Перлюстрация дипломатической переписки в XIX — начале XX в.

С началом нового века мало что изменилось в деятельности «черных кабинетов». В «либеральных проектах» царствования Александра I перлюстрация забыта не была. Уже в 1805 г. в «секретном направлении» комитету высшей полиции говорилось: «Через сношения с дирекцией почт комитет должен получать немедленные и верные сведения о подозрительных переписках», а в параграфе 3 положения «Комитета общей безопасности» от 13 января 1807 г. читаем: «Для получения таковых сведений (о проживающих в столице и вновь приезжающих подозрительных людях, о разглашаемых слухах, сочинениях и известиях, вредные последствия иметь могущих, и о скопищах и собраниях подозрительных) комитет дает нужные предписания обер–полицмейстеру и, буде нужно, употребит к тому по своему усмотрению и другие лица. Министр внутр. дел сообщать будет оному известия через губернатора из губерний получаемые и открываемые по дирекции почт о подозрительных переписках».

К концу царствования Александра I, как известно, правительственный шпионаж распространился чрезвычайно широко, и, конечно, перлюстрация занимала видное место среди способов, с помощью которых правительство узнавало о том, что говорят и делают в обществе. В этом отношении определенный интерес представляет переписка министра внутренних дел при Александре I О. П. Козодавлева с тогдашним московским почт–директором Д. П. Руничем, часть из которой опубликовал в свое время A. В. Предтеченский.

Николай I, Александр II охотно читали выписки из перлюстрированных писем и в архиве секретной экспедиции при царской канцелярии находились таковые с их собственноручными пометками, как и другие документы с царскими подписями, касающиеся этой секретной деятельности. Перлюстрация дипломатической, военной, частной и иной корреспонденции продолжалась и в дальнейшем. Материалы, раскрывающие эту сторону деятельности государства, сохранились в архивах, часть из них опубликована. На наш взгляд, большую ценность в этом отношении представляют мемуары государственных деятелей той эпохи. И здесь нам бы хотелось остановиться на таком ценнейшем историческом источнике, каким является «Дневник» B. Н. Ламздорфа.

Владимир Николаевич Ламздорф родился в 1844 г. в родовитой дворянской семье. Род Ламздорфов (Ламбздорффов) уходит своими корнями в XIII в. к германскому рыцарю Отто фон Ламездорпе. В XIV— XIX вв. представители этой фамилии проживали в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии. В России дед В. Н. Ламздорфа Матвей Иванович, к которому сам Ламздорф относился с чувством глубочайшего почитания, начал свою служебную карьеру еще при Екатерине И, участвовал в чине генерала в русско–турецких войнах, а затем стал первым губернатором вновь присоединенной Курляндии. Позднее дед стал воспитателем будущего императора Николая I. В. Н. Ламздорф очень ревниво относился к своей карьере, к положению при дворе, безраздельно причисляя себя к придворной российской аристократии.

Образование В. Н. Ламздорф получил в аристократическом Пажеском корпусе, свою карьеру начал в качестве придворного камер–пажа и через три десятка лет с гордостью вспоминал, как 24 ноября 1861 г. царь Александр II спросил его на лестнице дворца, не из Ламздорфов ли он, опознав по фамильному сходству. В 1866 г. Ламздорф поступает в Министерство иностранных дел. Его дипломатическая служба была начата на весьма скромных должностях, но с 1878 г., после пребывания у царя в Ливадии вместе с будущим министром иностранных дел Гирсом, карьера Ламздорфа резко убыстряется, на него сыплются награды. В 1879 г. он уже камергер и управляющий литографией министерства с правом на хорошую казенную квартиру в здании министерства. С апреля 1881 г. — второй советник министра, с сентября 1882 г. — директор канцелярии министерства, с апреля 1886 г. — первый советник министра. По совместительству он является членом Цифирного комитета.

Вся жизнь и карьера Ламздорфа были тесно связаны с центральным аппаратом министерства. «Граф Ламздорф, — вспоминал впоследствии С. Ю. Витте, — вечно работал, и вследствие этого, как только он поступил в Министерство иностранных дел, он всегда был одним из ближайших сотрудников министров… Граф Ламздорф был ходячим архивом Министерства иностранных дел по всем секретным делам этого министерства».

В январе 1895 г., после смерти министра иностранных дел Н. К. Гирса, Ламздорф, располагавший всеми секретными внешнеполитическими архивами, оказывается на некоторое время человеком, наиболее посвященным в тайны дипломатии царской России. «Странным является мое положение в данный момент, — записывает он в дневник, — мои секретные архивы содержат все тонкости политики последнего царствования. Ни молодой государь (Николай II. — Т. С.), ни почтеннейший Шишкин, назначенный временно управляющим министерством иностранных дел, не имеют ни малейшего представления о документах, доверенных в последние годы исключительно и совершенно бесконтрольно мне. Я работал в глубокой тени возле моего бедного старого начальника (Н. К. Гирса. — Т. С.), меня никто не знает, и вот теперь, когда исчезли как он сам, так и государь, которому он столь замечательно помогал править, я оказываюсь в положении единственного обладателя государственных тайн, являющихся основой наших отношений с другими державами».

В 1900 г. В. Н. Ламздорф назначается министром иностранных дел России. На этом посту он находится до 1906 г.

В течение многих лет В. Н. Ламздорф вел дневник, который хранится в настоящее время в Центральном государственном архиве Октябрьской революции в Москве и представляет собой бесценный документ эпохи. Сам Ламздорф, очевидно, представлял ценность своих записей для потомков. Так, он писал на страницах дневника: «Мое положение дает мне возможность записывать факты, вскрывать подспудные стороны исторической игры в карты; это может оказаться полезным в будущем. Сколько исследований пришлось бы тогда делать в секретных и недоступных архивах, чтобы выяснить даже частицу того, что мне легко сделать сегодня путем фотографирования, если можно так выразиться, своего рабочего дня».

В свой дневник Ламздорф, кроме регулярных скрупулезных записей о текущих событиях, в первую очередь связанных с высшей государственной политикой и дипломатией, помещал копии важнейших документов, в том числе копии перлюстраций.

Наряду с авторским текстом и отдельными газетными вырезками значительное место в дневнике отводится Ламздорфом цитированию различных документов на русском, французском, немецком и английском языках. Некоторые документы заносятся им в дневник без всякой субъективной оценки и притом с исчерпывающей полнотой.

В числе прочих подобных документов Ламздорф зафиксировал в дневнике в виде копий английского текста происходивший в 1895 г. обмен письмами между русским царем Николаем II и его двоюродным братом германским кайзером Вильгельмом II, а также копии перлюстраций переписки германского посольства в России. В качестве примера можно привести перлюстрированную телеграмму кайзеру Вильгельму II, посланную из Петербурга 18 (30) сентября 1895 г. его флигель–адъютантом Хельмутом Мольтке после свидания с Николаем И. Ламздорф вносит в дневник копию полного текста расшифрованной телеграммы Мольтке и внизу приписывает: «Государь вернул эту перлюстрацию без всякой пометы; как видно, доклад Мольтке о состоявшейся аудиенции у Его Величества является точным». Пометы Николая II порой поражали Ламздорфа своей некомпетентностью. Так, на перлюстрации одной из телеграмм, пришедших из Берлина в адрес германского посла в России Радолина и содержащей несколько рекомендаций, государь сделал помету: «Детски глупые советы!» Ламздорф пишет по этому поводу: «Я не особенно понимаю, почему глупые? Сознаюсь, что я, наоборот, восхищен той тщательной заботливостью и высоким благоразумием, с которыми Берлин направляет первые шаги своего нового посла в области, которая ему еще не достаточно знакома. Совсем неплохо было бы и нам последовать такому примеру». Однако были на перлюстрациях пометы Николая II и другого типа. Ламздорф пишет: «В пакете с возвращенными бумагами имеется телеграмма от Капниста, на которой нашим августейшим повелителем сделаны озорные пометы в духе тех, которые иногда делал покойный государь Александр III в адрес Михаила Горчакова».

Российская служба перлюстрации к концу XIX в. накопила уже колоссальный опыт. Традиционно большое внимание уделялось перлюстрации дипломатической корреспонденции, а также так называемых «шпионных» писем для генеральных штабов — военного и морского. Эта корреспонденция получалась в Петербурге и отправлялась за границу в особых пост–пакетах, была зашифрована и опечатана. Все эти предосторожности, однако, не спасали ее от перлюстрации. В этом пост–пакете она и попадала в «черный кабинет», притом обязательно. Туда же она попадала и в случае, если доставлялась на почту всего за несколько минут до заделки пост–пакета перед отправкой его на вокзал. В «черных кабинетах» имелась полная коллекция безукоризненно сделанных металлических печатей как всех иностранных посольств, консульств, миссий и агентов в Петербурге и Министерстве иностранных дел за границей, так и всех послов, консулов, атташе министров и канцлеров. С помощью этих печатей вскрывать и заделывать дипломатическую корреспонденцию не представляло никаких трудностей.

За предшествовавший период существования «черных кабинетов» в России, т.е. со времен царствования Елизаветы Петровны, русским перлюстраторам были известны и практиковались три способа производства поддельных печатей. В старину печать отливалась из свинца по форме, снятой гипсом с негатива печати, сделанного из воска. Этот способ, кроме того, что был сложен из–за четырехкратного переснимания оттиска (негатива — воском, позитива — гипсом, вновь негатива — свинцом и, наконец, снова позитива уже на самом письме — сургучом), давал недостаточно резкие отпечатки. В середине XIX в. один из чиновников МИД изобрел способ производства поддельных печатей из серебряного порошка с амальгамой. Этот способ был очень прост и скор, а печати получались резкие. Однако они имели существенный недостаток — были весьма недолговечны, ломались от малейшего неосторожного прикосновения. Наконец, уже в начале XX в. другим секретным чиновником МИД России был изобретен остроумнейший способ производства идеальных печатей из твердого металла. Резкость получаемого оттиска была безукоризненна, сама печать — долговечна, а время, необходимое для ее изготовления, исчислялось минутами. Талантливый чиновник, изобретший этот способ производства печатей, а кроме того, аппарат для вскрытия писем паром, по докладу министра Столыпина царю был награжден орденом Владимира 4–й степени «за полезные и применимые на деле открытия».

Вследствие того, что, с одной стороны, дипломатическая корреспонденция многими посольствами сдавалась на почтамт незадолго до ее заделки в постпакеты и отправки на вокзал, а, с другой стороны, за получением приходящей почты курьеры являлись на почтамт тотчас по прибытии ее с вокзала, с этой корреспонденцией приходилось очень спешить, так как во время ее фотографирования за ней приходили почтовые чиновники, которых внизу курьеры бранили за то, что они долго возятся с разбором посольских пост–пакетов. Фотографии снимались при освещении лентой магния, выделявшего при горении массу дыма, а так как окна должны были быть закрыты ставнями, чтобы не обращать внимания на себя даже служащих почтамта, то атмосфера в конце каждой такой операции в фотографической комнате становилась невыносимой.

В период русско–японской войны одному из ведущих русских криптографов В. И. Кривошу–Неманичу, работавшему тогда в Генеральном штабе, пришлось поехать в служебную командировку во Францию в связи с проводимой совместно с французами дешифровальной работой. Там он в числе прочего ознакомился с работой «черного кабинета» в Париже.

Оказалось, что парижский «черный кабинет» был устроен аналогично петербургскому. Эта «секретная часть» находилась в частном доме. Официальная вывеска на нем гласила, что здесь располагается какой–то землемерный институт. Один из служащих «секретной части» действительно знал толк в лесоводстве и деле землеустройства, и если какой–то частный человек туда забредал, то ему давалась вполне квалифицированная нужная справка. В передней комнате, куда мог прийти с улицы кто угодно, на стенах висели карты, планы каких–то лесов, земельных участков, имений и пр., а на столах лежали свежие газеты, вырезки из них, письменные принадлежности. Из этой комнаты была дверь в следующую, в которой также не было ничего секретного, но был шкаф, служивший дверью в третью комнату. Таким образом, чтобы пройти в действительно секретную часть, необходимо было идти через шкаф, зная, как его открыть (наступить одновременно на две дощечки на полу и нажав одно из украшений шкафа). Дверь автоматически сама запиралась за прошедшим через нее. В третьей комнате, имевшей сообщение пневматической почтой с главным телеграфом, проводилась регистрация поступивших телеграмм, их разбор по странам и передача по принадлежности в кабинеты дешифровальщикам, занимавшимся с ними везде по двое. У дешифровальшиков были подлежащие их ведению коды, которыми они пользовались, и книга, куда заносились все результаты их работы.

Эта книга передавалась в следующую комнату, там все сведения сортировались «по вопросам», содержащимся в сообщении. Из одной телеграммы делались две–три разные выписки, если она содержала два–три разных вопроса. Один экземпляр таких выписок хранился тут же, а другой посылался министру (иностранных дел, военному, морскому) или президенту республики, словом, тому, кому полагалось знать данное сообщение. В следующей комнате была перлюстрационная часть, имевшая сообщение пневматической почтой с главным почтамтом. Все прибывающие в Париж дипломатические пост–пакеты прежде всего прямо с почты отправлялись в эту перлюстрационную часть, где их вскрывали, читали, в случае надобности фотографировали или списывали, а затем либо переводили, либо направляли для дешифровки в кабинеты дешифровальщиков. После прочтения и фотографирования письма вновь заклеивались и отправлялись по той же трубе пневматическим способом на почтамт.

Кроме раскладки материалов «по вопросам», в «секретной части» делались еще сводки «по вопросам». Таким образом, в каждый данный момент можно было иметь полностью весь ход развития данного вопроса вполне разработанным и всесторонне освещенным с разных точек зрения, если о нем писали представители разных правительств.

Для президента ежедневно выпускался «листок» со всеми полученными за сутки сведениями — нечто вроде дипломатической газеты. Все коды французы покупали у де Вернина, который иногда приезжал в Париж. Имелись у них и все русские коды, что отнюдь не скрыли от Кривоша–Неманича. Однако он с удовольствием заметил, что один очень простой способ пользования кодом, изобретенный им самим и сообщенный министру, в Париже известен не был.

Так добывались материалы для дешифровальной службы Франции. Но прибегали и к другим способам. Например, когда уезжал или приезжал курьер с пост–пакетом, то вместе с ним до границы (или от границы до Парижа) ехал агент. Этот агент за соответствующее вознаграждение получал от курьера пост–пакет на 30—40 минут, пока на границе таможенные чины проверяли багаж пассажиров. В распоряжении агента на пограничной станции была комнатка, где он вскрывал пост–пакеты, фотографировал их содержание и, заделав, возвращал курьеру.

«Черные кабинеты», разумеется, существовали везде, даже в самых демократических республиках Америки и Старого Света, и в каждой стране практикуется свой способ вскрытия писем, подделки печатей и отмечания того, что данное письмо уже подвергалось перлюстрации. Но справедливость требует сказать, что нигде в мире «черный кабинет» не работал так чисто, как в России, и в особенности в Петрограде» — так писал в своих воспоминаниях один из опытнейших русских перлюстраторов той поры С. Майский. Он же свидетельствует, что очень грубо работали перлюстраторы Германии и Австрии. В секретном деле знаменитая немецкая аккуратность не подтверждалась.

Письма, перлюстрированные в российских «черных кабинетах», как бы они хитро заделаны ни были, не сохраняли на себе ни малейшего следа вскрытия даже для самого пытливого глаза. Даже опытный глаз перлюстратора не всегда мог уловить, что письмо уже однажды вскрывалось. Никакие ухищрения, к которым прибегали те, кто стремился сохранить дипломатическую корреспонденцию от перлюстрации (царапины печати, заделка в сургуч волоса, нитки, бумажки и т.п.), не гарантировали ее от вскрытия и абсолютно не узнаваемой подделки. Весь вопрос сводился только к тому, что на перлюстрацию такого письма требовалось несколько больше времени.

Однако порой иностранные дипломаты узнавали о перлюстрации своей переписки совершенно неожиданным образом. Так, Ламздорф в своем дневнике приводит случай, когда министр иностранных дел Лобанов–Ростовский в разговоре с одним из иностранных дипломатов оказался чересчур откровенным и повел с ним речь о чем–то, чего не мог знать русский министр из официальных источников. Это обстоятельство стало известно германскому послу, чьи интересы оказались в данном случае задетыми. Германский посол тотчас же сделал необходимые выводы, и в Берлин была отправлена телеграмма, заканчивающаяся такими словами: «Использую этот шифр из осторожности, так как предыдущий употреблялся слишком часто и у меня появились основания для недоверия. Меня предупредили, прошу о новом шифре». Ламздорф, приводя этот документ, добавляет: «Сабанин, старший чиновник нашей экспедиции по перлюстрациям, прилагает к данному документу письмо на имя князя Лобанова; в нем он привлекает внимание министра к вредоносности тех «предупреждений», наличие которых выясняется из телеграммы. Князь пишет Вакселю (вице–директору канцелярии МИД России. — Т. С.), рекомендуя самую высокую осмотрительность при обращении со столь секретными документами; однако совершенно очевидно, что проболтаться в данном случае могли Лобанов или Шишкин при их разговорах с дипломатами или же с министром финансов и его агентами».

Как же старались сохранить тайну своей переписки русские дипломаты, зная о практике вскрытия дипломатической почты? Были различные приемы. Вот один из них. Про графа Н. П. Игнатьева в «черном кабинете» бытовало предание, что он, будучи послом в Турции, отправлял свои донесения в простых (не заказных) письмах, заделанных в грошовые конверты, которые пролежали некоторое время вместе с селедкой и мылом. Адрес на конверте он заставлял писать своего лакея, притом не на имя министра иностранных дел, а на имя его дворника или истопника, по частному адресу. Эти меры действительно спасали корреспонденцию графа от перлюстрации.

 

Дешифровальная служба МИД и Военного ведомства

Истина и пути ее достижения…

Всякий ученый, чем глубже постигает предмет своего исследования, тем яснее осознает относительность своих знаний, субъективность своих представлений о сущности и причинах явлений. То, что казалось истиной, целью вчера, сегодня, с получением новой информации, становится лишь этапом. Не являются исключением и исторические исследования. То или иное направление исторической науки высвечивает лишь какую–то грань, не охватывая в целом всей картины исторического процесса. Но плод каждого истинно научного труда способен обогатить эту картину, расцветить ее свежими красками, поставить вопросы, ответы на которые скрывают великую тайну человеческой истории. Изучение роли и места криптографической службы в истории нашего государства — одно из направлений таких исследований, которое, к сожалению, долгое время оставалось вне поля зрения российских ученых.

Изобретенный в конце XIX — начале XX в. А. С. Поповым и Маркони радиотелеграф, широкое распространение радиопередатчиков послужили толчком для более интенсивного развития шифровальной и дешифровальной деятельности. Возможность быстрой передачи шифрованных сообщений на большие расстояния, а также возможность перехвата сообщений в пунктах передачи, приема и по пути следования депеш обусловливали рост криптографических отделов и отделений с привлечением на эту службу большого количества телеграфистов, радиотехников, лингвистов, математиков.

Усиливается разведывательная, агентурно–оперативная деятельность, направленная на получение информации о шифрах и ключах к ним, а также на получение материалов, способствующих дешифрованию переписки.

Не случайно годы, предшествующие началу Первой мировой войны, называют годами украденных кодов. Но начиная с конца 70–х годов XIX в. имело место неоднократное хищение агентурой шифров и кодов предполагаемых противников.

Россия, к сожалению, в этой деятельности бывала и пострадавшей стороной. Особенно крупная кража шифров произошла, как это следует из изученных нами архивных материалов МИД, в русском посольстве в Пекине в 1888 г..

Накануне русско–японской войны 1904—1905 гг. в Порт–Артуре были выкрадены планы укреплений крепости и шифры, использовавшиеся русским военным командованием. Кража была совершена под руководством небезызвестного Сиднея Рейли, бывшего в Корее с разведывательными поручениями и именовавшего себя в это время представителем фирмы, торгующей лесом. После кражи Рейли спешно отправился в Японию, где продал добытые документы за большие деньги японцам. Япония в это время была союзницей Англии, и британская разведка ничего не имела против этого частного бизнеса своего ценного агента. Это обстоятельство, несомненно, сыграло свою роль в быстром падении Порт–Артура и в последующем поражении России в этой войне.

По оценкам современных историков, русская военная разведка в начале XX в. была сравнительно слабой. В основном она пользовалась сведениями, получаемыми от военных агентов (атташе). Некоторые разведывательные данные поступали от дипломатов, морских атташе, чиновников Министерства финансов. Разведывательная служба России работала бессистемно, общей программы не было. Такая ситуация существовала по всем разведывательным линиям, в том числе и в отношении разведки против Японии.

В 1911 г. видный специалист в области агентурной разведки В. Клембовский писал: «Мы не знали японцев, считали их армию слабой и плохо подготовленной, думали легко и быстро справиться с нею и… потерпели полную неудачу».

Эти недостатки не замедлили сказаться в самом начале войны с Японией. Например, к 1 апреля 1904 г. (дню высадки японской армии на материк) Россия не имела никакой информации о возможном времени и месте высадки.

Вместе с тем русская разведка имела и некоторые успехи. Так, за несколько недель до нападения японского флота на Порт–артурскую эскадру в руках русских разведчиков оказался экземпляр книги японского кода, при помощи которого японское посольство в Гааге вело переговоры со своим правительством. К сожалению, такие случаи были весьма редки.

Историческая практика свидетельствует, что дешифрование кодов, особенно неалфавитных, требует больших усилий и занимает длительное время, даже если известно некоторое количество кодовых обозначений. Например, в начале 20–х годов XX в. «черному кабинету» США, для того чтобы доказать недостаточную криптографическую стойкость кода военно–морских сил США, пришлось провести такой объем необходимой работы, что одни лишь статистические данные, полученные на основе анализа шифрованных материалов, составили 1300 страниц и 650 тысяч отдельных статей. Только после этого пришел ожидаемый успех.

Иностранные державы, как и Россия, обычно использовали в переписке десятки различных кодов, хотя основными из них были всего два или три. Остальные являлись лишь вторичными кодами, основанными на двух первоначальных. Считалось удобнее перерасполагать старый код в ином порядке, нежели создавать новый.

В конце XIX в. шифровальная служба в МИД была организована следующим образом.

При канцелярии министра был так называемый шифровальный департамент с двумя отделениями. В одном отделении шифровались свои русские сообщения министерства послам и консулам за границу и разбирались получаемые от них из–за границы сообщения. Во главе этого отделения долгие годы стоял барон Таубе. В другом разбирались копии с шифртелеграмм, перлюстрированных в «черном кабинете» главного телеграфа в Петербурге, а также присылаемые на этот телеграф из больших городов Российской империи (Москвы, Варшавы, Киева, Одессы и др.), являвшихся местом пребывания иностранных консулов. Штат этого второго отделения шифровального департамента состоял из 10—12 человек во главе с Долматовым. Один из крупнейших русских криптографов того времени В. И. Кривош–Неманич, вспоминая позднее о работе этого отделения, писал, что среди его сотрудников действительными знатоками дела были всего 2—3 человека, весь же остальной штат чиновников имел лишь весьма отдаленные сведения об искусстве шифра и дешифрования. Именно здесь работал Эрнест Феттерлейн.

Специального учебного заведения, где бы преподавалось искусство криптографии, в России не было, и поэтому чиновниками в шифровальный департамент, как, впрочем, и во все другие департаменты министерства, назначались не лица, обладающие суммой определенных знаний и известными способностями, а окончившие лицей или юридический факультет. Крупным недостатком являлось и то обстоятельство, что работники дешифровального отделения в основном владели лишь французским, немецким и некоторые английским языками. Между тем министерство постоянно испытывало потребность в специалистах, владеющих и другими, более редкими языками. Поэтому департамент постоянно обращался за квалифицированной языковедческой помощью к ученым, преподавателям, иным лицам, владеющим тем или иным языком. Так, для помощи в дешифровании иностранной дипломатической переписки привлекались профессор Попов, преподававший в Петербургском университете китайскую словесность, его однофамилец, также Попов, окончивший факультет восточных языков и хорошо знавший японский язык. Этот последний даже за счет министерства был направлен в командировку в Японию с целью совершенствовать свои знания в языке. Для переводов с венгерского или, как тогда говорили, мадьярского языка обращались за помощью к Кривошу–Неманичу, работавшему в Генеральном штабе и знавшему 14 языков. Цензоры Комитета иностранной цензуры Смирнов и Жуковский переводили соответственно с турецкого и персидского языков. Все эти лица для дешифрования получали в министерстве коды, которые разрешалось брать домой. Эти коды департамент приобретал в Брюсселе у некоего де Вернина, основным занятием которого было выкрадывание шифров и кодов из посольств с помощью работавших там и подкупленных им лакеев, швейцаров, денщиков и т.д. Де Вернин делал с украденных документов довольно приличные фотографии и продавал их русским. Таким образом, в шифровальном департаменте была собрана полная коллекция кодов и департамент даже делился ими с морским и сухопутным генеральными штабами, переписывая или фотографируя свои. Бывали случаи, когда дешифровальщики департамента самостоятельно составляли коды. Так, однажды, когда долго не удавалось купить один германский код, двум сотрудникам было дано поручение его восстановить по ежедневно получаемым министерством многочисленным копиям с телеграмм, зашифрованных этим кодом. Над этим заданием работали больше года два человека. Когда работа приближалась к концу и код был уже в значительной степени раскрыт, немцы вывели этот код из действия или сменили ключ, и, таким образом, вся работа пропала даром.

Во время русско–японской войны шел очень оживленный обмен шифрованными сообщениями между Японией, с одной стороны, и Англией и Германией — с другой. Код, который при этом использовался, был составлен на английском языке и имел пять различных ключей. Кривошу–Неманичу удалось раскрыть три ключа, с помощью которых разбиралось большинство перехватываемых телеграмм. В Париже, а, как известно, Франция была союзницей России в этой войне, также работали над раскрытием этого кода. Там были также раскрыты два ключа к нему: один из тех, что уже знал Кривош–Неманич, а другой особый. Дешифрованные японские телеграммы французы пересылали в Россию. Таким образом, неизвестным для дешифровальщиков России и Франции оставался один ключ. В этой ситуации Министерство иностранных дел командировало Кривоша–Неманича в Париж для совместной работы с французами. Французы приняли российского криптографа, снабженного соответствующими бумагами, как своего человека и ввели его в святая святых своей секретной службы — в «Surete generate», где он и проработал около десяти дней, пока не был открыт пятый способ применения японского кода. Кривош–Неманич был первым русским криптографом, подробно познакомившимся с работой дешифровальной службы Франции того времени. Эти сведения были, безусловно, с успехом русскими использованы, а многие полезные вещи внедрены в практику.

Из архивных документов видно, что дешифровальщики–аналитики МИД России работали успешно и накануне, и в первый год Первой мировой войны. В 1913—1914 гг. они раскрыли 2 939 телеграмм из переписки государств из коалиции противника, в том числе: австрийских — 569, германских — 171, болгарских — 246, турецких — 181.

Дешифровальщики всегда работали в тесном контакте с разведкой, одна из важнейших задач которой была выкрасть код, сфотографировать его, естественно, положив затем на место, дабы не скомпрометировать Ставилась и более трудная, но и более эффективная задача — внедрить агента в среду противника, имеющую доступ к шифрам и кодам Эта сторона работы разведки описана в литературе достаточно подробно.

Большим подспорьем для раскрытия шифров и кодов являлись полученные агентурным путем открытые тексты, которые можно было привязать к соответствующим шифрованным сообщениям. Для кодов, например, это сразу давало достаточное число раскрытых кодовых групп, после чего значительно облегчалась работа по дешифрованию других сообщений. Зачастую коды просто–напросто покупались и продавались. Европейским центром такой деятельности разведок того времени была Вена — сердце балканских государств, где сталкивались интересы многих стран. В Вене производились всевозможные сделки по покупке и продаже копий секретных документов, писем, карт, кодов, планов, чертежей и т.п. Там Германия агентурным путем приобрела английский военно–морской шифр, Австро–Венгрия получила итальянский шифр.

Известна история вербовки русской разведкой начальника отдела австрийской разведки и контрразведки полковника Альфреда Редля. Еще в 1902 г. он за большую сумму продал России копию единственного военного словарного кода Австрии, равно как и австрийские планы ведения войны на Восточном фронте. Несмотря на то, что Редль был разоблачен еще за два года до начала войны, австрийская армия потерпела поражение в Галиции в самом начале войны с Россией.

В конце XIX — начале XX века Россия активно использовала возможности подкупа иностранцев, имевших доступ к шифрам, кодам, шифрованной переписке. Особо важная корреспонденция иностранных дипломатов не отправлялась по почте, а обычно упаковывалась в специальные портфели с секретными замками и отправлялась к месту назначения с особыми курьерами. В результате она не попадала в «черный кабинет» и не могла быть перлюстрирована обычным образом. Однако из этого положения разведчики выходили с легкостью, обычно пуская в ход презренный металл. Как свидетельствует Майский, не было случая, чтобы золото не открывало замок портфеля и не давало возможность всего за несколько минут взглянуть глазом, объектива фотоаппарата на содержание тщательно запечатанных вложений портфеля. В этих делах все сводилось только к тому, во сколько червонцев обойдется вся эта манипуляция.

Здесь кстати будет заметить, что все или почти все эти курьеры, фельдъегери, служители и прочие были подкуплены. За весьма небольшую мзду, выплачиваемую им помесячно или поштучно, они приносили в указанное место не только все содержимое корзины у письменного стола своих господ, но и копировальные книги из канцелярий, черновики их писаний, подлинники получаемых писем и официальных донесений и даже целые коды и шифровальные ключи. Для достижения этого им приходилось брать у спящего хозяина ключи от письменного стола или от несгораемого шкафа, снимать с них отпечаток из воска и заказывать дубликаты ключей или пускать ночью в канцелярию посольства таких лиц, которые могли бы выбрать то, что было нужно. «Поражаться надо было доверию некоторых послов к своим лакеям, которые продавали их за гроши. Однажды произошел такой случай: вместо одного посла великой державы был назначен другой, который должен был с собой привезти весь новый штат служащих, так как прежний посол старым своим слугам не доверял, но в письме к новому послу он очень ходатайствовал за одного, по его выражению, «незаменимого» человека, своего выездного лакея, т.е. именно за то лицо, которое за незначительное месячное вознаграждение доставало из посольства все, что было угодно», — писал Майский.

Майский же указывает, что Россией коды, кроме Брюсселя, приобретались в Париже и Вене, где известные лица производили открытую торговлю иностранными кодами за определенную цену (совершенно тождественную в обоих упомянутых городах). При этом коды, представляющие меньший интерес, например греческий, болгарский или испанский, которые и достать было легче, ценились дешевле — тысячи в полторы–две, а такие коды, как германский, японский или Северо–Американских Штатов, стоили по несколько десятков тысяч; цены же шифрдокументов остальных стран колебались между 5 и 15 тысячами. Этим торговцам кодами можно было давать заказы достать тот или иной новый код, и они выполняли все заказы в весьма непродолжительные сроки.