…Быстрый завтрак остатками сваренной вечером похлебки, перевязать Орлика на длинный повод, берданку на плечо и в дорогу. Предстояло обойти немаленький участок, вернуться к избушке за Орликом и отправляться на пасеку. Так что рассиживаться некогда, времени в обрез. Но перед этим он внимательно осмотрел избушку: за зиму без присмотра могла и крыша прохудиться, да мало ли что. Но все оказалось в порядке, отец всегда все делал основательно. Лабаз тоже был в целости и сохранности.

Серко нетерпеливо переминался у края поляны, всем своим видом показывая, что пора бы уже и в путь. И когда Матвей наконец направился в тайгу, радостно рванул вперед, едва не сбив его с ног. Отойдя от избушки совсем недалеко, в ближайшем распадке Матвей обнаружил останки какого-то копытного, скорее всего, марала. Кости были растащены по всему распадку – это пировали волки. До сих пор Матвей видел только одного волка, того самого, что приходил к нему уже трижды. Но тот волк был… или не был. А эти волки были самыми что ни на есть настоящими. И Матвей невольно напрягся. Но Серко был спокоен – деловито обнюхал кости и побежал дальше. Видимо, еще зимой волки загнали марала в заметенный снегом распадок и спокойно задавили.

Выбравшись из распадка, Матвей направился вдоль склона по самому верху, внимательно оглядываясь по сторонам и стараясь усмотреть следы пребывания соболя. Но его охотничьего опыта было явно недостаточно, и он пожалел про себя, что рядом нет отца. С другой стороны – а как еще учиться? И он принялся старательно вглядываться в кроны деревьев, искать следы на непросохших участках земли, прислушиваться и следить за Серко. Уж этот соболя точно не пропустит. Впереди еще один подъем, на самую вершину. Делать там Матвею было особенно нечего, соболь там точно не ходит, но очень уж хотелось подняться и охватить взглядом сразу всю тайгу, вдохнуть полной грудью родниковый воздух.

Он шел по самому гребню горы. Справа и слева вниз уходили поросшие тайгой склоны, и Матвей смотрел на острые верхушки высоченных елей и пышные кроны кедров, забираясь все выше и выше.

Наверх взбирался недолго, а взобравшись, остановился ошарашенно. В той стороне, где стоит их деревня, к небу поднимались столбы густого белесого дыма. Пожар! Матвей вглядывался вдаль, пытаясь хоть что-то разглядеть, но до деревни было далеко. И все же он не ошибался, деревня точно в той стороне, просто сейчас скрыта от него поросшим густой тайгой склоном горы.

Матвей развернулся и опрометью бросился назад, к избушке. Нужно спешить к своим, на зимовье, предупредить! Может, они и не знают там про пожар? Хотя дозорные же в деревне есть, должны вестового послать. А еще там отец, он наверняка остался с дозорными.

Внутри у Матвея все сжалось от предчувствия беды. В груди ворочался ледяной ком, и ноги несли его все быстрее. Он мчался как ветер, перепрыгивая через выпирающие из земли корневища и попадающиеся по пути валежины. Серко бежал рядом, весело подпрыгивая на ходу, он не разделял тревоги друга.

Матвей влетел на полянку, изрядно удивив Орлика, спокойно пожевывавшего молодую травку. Вытащил из избушки арчимаки, быстро оседлал и навьючил коня, подпер дверь в избушку бревнышком и устремился к зимовью.

Спуск был тяжелым, но Матвей подгонял себя, не давал подолгу думать над следующим шагом. Тревога гнала его вперед, глухая и тяжелая. Спустившись в долину, он сходу погнал Орлика. Тот, чувствуя тревогу седока, и сам грыз удила и рвался вперед.

Быстрей, быстрей… Подъем дался очень тяжело. Орлик оскальзывался и дважды едва не сорвался вниз. Матвей не дал, мертвой хваткой вцепившись в повод и вынуждая коня выравниваться. К концу подъема сил у них уже не оставалось, но ждать Матвей не мог.

И все же им пришлось остановиться, Орлику нужно было немного отстояться, хоть плачь. В запале Матвей совсем не подумал о воде для коня, и сейчас жалел об этом. Нужно быть внимательнее. Но внизу бежит небольшой ручеек, так что недолго осталось терпеть. Спустившись, остановились чуть в стороне от ручья. Сразу Орлика поить нельзя, ему нужно остыть немного. Минуты тянулись, капая тягучими раскаленными каплями, заставляя Матвея нервно кусать губы. Он не вытерпел, допустил Орлика до воды, а затем повел его в поводу. Пусть медленно, но идти, не стоять!

С каждым шагом в душе Матвея крепла уверенность: пришла беда. Он нутром чуял какую-то пропасть, в которую готово было сорваться его сердце, и такая накатывала жуть, что он скрипел зубами и все ускорял шаг.

На подходах к стану Серко остановился вдруг, замер. Шерсть на загривке поднялась дыбом, жуткий оскал растянул губы, из груди вырывался низкий вой. Матвей никогда его таким не видел. Орлик тоже беспокойно фыркал и упирался, будто не хотел идти дальше. Матвей присел перед Серко, взял его голову в руки:

– Серко, ну что ты? А?

Ему вдруг стало очень страшно. Внезапная догадка пронзила его. Тишина. Вокруг стояла абсолютная тишина. Не бежали навстречу собаки, не слышно было стука топоров и ставшего уже привычным станового шума. Ничего. Серко зарычал глухо, тоскливо…

Матвей поднялся и пошел вперед, сцепив зубы и сжав в руках берданку. Шаг, другой… За кустами он увидел на земле… Сначала он даже не поверил глазам. Нет, этого не может быть! Как же?!

На тропе, головой к нему, лежал мальчонка. Тот самый Петро, который потерялся с братом. Его русые волосы были густо испачканы в крови, поперек спины зияла страшная рубленая рана, скрюченные пальцы сгребли хвою… Матвей шагнул к нему… ноги ослабли… волной накатил даже не страх, а непередаваемый ужас. Ведь мальчонка мертв, не живут с такими ранами!

Подошел, присел рядом, тронул за руку и отдернул сразу. Холодная.

Встал и на негнущихся ногах пошел дальше. Он уже знал, что увидит там. Боялся и не хотел туда идти, и не идти не мог… В голове набатом билось одно слово: «Все… все… все»… Серко шел следом, поджав хвост и скуля низко, но Матвей его не замечал. Он вообще ничего не замечал. Все чувства замерли в нем, даже сердце, казалось, встало.

Еще одна мысль вдруг ошпарила: «Мама!».

Он рванулся вперед, влетел на стан… и едва не упал. Повсюду лежали тела. Мужики, старшаки, бабы с ребятней, они лежали кучами тряпья, неестественно изломанными куклами. Над поляной висел густой запах крови. Настолько густой, что у Матвея закружилась голова, на языке появился металлический привкус… и его вывернуло. Извергался он долго и мучительно, упав на колени и выплевывая желчь. Как же страшно…

Повернулся в сторону и уткнулся взглядом в мертвые глаза Авдотьи. Лицо ее было каким-то спокойным, но глаза… В них застыл ужас. Матвея вывернуло еще раз, и он упал на бок, не в силах больше даже сидеть. Над поляной висел низкий басовитый гул от сотен мух. Откуда они здесь взялись?! Ведь еще только начало мая!

Эта глупая, ненужная сейчас мысль билась в голове Матвея, не давая ему сорваться в пучину беспросветного ужаса. Серко осторожно ходил по поляне, обнюхивая тела. Шерсть на загривке стоит дыбом, уши прижаты к голове, хвост поджат. Он походил немного между разбросанными мертвыми, еще вчера весело смеявшимися и грустившими, сел, задрал морду к небу и завыл, низко и страшно. От этого воя Матвей и сам хотел завыть, закричать, но не мог. Смотрел на лежащих вокруг деревенских, и не мог издать ни звука.

Поднялся, подобрал винтовку и пошел к своему кострищу, стараясь не смотреть по сторонам. Мама… где мама?! Ведь не может быть, чтобы… А отец?

У их кострища никого не было. На столе стоял чугунок с кашей, лежал завернутый в чистую тряпицу хлеб. Матвей сунулся под навес… пусто. Сел на лавку, собираясь с духом. Надо идти туда, где… туда….Надо посмотреть…. А потом? А потом надо в деревню. Вдруг не там был пожар? Вдруг отец все еще там? Матвей пытался спрятаться за этими мыслями от ужаса всего произошедшего.

Вечно здесь не просидишь, надо идти…

Поднялся и пошел неверными шагами. Глаза отказывались смотреть, голова кружилась от запаха, ноги не хотели идти… Страх ледяной рукой сжал грудь, не давая дышать. Он шагнул на поляну и снова согнулся пополам… Подошел к Авдотье… под рукой ее лежал второй из братьев, уткнувшись лицом ей в грудь и обхватив ее шею ручонками.

Дальше… вот добродушный здоровяк Иван. Грудь залита кровью, рядом с рукой лежит окровавленный топор с прилипшим к лезвию пучком светлых волос. Видно, пытался отбиться.

Дальше… Матвей присел и провел ладонью над лицом Игнашки, закрывая его уставившиеся в небо глаза. Сердце царапнуло больно. Игнашка, ну как же так?!! Он осел на землю и завыл наконец, громко, в голос, выпуская из себя этот жуткий холод и страх.

Дальше… вот Андрейка и Павка рядом. Обоих порубили шашками. Дальше. А вот и Кряж. Рядом с ним чужак со свернутой шеей, в мышастой шинели и до блеска начищенных сапогах. Как на праздник собрался, сволочь… «Не просто он им дался», – с мрачной злостью подумал Матвей. Дальше…

…Маму он не нашел. Как не нашел и Любаву, и Анютку, и Дарёнку… Никого из девчат не было. Это что же, они их с собой увели?! А мама?? Где она? Если нет ее здесь, значит, жива. И значит Матвей ее отыщет. Отыщет! И этих отыщет… и убьет. Всех.

Серко ходил за Матвеем, тыкаясь иногда сухим теплым носом в ладонь и толкая боком. Словно напоминал, что Матвей не один.

«В деревню!» – ожгла его мысль, и он свистнул, подзывая Орлика. Но тот не хотел заходить на поляну, где так страшно пахло смертью. Матвей дошел до коня, вспрыгнул в седло и ударил его пятками, посылая вперед. Он рвался в деревню. А вдруг отец все-таки там? Он ведь не знает! А вместе им легче будет пережить…

Он скакал вперед, мечтая, чтобы пожар был не в деревне. Пусть это Лешачий луг сгорел! Только бы увидеть отца и рассказать ему обо всем, и потом вместе искать маму.

Выехав на опушку, он остановился. Деревни не было. Одно большое пепелище и торчащие там и тут закопчённые печные трубы. К небу тянулись дымы от тлеющих углей на месте домов и сараев. С этого края только дом деда Власа был целым: он стоял на отшибе, и до него пал не дошел. Горе, огромное горе накрыло Матвея. Только сейчас он почувствовал, что это конец. Нет больше ничего, что было ему дорого. Нет дома, друзей… ничего нет.

Он тронул Орлика вперед. Перешли реку и медленно поднялись на пригорок. Едкий смрад пожарища драл горло и разъедал глаза, вышибая слезы. Орлик медленно шел по улице между местами уцелевшими заборами. Матвей покачивался в седле, отрешенно глядя по сторонам. Боль в груди не давала дышать, хотелось выть, но он боялся нарушить эту мертвую тишину.

Три дома на дальней окраине деревни тоже уцелели. Те три дома, в которых был дозор. Надежда вспыхнула в его душе, Матвей хлопнул Орлика по крупу, заставляя сорваться на бег.

Ближе, ближе…

Матвей на ходу спрыгнул с седла, запутавшись в винтовочном ремне и едва не упав, влетел во двор ближнего к нему дома, в дом… никого.

Развернулся и рванулся к следующему. Во дворе, привалившись к стене, лежал отец. Рука прижата к окровавленному животу, голова безвольно свесилась на бок… Матвей упал рядом с ним на колени:

– Батя! Батя!

Он схватил отца за руку. Теплая! Живой! Отец медленно повернул голову: через все лицо наискось протянулся страшный кровавый рубец. Ничего не видя перед собой, он зашевелил беззвучно окровавленными губами. Серко сунулся было к нему, попытался облизнуть отцову руку, но Матвей оттолкнул пса.

– Батя! Как же?… – Матвей плакал, не замечая слез.

– Пить…., – еле слышно просипел отец. Матвей сорвал с пояса фляжку, поднес ее к губам отца. Тот сделал небольшой глоток, еще один – кадык судорожно дернулся. Заговорил, медленно, делая паузы:

– Где… мама?

Матвей, сбиваясь, начал рассказывать, но отец сжал его руку:

– Мама… где?

– Я не знаю, бать. Там всех убили, всех! – Матвей сорвался на тихий крик.

– Сын… под навесом… в углу….патроны прикопаны….заберешь…

Матвей вскинулся:

– А ты? Вместе заберем, бать….

– Нет, сын… я….все….

Матвей завыл от отчаянья:

– Нет! Батя, все будет хорошо, вот увидишь! Батя…

– Не… перебивай… берегись Ухова….это он их привел…

Отец замолчал, собираясь. Дышал он часто, лоб покрыла испарина, бескровные губы еле шевелились:

– Ухов… исчез вчера….а сегодня….видишь…

– Бать, а остальные где?

– В доУбеглиме они…..

Снова пауза, долгая. Потом еще тише отец заговорил:

– Маму найди, сын… обязательно найди… и еще…

Он вдруг задрожал мелко, выгнулся…

– Неееет! Батя!… – Матвей упал на грудь отца а заплакал так, как никогда не плакал…

Отца он похоронил тут же, во дворе. Твердая утоптанная земля подавалась с трудом, но он копал и копал, сбивая в кровь руки. Уложил отца в могилу, накрыл лицо рубахой…

Посидел немного у могилы. Слезы кончились. Пустота в груди и дикая, страшная ярость. Холодная и спокойная. Он знал, что найдет Ухова. И убьет. И всех его помощников убьет тоже. Но сначала… сначала надо похоронить всех там…. Иначе зверье растащит их по всей тайге, не по-людски это.

На тайгу опустился вечер. Матвей и не заметил, как пролетел этот страшный день. К зимовью он добрался в темноте. Распалил огромный костер и принялся стаскивать тела к большой яме. Мужики выкопали ее под новый омшаник, а вон как пригодилась…

Прикасаться к мертвым было жутко и почему-то противно. Но он пересилил себя, ведь это его друзья. С ними он еще пару дней назад шутил и хлебал щи из одного котла. Слезы душили его, когда он укладывал их в общую могилу, но по-другому никак.

Игнашку Матвей хоронил последним. Подошел, присел рядом, глядя на бескровное и какое-то чужое лицо друга. В голове звенела болезненная пустота, какая бывает после сильного удара. Встал на колени, подсунул руки под тело друга и рывком поднял его, прижал к груди. Какой тяжёлый… А ведь порой Матвей играючи подхватывал Игнашку и швырял в реку. Теперь вот совсем неподъемный стал. Когда опускал друга в могилу, из-под рубахи его выскользнули вдруг те самые серебряные часы, круглые, с узорчатой крышкой. Матвей нерешительно протянул руку: часы тяжело улеглись в ладонь, неприятно охладили кожу. Нажал шишечку на боку – крышка с тихим щелчком открылась. Стрелка бежала по кругу, отсчитывая секунды его совсем другой теперь жизни. Вот так. Люди умерли, а время живет. Осторожно стянул цепочку через голову Игнашки и перевесил часы на свою шею. Память о друге будет. Игнашка был бы не против, Матвей точно это знал.

Закончил он, когда над тайгой поднялось солнце. Бросил последнюю лопату земли и упал возле костра, подложив под голову свернутую телогрейку. Серко лег рядом, охраняя и согревая друга.

Проснулся за полдень. Вокруг стояла абсолютная, мертвая тишина. Противные мухи исчезли, лишившись поживы. Орлик стоял над Матвеем, временами тихонько пофыркивая, Серко лежал за спиной. Увидев, что Матвей открыл глаза, конь потянулся к нему, ткнулся мягкими губами в щеку, требуя ласки…

Очень хотелось пить. Он потянулся было к фляжке… нет ее, в деревне оставил. Поднялся и, пошатываясь, побрел к роднику. Долго и жадно пил, потом умылся. Ладони были сбиты до крови, и вода обжигала их как крутым кипятком. Ничего, заживет…

На стане находиться он больше не мог. Пора было уходить. Выкопал припасенные отцом патроны, забрал из зимовья фляжку, нож отцовский подвесил на пояс. Собрал все спички, взял соли. Потом присел на лавку, развернул тряпицу с хлебом… маминым хлебом. Волна отчаяния накатила с новой силой, согнула его пополам. Он глухо завыл, сжимая кулаки и кусая губы…

Хлеб уложил в заплечный мешок. Он знал, что не станет его есть. Просто заберет, ведь его мама пекла. Прошелся еще раз по стану. Подобрал топор, подвесил его к мешку за спиной. Все, готов. Делать здесь больше нечего. Он осмотрел место, так недолго и ненадежно послужившее им убежищем. Подошел к могиле, постоял немного, прощаясь. Вскочил в седло и отправился вслед за убийцами. Он знал, куда они шли. На Уймон…