…Дикая, невыносимая боль в едва зажившей от ожога спине заставила его выгнуться дугой и хрипло заорать, срывая голос.

– Тише, тише – незнакомый голос пришептывал негромко где-то над головой.

Матвей часто дышал, пот градом катился по лицу, слюна во рту стала вязкой и отчего-то горькой. Тот, за спиной, заговорил снова:

– Сейчас будет больно, так ты терпи. Кричи, но терпи…

«Куда же больнее?» – успел подумать Матвей, и новая вспышка боли швырнула его в беспамятство. Высокий, широкоплечий, массивный как медведь дед продолжал колдовать над спиной лежащего перед ним на лавке Матвея. Растягивая края страшных ран на спине и плечах парня, он тщательно прочищал их от попавших внутрь мелких соринок, шерстинок и ниток от изорванной в клочья рубахи. Прочистив рану, дед промывал ее теплой водой и принимался за следующую. Ран было много, и Матвей приходил в себя от боли, рычал и вырывался, а затем снова впадал в забытье. Дед не останавливался и продолжал кропотливо трудиться. Солнце успело закатиться, и на дворе стояла глубокая ночь, а он все работал и работал. Нельзя такие раны оставлять на потом, нужно сразу обработать. Матвей бился в горячке, нижняя челюсть прыгала от бившего все тело озноба. Дед спешил. Закончив промывать раны на спине, он принялся обрабатывать их живицей, после плотно обернул Матвея чистой простыней и взялся за раны на плечах…

«Как же больно!» – Матвею хотелось кричать, но он мог только хрипло выть – голос давно сорван. Теперь страшная боль терзала шею и плечи, голова гудела, жажда высушила горло. Все тот же голос продолжал приговаривать: «Тише, сынок, терпи. Теперь уже не страшно. Вон сколько вытерпел».

«Да не могу я терпеть!» – хотел крикнуть Матвей. Но не мог. Неизвестный мучитель продолжал терзать его плечи, втыкая в них раскаленные спицы и крючья, выкручивал их и тянул в стороны. «Я встану. И оторву тебе руки» – так думал Матвей, пока был в сознании. Но спасительное забытье не позволяло ему долго строить планы страшной мести неизвестному мучителю…

…«Жарко. Как же жарко! Мне дышать нечем… где я?…Почему так жарко… Ой!» – Матвей попытался перевернуться на спину, и тут же все тело скрутило дикой судорогой боли, заставляя его скорчиться на лавке и снова тихо завыть… Завыть. «Серко! Где Серко?» – эта мысль обожгла его крутым кипятком, заставив даже забыть о боли. Послышались легкие шаги, и в поле зрения Матвея появились чьи-то ноги в теплых даже на вид шерстяных носках. А затем тот же голос откуда-то сверху произнес:

– Очнулся, значит. Это хорошо. Но ты пока не шевелись, нельзя тебе. Только-только раны взялись. Шевельнешься – разбередишь.

Матвей попытался извернуться, чтобы кинуть взгляд наверх, увидеть лицо говорившего. Широкая, словно лопата, ладонь аккуратно легла на его спину и прижала к лавке.

– Тише, не шевелись, говорю же – прогудел он с досадой, а затем легко опустился на пол.

Матвей впился глазами в его лицо. Крупная голова, белоснежные волосы и такая же белая борода, окладистая и аккуратная. Ярко-синие, пронзительные глаза с доброй усмешкой глядели на Матвея из-под кустистых бровей. Широченные, массивные, похожие на речные валуны плечи выдавали огромную силу. Рядом с этим человеком Матвей вдруг почувствовал себя совсем маленьким и беззащитным.

– Где Серко? – прохрипел он.

Брови деда приподнялись удивленно, потом он кивнул, будто соглашаясь с чем-то, и ответил:

– Серко? Так, значит, друга твоего зовут. Порвала его кошка, серьезно порвала…

Матвей дернулся, и дед сказал:

– Да ты не переживай так, живой он. Раны свои зализывает, да моя лайка ему в том помогает.

Помолчал немного, и продолжил:

– Если бы не твой Серко, лежал бы ты не здесь, а в тайге под соснами. Досталось вам крепко, но мясо молодое, зарастет быстро.

Матвей обессиленно опустил голову на лавку, снова разболелись спина и плечи, пить хотелось больше, чем дышать.

Дед так же легко поднялся и неслышно пошел куда-то в сторону двери. Матвей принялся оглядывать дом, насколько мог. Светлые бревенчатые стены, два небольших окна, в углу пристроилась небольшая печь, между окнами – основательный стол. Возле печки умывался большой полосатый кот, так похожий на их Кота. Больше Матвей не мог разглядеть ничего. Меж тем дед вернулся, неся в руках небольшой резной ковшик:

– На-ка, испей, травы здесь добрые.

И, глядя на то, как Матвей жадно припал к отвару, усмехнулся:

– Серко твой сегодня поел. Впервые за седмицу.

Матвей удивленно уставился на деда:

– Седмицу? А…

Дед кивнул:

– И ты седмицу в забытье был. Потому как травами я тебя поил, для сна нужными. Иначе бы ты от боли рассудком повредился.

Матвей снова припал к ковшу. Отвар был горячий, но пить хотелось очень, и Матвей выпил все. Потом вдруг подумал о том, что всю седмицу не вставал с лавки. Это же… это значит, он… Матвей мучительно покраснел. Дед, заметив это, усмехнулся по-доброму:

– Хворому стыдиться нечего. Тебе еще седмицу лежать.

Матвей вскинулся – как еще седмицу лежать? Он же…

– Лежи спокойно, а не то так все лето заживать будешь. Отдыхай пока.

Дед поднялся, повернулся к Матвею:

– Дедом Савелием меня зови.

И вышел из дома. Матвей потрясенно думал о том, что прошла уже целая седмица. Мама там места себе не находит. Ведь он ушел и пропал. А девчата? Иваны пришли и не нашли его. Смогли ли они девчат освободить? И что с бандитами теперь?

От всех этих мыслей голова шла кругом, хотелось вскочить и бежать скорее в деревню. А он лежит. Матвей скрипнул зубами, стиснул кулаки. Седмицу лежать…

…Проснулся Матвей от негромкого скрипа – скрипнула дверь, послышались тихие шаги деда Савелия. Как же тихо он ходит! Такой большой, а неслышно его. Совсем как медведь. Тот тоже по тайге пройдет и ни веточки не потревожит.

– Дед Савелий – Матвей окликнул хозяина.

Тот с негромким стуком свалил у печки дрова и подошел к Матвею:

– Проснулся? Болит спина?

Он поднял простыню, которой был укрыт Матвей, и разглядывал его спину и плечи.

– Ну ничего, ничего. Подживает понемногу. Лихоманка тебя обошла, а остальное заживет. Чего звал?

Матвей прокашлялся и сказал негромко:

– Меня Матвеем звать.

– Хорошее имя, доброе. А отца как зовут?

– Звали – Матвей ответил глухо – Матвеем. Матвей Матвеич я.

Дед сходил к печи, вернулся с кружкой, в которой был крепкий мясной бульон. В другой руке он держал краюху грубого хлеба. Ни вкуса, ни запаха Матвей не чувствовал.

– На-ка вот, поешь, Матвей Матвеич. Одними отварами сыт не будешь. Ты у меня три раза за седмицу всего и поел. Бульону. Силы тебе нужны.

Глаза Матвея защипало, Матвеем Матвеичем его звал дед Влас. Травник принес оструганный пенек и уселся на него напротив Матвея.

– Сказывай, сынок.

И Матвей, глотая бульон и заедая его хлебом, в который уже раз стал рассказывать. Все, от самого начала. С того самого дня, как впервые в деревне появились бандиты, которых они потом в тайгу вывезли.

Дед Савелий слушал, не перебивая, лишь изредка сокрушенно качал головой. Закончил Матвей решительно:

– Никак мне нельзя седмицу лежать. Мне девчат выручать. Да и мам там одна.

– Ну это ты хватил – нельзя. Сказано тебе – седмица, так и не спорь – дед сурово сдвинул брови, однако глаза его лукаво поблескивали.

– Но ведь девчата…

– Знаю я ту деревню, где мамка твоя обретается. Схожу. Может, и девчата твои там уже. Я Ивана-коваля вот с таких годов знаю – он показал ладонью высоту чуть ниже пенька, на котором сидел. – Он мужик серьезный.

– А когда пойдешь? – Матвей с надеждой посмотрел на деда Савелия.

– Вот как встанешь, так и пойду. Некому тут за тобой ходить, кроме меня.

– Но это же седмица!

Дед Савелий поднялся, пятерней прихватил пенек:

– Седмица. Иначе никак.

Сказал так и вышел из дома, оставив чурбак у стола. Матвей допил бульон и доел хлеб, и его неудержимо потянуло в сон.

Ближе к вечеру, когда Матвей проснулся, дед Савелий сидел у печи и мастерил что-то. Матвей шевельнулся неловко и зашипел от боли сквозь зубы. Дед Савелий, не оборачиваясь и продолжая мастерить что-то, спросил:

– А какого роду ты, Матвей Матвеич?

– Святогор.

Дед Савелий повернулся к нему всем телом. Огонь в печи горел ярко и освещал травника со спины, так что лица его видно не было, но по голосу было слышно, что он улыбается:

– Знавал я одного Матвея Святогора. Знатный охотник был. Сын, выходит…

Они помолчали. У Матвея перехватило дыхание, а дед думал о чем-то своем. Наконец он заговорил:

– Вижу, елозишь ты по лавке от нетерпения. Батьку твоего я встретил давно – в тот год ему было ли, как тебе сейчас, не знаю. А уже тогда он был добрым охотником. Помог он мне тогда шибко. Медведица меня порвала. Выкатился малой под ноги, а мамка его следом. Ну и закрутилось… Отцу твоему случилось мимо идти, как уж так вышло, то мне неведомо. Но он с полсотни шагов ту медведицу в ухо свалил. А после ходил за мной, как вот я сейчас за тобой хожу.

Он снова замолчал, задумчиво глядя куда-то в пространство. Матвей слушал, затаив дыхание: этой истории он не знал, отец не рассказывал никогда. Эх, батя, как же рано ты ушел…

– Вот как, выходит, отблагодарить довелось – дед Савелий улыбнулся Матвею. Поднялся. Подошел к его лавке, опустил широченную ладонь на голову:

– Горячка спала. Пошел на поправку, сынок. Сейчас снедать будем.

Он наклонился, легко подхватил Матвея, усадил его, подложив под спину пышную подушку. У Матвея закружилась голова, во рту моментально пересохло, в глазах потемнело. Он зажмурился, переводя дух. Спину будто обдали кипятком, на простыне проступили темные пятна.

Дед Савелий вернулся, неся большой чугунок, исходящий ароматным паром. Щи! Настоящие щи из кислой капусты, их запах Матвей ни с чем не спутает! Рот моментально наполнился слюной, боль в спине и шее отступила. Дед Савелий поставил чугунок на чурбак, вручил Матвею деревянную ложку, его ложку. Затем стянул с него укрывавшую его простыню, осмотрел спину, хмыкнул в бороду:

– Может, и меньше седмицы…

Затем сходил на ледник и принес промороженную маралью печень.

– Первое дело при малокровии, Матвей. Крови ты много потерял, оттого и сил нет совсем. Вот на этот случай печень маралья полезнее всего. Марал ведь травки целебные кушает, оттого и кровь у него полезная. Так что строгай и ешь со щами вприкуску. И чем больше съешь, тем лучше.

Пока Матвей, обжигаясь, хлебал щи вприкуску с печенью, заедая хлебом и стараясь зачерпнуть со дна гущины, дед протирал ему спину тряпицей, смоченной в травяном отваре. Щи оказались на диво вкусными, с кислинкой, с разварным мясом, и Матвей наслаждался каждой ложкой. Его бросило в пот, с каждым глотком голод только усиливался. Дед Савелий, глядя на то, как он уплетает парящие щи, только усмехался:

– Ешь, ешь, Матвей. Наголодался, как же. Ишь как ложкой работаешь. Ешь потей, работай мерзни, а? – он потрепал Матвея по вихрам и продолжил обрабатывать его раны. А Матвей отложил ложку в сторону и застыл, уставившись в одну точку. Дед оглянулся через плечо, отложил тряпицу и присел перед Матвеем, заглядывая ему в лицо:

– Ну ты чего, Матвейша? – прогудел он.

Матвей, все так же глядя перед собой, заговорил:

– Зачем? Зачем люди убивают друг друга? Неужели нельзя было просто попросить? Зачем нужно было их всех убивать? – он взглянул в глаза деда Савелия, и тот вздрогнул – столько боли было в этих глазах. А Матвей продолжал, словно бы для себя:

– Зачем человеку становиться зверем? Бабы, дети, старики – всех зарубили! Никого не оставили, ни одного. Двое сбежали всего, два парня. И все. А остальные там остались, в омшанике – он опустил голову. Дед Савелий молчал, слова сейчас были не нужны. Бывают такие вопросы, на которые нельзя отвечать.

Матвей обратился к нему:

– Дед Савелий, вот скажи мне, неужели для того, чтобы защитить своих от зверя, нужно и самому стать зверем? Нужно? Неужели нужно начать убивать таких вот нелюдей? А как их распознать заранее, а?! И если начать их убивать, то чем тогда будешь от них отличаться? Откуда в людях столько жестокости?! – кулаки его сжались, глаза сверкали злыми слезами, желваки гуляли по скулам.

Дед Савелий осторожно, стараясь не причинить боли, положил ладонь на плечо Матвея:

– На твои вопросы никто не знает ответа, Матвей. Только ты можешь на них ответить. Сам для себя.

Но Матвей словно бы и не слышал его:

– Мама сказала мне, что страшнее человека зверя нет. А отец сказал, что никто, кроме Бога, не волен решать о человеке. Тогда кто те, кто решает? Те, кто убивает – кто они? Все еще люди? Или не были ими никогда? Скажи мне, дед Савелий…

Матвей склонил голову, плечи его тяжело вздымались.

– Ты ложись пока, ложись – голос деда Савелия был глух.

Но Матвей заупрямился:

– Нет, ты скажи. Как быть с этим всем теперь? Как поступить с этими нелюдями? Найти и каждого расстрелять? Или как? И если нет, то как жить дальше?!

Дед Савелий вздохнул тяжко, сказал:

– Но ты ложись все же. Тебе сейчас спину нельзя трудить. А что до твоих вопросов… реши для себя – готов ли ты стать зверем? Только не забудь, когда решать станешь, что из человека в зверя перекинуться просто, а вот обратно – никак. Совсем. Это как клеймо каленым железом на душу положить. Спи пока – он поднялся неслышно, уселся у печки и вновь взялся мастерить что-то.

Матвей лежал опустошенный и глядел в темноту. Слова деда жгли его огнем, не давая сомкнуть глаз. Отблески бьющегося в печи огня заставляли тени плясать на стенах, теплый смолистый запах и тихий треск прогорающий поленьев наполняли тело покоем, на ноги вспрыгнул кот, свернулся уютно и громко басовито заурчал…

– Дед Савелий – позвал Матвей.

Тот прекратил работу, но оборачиваться не стал.

– Спасибо…

Дед не ответил, руки его вновь задвигались.

Проснулся Матвей затемно. Дед Савелий спал, негромко посапывая, котяра устроился у деда в головах. Матвей сел, стараясь не тревожить тут же напомнившую о себе спину, опустил ноги на гладко оструганный пол – он был теплым. Ему нужно было выйти из дома, по надобности. Он не был уверен, что сможет, но попытаться стоило. Поднялся, сделал шаг, другой, спина и плечи заболели так, словно его исхлестали кнутом. Сжав зубы, он дошел до двери. Кот поднял голову, чутко насторожив уши. Протянул руку, толкнул дверь и тут же ощутил, как по спине заструилась липкая горячая кровь. Дверь скрипнула, разбудив деда. Он открыл глаза, сел:

– Ты куда это собрался, Матвейша? Неужто силу в себе почуял?

– До ветру надо.

– До ветру ему загорелось – дед заворчал, поднимаясь – а разбудить не догадался поди?

Матвей хотел пожать плечами, но вовремя спохватился – не стоило еще больше бередить раны. Просто молча шагнул за дверь, спустился по ступеням на покрытую травой небольшую полянку перед домом, остановился. Тут же под ноги ему выкатилась некрупная лайка, остроухая, на высоких ногах. Обнюхала его осторожно, ткнулась лбом в колено. Следом за лайкой из-за угла дома прихрамывая на все лапы вышел Серко. Он брел, виновато опустив голову и негромко поскуливая. Забыв про свою спину, Матвей бухнулся перед другом на колени, обхватил его шею руками, зарылся носом в густую шерсть, и принялся гладить его, приговаривая:

– Живы, Серко, уже хорошо. А это все пройдет, я точно знаю.

Серко облизывал ему руки и лицо, легонько прикусывал пальцы. Дед Савелий улыбался, наблюдая за ними с крыльца. Подал голос, глядя как на спине и плечах Матвея набухают кровавые пятна:

– Матвей, шел бы ты в дом. Раны вон опять пооткрывались.

Матвей поднялся и ушел за угол…

В доме уже вовсю горела печь, там запаривался чугунок с отваром из каких-то трав да напревал чай. Дед Савелий, сидя за столом, размешивал в небольшом березовом туеске живицу с медом, это Матвей по запаху определил сразу.

– Будем раны твои умащивать живым медом, так они вернее зарастут, и после шрамы движений стеснять не станут – пояснил дед Савелий – Мед хороший, горный, из Уймона. Там мед белый, как снег. Видел такой?

Матвей отрицательно покачал головой и прошел к своей лавке, силы его совсем оставили.

Дед Савелий поднялся, подхватил из печи чугунок с отваром и присел рядом с Матвеем:

– Ложись-ка на живот.

Матвей послушно улегся, приготовился к новой боли… Но боли не было. Дед смочил чистую тряпицу в отваре, дал ей немного остыть и принялся стирать кровь со спины Матвея. Закончив, удовлетворенно сказал:

– Совсем хорошо, Матвей. Раны подживают. Сейчас умастим и туго тебя спеленаем, чтобы ты ходить мог, себя не тревожа.

Он аккуратно намазывал раны живым медом, стараясь не попадать внутрь. Спина и плечи Матвея окутались мягким теплом, расслабляясь. Дед Савелий плотно обернул его чистым полотнищем, натянул сверху просторную небеленую рубаху:

– Вот так и ходи. Вечером сменим.

Матвей вытянулся на лавке, погружаясь в блаженную дрему…

– Твоя удача, Матвейша – сказал дед Савелий, входя в дом. Следом за ним вошла невысокая хрупкая девушка, чем-то неуловимо похожая на деда.

Дед прошел к столу, опустился на лавку:

– Знакомься, это внучка моя, Алёнка. Сегодня в деревню пойду.

Матвей сел, свесив ноги на пол, и радостно улыбнулся:

– Это очень, очень хорошо.

Затем посмотрел на Алёнку, глазевшую на него с нескрываемым любопытством:

– Здравствуй, Алёна.

Она потупилась вдруг, поздоровалась смущенно:

– И тебе не хворать, Матвей.

Голос у нее был мягкий, мелодичный, будто ручеек лесной по камешкам перекатывается.

Дед Савелий прихлопнул ладонью по столу, отчего тот загудел:

– Вот что, вы пока тут знакомьтесь, а мне собираться надо, путь неблизкий.

С этими словами он поднялся и вышел из дома, аккуратно притворив за собой дверь…

…Алёнка быстро шагнула к печи, вынула чугунок, в котором, судя по запаху, напрела каша, выставила его на стол. Так же быстро достала три глубокие миски, ложки, хлеб. Затем спустилась в подпол и вернулась оттуда с полной миской соленых огурцов и помидоров. Затем открыла дверь и звонко крикнула:

– Деда, обед поспел!

Дед Савелий прогудел в ответ:

– Иду уж, а вы снедайте, меня не ждите.

Но Алёнка заупрямилась, даже ногой притопнула для убедительности:

– Без хозяина за стол садиться не моги, и мы не станем.

Дед рассмеялся в ответ:

– Иду, иду, как тут ослушаться.

Она развернулась к Матвею, улыбнулась с хитрецой:

– А тебе, небось, особое приглашение надо?

Матвей поднялся, но тут же опустился обратно: портков на нем не было. Алёнка прыснула в кулачок, отвернулась, спросила через плечо:

– А портки где оставил?

Матвей не нашелся что ответить. Ситуацию спас дед Савелий. Войдя, он сразу понял причину Алёнкиного веселья, шутливо пригрозил ей пальцем:

– Вот ведь егоза. Нет бы парню портки выдать, она насмешничает.

Открыв незамеченный ранее Матвеем большой деревянный ларь, он поворошил там немного и протянул Матвею штаны:

– Твои кошка подрала, нету их больше.

Алёнка тут же пристала с расспросами:

– А что за кошка? Рысь, да? А больно было? А страшно? А…

– Да уймись ты, трандычиха, дай парню одеться – со смехом прервал ее дед и шлепком пониже спины направил к столу – давай-ка лучше накладывай. Наговоришься еще, пока я ходить буду.

Матвей мысленно вздохнул. Похоже, ему предстояли насыщенные деньки.

Обедали в молчании, хотя Матвей видел, что Алёнку просто разрывает от любопытства. После обеда дед ушел, сказав на прощанье:

– Вернусь через четыре дня.

Матвей удивился – как это дед так быстро обернется? Тут в одну сторону не меньше трех дней идти. Заметив его недоумение, дед подмигнул:

– Кто с тайгой дружен, тот тайге нужен. У меня свои тропки, Матвейша.

Сказал так и широким уверенным шагом пошел в тайгу. Алёнка помахала ему рукой вслед, а потом развернулась к Матвею и улыбнулась:

– Расскажешь про рысь?