«Господину Соколову…»

В дополнение к действовавшим «черным кабинетам», занимавшимся перлюстрацией дипломатической корреспонденции, в связи с ростом революционного движения в России в 80–х годах XIX в. в стране было учреждено семь перлюстрационных пунктов для перехвата переписки российских граждан: в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Тифлисе, Варшаве. Позже такие пункты открылись в Вильно, Риге, Томске, Нижнем Новгороде, Казани. Однако последние действовали короткое время. В Тифлисе перлюстрационный пункт действовал с перерывом (1905—1909гг.), т.к. был разгромлен во время революционных событий 1905 г.

Эти перлюстрационные пункты создавались на почтамтах при отделах цензуры иностранных газет и журналов. Официально они назывались «секретными отделениями». Общее руководство всей перлюстрационной работой в России возлагалось на старшего цензора Петербургского почтамта, который был наделен правами помощника начальника Главного управления почт и телеграфов и в то же время находился в подчинении министра внутренних дел, от которого получал распоряжения и санкции на проведение перлюстрации. Более 30 лет, до ухода в отставку в 1914г., эту должность исполнял действительный тайный советник Фомин, затем до октября 1917 г. — тайный советник Мордарьев. Перлюстрированные материалы из секретных отделений направлялись в Департамент полиции для расшифрования, в случае необходимости, а также дальнейшего использования. Старший цензор переписывался с Департаментом полиции под псевдонимом. Направляемые ему письма шли на имя «его превосходительства С. В. Соколова», что означало, что переписка предназначается для отдела цензуры.

Перлюстрирование писем было действием незаконным, оно шло вразрез с Уложением о наказаниях, предусматривающим кару за нарушение почтового Устава. Поэтому работа по перлюстрации держалась в строгом секрете. Никаких циркуляров по ведению этой работы издано не было. Существовало негласное распоряжение об уничтожении всей переписки и всех материалов перлюстрационных пунктов в случае народных волнений. Этим объясняется то, что множество документов погибло в 1905 г. и почти все материалы были уничтожены во время Февральской революции 1917 г.

Особенно тщательно подбирались служащие «черных кабинетов». Как правило, это были всесторонне проверенные люди, «безоговорочно преданные престолу», давшие подписку о неразглашении тайны. Среди сотрудников перлюстрационного пункта в Петербурге были люди, кроме цензуры служившие в других учреждениях: МИД, банке, университете и др., т.е. сохранялась традиция, заведенная еще в середине XVIII в. Непосредственно перлюстрацией по всей России занимались всего 40—50 человек, которым помогали работники почт, отбиравшие письма. В места, где перлюстрационные пункты отсутствовали, в случае необходимости командировались чиновники из центрального пункта в Петербурге. Но чаще губернские жандармские управления привлекали к этой работе узкий круг местных почтовых чиновников и проводили перлюстрацию сами.

Работа в «черных кабинетах» была организована следующим образом. Письма для вскрытия отбирались по двум спискам. Первый список Особого отдела Департамента полиции содержал фамилии лиц, письма которых подлежали просмотру, и адреса, посланные по которым письма подлежали перлюстрации. Также должны были перлюстрироваться письма, освещающие деятельность съездов, партконференций противоправительственных организаций, содержащие материалы об их подготовке, проведении, деятельности основного партийного состава и членов различных организаций. Второй список составлялся Министерством внутренних дел и предписывал перлюстрацию писем общественных и политических деятелей, редакторов газет и журналов, профессоров, членов Государственного совета и Государственной думы, членов царской фамилии. Не подлежали перлюстрации письма только самого министра внутренних дел и царя. В материалах чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, разбиравшей в 1917 г. вопрос о перлюстрации, имеются данные о том, что в 1910 г. командир Отдельного корпуса жандармов П. Курлов обратился к старшему цензору с просьбой, чтобы адресованные ему письма не носили явных следов вскрытия. Такая же просьба высказывалась поборником перлюстрации директором Департамента полиции С. П. Белецким.

Степан Петрович Белецкий вместе со Столыпиным служил в Гродно, затем был вице–губернатором в Самаре. В 1909 г. Столыпин лично встречал вызванного им в столицу С. П. Белецкого. Премьер знал, что делает. Вот характеристика, данная Белецкому одним из его сослуживцев: «В этом чиновнике скрывалась потрясающая, именно полицейская, память на мелочи. Умный. Бескультурный. Вышел из низов. Лбом пробил дорогу. Короткие пальцы. Желтые ногти. Чувствителен к взглядам: посмотришь на руку — прячет ее в карман, глянешь на ногу — убирает ее под стул. Нос пипочкой, глаза влажные, словно вот–вот пустит слезу. На пальце колечко — узенькое. Чадолюбив, с хохлацким акцентом: «телехрамма», «хазеты», «ханспирация» …» Столыпину был нужен свой человек в МВД. Так С. П. Белецкий появился в знаменитом здании Департамента полиции на набережной реки Фонтанки; был назначен вице–директором этого департамента.

По сведениям за 1904 г., в списке Особого отдела Департамента полиции значилась одна тысяча адресов, за которыми велось наблюдение.

Самый большой поток писем шел через Петербургский почтамт. Ежедневно здесь вскрывалось от двух до трех тысяч писем. Конверты вскрывались особыми косточками или длинными иглами, отпаривались, отмачивались в ванночках. Письма с «интересными» сведениями откладывались для снятия копий. Просмотренные письма запечатывались, на обратной стороне в одном из уголков ставилась точка (мушка) — условный знак, свидетельствовавший о том, что письмо уже просмотрено и чтобы оно не было подвергнуто перлюстрации вторично. В «черном кабинете» письма задерживали недолго — всего час или два. Лишь в тех случаях, если их текст был написан симпатическими чернилами или зашифрован, их в подлиннике отправляли в Департамент полиции, где и подвергали соответствующей обработке. Копии и выписки из писем делали в двух экземплярах. Один экземпляр по списку Департамента полиции отправляли директору этого департамента, а второй (и оба экземпляра по списку Министерства внутренних дел) шел министру внутренних дел. На местах, в других городах, перлюстрировалась только та корреспонденция, которая шла из этого города или в город, но не транзитная. Копии также делались в двух экземплярах, один из них направлялся в Петербург на имя Соколова.

С местными властями перлюстрационные пункты контактов не имели. Однако, когда в письмах попадались указания на то, что готовится какое–либо политическое событие, забастовка, экспроприация и т.д., выписка посылалась местному градоначальнику. В Московском отделении цензуры в таком случае выписку заклеивали в конверт, делали надпись «Анненкову» и опускали конверт в коммерческий ящик для градоначальства на почтамте. Фамилия «Анненков» была также псевдонимом.

По данным Департамента полиции, ежегодно по всей стране подвергалось перлюстрации приблизительно 380 тысяч писем, из которых делалось от 8 до 10 тысяч выписок. По более точным подсчетам, за 1907—1914 гг. наибольшее количество выписок падает на 1907 г. (11 522), а затем идет спад до 7935 в 1910 г. В 1911 г. поток вновь возрастает до 8658, а в 1912 г. до 10 тысяч. Одновременно возрастает количество шифрованных писем и писем, написанных химическими (т.е. симпатическими) чернилами.

Из некоторых источников известно, как относился к перлюстрации внутренней переписки Николай II. Когда какое–либо письмо представляло собой исключительный интерес, то кроме отправления выписки из него по назначению — министру внутренних дел, начальнику Генерального штаба или в Департамент полиции, — дубликат ее представлялся царю, а иногда, смотря по содержанию письма, выписка представлялась только ему одному. С этой целью такие выписки, чисто напечатанные на пишущей машинке и в особом большом конверте с напечатанным на нем адресом царя относились одним из секретных чиновников, пользовавшихся исключительным доверием царя, лицу, служившему и жившему во дворце и имевшему без особого доклада доступ к царю. Через это же лицо царь передавал приказания следить за перепиской кого–нибудь из его приближенных или даже членов царской фамилии, подозреваемых им в каких–либо неблаговидных поступках. Так, благодаря перлюстрации, по сличению почерков удалось узнать фамилию лица, сообщавшего за границу разные нежелательные, с точки зрения придворной этики, сведения, или имя автора анонимно изданной в Лондоне на английском языке книги с изложением тайн царского двора, каковым оказался пользовавшийся особым расположением Николая II барон.

Когда великий князь Михаил Александрович, увлеченный красотой дочери предводителя дворянства одной из южнорусских губерний, серьезно подумывал о браке с ней, то царем было приказано снимать фотографии с переписки любовной четы и дешифровать детски наивный шифр, которым они думали скрыть свои планы на будущее. Благодаря перлюстрации их намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться, было расстроено.

Отношение царя к перлюстрации было весьма своеобразным. Он ею, по–видимому, очень интересовался, так как, когда дней восемь — десять не получал конверта с выписками, то спрашивал, почему ему ничего не присылают. Когда же получал хорошо ему знакомый по внешнему виду конверт, то, по свидетельству Майского, оставлял дело, которым занимался, сам вскрывал конверт и принимался тотчас же за чтение выписок. Несмотря на это, обычно он не принимал никаких мер, согласно данным, черпаемым из выписок. Так, например, он не удалил от себя барона — автора английской книги о тайнах дворца, и ничем не дал понять лицу, сообщавшему за границу нежелательные сведения, что он осведомлен о его неблагонадежности. То же замечалось и тогда, когда деятельность какого–нибудь министра критиковалась всеми и в письмах прямо приводились не только его промахи, но и злоупотребления, превышение власти, лихоимство или просто преступления. Царь все это читал, иногда приказывал «привести более точные и подробные данные», а любимец–министр продолжал себе благодушествовать на своем посту и набивать карманы, пока совсем не оскандалился. Заметим, что ст. 1104 действовавшего Уложения о наказаниях предусматривала отстранение почтового служащего от должности за распечатывание письма «хотя из одного только любопытства», а «если содержание письма будет сообщено другому», то предусматривалось заключение в тюрьму на срок от четырех до восьми месяцев. Согласно ст. 1102, если почтовый чиновник «из–за каких–либо видов согласится с кем–либо передавать ему письма, адресованные на имя другого лица без позволения последнего», то он приговаривался к тюремному заключению или ссылке на поселение.

Насколько Николай II интересовался деятельностью «черного кабинета» видно из того, что он однажды собственноручно отобрал три золотых и серебряных с гербами и бриллиантами портсигара в качестве царских подарков и передал их секретному чиновнику для раздачи сослуживцам в виде поощрения за полезную деятельность. В этом отношении император Николай II резко отличался от своего отца императора Александра III, который, когда ему доложили вскоре после его воцарения о «секретной экспедиции» и объяснили ее назначение, ответил: «Мне этого не нужно» и в течение всего своего царствования отказывался читать выписки из писем, добытые перлюстрацией, хотя несколько министров делали попытки заинтересовать его этим.

 

Криптографическая служба Департамента полиции

Дешифровальная служба в Департаменте полиции работала все активнее. И связано это было прежде всего с ростом революционного движения в стране. А рассматривать историю революционного движения всегда следует параллельно с изучением истории сопутствующего ей политического сыска. Впервые эта мысль была высказана М. А. Осоргиным — членом комиссии Временного правительства по спасению архивов московской охранки. С ним нельзя не согласиться. В этой связи особый интерес представляют исторические источники, раскрывающие деятельность главного органа политического сыска царской России в конце XIX—начале XX в. — Департамента полиции (ДП).

Создан ДП был в 1880 г. как орган, не только руководящий розыскными действиями императорской исполнительной политической полиции, но, главным образом, как учреждение, призванное стоять на страже охраны существовавшего государственного строя, с которым и боролись с нарастающей силой все революционные партии и группы. На первых порах, когда только еще происходило становление ДП, его возглавлял В. Ф. Медников. Уровень подготовки сотрудников в тот период был весьма низкий. Достаточно сказать, что во главе политического отдела стояли люди, бывшие до того в филерских отрядах. Однако обострявшаяся политическая ситуация в стране привела к необходимости совершенствовать работу ДП. Уже в 90–е годы XIX в., когда его директором был назначен Степан Петрович Белецкий, начинает активно изменяться кадровый состав сотрудников этого органа, углубляется и совершенствуется его работа. В 1900–х годах уже девять из десяти служащих ДП были людьми с высшим образованием и в большинстве случаев с практическим служебным стажем. Белецкий чрезвычайно заботился о всестороннем развитии своих сотрудников, расширении их кругозора, углублении знаний. Так, все, что было нового в подпольной прессе и на русском и заграничном книжном рынке из области социальных вопросов, все выписывалось ДП, переводилось», читалось, посылалось в форме ежемесячников розыскным офицерам. Всякие сведения, даже личного свойства, касавшиеся того или иного видного деятеля политической оппозиции, принимались Белецким во внимание при обсуждении планов борьбы с различными революционными партиями и группами.

О наиболее интересных для наблюдения лицах в охранных отделениях ДП велся особый дневник — «Сводка данных наружного наблюдения», иногда с приложением списка лиц, «выясненных наружным наблюдением». В дневнике имелись графы: «кличка», «установка», «местожительство», «от кого взят», «с кем виделся», «куда заходил», «кто его посетил и когда». Наружное наблюдение, как известно, велось «филерами», которых следует отличать от «секретных сотрудников». Филер — это простой «шпик», гороховое пальто (несколько выше по типу был филер разъездной и заграничный). Все сведения, полученные с помощью наружного наблюдения, тщательно записывались, попавшие в поле зрения ДП лица выяснялись («устанавливались») и в заключение составлялась чрезвычайно любопытная справка, которая прилагалась к каждому дневнику. Имея такую справку — «картограмму», заведующему секретной агентурой достаточно было ввести в круг интересовавших его лиц одного «сотрудника», чтобы превратить наблюдение наружное в наблюдение внутреннее. Картограмма как бы одухотворялась внутренним светом, и интересующее полицию лицо начинало фигурировать на бланках и карточках отдела внутренней агентуры. Все сказанное этим лицом завтра же делалось известным, поступки — записанными, письма — прочитанными, жизнь — изученной. Осоргин пишет: «Вы окутывали себя вуалем конспирации, вы шептали свою тайну на ухо ближайшему другу, вы переписывались своим шифром по условному безопаснейшему адресу, и днем позже ваш шепот переписывался на машинке, ваш шифр подшивался к делу, а почтовое ведомство посылало в агентурный отдел письма на условный адрес. Ибо даже тяжелый и долгий революционный опыт не выкуривал из нас излишней доверчивости… Есть весьма видные и искренние революционные деятели, круг ближайших соратников и друзей которых состоял на 50—75% из провокаторов. Это может быть подтверждено документами, совершенно неопровержимыми».

Наибольший урон революционному движению наносили агенты ДП, занимавшие в революционных партиях ответственные посты. В среде социал–демократии работали такие крупные агенты, как член ЦК РСДРП(б), глава большевистской фракции IV Государственной думы Р. В. Малиновский (агентурная кличка «Икс»), член Московского областного бюро ЦК РСДРП(б) А. С. Романов (агентурная кличка «Пелагея»), член Московского комитета РСДРП(б) А. И. Лобов (агентурная кличка «Мек») и многие другие. В других партиях также, естественно, работали агенты ДП. Уровень агентурной работы ДП в начале XX в. был весьма высок. Задачи, которые ставились перед агентами, были чрезвычайно сложными, доступными для решения людям с широчайшей эрудицией. Руководство ДП в борьбе с политическим противником выступало на равных, ведя свою «игру» на высочайшем уровне. Задачи такого типа, как внедрение в какую–то среду, отслеживание событий, отчет о них и о деятельности отдельных лиц, считались наиболее простыми. Основные задачи были гораздо интереснее и тоньше. Частично о них рассказал в своих показаниях допрошенный в качестве одного из основных свидетелей по делу Р. Малиновского в 1918 г. сам С. П. Белецкий. Из этих показаний следует, что перед агентурой ДП ставилась задача влиять на политику, проводимую той или иной партией, на принимаемые решения. Одним из примеров такого влияния является раскол между большевиками и меньшевиками в 1914 г., которого упорно добивался Белецкий. Сам он так описывает это:

«Делая Малиновского не сотрудником Охранного отделения, а Департамента полиции, не только органа руководительного розыскными действиями имперской исполнительной политической полиции, но главным образом учреждения, призванного стоять на страже охранения существовавшего в то время государственного строя, с которым боролась социал–демократия, я лагерь своих политических противников изучал всесторонне… Изучая с одинаковым вниманием как большевистское, так и меньшевистское течение того времени, я большевиков в ту пору, взятых в отдельности, или, лучше сказать, в своей обособленности, не так опасался, чтобы предполагать в лице их одних наличность достаточных в то время сил и средств для нанесения серьезного удара правительственному строю. Для меня более серьезную опасность в ту пору представляли меньшевики, которые обдуманно, не порывисто, сознательно и постепенно шли к намеченной ими цели, нанося незаметные, но мне ощутительные удары; в это время намечалось со стороны меньшевистской партии стремление, путем уступок, идти на реальное полное слияние с большевиками, и я понимал, насколько такая соединенная и сплоченная сила была опасна существовавшему строю с точки зрения будущего; поэтому этого соединения я не должен был допустить и, взвешивая тот лагерь, в который я должен был проникнуть для осуществления своих планов, я пошел в сторону наименьшего сопротивления, считаясь со многими, выгодно для меня складывавшимися условиями, в том числе и с личностью партийного вождя г. Ленина, который при своем большом уме, партийной убежденности, фанатической ненависти к самодержавному режиму все–таки был догматик, больше знал австрийскую, чем русскую действительную жизнь и не имел в самом себе качеств борца–руководителя. Давая ему Малиновского, который мог и умел, в силу особенностей своей натуры и своих качеств, своим видимым энтузиазмом и энергией не только внушить к себе доверие, но, я бы сказал, загипнотизировать Ленина, я рассчитывал сделать Ленина горячим сторонником идеи раскола с меньшевиками, то есть того, что мне в ту пору реально необходимо было достигнуть. Мне преследование и достижение в конце концов намеченной цели стоило больших напряжений и сил. Прежде всего, мне надо было потратить много усилий, чтобы самого Малиновского, по своей натуре склонного к позировке и самоуверенности, сдерживать, заставить серьезно проникнуться моими намерениями, так как, оставляя в стороне Ленина, вполне в Малиновского уверовавшего, я должен был считаться с окружающими Ленина лицами, с его женою, г. Крупской, с г. Родомысльским (Г. Зиновьевым. — Т. С.), имевшим, с моей точки зрения, тяготение к меньшевикам, и с Трояновским и его подозрительно ко всему относившейся женою г. Розмирович… Затем мне надо было изучить социал–демократическую думскую фракцию в целом в числе новых лиц, до сего в нее не входивших, повести там через Малиновского борьбу, и, наконец, мне все–таки необходимо было и не дать возможности идее большевизма разрастаться, что было для меня затруднительно при наличии Малиновского как одного из видных вожаков ее в России, и только то, что он одновременно был моим сотрудником, облегчало меня. Достиг ли я своей цели, — это видно из того, что за мой период управления Департаментом полиции Ленин и его сторонники в Государственной думе не только не пошли на слияние с меньшевиками — членами Государственной думы, несмотря на сильный напор последних, но даже образовали вошедшую в разговорный обиход «шестерку», а Ленин вместе с командированным мною за границу Малиновским, доведенным даже до председателя фракции, осенью 1913г., совершая турне по Европе, судя по имеющимся в Департаменте донесениям заграничной агентуры, окружавшей их сотрудниками и филерским наблюдением, оба были горячими проповедниками полной изоляции большевиков от меньшевиков».

Шифры, которые использовали в своей переписке члены революционных организаций, представляли для полиции особый интерес. Поэтому в число задач, которые ставились перед агентами, входила и добыча шифров и ключей к шифрам. Вот выдержка из докладной директору ДП, представленной начальником отделения «по охранению общественной безопасности и порядка» в Петербурге 12 ноября 1903 г.:

«Вся конспиративная переписка партии эсеров шифруется при помощи известного календаря Гатцука, издаваемого в Киеве. Упомянутый комитет пользуется адресом: Москва, Лубянка, Варсонофьевский пер., д. Рябушинских, Дмитрию Ксенофонтовичу Тихомирову.

Ключом к переписке с Москвой и Харьковом служит имя «Николай», с Екатеринославом — «Огюст Кант», а заграничная переписка шифруется по 8–й книге за август сего г. журнала «Мир Божий». 2–му отделению при дешифровании заграничной переписки следует к проставленной на письме дате прибавить число 13, т.е. разницу между старым и новым стилем, и полученное число укажет ту страницу в указанной книге, с которой начата шифровка».

Некоторые сведения о шифрах революционеров, добытых агентурным путем, дают журналы входящих документов ДП за 1906–1908 гг. и 1909–1915 гг.. Так, например, в 1906 г. ДП была агентурным путем получена и затем дешифрована шифрованная переписка известных меньшевиков Степана Цосаря, Петра Кирноса, Леонида Комендантом, М. Мандельштама; из Донского охранного отделения сюда же прислали ключ к шифрпереписке комитетов РСДРП(б) с ЦК, а также ключ к шифру большевика М. Покровского.

В 1907 г. ДП получена и дешифрована переписка большевика Николая Буренина, получен ключ к шифру ЦК РСДРП(б) для переписки с Киевской организацией, ключи к шифрам социал–демократов Южного района.

В 1908 г. по агентурному доносу был захвачен шифрованный архив Московской военной организации РСДРП(б). Но в журналах имеется запись: «Разобрать невозможно». Однако нам известно, что всего за три года до этого при разгроме полицией редакции газеты «Новая жизнь» в числе прочих документов была захвачена записная книжка с шифрованными записями, которые были дешифрованы весьма легко и быстро.

В том же 1908 г. одесская охранка прислала в ДП ключ к шифру ЦК РСДРП(б), были также получены шифры «Рабочая азбука», «Бородино», ключи к шифрам местных организаций РСДРП(б), например Полтавской, и др. Подробнее о шифрах подполья мы расскажем в следующей главе.

В 1909 г. через агентуру ДП получен ключ к шифру политических арестованных, содержавшихся в кутаисской тюрьме, получена и дешифрована переписка известного большевика — химика Александра Чесского из Самары, из Харькова получен ключ к шифру «Грунке», «коим пользуются организации РСДРП». Из Екатеринославского охранного отделения сообщили ключ к шифру РСДРП(б) (книжка «Смерть» № 70), из Иркутска поступил ключ к шифрам арестантов иркутского тюремного замка. Начальник одесского охранного отделения со сводкой агентурных сведений по городу Керчи сообщает ключ к шифру социал–демократического подполья (сборник «Знание» № 17). Московскому охранному отделению удалось получить ключ к шифру ЦК РСДРП(б) для переписки с Петербургским комитетом. Начальник самарского губернского жандармского управления сообщил ключ к шифру, использовавшемуся в переписке саратовской и уральской социал–демократических организаций. В этом же году ДП получил ключи к шифрам для переписки крымской организации с ЦК РСДРП(б), ключи к шифрам пермской организации РСДРП(б), ключи к шифрпереписке Московского комитета с ЦК РСДРП(б).

В 1911 г. ДП получил и дешифровал переписку Якова Свердлова и его жены К. Т. Новгородцевой, секретаря ЦК РСДРП(б) Нины Агаджановой, агента ЦК по центральному промышленному району В. Яковлевой и В. Куйбышева, Г. Пятакова. Были также получены ключи к шифрам социал–демократии Латышского края, шифр для переписки В. Ленина с В. Бажановым, Е. Розмирович, копии шифров Н. Крупской, Г. Петровского и др.

В Департаменте полиции, куда поступали материалы из «черных кабинетов» и иногда от министра внутренних дел, шла дальнейшая «разработка» перлюстрации: регистрация, расшифровка, проявление химических текстов, копирование, размножение копий. На основании полученных сведений велась переписка с губернскими жандармскими управлениями, выяснялись личности писавших, адреса, «принимались меры». Каждое перехваченное письмо получало свой номер. Простые и «химические» письма регистрировались раздельно: первые просто получали номер, к химическим прибавлялась буква «X». Фамилии, упоминаемые в письмах, заносились в картотечный алфавит. Именные карточки составлялись на автора письма, получателя, на все имена и фамилии, упоминаемые в письме. Так подробно расписывались только письма революционеров. Письма государственных и общественных деятелей редко проходили такую обработку. Они, как правило, не регистрировались, подшивались в отдельные дела в порядке хронологии. К тому же от министра внутренних дел порой перлюстрация в ДП вообще не поступала по каким–то причинам.

В ДП вся перлюстрация сосредоточивалась в 5–м отделении Особого отдела ДП, где шла разработка материалов по партиям. Копии писем, касавшихся деятельности партий эсеров, анархистов, террористических организаций, шли во 2–е отделение Особого отдела, которое занималось этими партиями; материалы по социал–демократическим организациям шли в 3–е отделение, национальных организаций — в 4–е. Здесь же шла дальнейшая разработка этой переписки, но уже розыскного характера, на основании сведений, получаемых из писем. Это была кропотливая и сложная работа, требующая глубокого знания революционного подполья. Изучая впоследствии этот механизм, член комиссии временного правительства по разработке материалов охранных отделений М. А. Осоргин писал, что при работе с перлюстрационным материалом устанавливались «не только адрес, но и каждое лицо, упомянутое в письме, иногда только уменьшительным именем, одной буквой или описательным выражением».

Копии писем посылались в соответствующие охранные отделения и губернские жандармские управления для выявления лиц, принятия мер, установления наблюдения. Эти, уже вторичные, копии вместе с материалами по разработке и переписке с соответствующими губернскими жандармскими управлениями группировались в делах по наблюдению за партиями, организациями, отдельными лицами. По социал–демократическому движению эти документы концентрировались в делах по наблюдению за РСДРП(б).

Прочтением тайнописной и шифрованной переписки революционных партий и групп занимались специальные сотрудники Особого отдела ДП, в частности, его 2–го и 5–го отделений. Среди них, в первую очередь, следует отметить безусловно выдающегося криптографа Ивана Александровича Зыбина. И. А. Зыбин поступил на службу в ДП в середине 90–х годов XIX в. и уже в 1901—1902 гг. стал ведущим дешифровальщиком этого ведомства, хотя официально он именовался «старшим помощником делопроизводителя». К концу своей службы в ДП (1916 г.) Зыбин официально стал именоваться «делопроизводителем». Работая в области дешифрования переписки революционного подполья, Зыбин естественно на. копил огромный теоретический и практический опыт. Кроме того, являясь от природы личностью высокоодаренной, обладая прекрасной памятью, Зыбин был широко образован, что позволяло ему получать сведения о шифрах не чисто научно–аналитическим способом, но и с помощью косвенных сведений. Именно Зыбин ввел в практику чинов полиции, производивших арест или обыск революционеров, обычай тщательно искать среди имеющихся у них книг именно те, что могли бы представлять интерес для Зыбина–дешифровальщика.

Вот отрывок из его письма от 7 февраля 1910 г. начальнику саратовского губернского жандармского управления: «…отобранные по обыску у мещанина Николая Сергеевича Кузнецова записи зашифрованы 4, 15, 25, 29 и 35–й страницами какой–то неизвестной книги и разбору не поддаются по недостаточности материала. Прошу Ваше Высокоблагородие уведомить в самое непродолжительное время, не было ли обнаружено по обыску у названного Кузнецова, кроме означенных записей, какого–либо издания или легальной книги с пометками на отдельных страницах или загрязненной более других какой–либо страницей от частого, сравнительно с другими, употребления и, кроме того, не встретилось ли одно и то же издание у прочих лиц, принадлежащих к одной с Кузнецовым организации, т.к. подобное явление в большинстве случаев указывает, что таковое издание служит ключом для шифрованных сношений».

В 1903 г. в ДП разработкой поступающих химических, как их тогда называли, и шифрованных документов занимались четыре человека. Один из них — Владимиров — занимался разбором и переводом химических писем, прокламаций и т.п., написанных на еврейском языке. В. Н. Зверев, ротмистр Мец и И. А. Зыбин вели входящий и исходящий журналы документов, доставляемых цензурой, пополняли алфавит лиц и адресов, упоминавшихся в переписке, проявляли и воспроизводили документы, подлежащие отправке по назначению, вели переписку с цензурой. «…В первую очередь разбирались химические письма «Бунда», «Искры» и др. организаций, содержащие в себе адреса и явки, а затем уже документы, отбираемые при обысках и арестах». Ежегодно И. А. Зыбину выдавали 150 рублей «из секретных сумм» в возмещение расходов по постоянным поездкам в цензуру, так как письменных сношений с цензурой ДП избегал. Прекрасно работал ученик и помощник Зыбина В. Н. Жабчинский, который в свое время окончил Петербургский университет. В одной из докладных Зыбин сообщает, что Жабчинский может разбирать шифры на любом языке.

В отделении Зыбина для проявления писем революционеров, написанных «химией», подбирали специальные вещества. Вот некоторые рецепты, приведенные в одной из докладных:

«1. Растворить азотнокислое серебро при подкуривании аммиаком и при освещении вольтовой дуги.

2. Раствором эскулина (флюорисцирующих мест не заметно при освещении вольтовой дуги).

3. 5% раствором ализариновых чернил (контроль — бумага с надписями чистой водой).

4. Раствором желтой кровяной соли (0,5%).

5. Раствором сернистого аммония (1%).

6. Раствором аммиака (1%).

7. Раствором красной кровяной соли с бромистым калием (1%).

Ввиду проб (1, 2, 3) пробы йодом, нагреванием и полуторахлористым железом как менее чувствительные и бесполезные применены не были».

Страница рабочей тетради И. А. Зыбина

В ДП строго охраняли секреты, связанные с криптографией, фамилии сотрудников отделения И. А. Зыбина не разглашались. Так, например, в 1908 г. из уфимского окружного суда тогдашнему начальнику Особого отдела ДП Е. К. Климовичу были направлены шифрованная записка и ключ к шифру. В сопроводительном письме, подписанном судебным следователем, излагалась просьба расшифровать письмо, сообщить, какая подпольная организация пользуется таким шифром, и дать возможность допросить в качестве эксперта сотрудника ДП, который будет проводить эту работу. Через неделю в Уфу был направлен ответ. В нем сообщалось содержание записки, которую удалось расшифровать, давалась краткая характеристика шифра (достаточно распространенного). Однако ДП был категорически против допроса специалиста–криптографа.

Аналогичный случай был в 1915 г. На этот раз допросить криптографа пожелал судебный следователь из Витебского уезда. По приказу директора ДП Брюн–де–Сент Ипполита было направлено письмо самому прокурору Петроградской судебной палаты с просьбой одернуть провинциального следователя. В письме указывалось, что «…разоблачение произведшего дешифровку лица является для Департамента полиции по особым соображениям весьма неудобным».

Отделение Зыбина проводило и экспертизу почерков. Так, например, в сентябре 1910 г. «старший помощник делопроизводителя, коллежский советник Зыбин и чиновник для письма ДП коллежский регистратор Жабчинский рассматривали фотоснимки воззвания под заголовком «РСДРП», начинавшееся словами: «Товарищи! Тяжелое и безотрадное время…» и подписанное: «Орловская группа РСДРП», а также протокол допроса ротмистром Шульцем крестьянина Ивана Федоровича Курбатова». Был проведен подробный анализ почерка воззвания и почерка Курбатова и дано очень осторожное заключение «о схожести букв». Подобных свидетельств нами найдено в архивах несколько.

В своей работе Зыбин и его помощники отнюдь не были «слепыми» исполнителями руководящих указаний начальства. Они постоянно стремились совершенствовать дешифровальную службу ДП, неоднократно писали докладные записки о состоянии ее работы, выходили с предложениями.

Уже в своей докладной записке от 22 мая 1903 г. директору ДП Белецкому И. А. Зыбин писал, что разрабатывать шифрованные документы с каждым годом становится все труднее и труднее по ряду причин. Во–первых, как он мог наблюдать, за последние два года, то есть с 1901 по 1903 г., их количество стало «огромным», во–вторых, сравнительно легкие приемы шифрования текста, где ключом служит какое–нибудь слово или стихотворение, постепенно оставляются и «более опытные революционные деятели (группа «Искра» и др.) пользуются для переписки в настоящее время или двойными ключами, или страницами малоизвестных книг и брошюр, избирая для каждого отдельного корреспондента отдельную книгу и избегая повторения страниц, что крайне усложняет работу». Чтобы сделать свои поиски ключей более успешными, криптографы ДП стремились получить несколько писем из одного пункта.

Условия работы дешифровальщиков также не способствовали успеху. Из–за тесноты помещений и крайней скученности в них служащих химические тексты приходилось проявлять непосредственно в кабинете заведующего Особым отделом ДП, а наиболее кропотливую работу с ними вообще проводить на дому. Дома же сотрудники разбирали и все шифрованные письма.

Еще в 1901 г. Зыбин направил докладную начальнику Особого отдела ДП Л. А. Ратаеву, в которой указывал на то, что резко начал возрастать поток шифрованных писем, получаемых при обысках и арестах. Вместе с тем, все эти письма, как правило, для дешифрования направлялись в ДП, так как в среде чинов жандармского корпуса своих специалистов по шифрам не было. Основы дешифрования преподавались только в Академии Генерального штаба. Что касается жандармских офицеров, для которых такие знания были также необходимы, то они их не получали В связи с этим Зыбин предлагал свои услуги для занятий с офицерами штаба Отдельного корпуса жандармов с целью ознакомить их с техникой разбора наиболее употребительных в революционном подполье шифров. Он считал, что для получения ими необходимых знаний достаточно посвящать этому два часа в неделю. Вместе с ними могли бы заниматься офицеры наиболее важных жандармских управлений и охранки. «И в скором времени можно было бы достигнуть того, чтобы в каждом из наиболее важных жандармских управлений, а также в охранных отделениях имелись офицеры, «знакомые» с приемами дешифрования», — писал Зыбин.

Такие занятия Ивану Александровичу разрешено было проводить. Одновременно с этим он стал преподавать основы дешифрования и для офицеров Главного военного штаба

Необходимость иметь у себя специалистов по дешифрованию испытывали и другие ведомства В июле 1915 г. проходил съезд управляющих кабинетами научно–судебной экспертизы при прокурорах судебных палат. На съезде внимание присутствующих было обращено на то, что этим кабинетам нередко приходится иметь дело с расшифровкой документов. Не имея специальной литературы и соответствующих руководств, сотрудникам кабинетов самим приходилось изыскивать способы и приемы расшифрования. Съезд принял решение о временном командировании чинов кабинетов в Департамент полиции, МИД и Военное министерство для ознакомления с практиковавшимися приемами расшифрования, имея в виду, что в этих ведомствах накоплен по данному вопросу уже большой опыт. Однако само Министерство юстиции не торопилось выполнять решение съезда. Лишь через год, в июле 1916–го, было направлено письмо начальнику Особого отдела ДП Е. К. Климовичу с просьбой допустить сотрудника московского кабинета Русецкого на стажировку в ДП и ознакомить его с наиболее распространенными видами шифров и приемами их разбора. Такое разрешение было дано.

Именно И. А. Зыбину присылались на экспертизу и новые системы шифров, которые предполагалось использовать на внутренних линиях связи. Вот одно из сохранившихся сделанных им заключений, оно датировано 20 июля 1910 г.:

«Предлагаемая система шифрования с помощью двух вращающихся концентрических кругов является мало удобной, во–первых, потому, что по ней подлежащий зашифрованию текст предварительно пишется длинными 40–буквенными группами в две строки каждая, последнее возможно лишь в тех случаях, когда весь текст депеши шифруется сплошь, без всяких пропусков; во–вторых, обязательное отделение каждого слова от следующего за ним знаком препинания, причем последний всякий раз обозначается парою цифр, излишне удорожает шифр и др.; в–третьих, сама система концентрических кругов излишне громоздка и не достигает цели в смысле сохранения секрета депеши, так как при любом наложении кругов и при всяких комбинациях для обозначения каждой буквы и каждого знака препинания имеется лишь два числа — четное и нечетное. Например, буква А всегда будет обозначаться числом 37 или 28; буква Б — 39 или 20 и т.п., вследствие чего круги эти являются совершенно излишними; значения букв гораздо удобнее можно расположить в виде таблицы, как в Департаментском полицейском ключе, в котором, между прочим, для каждой буквы имеется от двух до четырех значений».

Несмотря на многочисленные сигналы «снизу», исходившие отнюдь не только от рядовых сотрудников, но и от руководителей среднего уровня, криптографическая служба ДП тем не менее не подвергалась конструктивным изменениям в течение многих лет. А ведь время было совсем не простое, надвигалась политическая буря, и это хорошо понимали и Зыбин, и его коллеги. Чем обернулось непринятие необходимых мер по совершенствованию этой службы в скором времени, уже в годы Первой мировой войны, мы расскажем в дальнейшем.

Фрагмент шифртелеграммы ДП