После двадцати лет беспорочной службы в Госавтоинспекции Акатия Акатиевича Сапожкова отправили на пенсию "по достижении предельного возраста для службы в полиции". Капитан Сапожков до последнего надеялся на продление контракта еще на пять лет в персональном, так сказать, порядке. Но вопрос, по-видимому, был решен загодя, и кадровик лишь пожал плечами:

– Не горюй, капитан. Станешь майором запаса, подарим тебе "Командирские" часы с гравировкой, – полковник хохотнул. – Пенсия у тебя по полной выслуге… Спасибо за службу.

Приказ должен быть выйти со дня на день. Оставалось только ждать и думать о том, как теперь жить и с каких шишей расплачиваться с кредитом, взятым в банке на постройку дачного домика. Вся пенсия Сапожкова будет уходить на погашение займа: сумма долга, проценты на нее, проценты на проценты, то, се… Брал миллион, а возвращать придется без малого два. А не отдашь, дачу приберут к рукам. А как было не взять: столько лет мечталось, как сидит он, Акатий Сапожков, в любимом старом кресле на дачном крылечке, любуется закатом, рядом жена Наталия, и ничего им больше от жизни не надо. А то, что есть, никто не отберет, не конфискует.

Племянник Славка позвонил, когда Сапожков собирался на службу.

– Дядь Кать… – Славка никогда не здоровался по телефону, – сегодня твоя смена?

– А то ты не знаешь?..

– Дело на штуку баксов. Я подъеду?

Племянника Сапожков недолюбливал. Уж очень Славка был деловой, про таких говорят, мимо рта не пронесет – весь в покойного папашу. Славкин батька, Наташин брательник, бросил жену с новорожденным ребенком, уехал искать лучшей доли и теперь обосновался в Израиле, что-то там продает и, говорят, не бедствует.

Капитан Сапожков, хотя и служил в ГИБДД, взяток не брал. Молодежь над ним за это посмеивалась, за глаза называли Катей-мастодонтом, и были, наверное, правы – Сапожков оставался если не единственным, то одним из последних в отделе полицейских, служивших "не токмо корысти ради, а пользы для".

Ну что ж, никуда не денешься, придется звонить директору автошколы "Главная дорога", давнему приятелю Веригину. Сегодня его курсанты как раз сдают "вождение". Акатий набрал номер и после обязательных ничего не значащих фраз продиктовал по бумажке данные на протеже племянника.

С Веригином Сапожков знался давно, с тех пор, когда водителей готовил ДОСААФ. Инспектор ГАИ в то время был на дороге хозяином. Его уважали, к нему шли за помощью. А сейчас такое творится, глаза бы не смотрели. Пацан-летеха на папиной "Вольво" по Невскому рассекает. Налетели стервятники, растащили госсобственность по кусочкам, а теперь напоказ жируют. И никто им не указ.

Жена, как и всегда, вышла в прихожую проводить мужа на службу. Заспанная, с припухшими глазами, в халате, а все равно красавица. Акатий до сих пор удивлялся: ну что Наталия в нем нашла? Ростом он не вышел; сутулился; его и всегда-то реденькие, чуть рыжеватые волосы, стали вылезать, и последние годы приходилось прикрывать лысину зачесом; выглядел он даже в форме изможденным: грызла желудок язва, скакало давление.

– Кому это ты с утра, Катий? – Наталия показала на телефон.

– Веригину звонил, Славке опять надо… – буркнул Сапожков и пошел на кухню выключить телевизор.

На экране юркий адвокатишко разъяснял автолюбителям, как обходить закон и не платить штрафы за нарушение Правил дорожного движения.

– Скоро водители будут на инспектора в Европейский суд по правам человека подавать, – проворчал Сапожков. – Ну, я пошел, Наташа.

– Передай привет Веригину. Как его Зинаида, поправилась?

– Спрошу.

Вот к Веригину и пойду инструктором. А Наталия пускай дома сидит.

Да, давненько они с Веригиным знакомы. Попросит один что, другой в лепешку расшибется, а сделает. Но последнее время отношения с автошколой не ладятся.

Прошлой осенью их группа сдавала "площадку". Накануне целый день поливало как из ведра, а ночью разъяснило и загололедило. Курсанты сейчас балованные, на отцовы деньги учатся. Вот и тогда: один "забуксовал" на эстакаде, второй "заглох". Села девчушка, с виду недомерок – цыпленок за рубль пять – белобрысенькая, хвостик, джинсики. А, видать, с характером: дунула на челку, глазенками сверкнула – и по газам. Характер перед папой надо показывать, а не перед капитаном ГИБДД на государственном экзамене по вождению. Перелетела эстакаду. Хорошо, машина повисла на ограждении задним мостом. Сердце у Сапожкова захолонуло. До пенсии – кот наплакал, вот уж оно, крылечко дачное, рукой подать, а тут на тебе – "ЧП".

А вчера, уже, как говорится, под занавес, когда последний ученик оставался в машине, чуть было не вляпались по-крупному. И опять – "Главная дорога". Повернулся Сапожков в пол-оборота назад к Веригину, расслабился под конец экзамена. А ученик знай себе едет. Акатий болтать-то болтает, а краем глаза за дорогой поглядывает. Отвечать, случись что, ему придется. Видит: пешеход пьяненький наперерез через проезжую часть по диагонали шагает. Не торопясь идет, пошатывается, по сторонам не смотрит. Ему в винный отдел надо, видите ли. А ученик катит себе спокойно на третьей, думает, наверное, что раньше алкаша проехать успеет. Дурачок, дорога не доска классная в автошколе. Ты-то успеешь, а что если он не успеет? Вдруг испугается и побежит? Или, того хуже, метаться начнет? Ударил Акатий по тормозной педали – нет эффекта. Надавил что было мочи – едет машина. Рванул руль на себя, вправо, – и за ручник, сразу же обеими руками. Хрустнуло в пояснице, зато остановились, слава богу! Только по пути в отдел дошло до Сапожкова, что, обернувшись назад, давил он правой ногой не на тормоз, а на педаль сцепления. Нет, пора на пенсию.

Все прошло как по нотам. Веригин человечка Славкиного задним числом в автошколе по табелю посещаемости провел, медсправка у того была, что еще надо?!

Домой Сапожков поехал на метро, свою "десятку" оставил в служебном гараже, болела спина. В вагоне его разморило, протолкавшись к дверям на своей станции, прочитал на противоположной стене вагона в числе других рекламный постер: "Отмажу от армии. Телефон…" Прочитал и не придал значения. Но когда толпа у эскалатора прижала его к ограждению, машинально повторил про себя мерзкий слоган – сердце подпрыгнуло к горлу, и задышал, задышал Акатий в панике, судорожно захватывая грудью спертый, пахнущий резиной воздух. На улице потом долго стоял, прислонившись к газетному киоску. Левая щека Акатия дергалась, он держал ее рукой.

Наталия мужа всю неделю на огород нацеливала. Приспичило благоверной, видишь ли, картошку в этот год посадить. Она сама из Белоруссии, а для них, "бульбашей", картоха – главное блюдо. Магазинная ей не по вкусу, жесткая, говорит, водянистая. Пока дачу строили, терпела. Понимала, что посадки машинами заездят или строители затопчут. Весной же, после того как дом отделали и участок сеткой огородили, огород посадили. И теперь, в конце сентября, пока погода на бабье лето повернула, решили копать. А какой с Акатия сейчас, когда спину сорвал, землекоп?

Вот Славка пускай и займется. Помог дядя его человеку с экзаменом, и Славка должен уважить, для тетушки расстараться. Он у Наталии свет в окошке. Своих детей у Сапожковых не случилось, и жена на Славку молится. Только и слышишь: Славик без отца растет, Славик то, Славик это…

Племянник остался доволен. Понятно, считай, на халяву права его человечку дядя сделал.

– Я, дядь Кать, таджиков с работы привезу, – пообещал племяш.

У выхода из метро чернокожий в костюме Микки-Мауса и с мегафоном в руке предлагал всем желающим заем.

Сапожков подсчитал в уме цифру своего долга перед банком, остановился перед рекламным агентом и, не мигая, уставился на него. Микки-Маус, нимало не смутившись, обошел странного полицейского в форме:

– Любую сумму, на любой срок, без справки о зарплате и поручителях… – прохрипел мегафон.

Никто им не страшен. А чего бояться, наши же и крышуют. Скоро эта мышиная гвардия все приберет к рукам. Сапожков вспомнил банковских улыбчивых девушек в белоснежных блузках, на высоких каблуках. "Господин Сапожков, посидите, пожалуйста, минуточку, к вам сейчас подойдет наша сотрудница. Не желаете ли кофе?"

Желудок Акатия откликнулся на раздражение тупой болью, капитан вспомнил, что так и не пообедал сегодня.

Ночью Сапожкову не спалось: не давали покоя мысли о завтрашнем дне, не хватало воздуха, жалили расплодившиеся в затопленном три года назад подвале комары, за окном плескалась огнями реклама расположенного через дорогу ночного клуба.

Утром Славка просигналил в половине девятого.

Прямо на асфальте у подъезда какой-то урод за ночь изобразил крупно, в три цвета: "Отдамся за iPad! Телефон…

– Да они что, совсем офонарели? Детройт здесь, что ли? – без пяти минут отставной капитан (отставной козы барабанщик, иронизировал он дома) был уверен, что все напасти пришли из-за океана. Он с силой потер подошвой надпись, – куда там! – С самого утра начинается, пропал выходной, – проворчал Акатий и хотел было в сердцах поддать ногой стоящую посреди тротуара жестяную банку, но оглянулся на догоняющую его жену и… направился к машине.

– А где рабочие? – спросил Сапожков, когда Славка распахнул дверцу наглухо тонированного авто.

– Не срослось, дядь Кать, – племянник помассировал виски. – Босс забрал всю рабсилу на свою дачу.

– Да ты что?! Наталья нам с тобой головы сейчас оторвет, – зашипел Сапожков, – в кабак, небось, вчера завалились права обмывать?

– Дядь Кать, не парься ты, выкопаем твою картошку, стопудово! – Славка бросился к тетушке, выхватил у нее пакеты и расцеловал в обе щеки зардевшуюся от удовольствия Наталию Кузьминичну. Пока вел к машине, пока подсаживал на переднее сидение, успел обнадежить, что все будет в порядке.

Умеет, стервец, выругался про себя Сапожков, забираясь в просторный салон "Чероки" и тут же скривился от резанувшей поясницу боли.

Пока выруливали на Окружную, Славка рассказал родственникам свою диспозицию:

– Заедем на станцию. Туда один узбек, из гастайбартеров, по выходным осла приводит. Фотография рядом с ослом – червонец, верхом на осле – полтаха!.. – Славка показал большой палец. – Плуг у соседки, тети Даши, есть. Она рассказывала, как раньше, пока коней в колхозе не извели, вся деревня тем лемехом пахала. Ваши двенадцать соток под плужок пробежим часа за два, знай, клубни собирай. Мешков, ведер, теть Наташ, хватит?

Услышав о трех тысячах за работу, узбек, одетый по-деревенски, в телогрейку, солдатские, заправленные в кирзовые сапоги штаны и огромный кепарь, какие любили раньше носить рыночные торговцы-кавказцы, совсем по-русски потер ладони.

– Ты, – Славка уже перенял манеру новых бар обращаться к обслуге, – двигай по холодку со своим ослом к деревне, я тетушку с дядей отвезу и выйду тебе навстречу.

– Это ишак, – узбек потрепал животное по ушам. Тот недовольно фыркнул.

– А какая разница? – Наталия достала из сумки печенье и протянула животному. Ишак аккуратно взял лакомство, пощекотав ладошку замшевыми губами.

– Осел болшой, – узбек провел смуглой ладонью себе по груди. Помнишь кино "Шурик"? Он на ишак ездил, на маленький, как мой. – Лицо владельца тягловой силы прямо таки лучилось приветливостью.

– А пахать он может? – спросил Акатий, сопоставляя рост ишака и размер старинного плуга, когда все собрались во дворе дачи.

– Очень хорошо пахать может, хозяин. Три тыщи давай.

– Деньги получишь, когда картошку выкопаем, – отрезал Славик.

Узбек поддал снизу под козырек, сдвинул свой "аэродром" на затылок, и лицо его, в который уже раз, сморщившись в приветливую улыбку, стало похоже на лоснящийся от жира чебурек.

Славик меж тем принес из сарая невесть как сохранившуюся еще крепкую пеньковую веревку. Узбек задумчиво на нее уставился. Ишак не сводил глаз с плуга.

Веревку узбек завязал петлей, наступил на нее ногой, потянул – жилы на его загорелой шее надулись – и накинул на шею животного. Ишак мотнул головой, игра ему, похоже, не понравилась.

Узбек воткнул плуг справа от крайнего картофельного рядка с уже поникшей ботвой и указал ушастому рукой на противоположный конец огорода.

– Пошт-пошт!

Ишак задумался о чем-то своем.

Узбек пытался сдвинуть животное с места добрый час. Он то кричал на него по-своему, вздымая ладони к небу, то, мешая русские и узбекские слова, пытался донести до ишачьего разума, как будет хорошо, если они заработают три тысячи русских рублей, то нашептывал в оттопыренное мохнатое ухо ласковые слова. Последнее упрямцу пришлось по душе, но он продолжал стоять.

Узбек повернулся к хозяевам, на его лице читалась решимость.

– Я пахать буду, давай три тыщи, – крикнул гордо, метнул кепку к забору и накинул колючую петлю через плечо, будто бурлак на картине Репина.

– Паши-паши, давай, – ответил Сапожков, сидящий под навесом на березовом чурбаке.

Красный от натуги узбек раза три дернул слегка заглубленный в землю плуг, опрокинул его набок и ткнулся носом в землю. Потом вскочил и принялся пинать ни в чем не повинного ишака.

– У, шайтон! вай джаляб! Толко морковка жрать можешь! – кричал он, выпучив глаза.

Сапожков, держась за поясницу, встал с чурбака. В глазах роились мушки. Солнце напекло, подумал он. Постоял с минуту в тени и подошел к горе-работничкам.

– А это что? – Акатий смотрел на большую, с ладонь величиной, сочащуюся сукровицей и кое-как замазанную зеленкой рану на боку ишака. Над раной кружились мухи, и по коже животного то и дело пробегала волна.

– Брат аккумулятор со свалки возил, маленько обжег, – объяснил узбек. – Он было засиял, как и давеча, но взглянул в лицо Сапожкова и смахнул с мокрого от пота лица улыбку. – Работы мало, кушать надо. Совсем брюха нет.

Сапожков сунул ему тысячную купюру, посмотрел, как тот воровато прячет ее за пазуху и вдруг рявкнул на весь двор:

– Прекратите издеваться над животным. Вон отсюда!

Ишак рванул к калитке, обогнав хозяина. Славик метнулся к джипу.

Акатий дошел до крылечка, взялся за резные перила, обернулся:

– Страну… – горло перехватило, – державу… – Сапожков схватился за грудь и медленно стал оседать.

– Теть Наташа, теть Наташа, – закричал Славик, тыкая непослушными пальцами в телефон.

Наталья Кузьминична скатилась по ступеням, бросилась к мужу. Лицо его побагровело, глаза выпучились, он как завороженный, не мигая, смотрел на любимое, специально привезенное из дома кресло. Руки и ноги Акатия дернулись. Сапожков сейчас изо всех сил давил на тормозную педаль, рвал ручной тормоз, но машина мчалась задним ходом и не желала останавливаться. Заветное крылечко с каждым мгновением отдалялось.

Акатий шевельнул губами, он должен был успеть сказать очень важные слова – то главное, что только сейчас осознал…

Наталия упала на колени, склонилась к самому лицу мужа, но ничего не расслышала.