Солнце еще не поднялось над тайгой, когда первые кони ступили в быструю реку, преодолевая ее наискось. Дед Влас уже не спал и вовсю суетился у печки, выставляя на стол кашу и горячий чай. Матвей вскочил, умылся быстро, выскочил на двор, глянул из-под руки вниз, за реку. Идут.

Зевнул широко, потянулся с хрустом, отворил ворота. Первая подвода уже вползала в гору, влекомая кивающей на каждый шаг пегой лошаденкой. Дед Влас вышел на крыльцо:

– Матвей Матвеич, пойдем завтракать. А то ить не успеешь, закрутишься.

И то верно, дел сегодня много. Да и то одним днем вряд ли управятся. Много дров в деревне, в каждом дворе запас немалый с зимы остался.

Матвей выбирал из чашки остатки каши, когда дверь скрипнула, и в избу ввалился Никодим:

– По здорову, Влас Микитич. Привет, Матвей.

Дед Влас кивнул приветливо:

– И тебе не хворать, Никодим. Садись к столу, каша не остыла еще.

Никодим отказался:

– Спасибо, Влас Микитич, нет времени совсем. Давай мы пока твой скарб в подводу скидаем, да езжай с Богом.

Матвей подскочил, натянул овчинку, вышел вслед за Никодимом на двор, где пара старшаков уже складывали приготовленные к перевозке вещи. Каюр крутился тут же, пихая нос в каждый узелок – проверял, все ли правильно делают.

Быстро управились с погрузкой, не так и много вещей дед Влас решил с собой забрать. Подводу выгнали за ворота. Дед Влас вышел из дома, спустился с крыльца. Постоял немного, окидывая двор долгим взглядом, словно пытаясь запомнить. Затем повернулся лицом к дому, поклонился низко, перекрестил дом, перекрестился сам и пошел со двора, низко склонив голову…

Матвей постоял немного, провожая взглядом его сгорбившуюся фигурку, темным силуэтом выделявшуюся на фоне сложенных вещей, и пошел в сторону главной улицы, где кипела работа.

Солнце успело перевалить за полуденную черту, когда Матвей отправил последнюю из загружавшихся с утра подвод. Он с отцом и парой старшаков остался в деревне. Старшаков отправили в сторону дороги, следить, не появится ли кто посторонний. Сами же с отцом уселись на крылечке очередного дома, передохнуть. Руки саднило от постоянного соприкосновения с жесткой корой пролежавших зиму поленьев, да и бревен наворочали немало. Семь лошадей утянули с собой в тайгу по хорошей вязанке сухих бревен, годных для строительства. А ведь все эти бревна нужно было ворочать, обвязывать веревками… тяжкий труд.

Отец закурил, уронив на колени натруженные руки, сказал, глядя на Матвея весело прищуренными глазами:

– Любава все справлялась, как у тебя дела. А потом так и вовсе порывалась с нами ехать. Боевая девка, а, сын?

Матвей пожал плечами:

– Наверное…

Отец продолжил, прокашлявшись гулко:

– Кажется мне, сын, глянулся ты ей. И то сказать, жизнь спас девчонке. А девка она красивая, статная. Парни вокруг так и вьются, – и уставился вопросительно.

У Матвея при этих его словах сердце застучало радостно, но виду он не подал:

– Может и вьются, – буркнул угрюмо, глядя в землю.

Но отец, похоже, решил добиться ясности, и продолжил, посмеиваясь:

– А ты что же? Что думаешь? Про Любаву-то?

Матвей растерялся. Он не думал об этом, некогда было. Чувствовал и сам, что нравится Любаве. Она вообще легко влилась в их компанию. Поначалу девчата ревновали к ней парней, что и неудивительно. Яркая, гордая красота Любавы тянула парней как магнитом, и каждый старался заговорить с ней, помочь чем-то. Но она никого не выделяла, общалась со всеми одинаково дружелюбно, привыкая к таежной жизни. Для нее эта жизнь была внове. Деревенские девчата жили неделями на покосах и становой быт вести умели, а она и из города никогда не выезжала. Она не стеснялась обращаться с вопросами, когда что-то было непонятно или незнакомо, смеялась над своими ошибками, охотно бралась за любую работу. И девчата постепенно оттаяли, приняли ее в свою компанию. А еще Любава очень красиво пела. И иногда, сидя у большого костра, староста просил ее спеть что-нибудь. Над тайгой разливался ее богатый, глубокий и нежный голос. Разговоры у костра затихали, даже ребятня переставала гомонить. Мужики слушали, уставившись в огонь, а женщины тайком утирали невольные слезы.

Чаще других за советом Любава шла к Матвею. За обедом подкладывала в его чашку куски мяса повкуснее, подливала чай и вообще всячески ухаживала. По вечерам пела свои песни, глядя на него сквозь огонь. И если он вдруг замечал ее взгляд, жарко краснела. Все это заставляло его сердце радостно бухать в груди, но растерянные Анюткины взгляды….

После того, как деревня перебралась в тайгу, времени на общение у них почти не было. Только вечерами у общего костра болтали о чем-то. И сейчас Матвей не знал, что же ответить отцу. Так и сказал:

– Не знаю, бать, что думать. Не знаю.

Помолчали. Потом отец сказал, меняя тему разговора:

– Надо будет нам, сын, как-то следы укрыть. От бревен сейчас такая колея в тайгу идет, что только слепой не заметит. И если все же сюда кто придет, найти им нас будет проще простого.

Матвей воззрился на отца озадаченно:

– А как? Луг водой напитался, вот и колея. Скорее бы трава встала.

Отец вздохнул, докуривая и комкая окурок:

– До травы еще добрая неделя, а то и две, как погода будет. Вот и думай, голова.

Они поднялись. Первые подводы вот-вот вернутся за второй партией дров, пора было работать.

В этот день они свозили на зимовье дай Бог если треть от запланированного. Отец прикинул так и этак, и решил остаться на ночь в деревне. Во-первых, нужно спланировать завтрашние работы. Во-вторых, если вдруг нагрянет кто чужой, они смогут предупредить остальных. Да и устали они изрядно, хотелось уже отдохнуть. Ночевали в доме деда Власа. Печь была протоплена, дом не остыл, и, протопив её еще немного на ночь, они устроились на ночлег. Матвей с наслаждением разделся и вытянулся на лавке, давая отдых натруженной спине. Мышцы сладко заныли, расслабляясь… Хорошо!

Он уже почти заснул, когда раздался шепот отца:

– Сын, на дворе кто-то есть. Тихо, не шуми.

Матвей пружинисто вскочил, на цыпочках подошел к окну, выглянул. Никого. Света они не зажигали, и снаружи дом выглядел пустым.

Отец уже стоял у входной двери с винтовкой наизготовку. Матвей подхватил свою винтовку и подошел, стараясь не скрипеть половицами. Дом у деда Власа был добротный, и полы не гуляли.

Плавно передернул затвор, замер, прислушиваясь. Снаружи и правда доносились шаги. Кто-то не таясь перемещался по двору. Так, будто был уверен, что хозяина нет в доме. Матвей вопросительно глянул на отца – в темноте был виден только его силуэт да блестели белки глаз, отражая попадавший в окно без занавесок свет от желтой, как головка сыра, луны. Отец отрицательно покачал головой, прошептал:

– Ждем, сын. Может, походит да уйдет восвояси. Если в дом не пойдет – пусть уходит.

Матвей кивнул, и в этот момент чьи-то уверенные шаги забухали по крыльцу. Скрипнула дверь, хриплый мужской голос четрыхнулся: темно, не видно ни зги.

Матвей с отцом одновременно отшагнули в разные стороны, беря дверной проем на прицел. Дверь открылась, незнакомец шагнул внутрь. Шагнул уверенно, глядя под ноги. Захлопнул за собой дверь, поднял глаза и уперся взглядом в дульный срез. Винтовка в руках Матвея почти упиралась ему в лоб. Он замер, а отец сказал:

– Руки подними и стой спокойно. Сын, держи его. Побежит – стреляй.

Незнакомец дернулся, спросил:

– Мужики, да вы чего, а? Я ж просто поночевать, дом же брошенный стоит. А вы чего подумали, а?

Матвей молча рассматривал чужака. Аккуратная бородка и щегольские усики, на голове фуражка, перепоясанная портупеей шинель, заляпанные грязью яловые сапоги. Взгляд серых глаз уверенный, спокойный, совсем не вязался с тоном, да и с заданным вопросом тоже.

Отец тем временем затеплил масленку, поднес ее к самому лицу незнакомца, разглядывая внимательно. Тот скосил глаза:

– Руки-то можно опустить?

Матвей сделал шаг назад, отец кивнул:

– Опусти. Садись на лавку, руки на колени положи, чтоб я видел.

Чужак повиновался, сел и уставился на отца вопросительно. Отец спросил:

– Кто таков? Чего ищешь в деревне? Откуда пришел и куда идешь?

Тот усмехнулся:

– Что, даже чаю не нальете?

Отец промолчал в ответ, и чужак сказал, четко и уверенно:

– Штабс-капитан Ухов, отбился от отряда. В деревне искал еды и ночлега. Куда иду тебе знать не надо. А вы кто таковы?

Отец хмыкнул и продолжил расспросы:

– Что за отряд? Сколько вас и куда идете?

Ему было важно узнать, не разведка ли это от карателей. Подумав об этом, он задал самый важный вопрос:

– Кроме тебя в деревне есть еще люди?

Ухов взглянул пронзительно, покачал головой:

– Один я. Говорю же, отбился от отряда.

Отец помолчал, потом сказал, обращаясь к Матвею:

– Веревку давай.

Они споро связали Ухова, уложили его на лавку. Сами быстро оделись и вышли на крыльцо. Отец сказал Матвею:

– Надо осмотреться вокруг. Не верю я ему. Пришел он именно в этот дом, на самый край деревни. Или он через реку пришел, или я не понимаю, зачем именно сюда. Вся деревня пустая. Пошли помаленьку. Идем тихо, вдоль заборов, в тени, слушаем. Если кто есть, нас не ждут, наверняка шумнут. И если кто-то в деревне есть, уйдем в тайгу.

Деревню они обошли примерно за час. Никого не увидели. Похоже штабс-капитан и вправду один. Один, без оружия… странно все это.

Вернувшись в дом, они обнаружили веревку на полу. Нежданный гость развязался и ушел.

Отец только в затылке почесал – и как он так умудрился распутать узлы? Ох и непростой штабс-капитан. Что делать дальше? Куда подался чужак? Чем им это грозит? Что теперь делать? Столько вопросов и ни одного ответа.

Проснулись они затемно, толком не выспавшись. Нужно было встречать первые подводы. Небо хмурилось с утра, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, дул пронизывающий северный ветер. Вот что значит весна. Ночью небо было ясным. Матвей поежился, запахнул поплотнее телогрейку и зашагал вслед за отцом, оскальзываясь на грязи.

К вечеру удалось вывезти почти все, осталось дров на пару подвод да с пару десятков бревен. Матвей с отцом стояли на окраине деревни, глядя на уходящую в лес подводу. Кони стояли рядом, послушно ожидая, когда они решат все же ехать.

Перед ними расстилался луг, по которому за эти два дня протащили около полутора сотен связанных в вязанки бревен. Луг был перепахан, истоптан копытами, и вывороченная жирная земля черным следом уходила прямо в тайгу. Они думали о том, как же скрыть этот след. С ними в деревне осталось еще с десяток мужиков, и сейчас все они столпились чуть поодаль, поглядывая иногда на небо. Отец сказал Матвею:

– Вот что думаю. Сейчас спустимся все и уйдем к лесу. Привяжем там коней, а сами вернемся обратно и начнем лопатами сгребать землю в колею. Хоть как-то закидаем, заровняем. Небо вон как хмурится, того и гляди ливень пойдет. Он-то нам и поможет. Земля мягкая, оплывет быстро.

Матвей слушал внимательно, потом подхватил:

– А в тайге выкопаем несколько кустов поразлапистее и вкопаем на входе. Кто глянет отсюда, ни за что не поймет, что дорога тут.

Отец кивнул одобрительно, но в глубине души не верил во все эти предосторожности. Кто захочет найти – найдет, не обманешь. Но делать все равно что-то надо.

Провозились до самой темноты. Оставшиеся в деревне дрова решили не забирать – староста тоже сильно обеспокоился, узнав о пропавшем пришельце. К зимовью добрались уже глубокой ночью. На середине пути их застал внезапный снегопад. Снег падал и падал большими хлопьями, покрывая еще не успевшую нагреться землю белым ковром, чему Матвей был несказанно рад. После такого снегопада разглядеть их следы будет очень нелегко.

Жизнь на зимовье шла своим чередом. Привезенные бревна сразу ушли в работу. С раннего утра стучали топоры и визжали пилы, над зимовьем витал стойкий запах свежих опилок – мужики ставили дома. В тайге строилась целая деревня. Не такие основательные, конечно, как в их деревне получались дома, скорее похожие на летние кухни. Но ведь и жить они здесь собирались до снега, а потом всерьез рассчитывали вернуться домой, в деревню.

Дождавшись вёдра, женщины упросили старосту отправить их в деревню, зачать огороды. Тайга тайгой, а и без привычных овощей стол не оставишь. Вои и выходило, что нужно было организовать заезды в деревню для обработки огородов. Сначала думали, что мужики поедут – безопасней все же. Но потом на общем сходе решили, что мужики заниматься будут домами и охотой. А женщин будут охранять несколько человек с оружием, из охотников. Матвеев отец предложил такой вариант: взять несколько огородов рядом и их обрабатывать. А мужики в домах вокруг будут сидеть. И в случае чего выйдут на защиту, а женщины тем временем разбегутся. План не понравился никому, но лучшего никто не предложил.

Сначала в деревню выдвинулись Матвей с Игнашкой, проверить, нет ли пришлых. С ними за старшего пошел Никодим. Мужик он был здоровый, крепкий, и в случае чего мог оказать немалую помощь.

В котомки уложили запас еды, следуя мудрому правилу «Идешь на день, еды бери на два», запас патронов. Вспрыгнув в седло, Матвей легонько ткнул коня пятками в бока. Игнашка на своей кобылке пристроился следом, Никодим замыкал небольшой отряд. Двигались не спеша – в темноте кони рисковали запнуться о какое-нибудь корневище, и тогда падения не миновать. Матвей ехал, думая о своем: вчера вечером Анютка подошла к нему, хотела сказать что-то, но тут Любава поднесла ему чаю, и Анютка молча ушла. Что она хотела сказать? Матвей решил сегодня же вечером поговорить. Пора было внести ясность.

А пока они неспешно ехали по просыпающейся тайге. В густых утренних сумерках слышно было лишь всхрапывание их коней да где-то невдалеке куковала кукушка. Ночная стынь пробиралась под одежду и заставляла зябко передергивать плечами. По ясному небу постепенно разливался розовый рассвет, заставляя ночных хищников забираться по норам. К обеду выпавший последний снег стает, это точно.

Решили к деревне выходить с другой стороны. Лучше пройти пару лишних верст, но не оставить следов. Добравшись до опушки, они свернули направо, в сторону отцовского промыслового участка. Двигались в густом подлеске, скользя неслышными в сумраке тенями, поглядывая в сторону замершей в оцепенении деревни. Ни звука не доносилось с той стороны. Ни лая собак, ни бряцанья подойников и мычания коров – ничего. Дома на окраине смотрели на реку и стоящую за ней тайгу слепыми бельмами темных окон, и это живо напомнило Матвею глаза мертвого Прошки…

Он постарался отвлечься от мрачных мыслей, принялся еще раз обдумывать составленный накануне план. Отец наказал ему зайти в деревню как можно дальше от основной тропы. Сначала они должны осмотреть деревню издали. Если есть чужаки – они проявятся. Затем они с Игнашкой должны пешком войти в деревню и присмотреться, что и к чему. На Игнашку выбор пал потому, что благодаря своему характеру и неуемной болтливости он мог заболтать кого угодно. И если вдруг их обнаружат, они скажутся сиротами из дальней деревни, которые идут в Уймон и здесь ищут еды. Матвей пошел потому, что с отцом уже обходил деревню и имеет представление о том, как правильно это делать. Никодим должен остаться с лошадьми и быть готовым прийти парням на выручку.

Добрались до опушки за небольшим пригорком – из деревни это место видно не было Спешились, Матвей с Игнашкой легко поднялись на вершину пригорка, залегли в подлеске, принялись наблюдать за деревней. Долго смотрели, напрягая глаза. Солнце к этому моменту уже поднялось и залило деревню теплым розовым светом. Деревня лежала перед ними как на ладони, и было прекрасно видно, что там никого нет. Полежали, наблюдая, затем Игнашка сказал почему-то шепотом:

– Ну что, пойдем? Вроде нет никого.

Матвей кивнул, поднялся и принялся первым спускаться вниз…

Реку пересекли, сначала ступая осторожно по упавшей в реку старой березе, а затем прыгая с камня на камень. Но перед самым берегом было чистое пространство шириной метров в пять, которое им пришлось преодолевать вброд. Ледяная вода сильно давила на ноги, норовя сбить и унести за собой, и ноги моментально потеряли чувствительность. Они разулись, стоя на большом камне и изо всех сил пытаясь удержать равновесие. Все же лучше немного заморозить ноги, но потом обуть сухие теплые сапоги, чем весь день ходить в мокрой обуви. А в том, что они начерпали бы воды, Матвей и не сомневался – глубина здесь доходила до середины бедра.

Переправились. На берегу быстро обтерли ноги и обулись, стуча зубами от холода. Немного согревшись, пошли в сторону деревни. С этой стороны они входили в деревню возле дома тетки Аксиньи – сухопарой, желчной и всем всегда недовольной. Дом ее располагался на окраине, и сразу за ее огородом начиналась пустошь, на которой росла только короткая травка и редкие кусты чертополоха. Почему-то Матвей всегда считал, что так и должно быть.

Зашли в деревню, прислушались. Тихо. Только Игнашка от волнения часто и шумно дышал. Вышли на улицу, миновав старенький и чуть скособоченный дом Аксиньи. Когда открывали калитку, она пронзительно скрипнула. Так, что слышно было, наверное, на другом конце деревни. Матвей сморщился, но делать нечего, нужно идти. Двинулись по самой середине улицы, не скрываясь. Если вдруг кто чужой есть, он не должен увидеть их крадущимися. Они ведь сироты, которые ищут какой-нибудь еды.

Прошли одну улицу, свернули в проулок, и Матвей вдруг резко остановился. Игнашка не ожидал и врезался в его спину, но Матвей же даже внимания не обратил. Присел на корточки и присмотрелся к чему-то на раскисшей земле. Игнашка заглянул через его плечо и увидел крупные собачьи следы. Много. Спросил севшим голосом:

– Собаки? Откуда?

Матвей приложил ладонь к следу – едва накрыл. Покачал головой отрицательно:

– Это не собаки, Игнат. Это волки. Самые настоящие. И след свежий совсем, не успел еще оплыть. А мы вообще без оружия.

Он поднялся, глянул на враз подобравшегося друга. Все верно, у сирот не может быть винтовок. А в том, что волки в деревне, ничего удивительного – люди ушли, и природа берет свое. Они огляделись настороженно, но никаких волков, конечно, не увидели. Волк – зверь осторожный, человека всеми силами избегает.

Дальше шли осторожнее. Вышли сначала к дому Матвея, посмотрели, послушали – тишина. Затем двинулись дальше. Когда дошли до дома Игнашки, тот засопел: переживает парень. Глянул на Матвея просительно, тот кивнул – пойдем, мол. Он прекрасно понимал чувства друга. Не просто взять и забыть свой дом. А увидеть его пустым и мертвым вообще очень тяжело. Зашли во двор. Игнашка оббил грязь с сапог, поднялся на крыльцо, открыл дверь, шагнул внутрь. Матвей не пошел за ним, не стал мешать другу. Игнашка вышел через пару минут и полез зачем-то на крышу бани. Матвей удивленно наблюдал за другом, но спрашивать ничего не стал. А Игнашка вскоре вылез с чердака бани, сияя довольной улыбкой, скатился по лестнице вниз, подошел к Матвею:

– Захоронка у меня там была. Когда уезжали, не смог незаметно пробраться. А теперь вот видишь, – он протянул Матвею раскрытую ладонь, на которой лежали круглые часы на простой грубой веревочке. Часы были прекрасны! Матвей ни разу в жизни не видел такой красоты. Серебряные (он откуда-то точно это понял), с рисунком на выпуклом корпусе, изображавшем какого-то усатого мужика с шашкой наголо, они приковали его взгляд. Взяв в руки, он нажал на торчащую из корпуса круглую шишечку, и крышка часов откинулась в сторону, показывая белый строгий циферблат с тонкими полосками цифр и бегущей секундной стрелкой. Матвей приложил часы к уху – идут.

Он протянул часы другу, спросил:

– Откуда они у тебя?

Игнашка довольно осклабился:

– Выменял у городского одного, когда с отцом в Бийск ездил.

– А чего ты ему взамен дал?

– А шкурку лисью. Помнишь, я в силки лису взял?

Матвей только головой удивленно покачал. Он всегда знал, что его друг – настоящий проныра. Вышли за ворота, и вдруг со стороны въезда в деревню послышался топот копыт. Они метнулись назад, спрятались за закрытой калиткой, припав к щелям в воротине. Матвей горько пожалел о том, что их следы четко виднелись в грязи. Но с этим ничего не поделаешь.

А топот тем временем нарастал: неизвестный летел по улице, явно торопясь. Наконец показался всадник на кауром жеребце: молодой, щеки разрумянились, из-под картуза выбивались смоляно-черные кудри. Жеребец замедлил шаг, и всадник заозирался удивленно. Почесав в затылке, он вдруг обратил внимание на тянущуюся к калитке цепочку следов. Направил коня к воротам, гулко бухнул в них кулаком, крикнул зычно:

– Выходи, кто ни есть! Где вы тут все, померли что ли?

Подождал чуть, продолжил:

– Выходи, говорю! След только во двор ведет, обратно нету.

Матвей вздохнул, посмотрел на друга. Надо выходить. Да и опасаться нечего вроде. Оружия у парня нет, а на кулаках Матвей никого не боялся. Сделав Игнашке знак оставаться внутри, он открыл калитку и вышел. Всадник тут же спрыгнул с коня, шагнул к нему, улыбаясь широко:

– Здорово были. Ты один тут что ли? – он обвел рукой улицу.

Матвей ответил, разглядывая его внимательно:

– Один как видишь.

– А где все? Деревня пустая совсем.

– А мне откуда знать, – Матвей развел руками удивленно, – я не местный. Сам удивляюсь, куда все делись.

Паренек посмотрел на него недоверчиво:

– А чего тогда здесь делаешь?

Матвей ощерился:

– А ты кто таков, чтоб я тебе отчет давал? Сам-то чего тут делаешь?

Парень насупился, сказал напряженно:

– Кто я таков? Я вестоноша, понял нет? И в деревню эту меня послали. А вот зачем, то я тебе не скажу. Ты все равно не местный.

Матвей лихорадочно думал, как же выведать, что за новость нес парень? И тут его осенила отличная мысль:

– А тут со мной местный есть. Это его дом, – он кивнул за спину.

– Да? И где он?

Матвей повернулся, крикнул нарочито громко:

– Игнат! Выйди сюда, дело к тебе у человека.

Вот так. Вроде теперь и неудобно парню будет отказываться от своих слов.

Игнат вышел, встал рядом с Матвеем:

– Ну, что за дело?

Парень с сомнением посмотрел на друзей, протянул:

– Как-то не похожи вы на местных…

Похоже, из вредности больше сказал. Матвей усмехнулся:

– А какие они должны быть, местные-то? С тремя ногами что ли? Или головы может две?

Парень же упрямо продолжал:

– Чем докажешь? – это уже Игнашке.

Тот проигнорировал вопрос, спросил в ответ:

– Что за дело-то?

Парень помолчал, потом сказал:

– Да простое дело. Сюда к вам собираются из города ехать представители народной партии большевиков, с народом разговаривать. Про жизнь новую рассказывать, защиту обеспечить. А с кем говорить-то? Нет никого. С тобой что ли? Где все?

Игнашка беспомощно оглянулся на друга – что говорить в таком случае они не обсуждали. Матвей отодвинул его плечом чуть в сторону, сказал:

– А нет никого. Тут от ваших большевиков бандиты приходили, пограбили деревню. Народ разбежался кто куда. Дома теперь пустые стоят. Понял?! – он с вызовом глянул парню в глаза, и тот не выдержал, отвел взгляд.

Матвей же продолжал наседать:

– Вот и скажи, нужны нам ваши большевики? Или лучше мы сами по себе поживем?

Парень сказал:

– Сами по себе больше никак. Власть новая сильная, всех под защиту берет…

Матвей перебил:

– Под какую защиту?! Это когда с шашками на баб с детьми налетают? Или когда скот угонять пытаются? Или когда старосту – деда старого – на землю сшибают и ногами топчут? Это твоя защита?!

Парень смутился еще больше:

– Да я-то чего? Мне сказали сообщить, я сообщаю.

Он запрыгнул на коня и смотрел на друзей сверху. Конь приплясывал под ним, переступал с ноги на ногу, нервно грыз удила и явно порывался сорваться в бег. Матвей протянул руку, взял коня под уздцы, посмотрел парню в глаза:

– Ты вот что, парень. Скажи этим партийным, что нету здесь никого. Некого под защиту брать. Разошлись люди и дома бросили. Сам же видишь.

Парень кивнул согласно – вижу, мол. Потом сказал:

– Не долго пустыми простоят. Много пришлых, им жить где-то надо. Найдут деревню вашу и займут. Что делать будете?

Матвей вздрогнул внутренне – о такой возможности он и не думал даже. А ведь и правда могут! Но вслух сказал другое:

– Придут чужие – будем решать как-то. Но пока ведь не пришли, так? А если ты не станешь на каждом углу про пустую деревню кричать, так может и не узнает никто.

Парень нахмурился:

– Но ведь я должен буду сказать, что нет здесь никого. Так что узнают наверняка.

Матвей закусил губу, задумался. Прав паренек. Но ничего не поделаешь, не брать же его в плен. Ничего это не изменит. Он кивнул парню, отпустил зло огрызающегося жеребца.

– Бывайте! – парень ударил пятками в бока коня, и тот сорвался с места, помчал вдоль улицы, разбрасывая из-под копыт комья жирной грязи. Матвей постоял еще, глядя ему вслед, затем повернулся к другу:

– Вот что, Игнат, надо к нашим спешить. Деревня пуста, нет никого. Но то сегодня. А вот что завтра будет – непонятно.

Они вихрем промчались по деревне, влетели в знакомый двор Аксиньи, оглушительно скрипнув калиткой, скатились к реке. Быстро скинули обувь, почти не касаясь воды (так спешили) переправились через реку, обулись и бегом бросились к Никодиму. Тот видел их спешную переправу, и вышагнул навстречу:

– Что?

Игнашка сбивчиво пересказал Никодиму их разговор с парнем, пока Матвей отвязывал коней. Вскочили в седла, помчались по лесной тропе со всей возможной скоростью. До зимовья добрались к обеду. Никодим, услышав новости, всю дорогу хмурился, но ничего не сказал. А что говорить? Все соберутся, тогда и выскажется.

Староста собрал народ у большого костра, где женщины привычно уже готовили на всех:

– Ну, хлопцы, говорите.

И Матвей заговорил. По мере его рассказа лица у собравшихся серьезнели, в глазах разгоралась тревога. Выслушав рассказ до конца, староста сказал:

– Вот, стало быть, какие новости. Что делать будем?

Вперед шагнула мама Даренки:

– Домой вертаться надо. Иначе ведь займут дома-то наши. А и власть эта новая, может, даст защиту?

Женщины загомонили одобрительно, но мужики задумчиво молчали. Столько трудов по переезду в тайгу, и все зря? Ох, не к добру это все, не к добру…

Никодим сказал вдруг громко, стараясь пересилить общий гомон:

– А я думаю, что нет пока никакого смысла возвращаться. Сделаем, как решили. Зачнем огороды, будем охранять. Ну и сделаем постоянный дозор тогда в деревне. И если кто приедет – дозор и поговорит с ними. А возвращаться точно рано. Не знаем мы, что это за власть, да только от нее мы и ушли в тайгу.

И вновь вскипело вокруг костра обсуждение. Кто-то настаивал на возвращении в деревню, кто-то соглашался с Никодимом. Староста молча наблюдал за спорящими, не вмешиваясь. Он был очень мудрым и знал, что в такие моменты не стоит пытаться говорить. Нужно дать людям высказаться, выговориться, и потом подвести итог их обсуждению.

Но вышло иначе. Точку в споре поставил отец Матвея. Он вышел вперед, поднял руки, призывая к тишине. И когда все утихли, заговорил:

– Нет смысла спорить. В деревню возвращаться нельзя. Когда мы сюда уходили, мы ведь много о чем подумали. Не подумали только о том, что наши дома могут занять. Но на этот случай мы там дозор поставим, прав Никодим. А всем туда ехать нельзя никак. Налетят находники, и придется воевать. Много мы не навоюем. А так все женщины с детьми тут, под защитой. Не взять нас просто так. Не думаю, что среди этих большевиков много таежников. Все больше ведь работяги с заводов. А таким нас в лесу ни за что не взять. Дома какие не есть уже ставим, до снега доживем. На покосы выйдем, да и за деревней будем приглядывать. Так, нет, Петр Милованыч? – он повернулся к старосте.

Тот поднялся, сказал решительно:

– Точно, Матвей, так и сделаем. В деревню мы всегда вернуться успеем, надо пока здесь жизнь настраивать. На днях орляк в рост пойдет, засолить надо бы. Я так думаю, нужно нам много всего в этот год заготовить. Будет что потом в город отвезти, поторговать и новости узнать. А пока надобно решить, кто в дозоры ходить будет. Хорошо бы взрослых мужиков, к оружию привычных. Что думаешь, Матвей?

– Дак вся деревня привычная считай. Нет, надо и старшаков со взрослыми отправлять. Пусть учатся в секретах сидеть. А мужики тут нужны – работы край непочатый.

На том и порешили. Отец Матвея отобрал первую дозорную смену: им предстояло уйти в деревню на сутки и смениться завтра вечером. Так и будут меняться. В дозоре пятеро, из которых один вестовой. В случае необходимости он сломя голову несется в тайгу, за подмогой или еще зачем.

Матвея отец решил в дозор пока не отправлять, сославшись на необходимость начала промысла. Матвей немало удивился – какой промысел в лето? И отец объяснил:

– Вот смотри, сын. Сначала папоротник. Его много надо набрать. А в тайге весной сам знаешь, опасно. Собирать будут бабы с ребятней, а мы с тобой их охранять будем. Медведи сейчас голодные, да и шумим мы, злобится зверь. Потом гриб, да и рыбу нужно ловить и солить да сушить. Тут ты к деду Власу за помощью иди. Ты его в тайгу уговорил, тебе с ним и совместничать. К осени ближе шишковать надо, а потом и дичь бить. Много работы. А в деревне и без тебя управятся.

Матвей слушал отца, и в душе его крепла уверенность в том, что не договаривает отец. И спросил напрямую:

– Бать, опасаешься чего?

Тот глянул остро, пытливо, потом кивнул медленно:

– Опасаюсь, сын. Могут ведь и вправду прийти чужие, могут. И тогда один Бог знает, чем дело кончится.

Матвей вскинулся возмущенно:

– Тогда тем более мне там надо быть! Не буду я за других прятаться. Не пустишь – сам пойду, – и уставился на отца упрямо. Отец взгляда не отвел – не та порода. Но спорить не стал – признал правоту сына. Сказал только:

– Добро, сын. Но слушать меня беспрекословно. И пойдешь в дозор только тогда, когда я скажу. Пойдешь, пойдешь, – сказал, заметив, как Матвей вскинулся, – я же сказал…

Первый дозор ушел в деревню, на завтра был назначен огородный день, поедут женщины в деревню. С утра приедет вестовой, даст добро – и в путь. С первым дозором отец пошел сам – нужно было выбрать места, где сядут наблюдатели. Да и посмотреть, как ребята будут себя вести. Важно ведь не шуметь, не ходить по деревне, вообще ничем не выдавать своего присутствия.

Матвей остаток дня провел в привычных уже трудах, помогал очередной сруб ставить. Работа не тяжелая, да и с деревом работать он любил. Запах свежей стружки и смолы смешивался с ароматом сосновой хвои и легкого синеватого дымка от костра, у которого вовсю кашеварили женщины. Ребятня натащила из леса сморчков да колбы, и затевалась большая жареха. А после хорошей работы да на свежем воздухе можно и сапог съесть, главное порезать помельче. Вечером Матвей развел свой небольшой костерок в стороне от общего. Он устал, не хотелось говорить, хотелось побыть в одиночестве. Но не удалось. Котелок с чаем уже закипал, рыжие языки пламени жадно облизывали его черные закопчённые бока, сушняк потрескивал, выбрасывая в ночь снопы искр. Хорошо. Над головой раскинулось звездное небо, ночной воздух был холодным, и тепло от костра приятно грело лицо. Матвей сидел, не думая ни о чем, когда услышал легкие шаги. Поднял голову и увидел Анютку: она стояла у костра, смешно щурясь на огонь, и тень от ее длинных пушистых ресниц резко выделялась на белой коже. Почему-то Матвей сразу это заметил. Анютка переступила с ноги на ногу, спросила нерешительно:

– Я тебе не помешала, Матвейка? Ты ушел от всех…

Она не закончила, но Матвей и так все прекрасно понял. Сказал устало:

– Садись конечно, Анют. Чаю попьем. Хочешь чаю?

Анютка улыбнулась радостно, легко, как птица, порхнула на бревнышко рядом с Матвеем. Матвей забросил в бурящую воду добрую жменю Иван-чая и сухого смородинового листа, снял котелок с огня, поставил рядом, накрыл берестяной крышкой. Потом повернулся к Анютке и посмотрел на нее внимательно. Она тоже смотрела на него своими большущими глазами, смотрела выжидательно и как-то беспомощно. Потом смутилась, отвернулась, уставилась в огонь. Матвей же не отрываясь смотрел на нее. Тонкая прядь выбилась из-под косынки, упала на глаза, и она убирала ее под косынку, но непослушная прядка снова выбивалась.

Какая же она все-таки красивая. Он мысленно представил себе Любаву и сравнил обеих. Анютка нежная и тонкая, как голубка. Веселая, смешливая и озорная. Любава – гордая, красивая, гибкая как кошка. Такая же веселая, но еще и бесстрашная. Как их можно сравнивать? Да никак не можно. Они слишком разные. И слишком хорошие. Матвей вздохнул глубоко, потянулся за котелком, когда Анютка спросила вдруг:

– Матвейка, можно вопрос тебе задать? – и покраснела жарко, быстро. Глаза испуганные, но смотрит не мигая, не отводя глаз.

Матвей взял котелок, снял крышку – над полянкой поплыл яркий чайный дух. Наполнил кружку, протянул ее Анютке:

– Можно конечно, Анют.

Она зажмурилась и выпалила на одном дыхании, не обратив внимания на протянутую в ее сторону руку с парящей кружкой:

– Ты очень изменился, Матвейка. Как появилась Любава, так ты другой стал. Какой-то холодный.

Потом открыла глаза, уставилась в глаза Матвею:

– Скажи честно – люба она тебе?

И застыла в отчаянном ожидании. Матвей растерялся. Не ждал он такого прямого вопроса, хотя еще утром сам хотел с Анюткой поговорить начистоту. Она опередила.

– Ты чай пей, остынет, – сказал, поставил кружку и отвернулся, глядя в огонь.

Молчали. Анютка взяла в руки кружку, смешно обхватив ее ладошками и сдувая горячий пар. Матвей смотрел в огонь и думал, что ему ответить Анютке? Он и сам не знал, люба ли ему Любава, или нет? А Анютка? А если она и про себя так же прямо спросит? Как быть? Что сказать? Он видел, что и Анютка, и Любава к нему тянутся. А он?

Матвей разозлился на себя за эту нерешительность, повернулся к Анютке:

– Не знаю. Не до того мне.

Сказал и понял, что обманывает Анютку, прикрывается делами. А она расстроено отставила кружку в сторону, поднялась легко, шагнула в темноту. Повернулась, стоя на самой границе света:

– Пойду я, Матвейка. Поздно уже.

И ушла в темноту. А Матвей остался сидеть. Он явно слышал обиду в ее голосе, но ничего не мог с собой поделать.

Допив чай, он пошел спать. Лежал на лавке и думал о том, как много смуты внесла в их жизнь эта революция. Как страшно было их деревне, что они все снялись с места и ушли в тайгу. И как теперь им жить дальше? Чего ждать? Чем все закончится?

Уже засыпая, он подумал: «Ничего хорошего нет в этих революциях. Страх один»….