Пчелка терпеливо переминалась с ноги на ногу, пока Матвей прилаживал хомут и прочую сбрую. Иваны взялись было помогать, но Матвей остановил:

– А в пути мне кто помогать станет? Нет уж, лучше сразу самому.

Дед Савелий помог Любаве вынести из дома большой баул. Авдотья снабдила ее в дорогу одежкой да прочими женскими мелочами. Анютка стояла, прислонившись плечом к воротному столбу, и молча наблюдала за сборами. Аксинья суетилась, перепроверяя все в телеге, подтыкая тюки. Иван-старший принес большую охапку сена и бросил в телегу, для мягкости. Вот и все вроде, пора выезжать.

– Давайте-ка присядем на дорожку – прогудел дед Савелий. Все послушно опустились кто куда, посидели немного молча. Поднялись, обнялись. Авдотья с Анюткой тайком утирали слезы. Анютка крепко обняла Любаву:

– Любавушка… может и свидимся когда. Не забывай только. По сердцу ты мне, как сестра названная.

– Не грусти, сестренка – Любава улыбнулась, погладила Анютку по волосам – Живы будем – свидимся.

Когда Матвей подкатил к месту сбора обоза на приречном лугу, там уже кипела привычная для обозников суета: запрягали коней, загружали тюки. Пленников грузили на три отдельные подводы. Четверо дюжих мужиков тычками гнали перед собой скованных цепью бандитов. Те пытались огрызаться, но быстро замолкали, натыкаясь на крепкие затрещины, жалеть их никто не собирался. Увидев бандитов, Любава закаменела, глаза превратились в узкие щелочки. Последним из сарая вывели Жакана. Тот шел неспешно, не реагируя на тычки. Увидев Любаву, а затем и Аксинью, он присвистнул:

– Вот вы где сыскались…

– А ты не шибко-то скалься, сволочь – Любава выплевывала слова, глядя Жакану в глаза. – Я против вас говорить стану. Жить вам недолго, зверье.

Остальные бандиты зашумели, переговариваясь, а визгливый спросил:

– А остальных где потеряли? Шибко они…

Договорить он не успел – шедший рядом с ним здоровенный рыжий детина схватил его за волосы и грянул оземь:

– Заткнись, мразь! Не доедешь ты у меня.

Визгливый сжался на земле, но рыжий пнул его в ребра:

– Встать!

Тот поспешно поднялся, скривившись от боли, и опустив голову, поспешил к подводе. Любава повернулась к Матвею: в глазах слезы, кулачки сжаты:

– Матвей… не могу… такая злоба… как их земля носит?

Жакан смотрел на Матвея, не сводя своих волчьих глаз. Нехорошо так смотрел. Матвей ощерился зло, глядя через плечо Любавы. Та заметила изменившееся выражение его глаз, развернулась резко, шагнула к Жакану, встала прямо перед ним, глядя в глаза с вызовом.

– Думаешь, сбежать сумеешь? – прошипела она ему в лицо. – Нееет, мразь, не сумеешь. Я тебя сама стеречь стану. И если ты только дернешься – прирежу. Как… как… как падальщика.

Жакан слушал ее молча, очень серьезно глядя в бешеные глаза стоящей перед ним девушки.

– Эй, Матвей! – окликнули их из-за спины. Он развернулся – от головной телеги им махал рукой кругленький бородатый мужичок в простой домотканой рубахе, расшитой по вороту красными петушками и подпоясанный широким шелковым кушаком. Это был Афонасий Стременной, глава обоза. Матвей взял Любаву под руку и пошел к Афонасию, оставив маму присматривать за телегой.

Афонасий оказался мужиком дельным. Матвея с его телегой быстро пристроил в хвост обоза, Любаву с Аксиньей тут же приставил к походной кухне, на весь обоз кашеварить. Так и сказал:

– Вам, хозяюшки, самое дело кашеварить. Помощников себе сами возьмете кого надо: дров там натаскать да котлы тяжелые ворочать. У нас за котловую работу плата предусмотрена, так что не обижу. Кухонный скарб в конце обоза будет идти, сразу за вами, разберетесь.

Мама с Любавой только кивнули согласно и пошли знакомиться с хозяйством. Афонасий же испытующе уставился на Матвея:

– Ну скажись, голубь, что умеешь? Зачем с нами идешь?

– А Силантий разве не говорил? – Матвей удивленно посмотрел на купца.

Афонасий хмыкнул:

– Мало ли что мне Силантий говорил. Ты-то что скажешь? Не он со мной идет, ты. Я тебе доверять должен.

Матвей кивнул согласно. Не поспоришь, прав Афонасий.

– Умею по тайге ходить, стрелять умею, следы читать умею немного, ну и работу любую тоже могу. А с вами иду потому, что спокойнее. Но не до конца, уйдем от вас примерно через седмицу. Любава вот с вами до города пойдет, против варнаков этих говорить будет в суде.

Афонасий закивал согласно, поджав губы и нахмурив брови:

– Да, слыхал я про это все… Вот же нелюди… Ну ничего, довезем. У меня охрана видал какая? Медведя голыми руками заломают.

– Видал, здоровые мужики. Есть среди этих один, шибко ловкий. Умудрился отсюда убежать, да мы его поймали и вернули. Но догляд за ним особый нужен.

– Это который? – Афонасий повернулся в сторону сидящих на телегах бандитов.

– А вон тот, на ближней телеге развалился, а остальные сидят.

– А ну пошли – Афонасий решительно зашагал к указанной телеге. Подошел, кнутовищем ударил Жакана по голени, да так, что то зашипел от боли.

– А ну сядь, морда.

Жакан сел и уставился на купца.

– Ты что ли бегать любишь?

Жакан не ответил.

– Ну-ну. Смотри, могу ведь и жилу на ноге подрезать, шибко не побегаешь.

Затем, повернувшись к стоявшему тут же тому самому рыжему детине, сказал:

– Вот что, Григорий, ты за этим приглядывай. И если что не так тебе покажется, прострели ему колено.

Жакан ощерился и хотел было что-то сказать, но посмотрел на молчаливого Григория и передумал.

Афонасий же повернулся к Матвею и сказал:

– Этих охранять надо, так что готовься, тоже заступать будешь по ночам. Из твоих кто править умеет?

– Умеют обе, справятся.

– Добро – Афонасий кивнул и ушел, дел перед выходом еще много, за всем проследить надо. Через короткое время к Матвею подошел молодой паренек, он принес большую холстину:

– Афонасий передал, сказал телегу накрыть.

– Зачем? – Матвей принял у него сверток, но накрывать не спешил.

– Там увидишь – паренек хмыкнул и ушел.

Незадолго до полудня обоз был готов к выдвижению. К реке пришел отец Андрий. Он прочел молитву и благословил отбывающих, а затем подошел к Матвею. Внимательно осмотрел их всех, особо задержав взгляд на Любаве, а затем заговорил:

– Я вижу, что сердца ваши ожесточены. Вам предстоит большое испытание: вы будете видеть тех, кто принес вам столько боли. Видеть их, делить с ними хлеб, беречь их от опасностей. Вам будет очень тяжело, но помните – Господь всегда карает виноватого, всегда. И их тоже ждет божий суд, как и вас. Все зависит от того, что вы сможете сказать на этом последнем суде. Помните об этом и идите с Богом.

Он перекрестил их, развернулся и отошел. Афонасий гаркнул зычно: «Трогай!» и первым хлопнул вожжами по бокам запряженную в телегу лошадь. Обоз тронулся…

Обозники были народом бывалым. Телеги тянулись по дороге, поднимая клубы пыли, выстроившись длинной вереницей, но никакой суеты и путаницы не было. Каждый знал свое место, никто не спешил и не отставал. По бокам от обоза бежали обозные псы: поджарые, крепкие. Серко они приняли не сразу, пришлось показать зубы. Теперь он привычно бежал рядом с телегой Матвея, и никто из обозных не пытался оспорить это его право. Вообще обозные псы отличаются от всех других. У них очень развита работа в своре. Как бы ни увеличивался или уменьшался обоз, они самостоятельно распределяли между собой места и всегда охраняли его со всех сторон. Матвей отметил это сразу и очень удивился их сообразительности.

Через некоторое время, отплевываясь от висящей в воздухе тонкой пыли, Матвей добрым словом вспоминал Афонасия, передавшего полотнище. Сейчас хотя бы припас да вещи не будут забиты пылью. Ствол винтовки Матвей предусмотрительно закрыл промасленной тряпицей, и можно было не переживать.

Обоз тянулся по дороге, вьющейся между покрытыми лесом горами. Справа бежала по камням говорливая речка, слева вдоль подножия гор тянулись покосы. Яркое солнце заливало светом все вокруг и ощутимо нагревало голову и плечи. Пчелка мерно вышагивала по дороге, покачивая головой и отмахиваясь хвостом от назойливой мошкары. Впереди кто-то затянул «Черный вооорон, что ж ты вьеееешься над моееееею головой…», песню подхватили, и вот уже весь обоз негромко тянул песню. Странно было Матвею от всего этого. Затерянный в горах обоз тянется и тянется по дороге, а над ним летит грустная песня. На него накатило вдруг такое одиночество, что он невольно обернулся, встретился глазами с мамой и подмигнул ей. Мама улыбнулась ему как-то неуверенно и продолжила вязать. Она специально в дорогу взяла у Авдотьи пряжу, и теперь вязала варежки деревенской детворе. Матвей посмотрел на Любаву, но та отстраненно смотрела куда-то вдаль, явно погруженная в какие-то свои мысли.

Матвей глазел по сторонам, запоминая дорогу, обратно ему одному возвращаться, без обоза. Подмечал приметные скалы или деревья, запоминал повороты. Бандиты ехали в двух подводах прямо перед ними, их специально поместили не в самом хвосте обоза, чтобы удобнее было следить. И сейчас они то и дело поглядывали на Любаву, тихонько переговариваясь о чем-то. Жакан все так же лежал в телеге, не глядя по сторонам, и похоже, дремал. Матвей видел взгляды бандитов и тихо злился, но сделать ничего не мог. Мама, заметив его напряжение, проследила за его взглядом и сплюнула на дорогу. Любава ни на что не обращала внимания.

Обоз шел до самого вечера. Когда солнце уже коснулось нижним краем вершины горы, обоз выкатился на обширную поляну. Видно было, что здесь часто останавливается проезжий люд. В разных местах из речных окатышей были устроены кострища, возле них поставлены большие, крытые лапником, навесы, чуть в стороне сделаны длинные коновязи. У каждого костра были навалены большие охапки сушняка.

Телега с кухонным скарбом сразу же ушла к центру стойбища, и мама с Любавой направились туда же. Часть обозников принялась распрягать и обихаживать лошадей, вторая половина, взяв топоры, отправилась за сушняком. Бандитов сгрузили с телег и сковали цепью, усадив в две шеренги спинами друг к другу. С ними остался один охраняющий. Афонасий распоряжался, приставляя всех к делу. Кто костры разжигает, кто за водой к реке идет, кто помогает Аксинье с Любавой, ворочает мешки с крупой да мясо нарезает. Есть хотелось всем, поэтому никто не чинился. Да и вообще, как Матвей успел заметить, люди Афонасия работы не чураются и не пытаются на кого-то ее переложить. Все просто делают общее дело. Вот и он быстро распряг Пчелку, отвел ее на коновязь и пошел за дровами.

В тайге уже висели густые сумерки, но темнота Матвею никогда помехой не была. Он быстро нашел звонкую сухую сосенку, стоявшую без хвои, в три удара срубил ее, порадовавшись отменному удобству и остроте топора. Подхватив лесину, он потянул ее к стойбищу, где быстро разделал на дрова и сложил в уже лежащую здесь кучу. Отец накрепко вбил ему в голову правило: «К чужому костру всегда со своими дровами ходят». Пошел к Афонасию.

– Афонасий, где ночевать нам?

Тот, не отвлекаясь от перекладывания тюков в своей телеге, ответил:

– Бабы твои под навес пусть идут спать, возле большого кострища, там все обустроено. Ну а мужики кто где. Я в телеге сплю, благо сено мягкое.

Матвей кивнул согласно и пошел к большому кострищу, где нал огнем уже висел большой котел и хозяйничали мама с Любавой и пара обозников.

Над кострищем, у которого сидели скованные бандиты, тоже висел большой закопченный котел, и двое бандитов кашеварили. Готовить себе они должны были сами. Афонасий выделил им мешок пшена, вот и пусть варят. Один из них, плюгавый мужичонка с куцей бородой, обратился к сидевшему рядом Григорию:

– Пусть хоть луковицу дадут, невозможно же жрать гольную пшенку!

Остальные бандиты одобрительно загудели, поддерживая. Григорий поднялся, подошел, нависнув над плюгавым, и буквально прорычал ему в лицо:

– Не нравится – будешь сапоги свои жрать.

Плюгавый вжал голову в плечи и вернулся к котлу…

Мама с Любавой сварили сытную похлебку с кусочками вяленого мяса и травами. Афонасий первым запустил ложку в котел, зачерпнул похлебки, подул и с громким швырканьем втянул ее в рот. Пожевал, подняв глаза к небу, одобрительно крякнул и сказал:

– Добрая еда.

Все оживленно загомонили, протягивая руки с котелками, куда Любава большим половником не жалея наливала похлебку. Обозники с аппетитом ели и нахваливали стряпух, а те довольно улыбались. После ужина к их костру пришел Афонасий. Присел к огню, подбросил пару веток, отчего в небо поднялся сноп быстро прогоревших искр, посмотрел на Матвея, на Любаву, на вязавшую Аксинью.

– Завтра будем место опасное проходить, Теснину. Там с давних пор лихие люди любят обозы грабить. Не было такого уж лет десять, но… мы всегда настороже. Да и сердце недоброе чует. Все знают, а вам вот решил сказать, готовиться надо. Пойдешь со мной, щиты дам. Когда к Теснине подойдем, накроетесь – это он сказал испуганно глядевшим на него Любаве и Аксинье. – Ну а ты будь готов гнать что есть мочи. Проскочим Теснину – уцелеем, в чистом поле нас не взять. Будь готов стрелять, если услышишь выстрелы. Но лучше бы нам без этого обойтись.

Афонасий поднялся, и Матвей пошел следом. Щиты оказались неподъемными грубо сколоченными из толстых, в три пальца, плах. Матвей по очереди дотащил их до телеги и пристроил на ней. Что-то завтра будет?…

Поднялись в темноте, быстро позавтракали, залили костры и тронулись в путь. Через пару часов хода по обозу пронеслось предупреждение. Впереди Теснина. Матвей загнал маму и Любаву под щиты, пристроил рядом с собой заряженную винтовку, мешочек с патронами кинул рядом. Ну все, пора. Телега Афонасия, шедшая первой, тронулась с места, остальные потянулись следом. Теснина открылась неожиданно. Дорога свернула направо, за выдающийся далеко вперед каменистый утес, и сразу за поворотом открылся вид на узкое ущелье между двух уходящих ввысь отвесных серых скал. Первые телеги уже втянулись в теснину, укрытые щитами. Бандиты на двух идущих перед Матвеем телегах нервно озирались, от них не укрылись приготовления остальных обозников, но для них щиты никто не приготовил. И чем ближе они подъезжали к Теснине, тем больше нервничали. В конце концов, кто-то из них не выдержал и заорал в голос:

– Эй, там! Вы чего удумали? А нам щиты?

Но их никто не слушал. Возничие нахлестывали лошадей, и телеги набирали ход, грохоча колесами по камням. Телега Матвея ворвалась в ущелье, мама с Любавой за спиной тихонько ойкали, когда тележное колесо ударялось в очередной камень. Матвей смотрел вперед и не видел конца Теснины, она растянулась почти на версту, и телеги неслись впереди, выбрасывая камни из-под колес. Бандитов бросало из стороны в сторону, они матерились в голос и требовали что-то, Матвей не слышал, что именно…

Они почти прорвались. Первые телеги уже вырвались из ущелья и теперь неслись по раздавшейся далеко в стороны поляне. Матвею до выхода из ущелья оставалось не так много, когда справа и слева на телеги полетели большие валуны. Они с грохотом бились о скалу, раскалывались и летели вниз, с гулким стуком били в щиты и падали на дорогу, пугая лошадей. Лошади шарахались в стороны, но возничие каким-то чудом умудрялись не перевернуть телеги. Один валун упал прямо в центр первой телеги с бандитами, перевернув ее. Живые и мертвые бандиты вперемешку посыпались на дорогу, скованные цепью. Они лежали под остатками телеги, лошадь билась, пытаясь освободиться от обломков хомута, но постромки и уцелевший гуж держали крепко. Пчелка шарахнулась в сторону, едва не перевернув телегу, но Матвей сумел ее удержать, нахлестывая перепуганную лошадь по бокам и погоняя криком. Серко бежал впереди, легко уклоняясь от падающих сверху камней и поглядывая за спину. Они объехали остатки телеги. Уцелевшие бандиты стонали и просили о помощи, но останавливаться Матвей не стал. За его спиной дрожали от страха мама и Любава, их спасать надо. Мелкие камни продолжали барабанить по щитам, пара камней прилетела Матвею по спине, отскочив от Любавиного щита. Любава, видя это, попыталась поднять свой щит и накрыть им Матвея, но телегу тряхнуло, и она с отчаянным криком упала на дно телеги.

– Не двигайся! – рявкнул Матвей и подстегнул Пчелку.

Когда они уже почти вырвались из ущелья, навстречу им с гиканьем пронеслась на лошадях охрана обоза. Спешившись, охранники принялись стрелять куда-то вверх, и камнепад тут же прекратился. Весь обоз стоял в полуверсте от ущелья. Остановившись возле обоза, Матвей спрыгнул с телеги и метнулся назад, туда, где под щитами лежали скрючившись мама и Любава. Рывком сбросил тяжеленные щиты на дорогу.

– Целы?!

– Цел?!

Вопросы прозвучали одновременно, мама с тревогой осматривала его, ощупывала. Любава подступилась:

– А ну снимай рубаху.

– Да нормально все, нечего там смотреть.

– Тебя не спросили. Говорят, снимай – значит снимай – из-за спины раздался голос Афонасия, и Матвей подчинился. Досталось ему крепко, вдыхать глубоко было больно, но переломов вроде не было. Просто синячище на пол-спины и содранная кожа на пояснице.

– Ну, это мелочи – Афонасий улыбнулся радостно, но потом посерьезнел и спросил – А телега с бандитами где?

– Разбило ее валуном, часть поубивало, по-моему, но часть выжила точно. Я когда мимо летел, они о помощи просили. Останавливаться я не стал, уж не обессудьте. Да только думаю, надо идти туда и уцелевших забирать.

– Охрана уже там, видел ведь.

– Одной охраны не хватит. Нужна телега со щитами и кузнец. Пока кузнец их расковывает, мы его щитами прикрываем. Потом кидаем их на телегу и уходим, так?

– Так – Афонасий кивнул и, обернувшись к обозу, крикнул – Ну кто смелый с нами? И коваля позовите…

К ущелью они подошли как раз в тот момент, когда выстрелы затихли. Они осторожно двинулись вперед, внимательно глядя наверх и готовясь стрелять, однако все было тихо. Охрану обоза они увидели у лежавших на земле бандитов. Григорий и четыре его товарища стояли над бандитами и спорили:

– Да пристрелить, и дело с концом. Туда и дорога псам этим – рубанул воздух крепкий белобрысый парень чуть старше Матвея.

– Не дело нам их стрелять. На то в городе власть есть, вот пусть они и решают – пробасил стоящий рядом с ним взрослый мужик.

– Так ведь их до города довезти надо. А как ты их повезешь? Вместе с этими? – еще один белобрысый крепыш, точная копия первого, пнул по ноге лежавшего бандита с разбитой головой.

Григорий молчал. Услышав стук тележных колес, он обернулся и сказал:

– Вот сейчас и решим.

Расковали бандитов быстро. Из полутора десятков ехавших в телеге уцелело шестеро. Пятерых убило сразу, еще четверо отошли за время, пока их расковывали.

– Что с мертвыми делать будем? – Григорий посмотрел на Афонасия.

– Похоронить надо бы. Не дело вот так бросать, не звери все же.

– Они-то не звери? – белобрысый удивленно посмотрел на голову обоза.

– Мы не звери – Афонасий выделил голосом слово «мы», и на этом спор завершился. Всех погрузили в телегу и двинулись к выходу из ущелья.

Вечером, когда обоз остановился на ночлег на очередном стойбище, Афонасий вновь пришел к костру Матвея. Так же, как и вчера, присел, подбросил пару веток, молча принял протянутую кружку с чаем и сделал добрый глоток.

– А ты молодец, Матвей, не из пугливых.

Матвей усмехнулся грустно:

– Кабы не из пугливых, а то поджилки до сих пор трясутся, как вспомню эти каменюки.

– Поводья не бросил, да и назад пошел, за бандитами. Нет, точно говорю, добрая кровь в тебе. Кто твой отец?

Мама, наливавшая чай, вздрогнула и плеснула его в огонь, угли зло зашипели.

– Мой отец – Матвей Святогор, был промысловиком – Матвей говорил глухо, и Афонасий смешался.

– Извини, Матвей… Матвей Матвеич стало быть… Что дальше делать думаешь?

Сделав глоток чая, Матвей посмотрел на Афонасия:

– Сейчас на могилу отца едем, а там… Вернемся, дом надо ставить, обживаться.

Афонасий кивнул, соглашаясь, что да, мол, дело важное.

– Я тебе предложить хочу – как будешь готов, присоединяйся к обозу. Нам неробкие и мастеровитые нужны. По оплате не обижу.

– Так ведь власть нынче поменялась, не дадут тебе обозы водить, как думаешь?

– Торговля, Матвей, любой власти нужна. И с этой властью договоримся. Подумай.

– Добро, подумаю…

Следующие дни были похожи один на другой. Единственное отличие заключалось в том, что дорога пошла в гору, стало меньше пыли и по ночам стало холоднее. Все втянулись в походный ритм. Бандиты после теснины совсем присмирели и вели себя незаметно. Ничего не требовали и безропотно выполняли все распоряжения. Могилу для своих они рыли сами. Каменистая земля давалась им с трудом, но…

Завтрашний день должен был стать последним для Матвея в обозе, и с вечера они еще раз проверили телегу, припас, кузнец в походной кузне перековал Пчелку.

Вечером сидели у костра втроем. Мама суетилась, подливала чай и все норовила подсунуть Любаве что-нибудь вкусненькое. Завтра они расстанутся, и кто знает, увидятся ли? Матвей пил чай, молча глядя в огонь, Любава с мамой о чем-то шептались. Потом мама ушла спать, сославшись на усталость, и они остались вдвоем.

Ночь выдалась темная, безлунная, только свет костра вырывал из темноты то тележное колесо, то всхрапывающую Пчелку. Любава смотрела в огонь, и он отражался в ее широко распахнутых глазах.

– Ты точно решила уходить? – Матвей старался говорить безразлично, но у него не очень получилось.

– Да, Матвейка, мне нужно рассказать в городе, как все было. Некому больше. А я расскажу. И буду требовать для них смерти.

Она сказала это так обыденно и спокойно, что Матвей передумал спорить, а Любава продолжила:

– Да и потом, в Барнауле про меня никто ничего не знает. Получу документы и начну новую жизнь. В которой не будет места всем этим Уховым. Я, между прочим, с самого детства хотела петь в театре. Ты ведь знаешь, как я умею петь…

Пела Любава и правда очень красиво. Еще там, в прошлой жизни, на стане по вечерам Любава пела. И когда она пела, все умолкали и слушали, как ее низкий грудной голос льется над тайгой.

Она помолчала немного, а потом запела. Сначала тихо, но голос набирал силу, и скоро ее песня летела над ночным стойбищем. К их костру начали подтягиваться обозники Они подходили и молча садились кто поближе к огню, кто в темноте за их спинами. Скоро весь обоз сидел вокруг, и даже бандиты уселись у своего костра и тянули шеи, вслушиваясь. А Любава пела и пела, закрыв глаза и словно бы забыв обо всем. Одна песня сменяла другую, а она и не думала останавливаться…

Время перевалило за полночь, когда Любава вдруг замолчала, открыла глаза и удивленно уставилась на собравшихся вокруг людей. А те молча смотрели на нее, особенно красивую сейчас. Мама подошла к ней, обняла ее крепко.

Афонасий крякнул и заговорил:

– Чудно поешь, Любава, что твой соловей. Какое богатство тебе господь дал, а ты его от людей прячешь. И статью красива, и лицом, и голосом дивно хороша. Тебе петь надо, девонька, петь для людей…

Обоз тронулся позже, чем вчера, проспали чуть дольше обычного. Но Афонасий не ругался: времени до следующего стойбища было с запасом. Любава с утра была молчалива, только поглядывала иногда на Матвея. До развилки добрались за полдень, когда жара висела в воздухе, разбавляемая лишь редкими дуновениями ветра. Звенела назойливая мошкара, заставляя лошадей фыркать и непрерывно обмахиваться хвостами. Афонасий натянул вожжи:

– Стооой!

Обоз встал. Матвей легко соскочил с телеги, помог спуститься маме и Любаве, принялся таскать Любавины пожитки в телегу Афонасия. Обозники принялись помогать – задерживаться никто не хотел. Любава шагнула к Матвею, обняла и крепко поцеловала в щеку:

– Прощай, Матвейка. Или до свидания? – она смотрела в его глаза, словно пыталась насмотреться.

– Конечно, до свидания, Любава – отчего-то Матвей был уверен, что они встретятся.

– Береги маму, Матвейка.

Любава улыбнулась и обняла Аксинью:

– Спасибо тебе, тетя Аксинья. Матвейка говорит, что мы еще встретимся.

Аксинья улыбнулась ей в ответ:

– Ну раз Матвейка говорит… Езжай, дочка, и нам пора.

Афонасий подошел, хлопнул Матвея по плечу:

– Удачи тебе, Матвей. И помни о моем предложении.

– Довези Любаву, Афонасий. И этих тоже довези.

– Довезу, будь уверен.

Обоз тронулся с места, и вскоре последняя телега скрылась за поворотом. Аксинья подошла к сыну, неотрывно глядящему вслед обозу:

– Пора, сынок.

– Да, мам, пора. Отец ждет…