Титр: 1974 год

В маленьком помещении монастырской котельной было темно. Слабый свет, словно из ночника давали только тлеющие угли в двух распахнутых настежь печках. Над печками помещались большие котлы, на каждом из которых висел манометр, предназначенный для измерения давления пара в котлах. Перед печками на полу была навалена небольшая куча угля. Прямо на этой куче, подложив большой угольный камень под голову, спал человек. Он был очень худой и высокий, с торчащей во все стороны седой бородой. Лицо и борода его кое-где была вымазана угольной пылью. Одеяние его так же было странно. По своему фасону оно было похоже на монашескую рясу, которая состояла почему-то из разноцветных кусков материи, неумело сшитых между собой. Платье этого человека, так же не отличалось чистотой и было скорее не цветным, а серым, из-за все той же угольной пыли. И был этот странный человек монастырским истопником. Сейчас он открыл глаза, сладко потянулся и замычал от удовольствия, но вдруг закашлялся. Сел, протер своими худыми кулачками глаза. Потом поднялся, троекратно перекрестился на печь и положил низкий поклон. Истопник взял в углу кочегарки два помятых жестяных ведра, сунул в одно из них совок и направился к двери. Надо заметить, что дверей в кочегарке было две, и находились они друг напротив друга.

Когда истопник оказался снаружи, то он столкнулся лицом к лицу с людьми, которые собрались на монастырском дворе, прямо перед входом в котельную. Были эти люди миряне. Услышав, что дверь котельной открылась, задние начали напирать на передних. Их сдерживал здоровенный мужик, который стоял ближе всех к двери.

— А что, старец Анатолий встал? — спросил он у вышедшего из котельной истопника.

— Дрыхнет, — категорично ответил истопник и пошел напролом через толпу, задевая грязными ведрами за одежду паломников.

— Что же ты творишь, — закричала молодая женщина на истопника, который зацепил ее платье дужкой ведра, после чего раздался треск материи и из волана ее юбки оказался выдран клок.

— Не видишь, куда прешь?! — не унималась женщина.

— Прости Христа ради, — сказал истопник и низко поклонился ей, при этом почему-то улыбаясь.

— Смотрите люди добрые, он еще и издевается, — продолжала скандалить женщина, — а, небось, духовного звания…

Но истопник ее уже не слушал, он пошел к распахнутым воротам монастыря. Выйдя за ворота, он спустился вниз по косогору и оказался на пристани, которая внешне совсем не изменилась за последние тридцать два года, если не считать появившейся здесь будки для продажи билетов на пароходы, да и та сейчас была закрыта. Здесь же рядом с пристанью, возвышался холм из каменного угля. Именно к нему и направился Истопник, наполнив, при помощи совка, ведра углем, он отправился в обратный путь к монастырю. Но остановился, сильный сухой кашель начал раздирать его грудь.

Войдя в свою келью, истопник высыпал содержимое ведер в кучу возле печи и отправился за новой порцией угля.

Истопник снова на пристани накладывал совком уголь в ведра и, наполнив их, тяжело поднимался по косогору к воротам монастыря.

Перед печью возвышался уже довольно высокий холм из принесенного с пристани угля. Дверь котельной распахнулась, и вошел истопник с очередной порцией угля. На этот раз уголь у него в ведрах был мелкий, и он засыпал его прямо в печи. Взял стоящую здесь же, рядом с печью лопату, насаженную на металлический черенок, и принялся ворошить еще жаркие угли, оставшиеся со вчерашнего дня. Сначала в одной, а потом и в другой печи вспыхнуло яркое пламя. Истопник принялся подкидывать в печи уголек. Потом вдруг замер, словно услышал что-то, бросил лопату на пол и, взяв с полки, висевшей на стене, жестяную банку с дегтем и торчащей из нее щепкой, вышел из котельной. Оказавшись снаружи, он снова столкнулся с ожидающими на улице мирянами.

— Ну, как, батюшка встал? — снова спросил все тот же крепкий мужик.

— Одеваются, — обнадеживающе заявил истопник и под удивленными взглядами прихожан принялся обмазывать при помощи щепки ручку двери, ведущей в котельную, дегтем.

Закончив свою работу, истопник, аккуратно — одним мизинцем, открыл дверь котельной и скрылся внутри.

Снова оказавшись в котельной, он водрузил банку с дегтем на прежнее место, после чего попрятал в угле всю ветошь, которая находилась в котельной, и снова взялся за лопату. Он бросал уголь в топку, сверяясь с показаниями манометров, установленных на котлах. Когда давление пара в котлах достигло нужной отметки, истопник захлопнул затворы обеих печей и вытер пот со лба. В этот момент из-за двери котельной раздался мужской голос:

— Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…

— Аминь, — крикнул истопник.

В котельную вошел крепкий монах лет сорока в чистенькой рясе с широкой, очень ухоженной бородой. Монах смотрел на свою руку, вымазанную дегтем.

— Кто-то у тебя ручку дегтем вымазал, — заявил вошедший монах.

— Кто же это? — удивленно всплеснул руками истопник, — не иначе завистники.

— Вытереть надо, — наставительно сказал гость.

— Надо, — согласился истопник, — да нечем.

— Как это нечем? — удивился монах, — я же тебе ветошь на хозяйственные нужды отпускаю.

— Да разве ж это ветошь, так, один раз махнешь, и выбрасывать можно… — принялся жаловаться истопник.

— Ладно, об этом после, — прервал его гость, — дай мне лучше руки чем-нибудь вытереть.

— Я же говорю нечем, батюшка Иов.

Отец Иов удивленно уставился на истопника.

— Ну, хочешь, об меня вытрись, — выступил вперед истопник и с готовностью подставил рукав своей импровизированной рясы гостю.

Иов от этого любезного предложения отказался, отступив от истопника, и перешел к официальной части своего визита. Отец Иов словно на церковной службе возгласил хорошо поставленным голосом:

— Явился я к тебе по поручению отца нашего настоятеля Филарета! С преподобным преподобным будеши… Благословись у отца Филарета, он тебя наставит на житие праведное…

— Это чего ты сейчас такое сказал? — спросил, не моргнув глазом, у гостя истопник.

— Отец Филарет проявляет к тебе милость и призывает тебя жить в его покоях вместе с ним, дабы поправить твое пошатнувшееся здоровье.

— А кто печи топить будет? — заинтересованно спросил истопник.

— На это место уже назначен послушник Алексий.

— Тю, да он же огня боится.

— Все боятся геенны огненной, — меланхолично заметил Иов.

— Ты грамоте учился? — вдруг спросил у гостя истопник.

— А как же. Кабы не учился — начальником не поставили бы, — с улыбкой ответил Иов.

— И библию небось читал, что ли? — продолжал расспрашивать истопник, при этом он нагнулся и поднял увесистый угольный камень.

— Как же ни читать, читал и даже наизусть некоторые места помню, — удивленно глядя на наступающего, на него истопника отвечал гость.

— И ветхий завет знаешь? — хитро прищурился истопник.

— Как же, знаю, — пожал плечами Иов.

— Ага, ну так ответь мне, за что Каин убил своего брата Авеля?… За что?!.. — закричал вдруг на Иова истопник, все выше поднимая руку с камнем над головой, словно собираясь ударить им гостя.

Тут отцу Иову показалась, что еще секунда и его постигнет судьба библейского Авеля, и он пулей вылетел из котельной. Когда дверь за ним захлопнулась, истопник швырнул угольный камень обратно в кучу, но вдруг его тело снова принялся сотрясать сухой кашель.

Во дворе монастыря перед котельной продолжал толпиться народ. Вдруг дверь котельной распахнулась, и из нее вышел истопник. Он протер ветошью испачканную дегтем ручку и посмотрел на паломников, ожидающих аудиенции у старца Анатолия. Собравшиеся во дворе монастыря люди смотрели на него с надеждой.

— Ну, чего встали? Заходи, кто смелый, — сказал истопник и снова скрылся внутри котельной.

В котельной, на специальной чугунной полке, вделанной прямо в печи стоял жестяной чайник. Вода в чайнике кипела, выплескиваясь через нос. Истопник, натянув рукав своей самодельной рясы на ладонь, ухватил чайник за ручку и потащил к чурбачку, который стоял у стены и заменял ему стол. Поставив чайник на чурбак, истопник достал с полки две кружки и кулек, сделанный из пожелтевшей от угольной пыли газетной бумаги. Развернув кулек, он взял две щепотки отвара, который хранился в кульке и бросил их в выставленные на чурбачке кружки. В этот момент в котельную вошла миловидная девушка в простеньком платье и кофточке с косынкою на голове. На вид девушке было не более двадцати лет. Не обращая на нее внимания, истопник принялся разливать кипяток по кружкам.

— Чаю хочешь? — спросил он, не глядя на робко остановившуюся у двери девушку, и поставил чайник прямо на пол.

— Нет, спасибо.

— Садись, пей, — словно не слыша ее ответа, продолжал разговор истопник.

Девушка осмотрелась и, не обнаружив, ни стула, ни лавки, осталась стоять у двери.

Истопник, нимало не смутившись этим, просто взял и поднес кружку девушке, всучив ей ее прямо в руки.

— Пей, — приказал он.

Девушка осторожно глотнула горячий отвар из кружки.

— Нравится? — строго глядя на девушку, спросил истопник.

— Ага, — смелее ответила девушка и сделала еще один глоток.

— Сам собирал… Целебный отвар… Сорок трав… Вкуснотища… Этим и спасаюсь от всех болячек, — с гордостью заявил истопник, — Ну, а теперь говори, зачем пришла? — спросил хозяин котельной, взяв кружку в руки, и удобно устраиваясь прямо на полу, чтобы начать чаепитие.

— Мне бы со старцем Анатолием поговорить, — робко спросила девушка.

— Нашла с кем говорить, с радио лучше поговори и то толку больше будет, — сердито заявил истопник, — Заняться вам, что ли, больше нечем, кроме как праведного человека от молитв за нас, грешников отвлекать?

— Мне очень надо, — с мольбой в голосе сказала девушка и всхлипнула.

— Всем надо, — меланхолично заявил истопник, — ты чай-то пей.

Девушка снова отхлебнула из чашки.

— Горе, что ли какое? — спросил заинтересованно истопник.

— Ой, горе, еще какое горе… — вдруг заревела, что есть мочи девица, — уж такое горе…

— Ладно, не реви, пойду, спрошу, может выйдет. Хотя вряд ли, не в духе он сегодня.

— Вы уж попросите его, а уж я в долгу не останусь, — всхлипывая, сказала девица и протянула к истопнику руку ладонью вверх.

На ладони лежала аккуратно сложенная трешка.

— Убери, дура, — приказал истопник, скорчив брезгливую гримасу, — если денег много отдай лучше тем, кто нуждается.

— Извините, — сказала девушка, покраснев, и зажала деньги в кулачке так, что их не стало видно.

— Кого только не нарожают, — пробурчал себе под нос истопник и пошел к двери, но не к той, что ведет на улицу, а к другой, которая была расположена в противоположной стене котельной.

Когда истопник скрылся за дверью, девушка с облегчением вздохнула, отерла платочком слезы с глаз и, прихлебывая из кружки отвар, стала разглядывать интерьер котельной.

Вдруг дверь, за которой скрылся хозяин котельной, распахнулась, и на пороге появился сам истопник, на лице его было крайнее недовольство. Живот под рясой выпирал, как у беременной бабы. Истопник закрыл за собой дверь и несколько раз прошелся по котельной как по подиуму, демонстрируя удивленной девушке свой выпиравший под рясой живот.

— Ну, чего уставилась? — вдруг грубо спросил он. — За благословлением на убийство приехала? Вот тебе, а не благословление, — и истопник ткнул в лицо оторопевшей девушке кукиш.

Девушка уронила чашу с отваром на пол и зарыдала в голос. Какое-то время истопник наблюдал за плачущей девушкой, потом сказал более мягким голосом.

— Ну, чего сырость разводишь, чай у меня здесь котельная, а не водопровод.

— Пожалуйста, батюшка миленький, испросите у старца благословление на аборт, — сквозь слезы стала умолять девица.

— Сама не знаешь, о чем просишь… Ты же в ад собралась и меня с собой утащить хочешь? — строго сказал истопник.

Вдруг гостья бухнулась перед истопником на колени.

— Знаю батюшка, все знаю, — глотая слезы, настаивала девица, — ежели я его рожу, меня же никто замуж не возьмет. Кому я с дитем сдалась…

— А тебя и так никто не возьмет, — вдруг заявил истопник.

Девушка перестала рыдать и, всхлипывая, удивленно уставилась на истопника.

— Не будет у тебя никогда счастья в браке, так тебе на роду написано, зато ребенок будет, утешение опять же… А так будешь клясть себя всю жизнь, что дите невинное убила.

— Вы-то откуда знаете, вы же не старец? — все более изумляясь, спросила девушка.

— Ну и что, что не старец, а может, я сам человека убил, — вдруг с тоской в голосе сказал истопник.

Тут гостья уставилась на истопника совершенно ошалевшими глазами.

— И это, с колен встань, — наставительно продолжал говорить истопник уже спокойным голосом. — На коленях надобно перед Господом стоять, а не передо мной.

Девушка испуганно поднялась с колен.

— А теперь вон отсюда, и чтобы ноги твоей на острове больше не было, ясно?..

Девушка не двигалась с места, испуганно глядя на истопника.

— Я кому сказал?! — прикрикнул на нее истопник. — Ну-ка быстро отсюда…

Гостья торопливо выбежала из котельной.

Истопник глубоко вздохнул, как человек, который только что закончил трудную работу и поднял чашку, брошенную на пол гостьей. Потом достал из-под рясы комок грязной ветоши, при помощи которого он сделал себе живот, и положил на полку вместе с чашкой. Но тут его снова начал трясти сухой кашель. Откашлявшись, истопник взял с чурбачка свою, еще нетронутую чашку с отваром и принялся пить из нее большими глотками. В этот момент в дверь постучали.

— Ну, заходи, заходи, чего стучишь, не в поликлинике, — крикнул истопник.

Дверь открылась, и на пороге показался молодой священник в длинной аккуратно наглаженной рясе, которая даже придавала его стройной, гибкой фигуре некоторую элегантность. У юноши было почти детское лицо, обрамленное светлым пухом. Кожа его была удивительно белой. Светлые глаза смотрели кротко.

— Экий красавец, — всплеснул руками истопник, — прямо ангел во плоти. Не, не ангел, — поправился он, — на бабу похож.

От этих рассуждений, произнесенных вслух, юноша густо покраснел.

— О, зарделся, как красная девка, — продолжал подшучивать над юношей истопник, — ладно, говори — зачем пришел, а то некогда мне тут с тобой…

— Пришел просить благословления старца Анатолия для продолжения своего служения в Москве на подворье патриарха в центральном архиве…

— Рукоположен? — прервал речь молодого человека истопник.

— Да, две недели назад… — смущено сказал юноша.

— Я и сам вижу, что две недели, — важно сказал истопник, — Так вот что я тебе скажу «две недели» — не о чем тебе со старцем Анатолием разговаривать. Потому что старец Анатолий с карьеристами не разговаривает.

— Какой же я карьерист? — вдруг гордо выпрямился юноша и посмотрел в прямо в глаза истопнику, — Я учился, был лучшим на курсе, теперь служить хочу…

— Гордыни в тебе много, — тихо сказал истопник, а потом продолжил громче, — ты ж через годок в монахи решил записаться, верно?

— Ну, решил, а что здесь такого, вы вон тоже монах.

— Да какой я монах, так, одно название, — улыбнулся истопник, — а ты, я вижу, в митрополиты метишь.

— Ну и что, что мечу, — честно признался юноша, — Разве это плохо, возвыситься духом и помогать слабым прозорливым советом…

— И зваться ты будешь — владыка «две недели», — продолжал подтрунивать над юношей истопник.

Но юноша, не обращая внимания на шутки истопника, продолжал развивать свою мысль.

— Кто-то должен принимать решения, и вести паству за собой, своим подвигом внушая уверенность слабым и сомневающимся…

Он говорил вдохновенно; видимо, эти мысли давно роились в его голове, и сейчас он разворачивал перед истопником весь план своей жизни.

— Так ты, поди, и в патриархи выбьешься? — спросил с усмешкой истопник.

— Я не обижаюсь на вас за ваши слова. Может, вы и правы, я знаю, я гордый, это мой грех, с которым я борюсь и неустанно совершенствуюсь.

— Ну, и как, чья берет? — продолжал насмехаться над юношей истопник.

— А вот вы, в чем ваше служение? — продолжал говорить неугомонный юноша.

— Да ни в чем, так пустяки — уголек в печь кидаю, да келейничаю потихоньку у отца Анатолия.

— Неужели вам никогда не хотелось совершить какой-нибудь подвиг, стать подвижником или поселиться в скиту?

— Куда уж нам, в лаптях да по паркету, — с ухмылкой ответил истопник.

— Вот, — загорелся юноша, — все мы так, никто не хочет взваливать на себя ноши, все ждут, что кто-нибудь другой придет, да и все сделает за нас.

— А пострадать не желаете?.. Для того, чтобы людей за собой вести пострадать требуется.

— Что же и пострадаю, если Господь приведет, — гордо ответил юноша.

— Тоже мне герой, пузо с дырой. Ты, ежели я не ошибаюсь, не в пустынь, а в столицу собираешься.

— Ну и что, в столице тоже слово Божие нужно, — продолжал проповедовать молодой священник.

— Это верно, среди людей-то оно сложнее спасаться, чем одному в чистом поле. В чистом поле завсегда греха меньше. Да… — вздохнул истопник, — ладно, понравился ты мне, рассмешил меня старика, пойду, похлопочу за тебя перед отцом Анатолием, но на многое не рассчитывай.

Истопник снова скрылся за дверью, которая вела из котельной в келью старца Анатолия. Не прошло и нескольких секунд, как истопник вернулся и, напустив на себя торжественный вид, произнес:

— Отец Анатолий благословляет тебя на служение в Караганде, там недавно на месте молельного дома построен храм Рождества Богородицы. Быть тебе в нем настоятелем.

От этого извести юноша как-то сразу расстроился и сник.

— Ну, чего сдулся? — весело спросил истопник. — То-то, вам дай волю вы все в Крыму, на курорте служить захотите. Кто-то и в Заполярье слово Божие нести должен. Давай, не задерживай меня, трапеза скоро… Зови следующего.

Когда поникший юноша вышел из дверей котельной, истопник вдруг улыбнулся и произнес:

— Да, славный батюшка из него получится…

Но тут на пороге котельной появился следующий посетитель, а вернее посетительница лет пятидесяти, в сером платочке и сразу же с порога бухнулась в ноги истопнику.

— Благослови, батюшка, — заголосила женщина.

От неожиданности истопник даже закашлялся, но быстро пришел в себя и деловито спросил:

— У тебя стиральная машина есть?

— Чево? — не поняла паломница и, не вставая с колен, удивленно уставилась на хозяина котельной.

— Машина такая, белье стирает, — пояснил истопник, — очень удобно.

— Нет, а что, надо купить?.. Так я куплю… У меня и сбережения есть, — в волнении затараторила женщина.

— Да, я не про то… Колготки-то, небось, руками стираешь?

— Руками, руками, батюшка, — часто закивала женщина.

— Так чего же ты на полу-то валяешься, у меня здесь чай не стерильно.

Женщина поднялась с колен и тупо уставилась на истопника. Так прошло довольно много времени.

— Ты чего, сюда смотреть пришла или язык отнялся? — строго спросил истопник.

— Ой, извините, батюшка, задумалась… — снова затараторила женщина, — пришла я сюда поговорить со святым старцем Анатолием, чтобы рассказать ему…

— Не святой он, — авторитетно заявил истопник.

— Ну?! — всплеснула руками женщина и начала испуганно вращать глазами.

— Точно, уж мне-то этого не знать. Я его как облупленного знаю. Мы с ним не первый годок вместе, — продолжал вещать истопник.

— Ну, — удивилась женщина, — а ты кто?

— Я-то, келейник его… Ну, навроде секретаря.

— Жаль, — сказала женщина после недолгих раздумий, — а я думала, он мне сон мой разъяснит.

— Ну, милая моя, это не к нам, это тебе к цыганам надо… Все что насчет гаданий и лошадей, это все к ним.

— Тогда хоть помолитесь за мужа моего покойного, безвинно убиенного во время Великой Отечественной Войны, а то часто он ко мне во сне являться стал.

— И чего говорит? — заинтересовался истопник.

— Ничего не говорит, стонет только, плохо ему, наверное, там, — и женщина благоговейно возвела очи к закопченному потолку кочегарки. — Я уж и заупокойную заказывала, не помогает, стонет и стонет.

— Ты его, небось, любила? — спросил истопник.

— Да я его и сейчас люблю, мы и прожить-то успели только полгодочка, а потом его и забрали… И вот я уже как есть, тридцать лет вдова, — сказала женщина, всхлипывая.

— Ладно, пойду спрошу, — сжалился истопник, — за такую любовь грех не попросить. Отец Анатолий хоть и не святой, но очень начитанный, — пояснил он свое неожиданное решение прихожанке, — я дверь не плотно прикрою, чтобы ты смогла весь наш разговор услышать.

В ответ женщина часто закивала головой.

— Так в каком году говоришь, голову сложил твой муж? — спросил истопник.

— В сорок четвертом, батюшка, в сорок четвертом…

— Ага, — задумчиво произнес истопник и скрылся за дверью кельи отца Анатолия, но на этот раз он оставил дверь не прикрытой плотно, поэтому женщине удалось расслышать разговор старца Анатолия и истопника.

Голос истопника. Пришла раба божья, просит помолиться за упокой убиенного воина… (кричит) Как звать-то воина?!

Женщина. Михаил.

Голос истопника. Как, как?!

Женщина. (кричит) Михаил!

Голос истопника. …за убиенного воина Михаила.

Голос отца Анатолия. Нечего заупокойные службы по живым заказывать.

Голос истопника. Как же это отец Анатолий, он же еще в сорок четвертом голову свою в брани сложил.

Голос отца Анатолия. Ничего он не сложил. В плен он попал, а после победы во Франции на поселение остался. Сейчас болеет, вот и вспоминает жену свою первую любимую. Хочет повстречаться с ней перед смертью.

На лице женщины, которая слышала весь этот разговор через приоткрытую дверь, изобразилось крайнее изумление.

Келья отца Анатолия представляла собой маленькую каморку, места в которой хватало только для того, чтобы стоя на коленях творить молитву перед иконами, которыми сплошь были увешаны стены каморки.

Истопник находился в каморке один и, стоя перед образами на коленях, разговаривал сам с собой на два голоса, как хороший актер.

— Что же ей теперь горемычной делать? — спрашивал истопник своим обычным голосом.

— Ясно чего, — отвечал он же, но голосом скрипучим, словно у древнего старика, — во Францию надо ехать, утешить страдальца перед смертью и рукой своею глаза ему закрыть.

— Спасибо, батюшка, что надоумил, вот спасибо, пойду, обрадую бедняжку, — сказал истопник своим обычным голосом и вышел из каморки обратно в котельную.

— Ну, все слышала? — строго спросил истопник паломницу.

Женщина часто закивала головой.

— Ну, вот и исполняй, — сказал истопник и посмотрел на показания манометров на котлах, после чего распахнул затвор одной из печей, взял лопату и принялся подкидывать уголь в огонь.

— Как же это, батюшка, — наконец, спросила женщина, — я и во Францию?

— А что ж тут такого, во Франции тоже люди живут, по земле ходят. В двенадцатом году казачки наши там были, говорят, понравилось им там очень. Я тебе, баба, прямо завидую, — и истопник перестал бросать уголь и мечтательно задумался, видимо представляя себе — какая она Франция.

— Да как же это батюшка, это же капстрана, меня и не выпустят.

— Тю, раскудахталась… Если отец Анатолий сказал, значит, выпустят, — авторитетно заявил истопник и снова принялся подбрасывать уголек.

— Да у меня же дом, корова, хозяйство, хряка вон резать надо… — взмолилась женщина.

— Продавай, — отрезал истопник.

— Все?

— Все, а за хряка твоего хорошие деньги дадут… Славный хряк… Кабы я мясо ел, я бы у тебя его сам купил, — радостно сообщил истопник, захлопнул затвор печи и поставил лопату в угол.

— Да вы, батюшка, надо мной издеваетесь? — чуть не плача сказала женщина.

— Это еще что такое? — строго сказал истопник, — Тебе что важнее, хряк твой или с мужем, которого, как ты говоришь, уже тридцать лет любишь, перед его кончиной повидаться?

Женщина тупо уставилась на истопника мокрыми глазами.

— Вот, иди и исполняй предначертание, — закончил свою речь истопник.

— А стиральную машину покупать? — вдруг спросила женщина.

— Какую еще машину? Ты что ее, с собой во Францию потащишь? Не надо тебе никакой машины. У твоего мужа французская машина есть, вам ее одной хватит…

Настоятель монастыря на острове Холодный отец Филарет сидел за столом в своей обширной келье со сводчатыми потолками. На вид ему лет пятьдесят, был он тучен, но невысок. Его реденькая борода вокруг круглого подбородка в сочетании с чрезвычайно мягкими чертами лица делала всю его фигуру немного комичной. Один вид его мог вызвать улыбку, особенно когда он перед чтением книг водружал на нос большие круглые очки с толстыми дужками, совершенно не шедшие к его лицу.

Вот и сейчас Филарет, сидя за столом, читал келейное правило. Как вдруг в келью незаметно для настоятеля вошел Иов.

— Благословите, батюшка, — смиренно попросил не замечающего его Филарета Иов.

Настоятель вздрогнул и строго посмотрел на Иова.

— Вот вечно ты меня пугаешь, — сказал он недовольно, но благословил монаха. — И где ты только так ходить бесшумно научился?

— Хотите, я себе подковки на боты сделаю, чтобы меня завсегда издаля слышно было? — проникновенно спросил Иов.

— Я тебе сделаю, здесь монастырь, а не конюшня. А если все себе подковы наделают, это какой тупа-тум начнется, как на ипподроме. А мне что же, ставки на вас делать прикажешь? Вы же и так, ни помолиться, ни духовному размышлению предаться не даете, вечно у вас что-то горит. И так вроде на острове живем, а покою никакого нету… Ну, чего опять стряслось?

— Осмелюсь доложить, отец Анатолий… — начал было Иов.

— Опять отец Анатолий, ну, что он еще натворил? — недовольно спросил Настоятель.

— Вот, тут все написано, — и Иов достал из-под рясы сложенный листок и протянул его настоятелю.

— Чего ты мне свои писульки суешь? — отмахнулся от него Филарет. — Мы, чай, не на партсобрании. Если есть что сказать говори, а этого, — кивнул он на бумагу, — я чтобы больше никогда не видел.

Иов быстро запрятал листок обратно под рясу, откашлялся и, вперив взгляд в потолок, стал что-то вспоминать, потом произнес хорошо проставленным голосом следующую речь, с чувством, с толком, с расстановкой, словно читая ее с листа:

— Значит, первое: По причащении святых тайн отец Анатолий становится не перед престолом, но, оборотясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу, как бы на показ…

— Это и я замечал, — опечалившись, с вздохом сказал настоятель.

— Второе: В высокоторжественные же дни, — продолжал Иов, — отец Анатолий, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, а разоблачаясь, уходит из церкви, за что неоднократно был лишаем трапезы… Третье: во время Литургии, обратясь к аналою, отец Анатолий, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания. При великом же выходе, по перенесении Святых Даров, не держит служебник перед собой и не обращает очей и сердца к святому престолу, совершая поклонение, а все смотрит в книгу, лежащую на аналое…

— Ну, хватит, у меня уже голова от тебя кругом идет. Где он сейчас? — спросил Филарет морщась, ему явно не хотелось ввязываться в эту свару между заведовавшим в монастыре хозяйственной частью Иовом и старцем Анатолием.

— Где же ему быть? В котельной у себя чай с сахаром с мирянами трескает, — зло ответил Иов, — Позвать?..

— Не надо, я сам к нему схожу… Да, ты передал ему мою просьбу, о том, чтобы он оставил послушание в котельной и перебрался в мою келью? — вспомнил Филарет.

— Передал, — хмуро ответил Иов.

— И чего?

— Ничего, спросил — знаю ли я, за что Каин Авеля убил?

— Занятно, — улыбнулся настоятель, — и за что?

— Ну, знаете, вы уже меня совсем обижаете, — вдруг огорчился Иов.

— Ладно, ладно, прости меня грешного. Иди, я сам с ним разберусь, — закончил неприятную аудиенцию Иова настоятель.

Иов почтительно поклонился и вышел из кельи Филарета.

— Как же, обидишь тебя, — сказал, оставшись наедине с самим собой, Филарет, но тут же перекрестился на висящий в кельи иконостас и промолвил: — прости мне Господи мои прегрешения, наставь меня на путь истинный и укрепи…

Истопник, он же старец Анатолий продолжал принимать мирян в своей кочегарке. На этот раз к нему вошла женщина лет тридцати с изможденным лицом. На руках у нее был худой, совсем высохший мальчик лет восьми с большими печальными глазами. Женщина вошла и остановилась в дверях.

— Сядь, — кивнул истопник на чурбак, заменяющий ему стол.

Женщина покорно села, придерживая ребенка на коленях.

— Чего с ним? — спросил истопник, глядя на ребенка.

— С крыши сарая упал, сломал ногу. Теперь вот бедро гниет. Уже четыре операции делали, ничего не помогает…

Из глаз женщины потекли слезы.

— Как зовут мальца? — спросил истопник.

— Колей, — всхлипывая, ответила мать.

— Коля, Коля, — позвал истопник.

Мальчик посмотрел на старца одними глазами, не поворачивая головы.

Отец Анатолий скрылся в своей маленькой келье и через секунду вернулся с иконой Богородицы. Поставил икону на полку в кочегарке.

— Вставай, — сказал он заплаканной женщине.

Женщина поднялась, все так же держа мальчика на руках.

Истопник взял чурбак, установил его прямо перед иконой.

— Ставь его сюда, — приказал отец Анатолий, указывая на чурбак.

— Да, как же… он же и сидеть-то толком не может, — удивилась женщина.

— Ставь, ставь… Я его с другой стороны поддержу, — приказал старец.

Мать взяла Колю подмышки и поставила на чурбак, поддерживая его сзади.

— Смелее, смелее… — ободрил истопник женщину.

Отец Анатолий перехватил мальчика с другого бока и приказал:

— А теперь молись, и я молиться буду. Бог милостив, он поможет.

И он стал читать молитву:

Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь

…Пересекаемое море жезлом древле, Израиль пройде яко по пустыни, и крестообразно Яве предуготовляет стези. Сего ради поим во хвалении чудному Богу нашему, яко прославися.

Милостивее Господи, услыши молитву раб Своих, молящихся Тебе.

В день печали, нашедшая на ны, к Тебе Христе Спасе, припадающее, Твоея милости просим. Облегчи болезнь раба Твоего, изреки нам, яко сотнику: иди, се здрав есть отрок твой.

Мольбы и моления с воздыханием к Тебе вопием, Сыне Божий: помилуй нас. Воздвигни со одра лежащего, яко разслабленнаго словом: возьми одр твой, глаголя, отпущаются ти греси твои.

Слава Твоего, Христе, образа подобию поклоняющееся, верою целуем, и болящему здравия просим, подражающее кровоточивей, яже подольца риз Твоих коснуся и исцеление недуга прият.

И ныне: Пречистая Госпоже Богородице, всем известная Помощнице, не презри нас к Тебе припадающих, моли яко блага Своего Сына и Бога нашего дати здравие болящему…

Во время молитвы ножки мальчика, вдруг начали выпрямляться и наливаться силой, и хотя он еще был слаб, но мог уже стоять.

Закончив читать молитву, старец Анатолий взял с полки какую-то склянку, открыл ее, помазал, находившимся в ней, святым маслом лоб мальчика сказал матери:

— Снимай его с чурбака и веди, он своими ножками пойдет.

Женщина сняла мальчика с деревяшки и поставила на пол, и он вдруг пошел, прихрамывая и опираясь на руку матери, но все-таки пошел. Слезы потекли из глаз матери.

— Ты оставайся сегодня на ночлег в монастыре, — начал наставлять ее истопник, — а завтра мы его причастим, и он хромать больше не будет. Потом приедешь еще раз, хочешь одна, хочешь с мальчиком, привезешь мешок муки, отдашь на пекарне, скажешь: отец Анатолий прислал.

— Не могу я до завтра остаться, на работу мне надо… у меня и билет на поезд на завтра куплен, — тихо сказала женщина.

— Я чего с вами тут в игры играю?! — закричал вдруг на мать старец, — Тебе чего дороже — работа твоя или сын?!..

Тут истопника начал душить кашель, и он прервал свою гневную речь.

— Но… — стала оправдываться женщина.

— Прочь с глаз моих! — снова хрипло закричал истопник.

И женщина поспешно покинула кочегарку, вместе со своим исцелившимся сыном.

Отдышавшись, после приступа кашля, истопник унес икону «Святой Троицы» обратно в свою молельню. Вернувшись, он принялся рыться у стены кочегарки, где были сложены дрова, выбрал среди них обгоревшую головню и сунул ее подмышку. Затем взял с полки книгу в потрепанном переплете и вышел из котельной.

Настоятель монастыря Филарет вышел из помещения, где размещалась его келья, на двор монастыря и направился к котельной. Путь его пролегал мимо монастырской колокольни. Проходя мимо нее, он услышал чей-то кашель. Оглянувшись по сторонам, и никого не обнаружив, Филарет троекратно перекрестился и проследовал дальше.

Пройдя через весь монастырь, Филарет подошел к двери, ведущей в котельную. Здесь по-прежнему толпились паломники, прибывшие за помощью к старцу. Остановившись перед дверью, настоятель прочел разрешительную молитву:

— Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…

Ответом ему была тишина. Тогда он, возвысив голос, произнес:

— Отец Анатолий, ты здесь?

Ответа снова не последовало. Филарет растерянно потоптался перед входом, оглядываясь по сторонам, на лице его отобразилась досада оттого, что ему приходится вот уже который раз заниматься бытовыми спорами между истопником и заведующим хозяйственной частью монастыря Иовом, и это отрывает его от молитв и богоугодных рассуждений. Наконец, настоятель решился, он толкнул дверь котельной и вошел внутрь. Здесь он никого не обнаружил. Филарет прислушался. Кругом царила тишина, если не считать тихого гула огня за затворами печей.

— Отец Анатолий! — снова позвал настоятель, но ответом ему снова была тишина.

Тогда он, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на рассыпанном по полу угле, пошел к двери, расположенной в противоположной стене кочегарки. Добравшись до двери, он распахнул ее и оказался в молельной комнате отца Анатолия. Филарет благоговейно осмотрел иконы, развешанные на стенах комнаты, одними губами прочел краткую молитву и троекратно перекрестился. Покинув эту комнату, он вернулся обратно кочегарку. Поискав глазами, он обнаружил валявшийся у стены чурбачок. Выкатив его на центр кочегарки, и обмахнув его ветошью, настоятель уселся на чурбачок верхом и огляделся. Ему здесь явно нравилось. Посидев так немного, Филарет встал и приблизился к одной из печей. Сначала он с огромным интересом осмотрел манометры, стрелки которых показывали давление пара в баках. Потом настоятеля заинтересовали и сами печи. Он поднял руку и стал приближать ее к чугунному затвору печи, до тех пор, пока жар, идущий от металла, не стал невыносимым. Тогда Филарет резко отдернул руку и, помахав ею в воздухе для скорейшего охлаждения, снова стал приближать руку к затвору. Когда ему надоела эта забава, он плюнул на чугунный затвор. Капельки слюны мгновенно закипели и испарились. Это очень понравилось Филарету, и он плюнул еще. Слюна, снова закипев, быстро испарилась с почерневшей от высокой температуры поверхности металла.

— Детерминизм, — многозначительно произнес Филарет, словно хвастаясь, что он знает такое сложное слово и, плюнув на затвор на прощанье в третий раз, пошел к выходу из котельной.

Настоятель монастыря Филарет возвращался обратно из котельной в свои покои. Проходя мимо колокольни, возле которой он несколько минут назад услышал чей-то кашель, но не обнаружил кашлявшего, настоятель столкнулся с новой неожиданностью. Вдруг прямо перед ним, откуда-то сверху упала обгоревшая головня. От неожиданности Филарет остановился и, задрав голову, стал смотреть вверх, пытаясь разглядеть того, кто находился на колокольне. Так как настоятель был, слаб зрением, а очки использовал только для чтения, это потребовало от него некоторых усилий и не малого времени. Наконец, разглядев сидевшего, свесив ноги вниз, на перилах колокольни истопника, настоятель спросил:

— Ты чего там делаешь?

— С птахами небесными беседую, — спокойно отвечал Анатолий сверху.

— Что? Что ты сказал?.. Говори громче!.. Не слышу!.. — прокричал Филарет истопнику.

— С небесными птахами, говорю, беседу веду! — во весь голос закричал истопник.

— И что же тебе птахи небесные сообщили? — спросил Филарет.

— Ничего не сообщили, поют себе и все тут, такое легкомыслие… — спокойно ответил истопник.

— Поют, — умилился Филарет, — ну, пущай себе поют. А ты слазь на землю скорей, не чего тебе там, чай не мальчик по перилам лазать, свалишься еще…

— Не слезу, мне и здесь неплохо, — заверил сверху настоятеля истопник.

— Ну, как знаешь, — сказал Филарет и продолжил путь к крыльцу своих покоев, но, передумав, неожиданно вернулся.

Он поднял сброшенную ему под ноги головню и со всех сторон осмотрел ее.

— Эй! Батюшка Анатолий! — снова позвал монаха настоятель, отряхивая руки, испачканные в саже.

— Ну, чего тебе, — грубо ответил истопник.

— Ты чего это в меня головнями кидаешься?

— И не кидаюсь я вовсе, просто случайно вырвалась, а тут ты шел… — объяснил истопник.

— Понятно, — многозначительно произнес Филарет.

— Ничего тебе непонятно, — ответил Анатолий.

— А я, между прочим, к тебе ходил, — продолжал разговор настоятель.

— Ну?

— Опять я тобой недоволен. Жалуются мне на тебя.

— Сильнии возсташа на мя и крепцыи взыскаша душу мою, — вдруг совершенно переменив тон, кротко сказал истопник.

— И чего ты, проказник, с братией не ладишь? — спросил настоятель монаха.

— Дивны дела Твоя, Господи! — отвечал истопник.

— Говорят, что смущаешь ты мирян и братию и сеешь вокруг себя суеверие.

— Избави меня от клеветы человеческия…

— Вообще-то мне, как твоему начальнику следовало бы тебя наказать, чтобы другим не повадно было, а то еже ли все как ты поступать начнут, это чего же получится?..

— Господь прибежище мое и Спаситель мой, кого убоюся?..

— Ох, и тяжело с тобой разговаривать стало, проказник, — заключил настоятель Филарет свою речь, — ты бы хоть вид сделал, что послушаешься меня…

— В Господе мзда моя и утешение мое у Вышняго… — ответил на это истопник.

Филарет в ответ в сердцах махнул на истопника рукой и направился к крыльцу, ведущему в его покои.

В монастырском соборе шла служба. Его обновили с тех пор, как здесь была контора исправительного учреждения. Большевистскую символику смыли со стен и сводов храма и теперь на молящихся смотрели светлые лики Апостолов и Святых Угодников. Присутствовали на службе, как монахи монастыря, так и прибывшие на остров миряне. Вел службу сам настоятель монастыря Филарет. И когда во время службы богомольцы вслед за Филаретом повернулись на запад, один только истопник повернулся на восток. Филарет, заметив это, с досадой шепнул дьякону, помогавшему ему во время службы:

— Поверни его на место.

Дьякон подошел к истопнику и повернул его лицом на запад, но только дьякон снова занял свое место возле Филарета, как истопник снова повернулся лицом на восток. Дьякон хотел повторно развернуть истопника, но настоятель остановил его:

— Пусть стоит, не трогай его, — прошептал Филарет и продолжил службу.

Но долго служить в этот раз ему не пришлось. В собор вбежал молодой послушник и, перекрикивая певчих, прокричал:

— Пожар, православные!

Все, кто находился в церкви, бросились вон. Люди с трудом протискивались в двери собора, спеша на помощь тем, кто уже начал бороться с огнем. В считанные секунды собор опустел. Здесь остался только настоятель монастыря Филарет и истопник, которого Филарет не заметил, так как после известия о начавшемся пожаре он тут же опустился на колени перед иконой Богоматери и, взывая к ней о помощи и заступничестве, стал горячо молиться скорейшем прекращении пожара. Но вдруг он услышал за своей спиной чей-то сухой кашель. Тогда Филарет, утомленный долгой молитвой, поднялся с колен и обнаружил истопника, который лежал посреди храма лицом вниз, широко раскинув руки, и что-то бормотал в молитвенном исступлении. Некоторое время Филарет наблюдал за ним, пока в собор не вбежал дьякон, весь перемазанный сажей.

— Ну, что? — с дрожью в голосе спросил настоятель.

— Слав Богу! — ответил дьякон. — Вашими святыми молитвами монастырь спасен…

Настоятель жестом отпустил дьякона, который было удивленно уставился на распростертого на полу собора истопника. Через минуту и истопник пошевелился, он встал и вытер рукавом залитые слезами глаза.

— Так стало быть, ты знал, проказник? — строго спросил его настоятель.

— Сего никто же весть, токмо Един Бог, — кротко ответил истопник.

— Так ты же мне головню под ноги бросил, — продолжал настаивать Филарет.

— Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь.

— Нет, ты погоди, ты же знал о пожаре, что же ты прямо не сказал, а головнями в меня швыряться начал? — все больше заводясь, наступал на истопника настоятель, — Я человек простой, мне твои знаки не понятны…

— Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух славы, Дух Божий почивает на вас: теми Он хулится, а вами прославляется…

— Ты не увиливай, ты отвечай, на поставленный тебе вопрос, — настаивал Филарет.

Но истопник, словно его не слышал, продолжая говорить:

— Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как христианин, то не стыдись, а прославляй Бога за такую участь… — затараторил истопник.

— Замолчи!.. Замолчи!.. Я с тобой с ума сойду, — взмолился настоятель.

Но истопник его не слушал, продолжая говорить:

— Ибо блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах.

— Ну, это ты уже перегнул палку, брат, — с обидой сказал настоятель. — Разве ж я тебя гоню?

— Солнце, да не зайдет в гневе вашем, — наставительно продолжал свою речь истопник.

Но тут их беседу прервало появление в храме Иова и дьякона. При их появлении истопник поспешил ретироваться в боковые двери храма.

— Чудесное спасение! — провозгласил Иов. — Вашими молитвами пожар потушен. Обгорела только ваша келья, батюшка. Я все осмотрел, убыток небольшой, надо будет только стены побелить, да иконостас подновить. Правда, дух гари долго не выветрится.

— Хватит, — вдруг зло прикрикнул на них настоятель, — раскудахтались. Вы, батюшка Иов, не у себя в конторе, а в храме Божьем, и нечего тут дела мирские обсуждать. Храм, он молитву любит…

Иов и дьякон удивленно переглянулись и проследовали за Филаретом, который быстрыми шагами вышел из собора.

Настоятель монастыря Филарет находился в своей келье, рассматривая последствия возникшего здесь пожара. Действительно, огонь охватил только половину кельи, и из-за этого часть ее стен осталось белоснежно белыми, другая же часть была покрыта толстым слоем копоти. В закопченной части кельи находился и деревянный иконостас, который чудесным образом почти не пострадал. Во всяком случае, когда Филарет подошел к нему и стер с его поверхности обычным платком сажу, под ним оказался совершенно не тронутый огнем лик. Осмотр своей кельи Филарет производил в присутствии Иова, который со свойственной ему педантичностью объяснял настоятелю причины произошедшего пожара своим низким, хорошо поставленным голосом:

— Ваш келейник Федор заливал в лампу керосин и по невнимательности пролил его на пол. И сам не заметил, что пролил, а потом стал зажигать лампаду перед иконостасом. Но она не загоралась, и Федор обжег себе пальцы, бросил непотушенную спичку на пол… Все и полыхнуло. Увидев огонь, ваш келейник, вместо того, чтобы его потушить, с перепугу сразу побежал звать на помощь. Все ваши личные вещи, спасенные при пожаре, я приказал перенести в мою келью и надеюсь, что вы не откажитесь воспользоваться моей скромной кельей, на время, пока отремонтируют ваши покои. А я с вашего позволения займу более скромную келью, — смиренно закончил свою речь Иов.

Настоятель монастыря Филарет, шагал через монастырский двор со стеганым одеялом под мышкой. Он направлялся к входу в котельную. Паломников в этот поздний час у дверей кочегарки уже не было. Подойдя к двери, ведущей в котельную, Филарет прочел разрешительную молитву:

— Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…

— Нет никого, — раздался из-за двери недовольный голос истопника.

— Как же нет, когда ты разговариваешь со мной, — удивился настоятель.

— А так, ветер вон тоже свистит, а ты его хоть раз видел? — раздался из-за двери все тот же недовольный голос.

— Ну, ты как хочешь, — сказал настоятель, — а я все-таки войду.

И он открыл дверь и вошел в котельную.

Отец Анатолий сидел на своем обычном месте, а именно на куче угля и смотрел на вошедшего настоятеля. Лицом и руками он был черен, как настоящий зулус, видимо истопник специально перемазал себя угольной пылью.

— Ты чего это так вымазался? Сам на себя не похож, — спросил изумленный настоятель.

— Это батюшка у меня пожар был… погорел я… все имущество мое сгорело. Сам еле живой остался, — весело сообщил истопник.

— И не совестно тебе надо мной насмехаться? Я, между прочим, твой начальник, — строго сказал Филарет.

— Господь прибежище мое и Спаситель мой, кого убоюся?.. — заныл старец.

— Да я не про то, — оборвал его настоятель.

— И я не про то, — улыбнулся истопник.

— Вот что я скажу тебе, отец Анатолий, — начал свою речь Филарет, — никогда я об игуменстве и не мечтал, всю жизнь хотел жить в пустыни, подвиг отшельнический на себя принять. Пожар этот, над которым ты все надсмехаешься, думаю, знаком мне был, чтобы начал я подвижничество. Ты как считаешь?

— Пути Господни неисповедимы! — отвечал истопник.

— Вот, пришел я к тебе, чтобы келью твою с тобой разделить, пока мою после пожара починят. Примешь?

— Мы люди простые, у нас умишко маленький. Ты настоятель, тебе и решать, — кротко ответил истопник.

— Ну, вот и отлично, — обрадовался настоятель, — будем вместе спасаться, молиться, да мыслям предаваться о Боге и вечной жизни…

— Только сразу предупреждаю, — заявил истопник, — я сосед беспокойный, кашель меня бьет, а иной раз так посреди ночи петь захочется, что аж сил нет.

— Петь я и сам люблю, а кашель, кашель это ничего. Я тоже не без греха, иной раз такая икота нападает. Особенно неприятно, когда во время литургии. И воды глотнуть нельзя и сдерживаться никаких сил нет, — доверительно сообщил Филарет. — Как думаешь, бесы это меня мутят?

— Да не, — авторитетно сказал истопник, — желудочно-кишечный тракт это.

— Все шутишь, — весело спросил настоятель, — а я не обижаюсь.

— Правильно не обижаешься, на обиженных воду возят…

— …или уголь, — добавил настоятель.

— «Все шутишь», — передразнил его истопник и вдруг спохватился, — некогда мне с тобой тут, пора мне.

Отец Анатолий встал и направился к двери, ведущей во двор.

— И я с тобой, — попросился Филарет, — будем как нитка с иголкой — куда ты, туда и я. Вместе будем подвязываться.

— И в клозет со мной пойдешь? — спросил истопник.

Филарет засмеялся:

— Ну, если надо, могу и в клозет.

— Нет уж, увольте, там я как-нибудь сам справлюсь, — ответил истопник и вышел из котельной.

— Ты бы хоть умылся, — крикнул ему вслед настоятель, — а то всю братию мне распугаешь…

Небольшой корабль стоял возле пристани острова Холодный. Из его трубы валил дым, корабль готовился отплыть на материк. На самой пристани уже никого не было, последние пассажиры, в основном паломники, приезжавшие в монастырь, поднимались по трапу на борт.

Вдруг на косогоре появился отец Анатолий, он бежал вниз к пристани. На этот раз лицо его не было вымазано в угольной пыли. Столпившиеся на палубе корабля люди удивленно наблюдали за приближающимся старцем. Он вихрем пронесся мимо вахтенного матроса, который при входе на трап проверял наличие у пассажиров билетов и, поднявшись на корабль, быстро нашел на нижней палубе ту самую женщину, которая посетила его в этот же день с больным ребенком. Истопник схватил женщину за руку и потащил к трапу, женщина слабо сопротивлялась, одной рукой прижимая к себе мальчика, и только тихо просила:

— Не надо, пожалуйста, не надо.

Но истопник был непреклонен, он силой стащил женщину на пристань и тут же отдал приказ вахтенному матросу:

— Отшвартовывай!

Матрос повиновался, словно приказ был отдан капитаном судна. Он взошел на корабль, втащил трап и принялся выбирать швартовые концы. Через минуту пароход медленно отчалил от причала.

Во время отшвартовки корабля на глазах у всех пассажиров происходила следующая сцена между истопником и женщиной с ребенком.

— Ты что же это делаешь!? — кричал на женщину истопник, — Себя не жалко, так хоть дите пожалей! Калекой же будет…

— Не могу, я остаться, меня с работы выгонят. И так еле отпустили.

— Любишь свою работу?! — продолжал кричать старец.

— Люблю, очень люблю… — отвечала женщина.

— А кого больше любишь, сына или работу?!

Женщина ничего не ответила, только слезы потекли у нее из глаз.

Мальчик, который все это время находился на руках у матери и испуганно смотрел на кричащего истопника, тихо сказал:

— Не плачь, мама.

— Мы проект сдаем… Пол Кабэ на работе ночуют. А я тут на два дня застряла, — сквозь слезы сказала женщина.

— Никто у вас там не работает, трубу у вас с кипятком прорвало, всех на три дня за свой счет домой отправили, — сообщил истопник, — только меня зря на грех наводишь.

— Этого не может быть, зачем вы врете? У нас все трубы прошлым летом меняли, — обиженно сказала женщина.

— Я вру?! — вспылил истопник, — Ну, и плыви отсюда, если не веришь. Когда узнаешь, поздно будет…

И он пошел прочь от пристани. Начал подниматься по косогору, но только лицо его вдруг стало абсолютно спокойным и даже веселым, как у человека выполнившего свой долг.

Женщина с ребенком осталась стоять на пристани, когда она повернулась, чтобы вернуться обратно на корабль, он был уже довольно далеко от пристани. Тогда женщина подошла к будке кассы, в которой продавали билеты на корабли, курсирующие между островом и материком, спросила:

— Когда следующий пароход?

— Завтра вечером, — ответила кассирша.

Женщина отошла от кассы и зарыдала.

Поздним вечером в котельной старец Анатолий и настоятель монастыря Филарет готовились лечь спать. Филарет расстелил на куче угля стеганное одеяло. Истопник подкидывал уголь в печь, захлопнув затвор печи, он посмотрел на настоятеля, который снимал с ног начищенные до блеска хромовые сапоги, сидя на одеяле, которое заменяло ему матрац.

— Хорошие у тебя сапоги, — заметил истопник.

— Нравятся?..

— Мягкие, наверное? — не унимался старец.

— Очень мягкие… только в них ходить и могу, — ответил с улыбкой Филарет, — Митрополит подарил, по доброте своей… Знает, что у меня подагра.

— Одеяло тоже митрополит? — поинтересовался истопник.

— Не, одеяло я в Греции купил, когда на Афон с владыкой ездили, — похвастался настоятель.

— Ладно, давай будем спать, — сказал Анатолий и лег прямо на уголь рядом с настоятелем.

Ночью Филарета разбудило невнятное бормотание истопника, он не открывая глаз, повернулся на другой бок и почувствовал, что яркий свет бьет ему прямо в лицо. Тогда настоятель открыл глаза, но сразу зажмурился, так как яркий огонь горел в распахнутой топке печи. Перед огнем сидел истопник с черным куском кожи в руках и сосредоточенно смотрел на кожу, которую он растягивал руками. Истопник двигал губами, словно читая что-то, что было написано на куске кожи. Настоятель отвернулся, собираясь продолжить свой сон, но что-то словно кольнуло его изнутри, и он сел на своем одеяле, и посмотрел на истопника.

— Что это ты делаешь, отец Анатолий? — спросил его настоятель.

— Читаю книгу грехов человеческих, в которую лукавый записывает дела грешных людей, — ответил истопник и сунул кусок кожи в огонь, — а теперь вот сгорит все это в огне, и грехов людских как не бывало.

И тут истопник, вытащил откуда-то из-под себя сапог, принадлежащий настоятелю, взял нож и принялся отрезать от него голенище.

— Ты что же это творишь, проказник ты этакий?! — вскричал в негодовании Филарет.

— Собираюсь прочитать вторую страницу книги грехов человеческих и сжечь ее, так же как и первую, — спокойно объяснил истопник, продолжая кромсать ножом сапог настоятеля.

Только тут Филарет заметил на полу рядом с истопником отрезанный от голенища подъем одного из своих сапог.

— Какая же это книга грехов, когда это мои сапоги?! — в отчаянии вскричал настоятель.

— А разве ты не знаешь, что больше всего грехов умещается на голенищах архиерейских сапог? — с хорошо разыгранным недоумением спросил Филарета истопник.

Настоятель не знал что ответить, он был готов заплакать, так ему было жаль подаренных ему митрополитом сапог. А истопник, отрезав второе голенище, пробежал его глазами и отправил в печь, за голенищами последовали и подъемы двух архиерейских сапог.

Покончив с сапогами, отец Анатолий поднялся и с чувством исполненного долга посмотрел на настоятеля монастыря. На Филарете лица не было. Он был бледен и расстроен до крайности. Истопник отправился куда-то в угол кочегарки, и, порывшись там, через минуту вернулся с двумя объеденными молью валенками. Он протянул валенки настоятелю со словами:

— На, не расстраивайся… Носи на здоровье.

Филарет ничего не ответил, он снова лег на свое одеяло и отвернулся от отца Анатолия.

Посреди ночи истопник снова проснулся, посмотрел на мирно посапывающего рядом настоятеля, встал, подошел к вентилям, которые отсекали отопительные трубы от котлов, расположенных в котельной, и закрыл их. После чего он закрыл задвижки на трубах обеих печей, таким образом перекрыв вытяжки. Закончив с этим, он достал ключ от котельной и запер дверь изнутри, после чего открыл затворы обеих печей и принялся подбрасывать в них уголек. Это процедуру он сопровождал пением:

— Господи помилуй, господи прости, господи наставь на моем пути…

Настоятель, разбуженный пением истопника, проснулся и сонно уставился на истопника. Истопник, не обращая на него внимания, продолжал подбрасывать уголек. Стрелки обоих манометров резко поползли вверх. Саму кочегарку начал постепенно заполнять едкий дым.

— Ты чего это опять удумал? — бесстрастно спросил настоятель, решивший относится ко всем выходкам своего соседа спокойно.

— Чертей выкуривать будем! — радостно сообщил истопник.

— Каких еще чертей? — продолжая оставаться спокойным, поинтересовался Филарет.

— Вон они, — кивнул вокруг себя истопник, — кругом окружают бесы и скрежещут зубами, душа моя стонет от их ужасного скрежета зубовного.

И продолжил кидать уголек.

Филарет посмотрел вокруг, но бесов не увидел. Он поднялся и поморщился.

— Голова чего-то болит, — сказал настоятель и потрогал свой затылок, — от недосыпа что ли?

— Помоги лучше, — крикнул ему истопник и закашлялся.

Настоятель с неохотой взялся за лопату, ему явно не хотелось участвовать в очередной выходке истопника, но он решил ничему не удивляться и не подавать виду.

Когда Филарет подошел с лопатой к печи, он вдруг почувствовал едкий запах дыма, поморщившись, он закричал на истопника:

— Ты что же это, вытяжку закрыл?!

— Закрыл батюшка, закрыл, — радостно закивал истопник, продолжая кидать уголь в печи.

— Угорим же?! — взволнованно крикнул настоятель.

— Бог даст, не угорим, а вот бесы точно угорят, они к этому непривычны, — ответил истопник, продолжая кидать уголь.

Стрелки на обоих манометрах достигли критической отметки.

— Да ты сума сошел, жизни себя и меня лишить хочешь?! — и настоятель бросился к входной двери и хотел открыть ее, но дверь оказалась запертой.

— Где ключ?! — страшно закричал настоятель, подступая к продолжающему подбрасывать уголь истопнику.

— Нельзя, батюшка, открывать, выскользнут бесы, не поймаем потом. Сейчас они малость утомятся, скакать как раньше не смогут, так мы их в ваше одеяло и на дно морское… Не любят они соленой водицы… — но истопник не успел договорить, сработали аварийные клапана на котлах, выпуская пар из котлов из-за переизбытка давления.

Загудел паровой гудок, и вся кочегарка стала наполняться паром.

Перед входом в котельную собралась монастырская братия и кое-кто из мирян, оставшихся переночевать в монастыре. В одежде почти у всех был беспорядок, так как все были разбужены аварийным гудком, сработавшим в котельной. Он и сейчас продолжал гудеть.

Дьяк, который помогал Филарету во время литургии, подергал дверь котельной и сообщил всем:

— Заперто. Может, сломать ее?

Помедлив секунду, Иов, который здесь, видимо, являлся старшим по чину, отдал приказ:

— Ломайте!

Монахи притащили откуда-то толстое бревно и хотели уже с разбегу ударить им в дверь котельной, как вдруг гудок стих. Двери котельной сами собой распахнулись, и из нее выбежал истопник со стеганым одеялом отца настоятеля в охапке, он пронесся через толпу монахов с криком:

— Расступись, братья, я беса поймал!

Монастырская братия расступилась, так как истопник являл собой странное почти мистическое зрелище. Лицо его было покрыто копотью, от всей одежды и волос шел пар. Вид у него был такой как будто он и вправду выскочил из преисподней. Пробежав через двор, истопник скрылся за монастырскими постройками.

Следом за истопником из дверей котельной, откуда валил пар, вышел настоятель монастыря Филарет. Он, тяжело дыша, опустился на землю.

— Чуть не уморил меня, проказник, — сказал настоятель.

К нему подступил Иов.

— Я же говорил вам — форменное хулиганство? — сказал заведующий хозяйственной частью монастыря.

Филарет презрительно посмотрел на Иова.

— Много ты понимаешь — «хулиганство», — сказал он.

Было раннее утро. Истопник сидел на пристани. Прямо перед ним на воде покачивалось стеганое одеяло настоятеля. Истопник громко кашлял, пытаясь откашляться, когда это у него, наконец, получилось, он глубоко вдохнул свежий морской воздух.

За спиной отца Анатолия показался Филарет, он спускался вниз по косогору. Подойдя к истопнику, настоятель сел рядом.

— Ну, ты чего ж удрал, гнева моего испугался, что ли? — спросил он.

Истопник молчал, смотрел на воду.

— А я вот, брат, на тебя не сержусь, я, брат, тебе, наоборот, благодарен, — весело сказал Филарет, — да, благодарен, за то, что ты избавил меня от всего лишнего, наносного. Я ведь, правда, привязан был и к этим сапогам и одеялу, а ты меня от них избавил. Вот спасибо тебе, а главное, показал ты мне, что веры во мне мало, я ведь по-настоящему испугался, что уморишь ты меня в своей кочегарке. Смерти испугался, маловерный. Не готов я, значит, к встрече с Господом нашим. Испугался я без покаяния перед смертью остаться. Добродетели во мне мало, греха много…

— Да если в твои грехи мои начать заворачивать, то и одной стороны моих грехов не завернуть, — вдруг с жаром сказал истопник.

Филарет удивленно посмотрел на старца Анатолия, глаза его горели как во время горячки.

— Ну что смотришь, страшен я? — спросил истопник. — Такой и есть.

— Господь милостив, твои добродетели все искупят, чего бы ни было на душе у тебя…

— Смердят мои добродетели перед Господом нашим, воняют, — перебил его истопник, — чувствуешь, как воняют?!

Филарет неопределенно пожал плечами.

— А я вот, брат, чувствую, каждую секунду чувствую.

— Ну и чувствуй, через это и спасешься, — наставительно сказал Филарет.

— Спасешься, — усмехнулся старец, — вот именно, я здесь и спасаюсь, тело свое спасаю. Одно только не понимаю, за что мне все это, почему именно через меня, а не через тебя Господь наставляет страждущих. Ведь раздавить меня мало за грехи мои, а меня тут чуть ли не святым почитают. А какой же я святой, когда нет покоя в душе моей?…

— Так, может, в этом и покаяние твое, что несешь ты на плечах своих немощных груз не по себе? — спросил настоятель.

— Может быть… Может быть…

— Ты меня, конечно, извини, я вот давно тебя хотел спросить, — начал говорить Филарет, — ты, почему во время службы ведешь себя не подобающе? Меня отец Иов из-за тебя совсем затерзал. А он ведь прав. По канону служить полагается, а если каждый по своему начнет, это что же будет? Это так от церкви ничего не останется…