До обеда он шел быстро, почти бежал. Его гнала вперед мысль о том, что где-то там, впереди, мама. И ей плохо. Он гнал и гнал себя вперед, не обращая внимания на тяжесть берданки и раннюю жару. На небе ни облачка, воздух напоен густым запахом тайги, какой бывает только поздней весной. Серко трусил рядом, не удаляясь от Матвея и сторожко поглядывая по сторонам. Вперед, вперед. Не останавливаться.

Когда солнце перевалило полуденную черту, Матвей остановился. Ноги налились тяжестью, плечи ломило от потяжелевших мешка и берданки, глаза заливал едкий пот, желудок требовательно урчал… Так он далеко не уйдет, свалится через пару дней.

Устроился на пригорке, с которого открывался вид на небольшую долину, за которой к небу вздымались покрытые тайгой горы. Где-то там, в тайге, идут сейчас те, кого Матвей не хотел бы видеть никогда в жизни, и кого он обязательно увидит.

Легкий ветерок приятно холодил разгоряченное тело и слегка оглаживал верхушки сосен, солнце щедро заливало лучами тайгу, растапливая остатки снега в глухих балках и вытягивая из земли последний холод. Где-то за спиной вдруг громко треснула ветка. Матвей рывком развернулся, вглядываясь в тайгу, рука сжала винтовку. Но Серко был спокоен, лишь глянул мельком в ту сторону, и принялся дальше вылизывать лапу. Матвей быстро соорудил небольшой костерок, подвесил над ним котелок, забросил добрую жменю Иван-чая. Его, как ни странно, грабители не тронули, и у Матвея в мешке был хороший запас. Он помнил, как отец рассказывал ему о монастырях, переживавших осады на Иван-чае и воде. Отец… Матвей сжал зубы, сдерживая рвущийся из груди глухой звериный вой. Ярость внутри пережигала боль на угли, сжигая заодно и все то радостное, что было в жизни.

Пока котелок набирал жар, Матвей достал из мешка узелок с сушеными ягодами (отец называл их заедками). Мама сушила их в печи с медом, и они были мягкими и сладкими. Но главное, они были сытными и легкими. Долго Матвей не рассиживался. Выпил чаю вприкуску с ягодой, залил костер его остатками, свистнул Серко и пошел.

Сейчас он шел ходко, но без спешки, берег силы. Направление он знал, шел пока по знакомым местам, и к вечеру хотел добраться до приметной полянки на берегу небольшого ручья. В том ручье они с отцом руками ловили хариуса, когда Матвей был мальцом. Он тогда очень удивился, когда отец присел у ручья, вглядываясь в воду, а затем опустил руку в воду и… выбросил на берег небольшого харьюзка. Как в таком маленьком ручье в шаг шириной живет хариус? Это ведь не река! Отец тогда рассказывал, что все реки и ручейки встречаются, и рыба может гулять по ним, как он сам по деревенским переулкам. Наловив руками с десяток некрупных рыбок, они жарили их над костром на рожнах, и вкуснее тех харьюзов Матвей не ел…

Шел и думал о том, как найдет маму. Догонит нападавших и…и что? Как отбить у них маму и девчат? Стрелять? Они не люди, Матвей это для себя решил сразу, но все равно… Как? Он один, а их много. И он прекрасно понимал, что шансов справиться со всеми у него нет. Нужны или помощники, или какая-то хитрость. Помощников ему взять неоткуда, он да Серко. Остается хитрость. Но какая? Отстреливать подлецов по одному? Они насторожатся после первого же пропавшего, все же военные. Устроить засаду? И что?

От всех этих мыслей у Матвея голова шла кругом, но он не находил решения. И тогда он решил сначала выяснить, сколько их там, как они живут, как лагерь обустраивают на ночь, охраняют ли пленниц, а после уже думать.

За этими мыслями Матвей отмахал порядочное расстояние. Солнце понемногу катилось к закату, с гор тянуло холодом, зазвенели комары. Матвей ускорил шаг: до заветной поляны оставалось не так и много идти, но в горах темнеет сразу, да и есть хотелось уже не на шутку.

К ручью Матвей вышел уже в легких сумерках. Вокруг тянулись к небу пышные кедры, и комаров не было, не любят они кедрач. Кедр – дерево особенное, его вся нечисть бежит. В кедраче всегда светло, как в храме. И здесь было тихо и очень спокойно.

Первым делом Матвей пошел к заветному перекатику, на котором они с отцом ловили рыбу. Опустился на колени и в свете заходящего солнца принялся вглядываться в воду. На дне пестрели мелкие камешки и тонкий светлый песок. Ни одной рыбки. Но Матвей точно знал, что разглядеть хариуса в воде очень сложно. Чуть наклонившись, он посмотрел в воду сбоку и вот они, стоят на течении, шевеля плавниками.

Поймав пяток рыбешек, он направился к облюбованному еще отцом местечку у подножия двух могучих кедров. Между корней толщиной в ногу взрослого мужчины накидал мягкого лапника, в головах пристроил свой мешок. Чуть дальше, на месте прошлого кострища, уже заросшего травой, снял дерн и соорудил новое. Затеплил костерок, выпотрошил рыбу и чуть присолил, выстрогал несколько тонких веточек и пристроил рыбу над огнем. Теперь надо только поворачивать. Рыбешки мелкие, поджарятся быстро. Котелок, чай… все как обычно.

Рыбешки и вправду поджарились почти сразу – сушняк горел жарко. Съел их Матвей еще быстрее, после целого ходового дня есть он хотел просто очень сильно. Но наедаться на ночь он не станет: утром снова в путь, и лучше уж утром плотно позавтракать. Сейчас же он сидел у костра, невидяще глядя в темноту и попивая обжигающий чай. Мысли его крутились вокруг всего произошедшего, и его с головой накрыл страх. Нет, не тот первый страх, который почти лишил его жизни в стане у тела друга, и даже не тот ужас, который подкосил его в деревне на могиле отца. Он начал осознавать необратимость этой страшной перемены. Он – один. И пока не найдет маму, так и будет один. И если… Нет, он ее найдет, обязательно. Иначе он навсегда так и останется один. В душе заворочался мерзлый ком, обдавая холодом и выгоняя холодный пот. Тоска, страх и одиночество. Матвей никогда не был один. Всегда рядом был отец. Даже когда уходил в тайгу на промысел, он был рядом. Можно было дойти до него на лыжах или доехать на Орлике, или добраться пешком. Теперь не дойдешь и не доедешь, не спросишь совета, не вдохнешь родной запах… Всегда рядом была мама. В редкие моменты хандры или обиды она утешала и успокаивала. Мама даже ругала его с любовью, безусловной и огромной, мягкой и теплой. Как хлеб. Всегда рядом были его друзья, да и все деревенские тоже были рядом. Они были частью его мира. А теперь их не стало. Всех разом. И никто из них никогда уже не вернется. Только маму и девчат он должен найти. Тогда он вернет себе свою жизнь, которую отобрали эти… эти…

Кулаки Матвея сжались до белых костяшек, по щекам загуляли желваки, из горла вырвался злой рык. Он ударил кулаками в землю, взметывая порыжевшие хвоинки. Жаркая волна ударила в голову, прогоняя и растапливая этот ледяной комок, выгоняя его злыми слезами. Он упал на спину и уставился в небо. Серко улегся рядом и положил голову другу на грудь, заглядывая в глаза и тихо порыкивая. Он не понимал, что творится с Матвеем, но знал, что ему плохо и хотел хоть чем-то помочь.

Ярость схлынула, оставив после себя ледяную пустоту, которую нужно было заполнить чем-то. И Матвей взмолился, истово, так, как никогда прежде не молился. Он просил Бога направить, указать путь и дать маме сил его дождаться. Он обязательно ее выручит, любой ценой!

Серко вдруг вскочил с глухим рыком и уставился в темноту: ночь, как и всегда, упала на горы сразу. Матвей подхватился, вскинул винтовку – по новой привычке он держал ее заряженной. Пес сделал пару шагов, вытянул морду, принюхиваясь… Вернулся к костру и улегся, ворча. Нервничал пес. Матвей посмотрел на него внимательно, спросил:

– Ты чего это, Серко?

Собственный голос звучал как-то чужеродно и показался ему непривычным. За весь сегодняшний день он не сказал ни слова. В общем, молчать для него привычное дело, в тайге говорить не с кем. Сейчас же говорить не хотелось вовсе. Матвей уселся к огню и уставился на рдеющие угли. Его всегда увлекала эта странная жизнь, смена пламени и пепла, тонкий звон прогорающих сучьев и едва уловимый дымок. Маленьким он удивлялся умению отца разводить такие костры, какие ему нужны. Бездымные и жаркие, наподобие этого, когда нужно было погреться и быстро приготовить еду. Или огромные и буйные, когда нужно было просушить одежду. Или маленькие и дымные, когда нужно было подкоптить рыбу или мясо. Ему подумалось вдруг, что костры, как и люди, обладают каждый своим характером. От некоторых случаются страшные пожары, а другие дарят тепло и уют. И еще ему подумалось, что не все костры можно потушить. Или разжечь.

Сон пришел незаметно. Еще минуту назад Матвей думал, что не уснет, так много всего теснилось в душе, и вот уже спит, свернувшись калачиком у костра и положив голову на теплый песий бок. Серко не возражал…

Утро началось с беличьего стрекота над головой. Матвей разлепил спекшиеся от тяжелого сна глаза и рывком сел. Было раннее-раннее утро, солнце едва позолотило верхушки сосен на самых высоких горах, а в тайге стояла еще кромешная темень. Что заставило белку так шуметь ни свет ни заря? Обычно они спят по ночам, а тут… Серко настороженно нюхал холодный воздух, вытянув морду вверх. Вскочил и вытянулся в струнку, чутко поводя ушами и ловя звуки просыпающейся тайги. Матвей зябко поежился, подбросил в прогоревший за ночь костер сушняка и принялся раздувать угли, опустившись на колени. Под слоем пепла мрачно багровели угольки, и приток свежего воздуха заставил их засветиться ярче, выхватывая из темноты вокруг темные силуэты кедров. Серко вдруг сорвался с места и стрелой рванулся в чащобу. Матвей спохватился, взял в руки винтовку и настороженно озирался, пытаясь услышать Серко. Но все было тихо, только белка продолжала стрекотать над головой. Матвей досадливо покосился вверх и занялся приготовлением завтрака. Впереди долгий день и трудный переход, следовало хорошенько позавтракать. Дошел до ручья, не выпуская, впрочем, винтовку из рук, набрал в котелки воды. Затем набрал еще немного сушняка в примеченном вчера участке разнолесья неподалеку. За Серко он не волновался – все же промысловый пес, сумеет себя оборонить или убежать. Вскоре в малом котелке уже вовсю булькала похлебка, а во втором, побольше, запаривался чай. Раньше все было наоборот, но куда ему теперь столько похлебки?

Серко бесшумно возник из темноты, подошел к Матвею, ткнулся холодным носом ему в ладонь и улегся рядом, положив голову на вытянутые к огню лапы. Так и сидели у костра, молча глядя в огонь в ожидании похлебки и солнца….

…Знакомая тайга закончилась, когда солнце перевалило за полдень, и Матвей пошел чуть медленнее, из простой осторожности. Те же сосны с елками, те же распадки, но все чужое. Так бывает, когда приходишь в дом давних друзей, в котором все тебе давно знакомо. Ты ходишь по дому, сам себе чай наливаешь, но нутром чуешь – не твое. Вот и Матвей нутром чуял, неуютно ему было. И он совсем не удивился, когда Серко вдруг заворчал глухо и встал как вкопанный, поводя носом. Матвей и сам почувствовал тонкий, еле уловимый запах костра. Положив ладонь на морду Серко, Матвей стал прислушиваться. Пес послушно затих, и только по телу его пробегала короткая дрожь – он нервничал. Вершковые клыки угрожающе сверкали, уши ловили каждый звук… И они услышали. Где-то впереди переговаривались мужские голоса. Они не таились особенно, словно были дома.

Неужели? Неужели это они? Сердце сбилось с ритма, а потом взяло бешеный разбег. Ладони вспотели, кулаки сжались, все чувства обострились до предела. Медленно, аккуратными шагами, вскинув винтовку к плечу и стараясь не хрустнуть ни одной веткой, Матвей двинулся вперед. Он словно скрадывал зверя. Да они и были зверями, дикими и опасными, подлежащими отстрелу… В этот момент он напрочь забыл свое решение сначала все разведать, а уж потом думать. Из головы словно ветром вымело все мысли о том, что он один и шансов у него немного. Он готов был стрелять. Вот сейчас… еще чуть-чуть… нужно только увидеть их, и тогда… Что тогда, додумать он не успел. Из кустов навстречу ему шагнул здоровенный мужик. Русые волосы вились тугим локоном, курчавая борода падала на широкую как дверь грудь, полотняная рубаха туго обтягивала бугрящиеся на руках мышцы. Мужик увидел Матвея и удивленно вскинул брови. А потом вдруг широко улыбнулся и бухнул с непритворным изумлением:

– Здорово ночевали. Это ты кто ж таков будешь такой суровый?

Матвей опешил. Он ждал всего, чего угодно, но только не этой простецкой добродушной улыбки. Винтовку он опускать не спешил, но ответил все же:

– Человек прохожий. А ты кто?

Здоровяк сурово сдвинул брови и сказал спокойно:

– Ты бердану-то опусти, не с татем говоришь.

– А мне почем знать? – голос Матвея звенел от напряжения, и мужик снова улыбнулся:

– Да ты не журись, не надо. Мы тут станом, две седьмицы уж.

– Кто это – мы?

Мужик хмыкнул и сказал, поворачиваясь спиной:

– А пойдем со мной, узнаешь.

И спокойно скрылся за кустами. Матвей в растерянности уставился ему вслед. А вдруг ловушка? Хотя не похож он на бандита, скорее на кузнеца их деревенского похож, Коваля. Не внешне, нет. Скорее своей спокойной уверенностью и могучей статью. А, чему быть…

И Матвей шагнул в кусты, не убирая винтовку из рук. Серко проскользнул мимо его ноги и устремился вперед. Если что – предупредит. Но ничего не произошло. Шагов через двадцать Матвей вышел на большую поляну, и сразу увидел давешнего здоровяка. Про себя он решил звать его Кузнец. Тот сидел у костра, помешивая большой деревянной ложкой какое-то варево в большом котле. В дальнем конце поляны был сооружен длинный навес. Рядом с ним шалаш наподобие того, что они с отцом соорудили на пасеке. Между шалашом и кострищем – длинный стол из грубых жердин да двумя скамьями по сторонам. Вот и все обустройство стана. Под навесом на пышной подстилке из лапника лежали два мужика. Они вяло переговаривались между собой. Увидев Матвея, уселись и уставились на него настороженно. Серко быстро обежал всю поляну по кругу, не приближаясь к людям, и вернулся к Матвею.

Кузнец, завидев его, снова улыбнулся в усы и сказал добродушно:

– Пришел? Ну проходи, раз так. Садись да рассказывай.

Матвей решительно шагнул к костру, уселся напротив Кузнеца, положив винтовку под рукой, скинул мешок к ногам:

– Что рассказывать? Давайте вы сначала.

Здоровяк хмыкнул недовольно:

– Так вроде ты к костру пришел, а с хозяев ответа просишь. Не по-людски как-то. Ну да ладно, вижу, что не просто так ты любопытничаешь.

Он поворошил сушняк в костре, снова помешал варево, огладил бороду:

– Беглые мы, ушли из деревни после того, как ее находники пожгли. Слыхал про такое?

Матвей дернулся, как от удара, лицо его одеревенело, и он с трудом вытолкнул из себя:

– Слыхал.

Помолчали. Матвей перевел дух и продолжил расспросы:

– А сколько вас?

– Да все здесь. Я – Иван, кузнецом был. А там – он указал под навес – Петро да Афонасий. Братья они, пасеку держали.

Матвей про себя подивился тому, как точно он определил Ивана, и сказал:

– А я Матвей. Нашу деревню тоже… пожгли.

Помимо воли из глаз его полились злые слезы. Кузнец посмотрел на него внимательно, потом молча налил из стоящего у костра котелка чаю и протянул Матвею:

– На-ка вот, выпей.

Матвей принял берестяную кружку и сделал пару небольших глотков. Справившись с собой, задал новый вопрос:

– А находники эти… с ними бабы были?

Иван кивнул каким-то своим мыслям и ответил:

– То я не знаю. Не было у нас времени баб выглядывать. Но обоз с ними шел, точно. А отчего спрашиваешь?

Матвей собрался с духом и выпалил на одном дыхании:

– Они мою деревню пожгли, всех убили, маму мою и девчат с собой увели. Я за ними иду.

Кузнец сокрушенно покачал головой, вздохнул тяжко:

– Вон оно что… Да, парень, страшное время настало…

К костру тем временем подошли давешние мужики. То, что они братья, было понятно сразу: они были как-то неуловимо похожи. Кто из них кто, Матвей пока не понял. Тот, что постарше, с небольшой плешкой в седых засаленных волосах, спросил сиплым голосом:

– А идешь за ними зачем?

Матвей удивленно вскинул глаза:

– Маму отбить с девчатами, зачем же еще?

Второй из братьев, с клочковатой бороденкой, протянул:

– Уууу, паря, мыслимое ли дело? Их ведь эвон сколько, а ты-то один! – он назидательно воздел костистый палец к небу, словно хотел усилить эффект сказанного.

Кузнец только дернул щекой досадливо, но ничего не сказал. Матвей же вскинулся:

– Так пойдем вместе? Поможете дело хорошее сделать. А?

Братья не нашлись что ответить, а Иван сказал:

– Ты не горячись, парень. Тебя как зовут?

– Матвей – буркнул Матвей и уставился в огонь. Разговаривать с этими людьми ему не хотелось. Они не то что помогать не хотят, они его еще и отговорить пытаются!

Иван меж тем заговорил, глядя на Матвея:

– А мы решили из тайги выходить. Тут недалеко деревенька есть, там у мужиков тетка живет. Вот думаем устроиться. Пойдем с нами?

Матвей вскинул на него глаза:

– Зачем?

– Тебе по пути, они ведь в Уймон идут. А от той деревеньки до Уймона тропа короткая есть. Одиночка пройдет, обоз – нет. А ты с винтовкой, с собакой… так всем лучше будет. У нас ведь оружия нет, едим что найдем. Сейчас вот сморчки с черемшой. А что завтра есть будем и не знаю.

Матвей задумался. В словах кузнеца ему чудился какой-то подвох, но какой? С другой стороны, если от той деревни тропа есть, он сможет опередить обоз и предупредить людей в Уймоне. И тогда они встретят негодяев оружием, и отобьют маму и девчат. Решено!

Матвей спросил:

– Когда идем?

Здоровяк просиял:

– Вот и славно! Может, подстрелим кого? Пузо к спине липнет.

Матвей молча поднялся, взял винтовку и пошел в тайгу. Мешок он оставил у костра. Был уверен, что кузнец сам не тронет и другим не даст.

…Афонасий сидя у костра щипал глухаря. По весеннему времени тот был тощим и жилистым, но мясо все же. Щипал он птицу неумело, ругался сквозь зубы и сплевывал прилипший к лицу пух. Матвей не выдержал, забрал у него птицу и в три движения содрал с нее кожу вместе с пером. Ободранную птицу протянул Ивану. Тот быстро порубил ее ножом на крупные куски и забросил их в котел. Туда же полетели сморчки, а Матвей добавил жменю пшена. Скоро над поляной разнесся дивный аромат, и все жадно принюхивались и сглатывали слюну. Ужин прошел в молчании. Матвей устал и его клонило в сон. Ему выделили место в шалаше, а Иван перебрался под навес. Между ними затеплили нодью. Ночью холодно, и без костра к утру можно совсем замерзнуть.

Матвей забрался в шалаш, Серко улегся с ним, прижавшись к спине. Уснул Матвей мгновенно. И так же мгновенно проснулся, когда Серко утробно зарычал. Открыв глаза, он увидел в неверном свете костра мелькнувшую тень. Сел, схватил винтовку и сунулся наружу. И увидел сидящего у костра Петро, того самого, с плешиной. Тот делал вид, что так и сидит, но по напряженной спине Матвей видел – не сидел он только что. Зачем он пытался пробраться в шалаш? Наверняка за винтовкой. Ну-ну… Потрепав Серко по загривку, Матвей лег спать.

Утром Матвей сделал вид, что ничего ночью не заметил, а Петро старался в его сторону не смотреть. Да он же боится! Матвей усмехнулся, допил остатки чая и поднялся:

– Ну что, когда выступаем?

Иван бодро ответил:

– Так сейчас и выступаем. Нам собирать особо нечего.

Матвей шел первым, Иван следом, братья плелись в хвосте, все больше отставая. Матвей оглядывался на них, но ничего не говорил. Захотят – догонят. Но Иван окликнул его где-то через час после выхода:

– Матвей! Отдохнуть бы. Куда ты гонишь?

Матвей повернулся к нему:

– Только же вышли, и уже отдыхать?

Иван пожал плечами:

– Да я-то чего, я сутки идти могу, но эти… – он снова пожал плечами.

Матвей кивнул согласно. Иван и впрямь мог идти долго, здоровья в нем было хоть отбавляй.

– А до деревни далеко?

Иван замялся:

– Да не так чтобы. Как ты идешь, можно за три дня дойти. А как мы…

Матвей сплюнул в сердцах – таежники… Но делать нечего, скорость отряда всегда по самым медленным измеряется. Сказал:

– Куда я гоню, то тебе ведомо. И почему гоню – тоже. Так слишком долго! Скажи, где деревня эта? Я вам подстрелю кого-нибудь, а сам вперед пойду. Некогда мне, понимаешь?

Иван покачал головой:

– Нет, давай все же вместе. Просто чуть медленнее, зато весь день. Так они смогут, я же дошел с ними.

– Хорошо. Тогда сейчас немного посидим, и в путь.

Братья дошли до них с Иваном и устало опустились на землю, подставляя грудь в распахнутых воротах легкому ветерку.

Путь до кордона занял у них четыре дня. К концу пути братья уже перестали жаловаться, и только кряхтели, собираясь утром в новый переход. Тайга вокруг неуловимо изменилась: стало больше елок и совсем исчезли кедры, вместо них появилась лиственница. А еще они неумолимо забирались все выше. Это чувствовалось по дневной прохладе, по ночам и вовсе примораживало. Деревня приютилась в небольшой долине, скорее даже распадке, притулившись к крутому боку поросшей тайгой невысокой горы. Там и сям виднелись коровы, а в отдалении паслись бараны. Но главное – через деревню проходила наезженная дорога, и убегала она из распадка куда-то вдаль. Домов здесь было не один десяток, а все три, и в центре, у самой дороги, расположился большой постоялый двор. Рядом с деревней бежала небольшая речушка, чуть в стороне, под другой горой, раскинулась пасека. В дальнем конце, у воды стояла кузница – оттуда разносился мерный звон. На отшибе стоял небольшой домишка, ничем не выделявшийся из всех остальных, добротно сопряженный из золотистых кедровых бревен, с широким крыльцом и покрытым шелковистой травой подворьем. Но на крыше его, в самой середине, уютно устроилась деревянная церковная маковка с крестом.

Матвей удивился сначала – деревенька совсем небольшая, а церковь есть. Но потом подумал, что так и должно быть. На торном пути людям тоже хочется к Богу прислониться и совета спросить да помощи в делах. Самое место здесь для церквушки.

Он устало опустился на землю, оглядывая сверху и кордон, и окружающие его горы. Дошли. Не раз за дорогу он порывался бросить своих нечаянных спутников и уйти вперед. Они, словно гири на ногах, держали его и не давали бежать. Но останавливало его что-то. Люди все же, не случайно в тайге встретились.

Иван неслышно подошел со спины, опустил широкую ладонь на плечо Матвея, отчего тот даже присел немного, сказал задумчиво:

– Вот вроде бы и дошли, а ощущение такое, будто в самом начале пути, а, Матвей?

Матвей глянул на него искоса и молча шагнул вперед, к деревне…