Простившись с Марией и сыном, Тони не сразу пошёл домой, а ещё долго бродил по улицам, пытаясь осознать случившееся и обдумать свои дальнейшие действия. Труднее всего ему было привыкнуть к мысли, что он теперь —  отец, а тот симпатичный мальчуган его сын. Эта, казалось бы, простая истина никак не хотела укладываться в сознании Тони. Разве может человек вот так, вдруг, стать отцом? Разве может сразу полюбить как родного того ребёнка, с которым он едва знаком? И пусть этот ребёнок похож на него, и пусть он каким-то детским чутьём признал в Тони родного отца —  всё равно невозможно представить его своим сыном!..

Ошеломлённый негаданно свалившимся на него отцовством, Тони даже на некоторое время забыл о Марии, но потом воспоминания о волнующей близости с ней снова взяли верх, а вслед за ними пришло и мучительное беспокойство: что же делать? Как развязать этот тугой узел, в котором переплелись судьбы двух женщин и ребёнка, сделав несчастной судьбу самого Тони?

Ответа на эти вопросы у Тони по-прежнему не было.

Но он продолжал бродить по городу, не решаясь повернуть к своему дому, где его уже заждалась Камилия. Как он предстанет перед ней в таком состоянии? Ведь она сразу же заметит, что он сегодня особенно взволнован. Да что там взволнован —  он ошеломлён, обескуражен, пришиблен обрушившейся на него новостью! Наверняка смятение написано у него на лице, и Камилия это увидит. А потом начнутся расспросы, ему придётся врать и он обязательно где-нибудь запутается, или, не дай бог, проговорится...

Чтобы избежать худшего, Тони решил прибегнуть к меньшему злу, то есть соврать один раз, причём, не дожидаясь расспросов. Надо упредить их, не дать Камилии возможности завладеть инициативой!

И он, придя домой, с порога обнял Камилию, крепко сжал её в своих объятиях и с наигранной страстью прошептал ей на ухо:

—  Как я по тебе соскучился!

Потом поцеловал в губы и услышал её изумлённый голос:

—  Что с тобой сегодня? Ты ещё никогда меня так не целовал!..

—  Не знаю, —  ответил он, широко улыбаясь. —  Ничего особенного сегодня не произошло, был обычный рабочий день. Но когда я подошёл к нашему дому, то вдруг понял, что соскучился по тебе.

Для Камилии, не избалованной подобными признаниями, его речь была слаще меда.

—  А как я по тебе соскучилась! —  сказала она, прижавшись к нему всем телом. —  Если ты не очень проголодался, то, может, пойдём сразу же в спальню?

Но на такой подвиг Тони не хватило. Он всего лишь заговорщически подмигнул ей и сказал:

—  Нет, я голоден как зверь! Давай, жена, корми меня! И не расстраивайся: у нас впереди целая ночь!

Так Тони постепенно осваивал искусство адюльтера и необходимость лгать Камилии, уже не рассматривал как большой грех.

На следующий день Камилия вновь высказала желание пойти с ним на фабрику, причём, сделала это, весьма изящно и кокетливо:

—  Возьми меня с собой, а то за целый день ты опять по мне соскучишься!

Но Тони тоже проявил изобретательность, ответив ей в тон:

—  А разве ты не хочешь, чтобы я по тебе соскучился?!

—  Хочу! —  сказала она, вспомнив прошедшую ночь, и сладострастно улыбнулась в предвкушении столь же приятной следующей ночи.

—  Ну, тогда жди моего возвращения! —  многозначительно произнёс Тони и чмокнул её на прощанье в щёчку.

Ципора, наблюдавшая за их прощанием из соседней комнаты, сделала замечание дочери:

—  Не будь такой навязчивой! Он же не может проводить с тобой целые сутки. Дай ему спокойно вздохнуть хотя бы на работе! Отец говорит, что у Тони ещё не всё получается, но он очень старается войти в курс дела.

—  Да, я знаю, папа им доволен. Он считает, что сеньор Дженаро сильно повлиял на Тони, и это действительно так. Но я чувствую себя неуютно, когда Тони ходит к отцу один, без меня. Почему нельзя пойти туда вместе со мной?

Ципора нахмурилась и вновь укорила дочь:

—  Ты неисправима! Твоя ревность не знает границ! Отец и сын не виделись несколько лет —  разве им не о чем поговорить, не о чем вспомнить?

—  Мне тоже было бы интересно послушать, о чём они говорят, —  капризно поджала губы Камилия.

Ципора грубовато одернула её:

—  Ничего, перебьёшься! Или ты забыла, что они долго были в ссоре? Им ведь ещё надо многое объяснить друг другу, многое простить. А ты будешь им только мешать своим присутствием.

—  Но они же там наверняка говорят о Марии! Не зря Тони туда зачастил. Ему нужны эти воспоминания, нужны эти разговоры!

—  А ты должна потерпеть, —  строго сказала Ципора. —  Пусть он выговорится. Это поможет ему окончательно забыть ту девушку.

—  Ты так думаешь? —  неуверенно произнесла Камилия.

—  Я думаю, что они с сеньором Дженаро гораздо чаще вспоминают ту женщину, которая была для них обоих дороже всего.

—  Ты говоришь о матери Тони?

—  Ну конечно! А тебе всюду мерещится Мария. Если ты не уймёшь свою ревность, то опять сорвёшься, как тогда, со статуэткой, Ты этого хочешь?

—  Нет, мама, я сдерживаю себя. Но мне это трудно даётся, —  честно призналась Камилия.

—  Ничего, ты сильная, всё выдержишь, если захочешь, —  подбодрила её Ципора. —  Ты и так уже многого добилась. Я видела, как Тони сегодня поцеловал тебя перед уходом на работу! Мой Эзекиел такого никогда не делал...

Камилия, счастливо улыбнувшись, сказала с гордостью:

—  Если бы ты видела, как он целовал меня вчера, когда вернулся с работы! Сказал, что очень соскучился по мне. Представляешь? Раньше такого никогда не было. Я надеюсь, он теперь будет скучать по мне каждый день! А потом сам захочет, чтобы я была рядом с ним на фабрике.

Ципора подумала, что было бы гораздо лучше, если бы дочка не на фабрику ходила, а сидела дома и нянчила ребёнка. Но вслух этого не сказала —  из суеверия. Ципору беспокоило, почему Камилия до сих пор не забеременела, хотя живёт с мужем уже несколько месяцев. «Если она пошла в меня, то можно ожидать всяких неприятностей. Я ведь тоже смогла родить только одного ребёнка», —  горевала про себя Ципора.

А Камилия, словно подслушав её мысли, сказала:

—  Нет, пусть лучше он скучает без меня на фабрике! Я очень хочу родить от него ребёнка. Больше всего на свете этого хочу, мамочка!

Камилия не могла знать, что её мечта о ребёнке имела гораздо больше шансов на осуществление, чем мечта о Тони, скучающем по своей жене.

Прежде он, бывало, скучал на работе потому, что тяготился ею. Все эти швейные машинки, портняжные ножницы, гладильные доски, паровые утюги, рулоны тканей и катушки ниток угнетали Тони, навевали на него смертную тоску. Но даже в такие безрадостные дни он не скучал по Камилии. Ему просто хотелось вырваться на свободу, улизнуть из швейной мастерской и пойти, куда глаза глядят, что он частенько и делал. Полчаса бесцельного блуждания по улицам приводили его в порядок. Тоска понемногу улетучивалась, отвращение к швейному производству постепенно уступало, место чувству ответственности, и Тони вновь возвращался на работу.

Но всё это было ещё до того, как он встретился с Марией.

А потом ему уже было не до скуки! Как ни странно, именно после встречи с Марией Тони перестал тяготиться своей нудной, нелюбимой работой. В изменившихся обстоятельствах он старался как можно быстрее и лучше сделать всё необходимые дела и затем со спокойным сердцем отправиться в пансион —  к желанной и горячо любимой Марии.

Со временем, однако, такие отлучки с фабрики стали практически невозможными, потому что она уже заработала во всю мощь. Бригада портных во главе с Соледад с утра садилась за машинки, и её надо было обеспечить всеми необходимыми материалами и приспособлениями. А потом, надо было в конце дня учесть всю готовую продукцию, проследить за её сортировкой, упаковкой и сбытом, да ещё и отчитаться перед Эзекиелом, который мог наведаться сюда в любой момент.

При такой напряжённой работе у Тони не было времени и на то, чтобы подыскать квартиру для тайных встреч с Марией. Поэтому он продолжал захаживать к ней в пансион, причём появлялся там отнюдь не каждый день, опасаясь вызвать нежелательные подозрения у Камилии.

Марию такое положение, безусловно, не радовало, но она была вынуждена с ним смириться. Гораздо больше её беспокоило невнимание Тони к сыну. Он приходил в пансион ненадолго, сухо, без каких-либо эмоций целовал мальчика и тотчас же просил отвести его в другую комнату, чтобы остаться наедине с Марией. Но и вдвоём они проводили мало времени —  час или даже меньше, а потом Тони, торопливо простившись, убегал к своей ревнивой жене. При этом он всегда забывал попрощаться с сыном, и Мария сама напоминала ему об этом. А Мартинью неизменно задавал Тони один и тот же вопрос:

—  Папа, ты придёшь к нам завтра?

—  Приду, приду, —  отвечал Тони уже из-за двери, не оглядываясь на мальчика, который долго смотрел ему вслед и усердно махал ручонкой.

—  Ничего, он ещё привыкнет к Мартинью и полюбит его, —  утешала себя Мария в разговоре с Изабелой.

—  Конечно, полюбит, —  уверенно отвечала та. —  Разве можно не полюбить такого симпатичного, такого доброго и чуткого мальчика!

Мария и хотела бы разделить уверенность Изабелы, да не могла. Кроме всего прочего, её настораживало ещё одно обстоятельство: она ни разу не слышала, чтобы. Тони назвал Мартинью по имени или сказал ему: «Сынок, сыночек». Особенно же ей становилось больно, когда Тони, говоря о сыне в третьем лице, называл его безликим словом «ребёнок». Для Марии это звучало всё равно что «чужой ребёнок». Но она терпела и это, понимая, что отцовские чувства ещё не проснулись в Тони, и когда они проснутся —  неизвестно.

—  От меня тут ничего не зависит, —  вздыхала она, объясняя свою точку зрения Изабеле. —  Единственное, что я могу сделать —  это обеспечить возможность отцу и сыну видеться друг с другом. Мартинью уже полюбил своего папу, будем надеяться, что и Тони вскоре ответит ему взаимностью.

—  Тогда вы должны встречаться с Тони только здесь, а не на тайной квартире, —  сказала Изабела. —  Ты же не станешь брать с собой Мартинью, там за ним некому будет присматривать.

—  Да, я и сама уже до этого додумалась, —  ответила Мария. —  Я больше не напоминаю Тони, чтобы он искал квартиру для наших свиданий. Здесь он может видеться с Мартинью и постепенно привязываться к нему. Но дона Мариуза возражает! Она считает, что я, встречаясь здесь с Тони, компрометирую её как хозяйку пансиона.

Для Изабелы это не было новостью. Она не раз слышала, как её тетя возмущалась:

—  Что они себе позволяют? Устроили тут дом свиданий! Так они отобьют у меня всех клиентов. О пансионе пойдёт дурная слава, люди будут думать, что здесь какой-то притон, и не захотят сюда поселяться.

Обычно Мариуза высказывала это Дженаро, требуя от него кардинально изменить ситуацию.

—  Вы обязаны повлиять на своего сына, —  говорила она. —  Он должен найти другое место для свиданий. В таких ситуациях ответственность всегда берёт на себя мужчина!

—  А вам случалось бывать в подобных ситуациях? —  однажды подшутил над ней Дженаро.

Мариуза рассердилась:

—  Ваши глупые шутки тут неуместны. Я, к счастью, никогда не связывалась с женатыми мужчинами, и мои постояльцы тоже никогда себе этого не позволяли!

—  Да, вы счастливая женщина, —  согласился Дженаро. —  А вот Марии не повезло.

—  Марию понять можно: она заботится о своём ребёнке, хочет, чтобы мальчик виделся с отцом. И я не могу ей прямо сказать, чтобы она прекратила эти свидания или вообще съехала отсюда. Поэтому я говорю вам: вразумите вашего сына, подскажите ему какой-то выход, или пусть он сам что-нибудь придумает!

—  Если вы знаете такой выход, то я охотно воспользуюсь вашей подсказкой, —  лукаво усмехнулся Дженаро. —  Сам я ничего не могу придумать, и мой сын, насколько я понимаю, тоже оказался на это не способен.

—  Вам нужно быть с ним построже. Пусть он живёт с какой-нибудь одной женщиной. Мне всё равно, с кем, хоть с Марией, хоть с Камилией.

—  А если он любит их обеих? —  спросил Дженаро, вызвав ещё большее неудовольствие Мариузы.

—  И это говорите вы, пожилой человек? —  принялась укорять его Мариуза. —  По-вашему, это нормально —  изменять жене? Может, вы тоже всю жизнь изменяли своей Розинеле? Или тут уже сказывается дурное влияние того позорного заведения, в котором вы работаете?.. Того пристанища порока!..

—  Я никогда не изменял моей Розинеле. Я любил её! —  с достоинством ответил Дженаро. —  Жаль, что вы обо мне так дурно думаете.

Расстроенный незаслуженными упрёками Мариузы, он направился в свою комнату, но в коридоре ему встретился Маркус, они поговорили о том, о сём, и Дженаро сам не заметил, как стал изливать душу своему юному приятелю.

—  Дона Мариуза права, —  говорил он. —  Я тоже не могу понять, как можно любить двух женщин одновременно. Может, ты мне что-то объяснишь? У тебя большой опыт по этой части!

—  Да уж, —  вздохнул Маркус. —  Это тяжкий опыт. Вашему сыну не позавидуешь! Я хоть жениться не успел, а он, бедняга, вляпался!

—  Ты не уходи от ответа. Скажи мне прямо: это возможно —  любить двух женщин сразу? —  потребовал Дженаро.

Маркус задумался. А Дженаро, глядя на него, высказал удивление:

—  Неужели ты никогда сам не задавал себе этого вопроса? Я полагал, что ты с ходу мне ответишь!

—  Нет, я думал об этом... —  сказал Маркус.

—  Ну и что же? —  нетерпеливо спросил Дженаро.

—  А ничего! —  засмеялся Маркус и красноречиво развёл руками. —  Мне кажется, на этот вопрос не может быть однозначного ответа.

—  Как это? —  не понял Дженаро.

—  Это трудно объяснить... —  замялся Маркус. —  Люблю ли я Жустини? Не знаю. Она разжигает во мне страсть! А Эулалия заставляет обмирать моё сердце. Когда я первый раз её поцеловал —  у меня голова закружилась. Я даже испугался, что могу упасть в обморок.

Дженаро засмеялся:

—  Ну и горазд же ты врать! Что-то я не слышал о твоих обмороках в спальне Жустини!

—  Я вовсе не вру, —  обиделся Маркус. —  В том-то и загадка, что от Жустини я пьянею, но голова у меня при этом не кружится и сердце не обмирает. Наоборот, оно грохочет как барабан.

—  Да ты прямо поэт! —  восхитился Дженаро. —  Ты не пробовал писать стихи или любовные романы?

—  Опять смеетесь? А я действительно всё так чувствую! Когда я поцеловал Эулалию, то почувствовал, будто прикоснулся губами к свежему, только что распустившемуся цветку, наполненному медовым нектаром. У этой испанки медовые уста!

—  Ладно, насчёт твоей испанки я всё понял, так же, впрочем, как и насчёт твоей француженки —  слава богу, знаю, её не первый день. Ты лучше подскажи, что мне посоветовать сыну, —  попросил Дженаро, и Маркус на сей раз ответил без малейших раздумий:

—  Ничего не советуйте, не вмешивайтесь! Позвольте ему жить и с той, и с другой!

Эта подсказка Маркуса оказалась весьма своевременной: вскоре пришёл Тони, Мария от радости бросилась к нему с объятиями, и Дженаро, против обыкновения, не стал ворчать, высказывая своё недовольство, а наоборот, сам предложил сыну:

—  Иди, иди к своей Марии! Побудешь с ней наедине, а потом уже и со мной поговоришь.

Мариуза, услышав это, вновь разгневалась и обвинила Дженаро во всех смертных грехах, самым невинным из которых было сводничество, а самым тяжким —  лицемерие.

—  Вы тут жалуетесь мне, просите совета, ищете у меня сочувствия, и я, наивная, принимаю это за чистую монету, —  выговаривала она Дженаро. —  А на самом деле это всего лишь гадкое лицемерие! Оказывается, вы не видите ничего дурного в том, что ваш сын изменяет жене. Наоборот, вы ему потакаете и занимаетесь сводничеством! Но вы забыли, что находитесь не в том пристанище порока, в котором проводите каждую ночь. Здесь вам не публичный дом, сеньор Дженаро! И я не потерплю...

—  Угомонитесь, наконец, дона Мариуза! —  прикрикнул на неё Дженаро, стукнув кулаком по столу, и она, не ожидавшая от него такой выходки, разом умолкла. —  Мария платит за свою комнату и может принимать в ней кого хочет.

—  В том числе и женатых мужчин? —  вяло огрызнулась Мариуза.

Но Дженаро уже понял, какая тактика имеет шансы на успех в споре с Мариузой, и продолжил в том же, по-мужски грозном, тоне:

—  Мария не принадлежит к разряду продажных женщин, и ваше сравнение с публичным домом тут неуместно. Вы прекрасно знаете, что от этого женатого мужчины у Марии растёт ребёнок! И если они закрылись в комнате —  это их личное дело. Никто не увидит, что там происходит, и вам не о чем беспокоиться! Можете считать, что там, за дверью, сейчас находятся муж и жена, которые, вне всякого сомнения, любят друг друга!

Не выдержав такого натиска, Мариуза отступила.

—  Да, они любят друг друга, это правда, —  сказала она примирительно. —  Что ж, пусть встречаются... как жена с мужем...

Дженаро тотчас же вознаградил её за это неординарное решение:

—  Вы необыкновенная женщина, дона Мариуза! У вас чуткое сердце и прямо таки мужской ум!

Мариуза вовсе не считала, что мужской ум лучше женского, но спорить с Дженаро не стала: в целом его комплимент был ей приятен.

Позже, объясняя своё решение Изабеле, она заметила:

—  А Тони всё же бросит свою еврейку!

—  Почему вы так думаете? —  спросила Изабела.

—  Потому что эти двое не могут жить друг без друга, и даже сеньор Дженаро, похоже, встал на их сторону.

Мариуза ошибалась: Дженаро ещё не сделал выбор между Камилией и Марией. Ему нравились и та и другая, он обеим сочувствовал, а ещё больше сочувствовал Тони: «Если я не могу решить, которая из них лучше, то, каково же моему сыну?!» В то же время Дженаро понимал, что долго вести двойную жизнь Тони не сможет, и это его очень беспокоило. Он опасался скандала, которым, как правило, и заканчиваются подобные истории. Ведь даже Маркусу, не связанному семейными узами ни с одной из двух его женщин, приходится проявлять чудеса изворотливости, чтобы сохранять это хрупкое и весьма сомнительное равновесие. Но и он, достаточно поднаторевший в любовных интригах, отнюдь не застрахован от скандального разоблачения. Вчера, например, этому невольно поспособствовал Дженаро, допустив досадную промашку в беседе с Жустини, которая ловко сумела усыпить его бдительность.

Начала она издалека, с расспросов о Фарине —  мол, нет ли от него каких-либо вестей, не собирается ли он снова приехать в Сан-Паулу?

Дженаро не понял, что это был всего лишь отвлекающий маневр, и заглотил наживку.

—  Ты в него влюблена? —  спросил он удивлённо. —  Не можешь забыть его?

—  Я сейчас ни в кого не влюблена, —  ответила Жустини. —  Но ваш друг Фарина —  очень симпатичный человек, я его и в самом деле часто вспоминаю.

Дженаро удивился ещё больше: неужели Фарина сумел завоевать сердце Жустини, вытеснив оттуда Маркуса?! И —  прямо спросил у неё:

—  А как же Маркус?

Жустини отозвалась без малейшей печали в голосе:

—  Всему когда-нибудь приходит конец. Вот и наша любовь кончилась. Маркус, наверно, уже и забыл, что я существую. У него теперь есть другая... Как её там?..

—  Эулалия, —  брякнул Дженаро и, увидев, как резко изменилась в лице Жустини, понял, что сболтнул лишнее.

—  Значит, он всё-таки встречается с этой испанкой, —  вымолвила она печально. —  Даже вы об этом знаете!

Дженаро принялся оправдываться, говорить, что он не знает, где и как проводит время Маркус, а имя Эулалия всплыло в памяти, вероятно, потому, что его произносили студенты, друзья Маркуса...

—  А кто она такая, я не знаю, —  клятвенно уверял он Жустини. —  Я никогда не видел её...

—  О чём задумались, сеньор Дженаро? —  прервал его не очень приятные воспоминания Маркус. —  Одержали убедительную победу над доной Мариузой, а теперь сомневаетесь, правильно ли поступили, обеспечив сыну комфортные условия для любовного свидания? Не сомневайтесь! Он будет вам за это благодарен. Ваш сын —  счастливый человек, я ему даже немного завидую: красивая еврейка, прекрасная итальянка! Не удивлюсь, если у него в запасе найдётся ещё с десяток таких красоток!

Дженаро вскипел, не простив Маркусу такого оскорбительно развязного тона:

—  Не смей оскорблять моего сына! Он серьёзный человек, и сам во всём разберётся. А вот ты запутался со своими женщинами! Никак не можешь решить, кто тебе милее —  неискушённая испанка с медовыми губами или прелестная француженка из борделя!

—  В отличие от вашего сына я вёл себя более осторожно и порядочно, —  засмеялся Маркус. —  Детей я им не делал!

—  Значит, плохо работал! —  неожиданно отбрил его Дженаро, вызвав восхищение Маркуса:

—  Ну, вы и загнули! Вот, оказывается, какова ваша истинная сущность —  волк в овечьей шкуре, прожжённый соблазнитель женщин! У вас у самого, наверное, куча внебрачных детей по всему свету? Угадал? Может, вы и Малу уже осчастливили ребёнком?

—  Ты бы лучше помолчал, —  беззлобно одёрнул его Дженаро. —  Мне кажется, у тебя скоро могут быть серьёзные неприятности.

—  Какие? —  насторожился Маркус. —  Неужели Жустини забеременела?

Теперь уже Дженаро засмеялся:

—  Что, затряслись поджилки? То-то же! Будешь знать, как над другими насмехаться. Но ты напрасно испугался —  пока ничего подобного мне Жустини не говорила. Но я вчера ненароком подставил тебя, так что жди неприятностей.

—  Как это подставил? Вы шутите? —  вскинулся на него Маркус.

И Дженаро рассказал, как Жустини удалось выведать у него нужную информацию.

—  Извини, оплошал, —  повинился он, закончив свой рассказ.

—  Ладно, что теперь поделаешь? —  не стал его укорять Маркус. —  Спасибо, хоть предупредили о том, что Жустини всё известно.

—  Ты пойдёшь к ней сегодня?

—  Нет, я уже пригласил в кино Эулалию! —  озорно усмехнулся Маркус.

—  Так может, передать Жустини привет? —  поддел его Дженаро, но Маркус не остался в долгу:

—  Лучше передайте привет вашему счастливчику Тони! Скажите, что я желаю ему счастья в любви и спокойствия в семейной жизни!

Задорно помахав ему рукой, Маркус отправился на свидание с Эулалией, а Дженаро со скучающим видом стал ждать, когда к нему в комнату заглянет Тони после своего тайного свидания с Марией.