Ночь давно уже накрыла горы темным пологом, рассыпала по небу крупные сочные звезды. Тонкий полумесяц висел над горами, заливая все вокруг серебристым светом. Тишина вокруг. Слышно, как шумит на камнях речушка, где-то лениво брехает пес.

Матвей ночевал в большом сеннике, где с зимы осталось немало душистого мягкого сена. Он с детства любил спать на сене, бросив на него тулуп или еще что-нибудь. Запах стоял чудесный, здесь было сухо, и сено за зиму не спрело. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел верх. Над головой сходились оструганные плахи крыши, на распорных балках висели банные веники и пучки трав. Не спалось. Вчерашние волнения, радость от встречи с девчатами, необходимость решать, что делать дальше, не давали уснуть. Он вслушивался в ночь и думал, думал…

Легкий скрип воротины сенника заставил его сесть и уставиться в темноту, едва подсвечиваемую лунным светом, пробивающимся сквозь щель между створок. Глаза уловили едва заметное шевеление, и рука сама потянулась к лежащему рядом ножу…

– Матвейка, ты где? – раздался тихий шепот, и он поспешно отдернул руку от ножа.

– Здесь – он ответил тоже почему-то шепотом. Хотя от кого им таиться?

– Ну дай руку, я же не вижу ничего – Анютка улыбнулась в темноте. Матвей не видел, но слышал это по ее голосу. Протянул руку, и Анюткины тонкие пальцы с силой вцепились в его ладонь. Он рывком подтянул ее к себе, и она, не удержавшись, упала в сено. Села, подтянула колени к подбородку, обхватила ноги руками и уставилась в темноту перед собой. Матвей смотрел на нее сбоку: лунный свет отражался в ее глазах, высвечивал тонкие черты лица.

– Анют… ты чего не спишь? Ночь ведь.

Глаза ее как-то сразу наполнились слезами, две мокрые дорожки протянулись по щекам, губы задрожали. Он протянул руку, хотел погладить ее по голове, но она сжалась, дернулась в сторону и заплакала пуще прежнего:

– Матвей… ведь они… мы… я… Матвей… – она уткнулась лицом в колени, плечи ее мелко затряслись. Матвей схватил Анютку, прижал к себе, уткнулся носом в ее вкусно пахнущие травами пышные мягкие черные волосы, зашептал:

– Анют, ну что ты, перестань… Все хорошо, вы здесь, все плохое кончилось…

Она вывернулась из рук Матвея, посмотрела ему в глаза. В глазах ее плескались такие боль и страх, что Матвею стало страшно.

– Все плохое кончилось?! Матвей? Да как же кончилось? Как жить теперь, Матвей? Кому я теперь нужна такая?! – Анютка почти кричала, слезы катились градом.

– Анюта, перестань – он говорил строго, почти жестко – мне нужна, маме моей нужна, Иванам вон да Авдотье. Жизнь не кончилась, понимаешь?

Анюта замолчала, глядя на него широко распахнутыми глазами:

– Нужна… тебе?…

Она, похоже, только это и услышала.

– Прости меня… за то, что не было меня рядом…

Она перебила его:

– А что бы ты смог? Погибнуть со всеми вместе?

– Я не знаю… просто не знаю… но ты прости меня…

Анютка словно и не слышала его, говорила взахлеб, спеша выговориться:

– Любаву Ухов этот трогать запретил, она отдельно от нас всех жила. Но все равно все время с нами была. В обиду нас не давала, заступалась, дралась даже с этими… Мы тоже дрались, но разве справишься… – она зарыдала в голос.

Матвей слушал Анютку молча. Что сказать он не знал. Его полнила бешеная, дикая ярость, дыхание кончилось вдруг. А ведь они в деревне, дед Савелий сказал ему! Они сидят там, на берегу, в сарае. Сидят и ждут обоза, чтобы предстать перед правосудием.

Матвей вскочил, схватил нож и рванулся к выходу из сенника. Анютка метнулась следом:

– Матвейка, куда?! Стой, дурак!

Он не слышал ее, он вообще ничего не слышал и не видел. Его несла вперед ярость, он шел убивать. Он почти успел пересечь двор, но дорогу ему заступил дед Савелий:

– Охолони, Матвей – голос деда был глух. – Охолони, не то натворишь бед. Как жить потом станешь?

Матвей, не слушая деда, попытался обойти его стороной. За спиной из сенника выскочила Анютка, догнала Матвея, схватила его за плечи, уткнулась лицом ему в спину, чувствуя, как он дрожит. Дед шагнул к Матвею и молча забрал у него нож, сунул в сапог:

– Пойдем вместе, Матвей. Пока идем – думай. Хочешь ли ты сделать то, зачем шел? Если захочешь, я отдам тебе нож. Но помогать не стану, уж не серчай.

Анюта смотрела на деда Савелия из-за спины Матвея:

– Деда… как же?? Он же… Да вы что?! – голос ее кипел от возмущения, слезы высохли, она готова была броситься на защиту Матвея.

Матвей вздохнул глубоко, поднял лицо к небу, ловя ртом капли легкого, внезапно налетевшего дождика… Потом молча развернулся и пошел в сенник. Дед Савелий окликнул его:

– Матвей… – и когда Матвей обернулся, протянул ему нож.– Никогда не делай ничего сгоряча.

Матвей все так же молча кивнул, сунул нож за пояс и ушел. Анютка потерянно стояла посреди двора, глядя Матвею вслед. Дед подошел к ней, приобнял, прогудел добродушно:

– Иди спать, девонька. Ему одному побыть надобно, подумать.

На шум из дома на крыльцо вышел заспанный Иван-младший, потянулся, поскреб могучую грудь и спросил, подавив зевоту:

– Вы чего расшумелись-то? Ночь на дворе.

Дед хохотнул:

– Да Анютке вон страшное что-то приснилось, а тут я рядом случился.

Он подтолкнул Анютку к Ивану, и та шагнула послушно, зябко кутаясь в платок. Иван протянул ей руку, помогая взойти по ступеням, и повел в дом, что-то приговаривая. Дед улыбнулся, глядя им вслед.

Проснулся Матвей от громкого призывного мычания Буренки. Корова требовала дойки и шумно терлась боком о бревенчатую стенку сарая. Авдотья уже бряцала подойником, направляясь в сарай. Звонко прокричал петух, Иван называл его кочетом: статный, с ярким разноцветным хвостом и гордо топорщащимся гребнем, он выхаживал по двору, строго поглядывая вокруг. Рядом квохтали куры, разгребая лапами солому и выискивая чем бы поживиться. Матвей потянулся, легко соскочил вниз и толкнул створку ворот, выходя на двор. Серко радостно ткнулся носом ему в ладонь, боднул головой в бедро, приветствуя. Наскоро обмывшись по пояс холодной водой из стоящей у стены большой бадьи, Матвей растерся докрасна грубым полотенцем, что висело тут же на вбитом в стену гвозде, и пошел в кузню, откуда уже разносились голоса Иванов да деда Савелия.

Дед Савелий испытующе глянул на Матвея, одобрительно крякнул и заговорил:

– Задумали мы, Матвей Матвеич, топор тебе добрый сладить. А то ты по тайге с плотницким ходишь, не дело, большой шибко.

Матвей только плечами пожал, ему его топор нравился. Да, великоват немного, но уж очень ухватистый. Но если решили, пусть ладят. От добрых подарков отказываться нельзя. Дед Савелий между тем продолжил:

– Ну-ка дай сюда руку свою.

Матвей протянул ему руку, и дед принялся ее рассматривать, измерять пальцами. Попросил сжать и разжать кулак, потом попросил взять в руки топор и рубануть по стоящей тут же колоде. Удовлетворенно кивнул и пояснил удивленному Матвею:

– Топорище надо под руку ладить, чтоб хваткое было и удобное. Ну а уж сам топор Иваны сладят как надо.

Матвей спросил:

– Помочь чем-то надо?

Иван-старший хохотнул:

– А то как же. В стойле прибрать надобно.

…Работа привычная насквозь мыслей Матвея не занимала. Сгрести с пола мусор пополам с соломой, нагрузить его в два больших ведра да вынести за двор, где под горой устроена была яма. И так раз за разом, пока все не вычистишь. Потом свежей соломы на пол набросать и корма поросятам задать.

Матвей как раз разбрасывал солому, когда свет в дверном проеме заслонила чья-то тень. Он бросил последнюю охапку на пол и развернулся. В дверях стояла Любава. Стояла и молча смотрела на него, прямо в глаза. Матвей про себя в который уже раз отметил ее яркую, гордую красоту. Она была такой же, как и тогда, на реке. Вот только глаза… глаза ее не были больше глазами молодой девушки. На него смотрела взрослая женщина.

– Здравствуй, Матвей – проговорила она низким грудным голосом, от которого у Матвея по спине побежали мурашки.

– Здравствуй, Любава – голос его отчего-то сел.

Любава прошла внутрь, подошла к нему вплотную, все так же глядя в глаза. Постояла мгновение, выжидательно вглядываясь в его лицо, а затем опустила глаза и спросила тихо:

– Ты ведь уже все знаешь?

– Знаю.

Любава посмотрела на него исподлобья:

– И что ты теперь думаешь… обо мне?

– Мне очень стыдно… и больно… от того, что меня не было рядом.

Любава зажала ему рот ладонью:

– Молчи! Что ты мог бы там сделать? Никто не смог, Матвейка, никто… – она заплакала – Они ведь никого не жалели, никого! Они ведь когда убивали, они радовались, хохотали как сумасшедшие, понимаешь? Они не люди, Матвей.

Матвей молчал. Ему нечего было сказать.

– Знаешь, я ведь хотела его зарезать. Когда поняла, какой он зверь, я хотела его убить. Но он не подпускал к себе никого. Запретил всем меня трогать, но и сам со мной не общался. И всегда при нем двое его ближников были. А я даже нож припрятала… – она всхлипнула – А девчата… девчат эти изверги насиловали, понимаешь? Меня не трогали, а девчат… Они ведь нас оглушили тогда, на телеги покидали и с собой забрали. Я когда в себя пришла, ничего понять не могла: вокруг какие-то чужие люди, я связана, рядом девчата такие же лежат. А потом вспомнила все и так мне страшно стало…

Матвей слушал Любаву, и перед глазами его вновь вставали мертвые лица его друзей, ребятни, деда Власа, отца… Он скрипнул зубами, и Любава осеклась, вскинула на него полные слез глаза:

– Они ведь здесь, Матвей. Они здесь, в деревне, понимаешь? – глаза ее лихорадочно блестели – Они сидят на цепи, как псы, и ждут наказания. Если бы ты знал, как сильно я хочу пойти туда и… Если бы ты знал, как сильно боится их Анютка… Если бы ты только знал… – Любава горько вздохнула и спросила – Так что, Матвей? Что ты теперь обо мне думаешь?

– Не мне судить, Любава… Я хотел бы сейчас пойти туда, на берег, и вынести им свой приговор, очень бы хотел. Но я не волен в человеческой жизни. Мне очень больно от того, что вам пришлось через все это пройти.

– А я, Матвей? Что ты думаешь обо мне? Про этих… и так все ясно… Ты прямо скажи – люба я тебе? – Любава впилась требовательным взглядом в его лицо.

Матвей молчал. Долго. Смотрел в полные отчаяния глаза Любавы и молчал. А затем, словно в ледяной омут бросившись, ответил:

– Ты как сестра мне, Любава. И всегда как сестра была.

Любава посмотрела ему в глаза мучительно долгим взглядом, развернулась и вышла, гордо подняв голову. Матвей молча смотрел ей вслед, и на душе было пусто…

Обедали все вместе под навесом во дворе, у реки. Авдотья суетилась, выставляя на стол судки и горшочки с парящей картошкой и щавелевым супом. Очень Матвей любил суп из щавеля, с кислинкой и плавающими в бульоне ниточками яичного белка. Мама сварила его на крепком курином бульоне, и Матвей с удовольствием умял большую порцию. За столом не смолкали разговоры. Авдотья делилась свежими деревенскими новостями, девчата жадно слушали, временами задавая какие-то вопросы. Мужики ели степенно, не тратя времени на болтовню. Дед Савелий в конце обеда сказал:

– Обоз придет через два дня, заберут этих – он неопределенно мотнул головой, но все и так поняли, о ком речь.

Девчата примолкли, мама кинула на Матвея быстрый взгляд, дед рассказал ей про ночное происшествие, но Матвей ограничился кивком. Иваны же словно и не услышали, их больше занимали текущие дела, чем судьба бандитов.

После обеда, когда посуда уже была перемыта, Матвей сидел на берегу, задумчиво глядя на воду. Он думал. Думал о том, что делать дальше. Дом нужно ставить, не дело в приживалках жить. Хоть Иван с Авдотьей и предлагают оставаться, но свой дом лучше. Нужно на могилку отца съездить, нужно припасом на зиму озаботиться… много всего нужно сделать. Как все успеть? Легкие шаги за спиной. Мама. Подошла, чмокнула Матвея в макушку, присела рядом, прислонилась плечом к его плечу. Посидела рядом молча, потом заговорила:

– Сынок, надо бы к отцу съездить…

– Да, мам, я уже думал. Завтра поедем. Пока доберемся, времени пройдет… Лошадь у старосты попрошу с телегой, да и поедем. Я уже примерно прикинул, седмицу нам добираться или чуть больше.

Мама перебила его:

– Сынок, так может лучше с обозом? Попутно ведь получается, потом просто свернуть и пару дней самим. А с обозом все поспокойнее будет. Они через два дня здесь будут, день им на дела разные, да и в путь. Нам эти два дня не особо ведь и важны.

Матвей кивнул согласно, и впрямь так лучше будет. А он за эти два дня постарается со старостой насчет леса договориться да лошади с телегой.

Дом старосты находился в центре деревни, на пригорке. Фасад его выходил прямо на улицу, двор был с задней стороны. Матвей поднялся по ступеням и потянул на себя дверь. Та отворилась без малейшего скрипа на хорошо смазанных петлях, и Матвей оказался в сенях. Навстречу ему метнулась трехцветная кошка, протиснулась мимо ноги и скрылась за порогом. Матвей стянул сапоги и шагнул в горницу. У печи суетилась дородная хозяйка, жена старосты, Ефросинья Никитична или тетя Фрося, как звали ее все без исключения. Сам староста сидел за столом, положив на него большие костистые руки. Был он невысоким и кряжистым, и чем-то напоминал Коваля из деревни Матвея. Большая голова, курчавый жесткий даже на вид русый волос, правую щеку уродует узловатый синий шрам, протянувшийся от глаза вниз и прятавшийся в густой бороде. Несмотря на устрашающую внешность, Силантий слыл человеком добрым, отзывчивым и справедливым. Он поднял на вошедшего Матвея глаза удивительно яркого синего цвета.

– По здорову вам, хозяева – Матвей улыбнулся.

Силантий хллпнул широкой ладонью по лавке – садись, мол. Тетя Фрося тут же выставила на стол чашку дымящихся щей. Матвей замахал было руками, только что ведь отобедал, но тетя Фрося и слушать не стала, положила перед ним большую деревянную ложку и выставила крынку с густой сметаной. Щи оказались такими вкусными, что Матвей и не заметил, как чашка опустела. Силантий усмехнулся:

– Добрый работник, вон как споро ешь. С чем пожаловал, Матвей?

– Ох и спасибо, вкусные щи, теть Фрося. А пожаловал я с делом, Силантий Петрович.

– С делом? – протянул Силантий с улыбкой – Ну хорошо. Только для начала перестань меня Петровичем навеличивать, добро?

– Добро – Матвей улыбнулся снова. – А дело вот какое: надумали мы с мамой у вас осесть. Не против?

Силантий изучающее посмотрел на него:

– Это не мне решать, Матвей. Это у нас на сходе решается. Но люди вы добрые, думаю, никто не оспорит. Тебе, получается, лес строевой нужен и помощники. Помощников целая деревня, никто не откажет. Да и больше десятка не нужно, за седмицу поставим. Лес тоже есть, сухой уже. Земли у нас много, как раз рядом с Иваном – кузнецом можно ставиться. Не пугает шум кузнечный?

– Нет, мы привычные – Матвей не мог поверить, что так быстро все решается.

Силантий заметил его удивление:

– Добро всегда добром возвращается, Матвей.

– Спасибо тебе, Силантий.

Просить лошадь с телегой Матвей уже не стал, и так очень много получил. Что-то придумает.

– Когда ставиться думаешь, Матвей?

– Я бы не стал тянуть. Но мне сначала нужно маму на могилу отца свозить. Не была она там, да и могилу обиходить нужно, время прошло.

– Вон оно что. – Протянул Силантий – Добро. Отправляться вам лучше с обозом, спокойнее будет. Лошадь с телегой дам, припас в дорогу тоже. Не спорь – заметив, что Матвей вскинулся, Силантий строго посмотрел ему в глаза – где ты сам все это возьмешь? Или ты с мамой пешком по тайге собрался ноги бить? Не дури, Матвей. Вернешься – поставим дом. Все, решили.

Матвей молча встал, поклонился Силантию и вышел. Он шел по улице, радостно раскланиваясь со встречными. Увидев у колодца старую Марию-травницу, он помог ей набрать воды и донести ведра до дома. Она ухватила его за шею, притянула голову к себе и чмокнула сухими губами в лоб:

– Спасибо, сынок. Ты девчат своих ко мне пришли, пусть приходят сегодня.

– Хорошо, баба Маша, скажу, чтоб зашли – он вышел, притворив за собой калитку.

Анютка с Любавой стирали на реке. Подоткнув повыше юбки, они стояли по колено в холодной воде, и полоскали белье, переговариваясь о чем-то. Завидев Матвея, обе выпрямились и вышли на берег.

– Ты чего это сияешь, как медяк начищенный? – Любава заговорила первой.

Матвей вкратце пересказал им разговор с Силантием и в конце сказал:

– Баба Маша-травница вас зайти просила. Зачем, не знаю.

Девчата переглянулись и обрадовано загомонили:

– Ух ты, здорово! Свой дом! Это же… это же… очень хорошо!

– Хорошо, но радоваться пока рано, дом еще поставить надо. Не забудьте про бабу Машу.

Мама копалась в огороде, помогая Авдотье, Иваны работали в кузнице. Дед Савелий сидел на завалинке и что-то строгал. Увидев Матвея, подозвал:

– Подойди-ка, Матвей Матвеич, разговор есть.

Матвей подошел, присел рядом:

– Что строгаешь, дед Савелий?

– Да свистульку режу для соседского мальца. Папки нету у него… Скажи мне, что дальше делать думаешь?

– Сначала с мамой к отцу на могилку поедем. А потом сюда, дом ставить – ничуть не удивившись вопросу, ответил он деду.

Дед помолчал, заканчивая работу, покрутил свистульку, похожую на медведя, в руках, отложил и взялся за следующую:

– Ты вот что, Матвей… Дом поставишь, маме жизнь здесь наладишь и приходи ко мне. Тебе многое дано, я вижу. А и я многое знаю, да передать некому. А тебе передам. Придешь?

Матвей задумался. Не сказать, что он очень уж удивился этому, дед Савелий уже начал его исподволь обучать разным ухваткам. Ему и самому было интересно, но снова оставлять маму одну он не хотел.

– Я подумаю, дед Савелий. И с мамой поговорю.

– Поговори, конечно, она женщина мудрая. А пока смотри вот, как свистульки резать надо…

Вечером девчата вернулись от Марии-травницы радостными, за ужином о чем-то перешептывались. Мама, узнав про дом, расплакалась, уткнувшись Матвею в грудь, а Иваны принялись планировать строительство: кого в помощники брать, сколько леса на дом и баньку понадобится, сколько народу. Матвей слушал их открыв рот. Сам он дома не ставил и ничего об этом не знал. Иваны все ему подробно рассказывали и объясняли, и посиделки затянулись далеко за полночь. Напоследок Иван-старший сказал:

– Главное в доме – матицу обсеять. Тогда дом стоять будет.

– Матицу?

– Матица – это коренная балка, на нее потолок ложится, она всю крышу на себе держит.

– А что значит «обсеять»?

– Придет время – узнаешь.

Два дня до прихода обоза пролетели в привычных делах. Вечером второго дня староста позвал к себе Матвея.

– Вот что, Матвей. Лошадь с телегой во дворе видел?

Матвей кивнул утвердительно.

– Заберешь. На ней завтра и поедете. Припас уже в телеге. Патроны есть у тебя?

Патроны у Матвея были, и он снова кивнул.

– Отлично. Все остальное у тебя тоже, знаю, имеется. Ну а лошадь вам в хозяйстве и дальше пригодится. Владей – он хлопнул Матвея по плечу, давая понять, что разговор окончен.

Выйдя на двор, Матвей подошел к запряженной в телегу лошади. Крепкая, невысокая, каурой масти, лошадь не производила впечатления скакуна, да от нее это и не требовалось. Такие вот лошади безропотно тянут любой груз по любой дороге. Завидев Матвея, лошадь потянулась к нему, прихватила губами за рукав, требуя угощения. Матвей протянул ей прихваченную из дома горбушку, присыпанную крупной солью. Лошадь аккуратно взяла угощение и с аппетитом принялась пережевывать. Матвей потрепал ее по шее:

– Как же звать-то тебя, милая?

Лошадь косилась на него большим глазом. За спиной скрипнуло, Силантий вышел на крыльцо:

– Пчелка ее зовут… почему – не знаю, даже не спрашивай.

– Ну Пчелка так Пчелка – Матвей запрыгнул на телегу, подобрал вожжи и легонько хлопнул им Пчелку по крупу. – Спасибо еще раз, Силантий. Я добро не забываю.

Телега стронулась с места и затряслась на ухабах.

– Зло тоже забывать не след – пробормотал Силантий, глядя вслед удаляющемуся Матвею – Не забывать. И наказывать.

Собирали их в дорогу так, словно они уезжали на год. В телегу пытались напихать столько припаса, что Матвей взмолился:

– Хватит, пожалуйста. Куда нам столько? Мы ведь на три седмицы идем всего, вдвоем.

Иван-старший прогудел:

– Мало ли что, Матвей, сам ведь знаешь.

– Знаю. Потому и говорю – хватит. Лишний груз нам зачем? Да и винтовка с собой, всегда еды добуду.

Иваны поворчали немного, но смирились Осмотрели телегу, что-то там подстучали, укрепили. А потом вынесли из кузни топор. Что это был за топор! У Матвея загорелись глаза, руки сами потянулись к топорищу. В локоть длиной, нижняя часть ощутимо выдается вперед. Сам топор скруглен, в нижней части от пятки до бородки сделана глубокая выемка – так и топор легче, и на поясе носить удобнее. Топорище легло в руку удобно, ухватисто. Матвей щелкнул по топору ногтем, и по двору поплыл чистый звон. Тогда он попробовал ногтем остроту и легко срезал кусочек. Он принялся сбивчиво благодарить Иванов, а те только довольно щурились, им приятна была похвала друга. Девчата заикнулись было о том, что хотели бы поехать с Матвеем.

– Незачем вам с нами, девчата. Мы ведь с обозом, а в обозе этих повезут. Зачем?

Анютка сникла, а Любава сказала, глядя Матвею в глаза прямо и уверенно:

– А я против них свидетельствовать стану. А потом в городе останусь. Я же городская, здесь мне жизни нет, Матвей. Теперь нет… – закончила она уже почти шепотом.

Матвей не нашелся что ответить, и Любава ушла собираться в дорогу. Анютка посмотрела на Матвея как-то странно и тоже ушла в дом. Мама вздохнула, посмотрела Матвею в глаза, взяв его лицо в ладони:

– Что же ты будешь делать, сынок?

Он молча обнял маму, поцеловал в лоб. Если бы он знал…