её!.. Это, бесспорно, любовь!

Но почему же он исчез, пропал, оставив её в мучительном неведении? Ведь обещал же приходить к ней каждый день! Обещал найти такое место, где можно было бы встречаться наедине, без оглядки на сеньора Дженаро и дону Мариузу... Может, не нашёл, и потому не рискует показаться Марии на глаза? Глупый какой! Разве Мария не поняла бы его? Ведь снять квартиру или номер в отеле, даже дешёвом, не так просто, для этого нужны деньги, которых у Тони, вероятно, нет. Зато у неё теперь есть деньги, а Тони этого, даже и не знает. Или... знает? Может, сеньор Дженаро виделся с ним где-нибудь вне пансиона и всё рассказал ему? И уговорил Тони не связываться с Марией, не разрушать того, что уже как-то сложилось?..

Она прямо спросила об этом Дженаро, но не получила от него конкретного ответа.

—  Мой сын думает, как ему быть, и это, я считаю, правильно, —  ответил Дженаро. —  Не надо мешать ему. Такое важное решение он должен принять сам.

—  Какое решение? О чём вы говорите? Вам что-то известно? Тони собирается отказаться от меня и от сына?

—  Он не знает, что Мартинью —  его сын, —  напомнил Марии Дженаро.

—  И это вы тоже считаете правильным? —  укорила его Мария.

Дженаро было нечего ответить и на этот вопрос, поэтому она оставила его в покое. Но Изабеле сказала, что обязательно откроет Тони всю правду, как только увидит его. Изабела горячо поддержала её:

—  Это надо было сделать сразу, ещё при первой встрече. Возможно, тогда бы всё решилось по-другому, и ты бы сейчас не страдала.

—  Я в этом не уверена, —  обречённым тоном сказала Мария. —  Похоже, он всё-таки любит свою жену. Иначе бы уже соскучился по мне и пришёл бы.

—  Не огорчайся. Когда-нибудь он всё равно здесь появится, и ты познакомишь его с Мартинью.

Предсказание Изабелы сбылось гораздо раньше, чем можно было предположить, поскольку Тони пришёл в пансион не вечером, как делал это прежде, а днём. Изабела даже растерялась, открыв ему дверь:

—  А сеньор Дженаро только недавно прилёг... После ночной работы...

—  Ну и пусть спит, я не буду его беспокоить, —  ответил Тони. —  Мне, собственно, нужна Мария. Она сейчас здесь?

—  Да, здесь! —  спохватилась Изабела. —  Я мигом ей доложу!

Когда она сказала Марии, что пришёл Тони, та заявила не раздумывая:

—  Вот сейчас он и встретится со своим сыном! Зови его сюда!

Едва войдя в комнату, Тони бросился к Марии, страстно обнял её, поцеловал в губы.

—  Как я соскучился по тебе! —  прошептал, всё больше распаляясь от страсти.

—  Я тоже, любовь моя... —  так же, с жаром, прошептала Мария.

Мартинью был здесь же и, обидевшись на то, что его оставили без внимания, требовательно дергал Марию за подол юбки:

—  Мама! Мама!..

Тони взглянул на него как на досадную помеху и попросил Марию:

—  Оставь малыша с кем-нибудь, нам нужно побыть вдвоём...

—  Да, сейчас, —  охотно отозвалась Мария. —  Попрошу Изабелу, надеюсь, она не откажет мне. А ты, сынок, пока побудь с папой! —  Она ожидала от Тони бурной реакции, естественных вопросов —  почему его назвали папой, —  но ничего подобного не последовало. Тони думал в тот момент совсем о другом и, похоже, даже не услышал её. Поняв это, Мария выразилась более чётко и определённо: —  Это твой родной папа, сынок. Обними его!

И малыш, до недавнего времени называвший папой совсем другого человека, не воспротивился, не отпрянул от «чужого дяди», а, к величайшему изумлению Марии, испытующе посмотрел на Тони, словно хотел сам обнаружить какое-то веское подтверждение их родства, и —  своим детским чутьём признал в нём родного отца! Уверенно шагнул к Тони, обхватил его обеими ручонками за ноги, пролепетал нежно, будто пропел:

—  Па-а-па!

Тони замер от неожиданности. Но уже через несколько секунд спросил глухо, еле слышно:

—  Что это значит?

—  Это твой сын, Тони! —  ответила Мария. —  Он родился в твоём доме в Чивите, и первый раз его искупала дона Роза. Обними его, прижми к себе, почувствуй в нём свою кровиночку!

Тони как под гипнозом послушно взял на руки малыша, а тот, без всяких указаний со стороны матери, сам крепко прижался к груди отца и неловко чмокнул его в подбородок.

Сражённый таким проявлением чувств, Тони тоже, наконец, отреагировал эмоционально: в его глазах проступили слёзы.

—  Неужели это... мой сын? —  вымолвил он, изумлённо вглядываясь в прильнувшего к нему ребёнка. —  Но почему же мне никто о нём не написал? Почему я не узнал о нём раньше?

Мария рассказала ему, как всё было, заметив с горечью:

—  Вот почему я вышла замуж за Мартино, а не убежала вслед за тобой в Бразилию. Что я могла сделать одна, беременная! От тебя не было никаких вестей... И всё же я пришла рожать к вам, хотя меня приняла только дона Розинела, а твой отец тогда не признавал внука. Он и теперь не хотел, чтобы я рассказала тебе правду.

Тони слушал её со смешанным чувством радости и страха. Это был страх перед будущим. До сих пор Тони приходилось думать лишь о том, как разобраться с двумя женщинами, чтобы не обидеть ни ту, ни другую, а тут ещё и ребёнок свалился на его несчастную голову! Как же теперь быть? Что делать?

—  Я знаю только одно: мой сын должен быть со мной, —  изрёк он, наконец, не представляя, впрочем, как это осуществить в реальности.

—  Значит, и я должна быть с тобой, —  продолжила за него Мария, но не увидела ожидаемого отклика в его глазах и добавила упавшим голосом: —  Пойми, я не тороплю тебя и ни на чём не настаиваю. Ты сам должен решить, с кем тебе жить.

—  Да-да, —  рассеянно произнёс Тони. —  С кем жить... Как я скажу об этом Камилии? Она ведь ни в чём не виновата...

—  Разумеется, —  согласилась Мария. —  Но и я не виновата в том, что нас с тобой разлучили, и тем более не виноват наш сынишка.

—  Да, никто не виноват, —  вздохнул Тони. —  Всё так запуталось... Я люблю тебя, я счастлив, что у меня есть такой замечательный сын, но... Камилия пока не должна об этом знать! Мне нужно время, чтобы найти верное решение.

Мария испугалась, что он опять исчезнет на неделю, а то и на более длительный срок, и взмолилась:

—  Ты думай, решай, как лучше поступить, но только не скрывайся от меня в это время, потому что я не могу жить без тебя!

—  Я тоже не могу жить без тебя! —  эхом повторил Тони и принялся страстно целовать её.

Они опять вернулись к тому, с чего началась их встреча, и Мария теперь уже сама сказала Тони:

—  Подожди здесь, я отведу Мартинью к Изабеле.

Тони поцеловал мальчика в щёку, а тот, прежде чем уйти с матерью, спросил:

—  Папа, ты завтра к нам придёшь?

—  Приду, обязательно приду! —  ответил Тони.

Потом, когда они с Марией, наконец, остались вдвоём и, выплеснув долго копившуюся страсть, стали нежно ласкать друг друга, Мария вновь попросила:

—  Найди место, где мы могли бы встречаться в удобное для тебя время!

—  Я постараюсь, —  пообещал он, как в прошлый раз.

Мария, наученная горьким опытом, не приняла его обещание на веру и предложила Тони деньги. А он от них сразу же отказался —  из гордости. Тогда Мария, щадя его самолюбие, предложила другой вариант:

—  Ну давай я сама сниму квартиру, куда мы оба будем приходить на свидания. Пойми, у меня сейчас много денег, я могу себе это позволить.

Тони решительно отверг и этот вариант, но зато твёрдо пообещал, что будет приходить каждый день в пансион, пока не найдёт другого, более подходящего, места для их интимных свиданий.

 

Глава 19

С некоторых пор жизнь Марселло превратилась в сущий ад. Он никак не мог понять, что произошло с его Беатрисой, которую будто подменили. После того, как она сама сбежала к нему, спрыгнув с поезда, после того, как Франсиска разрешила им встречаться в её доме и говорила с ними о предстоящей свадьбе, —  Беатриса вдруг отказалась выходить замуж за Марселло и даже запретила ему появляться вблизи её фазенды.

—  Я сама буду приходить к тебе домой, или мы будем встречаться в нашем давнем укромном месте, —  говорила она.

—  Но зачем это нужно, если мы могли бы пожениться и жить вдвоём, не разлучаясь? —  недоумевал Марселло. —  Объясни, что произошло. Ты меня разлюбила?

—  Нет, я люблю тебя! —  неизменно отвечала Беатриса, однако встречаться с ним на виду у всех отказывалась наотрез.

Окончательно сбитый с толку, Марселло однажды вспылил так, что ему захотелось положить конец всем этим мучениям, о чём он и сказал Биатрисе, не выбирая выражений:

—  Мне надоели твои дурацкие капризы! И ты мне надоела! Я сейчас уйду навсегда! Пусть мне будет плохо, пусть я даже умру, но ты меня больше не увидишь, это я тебе обещаю!

Беатриса расплакалась, попыталась удержать его, но Марселло был непреклонен —  ушёл от неё, не оглядываясь.

По дороге он дал волю слезам и домой вернулся с заплаканными глазами, что не укрылось от внимательного взора Констанции.

—  Опять поссорился со своей учительницей? —  спросила она.

Марселло в ответ только горестно махнул рукой: дескать, всё пропало, и жизнь моя пропала! Констанция попыталась утешить его, сказала, что за ссорой обязательно последует примирение, как это уже не раз бывало. И тут Марселло прорвало: он вновь зарыдал и признался матери, что сам всё испортил, о чём теперь горько сожалел.

—  Представляешь, я сказал ей, что ухожу навсегда! И ушёл! И ни разу не оглянулся! А она там плакала одна, просила меня вернуться... Теперь она меня никогда не простит... Но мне тоже надоело за ней бегать! Я не хотел от неё уходить, она сама меня до этого довела...

Выслушав эту слёзную тираду, Констанция нашла новые слова утешения для своего несчастного сына:

—  Ты правильно всё сделал. Хватит за ней бегать, пусть теперь она за тобой побегает! Посмотри вокруг, здесь столько красивых девушек...

—  Нет! —  закричал Марселло. —  Не нужны мне другие девушки! Я люблю Беатрису!

—  Ну, так наберись терпения и жди, —  строго сказала Констанция. —  Не будь тряпкой. Пусть она помучается и поймёт, что была не права. Она тебя тоже любит и скоро сама сюда прибежит, вот увидишь!

—  А если она меня разлюбила? Если не прибежит? Что я тогда буду делать? —  совсем по-детски спрашивал Марселло, и Констанция ответила ему с усмешкой:

—  Тогда как раз и настанет пора смотреть на других девушек. А пока подними выше голову и жди свою учительницу. Она долго не выдержит без тебя, прибежит!

Давая сыну такой совет, Констанция думала, что между влюблёнными произошла очередная нелепая размолвка, и не догадывалась об истинной причине столь странного, непоследовательного поведения Беатрисы.

Не догадывалась об этом и Катэрина, с которой Беатриса поделилась своим горем, рассказав о том, как Марселло «ушёл навсегда». Катэрина вовсе не посочувствовала Беатрисе, а встала на сторону брата.

—  Значит, у него лопнуло терпение, —  заключила она. —  А чего же ты хотела? Он не может всё время лежать у твоих ног как собачонка. У Марселло тоже есть самолюбие и гордость!

—  Да мне и не нужно, чтобы он лежал у моих ног! —  сказала Беатриса, чуть не плача от отчаяния.

—  А чего же тебе нужно? Вить из него верёвки?

—  Нет, нет! Я люблю Марселло!

—  Странная у тебя любовь, —  осуждающе покачала головой Катэрина. —  По-твоему, любить —  это значит мучить другого человека! Помыкать им, то приближать, то отдалять? Марселло и так долго продержался! Я бы, на его месте, уже давно сбежала от такой любви!

—  Я его не осуждаю, мне просто очень больно и горько, —  заплакала Беатриса. —  Он же не знает, почему я отказываюсь выходить за него замуж, а я не могу ему этого сказать...

—  Чего ты не можешь сказать? —  ухватилась за эту проговорку Катэрина. —  Что ты скрываешь?

—  Я и тебе не могу этого сказать.

—  Мне можешь и не говорить, —  с явной обидой произнесла Катэрина. А вот открыть свою тайну Марселло ты должна, если, конечно, любишь его на самом деле!

—  У меня нет никаких тайн, —  возразила Беатриса. —  Я просто боюсь за Марселло. Боюсь, что его тоже… могут убить... Как убили отца Маурисиу, как убили сеньора Мартино...

Беатриса уже плакала навзрыд, и Катэрина принялась успокаивать её:

—  Не плачь, глупенькая! Откуда у тебя эти страхи? Какое отношение Марселло имеет к сеньору Мартино и к отцу Маурисиу? Никакого! Кто его может убить?! Выброси из головы эти глупости.

—  Это вовсе не глупости, —  сказала сквозь слёзы Беатриса. —  Я боюсь за Марселло, потому что он тоже итальянец! А тут всегда убивали итальянцев. Рита говорит, что на этой фазенде лежит проклятье...

—  И ты ей веришь? —  засмеялась Катерина, облегчённо вздохнув. —  Какая же ты смешная, прямо как ребёнок! Разве ты не заметила, что Рита иногда заговаривается, несёт всякую чепуху?

—  А разве ты не замечала, что Маурисиу стал очень странным? —  огорошила её встречным вопросом Беатриса. —  С тех пор как он узнал, кем был его отец, в нём проснулась страшная ненависть к итальянцам, по крайней мере, к тем, кто бывал у нас в доме...

—  Что ты хочешь сказать?.. На что ты намекаешь?.. —  спросила Катэрина, похолодев от ужаса.

—  Я ни на что не намекаю, но я очень боюсь! —  призналась Беатриса. —  Маурисиу люто ненавидел сеньора Мартино, и вскоре тот погиб. Но он так же ненавидит и сеньора Фарину, и Марселло его ужасно раздражает... Поэтому я и боюсь...

Катэрина давно уже поняла, к чему клонит Беатриса, но верить в такую страшную догадку золовки ей не хотелось, и она стала всячески оправдывать мужа:

—  Да, Маурисиу пережил сильное потрясение и до сих пор от него ещё не оправился, это правда. И взгляд у него иногда бывает странный, что я даже боюсь за его рассудок.

—  Ну, вот видишь, и ты боишься, —  подхватила Беатриса, однако Катэрина продолжила свою линию:

—  Меня беспокоит состояние Маурисиу, но не настолько, чтобы думать о нём так дурно, как ты. Твои подозрения просто оскорбительны —  и для Маурисиу, и для меня.

Беатриса, перестав плакать, взглянула на Катэрину с досадой и сожалением.

—  Меньше всего мне хотелось бы обвинять Маурисиу, —  сказала она. —  Я была бы счастлива ошибиться в своих подозрениях. А с тобой я поделилась ими только потому, что ты, как жена, можешь повлиять на Маурисиу своими, одной тебе доступными, средствами. Может, ты сумеешь как-то смягчить его и удержать от необдуманных поступков.

Сама того не ведая, Беатриса затронула болезненную струну в душе Катэрины, которая была вынуждена признаться в своём бессилии.

—  Я сейчас не могу на него влиять. Мы перестали понимать друг друга, —  горестно вздохнула Катэрина. —  Мне даже кажется, что он разлюбил меня, что я больше не интересую его как женщина.

—  Господи, что же нам делать? —  совсем опечалилась Беатриса. —  Мама на него тоже не имеет влияния. Он страшно ревнует её к сеньору Фарине, и я боюсь, как бы не произошло новое несчастье. Скажу тебе по секрету, мама видела, как Маурисиу чистил ружьё сразу после убийства сеньора Мартино...

—  Какой ужас! —  воскликнула Катэрина. —  Неужели и дона Франсиска подозревает Маурисиу...

—  Мама не исключает, что он мог нанять Форро или тех двоих, что привезли труп к нам домой... Дал им ружьё, а потом получил его обратно и почистил...

—  А что он сказал доне Франсиске, когда она его застала с ружьём?

—  Ничего. Он испугался. И мама посоветовала ему спрятать подальше это ружьё.

—  Нет, этого не может быть! Я не могу поверить, что Маурисиу на такое способен! —  как заклинание твердила Катэрина, а её голос дрожал от ужаса перед свершившейся бедой, которая лишь сейчас стала для неё очевидной. – Неужели, он, в самом деле, обезумел?

—  Я не знаю, что это —  безумие или родовое проклятье, —  мрачно произнесла Беатриса. —  Мама влюбилась в итальянца —  дед его убил, потом появился сеньор Мар¬тино —  его тоже убили, теперь Маурисиу ненавидит сеньора Фарину... А тут ещё и меня угораздило полюбить итальянца!..

—  Нет, это всё похоже на бред, —  сказала Катэрина. —  Этому надо положить конец! Я сегодня же потребую, чтобы Маурисиу прогнал с фазенды Форро и Зангона. Пока они здесь, нам не будет покоя.

—  Ты только будь с ним по осторожнее, —  попросила Беатриса. —  Я ведь сама ни в чём не уверена и, дай бог, чтобы мои подозрения не подтвердились. Но Маурисиу сейчас явно не в себе. Кто знает, как он отреагирует? Я уже стала его бояться.

***

Катэрина теперь и сама стала бояться собственного мужа. После разговора с Беатрисой, она вспомнила многое, что косвенно могло указывать на причастность Маурисиу к убийству Мартино. Когда Франсиска стала прогуливаться с этим сеньором по фазенде, на Маурисиу было страшно смотреть. Он поносил мать последними словами и лютовал от ненависти к Мартино. Даже сказал однажды, что дед наверняка не допустил бы такого позора, если бы сейчас был жив. То есть, другими словами, он оправдал поступок деда, отважившегося на убийство. А Катэрина тогда не придала особого значения его словам, стала защищать свекровь, говорить, что никакого романа с Мартино у неё не может быть, поскольку он женат. И что же ей ответил Маурисиу? Сказал, что мать потеряла достоинство, и он должен защитить от позора не только её, но и всю семью, весь свой род!.. Господи, что же тогда творилось в его душе, и какие страшные мысли роились в его голове?..

«Я должна была не спускать с него глаз, ходить за ним повсюду, —  казнила себя Катэрина. —  Где же было моё чутьё, где была моя любовь?»

Она припомнила, как в день убийства беспечно отправилась в гости к матери и сочувствовала там несчастной Марии, а надо было заботиться о судьбе Маурисиу, да и о собственной судьбе. Ведь даже представить страшно, что ждёт их с сыном, если выяснится, что Маурисиу и впрямь замешан в убийстве!

А он, похоже, и вправду знал о гибели Мартино ещё до того, как те двое привезли труп на фазенду. Он тогда чётко и уверенно сказал, что Мартино не помчится в погоню за Марией, если та вздумает убежать. Сказал и странно так, с весёлым злорадством, засмеялся. А потом спохватился, стал оправдываться... Какой ужас!

И смерть Мартино его не потрясла, не ошеломила. Пока все стояли в оцепенении, он уже вовсю распоряжался: велел отвезти убитого на другую фазенду, пообещал Зангону и Зекинью взять их на работу... Вот так сразу, не зная, кто они, откуда, что умеют делать, и —  пообещал устроить их на фазенде? Да ещё в такую минуту, когда на фазенде случилось убийство! Неужели он действительно был с ними в сговоре? Неужели разыграл всю эту жуткую комедию специально для членов своей семьи? В таком случае он просто страшный, опасный человек, от него можно ожидать любой жестокости... Нет, в это невозможно поверить, этого не может быть!..

Чем больше Катэрина думала об этом, тем труднее ей было начать непростой, тяжёлый разговор с мужем. Она подступала к нему с разных сторон, начинала так и этак, а Маурисиу либо отвечал невпопад, либо просто отмахивался от неё, погружённый в мрачный водоворот своих страстей и страхов. После того как ему стало известно, что дело об убийстве закрыто, он немного успокоился и даже воспрянул духом, усмотрев тут проявление высшей справедливости: сын, постоявший за честь матери, заслуживает не наказания, а поощрения, что и произошло в действительности. Случайный свидетель, видевший человека, стрелявшего с крыши, растворился где-то в зарослях кофейных деревьев, как будто его и не было. А может, его и вправду не было? Как не было и наглеца Мартино —  антифашистская пуля настигла его ещё там, в Италии, а здесь появился только его призрак, помаячил перед глазами Маурисиу и сгинул, теперь уже навсегда. Умница комиссар понял это сразу и закрыл дело. Поэтому не стоит о нём вспоминать и не нужно ничего бояться. Дед тоже постоял за честь своей семьи, и никто не посмел его арестовать. А последовавшая затем месть итальянцев сейчас невозможна —  Мартино был залётным призраком-одиночкой, его никто не оплакивал, и никто не станет мстить за него.

Рассуждая, таким образом, Маурисиу почти вытеснил из своего сознания то преступление, которое недавно совершил. И даже почувствовал в себе некое подобие уверенного спокойствия: зло наказано, справедливость восторжествовала, он исполнил свой долг и может жить с чистой совестью. Ружьё было надёжно спрятано, о гибели Мартино в доме старались не говорить, и только присутствие на фазенде двух бродячих пастухов невольно всем напоминало о том страшном роковом дне. И все —  начиная от Франсиски и заканчивая Жулией —  недоумевали, зачем Маурисиу держит здесь этих здоровенных мужчин с сомнительным прошлым, если для них даже нет подходящей работы. По сути, они прохлаждаются тут без дела, разве что покормят иногда кур и свиней, да помогут Рите прополоть грядки в огороде. Так зачем же они нужны Маурисиу?

Этот вопрос задавали ему все, но не могли добиться от него внятного ответа. Когда же Франсиска сама, своей властью, попыталась уволить не нужных ей работников, Маурисиу решительно этому воспротивился.

—  Не трогай их, пусть живут здесь! —  сказал он матери с таким безумным блеском в глазах, что Франсиска не отважилась пойти против его воли, только спросила в очередной раз:

—  Зачем они тебе нужны? Что тебя с ними связывает? —  и услышала в ответ то, что слышала от него неоднократно:

—  Я обещал им дать работу и должен отвечать за свои слова.

Но если бы Маурисиу потрудился задать те же вопросы самому себе, то вряд ли смог бы ответить на них вразумительно.

Зангона и Зекинью он оставил тут, бесспорно, из чувства самосохранения, о чём и проговорился матери в день убийства: дескать, они привезли сюда тело Мартино, значит, их нужно будет предъявить следователю. Но тот оставил без внимания заезжих пастухов, принял версию Фарины о мести антифашистов и закрыл дело. Казалось бы, теперь можно было и проститься с пастухами, однако Маурисиу по-прежнему не разрешал матери дать им полный расчёт и мотивировал это весьма туманно:

—  Ещё не время... Пусть поживут здесь... Мало ли что ещё может случиться!

Такие неубедительные доводы пугали Франсиску.

—  Больше ничего не должно случиться, я не хочу никаких потрясений! —  говорила она. —  Именно поэтому нам лучше избавиться от посторонних людей, которых мы мало знаем и не можем быть уверены в их порядочности.

Маурисиу же стоял на своём:

—  Нет, пусть живут, мне так будет гораздо спокойнее.

Франсиска не стала ему перечить, понимая, что всей правды он ей сейчас не скажет. Потом, внимательно наблюдая за сыном и пастухами, она пришла к выводу, что Маурисиу побаивается их, и это ещё больше опечалило её. «Значит, эти люди неспроста появились на фазенде в день убийства, —  с горечью думала Франсиска. —  Они либо сами убили Мартино, либо знают, кто это сделал. Но что их связывает с Маурисиу? Какая тайна? Если он и в самом деле нанял их для убийства, то где познакомился с ними, где нашёл их? Он ведь не уезжал из дома, не ездил в город, откуда мог бы их привезти... А может, наоборот, Маурисиу видел, как они стреляли в Мартино, и теперь покрывает их в благодарность за то, что они, сами того не ведая, устранили ненавистного ему человека? А побаивается их потому, что всё-таки является нежелательным свидетелем?.. В любом случае эти пастухи представляют собой опасность для Маурисиу. Но как его в этом убедишь, если он не хочет идти на откровенность?!»

Мучимая страшными подозрениями, Франсиска не решалась что-либо предпринимать без ведома Маурисиу, боясь спровоцировать его на какое-то необдуманное действие, чреватое новой бедой. Она могла только наблюдать за сыном и уповать на лучшее. К счастью, дело об убийстве закрыто, и скоро о Мартино тут вообще все забудут. Маурисиу со временем успокоится, жизнь войдёт в прежнее русло...

Франсиске очень этого хотелось, но она понимала, что безоблачной жизни ей теперь не видать, поскольку душевное состояние Маурисиу оставляло желать лучшего. Прекращение следствия по делу об убийстве заметно успокоило его, однако это спокойствие продолжалось недолго: как только на фазенде появился Фарина, Маурисиу вновь с маниакальной одержимостью заговорил о своей ненависти к итальянцам, и Франсиску это всерьёз беспокоило. Так же, впрочем, как беспокоило это и Беатрису, которая недвусмысленно дала понять матери, что боится, как бы Фарина не стал очередной жертвой.

—  Я знаю, он тебе нравится, —  говорила Беатриса, —  но всё-таки постарайся держаться от него подальше, хотя бы некоторое время, пока Маурисиу не придёт в норму и не поймёт, что у тебя тоже есть право на личную жизнь.

—  С сеньором Фариной меня связывают исключительно партнёрские отношения, и у Маурисиу не должно быть повода для ревности, —  ответила Франсиска, однако Беатрису это не убедило.

—  То же самое ты говорила и о сеньоре Мартино, —  сказала она. —  А Маурисиу продолжал его ненавидеть! И чем всё это закончилось, тебе известно...

После этого они обе умолкли, не желая высказывать вслух свои подозрения.

Но тяжёлая атмосфера, повисшая в доме, с каждым разом становилась всё невыносимее и обострилась ещё больше, когда Беатриса поделилась своими подозрениями с Катэриной, для которой молчаливое бездействие было хуже смерти. Молчать и таиться Катэрина не могла. Лучше страшная правда, чем неведение и тяжкие подозрения! Лучше сразу всё выяснить и потом уже думать, что делать дальше! Втайне она, конечно же, надеялась на благополучное разрешение ситуации. Маурисиу не может быть убийцей! Он сумеет всё объяснить и развеять эти ужасные подозрения!

Катэрина даже предположить не могла, что Маурисиу просто не станет её слушать. Как ни старалась она —  разговора у них не получалось.

И тогда Катэрина, отбросив всякую деликатность, прямо спросила его:

—  Скажи, зачем ты чистил ружьё, с которым тебя застала дона Франсиска?

—  Откуда тебе это известно? —  незамедлительно отреагировал Маурисиу, сразу же включившись в разговор.

Катэрина не могла не заметить явный испуг в его глазах, и сердце её упало.

—  Маурисиу, не мучай себя и меня, скажи правду: из этого ружья был убит сеньор Мартино? —  спросила она, приготовившись к самому худшему.

Но Маурисиу вовсе не собирался исповедоваться ей в своих грехах. Он стал кричать, возмущаясь и гневаясь:

—  Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Ты сошла с ума? Это неслыханно —  подозревать меня в убийстве!

—  Я не говорила, что стрелял ты, —  стала оправдываться Катэрина.

—  Нет, ты сказала именно это!

—  Я имела в виду, что ты мог дать ружьё Зангону и Зекинью...

—  Что?! —  ещё громче закричал Маурисиу. —  Ты думаешь, что я нанял этих пастухов для убийства Мартино?!

—  А если ты этого не делал, то почему заискиваешь перед ними? Почему держишь их на фазенде, хотя они тут не нужны? Почему, наконец, ты их боишься?

—  Я боюсь? Ха-ха-ха! —  расхохотался Маурисиу, но в его глазах теперь отчётливо проступили ненависть и злоба. —  Я никого не боюсь, запомни это! Если бы я захотел, то сам бы убил этого проклятого итальянца, а не стал бы никого нанимать! Ты несёшь чушь, Катэрина!

—  Значит, ты... сам его и убил?.. —  с трудом вымолвила она, чувствуя, как земля уходит у неё из-под ног.

Маурисиу с ужасом посмотрел на жену, истошно завопил: «Нет! Нет!» и выбежал из комнаты.

Катэрина испугалась, что в таком состоянии он может покончить с собой, и помчалась вслед за ним.

Так, вдвоём, они и вбежали в гостиную, где в тот момент находились Франсиска и Беатриса.

Не обращая внимания на сестру, Маурисиу подлетел к матери и, ухватив её за предплечья, стал трясти обескураженную Франсиску, гневно выкрикивая:

—  Вот кто зачинщик! Вот откуда всё зло!

—  Сынок, что с тобой? Я ничего не понимаю, —  бормотала Франсиска, пытаясь высвободиться из его цепких рук. —  Объясни толком, что произошло.

Лицо Маурисиу перекосила нервная гримаса, он натужно засмеялся, зловеще сверкнув зубами.

—  Произошло то, чего ты и добивалась, —  сказал он, буравя Франсиску выпученными от гнева и безумия глазами. —  Ты внушила моей жене, что я убийца!

—  Бог с тобой, Маурисиу, опомнись! Как ты мог обо мне такое подумать? —  запричитала Франсиска.

—  А кто рассказал Катэрине про ружьё, которое я чистил? —  грозно спросил он.

—  Я, —  отозвалась Беатриса. —  Отпусти маму.

Маурисиу послушно разжал пальцы, отпустив Франсиску, и переключился на Беатрису:

—  Так это ты распускаешь грязные слухи? Ты подозреваешь меня в убийстве?

—  Сынок, успокойся, никто тебя ни в чём не обвиняет, —  вступилась за дочь Франсиска.

—  Ну да, вы не обвиняете, а только подозреваете меня, —  вновь засмеялся Маурисиу, переводя взгляд с Беатрисы на Катэрину, а затем и на Франсиску. —  Вы все считаете меня убийцей, но у вас нет доказательств, и поэтому вы хотите, чтобы я сам сознался в содеянном. Так? Ну тогда слушайте: я взял ружьё того сеньора, который не был моим отцом!.. Да, взял его ружьё, пробрался на крышу, как кот и отправил в тартарары мерзкого итальянца! Ха-ха-ха! Вы это хотели от меня услышать?

—  Сынок, ты не в себе, успокойся, —  попыталась обнять его Франсиска, но он грубо оттолкнул её и продолжил:

—  Что же вы стоите, разинув рты? Зовите полицию! Скорее! Пусть на меня наденут наручники! Ну же, мама, давай!

—  Перестань, Маурисиу, я никогда этого не сделаю. Не мучай меня, пожалуйста, —  взмолилась Франсиска.

—  А почему? —  с безумной усмешкой произнёс он. —  Я не хочу уходить от наказания, как твой отец, который убил моего отца!

—  Помолчи, Маурисиу, не надо!.. —  в отчаянии воскликнула Франсиска, но и теперь не смогла пробиться к сознанию сына. Он продолжал неистовствовать:

—  Да, я хочу быть наказанным! За то, что угробил твоего любовника! Вы ведь все этого хотите, не так ли? И мать, и сестра, и жена —  все считают меня убийцей!..

—  Нет, это не так, успокойся, —  хором, перекрикивая друг друга, закричали Франсиска, Беатриса и Катэрина.

А Маурисиу, потративший на эту отчаянную тираду все свои душевные и физические силы, вдруг тихо заплакал, как маленький беззащитный ребёнок, и стал медленно оседать на пол.

Женщины подхватили его со всех сторон, уложили на диван. Маурисиу закрыл глаза и пролежал так, в полузабытьи, около часа.

Всё это время мать, жена и сестра стояли, склонившись над ним и не проронив ни слова.

Потом, когда он очнулся и удивлённо обвёл их глазами, они, не сговариваясь, стали утешать его одними и теми же словами: «Всё хорошо, мы с тобой, тебе надо отдохнуть».

Но Маурисиу, вспомнив всё, что было накануне, сам вернулся к прежней теме, и на сей раз, он говорил вполне спокойно:

—  Я ни в чём не виноват. Этих бродяг я прежде никогда не видел. А ружьё решил почистить, потому что на нашей фазенде убили человека. Я думал тогда об опасности, которая нам угрожала... Мало ли что могло прийти в голову тому бандиту!..

—  Ладно, сынок, ты не волнуйся, мы всё поняли, —  подвела итог Франсиска. —  Слава богу, тот бандит нас не тронул. Он, вероятнее всего, уехал обратно в Италию, как и предположил следователь. Забудем обо всём! Нам надо беречь друг друга!..

 

Глава 20

Простившись с Марией и сыном, Тони не сразу пошёл домой, а ещё долго бродил по улицам, пытаясь осознать случившееся и обдумать свои дальнейшие действия. Труднее всего ему было привыкнуть к мысли, что он теперь —  отец, а тот симпатичный мальчуган его сын. Эта, казалось бы, простая истина никак не хотела укладываться в сознании Тони. Разве может человек вот так, вдруг, стать отцом? Разве может сразу полюбить как родного того ребёнка, с которым он едва знаком? И пусть этот ребёнок похож на него, и пусть он каким-то детским чутьём признал в Тони родного отца —  всё равно невозможно представить его своим сыном!..

Ошеломлённый негаданно свалившимся на него отцовством, Тони даже на некоторое время забыл о Марии, но потом воспоминания о волнующей близости с ней снова взяли верх, а вслед за ними пришло и мучительное беспокойство: что же делать? Как развязать этот тугой узел, в котором переплелись судьбы двух женщин и ребёнка, сделав несчастной судьбу самого Тони?

Ответа на эти вопросы у Тони по-прежнему не было.

Но он продолжал бродить по городу, не решаясь повернуть к своему дому, где его уже заждалась Камилия. Как он предстанет перед ней в таком состоянии? Ведь она сразу же заметит, что он сегодня особенно взволнован. Да что там взволнован —  он ошеломлён, обескуражен, пришиблен обрушившейся на него новостью! Наверняка смятение написано у него на лице, и Камилия это увидит. А потом начнутся расспросы, ему придётся врать и он обязательно где-нибудь запутается, или, не дай бог, проговорится...

Чтобы избежать худшего, Тони решил прибегнуть к меньшему злу, то есть соврать один раз, причём, не дожидаясь расспросов. Надо упредить их, не дать Камилии возможности завладеть инициативой!

И он, придя домой, с порога обнял Камилию, крепко сжал её в своих объятиях и с наигранной страстью прошептал ей на ухо:

—  Как я по тебе соскучился!

Потом поцеловал в губы и услышал её изумлённый голос:

—  Что с тобой сегодня? Ты ещё никогда меня так не целовал!..

—  Не знаю, —  ответил он, широко улыбаясь. —  Ничего особенного сегодня не произошло, был обычный рабочий день. Но когда я подошёл к нашему дому, то вдруг понял, что соскучился по тебе.

Для Камилии, не избалованной подобными признаниями, его речь была слаще меда.

—  А как я по тебе соскучилась! —  сказала она, прижавшись к нему всем телом. —  Если ты не очень проголодался, то, может, пойдём сразу же в спальню?

Но на такой подвиг Тони не хватило. Он всего лишь заговорщически подмигнул ей и сказал:

—  Нет, я голоден как зверь! Давай, жена, корми меня! И не расстраивайся: у нас впереди целая ночь!

Так Тони постепенно осваивал искусство адюльтера и необходимость лгать Камилии, уже не рассматривал как большой грех.

На следующий день Камилия вновь высказала желание пойти с ним на фабрику, причём, сделала это, весьма изящно и кокетливо:

—  Возьми меня с собой, а то за целый день ты опять по мне соскучишься!

Но Тони тоже проявил изобретательность, ответив ей в тон:

—  А разве ты не хочешь, чтобы я по тебе соскучился?!

—  Хочу! —  сказала она, вспомнив прошедшую ночь, и сладострастно улыбнулась в предвкушении столь же приятной следующей ночи.

—  Ну, тогда жди моего возвращения! —  многозначительно произнёс Тони и чмокнул её на прощанье в щёчку.

Ципора, наблюдавшая за их прощанием из соседней комнаты, сделала замечание дочери:

—  Не будь такой навязчивой! Он же не может проводить с тобой целые сутки. Дай ему спокойно вздохнуть хотя бы на работе! Отец говорит, что у Тони ещё не всё получается, но он очень старается войти в курс дела.

—  Да, я знаю, папа им доволен. Он считает, что сеньор Дженаро сильно повлиял на Тони, и это действительно так. Но я чувствую себя неуютно, когда Тони ходит к отцу один, без меня. Почему нельзя пойти туда вместе со мной?

Ципора нахмурилась и вновь укорила дочь:

—  Ты неисправима! Твоя ревность не знает границ! Отец и сын не виделись несколько лет —  разве им не о чем поговорить, не о чем вспомнить?

—  Мне тоже было бы интересно послушать, о чём они говорят, —  капризно поджала губы Камилия.

Ципора грубовато одернула её:

—  Ничего, перебьёшься! Или ты забыла, что они долго были в ссоре? Им ведь ещё надо многое объяснить друг другу, многое простить. А ты будешь им только мешать своим присутствием.

—  Но они же там наверняка говорят о Марии! Не зря Тони туда зачастил. Ему нужны эти воспоминания, нужны эти разговоры!

—  А ты должна потерпеть, —  строго сказала Ципора. —  Пусть он выговорится. Это поможет ему окончательно забыть ту девушку.

—  Ты так думаешь? —  неуверенно произнесла Камилия.

—  Я думаю, что они с сеньором Дженаро гораздо чаще вспоминают ту женщину, которая была для них обоих дороже всего.

—  Ты говоришь о матери Тони?

—  Ну конечно! А тебе всюду мерещится Мария. Если ты не уймёшь свою ревность, то опять сорвёшься, как тогда, со статуэткой, Ты этого хочешь?

—  Нет, мама, я сдерживаю себя. Но мне это трудно даётся, —  честно призналась Камилия.

—  Ничего, ты сильная, всё выдержишь, если захочешь, —  подбодрила её Ципора. —  Ты и так уже многого добилась. Я видела, как Тони сегодня поцеловал тебя перед уходом на работу! Мой Эзекиел такого никогда не делал...

Камилия, счастливо улыбнувшись, сказала с гордостью:

—  Если бы ты видела, как он целовал меня вчера, когда вернулся с работы! Сказал, что очень соскучился по мне. Представляешь? Раньше такого никогда не было. Я надеюсь, он теперь будет скучать по мне каждый день! А потом сам захочет, чтобы я была рядом с ним на фабрике.

Ципора подумала, что было бы гораздо лучше, если бы дочка не на фабрику ходила, а сидела дома и нянчила ребёнка. Но вслух этого не сказала —  из суеверия. Ципору беспокоило, почему Камилия до сих пор не забеременела, хотя живёт с мужем уже несколько месяцев. «Если она пошла в меня, то можно ожидать всяких неприятностей. Я ведь тоже смогла родить только одного ребёнка», —  горевала про себя Ципора.

А Камилия, словно подслушав её мысли, сказала:

—  Нет, пусть лучше он скучает без меня на фабрике! Я очень хочу родить от него ребёнка. Больше всего на свете этого хочу, мамочка!

Камилия не могла знать, что её мечта о ребёнке имела гораздо больше шансов на осуществление, чем мечта о Тони, скучающем по своей жене.

Прежде он, бывало, скучал на работе потому, что тяготился ею. Все эти швейные машинки, портняжные ножницы, гладильные доски, паровые утюги, рулоны тканей и катушки ниток угнетали Тони, навевали на него смертную тоску. Но даже в такие безрадостные дни он не скучал по Камилии. Ему просто хотелось вырваться на свободу, улизнуть из швейной мастерской и пойти, куда глаза глядят, что он частенько и делал. Полчаса бесцельного блуждания по улицам приводили его в порядок. Тоска понемногу улетучивалась, отвращение к швейному производству постепенно уступало, место чувству ответственности, и Тони вновь возвращался на работу.

Но всё это было ещё до того, как он встретился с Марией.

А потом ему уже было не до скуки! Как ни странно, именно после встречи с Марией Тони перестал тяготиться своей нудной, нелюбимой работой. В изменившихся обстоятельствах он старался как можно быстрее и лучше сделать всё необходимые дела и затем со спокойным сердцем отправиться в пансион —  к желанной и горячо любимой Марии.

Со временем, однако, такие отлучки с фабрики стали практически невозможными, потому что она уже заработала во всю мощь. Бригада портных во главе с Соледад с утра садилась за машинки, и её надо было обеспечить всеми необходимыми материалами и приспособлениями. А потом, надо было в конце дня учесть всю готовую продукцию, проследить за её сортировкой, упаковкой и сбытом, да ещё и отчитаться перед Эзекиелом, который мог наведаться сюда в любой момент.

При такой напряжённой работе у Тони не было времени и на то, чтобы подыскать квартиру для тайных встреч с Марией. Поэтому он продолжал захаживать к ней в пансион, причём появлялся там отнюдь не каждый день, опасаясь вызвать нежелательные подозрения у Камилии.

Марию такое положение, безусловно, не радовало, но она была вынуждена с ним смириться. Гораздо больше её беспокоило невнимание Тони к сыну. Он приходил в пансион ненадолго, сухо, без каких-либо эмоций целовал мальчика и тотчас же просил отвести его в другую комнату, чтобы остаться наедине с Марией. Но и вдвоём они проводили мало времени —  час или даже меньше, а потом Тони, торопливо простившись, убегал к своей ревнивой жене. При этом он всегда забывал попрощаться с сыном, и Мария сама напоминала ему об этом. А Мартинью неизменно задавал Тони один и тот же вопрос:

—  Папа, ты придёшь к нам завтра?

—  Приду, приду, —  отвечал Тони уже из-за двери, не оглядываясь на мальчика, который долго смотрел ему вслед и усердно махал ручонкой.

—  Ничего, он ещё привыкнет к Мартинью и полюбит его, —  утешала себя Мария в разговоре с Изабелой.

—  Конечно, полюбит, —  уверенно отвечала та. —  Разве можно не полюбить такого симпатичного, такого доброго и чуткого мальчика!

Мария и хотела бы разделить уверенность Изабелы, да не могла. Кроме всего прочего, её настораживало ещё одно обстоятельство: она ни разу не слышала, чтобы. Тони назвал Мартинью по имени или сказал ему: «Сынок, сыночек». Особенно же ей становилось больно, когда Тони, говоря о сыне в третьем лице, называл его безликим словом «ребёнок». Для Марии это звучало всё равно что «чужой ребёнок». Но она терпела и это, понимая, что отцовские чувства ещё не проснулись в Тони, и когда они проснутся —  неизвестно.

—  От меня тут ничего не зависит, —  вздыхала она, объясняя свою точку зрения Изабеле. —  Единственное, что я могу сделать —  это обеспечить возможность отцу и сыну видеться друг с другом. Мартинью уже полюбил своего папу, будем надеяться, что и Тони вскоре ответит ему взаимностью.

—  Тогда вы должны встречаться с Тони только здесь, а не на тайной квартире, —  сказала Изабела. —  Ты же не станешь брать с собой Мартинью, там за ним некому будет присматривать.

—  Да, я и сама уже до этого додумалась, —  ответила Мария. —  Я больше не напоминаю Тони, чтобы он искал квартиру для наших свиданий. Здесь он может видеться с Мартинью и постепенно привязываться к нему. Но дона Мариуза возражает! Она считает, что я, встречаясь здесь с Тони, компрометирую её как хозяйку пансиона.

Для Изабелы это не было новостью. Она не раз слышала, как её тетя возмущалась:

—  Что они себе позволяют? Устроили тут дом свиданий! Так они отобьют у меня всех клиентов. О пансионе пойдёт дурная слава, люди будут думать, что здесь какой-то притон, и не захотят сюда поселяться.

Обычно Мариуза высказывала это Дженаро, требуя от него кардинально изменить ситуацию.

—  Вы обязаны повлиять на своего сына, —  говорила она. —  Он должен найти другое место для свиданий. В таких ситуациях ответственность всегда берёт на себя мужчина!

—  А вам случалось бывать в подобных ситуациях? —  однажды подшутил над ней Дженаро.

Мариуза рассердилась:

—  Ваши глупые шутки тут неуместны. Я, к счастью, никогда не связывалась с женатыми мужчинами, и мои постояльцы тоже никогда себе этого не позволяли!

—  Да, вы счастливая женщина, —  согласился Дженаро. —  А вот Марии не повезло.

—  Марию понять можно: она заботится о своём ребёнке, хочет, чтобы мальчик виделся с отцом. И я не могу ей прямо сказать, чтобы она прекратила эти свидания или вообще съехала отсюда. Поэтому я говорю вам: вразумите вашего сына, подскажите ему какой-то выход, или пусть он сам что-нибудь придумает!

—  Если вы знаете такой выход, то я охотно воспользуюсь вашей подсказкой, —  лукаво усмехнулся Дженаро. —  Сам я ничего не могу придумать, и мой сын, насколько я понимаю, тоже оказался на это не способен.

—  Вам нужно быть с ним построже. Пусть он живёт с какой-нибудь одной женщиной. Мне всё равно, с кем, хоть с Марией, хоть с Камилией.

—  А если он любит их обеих? —  спросил Дженаро, вызвав ещё большее неудовольствие Мариузы.

—  И это говорите вы, пожилой человек? —  принялась укорять его Мариуза. —  По-вашему, это нормально —  изменять жене? Может, вы тоже всю жизнь изменяли своей Розинеле? Или тут уже сказывается дурное влияние того позорного заведения, в котором вы работаете?.. Того пристанища порока!..

—  Я никогда не изменял моей Розинеле. Я любил её! —  с достоинством ответил Дженаро. —  Жаль, что вы обо мне так дурно думаете.

Расстроенный незаслуженными упрёками Мариузы, он направился в свою комнату, но в коридоре ему встретился Маркус, они поговорили о том, о сём, и Дженаро сам не заметил, как стал изливать душу своему юному приятелю.

—  Дона Мариуза права, —  говорил он. —  Я тоже не могу понять, как можно любить двух женщин одновременно. Может, ты мне что-то объяснишь? У тебя большой опыт по этой части!

—  Да уж, —  вздохнул Маркус. —  Это тяжкий опыт. Вашему сыну не позавидуешь! Я хоть жениться не успел, а он, бедняга, вляпался!

—  Ты не уходи от ответа. Скажи мне прямо: это возможно —  любить двух женщин сразу? —  потребовал Дженаро.

Маркус задумался. А Дженаро, глядя на него, высказал удивление:

—  Неужели ты никогда сам не задавал себе этого вопроса? Я полагал, что ты с ходу мне ответишь!

—  Нет, я думал об этом... —  сказал Маркус.

—  Ну и что же? —  нетерпеливо спросил Дженаро.

—  А ничего! —  засмеялся Маркус и красноречиво развёл руками. —  Мне кажется, на этот вопрос не может быть однозначного ответа.

—  Как это? —  не понял Дженаро.

—  Это трудно объяснить... —  замялся Маркус. —  Люблю ли я Жустини? Не знаю. Она разжигает во мне страсть! А Эулалия заставляет обмирать моё сердце. Когда я первый раз её поцеловал —  у меня голова закружилась. Я даже испугался, что могу упасть в обморок.

Дженаро засмеялся:

—  Ну и горазд же ты врать! Что-то я не слышал о твоих обмороках в спальне Жустини!

—  Я вовсе не вру, —  обиделся Маркус. —  В том-то и загадка, что от Жустини я пьянею, но голова у меня при этом не кружится и сердце не обмирает. Наоборот, оно грохочет как барабан.

—  Да ты прямо поэт! —  восхитился Дженаро. —  Ты не пробовал писать стихи или любовные романы?

—  Опять смеетесь? А я действительно всё так чувствую! Когда я поцеловал Эулалию, то почувствовал, будто прикоснулся губами к свежему, только что распустившемуся цветку, наполненному медовым нектаром. У этой испанки медовые уста!

—  Ладно, насчёт твоей испанки я всё понял, так же, впрочем, как и насчёт твоей француженки —  слава богу, знаю, её не первый день. Ты лучше подскажи, что мне посоветовать сыну, —  попросил Дженаро, и Маркус на сей раз ответил без малейших раздумий:

—  Ничего не советуйте, не вмешивайтесь! Позвольте ему жить и с той, и с другой!

Эта подсказка Маркуса оказалась весьма своевременной: вскоре пришёл Тони, Мария от радости бросилась к нему с объятиями, и Дженаро, против обыкновения, не стал ворчать, высказывая своё недовольство, а наоборот, сам предложил сыну:

—  Иди, иди к своей Марии! Побудешь с ней наедине, а потом уже и со мной поговоришь.

Мариуза, услышав это, вновь разгневалась и обвинила Дженаро во всех смертных грехах, самым невинным из которых было сводничество, а самым тяжким —  лицемерие.

—  Вы тут жалуетесь мне, просите совета, ищете у меня сочувствия, и я, наивная, принимаю это за чистую монету, —  выговаривала она Дженаро. —  А на самом деле это всего лишь гадкое лицемерие! Оказывается, вы не видите ничего дурного в том, что ваш сын изменяет жене. Наоборот, вы ему потакаете и занимаетесь сводничеством! Но вы забыли, что находитесь не в том пристанище порока, в котором проводите каждую ночь. Здесь вам не публичный дом, сеньор Дженаро! И я не потерплю...

—  Угомонитесь, наконец, дона Мариуза! —  прикрикнул на неё Дженаро, стукнув кулаком по столу, и она, не ожидавшая от него такой выходки, разом умолкла. —  Мария платит за свою комнату и может принимать в ней кого хочет.

—  В том числе и женатых мужчин? —  вяло огрызнулась Мариуза.

Но Дженаро уже понял, какая тактика имеет шансы на успех в споре с Мариузой, и продолжил в том же, по-мужски грозном, тоне:

—  Мария не принадлежит к разряду продажных женщин, и ваше сравнение с публичным домом тут неуместно. Вы прекрасно знаете, что от этого женатого мужчины у Марии растёт ребёнок! И если они закрылись в комнате —  это их личное дело. Никто не увидит, что там происходит, и вам не о чем беспокоиться! Можете считать, что там, за дверью, сейчас находятся муж и жена, которые, вне всякого сомнения, любят друг друга!

Не выдержав такого натиска, Мариуза отступила.

—  Да, они любят друг друга, это правда, —  сказала она примирительно. —  Что ж, пусть встречаются... как жена с мужем...

Дженаро тотчас же вознаградил её за это неординарное решение:

—  Вы необыкновенная женщина, дона Мариуза! У вас чуткое сердце и прямо таки мужской ум!

Мариуза вовсе не считала, что мужской ум лучше женского, но спорить с Дженаро не стала: в целом его комплимент был ей приятен.

Позже, объясняя своё решение Изабеле, она заметила:

—  А Тони всё же бросит свою еврейку!

—  Почему вы так думаете? —  спросила Изабела.

—  Потому что эти двое не могут жить друг без друга, и даже сеньор Дженаро, похоже, встал на их сторону.

Мариуза ошибалась: Дженаро ещё не сделал выбор между Камилией и Марией. Ему нравились и та и другая, он обеим сочувствовал, а ещё больше сочувствовал Тони: «Если я не могу решить, которая из них лучше, то, каково же моему сыну?!» В то же время Дженаро понимал, что долго вести двойную жизнь Тони не сможет, и это его очень беспокоило. Он опасался скандала, которым, как правило, и заканчиваются подобные истории. Ведь даже Маркусу, не связанному семейными узами ни с одной из двух его женщин, приходится проявлять чудеса изворотливости, чтобы сохранять это хрупкое и весьма сомнительное равновесие. Но и он, достаточно поднаторевший в любовных интригах, отнюдь не застрахован от скандального разоблачения. Вчера, например, этому невольно поспособствовал Дженаро, допустив досадную промашку в беседе с Жустини, которая ловко сумела усыпить его бдительность.

Начала она издалека, с расспросов о Фарине —  мол, нет ли от него каких-либо вестей, не собирается ли он снова приехать в Сан-Паулу?

Дженаро не понял, что это был всего лишь отвлекающий маневр, и заглотил наживку.

—  Ты в него влюблена? —  спросил он удивлённо. —  Не можешь забыть его?

—  Я сейчас ни в кого не влюблена, —  ответила Жустини. —  Но ваш друг Фарина —  очень симпатичный человек, я его и в самом деле часто вспоминаю.

Дженаро удивился ещё больше: неужели Фарина сумел завоевать сердце Жустини, вытеснив оттуда Маркуса?! И —  прямо спросил у неё:

—  А как же Маркус?

Жустини отозвалась без малейшей печали в голосе:

—  Всему когда-нибудь приходит конец. Вот и наша любовь кончилась. Маркус, наверно, уже и забыл, что я существую. У него теперь есть другая... Как её там?..

—  Эулалия, —  брякнул Дженаро и, увидев, как резко изменилась в лице Жустини, понял, что сболтнул лишнее.

—  Значит, он всё-таки встречается с этой испанкой, —  вымолвила она печально. —  Даже вы об этом знаете!

Дженаро принялся оправдываться, говорить, что он не знает, где и как проводит время Маркус, а имя Эулалия всплыло в памяти, вероятно, потому, что его произносили студенты, друзья Маркуса...

—  А кто она такая, я не знаю, —  клятвенно уверял он Жустини. —  Я никогда не видел её...

—  О чём задумались, сеньор Дженаро? —  прервал его не очень приятные воспоминания Маркус. —  Одержали убедительную победу над доной Мариузой, а теперь сомневаетесь, правильно ли поступили, обеспечив сыну комфортные условия для любовного свидания? Не сомневайтесь! Он будет вам за это благодарен. Ваш сын —  счастливый человек, я ему даже немного завидую: красивая еврейка, прекрасная итальянка! Не удивлюсь, если у него в запасе найдётся ещё с десяток таких красоток!

Дженаро вскипел, не простив Маркусу такого оскорбительно развязного тона:

—  Не смей оскорблять моего сына! Он серьёзный человек, и сам во всём разберётся. А вот ты запутался со своими женщинами! Никак не можешь решить, кто тебе милее —  неискушённая испанка с медовыми губами или прелестная француженка из борделя!

—  В отличие от вашего сына я вёл себя более осторожно и порядочно, —  засмеялся Маркус. —  Детей я им не делал!

—  Значит, плохо работал! —  неожиданно отбрил его Дженаро, вызвав восхищение Маркуса:

—  Ну, вы и загнули! Вот, оказывается, какова ваша истинная сущность —  волк в овечьей шкуре, прожжённый соблазнитель женщин! У вас у самого, наверное, куча внебрачных детей по всему свету? Угадал? Может, вы и Малу уже осчастливили ребёнком?

—  Ты бы лучше помолчал, —  беззлобно одёрнул его Дженаро. —  Мне кажется, у тебя скоро могут быть серьёзные неприятности.

—  Какие? —  насторожился Маркус. —  Неужели Жустини забеременела?

Теперь уже Дженаро засмеялся:

—  Что, затряслись поджилки? То-то же! Будешь знать, как над другими насмехаться. Но ты напрасно испугался —  пока ничего подобного мне Жустини не говорила. Но я вчера ненароком подставил тебя, так что жди неприятностей.

—  Как это подставил? Вы шутите? —  вскинулся на него Маркус.

И Дженаро рассказал, как Жустини удалось выведать у него нужную информацию.

—  Извини, оплошал, —  повинился он, закончив свой рассказ.

—  Ладно, что теперь поделаешь? —  не стал его укорять Маркус. —  Спасибо, хоть предупредили о том, что Жустини всё известно.

—  Ты пойдёшь к ней сегодня?

—  Нет, я уже пригласил в кино Эулалию! —  озорно усмехнулся Маркус.

—  Так может, передать Жустини привет? —  поддел его Дженаро, но Маркус не остался в долгу:

—  Лучше передайте привет вашему счастливчику Тони! Скажите, что я желаю ему счастья в любви и спокойствия в семейной жизни!

Задорно помахав ему рукой, Маркус отправился на свидание с Эулалией, а Дженаро со скучающим видом стал ждать, когда к нему в комнату заглянет Тони после своего тайного свидания с Марией.

 

Глава 21

Маурисиу понемногу приходил в себя после того нервного срыва, во время которого он фактически признался в убийстве Мартино, однако три любящие его женщины —  мать, жена и сестра —  предпочли расценить это как самооговор, спровоцированный их обидными беспочвенными подозрениями.

По крайней мере, все трое сделали вид, будто именно так они и думают, а вслух ничего не обсуждали и с Маурисиу больше не заговаривали ни о том злосчастном ружье, ни о тех подозрительных пастухах, которых он приютил на фазенде. Живут здесь —  и пусть живут! Главное, чтобы Маурисиу вновь обрёл душевное равновесие.

Он и в самом деле немного успокоился, но не настолько, чтобы женщины перестали тревожиться по поводу его здоровья. Он по-прежнему оставался замкнутым, угрюмым, ни с кем из домочадцев почти не разговаривал, с ребёнком не нянчился, как бывало прежде, Катэрина тоже перестала его интересовать...

Франсиска уже поняла, что её сын нуждается в помощи психотерапевта, и она привезла бы ему такого врача из Сан-Паулу, если бы не подозревала Маурисиу в страшном преступлении. Ведь врач сможет вылечить его только в том случае, если докопается до истинной причины болезни. А это значит, что неизбежно всплывут все чудовищные тайны их семьи, все убийства, случившиеся на фазенде много лет назад и совсем недавно. Ради здоровья Маурисиу, Франсиска могла бы пойти даже на разоблачение своего покойного отца, но она не была готова к разоблачению собственного сына, которое могло вскрыться в ходе его общения с психотерапевтом. Разумеется, Франсиска не была полностью уверена в том, что Маурисиу причастен к убийству, более того —  она страстно желала, чтобы это было не так, но пока у неё оставались подозрения, обращаться за помощью к врачу было просто опасно.

И она решила положиться на судьбу. Не стала ничего предпринимать, опасаясь накликать новую, ещё большую беду.

Но беда пришла сама, и, как это всегда бывает, пришла неожиданно.

Однажды утром в комнату Франсиски вбежала растерянная Беатриса и сообщила испуганно:

—  Мама, к нам приехал следователь, сеньор Омеру... Он хочет поговорить с тобой по делу об убийстве...

—  Это тот человек, который расследовал убийство Мартино? —  всполошилась Франсиска. —  Что ему здесь надо? Он ведь уже закрыл дело!

—  Не знаю. Говорит, что у него есть к тебе вопросы.

—  Ладно, я поговорю с ним, —  встала, расправив плечи, Франсиска. —  Нам нечего бояться, мы ничего не видели и ничего не знаем. А ты, на всякий случай, зайди к брату, подготовь его и Катэрину.

Беатриса так и сделала —  передала им установку матери на тот случай, если с ними захочет побеседовать следователь: ничего не видели, ничего не знаем.

Но Маурисиу не стал дожидаться вызова на допрос и сам помчался в гостиную, где Франсиска принимала незваного визитёра. Катэрина, опасаясь, как бы муж не устроил там скандала, поспешила вслед за ним. По той же причине в гостиную пришла и Беатриса.

Таким образом, вся семья оказалась в сборе и напряжённо слушала Омеру, объяснявшего причину своего визита.

К счастью, Маурисиу вполне владел собой. Он был взволнован не более других членов семьи, но так обычно реагируют все люди на внезапное появление в их доме следователя, и Омеру не заметил в поведении Маурисиу чего-либо противоестественного или, тем более, подозрительного.

Он сообщил, что пришёл сюда по делу об убийстве Мартино, и это сразу же вызвало резонный вопрос Франсиски.

—  А разве это дело ещё не закрыто? —  спросила она. —  До нас дошли слухи о том, что Мартино будто бы убили из мести его соотечественники-антифашисты.

—  Да, такая версия существует, я тоже к ней склонялся, считая её наиболее вероятной, и даже дело закрыл, —  подтвердил Омеру. —  Но теперь вскрылись новые обстоятельства, поэтому я вынужден продолжить расследование.

В комнате повисла гробовая тишина, все сидели, не шелохнувшись, и только Маурисиу нервно теребил край холщовой сорочки, в которую он был по-домашнему одет.

Омеру между тем продолжил:

—  К нам приезжал представитель одного банка из Сан-Паулу, интересовался делом об убийстве Мартино. В этом банке покойный хранил свои деньги, и его вдова предъявила право на наследство. Так вот, для того чтобы перевести деньги на её счет, представитель банка должен был убедиться в правомерности такой операции. Другими словами, он хотел выяснить, действительно ли вдова имеет право на получение наследства, и нет ли в её действиях какого-либо криминала.

—  А зачем ему понадобилось изучать уголовное дело? —  не удержался от вопроса Маурисиу. —  По-моему, тут достаточно было проверить, не фальшивое ли у вдовы свидетельство о браке с сеньором Мартино. Разве не так?

—  Вы верно рассуждаете, —  поддержал его Омеру. —  Очевидно, они и это проверили, поскольку деньги вдова получила. Но им важно было убедиться и в том, что свидетельство о смерти не фальшивое!

—  А что, и такое возможно? —  удивилась Франсиска.

Омеру с удовольствием просветил её:

—  О, вы, вероятно, даже не представляете, какие бывают мошенники и на какие ухищрения они идут, чтобы присвоить чужие деньги! Фальсифицируют любые документы, вплоть до свидетельства о смерти! Это достаточно распространённый метод. Я, например, знаю один такой случай. Муж уехал по делам за границу, задержался там на несколько месяцев, а жена завела тут молодого любовника, с его помощью раздобыла фальшивое свидетельство о смерти мужа и, как наследница, сняла деньги с его банковского счёта. Когда же обманутый муж вернулся домой, она уже покинула страну вместе с любовником, и её след затерялся где-то на другом континенте. Вот какие бывают «вдовы»!

Он увлёкся, не замечая, с какой натугой слушает его Франсиска и как ёрзает от беспокойства Маурисиу, ожидая, когда же этот не в меру разговорчивый следователь перейдёт к главному, ради чего сюда и пожаловал.

Катэрина, пристально наблюдавшая за мужем, поняла, что его терпение на пределе, и сочла необходимым осторожно вклиниться в разглагольствования Омеру:

—  Но к вдове сеньора Мартино это не имеет отношения. Вы сами только что сказали, что банк выплатил ей деньги.

—  Да, деньги она получила, и немалые! Сумма исчисляется в миллионах! Именно это обстоятельство и заставило меня вновь вернуться к расследованию.

—  А какая разница, сколько денег было на счету у Мартино? Разве это имеет какое-то значение для следствия? —  недоуменно спросила Франсиска.

—  К сожалению, имеет. Из-за таких огромных денег некоторые жены идут на убийство собственных мужей, —  вновь пустился в объяснения Омеру. —  Вот, к примеру, в моей практике был случай...

—  Извините, но Мария на такое не способна! —  опять прервала его Катэрина. —  Я знаю её, она жила в доме моих родителей, всё время проводила на фазенде, никуда не отлучалась. И вообще она —  добрая, порядочная женщина! У вас нет никаких оснований вешать на неё такое страшное обвинение!

—  Это не обвинение, а всего лишь подозрение, —  поправил её Омеру.

—  И подозрения тоже надо чем-то обосновывать! —  не унималась Катэрина.

—  В нашем деле подозреваемым становится любой, у кого могли быть мотивы для убийства, —  строго произнёс Омеру. —  А у этой сеньоры такой мотив был!

—  Но Мария в тот день никуда не отлучалась с фазенды, это все могут подтвердить! —  продолжала спорить Катэрина.

—  Обычно те, кто задумывают подобные преступления, именно так и поступают: нанимают убийцу, а себе обеспечивают надёжное алиби, —  пояснил Омеру. —  Вообще я бы вам не советовал так активно защищать эту женщину. Ведь вы, насколько я понял, познакомились с ней недавно, когда муж привёз её на фазенду. А она могла подготовить это убийство ещё в Сан-Паулу.

Маурисиу, до той поры не вмешивавшийся в их спор, вдруг вскочил с места и замахал руками на Катэрину:

—  Ты и впрямь помолчи! Откуда ты можешь знать, что было на уме у той женщины? С мужем они не ладили, она его не любила, это всем известно. Так что у неё и кроме денег было достаточно мотивов для убийства!

—  Успокойся, Маурисиу, —  мягко сказала ему Франсиска. —  Сеньор Омеру сам во всём разберётся.

—  Я на это надеюсь, —  горделиво усмехнулся тот, польщённый этим замечанием Франсиски. —  Но ваша помощь мне всё же потребуется, поскольку убийство произошло у вас на фазенде.

—  Тут мы вам вряд ли сможем быть полезны, —  сразу же заявила Франсиска. —  Никто из нас не видел, как это произошло.

—  Однако мне известно, что у вас работают те люди, которые нашли труп и привезли его сюда, а потом доставили его и на фазенду сеньора Винченцо. Я хотел бы с ними побеседовать и ещё раз осмотреть место преступления. Возможно, это позволит мне обнаружить какие-то новые улики.

В тот момент все —  не только женщины, но и Маурисиу —  мысленно пожалели о том, что вовремя не избавились от Зангона и Форро. Кто знает, как они поведут себя во время допроса? Спасая себя, они вполне могут бросить тень на Маурисиу, который, ведь неспроста, их побаивался! Но теперь уже ничего исправить нельзя, надо вести к ним следователя. И Маурисиу вызвался проводить Омеру в дом Риты, где обитали Зангон и Форро. Он надеялся, что в его присутствии эти ребята не позволят себе сболтнуть лишнего.

А Франсиска, Беатриса и Катэрина не ждали от этого допроса ничего хорошего и уповали только на счастливый случай, который смог бы уберечь Маурисиу от беды.

***

Между тем Зангону и Форро уже было известно о том, что Омеру возобновил расследование по делу Мартино и сейчас беседует с господами. Об этом им сообщила Жулия, подслушав из-за двери разговор следователя с Франсиской и её детьми.

Известие привело в замешательство пастухов, а потом и вовсе началась паника.

—  Чует моё сердце, этот следователь хочет сделать из нас козлов отпущения! —  сказал Зангон.

Форро выразился ещё определённее и решительнее:

—  Надо уносить ноги, пока не поздно! По коням, приятель!

Наспех собрав только самые необходимые вещи, они направились к своим лошадям, но дорогу им преградила Рита.

—  Стойте! —  приказала она. —  Я никуда вас не пущу. Вы ведь не убивали того итальянца, так зачем же вам нужно бежать?

—  Мы давно собирались уехать отсюда, здесь нет для нас подходящей работы, —  сказал Форро.

Рита посмотрела на него строго, как на провинившегося подростка, и сказала непререкаемым тоном:

—  Никогда не смей врать мне, Арсидес! —  Форро невольно потупил взор, а она продолжила уже чуть мягче: —  Если вы сейчас отсюда сбежите, на вас точно падёт подозрение в убийстве, и кончится это тюрьмой.

—  А если мы останемся здесь, то чем это кончится? —  спросил Форро, и Рита ответила ему без малейшего сомнения:

—  Для вас всё обойдётся хорошо.

В её словах была какая-то магическая сила, заставившая пастухов поверить в это прорицание и отказаться от бегства.

—  Ладно, остаёмся! —  махнул рукой Форро.

—  И правильно, сынок. Молодец, что послушался, —  похвалила его Рита. —  Надо всегда прислушиваться к матери, она тебе дурного не пожелает.

—  Если бы это зависело только от вашего желания, дона Рита! —  скептически заметил Зангон.

—  Да, оно может не совпадать с желанием следователя, —  справедливости ради добавил Форро. —  Наверное, ему не разрешили закрыть дело, потому что он так и не нашёл убийцу. И теперь он, конечно же, возьмётся за нас, ведь вы с Зекинью нашли труп, значит, тут и надо копать в первую очередь!

—  Ты тоже кое-что нашёл, —  напомнил ему Зангон. —  Да ещё и наболтал хозяину про какого-то свидетеля. Если следователь сейчас расколет хозяина, то тебе придётся туго.

—  Я думаю, хозяин не расколется, это не в его интересах, —  предположил Форро. —  А вот покрывать Зекинью он вряд ли будет.

—  Зекинью никого не убивал, он был всё время со мной! —  сказал Зангон со скрытой угрозой. —  И ты не вздумай валить на него это дело!

—  Я не собираюсь его подставлять, —  ответил Форро, —  но следователь может подумать, что Зекинью неспроста сбежал с этой фазенды. А если ты скажешь, что был всё время с ним, то и сам легко превратишься в соучастника убийства! Подумай хорошенько, стоит ли тебе выгораживать Зекинью!

Зангон возмутился:

—  Что значит выгораживать?! Он же ни в чём не виноват! Зекинью мне друг, я могу за него поручиться головой. И я сделаю это, потому что не способен на предательство! Если понадобится, я и про пули твои расскажу, только чтобы защитить Зекинью!

Форро промолчал, и Зангон воспринял это как сигнал к примирению.

Затем, спустя несколько минут, Форро спросил у Зангона:

—  Скажи честно, ты и правда, не знаешь, где сейчас Зекинью?

—  Не знаю, —  в который раз повторил Зангон.

—  Это плохо, —  заключил Форро. —  И где его черти носят? Может, он вляпался в какую-нибудь историю, И потому сюда нагрянул этот сыщик?

Зангону нечего было на это ответить. Зекинью —  парень шебутной, мог и вляпаться... Но что об этом попусту гадать? Уж скорее бы, что ли, пришёл следователь, и появилась бы хоть какая-то определённость!..

А тем временем Омеру, выйдя с Маурисиу во двор, устроил ему настоящий допрос.

—  Как вы думаете, почему сеньор Мартино был убит именно на вашей фазенде? —  спросил он, испытующе глядя в глаза Маурисиу.

Тот невольно поёжился от такого пристального взгляда следователя, но сохранил видимость спокойствия и ответил так, как на его месте, вероятно, ответила бы и Франсиска:

—  Это могло быть чистой случайностью, а могло быть и наоборот... Если убийца заранее всё обдумал и спланировал, то ему наверняка было известно, что сеньор Мартино в те дни часто приезжал к нам на фазенду. Вот он и подкараулил тут свою жертву.

—  А зачем Мартино сюда ездил?

Ответ на этот простой вопрос потребовал от Маурисиу гораздо больших усилий, чем ответ на предыдущий, довольно сложный и по-своему коварный, вопрос следователя. Глаза Маурисиу нервно забегали, он резко тряхнул головой, словно прогоняя от себя всплывшую в памяти ненавистную физиономию Мартино, и лишь после этого ответил, стараясь чётко выговаривать каждое слово:

—  Его интересовала земля. Мой тесть и сеньор Фарина взяли его в компаньоны, когда выкупали у нас свою прежнюю фазенду. Но ему, очевидно, этого было мало, он уговаривал мою мать продать и ту фазенду, на которой мы живём. Предлагал большие деньги, хотя мы, конечно же, не собирались её продавать. Вот поэтому он сюда и ездил!

Омеру удовлетворил его ответ, и он перешёл к следующему вопросу:

—  А не приходилось ли вам или вашим слугам встречать на фазенде посторонних людей, которые могли следить за Мартино?

—  Нет, мы опросили всех слуг сразу после убийства —  никто ничего не видел.

—  Странно!.. —  сказал Омеру. —  В Мартино стреляли средь бела дня, причём, не один раз, и никто не услышал выстрелов, не увидел убийцу.

—  Очевидно, это всё-таки был профессионал, —  удачно ввернул Маурисиу. —  Точно выбрал время и место, а потом незаметно скрылся.

—  Возможно, —  согласился Омеру. —  Хотя тут могло быть и простое везение. Ладно, разберёмся. Я надеюсь, те пастухи, что нашли труп, в какой-то мере прояснят картину убийства. Пойдёмте к ним!

—  Но здесь остался только один из тех двоих, что привезли тело убитого к нам во двор, —  сказал Маурисиу. —  Второй сразу же куда-то уехал.

—  Как? —  удивился Омеру. —  А мне говорили, что их здесь двое. И ваша мать только что это подтвердила.

—  Да, их двое, но Форро прибыл сюда позже, —  пояснил Маурисиу, —  и вряд ли он может быть вам чем-то полезен. А Зангон —  один из тех, кто обнаружил труп.

Омеру показалось это уточнение весьма существенным, и он задался целью, во что бы то ни стало выяснить, куда и почему исчез Зекинью.

Если с Франсиской и её детьми он беседовал вежливо, то с пастухами отнюдь не церемонился. Особенно после того, как выяснил, что Форро не так давно освободился из тюрьмы.

Риту, Жулию и Маурисиу он попросил выйти, чтобы они не мешали ему вести допрос в привычной для него силовой манере.

—  Признавайся, где твой дружок! —  сразу же насел он на Зангона. —  Советую не юлить и не отпираться, иначе будет хуже!

—  Но я действительно не знаю, где Зекинью, —  отвечал Зангон, а Омеру продолжал гнуть своё:

—  Тогда ответь, почему он сбежал! Это он убил Мартино? По собственной инициативе, или ему кто-то заказал убийство?

Зангон уже сто раз пожалел о том, что сам не сбежал отсюда, а послушался полусумасшедшую старуху.

—  Зекинью никого не убивал. Он вообще не способен на убийство! —  твердил Зангон. —  У него даже ружья никогда не было.

—  А у тебя было? Куда ты его спрятал?

—  И у меня не было.

—  А откуда ты знаешь, что Мартино был застрелен из ружья, а не из пистолета?

—  Да ничего я не знаю! Пистолета ни у меня, ни у Зекинью тоже никогда не было!

—  А у кого было оружие? У Форро?

—  И у меня не было, —  отвечал Форро.

—  А тебе известно, почему сбежал Зекинью и где он скрывается? —  переключился на него Омеру, ненадолго оставив в покое Зангона.

—  Он хотел найти другую работу и, наверное, нашёл, если не вернулся сюда.

—  А может, ему незачем искать работу? Он получил приличную сумму за убийство и сейчас проматывает её где-нибудь в Сан-Паулу. Или в другом месте? Отвечай! Не то я обратно упрячу тебя за решётку!

Тут Форро вспылил:

—  На каком основании? Только потому, что я однажды подрался по пьянке и отбыл за это положенный срок? Так я его уже отбыл, вы это поняли? Дважды меня за это ни один судья не отправит за решётку!

—  Ошибаешься, —  усмехнулся Омеру. —  Я имею полное право задержать тебя и твоего дружка, как подозреваемых в убийстве. И вы будете сидеть под стражей, пока не скажете мне, где скрывается Зекинью, кто нанял вас для убийства, и сколько денег вы за это получили! Ты всё понял?

—  Понял, —  мрачно произнёс Форро. —  К сожалению, в тюрьме я всякого повидал и знаю, как вы умеете выбивать признания из невиновных людей. Допустим, вы сломаете и меня, и Зангона, допустим, поймаете Зекинью и добьётесь от нас самооговора. Но на суде мы молчать не будем, скажем, что оговорили себя под пытками. И что вы тогда будете делать? Может, у вас есть свидетели преступления, или ружьё, из которого был убит тот бедняга, или хотя бы пули? У вас же нет никаких улик!

Омеру победоносно рассмеялся:

—  Ну вот ты и выдал себя с головой! Как видишь, мне даже не понадобилось прибегать к пыткам. Кстати, я никогда не применяю насилия в своей практике. Просто побеседую немного с подследственным, и он сам мне всё расскажет. Итак, откуда тебе известно, что у нас нет ни свидетелей, ни орудия убийства, ни пуль?

—  А я ничего не знал. Так, брякнул наобум, чтобы выведать это у вас. Теперь вот знаю, что попал точно в цель! —  не растерялся Форро.

—  Нет, опять ошибаешься, —  возразил Омеру. —  Ты сейчас не в цель попал, а допустил серьёзнейшую промашку. Сообщил то, о чём мог знать только убийца: что в Мартино стреляли из ружья, что выстрелов было несколько и все пули прошли навылет, что оружием и пулями следствие не располагает. Из этого я могу заключить, что, убив Мартино, ты аккуратно собрал все пули и спрятал их вместе с ружьём. Теперь тебе осталось только указать это место!

—  О том, что выстрелов было несколько, знают все, кто видел тело убитого, —  подал голос Зангон. —  Мы с Зекинью сразу это поняли, когда нашли тело. Оно было прострелено в нескольких местах.

—  Допустим, —  согласно кивнул Омеру. —  А как насчёт всего остального? Ты же не станешь утверждать, что твой дружок Форро —  ясновидящий?

—  Насчёт остального я тоже вам скажу! —  завёлся Зангон. —  Чтобы знать всё то, что вы перечислили, не обязательно быть убийцей. Для этого достаточно быть свидетелем, например.

—  Так, уже теплее! —  радостно воскликнул Омеру. —  Значит, ты и Форро —  всего лишь свидетели преступления, поэтому и не стали скрываться. А убийца —  Зекинью. Верно?

—  Нет, не верно. Зекинью никого не убивал, а мы не видели, кто стрелял в этого Мартино!

—  Откуда же тогда такая осведомлённость?

—  Но мы же были на месте преступления и многое там поняли, —  сказал Форро, допустив очередную проговорку, за которую тотчас же ухватился Омеру:

—  Мы? Ты сказал: «Мы»? Значит, ты тоже там был?

—  Ну, был... Только не в момент убийства, а после, когда ребята уже увезли тело. Увидел кровавый след на земле, огляделся вокруг, заметил пролом в крыше амбара, подумал, что стреляли как раз оттуда... А потом этот кровавый след привел меня сюда, на фазенду. Тут я встретил своих приятелей, и они сказали, что действительно нашли убитого человека...

Поскольку Форро разговорился, то и Омеру сменил тактику.

—  Вот теперь я вам поверил, —  сказал он вполне дружелюбно. —  Мне только одно неясно: почему вы сразу этого не рассказали? Чего вы боитесь? За вами есть какой-нибудь грешок? Почему не захотели помочь следствию? Не потому ли, что пытались выгородить своего дружка Зекинью?

—  Да нет же! —  с досадой ответил Зангон. —  Зекинью абсолютно чист, у него никогда не было оружия. И на нас нет никакой вины!

—  А чего ж вы всё-таки испугались?

—  Мы не испугались. Просто вы на нас попёрли сразу —  вместо того, чтобы поговорить по-человечески, —  высказал свои претензии Зангон.

—  Это не поздно сделать и сейчас, —  сказал Омеру. —  Где будете давать показания —  здесь или в полиции?

—  Но мы же вам уже всё рассказали! А вы опять тащите нас в полицию? —  возмутился Форро.

—  Мой многолетний опыт подсказывает мне, что вы наверняка упустили какие-то важные подробности, —  хитровато усмехнулся Омеру. —  Вам нужно сосредоточиться и всё вспомнить. А это лучше всего сделать в полиции. Вы готовы поехать туда со мной и помочь следствию?

—  Нет, в полицию я не хочу ехать, —  сказал Форро. —  Туда только попади —  потом не выпутаешься! Сам не заметишь, как окажешься за решёткой!

—  Но вы же оба являетесь косвенными свидетелями, —  пояснил Омеру. —  Я обязан официально зафиксировать ваши показания.

—  А почему это нельзя сделать здесь? —  спросил Зангон. —  Вы же сказали, что доверяете нам!

—  Это была уловка, —  ответил ему вместо следователя Форро. —  Я знаю, как они умеют даже косвенных свидетелей превращать в обвиняемых!

—  Мы можем и не ехать в полицию, если вы всё, без утайки, расскажете мне здесь, —  вновь подсластил пилюлю Омеру, и на сей раз добился-таки желаемого результата: Зангон прекратил сопротивление, бросив приятелю:

—  Отдай ты ему эти чёртовы пули, иначе он от нас не отстанет, и мы точно окажемся за решеткой!

«Вот это сюрприз! Пули!» —  внутренне возликовал Омеру, но внешне остался невозмутим, ожидая, что ответит Форро.

А тот уже и сам рассудил, что незачем ему отвечать за чужое преступление и покрывать убийцу, даже если им окажется хозяин фазенды. Возвращаться обратно за решётку у Форро не было желания, и он сказал следователю:

—  Да, я отдам вам те пули, что собрал на месте преступления. А оружие, из которого они были выпущены, вы уж ищите сами!

 

Глава 22

Против ожиданий Силвии, её вступление в новую, самостоятельную жизнь оказалось гораздо труднее, чем она предполагала. Прежде ей казалось, что самое главное —  это в буквальном смысле встать на ноги и сделать первый шаг без посторонней помощи, а дальше всё пойдёт само собой.

На первых порах именно так всё и происходило. Избавившись от инвалидной коляски, Силвия почувствовала в себе такую мощную энергию и жажду деятельности, что ей всё было нипочём. Она истосковалась по жизни, из которой выпала на долгие годы, и теперь смело ринулась в открывшееся пространство, не размышляя о том, какие препятствия могут ждать её на этом, по сути, неведомом пути. Ведь никогда прежде она не взваливала на себя такой ответственности —  в том числе и за собственную жизнь. Рядом всегда находились близкие надёжные люди, чьей поддержкой она пользовалась и чью заботу о ней воспринимала как нечто естественное, само собой разумеющееся. Мать, отец, потом муж... Все они ограждали Силвию от житейских хлопот, она никогда не вникала в проблемы быта и семейного бизнеса, которым, умело, управлял отец.

С детства она постоянно слышала в доме разговоры о фабрике, но избегала их, они казались ей скучными, хотя отец и пытался привить дочери интерес к ткацкому делу, которое она должна была продолжить как единственная наследница.

Возможно, Силвия со временем и втянулась бы в проблемы ткацкого производства, если бы не вышла замуж совсем молоденькой девушкой.

Умберту она полюбила страстно, до самозабвения, и он тоже души в ней не чаял. Отец, видя, что Силвия счастлива в браке, успокоился и сделал ставку на зятя как продолжателя семейного бизнеса.

Умберту схватывал всё на лету, быстро вошёл в курс дела и легко заменил тестя на его посту, когда тот внезапно заболел и вскоре умер.

За смертью отца последовала целая череда несчастий, круто изменивших жизнь Силвии и Умберту. Сначала умерла мать Силвии, а потом случилась та роковая автокатастрофа. Силвии тогда чудом удалось выжить, но она оказалась прикованной к инвалидному креслу и на любовь Умберту могла отвечать только платонически. А он, продолжая любить Силвию, со временем стал искать женщин на стороне —  для удовлетворения своих сексуальных потребностей.

Силвия безмерно страдала от этого, но не упрекала Умберту, понимая, что он поступает так от безысходности той ситуации, в которой они оба оказались. Главное, что он любил её, и Силвия это чувствовала.

Но и такое, компромиссное, положение не могло сохраняться долго. Постепенно Умберту вошёл во вкус любовных интрижек, у него появилось порочное стремление наращивать число одержанных им побед над неискушёнными женскими сердцами. Поскольку управление фабрикой отнимало у него много времени и энергии, то он облегчил своё положение тем, что стал соблазнять молодых красивых ткачих, наивно веривших его любовным признаниям и без малейшего сомнения отдававших ему не только тело, но и душу.

Потом Умберту приходилось увольнять их с фабрики, чтобы они не докучали ему своей навязчивой любовью. Это были неприятные моменты, но Умберту рассматривал их как неизбежные издержки любого удовольствия, за которое всегда нужно расплачиваться —  в большей или меньшей мере.

С соблазнёнными им девушками он предпочитал расплачиваться по минимуму: увольнял их безжалостно, давая лишь небольшое выходное пособие. Не щадил даже тех, кто вместе с этим жалким пособием уносил под сердцем ещё и ребёнка, зачатого, разумеется, от Умберту. Разговор с такими женщинами у него был коротким:

—  Я ведь тебя не насиловал, —  говорил он. —  Ты сама проходу мне не давала, соблазняла меня, тащила в постель. Теперь так же, самостоятельно, разбирайся и со своими трудностями!

Эти скандальные истории, следовавшие одна за другой, не могли благотворно сказаться и на отношениях Умберту с женой. Любовь, которую он прежде испытывал к Силвии, постепенно трансформировалась в жалость и сочувствие к ней. Внешне он был таким же нежным и ласковым с Силвией, говорил, что любит её, неустанно внушал ей надежду на выздоровление. Но Силвия чутко уловила перемену, произошедшую с мужем. А когда она, тайно собрав необходимые сведения, увидела истинный масштаб его любовных похождений, у неё всё оборвалось внутри.

—  Неужели он способен на такую низость и жестокость?! —  говорила она Паулу, своему верному помощнику, который в течение многих лет был для неё и секретарём, и нянькой, и сиделкой. —  Всё это время я жила с человеком, которого совсем не знала! Это чуждый мне человек! Я не смогу с ним жить! Я вообще теперь не смогу жить на свете, потому, что не вижу в этом никакого смысла!..

Её отчаяние было так велико, что она и впрямь попыталась покончить с собой, но Паулу подоспел вовремя и вырвал её из лап смерти.

После этого Силвия тоже разительно изменилась. Выбрав для себя жизнь, она внутренне отмежевалась от мужа, но говорить ему об этом не стала.

Любовь, как известно, не умирает в одночасье. И Силвия продолжала любить мужа, несмотря на то, что осуждала и даже презирала его за разврат и жестокость, которую он проявлял к невинным фабричным девушкам. Тайком от Умберту она стала помогать им материально, особенно поддерживая тех, кто растил его внебрачных детей. Тем самым Силвия старалась хоть отчасти загладить вину мужа, которой не находила оправдания.

О самоубийстве она больше не помышляла. Наоборот, после той неудачной попытки свести счёты с жизнью в Силвии укрепилась воля к выздоровлению. Никогда прежде она не разрабатывала с таким усердием свои мышцы и суставы, ослабевшие и усохшие за время её длительной неподвижности. Превозмогая боль, изнуряла себя лечебной гимнастикой, страстно желая вернуть не только здоровье, но и любовь мужа.

Сколько раз она представляла, как встанет однажды перед ним —  красивая, статная, горделиво пройдётся по комнате, и он со стыдом обнаружит, насколько был слеп и бездушен, упиваясь развратом и не ценя того сокровища, которое все эти годы находилось рядом с ним —  только протяни руку!

«Вот увидишь, мы с тобой ещё станцуем вальс!» —  говорил ей Умберту, и она продолжала мечтать об этом дне, собираясь взять реванш за все обиды и унижения, которые ей доводилось терпеть из-за своей неподвижности и циничной распущенности мужа.

Но так продолжалось лишь до той поры, пока в жизни Умберту не появилась Нина. Силвия сразу поняла по его изменившемуся поведению, что на сей раз он влюбился в кого-то по-настоящему, и это предательство, ей оказалось пережить гораздо труднее, чем все его многочисленные связи с ткачихами. Те девушки были нужны ему лишь для услаждения плоти, а Нину он хотел взять в жёны и бросить ради неё Силвию. Этого она не могла простить Умберту!

К счастью, именно тогда у неё появились первые признаки выздоровления, и она с ещё большим рвением стала заниматься лечебной гимнастикой.

А когда выяснилось, что в лице Нины Силвия обрела не соперницу, а союзницу, —  её силы словно удесятерились. Теперь она окончательно поверила в то, что однажды встанет на ноги и выбросит прочь инвалидную коляску. Страх перед будущим исчез, оно больше не пугало Силвию, а наоборот, привлекало её, манило.

Ей захотелось почувствовать себя полностью свободной, не зависящей ни от инвалидного кресла, ни от развратника-мужа.

И это желание было настолько сильным, что Силвия без сожаления отважилась на разрыв с некогда любимым мужем.

Но вычеркнув Умберту из своей жизни, она должна была убрать его и с фабрики, а для этого ей нужно было самой встать во главе семейного бизнеса. Сделать это Силвия решилась не сразу, и тут ей очень помогла Нина.

Умберту же, как ни странно, принял её условия без особого сопротивления: ушёл из дома, оставил фабрику. Силвия даже мысленно поблагодарила его за это. Он исчез из её жизни, как она сама того хотела.

Однако, получив желанную свободу, Силвия не смогла насладиться ею в полной мере, потому что сразу же столкнулась с непредвиденными трудностями.

Опыта управления фабрикой не было ни у неё, ни у Нины, и хотя они работали не щадя себя, дела у них шли не лучшим образом. Поставщики нежданно-негаданно взвинтили цены на сырьё, а договариваться с ними, как это умел делать Умберту, Силвия ещё не научилась.

В итоге ей пришлось несколько сократить производство и урезать зарплату ткачихам, что, конечно же, вызвало в их среде справедливый ропот. Нина, правда, быстро всё уладила, объяснив своим бывшим коллегам, что это лишь временные трудности и нужно просто немножко потерпеть. Но фабрика продолжала нести убытки, и Силвия заметно опечалилась.

—  Эх, если бы мой папа был жив! —  не раз говорила она Нине. —  Он бы сумел найти простой, но очень эффективный выход из этого сложного положения.

А Нина при этом думала, что отец Силвии никогда бы не допустил её, простую ткачиху, к управлению фабрикой, и был бы, вероятно, прав. Но вслух она неизменно отвечала:

—  Ничего, мы тоже справимся со всеми трудностями, надо только не падать духом и не сдаваться.

Силвия соглашалась с ней. О своём решении возглавить фабрику она не жалела, но с некоторых пор стала всё чаще вспоминать об Умберту. Где он сейчас? Как живёт, чем занимается? Вспоминает ли её добром или, наоборот, посылает ей всяческие проклятья? Возможно, он знает о сложностях, возникших на фабрике, и злорадно потирает руки, радуясь неудачам Силвии?

При этой мысли Силвия вновь и вновь собирала в кулак всю свою волю, настраиваясь на победу в борьбе с житейскими трудностями, которых, как она теперь поняла, впереди будет ещё немало.

Однажды именно в такой момент, когда Силвия, преодолев очередное препятствие, была полна решимости довести начатое дело до успешного процветания фабрики, к ней вдруг пожаловал Умберту.

Он был непривычно робок, смотрел на неё виновато и просил только об одном —  чтобы она его выслушала и простила.

—  Я не держу на тебя зла, —  ответила ему Силвия, —  а всё, что ты можешь сказать, мне давно известно.

—  Нет, ты не всё знаешь, я всегда любил тебя!

—  Всегда? —  засмеялась Силвия. —  Даже когда увивался за Ниной?

—  Я был в неё влюблён, —  признался Умберту. —  Но теперь ничего кроме ненависти к ней не испытываю. Он вползла в наш дом как змея и разрушила его!

—  Ты сам всё разрушил, —  сказала Силвия. —  И не надо валить с больной головы на здоровую. Нина помогает мне заново обрести себя, и ты не смей её оскорблять, я этого не потерплю!

—  Ну что ж, значит, ещё не настала пора для прощения, —  вздохнул Умберту. —  И всё равно я не жалею, что сегодня пришёл к тебе и сказал о своей любви. Когда-нибудь и тебе станет ясно, что ты любишь меня и не хочешь со мной разлучаться.

Он ушёл от Силвии, понурив голову, однако на следующий день появился на фабрике и, войдя в кабинет Нины, спросил язвительно:

—  Как идут дела? Надеюсь, успешно? Скоро отберёшь у Силвии фабрику и поделишь её со своими подружками ткачихами?

—  Если вы пришли сюда только затем, чтобы досадить мне, то я попрошу вас покинуть кабинет, —  строго сказала Нина. —  У меня много работы.

—  А ты, похоже, и вправду чувствуешь себя здесь хозяйкой! Вон как заговорила! —  восхищённо помотал головой Умберту. —  Ну конечно, ты теперь имеешь право на подобный тон: опутала мою жену, достигла того, чего хотела! Но я бы посоветовал тебе не зарываться. Твоя эйфория скоро пройдёт, а проблемы на фабрике будут только множиться. Вот тогда мы и поговорим ещё раз!

Нина уловила в словах Умберту скрытую угрозу, но не придала ей особого значения. У неё и без того было достаточно хлопот.

В эйфории, о которой говорил Умберту, Нина никогда не пребывала. В отличие от Силвии, она с самого начала знала, что ей предстоит нелёгкая жизнь. Её одолевали сомнения: сможет ли она освоить все премудрости управления фабрикой, не имея соответствующего образования? Оказаться не способной к учёбе и подвести Силвию она боялась больше всего, однако этого не случилось. Зато возникли другие проблемы, чисто экономического свойства, и, пока Ника вместе с Силвией пыталась их разрешить, обнаружилась ещё одна, может быть, самая неприятная проблема.

Впервые Нина столкнулась с ней, когда ткачихи —  одна за другой —  стали уговаривать её повысить им зарплату. Подходили они поодиночке, так, чтобы не видели остальные, и каждая чуть ли, не шёпотом говорила Нине:

—  Мы же с тобой подруги! Прибавь мне, сколько сможешь, по-свойски! Ты же теперь начальница, для тебя это несложно...

Принимая предложение Силвии, Нина и сама рассчитывала, что сможет беспрепятственно и неуклонно повышать доходы ткачих, но на деле ей пришлось столкнуться с неразрешимым противоречием. Прежде она думала, что всё зависит только от хозяев, которые жадничают, не желая делиться прибылью с рабочими. А теперь, когда ей самой пришлось учитывать все расходы на производство и заботиться о том, чтобы оно было прибыльным, а не убыточным, она поняла, что кроме классовой борьбы —  существуют ещё и непреложные экономические законы. Но как сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы, она пока не знала, и поэтому вместе с Силвией вынужденно пошла на непопулярную меру: уменьшение зарплаты ткачих —  вместо обещанного повышения.

—  Поймите, это всего лишь временная мера, —  поясняла она своим недовольным подругам, рядом с которыми ещё недавно работала за ткацким станком. —  Мы пошли на неё, потому что резко подорожало сырьё. Нам даже пришлось сократить производство, но Силвия ведь никого из вас не уволила! Какое-то время вы будете получать чуть меньше, чем прежде, но зато у всех будет работа! Мы решили сохранить наш коллектив, и я надеюсь, что вместе нам будет легче пережить трудности. А как только дела пойдут успешнее —  зарплату вам сразу же повысят, за это я отвечаю!

Ткачихи слушали её с недоверием, печально покачивая головами и перешёптываясь между собой о том, что Нина, став начальницей, возгордилась и предала их интересы.

Нина же, понимая их настроения, огорчалась и с жаром говорила Жозе Мануэлу:

—  Я докажу им, что они зря обо мне так плохо думают! Буду работать дни и ночи, двадцать четыре часа в сутки, но добьюсь повышения рентабельности! И тогда сразу же мы повысим зарплату всем ткачихам, Силвия мне это обещала, а я ей верю!

—  Ты мне тоже кое-что обещала, —  сказал ей однажды Жозе Мануэл. —  Говорила, что подучишься там немного и уедешь вместе со мной в Рио. А теперь что я слышу? Ты собираешься работать на фабрике, пока не добьёшься её процветания! И когда же это случится, по-твоему? Через год? Через два? И всё это время мы не будем с тобой видеться, поскольку ты намерена проводить там двадцать четыре часа в сутки!

Нине показался оскорбительным тон, в котором с ней говорил Жозе Мануэл, и она прямо ему об этом сказала:

—  Я открыла тебе свою душу, а ты в неё наплевал!

—  Нина, не утрируй и не преувеличивай сказанного мной, —  с досадой произнёс он. —  Ты поделилась со мной своими проблемами, а я всего лишь напомнил тебе о своих.

—  Вот сейчас ты выразился точно: у каждого из нас свои, отдельные, проблемы! —  тотчас же подхватила она. —  И я зря затеяла с тобой этот разговор: нам не понять друг друга!

Она резко повернулась и быстро пошла к своей квартире.

—  Нет, постой! —  догнал её Жозе Мануэл. —  Давай уж доведём этот разговор до конца и попытаемся найти точки соприкосновения. Нам нельзя ссориться, ведь мы же любим друг друга!

—  Иногда я в этом сильно сомневаюсь, —  проворчала Нина.

—  Ты говоришь о себе?

—  Не только!

—  Во мне ты можешь не сомневаться. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы поскорее сыграли свадьбу.

—  Это понятно, —  скептически улыбнулась Нина, —  ты скоро получишь диплом, и тебе не терпится уехать в Рио!

—  Но я хочу уехать туда вместе с тобой!

—  И это я поняла. Ты думаешь только о себе и не хочешь считаться с моими интересами!

—  А в чём заключаются твои интересы? Ты стремишься, во что бы то ни стало, заслужить уважение ткачих и Силвии. Даже ценой нашей любви!

—  Я ни перед кем не выслуживаюсь, —  обиделась Нина. —  Просто у меня есть чувство ответственности перед теми, кто в меня верит!

—  Я тоже в тебя верю, —  попытался пошутить Жозе Мануэл. —  Ты, как человек ответственный, должна сдержать слово и выйти за меня замуж. Давай поженимся в ближайшее воскресенье!

Он надеялся, что Нина хотя бы поддержит его шутку, но она неожиданно вспылила:

—  Ничего я тебе не должна! Замужество —  это дело добровольное. Хочу —  выхожу замуж, а не хочу —  не выхожу.

—  Ах, вот как?! —  тоже завёлся Жозе Мануэл. —  И долго ты будешь так водить меня за нос?

—  Я не вожу тебя за нос, я думаю...

—  Очень хорошо! Я даю тебе на раздумья одну минуту. И, если ты сейчас не ответишь мне согласием, я уйду навсегда. Моё терпение лопнуло.

—  Это что, ультиматум? —  опешила Нина.

—  Понимай, как хочешь. Я расцениваю это как ещё одно, последнее, предложение руки и сердца.

—  В таком виде я его не принимаю! —  отрезала Нина.

—  Ну, тогда прощай! —  сказал Жозе Мануэл и стремительно пошёл прочь.

Оставшись одна, Нина сразу же и пожалела о том, что была излишне резкой в разговоре с Жозе Мануэлом. Он ведь не хотел её обидеть. И понять его можно. Ему надоела эта неопределённость. Скоро он получит диплом, дома его ждёт мать, ждут пекарни, которыми надо заниматься, так почему он должен заботиться ещё и о чужой ткацкой фабрике! Это Нина прикипела к ней всем сердцем, но разве фабрика ей дороже, чем Жозе Мануэл? Нет, конечно. Однако сейчас она дала понять ему, что фабрика для неё важнее. Сама виновата... Неужели он и вправду ушёл навсегда?.. Неужели больше никогда не заговорит с ней о свадьбе?..

Домой Нина пришла в ужасном настроении. Мадалена, едва взглянув на неё, стала ворчать:

—  Ты изведёшь себя на этой проклятой фабрике! Разве можно так работать? На тебя же страшно смотреть —  пришла домой как побитая собака! Что, опять какие-то неприятности? Станки ломаются? Ткачихи бунтуют?

—  Мама, прошу тебя: оставь меня в покое, —  взмолилась Нина. —  Это всё, что мне сейчас нужно.

—  Тебе нужно послать ко всем чертям эту фабрику и выйти замуж за Жозе Мануэла!

—  Мама, не сыпь мне соль на рану! —  простонала Нина. —  Свадьбы не будет.

Услышав такое, Мадалена даже уронила тарелку, которую держала в руках.

—  Как это не будет? —  спросила она упавшим голосом. —  Ты в своём уме?

—  Не бойся, мама, я не сошла с ума, —  сказала Нина. —  Просто замужество для меня —  не главное в жизни.

У Мадалены от возмущения перехватило дыхание. Она беспомощно опустилась на стул, держась рукой за сердце. Потом, немного продышавшись, заговорила:

—  Нина, ты не можешь отказать ему. Ты же с ним спала!

—  А почему ты думаешь, что это я ему отказала, а не он мне?

—  Потому что я обоих вас хорошо знаю. Жозе Мануэл тебя любит, а ты морочишь ему голову!

—  Примерно, то же самое и он мне сказал, —  горько усмехнулась Нина.

—  А ты ожидала услышать что-нибудь другое? —  перешла в наступление Мадалена, оправившись от шока. —  Будь на месте Жозе Мануэла кто-нибудь другой, он бы уже давно тебя бросил! Ведь ты же из него верёвки вьёшь! У этого парня ангельское терпение, но когда-нибудь и оно кончится, помяни моё слово!

«Уже кончилось», —  мысленно произнесла Нина, но вслух этого не высказала, не желая огорчать мать и боясь спугнуть слабую надежду на возможное примирение с Жозе Мануэлом.

А он, промаявшись без сна всю ночь, так и не решил, стоит ли ему ещё раз подойти к Нине, рискуя получить очередной отказ, или нужно запастись терпением и подождать —  авось, она сама сделает первый шаг к примирению, и тогда у него будет больше шансов добиться от неё согласия на их брак.

Чутьё подсказывало ему, что спешить не следует, лучше всё-таки выдержать хоть небольшую паузу. Но сделать это очень трудно!

И, боясь поддаться искушению, Жозе Мануэл решил вообще уйти куда-нибудь из дома, чтобы не видеть Нину и быть от неё подальше.

С этой целью он и отправился в пансион Мариузы, надеясь заодно получить какой-нибудь дельный совет от Маркуса. Но тот сам накануне попал в сложную ситуацию, о чём сразу же, и сообщил Жозе Мануэлу:

—  Представляешь, вчера впервые пошёл с Эулалией в кинотеатр, и что же? Вдруг вижу, что сзади нас пристроились... кто бы ты думал?

—  Её родители? —  предположил Жозе Мануэл.

—  Нет, хуже! Это были Жустини и Малу! Причём, это не было случайностью. Я уверен, они вели меня от самого пансиона и выследили!

—  Это рано или поздно должно было случиться, —  мрачно произнёс Жозе Мануэл. —  Если не можешь выбрать одну из двух, непременно жди скандала.

—  Слава богу, у Жустини достало ума не устроить скандал прямо в кинотеатре, —  облегчённо вздохнул Маркус. —  Эулалия ничего не заметила, а я в течение всего фильма сидел как на иголках. Теперь мне волей-неволей придётся объясняться с Жустини.

—  Давно пора, —  поощрил его Жозе Мануэл. —  Если ты влюбился в Эулалию, то наберись духу и порви, наконец, с Жустини.

—  Эх, тут не всё так просто, —  покачал головой Маркус. —  Ты же знаешь, с каких пор у нас всё это продолжается... Ещё мой покойный отец пытался пресечь нашу связь. Дал Жустини денег, на которые она выкупила тот публичный дом и стала его хозяйкой. Отец надеялся, таким образом, от неё откупиться, и Жустини сдержала слово —  прогнала меня. Но я сам тогда не мог без неё жить...

—  А сейчас можешь?

—  В общем-то, могу. Но я в себе до конца не уверен, —  признался Маркус. —  Это ты у нас счастливчик: влюбился в Нину сразу и на всю жизнь! Я тебя хорошо знаю, ты однолюб!

—  Да, без Нины я не представляю своей жизни, —  подтвердил Жозе Мануэл. —  Но вчера мы серьёзно поссорились. Я предъявил ей ультиматум: или мы женимся в воскресенье, или —  я ухожу навсегда.

—  И что, ты ушёл? —  засмеялся Маркус. —  Молодец! Не ожидал от тебя такого решительного поступка! Ты только продержись пару дней и увидишь, какой сговорчивой станет твоя Нина.

—  Ты так думаешь? —  с надеждой спросил Жозе Мануэл.

—  Я в этом уверен! —  ответил Маркус.

—  Спасибо, друг, —  растрогался Жозе Мануэл. —  Я надеюсь, у тебя тоже всё уладится. По-моему, ты влюбился в Эулалию, и Жустини не станет препятствовать твоему счастью. Если ты до сих пор на ней не женился, значит, не очень-то и любил её.

—  Возможно, —  пожал плечами Маркус. —  Зато она меня любит, это я знаю точно.

И он был прав, а вот Жозе Мануэл ошибался, полагая, что Жустини беспрепятственно отпустит Маркуса к другой женщине. Она ведь неспроста устроила ту слежку! Они с Малу тайком сопровождали интересующую их парочку от кинотеатра до самого дома Эулалии, чтобы выяснить, где она живёт. И, когда возвращались обратно, Жустини сказала:

—  Теперь, эта красотка узнает, что я существую на свете!

—  И что ты из этого будешь иметь? —  спросила Малу.

—  Его! Моего Маркуса! —  ответила Жустини.

 

Глава 23

Швейная фабрика Эзекиела стремительно набирала обороты, выдавая модную одежду, изготовленную по французским лекалам, и перед Тони теперь остро встала проблема сбыта. Одного магазина тестя для этого явно не хватало, надо было искать новые точки сбыта.

Каждый день Тони разъезжал по городу, предлагая различным магазинам лучшие образцы своей продукции, но дело у него подвигалось туго. Во-первых, он был неопытен и не умел ещё договариваться с владельцами магазинов, которые всячески старались сбить закупочные цены, чтобы потом продать эту одежду подороже, с выгодой для себя. А во-вторых, Тони занимался этим отнюдь не целый день, проводя большую часть времени в пансионе, где жила Мария.

Эзекиел об этом, разумеется, не знал и объяснял не слишком успешную работу зятя его неопытностью. Но по мере того, как возрастала угроза затоваривания, росло и беспокойство Эзекиела о судьбе своего нового бизнеса.

—  Мы угрохали кучу денег на создание этой фабрики, а отдачи пока не получили, —  делился он своими проблемами с Ципорой. —  Выручка от продаж поступает медленно, запасы тканей иссякают, их всё время нужно пополнять... Прямо голова кругом идёт!

—  Ничего, я знаю твою голову, она покружится, покружится, и обязательно что-нибудь придумает! —  подбадривала его Ципора.

—  Да, придётся мне самому заняться сбытом, на зятя тут полагаться не стоит, —  пришёл к выводу Эзекиел.

И уже на следующий день он сумел заключить выгодную сделку с Жонатаном, который согласился скупать у него готовую одежду оптом, по достаточно высокой цене, да ещё и с предоплатой!

Тони, с одной стороны, порадовался этому, а с другой —  огорчился, потому что теперь ему опять стало труднее отлучаться с работы для того, чтобы увидеться с Марией.

А тут ещё и Камилия постоянно рвалась в гости в Дженаро, утверждая, что очень по нему соскучилась. Тони под разными предлогами отказывался вести её к отцу, и это вызывало у неё дополнительные подозрения.

—  Ты объясни, что между вами произошло, —  требовала Камилия. —  Вы опять поссорились? Ты и сам с ним не видишься? Давай я схожу к нему и вас помирю!

Тони чувствовал, что добром это не кончится, и поэтому стал уговаривать Дженаро, чтобы тот пришёл в дом Эзекиела и развеял подозрения Камилии. Но Дженаро упёрся:

—  Я плохой конспиратор, могу нечаянно проговориться, как, например, сегодня играл с внуком и что он мне сказал.

—  А ты постарайся быть внимательным, тем более, что Камилия не будет расспрашивать тебя о внуке и о Марии, поскольку не знает, что они живут здесь, рядом с тобой.

—  Нет, —  упрямо мотал головой Дженаро, —  не упрашивай. Женщины —  народ хитрый, коварный. Если твоя Камилия что-то заподозрила, то она не станет задавать прямые вопросы, а выведает всё необходимое с помощью наводящих. Например, спросит, давно ли мы с тобой виделись, и я скажу, допустим, позавчера. А она вспомнит, что как раз в этот день было воскресенье, и ты никуда из дома не отлучался.

—  Ничего страшного, Камилия спишет это на твой старческий склероз, —  продолжал настаивать Тони, но отец так и не захотел прийти ему на выручку.

Огорчённый этим обстоятельством, Тони решил хоть в чём-то потрафить Камилии, поэтому, однажды взял её с собой на фабрику, где ей всё очень понравилось.

Вернувшись домой, она долго рассказывала Ципоре, какие там стоят швейные машины, какие работают портнихи.

—  Их всего пятеро, они шьют женскую одежду, а на брюках специализируются мужчины, —  докладывала она. —  Правда, среди тех пятерых я увидела Эулалию —  ту испанку, что когда-то была влюблена в Тони.

—  Господи! За что же мне такое наказание? —  воздела руки к небу Ципора. —  Вразуми мою несчастную дочь, которая везде находит повод для ревности!

—  Нет, мама, я вовсе не ревную, —  стала оправдываться Камилия. —  Наоборот, я поняла, что была несправедлива к Тони. Это же всё надо было организовать, закупить и наладить! Я видела, как он там работает —  у него нет свободной минуты!

—  Ну, слава богу! —  облегчённо вздохнула Ципора. —  Может, хоть теперь ты не станешь увязываться за ним на фабрику. Или всё же будешь бегать туда из-за этой испанки?

—  Нет, испанка меня не беспокоит, она там под надёжным присмотром! —  улыбнулась Камилия. —  Вместе с ней работают её мать и отец, а они, похоже, люди строгие и не допустят никакого флирта между ней и Тони.

Ципора изумлённо покачала головой:

—  И всё-то ты успела рассмотреть!

—  Мама, я же люблю Тони, поэтому меня интересует всё, что может иметь к нему отношение! Я и на фабрике хотела бы работать вовсе не из ревности, а потому, что этим занимается Тони, Но скорее всего, работать мне там не придётся...

—  Почему? Тони же говорил, что ты бы могла заняться бухгалтерией, —  напомнила дочери Ципора.

Камилия, загадочно улыбнувшись, погладила свой аккуратный животик и смущённо произнесла:

—  Это ещё не точно, я пока не уверена...

—  Ты опять беременна?! —  радостно воскликнула Ципора.

—  Да, кажется, беременна, —  подтвердила Камилия.

—  И ты скрывала это от матери? —  укорила её обиженная Ципора.

—  Я боялась спугнуть... Хотела сама убедиться... —  сказала в своё оправдание Камилия.

—  А Тони уже знает об этом?

—  Нет, я ему тоже ничего пока не говорила. И ты, пожалуйста, не говори, ладно? —  попросила Камилия.

Ципора не поняла, к чему такая скрытность:

—  Если бы я забеременела, то сразу бы сказала моему Эзекиелу. А ты какая-то странная, не спешишь порадовать своего мужа.

—  Я хочу подождать ещё несколько дней, чтобы окончательно в этом убедиться, —  пояснила Камилия. —  И тогда уже его порадую. Непременно порадую, можешь не сомневаться.

—  А отцу твоему я хотя бы могу сказать по секрету? —  спросила Ципора. —  Мне будет очень трудно скрывать от него такую счастливую новость.

—  Ну ладно, папе скажи, —  великодушно разрешила Камилия.

—  Представляю, как он будет счастлив! —  расплылась в улыбке Ципора.

—  А уж как будет счастлив Тони!.. —  подхватила Камилия. —  Он сегодня утром сказал, что любит меня. И будет любить ещё больше, когда у нас родится ребёнок, я в этом уверена!

А между тем Тони, не догадывавшийся, какой сюрприз готовит ему жена, ухитрялся всё же выкраивать время для свиданий с Марией и сыном, к которому он пока ещё так и не привязался.

Марию это уже начинало всерьёз беспокоить. Она даже подумала, что препятствием на пути сближения Тони с сыном может быть имя мальчика. Это для неё он —  единственный на свете, горячо любимый сыночек Мартинью, а для Тони, вполне вероятно, —  всего лишь носитель имени её бывшего мужа-фашиста. Когда-то Мария и сама горько плакала оттого, что её ребёнок будет всю жизнь носить ненавистное имя Мартино, однако изменить ничего не могла, потому, что такова была воля Мартино-старшего. Это условие он поставил отцу Марии, соглашаясь взять её в жёны с чужим ребёнком, и, конечно же, она в такой ситуации не имела права голоса.

А потом, со временем, она привыкла к имени Мартинью и перестала ассоциировать его с именем нелюбимого мужа. «Может, и с Тони произойдёт то же самое, —  утешала она себя. —  Мало ли на свете других, хороших, людей, которых зовут, как моего сына —  Мартино!»

Марии было невдомёк, что все её беспокойство по этому поводу абсолютно беспочвенно. Тони вовсе не задумывался о том, как зовут его сына. Мартинью, и Мартинью —  не всё ли равно? Главное, что этот ребёнок существует и с ним надо считаться, поскольку он создаёт дополнительные проблемы. Если бы Мария была одна, без ребёнка, с ней было бы проще встречаться. Тони и так с трудом урывает время для этих встреч, а его ещё приходится тратить и на общение с малышом!..

Тони приходил в пансион ненадолго, и на общение с отцом ему тоже не хватало времени, однако Дженаро всё же успевал задавать сыну один и тот же вопрос:

—  Ну что, ты ещё ничего не решил?

—  Это не так просто, папа, —  неизменно отвечал Тони.

Однажды Дженаро это сильно рассердило, и он принялся гневно отчитывать Тони:

—  Ты ходишь сюда только из-за Марии, сын тебя не интересует, я же вижу! Это обыкновенное распутство! Прибежал, получил удовольствие, и больше тебе ничего не нужно. Опять можно идти к жене, с которой ты венчался аж два раза, а значит, и грех на тебе лежит двойной.

—  Я с ней не венчался, —  сказал Тони. —  Католическая свадьба была всего лишь мистификацией, роль священника исполнил знакомый актёр сеньора Агостино, а свадьба по иудейскому обряду не предполагает никакого венчания. Так что фактически я женился на Камилии всего лишь один раз, да при этом ещё и ухитрился не принять иудейской веры!

—  Ну, ты и прохвост! —  изумлённо покачал головой Дженаро. —  Я не предполагал, что ты на такое способен. Ведь ты же родную мать обманывал, когда писал ей в письме про свадьбу!

—  Я тогда и сам не знал, как всё было на самом деле. Сеньор Агостино сказал мне об этом лишь перед своим отъездом из Бразилии.

—  А Камилии это известно?

—  Нет. Зачем её огорчать? Пусть она остается в неведении.

Этот разговор случайно подслушала Изабела и, конечно же, передала его содержание Марии.

—  Ты понимаешь, что в этом случае твои шансы на воссоединение с Тони резко возрастают? —  радовалась она. —  Ему даже не надо разводиться! В церкви он с ней не венчался, а иудейства не принял! Так что его брак с этой еврейкой вообще можно считать недействительным!

Изабела надеялась порадовать Марию, а та, наоборот, расстроилась до слёз:

—  Значит, он её на самом деле любит, а брак, семья —  это всего лишь отговорка! —  плакала несчастная Мария.

—  Он любит тебя, это же очевидно всем! —  возражала Изабела.

—  Нет, её он любит гораздо сильнее, чем меня, —  стояла на своём Мария, и переубедить её было невозможно. —  Что же в ней такого притягательного? Чем она его околдовала? Я хочу на неё посмотреть!

С той поры Марией овладела маниакальная идея, во что бы то ни стало, повидать Камилию.

Она даже отважилась попросить Мариузу, чтобы та выведала у Дженаро адрес Тони.

—  Зачем тебе это нужно? Что ты задумала? —  испугалась Мариуза.

—  Я пойду туда под каким-нибудь благовидным предлогом и просто посмотрю на неё. Она не узнает, кто я такая, обещаю вам!

—  Не надо мне твоих обещаний. Ты задумала дурное и опасное дело. Я не стану ничего выпытывать у сеньора Дженаро! —  наотрез отказалась Мариуза.

Но Марию это не остановило. Когда Маркус представил её Жозе Мануэлу, и они разговорились, Мария спросила у него о Камилии:

—  Какая она? Просто красивая, или в ней есть ещё что-то особенное, чем она удерживает возле себя Тони?

Жозе Мануэлу было трудно ответить на тот вопрос. Он сказал, что Камилия красивая, добрая и —  самое главное —  она очень любит Тони.

Марию это озадачило:

—  Неужели она любит его сильнее, чем мы вдвоём с сыном? —  задала она риторический вопрос. —  Вы знаете, Мартинью сразу признал в Тони отца и полюбил его!

—  Он и похож на Тони, —  заметил Жозе Мануэл. —  Очень симпатичный мальчик!

—  А вы бывали у Тони дома? —  вновь свернула на интересующую её тему Мария. —  Мне хотелось бы увидеть, как он там живёт.

—  Нет, не бывал, я даже толком не знаю, где он живёт, —  ответил Жозе Мануэл. —  Он туда переехал не так давно.

—  И вы с ним с тех пор не встречались?

—  Виделись один раз у него на работе. Нам обоим сейчас некогда ходить в гости друг к другу. Я готовлюсь к защите диплома, а он занят своей фабрикой...

Мария поняла, что выведать адрес Камилии ей ни у кого не удастся, и однажды прямо заговорила об этом с Тони:

—  Я очень хочу увидеть твою жену, хотя бы издали. Устрой мне такую встречу!

Тони её просьба одновременно испугала и возмутила.

—  Ты с ума сошла! Только этого мне не хватало! —  восклицал он, негодуя.

Мария принялась его успокаивать:

—  Я только посмотрю на неё, и всё. Ничего ей не скажу. А она и не поймёт, что я была рядом, она же меня не знает.

—  Знает! —  сказал Тони.

—  Откуда? —  изумилась Мария.

—  Она узнает тебя по статуэтке, которую когда-то разбила.

—  Ничего не понимаю. Объясни толком, какая статуэтка и как она связана со мной!

Тони пришлось подробно рассказать ей ту печальную историю, и на Марию она произвела ужасное впечатление.

—  Даже если бы та статуэтка разбилась случайно —  это считалось бы дурным предзнаменованием. А твоя жена разбила её осознанно, желая мне зла! Как же она меня ненавидит!.. И после этого ты продолжаешь с ней жить?!

Мария испытующе уставилась на Тони, и он, потупив взор, пробормотал:

—  Камилия с тех пор очень изменилась...

—  Нет, я не хочу её видеть! —  внезапно сказала Мария. —  Мне и так всё ясно: ты не уходишь от неё потому, что любишь её!

—  Нет, я люблю только тебя! —  в отчаянии простонал Тони. —  А Камилию, я просто жалею.

—  Тогда пожалей и меня, и своего сына! Мы тоже нуждаемся в твоей жалости!

Тони был не готов достойно ответить на вызов Марии —  он принялся оправдываться, говорить, что пока не может оставить Камилию, но когда-нибудь у него достанет сил на такой решительный шаг...

Мария, впервые услышав о том, что он всё-таки намеревается со временем уйти от Камилии, воспрянула духом и сказала:

—  Я готова ждать тебя сколько угодно! Только ты не оставляй меня надолго, приходи каждый день! Я не могу жить без тебя!

—  Я тоже не могу жить без тебя, —  ответил ей Тони. —  Мы обязательно будем вместе! Ты —  моя единственная любовь!

Поверив обещаниям Тони, Мария в последующие дни порхала как на крыльях, будущее представлялось ей в исключительно радужных тонах.

А между тем над ней уже сгущались тучи. Следователь Омеру, получив пули от пастухов, исключил их из числа подозреваемых, и лишь невиновность Зекинью пока ещё ставил под сомнение. Сведения, предоставленные ему Зангоном и Форро, лишь утвердили Омеру в его главной версии: убийца действовал по заданию вдовы, и он не был дилетантом, как эти двое простаков, которых оказалось так легко расколоть.

«Значит, надо искать сообщников вдовы среди её друзей и знакомых», —  решил Омеру и отправился на фазенду Винченцо.

Разумеется, там его больше всех интересовал Фарина, который сначала направил Омеру по ложному следу, а потом спокойненько поехал вместе с Марией в Сан-Паулу и проявил завидную активность, помогая ей получить в бан¬ке деньги покойного мужа.

Но прежде чем сказать всё это Фарине, Омеру попросил его и Винченцо предъявить имевшееся в их доме оружие.

Винченцо безропотно принёс три охотничьих ружья, Омеру примерил к стволам пули, собранные Форро, убедился в том, что они совсем иного калибра, и лишь после этого рассказал, почему он возобновил расследование убийства Мартино.

Услышав, что Омеру подозревает Марию в убийстве мужа, Винченцо и Фарина хором воскликнули:

—  Это чушь! Мария невиновна!

Омеру язвительно усмехнулся:

—  Я и не сомневался, что вы станете её защищать. Ведь это именно вы, сеньор Фарина, подбросили мне версию о мифических итальянских антифашистах! Не так ли?

—  Я вам ничего не подбрасывал, —  строго сказал Фарина. —  Это было лишь моё предположение, которое вы сочли вполне правомерным.

—  Ну, допустим, —  вынужденно согласился Омеру. —  А почему вы не сказали мне, что Мартино был миллионером?

—  Потому что я и сам этого не знал.

—  Верится с трудом, —  вновь усмехнулся Омеру. —  Вы прекрасно знали, сколько денег у него на счету. Не зря же вы отправились вместе с вдовой в Сан-Паулу и приложили немало усилий для того, чтобы она получила их в наследство.

—  Да, я помогал Марии, поскольку она ничего не понимала в банковских делах, ну и что? —  уставился на него Фарина.

—  А то, что ваше поведение мне кажется, мягко говоря, странным.

—  Видимо, у нас разные представления о добродетели, —  поддел его Фарина. —  Я, например, всегда считал своим долгом помочь любой женщине, которая в этом нуждалась.

—  А у меня есть подозрение, что вы помогли ей и в организации убийства. Если она была затворницей и никого в округе не знала, то убийцу наняли вы! А потом поехали с ней за деньгами, которыми она, вероятно, щедро с вами расплатилась.

—  И вы можете хоть чем-то подтвердить ваши подозрения? —  спросил Фарина, глядя на него в упор.

Омеру выдержал его взгляд и затем ответил:

—  Нет, пока это только версия.

—  Необоснованная версия, вы хотели сказать, —  уточнил за него Фарина.

—  Я буду её проверять, —  жёстко сказал Омеру. —  И для этого мне придётся допросить сеньору Марию. Возможно, она сама скажет мне, сколько денег заплатила вам за услугу!

—  Вы только доставите ей ненужные неприятности и зря потеряете время, —  с досадой произнёс Фарина. —  Я не обязан доказывать свою невиновность, но мне жалко Марию, и поэтому я подскажу вам более простой способ для удовлетворения вашего любопытства.

—  Что вы имеете в виду? —  спросил Омеру, не понимая, к чему клонит Фарина, и тот ответил:

—  Если вы хотите узнать, как Мария распорядилась теми деньгами, что достались ей в наследство от мужа, а точнее —  не сняла ли она со счёта крупную сумму, чтобы расплатиться с убийцей, то не обязательно её допрашивать. Для этого достаточно сделать официальный запрос в банке. Во всяком случае, вы сможете убедиться, что до моего отъезда из Сан-Паулу Мария крупной суммы со счёта не снимала.

—  Спасибо за ценные сведения, я обязательно их проверю, —  сказал Омеру и на том закончил этот допрос с пристрастием.

—  Бедная Мария! —  сказал после его ухода Фарина. —  Только этого ей не хватало!

Винченцо выразился круче и точнее:

—  Он всех нас окунул в дерьмо! Теперь, попробуй, отмойся!..

 

Глава 24

Нина и представить не могла, как ей будет трудно работать управляющей фабрики. Для этой работы мало было энергии, задора и прекрасных помыслов. Для того, чтобы помыслы претворялись в действительность, нужны были основательные экономические познания. А сколько требовалось познаний, чтобы правильно организовать производственный процесс! Нина и не подозревала, как много самых разных условий ей придётся учитывать, какие концы сводить с концами. Она сидела ночами над счетами. Вникала в ведомости. Не спала ночей, осваивая бухгалтерский учёт и прочие премудрости. И неустанно корила себя за самонадеянность.

Оказавшись по другую сторону баррикад, она стала понимать, почему сеньор Умберту не сразу соглашался на нововведения, почему так часто отказывал работницам в тех требованиях, которые казались такими разумными и простыми. Теперь Нина видела всю сложность процесса производства, понимала, что вмешиваться в него нужно очень осторожно, иначе можно только навредить. Она стала понимать, что производство —  это не колодец, из которого можно черпать и черпать, оно само было тканью, сплетённой из множества нитей.

Осложнились отношения Нины и с работницами. Поначалу, когда она вернулась на фабрику в качестве начальства, бывшие товарки встретили её бурными восторгами, не сомневаясь, что для них наступил золотой век, что все требования, которые когда-то выдвигала сама Нина, она же и осуществит. Но не тут-то было. Заработная плата не повышалась, а даже немного понизилась, рабочий день не становился короче, недовольство Ниной росло. Но до поры, до времени неприязнь к Нине копилась подспудно, выражалась пересудами и сплетнями.

—  Подкупили, теперь, как верная собака, хозяевам служит, —  таково было общее мнение работниц.

Между тем Нина старалась, как можно глубже вникнуть в ткацкое производство, и думала о том, за счёт чего возможно снизить себестоимость тканей и повысить их продажную цену, в этом случае работа стала бы прибыльней и зарплата выше. Но сделать это было не так-то легко.

Она чувствовала, что подруги перестали доверять ей, и очень нервничала.

Нина приходила на фабрику первой, уходила последней, но в этом видели только её раболепство, а вовсе не преданность общему делу. Когда она пыталась объяснить подругам то, что поняла сама, они только от неё отмахивались:

—  Ладно, чепуху-то молоть, —  говорили ей самые близкие, —  что мы не видим, на чью сторону ты переметнулась? Может, мы и сами так же поступили бы на твоём месте, так что не переживай!

И это прощение было для Нины тяжелее любых упреков. Она делилась своими переживаниями с Жозе Мануэлом, с Мадаленой, иной раз даже с соседками.

Соседки советовали ей всегда одно, и тоже:

—  Плюнь на всё и выходи замуж! Не хватало ещё здоровье своё терять!

Мадалена сочувствовала дочери, но при этом и не скрывала своего неодобрения.

—  Не за своё дело ты взялась, дочка, —  твердила она. —  Женское дело —  это дом и семья, а фабриками пусть мужчины управляют. Твоё дело рожать детей, растить их и помогать во всём мужу.

Точно такого же мнения придерживался и Жозе Mануэл, но не высказывал его с прямотой Мадалены, боясь, как бы Нина не рассердилась на него, не упрекнула в старорежимных взглядах. Помирившись с ней после того неудачного «ультиматума», он теперь всячески утешал свою невесту, говорил, что как только она освоится, ей станет намного легче. Но время от времени не мог не вздохнуть:

—  Ты так осунулась, радость моя! И глазки потускнели!

—  Да я спать совсем не могу, —  объясняла Нина.

—  Я вижу! Ты не ешь, ты не спишь, и на меня у тебя времени нет! Вот какую жизнь тебе твоя благодетельница, Силвия, устроила, —  не без язвительности усмехался Жозе Мануэл. —  Может, она тебе так за сеньора Умберту мстит? Согласись, ничего лучше в качестве мести не выдумаешь!

—  Пожалуй, ты прав, —  усмехалась Нина. —  Я живу теперь в настоящем аду.

—  За былые грехи расплачиваешься, —  подкалывал её Жозе Мануэл.

—  Скажешь тоже! —  обижалась Нина. —  Я к тебе за сочувствием, а ты мне всякую чепуху городишь!

—  Я тебе рай на земле устрою, как только ты, наконец, надумаешь выйти за меня замуж, —  становясь очень серьёзным, обещал невесте Жозе Мануэл.

Однако Нина пока уходила от ответа.

Как бы трудно ни давалась ей работа, она была увлечена ею и чувствовала: что-то у неё получается. Силвия хвалила Нину, обе они строили большие планы, собирались заняться переоборудованием фабрики, и Нина мечтала довести начатое дело до конца. Тогда все убедятся, что она не предательница, что она заботится вовсе не об интересах хозяев, а принимает близко к сердцу интересы работниц. Почему-то именно это было необыкновенно важно для Нины.

—  Настоящий рай? —  улыбалась Нина. —  Для меня одной? А я мечтаю устроить рай для всех.

Жозе Мануэл тяжело вздыхал. О рае для всех он не мечтал, он уже знал, что такое невозможно. И вновь принимался уговаривать Нину выйти за него замуж, а потом со вздохом отступался, видя, насколько она погружена в свои фабричные дела.

—  Я понимаю, почему Силвия с головой ушла в управление, —  говорил Жозе Мануэл Мадалене, —  во-первых, это её собственная фабрика, и заботиться о своих прибылях —  её первейший долг, а во-вторых, у неё неприятности с мужем, она его отстранила от дел, и ей нужно отвлечься от личных проблем. Разве не так?

—  Так, —  соглашалась Мадалена.

—  А вот почему это так важно для Нины, я не могу понять, —  сетовал Жозе Мануэл.

—  А я думаю, что она наберётся опыта, и будет потом хорошей помощницей во всех твоих начинаниях, —  утешала его Мадалена. —  У тебя же тоже есть какое-то производство, так или нет?

—  У нас хлебопекарни, ими сейчас занимается моя матушка, и я не буду вторгаться в её дела, пока она сама меня не позовёт, —  отвечал Жозе Мануэл.

—  Конечно, но рано или поздно позовёт, вот тогда Нина и будет тебе неоценимой помощницей, —  утешала будущего зятя старушка.

Жозе Мануэл не мог не признать разумности доводов тёщи. Собственно, особых причин торопиться со свадьбой у него не было: в любви Нины он не сомневался, время, когда мать торопила его приехать в Рио и заняться делами отца, прошло, мать сама повела их и вполне успешно справлялась. Жозе Мануэл вполне мог подождать, пока Нина созреет для замужества. По его мнению, она сейчас проходила свой университетский курс, и он вполне спокойно мог подождать получения диплома.

Силвия была довольна своей помощницей, зато её люто возненавидел Умберту. Он винил Нину во всех своих несчастьях, считая, что именно она вконец испортила их отношения с Силвией. Он успел забыть все свои прегрешения, забыл, что собирался бросить жену, и видел одно: его кресло на фабрике заняла Нина, она стала правой рукой его жены, а жена научилась или почти научилась обходиться без него, Умберту. Раньше ему казалось, что одной только угрозой исчезновения он сможет управлять своей женой. Боясь потерять его, она будет идти на уступки, и поэтому он всегда будет на коне. Но в жизни всё получилось совсем по-иному. Пожив отдельно от Силвии и захотев вернуться, он был вынужден просить у неё прощения и обещать то, чего не слишком-то хотел обещать. Силвия позволила ему вернуться в дом, но отношения у них были натянутыми, хотя Умберту чувствовал, что жена по-прежнему любит его. Однако обида её была так велика, что она не хотела идти на сближение.

Положение приживала в доме было оскорбительно для Умберту. Он считал, что неплохо справлялся с делами на фабрике и хотел вновь занять директорское кресло. В этом случае Силвия была бы вынуждена считаться с ним, у них вновь появились бы общие интересы, это бы их сплотило. Словом, Умберту мечтал выдворить Нину с фабрики, поквитаться с той, в ком видел своего врага. Появляться на фабрике он больше не рисковал, но, пользуясь своей импозантной внешностью и богатым любовным опытом, завёл интрижку с очередной хорошенькой и молоденькой ткачихой. Через неё он, во-первых, узнавал все фабричные новости, а во-вторых, искусно разжигал недовольство действиями Нины. Результаты его политики не замедлили сказаться: Нина всё чаще стала чувствовать враждебность бывших товарок.

—  Почему бы вам не устроить забастовку? —  подзуживал Умберту свою возлюбленную. —  Эта Нина давит из вас все соки! Вы должны постоять за свои права. Поверь, я прекрасно знаю, что это самый действенный способ борьбы с администрацией. Я это испытал на себе.

Девушка была не только хорошенькая, но и амбициозная, ей льстила роль лидера. К тому же, действуя согласно советам столь авторитетного лица, она чувствовала себя в безопасности. Мнения Умберту о начинаниях Нины она высказывала с таким апломбом, что это производило впечатление. Пробудить и поддерживать недовольство администрацией всегда легче, чем вызвать к ней доверие. У работниц и без того были основания для претензий к Нине, теперь их стало ещё больше. Каждое её слово, каждая мера, каждое распоряжение вызывало противостояние. От неё ждали одного: повышения зарплаты. Всё остальное принималось в штыки. При таких настроениях подготовить взрыв недовольства не составляло труда. В один прекрасный день работницы объявили забастовку.

Силвия была поражена. Она не ожидала ничего подобного. Ей казалось, что, назначив Нину на руководящую должность, она избавила себя от конфликтов с коллективом. Она поинтересовалась, в чём состоит суть требований и почему Нина не идёт на уступки.

Проанализировав ситуацию, Силвия поняла, в чём было дело. Нина всё-таки сумела повысить производительность труда, но не успела наладить рынки сбыта. Товар залеживался на складе, не приносил прибыли. Отсутствие прибыли ухудшало положение работниц. Если бы работницы подождали, они оказались бы в выигрыше. Но они устроили забастовку. Эти темные женщины не понимали главного: при таком положении дел Силвии было выгодно прекращение работы. Оно избавляло её от избыточной продукции. Поняв это, Силвия приготовилась принять самое крайнее решение: она собралась закрыть фабрику, распроститься с бунтовщицами, а потом, когда понадобится, набрать новых работниц. Безработных как всегда пруд пруди, поэтому не так-то она держалась за тех, кто не желал трудиться. Пока фабрика не будет работать, Силвия собиралась реализовать накопившуюся продукцию и, таким образом, обойтись без убытков.

Она изложила свои намерения Нине.

—  Как ты на это смотришь? —  осведомилась она у своей помощницы.

Нина нашла меры слишком жестокими.

—  Я бы не советовала закрывать фабрику, —  ответила она. —  Если забастовка выгодна, пусть бастуют, сколько хотят. Я прекрасно знаю, что удовлетворить сейчас требования ткачих, значит, погубить все наши начинания, —  отвечала Нина. —  Но они сдадутся первыми, и вы сможете продиктовать им любые условия. Вы, а не я, потому что я не хотела бы принимать в этом участия, оно кажется мне предательством. В первую очередь все недовольны именно моей деятельностью, значит...

—  Но это в чистом виде недоразумение! Ты тут, не причём! —  воскликнула Силвия.

—  Вы сами сказали, что кое-что мне удалось сделать, —  настаивала Нина, —  но вышло так, что я действовала против своих подруг. Я подаю заявление об уходе, возможно, это поможет урегулированию конфликта?

Если Силвия сопротивлялась, то только для вида. Ей уже не терпелось приступить к осуществлению задуманного. И Нина только мешала бы ей.

—  Боюсь, что иного выхода у нас нет, —  согласилась она. —  Но вот чего я делать не буду, так это применять репрессий и сажать тех несчастных и неразумных женщин в тюрьму.

—  Разумеется! —  воскликнула Нина, содрогнувшись. Она припомнила свой тюремный опыт и не пожелала такого никому. Хотя всё кончилось более чем благополучно, благодаря Жозе Мануэлу и той же Силвии.

—  Мне грустно расставаться с тобой, —  произнесла вполне искренне Силвия.

—  А я благодарна вам за предоставленные мне возможности, —  отвечала Нина. —  Но рано или поздно я всё равно ушла бы, потому, что у меня есть свои жизненные планы. И мне кажется, что сейчас мой уход будет как нельзя более своевременным.

Нина ошиблась. Как только она ушла, Силвия закрыла фабрику. Правда, накануне она поплакала: мера и ей казалась слишком жестокой. Но эта мера была для неё так выгодна...

Работницы оказались на улице. Им и в голову не приходило, что, борясь против Нины, они борются против друга, а не против врага.

Умберту торжествовал победу. Он не сомневался, что как только Силвия вновь откроет фабрику, он сядет в директорское кресло. Ему за это время необходимо было сблизиться с женой, и тогда его жизнь опять вернулась бы в давно отлаженное русло.

Нина же не сожалела об уходе. Но её тяготила мысль о невольном предательстве. Ей было жаль, что её подруги оказались столь недальновидны, и вместо того, чтобы поверить в её благие намерения и терпеливо работать вместе с ней, дожидаясь результатов, стали бороться против неё. Они за это поплатились. Но ведь и Нина ничего не выиграла. Она тоже осталась безработной.

—  Еще несколько месяцев тому назад я и сама была точно такой же глупой, как они, —  говорила Нина Жозе Мануэлу, —  многого не видела, не понимала. Теперь я уже не буду судить поспешно, и решать все проблемы с маху. Так можно только разрушать, но не строить.

—  Какой же ты стала мудрой, —  расплылся в улыбке Жозе Мануэл. —  Теперь, когда ты вновь оказалась безработной, я предлагаю тебе занять вакантную должность моей жены. Возражения есть?

Что могла возразить Нина? Она не раз откладывала решение, и её жених терпеливо ждал. Пора было прекратить испытывать его терпение, которому тоже однажды может прийти конец.

—  Нет! Возражений нет, —  откликнулась Нина. —  Я с радостью займу вакантную должность.

Жозе Мануэл подхватил Нину на руки и закружил по комнате. Он не мог поверить своему счастью. Свадьба! Наконец-то состоится их свадьба!

 

Глава 25

Дона Антония сидела у окна, уронив письмо от сына на колени, и смотрела на голубую гладь залива. Самые противоречивые чувства теснили ей грудь. Да и как могло быть иначе? Она только что получила приглашение на свадьбу...

О влюблённости сына, а вернее, о его любви, она знала давно. Сын писал ей о своей невесте Нине не однажды, и она сама несколько раз посылала ей приветы, а потом даже писала ласковые письма. Но это происходило ещё в те времена, когда был жив её муж, с которым и она, и сын были в ссоре.

Антония прекрасно знала, что суровый отец не одобрит выбора Жозе Мануэла, и хотела поддержать мальчика, остаться с ним в хороших отношениях. Она не принимала влюблённости Жозе Мануэла всерьёз, тем более, что о женитьбе речь не шла.

После того как муж умер и уладились дела с наследством, Антония написала сыну. Она надеялась, что Жозе Мануэл сразу же приедет к ней, возьмётся за управление хлебопекарнями, а она найдёт ему невесту и женит его. В ответ она получила очередное восторженное послание о Нине и перечисление дел, которые не пускают его в Рио. Получение диплома, в самом деле, было серьёзным основанием для того, чтобы отложить приезд. А что касается восторженных излияний, то она на них не обратила особого внимания: любые молодые восторги рассеиваются, как дым. Время, казалось, работало на неё: Жозе Мануэл, хоть и не приехал к матери, но благополучно закончил учебу и получил диплом. Влюблённость не стала помехой профессиональной карьере сына, и Антония сочла это лишним признаком того, что бедная, но красивая Нина не опасна.

Она всё ждала известия о приезде сына, а он не торопился приезжать. Ожидание было для неё мучительно, она сердилась, обижалась, потом привыкла к своему новому положению вдовы, и, привыкнув, нашла в нём немало приятного. Она оценила свою независимость, самостоятельность, и уже не так хотела приезда сына, как раньше: сын стал бы вмешиваться в её дела, с ним бы пришлось считаться. Они продолжали обмениваться письмами. В какой-то миг Жозе Мануэл отчаянно захандрил, похоже было, что молодые люди поссорились или даже расстались. Жозе Мануэл замолчал. И она стала переживать за него. Жалея сына, Антония стала хотеть примирения, и даже свадьбы, видимо, уж очень сильно переживал и убивался её мальчик. Тогда она даже написала ласковое письмо невесте и выразила надежду, что столь долго откладываемая свадьба, наконец, состоится... Потом снова были письма с похвалами Нине, и Антония успокоилась: дело пошло на лад. Отношения вновь вошли в свою колею. Значит, можно было о них не думать. И вдруг известие о свадьбе! Антония сидела и пыталась понять, как же она относится к женитьбе сына...

Жозе Мануэл написал, что его свадьба будет настоящим праздником для тех людей, с которыми он многие годы прожил бок обок и, которые стали для него настоящими друзьями. Антония не совсем поняла, каких именно людей он имел в виду. Своих коллег по университету? По пансиону?

Потом она подумала, что, может быть, Жозе Мануэл нуждается в деньгах и, таким образом, деликатно просит их у матери? Однако тон письма был счастливым, бодрым. Антония задумалась: свадьба потребует больших расходов. На что же рассчитывает её сын? Наверняка на её помощь. Тогда почему ничего не просит? Или, может быть, полагается на её понятливость? Антония вдруг поняла, что совсем не знает своего сына. Не представляет, чем и как он живёт. Его жизнь для неё —  сплошная загадка, и ответ она получит только на месте, увидев, как живёт её сын, познакомившись с его невестой.

Встреча и радовала, и пугала Антонию. Она стала вспоминать свою свадьбу, свою свекровь, как та повела себя и была ли виновата в разладе между ней и мужем. Припомнив прошлое, она вновь пришла к решению, к которому приходила всегда, когда вспоминала мужа: он один был во всём виноват! Его властный нетерпимый характер сделал их семейную жизнь невыносимой. Он тиранил её, тиранил сына, и свекровь была тут совершенно не причём. Она скорее пыталась смягчить его необузданный нрав, но ей это не слишком-то удавалось. Потом Антония задумалась о характере Жозе Мануэла, порадовалась, что он пошёл в неё, а не в отца, иначе его будущей жене пришлось бы несладко. Она попыталась представить, как они будут жить все вместе. Наверное, ей придётся тактично обучить бедную девочку хорошим манерам, которых, наверняка, у той нет. И одеть её нужно будет с подобающим вкусом. Да и внуков лучше бы сразу отдать в хорошие руки, чтобы не унаследовали вульгарности матери. В том, что её будущая невестка вульгарна, Антония не сомневалась. Словом, Антонии предстояли большие труды и хлопоты, за что она немного сердилась на сына. Ведь в таком важном деле, как женитьба, он мог бы посоветоваться с матерью, хуже от этого никому бы не было. Ну да ладно! Она справится и с этой нелегкой работой. Жозе Мануэл пишет, что его невеста —  настоящий бриллиант. И она, Антония, сумеет отшлифовать этот бриллиант, чтобы он сиял ещё ярче.

Антония подумала, что, пожалуй, уже тяготится одиночеством и с гораздо большим удовольствием встанет во главе большой семьи, чем во главе хлебопекарного производства. Ей даже подумалось, что совсем неплохо иметь невестку из бедных: такие девушки бывают трудолюбивыми и благодарными. Чем плохо, если невестка, чувствуя себя обязанной свекрови, будет во всём угождать ей? Словом, посидев и подумав, Антония окончательно примирилась с будущей женитьбой сына.

Поднявшись с кресла, в котором она только что расслабленно сидела, Антония вновь стала той деятельной энергичной женщиной, которую так в себе ценила. После того как она справилась с пекарнями и стала получать от них немалый доход, Антония стала относиться к себе с величайшим уважением. И оно было, безусловно, заслуженным.

Антонии предстояло привести все дела в порядок, раз она собиралась отсутствовать достаточно долго. Предстояло дождаться и точной даты свадьбы, которая ещё не была определена. А пока Антония не жалела времени на то, чтобы найти будущей невестке достойный подарок, и остановилась в конце концов на изысканной камее, которую с первого взгляда оценят знатоки. Невеста наверняка её не оценит, но зато Антония уже сейчас начнёт воспитывать в ней вкус.

Между тем дату свадьбы определить было не так-то просто. Мадалена и Жозе Мануэл хотели, чтобы венчание состоялось в церкви. А Нина отказалась от венчания наотрез.

—  Вся в отца, вся в отца, —  причитала Мадалена. —  Он тоже был этот... как его... атеист!

Джузеппе именно так называл себя, когда речь заходила о церкви, и Мадалена запомнила это слово с юности. Может быть, по отношению к Джузеппе это и было правдой, но что касается Нины... Она выросла среди людей, которые, может, и не часто ходили в церковь, но относились ко всем обрядам с уважением и, не соблюдая их, называли себя грешниками. Точно так же относилась к церкви и Нина, и, если отказывалась от венчания, то не из неверия или пренебрежения к церковному обряду, а потому что чувствовала себя недостойной его: войти в церковь в белом платье имела право невинная девушка, а она уже познала земную любовь с Жозе Мануэлом.

—  Но, ты же, фактически стала моей женой, —  убеждал её Жозе Мануэл. —  И только как к жене я к тебе и отношусь. Бог это видит, знает, мы не совершаем никакого греха, мы только просим благословить наш союз, чтобы он был долгим, счастливым, чтобы ты родила мне детей, и они тоже были счастливы.

Жозе Мануэл тоже ходил в церковь от случая к случаю и не мог причислить себя к набожным людям, но женитьба представлялась ему таким важным событием, что он и помыслить не мог, как можно было обойтись без установленного веками обряда. Он повторял, что любящие люди женятся единственный раз в жизни, и этот день должен запомниться всем и навсегда.

Мадалена со своей стороны тоже убеждала дочь, что она должна войти в церковь в белом платье. Соседки немало судачили по поводу Нины, то записывая её в старые девы, то обсуждая её ночные, крамольные свидания с ухажёром. Мадалена хотела утереть нос всем этим злыдням: пусть полюбуются, как её красавица дочь в кружевах и атласе выйдет из церкви под руку с богатым мужем, а потом погуляют у неё на свадьбе и выпьют за её здоровье.

—  У нас с твоим отцом свадьбы не было, венчались под кустом тамариска, как говорится. И что хорошего вышло? Ты всю жизнь только об отце и горевала. А он —  о нас с тобой. Я уверена, будь твой отец рядом с нами, он первый бы сказал: венчайся, дочка, в церкви.

Уговоры жениха и матери не пропали втуне, Нина, в конце концов, согласилась. Мадалена и Жозе Мануэл вздохнули с облегчением и взялись за дальнейшие хлопоты.

Мадалена занялась платьем, а Жозе Мануэл —  поисками священника.

У самой Мадалены даже подвенечного платья не было, вернее, было, но уж очень простенькое... Поэтому она мечтала, чтобы у Нины платье было самое красивое. Но где же его взять? На красивое платье денег у неё не наберётся. И тут она вспомнила, что совсем недавно стирала для соседки свадебное платье её дочери. До того чудное платье, глаз не оторвёшь! Соседка из богатых, дочка удачно вышла замуж, живёт с мужем счастливо, так отчего же не одолжить для свадьбы её наряд? Сеньора Нероли Мадалене не откажет, такой второй прачки, как Мадалена, ей не найти. А платье это всем невестам на зависть! Если молоденькая Нероли, невеликая красавица, выглядела в нём принцессой, то уж Нина точно будет королевой!

Но попросить платье Мадалена решилась не сразу. Такую-то красоту! Как-то неловко было, неудобно. Хоть и убеждала себя, что свадебное платье шьётся на один раз, но почему бы ему не послужить дважды? Потом всё-таки попросила. И получила желаемое. Нероли знала Нину с детства, и была рада её счастью. В благодарность Мадалена позвала соседку с дочкой и зятем на свадьбу, и они охотно приняли приглашение. Нину в квартале любили, с симпатией относились и к Жозе Мануэлу, так почему же не потанцевать и не повеселиться по такому приятному поводу?..

Народу набиралось на свадьбу много, чуть ли не весь дом. Одним Мадалена хотела рот заткнуть, другим —  за добро добром отплатить. А как иначе? Почти всю жизнь прожили Мадалена с Ниной в этом доме. Многие помогали Мадалене, пока она одна растила дочку, —  кто часок посидел, кто тарелку супу налил, кто платьишко, которое мало стало, отдал. Мадалена добра никогда не забывала, и, если вместе горе мыкали, то, как же можно радостью не поделиться? Соседки были подругами Мадалены, а их дети —  друзьями Нины, вместе в одном дворе бегали, пылью посыпались, водой поливались. Вот и выходило, что нужно было столы во дворе расставлять и всех созывать.

—  Не нами заведено, не при нас и кончится, —  говорила Мадалена Жозе Мануэлу, —  такой здесь у нас обычай, чтобы все праздники вместе праздновать, все события отмечать.

—  Я только рад буду, —  отвечал Жозе Мануэл. —  Мы с Ниной такую тарантеллу спляшем, что всем жарко станет.

Мадалена всё больше привязывалась к зятю —  характер добрый, открытый, человек неломливый, сговорчивый, —  она была довольна. Но таила про себя, что ехать с молодыми в другой город не собирается, что так и будет жить среди своих, в этом же доме, в этом же квартале. Знать им было об этом необязательно. Пусть сначала поженятся, а она после свадьбы всё им скажет.

Нина, увидев платье, ахнула. В жизни она не видела подобной красоты! А примерила, и вовсе не могла глаз от себя оторвать: настоящая фея из сказки!

—  Вот такой и должна быть невеста на свадьбе, —  сказала дочери Мадалена. —  Войдёшь в церковь под звуки органа, будто из земной жизни в рай небесный, и запомнишь этот день на всю жизнь. И тебя все запомнят, какой ты была красивой и счастливой. Как кто вспомнит, так добра и пожелает, и тебе новая капелька счастья перепадёт.

Нина слушала мать и улыбалась не без лукавства. Не слишком-то верила она во все эти приметы, но, видя в зеркале себя такой красивой, больше не возражала против венчания.

У Жозе Мануэла были свои проблемы. Он никак не мог найти сговорчивого священника, который обвенчал бы их как можно скорее. Священники относились к обряду венчания серьёзно, удивлялись легкомыслию молодёжи в таком важном вопросе, принимались объяснять, откуда взялся установленный порядок.

—  Поначалу нужно в церковь походить, от грехов очиститься, исповедаться, —  говорил Жозе Мануэлу старенький священник, первый, к которому он обратился. —  Молодежи всегда есть в чём покаяться. Скажешь, что никаких грехов не накопил?

Жозе Мануэл отрицательно замотал головой —  никаких, мол.

—  Не поверю! —  улыбнулся священник. —  Вот исповедаетесь вы, очиститесь от грехов былой жизни, примите причастие, и мы огласим в церкви помолвку. А потом уж через полгода и венчание назначим. За это время вы подумаете хорошенько, подходите ли друг другу, чувства свои проверите, подготовите себя к семейной жизни и войдёте в храм женихом и невестой.

Жозе Мануэл приуныл. Он и без того долго дожидался Нину, очень долго, и ждать ещё полгода был не намерен! За полгода Нина могла опять передумать. А если не передумать, то забеременеть. Мадалена ему бы не простила этого. Словом, полгода отсрочки Жозе Мануэла никак не устраивали. Со следующим священником он начал разговор по-иному.

—  Отец мой, я хотел бы пожертвовать вашему приходу изрядную сумму денег на сирот, —  сообщил он.

—  Благая мысль, сын мой, —  добродушно отозвался священник и выжидательно посмотрел на гостя. По опыту он знал, что ни один дар от прихожанина не бывает бескорыстным. А этот молодой человек и прихожанином его не был, совершенно неизвестный пришелец со стороны.

—  Я хотел бы попросить вас обвенчать меня с моей невестой, —  продолжил Жозе Мануэл. —  Мы с ней не часто в церковь ходим, но к семейным узам относимся очень серьёзно, поэтому не хотим ограничиться гражданским браком.

—  Похвально, сын мой, похвально, а есть какие-нибудь основания торопиться? —  священник проницательно посмотрел на молодого человека.

—  Никаких, кроме нетерпеливого желания молодости быть вместе, —  отозвался Жозе Мануэл. —  Я так долго ждал её, —  жалобно прибавил он, и священник невольно улыбнулся его искренней непосредственности. Молодой человек внушал ему симпатию.

—  Ну что ж, если бумаги у вас в порядке, то я исповедую вас и обвенчаю без предварительного оглашения, —  согласился священник.

Жозе Мануэл полетел как на крыльях к Нине.

—  Исповедоваться? Ни за что! —  заявила она. —  Мои грехи —  это мои грехи, и я не хочу в них каяться.

Жозе Мануэл схватился за голову.

—  Но ты понимаешь, что без исповеди нас не обвенчает ни один священник? —  упавшим голосом спросил он.

—  Значит, не будем венчаться, —  твёрдо ответила Нина.

—  И что дальше? А дети? На них будут смотреть, как на незаконнорожденных. Ты этого хочешь? —  вконец отчаявшись, спросил жених.

—  Что ты такое говоришь? —  Нина возмущённо посмотрела на него. —  Какие глупости! Детей мы будем крестить, и никто нам слова не скажет. Я хочу, чтобы всё было по совести, а не потому, что так принято, —  стояла на своём Нина. —  Или ты со мной не согласен?

—  Не согласен, —  упрямо заявил Жозе Мануэл. Он понял, что настал решительный момент: если сейчас он не убедит Нину, то свадьбы не будет, помолился про себя и торжественно произнёс: —  Я хочу, чтобы Бог благословил наш брак, наших детей. Чтобы соединил нас и для земной жизни, и для небесной. Я не хочу расставаться с тобой никогда!

Он говорил, и в его голосе звучала такая страсть, такая убеждённость, что Нина не могла остаться к его словам безразличной.

—  Я буду рад покаяться во всех своих грехах, —  продолжал Жозе Мануэл. —  Вступая с тобой в брак, я хочу быть совершенно чистым.

—  Не знаю, в каких грехах будешь каяться ты, —  заговорила Нина, почувствовав, что в ней вновь поднимается возмущение, —  но мне-то придётся каяться в том, что я полюбила тебя! Наша любовь и есть грех в глазах церкви! А я так не считаю! Теперь ты можешь меня понять?

—  Глупышка моя! —  Жозе Мануэл крепко обнял Нину. —  Какой на нас грех, если мы решили пожениться и всегда быть вместе? Мне кажется, ты у меня просто святая, поэтому мне непонятно, с чего ты вдруг исповеди испугалась?

Нина задумалась: действительно, с чего? И чем больше она думала, тем меньше себя понимала.

—  Я, наверное, испугалась, потому что никогда не исповедовалась, —  призналась она. —  Испугалась, что священник меня осудит.

—  А чего ему тебя осуждать? —  удивился Жозе Мануэл. —  Он тебя благословит. Может, ты себя не можешь простить? Может, считаешь себя греховной и недостойной счастья? Скажи, моя радость! Скажи!

Нина опять задумалась. И вынуждена была признать, что и в самом деле что-то подобное чувствует.

—  Бедняжка моя! А на вид, такая в себе уверенная! Неужели ты не веришь, что я всерьёз тебя люблю? А я люблю! И мы будем с тобой счастливы! Поверь! —  Жозе Мануэл рассмеялся. —  Ты меня успокоила. Теперь я понял, почему ты от меня бегала. Но я тебя поймал. И больше не отпущу.

Потом он посмотрел на неё и сказал:

—  Ты видишь, мне ты уже исповедалась, и тебе это пошло на пользу. А если ты исповедаешься священнику, то он успокоит твои страхи и твою душу ещё лучше.

—  Нет, не успокоит, тебя я люблю, а священника... —  и они оба расхохотались. Вопрос с венчанием и исповедью был решён.

Жозе Мануэл, поцеловав невесту, отправился договариваться о венчании. Наконец-то был определён день свадьбы, и о нём Жозе Мануэл поторопился сообщить матери.

 

Глава 26

С тех пор как уехал следователь, Катэрина места себе не находила. По ночам она просыпалась и прислушивалась, не говорит ли во сне Маурисиу. Он спал беспокойно, иногда стонал. Она ловила каждый его вздох, беспокоясь, что из его собственных уст узнает страшную тайну.

—  Если мои подозрения оправдаются, —  шептала она сама себе, —  я возьму нашего малыша и уйду к родителям.

Принятое решение успокоило её. Понемногу и Маурисиу стал спокойнее. Хотя, взглянув иной раз на его отрешённое лицо с тяжёлым, обращённым внутрь себя взглядом, Катэрина вновь пугалась и снова не спала ночами. Говорить откровенно она могла только с Беатрисой. Но беседы не приносили молодым женщинам утешения, обе словно бы ощупывали стены тюрьмы, в которую попали нежданно-негаданно.

Беатриса мучилась не только из-за брата, но и из-за Марселло.

—  Я вижу, что он не понимает меня, считает взбалмошной. Но я же не могу рассказать ему истинную причину своего решения. Это было бы слишком страшно.

—  А мне кажется, что между любящими не должно быть никаких тайн, —  попробовала высказать своё мнение Катэрина.

—  Между тобой и Маурисиу есть, не так ли? —  жёстко отрезала Беатриса.

Катэрина чуть не заплакала, подумав, что не знает, можно ли теперь назвать её с мужем любящими людьми.

А Беатриса продолжила:

—  Я знаю, что есть вещи, которые нельзя произносить вслух. Стоит произнести их, и они распространяются со скоростью ветра, из предположений становятся неопровержимой истиной, хотя на самом деле могут таковой не являться. Поэтому мы с тобой должны молчать. Наше молчание —  залог того, что мы с тобой ошибаемся, что в действительности всё было по-другому.

Катэрина улыбнулась Беатрисе, принимая на себя обет молчания. Она так хотела, чтобы сгустившаяся над ней туча рассеялась, чтобы жизнь вновь стала простой и ясной, и она, Катэрина, вновь без памяти любила бы чудесного принца, благородного учителя сеньора Маурисиу. Она хотела этого не только ради себя, но и ради сына, над головой которого не должны были клубиться грозовые тучи.

Молодые женщины, запрятав по глубже свои страхи и тревоги, старались вести себя как можно непринуждённее, уповая на то, чтобы приезд следователя не окончился катастрофой.

Молилась Беатриса и за Марселло, прося Деву Марию, чтобы возлюбленный понял её. А в трудные минуты люди всегда обращаются за помощью к божественным силам, и забывают о них, когда счастливы...

Марселло приходилось трудно, но он на этот раз решил, во чтобы то, ни стало, выдержать характер. Констанция всячески поддерживала решимость сына.

—  Пусть Беатриса сама с собой разберётся, ей это только пойдёт на пользу. Вам жить целую жизнь, сынок, —  говорила она, —  а в жизни чего только не бывает. Чтобы жизнь прожить, много сил нужно. Пусть до свадьбы перебесится, чтобы потом вы могли везти свой воз парочкой.

—  А если она вообще передумает? —  снова и снова задавал самый страшный из вопросов Марселло.

—  Тогда другую себе найдёшь, —  отвечала Констанция.

Она повторяла это при каждом удобном случае, стараясь приучить Марселло к мысли, что свет не сошёлся клином на Беатрисе, что жизнь будет продолжаться вне зависимости от того, будут они вместе или нет, что он непременно будет счастлив.

—  А может, мне навестить Катэрину и племянника? —  спрашивал мать Марселло, придя домой после рабочего дня и приняв душ.

—  Лучше поправь мне навес, —  отвечала Констанция, —  видишь, как покосился. И ещё вина принеси из погреба.

Марселло понимал, почему мать хочет занять его хозяйственными хлопотами, и подчинялся ей. Но, поставив на стол кувшин с вином, снова спрашивал?

—  А Катэрине не нужно отнести бананов и апельсинов? У нас их много в погребе.

—  Когда понадобится, сама за ними придёт. Или пришлёт Беатрису, —  многозначительно говорила мать, и Марселло умолкал.

За ужином Винченцо, Фарина и Констанция толковали только о смерти Мартино и раздумывали, кто мог убить его. Фарина всё вспоминал свою молодость, рассказывал, какие они с Мартино были друзья, как ухаживали за девушками, пили вино, озорничали.

—  И сеньор Мартино озорничал? —  с сомнением покачивала головой Констанция. —  Он ведь по характеру такой был спокойный, основательный.

—  Ещё как озорничал! —  отзывался Фарина. —  По характеру он был человек страстный, и, если ставил перед собой какую-либо цель, то не отступался от неё никогда. Думаю, что и враги у него были такие же. Он им насолил крепко, а они за это с ним и рассчитались.

Констанция сочувствовала Марии: остаться молодой неустроенной вдовой с ребёнком —  нелёгкое дело.

—  Может, ей имение приискать здесь, всё легче было бы, —  говорила она. —  Мы бы помогли ей с хозяйством.

—  Добрая ты душа, Констанция, —  хлопал жену по плечу Винченцо, —  всем готова помочь. Но у неё своя голова на плечах. Может, она городская жительница, и ей имение ни к чему. Теперь женщины все самостоятельные.

—  Лишь бы смерть мужа не легла пятном на её репутацию, —  беспокоился Фарина. —  Это затруднит и её жизнь. И сына. Впрочем, её мало кто знает. Да и до Мартино никому дела нет.

И тут он снова опускал голову, думая о страшной гибели Мартино и о том, кто же так ненавидел его, что отважился на убийство? Но смерть умеет хранить тайны, и эта тайна была погребена в могиле Мартино. Ключ от неё мог бы оказаться в руках у следователя, если бы он нашёл убийцу. Но найдёт ли он его?

Маурисиу тоже ждал приезда следователя, но, ощутив себя мстителем и продолжателем родовых традиций, внешне стал гораздо спокойнее, если не сказать, что успокоился совсем. Иногда он поднимался на чердак, где спрятал дедовский винчестер тридцать восьмого калибра, брал его в руки и чувствовал себя господином, который один вправе вершить и суд, и расправу.

—  В нашем роду так повелось, мы умели отомстить за честь нашего рода, —  говорил он.

Когда-то что-то подобное сказал и Мартино Марии, грозя ей наказанием за возможную неверность. Он тоже в своё время лишил жизни обидчиков. Может быть, если бы Маурисиу узнал об этом, ему стало бы совсем легко. Но может ли быть легко человеку, ставшему убийцей? Видимо, и Мартино не выдержал павшей на его совесть тяжести. Она согнала его с насиженного места, и в этих дальних краях он тоже не мог найти себе успокоения, хватаясь то за одно решение, то за другое, постоянно переезжая с места на место.

Вот и Маурисиу успокаивал себя, но покоя не знал. Холодный пот прошибал его время от времени, и он, окидывая всё вокруг бессмысленным взором, чувствовал смертельный ужас совершённого.

Рита, поглядывая на него, частенько бормотала что-то себе под нос. Может, и она что-то подозревала, но кому было дело до её подозрений? Ей тоже не было дела до Маурисиу, она думала только о Жулии. После того, как она спустилась в подвал и принесла с собой кое-что оттуда, жить ей стало веселее.

—  Это приданое, приданое моей внученьке, —  говорила она, думая, что и у неё есть свой маленький клад, а не только у Франсиски Железной Руки.

Она очень привязалась к Форро, он казался ей воскресшим Арсидесом. Глядя, как он копает по распоряжению Франсиски каменистую землю, и видя, насколько он непривычен к такой работе, она подходила и таинственно шептала:

—  Не очень-то копай, сынок, здесь, под землей, всюду золото! Всюду золото!

—  Тогда наоборот нужно копать, бабуля, —  отзывался он со смехом, но останавливался, утирал пот, и вступал со старушкой в разговор.

Они толковали о кладах, о золоте, о счастливых случайностях, которые делают людей богатыми и могущественными.

Но Форро часто думал о других случайностях, которые приводят людей в тюрьму, ломая им жизнь, навлекая на них несчастья.

Невесть откуда явившийся Зекинью прервал их разговор со старой Ритой.

—  Бросай лопату! —  закричал он. —  Собирайся, едем на пастбища!

—  Ты вовремя объявился, приятель! —  рассмеялся Форро. —  Тут следователь приходил по наши души, и тобой особенно интересовался. Думаю, ему не понравится, если ты опять сбежишь!

—  А мне плевать на него! —  отмахнулся Зекинью. —  Мне предложили работу, и я еду работать, чего и тебе советую.

—  Глупый совет, —  процедил Форро. —  Стоит мне исчезнуть, я первый буду на подозрении.

—  Подумаешь! —  рассмеялся Зекинью. —  Ты же знаешь, что ни в чём не виноват!

—  Я-то знаю, да они этого не знают, —  угрюмо выдавил Форро. —  Со мной такое уже было, второго раза я не хочу.

—  Ну, смотри, —  не стал настаивать Зекинью. —  А я старался для вас! Нашёл хорошую фазенду, где много необъезженных лошадей, сам поработал там с удовольствием и договорился с хозяином, что привезу ещё двух друзей... А тут такая чёрная неблагодарность, правда, бабушка Рита?

—  Что правда, что не правда, никто не знает, —  откликнулась старуха. —  Но ты, Арсидес, лучше ищи здесь клад, а не где-нибудь в другом месте.

—  Да, я, пожалуй, прислушаюсь к вашему совету, дона Рита, —  сказал Форро, уже давно привыкший к имени Арсидес. —  Тем более, что у меня нет желания бегать от следователя.

—  А я поеду! Счастливо оставаться! —  беспечно заявил Зекинью, рвавшийся на волю к бычкам, к быстроногим лошадям и необозримым просторам. А что касается следователя, то почему-то ему казалось, что он ускачет от любого следователя на своём лихом коне. Пропадёт в пустыне, и поминай, как звали!

Зекинью позвал с собой и Зангона, но тот тоже отказался ехать.

—  Ну и трусы же вы! —  не выдержал Зекинью. —  Какой-то паршивый следователь распорядился сидеть на месте, и они сложили лапки и сидят!

—  А ведь, правда, скоро должен приехать следователь, —  спохватился Зангон.

Он-то думал совсем о другом, у него были совсем иные причины для отказа Зекинью. —  Ну вот, видишь, значит и в самом деле рано ехать, —  сказал он.

—  Вы тут оба с ума свихнулись, —  рассердился Зекинью, который был ещё очень молод, и всё для него казалось простым и ясным. —  Болтаете с сумасшедшей старухой и заразились от неё несварением мозгов!

—  Если ты имеешь в виду Риту, то я должен тебе сказать, что она мудрее многих, нужно только научиться её понимать.

—  Да я и понимать таких не хочу, —  сказал Зекинью. —  И дело иметь с ней —  тоже.

Зекинью не боялся следователя, зато его пугала перспектива сидеть и разговаривать со старушками. Можно ли представить себе большую тоску, чем общаться со стариками!

Ему надоело уже и с Зангоном толковать, не терпелось пуститься в путь.

—  Ладно, оставайтесь, —  проговорил он. —  А я поехал!

Не прошло и четверти часа, как он уже скакал, удаляясь от фазенды.

Услышав стук копыт, Катэрина вышла на крыльцо. Она смотрела вслед скачущему Зекинью, и сама не понимала тоски, которая вдруг сжала ей сердце. Ей тоже хотелось вырваться на простор из затхлой тяжёлой жизни, сотканной из страхов и опасений.

—  Напрасно он это сделал, ох, напрасно, —  вздыхала старая Рита, сожалея о Зекинью. —  Всю вину обычно валят на отсутствующих. Разве не так? —  она посмотрела на Форро.

Форро кивнул: именно так с ним и было. Он уехал, и всё на него свалили. Этого он и не мог простить своим приятелям, пока отбывал свой срок в тюрьме. А потом простил. Но уезжать не собирался, потому что знал, как это дорого обходится.

 

Глава 27

Следователь Омеру получил результат экспертизы. Выстрел был сделан из ружья системы винчестер. Это было уже кое-что, но вот если бы он нашёл и гильзу, то тогда точно знал бы, из какого именно ружья стреляли, и мог бы найти хозяина. Омеру просто мечтал ещё раз обследовать место преступления, осмотреть каждый сантиметр крыши, откуда был сделан выстрел, расспросить каждого, кто имел отношение к убитому. Ему вдруг показалось, что у него опять появился шанс, и он сможет найти убийцу, который пока ещё ходит на свободе.

«Прошло время. Я вновь опрошу свидетелей, сравню их показания, —  говорил он сам себе. —  Не исключено, что появится дополнительная информация, которая поможет опознать преступника».

Омеру был человеком упорным и любил доводить дело до конца. Он отправился на фазенду с твёрдым убеждением, что на этот раз убийце от него не уйти.

Появление следователя мигом взбудоражило обе фазенды. Все напряглись, забеспокоились. Пока комиссар Омеру обследовал крыши амбаров и вновь производил замеры, готовясь к новым допросам, Франсиска побежала к сыну узнать, хорошо ли спрятал своё ружьё Маурисиу.

—  Может, ты меня подозреваешь в убийстве? —  возмущённо вскинулся он.

—  Сказать по чести, у нас с Беатрисой были такие мысли, —  призналась она, —  но потом мы поняли, что такого быть не может.

—  И правильно поняли, —  буркнул Маурисиу.

Нельзя сказать, чтобы он не занервничал. Но после того, как он выстроил для себя мощную систему защиты, сумел вытеснить чувство вины и ощутил себя хранителем родового наследия, он почувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее. У него появилась броня, которой он защищался от своих страхов. По временам ему казалось, что он вообще вне досягаемости. Ни один человек не мог до него дотянуться. Будто бы ледяной холод охватывал его, и он становился всеобщим судьёй. Вот и сейчас он заговорил тоном судьи с Франсиской.

—  А вот мои подозрения на твой счёт так быстро не рассеешь, —  прибавил он и вызывающе посмотрел на мать.

—  Что ты имеешь в виду? Что я убийца сеньора Мартино? —  Франсиска уже стиснула зубы, как бывало всегда, когда она приходила в ярость.

—  Я имею в виду твои шашни с Фариной, —  отрезал сын. —  Ты опять каталась на машине с проклятым итальяшкой!

—  Если катанием на машине называется поездка к нотариусу для оформления документов, то я накаталась досыта! —  повысила голос Франсиска. —  И потом, какое ты имеешь право вмешиваться в мои дела, контролировать меня и разговаривать таким тоном?

—  Право наследника! —  дерзко отвечал Маурисиу, тоже переходя на повышенные тона. —  Я слежу, чтобы ты не пустила наше общее достояние на ветер, не отдала его в чужие руки. Оно должно достаться моим детям и детям Беатрисы, и никому больше!

—  Надеюсь, что хотя бы вдовью часть ты за мной сохранишь? —  с издёвкой осведомилась Франсиска.

—  С единственным условием: ты должна написать завещание в нашу пользу, —  отозвался Маурисиу.

—  А если я этого не сделаю? —  поинтересовалась Франсиска. —  Как ты знаешь, пока ещё всё находится в моих руках.

—  В твоих интересах это сделать, —  произнёс Маурисиу так зловеще, что у Франсиски сжалось сердце, и она невольно подумала, а не рано ли отказалась от своих подозрений, —  иначе ты об этом пожалеешь!

С этими словами Маурисиу вскочил и побежал к двери. Он чувствовал, что его вновь вздымает тёмная волна гнева, которая может смести всё на своём пути. Пока она ещё не завладела им целиком, он поторопился уйти из комнаты.

Франсиска села на стул и перекрестилась. В последнее время Маурисиу часто пугал её своими странными словами и поступками, и она всё чаще думала, что ему бы надо было обратиться к врачу, подлечить нервы.

Он стал невыносим, —  подвела она итог своим размышлениям, немного успокоившись. —  Не стоит его слушать.

А размышляла она о своей поездке в город с Фариной. Франсиска не могла отказать сыну в интуиции, он правильно почувствовал, что с каждым днём она и Фарина становятся всё ближе. Не ошибался он и в том, что Фарина был из тех мужчин, которые не довольствуются малым. Придёт день, и Фарина потребует Франсиску всю целиком, потребует тогда, когда она готова будет ему покориться. И Франсиска чувствовала, что день этот не так уж далёк... Но её сын не понимал другого: Фарина хотел стать господином своенравной и строптивой женщины, а не хозяином обширной и богатой фазенды. Франсиска в этом не ошибалась. Любая женщина знает, добиваются её или её богатства. Фарина добивался её.

А вот что касается богатства, то Франсиска всё чаще думала о разделе. Она готова была передать обширное хозяйство в руки детям, а сама потихоньку склонялась к мысли, что могла бы тихо и мирно жить с Фариной. Ей уже странно было вспоминать те времена, когда она со страстью добивалась соседней фазенды. Когда-то владение ею казалось для Франсиски смыслом жизни. Теперь она видела смысл жизни совсем в другом. Съездив в город, они оформили совместную собственность на неоплаченную Мартино долю фазенды. Ей была приятна эта совместная собственность, она ещё теснее сближала Франсиску с Фариной. Бывшие враги мало-помалу становились её друзьями. Правда, друзьям предстояло выплатить ей кое-какие долги, но Винченцо клятвенно пообещал, что будет расплачиваться до последнего зёрнышка кофе. Франсиска успела убедиться в честности Винченцо, и была спокойна на этот счёт. Волновало её совсем другое. Она не знала, как поступить с сокровищами, которые ей оставил Марсилиу. Чаще всего она склонялась к мысли, что владеть ими должна Беатриса. Во-первых, потому что она, и только она была дочерью Марсилиу. Хотя нужно отдать должное покойному мужу, её сына он любил не меньше их общей дочери. Но Маурисиу оказался неуравновешенным неврастеником, а у Беатрисы была трезвая голова и доброе сердце. Смущал Франсиску только будущий муж Беатрисы, Марселло, который был ей не парой. Если бы не Марселло, Франсиска отдала бы всё богатства дочери хоть завтра. Ну, разумеется, не всё, а большую часть...

Занятая мыслями о распределении наследства, Франсиска не обратила внимания, что коляска следователя уже въехала во двор. Зато Маурисиу и все остальные обитатели усадьбы очень обеспокоились.

Омеру вышел из коляски, попросил доложить о себе Франсиске и сообщил ей, что хотел бы ещё раз побеседовать с членами её семьи, а также с пастухами.

—  А вы нашли новые улики? —  поинтересовалась она.

—  Да, у меня есть кое-какие любопытные сведения, —  осторожно сообщил комиссар.

Весть о новых сведениях тут же облетела усадьбу.

Форро, как только узнал, что комиссар Омеру снова собирается всех допрашивать, впал в мрачность.

—  Чёрт вас ввязал в эту дурацкую историю, —  сетовал он, говоря с Зангоном. —  Не трогали бы итальянца, не знали бы никакой беды! Спасая ваши глупые головы, я отдал следователю пули. И кто там теперь знает, что он надумал? Мне-то кажется, что он непременно хочет засадить кого-то из нас в тюрьму. Я не удивлюсь, если заказчик убийства вновь и вновь платит ему деньги за то, чтобы он нашёл липового убийцу и посадил беднягу отбывать срок. А засудить легче всего меня, как-никак я уже побывал в тюряге.

—  И что ты предлагаешь? Может, нужно было уйти отсюда подальше вместе с Зекинью? Ты хочешь уйти, да? —  Зангон посмотрел на Форро.

—  Хочу! —  ответил Форро. —  А ты? Чего ты хочешь?

—  Я хочу остаться, —  со вздохом ответил Зангон. —  Я же знаю, что вины за мной нет. Бояться мне нечего...

—  Вины нет и за мной, —  огрызнулся Форро, —  но кто на это посмотрит, когда понадобится виноватый?

По правде говоря, и Зангону, и Форро нечего было делать на этой фазенде. Трижды прав был Зекинью, когда уехал, не дожидаясь следователя. Они привыкли возиться со скотом, а не с землей, и им давно пора было двигаться дальше. Но Зангону трудно было уйти, потому что у него появилась особая причина. Он хотел и не мог оставить фазенду.

Жулия! Её тёмные глаза, гибкая фигурка, весёлый спокойный голос приковали к себе сердце Зангона. На его пути встречалось немало женщин, они влюблялись в него, он тоже влюблялся, но дорога всегда оставалась для него главной возлюбленной. Зангон всегда легко уходил и легко прощался. Но на этот раз всё было по-другому. Зангон удивлялся сам себе: он и помыслить не мог о том, что уйдёт отсюда навсегда и никогда больше не увидит Жулию. Для того чтобы уйти, ему нужно было хотя бы заручиться её расположением, увериться в её симпатии. И он всячески ухаживал за девушкой, добиваясь ласкового слова, поцелуя, но Жулия только посмеивалась.

—  Не уеду, пока она не меня не поцелует! —  поклялся сам себе Зангон.

Приезд следователя показался Зангону удачным поводом для того, чтобы выяснить отношение к нему Жулии. Ему было важно узнать, обеспокоится ли она за его судьбу, огорчится ли, если он соберётся уезжать. И он стал вслух размышлять об уходе: почему бы и в самом деле не последовать примеру Зекинью и не отправиться куда подальше?

В ожидании следователя они говорили об этом с Форро, но обеспокоили своими намерениями не Жулию. которая, хоть и слышала их, но словно бы пропустила все слова мимо ушей, а старую Риту.

Если вы сбежите, то навлечёте на себя ненужные подозрения, —  остерегла она молодых людей. —  Не смей делать такой глупости, сынок! —  Рита встревоженно смотрела на Форро, который ей казался вернувшимся с того света Арсидесом и которого на этот раз она собиралась уберечь от смерти. —  Вот увидишь, вашего ухода будет достаточно, чтобы комиссар пустился по вашему следу, считая вас преступниками, —  продолжала старуха.

—  Если догонит, то убедится, что мы ими не являемся, —  отозвался Форро.

—  Нет, сидите спокойно на месте, нечего суетиться и бегать, —  распорядилась Рита. —  Не надо отвлекать комиссара от дела. Может, он и найдёт убийцу, если не будет пускаться по ложным следам.

Приятели переглянулись: неужели старуха кого-то подозревает? Может, она знает, кто убил?

Форро передёрнул плечами, он хотел одного: быть как можно дальше от этой истории. Кто бы знал, как он сожалел, что вмешался в неё! Его увлекла проклятая жажда мести. Он мечтал отомстить своим приятелям-предателям, поиздеваться над ними, попугать их. Но потом, сам же, пожалел их и простил. Если они и были перед ним виноваты, то объяснялось это лишь их недомыслием и молодостью, но никак не злым умыслом.

Комиссар сидел в гостиной и размышлял, с кого на этот раз ему лучше начать допрос. Он внимательнейшим образом обследовал место, откуда был произведён выстрел. Но, к сожалению, никаких гильз не нашёл. Дополнительных улик тоже. И вот теперь сидел в гостиной доны Франсиски и беседовал с хозяйкой, кто и при каких обстоятельствах мог бы убить приезжего итальянца.

Франсиска отделывалась односложными ответами, всем своим видом показывая, что не будет вмешиваться в то, что её никак не касается.

—  На фазенде не было чужаков до тех пор, пока эти двое не принесли тело сеньора Мартино, —  обронила она. —  Потом появился Форро...

В самом деле, какое отношение Франсиска имела к произошедшему? Она, как могла, старалась от него отстраниться.

—  У Форро уголовное прошлое, —  сообщил следователь. —  Когда его выпустили, у него не было оружия. Но ружьё легко достать, он мог его спрятать в кустах...

Маурисиу, тут же предложил Омеру своих работников, чтобы они прочесали местность.

Омеру усмехнулся: прошло слишком много времени. Преступник давно спрятал оружие. И, разумеется, не в кустах.

Маурисиу разгорячился. О Мартино он отозвался очень резко: дрянь был человек!

Комиссар поинтересовался, с чего вдруг возникло такое мнение.

—  Да все знали, что он —  фашист, он своих взглядов не скрывал, и многих вокруг считал неполноценными, —  объяснил Маурисиу.

—  Вы считаете, что он мог обидеть кого-нибудь из тех пареньков, которые потом принесли его труп в имение? —  задал вопрос комиссар.

—  Запросто, —  уверенно заявил Маурисиу. —  Например, Зекинью. Кстати, он тут появился ненадолго, о чем-то побеседовал с приятелями и сразу уехал в неизвестном направлении.

—  Неужели? —  огорчился Омеру. —  А я ведь просил их задержать этого парня здесь, если он вдруг сюда заявится! Форро и Зангон тоже уехали?

—  На месте, —  тут же отозвался Маурисиу.

—  Надо будет с ними побеседовать.

—  Но я-то думаю, они не причём, они парни простые, бесхитростные, —  высказал своё мнение Маурисиу. —  Мне кажется, что дело здесь в больших деньгах, и скорее сеньор Фарина может иметь к этому отношение. Он принял такое деятельное участие в делах молодой вдовушки!..

Глаза Маурисиу вспыхнули недобрым огнём при одном только упоминании имени Фарины. Он был рад поквитаться с новым претендентом на руку и сердце матери, и теперь делал всё, чтобы убедить Омеру в виновности Фарины.

—  Да, с ним я ещё буду говорить, —  кивнул головой Омеру. —  Но больше всего страстей бушует в вас, сеньор Маурисиу, —  усмехнулся он. —  И, мне кажется, весьма опасных. Я установил, из какого оружия убили сеньора Мартино. Винчестер тридцать восьмого калибра. Надеюсь, у вас в доме такого оружия нет?

—  Конечно, нет. Я вообще не умею обращаться с оружием. Разве что в детстве у меня были игрушечные пистолетики. И потом, вы же знаете, комиссар, если собака лает, то не кусается, а в тихом омуте черти водятся, —  отговорился народной мудростью Маурисиу. —  Что же касается страстей, то фашистов, я думаю, и вы не любите.

Что правда, то правда, комиссар Омеру не любил фашистов.

—  Во вкусах мы с вами, сеньор Маурисиу, сходимся, —  признал он, и Маурисиу вздохнул с облегчением, а то ему уже было показалось, что на него повеяло ледяным дыханием расплаты за содеянное.

—  Был бы здесь Зекинью, он, наверное, ещё что-нибудь припомнил бы, —  повторил Маурисиу, отводя от себя подозрения.

Подозрения следователя он отвёл, зато возбудил подозрения матери. Франсиска была в ужасе, услышав, что Мартино убили из винчестера тридцать восьмого калибра.

—  Это же ружьё Марсилиу, —  проговорила она, когда они остались с сыном наедине. —  Ты стреляешь из него с детства!

—  И что? —  огрызнулся Маурисиу. —  Другого такого на свете нет? Или ты хочешь отнести ружьё сеньору Омеру и узнать, не из него ли сделан выстрел?

Маурисиу вызывающе смотрел на мать, и Франсиска подошла к нему, желая приласкать, успокоить, поняв, что явно хватила через край в своих страхах и подозрениях.

—  Я хочу спрятать наше ружьё так, чтобы его не отыскал ни один следователь, —  ответила она и поцеловала сына.

Но Маурисиу отшатнулся от неё, словно материнский поцелуй был напитан смертельным ядом.

«Нет, он не в себе, —  ещё раз убедилась Франсиска. —  С ним произошло что-то непоправимое!»

Следователь поговорил с Форро, и тот повторил слово в слово всё, что показывал в прошлый раз, убедив Омеру в том, что не лгал ему. Впрочем, Омеру и без того знал, что отсидевшие вовсе не хотят попасть обратно в тюрьму, кроме самых отпетых и озлобленных, но Форро, по всей видимости, был не из таких. Омеру в первую очередь расспрашивал Форро о Зекинью, который, вполне вероятно, мог быть свидетелем убийства и поэтому, опять куда-то бесследно исчез, будто растворился в воздухе. А может, он и есть убийца?

—  Нет, Зекинью никого не убивал, —  твёрдо ответил Форро. —  А куда он опять умчался, я не знаю.

Зангон тоже не рассказал ничего нового.

Этих двух Омеру ещё в прошлый раз исключил из следствия, а вот Зекинью... Какие такие неотложные дела заставили его уехать?

Каково же было удивление следователя, когда на следующий день на фазенде появился Зекинью.

—  Слухом земля полнится, —  усмехнулся он. —  Я узнал, что вы приехали, и подумал, а вдруг понадоблюсь?

Тень подозрения, которую навлекло на молодого человека его необдуманное бегство, рассеялась. И всё-таки следователь основательно побеседовал с ним. Кто знает, а вдруг кто-то из обитателей двух фазенд заказал ему убийство? Или фашист Мартино так оскорбил паренька, что тот не выдержал и схватился за ружьё? Первый вопрос Омеру был, естественно, о мотивах отъезда.

—  Ездил укрощать бычков, —  широко улыбнулся парень. —  Меня тут многие знают, я по этому делу специалист! Если хотите, поедемте со мной, поговорите с тамошним хозяином.

—  А каким оружием вы обычно пользуетесь? —  продолжал свои расспросы Омеру.

—  Никаким не пользуюсь. Моё оружие —  это лассо и умение скакать на лошади.

—  А когда вы познакомились с сеньором Маурисиу?

—  Когда принесли убитого на фазенду. Он попросил нас тут задержаться, очевидно, предположив, что будет следствие, и мы сможем дать показания. Мы остались и даём показания.

Омеру кивнул, он и раньше понимал, что трое ребят были причастны только к последствиям преступления, но никак не к самому убийству, однако считал своим долгом ещё раз убедиться в этом.

—  Можете возвращаться к своим бычкам, —  сказал он. —  Вы вне подозрений.

У Фарины беспокойств по поводу следователя было куда больше. Ему очень не хотелось, чтобы из-за вновь возникших подозрений банковский счёт Марии был снова арестован. Он приложил так много усилий, чтобы она, наконец, получила доступ к собственным деньгам, поэтому, подозрения следователя были для него тяжелы и оскорбительны.

Винченцо и Констанция старались всячески его успокоить. Они хотели сами поговорить со следователем, но Фарина покачал головой.

—  Это только усилит его подозрения. Я выдержу этот разговор. Но мне он неприятен до крайности.

Омеру видел, что Фарина нервничает, и невольно начинал давить на него, считая, что дыма без огня не бывает.

—  Я сто раз говорил вам, что не убивал сам и не нанимал убийцу, —  чуть ли не закричал на следователя Фарина.

—  Зачем же так волноваться? —  удивился Омеру. —  Я же не собираюсь вас арестовывать. У меня нет против вас никаких улик.

—  Но зато у вас есть возможность мотать мне нервы, —  раздражённо отвечал Фарина. —  Вы видите, что я не спокоен, и раздражаете меня ещё больше. Вы бы тоже нервничали, комиссар, если бы оказались в положении без вины виноватого!

—  Хорошо, допустим, что вы вне подозрений. А жена Мартино, она не могла нанять убийц для своего мужа? —  спросил следователь. —  Может, у неё были основания желать его смерти?

—  Для того чтобы высказывать такие обвинения, нужно иметь хоть какие-то основания. А безупречная репутация жены сеньора Мартино не даёт их. Я сам хлопотал за неё в банке, помогая ей получить наследство. И мне там поверили! А вам моего поручительства недостаточно?

В глазах Фарины пылал праведный гнев, он был оскорблён недостойными подозрениями следователя. Ещё немного, и он вызвал бы его на дуэль.

—  Это моя профессия, —  примирительно сказал Омеру, —  не стоит всё принимать так близко к сердцу. Вероятно, вы правы, вашего компаньона настигло возмездие из Италии. Очевидно, следует ходатайствовать, чтобы дело закрыли.

—  И совершенно правильно, —  подхватил Винченцо, —  а то мой друг Фарина места себе не находит. Нам всем очень жаль, что произошло это убийство, а тут ещё такие ужасные подозрения!.. —  Винченцо сокрушённо покачал головой.

—  Прошу к столу! —  позвала мужчин Констанция. —  Не откажите в любезности, отобедайте с нами, —  обратилась она к комиссару Омеру.

—  Я с удовольствием, —  сказал он. —  Эх, если бы найти хоть след того человека, который был свидетелем убийства!

—  Я бы и сам с удовольствием прочесал все окрестности, —  сказал Винченцо, —  да возраст уже не тот. Но должен сказать, что никаких чужих людей на фазенде у нас не было. И у сеньора Мартино тут не было недоброжелателей.

—  Поэтому я и говорю, что мы в тупике, —  вздохнул Омеру.

—  Не мы, а вы в тупике, —  желчно уточнил Фарина.

Как ни неприятно это было комиссару, но он вынужден был признать, что, по крайней мере, на данном этапе следствие бессильно отыскать убийцу. С этим выводом Омеру и уехал в город.

 

Глава 28

Мадалена готовилась к свадьбе Нины как к величайшему событию в своей жизни. Собственно, так оно и было. После Нининой свадьбы её жизнь тоже станет совсем иной. Она не говорила дочери, что твёрдо решила никуда не двигаться. Молодым нужно вить своё гнездо, а старикам опасно покидать насиженное место. Таково было твёрдое убеждение Мадалены. Здесь она ко всему привыкла, со всем справлялась, здесь у неё были друзья и соседи, с которыми она всегда могла поделиться и бедами, и радостями. На новом месте таких друзей не заведёшь. Но до поры, до времени она не хотела огорчать Нину, и оставила этот маленький сюрприз на будущее, а пока хлопотала, заботясь, чтобы празднество, которого не было у неё в жизни, надолго осталось в памяти дочери, зятя и всех гостей.

В качестве посажёного отца Мадалена пригласила Дженаро: будет справедливо и трогательно, если родной брат Джузеппе поведёт племянницу в церковь. А вот посажёная мать?..

—  Почему бы тебе не пригласить дону Мариузу —  хозяйку пансиона, в котором я живу? —  подсказал Дженаро. —  Она очень достойная женщина.

—  Я не против, —  согласилась Мадалена. —  Жозе Мануэл говорил, что она была ему как мать, но я с ней даже не знакома. Согласится ли она?

—  Я составлю тебе протекцию, —  шутливо пообещал Дженаро.

Мариуза поблагодарила Дженаро за предложение, нашла его для себя лестным и ответила согласием. Что греха таить? Предложение это было ей приятно ещё и потому, что она души не чаяла в Дженаро, и, благодаря Нининой свадьбе, между ними протягивалась словно бы родственная ниточка, которая связывала их и сближала. Нина ей нравилась, она одобряла выбор Жозе Мануэла, к которому относилась, как ко всем своим молодым постояльцам, по-матерински.

—  Лучшей девушки тебе не сыскать, —  сказала она счастливому жениху, —  я с удовольствием буду посажёной матерью у тебя на свадьбе, потому что и ты молодец хоть куда! Береги своё счастье! Я вижу, как мучаются Тони и Мария, и никому такого не желаю!

Мариуза не стала рассказывать о недавней сцене, которая произошла у неё в пансионе. Всё кончилось благополучно только благодаря её находчивости. Но как дорого обошлась ей эта находчивость! У неё и теперь сразу же начиналось сердцебиение, как только она вспоминала об этом. А дело было так: Тони находился у Марии наверху, и вдруг на пороге появилась Камилия. Она пришла навестить Дженаро, зная, что застанет тут и Тони, который отправился к отцу. Дженаро в лице переменился, увидев невестку. А Камилия удивилась, что не застала Тони. Она стала расспрашивать свёкра о настроении мужа, пытаясь понять причину перемен, произошедших в Тони. Рассказывала, что муж в последнее время стал общительнее, добрее, ласковее.

—  Я думаю, что это благодаря общению с вами, —  сказала она. —  Тони так рад, что вы с ним встретились и помирились.

Дженаро сидел как на раскалённых угольях и боялся, как бы Тони не появился нежданно-негаданно на лестнице. А ещё того хуже, вышел бы с Марией... Мариуза вмиг обо всём догадалась, поспешила наверх и сообщила Тони сквозь дверь о внезапном визите Камилии. Тони пришлось выпрыгнуть в окно. Потом он зашёл к отцу, как ни в чём не бывало, сделал вид, будто приятно удивлён визитом жены, сказал, что задержался на фабрике, и они вместе под ручку отправились домой.

Мариуза, вспоминая об этом, только руками всплёскивала. Прямо водевиль какой-то, пристанище порока, а не благопристойный пансион с хорошей репутацией! А если вспомнить, что делалось потом с Марией!..

Жозе Мануэл только рукой махнул, услышав от Мариузы имя Тони. Он не понимал таких мужчин. По его мнению, мужчина только тогда был мужчиной, когда принимал решения, а Тони вечно сомневался и колебался.

—  У Тони сердце разбилось на две половинки, —  повторил он когда-то высказанную мысль. —  И так он будет жить до старости.

—  А вдруг срастётся? —  предположила Мариуза.

—  Не похоже, —  пожал плечами Жозе Мануэл.

Он сочувствовал Тони, тому здорово не повезло в жизни, но сейчас ему было не до чужих бед, он был занят собственным счастьем.

***

Сеньора Антония, мать Жозе Мануэла, приехала загодя, собираясь поближе познакомиться с будущей невесткой и своей сватьёй. Она хотела сделать сыну сюрприз и, приехав, остановилась в гостинице, где оставила вещи, привела себя в порядок, и лишь затем отправилась знакомиться с будущими родственниками. Квартал, в котором обитала невеста сына, поразил её до глубины души. «Настоящая трущоба!» —  восклицала она про себя, глядя по сторонам из окна автомобиля, который наняла, чтобы добраться на окраину города, где располагался тот квартал.

Увидев его, Антония пришла в ужас. Могла ли она представить, что её сын возьмёт себе жену из такой клоаки! Увиденное невольно настроило её враждебно против будущих родственников. Но она старалась преодолеть себя и, приготовив несколько вежливых фраз, постучалась в дверь Мадалены. Однако, увидев хозяйку, поняла, что её любезные фразы совершенно неуместны. Открывшая дверь женщина походила в лучшем случае на служанку сеньоры Антонии, но никак на её родственницу, и говорила она на совершенно ином языке, может быть, более сердечном и искреннем, но уж, безусловно, чуждом для богатой светской сеньоры.

Антония представилась, Мадалена тоже. Антония пробормотала, что рада знакомству, Мадалена пригласила её в дом и предложила чашку кофе. Антония не могла представить, как ведёт себя здесь Жозе Мануэл и о чём он может говорить с этими людьми, которые, как видно, за всю свою жизнь ни разу не переступили порог порядочного дома.

Мадалена тоже не могла понять, о чём ей говорить с надутой гостьей. Всем своим видом сеньора Антония показывала, что всё ей тут не по нраву. Мадалене тоже не понравилась гостья, и расстилаться перед новой родственницей она не собиралась.

Она поставила перед Антонией чашку кофе, сообщила, в какой церкви состоится венчание и сколько гостей уже приглашено на свадьбу.

Антония едва не поперхнулась, услышав, что на свадьбе её сына собирается гулять чуть ли весь бедняцкий квартал, и даже не смогла выдавить из себя дежурного «очень рада».

Выпив чашку кофе, она откланялась, даже не спросив про невесту. Проводив будущую сватью, Мадалена покачала головой, поздравив себя с тем, что на старости лет не потеряла головы и не собралась менять местожительство.

—  Поселись я с ними, так бы и мучалась каждый день, —  произнесла она вслух. —  Нет уж, как я жила, так и буду жить до самой смерти.

Нина, узнав о приезде свекрови, поняла, что должна нанести ответный визит и познакомиться с ней.

Мадалена не хотела огорчать дочь своими настроениями, тем более, что Нина и без того была в достаточно нервном настроении.

—  Я бы тоже нервничала, если бы мне предстояло знакомство с роднёй будущего мужа, —  начала Мадалена. —  Но как бы ни сложились твои отношения, помни, что и родители с детьми не всегда находят общий язык.

Жозе Мануэл уже узнал о приезде матери, повидался с ней и пообещал прийти вместе с Ниной. Антония не стала делиться с сыном, какое впечатление произвела на неё мать невесты.

Едва Нина вошла в номер, едва Антония на неё взглянула, она поняла, что мечты о воспитании будущей невестки, её кротости, её благодарности останутся мечтами. Эта красивая, уверенная в себе молодая женщина была полна сил и не нуждалась ни в чьей помощи. Увидев, с каким обожанием смотрит на невесту сын, Антония почувствовала ещё большую досаду.

«Как бы мне не пришлось подлаживаться к этой капризнице», —  ревниво и недовольно подумала она и встретила Нину более чем холодно.

Антония уже не размышляла, как влияет свекровь на отношения супругов, не вспоминала, как её встретила мать мужа. Всё ей не нравилось, она всем была недовольна и не считала нужным скрывать своё недовольство.

Кому может понравиться неприязнь? Нине она тоже не понравилась. Да и кому приятно, когда при разговоре с тобой собеседник всем своим видом показывает, что желал бы поскорее от тебя избавиться? Нина всё же поблагодарила будущую свекровь за приезд на свадьбу. Антония усомнилась, сможет ли она найти церковь, где назначено венчание. Нина поняла, что мать Жозе Мануэла не хочет быть на церемонии венчания, и лицо у неё стало совсем обиженным. Боясь, что дальнейший разговор может привести только к худшему, Жозе Мануэл поспешил свернуть его и откланяться.

—  Не огорчайся! —  попробовал он утешить Нину, когда они вышли из гостиницы. —  Это только первое впечатление! Я свою матушку знаю, она добрая! Я уверен, вы очень скоро найдёте общий язык.

—  Никогда! —  убеждённо ответила Нина. —  Я и представить не могла, что к невесте собственного сына можно отнестись с таким недоброжелательством.

Жозе Мануэл замолчал, предвидя в будущем немало сложностей.

А Нина всерьёз задумалась, стоит ли ей вообще выходить замуж за Жозе Мануэла. Недаром она не любила богатых людей, они все были спесивыми, чванливыми, высокомерными. Жить среди них будет настоящей мукой. Зачем ей это?

До дома они доехали молча. Жозе Мануэл поцеловал её на прощанье и откланялся. А Нина поделилась своими сомнениями с матерью. Измученная предсвадебными хлопотами Мадалена, услышав, что её дочь готова отказаться от свадьбы, которая должна состояться через два дня, заявила:

—  Поступай, как хочешь, дорогая, но сначала дай мне, пожалуйста, яду, чтобы я умерла, не видя этого позора.

Нине стало ужасно стыдно за свою вспышку.

—  Прости меня, мамочка! Но отношения со свекровью очень важны в браке, разве не так?

—  Так. Но ещё важнее отношения с мужем, и мне кажется, что за Жозе Мануэла ты уже вышла замуж, нисколько не думая о свекрови.

—  Она писала мне ласковые письма.

—  Вот постарайся и дальше получать от неё только ласковые письма. Поняла?

—  Кажется, поняла, —  задумчиво сказала Нина. —  Ты хочешь сказать, что нам стоит жить отдельно?

—  Так мне показалось, —  мудро заметила Мадалена.

Конечно, всё было не так однозначно и не так ужасно, как казалось Нине. У жизни всегда найдётся в запасе сюрприз, который скрасит неприятный подарок, и маленькая ложечка дёгтя, чтобы придать пряности сладкому мёду.

Проводив до дома Нину, Жозе Мануэл вернулся к матери. Он хотел поговорить с ней, настроить её на добрый лад. Антония встретила его слезами.

—  Сыночек! Сынок! Одумайся! Ты ослеплён, я могу тебя понять, но когда ты прозреешь, то ужаснёшься от того, в какую яму упал! Твоя тёща безграмотная поломойка! Невеста —  красавица, но из-за неё ты ещё наплачешься. В жене главное не красота, а воспитание, такт и доброе сердце. Откажись от своей безумной затеи, пока не поздно!

Жозе Мануэл со вздохом обнял мать.

—  Отказываться поздно. У моей Нины —  бездна такта, доброты, она безупречно воспитана, и сердце у неё золотое. Если бы не она, меня бы давно не было бы на свете. Я буду благодарен ей до конца моих дней.

—  Из благодарности не женятся. Послушайся меня, сынок. Ты можешь взять её с собой в Рио, поселить где-нибудь неподалёку от нашего дома, вы узнаете друг друга получше, и ты всё поймёшь совершенно правильно.

Про себя Антония думала: в квартале бедняков среди всякого отребья, Нина и впрямь смотрится королевой, но среди благовоспитанных начитанных барышень, играющих на фортепьяно, умеющих вести разговор, она будет выглядеть кухаркой, и Жозе Мануэл мгновенно поймёт это. Ему будет за неё стыдно, он откажется от неё.

—  Считай, что я не слышал твоего предложения, мамочка! —  сурово ответил сын. —  Мне кажется оно постыдным, недостойным тебя. Свою жену я никогда не превращу в любовницу.

—  Оно продиктовано житейской опытностью и желанием твоего блага, —  отозвалась Антония.

—  Мое благо в том, чтобы быть с Ниной, —  твёрдо ответил Жозе Мануэл, —  и прошу тебя с этим считаться. Сеньора Мадалена одна вырастила и воспитала дочь, в моих глазах она —  женщина, достойная всяческого уважения, и я готов ей его оказывать. Того же жду и от тебя.

—  Ты хочешь сказать, что эта поломойка будет жить с нами? —  в ужасе спросила Антония.

—  Нина не может оставить свою мать точно так же, как я не могу оставить тебя, —  отрезал Жозе Мануэл. —  Вы обе вдовы!

Антония пришла в ужас. Почему она должна впустить в свою жизнь двух совершенно чужих ей женщин? Они заведут свои порядки, будут делить с ней сына! Как она будет несчастна! Она и представить не могла, сколько бед приготовила ей судьба!

—  Но она могла бы поселиться где-нибудь ещё, —  пожав плечами, предложила Антония. —  В таком же квартале, к какому привыкла. Твоя Нина её навещала бы.

—  Мама! Я не узнаю тебя! Что ты такое говоришь! Да если я только заикнусь об этом, Нина откажется выйти за меня замуж! —  Жозе Мануэл даже руками всплеснул от возмущения.

—  Тем лучше будет для тебя! —  величественно заявила Антония.

Жозе Мануэл понял, что лучше прекратить этот никчёмный разговор, который оставит оскомину горечи и взаимного непонимания. Ссориться с матерью, обижаться на неё в канун свадьбы он не хотел.

—  Завтра я заеду за тобой и отвезу тебя в церковь, —  пообещал он. —  Я не хочу, чтобы ты, не дай бог, заблудилась и опоздала на церемонию. А сейчас прости! У меня ещё столько хлопот!

Он поцеловал мать, и она поцеловала его в ответ, но, несмотря на поцелуи, от прощания веяло взаимным холодом. С порога Антония окликнула сына:

—  Ты не сказал мне, кто у тебя будет посажёными отцом и матерью, —  спросила она. Лучше бы она не спрашивала об этом!

—  Тони и его жена Камилия, —  отозвался Жозе Мануэл.

—  Как?! Еврейка? —  пришла в ужас Антония.

—  Законная жена Тони, венчанная католическим священником, —  отчеканил Жозе Мануэл и закрыл за собой дверь.

Ему некогда было думать о том, в каком настроении осталась его матушка и какие недовольства она себе ещё напридумывает. Его волновало совсем другое: угощение, музыканты! Он готов был схватиться за голову, но вспомнил, что Маркус обещал ему помочь и заторопился к приятелю.

 

Глава 29

Уже не первую неделю Маркус пребывал в смятении и растерянности. А началось всё с церемонии вручения дипломов. Как он готовился к этой церемонии! Будущее представлялось таким ясным, таким счастливым! Он написал благодарственную речь факультету от выпускников и называл университет последним оплотом демократии. Речь его одобрил даже ректор, хотя Маркус опасался, что он вмешается и вычеркнет самые патетические пассажи. А ректор не только понял настроения молодежи, но и посочувствовал им. Все завидовали Маркусу, который будет произносить свою замечательную речь. Но Маркус передал эту честь Рафаэлу.

—  Мне достаточно того, что я написал её, выразил наши чувства, —  скромно сказал он, —  а ты огласи их, пожалуйста, вслух.

Рафаэл почувствовал себя польщённым, ему было приятно предложение Маркуса, но для порядка он некоторое время отказывался.

—  Интересно, почему ты сам-то не хочешь выступить? —  спрашивал он.

—  У меня другие планы, —  отвечал Маркус. —  На церемонию вручения я войду под руку с любимой женщиной!

Маркус произнёс вслух эту высокопарную фразу, чтобы поддержать собственную решимость поступить так, как когда-то обещал. А обещал он Жустини, что поведёт её на церемонию вручения дипломов. Было это давным-давно, с тех пор в его жизнь вошла Эулалия, девушка с медовыми устами, и он хотел бы остаться с ней навсегда. Но он не мог представить, как скажет Жустини о разрыве. И чем меньше любви оставалось в его сердце, тем внимательнее он следил за внешними проявлениями этой любви. Именно поэтому он и решил повести Жустини на церемонию, пусть все увидят, как он её уважает. Пусть и она убедится, что он относится к ней всерьёз.

Многих приятелей Маркуса шокировало его решение.

—  Конечно, это твоё дело, старина, —  говорили ему, но никто бы из нас не стал появляться на людях под руку с публичной девкой. К чему такой эпатаж? Это может дорого тебе обойтись, когда ты будешь устраиваться на работу.

Маркус молчал в ответ. Он и сам всё прекрасно понимал, но почему-то именно этот поступок вменил себе в долг. Что руководило им? Может быть, он подсознателъно надеялся, что Жустини оценит его великодушие и столь же великодушно отпустит его на свободу, сама поняв, почувствовав, что не пара ему, что может погубить жизнь молодого человека? Вполне возможно. Но сам Маркус не формулировал этого желания, он просто действовал.

Жустини была наверху блаженства. Своё присутствие на церемонии она расценила как заслуженное торжество любви, которая преодолела все препятствия, как своё возвращение в порядочное общество. Она прекрасно помнила, как отец Маркуса —  царство ему небесное! —  дал изрядную сумму денег, лишь бы она оставила сына в покое. Благодаря этим деньгам она смогла из подневольной рабыни превратиться в хозяйку заведения и сохранить Маркуса. Если они любят друг друга, то, какое значение могут иметь какие-то условности? Разумеется, если они поженятся, то она оставит бордель, они переселятся в другой город, и кто будет знать о её прошлом? К тому же, она поднакопила изрядную сумму денег, и они весьма пригодятся Маркусу при устройстве.

Так рассуждала Жустини и была по-своему права. Всеми своими мечтами и планами она делилась с Малу. А та выслушивала хозяйку и покачивала головой. На Маркуса она смотрела не глазами влюблённой Жустини и замечала многое, чего не замечала та. Малу прекрасно помнила красавицу испанку и не сомневалась, что Маркус вычеркнул её из своей жизни. Она помнила и кафе, и кино, где они встречали Маркуса с этой красивой девушкой. Жустини в своей эйфории после университетского бала успела забыть об этом. Но Малу не забыла. А поскольку Жустини относилась к Маркусу всерьёз и питала в отношении него самые серьёзные надежды, Малу решила раз и навсегда разделаться с соперницей Жустини.

Она всегда делала то, что задумала. Зная имя красотки и её адрес, она отправила ей письмо, в котором сообщила, что у Маркуса есть возлюбленная, они давным-давно живут вместе, и если Эулалия хочет с ней познакомиться, то может сделать это по такому-то адресу. Малу была уверена, что такая гордая девушка, как эта испанка, не сможет простить человеку, в которого влюблена, связи с проституткой.

Она была недалека от истины. Эулалия получила письмо, и у неё началась истерика. Она так рыдала, что испуганная Соледад готова была бежать за врачом, опасаясь, что у дочери разорвётся сердце. Ни на какие вопросы матери Эулалия отвечать не пожелала, но рыдания так и рвались из её груди. Плакала она долго, но когда успокоилась, то Соледад увидела перед собой не жалкую обиженную лань, а молчаливую, затаившую гнев тигрицу, и невольно перекрестилась.

Малу ошиблась в одном: она не знала, сколько поражений уже было на счету Эулалии и какое место занял в её сердце Маркус. Эулалия не собиралась потерпеть очередное фиаско. Она приготовилась сражаться не на жизнь, а на смерть. Узнав, что ей предлагают посетить бордель для знакомства с возлюбленной Маркуса, она, прежде всего, решила переговорить с возлюбленным.

—  Как мне это понимать? —  спросила она, протянув ему анонимное письмо.

Маркус прочитал его и изменился в лице.

—  Надеюсь, ты поняла, что в нём нет ни слова правды? —  спросил он.

—  Ты хочешь сказать, что оболгали твою возлюбленную Жустини? —  спросила Эулалия, сверля его своими чёрными глазами.

-У меня нет никаких возлюбленных, кроме тебя, —  ответил Маркус. —  Это скверная шутка моих университетских приятелей. Я разберусь, кто посмел так пошутить, и он мне дорого заплатит за это.

Услышав такие слова, Эулалия сразу им поверила. Да, да, как же это она сразу не сообразила, что подобное письмо может быть только скверной шуткой? Но сдаться сразу она тоже не могла. Она должна была выяснить всё до конца!

—  Здесь указан адрес, —  продолжала она. —  Поедем туда вместе, я хочу в самом деле познакомится с Жустини.

—  И погубить свою репутацию навсегда? Тот, кто написал это письмо, хотел беды не только мне, но и тебе. Ты можешь представить, что будет, если ты поедешь в бордель? Ты, чистая, прекрасная, порядочная девушка войдёшь в зловонное пристанище порока! Даже мужчины, которые ходят туда, считаются испорченными. Тот, кто написал это письмо, не подозревал, что ты окажешься до такой степени ревнивой. Иначе он дал бы другой, более невинный адрес!

Слушая Маркуса, Эулалия успокаивалась. Она уже винила себя за нелепые подозрения. Как ей навредили прошлые несчастья! Она сделалась глупой и подозрительной! Ещё секунда, и она рассмеялась бы. Но... не рассмеялась. Какой-то червячок сосал её сердце. Что-то подсказывало ей, что не всё обстоит так безоблачно, как говорит Маркус и как ей самой хотелось бы.

—  Нет на свете никакой Жустини, поняла? —  завершил свои рассуждения Маркус. —  Есть только ты и твои медовые губы!

Эулалия не противилась поцелую. Ей так хотелось опять оказаться в мире, где все обходятся без лжи, где можно без опаски доверять человеку, с которым познакомилась в трамвае...

Простившись с Эулалией, Маркус быстро зашагал по улице. Губы у него побелели от ярости. Если бы Жустини оказалась перед ним, он стёр бы её в порошек.

—  А я-то щадил её! – повторял он.—  А она оказалась девкой! Подлой, мелкой продажной девкой! Ей нужно было всё изгадить – себя, меня, нашу с ней любовь, а заодно и Эулалию!

Когда Маркус добрался до борделя, то уже несколько успокоился, но всё-таки лицо у него было таким страшным, что Жустини стало не по себе.

—  Что случилось? —  спросила она.

—  Ты написала письмо, —  ответил он. —  Если бы ты была мужчиной, я бы за это письмо убил тебя. Благодаря ему, я узнал, что ты всего-навсего продажная девка, и мне стыдно, что я тебя когда-то любил.

Жустини молчала.

—  Письмо написала я, —  выступила вперёд Малу, которая стояла рядом и слышала слова Маркуса. —  Да, я —  продажная девка, и не выдаю себя за другую. Зарабатываю свой хлеб, как могу, спасибо, есть охотники. А вот почему порядочные мужчины трусят, врут и малодушничают, это¬го я не знаю, но хотела бы знать!

—  Бордель, он и есть бордель, —  в ярости огрызнулся Маркус, оглянувшись на Малу, которая стояла подбоченившись и с презрением смотрела на молодого человека.

—  Забери меня из борделя, Маркус, —  проговорила Жустини.

Теперь пришёл черёд молчать Маркусу, и он молчал. Тяжело, каменно молчал.

Жустини всё поняла. И словно бы оледенела. Превратилась в статую.

—  Ну, тогда уходи, —  с трудом разомкнув губы, произнесла она. —  Иди к своей девственнице!

Маркус повернулся и вышел. С тех пор он так и не нашёл покоя. Тревога, смута, растерянность царили в его душе. Как в спасительный омут кинулся он в водоворот свадебных хлопот, помогая Жозе Мануэлу: нанимал музыкантов, расставлял во дворе столы, а сам никак не мог примириться с произошедшим. Всё причиняло ему боль —  мысли о Жустини, мысли об Эулалии, и о самом себе тоже.

Но в таких случаях лучше думать о других. О Жозе Мануэле, который женится. О Марии, которую он, Маркус, приведёт на эту свадьбу, чтобы её утешить.

Эулалия, вернувшись домой, сожгла письмо.

—  Пусть вместе с ним горит и та, что его написала, —  произнесла она, глядя, как корчится в огне бумага. —  Но если эта Жустини существует, я выцарапаю ей глаза!

Соледад, поглядев на свою красавицу, подумала, что дочь её стала за это время взрослой женщиной. И пожелала от души, чтобы сердечные волнения Эулалии разрешились как можно благополучнее, чтобы она вышла замуж и стала им настоящей помощницей. Им с отцом не помешала бы молодая деятельная энергия Эуалалии. Они с Маноло мечтали о расширении фабрики, и Маноло отправился и провинцию продавать их маленький домик —  единственное достояние, которое у них было. Соледад понимала необходимость этого, но глаза у неё были на мокром месте, так много было связано с этим дорогим для неё местом. Расплакалась о родном гнезде и Эулалия. Крепко обнявшись, две женщины плакали о безмятежном прошлом, боясь неизвестности, которую сулило им будущее.

 

Глава 30

 Мария места себе не могла найти. Казалось бы, она должна была почувствовать себя счастливой: рядом с ней был Тони, её Тони! Но она чувствовала себя несчастной. Тони принадлежал не ей. После того, как по одному только слову, сказанному шёпотом Мариузой из-за двери, он прыгнул в окно, а потом ушёл из пансиона под руку с Камилией и вот уже несколько дней не появлялся, Мария с особой, горькой отчётливостью поняла, что Тони давно уже ей не принадлежит —  он принадлежит Камилии.

Погрузившись в горестные размышления, Мария сидела в кресле-качалке в садике пансиона, рассеянно глядя, как няня занимается с Мартинью.

Вот ещё одна её боль! С недавних пор ей стоило только окликнуть сына по имени, как перед ней вставало лицо мужа. Она не любила Мартино, однако его неожиданная гибель не могла не подействовать на неё. Они прожили вместе несколько лет, она сидела возле его кровати, когда он лежал, истекая кровью. И он тоже заботился о ней, всегда был для неё поддержкой, любил её сына, сделал его своим наследником... Любимым он для неё не стал, но всё-таки был ей мужем. Она потеряла его, овдовела, и теперь иногда чувствовала себя беззащитной и одинокой.

Но если бы только это! Мария чувствовала себя косвенно виноватой в гибели Мартино. Когда следователь допрашивал её, когда предполагал, что она могла стать убийцей, Марии трудно было защищать себя, потому что, лёжа ночами без сна, мечтая отыскать Тони, она представляла иногда, как коварная река топит лодку, на которой плывёт Мартино, или поезд сходит с рельсов, или лошадь сбрасывает седока. Нет, впрямую она не желала ему гибели. Так она пыталась хотя бы в воображении отстраниться от него и сделать невозможными их супружеские отношения. Когда она узнала о гибели Мартино, то сначала почувствовала облегчение, но ей тотчас же стало стыдно за себя. Потом, с появлением Тони, всё это забылось. Но Тони, к сожалению, не спешил уходить от жены, и, похоже, не слишком обрадовался, узнав, что у него есть сын. Наверное, тоже из-за ненавистного имени? Он столько раз слышал: Мартинью! Мартинью!..

Марии стало жаль себя до слёз. Она вспомнила, сколько перенесла горя —  потеряла отца, бабушку, мужа, ребёнка... В минуты отчаяния она всегда вспоминала бабушку Луизу, деятельную, любящую, которая заменила ей мать. Мартино рассказал ей о смерти бабушки. Но иногда отчаянная мысль посещала Марию: а что если бабушка Луиза жива? Мартино мог её обмануть. Она успела узнать, что он был способен и на такое.

Иногда Марии казалось, что она сходит с ума. Жизнь всё перемешала, и она больше не могла отличить, где в ней чёрное и где белое. Мартино был и хорошим, и плохим. Её сын был от Тони, но стал наследником Мартино. По бабушке Мария отслужила заупокойный молебен, но ей казалось, что старушка жива. Кто поможет во всём этом разобраться? Мария была одна! Одна! Одна! А самый родной ей человек не хотел этого понять. Неужели ему достаточно коротких свиданий, утоления телесной страсти? А она хочет быть с ним рядом днём и ночью, заботиться о нём, помогать ему, рожать от него детей!

—  Неужели ты забыл, Тони, что твоя жена —  это я? —  шептала Мария в смятении.

Поначалу она была так уверена в любви Тони, что о Камилии даже не думала. Она не считала её даже соперницей и великодушно отпускала домой своего возлюбленного, не сомневаясь, что он принадлежит только ей, Марии. Она ни разу не спросила, когда они поженятся, будучи уверенной, что произойдёт это, как только рассеется кошмар, связанный с гибелью Мартино. Ей казалось, что Тони хочет этого точно так же, как она сама. Потом её стало удивлять, что Тони никогда не говорит об их совместном будущем, не предлагает ей помечтать о том времени, когда они, наконец, будут вместе навсегда. Мария одна пережила тяжёлые дни следствия. Ей помогал только Фарина. Но она и тогда оправдала Тони: он держался в стороне из тактических соображений —  чтобы у следователя не появились дополнительные основания подозревать бедную Марию в желании погубить мужа. Отстранённость Тони была проявлением его любви. Но ощущение безучастности Тони по отношению к ней посещало Марию всё чаще, и вот сейчас, в этом саду, она поняла, что за своё счастье с Тони она должна бороться. Она преувеличила его привязанность. Он успел привязаться к другой...

Мария почувствовала, как потяжелело у неё сердце при мысли об этой, другой. Впервые она поняла, что Камилия для неё —  соперница. И волна ярости захлестнула Марию. Она почувствовала, что ненавидит эту женщину, такую цепкую. Как лиана она обвилась вокруг её возлюбленного и не отпускала его. Но в таких случаях берут мачете и рубят сплеча!

—  Я не отдам тебе Тони! Не отдам никогда! —  проговорила Мария, понимая, что теперь ей уже не ждать покоя, что впереди у неё череда бессонных ночей.

Мария увидела Дженаро, выходившего из двери, и подбежала к нему. Но Дженаро не расцеловал её как обычно, а посмотрел будто издалека, отчуждённо.

—  Я иду в нерковь, —  сказал он, словно бы извиняясь за холодность.

—  Я с вами, можно? —  тут же спросила Мария. —  Мне тоже есть о чём помолиться.

Дженаро кивнул, и они дошли вместе до храма, куда Мария ходила достаточно часто, надеясь обрести душевный покой.

Она села на скамью, обратила взор к небесам и стала просить Господа помочь ей соединиться с Тони.

Дженаро молился не менее горячо, прося простить его прегрешение, потому, что он снова не устоял перед Малу, и снова оказался в её постели. Ему было очень стыдно. Всякий раз, когда такое случалось, он просил прощения у своей покойной жены, а с некоторых пор стал мысленно просить прощения ещё и у Мариузы, которая почему-то всё больше напоминала ему жену. Может быть, своей заботливостью. Может быть, внимательным взглядом, который светлел, когда она на него смотрела.

Покончив с покаянием, Дженаро стал молиться за супружеское счастье Нины и Жозе Мануэла, на чьей свадьбе он скоро должен быть посажёным отцом, и за сохранность семьи своего сына Тони, потому что ему было жаль Камилию. Он успел убедиться в её бесконечной преданности Тони и желал ему такой преданной и надёжной жены. Помолился он и за Марию, чтобы она, переболев любовью к Тони и утолив страсть, нашла своё счастье, и не отнимала его у бедняжки Камилии.

Молились оба: и Мария, и Дженаро, молились каждый о своём, и кто знает, чьи молитвы были горячее и праведнее!

Однако после молитвы у обоих на душе стало легче, и, возвращаясь домой, они мирно беседовали о предстоящей свадьбе Жозе Мануэла.

—  Ты приглашена? —  спросил Дженаро, мысленно желая, чтобы Мария ответила: да, но, разумеется, я не пойду.

Мария же ответила:

—  Конечно, и пойду обязательно. Я долго колебалась, но Маркус меня уговорил. Он обещал бьггь моим кавалером.

Дженаро покрутил головой: ох, уж этот Маркус, где ни появится, там обязательно смута.

Он вспомнил, что давно не видел Маркуса в борделе, что Жустини стала как неживая. «Они, видимо, поссорились, —  сообразил Дженаро. —  Жаль Жустини, она очень хорошая женщина».

—  А ты не думаешь, что тебе как-то нужно устроить свою жизнь? —  спросил он вдруг Марию. —  Не век же тебе жить с малышом у чужих людей. Почему бы тебе не купить себе в городе квартиру или домик, а может быть, небольшое имение?

—  Никуда уезжать я не собираюсь. Я хочу, чтобы Тони привык к нашему сыночку, —  откликнулась Мария. —  И вообще, нужно посоветоваться с Тони, узнать, в каком районе он хочет поселиться.

Мария считала Дженаро своим союзником, не сомневалась, что он тоже ждёт, не дождётся, когда они соединятся с его сыном. Ведь тогда и он будет жить в кругу семьи любимым отцом, свёкром, дедушкой.

А Дженаро прикусил язык, с которого едва не сорвалось: «Да при чём тут Тони?!»

Но вовремя опомнился, лишний раз, убедившись, что все помыслы Марии связаны с его сыном.

«А ей лучше бы заняться своим сыном», —  со вздохом подумал он, но вслух ничего не сказал.

Мариуза позвала их ужинать, и они сели за стол втроём. Молодёжь, проживавшая в пансионе, разбредалась по вечерам, и Мариуза наслаждалась покоем. Маленького Мартинью няня кормила в комнате наверху. После ужина Мария поднялась туда, чтобы уложить сыночка, а Мариуза, смущаясь, вдруг сказала Дженаро:

—  Мне бы хотелось показать вам платье, которое я выбрала для свадьбы. А вдруг оно вам не понравится?

При этих словах она порозовела, словно сама была невестой.

Дженаро учтиво поклонился.

—  Буду польщён, —  сказал он.

—  Тогда подождите меня, —  попросила Мариуза и исчезла.

Когда она появилась —  нарядная и смущённая —  в шёлковом платье, поправляя кружева, Дженаро встал и поцеловал ей руку.

—  Боюсь, что вы затмите невесту, —  очень серьёзно сказал он.

Щёки Мариузы запылали.

 

Глава 31

На площади перед церковью понемногу собирался народ. До венчания ещё оставалось с полчаса, а то и больше. В убранную цветами церковь никто не входил. Ждали жениха и невесту. Дженаро, который пришёл на площадь под руку с Мариузой, был охвачен невольным волнением. Только в Чивите были когда-то такие многолюдные празднества. Сердце его сжалось воспоминаниями о родной Италии, где он когда-то был счастлив. Как там его дом, как там родная могила?.. Печалила его и судьба сына, которая могла бы сложиться совсем по-иному, если бы не жестокость отца Марии, богача Джулиано. Он и сам был жесток с Тони. И теперь сожалел об этом.

Но сердце его оттаивало, когда он смотрел на счастливое лицо Мариузы и улыбающиеся, полные приятного ожидания лица гостей. Их радостное возбуждение постепенно передавалось и ему, и он тоже начинал надеяться на лучшее.

Первым приехал жених, вышел из коляски и подал руку осанистой женщине, помогая ей выйти. Дженаро с Мариузой подошли к ним, чтобы познакомиться с матерью жениха.

Антония была приятно удивлена благородным видом посажёного отца невесты. Узнав, что Дженаро —  её родной дядя и вдобавок музыкант-виртуоз, она расположилась к нему ещё больше. Оказалось, что семья невесты совсем не так безнадёжна, как ей почудилось поначалу. Да и принаряженная толпа гостей выглядела куда привлекательнее, чем накануне, когда Антония видела этих людей озабоченными и будничными.

Дженаро выразил восхищение прозорливостью сеньоры Антонии.

—  Вы могли бы противиться браку своего сына, —  сказал он, —  но вы с мудростью, свойственной женскому сердцу, благословили его, и поэтому можете надеяться на благие плоды —  счастье детей и внуков.

Витиеватая речь итальянца понравилась Антонии, пришлись по сердцу и похвалы, тем более, тем менее были заслужены. Антония и в самом деле почувствовала себя мудрой устроительницей всеобщего счастья, и в качестве таковой стала излучать доброжелательность и благоволение.

Жозе Мануэл высматривал Нину. Его нетерпеливому сердцу минута казалась часом, ему мерещилось, что Нина уже опаздывает! Уже опоздала! Никогда не придёт! Он был в отчаянии. «Она поняла, что не сможет ужиться с моей матерью, —  с ужасом думал он. —  И решила не выходить за меня замуж!»

Именно в эту минуту и появилась Нина. Она была ослепительна в своём подвенечном платье, венке и фате. Дженаро с гордостью взял племянницу под руку, чтобы вести её в церковь, а Антония с неожиданной сердечностью, к большому изумлению Нины, поцеловала её.

«Жозе Мануэл лучше знает свою матушку, —  подумала она. —  Мне надо больше доверять будущему мужу».

Камилия и Тони встали за женихом, Мариуза и Дженаро за невестой, Мадалена и Антония уселись рядышком на первой скамейке, все остальные скамейки заполнили гости и любопытные, и венчание началось.

Спокойно и радостно отвечали на вопросы священника жених и невеста, любовно смотрели друг на друга, обещая вечную верность на земле и на небе.

И вдруг заминка! Кольца! Где кольца, символ верности, которые падре должен был надеть им на пальцы, скрепляя навечно их союз? Сердце Жозе Мануэла ухнуло вниз! Он же поручил всё Маркусу! Сам выбрал кольца и передал их ему в коробочке! Неужели этот вертопрах?..

Вертопрах всего только пошутил. Ему казалось это смешным —  если он чуть помедлит, разыскивая кольца по карманам, сделает вид, что не находит их и, наконец, найдет.

Если бы не венчание, Жозе Мануэл прибил бы его за такие шутки! Но дальше, слава богу, всё шло как по маслу. Новоявленные муж и жена поцеловались, друзья и близкие прослезились, и вот уже молодая красивая пара рука об руку вышла из церкви.

Музыканты грянули марш. Развеселившийся народ заспешил за столы. Пир пошёл горой. Старики чинно вели разговоры за стаканом вина, а молодёжь, едва выпив по стакану вина за здоровье молодых и перекусив, отправилась танцевать.

Мадалена и Антония сидели рядышком уже и за столом, мирно беседуя и находя много точек соприкосновения, как-никак они обе были женщинами с большим жизненным опытом, любящими матерями, которые готовы были многим поступиться ради счастья детей. Они сидели, разговаривали, любовались танцующей молодёжью, которая плясала от души, с огоньком, со страстью.

Вместе со всеми со страстью отплясывала и Мария. Ей вдруг, стало жарко и весело, она танцевала с Маркусом, смотрела ему в глаза и чувствовала, что его взгляд зажигается ей в ответ. В жизни каждой женщины бывает миг, когда она чувствует себя всесильной. Именно такой, всесильной почувствовала себя и Мария. И на следующий танец пригласила Тони. Как она на него смотрела! Как льнула к нему и затем внезапно отстранялась! И Тони тянулся за ней, был готов откликнуться на каждое её движение. Мария ощутила, что он в её власти, и поддалась искушению, шепнув:

—  После танца я уведу тебя! Навсегда!

Но слова не сблизили их, а разделили. Они подействовали на Тони как ледяная вода, они его отрезвили. Волшебная нить оборвалась. Мария поняла, что проиграла, но не пожелала сдаваться. Как могла она расстаться с ощущением всесилия?

Жозе Мануэл уловил страдающий взгляд Тони, и ринулся на помощь другу.

—  Жениху нельзя отказывать, —  произнёс он, подхватив Марию и продолжая с ней танцевать.

Мария враз поникла, дотанцевала танец и простилась с Жозе Мануэлом, поблагодарив его за чудесный праздник.

Жозе Мануэл после Марии подхватил Нину и увлёк её за собой.

—  Пора бежать, —  шепнул он ей.

И они сбежали.

Тони, вернувшись к Камилии, тоже предложил ей уйти. Камилия ревниво следила за танцем, понимая, что происходит что-то необычное.

—  Кто эта женщина? —  спросила она.

—  Не знаю, кто её пригласил —  жених или невеста, —  промямлил Тони. —  Пойдём домой, мне кажется, ты устала.

Камилия кивнула, она была рада уйти, чувствуя опасность.

—  Почему-то мне знакома эта женщина, —  завела она вновь разговор дома. —  Я чувствую, что знаю её! —  Она задумалась, словно ища в памяти лицо, которое дало бы ей ответ на заданный вопрос. И вдруг вскинула на Тони глаза. —  Да! Я знаю её! И ты тоже прекрасно её знаешь, и поэтому скрываешь от меня, кто она!

Перед глазами Камилии вновь возникло лицо Девы Марии, вылепленной Тони. Тогда Камилия разбила ту статуэтку вдребезги и с той же яростью готова была уничтожить и оригинал.

—  Это Мария! Твоя Мария, как ты её называл! —  вскрикнула Камилия. —  И не смей мне лгать! Я знаю, что это она!

Тони и не стал лгать.

—  Да, это она, —  признался он. —  Ну и что? Ты же видишь, что я не с ней, а с тобой!

—  Но ты побежишь к ней! Я это видела, я знаю! Может, ты уже был с ней и не раз! Где она живёт? Отвечай сейчас же!

Тони молчал, ему не хотелось лгать, но сказать правду он тоже не мог. Он не хотел разговоров, выматывающих душу Объяснений. Тони хотел, чтобы Камилия поняла одно: он дорожит ею не меньше, чем Марией. Может быть, пока не больше, но уже и не меньше. Ему хотелось, чтобы Камилия набралась терпения и не торопила его, потому что он должен был понять сам себя, своё отношение к прошлому и будущему.

Камилия перешла на крик:

—  Ты не посмеешь этого! Не посмеешь никогда! Потому, что я жду от тебя ребёнка!

Новость настигла Тони как удар. Он не мог сказать, что почувствовал радость. Скорее у него возникло ощущение ловушки, в которую он снова попал. Ловушки, из которой ему не выбраться. Две женщины тянули его каждая к себе, каждая протягивала ему ребёнка, считая, что ребёнок завладеет его сердцем или возбудит чувство ответственности. Но Тони испытывал скорее ужас от того, что его жизненное пространство замкнётся навсегда, ограничится кругом семьи, за пределы которого ему не выйти. А его манило что-то ещё. Он и сам не мог понять, что именно. Ему необходимо было чувствовать себя свободным, и каждый, кто слишком энергично посягал на его свободу, становился его врагом. Дети в том числе. И вдруг Тони понял, что будет правильно, если он всё расскажет начистоту. Должна же понять это Камилия, ведь она ему жена, а иначе, кто же его поймёт?

—  Успокойся, Камилия, —  начал он. —  Да, это Мария, она живёт в том же пансионе, что и мой отец.

—  Так вот почему ты так часто ходил туда, а меня не хотел брать с собой? —  с болью спросила она.

—  Да, именно поэтому, —  признался он. —  Но лучше выслушай всё, не перебивая меня. Я буду с тобой совершенно откровенен.

И Тони рассказал, что сначала приехал Дженаро искать его. Потом Мария с мужем и ребёнком. Они встретились с Дженаро раньше и стали вместе искать Тони. Рассказал историю убийства мужа Марии, сообщил, что она теперь вдова.

Камилия и впрямь слушала его, не перебивая. И только когда он замолчал, подала голос:

—  И что же ты собираешься делать? —  спросила она.

—  Не знаю, —  честно признался Тони. —  Пока ты должна знать одно: бросать я тебя не собираюсь.

—  А её? —  не удержалась от следующего вопроса Камилия.

—  Не знаю, —  снова повторил Тони.

«Ты многого добилась, —  прозвучал в ушах Камилии голос матери, —  наберись терпения, подожди ещё некоторое время». И у неё достало ума последовать материнскому совету. Она замолчала. Самое главное уже было сказано обоими, теперь им нужно было только ждать.

С матерью Камилия была откровеннее.

—  Если эта Мария здесь появится, я выцарапаю ей глаза, —  заявила она.

Весть о появлении Марии взволновала Ципору. Вечером они долго сидели с Эзекиелом и пытались понять, что же их ждёт в будущем.

—  Я не верю, что они не видятся, —  сказал Эзекиел. Помолчал и прибавил. —  Но если он до сих пор с Камилией, и даже стал с ней ласковей, то значит, всё не так уж плохо. У нашей Камилии появился шанс остаться с мужем.

Ципора подумала и согласилась с Эзекиелом.

 

Глава 32

 Мария простить себе не могла, что поддалась на уговоры Маркуса и пошла на свадьбу. Тони исчез, и она не знала, что ей сделать, чтобы заслужить его прощение. Она корила себя за то, что была так недальновидна, что недооценила Камилии. Или... переоценила Тони? Неужели он разлюбил её? Нет, нет, такого быть не может! Но ей нельзя было сидеть, сложа руки. Она должна была за него бороться. Бороться, но как?

Мария попробовала посоветоваться с Мариузой. Но что ей могла посоветовать Мариуза?

—  Больше всего меня волнует мой мальчик, —  повторяла ей Мария.

—  Я понимаю тебя, —  вздыхала Мариуза. —  Но стоит ли уж так волноваться? Отец всегда останется отцом. Эти узы никто не может разрушить.

—  Но Тони не чувствует себя отцом! —  горестно воскликнула Мария.

—  Это придёт, —  успокаивала её Мариуза, —  мужчины медленно созревают для отцовства, но зато, если уж любят своих детей, то точь-в-точь, как Отец наш Небесный.

«Вот это верные слова, —  подумала Мария, —  сколько же мы терпим по воле нашего Отца Небесного!»

Мария извинилась перед Дженаро, надеясь, что тот замолвит за неё слово перед Тони.

—  Я так раскаиваюсь в том, что случилось, —  сказала она, и на глазах у неё появились слёзы: Тони не приходил к ней уже целых три дня.

—  Я не хотел обижать тебя, но я был против того, чтобы ты приходила на свадьбу, —  сказал Дженаро. —  Семья есть семья, и ты должна понимать это. Они обвенчались в церкви, и ты пойдёшь против Бога, если разрушишь семью Тони.

Слёзы полились из глаз Марии градом: почему все были так суровы с ней? Почему она должна была понимать всех? Почему никто не хотел понять её? И родной отец, и Дженаро приложили руку к её несчастьям, а теперь один из них требовал от неё, чтобы она смирилась и терпела то, что они оба для неё устроили! Это было такой несправедливостью, что у Марии перехватывало дыхание, и в груди загорался огонь. Она много терпела, но её терпению пришёл конец!

Дженаро видел, в каком тяжёлом состоянии находится Мария, он не хотел её обижать и даже постарался утешить.

—  Вот увидишь, ты найдёшь своё счастье, —  сказал он. —  Ты молода, красива, богата, свободна. Ты и сейчас счастлива, но только не понимаешь этого!

Дженаро вздохнул, подумав, что ни один человек не ценит того, что ему дано, и непременно хочет невозможного.

Утешение Дженаро прозвучало для Марии как оскорбление. Слёзы её мгновенно высохли. Она поняла, что здесь ей помощи ждать не следует.

—  Спасибо на добром слове, —  произнесла она. —  Я тоже надеюсь, что у меня есть все основания быть счастливой.

Она гордо вскинула голову и направилась к выходу. Ей просто необходимо было пройтись, она задыхалась в этом замкнутом пространстве, словно в тюрьме!

У ворот пансиона она столкнулась с Тони, он шёл к отцу, чтобы поделиться с ним новостью, которая, в конце концов, была радостной. За эти дни он успел освоиться с ней и стал привыкать к мысли, что у них с Камилией будет ребёнок. Жалость к Камилии, потерявшей их первенца, заставила его вернуться в семью, и мысль о том, что жена наконец-то утешится, была отрадной. Очень радовались и Эзекиел, и Ципора. В доме царила праздничная атмосфера, которая была приятна и Тони. Он чувствовал себя виноватым перед этими людьми, которым принёс немало несчастий, и если теперь, наконец, они утешились и обрадовались, то он был этому рад. Ему хотелось, чтобы все были счастливы и довольны, а он жил какой-то своей отдельной жизнью, иногда соприкасаясь с этими довольными и счастливыми людьми. Думал он и о предстоящей встрече с Марией, и она его не радовала. Ничего спокойного и радостного эта встреча не сулила.

—  Не бросай меня! —  были первые слова, которые сказала ему Мария.

—  Пойдём, поговорим, —  с гнетущим чувством печали предложил Тони, он так не любил выяснять отношения, но на этот раз выяснение было неизбежным.

Они вошли в пансион и поднялись в комнату Марии. Мария бросилась на шею Тони.

—  Я так стосковалась по тебе, почему ты не приходил? —  простонала она.

Тони стоял, как каменный, и вместо ответного объятия разомкнул её руки.

—  Погоди, Мария. Ты знаешь, что многое не в нашей воле. Ты зря пришла на свадьбу, —  сказал он. Камилия узнала тебя, потому что статуэтка, которую я вылепил, была очень на тебя похожа. Моей семье не нужно было знать, что ты приехала, что живёшь так близко.

Марии больно было услышать об этом.

—  Твоей семье? —  вспыхнула она. —  А я не твоя семья?

—  Камилия ждёт ребёнка. Ей опасно волноваться. Мы потеряли нашего первенца, и теперь с ней нужно обращаться особенно бережно!

Лучше бы он не произносил этих слов!

—  Твоего первенца выносила я! —  выкрикнула она с нестерпимой болью, потому что разом припомнила всё, что пережила в Чивите, ожидая своего Мартинью. Вспомнила уничтожающие скандалы, которые устраивал ей отец, собственную беззащитность, враждебность и неприязнь Дженаро, который не пожелал дать ей кров. Только Роза и бабушка помогали ей в те тяжёлые минуты, когда она скиталась, пытаясь найти кров для себя и будущего ребёнка.

—  Ты хоть раз спросил меня, как мне это досталось?!

И Мария, захлёбываясь, стала перечислять свои обиды.

—  Вот что пережила я, рожая твоего сына! —  заключила она, поглядев на Тони и ожидая заслуженной награды.

Но Тони, видимо, считал, что все награды она получила от покойного Мартино, поскольку сказал ей:

—  Но ты сумела позаботиться, чтобы у ребёнка был отец, человек состоятельный, если не сказать богатый, который обеспечил ему будущее.

—  И ты меня за это упрекаешь? —  Мария задохнулась от возмущения. —  Даже после того, как я тебе всё рассказала?!

—  Я тут тоже не на курорте жил, —  ответил Тони. —  За своё теперешнее относительное благополучие, куда меньшее, чем твоё, я заплатил своими руками пианиста. Моя теперешняя семья помогла мне выбраться из ямы. Я многим обязан любви Камилии. Не будем упрекать друг друга. Камилии я нужен больше, чем тебе, и нашему будущему ребёнку тоже.

—  Ты нужен своему сыну, который у тебя уже есть! —  повторила Мария.

—  Разве я от него отказываюсь? —  со вздохом спроси Тони.

—  А твоя Камилия знает, что у тебя есть сын? —  спросила Мария. —  Мне ты сразу сказал, что она ждёт ребёнка. А ей ты сказал о своём сыне?

—  Зачем ей знать об этом? —  устало спросил Тони.

С невыразимой тоской и отвращением он вспомнил сцены ревности, которые закатывала ему Камилия, и понял совершенно отчетливо, что не желает, не хочет, не может сообщить ей о существовании сына. Беда Тони была в том, что женщины, с которыми связала его жизнь, обладали слишком бурным темпераментом, который был ему не по плечу. Возлюбленные Тони подавляли его своими эмоциями, он пасовал перед ними и вместе с тем начинал их избегать.

—  Как это зачем?! —  Мария продолжала задавать вопросы всё на тех же повышенных тонах, задыхаясь от обиды и возмущения. —  Да затем, чтобы она поняла, что у тебя есть обязательства передо мной, перед твоим Мартинью!

Как только Тони слышал имя сына, он сразу переставал чувствовать, что этот ребёнок имеет к нему отношение. Мальчик смотрел на него большими тёмными глазами, возможно, похожими на его собственные, говорил ему «папа», но отцовских чувств Тони по-прежнему к нему не испытывал и даже не понимал, как это изменить. Зато он прекрасно представлял, какую бурю вызовет сообщение о его сыне в доме тестя. В этом доме относились к детям с особой трепетностью. Ребёнок был существом священным, чем-то вроде идола. Никто не усомнится, что и Тони точно так же относится к своему первенцу, сообщение о нём надолго лишит покоя и тестя, и тёщу, и Камилию.

—  Мои обязательства —  это мои обязательства, и позволь мне самому о них судить и с ними справляться, —  сказал Тони как можно мягче.

Он знал, что любит Марию, что привязан и к Камилии, но эти женщины требовали от него слишком многого, они хотели занять собой всё его жизненное пространство, вгоняя Тони в унылую подавленность и тоску.

—  Её ты щадишь, бережёшь, а меня нет?! Ну, так я сама ей скажу, что у тебя есть сын! —  заявила Мария.

Где ей было понять, что всё дело в Тони? Она видела перед собой только соперницу, считая, что Камилия —  главный враг для неё. И хотела смести этого врага, подавить, уничтожить.

—  Только посмей это сделать! —  угрожающе произнёс Тони. —  Только посмей!

—  И что будет? —  с вызовом спросила Мария.

—  Ничего хорошего, —  с искренней убеждённостью сказал Тони.

Но можно ли было подобной убеждённостью погасить костёр, который полыхал в груди Марии?

Разговор с Тони не успокоил её. Наоборот, она поняла, что может лишиться возлюбленного навсегда. Одна мысль об этом была для неё нестерпима.

—  Не бросай меня! Прошу тебя, не бросай! —  повторила она.

Тони, молча, поцеловал её. Ему нечего было ответить, он сам был в растерянности и искал поддержки.

Дженаро ждал сына у дверей. Он хотел поговорить с ним, сказать, что семейный очаг свят, что нельзя им пренебрегать в угоду страсти. Но по лицу Тони увидел, что тот не во власти страстей, а скорее во власти тяжёлых размышлений.

—  У нас с Камилией будет ребёнок, —  сказал он отцу, и тот возликовал про себя: уж теперь-то Тони не оставит жену!

—  Я рад, что у меня будет два внука, —  растроганно сказал Дженаро. —  И ты, наконец, поймёшь, что такое дети. Твой первенец рос без тебя, расти второго сам. Я часто винюсь, что бывал слишком суров с тобой, бил тебя по пальцам, когда учил играть на пианино...

Тони растрогался. Отец и впрямь бывал слишком часто суров с ним, но Тони не знал, что тот сожалеет об этом...

—  Я знаю, ты заботился о моём благе, —  произнёс он.

—  Тебе, наверное, казалось, что я не люблю тебя, но это неправда.

Тони именно так и казалось, но он отрицательно покачал головой.

—  Я всегда знал, что ты любишь меня, —  солгал он, с благодарностью открывая для себя отцовскую любовь.

—  Ты сам увидишь, какую ответственность чувствуют родители за детей. Эта ответственность и вынуждает их на суровость.

Дженаро был рад объясниться с сыном, былые поступки тяжким камнем лежали у него на душе, и теперь он косвенно просил за них прощения.

Тони понял это и от всего сердца его простил.

—  Я всегда знал, что ты любишь меня —  снова повторил он. —  И очень благодарен тебе за то, что ты научил меня музыке.

—  Не бросай её, —  попросил Дженаро. —  У тебя большие способности. Сейчас ты занят не такой тяжёлой работой. Если будешь играть, пальцы вновь обретут былую гибкость. Что может сравниться с музыкой, сынок? Счастливы те, кто служат этой царице над всеми искусствами!

Дженаро заговорил с давно забытой высокопарностью, позабыв, что зарабатывает себе на хлеб, став тапером в борделе. Сейчас, в своём воображении, он вновь был музыкантом-виртуозом, которому подносили венки и который превыше всего ценил своё искусство. Тони вспомнился их дом в Чивите, звуки чудесной музыки, льющийся в окна солнечный свет.

—  И мы с тобой были счастливы когда-то! —  невольно вырвалось у Тони.

—  Мы ещё будем с тобой счастливы, сынок, —  отозвался Дженаро.

 

Глава 33

 В трудные или отрадные минуты Камилия садилась за фортепьяно и непослушными руками играла этюды. Даже эти пассажи, созданные как учебные пособия для тренировки пальцев, что-то говорили её душе. Она словно бы отдалялась от всех житейских забот, переселялась туда, где они не могли до неё дотянуться.

После разговора с мужем на душе у Камилии стало гораздо спокойнее. Она убедилась в правоте матери: ей действительно удалось многого добиться. Её соперница, та Мария, которую она так боялась, гораздо больше проявляла чувств к Тони, чем к Тони к ней. Вспоминая их танец, Камилия совершенно отчётливо видела это, и была благодарна Тони за то, что он не стал ей лгать и рассказал всё искренне и откровенно. Значит, она заслужила его доверие, значит, он дорожил ею.

Как это ни странно, но Камилия, узнав, что соперница живёт здесь неподалёку, что муж встречается с ней, почувствовала себя гораздо увереннее и счастливее, чем тогда, когда только воображала себе Марию и боялась её. Страшнее всего для нас собственное воображение, с его призраками и тенями мы не в силах бороться.

Встав из-за пианино, Камилия даже протанцевала несколько па, почувствовав себя вдруг лёгкой пушинкой.

Она подошла к зеркалу, посмотрела на свои сияющие глаза, порозовевшие щёки и сказала своему отражению:

—  Я счастлива! Наконец-то, я счастлива!

Но можно ли в этом мире быть счастливым надолго? Уже вечером того же дня глаза Камилии опухли от слёз, потому что она распростилась с надеждой стать матерью.

Желая получить рекомендации, как себя вести в её положении, она в тот же день отправилась к врачу, сообщила о задержке, но тот не подтвердил беременности.

—  У вас всё начнётся сегодня или завтра, —  сказал он. —  Вы слишком хотите забеременеть, у вас задержка на психологической почве.

Камилия не поверила врачу. Ей показалось его мнение обидным и даже оскорбительным. Но он оказался прав. Уже к вечеру она в этом убедилась. Повалилась на кровать и заплакала.

Ципора утешала дочь, но сама, надо сказать, приуныла. Кто знает, не уйдёт ли теперь зять к своей пассии?

—  Я не знаю, как сказать об этом Тони, —  рыдала Камилия. —  Он решит, что я солгала ему нарочно.

—  Глупости какие! —  отвечала Ципора, а про себя думала: конечно, решит. Я и сама бы так подумала.

—  Ты можешь не говорить ему об этом сразу. Скажи потом, попозже. У тебя может быть выкидыш, —  предложила она, подумав.

—  Сказать-то я могу, но мы муж и жена... —  продолжала рыдать Камилия. —  Я сейчас не могу и не хочу идти ни на какие уловки. Если у меня всё в порядке, то почему я вдруг ему отказываю?

—  Действительно, почему? В сложившейся ситуации это будет неразумно, —  признала Ципора.

«Отказать мужу, —  значит послать его к любовнице», —  прибавила она про себя.

Женщины долго судили и рядили, как лучше поступить. Наконец, Ципора вынесла решение:

—  Скажи, что от переживаний у тебя случилось кровотечение, оно и прервало беременность. Это будет почти что правдой.

—  Наверное, ты права, —  согласилась Камилия.

***

Но испытания этого дня не кончились. Камилия пережила ещё одно потрясение, и оно было для неё, возможно, мучительнее, чем то, которое она пережила у врача. К ней с визитом пришла та, кого она столько лет боялась и ненавидела, а потом почти перестала бояться. К ней с визитом пришла её соперница Мария! Может, Ципора, Эзекиел и даже Тони, будь он дома, и хотели бы помешать свиданию двух женщин, но решимость Марии была такова, что помешать ей было невозможно.

—  Какая же она наглая, эта итальянка! —  в ярости проговорила ей вслед Ципора, но Мария уже прошла в гостиную и сказала:

—  Я хотела бы поговорить с Камилией наедине.

И никто не посмел возразить ей. И вот они уже сидят друг напротив друга, и каждая в душе считает, что соперница куда счастливее её.

—  Я —  Мария. Вы, наверное, знаете, кто я такая. Мне захотелось познакомиться с вами поближе, —  произнесла Мария, натянуто улыбнувшись. —  И сказать, что у Тони уже есть один ребёнок, сын, первенец, по имени Мартинью.

Поглядев на побелевшую, как полотно Камилию, она поняла, что с первого удара попала в цель. Камилия выпрямилась, напряглась и сказала:

—  Я понятия о вас не имею. Не верю ни одному вашему слову! Такого просто не может быть!

Мария рассмеялась.

—  Не верите? Это я не верю, что вы ничего обо мне не знаете. Иначе не стали бы разбивать статуэтку. Мне Тони рассказал об этом. А что касается нашего сына, то спросите подробности у сеньора Дженаро, я рожала ему внука в их доме. После моих родов мать Тони написала ему письмо.

—  Никакого письма не было, —  так же быстро возразила Камилия.

—  Может, и не было. Оно могло затеряться в дороге, —  миролюбиво согласилась Мария.

Чем более нервничала Камилия, тем спокойнее была её гостья.

—  Но это ничего не меняет. Тони вас щадит. Он вас очень жалеет, но поверьте мне, жалость это не любовь. Не будь Тони таким порядочным и таким чувствительным, он давно был бы со мной, а не с вами. Зачем далеко ходить за примером? Когда вы однажды вздумали навестить сеньора Дженаро, Тони был у меня наверху. Ему пришлось выпрыгнуть в окно, чтобы потом зайти за вами. И он справился с этим прекрасно.

Камилия помертвела. Мария причинила ей такую боль, что перенести её можно было, только став каменной.

Соперница в один миг разрушила то, что представлялось Камилии, может быть, и не слишком прочным, но, по крайней мере, существующим. Она отняла у неё веру в главное —  в любовь Тони. Отнять её было не так уж сложно. Камилия и сама постоянно сомневалась в его любви, но в последнее время она стала склоняться к тому, что Тони её всё-таки любит. После слов Марии эта вера разлетелась как дым. И убийственнее всего были подробности, они унижали Камилию, рвали её сердце на куски.

—  И всё-таки я вам не верю, —  прошептала она побелевшими губами.

—  На вашем месте я бы не мешала Тони осуществить его желание. Он хочет быть только со мной, —  победоносно заявила Мария.

—  Я не верю ни одному вашему слову, —  вновь повторила Камилия.

—  Вы поверите, когда Тони перейдёт от слов к делу, —  произнесла Мария, вставая.

Этой угрозой и завершился их разговор.

Тони возвращался домой под впечатлением разговора с отцом. Он был рад открыть неожиданные запасы любви в отцовском сердце, которое казалось ему суровым и холодным. Стоит открыть источник любви, как она сама начинает перетекать от сердца к сердцу. Тони уже готов был полюбить и своего будущего сына.

«Я тоже буду учить его музыке, —  решил он. —  Но обращаться буду с ним гораздо мягче. Он будет чувствовать, что его я люблю больше, чем музыку».

—  Камилия! —  позвал он, входя в затенённую гостиную. —  Где ты? Я соскучился по тебе.

Но вместо Камилии на пороге появилась Ципора. Лицо у неё было скорбное.

—  Тони, —  сказала она, —  у нас случилось большое несчастье. Беременность Камилии оказалась ложной. Она слишком хотела иметь от тебя ребёнка и невольно обманула и тебя, и себя.

Тони не поверил ни одному слову тёщи. Обман был намеренным. Камилия выдумала беременность, чтобы разлучить его с Марией. Как это было отвратительно! Низко! Недостойно!

Тони не вошёл, а ворвался в спальню.

—  Ты меня обманула! —  с порога закричал он.

Камилия лежала на постели с закрытыми глазами. Услышав крик мужа, она приоткрыла глаза и тихо, ровным голосом произнесла:

—  Это я устала от твоей лжи и обманов. У меня была Мария. Она мне всё рассказала. И как ты прыгал в окно, и как сожалел о разбитой статуэтке. Собери, пожалуйста, чемодан. Ты свободен. Можешь отправляться на все четыре стороны.

—  Что ты такое говоришь, Камилия? Я люблю тебя. Я хотел от тебя ребёнка.

—  Между нами всё кончено, Тони. Я больше не поверю тебе никогда.

Она сказала это таким голосом, что Тони понял: умолять и просить бесполезно. Единственное, что он может сделать, это, в самом деле, уйти.

Совсем недавно он мечтал о чём-то подобном, но теперь потеря Камилии показалась ему страшным несчастьем. Непоправимым. Непереносимым.

—  Камилия! Я люблю тебя! —  жалобно произнёс он, но не получил ответа.

Камилия лежала неподвижно с закрытыми глазами и была похожа на покойницу.

Когда Тони появился с чемоданом в пансионе Мариузы, она всё поняла.

—  В комнате твоего отца есть ещё одна постель, ты можешь пока разместиться там, —  сказала она.

Тони кивнул с отрешённым видом. Мария спустилась вниз и сказала ему: «Добрый вечер», но он прошёл мимо, словно бы не заметив её.

Дженаро, который шёл вслед за сыном, сказал ей:

—  Мне кажется, что ты сделала ещё одну глупость и потеряла его навсегда!