На следующий день после свадьбы брата Беатриса стала собираться домой.

— Я переживаю за маму, ей сейчас тоже нелегко, — сказала она в свое оправдание.

Маурисиу промолчал, и это означало, что он не возражает против решения сестры, а Катэрина принялась удерживать Беатрису:

— Но она же сама отказалась от вас! А сейчас, после нашей свадьбы, она еще больше злится…

— А ты помолчи! — одернула ее Констанция. — Молода еще рассуждать о том, что на самом деле может твориться в душе этой женщины. Беатриса права: мать всегда остается матерью, как бы она ни злилась на своих детей.

Получив неожиданную поддержку со стороны Констанции, Беатриса еще больше утвердилась в своем решении и стала прощаться.

— Я помогу вам донести вещи, учительница! — вызвался Марселло.

Беатриса не отказалась от его помощи. Они дружно зашагали по направлению к кофейной роще, и там, в прохладной тени деревьев, Беатриса вспомнила, как утешал ее Марселло вчера во время свадьбы.

— Почему ты обо мне так заботишься? — спросила она его.

— Потому что вы… Потому что я… — разволновался Марселло, подыскивая нужные слова и не находя их. — Нет, я не могу сказать, — наконец признался он в своей беспомощности.

Сам того не ведая, он заинтриговал таким ответом Беатрису, и она попросила:

— А ты все-таки скажи!

— Нет, не могу, — уперся Марселло.

— Но почему? — недоумевала она.

— Я боюсь вас обидеть, — потупился он. Теперь Беатриса уже не попросила, а потребовала:

— Нет, ты скажи!

И Марселло опять пришлось изворачиваться, чтобы облечь в иносказательную форму свое признание в любви, которым он так боялся обидеть Беатрису.

— Ну понимаете, — начал он, — вы для меня… как луна на небе. К ней можно протянуть руку, но до нее нельзя дотронуться… Понимаете?

Его глаза при этом светились такой нежностью и любовные, что Беатрисе не составило труда верно истолковать предложенный им образ.

— Да, я тебя понимаю, — сказала она волнуясь. — По-моему, это прекрасно — недосягаемая луна… А ты все же; попробуй, протяни к ней руки!

Не веря своему счастью, Марселло осторожно, как слепец, ощупывающий простирающееся перед ним пространство, вытянул вперед обе руки и кончиками пальцев попытался дотронуться до Беатрисы.

А она, с замиранием сердца ожидавшая этого прикосновения, в последний момент испугалась и отбежала от Марселло на несколько шагов.

Все произошло так стремительно, что Марселло даже не успел огорчиться и, продолжая двигаться вперед с вытянутыми перед собой руками, крикнул ей вслед:

— Я люблю вас, учительница!

Беатриса тотчас же обернулась и сама пошла ему навстречу.

— Не надо бояться любви, — сказала она, и в тот же миг их губы сами нашли друг друга и слились в жарком, но неумелом еще поцелуе.

Однако идти до дома Франсиски было довольно далеко и за время пути эти двое вполне освоили искусство поцелуя.

Франсиска же, как всегда в последние дни, за обедом вынужденно общалась с Жулией, и беседа у них шла на одну и ту же нескончаемую тему.

— Не представляю, как мои дети могут жить рядом с этими тупыми итальянцами! — говорила Франсиска.

А Жулия изо дня в день повторяла свою просьбу:

— Вы простите их, дона Франсиска, вам сразу станет легче.

— Нет, не прощу! Они сами сделали свой выбор, — неизменно отвечала Франсиска и затем еще долго возмущалась чудовищным поступком своих неблагодарных детей.

В тот день, когда Беатриса была уже на пути к дому, обед у Франсиски проходил по устоявшемуся сценарию, и Жулия опять спросила:

— А если я схожу к ним и узнаю, что они хотели бы вернуться домой, вы их простите?

Франсиска на сей раз несколько изменила привычный текст роли.

— Не понимаю, — сказала она, — почему ты о них так печешься? Тебе-то какое дело до них?

— Ну как же я могу о них не беспокоиться? — изумилась Жулия. — Они ведь мои родственники!

От возмущения Франсиска даже вскочила из-за стола.

— Как ты сказала? — угрожающе двинулась она на Жулию. — Что ты себе позволяешь, рабыня?

— Я вам не рабыня! — вскипела Жулия, но тотчас же взяла себя в руки и продолжила невинным тоном: — Простите, я оговорилась. Хотела сказать: «они мне как родственники».

Франсиска посмотрела на нее с недоверием, но тоже предпочла не обострять внезапно возникший конфликт.

А тут как раз домой вернулась Беатриса, и внимание Франсиски полностью переключилось на нее.

— Здравствуй, мама, я вернулась, — сказала Беатриса с такой легкостью, словно пришла домой после обычной прогулки.

— Напрасно, — невозмутимо ответила Франсиска, продолжая пребывать в образе Железной Руки. — Можешь идти обратно.

Еще живя у Винченцо, Беатриса не раз представляла, что ее возвращение домой будет именно таким, и это ее пугало. Но теперь, после сладостных поцелуев с Марселло, жизнь предстала перед ней в новых, радужных, красках, и на этом фоне разрыв с матерью показался Беатрисе всего лишь ничтожно мелкой размолвкой, которую можно легко уладить. Поэтому она не испугалась грозного тона матери и не обиделась на нее, а просто улыбнулась и сказала:

— Да ладно, мама, не сердись. Я погорячилась, прости меня. Если бы ты знала, как я по тебе соскучилась!

Она подошла к Франсиске, собираясь обнять и поцеловать ее, но та все же отстранила ее рукой:

— Иди к себе в комнату, живи здесь, но никогда не заговаривай со мной об итальянцах!

— Спасибо, мама, — ответила Беатриса, не желая с ней спорить.

Она отправилась в свою спальню, и вслед за ней туда прошмыгнула Жулия.

— Как я рада тебя видеть! — сказала она. — Я знала, что дона Франсиска тебя простит. Она и Маурисиу готова простить, если он будет жить тут один, без Катэрины.

— Он никогда на это не согласится.

— Да, пожалуй, — вынуждена была признать Жулия. — Но дона Франсиска очень переживает из-за Маурисиу, только старается скрыть это. После вашего ухода она стала еще жестче обращаться с рабочими, срывает на них свое плохое настроение.

— Мне жаль ее, — вздохнула Беатриса. ~ Если бы отец был жив, мама бы легче справилась с этими трудностями. Ей очень его недостает! Поэтому она до сих пор и носит траур. Хотя я, честно признаться, уже не могу видеть ее во всем черном.

— Да, можно было бы уже и снять траур, — поддержала ее Жулия? Как-никак три года прошло!

— Ну что ж, — развела руками Беатриса, — мой отец был замечательным человеком, он достоин такой верности.

Жулия на сей раз промолчала, а позже, пересказывая этот разговор своей бабушке Рите — старой негритянке, всю жизнь проработавшей служанкой в доме Марсилиу и по старости уступившей свой пост внучке, — заметила с усмешкой:

— Беатриса не знает, каким на самом деле был ее отец!

* * *

Марселло примчался домой вприпрыжку, с улыбкой до ушей, и Констанция сразу же заподозрила, что это как-то связано с Беатрисой.

— Перестань ухлестывать за учительницей! — строго сказала она. — Хватит и того, что у меня зять из этой проклятой семейки!

— Мама, ты зря беспокоишься, — чмокнул ее в щеку Марселло, а Катэрине тихонько шепнул: — Не могу же я сказать ей, что сегодня луна спустилась с небес и поцеловала меня!

— Ты и правда будь осторожнее, — посоветовала ему Катэрина, — а то получится, как у меня с Маурисиу.

— Но у вас же все хорошо кончилось! — возразил ей Марселло.

— У нас все только начинается, — вздохнула Катэрина, успевшая понять уже в первый день после свадьбы, что ее жизнь с Маурисиу будет отнюдь не безоблачной.

Маурисиу тоже это понял, правда, не так скоро.

Поначалу он вел себя в доме Винченцо как гость: следуя своим давним привычкам, просыпался поздно, когда остальные члены семьи и Фарина уже вытирали десятый пот со лба, потом пил кофе, приготовленный Констанцией, потом читал, готовясь к вечерним занятиям в школе. И так, незаметно для него, наступало время обеда. Катэрина возвращалась с плантации, они с Маурисиу целовались в своей комнате. А затем шли обедать.

Маурисиу садился за стол вместе со всеми, не испытывая угрызений совести оттого, что ест чужой хлеб, да его в этом никто и не упрекал. Но однажды он услышал, как Винченцо сказал Фарине:

— Одни убытки у меня от Катэрины! Все деньги угрохал на свадьбу, а взамен получил только лишний рот.

— Ничего, скоро у тебя появится богатый наследник! — засмеялся Фарина.

— Да, и его тоже надо будет кормить, — проворчал Винченцо. — А Катэрина через пару месяцев уже не сможет работать на плантации. Так что у меня будет полон дом нахлебников!

Маурисиу бросило в жар от этих слов тестя. Нахлебник! Это было сказано о нем, о Маурисиу! И этот горе-шутник Фарина мерзко хохотал, говоря о богатом наследнике. Ясно же, что он имел в виду не столько будущего ребенка, сколько самого Маурисиу — тоже богатого наследника, у которого нет в кармане ни сентаво, потому что мать не дает ему денег, а в школе он преподает бесплатно. Стало быть, все правильно, он и есть нахлебник!

Признав справедливость этого, пусть и не высказанного ему в лицо, замечания Винченцо и Фарины, Маурисиу тем не менее затаил злость и обиду на тестя, и особенно почему-то на его дружка-остряка. Ходит тут, отпускает шуточки налево и направо, пристает к Маурисиу с расспросами о матери: почему она так долго носит траур, не собирается ли со временем выйти замуж?.. Как будто не знает, что любое упоминание о матери для Маурисиу болезненно. В общем, неприятный тип этот Фарина!

Тот подслушанный разговор хоть и разозлил Маурисиу, но все же подтолкнул его к действию.

— Я пойду к матери и потребую у нее свою долю отцовского наследства, — сказал он Катэрине. — Не могу я больше сидеть на шее у тебя и у тестя.

— Она прогонит тебя, — мрачно предрекала Катэрина. — Ты лучше попробуй освоить мотыгу, будем вместе работать на плантации.

— Да как ты не поймешь, что это не мое дело? Я никогда не работал на земле и вряд ли смогу этому научиться. Нет, я потребую у матери свою долю, а если получу отказ, то обращусь в суд!

И он пошел к Франсиске.

А она, как и предсказывала Катэрина, встретила его в штыки:

— Я готова была простить тебя и принять в своем доме, но без той наглой итальянки, а ты пришел предъявлять мне иск?!

— Это не только твой дом, — поправил ее Маурисиу. — Я здесь вырос и тоже имею на него право.

— Нет у тебя никаких прав! Я лишаю тебя наследства! Теперь единственной наследницей будет Беатриса!

— Мама, ты не имеешь права распоряжаться той долей имущества и капитала, которую я унаследовал по завещанию от моего отца. Она тебе не принадлежит. Ты можешь распоряжаться только своей долей отцовского наследства. Можешь передать или завещать ее Беатрисе, и я не буду на тебя в обиде. Пойми, я претендую всего лишь на то, что положено мне по закону, и намерен отстаивать свое право в суде, если мы с тобой сейчас не договоримся.

Понимая, что закон на стороне Маурисиу и крыть ей нечем, Франсиска закричала в бессильной злобе:

— Иди в суд, иди! Нанимай адвокатов, судись со мной! Но знай: пока я жива, ты от меня ничего не получишь! Ты вообще ни на что не имеешь права, потому что ты незаконнорожденный!

Маурисиу остолбенел, услышав о себе такое.

— Что ты сказала! Повтори, — произнес он глухо, задыхаясь от волнения.

Франсиска же продолжала неистовствовать:

— Пожалуйста! Я могу не только повторить, но и представить документальные доказательства, если дело дойдет до суда!

— А ты представь их мне сейчас! Зачем же дожидаться суда? — поймал ее на слове Маурисиу, и Франсиска лишь теперь спохватилась, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.

— Я не намерена больше с тобой объясняться, убирайся прочь из моего дома, наглец! — закричала она, сознательно форсируя голос и срываясь на фальцет. — И не смей никогда появляться здесь!

Она демонстративно покинула гостиную, а Маурисиу, прежде чем уйти, попросил Беатрису выяснить у матери, что же она имела в виду, когда сказала, что он незаконнорожденный.

Беатрису тоже это волновало, и она, выждав, пока мать немного успокоится, потребовала у нее объяснений.

— Не придавай этому значения, — устало ответила Франсиска. — Просто он довел меня до безумия, я не владела собой от злости и огорчения. Вот и выпалила, имея в виду, что он мне больше не сын.

— Но ты говорила о каких-то документальных доказательствах, — напомнила ей Беатриса.

— Это я уже по инерции говорила, со злости. Не могла же я допустить, чтобы он со мной судился. Такого позора я бы точно не пережила!

— Но может, ты и впрямь выделишь Маурисиу его долю? Должен же он жить на какие-то средства…

— Нет, это исключено, — твердо ответила Франсиска. — Я буду стоять на своем и добьюсь того, что он вернется сюда один, без итальянки и ее отродья!

Объяснение, полученное Беатрисой от матери, внешне всех успокоило, но внутренне каждый считал, что у этой случайной проговорки должна быть другая — тайная — причина, и пытался до нее докопаться.

Так, Беатриса стала выспрашивать у Жулии, не слышала ли та от кого-либо, что у Марсилиу есть незаконнорожденные дети. Жулия в ответ испуганно мотала головой.

— Нет-нет, я ничего не слышала, ничего не знаю! И ты не сомневайся. Маурисиу — сын дона Марсилиу, это точно.

А Маурисиу тем временем пристально изучал свое свидетельство о рождении, выискивая там какую-либо юридическую закавыку или хотя бы банальную подчистку. Но документ был в полном порядке, придраться не к чему. И Маурисиу в сердцах отбросил его.

— Не хочу больше гадать на кофейной гуще! — сказал он Катэрине. — Даже если я их приемный сын или кто-то из родителей прижил меня на стороне, вне брака, все равно это теперь не имеет никакого значения. Вот он, официальный документ, где четко написано, что я сын Марсилиу и Франсиски ди Андради. То есть сын своего отца, который завещал мне часть семейного капитала. И, значит, у меня есть все права на этот капитал!

— Ну так иди в суд, в чем же дело? — сказала Катэрина, не понимая, что же теперь может останавливать Маурисиу.

И он попытался объяснить ей причину своего промедления;

— Думаешь, так легко затевать судебную тяжбу с собственной матерью? Ты поставь себя на мое место. Это же все равно как если бы ты судилась с доной Констанцией.

Катэрина вошутилась:

— Ну ты и сравнил! Моя мать не выгоняла меня из дома и не отбирала последний кусок хлеба. Наоборот, она отдает нам все, что у нее есть, и кормит нас обоих! А твоя…

— Прошу тебя, не говори больше ничего, а то мы серьезно поссоримся, — остановил ее Маурисиу. — И никогда не попрекай меня куском хлеба! Пойми, я не могу сейчас судиться с матерью, потому что надеюсь еще все уладить путем переговоров. Ей ведь тоже не хочется доводить дело до суда, к чему ей такой позор! А пока она упорствует, я действительно возьму в руки мотыгу или лопату и, уж как сумею, буду отрабатывать свой хлеб!

Он был так уязвлен, что и впрямь схватил лопату и пошел разгребать кучу навоза, с непривычки набивая кровавые мозоли на своих изнеженных руках.

Увидев, как неуклюже зять управляется с лопатой, Винченцо выплеснул свое раздражение на Катэрину:

— Ты можешь объяснить, что означает этот цирк? Твой муженек вздумал потешать людей? Что ж, он достиг своей цели: Фарина вон за живот держится от смеха. А мне вовсе не смешно!

— Папа, на тебя не угодишь, — вступилась за мужа Катэрина. — То ты его бездельником обзываешь, то циркачом. Пусть Маурисиу работает как умеет!

— А он что, уже не собирается отвоевывать свою долю наследства, если взялся за лопату?

— Почему? Собирается! Только не хочет идти в суд. И я его понимаю: на это сложно решиться. Какой бы гадиной ни была Железная Рука, для Маурисиу она прежде всего мать!

— Как ты его, однако, защищаешь! Молодец! — одобрительно покачал головой Винченцо, хотя и не разделял мнения дочери. — Судиться с матерью, конечно, последнее дело, но я думаю, Маурисиу просто боится, что на суде выплывет вся правда и его признают незаконнорожденным.

— Папа, и ты уже все знаешь? — расстроилась Катэрина. — Я же просила маму держать язык за зубами! Больше ничего не стану ей рассказывать!

— Да как же она могла молчать, если мы выдавали тебя за отпрыска богатой сеньоры, а он оказался вообще невесть чьим сыном?

— Папа, это недоразумение, у Маурисиу есть документ, где черным по белому написано, что он — сын Франсиски и ее покойного мужа!

— Нет, в этой семейке явно что-то нечисто, — остался при своем мнении Винченцо. — Франсиска Железная Рука не могла ляпнуть это просто так, по глупости. Значит, там наверняка есть какая-то тайна.