Криптография в годы Первой мировой войны

Экономический потенциал, уровень военных, технических и научных возможностей каждой из сторон, степень и уровень оснащенности линий связи, готовность к получению информации о противнике, как лакмусовая бумажка, выявила война. Установилось мнение о слабости криптографической службы России периода Первой мировой войны, о том, что в первые месяцы войны радиосообщения вообще не шифровались, а посылались в открытом виде, что послужило одной из причин неудач, сопутствующих действиям русской армии в тот период. В действительности дело обстояло несколько иначе.

В Военном ведомстве к началу войны дела складывались весьма плачевно.

После военных неудач России в Маньчжурии пост военного министра занял Александр Федорович Редигер, при котором Россия стала быстро набирать военную мощь. Имя Редигера почтенно и уважаемо. Профессор Академии российского Генштаба, всем внешним обликом воплощение интеллигента (залысина, тонкий облик, пенсне), Редигер принял военную машину России в период поражений на полях Маньчжурии. Автор многих научно–военных трудов, которые долгое время считались почти классическими, высокообразованный человек, он имел смелость указывать Николаю II на необходимость демократических реформ в армии. Обрусевший швед, Редигер был суховатым педантом–аккуратистом. Некрасивый и лишенный светского блеска, он не развлекал царя своими докладами, а лишь пытался вовлечь его в ту сложную работу, которую проводил сам… Вот он опять стоит на пороге, а из–за эполет Редигера выглядывают адъютанты, и скоро кабинет императора оказывается завален схемами железных дорог Германии, графиками мобилизации Австрии, картограммами достоинств пушек Крезо и Шнайдера, Круппа и Путилова… В руках исполнительных генштабистов шуршали свитки новых схем, и Николай II прилагал неимоверные усилия, чтобы, скрывая зевок, показать министру, как ему все это было безумно интересно.

После поражения в войне с японцами Россия быстро набирала военную мощь. Поэтому премьер–министр Столыпин, понимая, что ассигнования на дело обороны — вопрос важнейший, активно подружился с Государственной думой, где проводились острые дебаты по вопросам таких ассигнований. А к портфелю военного министра судорожными рывками, словно пантера, завидевшая лань, уже давно подкрадывался ситцехлопчатобумажный фабрикант, глава партии октябристов Александр Иванович Гучков, с которым Столыпин вошел в глубоко конфиденциальные отношения… Гучкова военные дела привлекали смолоду. Он сражался в Трансваале за буров против англичан и был жестоко ранен пулей «дум–дум», участвовал в Македонском восстании за свободу Греции, под Мукденом был взят в плен японцами. Гучков смело дрался на кровавых дуэлях. Робким купчишкой его никак не назовешь.

27 мая 1908 г. Гучков пошел на конфликт с великими князьями, плотно захватившими все высоты военного правления. Главный удар он обрушил на Николая Николаевича, который возглавлял Совет Государственной Обороны. Гучков прицелился точно: если ты занимаешь ответственный пост, так будь любезен быть ответственным за свои деяния. Но в том–то и дело, что их высочества Романовы суду общества не подлежали. А Гучков говорил:

— Постановка неответственных лиц во главе ответственных отраслей военного дела является делом совершенно ненормальным… Государственный Совет Обороны во главе с великим князем Николаем Николаевичем является серьезным тормозом в деле улучшения нашей армии и нашего флота…

Конечно же, речь Гучкова — это слова Столыпина, но премьер, нанося удар по камарилье, кажется, не рассчитал силы взрыва. Рикошетом осколки полетели в него же, Столыпина, — назревал кризис власти. Со дня на день все ждали, что премьер подаст в отставку. Вместо этого Петр Аркадьевич выкинул фортель: от октябристов переметнулся к националистам и устоял.

В то же время военный до мозга костей, профессионал, Редигер доказывал царю, что армия не должна исполнять карательные функции:

— Допустимо ли держать в гвардии офицеров, которые тушили папиросы о тела женщин, лишали узников воды, насильно поя их водкой, практиковались, осмелюсь доложить, прыганьем по грудной клетке человека до тех пор, пока не раздавался хруст ребер?

Но, как писал очевидец, «нет той картины человеческих страданий, которая могла бы тронуть это высушенное вырождением сердце, нет предела полномочиям, которые царь не был бы готов дать кому угодно для непощадного избиения своих подданных».

Абсолютно не желающий утомлять себя вниканием в военные проблемы государства, к тому же не желая прощать Редигеру то, что он публично не опроверг высказывания Гучкова в Думе, царь решил отыграться на военном министре, отправив его в отставку. Для его замены Николай II не выбрал никого лучше, чем тогдашнего киевского генерал–губернатора Сухомлинова.

Владимир Александрович Сухомлинов за непреодолимое желание петушиться перед дамами до весьма преклонных лет был прозван Шантеклером.

Начальник киевского охранного отделения Николай Николаевич Кулябко был извещен еще осенью 1907 г. одним из своих агентов наружного наблюдения, что в доме киевского генерал–губернатора Сухомлинова была попойка, на которой присутствовал кроме прочих австрийский консул Альтшуллер, подозреваемый в шпионаже в пользу Австро–Венгрии, и остался ночевать. Причем секретные документы об этих подозрениях находятся в том же доме, где он сейчас ночует…

Альтшуллер бывал часто не только в доме генерал–губернатора, но и в его служебном кабинете, куда имел доступ на правах друга, и адъютанты генерал–губернатора уже не раз ловили его за руку в те моменты, когда он начинал рыться в секретных бумагах. В это время радио еще только входило в быт нашей армии, оно было новинкой и называлось «беспроволочным телеграфом». На первых киевских опытах армейского радирования присутствовал и Альтшуллер, внимательно приглядываясь. Офицеры киевских штабов иногда звонили на дом главнокомандующему военным округом Сухомлинову и… вешали трубку:

— Опять к телефону подошел консул Альтшуллер, а назвался такими словами: «Генерал–губернатор у аппарата». Но его выдает акцент, каким Сухомлинов, слава богу, пока еще не владеет!

В декабре 1908 г. Сухомлинов был вызван в столицу и назначен начальником Генштаба, приняв дела от генерала Ф. Ф. Палицына, который сдал Сухомлинову несколько шкафов военных планов на будущее. Тут была разработка операций на все случаи жизни — будь то перестрелка на Кушке или натиск германских полчищ на Вильно. С какой–то непонятной подлостью Сухомлинов стал вырывать из досье листы и схемы, нарочно перепутывал страницы, кромсал планы ножницами, обливал таблицы чернилами. Испортив все, что только можно, Сухомлинов потом сам же жаловался генералу А. А. Поливанову, бывшему помощником Редигера:

— Алексей Андреевич, не пойму, за что так ценили Федю Палицына? Ведь он мне такой компот оставил, что я, человек опытный, и то не мог разобраться.

Этому–то человеку и вверил царь Военное ведомство весной 1909 г., отправив Редигера в отставку, именно под его руководством русские армии вступили в Первую мировую войну. Безусловно, он был абсолютно вреден на занимаемом посту, но зато приятен во всех отношениях и удобен императору. Его доклады царю не имели ничего общего с докладами Редигера. Рассказав царю свежий анекдот, Сухомлинов выгружал на стол эскиз юбилейного значка, куски цветного сукна для пошива военных мундиров. Император отодвигал в сторону модели остроконечных пуль, оставшиеся от Редигера, с удовольствием прикладывал к своему мундиру новую тряпочку…

Когда в начале августа 1914 г. вместе со спешно эвакуированным из Берлина русским посольством в Петербург вернулся военный атташе полковник Базаров, он с изумлением обнаружил, что все его доклады, посылавшиеся в Петербург министру Сухомлинову в период 1911—1914 гг. и содержавшие важнейшие разведывательные данные о военном потенциале немцев, военным министром вообще не читались.

Министром иностранных дел в довоенный период и период войны являлся Сергей Дмитриевич Сазонов, который получил портфель министра иностранных дел в кабинете Столыпина. Сазонов был его родственником и ставленником, выходцем из культурной семьи москвичей–славянофилов. Лицеист по образованию, он был полиглот и музыкант, знаток истории и политики.

В Министерстве иностранных дел России, как и прежде, в период войны организацией всей шифровальной службы ведал цифирный комитет. В 1915 г. в него входили: А. Нератов, В. Арцимович, Н. Базили, К. Таубе, Э. Феттерлейн, Ю. Колемин, М. Чекмарев, Н. Шиллинг, И. фон дер Флит. Все это были весьма просвещенные люди, опытные специалисты–криптографы. Они ведали всеми вопросами криптографии. Так, барон Константин Фердинандович Таубе пришел на службу в МИД в 1877 г. после окончания Императорского Александровского лицея, из которого был выпущен с чином 9–го класса. Начав работу с должности чиновника «при канцелярии», пройдя все ступени иерархической лестницы, он оказался на ее верху: в 1913 г. был произведен в тайные советники. За криптографическую деятельность награжден российскими и иностранными орденами: Святого Владимира 3–й и 4–й степени, Станислава 1–й степени, прусским Короны 3–й степени, аннамским Дракона, бельгийским Леопольда, черногорским Князя Даниила трех степеней, испанским Изабеллы Католической, французским Почетного Легиона, персидскими Льва 1–й степени и Солнца 2–й степени, греческим Спасителя, датским Данеброга, папским Пия, бухарским Золотой Звезды 1–й степени, итальянским Короны. Был также награжден медалями, почетными знаками, деньгами. Большими заслугами в криптографической деятельности обладали все члены цифирного комитета, которые располагали сведениями о всех использующихся на линиях связи шифрах, о действовавших системах ключей, времени и способах изготовления шифрдокументов, о местах использования тех или иных шифров, количестве изготовленных экземпляров шифров, времени их использования, причинах изъятия и т.п. Такие сведения сводились в регулярные отчеты, и, таким образом, имелась на каждый период времени достаточно полная картина состояния шифровального дела в системе МИД.

Война показала, что Россия не смогла предвидеть опасность затяжки со своевременным вводом новых специальных шифров и кодов на военный период по линии МИД. Уже к концу 1914 г. стало ясно, что действующие коды не обеспечивают в достаточной мере тайну шифрованной корреспонденции и вместе с тем не позволяют ускорить самый процесс шифрования. Министерством было предложено срочно изготовить для снабжения своих учреждений: 1) особые словари в 10 тысяч знаков, наборные и разборные: дипломатический русский, дипломатический французский, два восточных и консульский; 2) словарные наборные и разборные таблицы с особыми вертикальными шифрами; 3) особые ключи для перешифрования. Однако через два года, осенью 1917–го, в докладе, представленном руководством шифровального отдела Временному правительству, констатировалось, что выполнение этой намеченной в начале 1915 г. программы провалилось и что пришлось в качестве временных мер вводить более слабые шифры — «трехзначные словари».

Как известно, по планам русского командования, спасая положение французов на Марне, две русские армии, а именно — 1–я армия под командованием П. К. Рененкампфа и 2–я армия под командованием А. В. Самсонова, должны были спешно, раньше сроков завершения мобилизации, войти в Восточную Пруссию, обходя Мазурские болота с севера и юга, и оттянуть на себя жар битвы.

Армии оказались разделенными непроходимыми Мазурскими озерами, поэтому связь между ними осуществлялась в основном по радио.

Военное ведомство имело специальные шифры для военного времени. Задолго до войны, еще при Редигере, был создан специальный шифр для войсковых соединений. Это был довольно сложный лозунговый шифр двойной вертикальной перестановки по двум номерным рядам–распределителям, с частой сменой ключей. К сожалению, этот шифр после объявления войны не был сразу разослан армейским шифровальщикам, как это предусматривалось ранее. Эта ошибка, сделанная сознательно или бессознательно, сыграла определенную роль в поражении армии Самсонова на Мазурских островах у Танненберга. При взаимодействии 1–й и 2–й армий оказалось, что в армии Раненкампфа новый шифр уже получен, а старый уничтожен, в армии же Самсонова еще действовал старый шифр. Чтобы иметь связь, пришлось переговариваться по радио в открытую, чем не могло не воспользоваться немецкое военное командование.

К этому надо добавить, что разведка и связь в армиях были поставлены из рук вон плохо. При наступлении забывали о своих тылах. Обозы погибали в хвосте армии Самсонова, не успевая подтягиваться за нею, а связи между частями практически не было. Армия не имела запасов телеграфной проволоки, командование и разведка вынуждены были вести переговоры по телефонам из квартир местных жителей, что, конечно, не оставалось тайной для немцев. Пруссия же уже в то время была опутана телефонными проводами. С любой захудалой фермы немцы могли докладывать прямо в штабы Кенигсберга о продвижении русской армии. Русская военная разведка обнаруживала потаенные телефонные аппараты в погребах с картошкой и даже в пчелиных ульях. В то же время в критические моменты приказы командующего Северо–Западным фронтом генерала Жилинского о своевременном отходе армий к определенным рубежам, передаваемые по телеграфу, просто не доходили до Самсонова.

Среди причин, повлекших за собой гибель героически сражавшейся армии А. В. Самсонова, историки указывают и на тот бесспорный факт, что 1–я армия Раненкампфа, просто не пошла на соединение со 2–й армией, и эту «непостижимую неподвижность» 1–й армии сразу же отметили командовавшие немецкими войсками Людендорф и Гинденбург. Раненкампф второй раз фактически предал Самсонова, оставив его армию без поддержки. Как известно, в первый раз он это сделал во время русско–японской войны в боях под Мукденом. Позже, в Мукдене, Самсонов пришел к отходу поезда, когда Раненкампф садился в вагон, и при всех публично исхлестал его нагайкой. Что же было причиной предательского бездействия Раненкампфа в Мазурских болотах в августе 1914 г.: и на этот раз охватившая его трусость или затаенное чувство мести Самсонову?

Неразбериха со связью наблюдалась и в других русских армиях. Шведский криптограф Гульден (Gulden) в своей статье (Revus Militarie Fransaise, august 1931) пишет, что в германском имперском архиве можно прочитать, что русские радиостанции очень часто передавали свои сообщения открытым текстом, военные радиостанции не получали во время мобилизации комплекты необходимых для связи шифров. При таком беспорядке в начале войны неоднократно случалось, что радиостанции, прибывающие на фронт, принадлежавшие в мирное время разным радиоподразделениям, не могли обмениваться шифрованными сообщениями по той простой причине, что отдельные радиороты снабжали свои радиостанции собственными шифрами. Поскольку после мобилизации на один и тот же участок фронта могли попасть радиостанции разных рот, то в первые же дни войны выяснилось, что радиостанции, приданные одному и тому же армейскому корпусу или кавалерийской дивизии, говорят на разных шифрязыках. А поскольку одна радиостанция не понимала другую, то при отсутствии надежной проволочно–телеграфной связи приходилось повторять шифрсообщения открытым текстом.

Наличие слабых военных шифров, недостаточно продуманных инструкций к ним, большое количество нарушений шифрдисциплины, — все это в совокупности вело к тому, что русские шифры успешно раскрывались австрийскими и немецкими специалистами. На германском Восточном фронте непосредственный факт организации дешифрования русских шифрсообщений произошел как бы случайно (хотя рано или поздно это все равно бы произошло). Некий немецкий языковед Добнер (Deubner), несмотря на свои преклонные лета, вступил добровольцем в ряды ландштурма для работы переводчиком русского языка. Его направили в район укреплений Кенигсберга. Вначале он переводил открытые тексты русских радиограмм. Мало–помалу в его руках скопился большой материал. Вскоре профессор заметил, что некоторые радиограммы и шифрограммы являются повторением одна другой. Известно, и мы об этом писали, что для слабых шифров и кодов того времени такой материал являлся неоценимым подспорьем для начала эффективного раскрытия шифра или кода. И хотя русские понемногу сумели согласовать шифры своих радиостанций, противник уже имел в своих руках раскрытые шифры и коды.

Дешифровальная служба МИД России непосредственно перед войной и во время войны довольно успешно работала над раскрытием шифров и кодов и читала переписку многих иностранных государств и, в первую очередь, стран, находившихся в состоянии войны с Россией. За 1914—1916 гг. (данные на 22 апреля 1916 г.) было дешифровано 588 австрийских телеграмм, 60 германских, 606 болгарских, 225 турецких, 457 итальянских и т.д..

Можно отметить снижение числа дешифрованных телеграмм по ряду государств: это объясняется, в первую очередь, резким сокращением передачи таких телеграмм по радио. Так, за время с июля 1915 г. по март 1916 г. Германия и Австро–Венгрия совсем перестали пользоваться радиотелеграммами для сношения со своими миссиями в Балканских странах и пользовались для этой цели исключительно телеграфом.

Дешифрование указанных сообщений проводилось не только с помощью добытых разведкой шифров и кодов, но и за счет аналитической дешифровальной работы. В отчете за 1915—1916 гг., подготовленном старшим чиновником при канцелярии МИД Долматовым и направленном товарищу министра иностранных дел, указывается на встречающиеся трудности при дешифровании за счет появления в переписке большого числа новых слов (в итальянских и английских кодах), за счет частой смены кодов. Так, Англия до войны ежегодно выпускала два новых кода, а в отчетном же военном году она выпустила их пять, что крайне затруднило их дешифрование. Следует, кстати, отметить, что в указанном отчете, как и требовали традиции того времени, высказывается ходатайство о награждении наиболее отличившихся в дешифровании криптографов. А именно высказывается просьба наградить деньгами гг. Наньерского (итальянские шифры) — 1000 рублей, Циглера (английские и греческие шифры) — 2300 рублей, фон Берга (австрийские и германские шифры) — 1100 рублей, Рамминга (японские шифры) — 1150 рублей, Феттерлейна (персидские и французские шифры) — 2400 рублей и Струве (английские шифры) — 900 рублей. Как видим, это немалые суммы и они были даны.

22 февраля 1916 г. приказом командующего Балтийским флотом вице–адмирала Канина прикомандированный к станции особого назначения Южного района службы связи статский советник Эрнест Феттерлейн «за выполнение особого поручения, имеющего важное боевое значение» был награжден орденом Святой Анны 2–й степени. Примерно в то же время два других сотрудника шифротдела МИД надворный советник Юрий Павлович и дворянин, не имеющий чина, Борис Орлов, работавшие там же, были награждены орденом Святого Станислава соответственно 2–й и 3–й степени.

Более широко и масштабно развернуть дешифровальную работу во многом не удавалось из–за слабости подразделений радиоперехвата и большой нехватки специалистов–криптографов. Исторические материалы показывают, что многие неудачи русской криптографии этого периода обусловлены в первую очередь и главным образом не ее низким теоретическим и практическим уровнем, а разладом всей государственной машины в целом и, как следствие, разладом в самой организации криптографической службы, в ее координации, финансировании, снабжении и т.д. Инициатива и предложения рядовых сотрудников и руководителей среднего звена управления разбивались о бездействие «высшего эшелона».

Изученные нами журналы входящих документов Особого отдела ДП того времени, о которых мы уже говорили, позволяют установить, что и сюда с фронта присылали шифрованные документы для дешифрования. Материалы начали поступать уже в 1914 г. 25 августа 1914 г. из Архангельска от военного губернатора поступило в ДП сообщение, что на рейде у села Ковда Александровского уезда был задержан немецкий пароход «Удгарт», имевший радиотелеграфную станцию, причем в каюте радиста была обнаружена шифртелеграмма. Эта телеграмма и направлялась для дешифрования в ДП. Лишь через полгода (!), в январе 1915 г. Архангельск дождался ответа: «Эксперт пришел к заключению, что означенная телеграмма составлена на условном языке (зашифрована) и без ключа не может быть прочтена–переведена. Переводил коллежский асессор Ярилов». Можно представить себе реакцию в Архангельске на такое послание.

Между тем Зыбин оставался верен себе. 13 марта и 14 апреля 1915 г. генерал–квартирмейстером при Верховном главнокомандующем были доставлены в ДП «шифрованные документы с театра войны». В первый раз были привезены пять кратких радиограмм, из которых четыре оказались искаженными при передаче, а пятая заключала исправленный текст двух предыдущих. При разработке оказалось, что они зашифрованы при помощи особого кода. ДП обратился с письмом к генерал–квартирмейстеру, но ответа не последовало. 14 апреля ДП получил копию телеграммы австрийского военного министра из Вены, объемом всего в десять знаков, зашифрованную словарным ключом, разобрать которую, естественно, также оказалось невозможно. В своей докладной по этому поводу Зыбин с горечью пишет, что не имеет никакой возможности получить какие–нибудь дополнительные сведения о присланных документах, присылка их в ДП занимает три — пять дней, в атом случае, если они и будут дешифрованы, то сведения уже устареют и будут представлять лишь исторический интерес. И вновь Иван Александрович сам предлагает свои услуги, для того чтобы поработать некоторое время непосредственно в Главном штабе, своими знаниями «послужить Родине в годину испытаний». К сожалению, мы не располагаем сведениями, была ли удовлетворена просьба статского советника.

Однако в дешифровальной работе по этому направлению были и некоторые успехи. Еще в январе 1915 г. из Генеральной квартиры Генерального штаба поступили фотографические снимки германского шифра с переводом и правилами пользования. Вскоре поступили один германский и пять австрийских ключей к шифрам. В апреле были присланы восемь копий шифрованных телеграмм австрийских и германских военных агентов в Вену, Берлин и Брашов. В журнале имеется пометка о том, что тексты телеграмм разобраны. В августе 1915 г. были также прочитаны австрийские шифрсообщения. В это же время дешифровали телеграмму Берковича к Маннергейму, присланную из штаба командующего 6–й армией. В апреле 1916 г. были получены и дешифрованы три немецких шифрованных сообщения, присланных начальником контрразведки штаба 3–й армии, и два шифрсообщения — из штаба Юго–Западного фронта. Имеется запись от 31 марта, что получено четыре книги германских дипломатических шифров, а через некоторое время получили две книги турецких шифров, отобранных у Ахмета Джемиль Бея, и вскоре шифр, который использовался «немецкими шпионами в Дании и Швеции». С помощью добытых шифров или иным способом весной и летом 1916 г. было прочитано свыше 30 шифрованных немецких сообщений. В августе 1916 г. чинам 5–го отделения Особого отдела ДП, которым руководил Зыбин, в награду за дешифровальную работу было выдано 540 рублей.

В то же время и в 1915–м, и в 1916 гг. в ДП поступали в большом количестве немецкие и австрийские шифрованные радиограммы. Но ни одна из них дешифрована не была.

В Военном министерстве с началом войны были организованы дешифровальные отделения при всех штабах армий и флотов.

До войны Россия располагала очень малым числом радиостанций пеленгации и перехвата. Опыт первых же военных действий убедил командование в необходимости создания таких станций, оснащения их соответствующим радиооборудованием, техникой и специалистами — радистами и дешифровалыциками.

Наиболее интенсивно и успешно эта работа развернулась у моряков на Балтике. Так, на побережье Балтийского моря уже в августе 1914 г. было выделено: в южном районе — три радиоприемника (Гапсаль, Кильконд, Даггерорт), в северном районе — три в Гельсингфорсе и один в Ганге, в западном районе — также три радиоприемника (Абор, Престэ, Утэ).

Пеленгаторные станции (компасного типа — 32 луча) были установлены в Ганге, на о. Рэншер, о. Эзель и в Гапсале.

В первый период систематизации и обработки материалов перехвата непосредственно на станциях организовано не было. Все шифровки передавались на районные центральные станции, где, как правило, материал залеживался из–за неимения или нехватки криптографов или просто не обрабатывался.

Ценность отдельных расшифрованных телеграмм вскоре показала, что необходимо создать специальный информационный центр и станции особого назначения — дешифровальный центр. Морским Генеральным штабом были утверждены штаты таких станций. В штаты каждой станции входило семьдесят три человека, из них: начальник станции — капитан I ранга, дежурные офицеры и дешифровальщики — 10—12 человек во главе с начальником дешифровальной группы, действительным статским советником.

К августу 1915 г. в Штитгамне была закончена постройка станции особого назначения, работники которой с этого момента приступили к тщательной обработке немецких шифрованных телеграмм.

Немцы в войну применяли морской трехбуквенный код с перешифровками. Русские дешифровальщики достаточно быстро открывали новые ключи и читали немецкие сообщения и приказы.

Благодаря работе небольшой группы экспертов (начальник станции капитан I ранга Петров, лейтенанты Барлевен и Измалков, мичманы Марков и Тимофеевский, надворный советник Павлович, статские советники Орлов и Проффен) военное командование почти всегда было осведомлено о деятельности немецких кораблей. Минные поля и банки, о которых немцы сообщали всем своим кораблям после их постановки, также становились известны русским.

Во время войны к традиционным источникам добывания шифров и кодов (кража, покупка, дешифрование) добавились затонувшие или захваченные корабли противника, захваченные узлы связи, сбитые самолеты и дирижабли.

Хорошо известна история захвата немецкого морского кода с крейсера «Магдебург», события которой относятся к концу августа 1914 г. В Балтийском море был потоплен германский крейсер «Магдебург». Несколько часов спустя русским удалось подобрать тело утонувшего немецкого младшего офицера с этого корабля. Окостеневшими руками мертвец прижимал к груди шифр и кодовые книги ВМС Германии. Оказалось, что это был военно–морской код для связи центра с кораблями, он же использовался для шифрования телеграфной переписки между Берлином и германскими военно–морскими атташе за границей. В первую очередь, русское командование приняло все меры к тому, чтобы немцы не узнали о компрометации шифров. В частности, с этой целью водолазам, обследовавшим «Магдебург», был объявлен выговор за нерадивую работу, которая якобы не дала ничего ценного. Эта информация была сообщена капитану «Магдебурга» и части команды, взятой в плен. В результате скомпрометированный код немцами не был заменен.

6 сентября к главе английского Адмиралтейства первому лорду Уинстону Черчиллю с визитом прибыл русский военно–морской атташе. Он получил из Петрограда сообщение с изложением случившегося и уведомлявшее о том, что русское адмиралтейство с помощью данного шифра и кодовых книг (код с перешифровкой простой заменой) может дешифровать, по меньшей мере, отдельные участки военно–морских телеграмм. Кроме того, находки с «Магдебурга» были ценнейшим материалом для криптографической работы над дешифрованием других кодов с перешифровкой. Русские считали, что Адмиралтейству Англии следовало бы иметь эти книги. Как указывает Д. Кан, это была поразительная и неожиданная удача, пожалуй, самая счастливая во всей истории криптографии.

Получив сообщение из России, британское Адмиралтейство, как пишет об этом У. Черчилль в книге «Мировой кризис», немедленно послало за шифрами в Архангельск военный корабль. В октябре шифры были доставлены в Лондон. Код являлся главным, но не единственным средством шифрования. Тем не менее уже в начале ноября 1914 г. удалось снять усложнения (перешифровку) кода и добиться регулярного чтения радиограмм, посылаемых германским правительством и военным командованием.

Английская разведка эффективно использовала подарок русских. Она не только дешифровала ценные телеграммы, но и посылала телеграммы от имени германского командования. Одна из таких телеграмм привела к крупной победе англичан на море: была уничтожена немецкая эскадра под командованием генерала Шпее осенью 1914 г. недалеко от Южной Америки. В составе эскадры находились крейсеры «Шарнхорст» и «Гнейзелай», вооруженные новейшими дальнобойными орудиями. Ложным приказом, переданным Шпее по захваченным шифрам, его эскадру заставили идти из чилийского порта Вальпараисо к Фолклендским островам, где их ожидали английские мощные военные корабли, которые расстреляли немецкую эскадру в упор.

Благодаря дешифрованию немецких телеграмм англичане выиграли не одно морское сражение, спасали свои транспорты, добивались серьезных успехов на дипломатическом поприще в борьбе за нейтральные страны (например, за Аргентину).

Нельзя не сказать о том, что наряду с успехами Россия терпела и многие неудачи. Общая слабость и отсталость государства от передовых стран не могли не сказаться и на криптографической службе. Мы уже говорили о неудачах, связанных с никуда не годной шифрованной радиосвязью царских армий, и о том, что из–за слабости российских шифров и различных нарушений шифрпереписку русских армий читали и австрийцы, и немцы, и англичане. В частности, немцами и австрийцами был раскрыт русский военный код, что позволило им свободно читать передававшиеся по радио донесения и приказы царских штабов. Это была одна из причин тяжелых потерь, понесенных русской армией.

Кроме того, в российской специальной службе даже не была поставлена на должную высоту информация о скомпрометированных шифрах, из–за чего они продолжали употребляться и после компрометации. Так, 6 февраля 1915 г. помощник начальника канцелярии МИД И. Базили сообщал в политический отдел: «Ввиду обнаружившейся несомненной скомпрометированности наших ламных словарных ключей (номера 335, 371, 374, 379, 382 и 391), из коих некоторые, как ключ 379 (Шпейера), прямо захвачены неприятелем, оказывается совершенно необходимым изъять все эти ключи из употребления…».

Сопроводительное письмо к шифру, подписанное начальником канцелярии Министерства иностранных дел И. Базили

Несмотря на большие затруднения в обеспечении войск всеми видами снабжения, в том числе и средствами связи, уже примерно в середине сентября 1914 г. командованию удалось обеспечить русские войска шифровальными средствами. 14 сентября Ставка отдала распоряжение о том, что все военные приказы подлежат зашифрованию.

Принятая тогда шифрсистема представляла собой многоалфавитный шифр цифровой замены, в котором преимущество многоалфавитности почти сводилось на нет тем, что допускалось зашифрование нескольких букв подряд по одному алфавиту. Шифр этот представлял собой таблицу, состоявшую из девяти строк. В верхней строке был вписан русский алфавит, в следующих восьми — двузначные цифровые группы, расположенные и составленные в случайном порядке. Слева строки имели случайную нумерацию. При зашифровании строки использовались поочередно: 1, 2 и т. д. С помощью каждой строки шифровалось несколько букв открытого текста, их число определялось шифровальщиком. Для того чтобы адресат мог прочитать сообщение, в начале криптограммы пять раз проставлялась цифра, соответствовавшая количеству знаков, зашифрованных одной строкой. Когда в процессе шифрования шифровальщик хотел сменить это число, он вставлял в текст криптограммы пятизначную группу, элементами которой была одна и та же цифра, соответствующая новому числу знаков, шифруемых одной и той же строкой.

Этот шифр без труда был раскрыт уже 19 сентября 1914 г. начальником русского отделения дешифровальной службы Австро–Венгрии капитаном Германом Покорным с помощью анализа частот встречаемости букв, отслеживания структуры наиболее часто встречающихся в открытом тексте слов. Значительно упрощало задачу чередование в русских сообщениях участков открытого и шифрованного текста. Правда, вскоре было запрещено одновременное использование открытых и шифрованных текстов, но это было сделано слишком поздно, противник уже читал переписку, что оказало большое влияние на ход боевых действий.

Примерно в это же время для русского шифра был изменен ключ, сам же шифр остался неизмененным. Новый ключ был определен Покорным в кратчайший срок из–за того, что одна из русских радиостанций передала зашифрованную по старому ключу криптограмму, переданную раньше и зашифрованную новым ключом.

В ноябре — декабре 1914 г. при передаче русских шифрсообщений уже ежедневно меняли порядок использования шифралфавитов, но по–прежнему сами эти алфавиты оставляли без изменений. И в результате дешифровальщики неприятеля постоянно читали шифрпереписку.

В этот же период русские сумели захватить ключи к немецкому шифру, что навело наконец русское командование на мысль о том, что многочисленные успехи противника в значительной степени являются следствием его информированности о содержании русской шифрованной переписки. В действие ввели новый шифр, причем на этот раз были изменены все его элементы. На некоторое время шифрпереписка русских армий оказалась для противника вне контроля, что лишило его очень важных сведений и во многом предопределило исход сражений в районе Бжезины в пользу русских армий. Кан этот эпизод комментирует как случайную догадку русских о необходимости смены шифра, которая помешала немцам «одержать полную победу, хотя им и удалось выбить из колеи хваленую военную машину русских. Никогда больше она не угрожала немецкой земле».

Здесь Кан, как и во многих других местах своей книги, пытается провести мысль о том, что русские со своим интеллектом не способны конкурировать с западными специалистами. Он говорит, например, о том, что русские в 1915 г. использовали элементарный «шифр Цезаря», большое число таблиц которого, применявшихся в разных армиях, ежедневная смена ключей «поставили перед полуграмотными мужиками непосильные для них задачи». Следует сказать, что применявшийся русской стороной шифр был достаточно далек от систем шифров, называвшихся «шифрами Цезаря», как это видно из описанных нами выше систем военных шифров России. Кроме того, в системе российской шифровальной службы работали, как читатель это мог уже увидеть, достаточно грамотные люди, хотя специалистов, как правило, не хватало. Конечно, эти системы русских шифров при том неизбежном обилии нарушений, которые во многом являлись следствием общей дестабилизации государственной деятельности в России в тот период вообще, естественно поддавались дешифрованию. Подчеркнем, однако, что в не меньшей степени и шифры западных специалистов того времени поддавались дешифрованию и вскрывали их с успехом русские криптографы — те самые «полуграмотные мужики», о которых с таким презрением пишет Д. Кан.

А. А. Маниковский, выпустивший в 1920 г. в Москве первую часть своего капитального труда «Боевое снабжение русской армии в войну 1914— 1918 гг.», подчеркнул, что нельзя рассматривать вопросы технические — вооружение армии и флота — в отрыве от строя, существовавшего в России. Он открывал свою книгу словами: «Россия проиграла эту войну из–за недостатка боевого снабжения». Именно такое мнение сложилось в широких слоях общества на основании голосов, шедших из наших военных округов, из самой армии. Безусловно, это напрямую касалось и вопросов постановки криптографической защиты.

 

На грани крушения

Изучение документов и материалов, содержащих сведения по истории криптографической службы России, позволяет получить дополнительные знания о политическом и экономическом кризисе, в который империя вступила уже в конце XIX столетия. Кризис этот постепенно углублялся и в период Первой мировой войны уже охватил все структуры государственного организма, что, естественно, не могло не отразиться на состоянии и настроениях всех частей общества. Убедительным доказательством этому служит то бесспорное обстоятельство, что в России росли и множились политические партии и группы, оппозиционные существовавшему режиму, включавшие представителей всех слоев населения — от аристократических партий либералов и кадетов и т.п. до партий, объединявших социальные низы.

Из письма Великого князя Александра Михайловича к Николаю II (от 4 февраля 1917 г.):

«Мы переживаем самый опасный момент в истории России: вопрос стоит, быть ли России великим государством, свободным и способным самостоятельно развиваться и расти, или подчиниться германскому безбожному кулаку, — все это чувствуют: кто разумом, кто сердцем, кто душою и вот причина, почему все за исключением трусов и врагов своей родины отдают свои жизни и достояние для достижения этой цели. И вот в это святое время, когда мы все, так сказать, держим испытания на звание человека в его высшем понимании, как христианина, какие–то силы внутри России ведут Тебя и, следовательно, Россию к неминуемой гибели…

Теперь… ни один министр не может отвечать за следующий день, все разрознены; министрами назначаются люди со стороны, которые никаким доверием не пользуются и, вероятно, сами удивляются, что попадают в министры… их назначение для общего дела приносит только вред, их поступки граничат с преступлением…

Твои советники продолжают вести Россию и Тебя к верной гибели…

Недовольство растет с большой быстротой, и чем дальше, тем шире становится пропасть между Тобой и Твоим народом…

Как это ни странно, но правительство есть сегодня тот орган, который подготавливает революцию, народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

М. В. Родзянко (1859—1924) — один из лидеров партии октябристов, крупнейший помещик России, с ноября 1912 г. бессменный председатель IV Государственной думы — в своих воспоминаниях «Крушение империи» писал о том, что вся внутренняя политика, которой неуклонно держалось императорское правительство с начала войны, неуклонно и методично вела к полной государственно–хозяйственной разрухе. Но и после свержения самодержавия, в период деятельности Временного правительства, этот кризис продолжал углубляться, разрушая, кроме прочего, все государственные институты.

Этот кризисный процесс не мог не отразиться и на деятельности криптографической службы. Довольно припомнить министерскую чехарду в тех ведомствах, куда она входила. Так, лишь с осени 1915 г. по осень 1916 г. сменилось пять министров внутренних дел: князя Щербатова сменил А. Н. Хвостов, его сменил Макаров, Макарова — Хвостов–старший и последнего — Протопопов. На долю каждого из этих министров пришлось около двух с половиной месяцев управления. За это же время было три военных министра: Поливанов, Шуваев и Беляев. Аналогичная картина наблюдалась и в МИД. Можно ли говорить при таком положении вещей о сколько–нибудь серьезной и последовательной работе этих министерств в целом?

Вполне естественно, что и в среде криптографов как в капле воды отразилась сложившаяся ситуация. Демократические идеи и настроения проникали всюду, в том числе в святая святых государственной власти — Департамент полиции. Некоторые его сотрудники сочувственно относились к революционерам, при возможности старались им помочь избежать ареста, скрыть улики во время обысков и т. п. Перед нами текст одной из докладных заведующему ДП от января 1916 г., которая, на наш взгляд, весьма любопытна. Некто пишет:

«Ваше превосходительство!

Вы удивляетесь, что секреты Департамента полиции являются достоянием публики, а дело очень просто: находящиеся на службе в ДП писцы и чиновники постыдным образом продают эти тайны. Удачно удален Зыбин, теперь не мешало бы заглянуть в действия Крылова, последователя некогда уволенного Циппа. Крылов (старший) во всех отделах ДП имеет своего человека, если же дело касается до другого учреждения, то составляет подложные документы и является как уполномоченный ДП, путается с жидами, не имеющими прав на жительство в столице, сообщая им секретные циркуляры…».

В нашу задачу не входит выяснять что–либо подробнее об упомянутых в этой докладной записке лицах. Их фамилии, кроме фамилии Зыбина, нам неизвестны, но это и не суть важно. Также не особенно важно сейчас для нас и то, что традиция «Народной воли», имевшей своих агентов среди сотрудников царской охранки, вероятно, была продолжена ее преемниками и, как результат, в революционные организации в той или иной мере попадала информация о ближайших планах органов полиции и жандармерии. Принадлежал ли к числу таких информаторов И. А. Зыбин или он просто сочувствовал движению, мы также не знаем. Следует отметить другое: революционный процесс шел активно, он уже захватил все структуры общества, и общество раскололось. Кстати, когда архивы охранки начали изучаться в 1917 г. специальной комиссией Временного правительства, то в списках лиц неблагонадежных оказалась и фамилия другого известного нам криптографа — В. И. Кривоша–Неманича.

И вот удивительное дело! Видя эту надвигающуюся лавину чудовищного хаоса, видя безразличие к судьбе государства высших сановников и осознавая трагедию разрушающегося государства, на его защиту встали рядовые государственные служащие. Работники криптографической службы России в том числе.

5 октября 1917 г. управляющий шифровальной частью МИД, член Цифирного комитета Юрий Александрович Колемин подал подготовленную им совместно с его помощником М. Н. Чекмаревым докладную записку на имя министра иностранных дел Сазонова.

Эта записка, по словам Колемина, писалась в момент, когда специальная служба России «оказалась на грани крушения». Поэтому Колемин считал совершенно необходимым безотлагательную ее полную реорганизацию. Он писал: «Отделение (шифровальное. — Т. С.) теперь функционирует. Но я не вижу возможности, чтобы оно оказалось впоследствии жизнеспособным без проведения в жизнь указанных мною принципов, которые, по моему глубокому убеждению, могут быть изменены в частностях, но не по существу». Иначе дело идет «к неминуемому банкротству, последствия которого могут быть для нас неисчислимыми». Записка Колемина представляет чрезвычайный интерес и по своему глубокому политическому и философскому содержанию, выходящему далеко за рамки обычного служебного документа, может быть поставлена в один ряд с работами выдающихся государственных и общественных деятелей России того времени. Эта записка показывает, что в переломный для государства революционный период о его судьбе, о сохранении базовых структур реально заботились отнюдь не верховные власти. Колемин четко формулирует мысль о том, что криптографическая служба всегда являлась одной из важнейших структур государства. Ее работникам вверяются важнейшие государственные тайны и секреты. Это обстоятельство обусловливает необходимость постоянной государственной заботы о стабильности и надежности работы этой службы. Впервые Колемин ставит вопрос о создании для этого необходимых гарантий, как материальных, так и моральных.

Необходимость перестройки деятельности криптографической службы в общем понимали и руководители министерства. Но вопрос пытались решить лишь формально, хотя и был подготовлен проект, созданный наспех, в котором была сделана попытка скопировать подобную немецкую специальную службу. В этих условиях и появился документ Колемина.

В своей записке Ю. А. Колемин указывает, что работники криптографической службы всегда считаются как бы людьми «второго сорта», «рядовыми чиновниками», что особенно бросается в глаза на фоне привилегированных дипломатов. Но между тем этим людям «второго сорта» «шифры и вместе с ними все государственные тайны даются прямо в руки… Но это еще не все. Получив шифры и государственные тайны в свои руки, эти люди навсегда замыкаются в… экономические рамки ничтожного оклада. Прозябание на местах и беспросветная будущность — вот к чему сводится горизонт этих людей». Колемин пишет:

«На каком именно основании тут предполагалось бы, что они должны чувствовать особую с интересами своего дела солидарность, остается неизвестным, за исключением только того случая, если удалось бы набрать полный штат таких идеалистов, добросовестность коих можно было бы безнаказанно эксплуатировать, что, очевидно, не входит в расчеты законодателя. Я не отрицаю, что во время войны можно и на самом деле рекрутировать такой благонадежный кадр даже на основании только что изданного положения. Стоит только обратиться, как это и делается, к раненым офицерам, числящимся на действительной службе, чтобы иметь людей, исполняющих свой воинский долг хотя бы и в тылу. Но ведь такое состояние — не вечно. Когда–нибудь да кончится война и настанет час демобилизации. И в этот час наши шифровальщики перестанут быть прикомандированными к нам офицерами и очутятся всецело в условиях «делопроизводителей " VIII и VII разряда шифровального отделения».

Достигается ли необходимая цель копированием иностранных образцов, слепым, автоматическим перенесением их на русскую почву? Ответ Колемина:

«Я считаю своею обязанностью высказать глубокое мое убеждение, что эта цель не достигается вовсе. Я осмеливаюсь утверждать, что здесь имеется одна только неизбежность провала всего нашего дела о шифрах и возможность нанесения нашим интересам непоправимого вреда.

На самом деле, при осуществлении задания, заключающегося в перенесении на русскую почву иностранных образцов, хотя бы и хороших, нельзя упускать из виду необходимости согласовать их с нашей социальной восприимчивостью, которая слагается из целой сети факторов, от грубых материальных условий до нашего сокровенного психического облика включительно. Иначе материальная копия может вылиться в карикатуру».

Ю. А. Колемин дает глубокий сравнительный психологический портрет специалиста–немца и специалиста–русского. Вот образец его рассуждений:

«Германская душа, исторически выработанная из векового кругозора феодализма и тысячами нитей связанная с последним и питающаяся из него, — эта душа везде заявляет о себе в присущем немецкой жизни кастовом начале, устоявшем и по сей день против напора демократической мысли. Слишком резкие внешние формы этого начала, конечно, успели стушеваться в Германии, но, по существу, в немецкой социальной психологии это начало пребывает. Немец всегда входит в какой–нибудь весьма резко ограниченный социальный круг, имеющий свои собственные понятия о чести. Немецкая душа не мирится с демократическими идеями об общечеловеческом достоинстве, а мыслит человеческое достоинство лишь в рамках особого социального круга… И одновременно немецкая душа устроена так, что не будет искать почестей, ни иного удовлетворения, кроме тех, которые предназначаются ей внутри предопределенного круга, — прежде всего, конечно, того, в котором родился немецкий человек, а затем и того, в котором он. живет по сложившимся обстоятельствам. Для немца существует известный кастовый горизонт и он не чувствует побуждений возвыситься над ним и не проявляет никаких несовместимых со своим социальным положением вожделений».

Ясно, что на таком фоне можно найти для какого угодно дела необходимую уже природно организованную социальную силу. «Поэтому, — рассуждает Колемин, — если в каком–нибудь германском ведомстве, например в ведомстве иностранных дел, потребуется устроить для шифровальной работы какой–нибудь особый штат канцелярских чиновников, людей «второго служебного ранга», в сравнении с дипломатами, у коих они состояли бы в подчинении, исполняя для них только черную работу без каких–либо видов на участие в их служебных и социальных преимуществах, но все–таки абсолютно преданных своему делу, ставящих высоко свою корпоративную честь и оправдывающих оказываемое им доверие, — сейчас же немецкая жизнь дает возможность рекрутировать в соответствующих социальных слоях целый кадр «субалтернбеамтен» в каком угодно числе. Таким образом, в условиях германской жизни этот институт имеет свое оправдание».

Колемин представляет себе этот образец скопированным и перенесенным в русскую среду. Какой получится результат? А вот какой:

«Прежде всего глубоко демократическая русская социальная масса не имеет таких специальных общественных слоев, которые могли бы по внутреннему признаку своего мировоззрения служить преимущественным центром набора искомого кадра чиновников. Для русского чувства нет никаких каст и никакого социального достоинства, кроме достоинства общечеловеческого, и распределение людей по разрядам у нас будет поэтому всегда случайным, основанным на признаках внешних. И никакие человеческие силы не заставят русского человека ограничить себя в смысле низведения своей внутренней нравственной удовлетворенности до узких пределов того круга, в который он насильственно и материально замыкается. Русские идеалы всегда безмерны, и в своем роде это проявляется и в сфере нашего материального и социального существования.

И вот наши русские специалисты–криптографы будут попадать в безвыходные условия второразрядной службы со всеми внутренними предпосылками неудовлетворенности. Они будут принадлежать к хорошо изестному классу «вечно обиженных»…»

Мы думаем, что читатель оценит приведенную цитату по достоинству, не забывая, что автор этих строк отнюдь не философ или писатель, а всего лишь чиновник. И пишет он не научный труд или роман, а деловой документ, то есть, казалось бы, сухую бумажку. Вероятно, все дело в том, что этот чиновник обладал по–настоящему тем самым «государственным мышлением», которое так часто отсутствует в необходимых случаях, широчайшей эрудицией и в конечном счете истинным чувством человеческого достоинства, которое не позволяет смириться с тем, что бессмысленно и бездумно уничтожается дело, которому ты посвятил жизнь, дело, создававшееся трудами целых поколений.

«Но если бы и устояла честность, — продолжает Колемин, — то рвение к делу вряд ли устоит. А создавать организацию, в которую заложено игнорирование стимулов производительности труда — дело безнадежное. Из такого учреждения, при наступлении нормальных условий, лучшие силы уйдут, а с остальными оно будет влачить свое жалкое существование до краха… и притом до такого краха, который при совершившемся уже приспособлении всего Министерства к новому порядку ведения нашей секретной переписки может обойтись очень дорого».

*

Колемин дает конкретные предложения для организации корпорации работников криптографической службы, деятельность которых была бы обусловлена соответствующими гарантиями как экономического, так и морального свойства, и, что не менее важно, корпорации, свободной от протекционизма и других пороков.

Так, для работников специальной службы МИД Колемин предлагает следующее. Прежде всего, эти работники постоянно должны себя чувствовать «особо доверенными чинами». Почетное их положение должно быть обеспечено в такой исключительной мере, чтобы они не чувствовали обиды в этом отношении при сопоставлении себя с дипломатами, которые проходят мимо них по служебной лестнице к высшим почестям и окладам. И это достижимо только при создании таких корпоративных условий, которые явно и недвусмысленно подчеркивают в отношении служебных прав то исключительное доверие, которым пользуются эти чины. Тогда и эта служба в глазах всех будет считаться показателем исключительного достоинства того лица, которое ее отправляет. Для насаждения и укрепления этого корпоративного начала требуется установление внутри корпорации, с одной стороны, строгого принципа старшинства, исчисляемого со дня поступления, а с другой — невозможность попасть в нее иначе, как на младшую должность и притом только с согласия самой корпорации, известным образом и при известных гарантиях выраженного. Внутри корпорации должны были бы существовать, во–первых, особый товарищеский дисциплинарный суд и, во–вторых, отдельный от общеминистерского товарищеский суд чести. Заграничные назначения следовало бы нормировать так, чтобы в них широким образом проявлялось бы самоопределение корпорации и чтобы одновременно исключен был всякий произвол и обеспечено было назначение подходящего кандидата и с точки зрения служебной. Порядок периодического возвращения из–за границы в центр или поддержание связи заграничных чинов со своей центральной корпорацией должны быть так или иначе обеспечены. Необходимо было бы затем выработать особую формулу присяги, приводить к ней членов этой корпорации и т.д.

Наконец, материальные перспективы этих чинов должны были бы нормироваться таким образом, чтобы отсутствие иерархических служебных повышений находило равноценную компенсацию в постепенном росте окладов по принципу выслуги лет, причем можно было бы вносить сюда и некоторую поправку в смысле влияния трудолюбия и исполнительности на срок выслуги. Срок выслуги должен был бы быть установлен такой, который оставлял бы место более осязательной надежде на скорое материальное улучшение, т.е. не слишком продолжительный, например каждые три года. Лучше, казалось бы, в этом отношении уменьшить прибавку при более скорой выслуге, чем увеличить ее при выслуге большой. Колемин пишет: «Не следовало бы, кажется, установить предела для прибавок, а нормировать их таким образом, чтобы каждый из этих чинов при поступлении в молодом возрасте мог бы надеяться к концу своей службы иметь оклад, соответствующий, например, жалованью советника миссии при посольстве…» Колемин считает, что не следует открывать доступ в корпус лицам слишком молодым, ввиду необходимости базироваться при принятии какого–нибудь кандидата на вылившийся уже в определенные очертания его нравственный облик и на известное уже прошлое человека. Возраст мог бы быть установлен, например, в 22—25 лет. Необходимо было бы также установить предельный возраст службы в корпусе, например 60 лет. При таком порядке вещей наиболее длительный возможный срок службы внутри корпуса определился бы в 35—36 лет, что в бюджетном отношении дает 11 прибавок за трехлетние выслуги. Если бы каждая прибавка была определена в 750 рублей, то получилось бы, что, начав службу с годовым окладом 1800 рублей, криптограф выходил бы на пенсию, получая 9800 годовых.

Мы так подробно приводим здесь содержание докладной записки Колемина потому, что, как можно видеть, она не потеряла своей актуальности и ныне. Заключает свою докладную Юрий Александрович так: «Я счел своей обязанностью соорганизовать при деятельной поддержке моего помощника М. Н. Чекмарева и при содействии всего личного состава новое Отделение согласно требованиям Министерства, и я вложил в это дело всю свою душу. Но я считаю необходимым почтительнейше ходатайствовать о том, чтобы при возможном банкротстве всего этого дела в будущем, на случай непризнания основательными выраженных мною взглядов, я не был бы тогда признаваем как организатор ответственным за его неминуемое, на мой взгляд, крушение».

Деятельность Ю. А. Колемина имела активную поддержку среди служащих шифровального отдела и созданного для обработки внутренней шифрпереписки шифротделения МИД. 8 октября 1917 г. состоялось очередное общее собрание служащих шифровального отделения, порядок дня которого, записанный в протокол, гласит: «1) выборы двух делегатов в междуведомственное совещание для обсуждения проекта Ю. А. Колемина об организации шифровальной службы, 2) выборы пяти лиц в комиссию по организации шифровальной службы, 3) обмен мнениями и текущие дела».

Собрание постановило выразить благодарность от имени всех служащих шифровального отделения Юрию Александровичу Колемину и Михаилу Николаевичу Чекмареву за их труды по улучшению деятельности отделения и условий службы. 19 октября 1917 г. каждый из чиновников шифровального отделения МИД подписал текст присяги, которую составил Ю. А. Колемин для криптографов. Вот ее текст:

«Я, нижеподписавшийся (следует звание, имя и отчество. — Т. С.), вступая в исправление моих обязанностей, обещаю, что буду всегда свято и ненарушимо соблюдать перед посторонними лицами молчание о всех материалах, при помощи которых я буду исполнять возложенное на меня ведение секретной переписки Министерства иностранных дел. Обещаю, что буду свято и ненарушимо сохранять в тайне от посторонних лиц все сведения, которые будут проходить через мои руки и перед глазами моими при ведении этой секретной переписки. Обещаю, что буду всегда осторожно, обдуманно и предусмотрительно обходиться с вверенными мне тайными материалами, обещаю, что буду всегда осторожно, обдуманно и предусмотрительно относиться к тем условиям, при которых я могу с coслуживцами по отделению говорить об имеющихся у нас профессиональных сведениях, дабы всеми силами моими содействовать ненарушимости и непроницаемости этих тайн, составляющих собственность не мою, а доверяющего их мне Министерства, ведающего при помощи их, через меня, интересами моего Отечества. Обещания сии подкрепляю благородным и честным моим словом.

Петроград 19 октября 1917 г.»

Для каждого типографским способом был отпечатан отдельный экземпляр присяги. Служа своему Отечеству, своей подписью, а также честным и благородным словом скрепили присягу 23 человека.

До Октябрьской революции оставалось менее недели.