ГЛАВА ПЕРВАЯ

Безбрежное синее море окружало город. Казалось, он лежит на острове, на самом же деле сразу за окраиной начиналась степь. Высокими кручами она сбегала к морю. Море было продолжением степи, ветер пролетал над городом, не останавливаясь. Море никогда не бывало спокойным. В солнечную погоду легкие волны разбивались о мол, обессиленные, катились к берегу и там исчезали одна за другой в серой, раскаленной солнцем гальке.

В порт прибывали пароходы. Они останавливались на рейде, потом подходили к пристани. К ним подъезжали вагоны, и в люки глубоких трюмов сыпалось золотыми потоками зерно, тяжело падали черные, блестящие глыбы донецкого антрацита, проплывали над головами и исчезали во тьме тяжелые ящики и штабеля леса. Иногда из трюмов выгружали машины в деревянных ящиках, и поезда везли их в глубь страны по широким, покрытым роскошными хлебами, степям.

С моря ежедневно приходил экспресс. Он стоял два часа у пристани, потом стекла в окнах домов вздрагивали от густого рева, за кормой огромного черного теплохода возникал зеленый пенистый бурун, поднятый винтом, и экспресс шел дальше вдоль берегов Черного моря.

В порту целый день сновали маленькие катера, перетаскивая баржи, краны, грузоподъемники; перекликались самые разнообразные гудки - от тяжелого простуженного баса голландского парохода до тоненького гудочка двухместного катера клуба «Юных пионеров». На берегу работали грузчики в мешках, надетых на головы. как шлемы.

Порт замирал после четырех часов пополудни, и тогда оживал город, который весь долгий летний день лежал, млея в солнечном зное, тихий и безлюдный.

Днем солнце стояло над городом, прямо над головой. Оно было ослепительно яркое, неумолимое и сжигало изумрудную траву в городском саду. Только большие деревья еще сохраняли зеленые кроны. Под ними была густая тень, тишина и прохлада.

Приближалась осень, но солнце пекло еще совсем по-летнему, и каждый вечер пляж был усеян людьми.

На пристанях возвышались горы арбузов и дынь. Арбузы были продолговатые, темно-зеленые и напоминали дельфинов. Прозрачные дыни словно истекали сладким медовым соком; яркие пятна красных помидоров в плетеных кошелках горели, будто маки; мелкие сливы, покрытые сизоватым пушком, грудились, ссыпанные прямо на широкий темно-серый брезент.

Приближалась осень, и кое-где уже начал появляться первый терпкий и сладкий зеленый виноград. Его большие тугие гроздья лежали среди круглых, словно выточенных из кости, яблок, первых осенних яблок.

Вечером, когда садилось солнце и морской бриз приносил желанную прохладу, в аллеях городского сада зажигались фонари, и матросы сходили с кораблей в город. Они шли по чистым улицам, совсем не похожие друг на друга: рыжие, как солнце, ирландцы, белесые англичане, черные негры с яркими белками глаз и ослепительно-белыми зубами, косоокие скуластые малайцы, чернявые, невысокие греки и еще множество матросов всех наций.

Они бродили по городу, пока не разыскивали клуб моряков, скрывались там, и никакие гудки не могли зазвать их до двенадцати часов ночи на пароходы.

А в саду, где вечером было прохладно и свежо, собиралась молодежь со всего города.

Пары двигались одна за другой, поворачивая в строго определенном месте, и ни одна не проходила ни на шаг дальше. Здесь были грузчики порта и рабочие консервных фабрик, здесь были матросы дальнего плавания и почтальоны, капитаны и бухгалтеры, и еще множество разного люда, населяющего город. Все это гуляло по главной аллее парка, смеясь, разглядывая знакомых и знакомясь, поднимая пыль и запивая ее теплой сладкой водой у многочисленных киосков, разбросанных по всему саду.

Эго продолжалось до тех пор, пока в клубе моряков большой колокол не провозглашал начало спектакля или кино; тогда аллеи пустели и хозяйки киосков поспешно закрывали торговлю и тоже торопились в клуб.

Наконец город затихал, фонари в саду гасли, улицы становились безлюдными, и только кое-где возле домов особенно азартные грузчики продолжали стучать костяшками домино, да время от времени проходили запоздалые пары.

А когда уже последние матросы разбредались из клуба моряков, садились в лодки и отплывали на свои пароходы, в городе становилось совсем тихо, город засыпал, чтобы наутро снова начать солнечный, горячий трудовой день.

В один из последних дней августа 1928 года, когда солнце, перейдя зенит, уже начинало клониться к горизонту и в порту гудки возвестили окончание работ, теплоход «Крым» приближался к городу.

Осторожно проведенный лоцманом по неширокому проходу между подводными камнями, он вошел в тихую бухту и стал разворачиваться, чтобы причалить к пристани.

Высокий, стройный, окрашенный в черный цвет, с красной ватерлинией и красными кольцами на двух массивных трубах, он был очень красив, даже величествен. Люди густо заполняли все его палубы. На верхней палубе пассажиры, которые должны были ехать дальше, в Батуми, покачивались в плетеных креслах; внизу тесной толпой стояли те, кто собирался сойти на берег.

На корме теплохода, которая круто обрывалась вниз, как бы исчезая где-то под палубой, стоял рослый молодой человек лет двадцати семи и рассматривал город. С палубы теплохода были видны только здания порта, и человек, отвернувшись от берега, стал смотреть на зеленый, прошитый белыми полосами пузырьков, пенистый след от винта. У ног его стоял небольшой чемодан в синем чехле с красными каемками, а на руке лежал синий дождевой плащ.

Статный, широкоплечий, с голубыми глазами и русыми волосами, он ничем особенным не отличался от многих людей своего возраста. Манера сдержанно и неторопливо двигаться и то, как поводил он плечами, поднимая увесистый чемодан, говорили о большой силе.

Его лицо с высоким и чистым лбом, немного выдающимися скулами и красиво очерченными губами было привлекательно. Улыбка, спокойная и беззаботная, хотя и несколько ироническая, открывала ряд белых зубов.

Человек стоял на верхней палубе кормы и смотрел, как теплоход причаливает к пристани.

Вот, просвистев в воздухе, уже полетели на пристань тонкие веревки со свинцовыми гирьками на концах. Следом упали в воду тяжелые канаты, привязанные к ним. Матросы на берегу поймали веревки, вытащили канаты, и через несколько минут теплоход медленно, устало причалил к пристани. Бурун за кормой стих.

На сходни гурьбой кинулись пассажиры, и началась сутолока.

Высокий человек - его звали Борис Петрович Коротков - решил не толкаться и сел на свой чемодан, дожидаясь, пока схлынет толпа.

Теплоход остановился как раз там, где кончалась каменная пристань и начинался отгороженный невысоким заборчиком пляж.

Из города туда все время подходили люди.

Коротков видел грузчиков-силачей, которым ничего не стоило таскать по 10 пудов. Сейчас они смеялись, как малые дети, играя в море и стараясь затянуть друг друга в воду.

Он видел высоких загорелых девушек. Они всю жизнь прожили в этом городе на море и наверное сумели бы проплыть под теплоходом. Но больше других его внимание привлекла группа мальчишек, которые лежали у самого заборчика, изредка поглядывая на корму теплохода. Их тела, прожаренные до костей солнцем, просоленные морем, загорели до темно-коричневого цвета и под тонкой пленкой соли, покрывавшей их, казались сизоватыми. У всех были светлые, выгоревшие на солнце волосы, которые по сравнению со смуглыми лицами казались совсем белыми, и облупившиеся курносые носы.

Никакой одежды на мальчишках не было, кроме коротеньких трусиков. Только по форме и иве ту этих небольших полосок материи можно было отличить их одного от другого.

Мальчики были различного возраста. Младшему лет десять, самому старшему - тринадцать, но здесь, в этой компании, все они были равны и с одинаковым чувством собственного достоинства поплевывали в море и шлепали ногами по воде, когда волна с шелестом набегала па гальку.

Они почти не смотрели на Короткова, пока тот сидел один на чемодане, но когда рядом с ним стали двое - толстяк «курортного вида» в ситцевой пестрой рубашке, белых брюках и тюбетейке и дама в шляпе с большими полями, - мальчишки вдруг встрепенулись и подняли к теплоходу обветренные веселые лица.

- Дядя, - закричал один из них толстому мужчине, - дядя, кинь гривенник!

Толстяк вопросительно взглянул на свою спутницу, потом достал из кармана гривенник, размахнулся и бросил его на берег. Монета серебряным пятнышком вспыхнула на солнце, упала на гальку, подскочила, и в ту же минуту высокий мальчик в красных трусиках схватил ее и быстрым движением сунул в рот за щеку, словно проглотил. Самый маленький из компании крикнул на теплоход с ноткой презрения в голосе:

- Куда же ты бросаешь? В воду кинь! Мы и оттуда достанем.

Человек в тюбетейке заинтересовался; он порылся в кармане, вытащил целую пригоршню мелких монет и подошел к самому краю кормы.

Борис Петрович поднялся и тоже вслед за ним подошел поближе.

Первая монетка, маленькая и блестящая упала в воду, и в ту же секунду все мальчишки сорвались с берега и очутились в волнах.

Мальчик в красных трусиках плыл первым. Достигнув того места, где упала монетка, он нырнул. Следом скрылись под водой остальные ребята, и через несколько секунд там, где только что плавали десять беловолосых голов, покачивались только волны. Даже странно было: куда могли исчезнуть так мгновенно ребятишки? С кормы теплохода сквозь прозрачную воду было видно очень глубоко, хотя дно казалось темным и камни на нем рассмотреть было невозможно. Борис Петрович увидел целый рой гибких тел. Они опускались все ниже и ниже: монетка тонула, и мальчики ныряли за ней. Так собираются вокруг кусочка хлеба, брошенного в воду, маленькие серебряные верховодки; они возятся с ним, толкая в разные стороны и откусывая по крошке, пока хлеб не размокнет.

Мальчишки кружились в глубине, и сквозь толстый слой прозрачной воды казались длинными зеленоватыми рыбами.

Прошло с полминуты; тела сплетались и расплетались, чтобы сплестись снова, потом мальчишки по одному стали выплывать, и один из них. тот самый, в красных трусиках, поднял над водой мокрую руку.

Гривенник блеснул в лучах солнца и в ту же секунду исчез во рту мальчика.

Человек в тюбетейке захлопал в ладоши, его спутница тоже с любопытством смотрела на ребят, а на лине Бориса Петровича появилась широкая одобрительная улыбка.

Толстяку понравилась эта игра, он бросил еще одну монету, и снова рой тел закипел в воде, и снова мальчик в красном вынырнул и показал блестящее серебро. Торговка, сидевшая с яблоками возле самого пляжа, довольно усмехнулась. Человек бросал и бросал монетки в воду, и не было почти случая, чтобы кто другой из мальчишек взял добычу.

Щеки у мальчика раздулись от спрятанных за ними монет; казалось, что у него на обеих щеках флюс.

Наконец толстяку надоела эта забава. Он крикнул мальчикам что-то неразборчивое, то ли похвалу, то ли ругань, и отошел. Борис Петрович остался один.

Совсем неожиданно высокий человек в сером костюме, сидевший в кресле неподалеку от Короткова, поднялся и подошел к борту.

- А оттуда достанете? - спросил он, подбрасывая большую монету-полтинннк, и указал рукой на море с другой стороны теплохода.

Мальчишки, которые уже вылезли на берег, удивленно посмотрели на него, потом один покачал головой и предложил пассажиру самому лезть в море, если он хочет попасть на ужин крабам.

- Эх, вы, герои! - сказал тот, усмехаясь. - А еще хвастаетесь: мы, мы!

Мальчик в красных трусиках поднялся с гальки и стал у самой воды. Волна с шипением набегала на его маленькие ноги, а он стоял неподвижно, как небольшая, искусно отлитая из темной бронзы статуя.

Только теперь Борис Петрович рассмотрел его, как следует. Рассмотрел и понял, почему в этой игре мальчик всегда выходил победителем. Хорошо развитые плечи и грудь, руки с крепкими, выпуклыми мускулами были не по-детски сильны. Широкий в плечах, он как бы суживался к ногам, всем строением тела напоминая рыбу.

На его лице с облупившимся курносым носом горели темные, серьезные глаза. Мальчик смотрел на человека, и где-то глубоко в зрачках закипало возмущение.

- Кидай полтинник, - крикнул он и бросился в море, огибая корму теплохода. Он плыл очень быстро, хотя и не торопился. Не делал ни одного лишнего движения, и вода расступалась, легко пропуская его вперед. Он двигался в море так же свободно, как другой идет по берегу, вода была его второй стихией, мальчик чувствовал себя в ней превосходно.

Когда он обогнул корму, человек в сером костюме поднял руку и, размахнувшись, бросил полтинник. Монета исчезла под волной, и в то же мгновение мальчик нырнул. Человек посмотрел на часы.

На берегу, затаив дыхание, стояли товарищи мальчугана.

Секунды бежали, уже прошла целая минута, и Борис Петрович начал волноваться. Не придется ли звать осводовцев, спасать мальчика? Ему стало не по себе: и надо же этому человеку испытывать силы юного моряка!

Но страх его был напрасным: прошло еще сорок секунд, и мальчик вынырнул совсем не там, где его ожидали.

Он лег на спину, тяжело и сладко дыша, набирая полную грудь воздуха, смотрел на солнце, на Бориса Петровича, на товарищей, поднимал руку, и в руке его был полтинник.

- С самого дна достал, - крикнул он, и это было чистой правдой.

Совсем не двигая руками и работая ногами, словно рыба хвостом, он быстро подплыл к берегу.

- Одна минута сорок секунд, - спокойно отметил человек в сером и опустил руку с часами.

В этот миг густо заревела сирена на теплоходе. Через полчаса «Крым» отправится в путь. Борис Петрович вспомнил, что ему надо спешить. Он задержался из-за мальчишек и потерял напрасно много времени.

Схватив свой чемодан, он быстрыми шагами сбежал по трапу на нижнюю палубу и пошел к сходням, где уже давно не было ни одного пассажира.

Человек в сером костюме тоже взял свой небольшой кожаный чемодан, стоявший рядом с креслом, и не спеша сошел па пристань.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

На окраине города в красивом домике из белого камня живет Варвара Павловна Кивенко. Варвара Павловна, высокая, полная женщина, проживает здесь уже очень давно. Соседи успели смениться несколько раз, а ома все продолжает жить в своем белом приветливом домике. Никто не знает, на что она существует, и никто никогда не видел, чтобы она ходила куда-нибудь на работу или работала дома. Однако Варвара Павловна, солидная, представительная, пользуется уважением у соседей, и иначе, как «мадам Кивенко», ее не называет никто.

В маленьком домике живет еще работница, которая днем торгует на пристани яблоками из сада мадам Кивенко, и мальчик Вася, дальний родственник Варвары Павловны. С утра он уходит в школу, днем пропадает неизвестно где, а вечером помогает работнице по домашнему хозяйству.

Иногда к мадам Кивенко приходят гости. Это люди, разные по возрасту, разные на вид. Заглядывают матросы с иностранных пароходов. Что они там делают - не знает никто, да никто и не интересуется этим: у каждого много своих хлопот.

А мадам Кивенко расхаживает по своим владениям - по саду и домику в красном халате и мурлыкает арии из оперы «Кармен».

Голос у нее хриплым, и когда она напевает лаже самую нежную мелодию, стекла в окнах тихо вибрируют и звенят…

Когда вечерние сумерки мглистой пеленой стали закрывать город и с моря подул легкий, приятный бриз, Петр Андреевич Глоба постучал в калитку сада мадам Кивенко.

Он постучал уверенно, хорошо зная, куда идет. Тотчас залилась звонким лаем собачонка, которую мадам Кивенко всегда носит на руках, спуская на землю только в чрезвычайных случаях.

Работница открыла калитку, и Петр Андреевич вошел в дом мадам Кивенко. Он нес небольшой кожаный чемоданчик. Золотые часы поблескивали на левой руке.

Мадам Кивенко встретила гостя на веранде. С минуту она рассматривала его, стараясь узнать.

Потом, наверное, узнала, заволновалась, засуетилась и поспешно пригласила в комнаты, испуганно оглядываясь вокруг.

Когда Вася пришел домой, Варвара Павловна и Глоба сидели друг против друга за столом, на котором стояло несколько бутылок молодого вина. В большой вазе лежали фрукты из сада мадам Кивенко, но гость не обращал на них внимания. Он наливал себе полстакана молодого, терпкого розового и прозрачного вина, потом доставал откуда-то снизу, то ли из кармана, то ли из-под стола бутылку водки, доливал в стакан, одним духом выпивал эту смесь и нюхал кусочек черного хлеба. Странно было, что он ничуть не опьянел, хотя и выпил, судя по пустым бутылкам, уже немало.

Когда Вася вошел, мадам Кивенко повернулась к нему вместе со стулом и протянула ладонью вверх руку - тяжелую руку с пухлыми короткими пальцами. Несколько колец впивались в пальцы в разных местах, и пальцы напоминали сардельки.

- Ну, давай! - сказала она.

Вася полез в карман и вытащил целую горсть серебряных монет и один бумажный рубль. Все это он с опаской высыпал на ладонь мадам Кивенко и отошел к двери.

Варвара Павловна начала считать деньги. Глоба с любопытством наблюдал эту сцену.

- Четыре восемьдесят, а где еще полтинник? - грозно спросила мадам Кивенко, и щеки ее, пылавшие от выпитого вина, стали сизыми.

- Мало бросали сегодня… - оправдывался Вася, краснея и пятясь к дверям, - завтра я больше принесу.

Вася жил у Варвары Павловны, и сна кормила его, по каждый день мальчик должен был давать своей тетке пять рублей. Он добывал их самыми разнообразными способами: доставал монеты с морского дна. таскал пассажирам чемоданы через весь город, но очень часто бывало, что пяти рублей не набиралось. Тогда Вася выдерживал целую бурю издевательств и гнева мадам Кивенко.

Так и в этот день она поднялась со своего места и подошла к Васе, грозная и красная.

- Давай сюда полтинник, - повторила она, сдерживаясь, чтобы не ругать Васю при Глобе.

- Не было никакого полтинника,- стараясь говорить твердо, отвечает Вася, но губы его дрожат. Он вот-вот наплачет. Ему очень не хочется расставаться с большой серебряной монетой. И не в том дело, что это пятьдесят копеек. Их можно заработать в порту. Но ведь этот полтинник он достал с морского дна почти на середине бухты. Там глубоко и темно, там скользкие камни и рыбы, которые ничего не боятся, там трещит и ушах от огромного давления воды. Он сам достал оттуда эту монетку, а теперь почему-то надо отдать ее мадам Кивенко.

Мадам Кивенко ничего не говорит. Величественным жестом она открывает дверь в кухню. В комнату врываются запах жареного мяса и лука, шипение сала на сковородке, треск поленьев в плите и звяканье посуды. Мадам Кивенко машет рукой, и и двери появляется толстое, грязное от угля и жира лицо торговки яблоками.

- Был полтинник? - грозно спрашивает ее мадам Кивенко. Торговка мелко крестится:

- Как бог свят, был! Чтоб мне до вечера не дожить, чтоб меня гром побил, - начинает клясться она.

- Давай, - снова протягивает Васе свою могучую длань мадам Кивенко.

Торговка уже спряталась за дверью; Вася стоит перед разгневанной мадам Кивенко молча.

Глоба смотрит то на мальчика, то на Варвару Павловну, и на его губах играет ехидная усмешка.

Вася оглядывается, словно ища спасения, но от Глобы нечего ждать помощи. Тогда Вася набирает полную грудь воздуха, глотает его. точно боится, что через несколько минут ему будет нечем дышать, сжимает кулаки, поднимает на мадам Кивенко глаза, стараясь не проронить ни одной слезинки, и впервые в жизни не слушается своей тетки.

- Не дам! - твердо говорит он, делая огромные усилия, чтобы мадам Кивенко не услышала, как от ужаса и удивления перед собственной смелостью мелко дрожат и стучат его зубы. - Не дам! Я за ним на самое дно моря нырял. Я за него вам завтра рубль принесу, а его не дам.

Мадам Кивенко на секунду остолбенела. Кровь отливает от ее лица, но тотчас щеки снова лиловеют, и она взрывается целым фонтаном черной злобы.

- Так вот какая благодарность, - кричит она, упираясь руками в бока. - Вот какая благодарность! Ты о нем заботься, ты корми его, ты беспокойся о нем, а он, грубиян этакий, будет тебе разные подлости делать! Да как ты можешь сказать «не дам», когда я тебе приказываю? Да как ты подумать об этом можешь!

Глоба видит, что Вася колеблется. Он вспоминает, что это - тот самый мальчик, который доставал монету с морского дна. Еще минута - и напуганный Вася отдаст полтинник. Глоба решает вмешаться.

- Варвара Павловна, - говорит он. Разъяренная мадам Кивенко мгновенно забывает свой гнев и пытается мило улыбнуться.-Варвара Павловна, я думаю, что в ознаменование наше встречи можно устроить маленький праздник для него,-он показывает пальцем на Васю. - Пусть будут все радостными и этот день, когда мы так приятно встретились.

Мадам Кивенко уже не помнит своих угроз. Она лаже ласково улыбается Васе, но Вася хорошо знает цену этой улыбке.

- Ну, иди на кухню, ты, грубиян, - смилостившись, говорит она,- да благодари Петра Андреевича. Если бы не он, плакал бы твой полтинник.

Петр Андреевич наливает в стакан вина и водки, залпом выпивает и говорит:

- Не за что благодарить. Услуга за услугу.

Вася выходит в кухню, так и не разобравшись в словах Глобы. Полтинник лежит у него в кармане; он достает монету, чтобы еще раз полюбоваться ею и вспомнить сумерки морского дна, усатых бесстрашных рыб и солнце, сверкающее солнце, солнце и ветер над морем.

Но Марья, торговка и кухарка, давно ждет мальчика. Горы немытой посуды, неколотые дрова, не вынесенные помои и сор и еще много всякой кухонной работы оставлено для него. Далеко за полночь, когда мадам Кивенко уже громко храпит в кровати, а кухарка засыпает в своем углу, светится окошко в маленькой кухне.

Вася ложится только тогда, когда вся посуда перемыта, перетерта и выставлена рядами в шкафу, медные тазы сияют, как солнце, под светом лампы, кастрюли сохнут на теплой плите; чисто вымытый. пол начинает подсыхать, а в окне, поднимаясь из-за бледный, серый, предосенний, рассвет.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Первым в школу явился Гриша Глузберг. Он пришел рано. Все двери еще были заперты. Грише пришлось ждать, пока проснется сторож.

Однако Гриша нисколько не жалел об этом. Ему надо многим поделиться с товарищами, а разве успеешь на нескольких переменках выложить все, что собрал за целое лето? Гриша расхаживал у дверей школы и ждал, когда, наконец, придут ребята. Рассказывать Гриша любил. Не все его рассказы были правдивыми, любое небольшое событие достигало в его изложении катастрофических размеров. Но говорил Гриша всегда с таким восторгом и так искренне верил в выдуманное, что не слушать его было невозможно.

Гриша был невысокий чернявый мальчик со спокойными, будто сонными глазами. Толстенький и неповоротливый, он редко и неохотно бегал и боролся, но уж если брался, то соревновался деловито, с воодушевлением и до конца.

Глузбергу надоело ходить около школы, и он сел на скамейку. Ну что же они не идут? Ведь у него столько новостей! Он ведь знает такое, о чем, наверное, ни один ученик не догадывается.

Вот, например, он узнал, что по географии у них новый учитель. Кто из учеников знает такую новость? А кто знает, как собирают чай в Батуми? Никто! А Гриша знает, потому что он туда ездил и видел, как обрывают листочки с чайных кустов. Кто видел чилийские пальмы и мартышек в Сухуми? Может, кто-нибудь и видел когда-нибудь, а Гриша - совсем недавно! И еще множество важных новостей есть у Гриши, а рассказать их некому. Обидно!

Начинают сходиться ученики.

Сначала пробегают малыши, школьники младших классов, они боятся опоздать и приходят на полчаса раньше времени. Наконец собираются Гришины товарищи, и он чувствует, что вот сейчас сможет освободиться от груза новостей.

Одноклассники подходят к Грише, здороваются, разглядывают друг друга, словно не виделись очень давно. И в самом деле, за лето все повырастали, загорели, окрепли, у некоторых уже начинает срываться голос, и они совсем не похожи на робких мальчиков, сдававших экзамены весной.

Гриша начинает рассказывать. Желанная минута на-стала, но все самые важные новости пролетают мимо ушей товарищей. У каждого есть что рассказать, каждым за лето увидел и узнал много нового. Грише с болью в сердце приходится признать, что он переоценил свои новости. Многие из его товарищей видели чайные плантации в Чакве, под Батуми, и сухумских мартышек, и, кроме того, еще тысячи вещей, о которых Гриша и представления не имеет. Однако на несколько минут Гриша становится центром внимания: это когда он значительно, и даже с таинственностью в голосе говорит о новом учителе географии, которого видел собственными глазами.

Но и тут ему не посчастливилось как следует насладиться. Звонок, чистый и мелодичный, звенит в школе, словно по камням набережной рассыпаются серебряные кольца.

Ученики, которые играли, болтали возле школы, гурьбой бегут к дверям, и этот поток уносит Гришу.

Школа встречает их приветливо. Заново отремонтированная, она сияет огромными, чисто вымытыми окнами. Свежепокрашенные полы так чисты и ярки, что по ним даже ходить неловко, а в воздухе еще носится немного едкий, приятный запах извести. Вазоны с цветами стоят на окнах в коридоре и в классах. Это непривычно и красиво. Даже самые отчаянные озорники притихают и ведут себя точно так же, как солидный Гриша Глузберг.

Учителя приветствуют школьников. Сегодня они веселые, приветливые, совсем не такие, как в тот момент, когда, например, ставят двойку.

Ученики и учителя встречаются, как старые знакомые, которые уже немало сообща потрудились и еще долго будут работать вместе.

И вот, когда все уже разошлись по своим классам и последние двери с шумом закрывались за учителями, в школу вбежал Вася. Он босиком, без шапки. Красный галстук повязан аккуратно, а книги под мышкой придают ему озабоченный и серьезный вид. Он успевает проскользнуть в свой класс как раз в ту минуту, когда Борис Петрович Коротков подходит к двери.

Борис Петрович открывает дверь и пропускает Васю вперед, улыбнувшись,

Васе не до смеха. Ему стыдно. Как это он мог опоздать, придти после звонка? Скорее на свое место на последней парте, у самой стены, и слушать, внимательно слушать, что расскажет этот новый учитель географии!

Рядом с Васей на парте не сидит никто. Его товарищ еще не приехал с каникул. Вася несколько минут смотрит на знакомые лица товарищей, на тщательно причесанные головы, на красные галстуки, на улыбающиеся лукавые лица и думает, что учиться будет так же весело, как в прошлом году, а если бы еще не было немецкого языка, - было бы совсем хорошо.

У Васи побаливает голова. Такое впечатление, словно кто-то сжимает виски. Он знает почему это: Марья заставила его почти всю ночь возиться на кухне, перебирать вместе с ней сушеные вишни, и спал он часа три; но это скоро пройдет, он уже привык.

И Вася начинает внимательно слушать, о чем говорит Борис Петрович.

Класс встречает учителя сдержанным гудением. Вот он какой, новый учитель географии, а они думали, что он совсем другой.

Всем интересно услышать, какой голос у нового учителя, и поэтому первое слово Борис Петрович произносит в полной тишине. Перед ним стоит большой глобус. У доски висят две большие карты полушарий. Какие-то альбомы с картинами и фотографиями лежат на столе.

Учитель не спешит начинать урок, а рассматривает милые, свежие детские лица. Как похожи они, и как в то же время различны. Вот прямо перед ним сидит русая, круглолицая девочка. Она внимательно смотрит на карты, словно старается запомнить их сразу на нею жизнь, и боится пропустить хоть одно слово учителя. Немного дальше - мальчик, стриженый, с черными маленькими глазками, которые бегают быстро, как мышата; он, наверное, первый озорник и забияка в классе, но сейчас сидит спокойно, сидит и приглядывается, нет ли чего-нибудь смешного в новом учителе. Дальше, у окна расположился маленький, солидный Гриша Глузберг, а совсем у стены видны среди веселых ученических лиц белые выгоревшие волосы и бледное лицо Васи.

Борис Петрович начинает. Он говорит спокойно, не-спеша, иногда улыбается; голос у него ласковый, приятный, и как ни старается Андрюша Кравченко к чему-нибудь придраться, ничего смешного найти не может. Особенно интересно становится, когда Борис Петрович открывает большие тяжелые альбомы на столе, и звери, птицы и растения неведомой, далекой и чудесной жаркой страны появляются перед школьниками. Андрюша. Кравченко сидит, полуоткрыв рот, и слушает, а уж если Андрюша слушает, то дело ясное: рассказ увлек и его.

Гриша Глузберг за всю свою школьную жизнь не может вспомнить случая, чтобы на каком-нибудь уроке было так тихо.

А на последней парте, стараясь внимательно слушать, сидит Вася, и лицо его бледнеет все больше и больше. Что-то все сильнее и сильнее сжимает виски. Смотреть на окна становится неприятно, свет режет глаза, и так хочется на секунду положить голову на руки и смежить веки.

Только на одну секунду. Этого же, наверно, никто не заметит, а будет так хорошо. И Вася, стараясь не пропустить ни одного слова, медленно опускает голову на сложенные руки. Через секунду он вдруг поднимает ее и, широко раскрыв испуганные глаза, смотрит, не заметил ли кто-нибудь, что он, Вася, чуть было не заснул на таком интересном уроке.

Но все заняты тем необыкновенным зверем, которого показывает Борис Петрович, и Вася с минуту тоже внимательно смотрит на странное животное, похожее не то на утку, не то на ежа.

Потом свет снова начинает резать глаза, и Вася понемногу, уже не борясь с дремотой, окутавшей его, подобно темной непроницаемой пелене, опять опускает голову. Он дремлет чутко, настороженно. Кажется, он слышит каждое слово учителя, но это только кажется, потому что Борис Петрович уже перестал рассказывать и сейчас вызывает к доске Нину Иванову, чтобы она показала на карте главные реки далекой страны.

Поднявшись со стула, Борис Петрович заметил, что на последней парте исчезло бледное лицо Васи. Пока Нина искала реки со странными названиями, Борис Петрович прошел в самый конец класса. Вася тихо дремал, положив голову на сложенные руки. Борис Петрович обернулся к доске и тогда уже легонько тронул Васю за локоть.

Все в классе были заняты - это же и в самом деле интересно - видеть, как Нина Иванова, лучшая отличница, смотрит в угол и безнадежно путается в названиях рек. Все в классе старались помочь Нине, - хорошо, что Борис Петрович пошел куда-то к задним партам,- но из этого ничего не вышло: Нина совершенно ничего не могла понять.

К счастью, пока Борис Петрович будил Васю, Нина пришла в себя.

Все реки, которые минуту тому назад причудливо переплетались, вдруг стали на свои места.

Борис Петрович отошел от Васиной парты. Только он и Нина видели, как проснулся Вася, как тревожно забегали его глаза.

Урок продолжался.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Недалеко от моря, на уютной неширокой улице, обсаженной каштанами и акациями, за невысоким забором стоит дом. Он стоит в саду, и ветки яблонь с крупными наливными яблоками лезут в окна и на веранду. Между деревьями разбросано много клумб, и цветы, самые разнообразные, самые яркие цветы покрывают их. Цветы сплетаются в дивные узоры, они подобраны по окраске и оттенкам. Клумбы напоминают огромные ковры, вытканные рукой опытного мастера.

Иногда под вечер, когда тишина и сумерки заполняют сад и входят в дом, на веранде слышна тихая музыка. Мягкие приятные звуки разносятся по саду и долго колышутся среди деревьев. Прохожие останавливаются у невысокого забора, чтобы послушать музыку. Затаив дыхание, стоят они, стараясь ничем не выдать своего присутствия.

Темными вечерами на веранде в глубоком кресле часто сидит седой старик и на столе перед ним лежит скрипка. Старику очень много лет, он многое знает и многое видел. Он пережил трех царей, видел три революции. За свою жизнь побывал в столицах всего мира. Когда-то он был знаменитым скрипачом.

Теперь старик ушел на покой.

Днем он работал в саду. На его клумбах раньше всех в городе появлялись нарциссы и позже всех исчезали астры. Красно-кровавые пионы и темно-красные георгины украшали его клумбы. Профессор знал и выращивал такие цветы, которых никто в городе не видел, и названий которых никто не знал.

Иногда профессору становилось грустно сидеть в своем саду, и тогда он выходил в город, на берег моря, опускался на набережной на скамью и смотрел на людей, на корабли, на море.

Однажды вечером профессор играл на своей скрипке, и звуки теплыми сияющими волнами заливали сад. В это время Вася проходил по улице мимо сада с яблонями.

Он остановился и, словно прикованный к доскам забора, стоял, прижимаясь к ним лицом, всем телом, чтобы лучше расслышать волшебную музыку, которая манила, не отпускала.

Пока играла скрипка, не существовало ничего - ни земли, ни неба, ни улицы, ни самого Васи. Были только звуки - сильные и нежные, могучие и прозрачные, бурные, всепобеждающие. Стоял, слушая, и чувствовал себя чудесно-взволнованным. Что-то сжимало сердце, не давало свободно дышать, от небывалого счастья кружилась голова и, казалось, сердце вот-вот перестанет биться. Но музыка умолкла, Вася вспомнил о поручении Варвары Павловны и быстро побежал в город.

С тех пор Вася часто появлялся перед садом с яблонями, старался как можно чаще проходить возле дома профессора и, когда слышал музыку, останавливался и стоял, словно окаменевший. Слушал, пока она не затихала, и такой день был для него праздником.

Сквозь доски он не раз видел высокого седого старика. Видел Вася, как профессор поливает цветы и выпалывает бурьян на клумбах, как отдыхает на солнце и глубоком кресле, но ни разу не видел, как профессор играет.

И вот однажды вечером, когда из притихшего сада на улицу долетела чудесная музыка, Вася не выдержал и, оглядываясь, словно воришка, быстро перелез через забор. Пробрался к веранде между клумбами, ступая

бесшумно и легко, как тень. Подкрался к самой веранде, откуда неслись уверенные, бурные аккорды

Два черных блестящих глаза выглянули из уголка, из-за перил веранды.

Вася увидел профессора, высокого, седого, в теплом халате. Профессор стоял у стола и держал в руках что-то блестящее, необыкновенное. В первую секунду мальчик даже не понял, что это - скрипка старинной работы. Вася не раз слышал, как играли на скрипке в оркестре, под аккомпанемент рояля, виолончели, бубна. Такие оркестры играли во всех парках и пивные города, но как не похожа была музыка тех скрипок ;на эту- полнозвучную и могучую, яркую ;и волнующую, как весеннее половодье, как бурливые горные ручьи.

Вася не видел ничего, кроме скрипки.

Профессор устал, смычок дрогнул в руке, и музыка вдруг стихла. Он положил скрипку в футляр на столе, медленно пошел в комнату, старчески тяжело переставляя ноги, мягко шаркая по полу туфлями.

Скрипка лежала в открытом футляре.

Вася застыл около веранды. Жгучее желание овладело всем его существом: пробраться в дом, взять в руки скрипку, попытаться почувствовать эту прекрасную музыку, или хотя бы прикоснуться к блестящему полированному дереву.

Раз подумав об этом, Вася уже не мог устоять против искушения. Колебался не больше минуты. Потом бесшумно подтянулся на руках и -в одно мгновение очутился возле стола.

Вечер наплывал из сада. На веранде стояли прозрачные сумерки. Вася видел скрипку до мелочей, до самой маленькой пушинки, слетевшей со струн.

Он протянул руку и осторожно, одним пальцем прикоснулся к блестящему дереву. Ему показалось, что это не дерево, а живое тело, которое вибрирует и трепещет под рукой. Быстро отдернул руку, но через секунду опять осмелился прикоснуться к струне. Струна ответила тихим гудением. Вася испуганно оглянулся, посмотрел на дверь и окаменел от ужаса.

Старый профессор стоял в дверях и глядел на него. В прямоугольнике темных дверей лицо профессора с белой бородой, белыми пышными волосами и густыми седыми бровями, нависшими низко на глаза, было та-ким грозным и страшным, что Вася мгновенно перелетел через перила в сад, упал, больно ушиб колено, промокал по дорожке к забору, перемахнул через него и во весь дух понесся по улице, как будто старый профессор мог погнаться за ним.

Если бы он не так испугался неожиданного появления хозяина скрипки, то мог бы разглядеть улыбку на губах профессора. Старик давно не видел, чтобы так робко, с обожанием, касались струн. Это напомнило ему самого себя, когда он впервые взял в руки скрипку. Воспоминание жило в груди, теплое и свежее, как будто все это случилось только вчера.

Профессор грустил без людей и пожалел, что этот подвижной темноглазый парнишка убежал так быстро. А Вася мчался по улицам города, пока хватило сил. Он успокоился только тогда, когда выбежал за город, к морю и твердо убедился, что за ним нет погони. Сел на большой камень над водой.

Камень был теплый, за день он нагрелся на солнце. Маленькие волны набегали на камень и с металлическим плеском разбивались внизу. Слева в предвечерней мгле лежал город. В порту уже начинали зажигать фонари, и длинные зеленые дорожки потянулись по воде. Далеко в море горели красные и зеленые огни. Они обозначали вход в порт. Справа расстилалась далеко на запад ровная степь, покрытая почерневшей стерней.

Прямо из глубины моря появились и двигались, медленно вырастая, неясные огни - откуда-то шел пароход.

Легкий ветер повеял с моря. Вася глубоко вдохнул воздух, поймал соленый запах морской воды и неожиданно для самого себя улыбнулся.

Здесь, вдали от города, один на камне между степью и морем, он чувствовал себя прекрасно н уже совсем забыл о приключении в саду профессора.

Невдалеке появились два человека с фонарями в руках. Бредя по колени в воде, они освещали морское дно, отыскивая больших темно-зеленых крабов, подползающих ночью к берегу. Люди прошли совсем близко от Васи, который лежал неподвижно на теплом камне, потом стали удаляться, но их тихий разговор еще долго был слышен в дремотной тишине.

И тогда Вася услышал странный звук. Он был похож на голос струны сверкающей скрипки. Неизвестно, что это было, может быть, крикнула ночная птица, или, может, в порту упало что-то металлическое, но сходство было таким ярким, что Вася даже вздрогнул.

В темной воде едва заметно светились тела больших медуз. Их прозрачные головы висели у самой поверхности моря. В Черном море медузы светятся очень редко, и несколько минут Вася с интересом наблюдал их, но вот опять повторился нежный мелодический звук, звук струны чудесной скрипки, и Вася забыл обо всем.

Он лежал, мечтая о том, как вырастет и купит себе такую же чудесную скрипку. Мечтал о музыке, о нежных и могучих звуках, заставляющих трепетать- его маленькое сердце. Вспомнил, как бежал от профессора и потер ушибленное колено.

Туда он больше не пойдет никогда. Хватит бродить под забором, воруя обрывки музыки. Вася решил это твердо и раз навсегда и нисколько не сомневался, что решение свое не изменит.

Шел домой, когда совсем уже стемнело. Босые ноги бесшумно ступали по мягкой пыльной дороге. Было приятно чувствовать солнечную теплоту земли и подымать ногами целые столбы пыли.

А на другой день, позабыв о своем решении, Вася опять стоял у забора профессорского дома и ждал, когда старый профессор появится на веранде со своей скрипкой.

В тот день профессор ходил в город и, возвращаясь домой, увидел маленькую фигурку, прижавшуюся к щели в заборе. Он сразу узнал вчерашнего гостя. Ступая как можно тише, подошел к Васе и взял его за плечо.

Вася испугался, старался вырваться, но профессор держал его крепко. Мальчик заплакал. Профессор сейчас отведет его к Варваре Павловне, и та уж припомнит ему все. Он горько плакал, просил и клялся, что больше никогда не будет прикасаться к скрипке, но профессор не обращал внимания на его слезы.

Он потащил Васю в дом.

Скрипка лежала на столе, и, когда Вася увидел ее, слезы высохли на его глазах.

Смотрел на скрипку, как жаждущий смотрит на воду. Он на все согласен-лишь бы дали ему прикоснуться к ней еще раз. Профессор поглядел на Васю, на лицо, которое и друг стало не по-детски серьезным, и тихо улыбнулся.

Так познакомился старый профессор с Васей. Это было за два года до того, как Борис Петрович Коротков пришел в четвертую школу, а Петр Андреевич Глоба переступил порог дома мадам Кивенко.

* * *

На другой день после уроков Вася пошел к профессору.

На каштанах и акациях листья уже начинали желтеть под жарким южным солнцем. Но цветы никогда не переставали украшать великолепные клумбы профессорского сада. Тщательно политые и старательно подстриженные, они красовались среди увядших трав, выделялись жаркими красочными пятнами на фоне осенней листвы.

Вася вошел в маленькую калитку уверенно, как старый, хороший знакомый. Легкими шагами взбежал на веранду, где сидел профессор. Тот встретил его приветливым взглядом.

Старик радовался, когда приходил Вася. Охотно учил его играть на скрипке. Он видел горячую любовь мальчика к музыке, и каждый успех и каждую Васину неудачу рассматривал, как собственный успех и неудачу. Вспоминал свои первые неумелые попытки, и его удивляла общность ошибок. Вспоминал свою молодость… Профессор никогда не жалел о ней. Он прожил большую, полноценную жизнь и прожил ее не зря. Сейчас он хотел облегчить первые Васины шаги, те шаги, которые с таким трудом давались когда-то и ему самому.

Профессор быстро оцепил необыкновенные способности к музыке своего маленького ученика и был уверен, что Вася станет великим скрипачом. Ему хотелось самому воспитать скрипача огромной силы и показать, как прекрасный цветок, всему миру его музыку.

Вася сел против профессора, и тот сразу заметил, что его маленький ученик бледнее обычного. Профессор не знал, как живет Вася. Несколько раз он заговаривал с ним об этом, но паренек отвечал сдержанно, с явной неохотой, и профессор прекращал расспросы.

Они начали, как всегда, урок с разговора о том о сем, о погоде, об астрах на клумбах. Вместе вышли в сад, потом опять вернулись на веранду, и Вася вынул из футляра скрипку профессора.

Стоило мальчику коснуться смычком скрипичных струн, и все на свете исчезало для него, оставалась только музыка, прекрасное гармоническое царство звуков, в котором так много дорог.

Вася играл «Аndantе саntabllе» Чайковского. А профессор сидел и думал, что скоро уже наступит время, когда он сможет показать Васю. Еще немного труда - но пареньке можно будет говорить, как о талантливом скрипаче, скрипаче-виртуозе огромной силы.

- Тебе, Вася, нужна скрипка. Понимаешь? Хорошая собственная скрипка, чтобы ты мог играть на ней, когда захочешь, а не только у меня.

Профессор умолк, вдруг оборвав мысль, не сказав больше ни слова. Вася вышел. Профессор долго смотрел ему вслед. Мальчик шел медленно, поднимая пыль босыми ногами. Профессор улыбнулся, возвратился на веранду и сел писать письмо. Он писал в Москву.

А Вася шел в порт искать теплоход, ловить монеты и таскать чемоданы. Пять рублей для мадам Кивенко заработать было не так-то легко.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

На скамье у ворот сидели и мирно беседовали два водолаза. Вернее, один рассказывал, а второй слушал.

Рассказчик, Матвей Петрович Кравченко, могучего сложения человек, был местный житель и старожил.

А слушатель, Степан Тимофеевич Огринчук, чело-век еще нестарый и тоже крепкий, с обветренным ли-ним и черными усами, похожими ка пучки иголок, сравнительно недавно переехал в этот город из другого приморского порта. Он подружился с Кравченко и всегда внимательно и с интересом слушал рассказы старшего товарища.

Сейчас разговор зашел о гражданской войне и старик вспомнил, как удирали из города белые, когда Красная Армия так била их, что они едва добрались до моря.

Ветер налетел из степи. Смеркалось.

Старик рассказывал не спеша, солидно:

- Крейсеры и линкоры на рейде стоят, - говорил он, - французские, английские, немецкие и еще черт его знает какие. Орудия на город панели; из каждой пушки человеком выстрелить можно. В городе тишина, ни гу-гу, попрятались все, как крысы в трюме. Никто и на улицу не выходит. А за Графским молом баржа стоит. И вот туда каждую ночь везет кого-нибудь контрразведка. Ну, а кто на баржу попал, тому каюк и похороны но первому разряду. А в городе полковник Тимашов ловит правых и виноватых. Всех большевиками называет, и суд у него скорый: на баржу, колосники к ногам - и конец. Подняться бы всем народом, собрать бы всех матросов и водолазов, да Тимашова бы к ногтю, он и не пикнул бы, потому что в городе войска нет, только юнкера желторотые бегают. Но что же поделаешь, если пушки прямо на город наведены со всех кораблей…

Кравченко сплюнул в траву, несколько секунд посидел молча, словно припоминая, потом достал из кармана резиновый кисет с махоркой, вытащил из-за пояса маленькую трубку, набил ее, закурил и еще раз сплюнул. Попыхивая трубкой, выпуская густые клубы дыма, он продолжал рассказ:

- Ну, я тоже дома сижу, чего же мне на улицу высовываться, прямо Тимашову в лапы, если меня весь город знает… Вдруг как-то вижу: идут ко мне дорогие гости. В погонах, при оружии, морды блестят. Я не из трусливых, а тогда сердце так и екнуло. Поведут меня, думаю, на баржу и припомнят все - и партизанский отряд, и пристава убитого. Кинулся к окну, убежать хотел, а они и там своего поставили. Ну, думаю, конец мне. Входит в комнату этакий шпингалет в чине поручика и говорит мне вежливо так, еще и руку к козырьку прикладывает:

- Полковник Тимашов просит вас к себе в гости, так что прошу - с нами.

- Что за черт, думаю. Чего это они такими вежливыми стали. Прямо как будто и в самом деле в гости зовут. Вижу я, что от этого приглашения мне не отвертеться, и говорю: - Ну, что ж. Идемте, если полковник так по мне соскучился.

А поручик сердится:

- Прошу не смеяться и не шутить, - говорит. - Речь идет о репутации нашей белой армии.

«Что за черт, думаю, что ему от меня надо?» Однако ничего не поделаешь. Иду к полковнику. А они со мной рядом вышагивают, револьверы не вынимают, так что я понять никак не могу: арестован я или в самом деле в гости иду.

Ну, приходим в контрразведку. Часовые, пропуска, все чин чином, и провожают меня прямо к полковнику. Я только вошел, а он уже из-за стола поднялся и навстречу идет.

- А, - говорит, - Матвей Петрович, я вас давно жду, садитесь, пожалуйста.

Поглядел я на него, на палача всего нашего города, - такой неприметный, бледненький, в пенсне и лысеть начинает. Посмотреть - ангельской доброты человек, а сколько людей, собака, на тот свет отправил.

- Мы ждем от вас большой услуги, Матвей Петрович, - говорит полковник, когда я уже сел и сигару его закурил, - большой услуги. Видите, - говорит и штору на окне открывает, - вот там, на рейде возле Графского мола крейсер «Галифакс» стоит.

Посмотрел я в окно. Море синее-синее, - и так мне на свободу захотелось, потому что хоть и не арестован я, а душно мне с полковником. Вижу, стоит «Галифакс», крейсер трехтрубный и все двенадцать пушек на город нацелены.

Немного левее - баржа стоит, тюрьма самая страшная.

- Так вот, Матвей Петрович, вчера с крейсера «Галифакс» мертвого матроса в море сбросили с гирями на ногах. Теперь надо нам того матроса достать. Поспешили похоронить его. А если вы, Матвей Петрович, иг согласитесь, - говорит полковник и улыбается так приятно, словно он мне подарок дает, - а если не ми .паситесь, то все равно придется вам за тем матросом на дно моря пройтись, но уже с гирьками на ногах.

Посмотрел я на крейсер, а там ведь около него - глубина. Никто туда никогда, - ни раньше, ни теперь, не лазил. Однако ничего не поделаешь; хоть сам лезь, хоть спустят тебя туда - одинаково весело.

- Что ж, - говорю, - готовьте водолазный баркас и костюм и скафандр где-нибудь новый достаньте, чтобы все исправно было, потому что умирать мне не-: охота на дне морском, а матроса вашего я вам достану.

Мало у меня было охоты туда лезть, ну да они о моих желаниях не спрашивали. Быстро баркас снарядили, все будто из-под земли достали, и поехали мы с тем же поручиком к крейсеру, где матроса надо было искать. Остановились. Погода хорошая, зюйд-вест под вечер затихает, город лежит передо мной, словно вымерший, такая тишина вокруг.

На баркасе двое матросов с «Галифакса», ни черта по нашему не понимают, но, видно, водолазное дело знают: около скафандра и насосов орудуют хорошо. Только что-то замечаю я - настроение у них неважное. Молчат, мрачные, и не улыбнутся друг другу.

- Ну, говорю, держитесь, хлопцы. Берегите нервы и не волнуйтесь. Достанем сейчас со дна морского вашего браточка.

Молчат, ни слова. Только поручик на меня прикрикнул, чтобы я не очень болтал. Ну, я и замолчал.

Снарядили меня к спуску, все чин чином, и пошел и вниз.

Там глубоко, опускаюсь себе понемногу, а течение меня все относит в сторону; знаешь, там, у Графского мола, подводное течение, где родники. Где же тут матроса искать, если сто занесло, наверное, кто знает куда.

И вот становлюсь на дно, озираюсь, и даже похолодел весь; стоит около меня женщина, к ногам ее тяжелые камни привязаны, глаза навыкате, волосы распущены, а руки вверх подняты. Качает ее течение и, кажется, что жива она и идет за мной.

Матвей Петрович вздохнул и замолчал на минуту.

Огринчук тоже молчал.

- Посмотрел я на нее: рот раскрыт, зубы оскалены, словно смеется. Обошел стороной, вижу, их тут целая толпа. Все страшные, распухшие, качаются в воде, к колосникам привязанные. Мужчины, женщины, дети. Чудится, собрались они здесь на собрание какое-то. Руки у всех вверх подняты, будто проклятия они на белый свет посылают. Это их всех контрразведчики с баржи, чтобы пуль не тратить, просто в воду побросали. И так меня за сердце взяло. Ну, думаю, ироды, увидите вы своего матросика. Мало, должно быть, над живым поиздевались, так еще и мертвый вам понадобился. Отошел я подальше от мертвецов, а течение их качает, и кажется мне, что идут они за мной. В воде холодно, а меня еще и от ужаса мороз по коже пробирает, скорей бы убежать отсюда. Схватил я женщину, ту, которая первая мне на глаза попалась, привязал канатом: тащите, начальники, своего морячка. И потащили ее наверх, только след пенный по воде пошел.

- Ну и отправили меня в тот же вечер на баржу. Наверное, здорово господин поручик испугался, когда женщина эта мертвая ему из воды улыбнулась. Хотел пристрелить меня, а потом решил: пусть с баржи утопят.

Приятели посидели еще немного, поговорили о других делах, потом, когда завечерело, старик поднялся, пожал приятелю руку и пошел домой.

Не успел он отойти шагов двадцать-тридцать, как ему повстречался высокий человек в сером костюме с непокрытой головой. Он шел, внимательно разглядывая номера на домах маленькой улицы, кого-то разыскивая… Ясно - приезжий! Местный житель не будет искать так неуверенно.

Поравнявшись с человеком, Кравченко посмотрел ему в лицо. Ну, конечно, чужой.

Однако через минуту ему начало казаться, что где-то когда-то он видел этого, в сером костюме. Но где и когда? Хоть убей, старик не мог вспомнить. Ему даже показалось, что неизвестный его тоже узнал. Да нет, это, наверное, именно показалось. Старик пошел своей дорогой.

И все же неясное воспоминание не переставало его мучить. Где он этого человека видел? Вдруг вспомнил: если бы у человека была борода, большая, густая борода, было бы ясно! на кого он похож. Потому что фигура, походка; посадка головы…

Между тем незнакомец подошел к дому, где еще сидел приятель Кравченко, и спросил, не здесь ли проживает водолаз Огринчук Степан Тимофеевич. Тот сказал, что он и есть Огринчук. Неизвестный попросил разрешения зайти и поговорить о деле.

Огринчук пригласил его в дом, провел в небольшую, чисто убранную комнату, предложил сесть, поставил на стол бутылку вина, две рюмки и сел, ожидая, когда гость окажет что его привело сюда. А гость вытащил из кармана маленький- синий незапечатанный конверт, минуту подержал его в руке, словно колеблясь, потом передал Степану Тимофеевичу.

Огринчук взял конверт, положил перед собой, долго копался в боковом кармане,, вытащил оттуда очки в железной оправе, нацепил их на мясистый нос и только тогда достал письмо.

Это было письмо от одного случайного знакомого, с которым Огринчук некоторое время работал в Ленинградском Эпроне. Сейчас он рекомендовал Степану Тимофеевичу своего приятеля Петра Андреевича Глобу и просил всячески помочь ему в одном важном, ответственном деле:

- Ну, выкладывайте, что вам нужно, чем помочь,- грубовато, но добродушно сказал Огринчук и не спеша налил в стаканы вина.

Петр Андреевич начал говорить. Он говорил длинными и путаными фразами, понять которые, в конце концов, было не так-то легко. Разговор вертелся вокруг каких-то потопленных суден, водолазной работы, доставания с этих суден металлических частей.

Водолаз, слушал, но мало что понимал. Разговор не клеился. Говорин один Глоба, Огринчук лишь поддакивал, изредка глотая терпковатое вино, и рассматривал гостя все внимательней.

Глоба все толковал о каких-то затонувших яхтах, вспомнил для чего-то «Черного принца», лежащего глубоко на: дне, около входа в Балаклавскую бухту, но что ему нужно - Степан Тимофеевич понять никак не мог. И когда надоело слушать длинные, чрезвычайно плавные и округленные фразы, где все слова были подобраны, именно так, чтобы никто не мог понять главной мысли, Степан Тимофеевич допил свою рюмку, вытер рукой усы и сказал:

- Все то, о чем вы говорите, я знаю уже лет двадцать. Вы мне скажите, чем я вам могу помочь, только так, чтобы я понял.

Глоба вдруг умолк, словно не ожидал услышать такие резкие слова. Потом откинулся на спинку стула и рассмеялся. Внезапно оборвал смех и снова наклонился к столу, внимательно вглядываясь в лицо водолаза.

- Мне надо, Степан Тимофеевич, сказал он, - чтобы вы помогли достать одну вещь с яхты «Галатея». Вещь эта совсем маленькая, но за деньгами дело не станет. Эта вещь дорога мне, как память о моей матери. Когда белые бежали отсюда, она была на яхте. Я надеюсь, вы поможете мне это сделать.

Степан Тимофеевич смотрел в окно, потирая рукой щеку и с удовольствием ощущая легкие уколы побритой вчера бороды.

- Да… - сказал он, подумав. - Дело это нетрудное, только очень давно я уже под поду не хожу. Да и снасть всю вам в нашем городе не достать. А о деньгах, - так это пустое. Нам и своих хватает.

И вдруг оживившись, он оторвал взгляд от окна и посмотрел на Глобу весело и насмешливо.

- А вы обратитесь в Эпрон.

- Мне не хотелось бы иметь дело с Эпроном, - резко ответил Петр Андреевич, и лицо его стало неподвижным.

- Что, наверное, мамашину вещицу не всем видеть можно? - засмеялся водолаз, показывая Глобе большие желтоватые ровные зубы.

- Нет, почему же, можно,- улыбнулся Глоба.- А винцо, Степан Тимофеевич, у вас знаменитое.

Он начал распространяться о вине, о погоде, о всяких мелочах, какие только приходили в голову, старательно избегая разговора о материной памятке.

Водолаз смотрел на него, улыбаясь, и не мешал болтать. Степан Тимофеевич видел на своем веку немало людей и умел в них разбираться. Он хорошо заметил, как Глоба обходит предыдущий разговор, и гость ему не понравился. Чем именно не понравился Огринчуку этот высокий приятный человек - пока было непонятно.

И когда, поговорив еще с полчаса, Глоба выпил последнюю рюмку вина и, распрощавшись с хозяином, исчез за дверью в густой темноте южной ночи, Огринчук еще долго сидел у стола и все думал, что же это за человек побывал у него и что этому человеку, собственно, надо.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

- Девчонки всегда спешат с выводами, - веско сказал Гриша Глузберг.

В другое время ему, может быть, и доказали бы обратное, но сейчас никто не собирался перечить Грише. Тем более, что эти слова он изрек солидным, убежденным тоном и, как всегда, сразу же умолк.

Белобрысенькая Нина Иванова, которая сидела недалеко от Глузберга, оскорбилась и начала придумывать, чтобы ответить ему такое же въедливое и обидное. Однако стычке не суждено было разгореться. Борис Петрович оборвал ее в самом начале.

Они сидели в шестом классе - Борис Петрович около стола, Нина Иванова, Гриша Глузберг, Андрюша Кравченко, еще трое ребят и две девочки на первых партах. Это было несколько странное собрание, где не было ни председателя, ни секретаря; и писать протокол тоже не собирались.

Энергичная Нина Иванова горячилась, говорила увлеченно, пытаясь переубедить своих собеседников, и если бы не Борис Петрович, то собрание уже давно превратилось бы в обыкновенную перепалку.

Короче говоря, Нина требовала от Бориса Петровича и от всех присутствующих самого решительного и самого сурового наказания для Васи. Вася опозорил весь класс, когда сегодня уснул на уроке. Еще хорошо, что Борис Петрович не захотел ославить класс на всю школу, а что было бы, если бы такой случай произошел, скажем, на алгебре? Просто подумать страшно!

Завтра же надо идти к директору, и пусть Вася учится в какой-нибудь другой школе, где его еще не знают…

И вот тут-то Гриша сказал свое знаменитое изречение о девчонках, которые всегда спешат с выводами. Две девочки, сидевшие позади Нины, одна - стриженая, белокурая, Фира, а другая с коротенькими, туго заплетенными косичками, торчавшими в разные стороны,-Клава, тоже обиделись, но высказаться не успели, потому что Витька Огринчук выскочил вперед и взял слово.

Был Витя Огринчук невысокий, чернявый, на диво юркий и в то же время полненький и ласковый паренек. Все называли его Огурчиком, и он ничуть не обижался на такое искажение его фамилии. Так вот, Огурчик выскочил из-за парты и закричал:

- Да, и я, и я… Девочки опешат… Я думаю, что… Он, пионер, так не делают!

Огурчик высказывался с воодушевлением. Слова не поспевали у него за мыслями, и понять то, что он сказал, было весьма трудно.

- Если бы все говорили так, как Огринчук, то делать доклады было бы невозможно, - сказал Гриша и снова замолчал так лее внезапно.

Андрюша Кравченко сидел, стараясь выглядеть солидным, и не высказывался. Вообще Андрюша Кравченко был человеком действия. Он мог выкинуть самое невероятное коленце, но говорить не умел. Уже давно прошло то время, когда он с презрением относился к девочкам, по и юн не одобрял слишком суровый приговор Нины.

Школьники смотрели на Бориса Петровича, разгадывая его мысли. Учитель только улыбался, слушая их, а говорить не спешил.

Витю Огринчука не огорчила первая неудача. Он решил обязательно высказаться. Пообещал себе, что будет страшно спокоен и выдержан. После такого обещания, ни минуты не колеблясь, он начал новую речь:

- Исключать нельзя, - сказал он, и все удивились, - как это у Витьки здорово получилось, - я повторяю, исключать нельзя. Кто знает, почему он… А Нина спешит с выводами.

Здесь Витя почувствовал, что вот сейчас опять начнут слова обгонять мысли, и попробовал остановиться.

Из этого ничего не вышло, и минуты две все с удивлением слушали отрывистые слова, слетавшие с Витиных губ. У него были предложения вполне продуманные и понятные, но высказать их он не мог.

Наконец он заявил:

- Все!

И сел как раз своевременно, потому что Андрюша Кравченко уже начинал смеяться, а Гриша намеревался сделать ехидные выводы относительно Витькиной речи.

Борис Петрович обвел глазами всех школьников, и тогда из-за спины Нины Ивановой раздался голос Клавы. Когда она говорила, косички ее взлетали в воздухе, а правая рука с измазанными чернилами пальцами простиралась вперед, словно у настоящего оратора.

- Мы должны рассмотреть этот вопрос со всех сторон, положительных и отрицательных. - Она точно произнесла последние, недавно вычитанные в книжке слова и победно оглядела собрание. - Да, товарищи, положительных и отрицательных.

- Положительных и отрицательных, - повторил Гриша Глузберг, словно любуясь красотой этих высоко-научных слов.

- Да, - обернулась в его сторону Клава, - и ничего не значит, товарищи, что в данном случае пионер Вася еще имеет в перспективе двойку по географии. Исключать его из школы нельзя. Да! Мы должны узнать, почему он уснул, и сказать ему, чтобы он больше так не делал, а был пионером, с которого можно было бы брать пример.

- Каждая речь имеет свои положительные и отрицательные стороны, - сказал Гриша.

- Да… узнать… Нельзя… - снова вскочил Витька, и хотя слов было сказано очень мало, все его поняли.

- А я думаю, что это не наше дело, - кокетливо поправляя короткие волосы, сказала Фира. - Ну, уснул, больше не будет. Ну. заснул и проснулся. Надо сказать, чтобы больше этого не делал, а помочь ему мы тут ничем не можем.

- Неверно! - крикнул Витя, и даже Андрюша Кравченко исподлобья посмотрел на Фиру, отвернулся н пробормотал что-то такое, чего собрание не услышало.

Борис Петрович слушал своих воспитанников, давая им возможность высказаться и самим придти к какому-либо решению. Однако школьники могли затянуть спор до самого вечера.

- Кто знает, с кем живет Вася? - спросил он, и неловкое молчание наступило в классе. - Что, никто не знает? Странно, очень странно. Ну, а где он живет, вы знаете?

- На Садовой, - ответил Андрюша, - на Садовой, в сорок восьмом номере.

Борис Петрович начал расспрашивать школьников, и оказалось, что никому неизвестно, как и с кем живет Вася, есть ли у него отец и мать. Знали только, что он ходит в эту школу уже третий год, двоек у него не бывало, однако о пятерках тоже не слыхать. Уроки он пропускает часто и всегда говорит, что был болен, хотя нередко в это время его можно увидеть на пристани.

Вот и все, что знали о Васе школьники. Обвинять их в том, что они мало интересовались товарищем, было трудно, потому что Вася держался в стороне, как-то настороженно, и близких друзей у него в классе не было.

Все это показалось Борису Петровичу несколько загадочным, и он решил дознаться сам, почему Вася уснул на уроке.

- Ну, так что же, товарищи, - сказал он. - Надо разузнать, как живется Васе. Сам он не расскажет. А нам надо было бы хорошо знать, как живет один из наших пионеров и как могло случиться, что школьник уснул на уроке географии.

- Крепкий сон - залог здоровья, - неожиданно для всех и для самого себя сказал Гриша, но никто не улыбнулся, и школьный философ обескураженно умолк. Нина махнула рукой в его сторону, и Гриша сделал вид, что это сказал не он. Борис Петрович тоже не обратил внимания на слова Гриши.

- Ну, как вы считаете? Как это сделать? Пойти мне завтра к нему домой, или можно узнать как-нибудь так, чтобы сам Вася об этом и не подозревал?

Нина Иванова молчала с того момента, когда все отклонили ее слишком суровое предложение. Теперь она собиралась предложить поставить Васин отчет на общем собрании отряда и хорошенько расспросить этого сонливого пионера о его жизни. Но неожиданно поднялся Андрюша Кравченко, и план Нины погиб навек.

Единственное, чего сейчас боялся Андрюша, это что его не поймут, как нужно. Выступать на собраниях он не умел, а момент был очень ответственный, и от волнения ему даже сжимало горло. Быть может, он всю свою маленькую жизнь ждал случая высказать такой гениальный развернутый план, план командира и сыщика. Он сказал так:

- Узнать нетрудно. На это мы потратим один день. Мы посылаем одного пионера в порт, одного на вокзал, одного в сад, есть еще два-три места, где надо быть постоянно, а еще трос остаются в запасе. Наш город небольшой. Один раз ляжем спать позже, зато будем знать все абсолютно. Всю организацию беру на себя.

Андрюша сел и вытер рукавом вспотевший лоб. Он так боялся, что его план не пройдет! Отчаянный озорник и драчун, он умел неожиданно для всех стать серьезным. И план его чрезвычайно понравился школьникам. Это напоминало приключения, о которых читали только в книжках.

Но Борис Петрович улыбнулся и сразу же разрушил весь стройный Андрюшин замысел.

- Ты, Андрюша, хороший план придумал, - сказал он, - но следить за Васей я вам не позволю. Сделаем так: завтра я пойду к нему домой, а если из этого ничего не выйдет, тогда еще раз подумаем.

- Только что высказанный план товарища Кравченко имеет недостатки, - провозгласил Гриша.

Борис Петрович поднялся, и на этом собрание закончилось. Учитель считал, что визит к Васе удобнее всего сделать в выходной день, послезавтра. Он сказал об этом школьникам. Несколько человек напрашивались сопровождать его, но Борис Петрович отказался от спутников.

Ребята разошлись недовольные. Могла получиться такая хорошая игра! Но для пионеров дисциплинированность - первый закон, и о том, чтобы ослушаться Бориса Петровича, не могло быть и речи. Только Андрюша еще надеялся: Борис Петрович ничего не узнает, и тогда все в школе согласятся с его планом.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В 1919 году недалеко от входа в порт, у скалы Дельфин, утонула яхта «Галатея». На город наступали красные части. Крейсер и линкоры с разноцветными флагами срочно снимались с якорей и выходили из порта. Белогвардейцы панически бежали за границу.

Яхта «Галатея» выходила из порта последней.

Полковник Тимашов, начальник контрразведки, последним покинул безлюдный мол. Когда садился в шлюпку, над молом начали рваться первые снаряды артиллерии красных. Адъютант полковника трусливо оглядывался на город, на опустевший мол, усеянный разбитыми, брошенными и забытыми чемоданами, и успокоился, только взойдя на палубу «Галатеи». Через три минуты яхта снялась с якоря и полным ходом двинулась к выходу в открытое море.

Адъютант полковника был приставлен к рулевому: Тимашов боялся, чтобы матросы не доставили его вместо Константинополя в Севастополь.

Адъютант положил небольшой пакет, завернутый в прорезиненный непромокаемый мешок, на полочку в рулевой рубке и стал проверять правильность курса. В пакете были последние материалы контрразведки, в том числе списки работников контрразведки, которые полковник Тимашов не успел взять, а адъютант забрал, чтобы потом использовать в своих целях. Многие из этих материалов касались лично адъютанта, и поэтому иметь их в собственных руках было очень важно.

Яхта вышла из порта и повернула на юго-запад. Она быстро проплыла мимо французского крейсера на внешнем рейде и направилась в открытое море.

Снаряды ложились совсем близко. Падая в воду, они вздымали высокие фонтаны серебристо-зеленых брызг. С каждым ударом адъютант и рулевой испуганно оглядывались, а капитан приказывал машинистам прибавить ходу. Яхта разрезала воду с изумительной быстротой. Два зеленых пенистых вала расходились от ее носа, и через несколько минут она уже была бы вне обстрела.

На мгновение снаряды перестали падать около яхты, и адъютант облегченно вздохнул, оглядываясь назад.

Крейсер тоже поднял якорь и разворачивался, выходя в открытое море.

Вдруг послышался страшный грохот, яхта покачнулась, потом снова выпрямилась и пошла замедленным ходом, все больше и больше оседая носом в воду. Она потеряла управление и шла теперь прямо к берегу. Низко накренившаяся к воде, она напоминала смертельно раненного зверя, который спешит в свое логово.

Среди команды поднялась паника. Все бросились спускать единственную спасательную лодку. Едва она коснулась воды, люди стали прыгать в нее. Лодка перевернулась и исчезла под водой, не успев даже отойти от борта яхты.

Яхта затонула недалеко от берега, возле скалы Дельфин. Она лежала на каменистом дне, и вершины ее мачт виднелись из-под воды.

Французский крейсер подошел к месту аварии и изо всей команды подобрал только полковника Тимашова. После этого, сопровождаемый проклятиями всей выплывшей и спасавшейся на скале Дельфин команды яхты, он исчез за горизонтом.

Красная армия входила в город.

Через два часа красноармейцы сняли со скалы перепуганную команду «Галатеи», но адъютанта полковника Тимашова там уже не было. Спасая свою жизнь, он рискнул проплыть три километра в свежую погоду и добрался до далекой песчаной косы на запад от города.

С того времени прошло немало лет. Многие из белогвардейцев были уже пойманы. Но многие еще оставались на свободе и продолжали служить разным иностранным разведкам.

Первым нашел дорогу к этим разведкам бывший адъютант Тимашова Петр Андреевич Глоба. Он долго жил где-то на Урале п занимал скромную должность. Но ненависть к Советской власти не покидала его. И, припомнив имена своих старых сотрудников из контрразведки, он постепенно втянул их в шпионскую работу в новых условиях. Глоба возглавлял целую сеть шпионов и диверсантов.

Вдруг стало известно, что «Галатею» собираются поднимать. Глоба и его хозяева встревожились. Если найдут списки и начнут разыскивать всех, кто в них значится, возможны большие неприятности, даже очень большие неприятности: люди могут оказаться слишком разговорчивыми, они расскажут вое, что знают.

Поэтому проклятый резиновый мешок надо было захватить любой ценой. Но где был этот мешок, знал только Глоба. Ему и поручили это дело.

О цели своего приезда Глоба известил мадам Кивеико. Та встревожилась: ее имя тоже значилось в списках.

Когда Глоба пошел к водолазу, она ждала его, сгорая от нетерпения.

Петр Андреевич вернулся мрачный, как ночь. Мадам Кивенко даже не решилась расспрашивать. Все было ясно. По хмурому растерянному лицу Глобы она видела: с водолазом ничего не вышло, а что делать дальше, к кому обратиться за помощью, - Глоба не знает.

Они молча сидели друг против друга в полутемной комнате мадам Кивенко. Каждый думал о своем. Варвара Павловна уже прикидывала, не пойти ли ей сейчас и заявить о том, что адъютант полковника Тимашова, Петр Глоба, приехал в город и сидит у нее в комнате. Но тотчас она сообразила, что если арестуют Глобу, то ей тоже недолго придется ходить по улицам города, и отбросила этот план как совершенно непригодный.

Так они сидели, углубившись в свои мысли, когда дверь приоткрылась и появился Вася.

Не сказав ни слова, он подошел к Варваре Павловне и, как всегда, протянул ей полную горсть серебряных монет. Мадам Кивенко сосчитала их и так же молча спрятала в ящик стола. Ее не интересовало, где и как Вася достает деньги. Она не знала да и не хотела знать, какого труда стоит это пареньку, сколько неприятностей переживает он, пока добудет эти пять рублей.

Вася повернулся и вышел в кухню, где его ждал ужин, целые горы не вымытой посуды и еще много грязной работы, которую не хотела делать кухарка Марья.

А когда Вася ушел, Петр Андреевич вспомнил высокую корму теплохода «Крым», полтинник, брошенный ребром в зеленоватые волны. Он представил себе мускулистое смуглое тело. Оно двигалось в воде быстро и уверенно.

Тогда мальчишка пробыл под водой минуту и сорок секунд.

Глоба сел поудобнее в глубокое кресло, молча обдумывая новый план.

* * *

Витя Огринчук вернулся домой в сумерки. За Графским молом под большими камнями водились круглоголовые бычки, и Витя с ребятами сегодня ходил на рыбалку. Ловить бычков - дело несложное. Недаром вместо «ловить» бычков, часто говорят «таскать». Такая замена слов вполне справедлива. Хотя бычок - рыба небольшая, однако прожорливость и рот у него огромные, он хватает все, от червяка до кусочка такого же бычка. Поэтому ловить бычков интересно и нетрудно.

Витя шел домой, как солидный рыбак с удачного лова. Он считал бы позором для себя принести меньше, чем полсотни бычков. С удочки, лежавшей на его плече, бычки длинной низкой свисали почти до самой земли.

Когда Огурчик подходил к калитке своего двора, высокий человек вышел ему навстречу, и Витя на миг остановился, рассматривая его.

Ему хорошо запомнилась рослая, затянутая в светло-серый костюм фигура и невыразительное продолговатое лицо незнакомца.

Этот мужчина не бывал у его отца раньше, по крайней мере он его никогда не видел. К тому же незнакомец был и в городе новым лицом, потому что Витя знал многих, если не всех жителей, а такого видного человека трудно было бы не запомнить. Витя еще с минуту смотрел вслед незнакомцу, который быстро шел вдоль улицы, потом свернул во двор, решив расспросить отца, кто это такой и зачем он приходил.

Но перед тем, как зайти к отцу, Вите пришлось еще немало поработать в своем небольшом, но хлопотливом хозяйстве. Оно состояло из аквариума, где плавали лупоглазые, длиннохвостые золотые рыбки, и маленького щенка, настоящей немецкой овчарки, в будущем грозного пограничного пса. Правда, пока что будущий герой-пограничник катался по крыльцу, словно темно-серый пушистый клок шерсти, однако это Огурчика мало тревожило. Он сам кормил свою собачонку и сам проверял ее здоровье, прикасаясь пальцем к черному влажному и холодному носику. Во время такой проверки Шторм - так звали мирного, тихого песика - старался лизнуть Витину руку или лечь на спину, задрав все четыре лапы вверх, и Витя должен был напоминать ему, что будущему пограничнику так вести себя совсем не к лицу.

Сменив рыбкам воду, Витя зашел в комнату, где около стола в глубокой задумчивости сидел отец. Водолаз даже не заметил, как вошел сын. Витя удивленно посмотрел па отца, огляделся, потом пожал плечами и тихо вышел.

Мать дала ему поужинать и, поев свежих, хорошо поджаренных бычков, вкусно хрустевших на зубах, Витя снова вернулся к отцу. Он обиделся. Как же отец может не обращать внимания, когда сын входит в комнату?

Но теперь Степан Тимофеевич встретил Витю совсем по-другому.

- Ну, что принес сегодня, герой-рыбак? - спросил он, улыбаясь.

При улыбке усы его шевелились, топорщились еще больше, чем обычно.

«Я уже давно пришел и заходил сюда, а ты на меня внимания не обращаешь», - хотел сказать обиженный Витя, но передумал и промолвил:

- Пятьдесят бычков. Все как один.

- Подумаешь! - поддразнил Витю водолаз. - Да когда я таким, как ты, был, то меньше сотни домой и нести не хотел.

В другой раз такая насмешка, наверное, очень рассердила бы Витю, но сейчас он пропустил ее мимо ушей. Все его мысли сосредоточились на одном: как бы это скорее и лучше узнать о высоком госте в сером костюме. То, что гость был именно здесь, Витя знал наверняка: недопитая бутылка вина и два стакана еще стояли на столе. Витя долго придумывал разные способы, как бы лучше подойти к этому деликатному вопросу, но в конце концов рубанул напрямик.

- Отец, это к тебе человек приходил?

- Ко мне, Витя, ко мне, - все еще улыбаясь, ответил водолаз, и вдруг хитро покосился на мальчика. -

А ты скажи мне, сынок, только правду скажи, ты когда-нибудь жулика видел?

- Нет…

- А я же тебя просил правду сказать, - снова покосился на Витю водолаз, - а ты мне просто в глаза прешь! Видел ты жулика, совсем недавно видел! Самого настоящего жулика… К нам он больше не придет. Завтра пойду, куда надо, - и каюк ему будет по первому разряду.

Степан Тимофеевич рассказал сыну, по какому странному и подозрительному делу приходил незнакомец:

- Достань ему предмет какой-то с «Галатеи». А «Галатея», он же сам сказал, была белогвардейская. Откуда же он знает, что там есть, на этой «Галатее». А?

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В этот день Вася впервые в жизни играл Бетховена. Музыка захватывала его, поднимала и куда-то несла, пробуждая новые, незнакомые чувства.

Музыка Бетховена не казалась маленькому скрипачу трудной. Вася играл вдохновенно, а профессор слушал и вспоминал свой первый концерт, когда он неуклюже и неумело, в широком фраке, взятом на прокат, вышел на сцену. Его тогда встретили настороженно, холодным и несколько насмешливым молчанием. Много времени прошло с тех пор, а концерт вспоминается так, словно это было вчера. Тогда зал казался профессору тысячеголовым зверем, перед пастью которого он, маленький музыкант, стоял беззащитный на ярко освещенной эстраде. Он должен укротить этого зверя. Как индийские факиры зачаровывают противных ядовитых змей, так он должен музыкой своей скрипки очаровать толпу.

Тогда он играл Бетховена. Перед глазами профессора, словно в тумане, проносилось его первое выступление.

Он глубоко задумался.

Вася кончил играть. Профессор даже не посмотрел на своего ученика. Взволнованный, Вася несколько минут ждал, потом бесшумно положил скрипку на стол и сел в неглубокое кресло около стола.

Профессор молчал несколько минут. Вася тоже не чувствовал потребности говорить. В мозгу звучали последние аккорды, и не верилось, что это он, Вася, паренек с пристани, может так взволновать музыкой старого знаменитого профессора.

- Он был глухим! - неожиданно сказал профессор, и взгляд его остановился на клумбе, где цвели большие красные канны.

Вася вздрогнул. Было странно и даже неприятно после музыки вдруг услышать голос профессора. Профессор смотрел в сад. Неизвестно, обращается ли он к Васе, или сам себе говорит о чудесной и страшной судьбе гениального композитора, который оглох в самом расцвете своего творчества и никогда в жизни не мог услышать лучших своих произведений.

Наступал вечер, и на веранде было тихо. Вася испугался, не оглох ли и он! Но струна зазвенела, когда он тронул ее. Профессор словно понял Васины мысли и улыбнулся.

То, что скоро вечер, что Варваре Павловне надо отдать пять рублей, из которых не заработано еще ни копейки, вдруг отодвинулось куда-то далеко, за густую пелену тумана, а после того, как Вася взял первый аккорд, и совсем исчезло.

Но не только профессор слушал эту прекрасную, страстную и волнующую музыку. Совсем недалеко от того места, где кончался низенький забор профессорского сада, на скамье сидел задумавшийся Глоба, медленно обрывая листья с маленькой веточки акации. Сидел он здесь давно. Случайно проходя мимо, он услышал музыку, на миг остановился и увидел на веранде Васю со скрипкой в руках.

Это было весьма странно. И во всяком случае, стоило узнать обо всем этом до конца.

Ждать пришлось очень долго.

Поздно вечером, когда летучие мыши на своих бесшумных крыльях начали летать в саду, профессор отпустил Васю.

Вася попрощался с профессором, как всегда, коротким рукопожатием и через минуту, вспомнив о пяти рублях и о Варваре Павловне, уже бежал безлюдными улицами к порту.

Холодные мурашки ползли по его спине, когда он думал о том, как будет ругать его Варвара Павловна. В порту и на базаре уже нельзя было заработать ни копейки. Теплоход давно отошел, грузчики ушли из порта, шлюпки с иностранных пароходов, на которых приехали в город матросы, одиноко покачивались на воле у причалов.

Словно побитый щенок, возвращался Вася домой. Он не знал, что через минуту после того, как калитка профессорского сада закрылась за ним, Глоба взошел по ступеням на веранду, где на столе лежала еще теплая скрипка.

Старик встретил его удивленным взглядом, но когда Глоба назвался родственником Васи, пригласил гостя сесть.

Однако Глоба ничего особенного от профессора не требовал. Он только хотел узнать, в самом ли деле паренек - способный ученик и не надо ли ему чем-нибудь помочь.

Профессор сухо и неприязненно сказал, что Вася весьма способный мальчик, но ему еще надо много учиться, чтобы стать скрипачом. Возможно, старика охватило тревожное чувство ревности.

Глоба не понимал настоящей цены Васиной игры, но зато узнал: Васе нужна скрипка.

Этого ему было достаточно. Через пять минут он попрощался с профессором и прошел по хрустящему песку дорожки к выходу.

К калитке сада мадам Кивенко Глоба подходил как раз тогда, когда с другой стороны к дому приближался Вася.

Самое странное произошло позже, когда мадам Кивенко потребовала, чтобы Вася отдал ей дневной заработок. Он побледнел от страха и сказал, что денег у него нет.

Знал: на этот раз Варвара Павловна его не пощадит. Вдруг неожиданно Глоба, который все время молча сидел за столом и, казалось, о чем-то сосредоточенно думал, поднялся, взял Васю за плечи и позвал его погулять.

Они вышли, сопровождаемые удивленным взглядом мадам Кивенко.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вася и Глоба вышли на улицу и не спеша побрели к набережной. Темнота южной ночи охватила их. Ночь была свежая, прозрачная, и это напоминало о приближении осени. Звезды висели в темноте большие, холодные, они уже тоже стали по-осеннему яркими. Темнота была наполнена множеством звуков, которые неизвестно откуда появлялись и исчезали, ничего не оставляя в памяти.

Вася шел рядом с Глобой. Сотни мыслей роились в его голове. Этот вечер был удивительным. Вася готовился к суровому наказанию, а вместо этого идет гулять с Глобой на набережную.

Мальчик не мог понять ни быстрой перемены в настроении Варвары Павловны, ни причины странного поведения Глобы. Такая прогулка была для него совсем необычной. Но она спасала его от беды, и Вася был благодарен Глобе.

Они медленно шли вдоль улицы по тротуару, выложенному из больших серых каменных плит, и тихо беседовали. Разговор прерывался недолгими паузами. Собственно, говорил один Глоба, а Вася отвечал на его незначительные, даже равнодушные вопросы.

Так они дошли до гранитного парапета и некоторое время смотрели на море. В порт входил большой пароход: он двигался по воде бесшумно и быстро. Огни на его мачтах и палубе издалека казались звездами.

Это был вечер перед выходным днем, один из прекрасных последних летних вечеров. Люди гуляли по набережной, они то заходили в городской парк, то снова появлялись у моря.

Вася и Глоба посидели на скамье, рассматривая толпу. Вдруг Васе показалось, будто он видит Витю Огринчука. Это удивило его. Шел уже десятый час, и то, что Витя бегал по набережной, было странно.

Вася несколько минут всматривался в темноту, потом решил, что ошибся.

Волны набегали на набережную, с шумом откатывались назад, одна волна, звонко хлюпая, старалась догнать другую и возвратиться в море. Вася понимал голос и разговор волн, когда море не играет, а только дышит. Волны говорили ему, что несколько дней про-держится хорошая погода. Это же обещали ясное, безоблачное зарево на западе и прозрачные капли росы па траве. Завтра Васе придется много работать, чтобы отдать долг Варваре Павловне. Но ведь завтра - выходной день, всюду будет много гуляющих, и заработать деньги будет легче.

Глоба предложил пойти в кафе, полакомиться мороженым и выпить воды. Васю уже не удивляли никакие неожиданности, и поэтому он спокойно поднялся и пошел по набережной рядом с Глобой. Они не спеша взошли на веранду кафе «Спартак».

Неожиданно в толпе, которая прогуливалась по набережной возле кафе, опять появилось и тотчас исчезло возбужденное лицо Витьки Огринчука. Однако и на этот раз Вася не был уверен, что видел именно его, и поэтому спокойно пошел следом за Глобой, выбирая столик. А впрочем, он ведь не делает ничего плохого, школьные товарищи могут встречать его и по-одиночке и даже целым классом. Беспокоиться ему не о чем.

Кафе «Спартак» помещалось на набережной, у самого синего моря. Широкая веранда, вся увитая густыми лозами дикого винограда, и две небольшие комнаты, где за буфетом хозяйничал высокий, черный грек, - вот и все кафе. На веранде стояли легкие, плетеные кресла и такие же столы, в комнатах мебель была посолидней, но летом туда никто не заходил. Все останавливались около удобных кресел, отгороженных от улицы густой завесой виноградной листвы. В летнюю жару никому и в голову не приходило располагаться в душных комнатах, и папа Мустамяки - так все звали грека - в белоснежном халате одиноко высился в своем буфете. Иногда он выходил оттуда и прогуливался по длинной веранде, критическим взглядом осматривая пол, стулья и белые скатерти на столах.

Но такого случая, чтобы папа Мустамяки заметил какой-нибудь непорядок в государственном кафе «Спартак», никогда не бывало. Папа Мустамяки раньше был боцманом на пароходе дальнего плавания и требовал, чтобы кафе блестело, как самое чистое во всей эскадре военное судно.

Три официантки понимали посетителей кафе с одного взгляда. Сюда было приятно зайти, и не хотелось уходить. Мороженое у папы Мустамяки было вкуснее, чем где-либо, хотя всем было известно, что в «Спартак» и в другие кафе его привозят с одного завода.

Попробовать этого мороженого и решил Глоба. Вместе с Васей они выбрали столик у самых перил веранды. Виноградные листья сплетались в пышный ковер, отдельные листки близко склонялись к чистой скатерти, оттеняя ее белизну.

Высокая девушка в белой пышной наколке и туго накрахмаленном фартучке принесла желтое и красное мороженое. Вода в высокой бутылке, покрытой мелкими росинками, кипела от пузырьков. Глоба налил два стакана, подвинул один Васе, второй поднес ко рту, отпил, потом посмотрел сквозь прозрачную воду на свет и начал говорить.

* * *

Когда Васе показалось, что в толпе он видит Витю Огринчука, он не ошибся. Витя действительно следил за своим товарищем и тем подозрительным незнакомцем, о котором отец сказал, что это «жулик», а может, даже больше чем «жулик».

В первую минуту, увидев их вместе, Витя остолбенел от удивления и испуга. «А что, - подумал он, - если этот жулик задумал сделать что-то нехорошее с пионером нашего отряда?»

Не лучше ли ему, Вите, сейчас же побежать и привести милиционера. Но через минуту он сообразил, что над ним могут посмеяться и не поверить. Тогда Витя решил проследить, как будут разворачиваться события.

Он спрятался в тени за стволом старого платана и стал ждать.

Тут его и нашел Андрюша Кравченко. Андрюша спешил домой, но, увидев товарища в такое необычное время на набережной, не мог пройти мимо. Витя явно прятался за платаном. Это было таинственно и интересно. Андрюша даже заговорил шепотом. Он рассчитывал услышать о какой-нибудь захватывающей игре, в которой участвует Витя, но действительность превзошла все его самые затаенные мечты. От сознания огромной ответственности Андрюша даже задрожал. Волнение сдавило ему горло,

Они смотрели на скамью, где развалился Глоба, с такой настороженностью и ужасом, словно там сидел выпущенный из клетки зверь. Их широко раскрытые глаза не пропускали ни одного движения Глобы. Нечего было и думать о том, чтобы идти домой. Но как же предупредить Васю о страшной опасности?

Глоба и Вася сидели на набережной очень долго. И когда терпение ребят уже истощилось, Глоба вдруг поднялся со скамьи и следом за ним встал Вася. Поднимаясь, он огляделся по сторонам, и ребята за деревом съежились, закаменели, прижались к платану и стали совсем незаметными. Они свободно вздохнули, лишь когда Вася и Глоба медленно пошли вместе с толпой по набережной.

Витю охватил страх: сейчас Глоба и Вася исчезнут в толпе, и тогда их не найдешь. Ребята побежали по тротуару, вьюнами пробираясь в густой толпе, и догнали Глобу. Они проводили Васю и его спутника до самых дверей кафе «Спартак», прячась за веселой компанией молодежи. Но под конец увлекшийся Андрюша сделал, бесспорно, ошибку, высунувшись вперед. В тот же миг Витя грубо схватил его за руку и потащил назад, но Кравченко показалось, что Вася его заметил.

Ребята бросились бежать и остановились, только промчавшись полквартала. Лишь убедившись, что никакой погони за ними нет и Вася, наверное, их не видел, осмелились подойти к обвитой диким виноградом веранде кафе. Глоба и Вася уже сидели за столом, и девушка в белом фартучке несла им, мороженое в хрустальных вазочках.

Затаив дыхание, поминутно останавливая друг друга, ребята залезли в глубину виноградных лоз. Там, между перилами веранды и зеленой стенкой, был узкий проход.

Осторожно двигаясь, стараясь даже не дышать, ребята добрались по этому проходу до того места, где стоял столик Глобы и Васи.

От ребят столик отделяла только тонкая досчатая перегородка, в которой были прорезаны разнообразные, довольно-таки нескладные узоры. Каждое слово Глобы и Васи слышалось здесь совершенно ясно. Мальчики застыли, стараясь не пропустить ни одного звука.

* * *

Глоба посмотрел сквозь прозрачную воду на свет и начал говорить. Он говорил так, словно рассказывал давно известную историю, медленно и лениво, но в то же время его внимательные, настороженные глаза напряженно следили за Васей, за тем, как он слушает. От этого зависело, удастся ли Глобе выполнить намеченный им план.

- В одном городе,-рассказывал Глоба,-жил знаменитый скрипач. Когда он играл, люди умолкали, и ничто не могло их заставить говорить, пока звучала скрипка. Скрипач жил в большом городе, он выступал в концертах, но частенько играл и у себя дома. Тогда у открытых окон собиралась толпа. У него была скрипка, каких не много на свете. Такие скрипки когда-то делали старинные итальянские мастера. Они создавали их так, как художники пишут картины: долго, любовно, точно и аккуратно подгоняя каждую деталь. И каждая скрипка, сделанная старыми мастерами, была настоящим художественным произведением… Знаменитый скрипач был очень богатым человеком. У него были прекрасные парки, замки, автомобили. Прекрасная белая яхта всегда ждала его, когда ему хотелось покататься в море. Она медленно, плавно покачивалась в порту на якоре, напоминая огромную чайку…

Глоба остановился и минуту помолчал, поглядывая на Васю. Он хорошо выбрал тему для рассказа. Ведь это было то, чем жил Вася, к чему стремился: стать настоящим скрипачом, иметь собственную скрипку…

Затаив дыхание, мальчик слушал Глобу.

В кафе играл небольшой оркестр. Скрипка, пианино, виолончель и барабан производили оглушающий шум. Даже за соседними столиками не было слышно ни слова из того, что говорил Глоба. Вася слушал, как фальшиво и путанно выводила скрипка ритмичную мелодию фокстрота, и с легким презрением усмехался. Воспитанный на суровой и высокой классической музыке, он считал фокстроты недостойной музыкой.

- Слава скрипача, - помолчав, продолжал Глоба, - разносилась широко по всей стране и по всему миру. И вот, когда произошла революция, скрипач не захотел играть на своей чудесной скрипке под аккомпанемент выстрелов. Когда выстрелы приблизились к городу, он взошел на свою яхту и приказал капитану выйти в море…

- Попросту сбежал за границу! Читал я о таких!- грубовато перебил Вася романтический рассказ, но Глоба не обратил на его слова никакого внимания.

- …И они вышли в море. Был ужасный шторм, полны катились через палубу яхты. Скрипач боялся за свою скрипку. Она могла намокнуть, и тогда старинная скрипка погибла бы. Он завязал ее в резиновый мешок и положил на полку в рулевой рубке, куда не могла достать ни одна волна. Яхта неслась по воле волн, шторм был такой сильный, что легкое, хотя и быстроходное суденышко, почти потеряло управление. Капитан старался держать яхту подальше от берега, чтобы полна не выбросила ее на прибрежные скалы.

Вскоре началась гроза, хлынул ливень, и большой прожектор, установленный на яхте, не мог осветить ничего, кроме густой, серой пелены падающей воды. И тогда случилось то, чего боялся капитан: в полной темноте яхта налетела на подводную скалу, и невидимые камни разодрали ее дно своими острыми краями. Яхта затонула недалеко от берега. Верхушку ее мачты ? ясную погоду можно видеть на волнах. Но тогда, в шторм, пи скрипач, ни капитан не смогли добраться до берега и погибли в пучине моря. Теперь лежит на дне морском в затонувшей яхте чудесная скрипка работы старого мастера, лежит и ждет той поры, когда ей снова будет дано очаровывать людей кристально чистыми звуками…

Глоба замолчал и долил воды в стакан. Потом придвинул к себе вазочку с мороженым и начал есть его, тщательно растирая кусочки ложечкой.

Эта история, рассказанная Глобой как бы между прочим, глубоко взволновала маленького скрипача.

Перед глазами Васи встала чудесная скрипка, во много раз лучшая, чем у профессора. Она сияла, отражая солнце, на морском дне, и рыбы задевали ее струны своими плавниками, словно пытались извлечь из них мелодические звуки.

Глоба хитро молчал: пусть мальчишка хорошо обдумает и прочувствует эту историю. У него был четко разработанный план.

После рассказа Глобы за столиком начался обыкновенный, малоинтересный разговор. Глоба расспрашивал Васю, где он учится, интересно ли в школе, есть ли у него товарищи.

Вася отвечал, а чудесная скрипка не выходила из его головы. Что бы он ни начинал говорить, мысли его тотчас возвращались к ней.

И когда Глоба, будто вскользь спросил Васю, кем он мечтает стать, Вася, ни секунды не задумываясь, хотя и смутившись немного, ответил.

- Скрипачом. Вот бы мне ту скрипку со дна моря!

- Скрипачом? - притворно удивился Глоба. - А ты разве умеешь играть на скрипке?

- Умею, - кивнул головой мальчик.

И сейчас же пожалел, что признался Глобе, - тот еще насмехаться станет над ним.

Но Глоба и не думал смеяться. С минуту он помолчал, потом взглянул на Васю и неожиданно встал из-за столика. Вася тоже поднялся, по рука Глобы легла ему на плечо. И он снова сел на свое место.

Глоба подошел к оркестру, поговорил недолго со скрипачом, что-то сунул ему в руку и взял у него скрипку. Неся ее, как палку, он подошел к столику, ткнул скрипку и смычок в руки Васе и приказал:

- Играй!

Вася покраснел, но не мог удержаться от искушения и взял скрипку в руки. Скрипка была плохонькая, она ничуть не напоминала чудесный инструмент профессора, но Васе это было сейчас безразлично.

Он уже прижал скрипку подбородком, но вдруг огляделся и опустил ее на колени. Ото всех столиков к нему тянулись любопытные, насмешливые взгляды. Все посетители кафе, а их было много, сейчас смотрели на парнишку со скрипкой в руках.

- Играй, не обращай на них внимания! - подбодрил Глоба, и в голосе его послышалось нетерпение.

И тогда Вася заиграл. Он не привык к этой скрипке, играл плохо, во много раз хуже, чем там, на уютной веранде профессора, но остановиться уже не мог.

В кафе сразу стало тихо.

Матросы и грузчики задумчиво слушали Васину игру, и даже сам папа Мустамяки вышел из-за буфетной стойки и, словно белый монумент, стал в дверях веранды.

Вася играл все, что приходило ему в голову.

Когда музыка кончилась, в кафе раздались дружные и громкие аплодисменты, а Вася покраснел еще сильнее. Отдав Глобе скрипку, он сел на свое место.

- Прекрасно играешь! - вздохнул Глоба, который ничего не понимал в музыке.

Скрипач из оркестра подошел к Васе, ни слова не говоря, взял скрипку, сердито повернулся, и через минуту отрывистые звуки фокстрота уже наполнили кафе.

Папа Мустамяки поморщился и исчез за дверью.

- Прекрасно играешь! - еще раз повторил Глоба, - прекрасно, а скрипки у тебя нет. Я помог бы тебе достать скрипку того знаменитого скрипача, но только там очень глубоко.

- Так это не сказка? Эта скрипка и в самом деле на дне моря лежит? - встрепенулся Вася, и глаза его впились в лицо Глобы.

- Ну, конечно, не сказка. Недалеко от скалы Дельфин, на утонувшей яхте «Галатея», верхушки мачт которой и сейчас торчат из воды, на верхней полке в рулевой рубке лежит скрипка и ждет, пока ее кто-нибудь достанет.

- Я достану! - вскрикнул Вася.

- Смешно, - спокойно сказал Глоба и улыбнутся.- Как же ты можешь ее достать? Там метров пят., если не шесть глубины. А может, и все семь.

- Да это ничего, - уверял Вася. От волнения лицо у него покрылось красными пятнами, он едва мог усидеть на месте. - Я нырял и глубже. А как вы думаете, она не погибла?

- Погибнуть скрипка не могла, только ты ее не достанешь.

- Петр Андреевич, - умоляюще сказал Вася, - помогите мне хоть немножко, и я вам всю жизнь благодарен буду.

Глоба посмотрел на Васю, улыбнулся:

- Ну, если ты так просишь, то, может быть, мы с тобой что-нибудь и сделаем. Только если ты в самом деле можешь ее достать.

- Я под килем теплохода проплыть могу, а это труднее, чем нырнуть на шесть метров,-выпалил Вася.

Буйная радость закипала в его груди, он не мог больше говорить и только улыбался счастливой улыбкой.

Глоба видел, что его план начинает осуществляться, и тоже повеселел. Вместе они стали тотчас планировать завтрашний день, потому что Вася не соглашался ждать ни одной минуты.

Когда уже все было условлено и оставалось только пойти на пристань заказать на утро лодку, к столику подошел папа Мустамяки и очень вежливо обратился к Васе.

- Простите, - сказал он, - но я имею интерес, чтобы вы каждый вечер приходили сюда и четверть часа играли на скрипке. Я имел огромное удовольствие, и в моем сердце было прекрасно. Конфет и мороженого - сколько хотите!..

- Нечего, нечего, - ответил вместо Васи Глоба,- мой племянник будет скрипачом с мировым именем. Вам я советую запомнить день, когда он играл здесь.

- Возможно, очень возможно, - смутившись, а это с ним случалось очень редко, пробормотал папа Мустамяки и с достоинством возвратился в буфет.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Андрюша и Витя сидели в своем убежище до тех пор, пока Глоба и Вася не вышли из кафе. Они едва не задохнулись от нетерпения и от всех новостей, которые им удалось узнать.

Следом за Глобой и Васей ребята пошли на пристань. Глоба заказал на девять часов утра небольшую трехместную лодку.

Затем мальчики проводили Васю и Глобу до самой калитки сада мадам Кивенко. Они начали обсуждать положение только тогда, когда выяснилось, что никаких событий сегодня больше не будет.

Серьезно взвесив предложение Глобы, они строили самые сложные комбинации, придумывали потрясающие преступления, которые им еще надлежит разоблачить. В конце концов поняли; одни они мало чем помогут Васе. Здесь нужен дельный совет и серьезная помощь, а к кому обратиться - ребята не знали.

Витя Огринчук всегда слишком увлекался и сейчас тоже был уверен, что Глоба намерен совершить страшное преступление. Зачем это нужно Глобе, он не знал, но был глубоко убежден в своей правоте.

Андрюша, более рассудительный, думал иначе. Правда, он тоже допускал, что здесь не все чисто, но преступления не предполагал.

И в самом деле, зачем бы Глобе обещать Васе скрипку, если бы он к нему плохо относился?

Вася прекрасно играет па скрипке, это одинаково обрадовало и удивило мальчиков. И подумать только - так хорошо, научился играть, а они, ребята, которые знали все в городе, даже и не догадывались об этом. Обидно!

Однако музыка Васи им очень понравилась.

Гуляющих на набережной осталось совсем мало, когда двое ребят решили, наконец, пойти к своему учителю, Борису Петровичу Короткову и посоветоваться с ним.

Приняв такое решение, они немедленно двинулись в путь и вскоре уже стояли перед дверью дома, где жил Коротков. Во всех окнах еще горел свет, и мальчики с облегчением вздохнули: поднимать Бориса Петровича с постели им не хотелось.

Несколько минут они спорили под дверью, кому постучать и кому первому войти. Потом Витя Огринчук набрался храбрости и с таким видом, словно он бросается в холодную воду, три раза сильно стукнул кулаком в дверь.

Ждать пришлось недолго. Дверь приоткрылась, и сгорбленная старушка появилась на пороге.

- Нам надо видеть товарища Короткова, - крикнул Витя. Он выкрикнул это изо всей силы и сам удивился, зачем кричит.

- Заходите, заходите, голубята, - прошамкала бабушка, шире открывая дверь.

Ребята вошли в коридор.

- Вот здесь он живет, в эту дверь стучите, - сказала бабушка и вышла.

Уже без пререканий Витя уверенно постучал в дверь, и, услышав негромкое «да», ребята вошли в комнату.

Борис Петрович был в комнате не один, и мальчики, переступив порог, остановились, смущенные. За столом, перед шахматной доской сидел человек в форме командира военного флота. Удивленно, как и Борис Петрович, он оглядел двух маленьких гостей и, улыбнувшись, отодвинул доску.

Борис Петрович был очень изумлен. Впервые ученики пришли к нему домой. У взволнованных, озабоченных ребят были, очевидно, очень важные новости, если они решились явиться так поздно. Должно быть, случилось что-то в школе или с кем-нибудь из учеников.

Борис Петрович встревожился, но ничем не выдал своего волнения.

- Добрый вечер, - приветствовал он неожиданных гостей, - что это вы не спите? Вам уже давно пора быть в постелях.

- Нельзя спать, - буркнул Андрюша и умолк; он не знал, как лучше начать разговор.

- Что же такое случилось, что даже спать нельзя? - засмеялся Коротков.

- Завтра Вася будет доставать из воды скрипку, - вдруг выпалил Витя и, сообразив, что из этих слов Борис Петрович поймет немногое, добавил: - С бандитом.

- Какую скрипку? С каким бандитом? - развел руками Борис Петрович. - Ничего не понимаю.

Андрюша мысленно выругал бестолкового Витьку и сам взялся за дело.

- Один человек, - сказал он, - завтра в девять часов поедет на яхту «Галатея» вместе с Васей. Там в воде в рулевой рубке лежит скрипка, и Вася ее завтра будет доставать. Этот человек бандит и контрразведчик. Это точно. Мы хотим, чтобы вы помогли нам спасти Васю.

- Первого числа мы начинаем поднимать «Галатею», - сказал эпроновец.

Но на Андрюшу и Витю это не произвело никакого впечатления.

Захлебываясь и перебивая друг друга, они начали рассказывать Борису Петровичу все, что узнали о Васе и Глобе, о том, как Глоба пришел к старому водолазу Огринчуку, как с водолазом у него ничего не вышло, как Глоба угощал Васю мороженым и заставил его играть на скрипке, как чудесно играет Вася, как папа Мустамяки предложил Васе играть в кафе, как Глоба рассказывал сказку о скрипаче и, наконец, как Глоба обещал помочь достать скрипку с утонувшей яхты.

История со скрипачом в изложении Вити Огринчуку выглядела несколько странно, однако Борису Петровичу и эпроновцу удалось в ней разобраться.

Когда все было рассказано и Борис Петрович понял, кто такой Глоба и зачем Вася поедет завтра к яхте «Галатея», эпроновец вдруг поднялся, неизвестно для чего передвинул пешку на доске, потом постучал королевой по черной клетке и сказал:

- Это мне не нравится.

- Мне тоже не нравится, - подтвердил Витя.

- И мне, - отозвался Андрюша.

- Больше вы, ребята, ничего не знаете? - улыбнулся Коротков.

Витя хотел еще рассказать, как ему понравилась игра Васи на скрипке, но Андрюша перебил его.

- Это все.

- Тогда идите спать. Мы тут сами подумаем с товарищем, что делать.

Ребята помрачнели. Они ведь надеялись, что им позволят принять участие в необыкновенно интересных и трудных приготовлениях к завтрашнему дню. А тут- на тебе: неожиданный и незаслуженный приказ идти спать.

Витино лицо искривилось, словно он сейчас заплачет. Увидев это, Борис Петрович похлопал Огринчука по плечу:

- Уже поздно, а вы с Андрюшей еще маленькие. Запомните, что вам надо ложиться спать в десять часов. А о Васе не беспокойтесь. За то, что сказали мне,- спасибо, но все остальное делать буду я сам. А теперь спокойной ночи и приятных сноп! Увидимся послезавтра в школе. Всего хорошего!

Борис Петрович кивнул головой, и ребятам не оставалось ничего другого, как сказать: «До свидания», повернуться и медленно, нехотя выйти на улицу.

Ох и досталось же от них Борису Петровичу, когда они вышли! И Андрюша и Витя были глубоко возмущены его несправедливостью. Неужели он так и оставит Васю на растерзание этому самому Глобе? Ну, конечно, если он с ними так обошелся, то и до Васи ему нет никакого дела.

Вконец рассерженные поведением Бориса Петровича, ребята решили завтра сами поехать в девять часов к скале Дельфин и посмотреть, что там будут делать Глоба и Вася.

Шлюпку можно взять на базе клуба «Юных пионеров». В компанию решили принять Нину Иванову и Гришу Глузберга, как наиболее надежных ребят. Когда все детали завтрашней экспедиции в помощь Васе были разработаны, мальчики еще раз недобрым словом помянули Короткова и разошлись по домам.

* * *

- Мне это не нравится! И очень не нравится, - сказал эпроновец и сделал ход слоном. - Шах!

- Чепуха, Саша!-ответил Коротков, защищаясь пешкой, - завтра возьмем твой катер, подъедем туда и все выясним.

Но Александра Михайловича - так звали эпроновца - этот ответ не удовлетворил.

- Здорово не нравится! - еще раз повторил он.- Ты понимаешь, на яхте «Галатея» когда-то из нашего города бежала вся контрразведка. Ребята, конечно, могли напутать, но если этот тип хочет достать с «Галатеи» скрипку, то это уж совсем подозрительно. На яхте может быть все что угодно, но я очень сомневаюсь, чтобы там была хотя бы плохонькая скрипка. Я не знаю, что он оттуда хочет выудить и могло ли там что-нибудь сохраниться за долгие годы, но заинтересоваться этим стоит.

- Действительно, действительно! - отозвался Коротков, озабоченный трудным положением своего короля.- Даже если ребята преувеличивают только наполовину, то и тут есть о чем подумать.

- Завтра без десяти девять я очень тебя прошу придти на пристань, - сказал Александр Михайлович, делая последний ход и вставая. - Тебе мат! Мы должны поспеть туда вместе с ними. Правда, можно было бы и не спешить - я не думаю чтобы этот мальчишка смог что-нибудь достать с такой глубины. А через месяц мы эту самую «Галатею» поднимем на свет и посмотрим, что там могло остаться в рулевой рубке.

Борис Петрович покачал головой. Черная корма теплохода «Крым» и пенистый бурун вдруг вспомнились ему. Он припомнил стройного, словно из бронзы отлитого паренька, который, секунду колеблясь, стоял на теплом песке, вспомнил полтинник, ребром брошенный в волну.

Минуту и сорок секунд пробыл тогда Вася под водой, разыскивая маленький кружочек полтинника на морском дне. Можно поверить, что мальчик возьмется достать с яхты несуществующую скрипку. Но там ему будет угрожать смертельная опасность. Ведь заплывать под водой через узкую дверь в тесную и темную рубку - это не то же самое, что вот сейчас выйти в дверь на улицу. Вася может зацепиться за что-нибудь, захлебнуться, потерять сознание, и тогда невозможно будет его спасти.

Нет, завтра он должен решительно помешать этому типу использовать мальчика. Завтра надо взять с собой в лодку кого-нибудь из пограничников, чтобы там же, на месте арестовать неизвестного.

Александр Михайлович и Коротков еще несколько минут потолковали о завтрашнем дне, сложили шахматы и вышли па улицу. Короткову хотелось погулять и заодно проводить Александра Михайловича домой.

Они медленно шли по затихающим улицам города. На набережной уже не было людей; опустевшая, она казалась незнакомой. Коротков и Александр Михайлович присели на скамью в самом конце набережной.

Монотонно плескалось внизу море. Оно простиралось далеко в темноту, черное и таинственное. Зеленые лучики звезд рисовали замысловатые узоры на его поверхности. Ночь была тихая, и только звезды, большие, сияющие выделялись на темном фоне бархатно-синего неба.

Вдруг крупная яркая звезда перечеркнула небо, оставив за собой длинный серебристый след. Это напоминало чудесный фейерверк, по было во много раз красивее.

Начался один из осенних звездопадов, иногда случающихся на юге нашей страны. Метеоры неслись две-три минуты: за это время их сгорело несколько сот. Потом звездопад прекратился, и большие, привычные звезды знакомых созвездий опять появились на потемневшем небе.

Вскоре Коротков попрощался с Александром Михайловичем и не спеша пошел домой. Приближалась полночь. Неожиданный шум за одним из заборов привлек внимание Короткова. Шептались звонкие детские голоса, иногда сбиваясь на громкий, оживленный разговор.

Под конец Борис Петрович услышал:

- Так смотри же, Нина, без четверти девять. - Калитка стукнула, и две маленькие фигурки быстро побежали улицей.

«Эти чертенята что-то затевают на завтра, - подумал Коротков, - непременно надо придти точно в девять».

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Через полчаса после того как Глоба ушел, старому профессору принесли скрипку. Ее доставил невысокий молчаливый человек, возвратившийся в тот день из Москвы. Он не мог принести инструмент утром, сказал он, извинился, попрощался и вышел.

Профессор привычной рукой натянул струны и провел смычком, быстро перебегая с одной струны на другую. Скрипка завибрировала, словно прикосновение смычка электрическим током пронзило ее блестящее полированное деревянное тело.

Профессор положил скрипку в футляр и закрыл крышку, жалея, что сейчас здесь нет Васи.

Старику вдруг захотелось пройтись по тихим, безлюдным улицам города. Роса уже упала, вечер потеплел, и он мог без опаски идти гулять. В душе он надеялся увидеть Васю, сказать ему радостную новость, привести в свой дом и подарить скрипку.

Профессор старался не признаваться себе, что именно руководило им, когда он, опираясь на тяжелую суковатую палку, открыл калитку и пошел по улице к набережной.

Он шел не торопясь, медленно передвигая непослушные ноги. Дома по сторонам улицы расступались перед ним и снова сходились где-то далеко позади.

Постукивая палкой, старик шел к набережной, и каждый квартал был словно короче обычного.

Профессор уже устал, но все еще надеялся увидеть Васю. Когда он вспоминал своего ученика, улыбка появлялась на его губах.

На набережной скрипача встретили почтительные взгляды, и люди шепотом выговаривали его имя, когда он проходил мимо них.

В городском саду играла музыка. Несколько минут старик слушал бурные, огненные мелодии из оперы «Кармен».

Он прошелся по набережной. Хорошее настроение не покидало его. Правда, надежда увидеть Васю исчезла: было уже поздно - вряд ли мальчик мог бегать в такое время по улице.

Профессор прошел набережную до конца и повернул назад.

Музыка в саду умолкла, и звонкая южная тишина повисла над засыпающим городом. Слабый металлический плеск волн не нарушал ее, напротив - от этого приятного монотонного шума тишина становилась более торжественной.

Профессор подошел к кафе «Спартак» и вдруг остановился. Он стоял, прислушиваясь к музыке, которая широкой волной лилась из-за зеленой стены дикого винограда.

В кафе прекрасный мастер на плохой скрипке играл необычную вещь. Музыкант легко и беззаботно брал отдельные такты из произведений мировых композиторов и слагал их в дерзкую импровизацию.

С минуту профессор стоял, слушая, и улыбка исчезла с его губ. Он подошел к ярко освещенному входу в кафе и заглянул на веранду.

Земля качнулась под ним, он схватился за грудь. Потом стремительно отпрянул от дверей кафе, едва добрел до одной из скамеек па набережной и, тяжело дыша, сел.

Вася, мечтательный Вася, среди грязных, залитых пивом столиков, - так представлялось профессору, - играл на дрянной скрипчонке. Он стоял перед глазами профессора: забыть это было невозможно.

Мальчик кончил играть. В кафе загремели аплодисменты. Профессор болезненно поморщился.

Может быть, Вася снова начнет играть? Некоторое время профессор сидел на скамье, но музыка не возобновилась. Он поднялся, внезапно почувствовав большую усталость.

Теперь кварталы казались невероятно длинными, темными и пустынными. Старик несколько раз отдыхал, пока дошел до дома. Миновал сад, где удушливо сладко пахли последние цветы метеол, поднялся на веранду, опустился в кресло и некоторое время сидел неподвижно.

Сидел долго, и мысли спокойные, рассудительные приходили к нему. Должно быть, он ошибся, никто не крал у него ученика, и Вася исполнял это дерзкое попурри просто, чтобы посмеяться над музыкантами, которые только и знают, что бренчать фокстроты.

А может быть, Вася так зарабатывает деньги на хлеб? Впервые появилась у профессора такая мысль, и он с горечью подумал о том, что никогда ни о чем не расспрашивал мальчика и ничего не знает о Васиной жизни.

Потом вспомнилась широкая спина Глобы, затянутая в серый костюм. Он сидел возле того столика, где играл Вася. И снова профессору стало больно, снова появилось чувство обиды.

Скрипка лежала на столе в простом черном футляре. Профессор открыл крышку и несколько секунд смотрел на струны. Четырьмя светлыми линиями они прорезали коричневое дерево. Старик опустил крышку, отнес скрипку в комнату, положил в ящик большого темного шкафа и запер на ключ.

Когда он снова вышел на веранду, по небу неслись сияющие метеоры. Профессор смотрел на звездопад, и снова Васина музыка зазвучала в его ушах.

И неожиданно профессор понял: там, в кафе, Вася издевался надо всеми, кто хотел слушать затрепанные фокстроты; его музыка смеялась над Глобой, над всеми, кто хотел украсть у профессора настоящего мастера. И, поняв это, профессор облегченно вздохнул.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Они пришли в порт утром выходного дня. Празднично одетые люди спешили занять места на катерах, чтобы ехать к дальним песчаным пляжам.

Этой ночью Варвара Павловна запретила племяннику помогать Марье. Вася долго не задумывался над причиной такой нежности- Это его не интересовало. Не трогают, ну и хорошо!

Мальчик отдохнул, выспался. Его загорелое лицо весело улыбалось, когда Глоба говорил что-нибудь веселое, шутил. Вася торопил Глобу, и они вышли из дому на полчаса раньше назначенного срока. На пристани взяли заказанную со вчерашнего дня небольшую шлюпку. Вася сел за руль, а Глоба взял в руки весла, и шлюпка отчалила.

Они выехали из бухты и обогнули мол. Солнце поднималось за морем ясное, уже по-осеннему нежаркое. Оно отражалось в мельчайшей волне, и море искрилось под хрустальными лучами. Легкий ветер проносился с юго-запада и нагонял невысокие, даже не окаймленные белой пеной волны.

Море играло. Море искрилось под лучами солнца, множество солнечных зайчиков непрестанно появлялось на его поверхности. Волны слегка покачивали шлюпку, и мальчик как никогда сильно почувствовал прекрасный безбрежный простор моря под голубым бездонным небосводом.

Скрипка лежала на дне моря, и Вася должен был ее достать.

Он достанет ее с какой угодно глубины. Каким неожиданно хорошим человеком оказался этот мрачный Глоба!..

«Скрипка пролежала в воде уже много лет,- думал Вася, - но резиновый мешок не мог промокнуть, скрипка наверное не испортилась. Она цела».

Во всяком случае, он должен иметь собственную скрипку. Так сказал профессор, и так должно быть. Другой возможности добыть скрипку не будет. Может быть, вода ее немножко попортила, но это ничего. Можно будет отдать ее в починку, а своя скрипка, хоть и плохонькая, это все же лучше, чем чудесный инструмент профессора. На своей можно играть сколько захочется, а на профессорской только два часа в день.

Вася мечтал о скрипке, и Глоба не мешал ему. Под сильными ударами весел шлюпка быстро двигалась вдоль берега. Невысокая скала причудливых очертаний, которая неизвестно почему называлась Дельфином, уже появилась перед глазами.

С одной стороны скала полого спускалась к воде, с другой - круто обрывалась вниз. Надо было иметь очень богатое воображение, чтобы найти в ней сходство с плавником дельфина.

Между скалой и берегом лежала широкая полоса воды. Под водой, у самой поверхности моря, тоже виднелись скалы. Пловцы, переплывая с берега на скалу Дельфин, часто останавливались на них отдыхать. Тогда странно было видеть, как далеко в море, неизвестно на чем стоит человек.

Между подводных скал были глубокие, таинственные пропасти. Старые рыбаки говорили, что там, в бездонных морских провалах, водятся электрические скаты; никто их никогда не видел, но все верили, что они есть.

Шлюпка подошла к скале Дельфин, когда до девяти часов оставалось еще минут пятнадцать.

Подплыли совсем близко, и высокий камень вырос перед Васей и Глобой, словно стена. Обогнули его и причалили с другой, отлогой стороны. Вася провел шлюпку между большими камнями, закрывавшими свободный доступ к скале. Шлюпка зашла в маленькую бухточку с неподвижной водой. Глоба бросил весла и вылез на камни.

Не привязывая шлюпку, Вася выскочил вслед за ним. Вдвоем они взобрались на вершину скалы, и море широко открылось перед ними.

С двадцатиметровой высоты Дельфина было видно очень далеко. Город, еще повитый легкой утренней мглой, лежал влево от них. Там до туманного горизонта расстилалась ровная желтовато-серая безлюдная степь. А с другой стороны до самого неба раскинулось море. Стоял сентябрь месяц, и для начала осени море было на диво спокойным.

Большой пароход под флагом, цвета которого не мог разобрать даже Вася, входил в порт. Он шел в километре от скалы Дельфин, но все же казался огромным.

Вася быстрым взглядом окинул все, что можно было увидеть со скалы, и посмотрел вниз, в глубину моря.

С высоты скалы дно виделось так, словно воды и не было. Густые заросли красных и зеленых водорослей между камнями покачивались от подводных течений, словно от ветра. Скалы, поросшие серым подводным мхом и слоями черных мидий, подступали к самой поверхности воды.

Совсем недалеко от скалы, на небольшом плоском камне, накренившись на борт, лежал темный корпус яхты. Передняя мачта ее на полметра высовывалась из воды.

Вася видел вое: и высокую, причудливо украшенную прядями водяного мха рулевую рубку, и большую дыру в правом борту, пробитую снарядом.

Дверь в рубку была полуоткрыта. Заметив это, Вася радостно улыбнулся.

Там, уже совсем недалеко, лежала скрипка. Что бы ни было, а он ее достанет.

Однако, несмотря па то, что все его мысли, все желания рвались туда, вниз, он трезвыми глазами, рассудительно оценивал толщину тяжелого слоя воды над яхтой и слабое подводное течение, которое еле заметно колыхало водоросли.

Глоба стоял рядом, искоса поглядывая на задумавшегося мальчика.

«Должно быть, - соображал он, - парень вчера похвастался, а теперь увидел, как трудно и опасно искать скрипку, испугался п сейчас откажется»- И Глоба решил любой ценой заставить Васю достать пакет с яхты.

Пока что он тоже рассматривал обросшую мхом и водорослями и облепленную ракушками «Галатею» и ждал, что скажет Вася, «Если теперь же не удастся добыть пакет и выехать, - думал Глоба, - меня разоблачат, разоблачат немедленно! И не только меня».

Как ругал он себя за то, что был тогда слишком осторожен, что, убегая из этого города, так хорошо запрятал документы. Если бы не это, от них уже не осталось бы и воспоминания и не надо было бы стоять здесь, в ожидании Васиного решения.

Достанет их Вася или не достанет?

Для Глобы это был вопрос жизни и смерти, но он старался быть спокойным.

- Сейчас мы ее, Петр Андреевич, выудим! - весело сказал Вася.

И у Глобы отлегло от сердца.

Они осторожно спустились, перебираясь с камня на камень, к шлюпке, сели в нее, обогнули скалу и подплыли к мачте.

Перегнувшись за борт, Вася разглядывал расплывчатые контуры бортов яхты. С высоты скалы они были видны значительно лучше. Но Вася знал: контуры снова станут четкими, когда он нырнет в воду.

Глоба привязал лодку к верхушке мачты, оглянулся па Васю. Мальчик сидел на корме и напряженно смотрел в поду.

Впервые в жизни приходилось ему нырять на затопленное судно. Проплывая под килем парохода, он наверняка знал, что не зацепится ни за что. А здесь он должен был заплыть в маленькую рулевую рубку, где даже в нормальном положении негде повернуться, заплыть туда и достать скрипку. Она лежит здесь, совсем недалеко от него, и ждет, когда Вася возьмет ее в руки.

Когда Вася вспомнил о скрипке, представил ее себе, все колебания сразу исчезли.

Ему нужна скрипка - так сказал профессор, и он будет ее иметь во что бы то ни стало!

Он стал посредине шлюпки, поспешно разделся, оставшись в одних коротких красных трусиках, взял шнурок, обвязал себя вокруг пояса и закрепил крепким надежным узлом. Второй конец шнурка Глоба привязал к сидению,

Вася стоял на корме, всматриваясь в воду. Стоял, облитый ясными лучами ласкового утреннего солнца. Они ласкали его стройное, красиво сложенное, загорелое тело.

Еле заметный ветерок, теплый, на диво душистый, прилетел из степи. Мягкие струи воздуха приятно щекотали кожу, и Вася поежился.

Ветер принес запахи степи, запах сухой травы и черноземной пыли. И вдруг страх перед тем, что он может остаться там, на скользкой холодной яхте, охватил сердце мальчика. Но сейчас же вспомнился ему профессор. Теперь он, наверное, еще спит в своей темноватой комнате.

Это был конец всех колебаний. Вася повернул лицо к Глобе. Оно стало внезапно не по-детски суровым, серьезным. Топом приказа мальчик сказал:

- Когда дерну вот так два раза, - и Вася, показывая, потянул шнурок, - значит, мне плохо и тащите меня изо всей силы наверх!

- Ну, я думаю, дергать тебе не придется, - силясь улыбнуться, ответил Глоба.

Вася взглянул ему в лицо и вздрогнул. Сейчас оно было бледное, даже серое, и поражало странным своим выражением. Когда Глоба попытался улыбнуться, ничего похожего на улыбку не получилось. Только растянулись серые губы, открывая ряд темных, пожелтевших зубов, и сильнее сбежались морщины вокруг рта и глаз.

Вася подумал, что Глоба боится за него. Опасаясь, что он запретит ому нырять, мальчик решил не тянуть, начинять немедленно.

Табунок мелких зеленых рыбешек испуганно метнулся в сторону.

Гибкое тело Васи оторвалось от кормы, на какую-то частицу секунды словно застыло в воздухе и, совсем не подняв брызг, исчезло под водой.

Шлюпка покачнулась, чуть подалась назад. Тонкий шнурок, скользя по борту, с шуршанием шел в глубину.

Глоба облегченно вздохнул и стал смотреть в воду, где, как длинная, зеленоватая рыба, плыл Вася.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Зеленая прозрачная вода словно расступилась перед Васиными глазами. Бросившись с кормы шлюпки, он пошел вниз, стараясь не отдаляться от мачты.

С каждым метром пути становилось темней. Все вокруг было освещено фантастическим темно-зеленым светом, необычным и неясным.

Было уже очень глубоко, и в ушах стало потрескивать, появилось ощущение сильного давления. Однако Васе это было знакомо, и он ничуть не испугался. Он знал, что через несколько секунд потрескивание прекратится, и опускался все глубже и глубже к тому месту, где черной дырой темнела дверь рулевой рубки.

Вася не собирался сразу же, с первой попытки, достать из рубки пакет со скрипкой. Все рассмотреть, все выяснить и найти все возможные ходы и выходы - вот что было сейчас его задачей.

Достигнув крыши рулевой рубки, он ухватился за выступ и сквозь большое, в нескольких местах разбитое стекло, закрывавшее всю переднюю стенку, заглянул внутрь.

Долгая практика научила Васю исключительно экономно пользоваться тем запасом воздуха, который он набирал в легкие. Перед тем, как нырнуть, он набирал полную грудь, а потом через каждые пять-десять секунд выпускал изо рта по несколько больших серебряных пузырьков. Они быстро, бесшумно исчезали где-то вверху.

Если снаружи рубки было немного света, то в самой кабине, закрытой со всех сторон, царил мрак, и в первое мгновение Вася ничего не увидел. Но через несколько секунд, когда глаза привыкли к странному освещению, мальчик смог уже хорошо все рассмотреть. Потемки па такой глубине были необычными, загадочными: солнечные лучи здесь теряли свою яркость, и светилась только густая зеленая вода.

В рубке какие-то вещи, густо обросшие подводным жирным мхом, были разбросаны на небольшом столике и на полу около штурвала.

На компасе, который обычно блестит сияющей свежестью промытого стекла и начищенного металла, сидел большой темно-зеленый, почти черный краб. Он смотрел па Васю бесцветными, глубоко запавшими глазами, и на мгновенье пареньку стало страшно. Но страх тотчас прошел - крабы были старыми знакомыми. Вася переловил их не одну сотню и хорошо знал, как с ними обращаться.

Мальчик жадно вглядывался туда, где около задней стенки рубки на полке должна была лежать скрипка. Вчера в кафе Глоба все точно рассказал ему и даже нарисовал на клочке бумаги. Действительно, там что-то темнело, и Вася вздрогнул от радости. Ему ужасно захотелось сейчас же, не поднимаясь на поверхность, заплыть через дверь в кабину и взять скрипку. Но в легких появилось неприятное ощущение тесноты. Кончается воздух. Надо подниматься наверх, если он не хочет остаться в этой зеленой темноте навсегда.

Краб, который до сих пор сидел неподвижно, боком подполз ближе к лицу Васи, и мальчику снова стало не по себе. Медленно двигая большими, сильными передними клешнями, краб смотрел ему прямо в глаза. Сейчас этот огромный противный краб был единственным хозяином яхты, рубки, компаса и скрипки.

Вася выпустил изо рта еще несколько серебряных пузырьков и разжал руку. Вода тотчас мягко подхватила его, понесла вверх. Стайка рыб, неторопливых и бесстрашных, проплыла совсем недалеко от Васиных глаз. Рыбы плыли медленно, тяжело двигая красноватыми плавниками. Они и Вася были добрые старые знакомые, которым нечего бояться друг друга.

Вася поднимался все выше и выше. С каждым сантиметром все ярче становился солнечный свет.

Прищуренными глазами мальчик смотрел наверх. Солнце, лишенное яркого ореола жгучих лучей, висело словно огромный огненный шар. Тяжелый массив скалы Дельфин темнел вдалеке.

Вода выталкивала пловца с каждой секундой все сильней, он помогал ей умелыми ритмическими движениями рук и ног, словно опирался на нее. Его мокрая, потемневшая от воды голова появилась возле лодки в том же месте, под кормой, где минуту тому назад Вася бросился в море.

Свежий морской воздух могучим животворным потоком влился в грудь. С минуту Вася смаковал его, не отвечая на вопросы Глобы. Немного отдышавшись, он подтянулся на руках, быстрым движением вскочил в шлюпку и сел на свое место.

- По-моему, там все в порядке, и ее можно будет достать, - сказал он, не обращая внимания на вопросы Глобы.

- А почему же ты сразу не взял? - резко и зло крикнул Глоба.

Вася удивленно взглянул на него и даже вздрогнул от неожиданности: всегда спокойного, выдержанного

Глобу нельзя было узнать. Глаза гневно горели, лицо покраснело. Вася испугался. Вот-вот Глоба бросится на него с кулаками. Не понимая, почему именно Глобе так хочется, чтобы он достал эту скрипку с затонувшей яхты, Вася ответил тихим, виноватым голосом:

- Я сейчас ее достану. Вы не волнуйтесь.

- Марш в волу, - крикнул Глоба, и перепуганный Вася вскочил с места. Он не осмеливался даже взглянуть на разъяренного Глобу. Ему было страшно нырять снова к затонувшей яхте, в зеленую темноту, туда, где колышутся липкие водоросли и сидят страшные черные мертвоокие крабы. Но оставаться здесь было еще страшнее. Не колеблясь ни минуты, он стал на борт Шлюпки.

Снова, как и раньше, на мгновенье тело его застыло в воздухе, бесшумно исчезло в воде, и мокрый шнурок заскользил вниз.

Глоба не успокоился. Гневное выражение не исчезало с его лица. Минута, в течение которой мальчишка будет под водой, решает для него все.

А между тем Вася вновь подплыл к рулевой рубке. Осторожными, умелыми движениями, напоминавшими экономные движения лягушки под водой, он приблизился к открытым дверям. Так же осторожно, стараясь ни за что не зацепиться, проник в рубку и, держась за скользкое колесо штурвала, огляделся.

В рубке жили крабы, здесь было их царство. Они гнездились всюду - на полках, на компасах, на столе и под столом. Васе даже казалось, что он слышит сухое шуршание их твердых клешней. Но это только чудилось ому. Крабы, большие и маленькие, неподвижно сидели на своих местах.

Пересиливая омерзение и страх, Вася придвинулся к задней стенке, где должна была быть полка, о которой говорил Глоба.

Действительно, полка была там. Но Вася не увидел большого резинового мешка, в котором могла бы быть скрипка. На полке лежал маленький темный плоский пакет, напоминавший портфель.

Нет, это никак не могло быть скрипкой!

Уже не хватало воздуха, страх все сильнее и сильнее сжимал сердце, Васе хотелось заплакать от обиды.

Мальчик выплыл из рубки и стал подниматься вверх. Как и прежде, висело солнце, словно большой, огненный шар, но сейчас Вася уже не обращал внимания ни на что. Ни на рыб, ни на больших бело-розовых медуз, которых принесло тихое подводное течение.

Снова мокрая голова показалась из воды, и Глоба даже перегнулся через борт. Увидев, что у Васи в руках ничего нет, он злобно выругался. Чайки испуганно взлетели со скалы и закружились над шлюпкой.

- Там нет никакой скрипки,-сказал Вася, глубоко вдыхая воздух. - Там лежит маленький пакетик, это не скрипка.

- Это скрипка! - яростно вскричал Глоба. - Клянусь тебе, это скрипка! Она разобрана. Их всегда так возят - эти проклятые старинные скрипки!

Но Вася не верил, и Глобе пришлось просить его, почти умолять еще раз спуститься на яхту и достать пакет.

- Это же для тебя, это же все для тебя, - уверял Глоба.

И Глобе, наконец, удалось убедить мальчика,

И снова у Васи перед глазами густые зеленые сумерки, и снова мертвые глаза крабов холодно наблюдают за каждым его движением.

Теперь Вася заплыл в рубку гораздо увереннее, чем в первый раз.

Вот полка. В черном пакете, конечно, не могла уместиться скрипка, даже разобранная. Но Вася никогда не видел разобранных скрипок и поверил.

Отбросив большого краба, он попытался снять пакет с полки. Это было не так легко. Ракушки, маленькие, острые, густо облепили полку и словно цементом скрепили с ней пакет.

Зеленая вода возле Васиных рук вдруг порозовела. Вася почувствовал острую боль в пальцах, порезанных о раковины.

Наконец пакет был оторван от полки.

Не теряя больше ни секунды, Вася поплыл наверх.

Не хватало воздуха, темнело в глазах, и неподвижное солнце далеко на поверхности воды казалось черным.

Глоба встретил Васю радостным восклицанием, но мальчик ничего не слышал. Держась за борт, он хватал ртом воздух, стараясь вдохнуть его как можно глубже, как можно больше.

А Глоба не обращал на Васю никакого внимания: он выхватил у него из рук пакет, кинул па скамью, каблуком оббил острые ракушки, разорвал прорезиненную материю, и на свет появился небольшой, почерневший от времени портфель.

Глоба был настолько обрадован, что даже не заметил, как Вася влез в шлюпку. Мальчик уже отдышался.

Лицо его, посиневшее от нехватки воздуха, начало розоветь. Он хотел видеть скрипку, ту самую скрипку, из-за которой ему пришлось пережить столько жутких минут.

Но на скамейке перед Глобой вместо скрипки лежал небольшой портфель из крокодильей кожи, и ничего похожего на скрипку в лодке не было.

От возмущения Вася окаменел. Остановившимися глазами он смотрел, как Глоба поспешно раскрывает портфель, вытаскивает из него пожелтевшие бумаги. Он разбирал и раскладывал их, вздрагивая от радости и нетерпения.

Вася увидел большое фото. На нем молодой Глоба стоял в полный рост. Он был снят в офицерской белогвардейской форме. Мальчик тихо ахнул.

- А где же скрипка?-сказал он, придвигаясь к Глобе. - Где же скрипка?

- Молчи, щенок! - даже не повернув головы, ответил Глоба.

У Васи даже дух захватило от возмущения. Значит, этот Глоба подло обманул его?! Вместо скрипки он заставил достать какие-то документы!

На минуту Вася растерялся. Значит, никогда никакой скрипки на яхте не было, а Глоба просто использовал его умение нырять и плавать под водой! Вдруг Васе пришло в голову, что этот офицер, белогвардеец, должно быть, совершил когда-то страшные преступления, а он, пионер Вася, сейчас помог ему.

От обиды мальчик едва не заплакал.

Глоба, по-прежнему не обращая на него внимания, спрятал фото и продолжал дрожащими руками перебирать бумаги. И одного из этих документов было вполне достаточно, чтобы с головой разоблачить контрразведчика Глобу. Надо сжечь их немедленно, как только они выберутся на берег.

- Вы меня обманули! - сказал Вася, чувствуя, как рыдания сжимают ему горло. - Вы меня обманули!..

На этот раз Глоба удивленно поднял голову. В тоне, каким были сказаны последние слова, ясно послышалась угроза.

- Ты видел фотографию? - настороженно спросил Глоба, поворачиваясь к корме, где сидел все еще раздетый Вася.

- Видел!-дерзко ответил мальчик, и Глоба вздрогнул, - видел и знаю теперь, кто вы такой. Вы - подлец и белый офицер. Сегодня об этом будут знать все.

Металлические нотки зазвучали в голосе Васи. Он смотрел Глобе прямо в глаза.

Глоба сделал шаг к нему, и в то же мгновение Вася вскочил на борт шлюпки.

- Ага, испугался!

Глоба не ответил. Не спуская с Васи тяжелого взгляда, он переступил через скамью, лицо и глаза его покраснели, налились кровью, он был так страшен, что Вася, ни секунды не колеблясь, бросился в море и поплыл. Не отвязанный шнурок тянулся за ним. Другим концом он был привязан к скамье на шлюпке.

Глоба опустил руку в карман широких брюк и вы-тащил небольшой револьвер.

Синяя сталь блеснула на солнце, и когда Васина голова показалась из воды, Глоба выстрелил. Шлюпка покачнулась. Громкое эхо отдалось у скалы, и чайки снова взлетели в воздух шумной белоснежной стаей.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Гоночная лодка водной станции клуба «Юных пионеров» легко отошла от пристани.

Нина Иванова, держа в руках рулевые шнуры, устроилась на задней скамье. Андрюша Кравченко и Гриша Глузберг сидели на веслах, а на носу, стараясь удерживать равновесие и не раскачивать лодку, лежал Витя Огринчук.

Гриша греб ритмично, солидно, как делал он любое дело. Андрюша Кравченко нервничал, часто оборачивался, раскачивал лодку и поминутно получал справедливые упреки от Гриши и Нины.

Разрезая носом легкие волны, лодка быстро подвигалась вперед.

Ребята выехали из бухты через широкие ворота и повернули вправо, туда, где за невысоким отрогом поднималась скала Дельфин.

В сознании огромной ответственности пионеры молчали, Только озорной Огринчук то и дело опускал руку в воду, брызгал в Гришу, но Глузберг решил не обращать на него внимания. Разговор не клеился. Каждую минуту могли произойти неожиданные события. Удивляло, что нигде не было видно лодки Глобы и Васи. Ведь Андрюша ясно слышал вчера, как Глоба заказывал лодку к девяти часам.

Когда вышли из-за поворота и вдалеке появилась серая глыба скалы Дельфин, ребята совсем притихли. Заслонившись от солнца рукой, Витя Огринчук и Нина внимательно вглядывались вдаль. Ничто живое не двигалось па поверхности моря. Это их не удивляло, потому что тут пляжи были плохие, каменистые, дно скалистое, и даже рыбаки неохотно ставили здесь свои сети. Андрюша и Гриша гнали лодку изо всей силы. Она двигалась резкими рывками, быстро приближаясь к скале. В голове у ребят теснились страшные мысли. Им казалось, что там, за скалой Дельфин, где из воды торчат мачта «Галатеи», сейчас происходит что-то ужасное. Тишина, стоявшая над морем, нимало не развеивала их страхи и опасения за судьбу Васи.

Гребя изо всех сил, Андрюша мысленно ругал себя за то, что не проследил до конца за Васей. А вот теперь шлюпки нигде не видно, и если Глоба совершит что-нибудь ужасное и пионеры не успеют придти на помощь товарищу, то в этом будет виноват только он, Андрюша.

Нина, сидя у руля, волновалась, наверное, больше всех. Ежеминутно ее невысокая фигурка поднималась над лодкой, глаза внимательно всматривались вперед, но ни она, ни Витя ничего заметить не могли: «Галатея» лежала за скалой, и шлюпку Глобы увидеть было невозможно.

Когда лодка находилась в полукилометре от скалы, над морем едва слышно что-то щелкнуло. Это было похоже на удар длинного бича. Звук был негромкий, и в лодке никто не мог предположить, что это выстрел.

Но когда потом начало щелкать раз за разом, Нина заволновалась. Тревога охватила ее и передалась ребятам.

Еще сильнее налегли на весла Андрюша и Гриша, все быстрее мчалась по неподвижной воде лодка, и с каждой минутой становились все четче на фоне ясного неба ломаные линии скалы Дельфин.

Последние несколько десятков метров лодка пролетела со скоростью, которой могли позавидовать лучшие гонщики города.

Скала надвинулась на пионеров - высокая, крутая. Нина вела лодку у самого камня. Он опускался в море отвесной тяжелой стеной.

Лодка обогнула скалу и вырвалась на морской простор. Нина остолбенела от удивления и ужаса. Андрюша и Гриша перестали грести. А Витька заложил два пальца в рот и оглушительно засвистел…

* * *

В этот самый момент легкая белая моторка отчалила от эпроповской пристани. Медленно развернувшись, постепенно набирая скорость, она вышла из порта.

Перед ее острым белым носом разворачивался широкий пенный вал. Поднимаясь над водой, нос как бы отгребал волну, разрезая ее посередине.

В кабине сидели Борис Петрович Коротков, эпроновец Александр Михайлович и высокий светловолосый молодой человек с малиновыми петлицами.

Вчера поздно вечером к его начальнику пришли местные водолазы Кравченко и Огринчук и рассказали: один о встрече с бывшим адъютантом белогвардейского полковника Тимашова, второй - о визите какого-то подозрительного субъекта, предлагавшего ему за любую цену достать с «Галатеи» какую-то «мамашину памятку».

Начальник, естественно, заинтересовался этими сообщениями и поручил расследовать их одному из своих подчиненных. К тому же, сегодня утром Коротков и эпроновец сообщили ему продолжение этой истории.

Военный, получивший поручение, воспользовался катером чтобы посмотреть, что происходит у скалы Дельфин.

Говорили о том, о сем, но мысли всех были там, возле скалы, где под водой на большом, плоском камне лежала «Галатея».

До скалы Дельфин моторке оставалось десять минут ходу…

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Пуля вошла глубоко в воду, оставив длинный белый след.

Сначала Вася не понял, что это прожужжало у самого его уха. Он взглянул на шлюпку и увидел: Глоба целится, чтобы снова выстрелить.

Мальчика охватил смертельный ужас, и он закричал. Но в этом крике не было даже признака мольбы, был только страх.

Вася настороженно следил за каждым движением Глобы. Пытаясь развязать узел, он раскачивал шлюпку, и Глобе было очень трудно прицелиться.

Когда палец Глобы на спуске едва заметно дрогнул, Вася нырнул в воду, и вторая пуля пошла в глубину моря, оставив за собой такой же пенистый след. Она прошла совсем недалеко от Васиной головы: мальчик хорошо расслышал мелодическое гудение рассекаемой воды.

Надо было любой ценой освободиться от шнурка. Под водой Вася мог бы доплыть до надежного убежища между камнями скалы Дельфин и спастись. Он ломал пальцы, развязывая намокший узел, и с ужасом думал о том мгновении, когда ему придется вынырнуть. Узел уже начал поддаваться, но воздуха в легких не хватало и волей-неволей надо было выплывать на поверхность.

Третий выстрел грянул в ту самую минуту, когда Вася вынырнул из воды.

Что-то горячее обожгло мальчику левый бок, однако боли он не почувствовал. Пуля прошла под кожей на бедре, и вода вокруг Васи порозовела.

Глоба снова прицелился.

Вася старался не смотреть на Глобу, не видеть его красных, налитых кровью глаз. Теряя силы, распутывал он туго затянутый узел. Развязать его удалось как раз в тот момент, когда Глоба выстрелил в четвертый раз. По шлюпка покачнулась от последнего Васиного рывка, и пуля со свистом пошла в воздух, куда-то далеко за скалу.

Вася несказанно обрадовался, наконец освободившись от тяжелого мокрого шнура. Он решил немедленно нырнуть в воду, под водой добраться до скалы и там спрятаться между камнями.

Но выполнить это было труднее, чем придумать. Силы понемногу оставляли Васю. В воде небольшая ранка совсем не болела, но кровь сочилась и сочилась, и это вконец обессиливало и так уже уставшего мальчика. Нырнув, он понял, что не только не доплывет до скалы, а даже под шлюпкой не сможет проскользнуть так, чтобы Глоба этого не заметил. Оставалось одно: держаться на поверхности, внимательно следя за каждым движением Глобы, и пырять, как только пошевелится палец на спуске.

Это была страшная игра, игра со смертью! На выигрыш у Васи не было почти никаких шансов. Но он решил бороться до конца.

Когда мальчику удалось отвязать шнур, в воздухе повисла яростная ругань. Три выстрела один за другим прозвучали над морем, лишь только Вася снова вынырнул на поверхность. На этот раз ни одна из пуль разъяренного Глобы не задела Васю.

Еще раз злобно выругавшись, Глоба сунул револьвер в карман. Теперь это оружие значило не больше обыкновенного камня: патронов не было.

Глоба огляделся. Ему послышались какие-то звуки, и он осторожно смотрел, не появится ли кто-нибудь, привлеченный выстрелами. Но вокруг никого не было видно. Где-то за скалой мирно жил неторопливой жизнью выходного дня город, а здесь было тихо и безлюдно, и только чайки над скалой кружились в воздухе и падали к воде в тревоге.

Осмотревшись, Глоба снова повернулся к Васе. Мальчик нащупал подводный камень и стоял на нем, отдыхая.

Глоба выругался. У него больше нет ни одного патрона, а неподвижная голова мальчика представляла собой прекрасную мишень, и попасть в нее сейчас было бы нетрудно.

Во что бы то ни стало надо избавиться от мальчишки. Он ведь наверняка не будет молчать.

Глоба решил попытаться поймать Васю. Он поспешно сел на весла и направил шлюпку к тому месту, где виднелась светловолосая голова.

Вася сначала не понял, почему прекратилась стрельба. Сообразив, в чем дело, он сразу воспрянул духом.

Теперь неизвестно, кто кого победит. Забыв о ране, сочившейся кровью, Вася был уверен, что ему удастся уйти. Он стоял на скале и спокойно смотрел на приближавшегося Глобу.

Шлюпка остановилась невдалеке от мальчика, и неожиданно Вася услышал ласковый голос Глобы:

- Ну, ты, герой, хватит плавать. Хватит в воде мокнуть. Лезь в шлюпку, будем мириться!

- Не обманешь, палач, погибели на тебя нету! - крикнул Вася. Он заметил, что Глоба слегка шевелит левым веслом, стараясь подогнать шлюпку поближе.

Глоба только сплюнул в ответ. Хитрость его не удалась.

Началась странная и дикая охота взрослого человека в лодке на раненого мальчика. Вася нырял в воду, проплывал под шлюпкой, иногда даже хватался за ее корму, а когда Глоба бросался к нему, отплывал на несколько метров и ждал, пока Глоба снова сядет на весла.

Но силы с каждой минутой покидали маленькое тело, и, увидев смертельно бледное Васино лицо, Глоба понял, что победа уже близка. Он нарочно кружил по воде, заставляя Васю как можно больше двигаться. Правда, Вася ухитрялся, цепляясь за корму, отдыхать несколько секунд, но эти секунды были такими короткими!

Глоба твердо решил убить Васю тут, за скалой Дельфин, куда редко заплывают. Здесь преступление могли обнаружить только много времени спустя или вовсе не раскрыть. Во всяком случае, пока найдут Васю, Глоба успеет исчезнуть в одном из больших городов Советского Союза.

Силы покидали мальчика. Все медленнее поднимались над водой руки, все непослушнее становилось тело, все сильнее болела рана на бедре. Глоба гонялся за ним упорно, настойчиво, уверенный в своей победе. Только чудо могло сейчас спасти Васю.

Он не просил пощады, ни одно слово не сорвалось с его посиневших губ. Пощады он не ждал. Даже страх уже прошел… Тело стало тяжелым, безвольным. В нем уже не оставалось сил, чтобы плавать, нырять, спасаться.

Вася снова оказался на той же подводной скале и остановился. Совсем недалеко высилась скала, вода плескалась о гладкие камни.

Там можно было спастись, но доплыть туда уже не было сил, если бы даже Глоба не мешал ему. Шлюпка подошла совсем близко, Вася не двинулся с места. Он смотрел прямо в глаза Глобе. Ожидая, что Вася снова, как всегда, нырнет в воду, Глоба с веслом в руках поднялся со скамьи.

Но Вася не шевелился. Его глаза смотрели сурово, зубы крепко впились в нижнюю губу, сдерживая крик.

Глоба понял: мальчишке не уйти. Здесь он и умрет.

Тяжелое красное весло высоко поднялось над беловолосой головой. Но ударить Глобе не пришлось.

Чайки с криком взлетели со скалы Дельфин, и громкий свист прорезал тихий воздух.

Глоба быстро опустил весло.

Прямо на шлюпку из-за скалы Дельфин мчалась гоночная лодка клуба «Юных пионеров».

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Свист хлестнул Глобу по ушам, словно удар кнута. Отвернувшись от мальчика, он смотрел на гоночную лодку. Там виднелись только встревоженные детские лица. Глоба облегченно вздохнул… Однако, что они видели и что поняли из увиденного, эти ребята? Во всяком случае, надо задержать здесь неожиданных и нежеланных свидетелей, а самому как можно скорее добраться до пристани и бежать из города. И Глоба положил весло и спокойно сел на скамью, ожидая, пока лодка подойдет совсем близко.

Вася исчез. Сколько ни искал его глазами Глоба, на поверхности не было видно белокурой головы. Должно быть, силы оставили мальчишку и, не сопротивляясь больше, он ушел под воду, на дно, к зеленым крабам.

Лодка подошла совсем близко и остановилась в нескольких метрах от шлюпки.

Глоба смотрел на пионеров, и пионеры молча смотрели на Глобу. Начинать разговор никто не хотел. Но и без слов Глоба догадывался, что ребята появились здесь не случайно. Когда молчание стало уж слишком тяжелым и гнетущим, Глоба медленно опустил руку в карман и вытащил револьвер.

Дважды он подбросил его на ладони. Солнце сверкало на блестящих полированных гранях. Потом он взял револьвер в руку и не спеша наставил его на пионеров.

Школьники побледнели. Еще никогда в жизни им не приходилось встречаться с живым бандитом. Бандит обязательно должен был, по их мнению, бродить где-то в поле или в степи, обутый в сапоги, в какой-нибудь необычной одежде, а тут на тебе - высокий, чисто выбритый человек в модном сером костюме с ярким галстуком.

Ребята не ожидали такой встречи, и в первую минуту остолбенели от ужаса и удивления. Никто из них никогда и не воображал, что так неожиданно можно наткнуться на собственную смерть.

Сначала они даже подумали, что Глоба шутит, но сразу же им вспомнился рассказ Андрюши. Нет, здесь, видно, не до шуток… Однако Глоба, по-видимому, боится их, маленьких и беззащитных, если решил применить оружие!

- Где Вася? - звонко крикнул Витя Огринчук и сам испугался своей храбрости.

Глоба огляделся по сторонам и ничего не ответил. Так же пустынно было вокруг. Ничто не нарушало покоя степи и моря.

- А ну, марш все на скалу, - вдруг крикнул Глоба, - живо! А то я вас всех тут, как щенят, перестреляю!

Если бы пионеры знали, что в руках у Глобы синей сталью поблескивает незаряженный револьвер, они бы, конечно, не послушались его приказа. Но дуло револьвера смотрело на них маленьким внимательным черным глазом. Каждую секунду Глоба мог выстрелить. И поэтому медленно, путая весла, они двинулись к скале, к тому месту, где камни образовали естественную пристань.

У каждого мелькали в голове разнообразнейшие планы спасения. Но пристальный глаз револьвера следил за узкой, неустойчивой гоночной лодкой, и этот холодный, бездушный взгляд сковывал движения, замораживал мысли.

Лодка медленно подвигалась к скале, и следом за ней плыла шлюпка Глобы.

Вася не появлялся. Глобе, наконец, удалось навсегда избавиться от единственного, кроме него, человека, знавшего тайну яхты «Галатея».

Хотя очень плохо гребли пионеры, все же лодка, наконец, достигла того места, где скала покато опускалась в воду, и остановилась, ткнувшись носом о камень.

Мрачно посматривая на шлюпку, которая подплывала к лодке, школьники ожидали дальнейших приказаний. Нахмуренные лица ребят и слезы на глазах Нины выдавали их состояние. Каждый, если бы мог, разорвал бы Глобу на мелкие кусочки. Но синяя сталь блестела на солнце, и никто не решался даже пошевельнуться.

Шлюпка стукнулась о скалу в нескольких метрах от того моста, где остановилась лодка. Глоба выскочил на камни. Сначала он хотел привязать лодку к шлюпке, но потом понял, что ему будет не легко тащить на буксире такую тяжесть. К тому же пустая лодка могла вызвать подозрение. Он решил забрать у школьников весла. Без них добраться до города им было бы очень трудно; во всяком случае Глоба успеет убежать, пока пионеры вернутся назад.

Не спеша, играя револьвером, Глоба приказал пионерам немедленно выйти на скалу и вынести весла.

Ребята мрачно покорились. Револьвер в руках Глобы был слишком серьезной опасностью. Глоба приказал Нине снять даже руль, хотя без весел лодка и так никуда не годилась.

Но когда ребята вышли на скалу и нехотя начали отдавать Глобе весла, произошло что-то странное: лодка и шлюпка вдруг, неизвестно по каким причинам, начали удаляться от скалы. Нина заметила это сразу же, но решила молчать, а когда Глоба оглянулся, то лодки были уже метра за три от камней, и достать их он не мог.

- Прыгай в воду и подтяни лодки, - приказал Глоба Андрюше.

Андрюша покорно подошел к краю скалы, приготовился прыгать, но из-под кормы Глобовой шлюпки неожиданно раздался крик:

- Ребята, в воду! Быстро в воду!

В то же время круглая Васина голова появилась у кормы.

- Ни с места! - крикнул Глоба, поднимая руку с револьвером.

Но на мальчика это движение не произвело никакого впечатления. Он хорошо знал: у Глобы нет ни одного патрона. Если бы Васе удалось раньше добраться сюда, ребятам не пришлось бы подчиняться Глобе.

Когда раздался свист Огринчука, Вася из последних сил нырнул в поду и, пользуясь тем, что Глобу отвлекли пионеры, поплыл к камням, торчавшим из воды недалеко от скалы Дельфин.

Уже оттуда, немного отдохнув, он доплыл до скалы, ухватился за корму шлюпки и оттащил лодки от берега.

- Ни с места! - снова рявкнул Глоба.

- Что вы его боитесь? - крикнул Вася. - Ребята, прыгайте в воду! У него же патронов нет! Прыгайте, ребята! - надрывался Вася.

Секунду пионеры колебались, словно не веря его словам. Потом три загорелых тела мелькнули в воздухе, вода завихрилась, и трое ребят вынырнули около шлюпки, в которой уже сидел Вася…

Нина бросилась вслед за ребятами, но Глоба швырнул девочке под ноги весло, она споткнулась и тяжело упала на камень. Глоба схватил ее за руку, поднял, поставил на ноги и потащил туда, где скала круто обрывалась в море. Подводные камни, едва прикрытые водой, поднимали кверху острые шпили.

Глоба подошел к самому краю скалы, повернулся к ребятам, поставил рядом с собой Нину. Закусив губу, она старалась не плакать.

- А ну, быстро назад шлюпку, а то останется от вашей пионерки мокрое место, - и Глоба легонько толкнул Нину, словно показывая, как сбросит ее вниз со скалы.

- Ребята, уходите! Бегите, ребята! - вдруг закричала Нина.

- Молчи! - крикнул Глоба, но Нина не умолкала.

- Он и вас поубивает, - кричала она, - бегите!

Но пионеры и не думали бежать. Медленно они пригнали шлюпку и лодку снова к скале.

Вот когда пожалел Андрюша, что не попросил Бориса Петровича, или кого-нибудь из старших поехать с ними!

Ребята, насупившись, не глядя друг другу в глаза, вышли на скалу. У Васи по ноге еще текла кровь. Он обессилел, черные пятна плыли перед глазами.

Глоба, отпустил Нину и подошел к мальчикам. Его разъяренное красное лицо кривилось в злобной усмешке.

Он грубо схватил Васю за руку и толкнул в шлюпку. Измученный Вася, не сопротивляясь, упал на дощатое дно. Глоба подошел к гоночной лодке и начал яростно пробивать каблуком ее обшивку.

Тонкие стенки легко ломались под ударами каблука. Скоро лодка наполнилась водой и стала тонуть.

Со слезами на глазах смотрели пионеры, как гибнет их лодка. Когда уже стало ясно, что на ней никому никогда не придется плавать, Глоба, не обращая внимания на ребят, сел в шлюпку.

Он ударил веслами по воде, и шлюпка отчалила от скалы.

Вася без сил лежал на дне, и все же Глоба боялся, как бы он не спасся. Глоба решил связать мальчика, отъехать подальше от скалы и бросить его в воду, чтобы раз навсегда избавиться от свидетеля. Крепко, морскими узлами он затянул ему руки и ноги.

Увидя, что Глоба связывает Васю, ребята на скале закричали, стали бросать в шлюпку камни, по они падали, не долетая до нее, в воду. Сознавая невозможность что-либо сделать, чем-нибудь помочь товарищу, Нина заплакала.

Глоба отъехал от скалы и вдруг остановился. Ему послышалось тихое, ровное гудение. Он прислушался, однако, кроме тихого плеска волн среди камней, ничего не услышал. Он встал в шлюпке во весь рост и рывком поднял мальчика.

Вася закричал. Он кричал что-то непонятное, но страшное, и пионеры на скале заплакали навзрыд. И вдруг Вася умолк.

Белая длинная моторка с красными ватерлиниями, отбрасывая большую шумную волну, выплыла из-за скалы.

Эпроновец стоял около высокого белокурого человека с малиновыми петлицами. Кобуры у обоих были расстегнуты. За спинами эпроновца и военного виднелось взволнованное лицо Бориса Петровича.

Крик радости прозвучал над морем.

Пионеры кричали и смеялись сквозь слезы. И даже Вася нашел в себе силы улыбнуться. Моторка обогнула шлюпку Глобы и остановилась возле нее.

Глоба сел на скамью и незаметно придвинул к борту портфель. Лицо его, красное несколько минут тому назад, стало бледным, почти зеленым.

- Прошу в моторку, - сказал военный, держа в руке револьвер.

Глоба сидел неподвижно. Потом резким движением поднялся и сбросил в воду с таким трудом добытый Васей портфель. Один только Вася понял значение этого движения; больше никто не заметил его. Борис Петрович уже успел развязать узлы, которые больно затягивали Васины руки, и очень удивился, когда, не говоря ни слова, паренек бросился к борту шлюпки и нырнул в воду. Глоба злобно выругался. Борис Петрович вопросительно посмотрел на эпроновца и военного, но те понимали не больше, чем он.

Через минуту все выяснилось. Вася вынырнул из воды, держа в руке портфель.

Борис Петрович помог ему влезть в шлюпку. Вася отдал портфель военному.

Над скалой Дельфин все время стоял незатихающий радостный крик.

Глоба молча сидел в кабине моторки и наблюдал, как военный, не спеша, рассматривал подмокшие бумаги, вынутые из портфеля. Взглянув на фото, военный тихонько свистнул.

А Вася, робко поглядывая на эпроновца, рассказывал Борису Петровичу обо всех приключениях этого дня. Эпроновец тоже внимательно слушал и только морщил иногда лоб, словно стараясь что-то припомнить.

Они подъехали к скале, и пионеры веселой шумной гурьбой ввалились в моторку. Ребята поздравляли Васю и ругали Глобу.

Борис Петрович встревоженно осматривал рану на Васином бедре и доставал бинты. Мальчик посмотрел на товарищей, на эпроновца, на военного, на позеленевшего Глобу, и ему стало так хорошо, что захотелось смеяться.

Через минуту он лежал в полузабытье на мягкой подушке в кабине моторки и с сожалением думал о том, что скрипки у него все-таки нет.

Таща за собой шлюпку, моторка быстро приближалась к городу.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Профессор одиноко сидел на веранде. Первая большая белая хризантема распустилась сегодня. Вазон стоял перед профессором, и он любовался тонкими, кудрявыми лепестками, которые слагались в прекрасный белый цветок.

Рядом с вазоном лежала скрипка, Она была в футляре; время от времени профессор поднимал крышку и тихо прикасался к ней.

Вася не приходил. Профессор жадно вглядывался в каждого мальчика, пробегавшего мимо его дома, но Васи не было.

Тяжелые мысли приходили в голову старому профессору. Что, если Глоба украл у него Васю и завез куда-нибудь далеко, чтобы мальчик, как вчера в кафе, зарабатывал музыкой деньги?

Эта мысль была ужасна, она возмущала и отнимала покой у старика.

Профессор хотел даже идти искать Васю, но не знал, где живет его ученик, и отказался от своего намерения. Терпеливо ждал он, и скрипка лежала перед ним рядом с хризантемой.

И уже под вечер, когда профессор потерял почти всякую надежду увидеть своего ученика, послышались легкие, совсем незнакомые шаги, и маленькая фигурка, тяжело опираясь на палку, проковыляла по улице к калитке профессорского сада.

Старик даже привстал, когда скрипнула калитка и в сад вошел Вася. Мальчик двигался медленно, опираясь на палку. На его лице появилась радостная улыбка, когда он взглянул на профессора.

Вася взошел на веранду и увидел скрипку.

Это была не та скрипка, на которой он всегда играл… Но расспрашивать учителя было неловко. Вася сел в кресло. Профессор несколько минут смотрел на мальчика, любуясь им и радуясь.

Вася начал рассказывать, и профессор вместе с ним пережил все события этого необычного дня.

Он узнал о высокой скале Дельфин и о яхте «Галатея», лежащей глубоко под водой, о белогвардейце Глобе и зеленых крабах. О белой моторке с красными ватерлиниями…

Вася рассказал, как нырял на затонувшую яхту, чтобы достать скрипку, и профессор, услышав это, ласково улыбнулся. Но, подумав о том, что могло бы случиться, если бы моторка опоздала на пять минут, вздрогнул.

И когда Вася умолк, жадно поглядывая на новую скрипку, профессор улыбнулся и сказал:

- Эту скрипку прислали из Москвы для тебя. Жаль, что вечером мне не удалось тебя увидеть.

- Из Москвы? - тихо и удивленно переспросил Пася.

- Из Москвы, - подтвердил профессор. - Там не забывают даже о таких непослушных ребятах, как ты.

Профессор сделал строгое лицо, но улыбка проступила на нем, и Вася, еще не веря своему счастью, тоже смущенно улыбнулся.

Осторожно, словно боясь, что скрипка исчезнет, как только он коснется ее. он протянул руку к футляру. Осмелев, вынул скрипку и, все еще не веря своему счастью, провел по струнам смычком.

Профессор сидел, молча наблюдая восторг паренька, и лицо его сияло молодой лучистой радостью.

Вася осторожно поднял скрипку к подбородку и, позабыв псе на свете - страшный день, скалу Дельфин и зеленую тьму па утонувшей яхте, Глобу и боль в ноге, - заиграл.

Он играл уверенно и вдохновенно, как большой мастер. Могучие, сильные звуки слетали с гибких, пружинистых струн.

В этой музыке, которая широким потоком заливала веранду и сад, была молодая, непобедимая радость жизни, и старому профессору показалось, что на несколько минут молодость вернулась к нему.

Вася играл, и музыка его была широкой, как безбрежное море, волнующееся под порывами южного ветра.