Его привезли в воскресенье под вечер на "скорой" с подозрением на инфаркт. В приемном покое сделали повторную электрокардиограмму. Предварительный диагноз не подтвердился, и больного положили в нашу шестиместную палату, на единственную свободную койку. Понаблюдать.

Он – мужчина еще не старый, лет пятидесяти. Прическа короткая, цвет волос: перец с солью. Лицо одутловатое, бледно-серое, будто вылепленное из сырого теста. И очень напряженное, словно он драться собрался или на собрании выступить. А глаза добрые, печальные.

Усталый врач, добивавший без смены вторые сутки дежурства, послушал сердечко пациента, померил давление и, легонько похлопав его по груди, вышел из палаты.

Откинувшись на подушку, новенький неподвижно лежал на продавленном больничном матрасе, глядя в потолок и думая о чем-то своем, невеселом.

– Как зовут-то? – спросил я его.

– Василий, – повернул ко мне голову мужчина. – Столяров, – добавил он, подумав.

– А меня – Михаилом. Ты, Василий, не вставай пока. Если что надо, говори, не стесняйся.

Чем заняться в больнице поздним вечером? Телевизор в холле выключен; читать уже неохота, спать еще рано, будешь потом полночи ворочаться. Покурив втихаря перед сном, лежали мы в тот воскресный вечер и трепались: подначивали друг друга беззлобно, анекдоты бородатые травили.

– Мужики, хотите, я вам расскажу одну случившуюся со мной тридцать лет тому назад историю, – спросил вдруг Столяров. – Никак не могу забыть того давнего случая.

Мы замолчали и приготовились слушать Василия.

"В жизни всякое бывало, – тусклым, бесцветным голосом, откашлявшись, стал рассказывать Столяров. – Чего уж там: приходилось и молчать, когда надо было высказаться; оставался, хотя хотелось встать и уйти, хлопнув дверью. Но, именно, этот случай, забыть никак не могу.

Василий помолчал…

Дело было, если не ошибаюсь, в семьдесят девятом… Да, в семьдесят девятом, осенью. Техникум я окончил в феврале и уже месяцев восемь работал в НИИ, по распределению. По командировкам мотались то и дело. Нас, молодых неженатых, гоняли почем зря. Вот и в тот раз – где-то в конце ноября, подмораживало уже – возвращался я из двухнедельной командировки на Байконур. Поезд опоздал, и я едва успел заскочить в закрывающееся на ночь метро.

Столяров говорил неторопливо и негромко, но все его слышали.

От станции метро "Академическая" до дома – пара трамвайных остановок. На такси в то время еще так просто не катались. Да и какие у пацана деньги: из командировки приехал. Пешочком – милое дело! На улице – никого, будто вымерло. Метрах в ста от дома – стройка. Огорожена деревянным грязно-зеленым забором. Вдоль забора – тротуар дощатый, сверху козырьком крытый. Тороплюсь: стук, стук, стук – каблуками по доскам.

Оп-па! – Столяров сел на койке. Он сейчас был там, в семьдесят девятом, на ночной ленинградской улице.

На моем пути, там, где забор кончается, стоит парочка. Она – совсем молоденькая, в мини-юбочке, на каблучках, в курточке светленькой. Парень – здоровый кабан, спортивный костюм на нем, олимпийка, тогда модно было. Стоят рядышком, он девушку за руку держит.

Подхожу… Парень отступил на шаг, меня пропускает. Ну, я – иду себе: вот он дом мой – окна светятся. Ждут, беспокоятся родители, я не позвонил с вокзала. Вдруг, девушка тихо, будто про себя, говорит мне:

– Молодой человек, не видите, что происходит?

А и ни к чему мне – стоит парочка и стоит. Торможу…

Столяров внимательно посмотрел на воображаемую парочку.

Да! Вижу дело плохо: девчонка-то не просто так стоит – лясы точит, остановил ее этот кабан, пройти не дает. Один – передо мной, двое в серой "Волге" сидят припаркованной в тени забора. Я и не заметил машину-то поначалу. Передняя пассажирская дверца открывается – один выходит. Потягивается лениво. Смачно потягивается – суставы разминает. И к нам шагает, вразвалочку.

– В чем дело? – спрашиваю. Девчонка ни гу-гу. Молчит и смотрит на меня огромными глазищами…

Бугай – мне:

– Иди-иди, у нас с женой свои разговоры.

А она ни слова…

– Что, действительно, жена? – спрашиваю, а у самого ладони мокрыми стали, в озноб бросило.

Бугай в меня зенки упер – и под локоток девчушку.

– Ладно, Соня, хватит дурочку валять. Поехали домой.

– Что, в самом деле, жена? – повторил я.

– Жена-жена. Иди, парень, по добру…

Ну, я и пошел. А девица спину взглядом насквозь прожигает, лопаткам больно.

Взлетел на лифте на свой девятый этаж – и к телефону.

Ноль, два.

Милиция? – Так, мол, и так.

Спросили фамилию, адрес, телефон домашний.

– Спасибо, – сказали, – высылаем машину.

Я – к окну, что на проспект смотрит: минуты через две несется ПМГ с мигалкой, в те годы с этим быстро было.

И ничего!.. Из милиции мне не позвонили. В новостях – тишина. Бабушки у подъезда молчат, а они-то уж все знают!

Вроде бы и забыл я об этом. А вот сейчас, с годами, вспоминаю все чаще. И понимаю умом, что поступил, вроде, правильно: не смог бы я, мальчишка, справиться с тремя взрослым бандюгами. А только муторно на душе. Жгут глаза той, молоденькой. Спать не дают…"

Василий замолчал. Никто в палате не проронил ни слова. У всех, наверное, таких историй за жизнь накопилось в памяти немало…

Лезут из памяти тени прошлого по темному времени, когда сердечко прихватит. Но уходит ночь, встает солнце, отступает боль; мы бреемся, умываемся, завтракаем и забываем о своих ночных страхах. Гоним от себя неприятные мысли; бежим по жизни, вперед, вперед, быстрее… остановиться и оглянуться недосуг нам.

И так, до следующего "сердечного приступа".