— Дайте бинокль, Джефри! Мне кажется, что «Гурзуф» не высаживает людей, несмотря на мое приказание!
Контр-адмирал Дейв Колинз поднес к глазам тяжелый морской бинокль, поданный ему адъютантом.
Только что закончился сильный налет фашистской авиации на конвой, следовавший из Англии в Мурманск.
Корабли пробирались в северной части Баренцева моря и шли почти у кромки льда. Здесь было безопаснее: дальше от вражеских баз и авиаразведки. Но все же конвой выследили, а может быть и предали.
На траверзе острова Медвежий десятки фашистских стервятников ринулись на торговые суда, груженные боеприпасами, оружием и военным снаряжением.
Вой сирен, разрывы бомб, треск зенитной артиллерии и пулеметов еще стояли в ушах. На спокойной серой поверхности моря плавали мелкие куски льда, оторвавшиеся от близкой кромки.
Катера из английского охранения подбирали попавших в воду людей, снимали их с поврежденных судов и шлюпок. Кое-где виднелись корпуса, объятые пламенем и дымом, некоторые накренились на один борт или, нелепо задрав к небу нос, уходили кормой в воду.
Корветы наводили порядок, устанавливая разбежавшиеся во время налета суда согласно походным ордерам следования.
Командир конвоя контр-адмирал Колинз нервничал. Он боялся повторного налета. Нужно было как можно скорее уходить дальше.
Плохая видимость — снег, туман, пурга — явилась бы спасением. Но людей нужно подобрать!
Колинзу казалось, что катера работают очень медленно, а тут еще этот русский теплоход почему-то задерживает и не высаживает экипаж. Сам пылает, как факел, и вот-вот должен взорваться.
Ведь адмирал дал твердое указание — покинуть судно.
Эти русские вообще странные люди. Никогда ничего не просят, улыбаются и говорят, что все сделают сами. Вообще, они ему нравятся. С ними мало забот и почти никаких претензии. Но, черт возьми, что же думает капитан «Гурзуфа» — Сергеев. Так, кажется, его фамилия.
Капитан произвел хорошее впечатление на контр-адмирала, когда он, перед выходом из Англии, собирал совещание командиров судов. Высокого роста блондин со светлыми спокойными глазами, с волевой линией губ и подбородка, неплохо говорит по-английски… Он вполне мог бы командовать одним из кораблей флота его величества. Вот только он…
— Радио с «Семерки», сэр! — прервал размышления контр-адмирала адъютант, протягивая ему бланк.
Колинз пробежал глазами текст и чертыхнулся:
— О, дьявол! Послушайте, Джефри, что сообщает командир «Семерки»!
Адъютант почтительно склонился.
— «Моим наблюдениям «Гурзуф» серьезно поврежден. Продолжать следование не может. Вероятен взрыв. Капитан категорически отказывается высаживать людей и покидать судно. Ваше приказание не выполняет». Ну, что вы скажете? Как остальные суда?
— Готовы следовать дальше, сэр.
Колинз взглянул на часы.
— Передайте этому безумцу Сергееву. Если через пять минут он не покинет судна, — мы уходим. Я не могу ждать!
Адъютант вышел и тотчас вернулся, доложив, что распоряжение командира выполнено.
— Совершенно непонятные действия. Как вы думаете, Джефри, почему это русские, вопреки здравому смыслу, так держатся за свои суда? Американцы, например, покидают свои суда сразу, как обнаружено повреждение. Даже слишком быстро покидают, я бы сказал. Сначала в шлюпки летят чемоданы, потом люди. О спасении судна никто и не думает. Да и наши тоже хороши…
— У русских мало судов. Так я полагаю.
— Так вы полагаете? Не знаю. А если бы у нас было мало судов, — кстати, их осталось не так уж много, — что-нибудь изменилось бы? Дайте бинокль. Так и есть.
«Семерка» возвращается. Поднимите сигнал «полный ход». Пусть этот фанатик пеняет на себя. Жаль людей, но ждать нельзя.
На рее флагманского судна взвился трехфлажный сигнал; крейсер, вздрогнув, пошел вперед. За ним потянулись суда конвоя.
Когда капитану Сергееву доложили о том, что горит средняя надстройка и в носовой части имеется пробоина, положение показалось ему безнадежным.
«Гурзуф» был гружен взрывчаткой и огнеопасным грузом. Пробоина большого размера грозила судну затоплением. Привычка во всем убеждаться лично заставила капитана спуститься с мостика.
…Пожарная партия боролась с огнем. Из нескольких шлангов тугими струями била вода. Люди подносили песок и огнетушители. Откуда-то из стены черного едкого дыма вынырнул второй помощник капитана — Корнеев и, не замечая капитана, закричал:
— Сюда, сюда огнетушители! Начинайте тушить с каюты прислуги! Там очаг. Рубите все дерево и выбрасывайте за борт. Да живее… — он снова хотел исчезнуть, но капитан окликнул его.
— Юрий Алексеевич, как поддается? Потушите?
— Пока плохо, Роман Николаевич. Какой-то новый состав. Растекается и все палит. Но потушить должны. Иду, иду, Петро! — крикнул он кому-то и снова пропал в дыму.
На передней палубе старпом и боцман командовали заводкой пластыря.
— Да не тащи ты его за один угол! Трави! Трави больше, — сердито кричал боцман молодому матросу, у которого заело один конец.
Не задавая работающим вопросов, Роман Николаевич спустился в трюм. Несколько человек разбирали ящики, работая по пояс в воде.
— Никак не подобраться, Роман Николаевич. Здорово идет. Хотя бы пластырь скорее завели. Можно было бы работать, — увидя капитана, сказал ему моторист Кольцов, откидывая в сторону какой-то тюк.
Капитан прислушался. Зловещий, характерный звук поступающей вовнутрь воды был явственно слышен.
Сергеев пролез между ящиками и тюками к борту и увидел развороченное железо с рваными зазубренными краями.
«Если удастся подвести пластырь, то заделаем», — подумал капитан, вылезая из трюма и оценивая положение.
Поднимаясь на мостик, Роман Николаевич взглянул на корму. Из надстройки вырвались языки пламени.
«Взрыв! Самое страшное это взрыв. Накалится палуба, переборки, и тогда…»
У борта покачивался английский корвет. Третий помощник пытался объясниться с офицером, который что-то кричал, размахивая руками.
— В чем дело, Геннадий Афиногенович?
— Поговорите с ним. Я что-то не улавливаю, чего он хочет, — смущенно проговорил третий помощник, уступая место капитану.
Сергеев перегнулся через окно крыла:
— Что вы хотите?
— Капитан? Черт возьми, где вы так долго пропадали? Адмирал приказал немедленно покинуть судно со всем экипажем. Я вас подброшу на крейсер. Ну садитесь, а то вы, чего доброго, взорветесь и взорвете меня.
— Положение «Гурзуфа» не так плохо, как вам кажется. Мы надеемся ликвидировать повреждения, — уверенно сказал капитан.
— Не говорите глупостей, капитан, — раздраженно прервал его англичанин, — выполняйте распоряжение Колинза и не губите людей. Через полчаса ваш корабль если не взорвется, то затонет.
Сергеев нахмурил брови и сжал зубы. Ну что объяснять этому англичанину? Сказать о том, что он сам боится оставаться на этом судне-вулкане, что ему рано умирать, что он боится за жизнь своих людей, с которыми плавает уже не один год и знает семьи многих из них, сказать, что ему самому хочется дать команду оставить судно, выполнить приказ Колинза и почувствовать себя в безопасности… Нет, он не сделает этого, он уверен, что теплоход можно еще спасти. «Гурзуф» должен быть спасен. Его долг бороться до последнего, и если он не сделает этого, то сам будет презирать себя всю жизнь. Ведь сейчас каждый грамм взрывчатки дороже золота, ее ждут наши бойцы там, на заснеженных полях, в холодных окопах, партизаны — в лесу, в тылу врага.
— Передайте командиру конвоя, что я не могу выполнить его распоряжение, так как не считаю «Гурзуф» в безнадежном состоянии. Мы постараемся его спасти.
— Я передам, но это безумие… Подумайте о ваших людях и их семьях…
— Я уже думал и запрещаю кому бы то ни было покидать судно, — твердо сказал Сергеев. Сказал и вдруг почувствовал, что путь к спасению отрезан бесповоротно. Тяжелым камнем легла на его плечи ответственность за принятое решение.
— Через пять минут контр-адмирал следует дальше. Это время еще в вашем распоряжении, капитан, — передал английский радист, появляясь на палубе.
Сергеев ничего не ответил и посмотрел на дым, выходящий из жилых надстроек.
«Может быть, действительно нужно было снять людей? Нет. Все сделано правильно».
Он послал третьего помощника к Корнееву узнать, как идет борьба с пламенем.
— Кое-где огонь подавили. Но горит еще здорово, Роман Николаевич, — доложил третий помощник, тяжело дыша.
— Вижу, что ваше решение окончательное, капитан. Желаю благополучия! — крикнул английский командир корвета. Заработали моторы, и корвет, поднимая за кормой высокий бурун, помчался в сторону от «Гурзуфа».
— С флагмана передают: «Следовать за мной!» — доложил сигнальщик.
— Хорошо, — отозвался Сергеев, рассматривая быстро удалявшиеся суда.
На мостик поднялся боцман.
— Подвели наконец пластырь, Роман Николаевич, Разрешите, я позвоню в машину, чтобы усилили откачку воды.
— Звоните, Пархоменко. Видите, конвой уходит, — проговорил капитан, указывая рукой на горизонт и испытывающе взглянув на боцмана.
— Уходит?.. В машине! Давайте донки на полную. Все, что можете! — закричал в телефонную трубку боцман. — Да, да. Завели. Уходит? Ну и нехай его уходит. Доберемся как-нибудь сами, Роман Николаевич. Ну, я побегу.
Капитан против воли улыбнулся. Пархоменко — «хитрый хохол», как его называли на судне, вечный скептик, отец многих «хлопцев» и муж «гарной жинки», жившей где-то на юге в маленьком собственном домике, — даже не подумал о том, какой страшной опасности подвергается он с уходом конвоя, не подумал о том, что можно бросить судно. Ему сейчас пробоину заделывать надо! Других мыслей наверное и нет. Все они такие — его команда. Вот на передней палубе Жора Иванов неистово месит цемент и кричит кому-то:
— Колька, давай пресной воды. Да поворачивайся, поворачивайся, тюлень!
Этот совсем еще мальчик…
Кажется, огненных языков, вылетавших из надстройки, стало меньше. Плохо, что повреждена радиостанции. «Гурзуф» без связи.
Сергеев выпрямился и поднял голову. Горизонт был чист. «Гурзуф» покачивался на внезапно появившейся зыби. Пошел мокрый снег.
— К лучшему, — подумал Роман Николаевич.
Конвой контр-адмирала Колинза пришел в Мурманск без дальнейших потерь, удачно использовав туманную погоду.
Колинз побрился, надел парадный мундир и съехал на берег для доклада члену Военного Совета.
— Должен вам сказать, сэр, — говорил контр-адмирал, сидя в глубоком кожаном кресле и выпуская клубы душистого сигарного дыма, — что рейс был на редкость тяжелым. У Медвежьего острова мы потеряли семь единиц, в том числе и советский теплоход «Гурзуф». Я считаю, что у нас недостаточно охранных судов, и буду настаивать на увеличении их количества.
— Вы не сумели спасти ни одного члена экипажа с «Гурзуфа», адмирал? — прервал его член Военного Совета, проницательно смотря на англичанина.
— Нот. Мы могли сиять их всех. Но капитан «Гурзуфа» Сергеев отказался сойти на корвет и запретил покидать судно команде. Теплоход был в безнадежном положении. Ничем не оправданный поступок.
— Насколько я понимаю, судно еще плавало, когда вы видели его в последний раз?
— Да, «Гурзуф» горел и с минуты на минуту должен был взорваться. Кроме того, у него значительная пробоина. Вот текст ответа на мое приказание. — Колинз положил на стол бланк.
— Вы уверены, что судно погибло, адмирал?
— Безусловно. Только чудо могло спасти его. Да и если допустить, что Сергееву удалось ликвидировать пожар, заделать пробоину, то как мог «Гурзуф» дойти без охранения, когда тот район кишит немецкими подводными лодками и самолетами? Исключено.
Член Военного Совета задумчиво курил.
— Хорошо. Я слушаю вас дальше, адмирал.
Доклад продолжался.
Через двое суток в Мурманск пришел «Гурзуф». У него начисто выгорели средние надстройки. Левый борт закрывал парусиновый пластырь. В некоторых местах бортовое железо имело выпучины.
Колинз сидел у себя в каюте, когда в дверь постучали.
— Войдите! — откликнулся он.
— Прошу извинить меня, сэр. В порт пришел «Гурзуф»… — проговорил адъютант, появляясь в дверях.
— Что? «Гурзуф»? Вы шутите, Джефри?
— Посмотрите в правый иллюминатор, сэр.
Контр-адмирал вскочил с кресла и прильнул к стеклу.
Справа от флагманского корабля на якоре стоял «Гурзуф».
— Чудо, Джефри, чудо! Как он мог прийти? Но великолепно, черт возьми! Вот это настоящие моряки! Какое мужество! Недаром мне понравился Сергеев. Нет, я восхищен, право восхищен. Как же это произошло?
О том, как пришел «Гурзуф», мог рассказать капитан Сергеев и его экипаж. Рассказать о том, как, заделывая пробоину, шестнадцать часов в ледяной воде работали боцман Пархоменко и пять человек аварийной партии, как носили в кают-кампанию обожженных при тушении пожара людей, как двое суток не сходил с мостика капитан Сергеев, пробираясь в пургу к родным берегам, как до самого Мурманска не отходил от насосов старший механик, как пренебрегая сном, едой, отдыхом, слаженно работал весь экипаж, движимый одной мыслью: привести судно в советский порт…
Этого контр-адмирал Колинз не знал.
— Вот что, Джефри. Запишите на завтра. К 12 часам собрать всех свободных офицеров с английских судов. Сюда, на крейсер. Пошлите катер на «Гурзуф» и пригласите капитана Сергеева ко мне к одиннадцати тридцати. Вам ясно, Джефри?
— Так точно, сэр.
— Идите.
На следующий день, точно в одиннадцать тридцать, катер командира конвоя привез капитана Сергеева на флагман. Контр-адмирал встретил его лично. Это была большая честь. Роман Николаевич смутился.
— Очень рад видеть вас живым и невредимым, мистер Сергеев, — говорил Колинз, крепко пожимая руку капитану, — прошу вас ко мне.
В каюте у контр-адмирала был накрыт стол на две персоны. Отражая электрический свет всеми цветами радуги, сияли и переливались хрустальные рюмки и бокалы для вина.
— Я хочу выпить за ваше здоровье, капитан, — проговорил Колинз, наливая бокал. — Я очень рад принять вас у себя. Выпьем за русских моряков.
Они подняли бокалы, чокнулись и выпили.
— Расскажите мне, капитан, как вам удалось спасти судно? — спросил контр-адмирал, вытирая губы накрахмаленной салфеткой.
— Его спас не я, а моя команда, адмирал, — скромно ответил Сергеев. — Что может сделать капитан, если ему не поможет в тяжелую минуту команда?
Колинз на минуту задумался.
— Это хорошо сказано, мистер Сергеев. Экипаж должен помочь своему командиру в тяжелую минуту. Но все-таки какое мужество!
Зазвонил телефон. Адмирал взял трубку.
— Построены, Джефри? Да, сейчас идем. Я задержу вас не надолго, капитан. Прошу вас пройти со мной.
Колинз встал, открыл дверь и предупредительно пропустил Сергеева вперед. Когда они прошли на переднюю палубу, необычная картина представилась глазам капитана. Он несколько раз бывал на торжественных приемах союзников, но подобного не видел никогда.
По правому и левому бортам ровными рядами выстроились английские офицеры.
В полной парадной форме, блестя золотым шитьем и нашивками, стояли командиры кораблей, их помощники, командиры боевых частей.
Адмирал остановился, окинул взглядом замершие шеренги и хриплым от сдерживаемого волнения голосом сказал:
— Господа, я много плавал и много видел, и всегда уважал доблесть и мужество. Учитесь и вы любить и беречь флот. У русских моряков учитесь, господа, командовать так, чтобы не было стыдно смотреть в глаза вашей команде. Джефри!
Адъютант протянул контр-адмиралу синюю коробочку.
— Примите, капитан, эту награду от Англии в знак уважения. В вашем лице я награждаю весь ваш доблестный экипаж, — и адмирал прикрепил к груди Сергеева, пониже колодки с орденскими ленточками, Белый Крест — орден Виктории, одну из самых высоких наград в Англии.
Сергеев стоял смущенный и растроганный.