Понятия глубины и высоты по своей сущности очень близкие. Поднимается ли человек от родной земли-матушки вверх или опускается вниз, он испытывает примерно одинаковые ощущения — неизменный холодок в пояснице.
Высота всем нам примелькалась: многоэтажные дома, телевизионные вышки, парящие за облаками самолеты и наконец космические полеты — все это настолько раздвинуло наше представление о высоте, что зачастую удаление от земли на каких-то двести — триста метров кажется делом обычным.
Это на земле. Но стоит забраться на крышу обыкновенного сельского дома, глянуть вниз, и сразу почувствуешь, что забрался ты гораздо выше, чем предполагал, — слезть будет труднее.
Нечто подобное испытывает и водолаз-глубоководник, опускаясь на морское дно, безоружный, с одним лишь охотничьим ножом за поясом. Все дальше и дальше уходит он вниз, совершенно не зная, что же подстерегает его на грунте: осьминог, или акула, или другое чудовище.
Мягкий скафандр или так называемое тяжелое снаряжение — прочный брезентовый костюм и медный шлем — позволяют опускаться на глубину в сто пятьдесят и более метров. Там абсолютно непроницаемая темнота, и с человеком под ее влиянием и действием давления нередко случаются галлюцинации. Он видит иногда дивные красоты, а чаще страшные картины. Бывает, что, подавленный душевно, теряет сознание.
Легкое водолазное снаряжение — эластичный прорезиненный костюм, плотно облегающий тело, и такая же маска вообще не позволяют опускаться на большие глубины. В легком снаряжении никакого воздуха вокруг тела нет. Он весь выжат из костюма окружающей водой через специальные резиновые клапаны. Дышит человек в этом случае кислородом через загубник. Защитить водолаза от холода почти невозможно. Никакая одежда не спасает.
Но главная беда не в этом. Внутреннее давление тела и внешней среды уравновешивается через дыхательный мешок. Все больше поступает в мешок из баллона кислорода, но он не увеличивается — кислород сжимается. Сжатым кислородом и дышит водолаз. Но уже на тридцати метрах кислород может очень быстро дать о себе знать. При давлении четырех-пяти атмосфер он становится ядовитым и дышать им можно всего несколько минут, иначе можно отравиться насмерть.
В Балтийском бассейне тридцатиметровая глубина угнетающа: она недоступна для солнца. В самый яркий летний день на грунте царит сумрак, и предмет можно различить, лишь поднеся его вплотную к глазам (очкам водолазной маски или иллюминатору шлема). В пасмурный день вокруг водолаза густой туман — пальцев вытянутой руки уже не видно.
Вот на такую глубину и легла подбитая нашими катерами немецкая подводная лодка, представлявшая огромный интерес для флотского командования. Она несла торпеды новейшего образца с самонаводящимися головками, каких в то время не было ни у нас, ни у наших союзников.
Кроме этого, лодка проделала очень сложный и рискованный путь. Ее видели в кронштадтских водах, но там ей удалось ускользнуть от преследования. В районе Койвисто она вновь отважилась показать перископ и пыталась торпедировать наши эскадренные миноносцы, стоявшие у пирса. Подлодку вовремя заметили и коварного замысла осуществить не дали — в атаку ринулись морские охотники. Они сбили ее с курса. Один из преследовавших катеров стал жертвой торпеды, выпущенной лодкой, — был разнесен вдребезги, но тут и ее пристукнули. Чудом остались живы командир лодки и человек шесть команды, находившиеся в момент взрыва глубинной бомбы в центральной рубке. Их подобрали на катер. Остальные члены экипажа — свыше тридцати матросов и офицеров — погибли.
Неотразимые торпеды, которые сами находили корабли и топили их, а также курс, которым прошла лодка, благополучно минуя минные поля, и наши, и немецкие, — все это важно было иметь в своих руках. Берега залива, особенно южный, уже удалось очистить от врага, а флот по-прежнему оставался скованным. Корабли на каждом шагу подстерегались тысячами расставленных по всему заливу мин.
Командир немецкой подводной лодки наотрез отказался дать какие-либо показания по существу интересовавших нас вопросов.
— Лодки вам не достать! — заявил он. — Она лежит слишком глубоко. А со мной разговаривать считаю бесполезным. Хайль Гитлер!
Но он ошибся. За три года войны человек этот мало что понял. Он все еще плохо знал, с кем имеет дело.
Когда была найдена, поднята и доставлена в Кронштадт подводная лодка, мы принесли с полмешка его личных фотографий и высыпали их прямо на пол, ему под ноги. Он обомлел, не сразу поверив глазам своим. Семейные фотографии — он с женой и двумя детьми то в Берлине, то у памятных мест северных приморских городов, то среди зелени и цветов южных курортов, то один в веселых компаниях морских офицеров — ошеломили его.
Потом немец обрадовался и, как ребенок беспорядочно хватается за новые игрушки, так и он буквально набросился на фотографии, еще сырые, пахнущие мазутом и соленой морской водой. Он торопливо перебирал их одну за другой, складывая в кучку. И вдруг замер. Глаза в испуге забегали и остановились. От радости на лице не осталось и следа. Ни один мускул на нем не дрогнул. Оно одеревенело. Снимки можно было взять только в его каюте. Он понял, что в наших руках побывал не только его семейный альбом, но и специальные меркаторные карты с проложенным на них курсом лодки через все немецкие минные поля и две невыстреленные торпеды в носовых аппаратах. Он должен был все это уничтожить любой ценой, даже ценой собственной жизни..
На всех допросах державший себя высокомерно, независимо, теперь он понуро сидел на полу. По щекам катились крупные слезы.
Немец попросил отвести его на лодку, но ему сказали, что там ему делать нечего. То, что нам нужно было знать о лодке и о нем, мы уже знали. Он был одним из ревностных служак немецкого рейха, лично Гитлером награжденный Железным крестом за бомбежку Москвы в 1941 году, когда служил штурманом авиации дальнего действия.
Теперь он нас не интересовал: в наших руках находилась лодка со всем вооружением и документацией.
Досталась она нам нелегко.
В район Койвисто мы прибыли на эпроновском водолазном боте ранним утром часов через двенадцать после потопления лодки. Солярные пятна отнесло в сторону, и на поверхности воды не осталось никаких следов.
Весь день мы лазили по грунту на тридцатиметровой глубине, передвигаясь ощупью. Немного полежав на палубе и отдышавшись от отравления кислородом, вновь и вновь уходили под воду. В восемь минут, которые можно было находиться на грунте, никто, конечно, не укладывался. С помутившимися глазами и пеной у рта несколько раз вытаскивали Володю Борисова, Севку Ананьева, меня и других матросов, но нам ничего так и не удалось найти.
За нашей работой усердно наблюдали финны. Занятый ими северный берег залива находился от места поисков милях в пяти-шести. Они без труда могли расстрелять наш кораблишко, но в первый день они этого не сделали.
Спокойно мы работали и часов до двенадцати второго дня. И вот перед обедом над нашими головами просвистел первый финский снаряд. За перелетом последовал недолет. Третий снаряд должен был быть «нашим», и он рванул совсем близко, взметнув огромный столб воды и с ног до головы окатив всех, кто находился на палубе. Это случилось как раз в тот момент, когда Василия Гупалова опустили на грунт, и он сел прямо на лодку. Каким-то чудом его не выбросило наверх, как выбрасывает глушенную рыбу. Спасла большая глубина. Но работы пришлось прекратить. Наскоро поставив два буя — по носу и корме лодки, отошли на небольшой каменистый островок.
Укрывал он плохо. На островке не было ни одного деревца, лишь груды замшелых камней, и финны били по нас из орудий до наступления темноты. Мы так и не выключали мотора, маневрируя по заливу. В бот они, к счастью, не попали, сделав только несколько пробоин осколками в корпусе, которые мы тут же заделали.
За день всех нас так вымотало, что у некоторых из ушей и носа пошла кровь. Несколько человек, обессиленные вконец, растянулись на палубе.
Командовавший операцией Батя поочередно обносил всех спиртом, подбадривая:
— Ничего, хлопцы, выдюжим. Это от спирта у вас. Гадость, а не спирт дали. У меня тоже кишки трещат…
И мы «выдюжили». Не успела лечь темнота, как снова отправились к лодке. Работоспособных оставалось человек пять: Сережа Непомнящий, Володя Борисов, Севка Ананьев, Василий Гупалов и я. Нам предстояло теперь проникнуть вовнутрь лодки, найти и взять штурманскую документацию.
Нас ждало разочарование: не оказалось буев. Или финнам сообщили о случившемся немцы, поддерживавшие связь с лодкой, или финны догадались сами, но они пришли к месту потопления раньше нас и срезали буи. Даже Батя, на что уж был человеком железной выдержки, и тот растерялся:
— Как же так? — без конца повторял он, подходя то к одному, то к другому борту. — Что же это такое?
Пришлось начинать все сначала в ночной темноте.
Первым опустили и подняли с грунта москвича здоровяка Сережу Непомнящего. Ругался он на чем свет стоит, проклиная легководолазное снаряжение, которое не позволяло пробыть на грунте более десяти минут. Но ругань никак не шла к его открытому, добродушному лицу. Из-под густых пушистых ресниц глядели до того светлые глаза, что никакого зла на лице не получалось. Слушали Сергея ребята и улыбались.
Непомнящему все же дали его любимое тяжелое снаряжение, с которого он начинал перед войной службу на одном из кораблей Тихоокеанского флота. Но ускорить поиски лодки это, конечно, не могло. Передвигается в тяжелом снаряжении человек по грунту по-черепашьи — пока наберет в руку воздушный шланг, потом сигнальный конец и вот сделает несколько шагов. За это время легкий водолаз может пройти расстояние в десять раз больше.
Опять отравился кислородом Володя Борисов. Врач — старший лейтенант Лопушанский — трижды давал ему команду: «подъем», подергивая за сигнальный конец. Вытянули его силой, теряющего сознание. На палубе сорвали с него маску — изо рта густо шла белая пена, а глаза остекленели.
Вскоре то же самое случилось с Ананьевым и со мной. Ощущение такое, будто все твои внутренности сразу решили вылезть через рот наружу. Ты их стараешься удержать мышцами живота и куда-то проваливаешься.
Только под самое утро не то Ананьеву, не то Борисову удалось снова наткнуться на лодку.
Начинало светать. По заливу побежал свежий ветер. Темноту будто сдуло. Вода зарябила, а потом заколыхалась. В дымке показался финский берег.
Поставили буи, но теперь уже не на поверхности воды, а несколько притопив их так, чтобы днем можно было увидеть только в самой близи, а ночью обнаружить, зацепив кошкой. И отошли за островок. Бросили якорь и прямо на палубе повалились спать. Только спать! Большего никому из нас ничего не хотелось.
Часов через пятнадцать мертвого сна некоторые все еще пошатывались. И не потому, что на заливе волнило и палуба кренилась со стороны в сторону, а потому, что в суставы и мышцы не вернулась крепость. Такое состояние испытывает человек, когда долго пронесет в руке тяжелый чемодан. Опустишь его на землю, а в кулак пальцы уже не сжать — настолько расслабли мышцы.
Но как бы там ни было, а дело требовало своего — чуть стемнело, и мы уже шли к месту затопления лодки.
В тот раз я спускался первым. Медленно тяжелела вода, все труднее становилось дышать. Электрическая лампочка в сто пятьдесят ватт в вытянутой руке казалась отдаленной мерцающей точкой — свет от нее не расходился далее чем на метр.
Лодка лежала на грунте не горизонтально, а под углом градусов в тридцать. Когда ее сбили с курса морские охотники, она наскочила на большущий камень, метров в пять высотой, и села на него носом. Вдоль всего левого борта зияла трещина — след разрыва глубинной бомбы. В трещину свободно влезала ладонь.
Центральный люк откинуло ударом и заклинило. Через него и выскочили командир и несколько человек команды.
Я пробрался внутрь. Кругом по стенкам были вмонтированы различные приборы, торчали рукоятки, штурвальчики, переплетались сотни проводов и трубок. Сердце лодки находилось здесь, возле перископа, — отсюда подавались команды на погружение и на всплытие, в атаку и на продувание цистерн…
Овальные двери в смежные отсеки оказались плотно задраенными. Сверху дали сигнал на выход. Успел я только оторвать телефонную трубку, болтавшуюся без дела, и захватить с собой. По суставам уже пробегала дрожь, втягивало живот — начиналось отравление.
Лазили в лодку Борисов, за ним Ананьев, но также безуспешно. Верно, кто-то из разведчиков отдраил вход в средние отсеки. Их решили осмотреть в первую очередь, потому что там размещались командирская и штурманская каюты. Как только открыли вход, из отсека поплыли трупы, их вытолкали к центральному люку, и они всплыли.
Восемь-десять минут на грунте пролетали мигом. Едва влезешь в люк, протиснешься в первый отсек, наскоро ощупаешь стены, откидные столики и койки, как уже команда подниматься. Всякий раз мы что-либо приносили, но все это были предметы, не представлявшие по существу никакой ценности — то кухонный прибор, то что-либо из одежды, то безделушки. Нужно было проникнуть в капитанскую и штурманскую каюты, а первую входную дверь заклинило.
Пошел на грунт Сережа Непомнящий в тяжелом снаряжении. Прихватил он с собой ломик, чтобы с его помощью попытаться открыть отсек. Как влез в лодку такой великан в скафандре с пудовыми медалями — грузами из свинца, в огромных ботинках, в просторном надутом костюме, со шлангом и сигнальным концом в руках, понять трудно.
Был Сережа в лодке больше часа. Мы все беспокоились о нем, а он все требовал и требовал: «Дать воздух!» Компрессор на боте не работал, и помпу крутили руками, словно молотилку в страдную нору. Тот воздух, который на земле мог свободно заполнить целую комнату и удовлетворить кислородом несколько человек, в воде, на глубине тридцати метров, поглощался одним Сережей. Если бы Непомнящего вдруг выбросило наверх, то этот воздух, моментально расширившись, разорвал бы его.
Сережу не выбросило. Его подняли по всем правилам с продолжительными выдержками, чтобы дать возможность организму постепенно освободиться от избыточного внутреннего давления.
С борта в воду был спущен железный водолазный трап-лесенка с поручнями. По нему мы сходили в воду и поднимались на палубу. Непомнящий осилил только несколько нижних ступенек, до пояса вышел из воды, покачнулся и упал навзничь. Его даже не успели поддержать, что обычно делали. Он не утонул, конечно: в костюме было достаточно воздуха. Непомнящего подтянули к борту и вытащили на палубу. В рукавице он мертво держал круглый длинный пенал.
Пенал схватил Батя и с удивительной для него проворностью нырнул под палубу в кубрик, а мы занялись Сергеем. Отвинтили иллюминатор — человек молчал. Сняли с болтов шлем, освободив всю голову, — только теперь он пришел в себя, открыл пушистые веки и улыбнулся своими светлыми чистыми глазами.
Батя под палубой в кубрике торопливо раскладывал по полу карты. Вдруг мы услышали:
— Хлопцы, есть! То, что надо, есть! Все сюда!
На разложенных по полу небольших квадратных картах явственно виднелась ломаная карандашная линия. Она начиналась у Свинемюнде и шла через весь залив до самого Ленинграда. Это был курс, которым прошла лодка и которым ходили до сих пор все немецкие боевые корабли в своих и наших водах.
Сережу Непомнящего, уже оправившегося от переутомления, качали. Руками и согнутыми коленками он ударялся о низкий потолок кубрика, вместе со всеми хохотал, отбиваясь от наших очередных попыток схватить его в несколько рук и подбросить вверх. Только сейчас мы узнали, что он страшно боялся щекотки.
Часть задачи была решена, а как поступить с торпедами, никто не знал. Разрядить лодку под водой не представлялось возможным. В лучшем случае сделать это могли минеры, но среди нас таких специалистов не было. Можно было выстрелить торпеду, потом поймать ее и отбуксировать в Кронштадт.
Еще несколько раз лазили в лодку. При осмотре торпедных аппаратов установили, что стрелять из них нельзя — некоторые механизмы взрывами глубинных бомб повредило. В один из таких спусков и был обнаружен брезентовый мешок с фотографиями командира корабля и взята другая документация.
По радио связались с командованием. Из штаба сообщили, что в помощь выслан еще один водолазный бот, оснащенный подъемными средствами. Мы им указали место нахождения лодки, а сами «оккупировали» островок.
Батя организовал промысел балтийской кильки. Ее солили, коптили, жарили и ели кому сколько хочется. На острове мы хорошо отдохнули, быстро набрав потерянные силы.
Через несколько дней эпроновцы подняли лодку, подведя под нее понтоны. Большого труда это для них не составляло: водолазы в тяжелом снаряжении вели подъемные работы даже на сорока метрах глубины.
Все вместе двинулись к Кронштадту.
Батя был в ударе, рассказывал анекдоты.
…Недели две спустя стало известно, что на поставленных нашими минерами минах в проходы немецких минных полей в районе Хельсинки подорвались три фашистских эскадренных миноносца и затонули.
Около ста пятидесяти подобранных офицеров и матросов были отконвоированы в Волосовский лагерь для военнопленных.
Но наибольшую роль суждено было сыграть взятым торпедам. Тогдашний глава Британского правительства Уинстон Черчилль писал главе Советского правительства:
«…Я уверен, что Вы признаете ту большую помощь, которую Советский военно-морской флот может оказать Королевскому военно-морскому флоту, содействуя немедленной отправке одной торпеды в Соединенное королевство, если я напомню Вам о том, что в течение многих истекших месяцев противник готовился начать новую кампанию подводной войны в большом масштабе при помощи новых подводных лодок, обладающих особенно большой скоростью под водой».
Наше правительство пошло навстречу просьбам англичан и передало одну из акустических торпед Британскому военно-морскому флоту. Секрет торпед был скоро разгадан, корабли получили необходимые защитные устройства. Это спасало от гибели многие английские и американские конвои.