Мария тщетно пыталась выяснить, где поселился Тони. Она тосковала без него, худела, бледнела. Стоило маленькому Мартино спросить её: «Где же папа?» —  у неё на глазах появлялись слёзы.

Мариуза с жалостью поглядывала на неё. Вечерами они сидели рядышком в опустевшей гостиной, пили кофе и по очереди вздыхали.

—  Будем дожидаться нового учебного года, —  со вздохом говорила Мариуза. —  Тогда появятся новые постояльцы. Помните, как было шумно в нашей гостиной? А теперь остались только вы да сеньор Маркус. Интересно, как там дела у нашего маэстро? Нам его так не хватает!

—  Вы расстраиваетесь из—  за денег? Если у вас будет нужда в них, я охотно помогу вам, не огорчайтесь, —  отзывалась Мария. —  А сеньор Дженаро на днях доберётся до Италии... Я надеюсь, что он отыщет мою бабушку, и они вдвоём к нам вернутся. Мне тоже его очень не хватает. А уж как мне не хватает Тони!..

Зато из соседней комнаты, где сидели Бруну и Изабела, чаще слышался смех, а не вздохи. Слыша его, обе женщины издыхали ещё горше.

—  Уходит Бруну всегда вовремя, —  шёпотом сообщала Мариуза Марии, —  зато потом, у калитки они стоят до полуночи. Боюсь, что они уже целуются. Только бы Изабела доучилась, а там пусть делают что хотят, —  снова вздыхала она.

—  Пусть лучше поженятся, —  вздыхала в ответ Мария. —  Никому не ведомо, как жизнь сложится...

Маркус изредка присоединялся к двум печальным женщинам. Он по—  прежнему работал репортёром и бегал по городу с утра до ночи.

—  Какой же ты репортёр, —  упрекнула его как—  то Мария, —  если до сих пор не можешь найти Тони? Ты же хотел предложить ему работу, а он, может быть, голодает?

Маркусу стало стыдно. Он, в самом деле, вёл себя как последний эгоист. Но у него было оправдание: он страдал, у него были сердечные неприятности. После того как Эулалия осмелилась появиться в публичном доме, он смотреть на неё не хотел. Такого поступка от порядочной воспитанной девушки он не ждал. Разве можно жениться на девушке, которая способна на подобный поступок? С такой женой не будешь знать ни минуты покоя! Конечно, Жустини была гораздо надёжнее, если можно говорить о надёжности публичной женщины... Словом, Маркус запутался, страдал, и ему было не до Тони. Но, пристыженный Марией, он отправился в бордель, где Тони играл по—  прежнему, чтобы с ним повидаться. Однако девушки сказали ему, что вот уже второй день Тони не приходит, и страшно обрадовались возможности выяснить через Маркуса почему. Адрес они ему дали, и Маркус отправился навестить приятеля.

Войдя в комнатку Тони, которая была больше похожа на склеп, чем на жильё, он всплеснул руками и, подсев к лежащему на кровати Тони, быстро заговорил:

—  Ты что, с ума сошёл? Почему ты ушёл из пансиона? Мария там без тебя совсем извелась. Ты себя угробишь в таких условиях. Здесь же дышать нечем! А я хотел предложить тебе работу. У нас в газете... Почему ты молчишь? Ты мне не рад?

Тони лежал, отвернувшись к стене, затем с трудом повернулся и, едва приоткрыв запёкшиеся от жара губы, проговорил:

—  Я сейчас не совсем здоров. Приходи, когда мне станет лучше. Мне трудно отвечать тебе. —  Он вновь повернулся к стене и замолчал.

Больше Маркус не добился от него ни слова. Вернувшись в пансион, он рассказал Марии о бедственном положении Тони, и она залилась слезами. Ей было непонятно, как это возможно: у них есть всё, чтобы быть счастливыми, а они оба несчастны. На следующий день она отправилась по адресу, оставленному Маркусом. Но не застала Тони дома. Назвалась его женой и осталась ждать. Вернувшийся домой, Тони был немало удивлён, увидев в своём склепе Марию, но разговаривать не захотел, сославшись на нездоровье.

—  Если хочешь, я пойду к Камилии, попрошу у неё прощения, объясню, что ты ни в чём не виноват. Хочешь? Ради тебя я на всё готова! Только бы тебе было хорошо! Только бы ты был счастлив! Я встану перед ней на колени, —  как в бреду говорила Мария.

—  Иди домой, Мария, —  устало отозвался Тони. —  Мне сейчас трудно выносить людей, я не совсем здоров.

Мария была в ужасе от сырой комнатёнки Тони и его кашля. Она навестила Нину и рассказала ей о бедственном положении Тони. Нина с Жозе Мануэлом понадеялись, что они сумеют уговорить Тони поселиться у них, хотя бы, на время.

Жозе Мануэла взяли работать в престижную строительную компанию, и теперь он подыскивал дом, в котором собирался жить с женой и тёщей. Нина всё вспоминала свадебное путешествие в Сан—  Франсиско и чудесный дом свекрови. Ома мечтала, что и у них будет не хуже. Но Мадалена отказалась переезжать наотрез. Нина так расстроилась, что предложила Жозе Мануэлу:

—  Может, мы будем жить, где живём, а в новом доме только принимать гостей?

Надо было видеть, каким взглядом посмотрел на неё муж.

—  Я женился на тебе, а не на доне Мадалене, сколь бы, не уважал твою дражайшую матушку. В конце концов, она вправе решать, как ей жить. Я могу снять дом и жить там один, а ты можешь оставаться с ней. Хочешь?

Разумеется, Нина этого не хотела, но Мадалену припугнула:

—  Я остаюсь с тобой. Жозе Мануэл будет жить в новом доме один.

Мадалена недоверчиво на неё посмотрела:

—  Только поженились и уже расходитесь? И по какой же причине?

—  Причина этому ты! – жёстко отозвалась Нина.

Мадалена задумалась, но она была не из тех, кого можно переупрямить.

Тони был из той же породы. Сколько ни уговаривали его Нина и Жозе Мануэл, какой помощи не предлагали, Тони поблагодарил, отказался и потом замолчал.

—  Вернись к Марии,—  посоветовал Жозе Мануэл.—  Я же помню, как ты мне рассказывал о ней, когда жил у меня. Или оказалось, что ты любишь больше Камилию?

Но Тони молчал, отвернувшись к стене.

Нина и Жозе Мануэл ушли от него с тяжёлым сердцем.

Тони и сам не мог бы сказать, что с ним творится. Он кашлял с каждым днём всё сильнее, иногда позволял себе день—  другой отлежаться. Но потом вновь отправлялся на свою ночную смену в бордель. Однажды он упал там в обморок. Стало ясно, что он на последней стадии истощения и кашель грозит перейти в чахотку. Девушки встрепенулись. Они любили Тони, любили Дженаро.

—  Мы не можем встретить маэстро печальным известием,—  зашушукались они.—  Мы должны выходить молодого человека.

Больной Тони остался лежать в борделе. Жустини вызвала ему доктора, тот прописал лекарства, но сказал, что главное – это питание, несчастный молодой человек очень истощён. При этом доктор грозно взглянул на девиц, давая понять, что прекрасно понимает, какова причина подобного истощения.

Но девицы даже не захихикали, Тони среди них сам был красной девицей, они и не пытались его соблазнить. Правда, шустрая Малу всё же как—  то попробовала, желая его утешить, но Тони резко отшил её, сказав, что ему и в голову не может прийти переспать с девицей, с которой спит его отец.

Теперь, он лежал, то проваливаясь в беспамятство, то ненадолго приходя в себя. Однажды он открыл глаза и увидел у своей постели Марию. Сначала Тони подумал, что она ему пригрезилась, но потом, открывая глаза, видел её постоянно. Она подавала ему пить, кормила с ложки, обтирала уксусом и прохладной водой.

Известие о болезни Тони принёс в пансион Маркус. Мария попросила Мариузу приглядывать за малышом и побежала в бордель. Ей было всё равно, что о ней подумают. Сама она думала только об одном: Тони может умереть, как умер его дядюшка Джузеппе. И сердце её сжималось от ужаса. Жустини не сказала ни слова, и Мария осталась ухаживать за больным. Не обошлось и без недоразумений: какой—  то клиент решил, что Мария – девушка для услуг, и она едва спаслась от него.

В бреду Тони звал то Марию, то Камилию. И, Камилия однажды появилась на пороге…

Выгнав Тони из дома, Камилия ушла с головой в производственные дела. Действовала она, быть может, жестковато, но порядка сразу стало больше. И Маноло, и его подопечные из швейного цеха сразу почувствовали твёрдую хозяйскую руку. Первое, что Камилия сделала,—  это потребовала от Маноло список швей, которые не выполняют норму.

—  Мы немедленно расстанемся с ними,—  сообщила она, очаровательно, улыбнувшись.

Маноло понял, что так оно и будет, и вскоре сообщил хозяйке, что в его цехе всё в порядке. Если и были отстающие, то подтянулись, и с работой все справляются. Эзекиел пришёл в восхищение от её деловитости. Ему больше не казалось, что дочь ожесточилась. Он видел в ней только достоинства.

—  Как я грешил перед Господом,—  повторял он умилённо,—  когда роптал на судьбу, желая сына. Ни один мальчик не был бы более умным, толковым и дельным, чем моя Камилия!

А Камилия старалась забыть Тони. Она тяжело переживала свою ложную беременность, почему—  то для неё она была страшным унижением. От одной мысли, что мог подумать, будто она хотела удержать его, её бросало в жар, и она повторяла как заклинание: «Всё кончено! Я о нём и знать ничего не хочу!»

И она жила так, будто Тони не было на свете. Она и вправду больше не хотела о нём ничего слышать. Пойти к Тони её вынудила необходимость —  он должен был подписать бумаги о том, что не претендует ни на какую собственность. Ззекиел, наконец, приготовил их и попросил Камилию получить подпись. Поручить кому—  нибудь ещё такое важное дело Эзекиел не решился, а сам пойти с этими бумагами не захотел. Ему было жаль итальянца, он с удовольствием выделил бы ему что—  нибудь. Словом, отказ Тони от собственности Эзекиел считал ошибочным и несправедливым.

Камилия пришла на квартиру Тони, и сердце её защемило. Когда она увидела исхудавшего Тони и возле его кровати Марию, в её сердце шевельнулась только жалость.

—  Камилия! Камилия! —  слабым голосом позвал больной, и было непонятно, в бреду он зовёт её или находится в сознании.

—  Я здесь, —  отозвалась она и подошла поближе к постели. Мария отошла в сторону, уступая ей место.

Подойдя к кровати, Камилия убедилась, что Тони мечется в жару и вряд ли понимает, что она, Камилия, которую он зовёт, стоит с ним рядом. Несколько минут она смотрела на него, и щемящая жалость разрывала ей сердце.

—  Ухаживай за ним получше, —  попросила она Марию. И Мария в ответ кивнула.

Было ли это свидание примирением или началом новой войны —  никто не знал. Но обе женщины молились лишь о том, чтобы их любимый Тони выжил и полностью выздоровел.