Три счастливые, семейные пары проводили свой медовый месяц на фазенде Франсиски, не помышляя ни о каком свадебном путешествии.

Даже Зангон, прежде, мечтавший уехать с молодой женой на дикие земли, теперь никуда не порывался, потому, что Жулия не хотела оставлять бабушку без своей опеки.

Рита же, понимая, на какую жертву пришлось пойти Зангону ради любви, сочла своим долгом успокоить его и приободрить.

—  Ты не горюй, —  сказала она, положив руку на плечо Зангона, —  уже не далёк тот день, когда ты увезёшь мою внучку в дальние края.

—  Нет, я тебя никогда не оставлю здесь одну! —  вновь заявила Жулия.

—  А я и не говорю, что ты меня бросишь, —  спокойно сказала Рита. —  Я сама уйду от вас, когда закончится мой земной срок. А вы уедете отсюда, пересечёте много речек, будете глотать дорожную пыль, мокнуть под дождём, но, в конце концов, доберётесь до места, которое похоже на рай. Там в реках много рыбы, деревья ломятся от плодов, и у земли нет стольких хозяев, как здесь. Там уже ни вы, ни ваши дети не будете никому служить, потому что над вами не будет господ...

—  А ваш сын Арсидес где будет жить? —  спросил Зангон.

—  Арсидеса вам придётся взять с собой, —  ответила Рита, —  иначе вы туда не доедете. Арсидес будет хранить вас в пути.

Зангон с воодушевлением воспринял рассказ Риты о дальней свободной земле, а Жулия взгрустнула, что бывало с ней всегда, когда бабушка заводила речь о своей не такой уж далёкой смерти.

Но грустила Жулия недолго: вскоре к ней заглянула Беатриса, и они уединились, чтобы посекретничать о своих женских делах и поделиться друг с дружкой пока ещё небогатым, семейным опытом.

—  Я и не догадывалась, что мужчины так хороши, —  призналась Жулия Беатрисе. —  Теперь я понимаю, почему ты не устояла перед Марселло ещё задолго до свадьбы. Если бы мы с Зангоном не поженились так скоро, я бы тоже, наверно, не устояла...

—  Ничего, немножко потерпела, зато у тебя теперь настоящий медовый месяц, —  в тон ей ответила Беатриса. —  А у нас с Марселло сразу начались семейные хлопоты.

Жулия, услышав такое, посмотрела на Беатрису едва ли не с ужасом и спросила растерянно:

—  Как?.. Неужели вам всё это... надоело? Неужели это может когда—  нибудь надоесть?!

—  Нет, не беспокойся, —  засмеялась Беатриса. —  Мы с Марселло ещё не наскучили друг другу. Но сейчас мы больше думаем и говорим о нашем будущем ребёнке, готовим для него приданое, выбираем ему имя. Это совсем другие заботы, чем у тебя, хотя они тоже очень приятные.

О будущем ребёнке Беатриса постоянно говорила не только с Марселло, но и с матерью. Обе были счастливы, предвкушая радость материнства.

—  Странно! —  удивилась Франсиска. —  Я уже родила двух детей, но эту беременность переживаю так, как будто она у меня первая. Всё заново, всё с чистого листа!

—  Это потому, что твоя жизнь началась заново, —  высказала своё мнение Беатриса, и Франсиска с ней согласилась:

—  Да, я не побоялась начать новую жизнь, и за это была вознаграждена. Мне повезло забеременеть, хотя в моём возрасте я о таком подарке и мечтать не могла!

—  А как мне повезло! —  озорно усмехнулась Беатриса. —  Точнее, не мне, а моему ребёнку: у твоего будет только мама, а у моего ещё и бабушка!

Франсиска засмеялась и в шутку погрозила ей пальцем:

—  Не смей произносить при мне это слово! Я не бабушка, а молодая мама!

Случалось, они шутили по поводу своей беременности и в присутствии Маурисиу, пока однажды не заметили, что ему это неприятно слышать.

—  Маурисиу опять стал каким—  то угрюмым, —  обеспокоилась Франсиска. —  Мне кажется, он уже сейчас ревнует меня к будущему ребёнку.

—  Нет, мама, ты зря беспокоишься, тут дело в другом, —  возразила Беатриса. —  Мы радуемся, говоря о своих будущих детях, а у Маурисиу это вызывает боль, потому, что он невольно вспоминает об умершем сыне. Нам надо это учесть и впредь не затевать подобных разговоров при Маурисиу.

Вскоре, однако, Беатриса получила возможность убедиться в том, что беспокойство Франсиски тоже не было безосновательным.

Обычно после завтрака Беатриса занималась с Марселло в библиотеке, обучая его языку, математике и правилам этикета. Последний предмет был для него самым сложным, поскольку требовал практических навыков, а бедняга Марселло до сих пор ещё не научился есть, с помощью ножа и вилки, отчего чувствовал себя неловко за обеденным слотом. Но в тот день, к счастью, был урок литературы, а не этикета.

—  Напиши сочинение, Марселло, —  сказала Беатриса. —  Тему выбери сам: любовь или семейная жизнь.

—  Любовь! —  тотчас же воскликнул Марселло. —  И семейная жизнь!

Беатриса засмеялась, но при этом попросила его:

—  Перестань дурачиться. Выбери что—  нибудь одно.

—  Нет, я хочу всё сразу! —  заявил Марселло и принялся жадно целовать Беатрису, пытаясь повалить её на диван.

В этот момент к ним и заглянул Маурисиу, но, увидев их целующимися, тут же повернул обратно.

—  Маурисиу, постой! —  окликнула его Беатриса, и он вернулся.

—  Простите, что помешал вам. Я только хотел спросить, вы не знаете, когда сеньор Фарина поедет в Сан—  Паулу?

—  Завтра, —  ответила Беатриса.

Маурисиу облегчённо вздохнул:

—  Ну, слава Богу! Может, хоть после его отъезда наша мать захочет уделить нам немного внимания.

—  Маурисиу, мама никогда не лишала нас своего внимания, —  с укором заметила Беатриса.

—  Это было раньше, —  возразил он. —  А теперь, когда наша мама ждёт ребёнка от сеньора Фарины, она очень изменилась.

—  Все женщины меняются, когда ждут ребёнка, —  мягко промолвила Беатриса. —  Я тоже, наверно, не исключение. Ты прости нас. Иногда мы с мамой радуемся, говоря о своих будущих детях, и забываем, что твой малыш умер.

Маурисиу нахмурился, напрягся и процедил сквозь зубы:

—  Да, мой сын умер... Я потерял и его, и Катэрину.

Беатриса нежно погладила его по плечу:

—  Не убивайся, Маурисиу. Ты молодой, красивый, у тебя ещё всё будет —  и жена, и дети!

Он же в ответ резко оттолкнул Беатрису и быстро вышел из комнаты.

—  Твой брат всё—  таки очень странный, —  сказал Марселло. —  Никогда не знаешь, какой стороной он к тебе повернётся.

Примерно, то же, сказал и Фарина Франсиске, заметив явную перемену в настроении Маурисиу:

—  Он опять относится ко мне враждебно, я это чувствую. И на тебя смотрит косо. Поэтому ты, пожалуйста, будь с ним по осторожнее, а то неизвестно, что ему взбредёт на ум.

Сознавая правоту Фарины, Франсиска, тем не менее, принялась защищать сына:

—  Ты преувеличиваешь! Маурисиу тебя очень уважает. А в его отношениях со мной сейчас проявляется обычная мальчишеская ревность. Дети всегда ревнуют мать к ещё не родившемуся ребёнку.

—  Но Маурисиу давно уже вышел из детского возраста!

—  Возраст в данном случае не имеет значения. По отношению к матери дети всегда остаются детьми.

Фарина не стал спорить с Франсиской, но при этом высказался довольно жёстко:

—  И всё равно, к своему ребёнку я его не подпущу! Мы должны беречь нашего малыша, он будет самой главной персоной на фазенде!

Франсиску несколько покоробило такое заявление, но она тоже не стала спорить с Фариной и перевела разговор на другую тему:

—  Нам следует подумать о наших финансовых проблемах. Кофе сейчас опять не приносит прибыли, а на содержание фазенды нужны деньги, поэтому я решила продать старинные золотые монеты...

—  Нет—  нет! Ни в коем случае! —  воскликнул Фарина. —  У меня есть деньги, я поеду в Сан—  Паулу и сниму их с банковского счета. Тебе ни о чём не нужно беспокоиться, это теперь моя забота, и я всё сделаю ради тебя и нашего ребёнка. Он должен быть богатым, очень богатым!

Перед поездкой в Сан—  Паулу Фарина счёл необходимым заново навести мосты дружбы с Маурисиу: с отцовской теплотой в голосе попросил его позаботиться о матери, которая сейчас очень нуждалась в мужской опеке.

Маурисиу в ответ снисходительно улыбнулся:

—  Не беспокойтесь, всё будет хорошо, о матери я позабочусь.

Фарина, однако, не успокоился, а встревожился ещё больше и поэтому, тайком от всех поговорил ещё и с Марселло, поручив ему временно исполнять обязанности хозяина дома и главы семьи.

—  Но почему я?.. —  опешил Марселло. —  Разве Маурисиу тоже уезжает?

—  Нет, он, к сожалению, остаётся здесь, поэтому, я и прошу тебя: внимательно следи за всем, что происходит в доме, и особенно следи за Маурисиу. Мне кажется, у него опять стали проявляться прежние странности.

—  Да, я тоже это заметил, —  озабоченно произнёс Марселло и попросил Фарину: —  Вы уж, пожалуйста, не задерживайтесь там надолго, а то мало ли что может случиться!..

—  Ты не каркай и не паникуй заранее, —  сказал Фарина. —  А если, не дай Бог, ситуация всё—  таки выйдет из—  под контроля, то сразу же извести меня телеграммой. Я оставлю тебе адрес отеля, в котором буду жить.

Все, кто с тревогой наблюдал за изменившимся состоянием Маурисиу, не догадывались о том, что это беспокоило и его самого. В отличие от прошлого раза, когда Маурисиу не владел собой и не осознавал своей неадекватности, сейчас всё было по—  другому. Сейчас Маурисиу пугало его странное состояние.

А странность заключалась в том, что он вдруг остро почувствовал опасность, исходившую от Фарины.

Но, этого же, не может быть, это абсурд! Маурисиу хорошо помнил, как Фарина вытащил его из беды, значит, он —  друг, а не враг. Всё это Маурисиу понимал рассудком, но кожей, нутром, каким—  то непонятным чутьём, которое его самого пугало, он чувствовал в Фарине именно врага, причём очень опасного, беспощадного. Подчиняясь этому чувству, он инстинктивно пытался защитить мать от Фарины, а она, не понимая, что происходит с сыном, усматривала в его поведении ревность к своему ещё не родившемуся ребёнку.

Чудовищная раздвоенность, в которой пребывал Маурисиу, совсем измучила его. Он боялся, что может сойти с ума. И особенно страшно ему было, когда он, то ли во сне, то ли наяву услышал голос, отчётливо твердивший, что Фарина —  враг.

«Это беда, это сумасшествие!» —  подумал Маурисиу и поспешил за помощью к старухе Рите.

—  Помоги мне, Рита! —  взмолился он. —  Я опять теряю рассудок. Мне кажется, что Фарина —  опасный человек, хотя я знаю, что это не так.

—  И чем же он, по—  твоему, опасен? —  озабоченно спросила Рита.

—  До сих пор это было лишь чувство, которое я не мог объяснить. Но сегодня ночью я вдруг отчётливо услышал голос, который сказал мне, чем опасен Фарина. Ему нужно всё, без остатка: дом, фазенда, моя мать, которую он уже подчинил себе. Всё это он хочет заполучить для своего ребёнка, а меня и Беатрису собирается вышвырнуть вон!

Рита скорбно покачала головой и сказала назидательным тоном:

—  Не нужно доверяться голосам. Ты же не знаешь, кому принадлежал тот голос, что не давал тебе спать сегодня ночью. Может, это как раз и был твой враг, пытавшийся сбить тебя с толку! И Фарину... не трогай.

—  Но что мне делать с этим ужасным чувством? Как от него избавиться?

—  Ты не можешь от него избавиться, это не в твоей власти, —  сказала Рита. —  Но ты не должен следовать ему в своих поступках. Не поддавайся ему! Сто раз подумай, прежде чем сделать что—  нибудь. Только так ты сможешь защитить и себя, и мать, и сестру.

Совет Риты не принёс утешения Маурисиу, но всё же, после беседы с ней ему стало немного легче.

Уже подходя к своему особняку, он увидел, как возле домика Риты остановилась коляска и из неё вышли Катэрина и Зекинью. Не желая встречаться с бывшей женой даже взглядом, Маурисиу ускорил шаг...

А Катэрина и Зекинью тем временем весело приветствовали Риту, Жулию и Зангона.

—  Дружище Зангон, мы приехали узнать, готовы ли вы с Жулией отправиться на новые земли! —  сообщил Зекинью без каких—  либо предисловий.

Зангон был вынужден его огорчить, сказав, что он твёрдо решил осесть на этой фазенде и в ближайшее время никуда не поедет.

Зекинью же, не зная, чем было обусловлено такое решение Зангона, принялся его уговаривать:

—  Ты что, совсем потерял вкус к вольной жизни? Он, видите ли, решил осесть! А что ты будешь тут иметь? Хозяйский табун? А там не будет никаких хозяев, только дикие быки, рыбы в реках и птицы на огромных деревьях. Представь: вы с Жулией просыпаетесь под звонкий птичий щебет, выходите из своей хижины, а вокруг прыгают мартышки, порхают попугаи...

—  Не трудись, тебе не удастся меня соблазнить, —  сказал Зангон. —  Мы с Жулией никуда не поедем, потому, что не можем оставить здесь её бабушку.

—  Да—  а, не ожидал я от тебя такого... —  опечалился Зекинью. —  Неужели наши пути и вправду расходятся?

—  А ты что, всё равно поедешь туда и один, без меня?! —  спросил изумлённый Зангон.

—  Да, поеду, —  беспечно заявил Зекинью. —  Только не один, а с Катэриной!

—  И ты не побоишься ехать в такую даль, в неведомые места? —  спросила Жулия у Катэрины.

—  С Зекинью мне ничего не страшно, —  ответила та.

Рита, молча слушавшая их разговор, сочла необходимым вмешаться и увела Катэрину в свою каморку, где хранились всякие целебные травы и снадобья.

—  Сегодня у меня был Маурисиу, —  начала она издалека, но Катэрина её тут же прервала:

—  Мне это не интересно! Я живу теперь с Зекинью.

—  А ты всё же выслушай старуху, —  настойчиво произнесла Рита. —  Я хотела сказать, что Маурисиу сейчас плохо, но за него я более спокойна, чем за тебя.

—  Напрасно беспокоитесь, со мной всё в порядке!

—  Нет, Катэрина, я всё вижу! —  строго сказала Рита. —  Ты совсем плоха. Тебе нужно вспомнить, что у тебя есть ум и сердце, пока ты не натворила новых бед!

—  Я ничего дурного не сделала! —  вскинулась на старуху Катэрина.

—  Ты согрешила против собственного мужа! —  перешла к открытым обвинениям Рита. —  Не поддержала его в беде, спуталась с Зекинью. И сына ты потеряла по собственной вине.

—  Да как вы смеете?! —  возмутилась Катэрина. —  Мой мальчик умер от кори!

—  Это было наказание! —  пояснила Рита. —  Ты была наказана за свою глупость и бессердечие. Одумайся, Катэрина! Не надейся на Зекинью, иначе ты себя погубишь!

***

После того разговора с Ритой Катэрина стала неузнаваемой. Она бродила целыми днями по фазенде, никого не замечая, никого не слыша. От еды она отказывалась, Зекинью к себе не допускала, а когда он проявил настойчивость, вообще выгнала его из своей спальни.

Однажды она ушла из дома ещё до рассвета, когда все спали. Утром Констанция забила тревогу, не обнаружив дочери:

—  Надо искать её! Она же не в себе, с ней может случиться любое несчастье!

Винченцо растормошил спящего Зекинью, но тот и сам не знал, где Катэрина.

—  Она выставила меня из спальни, —  сказал он с обидой, но у Винченцо это не вызвало сочувствия.

—  Ты же говорил, что любишь её! Хотел жить с ней! А теперь жалуешься мне на Катэрину? —  упрекал его Винченцо.

—  Надо было давно увезти её отсюда, —  сказал Зекинью. Может, в другом месте, под другим солнцем она бы снова ожила... Пойдёмте к реке, она там часто сидит одна…

Они и в самом деле отыскали Катэрину у реки, только на сей раз, она была там не одна. Рядом с ней на берегу реки сидел… Маурисиу.

Что его привело сюда в такую рань, он и сам был не в состоянии объяснить. Просто ему в ту ночь тоже не спалось, он вышел из дома и побрёл вдоль реки...

Катэрина изпугалась, увидев его рядом с собой, но он выразительным движением руки показал: «Сиди, не бойся, я тебя не трону, не обижу» —  и тоже присел чуть поодаль.

Какое—  то время они, молча, смотрели на воду, а потом стали тихо разговаривать.

—  Как странно, —  сказал Маурисиу, —  всё ушло, утекло, как эта вода... Мы были женаты, у нас был ребёнок... Он умер...

—  Да, наш мальчик... —  отозвалась Катэрина. —  Иногда мне кажется, что он смотрит на меня из глубины реки... Он ушёл от нас, потому что я оступилась.

Маурисиу посмотрел на неё с удивлением:

—  Ты считаешь себя виноватой? Но тогда и я виноват.

—  Мы оба виноваты, Маурисиу. Думали только о себе, и Бог нас наказал.

—  Я был болен, не владел собой.

—  А я тебя боялась... И тогда наша любовь кончилась.

—  Да, кончилась, —  повторил вслед за Катэриной Маурисиу. —  Я тоже разлюбил тебя. Ты стала самым большим разочарованием в моей жизни... Но в душе ещё жива боль... Да, боль из—  за того, что ты бросила меня, когда я особенно нуждался в твоей помощи.

—  За это я и была жестоко наказана.

Они вновь замолчали, продолжая всё так же глядеть на воду.

Услышав приближающиеся шаги, оба обернулись, но не сдвинулись с места.

—  Чёрт возьми, что здесь происходит? —  гневно воскликнул Зекинью. —  Что это за свидания у реки?

—  Это не свидание, —  тихо ответила Катэрина.

—  Ты держишь меня за дурака? —  продолжал гневаться Зекинью, и тут уже Констанция обратилась к нему:

—  Поверь Катэрине! Моя дочь не из тех женщин, что бегают к другим мужчинам.

—  Да? —  нервно засмеялся Зекинью. —  Но когда она была замужем за ним, то поглядывала на меня. А теперь поглядывает на него!

—  Не смей так говорить о моей дочери! —  одёрнул его Винченцо.

—  Я пришла сюда, чтобы увидеть сына. Иногда он смотрит на меня из воды, —  попыталась объясниться с Зекинью Катэрина, а он воскликнул в ответ:

—  Какая чушь! Твой сын умер от кори.

—  Он и в воде, и в воздухе, и в моём сердце. Он умер, потому что я согрешила. Его смерть стала моим наказанием.

Высказав это, Катэрина вдруг зарыдала. Впервые после смерти сына зарыдала, и остановить эти слёзы уже было невозможно. Констанция потом долго ещё отпаивала её успокаивающими отварами, а Катэрина всё плакала и твердила одно: «Это наказание!»

Зекинью не мог понять её состояния, не мог понять причину этих запоздалых слёз. Констанция пояснила ему:

—  Катэрина долго пыталась скрыть свою боль, и напрасно, потому что теперь она всё равно вырвалась из сердца наружу.

Зекинью, наконец, всё понял и тут же предложил простой выход из этой сложной ситуации:

—  Катэрина, тебе не стоит жить здесь, где всё напоминает тебе о несчастьях. Мне кажется, сейчас настало самое подходящее время для того, чтобы посадить тебя на круп моей клячи и тронуться в путь! Поедем сегодня же?

Катэрина отмахнулась от него и вновь забилась в рыданиях.

Винченцо увёл Зекинью на кухню, подальше от греха. Своим острым крестьянским умом он понял, что Зекинью сейчас является главным раздражителем для Катэрины, хотя она, возможно, этого и не осознаёт. Ведь именно с Зекинью она тогда согрешила, и он постоянно напоминает ей об этом своим присутствием на фазенде.

Поняв это, Винченцо решил под любым предлогом убрать Зекинью с фазенды, спровадить его куда—  нибудь далеко и надолго.

—  Я помню, что разрешил тебе увезти Катэрину, —  сказал он Зекинью. – Но, как же, ты повезёшь её в таком состоянии, да ещё и без денег?

—  Но я люблю Катэрину, а это главное!

Винченцо поморщился, услышав его ответ, и стал гнуть своё с ещё большим напором, чем прежде:

—  Если ты любишь мою дочь, то постарайся заработать денег, чтобы она не терпела лишений в дороге. Сейчас это можно сделать только в городе, потому что на фазендах денег нет.

—  В городе? —  растерялся Зекинью. —  Но я никогда не бывал в городах. И что мне делать с лошадью?..

—  Не беспокойся, мы за ней присмотрим. Ты парень крепкий, найдёшь работу без особого труда. Поверь, будь я помоложе —  тоже подался бы в город!

Зекинью ещё какое—  то время посомневался, а потом, его глаза азартно заблестели, и он с необычайной легкостью представил своё будущее в радужном свете:

—  Ладно, подзаработаю там деньжат, вернусь и куплю кусок земли! А Катэрина тут успокоится, станет опять веселой. Только вы не позволяйте её бывшему мужу, будь он проклят, и близко к ней подходить!

Винченцо в тот момент был готов пообещать ему что угодно, лишь бы только он уехал отсюда.

—  Не беспокойся, тут всё будет в порядке, —  сказал он. —  Поезжай в Сан—  Паулу. Там сейчас Фарина, он поможет тебе найти работу, а его адрес возьмёшь у Марселло.

И Зекинью, не мешкая, отправился в путь, пообещав Катэрине вскоре вернуться с деньгами, купить на них дом и устроить ей счастливую жизнь.

Катэрина простилась с ним спокойно, без каких—  либо эмоций. Её равнодушие удивило даже Констанцию.

—  Ты что, его тоже разлюбила? —  спросила она. —  Тебе сменить мужа —  всё равно, что переобуться?

—  Ах, мама, я ничего не знаю... —  усталым голосом ответила Катэрина. —  У меня на сердце тень. Моё сердце закрыто. Я должна побыть одна.

Констанция же, оставшись наедине с мужем, усомнилась, правильно ли он поступил, отправив Зекинью в город.

—  Теперь Катэрине будет совсем одиноко. Может, с Зекинью она бы, в конце концов, нашла своё счастье?

Винченцо ответил с досадой:

—  Какое там счастье, Констанция? Ехать неизвестно куда с шалопаем, у которого ни кола, ни двора, а только ветер в голове?! Я давно заметил, что он сначала делает, а потом думает. Поэтому, и спровадил его. У меня не было другого выхода, я просто исполнил свой отцовский долг.