По дороге, нимало не заботясь о том, увидит ли его кто или нет, шел здоровенный дед. Шагал он мерно, неся за плечом объемистый мешок. В правой руке могучий дед держал… наверное, можно было назвать это посохом, хотя размером он был с добрую оглоблю, под стать ходоку. Широкоплечий, высокий, статный, путник в свои годы не выглядел стариком. Ясные синие глаза взирали на мир со спокойной усмешкой, шаг был легким и неслышным, неожиданным при его-то богатырской стати. Он то и дело крутил головой, поглядывая на окрестные горы да на текущую по левую руку небольшую речку.

Дорога тянулась между невысоких горушек, сплошь поросших тайгой. Была она наезженной, но по весеннему времени разбитой тележными колесами. Дни стояли погожие, и грязь засохла колеями, изредка заставляя деда легко перепрыгивать неглубокие лужицы и колдобины. Дорога сделала очередной поворот, и путник увидел невдалеке деревню. Было раннее утро, и деревня только-только проснулась. Над плавающими в легком тумане крышами курились дымки, громко мычали коровы, лениво брехали собаки да где-то звенел подойник. Навстречу деду неспешно тянулось стадо. Коровы шагали по привычке неспешно, на ходу с громким хрупанием пережевывая жвачку. Пастушок, парнишка лет десяти, в грубых холщовых штанах и такой же рубахе, с сумой на плече гордо восседал на молодом гнедом жеребце. Седла под мальчишкой не было, но он словно бы и не замечал этого, правил конем легкими движениями ног.

Увидев деда, пастушок направил коня к нему:

– Здрасьте! – голос у него был звонкий. Дед усмехнулся и прогудел в бороду:

– Тише, чего шумишь так? Совсем оглушил. И тебе здравствовать. Как звать тебя?

– Аська – уже чуть тише, но все так же задорно ответил мальчонка. Жеребец под ним приплясывал – застоялся за ночь, рвался пуститься вскачь.

– Аська? Это Афонасий что ли?

– Ага – малец кивнул важно и шмыгнул носом.

Дед подошел ближе, протянул к жеребцу руку. Паренек опасливо сказал:

– Вы аккуратней, он злой, кусачий…

Дед усмехнулся и потрепал коня по шее. Тот ткнулся бархатными губами ему в ладонь, прося угощения. Дед скинул с плеча мешок, выудил краюху хлеба и протянул жеребцу. Тот осторожно взял угощение с ладони и принялся жевать. Малец только рот от удивления раскрыл:

– А как же…

Дед снова потрепал жеребца по шее:

– Животина, Афонасий, недоброго человека завсегда чует. И доброго тоже.

Дед зашагал дальше, а пастушок ткнул жеребца пятками, посылая его вдогон за уже скрывшимся за поворотом стадом…

Впереди раздался звон, который путник никогда ни с чем другим не перепутает – звон кузнечного молота. Поправив мешок на плече, он размашисто зашагал прямо к кузнице.

Войдя во двор кузни, дед сразу увидел девушку, лившую воду из кувшина на шею и спину склонившегося перед ней ражего мужика, шириной плеч никак не уступавшему деду. Девушка была очень красивой. Тонкие брови, чуть вздернутый нос, сочные губы, большие ярко-синие глаза и крупные русые локоны. Она вскинула испуганные глаза, руки ее дрогнули и вода полилась на голову хозяина двора. Он распрямился, встряхивая головой, увидел деда… секундная пауза, а затем он шагнул навстречу гостю, облапил его, гулко хлопая по спине:

– Дед Савелий, здравия тебе!

В голосе его звучала неподдельная радость, и девушка успокоилась, улыбнулась неуверенно. Дед Савелий отстранил его от себя, положив руки на плечи и оглядывая с улыбкой:

– Здравствуй, Иван. Ты все крепнешь, скоро уж шире меня станешь – и они рассмеялись оба. На шум из дома вышел второй Иван, и в просторном вроде бы дворе сразу же стало тесно. Девушка невольно залюбовалась могучими мужами, рядом с которыми сразу ощутила себя маленькой девочкой. И стало ей как-то очень спокойно, нахлынувшая было тревога улеглась. Она развернулась и пошла в дом.

Иван-старший хлопнул младшего по плечу:

– Знакомься, Савелий Микитич, это Иван. Его к нам в деревню человек хороший привел…

Дед хмыкнул:

– А человека того Матвеем кличут, не иначе.

Иваны переглянулись, посерьезнев мигом. Старший сказал:

– Так и есть. Только вот…

– У меня ваш Матвей.

Младший просиял:

– Живой?

– Живой.

Старший развернулся к дому и гаркнул на весь двор:

– Любава, тетку Аксинью зови да Анютку, живо!

Девушка выглянула, кивнула и поспешно скрылась за дверью.

Через мгновение все они стояли возле деда и обоих Иванов. Анютка – черненькая, хорошенькая, с пушистыми черными ресницами и зелеными глазами, держала под руку невысокую женщину. Та шла словно на казнь, в глазах застыла горечь. Они смотрели на гостя с ожиданием и страхом. Иван-старший улыбнулся:

– Жив наш Матвей.

Лица девчат вспыхнули радостью, а женщина тут же начала оседать. Иван-младший легко подхватил ее на руки, отнес к крыльцу, усадил. Девчата устремились следом, захлопотали вокруг. Из дома на крыльцо шагнула полнотелая девушка, вряд ли шибко старше девчат, опустилась рядом, заглянула в заплаканное лицо:

– Аксиньюшка, что не так? Матвей?

Дед шагнул к крыльцу:

– Здравствуй, Авдотья. Жив ваш Матвей, у меня он. Рысь его порвала…

И принялся рассказывать, как нашел Матвея в тайге, как Серко сначала не хотел подпускать к нему деда, но так обессилел, что только рычал, как он перенес обоих в свой дом, как выхаживал… Аксинья жадно слушала, уставив на деда мокрые от слез глаза и как-то мелко теребя угол платка, а когда он закончил, подхватилась вдруг и скрылась в доме. Девчата проводили ее взглядами и подступились к деду с расспросами. Он отвечал обстоятельно и подробно, с интересом разглядывая обеих.

Аксинья вышла на крыльцо, подступилась к деду:

– Пойдем.

– Далеко ли? – он удивленно посмотрел на стоящую перед ним женщину, решительную и собранную.

– К Матвею – уверенно ответила Аксинья.

Дед усмехнулся:

– Что, даже чаю с дороги не нальете?

Аксинья смутилась, и дед продолжил:

– Да ты не спеши, дочка. Все хорошо у него, ходит за ним внучка моя, Алёнка. А у меня еще дела тут есть. Завтра пойдем.

Аксинья жалобно на него посмотрела, но дед был непреклонен:

– Я пока все, что мне надобно, сделаю, вечер наступит. Куда нам в ночь в тайгу? Переночуем и поутру спокойно отправимся.

Девчата тут же загомонили наперебой:

– И мы, и мы с вами!

Дед замахал руками:

– Куда я с собой вас всех потащу? Нечего. Придет ваш Матвей через седмицу, подождете.

Оба Ивана поддержали его, а Авдотья так и вовсе сказала:

– Куда ж вы собрались, перепёлки? Придет ваш Матвей, никуда не денется. А у нас с вами и тут дел до неба. Или передумали? А пока заходите все в дом, сейчас обедать будем.

Сказала так и ушла в дом. Дед развернулся к Анютке:

– А полей-ка мне, дочка, припылился в дороге.

Он стянул через голову грубую холщовую рубаху, и стали видны жуткие шрамы на груди и спине, синими жгутами перетянувшие торс. Иван-старший хохотнул, глядя на могучие мышцы:

– А ты, Савелий Микитич, годам не сдаешься, еще и меня в кузне погоняешь.

Дед, отфыркиваясь и растирая лицо широкими ладонями, ответил:

– Коли к молоту допустишь, так и погоняю, чего ж…

Распрямился, расправил плечи, и сказал Анютке, глядя на нее сверху:

– Спасибо тебе, славница.

Анютка залилась краской и порскнула в дом.

Дед же присел на крылечко, прихлопнул ладонью по ступени:

– А ты, Иван, седай рядом да сказывай. Это ведь Матвеевы девчата, так?

Дождавшись утвердительного кивка, спросил:

– Как вы их вызволяли? Матвей шибко переживает, что подвел вас.

Иван послушно уселся рядом с дедом – вдвоем они окончательно перекрыли проход – и заговорил неспешно:

– А чего тут особо сказывать? Варнаков двоих, которых Матвейка в тайге один повязал, мы сюда довели да и спросили хорошенько. Они и запираться не стали, соловьями сразу запели. Особливо когда Ваня кочергу калить начал.

Дед хмыкнул неопределенно:

– И чего, стали бы их той кочергой-то?

Иван отмахнулся:

– Да нет, нешто мы звери. Так, попугали маленько, они и сквасились. Герои, с бабами да детьми воевать – он сплюнул зло. – Вот они нам и рассказали, где они стануют да сколько их там, кто старшой да как девчат охраняют.

Он помолчал немного, потом заговорил чуть севшим голосом, стараясь говорить потише:

– С девчатами они там… нехорошо – на щеках его загуляли желваки, пудовые кулаки гневно сжались. – В общем, мы с Иваном этих двоих в город отправили с обозом. Купчина добрый, Афонасий Стременной, должно знаешь его, обещал доставить в лучшем виде. Мы ему вкратце обсказали, что за варнаков ему вручили, так он их мало что не удавил. Довезет.

Иван почесал переносицу, усмехнулся недобро:

– А не довезет, так туда и дорога.

Дед Савелий проворчал:

– Таких волкам только скармливать, нелюди. Ловок Матвей, что один двоих взял.

Иван кивнул:

– Мы и сами подивились. Молодой совсем, но духом крепкий.

– Отца его я знал, добрый таежник был. Святогорова косточка… Ну-ну, а дальше-то что?

Иван спохватился:

– Ну вот, все у них выспросили и давай думать, как девчат отбивать. Мысль была в город послать за подмогой, да ведь уйти могут, пока та подмога придет. Обоз большой, больше трех десятков, почти все оружные, просто так и не подступишься. Мы спервоначалу думали, что военные там, ан нет. Из военных там только вожак их, Осталец, остальные – отребье беглое. Но и нас не шибко много, деревенька-то сам знаешь. Думали и так, и эдак. Собралось нас десяток оружных да еще пяток кто с чем. Порешили окружить стан и бандитов по одному-двое хватать и связывать. А под утро, когда спать все будут, налететь да и забрать девчат.

Из дома выглянула Авдотья:

– Обед на столе, стынет все.

Иван отмахнулся:

– Да идем, погоди. Ну и вот, дошли, окружили стан. Порядку у них никакого, шум, гам, никто на подступах не стоит и за тайгой не смотрит. А нам оно только на руку. Троих схватили за день, кто в тайгу пошел. Остальные пьют да в карты играют. Вожак их, Осталец этот, рявкает на них, а им хоть бы хны. Но он из стана ни ногой, все время кто-то рядом с ним. Досидели до ночи, никто нас и не заметил. А уж как ночь пришла, они почти все пьяные по шалашам расползлись да под навесы. Девчата под отдельным навесом, в центре самом. Ну, думаю, надо как-то так, чтобы их-то не задеть, если вдруг пальба. Сижу, а у самого поджилки трясутся – люди все же…

Дед проворчал снова:

– Да какие люди, варнаки, волчья сыть…

Иван кивнул согласно:

– Так-то оно так, а все одно страшно. Стемнело совсем, и тут один из этих сволочей к девчатам под навес сунулся, схватил Анютку за руку и тащит. Она упирается, а он все равно. Потом развернулся и затрещину ей влепил. Ну и не выдержали мы, рванулись. Орем погромче, в воздух даже стреляем, чтобы страху нагнать. Ох что там началось! Сброд этот по стану носится, про ружья позабыв, шум, крик, кто-то в костер упал, кто-то котел с варевом опрокинул и ошпарился. Ну а мы, не будь дураки, девчат из-под навеса похватали и в тайгу их. С ними троих оставили, а сами назад, бандитов вязать. Они так про ружья и не вспомнили, половина так и не проснулись спьяну. Один только успел стрельнуть разок, но кому-то из своих в ногу зарядил. В общем, почти всех повязали. Мы с Ваней глушили – он усмехнулся и показал кулачище – а мужики вязали. Но Осталец с еще тремя сбежал, как вода сквозь пальцы утек – Иван вздохнул.

Дед покачал головой:

– Лихо. Но это вам шибко повезло. Были бы они не такими дурнями, мало ли как могло повернуться. Девчат всех забрали?

– Всех. Часть уже в город ушла, с тем же обозом, тут только Анютка да Любава остались. Они как от нас про Матвея услышали, так чуть не вперед всех в деревню бежали. А уж Аксинью когда увидели, так слез было – Иван прихлопнул себя по колену и поднялся. – Пойдем в дом, Савелий Микитич, не то Авдотья меня из дома погонит. Почто, скажет, гостя дорогого на крыльце держишь.

Обед прошел в радостном возбуждении. Девчата болтали без умолку, выспрашивая про Матвея и рассказывая про себя, Аксинья улыбалась и хлопотала, помогая Авдотье. Когда уже пили чай, в дом вошла Агафья.

– Савелий Микитич, здравствуйте! Как ваше здоровье?

Дед расхохотался:

– Чего это ты, Агафьюшка, про здоровье меня спрашиваешь? Мне семь десятков всего, рано о здоровье думать! – он гулко хлопнул себя по богатырской груди, поднялся, подхватил девушку легко и закружил по дому.

– Деда Сава – застрожилась Агафья – а ну поставь!

Но не выдержала, рассмеялась. Отсмеявшись, спросила:

– Вы давно пришли? Надобность какая или…

Заговорил Иван:

– Сестренка, Матвей нашелся. У деда Савелия гостит.

Агафья обрадовано вспыхнула, кинув взгляд на девчат, затараторила:

– А чего ж сам не пришел? А когда придет? Или пришел?

Дед Савелий рассмеялся снова:

– Все такая же тараторка. Как ответить-то тебе, Агафьюшка, коли ты слова сказать не даешь?

Агафья примолкла, и девчата принялись ей пересказывать все, что поведал дед Савелий. Мужчины поднялись из-за стола, и вышли на двор.

– Вот что, Иваны, куда вы подевали тех, кого повязали?

– Здесь пока, в деревне, обоза ждут. Афонасий в городе обскажет все, и за ними сюда пришлют урядников. Да и поимщики наверняка придут, Остальца ловить.

– Потолковать мне с ними надо.

Иван-старший кивнул:

– Пойдем, рядом тут.

…Большой сенник, по началу лета пустой, стоял за деревней, под самым склоном горы. Ворота были открыты, внутри виднелись люди. Перед воротами курился небольшой костерок, возле которого сидели двое парней.

– Здорово ночевали! – поприветствовал парней Иван.

– Здорово-здорово – ответил один из них, коренастый, с вихрами цвета соломы и выдающимся носом. В зубах он держал самокрутку, и запах самосада перебивал даже легкий дымок от костра.

Второй, весь какой-то длинный и нескладный, мрачно зыркнул из-под насупленных бровей и здороваться не стал.

– А ты, Петро, чего смурной? – Иван присел у костра и потянулся за стоящим у огня котелком.

Длинный все так же сумрачно посмотрел на Ивана, затем на деда Савелия, и ответил нехотя:

– А чему радоваться-то? Сиди здесь, гадов этих сторожи. Свезли бы в город, и всех делов.

Иван удивился:

– Так ведь и до города их тоже сторожить надо, дурья твоя голова. А потом возвертаться. Нет, лучше здесь посторожить.

– Ну так и посторожи.

– Да запросто. А ты вместо меня в кузне на молот встанешь. Как раз староста наказал скобы да гвозди готовить на торг.

Дед Савелий с сомнением поглядел на тощего Петро, хмыкнул в усы и заговорил:

– Не кручинься, Петро, скоро заберут их. Скажи лучше, спокойно ли сидят?

Вместо Петро ответил первый, звавшийся Макеем:

– Сидят, чего им доспеется. На оправку только выводим, а так сидят. Первый день все пытались уговорить, а после угомонились. Отец Андрий к ним приходил, разговаривал с ними, так один даже слезу пустил. Ну да поздно плакать. За то, что они сотворили, их бы утопить всех.

Дед поднялся и вошел в ворота. В сумраке после яркого солнечного света он не сразу разглядел сидящих внутри. Его могучая фигура в воротах заставила ближних ко входу опасливо отодвинутся, насколько позволяла цепь. Дед Савелий про себя присвистнул удивленно: все сидящие были прикованы к одной длинной цепи, закрепленной за мощное бревно, подпиравшее крышу. Запах в сеннике, несмотря на открытые ворота, стоял тяжелый. Немытые, косматые, от многих несет сивушным духом. Дед брезгливо дернул щекой и шагнул внутрь:

– Который тут из вас смелый? – его гулкий голос громко прозвучал в наступившей тишине.

После небольшой паузы кто-то спросил странным сипло-визгливым голосом:

– А нас поить вообще будут?

Дед Савелий повернул голову в ту сторону:

– Кто сказал?

Все притихли. Дед решительно направился в ту сторону, не особенно глядя под ноги и без жалости наступая на руки и ноги тех, кто не успел убрать. Невольники заворчали недовольно, но больше для порядка, могучий дед их откровенно пугал своим спокойствием и уверенностью.

Дойдя наконец до говорившего, дед поднял его за загривок словно шелудивого пса и рыкнул ему в лицо:

– Поить, говоришь? Могу и напоить – он повернулся к воротам и крикнул:

– Петро, можешь мне одного расковать? Поить его буду.

Бандит затрепыхался, заголосил все тем же визгливым голосом:

– А чего я сразу? Вон Жакана бери, он старший! – и ткнул пальцем в неприметного мужика, сидящего у самого входа. Тот, услышав свое имя, сплюнул зло:

– Молчи, паскуда.

Дед швырнул говорившего на землю, и тот, зазвенев цепью, отполз в сторонку. Петро заглянул в сарай:

– Которого?

Дед подошел к тому, кого назвали Жаканом, рывком поднял его с земли:

– А вот этого.

Тот, нагло ухмыляясь, бросил:

– А я вроде пить не просил.

Дед в тон ему ответил:

– А я тебя и не спросил.

Петро привычно уже отстегнул Жакана, отшагнул назад и направил на него винтовку:

– Шагай.

Жакан хмыкнул и пошел на выход. Дед держал его за руку повыше локтя, и Жакан не пытался вырваться, из такой хватки не так просто вывернуться. Да и дед смотрел так, что было ясно – голову открутит, дай только повод. Жакан повода решил не давать.

Иван и парни, сидящие у костра, смотрели на идущих от сарая деда и Жакана с любопытством. Жакан шел первым, ссутулившись и держа руки за спиной, словно под конвоем. Казалось, что дед вот сейчас возьмет бандита за глотку, поднимет и грянет оземь, такой у него был взгляд. Подошли. Дед выпустил Жакана:

– Сядь.

Тот молча повиновался, поглядывая на сидящих вокруг костра исподлобья.

Дед уселся напротив:

– Говори, куда мог пойти Осталец.

Жакан смотрел спокойно, холодные волчьи глаза внимательно изучали сидящего напротив. Помолчал немного, потом ответил как можно спокойнее:

– А мне почем знать? Он там, я тут.

Иван ощерился недобро, но промолчал. Жакан зыркал по сторонам, словно ожидая, что кто-то из парней сейчас поднимется и ударит его, и от этого еще больше походил на волка. Дед смотрел на бандита задумчиво, словно прикидывая в уме что-то. Затем заговорил:

– Вас ведь в этом сарае много сидит. Не быстро вы закончитесь, если я вас по одному топить начну, как думаешь?

Жакан хмыкнул и протянул этак с ленцой:

– К костру привел, а чай не наливаешь.

Иван тут же отвесил ему крепкую затрещину, дотянувшись, отчего Жакан ткнулся носом в собственные колени и сквозь зубы зашипел:

– Чего творите?! Не по-людски это…

Договорить он не успел. Иван не выдержал, вскочил, схватил Жакана пятерней за волосы, заломил его голову назад и зарычал в лицо:

– Не по-людски?! Да вас, нелюдей, в куски порвать за то, что вы сотворили!

Дед аккуратно сжал запястье Ивана своей лапищей:

– Отпусти, Ваня, не надо. Он нам все скажет. Не скажет он – скажет другой. Их там три десятка душ, не все крепкие.

Иван нехотя разжал пальцы, выпуская Жакана, но все так же глядя тому в глаза бешеным взглядом. Жакан уставился в землю, заскрипел зубами.

– Куда ушел Осталец?

Жакан заговорил, зло выплевывая слова:

– Я не знаю, куда он пошел. У беглого одна дорога, а у погони – сто. Вот и ищи, коли надо.

Иван повернулся и посмотрел на деда. Губы его побелели, глаза превратились в две щелки:

– Дай я его поспрашиваю, Савелий Микитич. Я знаю, как.

– Я тоже знаю, как. Но очень не хочется руки в крови марать, Ваня. Но если придется…

Дед долгим взглядом посмотрел на Жакана, а затем бросил:

– Петро, железо кали.

Петро кивнул и сунул в огонь кочергу, что лежала тут же. Жакан нервно сглотнул:

– Вы чего удумали?! Я не знаю, где Осталец! Он в тайге же, откуда мне знать?

Дед протянул руку, сгреб рубаху на груди побледневшего бандита и рявкнул в его лицо как рявкает разъяренный медведь

– Где Осталец?!

И бандит сдался. Он понял, что дед его не пощадит, удавит голыми руками:

– Он в Уймон идет. На случай если вдруг нарвемся на кого, порешили разбегаться, и встречаться в небольшой деревеньке, на полпути к Уймону в самой глуши. Ждать три недели и уходить. И потом уже в Уймоне встречаться. Все, больше не знаю ничего.

– Что за деревенька? Ну?!

Через некоторое время дед отвел Жакана в сарай, где Петро снова пристегнул его к цепи. В деревню они с Иваном вернулись в молчании. День клонился к закату, и пастушок уже пригнал стадо. Сейчас коровы расходились по домам, натужно мыча и требуя дойки. Авдотья свою Буренку уже подоила, и дед Савелий с наслаждением выпил полную крынку парного молока. Крякнул довольно, утер усы и засобирался. Иван спросил удивленно:

– Савелий Микитич, это куда ж ты на ночь глядя? Или у меня для тебя места не найдется?

Дед подмигнул ему заговорщицки:

– Утром за Аксиньей зайду, скажи. А ты собери мне пока припасу какого с собой.

Сказал так и ушел. Иван пожал плечами и пошел в кузню – посмотреть, что там Иван-младший без него наработал.

Аксинья пойти не смогла: ночью ее бросило в жар и начала бить крупная дрожь, и к утру она чувствовала себя совсем разбитой. Дед сказал ей, присев рядом на лавку и положив на лоб бугристую ладонь:

– Не переживай, Матвей через седмицу здесь будет. А ты пока поправляйся, ты ему ой как нужна.

Аксинья улыбнулась слабо и кивнула:

– Главное, что живой. Я подожду…