Ветер рвал облака. Захлебываясь нагонной волной, Нева в остервенении старалась сокрушить гранитный парапет набережной. Серое питерское небо сквозь частое сито поливало город ледяным дождем.

Несмотря на непогоду, вторые сутки продолжался митинг на Дворцовой. Цепь продрогших мальчишек-полицейских в касках и с дюралевыми щитами стояла живым барьером между непримиримыми колоннами митингующих. Толпа гудела и волновалась, словно готовая выйти из берегов Нева. Над половиной площади колыхались синие знамена единороссов, остальное пространство пестрело всеми оттенками цветового спектра: красным, оранжевым, зеленым, белым, черным…

"Каждый охотник желает знать, где сидит фазан", – загибая пальцы, проговорил про себя старик в напитавшемся влагой брезентовом дождевике поверх поношенного серого демисезонного пальто, потерявшем цвет и форму кроличьем треухе и китайских дутых сапогах-снегоступах. Слов в присказке и пальцев на руках не хватило. Старик прикрыл глаза и сквозь намокшие ресницы взглянул на площадь. Все стало неживым: серая брусчатка, серый Зимний дворец, серый ангел на вершине колонны, серые знамена, серые лица.

Ораторы плевались лозунгами в толпу, и та, питаясьясь яростью упивавшихся собственным красноречием лидеров, грозно ворчала и колыхалась.

В прилегающих к площади переулках теснились автобусы с полицейским резервом и пожарные машины.

Старик потряс головой, будто просыпаясь, и бросился к заслону. Он тихим голосом стал упрашивать молодого смертельно уставшего офицера с каменным лицом:

– Сынок… на минутку, я только поздравлю соотечественников с наступающим Новым годом и сразу – назад…

– Задавят тебя, дед, – старлей смотрел в сторону.

– Сынок, я издалека… с Вологодчины.

Из-за пазухи старика, раздвинув его бороду, выглянула белая-белая, будто только что выпавший снег, кошка с бежевым носом и изумрудными глазами. Она потерлась треугольной мордочкой о заросшую седым волосом щеку хозяина и потянулась к его уху.

Старик высвободил плечи от лямок и аккуратно поставил на асфальт намокший рюкзак.

– У тебя есть дети, сынок? – спросил он полицейского.

– Дочь Наташка… в сентябре пять исполнилось, – полицейскому не удалось сдержать улыбку.

Старик покопался в рюкзаке и протянул офицеру елочную игрушку – прозрачную снежинку с петелькой на одном из лучей. Кошка тронула ее лапой, снежинка качнулась, и, оживая, заискрилась, наполнилась светом. И только середина игрушки осталась тусклой.

Завороженный офицер протянул руку к подарку. Хрупкая снежинка на его широкой ладони казалась настоящей, вот-вот растает.

–Только осторожно, отец… – разрешил он, продолжая разглядывать подарок.

Настоящая лесная елка, самая главная в Питере, возвышалась на разделяющей митингующих оси оцепления. Нарядная, увитая мишурой и разноцветными гирляндами она гордо устремилась мохнатыми ветвями в хмурое небо. Если подойти поближе и взглянуть снизу, увидишь, что ель ничуть не ниже Александрийской колонны. Но никто и не думал смотреть на нее. Люди сошли с ума. Они забыли о том, что со дня на день наступит самый любимый в народе праздник. Они не слышали ни шагов приближающегося Нового года, ни друг друга. Их сердца переполняла злоба.

Старик постоял у елки. Придерживая рукой капюшон, посмотрел на вершину и, видимо, удовлетворенный увиденным, стал развешивать на нижних ветвях извлекаемые из рюкзака игрушки. Белая кошка, мерцая зеленью глаз, трогала снежинки мягкой лапой, и они сразу оживали. Лучи начинали сверкать в свете фонарей. Но внутри снежинки были серыми.

– С наступающим Новым годом! – сказал старик неожиданно громко, и толпа митингующих, словно усмиренная дамбой река, замерла…

– Все будет хорошо! – продолжил старик, вешая очередную игрушку, и люди, минуту назад готовые растерзать политических противников, замолчали и растерянно оглянулись по сторонам…

– Счастья в новом году! – произнес старик, кошка качнула снежинку – из толпы раздался робкий девичий смех…

Бабушка из оппозиционной правительству колонны протянула веснушчатому мальчишке-полицейскому дымящуюся крышку термоса…

Юноша-единоросс состроил рожицу черноглазой девчушке из противостоящей шеренги, и та прыснула в ладонь…

– Здоровья, счастья и мирного неба над головой! – проговорил старик, вешая последнюю игрушку.

Теперь уже все игрушки искрились светом, и только в середине каждой пульсировало темное пятнышко. Совсем крошечное, его можно было легко стереть детским смехом или скупой мужской улыбкой. Но оно могло и разрастись, подобно злокачественной опухоли, и наполнить снежинку серым, неживым.

Так или этак?..

Толпа вздохнула и, смешавшись, окружила елку, удивленно друг друга рассматривая. Будто спросонья.

– Мы здесь больше не нужны, – шепнул старик кошке.

Он подхватил пустой рюкзак и стал осторожно протискиваться сквозь толпу к арке Главного Штаба. За спиной взревели динамики. Тысячи петербуржцев, прижав правую руку к сердцу, слушали Гимн России. Гимн великой стране, пережившей все невзгоды.

Ветер стих. В свете прожекторов пушистыми хлопьями падал снег.

– У тебя светлая голова, Снегурка, – поправляя под шарфом бороду, улыбнулся старик. Кошка довольно муркнула. – Никто нас не узнал. Этот плащ, треух, снегоступы, рюкзак вместо традиционного мешка с подарками. Хорошо, что все хоть на часок стали одной семьей как бы сами по себе, без помощи Деда Мороза. Кто знает, может, им понравится, и люди захотят быть вместе всегда?.. А нет, так мы к следующему Новому году еще что-нибудь придумаем. Нам с утра – в Москву…