Первым делом дед Савелий погнал Матвея на родник за водой для бани, а сам занялся растопкой. Это дело он не доверял никому. Говорил всегда: «Баню правильно натопить – дело особое, тут с душой надо. Баню она ведь живая, ее чувствовать надо да понимать. Перетопишь, и замкнется, дышать не будет. Пар тогда будет тяжелый, горячий. А вот ежели правильно все сделаешь, то и без большого жару пропаришься, и здоровьем тело напитаешь».

Матвей с двумя кожаными ведрами сновал от родника до бани и обратно. Наполнял ведра ледяной ключевой водой и нес их в гору, до крепко сколоченной основательной бани, где выливал воду в огромную дубовую бадью. Спина зудилась, но уже не болела так сильно, как еще пару дней назад. Дед колдовал в бане, подбрасывая дрова по одному ему известному правилу, Алёнка затеялась наготовить разных вкусностей, соскучилась по деду и возвращению его радовалась как маленькая. Тем более что дед ей и подарок из деревни привез: красивую тужурку без рукавов из белой овчины. И, несмотря на жару, Алёнка щеголяла в обновке, то и дело выскакивая на крыльцо будто бы за какой-то надобностью и кидая на Матвея хитрые взгляды. Но Матвей этих взглядов будто бы не замечал, очень уж ему нравилось смотреть на то, как Алёнка злится. Но Алёнка твердо вознамерилась добиться от него восхищения свой обновкой, и когда Матвей в очередной раз проходил мимо, окликнула его:

– Матвей, спину-то не надорвал? Сколько воды уже натаскал.

Матвей, не поворачивая головы, буркнул:

– Надорвал, а то как же. Того и гляди ноги откажут.

Но Алёнка не сдавалась:

– Матвей, а Матвей, а скажи мне, что за бандита вы с дедом поймали?

Матвей дошел до бани, опустошил ведра, и только после этого ответил, повернувшись к Алёнке:

– Так дед поймал, его и спрашивай.

Алёнка торжествующе улыбалась, убедившись в том, что Матвей увидел предмет ее гордости, повернулась в одну сторону, в другую… Матвей подхватил ведра и пошел к роднику, подчеркнуто глядя себе под ноги. Алёнка топнула ногой с досады и ушла в дом.

Баня у деда Савелия была добрая, просторная и светлая. Перед банькой стоял небольшой навес, под которым удобно пристроился широкий струганный стол с парой лавок. Тут же было устроено кострище с таганом, висели веники и пучки трав. Но травы тут были особенные, для банных напаров. Дед выбрал несколько из них и сложил в небольшую кадушку, залил горячей водой и занес в баню, накрыв веником: пусть настаиваются и жара набираются. Затем они с Матвеем сходили в лес за лапником. Выбирали молодой кедровый подрост, у него иголки длинные и мягкие, ходить по ним будет вольготно. Несколько лап дед Савелий быстро связал в веники и запихал их в бадью с горячей водой, что стояла в уже нагревающейся парной. Туда же положил и пару дубовых и березовых веников. Матвей следил за всеми этими приготовлениями с нетерпением, он очень соскучился по хорошей баньке. В тайге мыться приходилось в ручьях с талой водой, да и вениками тело повеселить очень хотелось. Невольно вспомнилась ему их банька и то, как парил его отец.

Матвей вздохнул: «Вот видишь, батя, теперь без тебя в парную… А как бы хорошо с тобой…». От деда не укрылась перемена в настроении Матвея. Он подошел, присел рядом на лавку:

– Что грустишь, Матвей Матвеич?

– Батю вспомнил. Он меня всегда парил – он вздохнул, глядя перед собой.

Дед положил руку ему на плечо:

– Ничего уже не поделаешь, Матвей. Надо дальше жить – он говорил строго, даже жестко.

Матвей вскинул на него глаза:

– Да понимаю я все. Головой понимаю, а сердцем нет. Зачем?

Дед Савелий поднялся:

– То, Матвей, нам знать не дано. Да только отец бы хотел, чтобы ты был сильным. Ты главный в семье теперь, за мать в ответе.

– Ну да, и за девчат.

Дед внимательно и очень серьезно посмотрел на Матвея и сказал:

– Да, Матвей, и за девчат тоже. Но ты можешь им только помогать. Помогать означает поддерживать в том, что человек делает сам. Не ты за него делать, а он делает, а ты помогаешь. Плечо подставляешь в трудную минуту, на защиту встаешь.

Дед помолчал, глядя на Матвея, затем спросил:

– Кто они тебе, Матвей?

Матвей посмотрел на деда и… промолчал.

– То-то и оно, сынок – дед присел рядом. – Ты сначала в себе разберись, а потом и за чужую судьбу ответственность бери. Иначе ни тебе жизни не будет, ни им.

– Как тут разберешься? – глухо проворчал Матвей. – Анютка… мы с детства с ней вместе, с уличанскими вместе, в тайгу вместе, на покос вместе, отцы наши дружат… дружили. Она как часть меня, понимаешь? А Любава… Любаву я из полыньи вынул. У нее бандиты родителей убили, а она убежала. И… в общем, я на нее наткнулся, когда она уже тонуть собралась. Вытащил, домой привел, мать выходила. И она… она красивая очень. Такая красивая, что дух захватывает. И добрая. Они обе очень хорошие.

Дед слушал, не перебивая, и Матвей говорил и говорил, словно бы сам себе:

– Я думал, что Анютка… я как-то ей земляники набрал букетик, так она меня поцеловала – голос его посветлел, и дед улыбнулся, слушая эту исповедь. – Я тогда весь день как на крыльях… И как-то так думалось мне… а потом появилась Любава, и я запутался совсем. А потом всех убили. И девчат увели. И надо было их спасти. А теперь вот они уже в деревне, ждут меня. И… я не знаю, какие мы теперь, понимаешь?

– Не дури, Матвей. Те же. Все те же твои девчата, понял? – голос деда был сухим, словно наждачный круг.

Матвей сплюнул зло:

– Тьфу ты! Да не об этом же я. Во мне словно сгорело все, в пепел. Я не знаю, как теперь к ним отношусь.

Взгляд деда потеплел, он сказал уже мягче:

– Вот увидишь и все на места встанет. Незачем попусту себя изводить.

Пока Матвей предавался грустным размышлениям, дед Савелий запарил в большом котелке чай, занес в парную небольшой туес с живицей и наказал Алёнке нащипать маральего корня и красного корня, первые побеги которых уже покрыли солнечные склоны. Алёнка кивнула и бегом метнулась по тропе в горку, туда, где за кедрачом начинался большой луг. Вернулась скоро, неся пару жменек травы. Дед тут же забрал их у нее, забросил в чугунную ступку и принялся перетирать, приговаривая:

– Вот тебе, Матвей Матвеич, и припарка…

Чуть погодя добавил к травам мед, хорошенько перемешал и занес в парную.

– Ну все, теперь банька пусть жар набирает, а мы пока почаевничаем.

После бани они сидели под навесом, попивая чай и лениво охлопывая комаров. Парил дед Савелий не жалея ни веников, ни Матвеевой спины. Поначалу Матвей даже опасался, что раны вновь откроются. Дед Савелий, услышав это, рассмеялся гулко и принялся хлопать вениками с удвоенной силой. Потом он долго разминал спину Матвея с медом и живицей, а затем загнал на полок и вновь парил, в этот раз дубовыми вениками.

– Ну как, Матвей Матвеич, спина? – дед Савелий глядел на Матвея из-под кустистых бровей, хитро усмехаясь в бороду.

Матвей повел плечами, потянулся, улыбнулся широко, открыто:

– Хорошо очень. Шрамов и не чувствую вовсе!

– Вот и добро. Тебе сейчас поспать бы надо, а завтра в путь. Пора, Матвей.

Матвей обрадовано кивнул и пошел собираться. Впервые за все это время почистил и смазал винтовку, наново уложил мешок, как смог отмыл от засохшей крови свои сапоги. Подошел к Серко, присел рядом на траву. Пес тут же уселся, положив голову Матвею на плечо.

– Пора нам, Серко – Матвей перебирал пальцами густую шерсть на загривке пса, а тот пытался прихватить зубами пальцы друга. С детства любимая игра.

Алёнка вышла из дома, подошла, присела рядом, опасливо косясь на Серко. Тот хоть и не обижал ее, но и гладить себя не давал, щерил молча страшенные клыки в палец длиной. Матвей покосился на Алёнку и промолчал. Тогда она заговорила сама:

– Уходишь завтра?

– Ухожу. Мама ждет.

Помолчали немного, потом Алёнка сказала:

– С вами пойду. Мне в деревню надо, а одной страшно идти. С вами не страшно. Твой Серко вон даже рысь не забоялся.

Матвей пожал плечами – пошли, мол. Алёнка спросила:

– Слушай, а если медведя встретим, он забоится?

– Раньше не боялся.

Глаза Алёнки вспыхнули любопытством:

– А вы уже видели медведя? Нет, правда? А расскажи!

Матвей улыбнулся. Он уже успел привыкнуть к Алёнкиному неуемному любопытству и рассказывал ей по вечерам разные таежные истории. Вот и сейчас сказал:

– У нас даже свой медведь был, Урсул. Нашел я его медвежонком в тайге, лето он прожил у нас. А потом в тайгу увезли да отпустили.

Алёнка всплеснула руками:

– Как это отпустили? Он же маленький! А если его съест кто-нибудь?

– Не съест. Он ведь медведь все же, не косуля какая. Да и встречались мы с ним потом.

– Встречаааались? – глаза Алёнки распахнулись еще больше. – И он тебя узнал?

– Конечно. Играть взялся. Но я прогнал его.

– Как прогнал? – Алёнка смотрела на него с выражением такой детской обиды, что Матвей рассмеялся.

– А что ты смеешься? Как можно было прогнать? – Алёнка напустилась на него со всем пылом оскорбленного в лучших чувствах человека. – Он к тебе с открытой душой, а ты прогнал!

Дед Савелий, неслышно подошедший со спины, ответил вместо Матвея:

– Все верно сделал Матвей Матвеич. Плохо, если зверь к человеку идет. Он может и дурного ничего в голове не держит, но не все ведь это знают. Могут и застрелить от испуга. Да и зверь он, его место в тайге.

Алёнка сопела возмущенно – никак она не могла с этим согласиться. Матвей добавил:

– Мы ведь не раз встречались с ним. Он долго крутился еще… возле стана.

– Только мужик может вот так бездушно с маленьким. Он ведь все равно ребенок, хоть и медвежий! А ты его гнать. И что, он вот так прямо взял и ушел?

– Конечно, я ведь выстрелил, чтобы пугнуть его.

– Выстрелил?! – глаза Алёнки уже метали молнии. – Ты в него выстрелил?! Как можно?! Он же друг тебе!

– Да не в него, в небо – Матвей с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос.

– Все равно! Нельзя было стрелять. Он ведь испугался!

– Конечно испугался. И впредь человека бояться будет, чего я и добивался.

Алёнка не нашлась что ответить и просто показала Матвею язык…

Проснулся Матвей рано. Тихо встал, вышел на двор. Ночь катилась к рассвету, звезды уже потускнели, в распадке распустил бахрому туман. В тайге – тишина. Ночные птицы уже угомонились, а дневные пока не проснулись. И в этой тишине Матвей услышал далекий тоскливый волчий вой. Услышал и удивился: лето уже, с чего вдруг? В том, что выл именно волк, Матвей не сомневался. Всякий, кто хоть раз слышал волка, никогда не спутает его с собакой. Скрипнула дверь и на крыльцо вышел дед Савелий:

– Ишь, разоряется… Ты чего так рано поднялся?

– А ты?

– Я… – дед покряхтел по-стариковски, что совсем не вязалось с его могучей фигурой. – Я вас проводить должон. Вот и провожу… до деревни.

– Зачем? – Матвей совсем не был против компании деда Савелия, к которому успел привязаться, как и к взбалмошной Алёнке, но не понимал, зачем деду с ними идти.

– Пошел бы ты один, так я и не переживал бы. Один ты где угодно пройдешь, это я уже точно знаю. Но внучка с тобой идет, а Осталец этот клятый где-то в тайге. Присмотрю.

Сборы много времени не заняли. Матвей с вечера собрался, дед, как выяснилось, тоже. Ну а Алёнке с собой и брать-то было нечего. Дед достал откуда-то такую же, как у Матвея, винтовку, сноровисто забросил на плечо, на другое – туго набитый мешок с гостинцами для деревенских, в правую руку свой посох… все, пора.

Собаки бежали впереди. Дедова Белка легко, Серко пока еще прихрамывая, с остановками. Алёнка без умолку болтала о чем-то, временами дергая Матвея за рукав, а они с дедом шли, внимательно прислушиваясь и поглядывая по сторонам, а заодно и на собак. Насторожится собака – рядом чужой или зверь. Бежит спокойно – и переживать нечего. Хотя рысь Серко пропустил как-то.

На ночевку расположились в хорошем месте. Небольшая впадина меж двух вершин одной горушки. За спиной стена леса, впереди обширная долина, по дну которой бежит речушка. Дед запалил жаркий большой костер и Алёнка быстро соорудила похлебку. Поужинали молча. Даже Алёнка не болтала по обыкновению, утомилась за день. Когда пили чай, дед сказал, глядя на Матвея через огонь:

– Вот что, Матвей Матвеич, будем караулить. По очереди.

Алёнка хихикнула:

– Все бы вам караулить. От кого здесь хорониться-то?

Матвей посмотрел на деда серьезно:

– Хорошо. Я могу под утро, люблю ночь.

– Добро, Матвей Матвеич. Ложись спать тогда, я тебя разбужу. Завтра к закату уже в деревне будем…

Дед тронул его за плечо, и Матвей тут же проснулся. Он чутко спал в последнее время. Сел, протер глаза спросонья, посмотрел на деда.

– Тихо все – прошептал тот. – Чай вон в котелке свежий, попей.

Сказал и пошел укладываться, а Матвей поднялся, прошелся немного, размялся и уселся чуть в стороне от едва теплившегося костра. Так в темноте лучше видно, когда свет от костра глаза не застит. В тайге было неспокойно. Где-то скрипела ветка. Отчего она скрипит, ветра ведь нет? Но вот скрипит же. Из-за границы света костра разносились какие-то шорохи, где-то внизу, в долине, кричала выпь. Откуда она здесь? Нет ведь болот рядом, а эта птица в болотах живет. За спиной в сосняке резко затрещал козодой, заставив Матвея вздрогнуть, очень уж неожиданно получилось. Потер лицо ладонями, налил в кружку немного чая и сделал глоток – хорошо…

Сидел, глядя в темноту перед собой, и думал. Думал о том, как завтра встретится с мамой и с девчатами. Ему было страшно. Страшно услышать то, что они могли рассказать. Страшно не успеть остановить своего зверя и натворить такого, от чего потом только топиться. Конечно, он не будет их ни о чем расспрашивать.

Утро пришло как-то вдруг. Оглушительно запели птицы, солнце брызнуло в глаза из-за горы, что возвышалась над лежащей под ногами долиной, заворочался дед Савелий… Матвей встряхнулся, подбросил сушняка в костер и пошел к родничку, умыться и воды для чая набрать. Алёнка тоже проснулась, села, потянулась:

– Деда, смотри, как красиво!

Посмотреть и правда было на что. Солнце, едва-едва поднявшись над горой, заливало теплыми лучами только часть долины и висящий над рекой тонкой кисеей туман. Ярко-синее небо и сочная зелень покрывавшей горы тайги, звонкое пение птиц и искрящаяся вода реки в прозрачном утреннем воздухе… Дух захватывает!

Быстро позавтракали и отправились в путь. Матвею не терпелось поскорее обнять маму. А вот девчата… он побаивался этой встречи. Побаивался и в то же время ждал ее, очень ждал. Поэтому шагал широко, почти срываясь на бег, и через короткое время Алёнка воззвала к деду Савелию:

– Деда, куда мы так бежим-то? Нешто на пожар? Еще немного, и понесете меня.

Дед Савелий крякнул, почесал в затылке и пробасил:

– И правда, Матвей, куда гонишь? Ладно я, но Алёнка-то…

Матвей кивнул согласно и сбавил ход.

Деревня показалась впереди в самый разгар дня. Солнце не так давно перевалило полуденную черту и ощутимо калило плечи. Над пасущимся невдалеке стадом вились слепни, и их гул был слышен даже здесь. Пастушок приветственно махнул им рукой, а два паса с лаем рванули в их сторону. Алёнка пискнула и спряталась за широкую дедову спину, Белка настороженно смотрела на несущихся на них псов, но тут вперед шагнул Серко. Широко расставив лапы, он встал на пути собак, и те как-то разом сбавили ход, и приблизились, уже вполне дружелюбно помахивая кончиками хвостов. Осторожно обнюхали молча щерившегося Серко и стоящую рядом с ним Белку, а затем так же быстро вернулись к стаду. Дед Савелий хмыкнул и ничего не сказал.

Маму Матвей увидел первым. Она шла по улице, неся на плечах коромысло с двумя полными ведрами. Красивая, статная, она шагала легко, почти невесомо, словно и не было на плечах ощутимой тяжести. Увидела Матвея, сбросила коромысло и рванулась ему навстречу. Ведра, зазвенев, покатались в пыль, расплескивая воду и распугивая спрятавшихся в тени забора гусей. Матвей шагнул навстречу, обнял маму, прижал ее к себе крепко. Она целовала его щеки и лоб сухими губами, ощупывала плечи и заглядывала в глаза:

– Сыночек, слава Богу, живой!

Матвей с улыбкой чмокнул маму в щеку:

– Пойдем за водой теперь.

Дед Савелий с Алёнкой поздоровались с ней и зашагали к дому Ивана. Из кузни, как всегда, раздавался звонкий стук молота.

Матвей с коромыслом на одном плече и винтовкой на другом шагал от колодца к кузне. Мама шагала рядом, прижимая его мешок к груди двумя руками и счастливо улыбаясь. Навстречу им из ворот вышел Иван-старший, забрал у Матвея коромысло, поставил ведра на землю и облапил друга, прижал к могучей груди, гулко хлопая по едва зажившей спине. Матвей зашипел от боли, и Иван смущенно забасил:

– Забыл я про твою спину, Матвейша. Что-то она у тебя страдает постоянно, а?

Матвей не успел ничего ответить, из ворот вышли девчата. Мгновение они смотрели друг на друга, а потом… потом обе бросились ему на шею. Слезы, счастливые улыбки, и Матвей забыл все свои переживания. Он был счастлив сейчас, счастлив от того, что рядом мама и девчата вот они, живые и невредимые, утирают слезы и смеются одновременно, не выпуская его рук из своих. Он смотрел на Анютку, на Любаву: они и правда ни капельки не поменялись. Анютка такая же зеленоглазая, те же ямочки на щеках. Любава все такая же красивая и неприступная даже сейчас. Они обе что-то наперебой рассказывали Матвею, а он слушал их и вообще ничего не понимал…

Иван-младший растопил баню и зарезал гуся, девчата затеялись ужин праздничный готовить. Матвей тем временем собрался к отцу Андрию, ему хотелось поговорить, спросить совета.

Церквушка встретила его тишиной. Горели свечи и пахло ладаном, где-то под самым потолком летала муха. Отец Андрий вышел навстречу, улыбнулся Матвею.

– Благословите, батюшка.

Отец Андрий положил руку Матвею на голову, прошептал молитву.

– Рассказывай, Матфей.

И Матвей рассказал, все без утайки. Закончил вопросом:

– Получается, что и вправду Господь помог, отец Андрий? И мама здесь, и девчата, и бандитов поймали. Только вот Осталец еще с двоими где-то в тайге.

– По-другому и быть не могло, Матфей. Господь тем помогает, кто и сам что-то делает. А Осталец… И его Господь к ответу призовет, не сомневайся.

Матвей помолчал, раздумывая, спрашивать ли?

– Отец Андрий, я его найти хочу. Найти и в город привести, сдать власти. Пусть судят.

Отец Андрий ответил не сразу:

– А уверен ли ты в силах своих, Матфей? Не о том спрашиваю, справишься ли ты с ним. А вот с собой ты справишься ли?

Матвей твердо поглядел батюшке в глаза:

– Справлюсь. Теперь уже справлюсь.

– А еще двое? Как с ними быть? Всех троих ты никак не сможешь в полон взять.

Матвей упрямо набычился:

– Двоих же взял как-то… и этих возьму.

– Знаешь, Матфей, не спеши. Подумай, с мужиками посоветуйся, а потом и приходи еще раз.

Он поднялся с лавки, на которой они сидели:

– Мне пора службу готовить, а ты иди… Приходите на вечернюю с мамой и девчатами.

Матвей кивнул, поднялся и вышел, перекрестившись. Отец Андрий перекрестил его вслед…

Вечером они сидели за большим столом и праздновали. Каждый праздновал свое. Матвей встречу с мамой и девчатами, девчата свободу, дед Савелий и Иваны – обретение друзей, Аксинья – хоть какую-то часть их прошлой жизни, а Авдотья просто радовалась за них, и от этого то и дело роняла слезы.

Завтра нужно будет решать, что делать дальше. Завтра Матвею предстояло объясниться с девчатами. Завтра жизнь опять начнется. Но это завтра. А сегодня они празднуют. И Матвей впервые за последнее время просто радовался тому, что они все – есть. И он с ними есть тоже. И жизнь снова начинает наполняться смыслом.