Франсиска извелась, дожидаясь возвращения Фарины из Сан—  Паулу: говорил, что едет на пару дней, а сам отсутствовал уже более двух недель и за всё это время даже весточки не прислал!

—  Я очень беспокоюсь, —  жаловалась Франсиска Беатрисе. —  Почему он молчит? Что там с ним случилось? К тому же мне скоро нужно будет платить по векселям, а мы договорились, что я не стану использовать свой резерв —  те ценности, что оставил твой отец. Не знаю, что и делать...

Беатриса почему—  то была уверена, что с Фариной ничего плохого не случилось, а вот за брата она тревожилась всерьёз, и тревогу эту ей внушила Рита.

Однажды она позвала Беатрису к себе и оглоушила её сообщением:

—  Неприкаянные души опять овладевают сердцем твоего брата!

—  Какой ужас! —  испугалась Беатриса. —  Вы не ошибаетесь? Маурисиу ведь похоронил своего отца!

—  Да, похоронил, а неприкаянные души продолжают преследовать его. Мы все должны помочь Маурисиу.

—  Но как?

Рита указала рукой на зеркало, в котором отражалось пламя свечи:

—  Смотри! Видишь?

—  Нет. Совсем ничего не вижу, —  призналась Беатриса.

—  А я вижу, —  сказала Рита каким—  то потусторонним голосом. —  Вижу мужчину, который может причинить Маурисиу много зла. И твоему брату станет ещё хуже, чем в то время, когда его мытарил дух отца.

—  Кто же этот чудовищный мужчина? Вы можете сказать?

—  Я не могу разглядеть его лица, —  ответила Рита. —  Но он где—  то рядом с Маурисиу. Пусть все, кто живёт в вашем доме, берегутся.

О предостережении Риты Беатриса перво—  наперво рассказала Марселло, но он разделил её тревогу лишь отчасти. Выполняя указание Фарины, Марселло всё это время внимательно наблюдал за Маурисиу и не нашёл в нём существенных изменений к худшему. Маурисиу всё так же был печален и молчалив, но никакой агрессии не проявлял. А с отъездом Фарины он даже несколько оживился, стал более общительным. Однажды он сам заговорил с Марселло о Катэрине, о покойном Марсилинью, вспомнил, как им счастливо жилось в доме Риты, а потом вдруг снова помрачнел, замкнулся.

Марселло стало его жаль.

—  Что с тобой? —  сочувственно спросил он. —  Почему у тебя такой потерянный взгляд? —  Маурисиу не ответил, но Марселло не унимался: —  Скажи, о чём ты сейчас думаешь?

—  О жизни, —  с горькой усмешкой ответил, наконец, Маурисиу.

—  И что же ты о ней думаешь?

—  Ничего хорошего. Все вокруг счастливы. Даже моя мать встретила сеньора Фарину и ждёт от него ребенка. А у меня никого нет.

—  Катэрина тоже мается одна, —  сказал Марселло. —  Может, вам стоит опять сблизиться? Ты сходи к Катэрине, поговори с ней ласково, как раньше.

—  Зачем? Чтобы она посмеялась надо мной? —  спросил Маурисиу с неизбывной горечью в голосе.

Марселло тогда не нашёл ничего лучшего, как просто оставить его в покое.

И сейчас, обсуждая с Беатрисой непонятное и пугающее предостережение Риты, он высказал неожиданно мудрое мнение:

—  Маурисиу порой кажется нам странным, но мы забываем, что он ещё не до конца пережил огромное горе, которое на него свалилось. Может, Рита как раз и имела в виду это горе? Ясно же, что оно не отпускает Маурисиу, преследует его.

—  Вполне возможно, —  согласилась с мужем Беатриса. —  Но почему это горе видится Рите в образе какого—  то мужчины?

На этот вопрос у Марселло не было ответа.

Когда же Беатриса заговорила об этом с матерью, та вообще предпочла отмахнуться от новой проблемы, угрожающей её семье:

—  У старой Риты богатое воображение!

—  Но бабушка Рита предупредила нас заранее о том, что в Маурисиу вселился дух отца. И не ошиблась, —  напомнила ей Беатриса.

Франсиска, однако, продолжала благодушествовать:

—  С тех пор многое изменилось, наша жизнь наладилась. Я не знаю ни одного мужчины, который мог бы нам угрожать. К тому же мы все теперь находимся под защитой Фарины. Ты помни это и ни о чём не беспокойся. Я, наконец, получила от него телеграмму, он приезжает завтра!

Фарина отправил эту телеграмму сразу же, как только получил от Марии деньги и поделил их с Жустини.

Теперь можно было и расслабиться —  посидеть в ресторане, выпить хорошего вина, послушать прекрасную музыку в исполнении Дженаро...

Там, в ресторане, к нему подошёл швейцар, сообщивший, что у дверей отеля Фарину ждёт какой—  то нищий.

—  Что за чушь? —  рассердился Фарина. —  Я плачу большие деньги за проживание в этом отеле, и вы не должны беспокоить меня по таким дурацким пустякам!

—  Но этот бродяга утверждает, что знаком с вами, а я не могу впустить его сюда в таком виде. Может, вы сами выйдете к нему?

—  Что?! —  разгневался Фарина ещё больше. —  Да как вы смеете приставать ко мне с подобными предложениями?! Гоните его в шею, или я потребую, чтобы вас немедленно уволили!

Так Зекинью —  а это был он —  получил от ворот поворот. Швейцар сказал, что Фарина не желает разговаривать с Зекинью, и велел ему убираться прочь.

—  Этого не может быть! Ты врёшь! —  не поверил ему Зекинью, но, увидев грозное выражение на лице швейцара, смирился: —  Ладно, я подожду его здесь, на улице. Когда—  то же он выйдет отсюда!

—  Жди на другой стороне улицы. Если будешь маячить у входа, я вызову полицию! —  пригрозил ему швейцар.

—  И почему в городе люди злые как собаки? —  пробормотал себе под нос Зекинью, послушно переходя на противоположную сторону улицы.

У него были все основания для такого печального наблюдения, потому что за время своего путешествия он уже достаточно натерпелся от городских жителей.

Его злоключения начались с того, что он отправился в Сан—  Паулу не на поезде, а в какой—  то шальной коляске —  ехать на лошадях ему было привычнее. Но те двое мужчин, что взяли его в свою коляску, по дороге избили Зекинью, отобрали у него сумку, в которой были вещи, деньги и документы, а потом выбросили его в кювет —  посреди степи, глубокой ночью.

Остаток пути Зекинью преодолевал пешком, на это потребовалось несколько суток. Его башмаки развалились, он их выбросил и в город вошёл босой, голодный, обросший. Но оптимизма у него при этом ничуть не поубавилось.

—  Вот он, город, где я должен разбогатеть! —  воскликнул Зекинью, ступив на каменную мостовую. Идти босиком по камням было неудобно, больно, и он тут же дал себе слово: —  Ничего, потом я куплю себе триста пар башмаков, чтобы каждый день надевать новые. Держись, Сан—  Паулу, Зекинью идёт!

Город потряс его своим диковинным видом. Сколько тут домов! И все стоят как будто один на другом. Стоят и не падают, вот, что странно! Очень похоже на голубятню. И люди там живут как в клетках...

—  Господи, как же мне здесь найти сеньора Фарину? —  рассеянно бормотал Зекинью, запутавшись в лабиринте улиц. —  Хорошо хоть, я запомнил название отеля.

В город он вошёл поздним вечером, прохожих на улицах было немного, и никто из них, живущих на окраине, не мог сказать Зекинью, как пройти к отелю Жонатана, располагавшемуся в фешенебельном квартале, заселённом исключительно богачами.

Зекинью понял, что искать Фарину ему придётся ещё долго, а он уже валится с ног от голода, и прежде ему нужно раздобыть где—  то кусок хлеба. Но где? И как это сделать, не имея в кармане ни сентаво?

Пока он размышлял над этой непосильной задачей, его внимание привлекла необычайной красоты музыка, доносившаяся из близлежащего двора. Зекинью, как завороженный, пошёл на эту музыку, сожалея о том, что её не может услышать Зангон.

Войдя во двор, Зекинью увидел там небольшой садик, где играл патефон, но главное, где прямо под деревьями были накрыты столы, а люди —  до чего же странные! —  почему—  то не ели, а плясали как одержимые.

«Похоже, у них праздник, —  догадался Зекинью. —  И они уже наелись. Вот счастливые! А что, если я подойду к ним поближе, смешаюсь с толпой и потом незаметно присяду за стол?..»

Глотая слюни, он протиснулся сквозь пляшущую толпу и с жадностью набросился на еду, от которой буквально ломились столы.

Утолив голод, Зекинью оказался способным обратить внимание и на красивую девушку, подошедшую к столу, чтобы попить соку.

—  Ты так наплясалась, что тебе захотелось пить? —  запросто обратился он к девушке.

—  Да, —  ответила она столь же непосредственно и протянула ему стакан сока. —  Хочешь? Очень вкусный!

Так Зекинью познакомился с Эулалией.

А празднество, на которое ему повезло попасть, устроил не кто иной, как Маноло.

О подобном торжестве Маноло мечтал давно, едва ли не с самого приезда в Бразилию. Ему очень хотелось однажды собрать у себя всю испанскую общину и продемонстрировать землякам, что он сумел добиться успеха и теперь живёт на широкую ногу.

Желанный успех долго обходил Маноло стороной, а тут ему вдруг сильно подфартило. Расплевавшись с Эзекиелом, он стал искать другого партнёра, чтобы организовать с ним швейное производство, но случай свёл его с дельцом от игорного бизнеса, который и предложил Маноло заманчивую сделку. Речь шла о подпольном казино, где ставки принимались по телефону.

Маноло сразу же получил хороший аванс, а в его доме сначала появился телефонный аппарат, а потом и колесо с рулеткой. Эулалия и Соледад быстро освоили функции крупье, и семейное казино стало стремительно набирать обороты.

Львиную долю выручки приходилось отдавать боссу, который держался в тени, не засвечиваясь в противозаконных делах, а только собирая дань с многочисленных пешек, подобных Маноло. Но и в семье оставалось достаточно денег для того, чтобы жить безбедно. Маноло почувствовал себя богачом, возгордился и даже не стал забирать у Эзекиела свои швейные машинки. Когда же Камилия сама приехала к нему, чтобы решить судьбу тех машинок —  либо вернуть их, либо выкупить у Маноло, —  он рассмеялся ей в лицо:

—  Сеньора Камилия, вы обращались со мной так плохо, так бессердечно, что я не хочу иметь с вами даже самых пустяковых дел. Возьмите эти машинки даром!

Камилия всё же оставила ему деньги и предостерегла:

—  Я слышала, вы устроили у себя игорный дом, это рискованная затея. Она может кончиться тюрьмой!

—  Рискованно работать с вами! —  не остался в долгу Маноло. —  Это вы, сеньора, вышвырнули нас на улицу ни с чем. А сейчас у меня есть очень мощный и надёжный хозяин. Благодаря ему, мы зарабатываем больше, чем вы с вашим отцом, вместе взятые! Прошу вас, покиньте мой дом!

—  Я знала, что вы глупый человек, сеньор Маноло, но не подозревала, насколько глупый! —  сказала ему на прощание Камилия.

А он, выставив её за дверь, воскликнул:

—  До чего же приятно чувствовать себя богатым человеком!

Тогда—  то ему и пришло в голову устроить, наконец, грандиозное пиршество, чтобы ещё раз в полной мере испытать это необыкновенное чувство превосходства над другими, менее удачливыми, людьми.

Праздник респектабельности и благополучия удался Маноло на славу. А тут вдруг Зекинью с его затрапезным видом бродяги вздумал испортить общую картину! Маноло, увидев его среди гостей, да ещё и беседующим с Эулалией, пришёл в ярость.

—  Как ты сюда попал, босяк? —  набросился он на Зекинью, пытаясь оттеснить его к воротам. —  Это она тебя пригласила? —  кивнул он на дочь.

—  Нет, но я был бы не прочь: она очень красивая! —  озорно усмехнулся он. —  У неё грудь как коровье вымя!

Зекинью всерьёз полагал, что делает Эулалии комплимент, поскольку в тех краях, где он вырос, к коровам относились с большим почтением. Маноло же воспринял это как оскорбление его собственной дочери и пинками вытолкал Зекинью на улицу, выкрикивая при этом ругательства и угрозы:

—  Мать твоя дойная корова! Убью гада! Держите меня, иначе я его убью!..

Переночевать Зекинью решил вблизи церкви: здесь его уж точно никто не обидит, здесь он под надёжной защитой!

Но утром его растолкал грозный полицейский:

—  Эй, бродяга, вставай! У тебя есть документы? Показывай, живо, иначе я упеку тебя за решётку!

—  Да—  да, сейчас, —  сказал Зекинью и пустился наутёк.

—  Стой! Держите его! —  закричал бегущий вслед за ним полицейский, поняв, что уступает в скорости Зекинью.

В это время Эзекиел как раз открывал свой магазин, и Зекинью, проворно юркнув в открытую дверь, спрятался там под прилавок.

Эзекиел увидел его, но не выдал полицейскому, когда тот спустя минуту тоже вбежал в магазин.

—  Спасибо, сеньор, у вас доброе сердце, —  поблагодарил Зекинью Эзекиела. —  Поверьте, я не разбойник, у меня просто украли деньги и документы.

Эзекиел не только поверил ему, но и подсказал, как найти отель Жонатана.

Отыскав отель, Зекинью узнал у швейцара, что Фарина недавно уехал и вернётся, вероятно, только вечером.

—  Но ты не вздумай весь день ошиваться возле двери, —  также предупредил его швейцар. —  Уйди подальше отсюда, а то можешь и за решётку загреметь!

«Все угрожают мне решёткой», —  пригорюнился Зекинью, но указание швейцара выполнил, пришёл к отелю снова только вечером, а тут опять осечка!

Ждать Фарину всю ночь на другой стороне улицы он тоже не смог —  его неудержимо клонило в сон. Отыскав тёмное местечко в каком—  то сквере, Зекинью прикорнул там, а когда на рассвете вернулся к отелю, то увидел, как Фарина садится в автомобиль.

—  Сеньор Фарина! Сеньор Фарина! —  закричал он, срывая голос, но автомобиль уже тронулся с места...

Выяснив, что Фарина уехал не только из отеля, но и вообще из Сан—  Паулу, Зекинью совсем опечалился. Теперь у него только оставалась надежда на биржу труда, о которой говорил Винченцо. Но там Зекинью ждало новое разочарование: во—  первых, для поступления на работу были нужны документы, а во—  вторых, от него шарахались даже безработные, не желая иметь ничего общего с бродягой.

Так Зекинью понял, что ему непременно нужно раздобыть хотя бы чистую одежду и башмаки. А поняв это, он совершил первую в своей жизни кражу: влез через окно в чужой дом, пообедал там, как следует, переоделся в приличный костюм, и даже башмаки хозяина оказались ему впору.

Правда, когда он вылезал обратно из окна, его заметили, и чуть было не схватили. Спасло Зекинью только его умение быстро бегать.

Избавившись от погони и отдышавшись, он пошёл в магазин к Эзекиелу, собираясь попросить у него хоть какую—  нибудь работу, но там вместо отца была Камилия. Зекинью стал говорить ей, что хочет заработать денег только на обратную дорогу до фазенды, а в другом месте его никто не возьмёт без документов...

—  Нам тоже не нужны проходимцы, —  отрезала Камилия и, также пригрозив Зекинью полицией, велела ему убираться вон.

Прошло несколько дней, прежде чем Зекинью повезло встретить в этом городе ещё одного доброго человека. И этим человеком оказалась Мадалена.

Зекинью увидел её в церкви. С некоторых пор он приноровился отдыхать здесь днём, удобно устроившись в уголке на лавке. Ухитрялся незаметно дремать даже во время мессы, а тут вдруг захрапел, перекрывая своим храпом проповедь священника. Все присутствующие посмотрели на Зекинью с осуждением, и только взгляд Мадалены был сочувствующим, жалостливым.

Она держала за руку маленького Томаса, чью мать как раз и отпевали в этот момент в церкви. Матильда умерла сразу после разгона митинга. Вдвоём с Ниной они бежали по улице, спасаясь от конной полиции, Матильда потеряла много сил, и, когда опасность уже миновала, сердце несчастной ткачихи остановилось. Она умерла прямо посреди улицы на руках у Нины. Жозе Мануэл, услышавший о беспорядках на фабрике и поспешивший туда, опасаясь за Нину, подоспел вовремя. Он не только помог Нине отвезти тело Матильды в часовню при церкви, но и взял на себя организацию похорон.

А малолетний сын Матильды остался на попечении Мадалены.

После мессы она отправилась вместе с мальчиком домой, а Зекинью пошёл следом за ней.

Мадалена, заметив это, спросила, что ему нужно, и Зекинью отважился попросить её о помощи.

—  У вас доброе лицо, поэтому я к вам и обратился, —  пояснил он и стал рассказывать Мадалене свою горестную историю.

Мадалена привела его к себе домой, накормила, а потом ещё и уговорила Мариу впустить Зекинью в комнату на чердаке.

Всё равно вы не сможете её никому сдать, потому что там протекает крыша, —  привела она весьма убедительный довод. —  А этот парень согласен починить её бесплатно. Вот вам обоим и будет польза.

Зекинью добросовестно отремонтировал крышу, и теперь чердачное помещение стало вполне пригодным для того, чтобы сдавать его жильцам за деньги. А поскольку денег у Зекинью не было, то однажды, войдя к себе в комнату, он обнаружил там новых жильцов, которыми оказались... Маноло и его семейство.

Зекинью не поверил своим глазам: богач Маноло —  и вдруг в этом забытом Богом приюте?!

Однако у такой невероятной метаморфозы было весьма простое объяснение. Маноло показалось несправедливым, что некоторые игроки за один вечер выигрывали гораздо больше денег, чем он получал за целый месяц. И он, нарушив правила казино, тоже стал делать ставки.

Известно, что новичкам всегда везет, и Маноло тоже в первый раз выиграл крупную сумму, но уже в следующий раз проиграл все свои сбережения и, конечно же, остановиться на этом не смог —  ему нужно было, во что бы то ни стало, отыграться. Маноло стал скрывать от босса часть выручки, чтобы играть на эти деньги, но тотчас же, был схвачен за руку. Тогда он влез в долги, причём настолько, что ему пришлось заложить собственный дом.

А потом случилось то, от чего Маноло предостерегала Камилия: полиция накрыла казино, а хозяев дома арестовала. Эулалия, правда, осталась на свободе, но к ней уже на следующий день нагрянули кредиторы Маноло и сообщили, что его дом отныне переходит в их собственность.

Находясь в полном отчаянии, Эулалия бросилась за помощью к Умберту —  больше ей было не к кому пойти.

—  Моих родителей арестовали. Их надо выручать. Если ты это сделаешь, то я сумею тебя отблагодарить, —  сказала она Умберту, предложив ему ту единственную ценность, которая у неё ещё осталась, —  своё женское и человеческое достоинство.

А Умберту без зазрения совести согласился оказать ей услугу за такую плату.

Он нашёл адвоката и дал Эулалии денег на уплату штрафа, которым в результате и отделался Маноло. Его и Соледад выпустили из тюрьмы, но теперь у них не было дома, и Эулалия сняла комнату в приюте у Мариу, за которую тоже расплатилась деньгами Умберту. Родителям же она сказала, что деньги ей дал в долг Жозе Мануэл, по просьбе Нины. Маноло очень не хотелось переезжать в бедняцкий квартал, но выбора у него не было: вместе с домом он лишился также и мебели, и всего остального имущества.

А тут ещё, словно в наказание ему, Эулалия сняла комнату, которая уже была занята тем самым бродягой, которого Маноло не так давно взашей выгнал из своего дома. Зекинью наотрез отказался её освобождать.

—  Я первый здесь поселился, к тому же отремонтировал её, а теперь вы меня отсюда выставляете? —  сказал он Мариу с укором. —  А мне больше некуда идти, и я тут останусь!

—  У тебя нет денег, чтобы платить за эту комнату, —  ответил Мариу.

—  А у вас не было бы этой комнаты, если бы я не починил крышу! —  парировал Зекинью. —  Так что, ещё неизвестно, кто из нас кому задолжал. Я буду жить здесь, а для них ищите другое место.

—  У меня ни одного свободного места, —  сказал Мариу. —  А они уже сделали первый взнос.

—  Так верните им деньги, и пусть они идут в другой пансион.

—  Нам некуда идти, —  сказала Эулалия, глядя на Зекинью с такой болью, от которой у него дрогнуло сердце. —  И денег у нас нет, мы едва наскребли на этот пансион, самый дешёвый в городе.

—  Ну что ж, живите пока у меня, я готов временно потесниться, —  нашёл неординарное решение Зекинью.

Маноло, до сих пор сдерживавший себя изо всех сил, взорвался:

—  Что значит «потесниться»?! Как ты себе это представляешь? Я, моя жена и моя дочь будут жить с тобой в одной комнате?!

—  Ну а как же иначе, если вам больше некуда идти? —  уставился на него Зекинью. —  Мы можем разгородить её на две части с помощью ширмы...

—  Но мы же заплатили деньги, а ты —  нет, насколько я понял, —  продолжал упираться Маноло, но его неожиданно осадил Мариу:

—  Вы внесли плату только за один месяц, а не за три, как у нас положено. И работы ни у кого из вас нет. Где вы возьмёте деньги на следующий взнос? Фактически я впустил вас сюда из милости. И у Зекинью в самом деле гораздо больше прав на эту комнату, он оборудовал её своими руками. Так что я посоветовал бы вам принять это предложение. Он проявил по отношению к вам любезность.

Маноло на сей раз промолчал, и окончательное решение пришлось принимать его жене.

—  Ладно, мы остаёмся здесь, —  сказала она Мариу. А специально для Маноло добавила: —  Это всё равно лучше, чем спать на улице или... сидеть в тюрьме.